В сентябре шестьдесят четвертого года они снова приехали в Ялту. Вспоминая свой тот самый первый совместный отпуск на море, когда их так нелюбезно встретила Зина, они не жаждали снова поселиться у нее, но после их отъезда, Зина написала им слезное письмо, в котором просила прощения, жаловалась на свою сиротскую судьбу и выражала надежду на дальнейшие взаимовыгодные отношения. Прочитав письмо, они великодушно простили ее и теперь почти каждый год, если Глебу Сергеевичу позволяла работа, они гостили у Зины.
Но истинная причина этого послания крылась в том, что Зина узнала в Саше ту самую актрису, по которой еще недавно сходило с ума все мужское население Советского Союза. Но узнала она ее не сразу, а лишь тогда, когда Саша вновь ожила, когда снова загорелись бирюзой ее глаза и невзрачный хвостик на затылке превратился в пышные локоны.
Зина сразу же скумекала что к чему. Если Александра Мельникова будет останавливаться в ее доме, то отбоя от отдыхающих не будет. Ялта - город небольшой, слухи разносятся со скоростью ветра. А если кто-то захочет сфотографироваться возле известного дома, чтобы потом хвастаться друзьям? О! Тогда она непременно будет брать за это деньги. Деньги - вот что ее волновало больше всего на свете.
Соседская девчонка Араксия, напротив, сразу узнавшая Сашу, тут же поделилась об этом с родителями. Они долго просили Зину дать им Сашин московский адрес с целью пригласить ее на будущий год к себе. Ведь у них и условия лучше, и места больше, а о чистоте и уюте, царящих в их доме уж и говорить нечего! В отличие от Зины они и не думали брать с Саши какую-либо плату. От самой мысли, что к ним приедет погостить сама Александра Мельникова, они приходили в восторг. Мама Араксии даже предлагала Зине деньги, но та грубо оборвала ее: "Ага, щас! Разбежалась! Будете на моих гостях сливочки снимать?". И прогнала ее. Однако призадумалась.
Она наняла себе в помощницы женщину и, отчаянно торгуясь за каждую копейку, сделала с ее помощью ремонт. Эта же женщина должна была приходить к ней раз в неделю в течение курортного сезона, чтобы драить комнаты. Когда на следующий год приехали Глеб Сергеевич и Саша, их удивлению не было предела. Дом настолько преобразился, что от бывших неприятных воспоминаний не осталось и следа. Сама Зина при гостях научилась надевать на себя маску бедной овечки и быть максимально услужливой...
В этот раз, открыв знакомую калитку, первое, что они услышали, был детский плач. Затем увидели Зину. Она так яростно трясла коляску, что казалось еще миг - и ребенок вывалится из нее. Саша тут же оказалась возле Зины и резко оттолкнула ее.
- Да что же ты делаешь? Ты же все внутренности из него вытрясешь! Разве можно так?
- Ничего с ней не случится! - ответила Зина. - Орет днем и ночью. Убила бы!
Глеб Сергеевич, поставив чемоданы, подошел и склонился над коляской. Там лежала прехорошенькая пухленькая девочка месяцев пяти от роду. Он бережно взял ее на руки, и девочка сразу же перестала плакать.
- Крошечка какая, куколка! Не надо с ней так грубо обращаться. Вам, Зина следует держать себя в руках. Так ребенка и погубить недолго! - наставительно сказал он.
- Вам легко говорить, а я уже забыла, когда спала! - с претензией в голосе огрызнулась Зина.
- Так может быть, она есть хочет? - спросила Саша. - У тебя молока хватает?
- Не знаю, чего ей хватает, а чего нет! Все бы отдала, только бы она не орала!
Пока Глеб Сергеевич баюкал девочку, которая то и дело начинала подавать голос, Саша прошла в кухню и по хозяйски, не спрашивая Зину, распахнула буфет. Там были конфеты, мука, горсть макарон, полбулки хлеба, какие-то консервы и еще кое-что из продуктов, абсолютно бесполезных для такой маленькой девочки. Тогда Саша побежала в магазин. Она купила манной крупы, молока и сварила ей для начала совсем жиденькую кашку, опасаясь, чтобы у нее не разболелся животик. И только после того, как девочку накормили, наступила долгожданная тишина.
За забором, у соседки Араксии, тоже время от времени слышался детский плач, но там все было по-другому. Никто не тряс коляску, никто не кричал на ребенка. Наоборот, все наперебой норовили взять маленького на руки, ласкали его, нежили, одним словом - любили.
Соня помнила себя с двух лет. Самое первое воспоминание было связано с тем, как они вместе с матерью и Араксией гуляли по набережной. Соня была на руках у матери, а сын Араксии, Артур, в коляске. Он мирно спал и еще не осознавал и не воспринимал окружающий его мир так, как уже понимала его Соня. Она помнила, что мать, устав держать ее на руках, посадила ее в коляску к Артуру, поверх тонкого байкового одеяла, розового, в крупный белый горох. Соня запротестовала, но вовсе не от того, что ее сняли с рук. Ей казалось, что она своим весом раздавит ничего не подозревающего спящего малыша. Она заплакала. Мать резко толкнула коляску и она покатилась вниз, стремительно набирая скорость. Араксия закричала и побежала вдогонку. Она успела схватить коляску буквально перед невысоким бордюром, который отделял набережную от пляжа, не дав ей упасть с трехметровой высоты. С тех пор женщины не разговаривали. Зина отзывалась о соседке не иначе, как "змея подколодная", не подозревая, что события такой давности прочно засели в Сонином детском мозгу как кадры кинопленки и девочка прекрасно помнит причину конфликта.
Мать вела ее в школу, в первый класс. Соня, нарядная, с белым огромным бантом на нелепо подстриженных волосах - из экономии мать ее стригла сама, в белых нейлоновых колготках-паутинках фирмы "Дедерон" - ни у одной девочки не было таких! Это бабушка подарила ей к первому сентября. И вот, один Сонин невинный вопрос, какой, она уже не помнила, и гнев матери обрушился на нее. Она пришла на свою первую школьную линейку с черными от грязи коленками, с растрепанным повисшим бантом, а из крепко сжатого кулачка торчали остатки гладиолусов.
Зачем Зина родила ребенка, она и сама себе не могла объяснить. Наверное, просто потому, что так положено. Положено обязательно выйти замуж и родить детей.
Она познакомилась с Виктором на танцах в доме отдыха. В тот вечер у нее было прекрасное настроение, и он не мог отвести глаз от веселой белокурой девушки, которая танцевала лучше всех. Они быстро поженились. Но после свадьбы выяснилось, что мягкий, немного робкий Витя, воспитанный интеллигентной мамой, никак не вписывается в привычный Зинаидин быт. Не прошло и двух месяцев, как она безжалостно переехала его своим танком и выставила за дверь.
Когда родилась Соня, он хотел забрать девочку, но Зина, прекрасно понимая, что Соня будет жить с папой и бабушкой как у Христа за пазухой, девочку не отдала. Соня стала для нее предметом торга, своеобразной валютой. Она тут же подала на алименты, но видеться с дочерью Виктору не позволяла.
Мама Виктора, Сонина бабушка, всю жизнь проработала операционной сестрой. От многочасового стояния изо дня в день, ее ноги, теперь, когда она ушла на заслуженный отдых, болели нестерпимо. Она, в надежде увидеть внучку, почти каждый день подходила к дому Зины и подолгу ждала возле калитки, опираясь на трость и держа в руке пакетик с гостинцами для своей внученьки, но Зина и на порог ее не пускала. На зло.
Но когда она проявляла снисхождение, и короткие свидания все же состоялись, тогда и отец, и бабушка заваливали и Соню, и Зину подарками, надеясь, что теперь отношения наладятся, и они будут видеться чаще, и каждый раз жестоко ошибались в своих надеждах.
А подросшая Соня стала сама тайком бегать к бабушке. И ни бабушке, ни Сониному папе больше не приходилось унижаться перед Зиной. Когда они перестали искать свидания с Соней, Зина немного растерялась. Неужели они смирились, и она больше не имеет над ними власти? И кто теперь будет раз в месяц забивать до отказа ее холодильник продуктами? Да как они посмели! Она сама пошла к Виктору и устроила ему скандал, грозя лишить его родительских прав. Но он почему-то не испугался, а просто закрыл перед ее носом дверь.
Страшная догадка осенила ее. Несколько дней она шпионила за дочерью, издали провожая ее из школы домой и в один прекрасный день увидела, как та, размахивая портфелем, вприпрыжку бежит к бабушке.
Наказание было неизбежным. Соню так исполосовали ремнем, что живого места не осталось. Не считая постоянных пинков и подзатыльников, это был первый раз, когда мать по-настоящему избила ее. Тогда Соне было семь лет, и ходила она в первый класс.
После этого случая Зина не на шутку перепугалась. Нет, вовсе не за дочь. Она испугалась за себя, вдруг соседи узнают? Тогда точно бабка отберет у нее Соню, и не видать ни подарков, ни денег. И она твердо решила впредь держать себя в руках, как когда-то посоветовал ей Глеб Сергеевич. Но решить, это одно, а сделать - совсем другое. И держать себя в руках Зине было ой как сложно! А Соня никому не жаловалась, ей даже в голову не приходило, что можно кому-то рассказать о том, что происходит у них дома за закрытыми дверями. Она думала, что все так живут и в каждом доме бьют детей. Эти мысли ей с раннего детства внушала Зина, а еще она пугала ее тем, что говорила: "Если будешь жаловаться на мать, тебя обязательно заберут в детский дом!" В детский дом Соня не хотела. Пока еще не хотела...
Когда Зина почувствовала полную безнаказанность за свое поведение с дочерью, она вообще перестала себя контролировать. Соня делала уроки, в то время как мать стояла у нее за спиной с ремнем в руке. Одна кривая палочка в прописях - и ремень со свистом опускался на Сонину спину. На стол ложились новые прописи, коих специально для такого случая мать накупила с десяток, и все начиналось сначала. Данный способ выполнения домашнего задания принес свои плоды: Соня научилась красиво и быстро писать. Бывало, в начале урока учительница открывала Сонину тетрадь, где аккуратные ровные буквы казались напечатанными и, подходя к каждой парте, показывала детям к чему надо стремиться. Под этими красивыми буквами непременно стояла большая жирная пятерка.
Но почему-то Зину Сонины пятерки не радовали. Когда она смотрела в тетрадку, она морщилась так, как будто Соня принесла из школы не отличную отметку, а таракана. Это уже много позже Соня поняла, что мать всегда искала повод, чтобы поиздеваться над ней, а поводов этих, если покопаться, можно было найти великое множество.
Сонина жизнь протекала в сплошном кошмаре. Она была настолько забита и запугана, что уже сама мечтала о детском доме. Ее наказывали за все. За то, что она разговаривает с соседкой, за то, что она НЕ разговаривает с соседкой. За то, что на школьном собрании похвалили другую девочку. За то, что она "Прохоровская порода" и "Прохоровская морда" - то есть похожа на папу и бабушку и просто за то, что она появилась на свет.
Когда Соня была маленькой, она все время пыталась выяснить, любит ли ее мать. Их диалог не менялся годами:
- Мам, ты меня любишь?
- Люблю, - отвечала та.
- Сильно любишь?
- Сильно.
- А как сильно?
- Как клопа в углу, где увижу, там и придавлю! - после этого Зина начинала смеяться над своей удачной шуткой.
Когда Соня стала старше, предмет материнской любви ее уже не волновал, теперь ее беспокоил другой вопрос:
- Мам, а я красивая?
- Красивая.
- А какая красивая, как кто?
- Как свинья в дождик! - Зине опять было весело...
Едва Соня немного подросла, мать взвалила на нее всю работу по дому. Она ходила в магазин за продуктами, на рынок за картошкой, таская неимоверно тяжелые сумки. Летом ее постоянно видели возле бочки с квасом, где ей наливали одну трехлитровую банку и одну пятилитровую - в жару мать очень хотела пить. Соня стирала, мыла, гладила, у нее не было ни минуты свободного времени. Она с завистью смотрела на соседских детей, которые весело прыгали на улице. Но ей самой пойти гулять можно было только тогда, когда дома были переделаны все дела. Но переделать всех дел она была не в состоянии.
Мать изобретала для нее все новые и новые задания. Если она видела, что дочь по ее мнению бездельничала, она открывала шифоньер, вываливала с полок все вещи на пол, и заставляла ее аккуратно складывать их на место.
Но высшим пилотажем было другое. Если Соня просилась погулять, или сходить в кино, мать обещала, что конечно же, отпустит ее после того, как она наведет порядок в серванте. Наводить порядок в серванте - означало разобрать два переполненных выдвижных ящика, в которых хранились нитки, иголки, пуговицы, таблетки, какие-то пузырьки, старые обгрызанные карандаши, кнопки, шпильки и еще целая куча всякой мелочи, имеющейся в любом таком ящике, в любом доме.
Мать доставала эти ящики и высоко подняв их, переворачивала, и содержимое сыпалось на ковер, разлетаясь по всей комнате. Сониной задачей было не просто все собрать, а систематизировать - сложить нитки с нитками, иголки с иголками, и так далее. После этой иезуитской процедуры оставалось только отправиться в постель, так как обычно было уже за полночь. На следующий день, наведенный Соней образцовый порядок, бесследно испарялся. В ящиках вновь царил расчудесный, нарочитый бардак.
Когда представление с ящиками надоело самой Зине - ей стало скучно - у нее появилась новая игра. Чуть только эта несносная девчонка произносила хоть слово, поперек матери, она хватала веревку и бежала в сарай - вешаться. Соня, рыдая спешила следом, громко крича: "Мама, не надо! Я больше не буду!" Иногда эти вопли долетали до соседских домов, и тогда кто-нибудь тяжело вздохнув, говорил: "Ну что ты будешь делать, опять Зинка разошлась!" И в такие моменты Артур крепко сжимал кулаки, мечтая поскорее вырасти и отомстить этой злой тетке за Соню.
А Зина, промучив дочь час-другой, до предела нагнетая в ней чувство вины, дождавшись когда уже Соня от слез не могла говорить, и начинала судорожно икать, позволяла ей увести себя из сарая обратно в дом и с чувством выполненного долга ложилась спать, в то время как Соня порой до утра боролась со своей нервной икотой.
Так продолжалось много лет.
Однажды, когда Соне было уже шестнадцать, она нечаянно подслушала обрывок разговора двух женщин. Она стояла в очереди за молоком, а они, не видя ее, за соседним прилавком взвешивали конфеты.
- ... Родила себе рабыню, - говорила одна.
- Ой, не говори! Так заездила девку, что смотреть больно! - поддержала ее другая.
- Мой Костик говорит, что из под школьной формы видно, что руки у нее все синие от рубцов, куда же учителя смотрят...
Тем временем подошла ее очередь и больше она ничего не услышала. "Про кого это они?" - подумала Соня и невольно посмотрела на свои руки. Из-под длинных рукавов ее вязаной кофты предательски виднелись следы материнского воспитания. Как она ни растягивала рукава, скрыть это безобразие не удавалось. Старый ремень давно истрепался и пришел в негодность. Теперь ее учили уму-разуму шлангом от стиральной машинки - это он так разукрашивал Сонино тело. А поскольку он был всегда "в работе" и трогать его было нельзя, Соня уже не один год стирала вручную. Она пыталась протестовать, но силы были не равны. Мать была рослая, крепкая, какая-то не по-человечески сильная и вырваться из ее железных рук было просто невозможно.
Неужели это о ней? Неужели все знают? Соня давно понимала, что ее мать, мягко говоря, "не в себе", но как прекратить этот кошмар, этот домашний садизм - она не знала. Вся надежда была только на то, что закончив десятый класс, она уедет учиться в Киев или в Москву и никогда в жизни сюда не вернется. Оставалось потерпеть еще чуть больше года.
Но вскоре все решилось само собой.
По телевизору показывали первомайский концерт, а Соня зубрила английский - она готовилась к городской олимпиаде. Телевизор работал на всю громкость, и никакого спасения от него не было ни в одном из уголков дома. Вопли "За мир! За труд! За май!" сводили ее с ума и никак не давали сосредоточиться. Она ушла бы с радостью на улицу, но там бушевала гроза.
- Мам, сделай, пожалуйста, потише, - попросила она. Но Зина не шелохнулась.
- Мама, ну пожалуйста, мне заниматься надо! - настойчиво повторила она свою просьбу.
Зина удивленно посмотрела на дочь.
- Ты вздумала на мать голос повысить? Давно не получала?
Соня, сама не зная, как она решилась на такое, подошла к телевизору и круто повернула кнопку громкости влево. Мать опешила от такой наглости.
- Ну, девочка, ты допрыгаешься! - зло прошипела она ей в лицо. - Проси прощения!
- За что, мама?
- Проси прощения, я сказала! На колени!
Не увидев на лице дочери ни раскаяния, ни желания просить прощения, она привычно схватила веревку и помчалась в сарай. На этот раз Соня за ней не побежала. Она выключила телевизор, потушила свет, и ушла к себе в комнату. До поздней ночи она старательно заучивала неправильные глаголы. Когда строчки стали расплываться перед глазами, она, не раздеваясь, плюхнулась на кровать и крепко уснула. Про мать она и не вспомнила.
А Зина, не дождавшись Соню, из сарая так и не вышла. Она навсегда осталась там. Всем на зло.
На похоронах Соня не проронила ни слезинки. Окружающие подумали, что девочка просто в шоке от пережитого потрясения, а Соня, если и пребывала в легком шоке, то только от осознания того, что она наконец-то свободна.
Едва дождавшись окончания похорон, она ринулась домой. Скорей! От нетерпения у нее дрожали руки. Первым делом она распахнула сервант, вынула ненавистные ящики, и совершенно не задумываясь над содержимым, торжественно отнесла их на городскую помойку. Затем она вытащила из шкафов все Зинины вещи, то, что она носила, то, что она любила и вообще все то, что еще совсем недавно принадлежало ее матери. Она свалила их в кучу и стала маниакально, до сантиметра, осматривать все вокруг, выискивая то, от чего надо срочно избавиться.
В кучу полетела хрустальная пепельница, с сохранившимися окурками, испачканными помадой морковного цвета. "Наконец-то! - облегченно вздохнула Соня. - Больше никто не будет курить мне в лицо!" Полетели полотенца, постельное белье, зубная щетка, мочалка, новые туфли, шарфы, пояса, купальники, коробка с косметикой, бигуди... "Сколько же здесь всего! За раз и не унести!" - думала она, швыряя туда же ее фотографии и блокноты, исписанные мелким неразборчивым почерком.
За этим занятием ее и застала бабушка. Она видела, как нетерпеливо горели Сонины глаза, как она переминалась с ноги на ногу, явно торопясь домой. И подумав, что как бы Соня не натворила какой-нибудь беды, заспешила следом, поймав такси.
- Господи, девочка! Что же ты делаешь? Грех это! И девяти дней еще не прошло!.. - бабушка стояла, держась за сердце.
- Грех? А я не могу больше! Не могу даже рядом находиться с этими вещами!
Бабушка тяжело опустилась в кресло, вытянув больные ноги.
- Ну хоть покрывало не выбрасывай, красивое! Оставь себе, - сказала она, показывая тростью на кусок стеганой атласной ткани.
- Не нужно мне ее покрывало, ничего не нужно! Заработаю, сама все куплю, - Соня посмотрела на свою совсем старенькую бабушку. - А ты, бабуля, за меня не волнуйся, все будет хорошо!
- Может быть, у нас пока поживешь? - предложила бабушка.
- Ну что ты! Сезон начинается, отдыхающие приедут, у нас же все расписано на четыре месяца вперед! Как же я дом сейчас брошу?
Когда бабушка ушла, Соня нашла старый потертый портфель, в котором мать хранила свои документы. Она высыпала содержимое на стол и обнаружила среди всевозможных квитанций и справок сберкнижку. На счету у матери была довольно внушительная сумма с тремя нулями. "Хм... - удовлетворенно отметила Соня. - А вот это мне как раз и пригодится!". Сбегав рысцой на помойку еще несколько раз, она заполнила до отказа мусорный контейнер. Затем побежала к соседям.
- Тетя Араксия... а дядя Вартан... дома?.. И Артур? - она запыхалась.
- Не торопись, переведи дух, куда так спешишь? - мягко спросила Араксия. - Дома все, а что случилось?
- Нужно сарай сломать... тот самый, где мать... - она запнулась.
- Надо - так надо! - согласилась Араксия. - В выходные и сломаем.
- Да вы что? И мне до выходных с этим жить?.. Умоляю! Сегодня!
Из дома вышел отец Артура.
- Дядя Вартан! - бросилась она к нему. - Пожалуйста!
Соседи, видя ее отчаяние, упрямиться не стали. Вартан позвал Артура, потом сходил в дом, кому-то позвонил, и уже через десять минут подъехал грузовик. Из него вышли два тяжеловеса и пожали Вартану и Артуру руки.
- Ну? Кого тут спасать надо? Тебя что ли, мелкая? - с сильным акцентом сказал один из них.
- Меня, - улыбнулась Соня.
Пока четверо мужчин ломали сарай, а потом, подогнав поближе грузовик, закидывали в кузов доски, Соня усердно терла пол тряпкой, смоченной в "Белизне". Часом ранее той же "Белизной" были протерты все шкафы, столы, стулья, подоконники. "И чтобы ни одного следа, ни одного отпечатка пальцев!" - приговаривала она.
Когда с уборкой было покончено, она тщательно и не спеша вымылась сама, бесконечно долго стоя под струями горячего душа. Она завернулась в мягкую махровую простыню, села у раскрытого настежь окна и, глядя на плывущие корабли, с наслаждением, не спеша выпила бокал белого вина. "Ничего, сегодня можно", - разрешила она сама себе. Жизнь была прекрасна!
Она выиграла олимпиаду по английскому языку и закончила девятый класс почти на отлично. Впереди Соню ожидало ее первое в жизни счастливое лето.
В конце июля снова приехали Саша и Глеб Сергеевич. Соня обрадовалась им как родным - это были самые лучшие ее гости. Каждый год она с нетерпением ждала их приезда. Вместе с ними над Ялтой как будто загоралось еще одно солнце. И мать их всегда боялась, и пока они гостили, Соню никогда не трогала.
Когда она их увидела, то не смогла сдержать радости и повисла на шее у Глеба Сергеевича.
- Ну ты и кобылка выросла! - добродушно сказал он, отметив, что Соня уже на полголовы выше Саши.
- Сколько же в тебе росту, знаешь? - спросил он.
- А как же! Метр семьдесят! - гордо ответила девушка.
Она красовалась перед ними в короткой майке и в шортах. От рубцов и синяков на ее теле не осталось и следа, и вид у нее был беззаботный и счастливый. Затравленной несчастной девочки больше не было. У Сони была твердая походка, она высоко вскидывала голову и уверенно смотрела людям в глаза. Саша так была рада за нее!
Теперь они с Соней всюду появлялись вместе. Валялись на пляже, ходили в кино в близлежащий санаторий и однажды, когда Глеб Сергеевич в очередной раз хватил лишнего, даже сбежали от него на танцы. Вместе убирались, готовили и стирали. Саше было уже сорок шесть, а она до сих пор видела свое молодое отражение в зеркале. И уж точно ее возраст никак не мешал их дружбе с Соней.
Как-то вечером, дня через два после их приезда, пришел Артур. Он вежливо поздоровался и, сверкнув черными, как у Араксии глазами, сказал:
- Родители вас в гости зовут. Мама велела без вас не возвращаться.
Гостеприимные соседи устроили в честь них настоящую вечеринку. Играла музыка, на террасе горели какие-то причудливые фонари, стол и так ломился от угощений, но Араксия то и дело бегала в дом, принося то одно, то другое. Вартан, повязав вокруг пояса полотенце, колдовал над шашлыком. Глеб Сергеевич взялся ему помогать.
- Знаешь, дорогая, - обратилась Араксия к Саше, - а ведь мы столько лет знакомы, а сидим вот так, вместе, в первый раз!
- Вот уж точно! - подтвердила Саша. - Этим летом вообще все по-другому, как-то празднично.
- Ты уж прости меня, но без Зинки и небо, и земля, будто чище стали. И девчонка расцвела, вот и кажется, что кругом праздник.
Они посмотрели на Соню, которая заливалась от смеха в то время, как Артур что-то шептал ей на ухо.
- Эй! Ты что там, неприличный анекдот девушке рассказываешь? - крикнул ему отец. - Нам тоже интересно!
Молодежь не обращала на них внимания.
- Соня очень хорошая девочка, - продолжила разговор Араксия. - Я думаю, что они с Артуриком через два года поженятся. Он с детства в нее влюблен, - при этом она одобрительно кивнула головой.
- А Соня знает? - спросила Саша.
- Что влюблен? Конечно, знает! Об этом вся Ялта знает.
- Нет, я про замужество, - уточнила Саша.
- А чего знать? Парень у меня хоть куда. Мы люди не бедные. Отец пообещал Артурику после окончания школы машину подарить, он же у нас единственный сын. И Сонечка одна. Вот я и мечтаю, как мы детей поженим, участки объединим, и будем жить-поживать... А уж я-то Сонечку не обижу! Она свой срок авансом отсидела. Все сама буду делать, ей работать не дам. Пусть только моего сына любит, да детишек рожает...
Ее последние слова услышала Соня - она увидела, как Глеб Сергеевич несет к столу дымящийся шашлык и тоже подошла.
- Кто здесь детей рожает? - весело спросила она.
- Пока никто, - ответила Араксия, - А вот года через два ты будешь рожать! Пойдешь за моего Артура?
- Да что вы, тетя Араксия! - изумилась Соня. - Я учиться хочу!
- А кем ты хочешь стать? - спросил Глеб Сергеевич.
- Переводчицей, - твердо ответила Соня. - Я давно решила. Я во всех олимпиадах по английскому участвую. Специально. Наша англичанка сказала, что это мне поможет при поступлении в институт.
- А ты, Артур? - спросила Саша, - куда пойдешь?
- В строительный. Настоящий мужик должен сначала построить дом, а потом привести туда жену, верно, папа? - но эти слова он произнес, глядя не на папу. Он смотрел Соне прямо в глаза.