В первый раз за время моей недолгой работы в Бюро ехать в Ригу не хотелось - слишком свежа еще была в памяти прошлая поездка с кафедрой марксизма-ленинизма прославленного ВУЗА. Я пила элениум, ходила, натыкаясь на мебель, и даже пару раз упала. Ну, почти упала. И даже подумывала в запале, не уйти ли из Бюро. Эта поездка - готовый рассказ, который я не напишу по той причине, что нет сил. Все силы уходят на работу и на подготовку новых экскурсий.
Когда мы в тот злополучный день подъехали к историческому зданию, ожидавшая нас группа автобус не штурмовала. Молодежь сразу двигалась в конец салона, люди постарше степенно рассаживались, соблюдая известную им субординацию. Две солидные дамы сразу же величественно уселись на два первых служебные места.
- Лариса Вадимовна, что же вы молчите? - спросил мой любимый водитель Степан Михайлович.
- Да Бог с ними, пусть едут, - легкомысленно ответила я, не зная, чем мне грозит эта моя необдуманная любезность. И я устроилась на откидном переднем сидении..
Если бы я только знала! Дамы тут же затеяли непринужденный разговор громкими, привыкшими перекрикивать аудиторию голосами. Когда говорить начинала я, они прибавляли децибелы и продолжали отлично слышать одна другую. Конечно, динамиков в салоне они перекричать не могли, но меня их голоса над ухом сбивали. Подождав некоторое время в надежде, что они договорят что-то совсем уж неотложное и замолкнут, я обернулась и посмотрела укоризненно. Святая наивность, они этой моей робкой попытки даже и не заметили. Где-то под Лугой я встала с откидного сидения и обернулась к ним:
- Простите, вы мне мешаете работать. - И по той же наивности добавила: - Вы же педагоги, вы должны это понимать.
Тут дамы меня заметили, и одна из них, более другой упитанная и величественная, разъяснила мне, что на самом деле это я мешаю им отдыхать.
- Нам приходится слушать ваши малоинтересные комментарии.
Как я узнала позже, эта дама была членом райкома партии. Группа, видимо, ценившая свою близость с высокой особой, не осталась равнодушной к происходящему и сплотилась вокруг партии. Мое положение стало незавидным. Солидные люди не вмешивались, но аспиранты и подающие надежды студенты! Ах, как могут вести себя трезвые и как бы интеллигентные молодые люди! Хотя, может быть, они были и не такими уж трезвыми? И интеллигентными?
- Понимали бы, что говорите! - долетал из недр салона задорный юношеский голос в ответ на мою очередную путевую справку.
На обеде в Пскове, достав свою чековую книжку, я подумала: не стоит давать скандалистам лишний повод для придирок, разбирайся потом, кто и что съел - и выписала чек не на полную группу в тридцать человек, а на двадцать восемь присутствовавших в поездке. В Бюро нас настойчиво призывают наводить такую экономию, но мы, ради хороших отношений с официантами, обычно этого не делаем. После обеда два аспиранта, уроженцы Крайнего севера, прежде чем сесть в автобус, остановились возле меня с пакетиками сухих пайков в руках.
- Шоферы мало зарабатывают, да? Питаются за наш счет, да?
- Я расплатилась так, как требует инструкция.
- Докажите!
Я доказывать не стала.
Солидные туристы включились в противостояние при распределении мест на ночлег. Дама, которую я до этого не замечала в тени двух особ на служебном месте, теперь, стоя напротив меня, громко выговаривала:
- Вы не имеете права! Мой муж - профессор Корнеев!
Так она претендовала на единственную двухместную комнату, которую гостиница предоставляла ним в соответствии с договором. Предоставляла специально для шоферов. Удивительно, дама была невысокого роста, но, смотря на меня снизу вверх, все-таки умела быть высокомерной.
- Варвара Евгеньевна, - подключилась к скандалу дама-член райкома, - конечно, Кирилл Антонович профессор, и эта комната, конечно, должна быть предоставлена вам. Но мы тоже не можем ночевать в многоместном номере. - И, уже мне, заявила: - Вы должны понимать, кого сопровождаете, и добиться для нас приличного ночлега!
Официально никакого права требовать что-то у администратора я не могла. А уговаривать и умолять, что иногда давало положительные результаты, не стала. Личные претензии аристократов администратор также во внимание не принял, и все они, как и полагается советским туристам, ночевали в комнатах "мужских" и "женских".
А на обратном пути! Я сидела на служебном месте, когда упитанные дамы величественно ступили в салон.
- Вы же знаете, что здесь сидим мы!
- Это служебное место. Вчера я уступила его вам, а сегодня поеду на нем сама.
- Надо еще разобраться, чье это место и куда подевались два пайка за отсутствующих!
Я не выясняла и потому не знаю, кто же уступил дамам свое место. Уж ясно, что не профессорская чета Корнеевых. Ночью группа не спала. Группа воевала с экскурсоводом. Молодые аспиранты, чье воображение подогревало недополученное группой питание, подходили и говорили колкости. Руководство кафедры вполне могло убедиться в их лояльности. Если, конечно, еще не было решено, кто из них достоин остаться при кафедре, а кому придется сеять разумное, доброе и вечное на Крайнем севере.
- Вы про Юденича совсем плохо рассказали. И мало и плохо. Сама ничего не знаете!
- Читайте книги, молодой человек.
- Да наплюй ты на них, - сказал Степан Михайлович, сидевший рядом со мной. - Давай-ка закурим им назло.
И мы закурили. Что тут началось!..
Жалоба, освященная именем райкома, пришла на второй день. Поскольку кафедра считала, что экскурсия была слабой, и кто-то из аспирантов даже не почерпнул из нее чего-то, что надеялся почерпнуть для диссертации, мне назначили рецензию. Явился милый старичок, написавший несколько популярных книг по городу. Я честно сказала:
- Имейте в виду, некоторых устроит отрицательная рецензия. У меня был конфликт с кафедрой марксизма-лининизма и готовится выговор.
Плохую рецензию можно при желании написать на чью угодно работу. Думаю, при очень большом желании и на монографию академика Келдыша. Конечно, мне и самой казалось: кое-что в экскурсии можно улучшить. Выбрать бы только время. Но старичок оказался не злодеем: написал положительную рецензию и даже предложил под его руководством поработать над очередной книгой о городе. А потом грустно улыбнулся и сказал: "Ну, ну", когда я, в приступе откровенности, наивно сообщила, что вообще-то собираюсь заняться не краеведческой литературой, а художественной.
Потом было разбирательство. В помещении кафедры поприсутствовать на аутодафе собралась почти вся негодующая группа.
- Прошла неделя, а Лариса Вадимовна еще не наказана! - ударил по камертону дирижер, заведующий кафедрой профессор Корнеев.
- Я считаю, что в Бюро к этому вопиющему случаю подошли несерьезно, - присовокупила к сему дама-член райкома.
После того, как оркестранты кафедры исполнили свои сольные партии, настала очередь Алексея Николаевича. Несколько смущенный столь высоким статусом оппонентов, он все же разочаровал собравшихся, предъявив копии чеков, которыми я расплачивалась в ресторанах, и рецензию. Он, стесняясь неприятной своей миссии, также разъяснил, что гостиничный номер шоферов - это номер шоферов, и что инструкция запрещает экскурсоводу ехать на откидном сидении, что я сделала, уступив им служебное место.
Наконец слово предоставили мне, и я, все боле5е и более воодушевляясь, изложила все подробности происшедшего в поездке.
- Вы говорите о каких-то разбойниках! Такого не было и быть не могло! - в несколько голосов кричали мои инквизиторы.
Увы, люди часто не догадываются, как выглядят со стороны...
Аспирант с Крайнего севера возмущенно выкрикнул:
- Они обои закурили!
- Обои закурили, линолеум воздержался, - превысила я в азарте уровень необходимой самообороны. - Вы научили своих аспирантов хамству, но не научили русскому языку.
На обратном пути в Бюро Алексей Николаевич говорил мне: если бы я перетерпела, промолчала, не обвиняла их ни в чем, мне бы ничего не было, потому что по существу наказывать меня было не за что. Но я думаю, что все равно "было бы" - ведь дама-член райкома, проведшая ночь в глубине душного салона, жаждала мести. А вот их наказать было действительно невозможно. Мне дали выговор. Директор, хоть и пошел на поводу у чиновной дамы, при первой возможности, выписал мне баснословно большую премию. Казалось бы, "наплевать и забыть", а я все-таки нервничала. Так что неудивительно: хоть и прошли уже две недели, ехать в Ригу не хотелось. Впрочем, когда я проходила мимо ожидающих у входа во Дворец культуры, где размещалось наше Бюро Странствий, двух "Икарусов", это нежелание куда-то испарилось.
Моим оказался светло-голубой "Икарус" - наверное, единственный голубой среди красных в автобусном парке, а может и во всем городе. Голубой, да еще с синей полоской по борту. Я познакомилась с шоферами и мы поехали за группой. Рядом со мной на служебном месте сидел улыбчивый Алексей Михайлович, а за рулем Геннадий Федорович. Геннадию Федоровичу на вид было лет тридцать пять, и он был удивительно некрасив. Все, что в человеческом лице может быть неправильным и некрасивым, у него было неправильно и некрасиво. И в то же время широкие плечи, прекрасная, видимо - модельная, стрижка, с иголочки черная кожаная куртка. Он напомнил мне Ива Монтана из фильма "Плата за страх". Впрочем, я особенно не присматривалась. Часам к восьми мы загрузили группу и выехали из города.
В ближайшие дни наш маршрут на Ригу должен был измениться и пойти через Тарту. У Минны Михайловны была уже давно готова новая методичка, а у нас составлены тексты. Но этот раз мы ехали еще через Псков. Когда мы, оставив позади Московские ворота и Дом советов, поравнялись с оставшимися со времен войны дотами и Путевым дворцом императрицы Елизаветы Петровны, я начала обязательный длинный рассказ о битве за Ленинград. Я тогда еще проговаривала все большие темы целиком, чтобы подготовленное крепче засело в голове
В Луге водители поменялись местами - Алексей Михайлович занял место за рулем, а Геннадий Федорович плюхнулся рядом со мной и обдал меня сильнейшим перегаром. Я пересела на переднее откидное сидение.
- Вам неприятно сидеть со мной? - спросил Ив Монтан.
- Нет, просто мне нравится сидеть на этом месте.
После ужасной обязательной темы о достижениях советского сельского хозяйства пошли дорожные справки. Но у Маяковоначиналась еще одна большая тема - о партизанах. Я покинула свое любимое место и встала, держась за поручень. лицом к группе
- Товарищи, мы проезжаем по местам партизанских боев.
Ив Монтан, который мирно спал, прижавшись к стенке автобуса, сел прямо и раскрыл книгу.
От нас требуют и нас призывают - наш материал должен звучать эмоционально. Конечно, о несуществующих достижениях сельского хозяйства говорить эмоционально трудно. Но когда речь идет о войне, о тех, кто воевал, кто погиб - на этих рассказах я все еще начинаю серьезно волноваться. Голос мой, естественно, не дрожит, но что-то наверное, чувствуется. Я закончила тему:
- Партизаны вышли из окружения, но их командир погиб. Александру Викторовичу Герману не было еще и тридцати лет.
Вот тут Ив Монтан оторвался от книги и посмотрел на меня. Он меня заметил. Почему-то я заметила и поняла это.
После обеда в Пскове он снова сел за руль. На каком-то участке дорога стала ужасной, почти непроезжей. Казалось, машина медленно плывет по густой глубокой грязи. Вдруг на каком-то невидимом из-за грязи препятствии ее сильно подбросило и ударило о землю. На секунду мне стало жутко. Мы не перевернулись и не сползли в кювет, но некоторые туристы, точнее - туристки, повскакали со своих мест. Они пытались по узкому проходу между креслами пробиться к началу салона, и кричали страшными истерическими голосами: "Осторожно!", "Смотрите за дорогой!" и что-то еще, столь же полезное. Я включила микрофон:
- Товарищи, пожалуйста, садитесь. Все в порядке. У нас очень опытные водители и они отлично знают, как вести машину. Не будем им мешать.
Я подумала: испуганные женщины в салоне, и он, со своими широкими плечами и пижонской кожаной курткой - что-то в этом есть.
Через пару километров дорога снова сделалась приемлемой.
Последнюю четверть пути он опять отдыхал, но я уже не пересаживалась на откидное сидение. Разговаривать было интересно, разговор затягивал. Разговор с человеком, кругозор которого был во всяком случае не ниже моего. Скорее - выше. Я сказала:
- Вы говорили, что последнее время ездили исключительно в Талин. Если бы не это, я подумала бы, что именно о вас, о разговоре именно с вами, упоминала мне одна наша экскурсовод.
- Елена Громова?
- Елена Громова.
С Еленой мы однажды вместе ездили в Ригу. Тогда я с ней и познакомилась, до этого знала только в лицо. Красивая, умная, самоуверенная, в чем-то необычная. Конечно, я уже успела заметить: среди тех, кто много бывает в дальних поездках, попадаются люди не совсем обычные, часто с не совсем обычной судьбой. Мы разговорились в Риге, когда обедали с туристами в ресторане "Метрополь". Ни у одной из нас никаких собственных дел в Риге не было, и после обеда мы какое-то время бесцельно послонялись по городу, заходя в сувенирные магазины и магазинчики. Затем купили билеты в кино, задолго до сеанса, и в фойе она стала говорить что-то шутливое, вспомнив по пути и "элегантного шофера из первого парка, который читал ей Поля Элюара". Шутя и с некоторой бравадой, она поделилась тогда тезисом: "Шоферы - единственные мужчины, которых мы видим. Скоро мы начнем с ними спать". Постепенно ее монолог становился все серьезней и серьезней, потом бессвязней и бессвязней, она говорила безостановочно, и в какой-то момент мне показалось, что она на пути то ли к сумасшедшему дому, то ли к самоубийству. Фильм она смотреть не стала и после звонка к началу сеанса ушла. Выезжать из Риги мы должны были в семь. Наши автобусы стояли рядом, обе наши группы собрались, но Елены не было. Минут через пять шофер, сидевший за рулем моей машины, напомнил, что пора выезжать.
- Впереди семьсот километров ночью. Они не маленькие, доедут и без нас.
Но мне почему-то выезжать было страшно, хотя я и не представляла себе, что же буду делать, если она не придет. Но она вскоре пришла, и мы все благополучно уехали.
- Елена Громова. А почему вы вспомнили о ней, ведь разговариваете- то вы в дороге со всеми?
- А она не такая, как все. Кстати, она еще не наглоталась таблеток?
- Нет, не наглоталась. Перерезала вены. Разве вы не слышали?
- Не слышал, я работал на других заказах... Я что-то такое и ожидал. Она умная. Даже слишком умная. А в великой мудрости много печали.
- Вы читали Экклезиаста?
Он читал Экклезиаста. Я тоже читала, но случайно, когда "заболела" вопросами религии и когда в мои руки попала малодоступная книга Библия. А мои приятельницы-инженеры не читали. Думаю, что и экскурсоводы тоже.
Мы ночевали в гостинице "Виктория", в которой, как говорят, в буржуазной Латвии размещался публичный дом - длинные, узкие и темные коридоры, маленькие комнатки. Шоферы взяли ключ от предназначавшегося им двухместного номера и ушли. Я разместила женщин по номерам, предназначенным для группы, и отправилась в свой одноместный. С удовлетворением подумала, что приглашения зайти в их номер и закусить на сон грядущий от шоферов не последовало. Очень неприятно и трудно бывает от таких приглашений отказываться, сохраняя при этом доброжелательные отношения.
Утром водители опаздывали. Я уже сдала горничной свой номер, и туристки сдали свои номера, и все мы спустились в холл - а водителей не было. Пришлось подняться и постучать в дверь их комнаты. Геннадий Федорович стоял перед зеркалом, уже в куртке, и причесывал черные, с проседью на висках, волосы.
После завтрака прямо от "Метрополя" начиналась экскурсия по Риге. Группа почти собралась, и Геннадий Федорович уже сидел за рулем.
- Вы с нами? - спросил он.
- Нет, конечно. Пойду в кино.
- И я бы с удовольствием пошел в кино, - сказал он неожиданно.
- Так иди, я съезжу, - с готовностью откликнулся Алексей Иванович.
В кино подходящего сеанса не оказалось, на улице было прохладно, и впечатление от вчерашнего разговора размылось. После экскурсии туристы, как и все туристы во всех поездках, ринулись "самостоятельно знакомиться с городом", т.е. по магазинам, а шоферы, как и все шоферы во всех поездках, на рынок. Я, тоже как почти во всех поездках, поплелась в кино.
Но ночью, когда мы возвращались в Ленинград, вчерашнее настроение вернулось. Спящий салон автобуса, кромешная темнота за окнами и выхватывающий дорогу мощный прожектор... Мы говорили. Я рассказывала о почтовых вагонах. Но не о тупых своих сослуживицах, "вагона почтового начальника помощницах", не о злобной начальнице, которая недалеко от них ушла. Я рассказывала о стремительно несущемся сквозь ночь скором поезде. О револьвере в столе у начальника вагона. О таинственных курьерах, тоже с револьверами, которые садились к нам ночью, ехали с нами какое-то время и ночью же покидали вагон. О сочинских и адлерских пляжах, один из которых едва не стал моей могилой. О плодах хурмы, каких никогда не увидишь на ленинградских рынках: огромных, с кожицей, которая, кажется, вот-вот лопнет от спелости, и с янтарной прозрачной мякотью сказочного вкуса. И он рассказывал. О Москве. О кино. О том, как трижды пытался поступить во ВГИК и трижды не прошел собеседования.
- И вот - все суета сует и томление духа.
Ранним утром, когда мы высадили туристов у станции только что открывшегося метро, отчитались за поездку перед диспетчером Бюро, и ехали - шоферы в парк, я до ближайшего метро, он спросил:
- И когда же вы теперь в Адлер?
- К счастью - никогда. К счастью только что уволилась.
- Ну вот, а так рассказывали...
В метро я поймала себя на глупейшей беспричинной улыбке.
Какое-то время я работала только в городе, но через пару недель снова получила наряд на Ригу. Когда я подходила к Бюро, на аллее, ведущей от проспекта ко Дворцу культуры, мне встретился мой любимый автобус, тот, на котором я ездила и на допуск и с кафедрой марксизма-ленинизма. Степан Михайлович оторвал руку от баранки и поприветствовал меня, как шоферы приветствуют друг друга, встречаясь на трассе. Рядом виднелось хорошенькое личико Валечки Ждановой. Оба они улыбались. Затем меня обогнал светло-голубой с синей полоской "Икарус". Пока я преодолевала последние метры до Дворца, автобус успел припарковаться, и у входа во Дворец меня приветствовал Геннадий Федорович.
- Рад, Лариса Вадимовна, что судьба свела нас снова, - сказал он, когда мы поднимались по широкой деревянной лестнице, хорошо знакомой мне со времен студенчества, лестнице, ведущей когда-то в знаменитый танцевальный зал.
- Ну, скорее не судьба, а график работы. Но я тоже рада.
На этот раз со мной ехала стажерка Лиля. Студентка четвертого курса, историк. Она прослушала курсы в Бюро, подготовила текст и теперь, перед допуском, ехала посмотреть трассу в натуре. В группе снова ехали одни женщины, тихие и спокойные сотрудницы "Ленодежды". Они дисциплинированно смотрели и направо и налево и казались благодарными за все, что слышат. Иное дело самоуверенная Лиля. Видимо, пассивно сидеть и слушать было не в ее характере. Ей казалось, что все, что бы я не сказала - не то и не так. Что сама она знает лучше и правильнее, а рассказала бы интереснее. "А на курсах я слышала не так", "А вот в путеводителе написано...". Ей не терпелось взять микрофон и рассказать все самой.
- Лариса Вадимовна, разрешите я расскажу...
- Лиля, поедете на допуск и все расскажете.
Естественно, ничего плохого не случилось бы, если бы она что-то и рассказала. Но раздражала ее настырность. Угомонилась она, когда шоферы поменялись местами и рядом с ней уселся Геннадий Федорович. Ее совершенно перестало волновать качество моей экскурсии, и на откидное сидение ко мне долетали имя Товстоногова и прочие фрагменты интеллектуального разговора.
На этот раз мы ехали уже другим маршрутом, через Тарту. И вот, на этом-то новом для меня маршруте мы и сломались. Как объяснил Геннадий Федорович, что-то случилось с коробкой скоростей. Не то, чтобы мы сломались окончательно. По ровному месту машина кое-как шла сама. Но перед каждым маломальским подъемом наши шоферы голосовали, кто-то из добрых попутчиков цеплял трос и поднимал нас в гору. Так мы добрались сначала до городка районного подчинения Муствээ, где пообедали, а потом и до Тарту. В автобусном парке в Тарту нам выделили другой, тартуский, автобус с молчаливым и очень вежливым шофером Юханом Карловичем. К сожалению, он совсем плохо знал русский язык, а автобус оказался жестким, снятым с местного городского маршрута. Тем не менее, наше путешествие в Ригу продолжилось. С голубым "Икарусом" мы расстались более, чем на сутки. Он, с починенной коробкой скоростей и выспавшимися шоферами, должен был ждать нас в парке в двенадцать часов ночи.
Мы сломались через сто километров. Как сказал вежливый Юхан Карлович, в его автобусе тоже что-то случилось с коробкой скоростей. Мы остановились. Конечно, мир не без добрых людей - в конце концов, над бедным нашим водителем, безнадежно голосовавшим редким здесь машинам, сжалился эстонский коллега. Довольно долго два шофера колдовали над сломанной машиной, но все-таки мы поехали. И благополучно доехали до самого Цесиса, где нам полагался ужин. Мы и поужинали бы там, но на въезде в город оглушительно лопнула камера. Ее Юхан Карлович, уже самостоятельно. чинил еще полтора часа. Ресторан в милом маленьком городке был уже закрыт. Все же в холле вежливый сторож вручил нам коробку с приготовленными ради такого случая сухими пайками и позволил воспользоваться туалетами. Юхан Карлович терпеливо стоял у входной двери и не пытался войти внутрь, пока не пропустил всех женщин - всю группу. Я подумала, что такая галантность даже не пришла бы в голову шоферам ленинградским. Несмотря на эту европейскую вежливость и ответственность, моя дисциплинированная, моя идеальная группа начала громко ворчать. К "Виктории" мы подъехали в два часа, когда нас уже и не ждали.
Утром обе наши группы, позавтракав, ждали у кафе рижских экскурсоводов, Степан Михайлович сказал:
- Вот, Ларочка, поехала бы с нами, и ничего бы не случилось.
- Так что же вы меня не дождались?
- А Валечка приехала первая, на такси.
Все Бюро знало, что легкомысленная хорошенькая Валя часто просыпает и потому ей часто приходится брать такси. А Степан Михайлович, как бы между прочим, еще и заметил: новые коробки скоростей, вообще-то, следует проверить прежде, чем отправляться за шестьсот километров.
Стажерка Лиля поехала на экскурсию, а мы с Валей отправились обычном маршрутом для убивания времени: улицы, магазины, кино. Я пожаловалась:
- Мало того, что машина ломалась, еще и стажерка допекла: все-то она знает, во все-то она суется. После каждой темы заявляет, что и учили-то их на курсах иначе, и в путеводителях- то все иначе.
- Оборвала бы сразу! - посоветовала решительная Валечка.
Хорошо бы, да не умею. Учусь вот понемногу...
Перед выездом из Риги я попросила Степана Михайловича не покидать нас, держаться на расстоянии видимости. Но у Юхана Карловича тоже было самолюбие, он хотел ехать без сопровождения, а потому тянул время - копался в бардачке и делал что-то еще, казавшееся со стороны совсем лишним. Я понимала его и не хотела обижать, но что же делать? Я боялась новой поломки и жалела бедных туристок, ни за что, ни про что вляпавшихся в такую неприятность. Наконец, моя любимая машина тронулась первой. За ветровым стеклом улыбались трое, вытянутые в одну линию: Дмитрий Леонтьевич за рулем, Степан Михайлович на откидном сидении, а между ними, на абсолютно незаконной табуретке, Валечка - белокурая, юная, хорошенькая. Мы тоже поехали. Они пропустили нас вперед и довольно долго держались за нами. Наконец, уже в Эстонии, где-то между Валгой и Тарту, Юхан Карлович что-то им просигналил. Они обогнали нас и ушли вперед. И вот мы снова одни на дороге. Через плохозакрывающуюся дверь в салон проникает пыль, а ближе к ночи и прохладный воздух. От самой Риги я "вспять" вела экскурсию, поскольку накануне было не до того. А в перерывах уговаривала бедных измученных женщин попеть хором, что обожают делать почти все группы и что не так-то просто переносить слушателям. И еще я внушала:
- Вы подумайте, сколько у вас будет воспоминаний. Вот приедете домой. Отдохнете, все неприятное забудется - подумайте, сколько вы сможете рассказать обо всех своих приключениях!
Уговаривала их, а сама со страхом ждала, когда же мы сломаемся снова. Но мы не сломались, и последнее приключение ожидало нас уже в Тарту.
- Ну вот, товарищи, наши злоключения закончены, - сказала я бодро, когда мы в полночь въехали на территорию автобусного парка. - Здесь нас ждет наш мягкий, теплый и уютный автобус.
Юхан Карлович открыл обе двери и туристки со своими громоздкими тяжелыми "сувенирами" начали выгружаться. Однако нас никто не ждал. Было темно, холодно, безлюдно - и вблизи никакого голубого "Икаруса". Наш эстонский автобус отъехал. Мою тихую дисциплинированную группу, наконец, прорвало - начался настоящий скандал, с хором возмущенных голосов и отдельными злобными выкриками. Диспетчер парка ничего не знал. С ним и Юханом Карловичем, которого я, к счастью, успела перехватить в диспетчерской, мы обследовали территорию. Нашего "Икаруса" не было ни там, где автобусы стояли, ни там, где их чинили. Ночные обитатели парка - слесари, сторожа и кто-то еще - не понимали, или делали вид, что не понимают по-русски. Плохо понимал и диспетчер. Мой спаситель, вежливый Юхан Карлович, дозвонился до гостиницы. Ему сказали: да, шоферы здесь, сейчас их разбудят. Я взяла трубку. Через минуту в трубке зазвучал приятный знакомый голос:
- Я вас слушаю.
- Геннадий Федорович, вы же обещали ждать нас в двенадцать!
Приятный голос произнес что-то нечленораздельное.
- Когда вы приедете?
Они приехали очень быстро, и измученные женщины бросились к "Икарусу". Шоферы открыли вместительные багажники и укладывали "сувениры". Вид у них был несколько виноватый.
- Лариса Вадимовна, может, вы хотите прилечь? У нас там, сзади, чистое белье.
- Спасибо, не хочу.
Сумела сдержаться и сказала только это. А как многое еще мне тогда хотелось сказать! Откликнулась Лиля:
- Можно я там прилягу?
Мы тронулись. Заняв оба служебных места, я устроилась на них с ногами, накинула на лицо прозрачную косынку, которую обычно завязываю вокруг шеи, и беззвучно, как бы "тайно", заплакала. Салон спал. Вокруг было очень темно, прожектор нашего автобуса освещал только дорогу.
Наплакавшись, я снова завязала косынку вокруг шеи. Закрыла глаза. Но было не заснуть. В голове прокручивались события прошедших суток и все те обидные слова, которые я хотела бы сказать, но так и не сказала.
На полдороге шоферы поменялись местами. За руль сел безответный Алексей Иванович, а киногерой стал на ступеньку возле двери.
- Не заснуть? - спросил он сочувственно.
- Геннадий Федорович, ну почему вы не проверили эту несчастную коробку еще в Ленинграде?
- Разве же можно заранее вычислить место, где можно упасть, чтобы подстелить соломку? - философски ответил он.
- А вы знаете, что вчера мы еще два раза ломались? Разве вам не жалко этих тридцати несчастных туристок?
- А нас с Алексеем вам не жалко? Думаете, нас сразу стали чинить? Еще и в Ленинград звонить пришлось. Еще, может быть, и рублем накажут.
- Так, может, накажут по справедливости? За дело?
- А себя вам не жалко? И машина ломается, и туристки шумят. Нет, Лариса Вадимовна, жалеть нужно, прежде всего, себя. Вот недавно был такой случай...
Посчитав вопрос с поломками и починками исчерпанным, он начал "травить байки". Смотрел мне в глаза пронизывающим взглядом соблазнителя - и "травил байки".
- Давайте-ка, я расскажу вам, как переплывал через Неву. На пари, конечно.
И рассказал. Романтическая история.
Вот ведь, обаяние сильного мужчины: я втянулась в несерьезный разговор.
- Давайте-ка, я расскажу вам, как ходила на свидание к шоферу четвертого парка.
И рассказала. Поучительная история. Т.е. шофер четвертого парка думал, что у нас свидание. А я думала, что приняла любезное предложение любезного человека провезти меня на легковой машине до линии фронта на Пулковском шоссе, а потом к памятнику у речки Кузьминки. Нас, нескольких начинающих экскурсоводов, так срочно нужно было выпустить на "Героическую оборону", что допуск дали безо всякого учебного объезда, только проверив текст. Едва мы, проехав на частной легковушке по запланированным местам, шофер достал из бардачка "маленькую", пластмассовую стопку и два бутерброда.
- Мне нельзя, - сказал он, - я за рулем. А ты выпей.
Мое "да что вы, Иван Иванович!" было воспринято как пустая отговорка, Что мне было делать? Говорить злые слова, кричать, драться? Меня осенило:
- Подождите, я расскажу сначала одну историю о шоферах.
И я начала рассказывать роман "Три товарища". Свой любимый роман я рассказывала в подробностях. Мы потихоньку поехали, доехали до города, а я все рассказывала и рассказывала. Вблизи моего дома я уже говорила:
- И тогда он снял с руки часы и швырнул их о стенку. А когда наступило утро, ее уже не было.
В общем, заговорила человека настолько, что он сказал:
- Ну, беги, спи. У нас с тобой еще все впереди!
Бог миловал, больше мне в его автобусе работать не пришлось. Геннадий Федорович спросил:
- А ко мне вы бы пришли на свидание?
- Ни в коем случае. У вас же машина ломается.
- Своя у мене не ломается!
И снова забурлило во мне успокоившееся было возмущение: значит, можно работать так, чтобы машина не ломалась?
- Вы не спали всю ночь! - ревниво сказала в Ленинграде Лиля. - Вы разговаривали с Геннадием Федоровичем!
Так вышло, что всего через четыре дня я снова ехала в Ригу. И снова, перед входом во Дворец культуры стоял знакомый светло-голубой "Икарус". По широкой деревянной лестнице навстречу мне шли Лиля и Геннадий Федорович. Он галантно нес ее большую сумку и небрежно кивнул мне. За четыре дня настырная Лиля успела съездить на допуск и теперь ехала самостоятельно, в паре со мной. А у меня снова была стажерка, студентка Оля.
- Я подсунула ей эту сломанную машину, - сообщила мне диспетчер дальних поездок Рая, чем-то явно недовольная Лилей.
- Вот и умница, - ответила я - спасибо.
Наши машины шли почти рядом и в Муствээ мы обедали одновременно.
- Лариса Вадимовна, что же вы нам изменили? - жизнерадостно спросил Геннадий Федорович.
- Еще надо выяснить, кто и кому изменил.
А вот на ужине в Цесисе произошло то, что я пережила, как маленькую трагедию. Или большое унижение. Собственно, не случилось ничего. Мою группу обслужили первой, и, выходя из зала, я чувствовала спиной его взгляд. А когда вышла из туалета, причесанная и подправившая макияж, получилось, что спускаюсь с лестницы одновременно с ним. Как будто специально его поджидала. А через две ступеньки за нами спускаются Лиля и Оля. Он спросил:
- Лариса Вадимовна, а почему такой усталый вид?
Он сказал только это. А я услышала, что я старая, что такие поездки не для меня. Ну да, напудрилась, намазалась, а вид-то все равно усталый. Вот Лиля и Оля проехали столько же, а вид такой, будто и с места не трогались. Потому, что они молодые, а я моложавая. Разница. Десять лет - разница.
Мы спустились вниз, вчетвером выкурили по сигарете и разошлись по машинам. Подошли последние туристы - и мы поехали. Казалось бы, все было хорошо. Но мне было плохо.
Назавтра после экскурсии по Риге девушки пришли в мой номер. Поболтали, покурили, и двинулись через магазины к месту отправки. Все, что говорила Лиля, как-то незаметно сворачивало на Геннадия Федоровича. А перед самой отправкой она снова подошла ко мне. Ее туристы очень хотели повезти в машине какого-то постороннего человека, и шоферы были на их стороне. Она просила совета: брать?
- Смотрите сами. Слышали же, в Бюро все время предупреждают, чтобы никаких пассажиров. Что в случае проверки отвечать будет не шофер, который взял пассажира, а экскурсовод. С другой стороны меня еще ни разу не проверяли.
Утром в Бюро я слышала, как Геннадий Федорович говорил Лиле:
- Если вы такая принципиальная, то что же вы собираетесь ехать с нами до метро? Инструкция этого не предусматривает.
Она подождала меня и до метро ехала со мной.
Ну да, шоферы все время стараются заработать на незаконных пассажирах. Я много слышала об этом и раз даже столкнулась сама. Шоферы, но не он же! Экклезиаст, Поль Элюар...
А вскоре мы еще раз пересеклись в Риге. В его машине ехала Катя Лазарева. Так получилось, что в первый день я его не видела. Для меня этот первый день обернулся тем кошмаром, какие, к счастью - не часто, но все же случаются. Группу прославленного на весь мир завода возглавлял член месткома. Пять-шесть женщин разбавляли дружную компанию передовиков производства - мужчин. По-моему, пить передовики начали еще до того, как машина тронулась с места, а уже к повороту на Таллиннское шоссе салон заполняли выкрики, обрывки песен и спиртной запах. Когда я пыталась вести экскурсию, пьяные крики усиливались, и говорить что-либо даже в микрофон было невозможно. Но и молчать тоже было невозможно, потому что пять-шесть женщин оказались из бухгалтерии, не пили и хотели экскурсию. В Кингисеппе потребовалась незапланированная "бытовая" остановка. В автовокзале, на стоянку возле которого мы заехали, помимо туалетов, имелся еще и буфет, поэтому наша остановка затянулась. И пришлось остановиться еще раз на лоне природы: "мальчики направо, девочки налево". Когда мы прибыли на обед в Муствээ, Катина группа уже давно отобедала и уехала. А мои передовики тяжелой индустрии выяснили, что в магазине поблизости можно приобрести ликер "Старый Талин". Большинство бросилось его приобретать, и не все в качестве сувениров.
После обеда салон задремал и затих. Но мои злоключения на этом не закончились - одна из туристок почувствовала себя плохо. Ей становилось все хуже, и уже в Латвии, в Валмиере, пришлось свернуть к больнице. Мы ждали, пока ее осмотрят местные врачи, а потом уехали без нее - ее состояние оказалось настолько серьезным, что ее нельзя было везти дальше. Было уже около полуночи, когда мы, наконец, выгрузились у "Виктории".
Катина группа ночевала в Сигулде, и мы встретились только за завтраком в кафе. Мы с Катей сели за отдельный столик и достали свои "чековые книжки". Вместе с туристами Катиной группы в кафе зашел Геннадий Федорович - и сел за наш столик. Как известно, гиды "Интуриста" совершенно законно и официально питаются в поездках наравне с туристами. Нам бесплатное питание не полагается, но в соответствии с неофициальной договоренностью нас, экскурсоводов, на трассе все-таки кормят (не выдавая, впрочем, полагающихся туристам сухих пайков). О шоферах такой договоренности нет, парк платит им компенсацию вместе с зарплатой. Тем не менее, многие шоферы норовят пообедать или позавтракать вместе с группой, даром.
К столику подошла официантка:
- Вы шофер? Вам следует заплатить.
Широкоплечий человек в элегантной кожаной куртке молчал и не спешил выполнить ее просьбу. Было мучительно неловко. Мне всегда мучительно неловко наблюдать за человеком в унизительном положении. Даже если он поставил себя в это унизительное положение сам. И даже сам этого не чувствует. Я сказала:
- В моей группе не хватает одного туриста, т.ч. шофер позавтракает бесплатно.
Официантка выразительно промолчала. Геннадий Федорович тоже промолчал.
После завтрака он галантно подал мне пальто, а потом заспешил к своему светло-голубому "Икарусу". Катя сообщила:
- Он весь вечер пил с туристами и ночевал у женщин. Видишь, бежит продолжить.- И добавила: - Рассуждал о "Мастере и Маргарите", а потом всю ночь пьянствовал с туристами!
А когда следующим утром мы с Катей добирались до метро в моей машине, она досказала печальную повесть до конца. На обратном пути всю ночь за рулем был безответный Алексей Иванович. А герой повести обретался в конце салона и пил вместе с веселыми туристами и той женщиной, что ответила ему взаимностью. Часть трезвых туристок потребовала, чтобы Катя вмешалась и прекратила безобразие.
- Представляешь, подхожу к Генке говорю: "Можно вас на минутку?" А он не хочет идти. И они его не отпускают. Подхожу совсем близко, говорю: обещают написать жалобу на пьянство в поездке. Сама понимаешь: пьянство в поездке это серьезно. Тогда Генка от этих пьяниц своих наконец и ушел.
Он ушел от собутыльников и до утра спал на служебном месте, а она коротала ночь на откидном, не имея возможности задремать.
Рассказывая подробности, Катя называла его не иначе, как только Генка. Он уже не был для нее интеллигентом Геннадием Федоровичем, который работал шофером, но знал и роман Булгакова и многое другое. Он был для нее шрфером-пьяницей, шофером-забулдыгой Генкой.