Самолет приземлился в Париже поздно вечером. Саша настолько переволновалась, что сидела ни жива, ни мертва. Во время полета режиссер Антонов почти насильно заставил ее выпить немного шампанского, но волнение не проходило.
В аэропорту было шумно и многолюдно. Кругом сновали хорошо одетые улыбчивые люди, они катили за собой разноцветные чемоданы на колесиках, что-то пили из одноразовых стаканчиков, непривычно громко разговаривали и еще громче смеялись. В воздухе витал запах дорогого парфюма, кофе и свежих цветов.
Советскую делегацию встретила толпа журналистов. Они наперебой задавали вопросы, отталкивая друг друга, протягивая микрофоны и тыча ими в лица растерявшихся от такого напора советских граждан. Вспышки фотоаппаратов ослепили Сашу. Антонов крепко держал ее за руку, вежливо кивая журналистам и уверенно расчищая путь сквозь толпу. В Москве они получили четкие инструкции насчет того, как надо себя вести за границей. Ни с кем не разговаривать. На провокации не поддаваться. Все интервью должны быть строго санкционированы, в присутствии представителей Госкино и только с переводчиком из состава советской делегации.
Услышав чистую французскую речь, Саша немного успокоилась. Она не подавала виду, что понимает, о чем спрашивают журналисты, однако жадно прислушивалась. Вопросы сыпались со всех сторон: "Вы замужем? У вас есть дети? Вы коммунисты? Вы верите в Бога?" Один, особенно настойчивый, молодой, напористый, длинноволосый, заметив, что Саша понимает, о чем ее спрашивают, неотступно следовал за ней и все твердил: "Почему вы не отвечаете? Вы говорите по-французски?.."
Наконец они добрались до автобуса. Руководитель делегации делал последние наставления:
- Из гостиницы по одному не выходить, только с группой! Телефоном не пользоваться! Телевизор не включать! Громко не разговаривать! Спиртного не пить, кто бы не предлагал! Помните, вы советские люди, сейчас на вас смотрит вся капиталистическая Европа и ваша задача - не ударить в грязь лицом!
Их разместили в уютной гостинице на Монмартре. Оказавшись в своем номере, Саша с удивлением обнаружила, что обстановка как две капли воды напоминает ей ту, что была в ее комнате, любовно отделанной Ольгой Николаевной для той беззаботной счастливой девочки, для Агриппины. Та же кровать с балдахином, диван, кресло, туалетный столик, пуфик, светлый пушистый ковер, и даже обои в цветочек до боли напоминали ей детство.
Все было настолько реально, что казалось, сейчас откроется дверь, войдет шурша юбками Ольга Николаевна, слегка располневшая, но по-прежнему ухоженная и как всегда безупречно причесанная, она ласковым голосом скажет: "Агриппинушка, душа моя, ты опять с книжкой? Пойдем чай пить, Прасковья самовар поставила". И они выйдут во двор, где уже накрыт стол для завтрака, сядут в плетеные кресла, будут пить чай с вареньем и Прасковья принесет на расписном подносе целую гору ароматных плюшек. Маленькая Лиза будет путаться под ногами, норовя схватить плюшку грязными пальчиками, ни в какую не соглашаясь помыть руки и сесть за стол...
"Господи! - думала Саша. - Как давно это было!.. Хоть бы на минуточку вернуться в прошлое, обнять Ольгу Николаевну и хоть еще разок увидеть ее доброе лицо..."
Огромный концертный зал был переполнен. Овации не смолкали. "Онегин" и за границей произвел фурор. В том, что это непременно случится, режиссер Антонов даже не сомневался - он всегда был на все сто процентов уверен в себе и в своих силах. Сейчас, стоя на сцене и слушая, как ему аплодирует зал, он сиял от счастья. Он поискал глазами Сашу, оказалось, что она стоит немного позади него. Он решительно взял ее за руку и вывел вперед - пусть знают наших!
Со всех сторон раздались одобрительные возгласы. Саша стояла на сцене, смущенно улыбаясь, совершенно неотразимая в своем кремовом платье, она нервно сжимала в руках бархатную сумочку, расшитую бисером.
- Какой успех, Сашенька! - шепнул ей на ухо Антонов. - У меня такие крылья выросли! Мы с тобой теперь и до Александра Дюма доберемся! Граф Монте-Кристо! Хочешь?
Когда закончилась торжественная часть, большинство мужчин в ожидании фуршета вышли на улицу и дружно закурили. Саша тоже вышла вслед за Антоновым. Все скамейки были заняты, она присела на край фонтана и стала разглядывать гостей.
Посмотреть было на что. Фестиваль собрал в Париже множество стран, откуда приехали люди самых разных национальностей. Здесь были темнокожие мужчины и женщины, с курчавыми шапками волос и белыми ладонями. И рослые скандинавские красавицы в сопровождении своих бородатых викингов - Саша никогда не видела таких ослепительно натуральных блондинок с прозрачно-голубыми как льдинки глазами. Но особенно ей понравилась девушка с внешностью Шахерезады. У нее был удивительно яркий макияж, привлекающий внимание к необыкновенно большим, черным бархатным глазам. Волосы были спрятаны под шелковый зеленый платок. На ней был деловой костюм, туфли на высоких каблуках и тысяча тонких золотых браслетов на запястьях. Разговаривая, она для убедительности жестикулировала руками, и браслеты тихонько позвякивали.
Саша и раньше видела иностранцев на Московском фестивале молодежи и студентов, но здесь публика была совершенно иного сорта. Люди были зрелые, состоявшиеся, от них веяло благополучием и сытостью. Мимо нее то и дело дефилировали дамы в сногсшибательных туалетах, увешанные драгоценностями, которые, однако, значительно уступали тем, что остались ей в наследство от несчастной барыни. Да, то жемчужное ожерелье прекрасно подошло бы к ее платью, или серьги с изумрудами... Но Саша до сих пор не считала эти вещи своей собственностью и никогда их не надевала. А сейчас всех украшений на ней только и было, что матушкино зеркальце, спрятанное далеко под декольте, да обручальное кольцо.
- А вон там, посмотрите, русская эмигрантка! - на французском обратился к Саше кто-то из-за спины.
От неожиданности она вздрогнула и обернулась. Позади нее стоял тот самый молодой репортер, который не давал ей прохода в аэропорту. Окинув взглядом толпу, уже распавшуюся на множество групп по интересам, занятых живой беседой, она улыбнулась ему. Все вокруг знакомились, тут же давали интервью, смеялись, пожимали друг другу руки, фотографировались. Никого из своих Саша не видела, и она решила, что ничего страшного не будет, если она пообщается с этим молодым человеком. Так хотелось снова поговорить на когда-то родном для нее языке!
- Русская эмигрантка? - переспросила она. - Где?
- Вон туда смотрите! - он показал рукой чуть в сторону от парадной лестницы. Но Саша там никого, кроме оператора с телеоборудованием не увидела.
- Нет, не вижу, - сказала она. - А кто она, откуда? Вы с ней знакомы? - спросила Саша.
- О! Ее тут все знают! Это своего рода наша достопримечательность! Она не пропускает ни одного события в Париже, связанного с русскими. Как только какая-нибудь делегация из Советского Союза приезжает, она тут как тут. Всех пристально рассматривает, будто ищет кого-то.
- Ищет? А кого ищет, вы не пытались узнать? - Саша вопросительно посмотрела на словоохотливого француза.
- Пытались, только это, увы, невозможно!
- Почему?
- Потому что она очень-очень старая дама и несколько лет уже не разговаривает, да и не ходит практически. Говорят, что ей удалось сбежать из России в семнадцатом году. Она приехала в Париж без копейки, и как ей только это удалось?
- Без копейки? - переспросила Саша, вспомнив о барыне. Она живо представила себе Ольгу Николаевну, которая вдруг обнаружила, что драгоценностей при ней нет.
- Именно, без ничего, - продолжал француз. - Сначала, чтобы выжить бралась за любую работу, и полы мыла, и стирала. А однажды, устроилась в один знатный дом присматривать за детьми и там хозяева разглядели ее благородное происхождение, к тому же она прекрасно играла на рояле. В общем, все неплохо сложилось, она учила детей музыке и русскому языку. Говорят, очень добрая была женщина, только плакала часто. Вроде во время революции дочку потеряла.
- А сейчас она с кем живет? - спросила Саша, чувствуя нарастающее беспокойство.
- В приюте Святой Анны, - ответил репортер. Родных у нее нет. А в городе ее всегда сопровождает кто-нибудь из персонала.
Саша тяжело вздохнула. "Бедная женщина! - с жалостью подумала она. - Вот точно также и барыня вероятно мыкалась. Но она хоть не одна была, с братом, с Прасковьей. Им втроем наверное выжить было проще... Если выжили... Если доехали..."
Она снова погрузилась в воспоминания. Как бы сложилась судьба Агриппины, если бы она уехала вместе со всеми? А что тогда случилось бы с Анисимом и Лизой? - Эти сомнения всю жизнь преследовали ее. А Петя, который сам не зная того, что это он не отпустил ее на чужбину, так и не сделал ее счастливой. Так и не женился на ней... Поняла ли Ольга Николаевна, почему она осталась? Определенно нет. Никто не знал ее тайну. Никто не догадывался, какие страсти кипят в душе у Агриппины. А если барыня не знала, почему она осталась, то, наверное, всю жизнь корила ее за это. Простила она ее или нет?..
Сердце ныло от тоски. Она взглянула на молодого назойливого француза. Вот пристал, разбередил душу! Боясь разрыдаться прямо здесь, на виду у всех, она встала и направилась обратно к концертному залу с намерением зайти в дамскую комнату и там промокнуть глаза, на которые уже навернулись слезы. Но настойчивый репортер не отставал. То ли Саша ему так сильно понравилась, то ли профессиональный нюх на сенсацию не позволял ему отпустить ее. Когда они подошли к зданию, он дотронулся до ее плеча и кивнул вправо, туда, где стоял оператор.
- Вот она! Не хотите с ней поговорить? Подойдите, ей будет приятно... А зовут ее Ольга.
- Что?! Ольга?! - вскрикнула Саша. - Не может быть! - это было сказано скорее себе самой, чем ему.
В этот момент оператор откатил тяжелую камеру в сторону, и она увидела маленькую сухонькую старушку на инвалидной коляске. Позади нее стоял мужчина в униформе соцработника, он заботливо поправлял думочку под головой этой пожилой женщины. Несмотря на свою старость, она сидела очень прямо. Ее лицо, покрытое сеткой глубоких морщин, обрамляли совсем белые, но все еще густые, тщательно уложенные легкими волнами волосы. Она внимательно смотрела на Сашу спокойными бледно-зелеными глазами.
У Саши закружилась голова. Последнее, что она помнила в этот вечер, была одна-единственная фраза, которую она непрерывно, как заведенная повторяла про себя: "Только бы не упасть в обморок. Только бы не упасть в обморок. Только бы не упасть в обморок..."
Она не помнила, как кинулась к Ольге Николаевне, как откуда ни возьмись, сбежались журналисты и защелкали фотоаппаратами, как ожила телекамера оператора, как любопытные микрофоны окружили двух русских женщин, ловя каждый вздох, каждое слово...
Долго Ольга Николаевна сидела в недоумении, пытаясь понять, кто эта совершенно незнакомая ей девушка с такими удивительными глазами?.. Кажется, у Агриппины были такие же... И почему она так горько плачет? Почему она целует ей руки и без конца повторяет: "Барыня, милая! Простите меня, простите!.."
Через несколько дней после возвращения в Москву Сашу вызвали в дирекцию Мосфильма. Кроме начальства в кабинете присутствовал суровый по-военному стриженый мужчина в штатском. Он посмотрел на Сашу холодными колючими глазами и положил перед ней французскую газету "Фигаро". Там, на фотографии в пол листа во всей красе был запечатлен момент где заплаканная Саша, обхватив седую голову Ольги Николаевны, бережно прижимает ее к груди.
- Как вы можете это объяснить? - резко спросил он.
- Что значит "никак"? Это не ответ! - повышая голос сказал мужчина в штатском. - Откуда вы знаете эту женщину? Почему перед поездкой, на собеседовании вы ничего не рассказали о ней? Вы заранее спланировали встречу? Отвечайте!
- Мне нечего вам сказать, - сказала Саша. - Я ничего не знала заранее и уж тем более ничего не планировала, - она усмехнулась. - А уж если бы знала...
- Так вы не отказываетесь от того, что знакомы с этой женщиной?
Саша задумалась. Ну что ему сказать? Правду невозможно, придумывать оправдания нет ни времени, ни желания, а отвечать надо незамедлительно. И она решила просто молчать. На нее кричали, ее запугивали, ей грозили обвинением в шпионаже - Саша молчала.
Когда ей наконец позволили уйти, она, видимо не совсем соображая, что делает, вдруг спросила:
- Можно газету взять себе? - и ей разрешили.
Когда Саша ушла, мужчина в штатском сказал:
- Пусть забирает газету, может быть это пойдет ей на пользу! Посмотрит, расчувствуется, а потом и сама все расскажет, со временем.
Но она никому ничего рассказывать не собиралась. Это было только ее дело, и только ее тайна...
Вернувшись из Парижа, Саша впала в глубокую депрессию. Она сутками лежала в кровати, не имея никаких сил заставить себя встать и приготовить обед. Да что обед! Она даже не могла заставить себя причесаться. Ей сейчас было абсолютно все равно как она выглядит, какой ее видит Глеб Сергеевич - это было неважно. Это было второстепенное.
Главным для нее было другое. Она постоянно думала о том, что Ольга Николаевна жива! И нет больше Пети, ради которого можно пожертвовать барыней. Но как нет Пети, так и нет совершенно никакой возможности воссоединиться с Ольгой Николаевной. Кто же позволит Саше уехать в Париж? И кто позволит Ольге Николаевне вернуться в Россию?
Глеб Сергеевич сначала не придал серьезного значения Сашиному унынию. Он подумал, что Франция настолько ослепила ее своим великолепием, что вид хмурых москвичек в синих пальто с цигейковыми воротниками нагоняет на нее тоску. Но вскоре до него дошли слухи об инциденте возле концертного зала, а потом он заметил и газету "Фигаро", которую Саша держала под подушкой. Он попытался достать газету, чтобы посмотреть, что там, но Саша как разъяренная львица охраняла ее. Заметив, что она к тому же уже несколько дней ничего не ест, он не на шутку встревожился за Сашино здоровье.
Он почти насильно выводил ее на прогулку, сам ее одевал, расчесывал ее спутанные волосы, на что Саша никак не реагировала. Он изобретал для нее какие-то замысловатые блюда, в надежде накормить ее, но едва притронувшись к еде, она тут же откладывала ложку. С "Ленфильма" ей прислали новый сценарий, теперь уже по пьесе Чехова, и Глеб Сергеевич читал ей этот сценарий, ожидая от нее хоть каких-то эмоций, но Саша словно застыла. Время шло, а она все не оттаивала.
Две недели спустя позвонили с "Ленфильма", долго извинялись, что вышла досадная ошибка, что сценарий отправили не той актрисе, дескать, девочка-ассистентка перепутала, но в другой раз, непременно пригласят Александру Мельникову. Но никаких предложений не поступало. Режиссер Антонов куда-то испарился из ее жизни, будто и не было его вовсе. С "Мосфильма" тоже не звонили. Распоряжением сверху Сашу, как неблагонадежную, снимать в кино запретили. Если в списках на утверждение ролей попадалась фамилия "Мельникова", ее сразу же зачеркивали красным карандашом. Больше ни одной роли, никогда! Ни в эпизоде, ни в массовке!
Шедевр режиссера Антонова "Онегин" был снят с большого экрана и рекомендован исключительно как учебное пособие для закрытого просмотра. Сашины портреты исчезли из фойе кинотеатров, также исчезли из киосков "Союзпечати" открытки с ее изображением. Телефон навсегда замолчал. Вскоре про Сашу все забыли...