Буслаева К.Н : другие произведения.

Девки с острова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
   Буслаева К.Н.
  
  
  
   ДЕВКИ С ОСТРОВА
   глава
  
   Слухи о том, что наше Бюро Дальних Странствий (БДС) будут соединять с Городским экскурсионным агентством (ГЭА) ходили уже давно. Организации, занимаясь в принципе одним делом, конкурировали. Случались скандалы, разбираться с которыми приходилось даже в горкоме партии. ГЭА было создано намного раньше нашего Бюро. Оно обеспечивало гостей города обзорной экскурсией, продавая билеты у вокзалов и крупнейших музеев, а горожан "темами". Как говорили, она "доила город", вдаваясь во многие подробности его истории. В самом деле, история города столь богата, что число возможных тем бесконечно. За черту города внимание ГЭА не распространялось. Наше Бюро как раз и создавалось, чтобы закрыть эту брешь. В отличие от ГЭА, наша аббревиатура не привилась.
   Вне города число тем тоже было бесконечным. Стараниями Мины Михайловны для горожан были разработаны экскурсии в Талин, в Ригу, в Пушкинские горы и многие другие. Бюро возило горожан по всем направлениям. Возило автобусами, поездами, самолетами и теплоходами. Талантливый организатор, директор Бюро, находил все новые и новые возможности. Он стал принимать у себя в городе иногородних туристов. Сначала экскурсии для них водили экскурсоводы ГЭА. Но вскоре появились и свои, чего вначале не предполагалось. Директор открыл у себя курсы, и благодаря их выпускникам, от услуг ГЭА отказались. Администрация ГЭА могла только негодовать и возмущаться, видя цепочки из десяти, а то и двадцати автобусов, ожидавших прибытия гостей поездом или теплоходом. ГЭА никогда не знала таких масштабов. А Бюро отбирало у них все новых и новых клиентов, заключая договоры с месткомами городских организаций, со школами и вузами. Экскурсоводы Бюро уже водили для гостей города экскурсии по некоторым городским музеям. Постепенно ГЭА становилось карликом по сравнению с великаном Бюро. И становилось очевидным, что великан поглотит карлика.
   Экскурсоводы ГЭА, никогда не покидавшие города, заволновались. Ведь в случае слияния двух организаций им придется регулярно на день-два, а то и на неделю, покидать город. Многих это пугало. В казематах Иоанновского равелина Петропавловской крепости, где размещались касса музея, его методическая часть, а также и другие службы, один каземат был отведен для экскурсоводов, ожидавших свои группы. Экскурсоводы ГЭА, по договору с музеем, ожидали, когда будет продано достаточно билетов, чтобы организовалась группа. Зимой гарантии, что они не прождут напрасно, не было. Экскурсоводы Бюро ожидали плановые группы, имея на руках наряды на работу. Это было обидно, но все же портить отношения большого резона не было.
   - Девочки, - озабоченно спрашивали экскурсоводы-гэашки, - Как же это вы уезжаете на два дня? А как же дома?
   Мы объясняли:
   - Ничего страшного. Привыкните - и вам понравится.
   Вопрос о слиянии двух организаций был уже решен городскими властями, когда произошло ЧП: директора Бюро арестовали за мошенничество. Появились новые слухи: организации-то сольются, но уже начальство ГЭА станет устанавливать свои порядки. Гэашки перестали волноваться за свое будущее. Теперь, встречаясь в казематах крепости или пересекаясь на городских маршрутах, они гордо отворачивались и поджимали губы. Они вспомнили, что они не какие-то там "девки с острова", хотя бы и Васильевского, которых набрали из кого попало. Они - гуманитарии с высшим образованием. Они элита. Они работают в организации, в штат которой простому смертному не пробиться. И в самом деле, в штате ГЭА было всего несколько десятков человек, и принять в сплоченный коллектив могли лишь тех, кто был как-то связан с директором или с кем-то из методистов. Проще говоря - по блату. додили слухи: в свое время в горкоме директору указали на то, что слишком часто для идеологической организации ее сотрудники выезжают на постоянное жительство за рубеж, и что слишком многие из них связаны с "пятым пунктом" анкеты. Но директор объяснила, что лишь эти люди могут дать нужное качество работы, и все оставалось незыблемым. Элитарность некоторых гэашек зашкаливала, и то, что мы "девки с острова", мы вскоре услышали своими ушами. А однажды, вернувшись с экскурсии в каземат, Алла Гаврилова не нашла своей сумочки. Потом все-таки нашла: под столом, расстегнутой. А присмотревшись, увидела и рассыпанное по полу ее содержимое. Конфронтация нарастала, и приняла такой масштаб и характер, что пришлось для экскурсоводов Бюро выделить отдельный каземат. Впрочем - ненадолго. Организации не слились, но всех экскурсоводов Бюро передали в ГЭА, и во главе всего стала Марианна Рудольфовна Коханая, когда-то сама работавшая экскурсоводом.
   Формально нас перевели с первого января. А 28 декабря состоялось собрание объединенного коллектива, уже в помещении ГЭА. Собственно, назвать это собранием можно было лишь условно. На самом деле это была двухчасовая лекция, прочитанная Коханой. Ничего угрожающего для нас в этой лекции не прозвучало. За два часа она объяснила, какие в ГЭА сложились славные традиции, и понадеялась: мы эти славные традиции воспримем и все вместе станем сеять разумное, доброе, вечное. Многословно, конечно. Но экскурсоводу трудно долго не говорить, и если он начинает...
   Всех штатных экскурсоводов Бюро перевели в ГЭА одним приказом, и мы не просто разбавили элиту - элита оказалась теперь в меньшинстве.
   Вместе с нами в ГЭА перевели и диспетчеров, распределявших дальние поездки. Администрацию ГЭА пополнил наш зам директора Алексей Николаевич. Он и здесь стал зам. директора по идеологии. Наталью Владимировну не пригласили. Не пригласили и Исаака Ароновича, с которым у кого-то из администрации были старые счеты. Впрочем, для него тут же нашлось место в одном из вновь созданных в области мелких Бюро. Минне Михайловне места среди методистов ГЭА тоже не нашлось. В репертуаре оставили все то многое, что она разработала, а ей самой предложили оформиться экскурсоводом. У нее не было выхода, и она согласилась. Ее прорецензировала сама Наина Львовна Левина, методист городской секции. После рецензии ей, бывшему методисту городской, литературной и прибалтийской секций, определили не первую, высшую, а вторую категорию. Кому и зачем потребовалось это унижение заслуженного человека, было понятно. Наверху должны были убедиться, насколько плохо, в принципе плохо, работало наше Бюро. И Минну Михайловну принесли в жертву. Она не стала оспаривать несправедливое решение и взяла совместительство в одном из литературных музеев, где в ее квалификации не усомнились.
   ГЭА размещалось в памятнике архитектуры 18 века на набережной Невы. Парадные окна смотрели на север, и в помещениях первого этажа за мощными стенами даже жаркими летними днями было прохладно, сумрачно, и часто приходилось зажигать свет. В центре бывшей анфилады находился кабинет директора, заставленный роскошной деловой мебелью, сохранившейся каким-то образом от дореволюционных хозяев здания. Перед кабинетом директора размещалась приемная и там восседала за огромным старинным письменным столом рыжеволосая Серафима Викентьевна, секретарь. Говорили, что она, как собака, предана Марианне Рудольфовне душой и телом, и называли за глаза Цербером. У нее же в сейфе хранились личные дела сотрудников. Личные дела многих из нас ей не понравились, о чем она и сообщила нам без особых церемоний. Когда Серафиму Викентьевну разбил паралич, она одиноко умерла в больнице. Организовывать какую-то помощь своему верному другу и защитнику Коханая не стала. Но это случилось уже позднее.
   В угловой части здания парадная анфилада заканчивалась большой, в два окна, квадратной комнатой методотдела. В центре комнаты стоял большой овальный стол для заседаний, в углах рабочие столы заместителей директора по идеологической работе: гэашского Ивана Петровича Сидорова и нашего Алексея Николаевича. Иван Петрович, теперь очень старенький, на вид - в чем душа держится, в далеком прошлом был полковником госбезопасности. Ходили слухи, что у него имеется толстая тетрадь, а в ней досье на всех сотрудников - неофициальные, им самим собранные сведения.
   - Как вы думаете, это правда? - спросила я Исаака Ароновича, встретив его однажды на Пискаревском мемориальном кладбище. Исаак Аронович засмеялся.
   - Конечно, правда. Но он заносит туда разные глупости. Например, такого-то числа экскурсовод такая-то вышла на работу в слишком коротком платье. Или, наоборот, в слишком длинном. Или слишком накрашенной.
   Как бы то ни было, Иван Петрович имел большое влияние на директрису, и экскурсоводы его побаивались. Меня он поставил на место уже на второй день моего пребывания в ГЭА. Не вникнув еще в стиль жизни этой почтенной организации, я позвонила по телефону в методотдел и попросила подсказать мне работу на завтра.
   - Что? - даже по телефону чувствовалось негодование абонента на другом конце провода.- Вы что, еще не знаете, как следует извещаться? За нарядами нужно приезжать лично! Понимаете - лично!- и возмущенный абонент положил трубку.
   Со строгим и непонятным гэашским методом извещения о предстоящей работе мы все столкнулись сразу же. В маленькой неказистой и темной комнатке, которая именовалась комнатой экскурсоводов, помимо старого кожаного дивана, пары старых кресел и обшарпанного стола, имелся шкафчик с ячейками, предназначенными для нарядов. Кормушка. Наряды совместителей выкладывались диспетчерами в одну большую ячейку. Для нарядов каждого штатного экскурсовода имелась ячейка индивидуальная. Наряды нужно было забирать два раза в неделю. Иногда, если их выкладывали рано, и к тому же не возражал шофер, за ними можно было заехать между двумя экскурсиями. Но это случалось редко. Чаще приходилось ехать после работы. А если диспетчерская служба не справлялась, и наряды еще не успели выложить, приходилось сидеть и ждать. Иногда - долго. Известиться по телефону было нельзя. Принципиально. Казалось бы, если в ГЭА дюжина телефонов, то почему бы у двух-трех из них не поставить в эту комнату параллельные аппараты, и на время извещения не посадить к ним двух-трех сотрудников? Нет, этого не делали. Даже если наряды были давно готовы, диспетчер обязательно отказал бы в просьбе сообщить их содержание по телефону. И обязательно грубо. Я долго пыталась понять, для чего нужна эта система, и решила: для того, чтобы подчеркнуть зависимость экскурсовода от администрации, от диспетчеров, ото всех, кто не являлся экскурсоводом. Как бы расплата за счастье находиться в штате и за те сравнительно большие деньги, которые экскурсовод, работая на два-три тарифа, зарабатывал. Поговаривали, что кое-кто делал подарки или платил деньги главному диспетчеру Анне Николаевне, за что получал выгодную работу и личное извещение по телефону. В первые дни работы в ГЭА, я, встретив в комнате экскурсоводов замдиректора Фаину Яковлевну Павлюченко, высказала ей свое недоумение. Фаина Яковлевна не сразу оправилась от такого нарушения субординации, и секунду-другую помолчала. Однако, придя в себя, дала мне суровую отповедь: в ГЭА так было и так будет, и не мне наводить здесь свои порядки. "Не вам" прозвучало особенно громко и особенно убедительно. Я растерялась и промолчала. Люба Мешкова, присутствовавшая при этой экзекуции, сказала:
   - Не нужно было с ней связываться, здесь такие порядки.
   - Ничего себе, порядки... Зачем ей было нужно вот так со мой говорить?
   - А чтобы ты знала свое место. Кто ты - и кто она.
   - И кто она? Мелкий администратор.
   - Это ты так думаешь.
   Но стиль извещения был совершеннейшей мелочью по сравнению со многим другим.
   Первой под удар идеологической машины, называемой ГЭА, попала экскурсовод нашей историко-революционной секции Роза Молотова. Очень умная, добросовестная и "со следами былой красоты", она сломалась на неудачном замужестве. Она была неимоверно худа, походила на обнаженный нерв и совершенно не обращала внимания на то, что на ней надето. А надеты, вернее - болтались. на ней длинная неопределенного цвета юбка и неопределенного цвета блузка с длинными рукавами. И при этом - великолепные экскурсии. Пожаловались ли на нее туристы, или ее вид оскорбил изящных гэашевских дам, только ей объявили выговор в приказе за то, что она "плохо одета". На заседании секции методист Найденов сказал:
   - Вы достаточно зарабатываете, чтобы прилично одеваться.
   Затем на всех нас, пришедших из бюро, ГЭА обрушило повальное рецензирование.
   Рецензии были делом обычным и у нас в Бюро. Иногда в роли рецензентов выступали методисты. Но чаще приглашались специалисты со стороны. В ГЭА дело обстояло и так же, и не так. Дело в том, что среди элитного штата гэашных экскурсоводов были "более элитные" и "менее элитные". И нескольких человек из "более элитных" провели приказом как экскурсоводов-рецензентов. Они рецензировали начинающих, совместителей, а иногда и "менее элитных" своих коллег. Теперь этих честолюбивых женщин выпустили на нас.
   Кампания началась с "облавы". Операция была разработана тайно. В один прекрасный день к Варшавскому вокзалу, возле которого выстроились в шеренгу двенадцать заказных автобусов, готовых принять и отвезти на экскурсию туристов из Пскова, подкатил еще один заказной автобус. Из него высадился десант - методотдел в полном своем составе и несколько "более элитных" дам. Каждый десантник ринулся к заранее предназначенному для него объекту, чтобы захватить его и прослушать экскурсию. Объекты не сопротивлялись грубой силе, за исключением одного: Люба Мешкова в свой автобус десантника не пустила. Не пустила самое Наину Львовну Левину! Эта суровая и волевая женщина тут же отобрала у Любы наряды на эту экскурсию и на ту, что после обеда - и обе экскурсии провела сама. Обогатившись тем самым на одиннадцать рублей. И, как сообщила позже сарафанная почта, тут же поставила вопрос о Любиной профнепригодности. Однако это у нее не получилось. Формально нужны были какие-никакие обоснования помимо негодования методиста..
   Как-то, проходя по коридору, я услышала из комнаты экскурсоводов, которая обычно в это время пустовала, громкий и резкий голос:
   - У вас очень плохая экскурсия. Какую тему не поднимешь, везде плохо! И нечего плакать...
   Я зашла в комнату. За столом сидела немолодая, полная, добродушная Зина Шурупова. По ее растерянному лицу действительно катились слезы. А рядом с ней гордо выпрямилась на стуле экскурсовод-рецензент Васильева.
   - Вот так вот! - подвела она итог и начала запихивать в папку ручку и какие-то листочки. - Я не могу написать вам положительную рецензию.
   Я не была знакома с Васильевой, но была уже о ней наслышана и знала ее в лицо. Высокая, ширококостная, некрасивая и безвкусно одетая, внешне она совершенно не походила на изящных "более элитных" гэашевских дам. Когда она вышла, я спросила Зину:
   - Что это она так с тобой?
   - А она и с другими так... Понимаешь, все, что ни скажу, все не так. Кричит, даже при туристах замечания делала и кричала. Как будто я школьница... Ну вот, скажи: сколько человек погибло во время Кровавого воскресенья?
   - В книгах сказано: более тысячи человек были убиты, и пять тысяч ранены.
   - Ну, и я так сказала. А она кричит: "Надо говорить, что было несколько тысяч убитых и раненых".
   - Надо же, какие секретные сведения!
   - А еще она кричала...
   - Ну и что же ты из-за этого плачешь? Сходи к Алексею Николаевичу, расскажи. Сколько она у тебя ошибок насчитала?
   - Сто двадцать две.
   - Ну, и покажи ему весь список.
   Зина не пошла со списком к Алексею Николаевичу. Она поплакала, а потом принялась исправлять все сто двадцать два пункта, и долго тряслась и нервничала, не уволят ли ее из-за плохой рецензии. Приходила и проходила к Васильевой, а та учила и учила ее уму-разуму.
   Об этой "Вальке Васильевой" рассказывали страшные истории. Кто-то из наших случайно слышал, как она говорила кому-то из своих, что она "задаст и покажет этим девкам с острова!". Теперь она, дорвалась: "задавала" и "показывала". Почти каждую неделю кто-нибудь из наших становился ее жертвой. Она на всех орала и никому пока еще не написала положительной рецензии. Рассказывали, что громкое ее негодование вызвал Виталик Гринберг, который, проезжая по мосту Свободы на Выборгскую сторону, пропел в микрофон: "Ах, Выборгская, заводская моя сторона!" Казалось удивительным, что этой грубой женщине так много доверялось. На ней было написано, что она - образованный человек в первом поколении, и потому по меркам ГЭА она явно должна была относиться к "менее элитным". Но Исаак Аронович объяснил мне: она - самое доверенное лицо Наины Львовны. Как бы ее правая рука.
   - Они же когда-то все были экскурсоводами. И она, и Левина и сама Коханая. Подруги.
   - А за что же Коханой оказали такое доверие?
   - Кажется, в нее был влюблен Иван Петрович. Точно не знаю. Это же было давно.
   Меня на городе не слушали больше года. Но в один прекрасный день, забирая из кормушки наряды, я увидела приколотую к одному из них записку: "Вас слушает рецензент Васильева".
  
  
   * * *
  
   Из небольшого вестибюля, сразу за поворотом к коридору со служебными кабинетами, широкая мраморная лестница вела на второй этаж в большой двухсветный зал, украшенный мозаичными картинами. Вид этого замечательного зала портили расставленные рядами дешевые стулья и невысокая фанерная перегородка, выделявшая библиотеку. Там же был выгорожен небольшой кабинетик для методиста городской секции. Туда я и прошла незадолго до начала мероприятия, посвященного Восьмому марта.
   - Наина Львовна, - сказала я Левиной, - я вас прошу: назначите мне, пожалуйста, другого рецензента. Валентина Георгиевна бывает очень резкой, и если она так поведет себя со мной, то я боюсь, что мы не найдем с ней общего языка.
   Видимо, такая просьба была для ГЭА совершенно немыслимой, тем более, когда она исходила от какой-то "девки с острова". Несколько секунд она молчала, глядя на меня с недоумением, а затем отчеканила:
   - Валентина Георгиевна - опытный рецензент, и я не вижу никаких оснований, чтобы заменять ее кем-то другим.
   Я вышла из негостеприимного кабинетика и устроилась в зале. Мероприятие должно было вот-вот начаться. На невысоком возвышении, превращенном в эстраду, уже стояли стол, покрытый красной скатертью, и небольшая кафедра. Вскоре за столом показались директор, оба заместителя директора по идеологии, зам директора Павлюченко и представитель Совета по туризму Сеновалов. Нарядная улыбающаяся Коханая постучала пальцем по микрофону, открыла торжественное собрание и, обойдясь без обычной многословной речи, предоставила слово начальству. Тот, тоже улыбающийся, преподнес от имени Совета букет мимозы "всем славным женщинам коллектива в лице его славного директора", пожелал объединенному коллективу успехов в "такой нужной народу идеологической и просветительской работе" и особенно распространяться не стал. Стол и кафедру унесли, и началось самое в этот вечер главное - концерт самодеятельности. Самодеятельность ГЭА была его гордостью. Концерты проходили на ура, о них потом долго вспоминали. Я собиралась смотреть впервые.
   С двух сторон на эстраду выскочили две невысокие изящные молодые женщины в рейтузиках и водолазках. Они были обуты в домашние тапочки с помпонами, на их руках красовались рукавички, а на головах шапочки с торчащими вверх ушками. У обеих имелись и трогательные пушистые хвостики. У одной все это было черным, у другой белым. Только ушки у обеих кошечек были разноцветными, одно белое, а другое черное. Шейки украшали пышные бантики. У черной кошечки красный, у белой - голубой
   - Мяу, мяу! - сказало очаровательное белое существо, - я кошечка Марианны Рудольфовны.
   - Мяу, мяу! - ответило ей столь же очаровательное существо черное, - а я кошечка Наины Львовны.
   Они зацепились рукавичками, и вся образовавшаяся при этом скульптурная группа грациозно повернулась вокруг собственной оси.
   - Послушай, а почему Наины Львовны, а не Фаины Григорьевны? - спросила я у сидевшей рядом гэашевки Ии Боровиковой. - Или не Ивана Петровича?
   - Поработаешь подольше - поймешь - улыбаясь, ответила Ия, одна из тех, кто встретил нас лояльно.
   Кошечки, между тем, продолжили диалог:
   - Мяу, мяу! Моя хозяйка такая добрая!
   - Мяу, мяу! А моя хозяйка какая добрая!
   Кошечки снова стали единой скульптурной группой и снова повернулись вокруг собственной оси.
   - Мяу, мяу! Но ей так трудно! Она так много работает, что ночью не может заснуть от переутомления!
   - Мяу, мяу! А как моей трудно! Где уж там заснуть! Она только и думает, как добиться отличного качества экскурсий.
   Снова грациозный поворот.
   - Мяу, мяу! Как трудно наладить работу!
   - Мяу, мяу, Как трудно воспитать настоящего экскурсовода!
   Еще поворот.
   - Мяу, мяу! Давай, подарим нашим хозяйкам песенку!
   - Мяу, мяу! Подарим, подарим песенку!
   Где-то за спинами кошечек зазвучал рояль. Кошечки еще немного покрутились, затем остановились, прижавшись друг к другу ушками, и запели нежными тонкими голосками:
  
   Ой, цветет мимоза в вазе на окне.
   Радуется дружный коллектив весне.
   Озабочен наш директор - круглый год
   Просвещать нам нужно трудовой народ.
  
   Некогда поспать ей, некогда поесть
   Ей ни на минутку даже не присесть.
   Марианна свет Рудольфовна душа,
   Ах, как ты умна! И ах, как хороша!
  
   Они еще немного покрутились и продолжили:
  
   Ах, цветет гвоздика, ваза синий цвет.
   Ни одной минутки у Наины нет.
   Свыше сил трудиться нужно круглый год,
   Чтоб в ГЭА достойный был экскурсовод.
  
   Чтобы всех прослушать, чтобы все успеть.
   Никогда покоя не видать ей впредь.
   Ах, Наина Львовна, свет ты наш, душа,
   Ах, как ты умна! И ах, как хороша!
  
   Когда под аплодисменты зала кошечки убежали с эстрады, послышалась дробь барабана и бодрая команда: Раз-два... Раз-два... На эстраду ступили "юные пионеры, пришедшие поздравить женщин ГЭА с праздником". На пионерках были черные юбочки и белые носочки. На пионерах - черные семейные трусы и тоже белые носочки на волосатых ногах. Конечно, "белый верх" и, конечно, шелковые алые галстуки.
   - Стой, раз-два. Нале-во! - скомандовала звеньевая. Пионеры повернулись лицом к залу, звеньевая сделала шаг вперед - и начала первой:
  
   Наши мамы из ГЭА. Мы
   Любим их сердечно.
   Сеют в массах наши мамы
   Доброе и вечное.
  
   Затем выступил пионер с небольшой черной бородкой:
  
   Мы едим конфеты с чаем,
   Кофе пьем из чашечек.
   Мы сердечно поздравляем
   Дорогих гэашечек!
  
   Эстафету приняла следующая пионерка:
  
   Утром в Талин гонят маму
   Жуть до неприличности.
   Ведь известно, наши мамы -
   Творческие личности.
  
   В зале несколько человек захлопали. Я решила, что с меня хватит, и, не дожидаясь обещанного хора, пошла к выходу. На ходу успела услышать часть выступления хрипловатого баска "нашего" Изи Бермана:
  
   Сто один имеем остров
   А Васильевский один...
  
   В комнате экскурсоводов я положила записку в ячейку Васильевой - просила ее разрешения прослушать перед рецензией ее экскурсию.
   На следующий день вытащила ответ из своей ячейки: "Наина Львовна категорически против того, чтобы экскурсоводы слушали рецензентов". "Против - так против, субординация - так субординация", - решила я и не стала больше думать на эту тему.
  
  
   * * *
  
   Экскурсия начиналась в 14-30 от Московского вокзала. Начало в середине дня было для меня неудачным - существовала опасность потерять время в плотных транспортных потоках. Я пришла за пять минут до отправки. Автобус был уже заполнен, заканчивалась проверка билетов. "Валька" сидела на втором сидении возле прохода и держала в руках большой блокнот.
   - Вы Васильева? - спросила я. Она кивнула. Мне показалось, она разочарована тем, что я не подошла к ней за ЦУ, а сразу взяла микрофон.
   Я поздоровалась с группой, представилась, представила шофера.
   - Женя, - сказала я, наклонившись к нему, - вы видите - рецензия. Помогите мне, хорошо?
   От шофера в самом деле очень многое зависит, особенно при нехватке времени.
   Будь времени побольше, я сделала бы подробное вступление на месте. Потом подробно рассказала бы о площади Восстания, а затем поехала бы по Невскому на Стрелку Васильевского острова. Но теперь следовало время экономить, а потому начинать со Смольного и делать вступление на ходу. Так я сделала бы при отсутствии рецензента и ради Вальки ничего менять не стала. Коротко сказав, что мы встретились на площади Восстания, которая называется так в память о революционных событиях 1917 года, и начнем экскурсию со штаба революции Смольного, я кивнула Жене и на ходу, не садясь на кресло-вертушку, начала:
   - Наша экскурсия называется "Город Великого Ленина". И в самом деле, наш город - огромное памятное Ленинское место, в нем около двухсот пятидесяти памятных Ленинских мест. Наш город - Город трех революций. Наш город - Город -герой. Но наш город - это еще и крупнейший центр промышленности, центр науки, центр культуры. Это один из красивейших городов мира. Город занимает площадь...
   Стоя лицом к салону, я увидела, как перо рецензента забегало по бумаге. Иногда оно на секунду замирало, и тогда на меня вскидывался колючий и недоброжелательный взгляд. Но зацикливаться на этом было некогда.
   К Девятой Советской я разделалась со вступлением и с чистой совестью уселась на вертушку.
   - Мы двигаемся по Суворовскому проспекту. Совсем близко отсюда музей Суворова, к сожалению, из автобуса не видный. Но тот, кто сидит в начале салона, уже видит нарядные белые с голубым постройки бывшего Смольного монастыря. Чуть позже вы все хорошо его разглядите. Он был построен...
   Под справку о монастыре и институте благородных девиц автобус проехал к разрешенной ныне автостоянке. Мы с туристами вышли и проследовали во двор Смольного.
   - Вам нужно было, хотя бы издали, показать пропилеи - сказала Валька резко и громко.
   - Валентина Георгиевна, я покажу пропилеи при проезде по площади Пролетарской диктатуры. И я вас прошу: давайте я проведу экскурсию, а потом мы уже обсудим все ваши замечания.
   Экскурсия шла гладко. Экскурсанты буквально смотрели мне в рот. Молодой, но уже опытный, шофер Женя даже без моих просьб чувствовал, где следует поехать немного помедленнее, а где можно и побыстрее, выбирал наиболее удобные места для остановок. На меня "снизошло вдохновение" и даже колючие глаза рецензента мне не мешали. Все шло отлично.
   Вот и Пискаревское мемориальное кладбище. На проезде по набережной и дальше, вглубь правого берега, я успела не спеша и обстоятельно рассказать все, что полагалось о битве за Ленинград и о блокаде.
   - 27 января 1944г блокада с города была снята, и Ленинград салютовал войскам фронта 24 залпами из 324 орудий!
   Женя быстро и удачно припарковался на забитой автобусами автостоянке.
   - Это самая большая братская могила в мире. Здесь лежит свыше полумиллиона человек, - сказала я, медленно выговаривая слова, и положила микрофон.
   Вдоль глухой бетонной ограды, украшенной чугунными урнами с накинутой на них траурной тканью, мимо пропилеев, где расположены небольшие мемориальные музеи, я подвела группу к вечному огню.
   - В память о погибших минута молчания...
   На ступенях широкой лестницы, спускающейся к партеру с братскими могилами, я рассказала об ансамбле кладбища.
   - Теперь мы подойдем ближе к памятнику скорбящей Матери-родины...
   Подошла Валька:
   - Я с вами туда не пойду.
   - Хорошо.
   Под звуки марша Мендельсона, как бы заполнявшего собой все пространство, весь воздух вокруг, я подвела группу ближе к стеле, завершающей мемориальный ансамбль. Стали хорошо видны барельефы на ее краях и текст в центре. Текст нам полагается зачитывать:
  
   Здесь лежат ленинградцы...
  
   Сколько же раз я его зачитывала! И удивительно, как бы еще к нему не привыкла.
   ...Никто не забыт... И ничто не забыто...
  
   После этого у экскурсантов полчаса свободного времени. Они возвращались по людной главной аллее, я прошла на пустынную боковую. Из динамиков по-прежнему неслась траурная музыка. Я думала: наверное, я всю жизнь буду приходить сюда, как впервые. А ведь именно здесь моих близких нет...
   Огромная автостоянка была по-прежнему забита автобусами. Кружком стояла небольшая группа экскурсоводов ГЭА, и среди них Валька. Все они одновременно повернулись в мою сторону. Я подошла:
   - Ну как, Валентина Георгиевна, все в порядке?
   - В порядке? Далеко не все в порядке! - Она постепенно повышала и повышала голос. - Далеко не все в порядке! Над вашей экскурсией работать и работать!
   - А почему вы на меня кричите?
   - Я не кричу, у меня такой голос, - сказала она чуть-чуть потише. - Нам придется очень серьезно поговорить. А вам очень серьезно поработать. В конце экскурсии договоримся, где и когда.
   Вот тебе и "снизошло вдохновение"! Я отошла несколько ошарашенная и направилась к небольшой группе экскурсоводов Бюро.
   - Девочки, меня рецензирует Валька Васильева. Вон она стоит. Представляете, сказала, что все плохо. Будет иметь со мной серьезную беседу. Наверное, будет искать 122 пункта, как у Зины Шуруповой. Знаете, как неприятно!
   - Я тебе советую: будешь с ней разговаривать - записывай. Все тщательно записывай, а там посмотришь... - сказала Рита Сорокина.
   Не зря я всегда считала Риту умницей. Как оказалось, она была права на все сто процентов.
   Когда мы с Валькой сидели на старом диване в комнате экскурсоводов, я держала на коленях тетрадку, и так же, как она на прослушивании, непрерывно писала. Время от времени я спрашивала:
   - Я вас правильно поняла Валентина Георгиевна, что следует сказать: "Народ никогда не терпел монархической власти"?
   - Я вас правильно поняла, что мемориальную доску на фасаде Мариинского дворца показывать нельзя?
   - Медный всадник действительно нужно показывать или сверху вниз или снизу вверх?
   - Действительно нельзя говорить, что ворота Зимнего дворца не штурмовали?
   Она благосклонно кивала головой, видимо, удовлетворенная тем, что я признала ее авторитет, а я писала дальше.
   Иногда, выслушав какое-нибудь очередное ЦУ, я спрашивала:
   - Почему, Валентина Георгиевна?
   - Так надо, - отвечала она веско, и избиение моей несчастной экскурсии продолжалось.
   - У вас вообще хромают логические переходы. Даже я некоторые не поняла. Даже и разбираться не буду.
   Один раз я позволила себе возразить:
   - Валентина Георгиевна, первый поезд с Большой земли пришел все-таки не седьмого, а шестого февраля.
   С рецензента тут же соскочила благосклонность, и она жестко сказала:
   - А я вам говорю - седьмого! Я работала в музее - я знаю!
   Я исписала чуть ли не половину тетрадки. Потом она покровительственно сказала:
   - Работайте. Будем надеяться, что, в конце концов, у вас экскурсия получится. И не забывайте - у вас хромают логические переходы.
   Она собрала свои блокноты и листочки и величественно выплыла из комнаты. Выходя, она негромко, то ли для меня, то ли для себя самой, произнесла:
   - Никак не добиться, чтобы у всех все было одинаково.
   Диспетчеры принесли и начали раскладывать по ячейкам наряды. В этот ответственный момент они не разрешают никому находиться в комнате. Я вышла и в коридоре столкнулась с Ритой Сорокиной.
   - Ну как, спросила она, сто двадцать два пункта?
   - Думаю, что больше. Буду ждать рецензию. Боюсь, что без скандала не обойтись... Не понимаю - зачем Вальке это нужно? Все эти дурацкие придирки?
   - Ну, как зачем? Выполнить указание методиста. Себя показать. Поизмываться, в конце концов. Знаешь, как приятно поизмываться над человеком, который лучше смотрится? Не шей красивых платьев, не показывай ножки в красивых туфельках.
   - Ты шутишь, а мне как-то не до шуток.
   Через неделю в ячейке для нарядов появилась убийственная рецензия: все переделать, с тем, чтобы через полгода провести новое прослушивание.
   Я вышла из здания ГЭА и пошла по набережной. Свернула на площадь Труда. Настроение было - никому не пожелаешь. Я понимала - растопчут. Вот сейчас отступлю - и о меня всегда будут "вытирать ноги". Я отступила на почте, когда вот так же, ни за что, ни про что, меня пытались втоптать в грязь. Отступилась и ушла. Была полная реальная возможность расставить все по своим местам, призвать к порядку зарвавшуюся маленькую начальницу. А я не сумела. Я никогда не умела за себя постоять. Терялась, нервничала - и отступала. Но сейчас отступать нельзя. Сейчас уходить некуда.
   В маленьком кафе на углу канала Круштерна я выпила кофе, съела пирожное - и пошла назад к ГЭА.
   - Алексей Николаевич, - сказала я. - Прочтите, пожалуйста, рецензию. Можете полистать записи моей беседы с Васильевой.
   Он листал, а я говорила:
   - Я не могу с этим согласиться. Поскольку ГЭА курируется горкомом, я буду жаловаться в идеологическую комиссию. Конечно, очень не хочется. Но кто-то должен начать. Пора прекращать это поголовное прослушивание-издевательство. Хватит делать из нас людей второго сорта. Они претендуют на академизм, а в действительности это уровень техникума.
   Он оторвался от листков и сказал:
   - Возможно, вы правы. Но не нужно в горком, разберемся здесь. Пишите докладную в методсовет.
   - Тогда вторым адресом в партбюро.
   Конечно, ни для кого не секрет, что деятельность партбюро ГЭА формальна и ограничивается проведением партсобраний. Его секретарь, когда-то бравый морской офицер, а ныне подтянутый старичок, Виктор Олегович Найденов большого авторитета не имеет. Смотрит в рот директрисе и боится ее, как грозного адмирала. Но...
   В это время в комнату вошел взбудораженный Сережа Власов.
   - Алексей Николаевич, вы знаете, чего требует от меня рецензент? - начал он, едва поздоровавшись и не успев сесть, - Рецензент требует не говорить, что на Сенатской площади стояла артиллерия, потому что там не было никакой артиллерии, а просто стояли пушки!
   - Какой рецензент?
   - Васильева. Валентина Георгиевна Васильева.
   - Сергей Николаевич, не волнуйтесь. Лариса Вадимовна уже пишет докладную о работе рецензента Васильевой.
   Конечно, Алексей Николаевич в очередной раз оказался в сложном положении. Он все понимал, старался как-то нас защитить, сгладить острые углы. Но, видимо, устал от постоянной дипломатической работы в обороне и решился на небольшую боевую вылазку.
  
   * * *
  
   Дома я еще раз прочла уничтожающую меня бумагу: "Экскурсия нуждается в серьезной доработке и должна быть прослушана через полгода". Из меня рвалось благородное негодование и, едва поужинав, я почувствовала, как "рука тянется к перу, перо к бумаге". Подобно филиппикам Демосфена, я создавала "валькапику".
   Прежде всего, я отметила непрофессиональное Валькино поведение: она позволила себе до окончания экскурсии высказать, причем - при третьих лицах, отрицательную оценку моей работы и, при тех же третьих лицах, повысить на меня голос. Упомянула и ее замечания при группе, и сверлящий злой взгляд в течение почти четырех часов. "Только большой опыт работы позволил мне в этих условиях не растеряться и нормально провести экскурсию".
   Затем я выдвинула тезис: рецензия принесет пользу лишь в том случае, если квалификация рецензента выше квалификации экскурсовода. В противном случае рецензия принесет только вред. И стала этот тезис разворачивать.
   Я риторически спрашивала: почему, показывая здания на Университетской набережной, нельзя произносить такие слова, как "барокко" и "классицизм"? Рецензент объясняет это тем, что люди все равно не поймут, т.к., уходя, не говорят ни "спасибо" ни "до свидания". Лично у меня таких случаев не было.
   Почему рецензент не разрешает упоминать о том, что в городе есть улица и остров, носящие имя декабристов, т.к. их из автобуса не видно, но требует рассказать о покушении Степана Халтурина на генерал-губернатора Одессы? Разве из автобуса видна Одесса?
   Почему рассказ о памятнике Петру Первому необходимо начать со слов Фальконе: "Памятник мой будет прост" и при этом нельзя произносить имени Марии Коло?
   Почему, наконец, этот памятник необходимо показывать или сверху вниз (всадник, конь, змея, постамент) или, наоборот, снизу вверх (постамент, змея, конь, всадник)?
   Почему нельзя сказать о тысячах свай, забитых под Исаакиевским собором и о тысячах рабочих, возводивших его? Кроме того, что собор, по словам рецензента "играет большую роль в градостроительстве", он является уникальным сооружением с точки зрения строительной техники.
   Почему требуется говорить, что первый поезд с Большой Земли прибыл в Ленинград не шестого, а седьмого февраля 1942г.? Дата шестое февраля приводится и в известной книге Павлова о блокаде, и в многотомной "Истории Великой Отечественной войны". Аргумент Валентины Георгиевны: "Я работала в музее, я знаю".
   Почему нельзя говорить: "Петр Первый начал Северную войну", а требуется сказать "Россия начала Северную войну"? Может быть, рецензент боится прослыть сторонницей культа личности? Однако так формулируют серьезные книги, в частности учебник истории для ВУЗов. И как быть со словами Карла Маркса: "Петр захватил то, что было абсолютно необходимо для его страны"?
   Почему, рассказывая о Кровавом воскресенье, нельзя называть приводимые в книгах и учебниках цифры: "убито более тысячи человек и пять тысяч ранено", но необходимо говорить, что было убито и ранено несколько тысяч человек? Если у ученых историков по этому поводу существуют разногласия, то, наверное, не экскурсоводу ГЭА решать этот научный спор.
   Почему рецензент забраковала логический переход от особняка Кшесинской к крейсеру "Аврора": особняк - памятник дням мирного развития революции, крейсер - памятник дням вооруженного восстания? Это тем более странно, что рассказ о двоевластии - единственный момент в моей экскурсии, который она одобрила. Этот переход был рекомендован методистом Бюро Минной Михайловной Заславской, и мне кажется, что лаконичнее по форме и точнее по содержанию сказать невозможно.
   Почему рецензент считает, что нельзя "разочаровывать" экскурсантов и сообщать, что ворота Зимнего дворца не штурмовались? Разочаровывать нельзя, а дезинформировать можно?...
   Я набрала две дюжины "почему?" и на этом остановилась, хотя из меня рвалась и еще не одна дюжина этих самых "почему" .
   Закончив спрашивать "почему", я предприняла попытку анализировать:
   Я писала: "На просьбы объяснить, почему требуется изменить то или другое в экскурсии, Валентина Георгиевна дает один и тот же ответ: "так надо". Она не знает почему. Видимо, когда-то давно она выучила наизусть определенный, возможно - не ею составленный, текст и не может ни на шаг от него отступить".
   Я писала: "Меня удивляет граничащая с неграмотностью примитивность некоторых суждений и утверждений Валентины Георгиевны. Например, утверждение, что "народ никогда не терпел монархической власти".
   Я писала: "Валентина Георгиевна ухитрилась (это ее термин) не услышать многое из сказанного мною, потому что все время писала. Многие серьезные рецензенты берут на прослушивание магнитофон. Думаю, что этот опыт ей было бы полезно перенять".
   И так далее. Тему о рецензии я закончила так: "За годы моей работы в Бюро моя экскурсия по городу слушалась неоднократно. Я знаю, что такое рецензия и что такое рецензент. И я была уверена: то, с чем я столкнулась сейчас в ГЭА, просто невозможно. Я отнюдь не считаю свою экскурсию идеальной. Конечно, мне, как и всем, были бы весьма полезны советы опытного рецензента. Но - не Валентины Георгиевне Васильевой".
   Затем я перешла к "общественным вопросам". К тому, что в ГЭА нет единого коллектива, что существует дискриминация бывших экскурсоводов Бюро, что массовое прослушивание создает нервозную обстановку, и это сказывается на качестве работы. И пр., и пр. Но обо всем этом я написала немного в расчете на то, что выскажусь на методсовете.
   Через неделю докладная была закончена, отредактирована и переписана на машинке. Она получилась, как хороший реферат, на двадцати машинописных страницах. Я сдала по экземпляру Алексею Николаевичу и Найденову, а свой третий экземпляр дала прочесть кое-кому из экскурсоводов. Ира Лесная спросила, не боюсь ли я за свою нервную систему. Умница Рита Сорокина предостерегла: "не дай им перевести разговор на обсуждение мелочей". Ия Боровикова дипломатично промолчала, а симпатичная гэашевка Соня Слесарева задумчиво произнесла:
   - Ну что ж, попробуй. Посмотрим, что получится.
   - Мне вот что непонятно, - сказала я, - ведь у нее все-таки высшее образование.
   - Откуда высшее образование? - удивилась Ия. - Учительский институт. Не то в Курске, не то в Минске.
   - Как учительский институт? А я-то ломаю голову над всеми "почему"!
   Неделю докладная изучалась в высоких инстанциях, и, наконец, был назначен день заседания методсовета.
  
   * * *
  
   - Выпей элениум, - посоветовала Ира Лесная.- Вот, возьми. Одну таблетку, больше не нужно, а то загасишь всю свою эмоциональность.
   Я и в самом деле волновалась больше, чем было бы нужно.
   Мы с Валькой сидели за овальным столом вместе со всеми методистами. Алексей Николаевич и Иван Петрович занимали свои столы. Коханой не было, вместо нее высокое руководство представляла Павлюченко.
   Алексей Николаевич сказал какие-то вводные слова, я встала и почувствовала, что волнения уже нет. Как будто встала перед группой и взяла микрофон. Или услышала стартовый выстрел перед заплывом.
   - Когда я писала свою докладную записку, я еще не знала, что у Валентины Георгиевны нет высшего образования. Конечно, диплом - не главное. Мы все знаем, что у Сергея Мироновича Кирова формально не было даже среднего образования. И, тем не менее, мы читаем в воспоминаниях о нем крупных ученых: он отлично разбирался в сложных проблемах, стоящих перед их науками. Но исключение подтверждает правило. А Валентина Георгиевна - увы, не исключение из правила. Жаль, что она сама не понимает предела своих возможностей. Мне кажется, что в докладной я достаточно много и подробно написала об этом. Я могла бы сейчас продолжить и сказать не меньше того, что написала. Думаю, в этом нет необходимости. Думаю, присутствующие ознакомились с докладной.
   Мне кажется, гораздо важнее вопроса о качестве отдельной рецензии вопрос о положении в коллективе. Уже полтора года, как слились наши организации, а единого коллектива нет. В сознании некоторых сотрудников существует элита, т.е. бывшие штатные экскурсоводы ГЭА, и существуем мы, люди второго сорта. Недавно на общем собрании одна из штатных экскурсоводов ГЭА заявила, что они - личности творческие, и потому не могут выполнять такой черной работы, как дальние поездки. Она это сказала, и никто из присутствующих здесь методистов ее не остановил и не поправил. Наверное, ни для кого не секрет, что по ГЭА ходят выражения "люди с того берега" и даже "девки с острова". То, что опытных экскурсоводов Бюро рецензируют экскурсоводы ГЭА, разрыв в коллективе усугубляет. А собственно - почему же мы люди второго сорта? Мы закончили советские ВУЗы. Мы пользуемся теми же книгами и методическими пособиями. Так в чем же дело? Может быть, все дело в генах? Может быть, штат ГЭА набирался... - я на секунду остановилась и увидела, каким напряженным стало лицо Алексея Николаевича - ... может быть, штат ГЭА набирался из столбовых дворянок?
   Напряжение сошло с лица Алексея Николаевича, и он с улыбкой облегчения сказал:
   - Ну да, исключительно из смолянок.
   А я продолжила:
   - Откуда это неуважительное отношение? Откуда это чувство вседозволенности: хочу - пропущу экскурсию. Хочу - заставлю полгода переделывать. Все знают, что некоторое время тому назад Валентина Георгиевна, в разговоре с коллегами из ГЭА, обещала "задать этим девкам с острова". Это цитата. Теперь она это и осуществляет. "Задает". Недавно она в присутствии двух десятков человек совершенно недопустимо нагрубила экскурсоводу Бюро Мешковой. К тому же, массовое рецензирование, которое в кулуарах именуют "облавой" и даже "травлей", создает нервозную обстановку и, конечно, не в лучшую сторону влияет на качество работы. Лично я прошу, чтобы меня прорецензировали на другом профессиональном уровне и с параллельной записью на магнитофон.
   - Не волнуйтесь. Я лично вас прослушаю!- зловеще и громко сказала методист Левина.
   Потом слово предоставили Вальке. Она, конечно, была подготовлена, но после услышанного ей пришлось заговорить экспромтом.
   - Я никогда и никому не обещала ничего "задать", она нахально врет! То, что я резко поговорила у кассы с Мешковой, то Мешкова сама и виновата.
   И она, гримасничая, начала передразнивать Любину манеру говорить (кстати, манеру своеобразную, но манеру человека интеллигентного): "Простите, пожалуйста, вам не кажется, что толкаться не обязательно?".
   - Нечего было кривляться! Нечего из себя что-то изображать! Подумаешь! И эта ваша Смирнова... - и она начала передразнивать меня: - "Валентина Георгиевна, разрешите мне спокойно докончить экскурсию"! Она тоже что-то из себя строит, говорит высокопарными фразами! Я видела, как на Пискаревском кладбище она изливала свои слезы Мешковой. Я ей сказала, что всю экскурсию надо переделывать, так она и пошла к Мешковой плакать.
   Она повернулась ко мне:
   - Вы хотите показать, какая вы умная! А я, по-вашему, дура и ничего не понимаю! Так вот, об этом не вам судить! Об этом пускай судят методисты! А не вы! Не вам судить о моем языке! Не вам судить о моем образовании!
   Она снова обратилась ко всем присутствующим:
   - Послушайте, как она вела себя на экскурсии. Она показала полное пренебрежение к рецензенту! Я пришла заранее, хотела с ней поговорить, но ее не было! Я ждала. А ее не было! Она появилась в последний момент. Она спросила: "Вы Васильева?", и отвернулась, будто меня нет в автобусе. Потом она представилась группе, как экскурсовод ГЭА! Ей еще надо доказать, что она экскурсовод ГЭА! Еще неизвестно, станут ли ее держать в ГЭА! И шоферу говорит - Валька снова загримасничала: "Женечка, ведите машину, как мне нужно, у меня рецензент"!
   Алексей Николаевич спросил:
   - Она сказала это в микрофон? Она представила шофера группе не по имени-отчеству, а как Женечку?
   - Она наклонилась к этому Женечке, но я-то все равно слышала! А на Марсовом поле, когда она дала группе десять минут, я хотела с ней поговорить. А она шла и молчала. Идет рядом со мной и молчит! А потом увидела кружок своих и пошла к ним. Я чувствовала, какая там на меня лилась грязь!
   Алексей Николаевич снова спросил:
   - Вы слышали что-то неуважительное в свой адрес?
   - Я видела это по их взглядам! А сколько она вылила на меня грязи, желчи и злобы в своей докладной!
   Тут она спохватилась, что все-таки находится не около кассы и не на экскурсии в качестве рецензента, и тоном дипломата произнесла выговоренные заранее фразы:
   - Я расцениваю все поведение Ларисы Вадимовны, как оскорбление в моем лице рецензента, экскурсовода ГЭА и человека. Я прошу директора и методсовет принять меры, чтобы выпады Ларисы Вадимовны Смирновой против меня не повторялись!
   И она величественно села.
   Алексей Николаевич спросил, слегка улыбаясь:
   - Валентина Георгиева, это правда, что вы требуете показывать Медный всадник сверху вниз (всадник, конь, змея, постамент) или, наоборот, снизу вверх (постамент, змея, конь, всадник)?
   Спущенная с высот высокой риторики на грешную землю, она ответила:
   - А иначе люди ничего не поймут!
   - Хорошо. А вы действительно утверждаете, что на Марсовом поле нельзя упоминать о 53 кострах, зажженных в день похорон Ленина, и о прошедшей в этот день демонстрации ленинградцев, но зато необходимо сообщить, что Лев Руднев - один из авторов проекта здания университета на Ленинских горах в Москве?
   - Это не ленинская экскурсия! А костры вообще не к месту!
   Он снова, слегка улыбаясь, спросил:
   - Валентина Георгиевна, и артиллерии на Сенатской площади не было? И вообще, что у вас произошло с Власовым?
   - Все было много лучше, чем со Смирновой. Он всю экскурсию слушал, что я говорю. А на собеседовании я ему указала, что нужно говорить: стояли пушки, а не артиллерия. У меня нет такой манеры, чтобы говорить и требовать, чего я сама твердо не знаю!
   Видимо, решив, что достаточно уже Вальке лить воду на мою мельницу, ее защиту взяла на себя Левина.
   - Строго говоря, - сказала она тоном научного сотрудника, - артиллерия там была. Но не "катюши" же! Стояли маломощные пушки того времени, вот методическая разработка и рекомендует говорить не "артиллерия", а "пушки". Кстати, Лариса Вадимовна, вы в своей экскурсии и в своей докладной проигнорировали рекомендацию методической разработки: скульптор Клодт не придал своей скульптуре портретного сходства с Николаем Первым, поскольку этот образ не вдохновлял талантливого художника.
   - Наина Львовна, - ответила я. - Я знаю это мнение. Оно приведено в брошюре сотрудницы ГЭА Лисогор. Оно приводится и в других книгах. Но не во всех. Мне кажется, что на экскурсии по Ленинграду незачем анализировать отношения барона Клодта фон Юнгенсбурга с императором.
   - Но это рекомендуется методической разработкой!
   Я закусила удила и ответила:
   - Наина Львовна, ваша методическая разработка - не боговдохновенный документ.
   Она почти закричала:
   - Зато ваша экскурсия - боговдохновенный документ?!
   - Нет, конечно. Но я, к примеру, показываю ленинскую мемориальную доску на здании горсовета, а методичка это запрещает!
   - Это не ленинская экскурсия!
   - Но она, по вашей методичке, называется "Город Великого Ленина". Поменяйте название.
   Тут, в разрушающий субординацию спор, который, к тому же, неизвестно куда может завести, вмешалась Павлюченко:
   - Безусловно,- сказала она, - ленинскую доску показывать можно и методичка этого не запрещает.
   - Но, Фаина Григорьевна, - сказала Левина, - доска эта достаточно далеко.
   - Наина Львовна, методичка не может запрещать и не запрещает показ мемориальной ленинской доски. Также она не запрещает упоминание о кострах, зажженных в день похорон Ленина.
   Настало время высказаться и другим членам методсовета. Методист нашей, историко-революционной, секции Мирон Борисович, немолодой тихий человек, кажется, еще не оправившийся окончательно от атмосферы периода "дела врачей", выступил так:
   - Я узнал о докладной Смирновой только тогда, когда она была уже передана в методсовет. Я должен был знать обо всем раньше. Это моя недоработка. Все можно было бы уладить, смягчить все острые углы. Конечно, в рецензии - требования методической разработки. Может, в отдельных местах она немного устарела... Но работа по тексту... ужасна. Показывать Медный всадник сверху вниз или снизу вверх... Однако сама докладная написана не совсем тактично... Кстати, в нашей секции я не заметил трещины в коллективе экскурсоводов ГЭА и Бюро...
   - И в нашей секции нет никаких трещин, - поддержал его секретарь партбюро Найденов, он же методист военной секции. - Всех, кто водил "Героическую оборону" в Бюро, автоматически допустили к проведению этой экскурсии, в том числе и Смирнову. Что же касается докладной, то я, к сожалению, не успел ее достаточно изучить. Думаю, что требование показывать Медный всадник снизу вверх или сверху вниз - досадное недоразумение... Надеюсь, что все сгладится.
   Его было немного жаль. Он не мог не понимать того, что происходит, и не мог сказать ничего такого, что не понравилось бы грозному адмиралу Коханой.
   - Я должна заметить, - снова взяла слово Левина, - что некоторые экскурсоводы Бюро очень довольны рецензиями. Например - Бездомная. Или Берман.
   Я вклинилась:
   - Но их не рецензировала Васильева.
   - А недовольных нет? - спросил Алексей Николаевич.
   - Есть кое-кто. Например - слабая экскурсия у Ковальской. У Мешковой требует доработки. Есть и другие. Но я хочу вернуться к докладной Смирновой. Никакого уважения ни к рецензенту, ни к методической разработке, ни вообще к методической работе в ГЭА. У нас никогда такого не бывало. И, я надеюсь, никогда больше не будет. Экскурсовод не может писать докладную на рецензента! Вместо того, чтобы придти ко мне и все обсудить, сгладить углы, как правильно сказал Мирон Борисович, она написала тенденциозную докладную, чуть ли не фельетон для журнала "Крокодил".
   - Я же к вам приходила, - снова вклинилась я. - Я же просила назначить другого рецензента, поскольку о грубости Валентины Георгиевны ходят легенды.
   Снова вскочила со стула Валька и потребовала призвать меня к порядку. После этого дали и мне последнее слово.
   - Все только что слышали, в каком тоне позволяет себе разговаривать Валентина Георгиевна с коллегами. И это на методсовете. Вы слышали, что литературный русский язык она называет "высокопарными фразами". Наверное, во всем этом не последнюю роль играет именно то, что у Валентины Георгиевны нет высшего образования. Она не имеет права преподавать в старших классах школы. Это факт. Но факт и то, что в ГЭА ей предоставили право учить людей, высшее образование имеющих. Вот она и требует, чтобы все говорили "народ никогда не терпел монархической власти". Она насильно стаскивать других к своему посредственному уровню. Мне кажется, такой уровень рецензирования не украшает ГЭА как идеологическую организацию.
   Кроме того, Валентина Георгиевна хочет добиться, чтобы у всех все было одинаково. Как я поняла, это мнение разделяет и методист городской секции. Методист Бюро Минна Михайловна Заславская была категорически против того, чтобы экскурсоводы копировали друг друга или методиста. Она требовала, чтобы мы составляли свои тексты, а не переписывали чужие. А если у всех все должно быть одинаково, тогда зачем экскурсоводы? Зачем методисты, методсовет и само ГЭА? Если принять такую точку зрения, ГЭА следует распустить, записать на магнитофон идеальную экскурсию, может быть - экскурсию самой Васильевой, смонтировать в автобусах магнитофоны и поручить шоферам в нужное время нажимать нужные кнопки. Мне будет очень неприятно, если Наина Львовна, рецензируя меня...
   - Я не буду вас рецензировать, - сказала Левина и повторила громко, для всех: - Я не буду ее рецензировать! Пускай ее рецензирует, кто хочет!
   Алексей Николаевич подвел итог совещанию:
   - Я давно знаю Ларису Вадимовну, - сказал он. - Она - очень хороший экскурсовод. Может быть, у нее не совсем легкий характер. Но, Валентина Георгиевна, надо же понимать, кого вы рецензируете! Вы рецензируете равного вам специалиста. А мелких огрехов можно найти у любого зубра. О докладной. Лариса Вадимовна, конечно же, имела право написать докладную, как и любой другой сотрудник. О двух коллективах. Двух коллективов нет, однако есть отдельные личности, которые считают себя "смолянками". Квалификация бывших экскурсоводов Бюро в целом не ниже, чем у экскурсоводов ГЭА. Недавно я слушал на "Разливе" штатного экскурсовода ГЭА Бойцова и выяснил, что он не имеет представления о ленинских работах, о которых необходимо рассказывать на этой экскурсии. Надеюсь, что сегодняшний разговор будет полезен всем.
   Иван Петрович примирительно добавил:
   - Мы ценим Ларису Вадимовну, мы ценим Валентину Георгиевну.
   Я сказала:
   - Если Валентина Георгиевна по-прежнему будет рецензентом, я оставляю за собой право обратиться в идеологическую комиссию при горкоме.
   На этом высокое совещание закончилось, и его участники разошлись. Я подошла к столу Алексея Николаевича.
   - Если бы вы не помогли, они бы меня заклевали.
   - Да нет, вас уже не так легко заклевать...
   В коридорах ГЭА толкался народ, поскольку еще не были выложены наряды. Случайно я столкнулась с Иваном Петровичем.
   - А вы знаете, что Валентина Георгиевна плачет? - спросил меня этот добрый старичок, полковник госбезопасности.
   - Иван Петрович, а сколько человек плакало и плачет из-за нее!
   - Ну что, тебя можно поздравить с победой? - спросила Ира Лесная.
   - Кажется, можно. У тебя есть еще таблетка? Что-то я очень "разгулялась".
   В комнату экскурсоводов вошла заплаканная Валька. Увидела меня, передернулась и сразу же вышла. Мне не было ее жаль.
   Каким-то образом о случившемся уже все знали. Я ловила на себе любопытные взгляды. Подошла Ида Клебанова. Она как-то очень быстро акклиматизировалась в ГЭА и была там совсем своя.
   - Ну, девушка, берегись, - сказала она. - Так просто тебе это с рук не сойдет.
   - Ида, для меня загадка - почему именно Валька со своим учительским институтом стала правой рукой Наины. Почему она вообще в таком почете?
   - Так валькина мать работала у них прислугой. Они же с Наиной чуть ли не молочные сестры.
   - То-то мне показалось, что Наина недалеко ушла от Вальки. Такая же...
   - Точно, - подтвердила подошедшая Рита Сорокина, - такая же. Но не говори об этом вслух. Ида права - с рук тебе это не сойдет. Рецензировать не будут, найдут другие способы. Так что - берегись.
   Когда я только мечтала об этой работе, экскурсоводы казались мне какими-то небожителями. А мы, "технари", недостойными даже сравниваться с ними. Теперь я поняла: любой рядовой инженер, прежде, чем что-то сделать, должен понимать что, почему и зачем. Рядовому экскурсоводу это не обязательно. Достанет чужой текст, вызубрит и будет показывать Медный всадник или сверху вниз, или снизу вверх.
  
   * * *
  
   Прошло немного времени, и грустные прогнозы начали сбываться. Моим злым гением оказалась маленькая незаметная сотрудница бухгалтерии, почти старушка. Бухгалтер расчетного отдела со странной фамилией Лошадка.
   Началось все исподволь. Мне почему-то вовремя не начислили отпускных. Накануне отъезда я зашла в бухгалтерию и там Лошадка раздраженно объяснила мне, что никто не собирается получать за меня мои отпускные, поскольку они никому не нужны. Однако мне они были очень нужны, т. к. я отправлялась дикарем. Пришлось написать доверенность на Иру Лесную, которая и переслала мне деньги по почте. Тогда я и подумать не могла, что это только начало целой цепи печальных событий.
   Моя вторая встреча с бухгалтером Лошадкой тоже могла показаться случайной. Вскоре после отпуска мне домой позвонил вечером диспетчер: кто-то заболел, и на девять утра пристраивался наряд на "Город с Разливом". Изобретение Исаака Ароновича, самая выгодная изо всех городских экскурсий. Полный город, а на обратном пути заезд в Разлив. Только музей "Шалаш". Все устали, говорить много не нужно, а оплата - как за две трехчасовые "темы", одиннадцать рублей. В последнее время мне эта экскурсия доставалась редко, теперь ее водила в основном элита ГЭА.
   Несмотря на обещание диспетчера бросить наряд в кормушку, его там не оказалось. Анна Николаевна пояснила:
   - Мы его передали в расчетный отдел, они сами подложат его к вашим нарядам.
   Увы, в оплату он не попал. Мой, казалось бы, невинный вопрос о затерявшемся наряде вызвал у Лошадки бурное возмущение: никто не обязан следить за моими нарядами. Я получаю по триста рублей в месяц, а из-за какого-то одного наряда мешаю людям работать! И вообще, мой диплом не причина, чтобы страдать от мании величия!
   Ох уж этот комплекс бездипломности...
   - Записать бы вас на магнитофон и дать вам самой послушать, - сказала я и ушла
   Диспетчер Анна Николаевна разъяснила, что восстанавливать наряд никто не будет.
   - Ищите.
   Если бы не эпопея с рецензией, если бы не инцидент с отпускными, наплевала бы я на эти одиннадцать рублей. В конце концов, у меня действительно была приличная зарплата. Не триста рублей, как сказала завистливая Лошадка, но все же. Теперь я решила, что это звенья одной цепи, которую лучше разорвать, и написала заявление на имя директора с просьбой оплатить проделанную работу. Написала, как положено по закону, в двух экземплярах и попросила Серафиму Викентьевну расписаться на копии.
   - Но у нас так не делают! У нас еще ни разу не передавали заявления таким образом!
   - Серафима Викентьевна, все когда-то бывает в первый раз.
   Мое заявление последствий не имело. Может, перепуганная Серафима не передала его директору? Но при написании заявления я выпустила пар и успокоилась. Если бы я пошла до конца, то, наверное, раньше выяснилась бы история с тайными депозитами. Они заводились в бухгалтерии на многих экскурсоводов, и, по прошествии положенного времени, благополучно аннулировались.
   Третья встреча с Лошадкой оказалась драматической.
   В конце месяца на двери бухгалтерии появилась бумага со строгим распоряжением директора: сдать все наряды в оплату не позднее двадцать девятого. В силу своего несколько занудного характера я все подобные распоряжения исполняю неукоснительно. Но в конце месяца я целую неделю разъезжала по дальним поездкам. Поэтому при всей своей сознательности я принесла их только пятого числа.
   - А позже вы принести их не могли? - грубо спросила Лошадка.
   - Дело в том, что я сегодня первый день смогла придти в ГЭА, я целую неделю ездила в дальние поездки.
   - Вы городите чушь! - заявила моя собеседница, и продолжила, как принято в ГЭА, все более и более повышая голос. - Вас 1200 человек, а я одна! Вы вообще относитесь к бухгалтерии наплевательски! У вас мания величия от высшего образования!
   В этот момент в бухгалтерию влетела улыбающаяся Ида Клебанова.
   - Леночка, - обратилась она к Лошадке, - миленькая, ну, никак не могла придти до двадцать девятого. Ну, никак, честное пионерское. Ну, пожалуйста, возьми наряды!
   Лошадка милостиво улыбнулась:
   - Чтобы в последний раз, - произнесла она тоном человека, оказывающего благодеяние. - Так и быть.
   Когда Идка упорхнула, Лошадка снова обрушилась на меня:
   - Видели! У человека тоже высшее образование, а вот она попросила! И миленькой назвала!..
   Я спросила:
   - Так вы берете наряды или нет?
   - Нет, без приказа директора не возьму! Идите к директору!
   Мне пришлось пересечь коридор и пойти в кабинет директора. Лошадка двинулась следом.
   - Марианна Рудольфовна, - сказала я, - я неделю была в дальних поездках и не сумела принести наряды своевременно. Теперь наряды без вашего распоряжения не принимают в оплату.
   Коханая, нежно улыбаясь, обратилась к Лошадке :
   - Леночка, дорогая, я тебя очень прошу: пожалуйста, сделай мне личное одолжение, прими у Смирновой наряды. - Затем нравоучительно и уже безо всякой улыбки сказала мне: - Вы могли бы и сами попросить, и все обошлось бы без моего вмешательства. Будьте сами человеком, и к вам станут относиться по-человечески.
   - Тем не менее, - сказала я, - мне бы хотелось, чтобы в будущем в бухгалтерии со мной разговаривали вежливо.
   Что тут началось! Они кричали на меня одновременно и обе, казалось, не совсем понимали, что именно. Коханая кричала:
   - Вас никто не приглашал в ГЭА! Нечего наводить здесь свои порядки!
   Лошадка кричала:
   - Вы смотрите на меня, как на козявку!
   Коханая ей вторила:
   - Не смейте смотреть на нее, как на козявку!
   Наверное, они накричали бы еще немало интересного, но я вышла из кабинета. Когда я проходила через комнату секретаря, из-за своего стола на меня во все глаза смотрела Серафима Викеньтьевна. Мелькнула мысль: вот так когда-то из толпы смотрели на преступников, поднимающихся на эшафот.
   В комнате экскурсоводов оказались несколько человек, наших и гэашевских. Люба Мешкова сказала:
   - Я была у секретаря и все слышала. Вот такими хлестающими фразами она иногда и разговаривает.
   - Я не понимаю, как она может. Она же и сама была экскурсоводом...
   - Известно, самая злая барыня та, что прежде сама была горничной. - сказала Минна Михайловна.
   - Матушка барыня? Хочу - подарю сарафан, хочу - выпорю на конюшне? - уточнила я и обратилась к Ие Боровиковой. - Вот ты - потомственная активная коммунистка, давно работаешь в ГЭА. Тебя не смущает, что здесь на экскурсоводов орут, как на дворовых девок?
   Ия, действительно, в масштабах ГЭА очень активная коммунистка. Она регулярно исполняет какие-то поручения, регулярно "поднимает вопросы" на партсобраниях.
   - На меня, - ответила она, - здесь никто и никогда не орал.
   Увы, и эта история с Лошадкой оказалась не последней. В ячейке для нарядов лежала записка, написанная каллиграфическим почерком, с двумя орфографическими ошибками и без подписи. Бухгалтерия уведомляла, что я вместо наряда сдала в оплату его копию, и, если я хочу получить деньги, то ее, эту копию, нужно "завЕзировать" у директора. Такое случалось часто: групповод, подписывая две бумажки, в суете мог их перепутать, взять себе наряд экскурсовода, а ему передать копию. А экскурсовод мог не заметить. Копия благополучно засчитывалась как наряд, иногда и безо всякого визирования. Обычная история.
   Бухгалтер Лошадка на этот раз была любезна:
   - Я вам советую пойти немедленно, пока Марианна Рудольфовна на месте.
   У нее был очень довольный вид. Меня это не насторожило. Я взяла злополучную копию, подавила свое нежелание идти в опасный кабинет, и вновь пересекла коридор.
   - Марианна Рудольфовна, бухгалтерия просит вас завизировать копию наряда, который я по ошибке сдала вместо самого наряда.
   - Как же я могу завизировать неизвестно какую бумажку? Я не знаю, откуда у вас появилась эта бумажка.
   И я понимала, и она понимала: покуражится немного и подпишет. Всем и всегда без слова подписывает. Рядовое событие. Я проигнорирую ее издевательские слова сегодня, забуду про выволочку двухнедельной давности, расскажу, как опаздывал туристский поезд, как торопился групповод... Скажу, что это никогда не повторится... "Бог с ними, с шестью рублями - подумала я. - Сама виновата, не будь растяпой".
   Я молча разорвала бумажку на четыре части и вышла из кабинета.
   Она меня не остановила. Она переваривала случившееся минут пять. Уже на набережной меня нагнал вежливый и интеллигентный Юра Шапиро:
   - Лариса, - сказал он как-то неуверенно, - Марианна Рудольфовна просит вас вернуться.
   И зачем только я вернулась?
   Он вернулся вместе со мной, т.к. у него тоже оказалась копия наряда, и все последующее произошло на его глазах.
   - Вы разорвали очень нужный документ, - объявило начальство ледяным голосом.
   - Но вы только что сказали, что это ненужная бумажка.
   - Вы разорвали важный денежный документ! - она уже опять кричала.
   - Я разорвала свои шесть рублей. И, пожалуйста, не кричите.
   - Какое право вы имеете рвать документы? Какое право вы имеете вмешиваться в работу ГЭА? Кто вы вообще такая! Скажите спасибо, что вас еще не выгнали! - и на меня посыпались ее знаменитые "хлестающие фразы".
   Я пошла к выходу. В дверях меня застал ее крик:
   -Вы не умеете себя вести!
   Я обернулась.
   - Это вы не умеете себя вести. Я разговариваю спокойно, а вы кричите.
   - Я вас накажу!
   - Если будете иметь право.
   - Я буду иметь право!!! - этот вопль я слышала, уже проходя через комнату секретаря.
   Выйдя в коридор, я почти столкнулась с проходившей мимо Зиной Шуруповой. Та посмотрела на меня испуганно, поспешно отвернулась и ускорила шаг.
   Я шла по набережной, и меня трясло от пережитого унижения. Я думала: за все годы работы у меня не было ни одного нарушения дисциплины. До Вальки были только положительные, и даже более чем положительные, рецензии. Приходили и благодарности по почте. Но, оказывается, честно работать мало. Ночью я не спала. Лежала с открытыми глазами и в мозгу бились, кружились, переплетались слова, фразы, абзацы. Они кружились, сталкивались и складывались в четкий текст.
   Когда назавтра, закончив экскурсию по "Шалашу" и дав туристам, как предписывает методичка, полчаса свободного времени, я сидела в своем автобусе, в него зашли милая гэашевка Соня Слесарева и Юра Шапиро. Соня с улыбкой сказала:
   - А я вчера из-за тебя получила выговор!
   - Из-за меня? От кого же?
   - От собственной дочери. Она поехала на экскурсию с классом, а ты на них работала. Она же знает весь город наизусть, ездила со мной раз сто. И вдруг ты рассказываешь у Медного всадника про литейщика Хайлова. А она о нем никогда не слышала. Представляешь, как она возмущалась! "Мама, - говорит, - он такой герой, а ты никогда об этом не говорила! Он же обжог себе руки, но спас памятник!"
   - Я на детские группы всегда о нем рассказываю. Они отлично это слушают и, по-моему, лучше запоминают все остальное.
   Она немного замялась, а потом все-таки сказала.
   - Юра присутствовал, когда ты общалась с Коханой. Поверь мне, не нужно дразнить гусей. У нее такая манера, ее не переделаешь. Она на всех орет. Ты бы слышала, как она однажды на меня орала!
   - И ты считаешь в порядке вещей, что она орет?
   - Конечно. Т.е., конечно, не считаю, но что же делать?
   - Я, например, собираюсь жаловаться.
   - Куда же?
   - В партбюро для начала.
   - Партбюро - это Найденов. Он тоже наорет, и тем дело кончится.
   - Ну, посмотрим.
   - Лариса, ты, конечно, хорошо работаешь. Но ты наивна!
   Еще бы не наивна, сама понимаю.
   Юра Шапиро, маскируя совет шутливой улыбкой, сказал:
   - В конфликте директора с сотрудником всегда прав директор.
   Они направились к своим машинам и вскоре уехали. Постепенно подтянулись и мои туристы.
   - Товарищи, - сказала я. - Сейчас мы едем в мемориальный музей-квартиру. Пока мне рассказывать нечего, т.ч., если есть вопросы - пожалуйста.
   Вопросов не оказалось. Автобус мягко катил по гладкому шоссе. Туристы, уставшие от свалившейся на их головы революционной теории, молчали. Я сидела на мягкой, удобной "вертушке" и думала. Думала, что сложилась ситуация, давно разработанная русской литературой: маленький человек пытается сохранить свое человеческое достоинство. И еще думала, что я меняюсь. Несколько лет назад я просто поплакала бы, когда никто не видит. А сейчас поднимаю очередной скандал. Приеду домой, отдохну - и сяду писать жалобу.
   У огромного доходного дома на набережной реки Карповки, где когда-то снимал квартиру на первом этаже меньшевик Суханов, и где происходило историческое заседание ЦК 10 октября, наших машин не было. Может быть, я приехала позже основного потока, может, коллеги поехали в два других музея, где тоже разрешалось завершать тему о последнем подполье Ленина. В свободной обстановке пустого музея я подробно рассказала о предательстве Каменева и Зиновьева, и обо всем прочем, что полагалось здесь рассказывать. Потом спокойно довезла туристов до ДЛТ, выслушала обычные благодарности, поулыбалась на прощанье и поехала домой. Но отдыхать не стала. Сложившийся бессонной ночью текст просился наружу.
   Мое заявление "В Партбюро Городского Экскурсионного Агентства от экскурсовода Смирновой" начиналось так:
   "Я прошу Партбюро вмешаться и оградить меня от странного и оскорбительного для меня отношения ко мне директора ГЭА т. Коханой, которое, к сожалению, принимает хроническую форму".
   Я подробно описала случаи с неоплаченной экскурсией, с не сданными вовремя нарядами и с разорванной копией наряда. Я даже вставила Любино определение - "хлестающие фразы".
   Я написала и о том, что, по моему мнению, "семейные" методы руководства в ГЭА устарели. Возможно, когда в штате было 50-100 человек, они были уместны. Когда 1200 - нет. В Бюро Дальних Странствий, например, зарплату рассчитывала ЭВМ, и там странный характер бухгалтера расчетного отдела проявиться не смог бы.
   Я писала: "Я не признаю за директором ГЭА т. Коханой права разговаривать со мной грубо и кричать на меня. Я прошу Партбюро повлиять на нее с тем, чтобы она не уделяла мне внимания больше, чем другим сотрудникам, и держалась со мной в тех рамках, какие предписывает этика работы советского просветительского учреждения.
   Я не признаю странных претензий бухгалтера Лошадки и прошу разъяснить ей, что никто не обязан называть ее "миленькой" и заискивать перед ней для того, чтобы она выполняла свои служебные обязанности".
   Рита Сорокина, которую я попросила перепечатать заявление на ее машинке, спросила:
   - Ты твердо решила? Имей в виду, ты начинаешь войну. Они тебя затравят. За тобой никто не стоит, потому она так с тобой и держится. Сама она на хорошем счету у начальства, ей все поверят. Что ты тогда будешь делать?
   - Не знаю. Но решила твердо.
   - Ну, воевать, так воевать! - и Рита застучала по клавишам.
   Вечером неожиданно позвонила по телефону бывшая однокурсница Нина Казакова и пригласила в гости. Мы с ней никогда не были близкими подругами, никогда не приглашали друг друга на дни рожденья. Она всегда относилась ко мне несколько свысока. В институте на правах круглой отличницы. Потом на правах кандидата наук. Но вот зачем-то пригласила, а я не сумела отказаться.
   - Будет еще Булкина. Но большого угощения не ожидай.
   После такого приглашения я, возвращаясь после второй экскурсии по Московскому проспекту, вышла из автобуса у парка Победы, плотно поела в чебуречной и только потом отправилась в гости.
   Нинину подругу Раю Булкину я недавно случайно встретила у памятника Николаю Первому. Она пешком пересекала Исаакиевскую площадь, когда там стоял мой автобус, и я вела город. Я окликнула ее и пригласила проехать со мной. оставшуюся часть экскурсии. Прощаясь, она наговорила мне массу комплиментов. Может, благодаря этой встрече я и оказалась приглашенной в гости к Нине. Так или иначе, но относительно скромности угощения поскромничала сама Нина. Она наварила картошки, приготовила все, к ней полагающееся, и еще водку. Ограничься угощение кофе и пирожными, не произошел бы этот дурацкий пьяный разговор. А он произошел. Слово за слово. Ну да, я пытаюсь накопить деньги, чтобы обменять комнату на квартиру. Да, зарплата хорошая. Но задержусь ли на месте, не знаю. Не нахожу общего языка с директрисой. Рая Булкина высказалась прямо и честно:
   - Нужно приспосабливаться. Хочешь жить - приспосабливайся.
   Нина сказала примерно то же, но вложила в свои нетрезвые слова былую ко мне антипатию:
   - Ты же вот не стала директором! А раз ты не можешь быть директором, так уж подчиняйся, потерпи, если тебе что-нибудь скажут!
   Я удивилась:
   - Ты серьезно считаешь, что тот, кто поднялся на одну-две ступеньки по служебной лестнице, имеет право на грубость?
   - Считаю.
   - С тобой работают техники. Ты что, орешь на них?
   - Случается, скажу что-нибудь резко.
   - А они отвечают тебе резко?
   - Они иногда огрызаются, и это отвратительно. Они должны проявлять достоинство и слушать молча.
   - Когда ты кричишь - нормально, когда они - отвратительно?
   - Они в моем подчинении, мне простительно.
   - Но если всех, кто работает в науке, выстроить по ранжиру, ты окажешься гораздо ближе к техникам, чем к академику Келдышу. Сколько же народу имеет право на тебя кричать!
   - На меня кричит мой начальник, на моего начальника - его начальник.
   - Ты коммунистка со стажем. Ты считаешь это правильным?
   - Считаю. Я лучше работаю, когда на меня кричат.
   Получалось, что я совсем плохо знала свою однокурсницу.
   - Послушай, а если всем начальникам выдать по плетке, так работа пойдет еще лучше?
   - Плетка - это грубо. Но заставлять работать нужно.
   - Так как же? Концлагерь? Как при товарище Сталине?
   Коммунистка с десятилетним стажем промолчала. Да, жаль, что она угощала нас водкой, а не кофе с пирожными.
   Поучительный разговор с однокурсницами меня не урезонил. Пожалуй, даже наоборот - подстегну.
   Я не пошла со своей докладной к Алексею Николаевичу. Говорили, что у него недавно было плохо с сердцем, а ему и так пришлось из-за меня понервничать. Я направилась в комнату, где сидели Найденов и еще трое методистов.
   - Вот, Виктор Олегович, возьмите. Это официальный документ.
   Пока он читал, на его лице мне виделись самые разные чувства. Как бывший капитан первого ранга, он, как и кандидат наук Нина Казакова, был убежден, что орать на подчиненных не только можно, но и необходимо. Но, как секретарь партбюро, он знал: сейчас говорят и пишут о здоровом климате в коллективах... Где-то, по-человечески он сочувствовал мне, но боялся предстоящих действий, боялся разговора с вышестоящим начальником. Ведь это снова был невиданный в ГЭА случай. Прецедент. Он прочел, немного помолчал и спросил:
   - Вы настаиваете, чтобы партбюро разбирало все это в вашем и ее присутствии
   - Не настаиваю. Мне нужно, чтобы она оставила меня в покое.
   Мне показалось, что про себя он облегченно вздохнул. Я отлично понимала, что требовать мне следовало "удовлетворения". Требовать, чтобы она извинилась. Но на это меня не хватило. Я не боец от природы.
   - Ну что же, обговорим все по пунктам, а там посмотрим.
   Выходя из комнаты, я думала: а если этот мой шаг не поможет, то что же делать? В самом деле идти в горком? Или купить на десять рублей элениума? Нет уж, лучше в горком.
   В коридоре встретился Алексей Николаевич.
   - Ну, Лариса Вадимовна, вы снова отличились!
   - Господи, что же на этот раз?
   А на этот раз оказалось вот что. В тот день, когда ГЭА возило в Разлив поезд из Москвы, в музеях-квартирах устроили очередную облаву. Поскольку музеям спускался сверху план посещаемости, в каждом из них существовал журнал. И в него экскурсовод записывал свою группу. Но он мог записать и две, и три группы, т.ч. "уклонистов" по журналу было не поймать. И вот - облава. Проверяющие поймали шесть человек, приехавших преждевременно, пятерых, в том числе и меня, не приехавших вообще, и благополучно покинули музеи. После чего, строго по графику, на Карповку прибыла я. Алексей Николаевич был явно доволен случившимся.
   Уж не знаю, как секретарь партбюро решился на разговор с грозным начальством и что он ему, начальству, говорил. И что говорило ему начальство. Но родился документ, составленный в обтекаемых выражениях, с которым я и была ознакомлена: "... проведены беседы с т.т. Смирновой, Коханой и Лошадкой...". Лошадке влепили выговор, приказ о котором вывесили в коридоре на доске приказов: начальство сделало "миленькую Леночку" козлом отпущения. Впрочем, устные жалобы на эту миленькую Леночку были и до меня.
   Меня начальство действительно оставило в покое. Почти. Однажды вечером зазвонил телефон, и я услышала подчеркнуто вежливый, почти слащавый голос директора:
   - Лариса Вадимовна, у меня к вам просьба. У вас завтра выходной, но, может быть, вы проведете шефскую экскурсию?
   - Одну минуту, сейчас возьму карандаш.
   - Вы меня поняли? Экскурсия шефская.
   Шефская - значит неоплаченная. В Бюро мы водили их чаще, но и в ГЭА изредка они случались. Некоторые старались от них отказаться. Я никогда не отказывалась: эти экскурсии чаще всего идут на детские дома или больницы.
   - Да, поняла. Одну минуту, сейчас запишу адрес.
   - Наряд в диспетчерской у Анны Николаевны. Там и адрес.
   Утром Анна Николаевна подчеркнуто удивилась:
   - Первый раз слышу, никакой шефской экскурсии сегодня нет.
   Она смотрела с выжидательной улыбкой. Может, планировалось, что я устрою скандал из-за испорченного выходного прямо в диспетчерской? Или, того лучше, пойду объясняться с директором?
   Такая вот мелкая бабья дрязга...
   Больше Коханая меня не трогала. При случайных встречах в коридоре она смотрела на меня пристально, как удав на кролика. Я отводила глаза, будто ее не вижу. Некоторые из тех, с кем у меня сложились добрые отношения, теперь на людях предпочитали меня не замечать. Как будто отношение ко мне директора заразно и может перекинуться на них. Таково было положение дел, когда началась знаменитая тарификация.
  
   * * *
  
   О предстоящей тарификации Коханая объявила на общем собрании. Она любила выступать. Как бывшему экскурсоводу ей не хватало возможности поговорить. Поэтому, заговорив, она не могла остановиться и час и два. И в этот раз, наговорив много всякого и разного, только в конце речи она сообщила об ожидаемой реформе. Вместо двух категорий оплаты труда будут три: третья, для начинающих и для тех, у кого нет высшего образования; вторая, для большинства, и, наконец, первая - для лучших из лучших.
   - Первая категория будет присвоена очень немногим. Человек десять - пятнадцать. В крайнем случае - двадцать.
   Коллектив забурлил.
   К этому времени все мы уже достаточно хорошо притерлись друг к другу. О том, что мы "девки с острова", как-то забылось. Однако теперь люди начали присматриваться к коллегам, сравнивать их с собою и выискивать у них недостатки. Гэашская элита зачастила в кабинет директора, напоминая о своей дружбе и своих заслугах. Она отвечала: увы, она ничего сделать не может. Ей очень хотелось бы, но, увы, - это от нее не зависит.
   Высшая категория давала значительный выигрыш в деньгах. Но это не было для меня главным. После всего, что мне уже пришлось пережить в ГЭА, возможное лишение высшей категории воспринималось мной, как очередное унижение. Как очередная "хлестающая фраза". И, чтобы этого не случилось, нужно было начинать новую баталию.
   Я начала с методиста нашей секции. Робкий Мирон Борисович к тому времени вышел на пенсию, и его место заняла сравнительно молодая, красивая и энергичная дама, то ли уже защитившая диссертацию, то ли собирающаяся сделать это в ближайшее время. Как говорили, ее довольно долго не утверждали в горкоме из-за пятого пункта в анкете, но Коханая настояла. Жанна Семеновна отнеслась ко мне с видимой симпатией, пока не вникла во все тонкости взаимоотношений в нашем идеологическом муравейнике. Тогда симпатию сменила холодная официальность.
   - Жанна Семеновна, - сказала я ей, - я сообщаю вам официально: я претендую на высшую категорию.
   - Лариса Вадимовна, вы же понимаете - это вряд ли возможно.
   - Жанна Семеновна, я просто не позволю, чтобы у меня не было высшей категории. Я сделаю все возможное, чтобы она у меня была. Имейте в виду, я не боюсь прослушивания на любом уровне.
   Не знаю, стали бы меня, беспартийную, слушать "на любом уровне"...
   Дома я составила список того, что я сделала, работая экскурсоводом, бесплатно. "Принимала участие в разработке таких-то экскурсий... таких-то текстов... Составила такие-то методические разработки... Выпустила на маршруты таких-то экскурсоводов...". Список получился большим. Последним в списке стояли составленные уже в ГЭА два контрольных текста: о Кирове в городе и области и об энергетике. Идеи обеих экскурсий принадлежали Исааку Ароновичу. Из него вообще фонтаном били идеи. А делала их я. Сидела в библиотеке, ездила в командировки, составляла методички. В ГЭА потребовали еще и контрольные тексты... Сколько же времени и сил было потрачено на всю эту неоплачиваемую работу!
   - Жанна Семеновна, пожалуйста, посмотрите. Думаю, что в методотделе обо мне знают не все.
   Через несколько дней в кормушке появилась записка от Алексея Николаевича: зайдите. Он достал из ящика стола пачку дорогих сигарет.
   - Алексей Николаевич, вы же не курите!
   - Это пачка для представительства. Закуривайте.
   На его столе лежал список, который я отдала Жанне.
   - Ларса Вадимовна, я вас и так хорошо знаю. Но, может быть, маслом кашу не испортишь... Готовьтесь к формальному прослушиванию перед тарификацией.
   Я ни от кого не скрывала своих энергичных переговоров. Некоторые удивлялись, даже осуждали. Примеру моему никто не следовал. Во всяком случае, открыто. Некоторые очень опытные экскурсоводы были справедливо уверены, что их работа сама по себе заслуживает самой высшей оценки. И были уверены, что и в методотделе об этом тоже знают.
   - Ия, поговори со своим методистом, - советовала я Боровиковой. - Раз список будет таким коротким, в него скорее включат не тебя, а кого-то из друзей Коханой. Потом будет поздно. Если ты уверена в качестве своей экскурсии и не боишься предвзятого прослушивания - поговори.
   - Нет, - отвечала она, не совсем искренно, - как решат, так пускай и будет.
   Она надеялась на свою любовь к работе, на свою доскональность, на свой прекрасный литературный язык и, наконец, на особое положение партийной активистки.
   - Смотри, Ия, потом будет поздно махать кулаками.
   После драки махать кулакам и ей, и многим другим, было уже и в самом деле поздно. Страшно представить, сколько валокордина и элениума проглотил огромный коллектив, сколько валидола высосал...
   Господи, с какой неприязнью смотрели на меня коллеги, когда я входила в автобус с иностранными студентами! И каким безобразием была моя экскурсия "Ленинские места Ленинграда"! Слушатели почти не понимали языка и собирались, слушая экскурсию, в нем потренироваться. А я, вместо того, чтобы просто и наглядно показать им немногие памятники и мемориальные доски, сыпала правильными формулировками и расставляла правильные акценты...
   В толпе возле доски приказов, где только что вывесили результаты тарификации, тоже далеко не все смотрели на меня с симпатией. Даже те, с кем я вроде бы и дружила. Даже те, кто объективно никак не мог претендовать на эту злосчастную высшую категорию.
   Возле моей фамилии лист бумаги был склеен. Видимо, нелегко прошло включение меня в элитный список.
   Вскоре, встретив в коридоре Коханую, я, как благородный победитель, ей кивнула. Она не ответила. А в очередном длинном монологе на общем собрании она, в частности, сказала:
   - Конечно, многим обидно. Много прекрасных экскурсоводов не получили высшей категории. Но что делать! - помолчала секунду и неожиданно добавила: - нужно было составлять контрольные тексты.
   Она говорила это своим обиженным подругам и выразительно смотрела в мою сторону.
  
   12.08.12г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   *
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   28
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"