Бурса Александр Борисович : другие произведения.

Утюги. Первые 7 глав из 34

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Во времена застоя, дефицита и всеобщего запрета в Советском Союзе существовало некое социальное явление, занятие которым возводилось в ранг спекуляции и наказывалось заключением в тюрьму. Борьбу с этим явлением вели Комитет Гос безопасности, ОБХСС и милиция. Книга рассказывает о взаимотношениях этих служб и тех молодых людей, которых сейчас мы знаем как предпринимателей средней и низкой руки. Действие происходит в 80-х годах прошлого века.
  Глава 1
  
  Три молодых человека шли не спеша по одной из центральных московских улиц. Они резко выделялись из общей толпы гуляк тем, что были одеты в очень яркие, сразу бросающиеся в глаза, одежды. Некоторые прохожие поглядывали на них с презрением, некоторые с возмущением,
  а другие, которых было вне всяких сомнений большинство, с завистью, всё больше скрытой, из-под-тишка, но нередко проявляющейся совершенно открыто. К первым, да и ко вторым из них, можно было отнести всяких старушек и старичков, не очень старых, но и не очень молодых людей, сообразно воспитанию которых все сколько-нибудь красивые вещи, между ними говоря, шмотки, попросту были чужды светлому облику честного советского человека, поэтому оспринимались ими никак иначе, как происками загнивающего буржуазного Запада. А третьими из них, то есть завистниками, могут быть преимущественно молодые люди, или помоложе, или
  постарше, у которых ничего подобного из таких "шмоток" никогда не было, да, собственно, и не скоро будет. Конечно же им тоже очень хотелось бы иметь в собственности такие куртки, джинсы и обувь. Но где же их взять, когда нет денег, и вообще их не продают. Все магазины были завалены так называемым отечественным товаром. Да, но ведь "советское" же - самое лучшее ! Хотя и абсолютно несовременное и непрактичное. И многие из них, осознав
  безысходность своего положения, давно махнули на всё рукой и довольствуются тем, что есть, не предпринимая ничего, чтобы хотя бы как-то улучшить свою жизнь.
  Одного из этих молодых людей звали Алексей, другого Евгений, а третьего Вова. Это были фарцовщики, или, говоря на их собственном языке, "утюги". Понятное дело, что именно они здесь делали. Для чего предназначены утюги? Ответ прост - чтобы утюжить. Именно этим они
  здесь и занимались. Очевидно, что будь они чайниками, они бы кипятили, сковородками - жарили, стиральными машинами - стирали. Ну а раз уж вы утюги - будьте любезны - утюжьте.
  Даже непосвящённый читатель может понять, что "утюжить" значит фарцовать, то есть иметь взаимовыгодные отношения с иностранцами в денежном или вещевом отношении.
  Долго ли коротко ли прогуливались три товарища, вдруг в какой-то момент в поле зрения Алексея попали вынырнувшие из-за угла и двинувшиеся им навстречу их, как бы так сказать получше, "друзья" по пестроте одежды.
  - О, "фром" - выпалил он.
  - "Ало-ора" - протянул Евгений.
  - По-моему "стэйц" - высказал свою точку зрения Алексей.
  - Какой "стэйц"? Ты чо? - спорил с ним Евгений. - "Стэйц" так не одевается, "макаронники" натуральные.
  - Да, есть маза синьоры - начал сдавать позиции Алексей. - Ну, чего? У кого часы? Давай, пойду пробью'. - Молчаливый Вова достал из кармана пять коробочек с командирскими часами чистопольского завода, на чёрных циферблатах которых белели изображения танков. - М-м-м, - протянул Алексей - только с танком? А с парашютом нет? - Вова с сожалением развёл руками. - Ну ладно, и так сойдёт. - Алексей подошёл к итальянцам.
  - Синьоре итальано?(Господа итальянцы?) - спросил он.
  - Си (да) - ответили те.
  (Далее все разговоры на иностранных языках будут даваться в переводе).
  - Не интересуетесь командирскими часами?
  - Парашют?
  - Нет, танк.
  - Сколько?
  - 20 долларов.
  - Не двадцать, пятнадцать - торговались гости столицы.
  - Нет, двадцать - проявлял настойчивость Алексей.
  - Четверо часов по 15 - предложил оптовую сделку итальянец.
  Алексей повернулся к друзьям.
  - Он говорит четверо часов по пятнадцать баксов. Ещё есть?
  - Не, по пятнадцать мало, чем делиться-то. Дурак что-ль? - возмутился Евгений.
  Ну, ладно, фиг с ними - согласился Алексей, после чего опять повернулся к алюрцам? (алюрцы - итальянцы). - Нет, синьоре, не 15. О'К. Деньги меняете? 10 рублей, один доллар?.
  Да - живо отозвался ответственный за переговоры с русскими итальянец. - 20 долларов, 200 рублей. О'К??
  Они быстро поменялись и, сказав "грация", "утюг" по-имени Алексей, засунул полученную двадцати долларовую купюру в задний карман джинсов и все трое пошли дальше, изредка сопровождаемые всё теми же взглядами прохожих.
  - Алексей - после некоторого молчания, первым заговорил Евгений. - Есть маза по сотке наварили?
  - Ну ты давай баксы-то, я рассчитаю - подал наконец довольно таки зычный голос Вова и протянул уже руку, чтобы, видимо, заполучить своё.
  - Ну ладно, ладно - остепенил он Алексей. - Подожди пока, ща, вот шапки продадим и получишь долю.
  На это предложение Вова как всегда смолчал, подумав, что "Рыжий" (прозвище Алексея) как всегда прав.
  - Не, Лень, ты чо, офигел? А мою долю когда? Хрен с твоих шапок наживёшь. Дай мне мою сотку - не унимался Евгений.
  - Ну ладно, Жень - Рыжий лениво достал из другого кармана сто рублей. - На тебе сотку. И тогда с тобой всё. А шапки продадим и тогда с Вовчиком разойдёмся.
  Вова молчал, трусливо поглядывая на Рыжего и Ганса (кличка Евгения). Они шли дальше. Театр Вахтангова, "Самоцветы", видеосалон, "Воды Лагидзе", Больше никто из нужных людей им не попадался.
  Ну, ладно - сделал умозаключение Рыжий, - тут чего-то гимор один, пошли на Калину. - И процессия медленно двинулась в сторону проспекта Калинина.
  - Кругом одно быдло, где мы живём? - первым заговорил Алексей.
  - Где, где - вставил Ганс - в стране дураков, не знаешь что-ли?
  - Ну ясное дело, - согласился Алексей - быдло и есть дураки.
  - Ну а чего спрашиваешь тогда - где живём? Ясное дело где.
  - Не, без мазы тут жить, надо в "Бундес" перебираться - разглагольствовал Алексей.
  - Давно бы перебрался. Только всё болтаешь - Бундес, Бундес - остепенил его Евгений.
  - Ладно, Ганс, не пантуйся, жопе слова не давали.
  Здесь в разговор вступил Вова, который кроме этого имени имел ещё два, но это, как говорится, между собой, то есть для узкого круга дружков, напарников, дольщиков, одним словом фарцовщиков, с которыми он имел дело. Одно из них довольно странное - Балда. Его он приобрёл, наверное, за чрезмерную простоту души, благодаря которой ему частенько приходилось быть обманутым в вопросе честного распределения чистого навара. А другое наоборот, весьма солидное - "Коммерческий директор". Это, по-видимому, за его неугасаемое стремление производить финансовые расчёты после проведения любого рода операций между их участниками. А также превосходное знание английского языка притягивало к нему как магнитом разношерстных утюгов, типа Лёхи и Жени, так как на многое за своё знание языка, он не претендовал. Вовино лицо аккурат под носом украшали большие со слегка закручивающимися концами усы.
  - Лёш, а Лёш - сказал он - куда это мы всё идём? Чего-то нету сегодня никого. Фиговый какой-то день, по мнению.
  - Ой, Вовчик. - начал успокаивать Директора Алексей, жестикулируя руками с растопыренными пальцами - щас кого-нибудь встретим, немного осталось. Ща по Калине
  пройдёмся, Толя сказал щас на Калине много фирмы.
  - Да, Толя - трепло. Вечно у него везде фирма есть, а как сам придёшь, так нету никого.
  Тем временем самый современный в городе Москве проспект имени Калинина уже обрушился громадой своих незамысловатых высотных зданий на наших пешеходов и понёс сквозь толпу вечно спешащих куда-то зевак, гуляк и просто прохожих по направлению к центру города. Алексей предложил зайти в первый из наиболее посещаемых интуристами по направлению их движения магазин под названием "Подарки". Что они и сделали.
  - О, гляди-ка, вот и твои люди, Вовик - воскликнул Алексей, едва завидев группу иностранцев, судя по всему американского происхождения, которые суетились около отдела по продаже значков. Вовчика долго уговаривать не пришлось. Он подошёл к одному из молодых людей, который стоял около стенда с выставленными на всеобщий обзор советскими значками. Здесь были и значки с изображениями советской государственной символики - красными флагами
  серпом и молотом; с головой советского вождя Ленина в профиль и в анфас; и даже с изображениями городов и их названий.
  - Ду ю спик инглиш?? - спросил он одного из них.
  - Ес? - ответил тот, кивнув головой.
  - Вы из США?
  - Да - кивнул американец ещё раз и сосредоточенно посмотрел на удивление хорошо говорящего на его родном языке, но довольно странного молодого человека. - А вы откуда?
  - Я русский? - объявил Директор.
  - Вау! Рилли? - воскликнул американец. Что означало: "Вот это да, правда что ли?". - Вы говорите по анклийски очените? - продолжал восклицать он. - Хау мэни иарс ду ю стади инглиш??
  - О, - расплылся в улыбке Вова - ай бигэн то стади инглиш вэри лон эгоу. 12 еас олрэди?.
  - Оу, ес?? - опять воскликнул америкэн бой. Он тут же сообразил, что этого будённовского типа рашн гая с успехом можно использовать для разрешения одного изрядно измучившего его за последние пять минут вопроса. И он не преминул воспользоваться этой возможностью, на мгновение предвосхитив намерение Вовы.
  - О, хорошо, так, пожалкста, не могли бы вы объяснить мне что это значит? - он привлёк внимание Вовы к стенду со
  значками, ткнув пальцем в тот из них, на котором на четырёх языках было написано одно единственное слово - Москва. - Смотрите, что это, что это такое? - Сначала он с непревзойдённой ловкостью начал читать это слово на трёх известных ему языках, по крайней мере буквы были
  латинские: "Москоу, Москау, Моску, но?...." - здесь он предпринял попытку прочитать слово Москва написанное русскими и незнакомыми ему буквами, по-своему, по-английски, - но, Мо-к-ба, Мок-ба, что это такое??
  - О, ок, - начал разъяснение Вова - это значит Москва. Смотри, это слово Москва, написанное по-английски, это Москва, написанное по-немецки, это - по-французски, а это -по-русски?.
  Американец сделал удивлённое лицо.
  - Неееет! Ты не понял меня, парень. Смотри: Москоу, Москау, Моску, но Мокба, Мокба, что такое Мокба??
  - Хорошо, хорошо, - слегка растерялся бестолковостью американца Вова, - смотри, это слово Москва по английски. Да? Понимаешь?
  - Да, да, конечно? - ответил американец.
  - Это - по-немецки, понимаешь?
  - Да, да, понимаю.
  - Хорошо, это - по-французски, а........?
  В этот момент Директор ощутил резкий толчок в спину, поэтому осёкся и повернул голову. Сзади него стоял закативший глаза Алексей, который сквозь плотно сжатые зубы прошипел: "Ну ты чо, Дурачина, время теряешь, пробей его и усё. - он окинул взглядом помещение магазина - Спецы кругом, уходить надо".
  Здесь надо заметить, что Лёша был просто помешан на "спецах". Они ему могли почудиться в любом простом работяге или даже пенсионере; они могли находиться за любым углом, деревом или шваброй; они могли прятаться под любой скамейкой на улице или лавкой в метро; ну и, конечно же, любой, присевший на корточки, чтобы завязать шнурки, человек уж точно был спецом, или, как их ещё называли в этой среде, конторским. На его выпад Директор проявил лёгкое возмущение: "Ну, ща, Лёш, дай поговорить-то". Он повернулся обратно к американцу.
  - Итак, это по-французски, а это по-русски. Это слово Москва написано русскими буквами?.
  Казалось тупость этого америкашки не имела границ. Он опять обвинил Вову в недопонимании.
  - Нет, нет, парень, - воскликнул он - ты опять меня не понял! Москоу, Москау, Моску, но Мокба, Мокба! Что такое Мокба?
  Неизвестно как ещё долго продолжалась бы эта дискуссия, если бы Лёха не решился таки вступить в разговор.
  - Короче - сказал он, обращаясь к растерявшемуся американцу - деньги менять хочешь? - На что тот как-то весь встрепенулся и вроде даже испугался.
  - И-извините - ответил он, глядя в лицо Алексея, снизу вверх - н-нет, у меня нет с собой долларов - он развёл руками - я уже всё поменял. У меня только рубли. - Тогда Алексей расстегнул свою зелёную итальянскую сумку и слегка вытащил из неё чёрную кроличью шапку.
  - Кроличья шапка?
  - Нет, нет, извините - ответил и на этот раз американец, после чего засунул руки в карманы и с так и нерешённым лингвистическим вопросом, присоединился к остальной группе своих соотечественников, копошащихся несколько в стороне от стенда со значками.
  Стоявший всё это время рядом в полном молчании Ганс, решил нарушить данный обет:
  - Ну, что, пошли остальных пробьём, вон сколько их ещё.
  - Да ты чо, - цыкнул на него Алексей, - чего, не видишь, контора здесь, спецы одни кругом, сваливать надо. - При этом Лёха торопливо поглядывал по сторонам и, так как, из-за своего высокого роста он в прямом смысле слова возвышался над многими людьми, смотрел он на них несколько свысока. - Всё, уходим - он задрал нос и, скроив на лице выражение полной невозмутимости, двинулся к выходу. Увлекая за собой и Балду, и Ганса, который был в замешательстве от тщетных попыток увидеть воочию хотя бы одного, как выразился Рыжий, "спеца". Когда они вышли из магазина, Ганс сказал: "Лёх, ну ты чо, офигел что-ль? Какие спецы? - Ганс крутил головой в разные стороны, выражая крайнее удивление, - Такой стэйц был классный!
  - Стэйц классный - невозмутимо повторил его слова Рыжий, оглядываясь на магазин. Затем опять посмотрел на Ганса. - Ну усатый же пробил их, сказали "нет" и усё.
  - Ну так часы можно было предложить - не унимался Ганс. - Стэйца тоже берут.
  - Ну ладно, всё, поздно, уже ушли.
  - Ну так давай обратно зайдём, я пробью.
  У до этого сохранявшего полную невозмутимость Алексея, сдали нервы, и он повысил голос:
  - Ну ты чего, Гансина лопоухая, хочешь что б тебя забрали что-ль, спецы же там, говорю, пошли дальше.
  В последующие десять минут никто не проронил ни слова.
  
  
   Глава 2
  
  Придя домой, Рыжий как был в уличной одежде завалился на неубранную постель и закурил. Курить он умел - втягивал в себя табачный дым до самого основания, задерживал его на некоторое время внутри, затем выпускал в виде многочисленных колец, которые то опережали одно другое, то нанизывались друг на друга. Рыжий же, видимо, получал равносильное блаженство и от пропитывания своего организма никотином, и от созерцания не каждому данного столь виртуозного искусства дымового жонглирования. Когда выкуриваемая им сигарета превратилась в маленький плюгавый бычок, он сел на кровати, окинул комнату взглядом и, не найдя поблизости какой-либо подходящей пепельницы, бросил "бычок" на пол и придавил его тапочком. В этот момент он решил позвонить Толстому, чтобы сообщить ему кое-какую информацию. Для этого ему нужно было выйти в коридор, так как телефон находился именно там.
  
  Несколько лет назад, Толстый, настоящее имя которого Саша, переехал вместе с семьёй на Лялин переулок. Через пару месяцев он познакомился с Алексеем, который жил в том же самом доме и у них завязались дружеские отношения. Алексей довольно быстро завоевал авторитет в глазах Толстого в основном из-за его большой осведомлённости во многих вопросах, о которых Толстый даже не имел малейшего представления, а также, наверное, из-за того, что у Рыжего было очень много различного рода друзей, которых они, гуляя вместе, довольно часто встречали. Кроме того, уже тогда, а Рыжему было всего пятнадцать лет и он был на два года моложе Толстого, Алексей обладал кое-какими знаниями немецкого языка, которые помогали ему во время утюжки.
  Первый год их дружбы протекал обычным ходом. Они ходили друг к другу в гости, просто встречались, гуляли. Рыжий любил похвастаться перед Толстым своим не очень худым кошельком: возил на такси, водил по барам. И всё за свой счёт. По началу, в течение этого первого года, Толстому было непонятно, откуда у Рыжего столько много, на его взгляд, денег, хотя Рыжий частенько, особенно при встречах со своими друзьями и знакомыми, употреблял такие слова, как "утюжить" и "бомбить" фирму. Но Толстому они мало что говорили.
  Жил Рыжий в коммунальной квартире с матерью, и занимали они две довольно большие по нашим меркам комнаты - 20 и 28 квадратных метров. С матерью у него были натянутые отношения, и они часто ссорились. При этом Рыжий не скупился на выражения, не стесняясь Толстого, что ему было, по правде говоря, в диво, или кого-либо ещё, кто нередко присутствовал во время их ссор.
  Иногда к ним приезжал второй сын его матери и одновременно его брат, некий Толя, который был на два года младше Рыжего. Но и он тоже был "утюгом" и, как оказалось впоследствии, довольно известным в так называемых "центровых" кругах. При этом он ещё умудрялся учиться в восьмом классе той самой школы, учительницей литературы в которой служила их мать - Лариса Петровна Горохова. Школа эта была специализированной в смысле усиленного изучения как раз немецкого языка, отчего оба брата более менее прилично им владели. Рыжий, правда, уже успел закончить десятый класс. Жил Толя аж на другом конце города у своей бабушки по линии матери. И жил, надо сказать, не тужил. И иногда наведывался этот Толя к своим прямым родственникам, так сказать, в гости, но как к себе домой. И чувствовал он в гостях у себя дома точно также, как и у себя дома у своей бабушки. В общем Толя был достойным учеником своего старшего брата. Так он познакомился и с Толстым и, хотя первое время они особенно не дружили, в один прекрасный летний день у них состоялся такой разговор:
  - Слушай, Санёк - обратился Толя к Толстому, - давай с тобой поутюжим.
  Это неожиданное предложение привело Толстого в некоторое замешательство.
  - Не, Толь, - парировал он, - я ж не умею.
  И, действительно, Толстый даже не представлял как это делается, несмотря на целый год общения с Рыжим.
  - Да брось ты - уговаривал его Толя со слегка растопыренными пальцами. - Это же легко - проще пареной репы. Подходишь к фирме, показываешь значок и говоришь - пэн, пэнсил, чуин гам, ну или там - каугумми, кугльшрайбер, и всё.
  - И чего, прям так сразу и дадут? - недоверчиво спросил Толстый.
  - Конечно - как-бы удивляясь тупости и непонятливости Толстого воскликнул Толя. - Поди фигово жевачку или ручку на халяву получить. Во, - Толя достал из кармана несколько иностранных ручек и протянул их Толстому, чтобы тот мог хорошенько рассмотреть - смотри какие классные ручки. - При этом он не переставал жевать какую-то жевачку, периодически надувая огромные розовые пузыри, отчего воздух в непосредственной близости от него наполнялся приятным ароматом.
  - Да-а - протянул Толстый, разглядывая ручки, - клёвые ручки. И чего, им не жалко их давать за какие-то вонючие значки? Как будто они сами не могут сходить в магазин и купить, чем ручки такие давать?
  - Да просто им выгодней своё чего-нибудь отдать, чем покупать, деньги тратить.
  - А-а - понимающе протянул Толстый.
  - Ну, чего? Давай сегодня пойдём - продолжал наседать Толя.
  - А куда идти то? Я ж не знаю.
  - Да в Парк Горького, Санёк. Их там много ходит.
  - Ё моё, Толь, я же не умею. Как я буду к ним подходить то?
  - Ну, как как, я ж тебе говорил, подойдёшь, покажешь значки.... да, только вот значки надо купить, ну и говоришь, что я тебе сказал - пэн, пэнсил, чуин гам, и так далее. Это же просто, пойдём.
  - Да там, небось, целая банда таких меняльщиков...... - продолжал сопротивляться Толстый.
  - Да они все молодые, по 15-16 лет, Сань, ты им скажешь - "ша" - здесь Толя взмахнул рукой с растопыренными пальцами - и всё.
  
  Ну, в общем, что и говорить, уломал Толя Толстого и в тот же день пошли они на дело в ЦПК и О имени Горького. Толя взял с собой и несколько значков. И вот они в парке. Людей много и все на одно лицо, то есть не разобрать - где наши, а где наши, если верить Толе и, если они вообще тут есть, враги, то есть, конечно, друзья, если с другой стороны-то посмотреть - миролюбивой. Долго ходили они взад и вперёд, пока Толя, наконец, не воскликнул: "О, вот они, "бундес" (западные немцы, значит). Ну давай, Сань, на тебе пару значков и как я тебя учил".
  Толстый взял значки и, в какой-то нерешительности, сделал шаг другой в сторону, как выразился Толя, "бундеса", который шёл теперь уже в одном с ними направлении, чинно размахивая руками, обвешенный фотокамерами и модными сумками и вообще весь какой-то красивый, счастливый и жизнерадостный. Конечно он, "бундес", был сейчас не один, то есть не в единственном экземпляре - их было несколько, или даже лучше сказать - много. Несколько мужчин и несколько женщин. И вышеописанное чувство красоты, счастья и жизнерадостности было присуще им всем. И вот, проделав эти несколько движений вправо, Толстый посмотрел на Толю с физиономией, больше напоминавшей выражение лица барана, только что увидевшего новые ворота. Подойти к ним он всё-таки не решался. Да и слова то те нерусские, что Толя ему сказал, он уже позабыл.
  - Толь, чего говорить-то? - пробурчал он.
  - Чуин гам, пэн... - прошипел Толя - Жевачку жевать хочешь? Вот и давай.
  Толстый находился в нерешительности ещё несколько мгновений, поглядывая то на Толю, то на бундесов, затем сказал: "Не, Толь, чего-то не могу никак".
  Толя быстро подошёл к нему и сказал: "Ну ладно, давай их сюда, сам пробью". Взяв значки у Толстого, он обратился к "бундесу", вернее к одному из них, которого можно было назвать именно "бундес", так как это было лицо мужского рода, а если бы это была женщина, то её следовало бы назвать бундесихой, или что-то в этом роде.
  - Извините меня пожалуйста, - сказал он разумеется по-немецки - вы из ФРГ?
  - Я, я, (Да, да) - густым басом ответил немец, расплывшись в белозубой улыбке - Бундес Републик.
  После чего Толя показал ему эти два значка и произнёс с вопросительным акцентом: "Каугумми, кугльшрайбер?"
  Бундес заулыбался ещё больше. - Я, я - взял один значок и повертел его перед глазами. После чего, сказав опять: "Я, я", и ещё "гут", он полез в карман, достал оттуда ручку зелёного цвета, затем ещё пачку жевачки и, протянув Коле, сказал:
  - Данке (Спасибо).
  Тут же к ним подошёл ещё один человек из их группы, помоложе, и объявив, что он тоже хочет значок, протянул руку, на которой умещались целых три пачки жевачки, и, отдав их Толе, он выхватил два значка и, быстро нацепив их на свою модную рубашку, широко улыбаясь, со словами "Данке шон" он вместе с остальными членами западногерманской группы туристов гордо зашагал по центральной аллее парка.
  - Ни фига себе - сказал Толстый, когда они остались одни.- Ну-ка дай посмотреть-то.
  - Щас, давай на скамейку сядем - ответил Толя. Они подошли к одной из многих на этой центральной аллее парка скамеек и, сев на неё, стали разглядывать полученные предметы.
  - Ну чо, как? А? - продолжал Толя. - Ну ты же видел, это же просто. Я же тебе говорил.
  - Да-а, - протянул Толстый - ну ща кого-нибудь ещё встретим, тогда попробую. Ну куда теперь-то пойдём?
  
  Не ответив на поставленный вопрос, Коля протянул Толстому пачку жевачки и ручку. Толстый взял в некоторой нерешительности.
  - А-а-а, это мне, да? - спросил он.
  - Твоя доля - жёстко ответил Толя.
  - Моя доля? - искренне удивился Толстый. - Интересно. - Он покрутил полученную долю между пальцев и, убедившись, что упаковка очень даже красивая, развернул её и достал одну пластинку. - Ну, чего, пойдём? - посмотрел он на Толю.
  - Ща, пойдём - ответил тот и тоже взял одну пластинку из той же пачки, предварительно выплюнув старую розовую.
  
  Спустя секунд 20-30 Толя поднялся со скамейки и, указав пальцем вглубь парка, сказал:
  - Ну, давай, что-ль, туда прогуляемся, в сторону цирка. Они, думаешь, зачем сюда ходят? На весь этот гимор смотреть - он сделал кругообразное движение рукой - что-ли? Не, они в цирк сюда ходят, в основном.
  
  И они вместе с Толстым, который, наконец, тоже поднялся со скамейки, двинулись в направлении цирка.
  В этот день им больше ничего не досталось.
  Так прошёл первый день Толстого в качестве утюжка. Потом таких дней было много. Сначала он ходил только с Толей, потом Толя стал подменяться старшим братом. Только толку от такой с позволения сказать "утюжки" было Толстому мало. Ну вот ходят они то с одним, то с другим братом, так сказать утюжат. Только "утюжат" из них или один Толя, или один Рыжий. Ну, ещё бы, ведь немецкий язык знают. А что Толстый знает? Ничего. Вот и приходилось ему перебиваться различными подачками от соутюжников. Ну там, жевачки всякие, ручки, зажигалки одноразовые. И продолжалось всё это неравноправие года полтора, прежде чем пришла Толстому такая идея:
  "Что же это такое получается? - думал он, лёжа на кровати и разглядывая потолок. - Рыжий значит с Толей немецкий знают и у них всё есть, а я ничего не знаю, и у меня ничего нет. - Он отыскал на потолке какую-то точку, и сам не зная как сконцентрировался на ней. Спустя минуты две, точка вдруг превратилась в муху и улетела, мягко спланировав на стол. Толстый проследил глазами за её полётом, что и помогло ему прийти к окончательному выводу. - Надо мне тоже какой-нибудь язык изучить. Да вообще-то трудновато это. Ну, как, как? Ё моё. Вон, в школе, немецкий учил и ни фига не знаю. Ну, вообще-то, как учил-то? Да никак. Не учил вообще. Эх, ну ладно. Если с немецким не получилось, тогда за английский что-ль взяться?".
  
  Вот так решил он изучать английский. И, хотя, перспективы этого изучения были очень уж далёкими, он решил не сдаваться.
  
  
  Глава 3.
  
  Только что начался тогда ещё новый 1985-й год. В свободное от основной "утюжки" время Толстый работал на заводе в должности фрезеровщика на станках с числовым программным управлением. И постольку-поскольку эти станки большую часть времени могли работать самостоятельно, без участия человеческого фактора как такового, Толстый и решил заполнить эту временную и порой довольно продолжительную паузу исследованиями в области английского языка. Он закреплял на станке так называемую заготовку, из которой потом должна получиться аккуратная деталь, устанавливал программу в виде бумажной ленты с дырочками и нажимал кнопку "пуск". Станок начинал работать, а он в это время садился за стол и начинал переписывать принесённый из дома учебник английского языка, что называется один к одному, в тетрадь, изредка поглядывая на станок, дабы проследить, что он не даёт сбоев, которых, как правило, и не бывало. На первый взгляд подобная методика могла показаться неэффективной. Ну что толку от такого переписывания. Но. не смотря ни на что, Толстый продолжал заниматься.
  Ещё с пэтэушных времён у Толстого был друг по имени Сергей, с которым они там на ЧПУ и работали. Наставником у них был мужик двадцати шести лет по имени Александр и с довольно оригинальным вторым именем - Мельник. Саша Мельник к тому же был ещё и главным специалистом по ЧПУ всего первого цеха, где они сейчас и работали, да и, наверное, и всего завода. Сергей был рыжеволосым, по этой простой причине его иногда называли то "рыжий", то "апельсин", хотя он и обижался на подобные заглавия. Вообще-то он был очень взбалмошный парень и нередко любил добродушно похулиганить, откалывая всякие незлые шутки, выражающиеся в практическом эквиваленте. Так, например, один раз во время работы на их огороженном со всех сторон металлическим забором чэпэушном участке, к ним наведался зам. начальника цеха некий Геннадий Иванович, ну, по-видимому, удостовериться в том, что всё в этом маленьком Багдаде спокойно и дело идёт своим чередом, а работа при этом кипит и не успевает выкипать. Пришёл значит он, посмотрел туда-сюда, поговорил с Мельником, дал указание хорошо работать и был таков. А Апельсин проводил его до самого выхода и спустя секунд десять, набрал в лёгкие побольше воздуха и провозгласил на весь участок: "ГЕ-ЕНННА!". А Гена, тем временем, решивший, по-видимому, ещё раз посмотреть на Мельника, как раз на последних буквах своего имени - "Н" и "А", вбежал обратно. И, естественно, первой его реакцией на всё услышанное было: "А?". Тут Серёга весь засмущался, заулыбался, и протиснувшись боком мимо Гены, вышел с участка.
  А ещё их любимым занятием было ходить в подвал, принадлежащий всему цеху, но находящийся аккурат на их участке, особенно во время обеда. И вот, как-то, в очередной раз забрались они в подвал вместе с Мельником во время работы в доминошку поиграть, а в это время на их участок опять пришёл Гена и, не увидев никого на рабочих местах, решил поискать их в подвале. Он подошёл к двери и постучал. Все трое, находящиеся в подземелье, быстро сообразив в чём дело, засуетились и решили, что Мельник пойдёт открывать, а двое других всеобщим голосованием спрячутся под лестницей. Так и сделали. Мельник открыл дверь и, естественно, первым принял на себя гнев вышестоящего человека.
  - Вы почему там сидите?! - чуть-ли не кричал Гена. - Почему не работаете? А? Где твои орлы? Тоже там сидят? - при этом он попытался вытянуть свою довольно короткую шею, чтобы заглянуть за спину Мельника.
  - Не, Геннадий Иваныч, - попытался успокоить его Александр, как всегда, по привычке, протирая какую-то деталь - нету их там. Гуляют где-то, сказали по делу пошли.
  - А ты что там делаешь?
  - А я вот - он привлек внимание начальника к предмету, который держал в руках - фрезы подбирал для пуфика.
  
  Но Гена, видимо, не очень поверил искусной игре Мельника, поэтому сказал, отодвигая его рукой:
  
  - Ну-ка, дай я посмотрю, где они там.
  Он зашел в пространство подвала и, стоя на верхней ступеньке лестницы, стал оглядывать помещение, но так ничего и не увидел. А двое разыскиваемых им "орлов", сидели под лестницей и им-то, как раз, было видно Гену, так как лестница между ступенек имела свободные пространства, а он стоял прямо над ними. Так что стоило ему посмотреть вниз и он увидел бы обоих прогульщиков.
  - Та-ак, - протянул он, вглядываясь в сумрак подвального помещения и уже начиная разочаровываться - ну, где они?
  Он даже спустился на две ступеньки вниз и опять обозрел весь подвал, но заглянуть под лестницу так и не догадался.
  - Ну, ладно, - вышел он из подвала - значит гуляют где-то. Ну, в общем, когда придут, скажи чтоб работали, нечего гулять.
  Мельник проводил его до выхода с участка и через две-три минуты вернулся в подвал.
  - Ну, ладно, давайте, вылезайте, ушёл Гена, работать надо.
  
  До первого цеха Толстый с Апельсином работали во втором цеху на револьверном участке. Один раз, когда Серёга довёл Толстого своими, как ему казалось, плоскими шутками до белого коления, он, выбрав момент, отвесил ему мощный пинок так, что тот присел на корточки и на долго застыл в таком положении, корчась от боли. Когда же он встал, в адрес Толстого посыпались угрозы приезда к нему домой, а Толстый в то время только переехал на "Ляльку" и успел познакомиться только с Лёшкой, всяких Серёгиных дружков, которые, судя по его обещаниям, должны были шибко поколотить Толстого. В тот день по приходу домой, Толстый первым делом зашёл к Рыжему, благо тот жил в том же доме, дабы пожаловаться ему на судьбу.
  - Лёх, а Лех, работа есть - сказал он, заходя в Лёшкину комнату следом за ним.
  - Что ещё случилось? - выпустил Алексей очередное кольцо дыма, укладываясь на всё так же неубранную постель.
  - Да вот, один у меня друган есть, Рыжий такой, так он меня так замучил на работе своими выпендрёжами, что я ему офигенного пинчища отвесил. Так он пообещал, что всяких своих дружков привезёт и, мол, ну мне, значит, ну, писец, сказал.
  После этих слов Лешка вдруг резко вскочил и, заняв сидячее положение начал размахивать руками.
  - Чего, чего? Дружков привезёт? Так, телефон у него есть?
  - У кого, у него? Ну, да. Есть, конечно.
  - Давай, щас я ему позвоню.
  Толстый написал на бумажке номер телефона и Лёшка вышел в коридор, где находился телефонный аппарат. Он набрал номер и когда на том конце ответили, начал монолог: "Алё, рыжий? Ты чо там пантуешься? Какие там друзья? Ты чо, в путяге своей учиться не хочешь, что ли? (В это время они учились в профессиональном училище, находящемся неподалёку от нового места жительства Толстого) Что ты на Шурика наезжаешь? Вообще что ль спокойно жить надоело?".
  От такого "красноречия" Алексея у Толстого аж дух захватило. "Ну, Лёшка. Ну, крутизна - думал он. - Я б так никогда не сказал". С одной стороны он радовался тому, что казалось бы, проблема с Серёгой прямо на глазах находила своё решение. Но с другой ещё было неизвестно как в конечном итоге отреагирует Серёга на такие слова. И от этого ему становилось немного страшно, так как будущее завтрашнего дня представлялось каким-то туманным. Но, что ж поделаешь, связавшись и, даже, подружившись с Лёшкой и с миром его обитания, он должен был принять и правила его игры. Однако, как выяснилось на следующий день, Алексей оказался миротворцем. На работе всё было как обычно. Первое, что сказал Сергей, едва завидев слегка припозднившегося Толстого, было: "Здорово, Шур". И даже пожал ему руку.
  После этого случая Алексей и приобрёл с лёгкой и благодарной руки Толстого заглавие Рыжий, на которое ничуть не обижался, хотя и не был таковым. Он был просто светловолосым.
  После окончания учёбы в училище и некоторой производственной практики, началась их официальная работа на этом же предприятии во втором цеху. Мастером у них был Константин Иголкин. Этакий противный по своей натуре мужик всего на несколько лет старше наших бывших пэтэушников. Едва успев закончить несколько лет назад то же самое училище и, работая в этом цеху, он вступил в Ком партию, тем самым, получив возможность более быстрого в сравнении с беспартийными работниками карьерного роста, и добился получения должности мастера участка. Затем он стал ещё и секретарём ком партии всего второго цеха. Ну и всё было бы, наверное, хорошо, так как выслуживался перед начальством он исправно и никаких грехов перед партией и государством не имел, если бы в отношении новоиспечённых револьверщиков не проявлял некоторого неуважения. Зарплату, заработанную ими, он урезывал на 20-30 рублей в пользу давно работающих там и уже отслуживших в армии мужиков. Таким образом, и без того маленькая зарплата уже ни в коей мере не устраивала работавших там допризывников. И вот, по истечении трёх-четырёх месяцев такой бестолковой работы, решили они пойти к директору завода и пожаловаться на Константина. Был с ними и ещё один друг, тоже Саша. Все втроём и направились они к директору правду искать. Но к святому святых завода их так и не пустили; мол, ступайте сначала к его заместителю, пусть он свою резолюцию наложит, а уж потом, если вопрос ещё не порешится, тогда, может, и к директору попадёте. Делать нечего, пошли к заму, ему рассказали что к чему, и что тирания у них на участке царит, и превышение полномочий. Зам, конечно, позвонил во второй цех и начальника с Константином вместе-то отругал, пистонов по самые уши вставил. Ну, вроде бы, и дело с концом, молодые люди уже и откланиваться начали и благодарить его за содействие и всё к выходу ближе протискивались. А зам, видать, не захотел их так просто отпускать. Звали его Евгений Михайлович с простой грузинской фамилией - Швили.
  - Минуточку, минуточку, молодые люди - поднялся он со стула и протянул вперёд руку, скорее по-дружески. - Подождите-ка, подождите. - Той же рукой он указал на стулья. - Присаживайтесь. - Слегка оторопевшие друзья заняли указанные места. Все трое, однако, слегка перепугались. Мало ли чего задумал этот с виду милый человек.
  
  - Та-ак - протянул Швили. - Значит во втором цеху вы не ужились, молодые люди. Хотя, насколько мне известно, коллектив там сложился дружный.
  - Да, мы.... - хотел было оправдаться Сергей, но Швили не дал договорить, подняв обращённую к ним ладонью руку.
  - Ничего, ничего, молодой человек, Палочкин, если не ошибаюсь. Не беспокойтесь. Вот у меня какое к вам предложение. Есть у нас на предприятии, кроме вашего второго, с которым вы уже хорошо знакомы, ещё и первый цех. А конкретно есть там участок со станками с числовым программным управлением. Станки-то сами по себе фрезерные. А фрезеровщики нам очень нужны. Не хотели бы вы там поработать? Детали фрезеровать будете.
  - Да мы ж ... - в свою очередь хотел взять слово Толстый, но снова был прерван заместителем директора.
  - Знаю, знаю. Но вы не должны беспокоиться. Вас всему обучат. Будет у вас там наставник. Оператор на ЧПУ шестого разряда. Очень толковый сотрудник. Неоднократно на доске почёта завода вывешивался. Два-три месяца походите в учениках. Зарплата при этом та же самая будет, но без обрезаний. Это я вам гарантирую. Ну как, согласны? Хотя, я не требую от вас сиюминутного ответа, можете несколько дней подумать.
  - Ну почему же, я согласен - пожимая плечами и подняв брови, произнёс Палочкин. - А ты, Шур? - посмотрел он на Толстого.
  - Я бы тоже, пожалуй, согласился - декларировал своё намерение тот. После чего все три пары глаз вопрошающе обратились на третьего, подписавшего кляузу человека.
  - А я чего-то не, пожалуй останусь я во втором - одним махом удивил всех троих он.
  
  На том и порешили. Выйдя из кабинета, Толстый с Рыжим направились разыскивать новое место работы, благо зам объяснил им куда идти, а Киса (таковым прозвищем обладал отступник от интересов коллектива) вернулся восвояси, то есть во второй цех. Ни Толстый, ни Апельсин, даже не предполагали в тот момент сколь более хитроумным по сравнению с ними он оказался.
  По коридорам завода мимо них взад и вперёд сновало много людей. Открывались и закрывались двери многочисленных кабинетов, некоторые из которых громко хлопали. Трудно было определиться - то ли работа на заводе кипела и все сотрудники участвовали в ней, то ли они только и занимались тем, что от неё улынивали, прогуливаясь по территории.
  Оказалось, что тем самым наставником, который будет их обучать, является довольно молодой на вид, лет 25 или около того, парень. К тому же умудрявшийся один со всеми этими чэпэушными станками, а их тут было штук восемь, управляться. И вот к нему они и должны были, согласно договору со Швили, наняться в ученики. Станки сами, правда, оставляли желать лучшего. Все какие-то обшарпанные, облезлые, в общем далеко не брэнд нью. Но этим-то, с ЧПУ которые, ещё повезло, они были где-то начала семидесятых годов выпуска. А в остальном цехе, если пройтись, можно было обнаружить немало аж довоенных. Но при всём при том, выпускало это предприятие, ну или должно, что ли, было выпускать какое-то особосекретное оборудование, то ли для лодок подводных, то ли кораблей. Надо быть большими, просто огромными мастерами своего дела, что б на таких станках высокоточную современную продукцию выпускать. Да, американцам до наших ещё ползти и ползти.
  В это время в первом цеху шёл ремонт, ремонтировали в основном полы и дорожки. Рабочая сила, однако, использовалась не профессиональная: к ремонтным работам были привлечены рабочие из других цехов, преимущественно молодые и малоквалифицированные. В один из следующих дней Толстый разговорился с одним из них, таким же молодым парнем. Звали его Дима и привлекли его к этим работам из восьмого цеха. Сказал этот Дима, что он неплохо на гитаре бренчит, а как оказалось потом - просто превосходно. На этой почве они и познакомились. В скорости Толстый взялся за изучение английского языка с полнейшего нуля, а Дима к тому же ещё и его, немного, правда, знал, по этой причине и стал он его первым наставником. После Мельника, конечно.
  
  
  Глава 4
  
  Кончилась зима, незаметно пролетела и весна. Большая общая тетрадь в 96 листов, в которую Толстый переписывал учебник, тоже заканчивалась. Подходил к концу и двенадцатый по ходу переписывания урок. И подумалось как-то Толстому: "Чего-то мало толку. Сижу, переписываю. И чего? Не, недостаточная это мера вот так впустую переписывать. Пожалуй где-нибудь в сентябре на курсы какие-нибудь надо податься. Вот там толк будет". Таким образом, процесс самообуча был приостановлен. Где-то в июне месяце нашёл он такие курсы недалеко от Ляльки, около Курского вокзала, куда за сорок рублей и записался. А первого сентября состоялось первое занятие. Ну а начали они, естественно, с того самого материала, который он сам прошёл и были у него поначалу одни отличные оценки. Но продолжалось так всего месяца полтора. Когда в программе курса начал появляться новый материал, он стал сильно отставать и оценки становились всё хуже и хуже. А ещё через месяц бросил курсы. Да, трудным делом наряду с немецким, оказалось и изучение английского языка. После этого Толстый, разочаровавшись, совсем, было, забросил все учебники и вообще английский, но всё же иногда, от случая к случаю, он брал учебник в руки, пытаясь разобраться хотя бы в том, что он не мог понять, занимаясь на курсах. И вот через некоторое время, а точнее в начале января следующего года, он наконец понял непонятное ранее.
  А друг Палочкин тем временем служил уже в советской армии. Да ему ещё повезло, попал за границу, в ГДР. Вот там ему наверное хорошо было. В прошлом апреле, перед тем как призваться в армию, он как и полагается проводы себе устроил. Друзей всяких пригласил и Толстого с Мельником не забыл. Тоже друзья всё-таки. Водки везде много было и вина тоже. Серёга позаботился о своих друзьях. Ну а Мельник-то и рад был стараться, напился в доску и спать на кровать завалился. А Толстый, который обычно вообще не пил спиртное всякое, даже пиво, в этот раз чего-то расхрабрился и, глядя на остальных Серёгиных друзей, примерно полторы бутылки водки и охолостил. И что тут началось?! Правда сам он забыл, не помнил спьяну, только Серёга с дружками на следующий день ему рассказали. Дескать, и унитаз он пугал; и ведро помойное обнимал, и своей женой его называл, а потом ему плохо совсем стало и он рыбкой на ту же кровать прям через Мельника нырнул и тут же отрубился, заснул то есть, крепким молодецким сном.
  А на следующее утро проводили Серёгу в военкомат и бывал он таков. После этого случая Толстый о водке и слышать не мог, тем более когда его ею угощали. И работать на ЧПУ ему теперь одному приходилось. Это не считая Мельника, конечно. На исходе лета прислали к ним пэтэушника нового. Такой шкет низкорослый и белобрысый. Но работал будь здоров, его ж специально в ПТУ обучали. И Толстый работал, уже и освоился давно с этим новым делом, и с английским всё больше и больше разбирался.
  В конце января на выставочном комплексе на Красной Пресне проходила какая-то международная выставка, а Толстый вообще-то любил на такие выставки ходить, на их буржуйскую житуху поглядеть. Вот и в этот раз он её посетить собирался. Уже и оделся, и сумку на плечо повесил, и как раз в этот момент телефон затренькал. Рыжий звонил, как всегда на утюжку звал. А Толстый ему альтернативу предложил - на выставку вместе сходить. Вот они и пошли. Походили туда-сюда, посмотрели на иностранцев, досталось им по пакетику фирменному (а давка за ними была!). А когда они с выставки этой возвращались, решили на любимой станции "Маяковская", кстати, самой красивой во всей Москве, остановочку сделать. Ну и в данном случае, как говорится, цель оправдывала затраченные средства. Встретили они там группу американской молодёжи. Толстый ещё даже не умел с ними никак объясняться. Когда они залезли с американцами в вагон, Рыжий на своём немецком с ними беседу завёл. Но вдруг оказалось, что американцы эти с гидпереводчицей. И вот она, кстати девка-то молодая, обращается к Рыжему с претензией.
  - Вы почему, молодой человек, к моим туристам пристаёте?
  На что Рыжий глаза закатил, пальцы на руках растопырил и принял выражение полной невозмутимости.
  - Ну что ты на самом деле? Дай с людьми поговорить. Что я, деньги что ль меняю? Просто поговорю щас с людьми и усё.
  Гидовка больше ничего не сказала, а Рыжий спокойно с ними договорил, то есть договорился. На их языке значит "стрелку" забил. Так как это происходило где-то часов в 12 дня и была это суббота, то встретиться они договорились в 7 часов вечера того же дня. Нужно было с собой принести всего несколько солдатских шапок, которые продавались в военторге. Толстому дело это - покупка солдатских шапок - было впервой. Он даже не знал какие они из себя шапки эти, но Рыжему он доверял. Когда они туда приехали, то оказалось, что шапка эта стоит всего одиннадцать рублей и у Толстого как раз на одну хватило. А Рыжий купил себе четыре. Потом они поехали домой, где их ждал Толя. Ну а вечером к семи часам они вместе с Толей поехали на стрелку, местом которой была скамейка посередине станции метро "Новокузнецкая", так как американцам, гостиница которых находилась на конечной станции этой ветки метро, вполне удобно было сюда приехать. Не успели они занять все вакантные на этой скамейке места, как тут же подвалил и "стэйц". Их тоже было трое. И вот наша великолепная шестёрка поднялась по эскалатору и вышла на улицу. Уже стемнело, январь месяц всё-таки на дворе. И такой там был небольшой лесок около метро. Деревьев много. Встали они между этих деревьев и начали торговаться. Оба брата-то шпарят по-немецки с ними, в общем договариваются и всё у них тип-топ, так сказать. А что может Толстый? Вот он молча свою одну единственную шапку одному стэйцу суёт, а тот ему балахон в обмен, американский наверное. На нём ещё написано было "Notre Dame". Ну и делать ему больше нечего. Стал он по сторонам смотреть. И вдруг, смотрит, подошёл такой мужик в очках, так на них посмотрел внимательно, даже, наверное, послушал, потому что у них в этот момент как раз самая оживлённая торговля была, и ушёл. А Толстый на всякий случай своим дружкам говорит:
  - Слышь, Лёш, стукач пошёл. Слышь, нет?
  Но Лёша не слышал, равно как и Толя он был занят важным делом. Тогда Толстый успокоился. А зря, потому что минут через пять бойкой торговли вокруг наших молодцов послышались, вернее начали раздаваться довольно неприятные голоса: "Эй, Вась, заходи справа, а ты Вань, заходи слева, брать будем". И не успели торговцы опешить, как эти Вани и Васи оказались рядом с ними и попросили предъявить документы, так как были они в милицейской форме. Но Рыжий, видимо, не растерялся, он знал как себя вести в таких случаях: "Извините - со всей невозмутимостью сказал он по-немецки - я не понимаю". Толя подтвердил его слова на том же языке, а вот четверо других - американцы с Толстым - с перепугу молчали. И даже когда их вели в отделение милиции, Толстый не проронил ни слова. Перед самыми дверями Рыжий разбушевался и тоже всё по-немецки: "Я, да я, да немецкий подданый, да вы не имеете права, да я вас в тюрьме сгною". И в этом роде. Но Вася с Ваней оказались необразованными в области иностранных языков людьми, поэтому Рыжему вместе с остальными пришлось таки переступить порог этого неказистого дома. Там им предложили присесть, но, так как единственная скамейка была рассчитана на трёх человек, места хватило не всем, а только Рыжему и двум американцам. Следующим Ваниным, ну или там Васиным вопросом был всё тот же пресловутый: "Так, ваши документы!". Первое мгновение все молчали, только американцы, ровным счётом ничего не понимающие, выражали на лицах полное недоумение. Тогда Ваня, ну или там Вася, всё ещё считающий, что его жестоко обманывают, подошёл к одному из сидящих на скамейке американцев и, вылупив широко раскрытые глаза и махая перед лицом совсем уже обалдевшего американца своими плохо обструганными пальцами, произнёс: "Ну что ты рожи строишь? Документики давай!". - При этом он нараспев протянул букву -е- в слове "документики". На что американец, перепугавшись ещё больше, ответил на своём языке: "Извините, я не понимаю. Что вы хотите?".
  - А-а-а, - ехидно протянул Вася или Ваня - вот ведь как под иностранца закосил! Думает дураков нашёл! Что мы не видим что ль? На рожах ведь написано, что из деревни приехали. Ну, кто ещё тут иностранец? - обратился он к остальным задержанным. А этот американец, уже спросивший у своих соотечественников о чём говорит и что от него хочет этот непонятный и страшный русский полицейский, на что, естественно, они не смогли ничего ответить, спросил то же самое у своего "немецкого" друга. И когда Лёха объяснил что к чему, он воскликнул: "О, докъюментс! Окей, окей". И все трое американских подданых, достали свои документы и показали их блюстителям этого беспорядка. Слегка опешившие Вася и Ваня, наконец поняв, что глубоко ошибались, вдруг переместили всё своё внимание к молчаливо стоящему Толе: "Так, а у вас что?" - спросил один из них резко переменившимся в сторону милости тоном. Но у Толи непонятно откуда оказалась гостевая карточка той самой гостиницы "Севастополь", в которой гости столицы из Америки временно проживали. Вспомнив известные ему три английских слова и показав эту карточку, он произнёс: "Я из Англия". Тут Вася с Ваней уже совсем растерялись, ничего ровным счётом не понимая. В это время в отделении находились несколько дружинников, этаких дюжих мужиков с красными повязками на руках, среди которых Толстый давно уже разглядел того самого очкастого стукача, который и навёл на них ментов. И вот этот самый стукач, внимательно выслушав обе стороны, ко всеобщему удивлению всех троих русских "арестантов", сделал неожиданное заключение: "Так, - сказал он, выходя вперёд - всё ясно. Здесь двое американцев, - он указал на двоих из них, - два англичанина, - ими оказались Толя и третий американец, - а вот эти двое - он ткнул пальцем сначала в Толстого, затем в Рыжего - русские". После этого четверых "иностранных подданых" быстро отпустили, а Толстому и Рыжему пришлось занять места на только что опустевшей скамейке.
  За стеклянным окошком сидел дежурный в звании капитана, на вид лет 40-45. Выдержав довольно продолжительную паузу, как бы оправляясь от только что пережитого конфуза, он заговорил: "Так, голубчики, а теперь займёмся вашими личностями. Ну-ка, вот ты, - он указал на Толстого - иди-ка сюда". Толстый подошёл к окошку. "Так, давай запишем твои данные. Фамилия...". И вдруг он резко переменился в лице, его глаза широко раскрылись, что сначала очень удивило Толстого. Однако взгляд его был устремлён в какую-то точку за спиной Толстого, а не на него самого. "Ой, чегой-то с ним?" - тревожно спросил как бы самого себя он. Толстый повернулся и тоже оторопел: Рыжий с побледневшим лицом, с растопыренными пальцами трясся всем телом, начиная от кончиков ногтей и заканчивая волосистым покровом головы. Быстро сообразив в чём дело, Толстый подошёл к Рыжему и схватил его за руку: "Лёх, ты чего, Лёх?". Тут же подбежал и сам капитан. - Чего й то у него, а? - не на шутку разнервничался он.
  - Да, такое с ним бывает - с сожалением в голосе сказал Толстый.
  - Ты, это, голову, голову ему держи. Ну, чего вы стоите - обрушился он на Васю с Ваней. - Воды, воды несите. - Через минуту вода была доставлена и её попытались влить в рот Рыжему. - "Скорую, скорую давай" - на этот раз капитан обратился к стукачу. Через полчаса карета скорой помощи заехала во двор отделения милиции. Всё это время Рыжий не прекращал трястись.
  - Так, где больной? - сказал первая из двух входящих врачих. Их проводили к Рыжему.
  - О, да, надо давление измерить - сказала вторая, увидев белогорячившегося человека. Она достала прибор и, засучив Рыжему рукав, произвела процедуру. - Да, с ним такое может быть - нежданно-негаданно подтвердила она слова Толстого. - Так, надо укол. - Вторая врачиха достала из чемодана огромный шприц с невообразимой иглой, заправила его какой-то жидкостью из ампулы и подошла в Рыжему. Рыжий же, увидев то, что ему собираются вколоть, затрясся ещё больше и даже завопил: "Нет, нет. Не надо! Не буду! Не-ет!". На что, конечно, нашлось общественное мнение: "Да, что ты, понимаешь - нет, нет? Давай, снимай штаны и всё". Рыжий повторил свой протест: "Нет! Нет!". "А, да ты что, стесняешься что ли?" - догадался капитан. - "Ну, давай его, вон, в отдельный кабинет отведём" - предложил он и при помощи Васи или Вани они подняли Рыжего со скамейки и отвели в комнату напротив, где и была произведена экзекуция, во время которой он жалобно завизжал. После этого он самостоятельно подошёл к прежнему месту дислокации и сел на скамейку. Из-за пазухи своей толстой китайской куртки, он вытащил невесть откуда взявшиеся наушники, принадлежащие какому-то плееру, одел на голову и, весь как-то сжавшись в комок, включил музыкальное сопровождение. Вновь пришедшие с улицы милиционеры, стоявшие в это время поодаль, около входа, решили навести с их точки зрения порядок: "Ну чего ты тута дискотеку устроил! Сымай давай плеер свой!". Но врачихи, пришедшие к выводу, что А. Горохов нуждается в больничном лечении, уже уводили его в свою карету, ожидавшую их около входа.
  Таким образом Толстый остался один. Перед тем, как вызвать его на повторный допрос, капитан злобно отругал дружинников: "Кого вы приводите!? Охренели что ль совсем?". На что очкарик ответил за себя что-то типа: "Откуда я знал. У него ж на лбу не написано было". И вся группа дружинников в количестве трёх человек покинула отделение.
  Капитан подозвал Толстого снова, записал его координаты, проверил по картотеке и, убедившись в невиновности, отпустил его на одну из всех четырёх сторон. В полном смятении Толстый приплёлся домой и, осознавая свою ответственность перед Рыжим, которого прямо у него на глазах забрали в больницу, хотя тот был полностью здоров, он счёл необходимым нанести визит его матери и обо всём рассказать, в смысле больницы. Он вышел на лестницу и, захлопнув дверь, спустился вниз. А здесь до квартиры Рыжего было рукой подать - всего-то зайти в другой подъезд и подняться на четвёртый этаж. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыла Лариса Петровна.
  - Здрасте - он зашёл в квартиру.
  - А где Лёша? - спросила она, так и не закрыв дверь.
  - Да вот, Лариса Петровна, понимаете, тут так получилось....
  - Что опять случилось? - закрыла она дверь и прошла на кухню, увлекая за собой Толстого. Она уже привыкла, что Алексей постоянно влипает в какие-нибудь истории, связанные с попаданием в милицию, поэтому поначалу не очень расстроилась. Однако, в больницу её сын ещё ни разу не попадал.
  - Да, понимаете, он в больницу попал.
  - Ах! - Лариса Петровна схватилась за обе щеки. К такому повороту Лёшиной судьбы она была явно не готова. - Как в больницу? В какую больницу? Что с ним случилось? - запаниковала женщина.
  - Да вот, понимаете, шли мы шли с ним по дороге, вдруг он чего-то задёргался и упал. Ну, потом "скорая помощь" приехала и его забрали. Вот и всё. Ну, это, что б вы знали, я пришёл сказать вам. Ну, тогда уж извините, ну так получилось - закончил своё объяснение Толстый и вышел из квартиры, оставив Ларису Петровну застывшей в состоянии глубокого переживания за своего сына. Придя домой, он рухнул на диван и погрузился в раздумья, за которыми даже не заметил, как пролетели минут двадцать, а то и тридцать, когда затрезвонил колокол дверного звонка. Приподнявшись с дивана, он пошёл открывать. И каково было его удивление, когда он увидел тех, кто стоял на пороге его квартиры! Это были братья Гороховы. От этого самого удивления, Толстый открыл рот, вероятно пытаясь выразить его словами, но попытка оказалась тщетной. А заговорил первым Рыжий:
  - Ну, что? Не ждал? Думал, что меня в больницу забрали, и так я там и остался? - ухмылялся, оскаливая ровные зубы, Рыжий.
  - Ага, а как это Лёх? Тебя ж забрали! Тебя ж забрали, увезли на машине. А как ты оттуда свалил-то? - лицо Толстого выражало крайнее удивление.
  - Ну, как, как? Привезли меня в 23-ю больницу. А я там работал и у меня там знакомые все. Ну, в общем, не согласился я ложиться туда и усё.
  - Да, ну ты даёшь, ё-моё. - Толстый наконец впустил Гороховых в квартиру.
  - А, это, Толь, ну чего, проводил стэйцов-то? - спросил Толстый после того, как захлопнул входную дверь.
  - Ну ясное дело проводил - ответил тот.
  Тут в разговор вмешался Рыжий.
  - Толя их проводил и стрелку с ними забил. Так что завтра опять с ними встретимся.
  - Да??! - в изумлении воскликнул Толстый. - Ну ни фига себе! Толь, молодец. А что они по этому поводу говорили, ну, про ментов-то?
  - Ну ясное дело обалдели. Такой гиморой. Не, ну помнишь, говорят: чего рожи строишь, документики давай. Я им потом перевёл это всё. Они оборжались.
  - Да, это ваще, позор такой, ё-моё. А где на завтра договорились?
  - Да есть маза прям сюда на "Ляльку" приведём.
  - А во сколько?
  - Ну как сегодня, часов в семь.
  - Ну, ладно. О кей. Не, Толь, ну ты даёшь. Я думал ты от испуга послал их подальше и всё.
  - Да ты чо, Санёк? Такую мазу упускать?
  
  Эти слова убедили Толстого, он согласился. Потом братья ушли. Потом Толстый посмотрел телевизор - как раз программа "Время" началась. Потом был ужин на кухне в кругу семьи, во время которого мама спросила:
  - Чего они приходили-то?
  - Да ну просто так заходили. Чего, нельзя что ль просто так зайти? - ответил Толстый, жуя большой кусок мяса, отчего его и без того невнятная речь, была ещё более неразборчивой.
  - Нет, ну они же просто так не заходят. Небось опять на какое-нибудь дело звали? - на этот раз высказался отец. На что Толстый, наконец разделавшийся с изрядно наскучившим ему куском, уже более разборчиво произнёс:
  - Не, ну чего вы пристали? Сказал же просто так заходили.
  
  На том весь разговор был закончен. В большой комнате подавал голос кем-то невыключенный телевизор. На кухне методично разговаривало радио. На газу стоял чайник и уже начинал сипеть. За окном огромные хлопья снега метались из стороны в сторону гонимые ветром и нередко им же безжалостно впечатывались в ещё не совсем замёрзшее стекло.
  Закончив ужин, вся семья уселась перед телевизором и просидела там до 11 часов, после чего все легли спать, ведь Шуре, как частенько называли его родители, на следующее утро в 6 часов вставать, чтобы не опоздать на свой строгорежимный завод.
  
  
   Глава 5
  
  Вечером следующего дня приятели встретились с американцами и вся компания под неизменным предводительством династии братьев Гороховых двинулась на место предстоящей сделки, которое уже никак нельзя было изменить. Это была "Лялька", а конкретно двор одного заброшенного особняка по соседству с почти забытым Богом домом, в котором жили наши друзья. По американским понятиям, дома такого состояния и возраста считаются трущобами. И на этот раз Толстому не удалось произнести ни слова за простым незнанием таковых. Всем верховодили всё
  те же братья. Всё продолжалось каких-нибудь минут 10-20. Во время процедуры к ним подошёл один из целой толпы проходящих мимо подростков, которых в русском простонародье называют шпаной. Им оказался Сашка Черняк, соседский парнишка, живущий в одном подъезде с Гороховыми.
  - О, здорово - сказал он, слегка заикаясь и протянул руку, чтобы с ним поздоровались. - Че-чево это вы тут де- лаете?
  - Пошёл отсюда, Черна! - цыкнул на него Толя. - И шушеру эту уводи, понял, отсюда!
  Ну и Черне ничего не оставалось делать, как покинуть место гороховской операции вместе с дружками. Тем временем Рыжий, уже успевший сбегать домой за шинелью, напяливал её на одного из американцев. Интересная получалась картина - американец в голубых джинсах и в белых американских кроссовках одел эту самую шинель и солдатскую зимнюю шапку, а сверху нацепил модный голубой рюкзак. По завершению взаимовыгодного обмена, сказав что-то типа "большое спасибо", американцы пошли в свою гостиницу. "Как они в таком виде в гостиницу пойдут? Их
  же не пустят" - думалось Толстому, который на этот раз так ничего и не получил. Однако, Рыжего, да и Толю это, судя по всему, очень мало заботило, они даже ничуть не беспокоились. Ну как же, ведь для них операция закончилась успешно. Ведь за шинель, так хорошо подошедшую
  американцу, Рыжий отхватил не менее модную в Союзе, чем пальто советского солдата в Америке, зимнюю куртку.
  
  Незаметно закончился февраль, да и добрая половина марта уже пролетела. И вот в один из прекрасных весенних дней Толстый почувствовал в себе силы изъясняться на английском без помощи всевозможных посредников типа Гороховых или ещё каких. Он приехал на уже давно облюбованную им станцию метро "ВДНХ" и уселся на свою любимую скамейку в ожидании иностранных граждан, с которыми можно было бы поговорить по-английски. Это ему скорее нужно было для того, чтобы самому попрактиковаться в этом языке, так как перенять у Гороховых способность утюжить, или другими словами бомбить фирму, в полном
  объёме он ещё не сумел. Долго ждать ему не пришлось и на платформу пришли двое немолодых людей - мужчина и женщина явно иностранного происхождения и стали вглядываться в
  схематическое изображение этой ветки метро, тщетно пытаясь отыскать на ней нужную им станцию. Но вот пришёл поезд и иностранцы, за которыми последовал и Толстый вместе с
  остальными пассажирами, вошли в один из вагонов. За ними закрылись двери и весь поезд, зашумев, двинулся с места и оказался в туннеле. Двое иностранцев, кое-как протиснувшись сквозь толпу битком набившихся в вагон людей, подобрались к приклеенной к стене карте-схеме всего московского метро и на этот раз стали вглядываться в неё пристальней прежнего. Толстый же, внимательно следивший за всеми их действиями, и теперь уже достоверно убедившийся в том, что они не знают дороги, то есть заблудились, точно тем же образом подошёл к ним и теперь уже отчётливо различал, что говорят они на самом что ни на есть чистом немецком языке. "Ага, значит немцы" - подумал он. "Ща, только смелости побольше наберусь, тогда...... Ой, а с чего начать-то? Ну, там, извините, откуда приехали, как
  Москва. Ну, ладно. Была ни была". И, набравши побольше воздуха и выбрав момент поудобней, Толстый обратился к немцу:
  - Извините? Вы говорите по-английски?
  - Я - незадумываясь и, наверное, неразобравшись, утвердительно ответил немец. Однако, сразу поправился - Ес.
  - Куда вы едите? - продолжал начатую беседу Толстый.
  - Мы едим в центр. А вы?
  - Я еду в центр тоже - коверкал слова, Толстый.- И я могу показать вам дорогу?
  - O, спачибо, спасибо - воскликнул немец, расплываясь в улыбке. Он был такой же белозубый, как и его жена, ни на минуту не прекращавшая улыбаться всю дорогу. - Вы говорите по английски очень хорошо.
  Так у них завязался разговор, за которым они незаметно доехали до станции "Тургеневская", как бы невзначай перешли на Кировскую, и в мгновение ока доехав до "Проспекта Маркса", оказались на свежем воздухе.
  - Ты учишься или работаешь? - продолжал разговор на английском немец. На что Толстый, немного подумав, решил, что лучше было бы хоть и первый раз в жизни, но соврать.
  - Учусь, в университете.
  - О, университет! А что ты изучаешь?
  - Я буду инженером-математиком - соврал второй раз в жизни Толстый и попал в точку.
  Господину немцу именно это и хотелось услышать. Он достал из кармана нечто похожее на маленький блокнотик в коричневой обложке и, показывая эту штуку Толстому, долго объяснял ему что-то непонятное. Потом он развернул его так, что Толстый мог понять, что это вовсе не блокнотик, а самый настоящий калькулятор в виде блокнотика и протянул его Толстому со словами: "Это тебе. Будешь считать". Ошарашенный таким внезапно подвалившим "счастьем", Толстый взял таки этот подарок, поблагодарив немца, естественно, от всей души. Тем временем они продолжали путь и, как в конце концов оказалось, нужно им было к гостинице
  "Россия", куда они не спеша и подошли. Когда наступило время прощаться, немец вдруг вынул из внутреннего кармана довольно таки тугой кошелёк, раскрыл его перед носом Толстого и спросил: "Тебе какими деньгами заплатить - доллары, марки, франки?". И, действительно, его
  кошелёк был набит до отказа всевозможной валютой. Но Толстый боялся иметь дело с иностранными деньгами, потому что в этой стране за имение на руках какой-нибудь хотя бы
  небольшой суммы этих денег можно было получить не такой уж и небольшой срок тюрьмы - от трёх до восьми и более лет. Хотя раньше 10-15 лет назад за то же самое можно было получить и расстрел, то есть высшую меру наказания, которую можно было получить и, например, за
  умышленное убийство. Даже такие, подаренные от всей души деньги, будь то один доллар, или сто, могли стать причиной заключения под стражу. И не было слов, которыми можно было бы доказать, что ты не верблюд, а простой человек. Поэтому он наотрез отказался от денежного вознаграждения, сказав: "Нет, нет. Никаких денег не надо. Извините. Я должен идти. До свидания". Удивлённому столь странным поведением русского, который не захотел взять в качестве оплаты деньги за добросовестно оказанную услугу, немцу ничего не оставалось делать как, убрав обратно в карман свой бумажник, пожать протянутую ему руку Толстого и сказать на чистом немецком языке: "До свидания, мистер" (это Толстый-то - мистер?!). После чего они пошли в сторону России, при этом до сих пор находящийся в состоянии изумления на неадекватное поведение их как нельзя кстати появившегося гида, бундес объяснял что-то своей жене, явно приводя в изумление и её. А счастливый Толстый (ну ещё бы: такой подарок подарили первый раз в жизни!) направился было на остановку троллейбуса, чтобы доехать до дома. Но на полпути он остановился. "А не поехать ли мне обратно на ВДНХ? Может ещё что-нибудь подарят?" - с иронией подумалось ему. Он спустился в метро "Площадь Ногина", благо станция находилась прямо под ногами. Минут через двадцать он очутился на своей любимой скамейке. И тут же, буквально он не успел даже присесть, на платформу пришли целых трое иностранцев и встали на краю. Толстый подошёл поближе и вслушался в их разговор.
  Говорили они на английском. "Так, наверное американцы" - подумал он. Но тут его взгляд остановился на перчатках, таких модных бежевого цвета, которые один из туристов держал сложенными вместе в правой руке, как бы пристегнувши её к лацкану своей куртки. У кое-кого
  из знакомых Толстого, такие перчатки уже были, чем они перед ним бывало даже хвалились. Ну и естественно за неимением ни то чтобы таких, а вообще каких-либо тёплых перчаток, Толстый уже совсем губу-то на эти перчатки и раскатал. "О, ещё и перчатки у него, может продаст,
  спросить надо будет. Сейчас, только поезд приедет" - думал он про себя. Поезд как всегда приехал вовремя и они зашли в него. В пути у них состоялся примерно такой разговор:
  - Извините - сказал Толстый. - Вы говорите по-английски?
  - Да, конечно - посмотрел на него американец с перчатками.
  - Из какой вы страны? - продолжал наводить дальнейшие справки Толстый.
  - Соединённые штаты.
  - Вам нравится Москва?
  - Очень. Красивый город.
  - А в каком городе вы живёте?
  - Лос Анжелес - продолжал немного безразлично кивать головой американец. При этом ему удавалось улыбаться, но скорей всего через силу, нехотя.
  - O, очень хорошо. O, мистер, У вас очень хорошие перчатки.
  - О, да. Очень, очень хорошие - охотно согласился тот. - Очень тёплые.
  - Извините, а не могли бы вы их мне продать?
  - Нет - однозначно ответил американец.
  - Ну мистер, Вы можете купить такие перчатки в Лос Анжелесе своём. Но это же Москва, Советский Союз, их здесь просто не продают.
  После этих слов американец погрузился в некоторое раздумье, за время которого Толстый успел даже немного позабыть о существе вопроса. Но вдруг, совершенно неожиданно для Толстого, он энергичным движением протянул руку, в которой держал перчатки, по направлению к Толстому и произнёс: "Это подарок". Очередной раз слегка обалдевший Толстый, никак не мог отказаться и, взяв подарок и быстро поблагодарив дарителя, на следующей остановке вышел.
  
  "Вот это да, за первый день и два подарка сразу" - думал он по дороге домой, которая минут через двадцать завершилась. Так как была суббота и все были дома, он первым делом решил похвалиться подарками отцу.
  - Во, пап, смотри, блокнотик классный сегодня подарили.
  Отец взял в руки поданную ему вещь и с выражением недоумения на лице произнёс:
  - Ну и зачем тебе он? Иностранцы подарили что-ль?
  - Ну да, примерчики всякие решать.
  - Ххе - усмехнулся отец, раскрывая блокнот, видимо чтобы убедиться, что там ещё ничего не написано и блокнот хотя бы совершенно новый. Но, увидев то, что скрывалось под
  суперобложкой, он не смог скрыть своё удивление: - Это чего, калькулятор что-ли? - не верил он своим глазам.
  - Как видишь.
  - Да не ври! - поднял он глаза на сына. - Как это тебе его подарили? Не может быть!
  - Как, как? Да вот так вот, взяли и подарили.
  В комнату вошла мать.
  - О чём это вы тут спорите? - спросила она.
  - Да, вот, смотри, Шуре блокнотик подарили, иностранцы - Борис Иванович протянул ей блокнот.
  - Блокнотик? - переспросила она, беря предмет в руки. Затем она посмотрела на сына. - Ну вообще обалдел! Зачем он тебе?
  - А ты разверни, разверни - на этот раз подтрунивал над ней муж.
  Она развернула и, увидев калькулятор, широко раскрыла глаза.
  - Вот это да! Калькулятор! Сколько денег-то заплатил?
  - Ну сказал же подарили.
  - Как это? Такие подарки не дарят.
  - Ну вот, как видишь дарят. Вот ещё - Шура достал из сумки второй подарок - и перчатки подарили.
  - Ни фига себе! Ну это вообще уже! Небось отнял у кого-нибудь. Признавайся! - как всегда пришёл к логическому выводу отец, осторожно натягивая перчатки на свои руки. - Да, хороши!
  Дай поносить.
  - Ну куда щас носить? Пятнадцатое марта уже. Теплынь-то какая. Уж не знаю даже как эти американцы-то их до сих пор носят. Зимние же. Настоящие тёплые зимние перчатки.
  - Чьи хоть? - спросил отец, высвобождая руки.
  - Дай посмотреть - отобрал у отца перчатки Толстый и вывернул обе наизнанку. Среди обильного искусственного меха, которым сплошь и рядом были они покрыты изнутри, он откопал маленькую пришитую бумажку, на которой значилось: "Сделано в Макау". - Во, в какой-то Макау
  сделано. Где это такая Макау? - поднял он глаза на родителей. Сначала на мать, потом на отца.
  - Откуда я знаю. Ты меня спрашиваешь? - отпарировал Борис Иванович, тогда как мама предпочла промолчать и ушла на кухню.
  - Ну ладно, тогда хоть калькулятор мне, на работу отнесу - не унимался отец.
  - Ну что ж с тобой сделаешь? - улыбнулся, соглашаясь Шура. - Только дай сначала мне-то побаловаться хоть.
  - Ну вот ещё, побаловаться тебе? Сломаешь ещё?
  - Ну да? Сломаю. Такую вещь не сломаешь, не советская же.
  Раньше ни у Толстого, ни у его отца, хотя и работал он в математическом институте, не было никакого калькулятора. Ну ещё бы, ведь в тех немногих магазинах, где их и продавали в советском варианте, стоили они бешеные, относительно заработков честных советских людей, деньги - 60-70, а то и больше рублей, раскошелиться на которые ни Борис Иванович, как глава семьи, ни сам Толстый никак не могли. Поэтому и был проявлен с обеих сторон столь огромный интерес к этой довольно таки незамысловатой и отнюдь не такой дорогой на Западе, как, собственно, и на Востоке штуковине. Ну на том и порешили. Отнёс Борис Иванович этот калькулятор на работу, пригодился он ему там, а перчатки Толстый себе оставил, поди неизвестно когда ещё такие достать удастся. "Да и стоят они, наверное, рублей тридцать - размышлял он. - Что ж, я их покупать за такие деньги буду? Миллионер что ли?!".
  
  
  Глава 6
  
  Около того места, где Толстый расстался с почтенными людьми из Западной Германии, а точнее в самой гостинице "Россия", находился так называемый магазин "Берёзка", о существовании которого Толстый конечно знал, потому что много раз прогуливался в этом
  месте, а несколько лет назад даже как-то и заходил в него, правда без малейшего коммерческого интереса. И, конечно же, он знал, что всё, что там продавалось, было не для
  него, равно как не для остальных честных советских людей. Именно поэтому он не интересовался особенно ни ассортиментом продаваемых там товаров, ни ценами на них. Но вот спустя каких-то недели две после того счастливого дня пятнадцатого марта, он, проходя мимо этого не очень милого сердцу простых людей магазина, всё таки решил в него зайти, и почему-то на этот раз первое, что бросилось ему в глаза, была цена на стоявший на самом видном месте японский двухкассетник, которая выражалась цифрой 150. Это его очень удивило. В простых магазинах, предназначенных для простых советских людей, подобные вещи просто не
  продавались, за исключением так называемых "комиссионок", которых было не так уж много. Так в некоторых из этих немногочисленных магазинов такие магнитофоны иногда всё-таки продавались, но цены на них сильно отличались от только что увиденной Толстым. Стоили они две, три, а то и больше тысячи рублей. Он долго и пристально вглядывался в этот ценник, стараясь понять, совместить действительное с происходящим. "Да, ё-моё. Вот это цена! Такой крутой магнитофон! В комке такой тыщи две стоит, а тут 150! Ни фига себе! Да, а чего 150-то? Долларов, наверное. Да-а-а" - разговаривал он сам с собой. Тут ему на глаза попались другие всевозможные аппараты и всё те же невообразимые цены - 100, 150, 200. "Да-а! Вот это цены! Ну, ладно, пора идти что ль. Чёрт возьми. Везёт людям, а" - думал он,
  выходя из "Берёзки" и не ошибался. Тем людям, которых он имел в виду, действительно везло. Их жизнь нельзя даже было сравнить с жизнью советских аналогов. Нищета, бесправие, беззаконие, всевозможные дефициты и другие трудности. Да и преступность уголовная не переставала расти. Да что там говорить, когда даже простое общение с иностранцами в этой стране считалось преступлением! Привыкли коммунисты говорить своему народу: Вот, посмотрите, как в Америке, на каждом шагу убивают, грабят, насилуют, а у нас по сравнению с ними всё спокойно, мол образцово благополучная страна. Ох уж эти их нравы. Значит мы живём лучше их. И в этом заслуга нашей великой всенародной компартии. Честь ей и хвала. Вот мы так и
  думаем, как они говорят, так и полагаем. Ведь мало кто знает истинное положение вещей, всю правду. А что касается тех немногих, кто знает, или теперь, оглядываясь назад, лучше сказать - кто знал, так те молчали, их было не слышно и не видно, да никто даже и не знал - есть ли они вообще. Вот, к примеру, всякие там журналисты и репортёры, которые по заграницам мотаются, так они тоже нам правду не говорили, или не хотели, скрывали от нас. Только и делали, что заграницу ругали, Запад в основном. То у них там права человека нарушают, то женщин или негров дискриминируют, а вот что касается нас самих, так извините граждане советские, подвиньтесь. Вам этого знать не положено. Не велено, то есть, неразрешено. В пример нам, то есть себе самим, они этот Запад с Японией и не ставили, даже. А только наоборот всё - вот вам Запад с Японией как жить надо, и вот с нас пример и берите, а то сами не умеете совсем. А они, не будь дураки, никакого такого примера с нас и не брали, да и брать, наверное, не будут.
  "Да, вот это цены, вот это да" - вертелось в голове у Толстого по дороге домой. - "Кто их назначает? Почему для них они такие, а для нас, ну что ли в прямом смысле в десять, а то и в двадцать дорога? И зарплаты-то у нас тоже
  раз в десять меньше. Так чего там негров в Америке, это нас дискриминируют как сидоровых коз. Негры в ЮАРе и то, наверное, лучше живут. За что нам такая благодать? Чем заслужили? Неужели всё благодаря Великой Октябрьской Революции? Видите ли у нас она была, а у них нет. Вот поэтому так и живём. А ведь некоторые могут и на войну свалить все беды наши. И ведь сваливают. В Америке, мол, не было войны, вот у них и всё хорошо. Ну так в других
  странах-то тоже воевали. В той же Германии, например. А живут как! Восстановились же после Гитлера. Не, война тут ни при чём. Из-за революции это всё. А ведь умный, вроде, мужик Ленин-то был. А так просчитался". Не успел он дойти до своего дома, как созрел у него в голове один грандиозный план: "Надо мне каких-нибудь друзей себе найти, ну вот типа тех, как те немцы. Они же, ну, друзья настоящие были, натуральные просто, от всего сердца же
  калькулятор подарили. А ещё денег хотели дать, а я дурак не взял. Да, вообще-то, почему, собственно, дурак. Это же валюта, за неё и посадить могут. Да ну её на фиг. Ну не взял и не взял и правильно сделал. Ну в общем, ё-моё, вот какого-нибудь такого другана найти надо и попросить, ну по дружески, конечно, что б чего-нибудь в "Берёзе" этой прикупил. Ну, за деньги, конечно, за рубли, заплачу ведь потом. А чего? Поди плохо. Вот двухкассетник сколько стоит - 150 долларов, да? Ну вот я 150 рублей и заплачу, ну, или, может, двести. Смотря сколько будет, сколько наскребу" - обмозговывал свой план Толстый, совершенно
  искренне полагая, что, скажем, 150 рублей это вполне нормальная плата за вещь, которая в этом явно не советском магазине стоит 150 долларов. Тем более, что он чего-то такое слышал об обменном курсе доллара к рублю. В те времена это было что-то около 60 копеек за доллар, или же почти два доллара за рубль. Вот, исходя из этого Толстый и позволил себе столь наивно поразмышлять на эту тему, будучи полностью уверенным в том, что, благодаря его
  собственным усилиям и самой что-ни-на-есть доброй воле, справедливость наконец восторжествует и ему улыбнётся счастье.
  Стоял апрель, вернее он шёл, как шли один за другим и уже довольно таки тёплые апрельские денёчки. И каждый такой день шёл на работу и Толстый. Каждый такой день, кроме, конечно, двух последних на неделе, в шесть часов
  подъём, через полчаса - из дома, ну а в семь уже как штык должен быть на работе, которая, если округлить по максимуму, была почти бесплатной. Хотя, если провести ту же самую операцию в обратную сторону, то есть по минимуму, эта работа, да как и многие другие ей и не ей подобные, получалась ни больше, ни меньше как вообще бесплатная. Если бы Толстый зарабатывал столько, сколько его напарник Мельник, а это целых 260 рублей, всё равно такая зарплата была бы просто нищенской. Вообще-то в том, что их кропотливая работа по металлу начиналась в такую рань, была своя прелесть, которая начинала проявляться не позднее, чем пол четвёртого каждого рабочего дня. Именно в это время работяги первого цеха начинали собираться в туалетном помещении с целью как прямо туалетной, так и для мытья и отмывания грязных натруженных рук и не менее уставших лиц. После чего они почти дружно переходили в
  раздевалку, где весело переговариваясь и обзываясь друг на друга, они переодевались из спец в гражданскую одежду. В общем, всё дело в том, что заканчивали эту свою работу они на целых полтора часа раньше, чем все остальные. То есть, в среднем конечно, они на эти самые полтора часа раньше оказывались дома. Вот и вся прелесть. Впрочем, у остальных мужиков первого цеха была ещё одна радость. Покинув где-нибудь без пятнадцати четыре стены своего завода, многие из них во главе со своими мастерами и начальниками, занимали ещё не очень к тому времени большую очередь в расположенный, ну вот прям рядом, почти напротив, винный
  магазин. Причём делали они это один быстрее другого, стараясь друг друга обогнать и занять наиболее выгодное положение. Ну чем не радость? Вот так и работали. И, главное, никто не возмущался, будто бы так и надо. Может быть, конечно, что многие из них где-то в глубине души-то и думали, что подвергаются они обману, что не доплачивают им деньги, но никто не решался высказывать свои мысли вслух. Да не дай Бог! Или за дурака сочтут, куда-нибудь в
  психушку упрячут, или вообще посадят. Вот все друг друга в этом смысле и боялись. Один друг даже не подозревал, что другой точно так же мог думать, хотя и другой тоже боялся
  первого, так как не допускал варианта, что у него могут быть аналогичные мысли.
  
  Comments?
  
  Отзывы, мнения, рецензии приветствуются.
  
  
  Глава 7
  
  Был у семьи Сумкиных старый добрый друг Георгий Моисеевич, всю свою сознательную жизнь проработавший преподавателем немецкого языка, по старой дружбе к которому частенько захаживал отец Толстого. Ну, правда, не так уж часто последнее время он это делал, так как
  выпивать он бросил тому уже несколько лет как. Вот раньше зайдёт он бывалоче к нему, выпьют они на двоих, ну или там на троих, как получится, и веселей уже становилось на душе и поговорить о чём есть. В общем было зачем к старому другу в гости ходить. Ну а сейчас, вроде бы уже и незачем больше, кроме как просто так посидеть, поболтать. Да и Толстому особой надобности гостить у друга семьи, которого он с детства привык величать "дядя Жора", не было. Но всё же иногда он у него бывал. И вот как-то в один из этих тёплых апрельских дней, пришёл он к дяде Жоре какой-то финский порно журнальчик посмотреть. В это время в его
  квартире находился один его, так сказать, ученик, который, как потом оказалось, бывал здесь чуть ли не каждый день, не столько по учебным делам, сколько чтобы лишний раз выпить. Когда дядя Жора вёл Толстого в дальнюю, смежную комнату, в которую иначе как через первую большую, где и сидел этот самый ученик, не попасть, Толстый как раз его и заприметил, так как видел первый раз. Да ещё этот ученик, только Толстый тогда ещё не знал, что это ученик, так представительно с ним поздоровался: "Добрый день" - говорит, привставши, что у Толстого, при виде ещё и его огромных как у Чапаева усов, сложилось довольно солидное о нём впечатление.
  Журнал оказался действительно интересным, как и обещал по телефону Георгий Моисеевич, и после тщательного его просмотра, Толстый спросил:
  - А кто там сидит-то у вас, дядя Жор?
  - А, это мой ученик, приходит английским языком заниматься.
  - Во, дядя Жор, а вы уже и английский выучили? - удивился Толстый.
  - Ну так, уже более менее - засмеялся Георгий Моисеевич, покрутив рукой с растопыренными пальцами перед собой. Затем тоже спросил: "Ну как журнальчик?".
  - Да, клёвый журнальчик. Молодцы финны, делают.
  - Кстати, толковый парень - Георгий Моисеевич отвлёк внимание Толстого на сидящего в другой комнате - хорошо английский знает. Так что, если чего надо перевести, обращайся.
  В общем так его дядя Жора расхвалил в смысле английского языка, что у Толстого появилось тайное желание познакомиться с ним и ввести в курс своего дела. Ведь, если он сам английский практически на уровне то ли бе, то ли ме знает, а этот вроде в совершенстве, так может полезным станет, если, конечно, заинтересуется. А такой приличный с виду. Из маленькой комнаты они перешли в большую.
  - Ну что, Володь, перевёл? - спросил дядя Жора.
  - Конечно, Георгий Моисеич - ответил тот, - чего тут переводить-то? Итак всё понятно.
  - Ну, ладно, молодец. Вот, познакомьтесь. Это Саша. А это, как уже знаешь, Володя - представил он их друг другу и они пожали руки. Взяв письменный перевод Владимира, дядя Жора включил телевизор. Белый с чёрным сиамский кот, пройдясь по всему обеденному столу, прыгнул на колени к Володе, который почему-то его тут же согнал, при этом отряхнув брюки. Маленькая рыжая собачка Павлуша лежала свернувшись клубком на соседнем стуле и, поднимая то одну, то другую бровь, поглядывала на присутствующих. Это было самое дорогое сокровище дяди Жоры, так как породы она была необыкновенной, китайской, пекиннес называется. А под столом, также свернувшись в клубок и, поглядывая на всех, лежала, там было её место, простая дворняга по кличке Джерри. Ещё у дяди Жоры было несколько котов и кошек, которые в это время где-то гуляли или спали. По телевизору в это время не было ничего интересного. Дядя Жора пощёлкал
  переключателем программ, после чего и вовсе его выключил. Так они с этим Вовой и познакомились и стали на первых порах, если можно так сказать, друзьями. И в скором времени после знакомства, рассказал ему Толстый про суть вещей. Так у Вовки даже глаза загорелись, так ему интересно стало. Да и не мудрено, если человек ни разу даже не слышал о деле о таком. А дело-то видать - хорошее. Только строго-настрого запретил ему Толстый валютными
  операциями заниматься, чего и сам не делал. Вообще то, что делал Толстый, он считал абсолютно безопасным. Потому что разве можно, думалось ему, судить человека за то, что он
  вещь у иностранца покупает? Ну, если она в магазине не продаётся, где ж её тогда ещё купить-то можно, кроме как у иностранца. Ну понятное дело - валюта. Вон они, валютчики
  всякие, им-то ничего, ходят, меняют, нычки какие-то то там, то сям прячут. А если попадёшься, так загремишь на всю катушку. "Так что, - думал он - лучше без валюты
  обойдусь". И мечталось ему о тех счастливых временах, когда любой советский человек сможет запросто носить в кармане и доллар, и два, и даже все сто. И никто его за это не посадит и выслеживать не будет. И сможет он с ними пойти в любую "Берёзку" и купить то, что заблагорассудится. И не будет в стране других магазинов, где как сейчас ничего нет, а будут одни "Берёзки" и всего будет навалом. "Эх, хорошо бы так - опять же думал он, - только в этой стране скорей всего такому не бывать, не может быть просто".
  Кончился апрель, да и май подходил к концу, а Толстый всё работал на своём этом заводе, который считался почтовым ящиком. Секретности он был огромной. Громадный такой монстр по периметру окружённый колючей проволокой с текущим по ней электрическим током. Так что не дай Бог какому-нибудь вражине туда пролезть. Но всё имеет своё начало, и всему - свой конец. Вот и срок, отведённый Толстому в качестве обязательного для отработки на этом
  заводе после окончания учебного заведения, тоже подходил к концу. И в этом самом мае, который тогда ещё не совсем закончился, умудрился Толстый подать заявление об увольнении. А по советскому закону о труде окончательно порвать с тем или иным рабочим местом, можно было
  только по истечении двух месяцев со дня подачи заявления. Ну как же, может за эти два месяца работник одумается и передумает увольняться. Но и эти два месяца хоть и с трудом, но всё же пролетели и стал Толстый документы всякие собирать, да по начальникам разным ходить.
  "Ну, - подумал он - наконец-то я на свободе окажусь. Наконец-то работу эту вонючую закончил, эти два года поганых оттрубил. Теперь отдохну мальца. Отпущу себя на вольные хлеба". И всё бы хорошо, только привела его эта, наверное, самая большая в мире бюрократическая машина к одному большому начальнику, который взял и не подписал одну какую-то важную бумажку сразу, а сначала уговаривать его начал - мол, не увольняйся ты, говорит, мол, нужный ты человек. Вот давай, например, ко мне в лабораторию старшим
  лаборантом... Ну и в этом роде. Так Толстый даже испугался сначала - как бы не сломаться ему под натиском таким. Завербует, мол, сейчас ещё на два года и усё. Вот тогда куковать придётся! "Не, - подумал он - не охота мне ещё два года тут прозябать. Да хоть и год, даже, всё равно не охота". Ну и наотрез он ему, начальнику этому и отрубил, как отрезал. Делать нечего, подписал тот всё таки ему бумагу эту и дня эдак через три Толстый был уже, что
  называется, на свободе.
  Стоял в это время жаркий июль месяц. И вот этот первый свой июльский свободный день решил он посвятить утюжке и с этой целью, после довольно продолжительного шатания по центральной части города, забрёл он в самый большой во всей Европе универсальный магазин под названием
  ГУМ. Однако, какому-нибудь простому европейцу или даже просто иностранцу, купить в этом большом магазине было и нечего. Ну не продавалось там то, что ему можно было бы купить. Это вообще. А вот в частности, на любителя, ну там отдельную какую-нибудь безделушку, сувенир какой-нибудь купить всё таки было можно. Вот и захаживали сюда и довольно нередко всякие иностранцы, больше, наверное, что бы на архитектуру здания посмотреть, очень уж она красивая, да пофотографировать. Да, как Толя сказал, ещё и значками они бывает интересуются, да пластинками музыкальными. Как раз мимо пластиночного отдела Толстый сейчас и проходил, поглядывая по сторонам. И вдруг остановился его взгляд на каком-то мужичонке, почти можно сказать с ноготонок, да ещё и с бородой. Стоял он около стенда, на котором были вывешены списки имеющихся в продаже грампластинок. И что-то такое сразу подозрительное, в смысле происхождения этого мужика, показалось Толстому. Пристально так вглядевшись, признал
  он в нём американца. А так как тот чего-то из этого стенда выписывал в блокнотик, то Толстый как раз решил убедиться в точности своего определения, так как разбирали его всё
  таки сомнения всякие: "А вдруг ошибся? А вдруг русский какой-нибудь?". Подошёл он значит к нему, вернее не к нему, а к стенду, около которого тот стоял, и сделал вид, что тоже его читает, а сам, скосив глаза, в блокнотик то и заглянул. Но не в смысле, чтобы прочитать, что именно он там пишет, а какими хотя бы буквами. И точно, смотрит, не по-русски бородатый пишет, а как раз примерно по-английски. "Ну, понятно, - подумалось ему - американец. Точно, так я и думал. Так, так, чего бы такое сказать? Наверное пластинки хочет купить, а денег-то русских нету". Предварительно извинившись и наведя справки насчёт английской лингвистики и места проживания незнакомца, Толстый сделал ему маленькое, но очень деловое предложение:
  - Вы, наверно, музыкой интересуетесь?
  - О, да - несказанно обрадовался америкэн бой - классическая музыка, да - кивал он головой.
  - И вы хотите купить пластинки?
  - Да, пластинки, классическая музыка, да? - радостно кивал головой американец.
  - А-а-а, м-м-м, - несколько замялся Толстый - А, вы не хотите сделать маленький бизнес?
  - Да, - живо отозвался американец, лицо которого засияло, видимо в предвкушении чего-то милого его сердцу - но какой?
  - Okей, okей, вы знаете магазин берёзка здесь рядом? - Толстый указал рукой в сторону гостиницы "Россия", которая в утюговской среде, иными словами в простоутюжье, величалась "Рашкой".
  - Да, конечно - утвердительно ответил американец.
  - Okeй, тогда, вы не можете купить мне там плеер а я вам дам русских денег?
  - Okeй. Пошли - вдруг как-то неожиданно воскликнул американец и, к великому удивлению Толстого, они действительно направились в сторону упомянутого отеля. И когда уже показались белые стены этой гостиницы, ну вот они уже практически рядом с ней были, американец сказал, причём по-русски: "Покажите денги на лицо". Тут Толстый и испугался весь. Ведь денег то у него было всего-то 110 рублей. И от ощущения своей бедности ему даже стыдно стало. Но делать нечего. Так, краем уха, показал он их, мол в кармане лежат. А у американца этого так значит глаза как будто бы и на лоб вылезли: "Откуда у вас столко много
  дэнег?" - говорит, и опять по-русски. Это, значит, по его американскому менталитету, ну вот, значит, раз русский - значит до того нищий, что даже 110 рублей никак иметь не имеет права. А у Толстого кроме этих 110 рублей больше денег и не было. Нигде - ни дома, ни в сберкассе, ни, даже, в швейцарском банке.
  Ну, глаза - глазами, деньги - деньгами, а подошли они тем временем к этой самой пресловутой "Берёзке".
  - Ну вот, Майк, - по дороге до гостиницы Толстый успел узнать имя американца - вот она "Берёзка", вот щас как войдёшь туда, ну, то есть, внутрь - он сделал жест, дающий любому собеседнику понимание того, что тот должен сделать - И там, внутри, они и продаются.Понимаешь? А я буду тебя ждать здесь.
  - OKей, - сказал Майк и бодрой походкой скрылся за дверьми магазина.
  Одна минута проходит - Толстый ждёт; вторая минута проходит, третья, четвёртая, а его всё нет и нет. "Куда это он пропал? Что он там делает так долго? Повязали его что ль там?" - думалось ему. Ещё минут пять прошло, перенервничал весь Толстый. Вдруг смотрит, выходит Майк, руки разводит и к нему.
  - Извинитье - говорит - я нигде, ни нашол никакой плейеры там.
  - Эх - раздосадовался Толстый - ну как же, как же, вот, входишь ты, ну, кам ин, значит, и сразу, вот прям здесь их и продают.
  - Да нет, нету нигде, я везде смотреть - отпарировал Майк, опять разводя руки и пожимая плечами.
  - Эх, - раздосадовался ещё пуще прежнего Толстый - ну, что ж делать? Ну пойдём я тебе покажу. - И Толстый было двинулся в сторону дверей, пытаясь увлечь за собой Майка, но тот, почему-то, не сдвинулся с места.
  - Как? - пришёл он в крайнее изумление - Вы разве можете туда войти?
  - Конечно могу, ну что ж делать. Давай. Пошли, Майк.
  И толстый первый вошёл в двери интершопа. Сразу справа от входа размещался небольшой отдел, где и продавались те самые плееры. Ассортимент был представлен двумя цветами -
  красным и чёрным. Увидев их, Майк спокойно сказал "окей", и покивал головой. Затем он решил поинтересоваться какой из них предпочитает его партнёр по бизнесу.
  - Какой вы хотите? - спросил он.
  - М-м-м, - опять замялся поставленный перед нелёгким выбором Толстый - да-давай красный.
  - ОКей? А, а я на улице бу-буду ждать - он явно волновался, ведь сейчас могла впервые осуществиться его давняя мечта о музыкальной шкатулке с наушниками, которая до сегодняшнего дня была просто неосуществимой. Более того, ему казалось, что все немногочисленные посетители магазина вместе с несколькими продавщицами буквально вперили в него свои глаза и следят за каждым его движением, вслушиваясь в слова. По слухам поступающим от известного источника, каждый из них мог быть переодетым и хорошо законспирированным спецом, который только и ждёт удобного момента, чтобы схватить его и посадить практически ни за что. Постоянное ощущение находящейся рядом опасности, конечно, выводило его из равновесия и
  приводило в волнение. Но он старался особенно не проявлять его внешне.
  Прежде чем выйти из магазина, Толстый выразил Майку ещё одно пожелание. - Ну, и, это, пять кассет ещё к-купи, ладно?
  - Окей, окей - безропотно согласился Майк и ещё раз улыбнулся.
  Ещё минут через пять Майк показался в дверях магазина, в руке он нёс пластиковую сумку с символикой "Берёзки". Едва увидев его Толстый сорвался с места, дав понять Майку, чтобы тот следовал за ним. Через несколько минут они оказались в подземном переходе, где и было, по
  мнению Толстого, безопаснее всего завершить сделку.
  - Сколько я тебе должен - спросил он.
  - Сто рубл - уверенно ответил Майк, протягивая пакет.
  "Вот это да" - подумал Толстый. - "Здорово".
  - Спасибо, Майк. То есть сэнк ю - благодарил он, уже пожимая руку Майка. Затем он достал из кармана весь свой небольшой капитал, отделил нужную сумму и протянул Майку, ещё раз поблагодарив его и собираясь прощаться. Но вдруг, совершенно неожиданно, Майк сказал: "Извините, вот у меня ещё синие джинсы есть" - он расстегнул небольшую висящую через плечо дорожную сумку и извлёк из неё названную вещь. Джинсы были совершенно новые, а на аккуратно пришитом лэйбле значилось "Jordah". При виде их у Толстого очередной раз захватило дух. Однако, он помнил об оставшейся у него в кармане наличности в количестве десяти рублей, поэтому начавшая было наполнять его радость, быстро сменилась на уныние. "Конечно, - думал он - какие-то гунявые десять рублей очень даже маленькая сумма и этих джинсов мне не видать". Преодолев некоторое смятение, он всё же спросил: "И, и, а, это, сколько, ну, они стоят?". Майк, в отличие от него, не колебался ни секунды: "Десять рубл" - с полным откровением произнёс он.
  "Опять нормально" - с некоторым едва заметным удивлением подумал Толстый. Он робко извлёк из кармана оставшийся червонец и протянул его бизнесмену. После этого они наконец окончательно попрощались и разошлись как в море корабли, оба довольные столь удачно совершившейся сделкой.
  "Вот это да, - думал Толстый, подходя к остановке троллейбуса - плеер небось классный.
  Чёрт, посмотреть бы". - он развёл концы пакета в стороны и заглянул внутрь. Но он не успел вдоволь нарадоваться красотой лежащих там предметов, так как приехал троллейбус. В числе других пассажиров, которых было не так уж мало, он протиснулся в салон и прошёл вглубь, где было немного посвободней. По пути он ещё несколько раз раскрывал сумку и с любовью разглядывал вещи.
  Однако, после приобретения этих милых его сердцу вещей, он остался, что называется, на нулях. Ни одного рубля не осталось, только несколько пятачков на метро. Решение пришло само самой, да оно, собственно, лежало на поверхности. Игрушку вместе с причиндалами, да,
  пожалуй, и джинсы надо было продать. Но перед этим послушать, что ли, немного. Походить день, другой с ним. Да, и этому, Вовке-англичанину показать надо. Поймёт может, наконец, что к чему. Так всё и сделал. Вовка, надо сказать, в восторге был. Так и слушал бы без конца сто лет. Продавать не советовал и всё поносить просил.
  - Во, Саш, - зычно баритонил он - вот это штука! Вокмэн написано. Ух, ты.
  - А что такое вокмэн? - спросил Толстый. Вова поднял указательный палец вверх и торжественно произнёс:
  - Вокмэн - это человек гуляющий.
  Разглядывая плеер, Вова находил на нём всё новые и новые компоненты. "Во, и приёмник есть. Круто! Ух ты, и автореверс имеется". Наконец, он вставил разъём в нужное гнездо и напялил стереонаушники на себя. В плеере стояла кассета с записью британской рок-группы "Даэр Стрэйц". Вова, по-видимому, понимал слова и потому через некоторое время запел, раздувая собственные усы словно паруса: "Money is for nothing. Any chicks for free. MTV,
  MTV". Ничего непонимающий Толстый смотрел на него пустыми глазами, по выражению которых Вова догадался, что ко всему вышеспетому требуется перевод. "Это значит, Саш, "деньги не нужны, проститутки - бесплатные". Это "Даэр Стрэйц" поёт, группа такая. Марк Нопфлер - солист". Напевшись и слегка потанцевав, Вова снял с себя наушники и незамедлительно обратился к Толстому с коммерческим предложением: "Саш, я тоже хочу. Возьми меня с собой
  прогуляться. А? Я ж английский хорошо знаю. Авось пригожусь".
   На этих последних словах он опять поднял кверху указательный палец, потряс им в воздухе и залился громким гомерическим смехом.
  
  
  Comments?
  Мнения, впечатления, рецензии приветствуются. Спасибо.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"