На следующий день, а это, к слову сказать, как раз был день начала "Первых Всемирных Игр доброй воли", проводимых в Москве, часов в 9 утра Вовик приехал к Толстому, благо он теперь уже знал, где тот живёт. При виде плеера, его глаза опять загорелись и трясущимися руками он взял его со стола и снова стал разглядывать со всех сторон.
- Давай с собой его возьмём, а, Саш. Дашь мне поносить?
- Да не, Володь, ты ж так и будешь всю дорогу его слушать, отвлекаться будешь. Разлагать тебя он будет. От процесса отвлекать.
- У-у-у, - протянул он согнувшись и потрясая кулаком около своей щеки - жалко. А то бы так с ним и походили бы.
- Ну, ладно, ладно, ничего, и так походим. А завтра я его продавать собираюсь.
- Продавать? - изумился Вова. - Да западло такую вещь продавать, Саш.
Оставь себе.
"Да, себе" - подумал про себя Толстый. - "С понтом обо мне позаботился. Небось и тебе давать придётся, поносить или ещё чего".
- Не, Володь, да и батарейки уже на исходе. Пусть полежит дома до завтра, тихо мирно. Ничего с ним не случится.
Через десять минут новоиспечённые приятели вышли из дома и отправились на "утюжку". Пока ещё лёгкая судьба привела их сначала на Красную площадь, где, словно по составленной кем-то программе, они не смогли не зайти в ГУМ. Однако, ни около отдела грампластин, ни в других местах этого, с большой натяжкой можно сказать, супермаркета, никто из подозрительных личностей обнаружен не был. И они вышли на улицу, как раз к тому месту, где в те давние времена располагались так называемые аппараты с газированной водой, которой можно было напиться или за три копейки слегка подслащённой сиропом, или за одну, но белую и прозрачную. День выдался очень жаркий и народу около них толпилось тьма тьмущая, и поэтому желание утолить жажду всецело поглотилось нежеланием стоять в очереди.
- Ну вот, Вовик - сказал Толстый, когда они остановились - в общем не сказал бы я, что это такое уж простое дело - фирму утюжить. Её ещё сначала найти надо. - Толстому было несколько неудобно перед Вовой за то, что можно сказать по его милости ему приходится тратить столько времени на бестолковое шатание по центру Москвы. Поэтому он предпринял эту попытку оправдаться. Но Вова вовсе не унывал. Перспектива заполучения хотя бы похожего плеера, столь подробно нарисованная ему примером Толстого, была уж очень заманчивой. Он в прямом смысле слова рвался в бой. В ответ на реплику Толстого, Вова опять приблизил сжатую в кулак руку к щеке и потряс ею, слегка пригнув голову:
- У-у-у, сука - не очень громко произнёс он, по-видимому не имея в виду самого Толстого, после чего опять засмеялся. Толстый, правда, не особенно его слушал. Он разглядывал толпившихся перед ними людей. Тем временем, они незаметно для себя подошли ближе к автоматам. Вдруг Толстый, что-то заметив, наклонил голову:
- Смотри, - он кивнул головой в сторону трёх высоких спортивного типа молодых людей, озирающихся по сторонам - вот они.
- Где? - смотрел в пустоту, не видя, казалось, очевидное, Вова.
- Да ну вот же, вот, трое стоят. Видишь? - настаивал на своём Толстый.
- А, эти что ли? - наконец узрел явно не русских людей Вова.
- А ты откуда знаешь? - с недоумением посмотрел на него Вова.
- Да, ну мне ли не знать? Это же сразу видно. Определяется моментально.
- Вот это да! - Вова машинально разгладил усы - Здорово!
- Ну ничего, и ты скоро научишься. А щас, для полной убедительности, давай-ка к ним поближе подойдём, послушаем о чём хоть говорят.
- О, это как раз по мне - чуть было опять не засмеялся Вова и, подобравшись поближе к американцам, они стали прислушиваться к их разговору, хотя Толстый ещё ничего не понимал. Вова, тем временем, сделал заумное лицо и смотрел прямо на Толстого, всем своим видом показывая, что ему всё понятно.
- Ну, чего говорят? - поинтересовался Толстый. Вова приблизил лицо к его уху и сказал.
- Да чего-то о пиве, - перевёл почти дословно он - плохо слышно.
В этот момент, по-видимому вдоволь наговорившись, американцы повернулись лицом к непрофессиональным шпионам, отчего душа Вовы ушла в пятки, и один из них вдруг спросил, указывая рукой на автоматы: "Извините, это пиво?". Судя по всему Вовина душа ещё не вернулась на своё прежнее место, поэтому он застыл в полной растерянности и отвечать пришлось Толстому. Английское слово "beer" он уже слава Богу знал.
- О, нет пиво, это вода, чтобы вы пить - он указал большим пальцем руки на свой рот.
- Не пиво?! - воскликнул поражённый в самое сердце американец. - Но где здесь мы можем купить пиво?.
- М-м-м - как всегда замялся Толстый, пытаясь вспомнить то, чего, собственно, практически и не знал. - Может быть в магазине - он указал рукой на двери ГУМа - и вы можете покупать пиво. Я могу показать дорога.
- О, да, благодарим вас - обрадовались американцы и все пятеро зашли в самый большой европейский магазин.
Американцы оказались спортсменами, приехавшими на Игры. Специализировались они на прыжках в высоту. Невозможность купить вот так прямо на улице банку или, хотя бы, бутылку пива, привела их в крайнее замешательство. Ещё бы, ведь у себя на родине они такую возможность имели, причём в любое время и практически на каждом шагу. К ещё большему их сожалению, в том месте, где, как помнилось Толстому, ещё каких-то год или два назад находился винный отдел и бутылочное пиво, он лично видел, продавалось налево и направо, сейчас что-либо съедобное не продавалось вообще. Поэтому он развёл руками и извинился: "Нет пиво здесь, я извиняюсь". "Англичанин" Вова при этом подозрительно молчал. На что американцы тоже извинились и, хотя их краткосрочные гиды-переводчики ни о чём не просили, подарили им по значку с символикой Игр, после чего ушли своей дорогой в неизвестном направлении. Глаза Вовы, однако, снова загорелись. Он вертел полученный значок перед носом, не переставая восторгаться. Значки, действительно, были красивые. Но больше всего Вову интересовала искусно выгравированная с голографическим напылением, отчего она под разным углом переливалась различными цветами радуги, надпись "Goodwill Games", что, судя по всему и должно было означать "Игры Доброй Воли".
- Смотри, Саш - сказал он. - "Goodwill games" написано.
- Ну, games-то понятно - блеснул Толстый своими познаниями языка. - Это игры. Да?
- Ага.
- А этот гудвин чего такое? - Впервые услышанное слово "goodwill" ассоциировалось в сознании Толстого с именем известного сказочного персонажа.
- Да не гудвин, - уточнил Вова, - а гудвил. Ну, это, как бы, "добрая воля", только одним словом написано. А вообще их два тут - good - это добрый, и will - это воля.
- Да? - удивился Толстый. - А нас учили, что good - это хороший, а will - это так будущее время с его помощью образуется.
- Теперь будешь знать, что у них ещё и такие значения есть - сказал Вова и захохотав, нацепил значок на себя. И, пусть это был ещё не плеер, чувство гордости овладело им и он шёл выпятив грудь и искоса поглядывая на Толстого.
- Зд′орово, Саш!
- Ну, ты, Вовик, уже загордился совсем, я смотрю.
- Ага, загордился, гы-гы-гы. Ну ещё бы, такой значок наутюжил.
В этот момент они опять вышли на улицу к тем же самым автоматам с газированной водой. Толпа народу стала ещё больше. Остановившись, они решили занять очередь, так как жара давала себя знать. Как раз в этот момент, прямо перед ними возникли три дюжих мужика в серых костюмах, двое из которых схватили их под руки, при чём под самые подмышки, и, после того, как третий и по всему его виду самый наглый, раскрыв какую-то красную книжечку, сунул её разворот в лица обоих и произнёс три слова: "Комитет Государственной Безопасности", поволокли их в сторону тёмной неприметной двери с табличкой "Арбитражный суд", находящейся аккурат рядом с этими автоматами. Пройдя через неё, они оказались во внутреннем дворике этого двухэтажного дома и направлялись сейчас в сторону другой подобной двери, расположенной в другом конце. По пути к ней, Толстый занервничал. Ему было досадно не столько за себя, сколько за Вову. Он чувствовал вину перед ним за то, что впутал его в эту историю.
- А в чём дело? - возмущался, пытаясь освободиться, он - А куда это вы нас ведёте?
- Ещё одно слово и мешок на голову оденем, тогда узнаешь куда ведём - ответил за всех самый наглый, который был, судя по всему, и старшим по званию. После этого Толстый больше ничего не сказал. Войдя в дверь, они ещё довольно долго шли по длинным коридорам и, даже, несколько раз поднимались и спускались по лестницам. Всё это время самый наглый шёл впереди, координируя направление движения и постоянно переругиваясь то по фене, то по матери со своими людьми, что несколько настораживало Толстого. Наконец они остановились перед какой-то очередной дверью. Старший достал ключ и стал её открывать, тогда как двое других крепко держали ведомых ими молодых людей. Это был просторный кабинет, центр которого занимал массивный дубовый стол со стульями вокруг. Окна были зашторены тёмно-синими светонепроницамыми занавесками, отчего в кабинете царил полумрак, и поэтому старший сразу же включил свет. Около одной из стен стояли металлические шкафы, окрашенные в зелёный цвет, среди которых незаметно маскировались два сейфа, а на другой стене висел портрет железного Феликса. Их усадили на стулья спиной к портрету, а сами разместились по обе стороны от них. Перед этим, правда, старший достал из шкафа какие-то бумаги в двух экземплярах и разложил их перед задержанными.
- Чисто какое признание? - удивился Толстый, широко раскрыв глаза.
- А с какой это стати, а что мы такого сделали? - наконец разговорился и Вова.
- Чистосердечное признание смягчает вину - пояснил один из младших кэгэбэшников.
- Не понял - сказал Толстый. - Какую вину? В чём мы виноваты?
- Чего мы писать-то должны? - шевелил усами Вова.
Старший извлёк из внутреннего кармана две авторучки и, положив перед ними, произнёс: "Так, сами отказались писать, будете писать под диктовку".
"Старший" был чекистом со стажем и имел солидный опыт выколачивания признаний, включая чистосердечные. Кроме того, он обладал каким-то магическим свойством воздействия на людей, многие из которых при общении с ним входили в состояние транса и могли наговорить и написать всё, что ему заблагорассудится. Свою способность гипнотического воздействия, он нередко отрабатывал, чаще шутки ради, на людях в транспорте, заставляя их проделывать те или иные, на первый взгляд безобидные, манипуляции. Разве можно, глядя со стороны, назвать ущербным желание человека почесать у себя за ухом, или снять и долго протирать и без того чистые очки? Наверное, было бы нельзя, если не учитывать тот факт, что делали они это всё не по своей воле, и воздействовал на них он без их на то согласия. Так и в этот раз эта способность его не подвела. Оба "чистосердечника" как бы машинально взяли ручки и, не говоря ни слова, замерли в ожидании диктанта.
- Так, - начал "старший", убедившись, что они готовы, - пишите: "Я, ..... . Здесь каждый пишет свои установочные данные, то есть фамилию, имя и отчество".
Они написали. "Так, пишите дальше: сегодня, 10 июля 1986 года, в присутствии... здесь пишите данные друг друга, ты - его, а ты - его; около выхода из ГУМа, совершил валютную операцию запятая посредством обмена рублей на доллары США в сумме ..... здесь указываете сумму ......". Дописав до этого места, они оба в полной растерянности уставились на "старшего". Они, действительно, не знали, что писать. Заметив их замешательство, "старший" повысил тон: "Ну, что смотрите? Сколько сегодня поменяли? Забыли уже что ли? Или может быть вам напомнить?".
"Старший", равно как и два других комитетчика, почему-то были полностью уверены, что в их лапы попались два хорошо известных и уже давно разрабатываемых их ведомством с участием МВД крупных валютчика. Они, даже, не проверили сразу их документы, потому что и их имена им были хорошо известны. Более того, они также почти не сомневались, что карманы обоих набиты разношёрстной валютой от долларов, до марок, франков и фунтов стерлингов. Вернее, они очень на это надеялись, так как от этого зависели получение ими премий, прибавок к зарплате, благодарностей от начальства и продвижение по службе. Проведение розыскных мероприятий и разработка совершающих незаконные валютные операции лиц, включающие в себя слежку и наружное наблюдение за объектами, входили в их прямые обязанности. Слегка обескураженный выражением полной невинности на лицах подозреваемых "старший" решил удостовериться в подлинности уже написанного ими.
- Так, ну-ка, дай посмотреть, что вы там пишете - обратился он сначала к Толстому и взял его листок. "Так, - начал читать он - Я запятая Сумкин Алексан.... . Что?!!!!" - вдруг воскликнул он - "Ты что написал? Какой ещё Сумкин? Да, твоя рожа и отпечатки пальцев у нас в картотеке!" - гневно выкрикивал он, потрясая бумагой перед лицом Толстого. От столь резко изменившейся ситуации они с Вовой чуть не попадали со своих стульев. Теперь уже на их лицах отображался полнейший ужас. Тогда как в напряжённом до предела и оттого раскрасневшемся лице "старшего", угадывалась полная готовность броситься и растерзать своих собеседников. Чёрные густые брови были сведены к переносице, отчего лоб собрался в одну большую складку, ноздри импульсивно раздувались, а тонкие губы побелели от сильного натяжения. "Ты что мне тут лажу гонишь? Ну-ка, а ты что написал?" - он взял бумагу у уже окончательного обалдевшего и сидящего с давно отвисшей челюстью Вовы. - "Я, Громкин Влади.... Ёп! Нет, вы посмотрите, чего они пишут" - посмотрел он на своих сослуживцев. На что один из них спокойно сказал: "А может, товарищ майор, документы у них всё-таки проверить?".
- Документы у вас есть? - он опять перевёл взгляд на до смерти напуганных молодых людей, начиная, по видимому, догадываться о возможно совершённой ими ошибке в выборе объектов. "Попрошу предъявить документы" - проглотив подступивший к горлу комок, произнёс он.
"Е-есть, конечно" - с дрожью в голосе выдавил из себя Толстый и начал рыться в своей чёрной кожаной сумке. - "Во-вот мой паспорт" - положил он его на стол перед "старшим". Вова, не смотря на жару, был одет поверх белой футболки в светлый модный по тем временам пиджак, из внутреннего кармана которого он и достал удостоверение своей личности. Взяв в руки первый паспорт, "старший" начал медленно раскрывать его, при этом не спуская глаз с Толстого, и только полностью раскрыв, причём на нужной странице, он их опустил. Время, необходимое ему для сравнительного анализа на предмет соответствия наклеенной фотографии и фактического лица Толстого, было очень коротким. Буквально мгновенно он уронил этот документ на стол и моментально схватил другой. Его лицо за эти считанные секунды несколько раз поменяло цвет и выражение. Хотя лица двух других его сотрудников оставались беспристрастными. При полном отсутствии эмоций, они всё же проявляли некоторый интерес к действиям своего начальника. При выходе из той самой двери подле автоматов с водой, он обратил их внимание на двух подозрительных на его взгляд молодых советских граждан, ничем особенным не выделяющихся из общей толпы жаждущих стакана газированной воды людей. К тому же он первый признал в них тех самых крупных валютчиков, за которыми уже не один год охотился Комитет. Несколько раз эта охота уже имела успех. Их удавалось выследить и задержать. Однако им с необычайной лёгкостью удавалось ускользать, так как никаких компрометирующих их улик при них не оказывалось. С их фотографиями были ознакомлены все сотрудники спецслужб крупнейших городов страны. Столь очевидное сходство с разыскиваемыми преступниками в совокупности с неадекватным повышением активности работы спецслужб в дни проведения международных мероприятий, когда наблюдался массовый наплыв в Москву иностранных гостей, включая самих участников, навели группу майора Болева на ложный след. Все три комитетчика буквально сидели у них на хвосте всю дорогу от автоматов с водой до бывшего винного отдела Гумма и обратно.
- Бля-а - протянул он низким тоном, досконально изучив и Вовин паспорт. - Ознакомьтесь - обратился он к остальным членам своей группы. - Это - Сумкин Александр Борисович - он протянул им его паспорт. - "А это Громкин Владимир Валерьянович". "Да-а, похоже ошибка в объектах" - подтвердил его догадку один из членов его группы.
- Какого х.. ваще вы там делали сегодня? - на этот раз он опять смотрел на владельцев паспортов. - Вы знаете, что сегодня "Игры Доброй Воли" начались?.
- Н-ну, з-знаем - ответил Толстый. - Н-ну, и ш-што?
- А то, что вам дома сидеть надо, когда такие события проходят. Что б не путаться у нас под ногами.
- Это почему это дома сидеть? - подал свой зычный голос Вова. - Мы что, не люди что ли? Это, извините, нарушение прав человека.
- Да, ты понимаешь, в какой стране ты живёшь? - наконец заговорил до этого не проронивший ни слова второй помощник "старшего".
- СССР - ответили в один голос задержанные.
- Правильно, в школе хорошо учились. Да кому здесь эти ваши права нужны? Кто их тут соблюдать собирается?
- Ну, ладно, ладно, помолчи немного - посмотрел на него с укоризной "старший". Затем вернулся к объектам задержания. - А теперь скажите мне, хлопцы, какого х.. вы к американцам приставали около ГУМа?
- М-мы приставали? - выразил крайнее удивление Толстый, ткнув себя пальцем в грудь.
- Вы, а кто ж. Здесь уж вы не отопрётесь? Мы вас всю дорогу пасли.
- Так... так... - лепетал Толстый - это ж н-не мы пристали! Это ж они с-сами к нам пристали!
- Ну, ты нам мозги-то не е... - придал довольно грозное звучание своему голосу "старший", опять нахмурив брови. - Фраеров нашёл, что ли?
- Да правда всё, товарищ майор! - заступился за Толстого Вова. - Мы стояли в очереди около этих автоматов, ну жара какая, воды мы хотели попить. А они спросили у нас почему-то - пиво это или не пиво. Мы им объяснили, что не пиво. А они спрашивают, где пиво купить можно. Мы им и пошли показать. Ну, думали, хоть в ГУМе продаётся.
- Так всё и было - подтвердил, кивая головой Толстый.
"Старший", казалось, впал в некоторую депрессию. "Это ж надо было так лохануться!?" - думал он, хмуря брови. - "Теперь ещё и отчёт писать надо" - в раздумье, он выдержал некоторую паузу. "Так, ладно" - наконец заключил он и, встав, подошёл к шкафу и достал ещё два бланка.
"Вот - вернулся он к сидящим за столом - здесь сами напишете всё как было и свободны". Обрадованные "арестанты" принялись за писанину. Весь процесс писания, во время которого сотрудники отдела по борьбе с валютчиками о чём-то говорили, непрестанно ругаясь матом, занял минут пятнадцать. И, хотя, оба "автора" были всецело поглощены писательской деятельностью, всё же нецензурная самовыражаемость блюстителей валютного правопорядка не ускользнула от внимания Толстого. Когда ему осталось дописать два-три предложения, он вдруг спросил: "Извините, а почему вы, собственно, матом тут ругаетесь?". На что, "старший", до этого было расслабившийся, снова преобразился.
- Кто ругается матом? - повысил он тон. - Мы ругаемся матом?
- Ну да, вы - поспешил убедить его в своих словах Толстый.
- Это мы ругаемся матом? - опять воскликнул "старший", сморщив лицо и уткнув указательный палец в самую сердцевину своей грудной клетки.
- Да, вы. Вов, ты слышал?
Хотя занятый во имя скорого выхода на свободу писаниной Вова, пропустил всю беседу борцов с валютчиками мимо ушей, отчего был сильно удивлён столь странным вопросом Толстого, всё же решил его поддержать.
- Да, я тоже слышал, - не отрывался он от бумаги - ругались вы, ругались.
- Не-е-ет - протянул "старший" - мы не ругаемся матом.
- Как так не ругаетесь? Мы же только что слышали как вы ругаетесь матом - возмутился Толстый.
- Не-ет, это не мы ругаемся матом.
- Как не вы? - здесь даже Вове пришлось поднять на них глаза.
- Это вы ругаетесь матом - вдруг перевернул всё с ног на голову "старший".
- Мы ругаемся матом? - очередной раз за время этой беседы Толстый ткнул себя пальцем в грудь.
- Как это мы? - подтвердил его сомнение Вова.
- Да, это вы ругаетесь матом! - продолжал уверять их "старший" - У меня два свидетеля. Щас составим протокол и пойдёте ещё и за хулиганку.
Перспектива проведения в столь недомашних условиях помимо этих двух-трёх часов, ещё и пятнадцати суток, не очень-то прельщала Толстого и он в полном молчании дописал недостающие два предложения. Вова уже давно закончил и сейчас перечитывал своё писание, прежде чем отдать его в руки "правосудия".
- Так, ну ладно, дописали? Давайте, - поторопил их "старший", почти вырывая бумаги из их рук. Он быстро пробежал глазами написанное и заставил авторов поставить дату и подписаться. - Всё, свободны - сказал он, убирая бумаги в сейф. - Щас мы вас проводим.
Когда все вышли в коридор, он закрыл дверь на ключ и они двинулись к выходу из здания. Всю дорогу Толстому хотелось ухватить всех троих за те же места под плечевым суставом, однако он удержался от столь опрометчивого поступка. Дорога назад оказалась не столь долгой и вскоре они вышли на улицу. Получив от спецов последнее вполне дружеское наставление вести себя хорошо и больше не попадаться, и те, и другие разошлись в разные стороны.
Минут десять они шли молча, при этом всем своим видом Вова выражал крайнюю серьёзность, глядя строго вперёд и ни разу не взглянув на Толстого. Сам Толстый тоже был сильно обеспокоен. Он испытывал большое неудобство перед Вовой, первый утюжный день которого завершился таким фортелем. Когда уже они подходили к кинотеатру "Новороссийск", откуда до дома Толстого было рукой подать, Вова вдруг решил нарушить обет молчания:
- Саш, - сказал он, - здорово мы сегодня поутюжили?
- Это ты в смысле значков, что ли? - удивился так и не павшему Вовиному духу Толстый.
- Ага, - Вова пощупал прикреплённый к майке значок и наклонил голову, чтобы получше его разглядеть - классный значок, никогда таких не видел. - Затем его голова повернулась обратно к Толстому и он опять засмеялся - Гы, гы, гы.
Толстого, однако, интересовало мнение Вовы и ощущения, которые тот испытывал после общения со спецами. Он спросил:
- Володь.
- А - живо отозвался он.
- Ну, как тебе это общение с конторскими понравилось?
- А, с этими что ли? - он указал большим пальцем руки назад.
- Ну, да. Где мы сейчас были-то?
- Да Саш, гы-гы-гы, фигня это всё. Ты чего, испугался что ли?
- А ты - нет?
- Да что эти конторские, Саш? - он поднял указательный палец кверху - Главное - "утюжка"! Гы-гы-гы. Во, видал? - он опять привлёк внимание Толстого к красующейся на груди финтифлюшке,- какой значок сегодня наутюжил. Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы.
Дойдя до Курского вокзала, они распрощались, и Толстый, довольный тем, что Вовка вовсе не расстроился и не впал в уныние, пошёл домой. Этим вечером в их подъезде, как это часто бывало, опять собралась шумная толпа хулиганов, которые распивали спиртные напитки и громко ругались всё тем же матом. До позднего вечера раскатисто хлопала дверь подъезда и всю лестницу сотрясали шаги бегающих по ней и прыгающих через несколько ступенек подростков. Была слышна, зачастую включаемая на всю мощь, музыка. Иногда кто-нибудь из соседей выходил и отчитывал их, называя шпаной, разгильдяями или как-то ещё, на что они, дружно огрызаясь, начинали галдеть ещё громче, порой даже угрожая этому человеку какими-либо неприятностями. И сам Толстый несколько раз порывался выйти и лично навести порядок, но каждый раз ему приходилось прислушиваться к мнению родителей, которые ничего хорошего не обещали. "Себе хуже будет" - постоянно говорили они. Со стороны милиции, однако, куда жильцы подъезда неоднократно обращались, какие-либо меры не предпринимались. А участковый и подавно предпочитал закрывать на всё глаза, ссылаясь на тот весьма сомнительный факт, что, дескать, каждый из этих хулиганов - всего-навсего молодой человек и поэтому обижать их никак нельзя. Пусть себе резвятся и забавляются. Хотя поголовно во всём народе ходили устойчивые слухи, что как раз молодые хулиганы и есть наиболее опасная прослойка общества. И уж наверное всем было известно, что за пазухой хотя бы некоторых из этих молодых, особенно если их головы обриты и экипированы они чёрными кожаными куртками, могли скрываться ножи, нун-чаки, железные прутья и всякая другая дребедень, которыми они нередко пользовались. Народ, как говорится, народом, а участковый - сам по себе.