Буслаева К.Н : другие произведения.

Счастливое детство лерочки свистуновой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО ЛЕРОЧКИ

СВИСТУНОВОЙ

Повесть

ВСТУПЛЕНИЕ

  
   С тех пор, как подтвердился диагноз, она стала совсем мало спать. Не то, чтобы она слишком боялась смерти. Ее все равно не избежать, а ей повезло, она прожила долго. Она боялась смерти в больнице. Душные грязные палаты, заставленные койками коридоры, запахи. И полная беспомощность, полная унизительная зависимость от грубых сестер и санитарок. За долгую жизнь она не скопила денег на сиделку, а близких у нее не было. С дальними родственниками, живущими в других городах, она давно потеряла связь, а те немногие подруги, с которыми она изредка перезванивалась и еще реже встречалась, сами были старухами. Да не так уж и трепетно к ней относились.
   Она давно придумала способ, как уйти из жизни легко и по-своему даже приятно. Нужна всего лишь одна упаковка снотворных таблеток. А делать это нужно зимой. Нужно сварить крепкий и сладкий кофе. И купить два-три пирожных, свежих, лучше в "Норде": "буше" или "полено". Жаль, что теперь не в моде "наполеон". И, запивая кусочки пирожного кофе, как бы между прочим, проглотить все заготовленные таблетки. А потом погасить в квартире свет, выйти, запахнувшись в зимнее пальто, на балкон и удобно расположиться в кресле. Ее обнаружат утром. Или на следующий день. Или через неделю. Просто. Просто и приятно. Но невозможно. У нее нет на это права. Она несет ответственность "за тех, кого приручила". У нее собака и кошка. Немолодые и непородистые, никому, кроме нее, не нужные.
   Ей до сих пор хочется плакать, когда она вспоминает, в каком страшном, предсмертном состоянии нашла маленького рыжего песика. Вся его спинка краснела кровавыми струпьями, он сидел в месиве из растаявшего обильного ноябрьского снега, дрожал маленьким худым тельцем и с надеждой неотрывно смотрел на обсуждавших что-то жильцов их дома, мужчину и женщину.
   - Господи, что же это? - вырвалось у нее.
   - А, он уже час так дрожит, - бодро и весело ответил холеный мужчина.
   Когда хилое существо было отмыто, и ветеринар назначил ему лечение, новоявленная хозяйка в шутку дала ему грозное имя Дантон. Дан. Данечка. Данчик. Теперь Дантон - пушистый бочоночек на коротких лапках. У него острая мордочка с огромными карими глазами и короткий, пушистый, похожий на фонтан хвостик. Его во дворе любят. Его стараются погладить. Собаку всегда любят и ласкают, если за ней стоит человек...
   А Мурочка... Маленькая юная кошечка жила в подвале и через небольшую дырку в углу вползала в холл их парадной. Жильцы приносили ей молоко и другую еду. А кто-то, загораживая ей дорогу, засовывал в лаз всякий железный хлам, камни и стекла. Со временем этот лаз вообще залили цементом. Кошечка встречала входивших в парадную людей, обгоняла их, садилась и, глядя им в глаза, мяукала громко и отчаянно. Потом оказалось, что на ее шкурке под шерстью полно рубцов. И еще - что у нее нет передних зубов. Знающие люди растолковали: передние зубы не вырастают, если котенок испытал стресс в то время, когда менял молочные зубы на постоянные.
   Когда-то газеты забавляли читателей рубрикой "их нравы". Там, у них, бесящиеся с жиру богачи имеют право завещать свое состояние любимой кошке или собаке. И тогда "эти жирные твари" живут в особняках и имеют штат прислуги. Сейчас и у нас не возбраняется завещать свое имущество животным, она узнавала. Только нет органа, который бы проследил за исполнением завещания. Да и все ее состояние - квартира. И она понимала, что нужно завещать квартиру кому-то, кто по-настоящему любит животных. Она таких людей знала. Но эти люди были так же бедны, как она. А вдруг случится так, что она проживет еще долго? И тогда хорошие люди невольно начнут в душе ждать ее смерти. Как же выпутаться из этого клубка, порожденного бедностью и одиночеством? Почему она так катастрофически одинока? Почему ей так трудно с людьми? Почему она никогда не умела ни настоять на своем, ни постоять за себя? Почему всю свою жизнь она непрерывно совершала ошибки, одну за другой, ошибку за ошибкой?
   Говорят, что таким, каков он есть, человек приходит из детства.
   - Наверное, у вас было счастливое детство? - с ноткой зависти спросила ее как-то женщина из соседнего дома, когда они вечером вместе прогуливали собак.
   - Не знаю, наверное, счастливое, - ответила она. - Ну да, счастливое. Конечно, счастливое.
   Конечно, ее детство было счастливым...
  
  
  
  
  
  
   Суметь свой краткий путь пройти
   Не обмаравшись об эпоху...
  
   Лерочка Свистунова, как потом многократно писа­лось в анкетах и автобиографиях, родилась в Ленинграде, в семье инженера. Она родилась в один год с Уголовным ко­дексом РСФСР и его знаменитой 58-й статьей; через семь лет после того, как великий вождь разъяснил великому пи­сателю, что интеллигенция никакой не мозг нации, а говно; за четыре года до процесса "Промпартии", после кото­рого всем стало ясно: если какой-нибудь инженер пока еще не шпион, не диверсант и не вредитель, то наверняка ста­нет таковым в будущем. К моменту Лерочкиного рождения прошло немногим более полувека со дня отмены крепост­ного права. Лерочкина прабабушка Анна еще успела, бу­дучи девочкой Анюткой, поработать на барщине. Мать же девочки Анютки, Лерочкину прапрабабушку, однажды привели к барину. В семье считалось, что из-за смешения дальних кровей и рождаются у них умные мужчины и кра­сивые женщины. Но Лерочка к этому отношения не имела - она была "вся в папу", папина дочка.
   Когда Лерочка родилась, ее папа был еще не инженером, а демобилизованным командиром Красной Армии, учившимся в советском ВУЗе. "Студент - бывший офицер", как сказала родным познакомившаяся с ним в какой-то студенческой компании девятнадцатилетняя Катюша. Она была права: прежде, чем стать командиром Красной Армии, Лерочкин папа был какое-то время офицером царской. Как студента и бывшего офицера Семен Николаевич, муж старшей Катюшиной сестры Лизы, и разрешил пригласить его в дом, т. е. в квартиру на Мойке. Ни Катюше, ни собственной своей сестре Дине, ровеснице и подруге Катюши, он не разрешал приглашать в дом кого попало, и даже не подзывал ни одну из них к телефону, если молодой голос в трубке казался ему недостаточно респектабельным. Но шумные молодежные вечеринки в квартире разрешал.
   Сама Катюша в это время по направлению биржи труда работала приемщицей на фабрике-прачечной. Другие приемщицы и прачки встретили ее не очень приветливо, а одна особенно допекала ее как "чипчиллигенцию". Но само это слово Катюшу как бы даже несколько ободряло. Ей всего трех лет не хватало до среднего образования. Как работница фабрики-прачечной, она училась на рабфаке и собиралась поступать в ВУЗ.
   Когда "студент и бывший офицер" впервые появился в квартире на Мойке, ему показали семейный альбом. И там он увидел фотографию юной девушки с двумя толстыми ниже пояса косами.
   - Кто это? - спросил он, чувствуя, что видит ту, которую как бы давно знал или предчувствовал.
   - Это сестра Оля, она сейчас на работе.
   Оля работала кассиршей в государственном продуктовом магазине. Было большой удачей, что при тогдашней безработице ее туда взяли. А ей было просто необходимо срочно начать зарабатывать деньги. В свое время красивую и окончившую гимназию сестру Лизу приняли карточницей, помощницей крупье, во Владимирский игорный клуб, и она приносила домой приличные деньги. Но вскоре после рождения сына Жени Семен Николаевич пристрастился к карточной игре и часто проигрывал. Денег в большой семье катастрофически не хватало. Оля, которая за всю свою предыдущую жизнь ни минуты не просидела за кассовым аппаратом, заверила на бирже труда, что отлично владеет профессией. В магазине был срочно нужен кассир, поэтому ее тут же нарядили в ватник, и она начала работать. Потом ее стали ценить, как человека добросовестного и не конфликтного. В стране осуществлялся НЭП и напротив их государственного магазина находился частный. Там продавщиц и кассирш одевали по-другому и даже выдавали модные фетровые боты. Зато пожилые покупатели их магазина называли Олю дочкой и с получки дарили шоколадки.
   Когда будущие Лерочкины родители встретились, она оказалась чуть старше, но еще красивее, чем на фотографии. А он был в ударе и пел под гитару что-то веселое, студенческое, какое-то "через тумбу-тумбу раз...". Она стала приходить на молодежные сборища, чего раньше никогда не делала. Но однажды она пришла, а его не было. И ей показалось, что вокруг пусто.
   Они очень скоро поженились. Свадьба была молодой, шумной, веселой. И какое им было дело до того, что в Москве заседал 14-й съезд партии, взявший курс на индустриализацию страны, и что в Ленинграде делегация этого съезда во главе с товарищем Кировым боролась с антипартийной "новой оппозицией"? Их не интересовала политика. Никогда - ни реалистом, ни юнкером, ни студентом - никогда Лерочкин папа не вступал ни в какую партию.
  
  

* * *

   Лерочка не должна была появляться на свет. Папа еще учился, и молодой семье было трудно. Но мама верила в Бога. И однажды во сне ей было сказано: ребенок должен родиться. Именно этот ребенок обязательно должен родиться. И Лерочка родилась.
   Она едва не стала Леночкой. Красивое модное имя Елена нравилось маме. Но папе нравилось тоже красивое, хоть и не модное имя Калерия. Так он и записал дочку, когда один ходил выправлять метрику. Потом ее уже и крестили Калерией.
   В детстве Лерочку часто фотографировали. Вот пухлощекий младенец с выпученными глазенками на руках у молодой мамы. На младенце капор из присборенной ткани, а на маме шляпка, несколько похожая то ли на кастрюльку, то ли на перевернутое небольшое ведерко. Вот младенец постарше, с уже осмысленными глазками, прижимается щечкой к маминой щеке. А вот уже очень серьезная маленькая девочка. Она стоит на кресле ножками, в ее волосах белый бант, поверх платьица белый фартучек с воланами, а из-под платьица виднеются панталончики, обшитые белым кружевом. Лерочкин папа проходил практику на текстильной фабрике, а всем, работавшим на фабрике, время от времени выдавали "куклы" - тугие рулоны из обрезков самых разных тканей. Студенту-практиканту тоже выдали такую "куклу" и Лерочкина мама шила для дочки, как для большой куклы, прихотливые наряды. По улице мама иногда носила свою хорошенькую нарядную куколку под мышкой. Некоторые прохожие делали ей замечания, но другие улыбались и просили разрешения угостить ребенка шоколадкой. А вот на этом снимке Лерочка "гама", т. е. дама: большой атласный бант, длинная, завязанная узлом нитка искусственного жемчуга, а на плече пушистая горжетка. Печальная мордочка песца смотрит немного вверх и налево. И Лерочка тоже смотрит немного вверх и налево - туда, откуда должна вылететь птичка. Счастливая маленькая девочка.
   На общей детской фотографии Лерочка с двоюродной сестрой и двоюродными братьями. Вика старше ее на полтора года, Женя на два, а Юра на целых восемь. Нарядные благополучные дети чинно сидят рядком и тоже ждут: не вылетит ли и вправду из-под рук фотографа птичка. Немного наивная Лерочкина мама надеялась, что они, двоюродные, станут друг для друга родными. Не получилось. Жизнь у девочек сложилась по-разному, а оба мальчика погибли в войну. Женя повесился в сорок третьем, когда был курсантом пулеметного училища. Его направили туда уже с Большой земли, еще не вполне оправившегося после блокадной дистрофии. Что его подтолкнуло? Слов "неуставные отношения" тогда еще не знали... А Юра в самом начале войны пропал без вести. Попал ли он в плен? Раздавило ли его танком? Может, по сей день лежат под Ленинградом его незахороненные косточки, дожидаясь, пока откопают их бойцы поисковых отрядов.
   Маленькой Лерочка очень много плакала, изводя и папу с мамой, и Катюшу с Диной. Однажды ночью накануне экзамена папа ходил и ходил из угла в угол, держа ее на руках, а она все кричала и кричала. И тогда он бросил этот туго завязанный сверток на диван. Она умолкла. Все испугались, все боялись к ней подойти, а она все молчала и молчала. Молчала, пока мама не отважилась взять ее на руки. Тогда она закричала снова.
   Потом у нее появилась молоденькая няня Нюша, только что приехавшая из деревни. Вскорости Нюша огляделась в городе и поступила на завод, а в семье долго вспоминали, как однажды, придя с прогулки, Лерочка громко объявила:
   - А я гуляла с солдатом!
   - Что ты, Лерочка, - пытались возразить ей взрослые, - это няня гуляла с солдатом!
   - Нет, - стояла на своем девочка. - Няня гуляла со мной, а я с солдатом!
   При няне с Лерочкой случилось ужасное и позорное происшествие. Она впервые в жизни сама села на горшочек и очень этим гордилась. Но оказалось, что она забыла снять штанишки. Няня долго ее стыдила, и ей долго было и очень стыдно и очень неприятно. Еще няня вселила в Лерочку страх перед татарином-старьевщиком. Большой и страшный старик, одетый во что-то коричневое, нес за спиной огромный мешок, из которого торчали маленькая розовая ручка и маленькая головка со светлыми локонами. Няня объяснила, что в этом огромном мешке татарин несет непослушных девочек и что ее, Лерочку, тоже отдадут татарину, если она не будет слушаться. Боялась Лерочка и милиционера, которому няня тоже обещала отдать ее за непослушание.
  

* * *

   Когда Лерочкин папа окончил институт, он вместе с женой и дочкой поехал работать на новостройку, в город Новочугуновск. Устраиваться там на работу мама не стала, потому что теперь она была женою инженера. Вначале они снимали комнату в маленьком деревянном домике. Было лето, и Лерочка бегала в мальчиковых штанишках на лямочках. Острижена она тоже была под мальчика. Но в выходной день, когда в нарядном платьице она шла по улице с папой и мамой, ей нравилось, ухватив их за руки, рвануться вперед и закричать:
   - Я птичка! Я летать умею!
   Тогда родители приподнимали ее за ручки и пробегали несколько шагов, так что она и в самом деле летела по воздуху. Ей тогда было три года, маме - двадцать шесть, а папе - тридцать два.
   В то лето мама однажды поджарила на обед утку, и это было замечательно вкусно. Но во время обеда Лерочка проткнула вилкой мамину руку. Она сделала это нечаянно, она еще не очень-то умела управляться с вилкой.
   ...В то лето кого-то выселили из соседнего дома и выселенные вещи грустно стояли на улице под дождем...
   К осени для ИТР построили четырехэтажный кирпичный дом. Молодому инженеру с семьей выделили две большие смежные комнаты в многокомнатной квартире. Побеленные стены комнат вместо обоев были раскрашены по трафарету яркими цветами. К Лерочкиной радости в одной из этих двух комнат имелся балкон. Еще для Лерочки купили детский столик и к нему два стулика. Эту свою любимую игрушку Лерочка всегда уважительно называла полным именем - "Столик и два стулика". С их помощью она как-то достала с большого шкафа убранные от нее конфеты. Она пододвинула к шкафу столик, на столик водрузила стулик, а на стулик вскарабкалась сама. Ее поругали, но немного, для порядка. Главное, что она с этого сооружения не свалилась и не ушиблась. Папе к тому же казалось, что это был мальчишеский поступок. А он до появления Лерочки мечтал о сыне.
   Итээровский дом возвышался на пустыре отдельно стоящей огромной прямоугольной коробкой. Невдалеке от него с одной стороны размещались деревянные бараки для рабочих, а с другой шла целая улица из жалких маленьких лачужек. Почему-то Лерочка называла эти домики-лачуги "дворняжками". Существовала захватывающая игра: ребятишки из итээровского дома толпой бежали в направлении "дворняжек", на полпути останавливались и начинали дразниться. Они кричали и кривлялись, пока ребята из маленьких домиков не начинали забияк преследовать. Наступал самый упоительный момент: дразнившие разворачивались и со всех ног бросались к своему дому, при этом на бегу громко взывая о помощи. Преследователи добегали до парадных, где скрывались беглецы, и останавливались. Наверное, преследование было и для них захватывающим приключением.
   Одно время у Лерочки была в доме задушевная подруга Риммочка. Она жила этажом выше. Ее папа, тоже инженер, иногда возвращался домой шумным. Тогда Риммочку приводили к родителям Лерочки. Она входила и рассудительно сообщала:
   - Наш Борис такой буяненый!
   Вдвоем девочки устроили однажды представление, тоже довольно шумное. К празднику Лерочкина мама и кто-то еще из соседей купили гусей. В кухне их ощипывали две женщины из "дворняжек". А Лерочка с Риммочкой торчали в дверях кухни и дразнились. Мама взяла обеих безобразниц за ручки и, невзирая на их дружное сопротивление, увела в комнату, где и заперла на ключ. Наверное, противных девчонок следовало бы отвести в комнату за уши, но у Лериных родителей это было не принято.
   Как-то девочки добрались до коробочки с маминой пудрой. Лерочка посадила несколько безобразных толстых розовых пятен на нос и щеки. Подруга же, к огромному Лерочкиному удивлению, размазала пудру хоть и толстым, но ровным слоем по всему личику. Риммочка была настоящей маленькой дамой. Зимой их семья куда-то уехала.
  
  

* * *

  
   По выходным дням Лерочка ходила иногда с папой на прогулку в маленький центр маленького города. Сначала они заходили в парикмахерскую. Мастер клал на подлокотники кресла дощечку, на которую Лерочку и усаживали. Начиналась стрижка и завязывалась беседа. Посмотреть на разговорчивую девочку подходили и другие мастера. Ее спрашивали:
   - Как тебя зовут?
   И она звонким голоском, уже не шепелявя и не картавя, серьезно отвечала:
   - Калерия Николаевна Свистунова.
   Из парикмахерской они шли в книжный магазин. Как-то по совету продавца они приобрели только что поступивший новый детский журнал "Еж". Читать Лерочку не учили, но она хорошо запоминала то, что ей читали вслух, и потому, вернувшись домой, тут же продекламировала чудовищные строки, удивившие, развеселившие и несколько возмутившие ее родителей:
  
   Читай "Еж", не то помрешь.
   "Еж" сыну, или нож в спину!
  
   Лерочку никогда не заставляли становиться на стул и читать гостям стихи, так как она и без того допекала взрослых, твердя запомнившиеся тексты из детских книжек. Потом кто-то авторитетный подсказал маме, что от такого обилия запомненного ребенок может свихнуться. Тогда ей разрешили вырезать из книжек картинки.
   Иногда она ходила в центр маленького городка с мамой. Лерочке очень нравилось мамино зимнее пальто: длинное, бежево-розовое, с огромным, скроенным "шалью" воротником из пушистого меха. На маме было как раз это пальто, когда они вдвоем зашли в аптеку. Пока мама что-то покупала, Лерочка уткнула нос в витрину с парфюмерией. Но вскоре ей надоело разглядывать лежащие там сокровища. Она подошла к маме и потянула ее за полу пальто:
   - Мама, пойдем!
   Но тут сильная рука выдернула полу из Лерочкиной ручки, пальто повернулось, и чужая тетя высунула голову из пушистого меха:
   - Отойди, девочка! Я тебе никакая не мама!
   Подошла мама, взяла Лерочку за руку, и они покинули аптеку.
   - Мама, почему тетя такая злая? - недоумевала девочка. Ведь она же и сама не хотела, чтобы чужая тетя ни с того, ни с сего вдруг стала ее мамой.
   А в другой раз, когда они с мамой шли мимо здания милиции, оттуда послышались душераздирающие крики. Там "кого-то били". И красивая молодая мама в красивом бежево-розовом пальто, держа за ручку нарядную Лерочку, влетела в дежурное помещение.
   - Что у вас происходит? Почему у вас кого-то бьют?
   Милицейский командир вежливо ей ответил:
   - Уверяю вас, гражданочка, вы ошибаетесь.
   И в самом деле - уже никто не кричал.

* * *

   В отпуск они ездили в Ленинград. Тогда их родные уже не жили на Мойке. Большая семья распалась и разъехалась по разным районам, так что они остановились на Васильевском острове у других родных, чья квартира занимала весь второй этаж небольшого особняка, и которых пока еще почти не уплотнили. Перед выходящим на улицу фасадом особняка располагался сквер, а за особняком двор, с трех сторон огороженный некрасивой многоэтажной и многоквартирной кирпичной громадиной.
   Стояла жара, и дворник каждое утро поливал из пожарной кишки и сквер, и двор, и подметенный тротуар и даже мостовую. Иногда он направлял струю воды в столпившихся ребятишек, и те визжали от восторга. Поблизости на широком и засаженном деревьями проспекте продавалось вкуснейшее мороженое в вафельных кружочках. Лерочкин папа покупал им с двоюродной сестрой Викой столько порций, сколько казалось совершенно излишним благоразумному Викиному папе дяде Кирюше.
   Однажды в большом дворе у Лерочки случилась неприятность: у нее отобрали прелестный голубой лоскуток. В комнате на первом этаже кирпичного дома сидела возле открытого окна портниха и шила что-то из голубого атласа. А несколько девочек, зачарованно глазели на ее работу, стоя во дворе. Другие девочки посмотрели-посмотрели и отошли, а Лерочка все стояла, стояла и никак не могла отвести глаз от голубого чуда. Она даже приоткрыла рот. И портниха протянула ей из окна небольшой голубой квадратик.
   - Возьми, девочка, поиграй.
   Тут сразу же подбежали другие девочки, и одна из них сказала:
   - Давай меняться!
   Лерочка ни за что не хотела меняться, но девочка была немного постарше, и много решительнее. Она выхватила лоскуток и для совершения обмена повела Лерочку к себе домой, где у нее имелась целая гора разных сокровищ.
   - Вот, - сказала она, - за твой голубой лоскуток я даю тебе целое куклино платье. Видишь, какое оно красивое?
   Платье было совсем не красивым, но девочка все же задумалась.
   - Нет, - сказала она. - Это мы у тебя отбираем, а тебе даем вот это.
   В результате двух-трех обменов у Лерочки в руках оказалась неказистая серая тряпица. Голубой лоскуток девочка благоразумно убрала с глаз долой, и расстроенная Лерочка в слезах отправилась восвояси.
   Но тут дядя Кирюша позвал их с Викой в маленькую полутемную комнату. Там, сидя вместе с девочками на диване, он читал им вслух из большой толстой книги:
   - Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохший мертвец... "Душно мне! Душно!" - простонал он диким нечеловеческим голосом...
   Девочки сидели, поджав под себя ноги, и боялись дышать. Было жутко и было величайшее наслаждение от этой жути. И Лерочка на время забыла свою обиду.
   В отпуске мама несколько дней пролежала в ленинградской больнице, и Лерочка с папой один раз приходили к ней в гости. Лерочка немного боялась идти: дядя Кирюша неосторожно сказал при ней, что в этой самой больнице когда-то, давным-давно, зарезали мамину маму, Лерочкину бабушку. Но ничего страшного не случилось. В маминой комнате находились еще две или три добрые тети, и было видно, как мама гордилась, показывая им Лерочку и папу.
   - Попей отсюда, - говорила мама, поднося ко рту дочери кружку. - И еще попей отсюда.
   Почему-то пить кисель и молоко из больших больничных кружек было неприятно.
  
   * * *
  
   Когда возвращались в Новочугуновск, на больших станциях обедали в станционных буфетах. Стоило выпустить из руки и положить на стол кусок хлеба, как из-под стола протягивалась чья-то рука, и кусок исчезал. А со стола страшные мужики хватали неубранные тарелки и вылизывали их. Маленькая Лерочка понятия не имела о том, что в стране голод. И что такое голод. И что такое страна. В любимой песне о Ворошилове и она, и другие дети пели не "За Доном гуляла пурга", а "за домом". На пустыре за их домом зимой и вправду гуляли страшные ветры. Лерочке однажды надуло в ушко, и ушко долго болело. Поэтому ее долго, до самой весны, выпускали гулять только в ватной шапке-ушанке, завязанной тесемочками под подбородком. Эта шапка очень выручила Лерочку, когда ее укусила лошадь.
   - Лошадка, лошадка! - говорила Лерочка, протягивая лошади кусочек хлеба и заходя при этом под самую лошадиную морду. И тут лошадь схватила своими огромными зубами глупую Лерочкину головку в шапке-ушанке. Оправившись от испуга, Лерочка долго плакала, не понимая, почему же лошадка так ее обидела. Может, эта лошадка злая? Или она очень хочет кушать? Хочет кушать - это было понятно.
   Как-то в их квартиру постучал старик-нищий. Страшный старик, похожий на татарина с мешком, набитым непослушными девочками. Только у этого старика мешок был совсем маленьким. Папа посмотрел на маму, как бы прося ее разрешения, и протянул нищему полбуханки хлеба. Лерочку поразило, как много было отдано. Тогда буханки выпекались большие, а она была еще маленькой.
   На полдороге папа отстал от поезда. Пока они с мамой ехали вдвоем, Лерочка пользовалась исключительным вниманием высокого военного, гимнастерку которого украшала масса ремней. Когда военный с ней разговаривал, угощал чем-то вкусным и даже подкидывал ее вверх, ей и в голову не приходило, что это внимание предназначалось не совсем ей. Впрочем, она была хорошенькой, нарядной и забавной девочкой...
   Папе удалось догнать поезд еще до Новочугуновска.
  
  

* * *

  
   Пока семья ездила в отпуск, в Новочугуновске появилась новая мода. Кто-то наладил в городе производство круглых черных таблеток из вареной смолы. Таблетки предназначались для жевания, и поэтому все называли их не варом, а "жевакой". В первый же по приезде день, едва Лерочку выпустили гулять на улицу, все дети вытащили из ртов свои жеваки, откусили от них по маленькому кусочку, сложили эти кусочки вместе и вручили Лерочке. Она с радостью приняла это выражение солидарности, тут же вместе со всеми усердно начала жевать, и все отправились в центр города на митинг. На новостройку прибыл сам товарищ Молотов, и в центр на митинг потянулись все - и жители их дома, и рабочие из бараков и из "дворняжек", и те, кто жил по другую сторону от завода. И хотя про товарища Молотова Лерочка до того дня не слышала, всеобщее увлечение политикой передалось и ей. На главной площади городка толклось множество народа, играл оркестр, потом с грузовика что-то выкрикивали дяди в кепках, и было весело. Родители отыскали ее не скоро и ее увлечение политикой не одобрили. Так же, как и увлечение жевакой. Однако, поняв, что жевака сильнее ее, мама стала регулярно покупать эти черные таблеточки и уж из дома-то она отпускала дочь всегда с индивидуальной порцией жеваки во рту.
   Но вслед за солидарностью Лерочка впервые в жизни столкнулась и с провокацией. Дворовое общество, в которое теперь влились и дети из бараков, увлекалось словами, которых она еще не знала.
   - Повтори! Повтори! - настойчиво советовали ей друзья относительно одного из этих слов.
   Она повторила. Но по тому, как восторженно ребята завизжали, и как закричали, что расскажут об этом ее маме, она поняла, что совершила нечто ужасное. Она обогнала детей, с шумом и грохотом бежавших к ее парадной, влетела в квартиру и захлопнула дверь. И сразу же в дверь громко застучали. Она просила и умоляла маму не открывать, но мама открыла.
   - А ваша Лера ругается! - наперебой сообщили Лерочкины друзья.
   - Как? - спросила мама.
   - "..." говорила сегодня.
   Позднее она узнала от своих разоблачителей, что это слово обозначает. Она запомнила его сразу же и на всю жизнь - мама впервые по-настоящему больно ее отшлепала. И долго еще рядом с любовью к маме жил в Лерочкиной душе червячок обиды.
   Но в следующий раз, за преступление куда более серьезное ее наказали куда более мягко. Восьмилетняя заводила Люба Гасилина потребовала принести ей мамин парфюмерный крем и научила, как это нужно сделать. С густым слоем крема на ладошках Лерочка вышла из квартиры и тут же на лестничной площадке столкнулась с вернувшимися домой родителями. В этот день ее не выпустили больше гулять.
   Очень скоро произошел и случай с Наташечкой. Пожилая нянька выгуливала во дворе младенца. Сама нянька мирно дремала, сидя на бревнышке, а с младенцем, как с большой куклой, возились девочки - играли, таскали на руках и вытирали носик. Держа на руках слишком тяжелую для нее ношу, Лерочка споткнулась, и они вместе упали. К счастью, из рук она младенца не выпустила, и все обошлось разбитым носиком. Младенец заревел, а заводила Люба Гасилина зычно крикнула:
   - С Леркой никто не играет, она Наташечке нос разбила!
   И, правда, часа два, до самого обеда, с нею никто не играл. Она чувствовала себя виноватой и страдала. Но что такое были эти страдания по сравнению со страданиями из-за предательства Таси!
   Большая, лет четырнадцати, а то и пятнадцати, девочка Тася однажды появилась во дворе, а потом стала приходить ежедневно и по полдня возиться с малышней. Малышня же, в том числе и сама Люба Гасилина, бегала за ней, как стайка собачонок. Каждый день Лерочка являлась с прогулки со словами: "А Тася..." - и начинались долгие дифирамбы. Как-то Тася придумала новую веселую игру. Она стояла у подножия невысокого и некрутого пригорка и ловила ребятишек, которые, как бревнышки, скатывались с пригорка к ее ногам. Лерочка сама ни за что не решилась бы на такой спуск, но внизу ее ловила удивительная, добрая, веселая, и надежная Тася. Два раза она испытала восторг благополучного спуска, а на третий раз Тася не стала ее ловить, а наоборот, подтолкнула, и Лерочка покатилась дальше. Через несколько шагов она сама собою остановилась. Но разочарование было непереносимым.
   - Что случилось? - спросила мама, когда она с громким ревом появилась в комнате.
   - Тася... - захлебываясь слезами, лепетала девочка. - Тася... Обманула...
   - Ну, вот тебе и раз! А говорила: "Тася, Тася", - родители улыбались.
   Вскоре Тася перестала приходить во двор, и малышня перестала о ней вспоминать. Но только не Лерочка. Тася была первым Лерочкиным идеалом, в котором ей довелось разочароваться.
  

* * *

  
   В конце лета папу посадили в тюрьму. Его подозревали в ужасном уголовном преступлении. И потому следователь сказал маме:
   - Как вы можете его защищать, если он способен на такое?
   Но мама знала, что на такое он не способен, и потому защищала.
   Через несколько дней папу выпустили и объяснили, что произошла ошибка, что ужасное уголовное преступление совершил какой-то другой Свистунов. За чаем родители говорили, что "все было шито белыми нитками" и что в камере "он набрался вшей".
   Лерочка выскочила на балкон и закричала подружке на соседний:
   - А мой папа был в тюрьме!
   Рассказать о том, что все было шито белыми нитками, и что в камере папа набрался вшей, она не успела.
   - Лера, немедленно домой! - послышался из комнаты строгий мамин голос. А в комнате мама добавила слова, которые стала в последнее время произносить все чаще: "не выдвигайся!".
   Слегка обиженная Лерочка направилась в комнату соседки, которая частенько зазывала ее к себе, угощала чем-нибудь вкусным, расспрашивала о родителях. Но в гостеприимной комнате ее встретили новые, не сразу понятые ею слова:
   - Закрой дверь с той стороны!
   И маленькая глупая Лерочка растерялась. Она и потом, уже взрослая, терялась, если хамство обрушивалось на нее внезапно.
   Несмотря на то, что папа провел в тюрьме всего несколько дней, да и то по ошибке, на какую-то итээровскую вечеринку их с мамой на всякий случай не пригласили. Между собою они говорили об этом шутя, но даже Лерочка чувствовала, что им обидно. В день злополучной вечеринки они всей семьей ходили в кино. Лерочка в ожидании начала сеанса сидела на стуле и болтала ногами, не достающими до пола.
   - Девочка, встань! - сурово потребовала нависшая над ней незнакомая тетя.
   Но на занятый Лерочкой стул имелся приобретенный в кассе билет, а у решительной тети билета не было. Поэтому испуганно вскочившую Лерочку папа снова усадил на место, и она законно проболтала ногами на индивидуальном стуле весь утомительно долгий и скучный фильм "Избушка на Байкале".
   На обратном пути им встретились две извозчичьи пролетки, обвешанные горланившими песни пьяными.
   - Кто это? - испуганно спросила Лерочка.
   - Шпана, - коротко ответил папа. Но поскольку было известно, что няниными стараниями она боялась пьяных, папа, улыбаясь, добавил:
   - А ты никого не бойся. Я за вас с мамой любому горло перегрызу!
   Лерочка поняла буквально и снова немного испугалась.
   ...Через много лет, когда и папы и мамы давно уже не было в живых, и когда давно уже умер товарищ Сталин, постаревшая тетя Лизочка сказала взрослой и уже не очень молодой Лерочке:
   - Твоя мама рассказывала, что твоего папу пытались вербовать.
   И уже немолодая Лерочка подумала: "Наверное, тогда, в Новочугуновске". Впрочем, а почему бы и не позже?
   Вскоре папа уволился с завода, и они вернулись в Ленинград.
  

* * *

  
   Когда молодая семья покидала Ленинград, найти в городе жилье еще не было проблемой. Теперь же все изменилось. Первая пятилетка с триумфом заканчивалась в три года. Бурно развивалась промышленность, бурно росло население. Лерочкиному папе пришлось довольно долго искать завод, который дал бы ему не только работу, но и жилье. Такой не очень знаменитый завод нашелся на Выборгской стороне. Завод строил дом на Лесном проспекте, а до окончания строительства предложил молодому, но уже опытному инженеру крошечную квартирку в Полюстрове, на Тепловодском проспекте. У неширокой и неглубокой канавки, которая протекала по середине улицы, именовавшейся проспектом, берега были еще не застроены и по ним почти не ходили машины.
   Квартирка - две комнатки и кухонька с огромной, топившейся дровами плитой - размещалась в деревянной надстройке над небольшим двухэтажным кирпичным домом. К дому примыкала бывшая усадьба: большой четырехугольный огород и два флигеля по его сторонам. С одной стороны - деревянный двухэтажный, с другой - тоже деревянный, но одноэтажный. На дальнем конце огорода находилась маленькая избушка, бывшая банька. В баньке ютилась многодетная семья, совсем недавно приехавшая из деревни и связавшая свою судьбу с заводом. Дети тех рабочих, что стали горожанами на несколько лет раньше и теперь густо заселяли бывшую усадьбу, называли жильцов баньки "скобарями". Вопиющую бедность этих "скобарей" видела даже неопытная в жизни Лерочка. За двором-огородом располагался другой такой же двор-огород, и только за ним уже шла трамвайная линия.
   В день переезда Лерочка, выпущенная гулять во двор, подошла к копавшейся в огороде старушке и завязала вежливый разговор:
   - Здравствуйте. А как вас зовут?
   Старушка распрямилась, ласково посмотрела на девочку и ответила:
   - Фекла Михайловна.
   - Свекла Михайловна? - переспросила Лерочка, любившая, чтобы все было понятно.
   - Нет, Фекла. Фекла Михайловна.
   - Свекла Михайловна? - настойчиво пыталась разобраться в ситуации Лерочка.
   Немедленной дружбы со старушкой не получилось. Не получилось и большой дружбы с ребятами во дворе - чем-то она была уже не такой, как они.
   Двор на Тепловодском проспекте стал как бы первым курсом Лерочкиного фольклорного университета. Позже были и второй - двор на Лесном проспекте - и третий - школа. Но именно здесь начала засорять ее память масса стихов и анекдотов, совсем не подходящих для маленькой девочки. Многие из них родились еще до революции. Самый невинный из них - разговор барыни с мужиком: "Пардон" - "Сама зассыха".
   Любили во дворе присказку-скороговорку, изюминкой в которой было то самое ужасное слово, за которое Лерочку наказали в Новочугуновске.
   Пелось много частушек, как злободневных политических:
  
   Эх, калина-калина, шесть условий Сталина,
   Девяносто Рыкова, сто Петра Великого!
  
   так и дореволюционных:
  
   На Путиловском заводе запороли паруса.
   Мастер бегает по цеху, рвет на ж... волоса!
  
  
   Летом по выходным дням из одноэтажного деревянного флигеля разносился по всему двору звонкий голос красивой и фигуристой работницы Кати:
  
   Я Мишу встретила на клубной вечериночке.
   Картину ставили тогда "Багдадский вор"...
  
   Однажды Лерочка соло продолжила "Волжские страдания", которые, по просьбе гостей, спела своим красивым сопрано папина младшая сестра тетя Юля, приехавшая в Ленинград учиться:
  
   Давай, милый, гроб закажем -

Жигули, брат, Жигули!

   Обоймемся, да вместе ляжем -

ах, до чего, брат, довели!

  
  

* * *

   За трамвайной линией находился заброшенный и разоренный парк, который все называли Шмерлингом. В Шмерлинге сохранился небольшой кусочек разломанного каменного забора. На фоне его слипшихся серых булыжников Лерочке представлялась сидящая девочка в длинном красном платье, которую она видела на какой-то картинке. Девочка нюхала цветы и о чем-то грустила. Может быть, ее обидели мачеха и злые сестры.
   Раз они с мамой нашли в Шмерлинге пенек, усыпанный опенками. Поджаренные опенки оказались необыкновенно вкусными.
   Когда они гуляли вдвоем с мамой, мама рассказывала что-нибудь очень интересное. Иногда про Золушку. Иногда про Ивана-царевича и серого волка. А иногда про боженьку Иисуса Христа.
   - Однажды Христос и его ученик шли по дороге. День выдался очень жаркий, а идти предстояло очень долго. На дороге только песок да пыль. Им все больше и больше хотелось пить, но никакой воды поблизости не было. Вот они шли-шли и вдруг видят: на дороге в пыли лежит подкова. Христос и говорит ученику: "Подними эту подкову". А ученик отвечает: "Нет, я не могу поднять подкову. Я очень устал и хочу пить. У меня нет сил нагнуться за этой подковой". Тогда Христос нагнулся, сам поднял подкову, и они пошли дальше. Шли-шли и дошли до маленькой деревни. Там в садах на деревьях росло много сочных слив, а у многих жителей были ослики. А осликам, чтобы они в пути не ушибли ноги, на ноги надевают подковы. В этой деревне Христос и обменял подкову на целый мешочек слив. Потом они напились воды из колодца и пошли дальше. И снова они шли и шли, а жаркое солнце светило и светило на них сверху. А на дороге снова только песок и пыль, и им снова захотелось пить. Тогда Христос съел одну сочную сливу, а вторую бросил на дорогу. Ученик нагнулся, поднял эту сливу из пыли, вытер о свою одежду и съел. Потом Христос снова съел одну сливу сам, а другую снова бросил на дорогу. А ученик снова нагнулся, поднял ее и съел. И так было много раз. Когда все сливы закончились, они уже подходили к той деревне, где собирались переночевать. Тут Христос и сказал своему ученику: "Вот видишь, ты не захотел один раз нагнуться, чтобы подобрать подкову. Поэтому тебе пришлось нагибаться много раз, чтобы подбирать сливы!"
   - Мама, - спросила Лерочка, - а почему же ученик не захотел нагнуться за подковой?
   - Наверное, он был упрямым. Или ленивым, как иногда ты.
   - Но я же совсем не ленивая! - запротестовала Лерочка. - Я же вчера зашила тебе чулок, а ты сказала, что я умница!
   Действительно, накануне мама дала ей иголку со вдетой в нее ниткой, и Лерочка прямо на маминой ноге зашила длинную петлю, спустившуюся с хлопчатобумажного чулка.
   Летом с Васильевского острова приехали гости: дядя Кирюша, тетя Леночка и Вика. После чая все пошли гулять в Шмерлинг. Девочки бежали впереди взрослых и громко вопили:
   - Мы - пропускные белочки! Мы - пропускные белочки!
   Про пропускных белочек Лерочка только что впервые услышала от сестры, но все равно, воображать себя одной из этих непонятных белочек было очень весело. После прогулки по парку родные сразу же сели на трамвай и тетя Леночка сказала:
   - Больше мы в эту даль не поедем. Переезжайте скорее в новый дом.
   Однако, через несколько дней она все-таки приехала, но одна. Приехала, чтобы взять Лерочкины летние платьишки. Они с Викой собирались месяц отдыхать в Анапе, а на юге девочке полагалось иметь много красивых платьиц, чтобы каждый день надевать новое. В магазинах красивые детские платьица теперь не продавались, а шить красавица тетя Леночка не умела. Среди других она унесла и самое любимое Лерочкино платьице, светло-сиреневое, юбочка которого заканчивалась треугольными фестончиками, обшитыми шелковым кантиком.
   Когда гостья уехала, мама сказала огорченной дочке:
   - Да ты не огорчайся. Они вернутся с юга и отдадут все твои платьица назад. А я пока сошью тебе новое, голубенькое, с рукавчиками-фонариками. Хочешь? А когда папа заработает побольше денег, мы тоже поедем на юг. В Анапу или в Сочи. Или в Ялту. И Вика одолжит тебе свои белые туфельки с бантиками.
   Нет, ни разу в жизни не удалось Лерочкиной маме съездить ни в Анапу, ни в Сочи, ни в Ялту...
   А папа, чтобы заработать побольше денег, несколько вечеров чертил дом на большой чертежной доске. Обычно эта доска лежала на фанерном ящике-кубе и служила обеденным столом, тогда как сам ящик служил сундуком. Чертил папа красиво и без помарок. Особое впечатление на Лерочку произвели аккуратные прямоугольные окна.
   - Мама, - спросила она, - а папа может поострить дом?
   - Ну, если ему дадут рабочих, то сможет.
   - Нет, безо всяких рабочих, а сам. Может?
   Лерочке хотелось, чтобы ее папа мог все. Но мама сказала:
   - Не говори глупостей. Твой папа инженер, а не столяр или каменщик!
  

* * *

   В гости к ним на Тепловодский проспект приезжали иногда и другие родные. Лерочка особенно любила, когда приезжала тетя Лизочка. Потому что тетя Лизочка всегда дарила ей замечательные подарки. Однажды, заметив издали ее модную красную блузку, Лерочка долго со всех ног бежала ей навстречу вдоль канавки. А когда подбежала, случилось то же, что в аптеке города Новочугуновска: в такой же, как у тети Лизочки, блузке помещалась чужая и злая тетя. Зато на Лерочкин день рождения все тети просто засыпали ее подарками - и тетя Лизочка, и тетя Катюша, и тетя Диночка. Особенно запомнилась ей кукла-комсомолка. Эта кукла была наряжена в синюю юбку, зеленую гимнастерку и портупею из желтых кожаных ремешков. И еще запомнился неимоверной величины арбуз. Но самый лучший подарок сделала мама. Мама подарила куклу одного роста с Лерочкой. Покупной у куклы была только головка, все же остальное мама сшила поздними вечерами, когда Лерочка уже спала. А утром дня рождения эта красавица в голубом платье с воланами сидела на стуле возле Лерочкиной кроватки.
   Лерочка и сама обожала ходить с родителями в гости. Вот если бы только не поздние возвращения домой. Когда она клевала носом в ночном трамвае, она мечтала, чтобы трамвай довез ее до самого дома, а потом еще и поднял бы вверх по лестнице до самой квартиры. В трамвае ее завораживал вид кондукторской сумки с рулончиками билетов.
   - Когда я вырасту большой, - не раз говорила она, - я буду кондукторшей.
   Завораживало ее и фантастическое видение, появляющееся на минуту в трамвайном окне - видение Большого Охтинского моста.
   По чьему-то недомыслию или, наоборот, в соответствии с мудрыми восточными обычаями, несколько лет день смерти Ленина был в стране нерабочим днем. Наверное, не для одних только Лерочкиных родителей, далеких от политики, этот внеочередной выходной день стал предлогом для встречи с родными и друзьями. В один из таких дней семья и поехала к тете Диночке. Вдвоем с мужем та занимала огромный, украшенный лепниной, зал в бывшей барской квартире на Староневском. Тяжелые портьеры делили зал на спальню и столовую-гостиную, она же и кабинет. Ленинград переводился тогда с печного отопления на центральное. Для каждого из массы непохожих друг на друга домов требовался свой особый проект, а дядя Ваня как раз и был специалистом по отоплению. Поэтому он много работал вечерами, и в их семье с деньгами было свободнее, чем в Лерочкиной. Дядя Ваня курил исключительно лишь дорогие и модные папиросы "Казбек", а для гостей ставили на стол дорогие и вкусные вещи, которых дома Лерочка не ела. В тот день были крошечные маринованные огурчики "пикули".
   Дядя Ваня поднял рюмку, усмехнулся и сказал:
   - Что ж, за так называемый праздник!
   Но выпить рюмку он не успел: тетя Диночка быстро встала из-за стола, подошла к двери и резко ее толкнула. Дверь открывалась наружу, и за дверью кто-то охнул.
   - Дарья Георгиевна, извините, пожалуйста, - сказала тетя Диночка. - Я не знала, что вы здесь. Вы что-то хотели?
   Старушечий голос ответил:
   - Соли, Диночка. Одолжите мне соли.
   - Конечно, конечно, идемте на кухню, я как раз туда иду.
   - Подслушивает за всеми, старая карга, - сказал дядя Ваня, - а потом на всех доносит. Такую вот жизнь устроил нам этот сифилитик.
   Когда тетя Диночка снова села за стол, дядя Ваня снова поднял рюмку, снова усмехнулся и снова сказал:
   - За так называемый праздник.
   Лерочка хотела спросить у мамы, кто это такой - сифилитик, но забыла. Ее вообще больше заинтересовала "старая карга".
   - Мама, а кто это - старая карга? - спросила она уже в трамвае.
   - Старая карга - это злая старушка, - ответила мама.
   Лерочка любила во всем ясность и, так как знакомых старушек у нее было мало, она сказала:
   - Но ведь тетя Даша Савельева не старая карга, правда?
   - Конечно нет, ты же знаешь, что тетя Даша Савельева добрая.
   - А бабушка Фекла Михайловна - карга?
   - Какая же она карга, ведь она тоже добрая.
   - А Дарья Георгиевна злая старушка?
   - Наверное. Раз дядя Ваня так ее назвал, значит она злая.
   Лерочка задремала, но потом вспомнила и встрепенулась:
   - Мама, а что Дарья Георгиевна уносит?
   - Куда уносит?
   - Дядя Ваня сказал, что она сначала подслушивает, а потом куда-то уносит.
   - Не знаю. Вставай, сейчас будем выходить.
  

* * *

   В один из дней во дворе появилась девочка Тоня. Ребята говорили, что Тонины папа и мама умерли от голода. Девочка жила у бабушки Феклы Михайловны, а обедала у всех жильцов по очереди. Спустя какое-то время ребята окружили Лерочку и грозно ей заявили:
   - Сегодня Тоня будет обедать у вас. Иди и скажи матери.
   Она побежала домой, не зная, как мама примет такое требование. Но мама только сказала:
   - Пускай приходит.
   Потом, когда Лерочка, как и другие ребята, не дождавшись обеда, забегала домой за ломтем хлеба, она говорила маме:
   - И для Тони!
   И мама отрезала кусок хлеба и для Тони.
   В соседних квартирах жили тоже работники завода, ожидавшие вселения в новый дом. Мама подружилась с семьей Савельевых, особенно с немолодой тетей Дашей, матерью чертежника дяди Миши. Сынишка дяди Миши был еще маленьким и один во дворе не гулял, поэтому разговаривать про Тонин обед ребячья делегация пришла к тете Даше и та, как и Лерочкина мама, сразу сказала:
   - Пускай приходит.
   Лерочка привела Тоню к Савельевым, и ее тоже заодно посадили обедать. А потом она услышала, как тетя Даша сказала маме:
   - До чего еще доведет народ царь-то этот!
   - Какой это царь, - откликнулась мама, - это не царь, а крысиный король.
   Не вмешаться в такой интересный разговор Лерочка просто не могла и потому сказала:
   - Тетя Даша, у нас же теперь нет никакого царя!
   - Лера, - отреагировала мама на этот теоретический выпад дочери, - твой номер восемь, подожди, пока спросим. Иди гулять.
   Еще летом папа уехал в дом отдыха, но позднее оказалось, что не в дом отдыха, а в командировку. Его не было долго. Зимой мама сажала Лерочку на санки и, волоча санки за собой, шла неблизким путем в заводскую столовую. Там она получала кое-какую еду и Лерочка на всю жизнь запомнила и полюбила вкус нежирной селедки с уксусом и маленькими кубиками свеклы. А еще необыкновенно вкусными были ломтики нечищеной картошки, испеченные прямо на раскаленной чугунной поверхности кухонной плиты. Ломтики покрывались с обеих сторон корочками, рябыми от выпуклых коричневых и бежевых пятнышек. Мама радовалась, что дочка охотно ела это блюдо, которое сама она узнала и полюбила еще в Гражданскую войну. Но был день, когда мама с дочкой сидели в комнате, и Лерочка монотонно твердила:
   - Мама, я хочу есть! Мама, я хочу есть!
   Мама долго слушала это молча, потом сказала:
   - Хорошо. Сейчас я вырежу из своей ноги икру и отдам тебе.
   Уже тогда Лерочке пришлось понять, что такое "нет". "Нету"...
   К этому времени Лерочка уже съела в виде сливочного масла и мамино золотое колечко и детали папиных значков за окончание реального и военного училищ. Никаких других драгоценных металлов у молодой семьи не было. Но однажды, когда они с мамой были в гостях у тети Диночки, та подарила Лерочке вместе с кучей пестрых лоскутков большое красновато-желтое кольцо.
   - Мама, - сказала Лерочка, - давай отнесем кольцо в "Торгсин" и купим масла и одно пирожное.
   - Ну что ты, - ответила мама. - У нас его не примут. Оно же не настоящее, не золотое.
   - А вдруг оно настоящее? - не хотела расставаться с радужной надеждой девочка. - Вдруг тетя Диночка думала, что оно не золотое, а оно на самом деле золотое, и тогда у нас его примут, и мы купим масла и одно пирожное.
   - Нет, Лерочка. Если бы тетя Диночка ошиблась, и кольцо оказалось бы золотым, мы отдали бы его тете Диночке назад.
   Мысль о кольце долго не давала Лерочке покоя и, в конце концов, мама применила педагогический прием - отправилась вместе с дочкой в магазин "Торгсина". Серьезный мужчина взял через окошечко в стеклянной стенке кольцо, положенное мамой на прилавок, мельком взглянул на него и, не говоря ни слова, положил обратно на прилавок.
   - Вот видишь сама, - сказала мама.
   Лерочка видела и была разочарованна, хоть и не очень-то надеялась.
   В обычных магазинах стояли длинные очереди. Как-то мама, подведя Лерочку к концу хвоста огромной извивающейся кольцом змеи, поставила ее за последней в очереди женщиной и сказала:
   - Постой пока за этой тетей, - и отошла.
   Почти сразу же тетя сделала полшага вперед. Пока Лерочка раздумывала, что же ей теперь следует сделать, подошла еще одна тетя и встала перед ней. Тут подошла и мама.
   - Ты еще совсем не умеешь стоять в очереди, - сказала она.
   Но тетя, ради которой это было сказано, никакого внимания на ее слова не обратила.
  
  
   * * *
  
   Вскоре после того, как вернулся папа, Лерочка свалилась в канавку. Стоял довольно прохладный выходной день, и ребята со всего двора толклись у канавки и ловили колюшек. Эту крошечную рыбку можно было ловить на удочку даже и без крючка, так как рыбка эта хватала все, вплоть до пустой лески. Лерочка тоже ловила колюшек и вдруг почему-то свалилась в канавку, прямо в ботиночках и в пальтишке. Мокрая и в слезах она направилась домой. Происшествие казалось ей катастрофой, и она боялась признаться в собственной неосторожности.
   - А меня Верка толкнула! - сообщила она с порога.
   Папа надел пальто и вышел на улицу. Вернулся он не сразу и выглядел расстроенным.
   - Как же ты так? - сказал он, - Я пошел тебя защищать, а тебя, оказывается, никто не обидел. Ты, оказывается, сама свалилась, а сказала, что тебя столкнула Вера. Оказывается, моя дочка врунья и ябеда. Как же ты могла так меня подвести? Не ожидал.
   Лерочке было стыдно, она раскаивалась и плакала.
   А вскоре двор потрясло событие чрезвычайное: большие мальчишки ограбили "скобарей" в их баньке. Преступники не очень скрывались и раздарили медные колечки и другую свою грошовую добычу ребятам помладше. Одно колечко получила и Лерочка. Мама сказала:
   - Сейчас же иди и отдай хозяевам.
   Юных грабителей во дворе уже не было, их забрал милиционер. А возле баньки толпился "весь двор" - все ребята и все старушки. Стоя на пороге баньки, плакала "скобариха", которой Лерочка и протянула злополучное колечко. "Скобариха" ее не ругала.
   После этого происшествия мама долго не отпускала ее гулять во дворе одну. Сидеть дома было скучно, но на все просьбы отпустить ее мама или молчала или говорила "нет".
   - Мама, но все же гуляют!
   - А тебе нельзя.
   - Да отпустите вы ее! - взмолилась как-то сидевшая у мамы соседка Анна Ивановна, милая женщина, доктор и к тому же жена заводского партийного секретаря.
   - Нет, - ответила мама.- Я сказала "нельзя" - значит "нельзя".
   "Нет" - значит "нет", "нельзя" - значит "нельзя".
   Лерочка так никогда и не научилась добиваться того, что не получалось сразу.
   Сидя дома Лерочка очень скучала. И однажды, сидя дома и скучая, она подумала: а что, если она станет долго мять и крутить в руках случайно подвернувшийся кусочек замазки? Может, этот кусочек замазки превратится во что-то другое, красивое и полезное? И если потом этот кусочек красивого и полезного положить в воду, то из него получится лимонад? Или фиолетовые чернила? Увы! Замазка осталась замазкой, только стала грязной.
   Еще она долго размышляла: другие люди видят все вокруг точно так же, как она? Или по-другому? Например, мама? Или тетя Даша Савельева? Или ребята? Вот она, Лерочка, видит, что травка зеленая, и все тоже говорят: "травка зеленая". А на самом-то деле кто-то, может быть, видит травку красной? Или синей? Видит красной или синей, а думает, что это и есть зеленая. Обсудить этот интересный вопрос не удалось. Мама куда-то торопилась и потому сказала:
   - Не выдумывай глупостей.
   С ребятами во дворе получилось еще хуже. Ребята смеялись:
   - Какая там еще красная травка? Сама ты красная травка!
   А Ванька Блоха из одноэтажного флигеля, которого слушались все другие мальчишки, и которого вместе с другими грабителями милиция к тому времени уже отпустила, веско сказал:
   - Ты, Лерка, дура.
   И другие ребята подтвердили, что так оно и есть: Лерка - дура. После этого Лерочка заплакала и отправилась домой, а Ванька Блоха сказал ей вслед:
   - Плакса. Дура и плакса.
   И другие ребята подтвердили, что да, Лерка - дура и плакса.
   Но зато на Рождество в маленькой и бедной, но все же отдельной квартирке для Лерочки нарядили первую в ее жизни, еще не разрешенную властями, еще подпольную елочку. Папа и дядя Миша Савельев куда-то уходили с большими мешками, а, вернувшись, папа вынул из мешка зеленое деревце и установил его в сколоченный из двух поленьев крест. Для елочки было приготовлено уже множество подарков и украшений. Мама с дочкой не один вечер клеили игрушки из картона и цветной бумаги. В основном - балеринок и ангелочков. Плотную бумагу складывали пополам и ножницы, двигаясь сверху вниз, вырезали половинку маленькой куколки: половинку головки, половинку шейки, одну ручку. Затем ножницы подходили почти к самому сгибу бумаги, обозначая тонкую талию, огибали округлое бедро и, наконец, вырезали маленькую, стоящую на цыпочках, ножку. Сгиб разглаживался, рисовались голубые глазки, красный ротик и кудрявые волосики. Потом балеринкам приклеивались пышные юбочки и бантики, а ангелочкам - крылышки. Из узких полосок бумаги хитро складывались цепочки-гирлянды. И гирлянды, и юбочки балеринок, и крылышки ангелочков были разноцветными, поскольку заводские машинистки снабдили папу разноцветной папиросной бумагой. В то время Лерочкин папа занимал на заводе первое место по качеству накрахмаленных белых воротничков.
   На праздник елки никого из ребят не пригласили, да и большого праздника не устраивали. Самым главным праздником и были те вечера, на которых клеили игрушки.
   ...Однажды папа написал на замерзшем стекле какие-то значки и сказал:
   - Тысяча девятьсот тридцать три. Сейчас тысяча девятьсот тридцать третий год.
   Лерочка стояла на кухне у окна, глядела на эту надпись и думала: "Я запомню на всю жизнь, что я стою сейчас на кухне, смотрю на стекло и на стекле написано: тысяча девятьсот тридцать третий год".
   В самом конце тысяча девятьсот тридцать третьего года они переехали в новый дом.
  

* * *

   В новый дом переезжали на грузовике. Лерочка с мамой ехали в кабине, а папа, вместе с грузчиками и нехитрым имуществом, в кузове. Имущества у новоселов было совсем мало: две кровати, большая и маленькая, два огромных фанерных ящика-куба со сложенными в них пожитками, несколько табуреток да большая чертежная доска. И еще комнатные цветы, которые успела развести мама. На булыжниках мостовой трясло даже в кабине, но когда грузовик покатил по трамвайным рельсам, где почти не трясло, Лерочка с некоторым испугом заметила шоферу:
   - Здесь же можно кататься только трамваю, вот милиционер остановит нас и заберет.
   - Ничего, - беспечно ответил шофер. - Не заберет. Нам тоже можно здесь кататься.
   Однако вскоре милиционер их все-таки остановил, хотя они уже и не ехали по трамвайным рельсам. Но забирать их не стал, а стоял себе поблизости посреди перекрестка и махал палочкой.
   - Мама, - спросила Лерочка, - а зачем он машет палочкой?
   - Он показывает автомобилям, куда им ехать.
   - А если автомобилям не нужно ехать туда, куда он показывает? - озаботилась Лерочка.
   В это время милиционер повернулся к ним лицом. Его рука описала в воздухе красивую дугу и застыла у груди, а палочка показала, что им следует ехать направо. Их грузовик тут же тронулся с места и повернул направо.
   - А нам нужно как раз сюда? - снова озаботилась Лерочка.
   - Как раз сюда, - подтвердил шофер.
   - А откуда же он узнал, что нам нужно как раз сюда? - все не могла успокоиться Лерочка.
   Вскоре они поехали между огромными домами с массой огромных окон по фасадам. Наконец они остановились у дверей одной из парадных. Мама с Лерочкой поднялись на третий этаж в квартиру, а грузчики начали заносить в квартиру вещи.
   Новый заводской дом был одним из корпусов нового жилмассива, возведенного для новой счастливой жизни новых счастливых людей. В игрушечной кухоньке, половину которой занимала дровяная плита, три или даже две хозяйки стряпать одновременно не могли, но зато в ней было бы так удобно разогреть обед или ужин, принесенный из столовой.
   Жилмассив тянулся с севера на юг вдоль проспекта корпусами номер один и номер два, между которыми, составляя с ними одно целое, располагался служебный корпус. Широкие, высотою в два этажа, въезды в жилмассив по сторонам этого служебного корпуса все называли арками. Под одной из арок с высокого крыльца можно было попасть в продовольственный магазин на первом этаже. Магазин этот называли "универмагом", так как промтоварный магазин над ним именовался Выборгским Универмагом официально. В Выборгский Универмаг следовало заходить из-под другой арки. А рядом со входом в продовольственный магазин еще один вход вел в вестибюль с гардеробом и украшенным галунами швейцаром, так как из этого вестибюля начиналась лестница к столовой ресторанного типа и к клубу. Широкие массивные деревянные лестницы, ведущие в Универмаг и в столовую, встречались посредине и сбоку должны были выглядеть, как косой крест Андреевского флага.
   Другие четыре корпуса отходили от первых двух вглубь пустырей и свалок, но не параллельно друг другу, а образуя трапецию, сужающуюся по мере отдаления от проспекта. Внутренность трапеции занимал большой парадный сквер с фонтаном, газонами и табличками: "По газонам не ходить. Штраф три рубля". Зимой в сквере заливали каток.
   Лерочкиной семье предстояло жить в двух смежных комнатах трехкомнатной квартиры по третьей парадной пятого корпуса. В их комнатах можно было бы разместить и две семьи, так как каждая из комнат имела дверь в прихожую. Комната побольше, солнечная и с балконом, выходила как раз на парадный сквер. А та, что поменьше, и в сквер поменьше, без фонтана, а также на шестой корпус за этим сквером. В двух первых парадных шестого корпуса жили американцы, ходившие в коротких, чуть ниже колен, брюках. Ребята во дворе говорили, что квартиры в этих двух парадных лучше остальных квартир в жилмассиве... Зимой в сквере между пятым и шестым корпусами строили большую ледяную горку.
   Третью комнату в квартире занял скромный молодой человек Зяма Гуревич, работавший на заводе токарем.
  

* * *

   Вскоре после переезда на заводе была получка. Мама дала Лерочке деньги, и она отправилась в универмаг покупать пирожное. Противень с пирожными стоял на том самом прилавке, из-за которого продавщица отпускала крупу и подсолнечное масло. Очередь к этому прилавку пересекала весь торговый зал и еще заворачивала, потому что совсем недавно отменили карточки, и крупы - конечно не рисовой и не гречневой - можно было купить, сколько хочешь. Лерочка теперь уже умела стоять в очереди. Она постояла в кассу, получила чек и у тети, стоявшей последней в очереди к прилавку, вежливо спросила:
   - Скажите, пожалуйста, вы последняя?
   - Не последняя, а крайняя, - громко поправила та, после чего Лерочка и встала за ней.
   Пальто той тети, что стояла перед Лерочкой, и той, что стояла за ней, образовали что-то вроде футляра. Было душно, а очередь никак не двигалась.
   Через полчаса дома спохватились, и отправившаяся на поиски мама нашла дочь почти в самом конце очереди.
   - Глупенькая ты моя! - засмеялась мама, взяла из Лерочкиных рук чек и получила пирожное без очереди.
   А потом завод перевыполнил план и всем работникам выдали премию. Тогда и был куплен платяной шкаф - не очень красивый, но добротный, сколоченный из досок, с полками, ящиками и большим отделением, куда можно было повесить и папин костюм, и мамины платья, и Лерочкины платья и еще оставалось свободное место. Как раз в это же время родные покинули Васильевский остров. То, что осталось от их квартиры после очередного уплотнения, они обменяли на небольшую квартиру на Петроградской стороне. Поэтому они подарили Лерочкиным родителям тронутые жучком дубовые буфет и круглый стол, а также обтянутый красным плюшем гарнитур: диванчик, два кресла и четыре стула.
   Чтобы научиться шить по-настоящему, мама поступила на курсы кройки и шитья при жилмассивовском клубе. И вот однажды, когда она училась шить, Лерочка, катаясь в одиночестве в большом сквере на лыжах, поняла, что ей немедленно и позарез нужно к маме. Она отвязала лыжи от валенок и, держа лыжи и палки в руках, вскарабкалась по немного обледеневшим ступенькам на крыльцо под аркой. Кое-как она протиснулась в тяжелую дверь и, видя, что с ее лыж на пол вестибюля упали хлопья снега, чувствуя себя из-за этого неловко, вежливо обратилась к наблюдавшему за ней строгому швейцару:
   - Как бы мне тут у вас не напачкать!
   Глядя на устроенное безобразие, швейцар сказал без улыбки:
   - Девочка, сюда с лыжами нельзя. Иди, гуляй.
   К счастью, в этот момент на самом верху внушительной лестницы показалась мама. Она взяла из рук растерянной Лерочки лыжи, и они отправились домой.
   Ребят, знакомых по Тепловодскому проспекту, в новом доме почти не было. Только где-то в конце их пятого корпуса жил Ванька Блоха, да на первом этаже их парадной большая семья "скобарей".
   Вскоре после переезда с Зинкой - "скобарихой" случилась не совсем понятная история: ее и еще одну девочку с пятого этажа мальчишки-хулиганы заманили на чердак, и там произошло что-то стыдное. После этого девочку с пятого этажа ее мама водила к доктору, а Зинку дома выдрали.
   Подружилась Лера с Милой Коровкиной, своей ровесницей, которая жила по них же парадной этажом ниже. Милин папа тоже был инженером на заводе, а Милина мама тоже не работала. Но мамы девочек почему-то не подружились. Как-то Милина мама спросила:
   - Девочки, как вы думаете, чей папа прежде станет начальником цеха?
   Никогда не слышавшая дома разговоров о карьере, Лера простодушно ответила:
   - Наверное, мой, потому что он уже главный механик.
   Милина мама засмеялась, и от этого ее смеха Лере сделалось неприятно, в этом смехе ей почудилось неуважение к ее, Лериному, папе.
   А мама подружилась с папиной сестрой тетей Ниной, которая по воле случая стала почти что их соседкой. Тетя Нина еще на родине вышла замуж за своего земляка комсомольца Сеню. Энергичный Сеня поступил на рабфак и довольно быстро дорос до "красного профессора" - до доцента Лесотехнической академии. Семену Васильевичу выделили служебную квартиру на территории академического парка, в двухэтажном деревянном доме, небольшой садик перед которым, огороженный высоким забором, густо зарос сиренью и черемухой. Случалось, что мама с Лерой навещали тетю Нину днем. Однажды, выходя из парка, Лера бежала впереди мамы и провожавшей их тети Нины по пологому спуску дороги, такому пологому, что взрослый человек мог его и не заметить. Но для Леры он был пока и крутым и длинным. Она все бежала, бежала и с восхищением чувствовала, что не может остановиться.
   Выйдя из парка и перейдя трамвайные пути, они с мамой зашли в булочную на первом этаже отдельно стоящего дореволюционного дома. В этой булочной можно было свободно купить не только хлеб и булку, но и пирожные. Мама получила в кассе чек и подала его продавщице:
   - Мне сто грамм торта "Полено".
   Продавщица отрезала от толстого полена и взвесила небольшой ломтик, который Лера тут же, двигаясь к дому по пустынной улице, и съела. Торт был замечательно вкусным, но удовольствие портило воспоминание о том, как насмешливо переглянулись, оглядев их с ног до головы, продавщица и кассирша, скучавшие от безделья, пока Выборгская сторона работала. Лера и мама были обуты в одинаковые, купленные в Универмаге, белые парусиновые туфельки. Милые, но дешевые туфельки на мягкой белой резиновой подошве, обшитые светло-синим кантиком.
   Потом Лера не раз замечала на улице недоброжелательные женские взгляды, брошенные на маму, слышала ни с того ни с сего сказанные в ее адрес колкие слова.
  
  

* * *

  
   Летом, перед тем, как Лере пойти в школу, они с мамой и сыном тети Лизочки Женей прожили два месяца в деревне, недалеко от которой на маленьком заводике работал мамин брат дядя Коля. Когда-то давно дядя Коля был офицером, а год назад переехал из Ленинграда в это захолустье. Он и посоветовал отдохнуть здесь, в хороших местах, и снял для сестры и детей комнатку в деревенской избе, совсем маленькую, выгороженную из избы тоненькой перегородкой. Хозяйка болела. Маясь болью, она громко стонала и причитала:
   - Ой, ой, ой! Ой, ой, ой! Булочки бы сейчас! Ой, ой, ой!
   Мама отрезала кусок булки из тех запасов, которые берегла на завтрак детям и сама не ела, и относила хозяйке. На следующий день та причитала снова:
   - Булочки бы, ой, ой, ой!
   Мама не то, чтобы не верила в хозяйкину хворь, верила, но все же считала, что просить каждый день булку, предназначенную только детям, той все же не следовало. Но и отказать больному человеку она не могла.
   Там в деревне Лера впервые в жизни испытала настоящий ужас. Утром мимо их избы к парому на реке спустилось много подвод. Стоя в длинной очереди на переправу, мужики пили водку. Они наливали до краев не рюмки и даже не стаканы, а огромные металлические кружки и выпивали их одним махом. В конце дня подводы переправились обратно. Из окна Лера видела, как, немного оторвавшись от других, в гору тяжело бежал человек, а за ним, крича ужасные слова, настигая его, неслась толпа разъяренных пьяных мужиков. И было ясно, что человека вот-вот догонят. Видеть это было нестерпимо страшно. Так страшно ей не было даже тогда, когда она впервые в жизни тонула.
   Мама отпустила с дядей Колей ее и Женю выкупаться перед завтраком. Дядя Коля переплыл неширокую реку и отдыхал на другом берегу, а они с Женей катались на бревнах, еще не увязанных в плоты и ожидавших своей очереди в небольшой заводи. Мокрое бревно под Лерой крутанулось, и она, не умевшая плавать, свалилась в воду. Вода то покрывала ее с головой, то выталкивала на поверхность. Вынырнув в очередной раз, она увидела испуганное лицо Жени, тоже не умевшего плавать.
   Ее спас молодой человек, ловивший неподалеку рыбу. Он прыгнул в воду, поранив при этом ногу о стекло на дне, добрался до Леры и вытащил ее. На берегу Лера заплакала.
   С другого берега приплыл дядя Коля и сказал Жене:
   - Дурак!
   Это было несправедливо, но Женя не возразил. Он был немного грустным мальчиком.
   Лерин спасатель оказался сыном местного священника и днем мама с Лерой ходили в пока еще не закрытую церковь. Мама очень благодарила батюшку и подарила ему пакетик конфет "подушечек". И батюшка тоже поблагодарил маму. По случаю счастливого спасения Лера причастилась. Она очень давно знала, как следует перекреститься, но молитвам верующая мама ее не учила.
   Чтобы перевезти их в Ленинград приехал папа. С папой и Женей они втроем гуляли по лесной опушке. Грибов пока еще почти не выросло, но папа все же нашел один подосиновик - стройный, аккуратный, на высокой ножке и с яркой оранжевой шляпкой.
   - Папа, - попросила Лера, - а можно я буду всем говорить, что это я его нашла?
   И потом носилась, показывая всем этот гриб и рассказывая, как его удалось найти.
   - Папа, давай его рассматривать! - говорила она и не замечала, что Женя в этой ее грибной суете оставался как бы лишним.
   У Жени тогда не было папы. Семен Николаевич играл, пил и мало думал о сыне. Как-то с похмелья он съел яйцо, которое тетя Лизочка с трудом достала и сварила Жене на завтрак. Потом за растрату его посадили в тюрьму. Вернувшись, он рассказал услышанную в камере страшную историю о том, как людей пытают в страшном Большом Доме: человека сажают под стеклянный колпак и из колпака выкачивают воздух. Странно, но маленькая доверчивая и наивная Лера, услышав это по неосторожности взрослых, этому не поверила. Что-то в этой сложности со стеклянным колпаком было не так. В тюрьме Семен Николаевич пробыл недолго, а вскоре после освобождения познакомился с яркой брюнеткой, и тетя Лизочка об этом узнала. И хотя муж уверял, что "Алька - всего лишь постельная принадлежность", тетя была непреклонной и развелась. А за того доброго и хорошего человека, который старался стать Жене настоящим папой, она вышла уже осенью, уже после их возвращения в Ленинград.
   ...Когда они вернулись в Ленинград, лето еще не закончилось. Теплым солнечным то ли еще днем, то ли уже вечером, Лера бегала во дворе и увидела возвращавшегося с работы папу. Он шел загорелый, ладный, в синей спецовке поверх белой крахмальной рубашки, и Лера подумала: какой у нее красивый папа!
  
  

* * *

  
   Лера с нетерпением ожидала того дня, когда станет школьницей. Она уже знала все буквы и чуть-чуть читала. Но писать ее не учили, надеясь, что в школе ее научат писать красиво. Собственная неграмотность ее огорчала. Иногда, если присутствовал кто-нибудь посторонний, кто мог и не знать, что писать она не умеет, она садилась за стол, клала перед собою лист бумаги, макала ручку в чернильницу и с серьезным видом выводила каракули. Однажды ее разоблачила тетя Юля. Тетя Юля училась в техникуме и жила то в общежитии, то у брата. Она зашла домой с поклонником и вот, при поклоннике, ради которого Лера изображала грамотность, она засмеялась и громко сказала:
   - Посмотрите-ка на Леру! Можно подумать, что она умеет писать!
   Лера чуть не заплакала от огорчения, и тетя Юля сказала:
   - Я же пошутила, Лерочка! Ты не обижайся. Лучше пойдем с нами в стереокино.
   Обиженная Лера заотнекивалась, но ее все же уговорили. В кинотеатре на проспекте 25-го Октября при входе в кинозал всем выдавали очки, похожие на бинокль с приделанной к нему ручкой. Лера уже представила себе, как покажет эти очки ребятам во дворе, но на выходе из зала очки у всех отобрали. Отдавать их было жалко...
   ...Мечтая о школе, Лера представляла себе, как будет ходить в нее с большими и толстыми книгами, такими большими и такими толстыми, какие ей довелось потом использовать уже студенткой, да и то далеко не каждый день. Она уже перестала мечтать о карьере кондукторши. Теперь ей представлялось, что она сидит за письменным столом с ящиками, пишет бумаги и ставит на них фиолетовые печати.
  
  

* * *

  
   Новую школу строили совсем недалеко от дома, между двумя такими же огромными, как их, жилмассивами. А пока что все дети из их дома пошли учиться в старую, работавшую еще до революции. Чтобы до нее добраться, следовало перейти проспект и две пересекающие его улицы, по которым тоже ходили автомобили. Потому-то Лерина мама и предложила Милиной маме по очереди провожать и встречать девочек. Та согласилась, но делать этого не стала - зачем, если все равно это сделает обязательная Лерина мама?
   Лера тяжело вставала по утрам, а в холодные и темные ноябрьские утра ей еще и очень не хотелось выходить из дома. Но зато теплый и светлый класс казался уютным и родным, а все ребята - друзьями. Одна девочка, мама которой работала на прядильно-ниточной фабрике, приносила с собой и дарила ребятам восхитительные круглые картинки, место которых, вообще-то, было на ниточных катушках. Мама другой девочки работала на телефонном заводе, и эта девочка приносила в класс удивительные маленькие детальки, одна из которых даже напоминала желтую крошечную гитару. А некоторые мальчишки добывали интереснейшие вещи самостоятельно на свалке.
   В 1-1-м классе Лера и Мила выделялись из общей массы детей. Обе они были девочками рослыми, обеих мамы одевали в красивые платьица и обе хорошо учились. Когда класс вели парами в физкультурный зал, в медицинский кабинет или куда-нибудь еще, они, держась за руки, выступали в первой паре.
   - Вот эта пара, - показала как-то на них незнакомой учительнице их учительница Мария Максимилиановна.
   На стройной, подтянутой, с красиво уложенными на темени седыми волосами Марии Максимилиановне всегда было надето отутюженное строгое темное платье. Она все понятно объясняла и с ее слов Лера на всю жизнь запомнила, как следует правильно переходить улицу.
   Говорили, что Мария Максимилиановна - лучшая учительница школы или даже всего Выборгского района. Говорили, что ее бывшие ученики отдают теперь учиться к ней своих детей. И, правда, в 1-1-м классе один такой ученик был, Юра Кагарлицкий - маленького роста мальчик с маленьким умным личиком.
   Но и у лучшей учительницы иногда отказывали нервы.
   - Ну что ты читаешь! - раздраженно выговаривала она незадачливому ученику. - Что ты читаешь?! Ну, где тут "крестьяне"?! Видишь букву "ка" и читаешь "крестьяне"!
   Гнев учительницы был справедлив. Но и ученика тоже можно было понять: в букваре слова "рабочие", "крестьяне", "помещики" и "капиталисты" встречались куда чаще, чем "цветок", "дерево" или даже "мама". Вот и облегчал себе жизнь ученик, читая вместо "корова" "крестьяне".
   - Свистунова, - говорила Мария Максимилиановна, - прочти все сначала!
   И Лера более или менее гладко читала все сначала.
   Но и Лерина добросовестность могла вывести учительницу из терпения. Утром Лера и Мила, назначенные санитарами, проверяли, с чистыми ли руками, ушами и воротничками рубашек пришли в школу ребята. Мила отмечала результаты проверки в специально заведенной для этого тетрадке, а Лера эти результаты ей сообщала.
   - У Сергеевой - чистые! - выкрикивала она звонким голосом. - У Гаврилова тоже чистые!
   - Чего ты кричишь! - тоже закричала и тоже звонким голосом Мария Максимилиановна. - Чего ты кричишь! Садись на место!
   Санитарная проверка этого дня завершилась. Лера села за свою парту и, случайно повернув голову, увидела удовлетворение и удовольствие во взрослой полуулыбке маленького Кагарлицкого. И Лера не знала, что же ей было обиднее: громкий крик учительницы или эта тихая исподтишка полуулыбка.
   А еще через несколько дней Мария Максимилиановна закричала на Леру снова. На этот раз все произошло из-за бутылочки с холодным чаем. Чтобы Лера на перемене не пила воду из общей кружки, прикрепленной цепочкой к большому баку в коридоре, мама начала давать ей с собой бутылочку с питьем. Однажды на уроке дисциплинированная Лера подняла руку:
   - Мария Максимилиановна, а можно я попью?
   Та ответила сердито и очень громко:
   - Нет, нельзя! Ты хочешь всем показать, что у тебя есть с собой питье, а у других ребят нет!
   А Лере было просто скучно. Она уже умела и знала то, чему Мария Максимилиановна учила сейчас других детей. После выговора она притихла и съежилась. А, взглянув на маленького Кагарлицкого, снова увидела его тихую удовлетворенную взрослую полуулыбку. Она до самой перемены переживала свою обиду. Она не понимала, почему же учительница на нее кричит, если ничего плохого она не делает. И не понимала, за что так не любит ее маленький злой мальчик с умным личиком.
   После этого дня Лера ни за что не брала в школу бутылочек с питьем. Но однажды, когда перед получкой было не с чем сделать бутерброды, мама напекла ей с собою сладких крошечных оладушек. У других ребят таких аппетитных оладушек с собою не было... А ближе к зиме из своей старой жакетки мама сшила ей хорошенькое красное зимнее пальтишко. И опять у других девочек такого хорошенького пальтишки не было...
   Наверное, лучшая учительница школы и района хотела справедливости. Наверное, поэтому ее раздражали слишком короткие и слишком нарядные для Выборгской стороны платьица , а также встречающие и провожающие ребенка родители.
   Наверное, лучшая учительница школы и района знала, что на первоклассников кричать не следует. Ни на тех, чьи мамы не хотят, чтобы их дети пили воду из общей железной кружки, ни на тех, кто пока еще читает "крестьяне" там, где написано "корова". Наверное, она отлично это знала...
  
  

* * *

  
   В морозный зимний день, когда Лерина мама ожидала девочек в вестибюле, она увидела, что 1-1-й класс, спускавшийся по лестнице к раздевалке, дружно плачет.
   - Что случилось, Лерочка? Милочка?
   - Товарищ Киров! - ответили они в один голос и сквозь слезы. - Убили товарища Сергея Мироновича Кирова!
   Еще утром ни одна из них не подозревала о существовании товарища Сергея Мироновича Кирова, а теперь обе они плакали и не могли остановиться. Да, лучшая учительница школы и района Мария Максимилиановна работать умела. Однако дома у Леры не плакали и случившееся в Смольном не обсуждали. Лишь через несколько дней Лера случайно услышала кусочек маминого разговора с тетей Ниной:
   - Говорят, что он ухаживал за женой Николаева...
   Вскоре арестовали дядю Колю. Мама ходила в страшный Большой Дом. Молодой вежливый следователь выслушал ее и сказал:
   - Мягко выражаясь, вы защищаете своего брата.
   - А, твердо выражаясь, я вру? - легкомысленно парировала молодая, красивая и потому смелая мама.
   Визит мамы в Большой Дом не помог. Весной дядю Колю сослали куда-то в Сибирь, и пришлось взять его доберман-пинчера Джима. Любовница дяди Коли по имени Ляля, которую Лера никогда не видела, а только слышала, что та хоть и красивая, но эгоистка - любовница Ляля заявила, что и так держала собаку целый год и больше не будет. Первую ночь Джим выл, потом понемногу привык к новым хозяевам. Однако Леру слушался плохо и за хозяйку не признавал.
   Однажды Лера вышла гулять, держа Джима на поводке, и проследовала в парадный сквер, чтобы мама могла видеть их из окна. В сквере к ним сразу же подбежало несколько озабоченных девочек: Зинка "скобариха" потеряла ключи.
   - Пускай он найдет! - потребовали девочки.
   Зинка достала из кармана какую-то тряпочку, Лера поднесла тряпочку к носу Джима и строго сказала:
   - Джим, ищи!
   Никогда не учившийся сыскному делу Джим, тем не менее, тут же натянул поводок и потащил Леру к песочнице. За ними к песочнице побежали и все девочки. Копавшаяся в песке малышня разбежалась, а Джим стал деловито разгребать песок передними лапами. И выкопал! Правда, не ключи, а маленький красный флажок.
   - Чур, мое! - крикнула девочка Валя из четвертого корпуса.
   - Нет, мое! Он же мои ключи искал! - резонно возразила Зинка "скобариха".
   Заинтересовавшаяся спором Лера держала поводок некрепко. Джим дернулся и, освободившись, быстро побежал на длинных лапах прочь от песочницы. Лера со всех ног бросилась следом, но разве она могла догнать молодого рослого пса! А Джим время от времени останавливался, подпускал ее поближе - и снова убегал. Лере удалось схватить поводок уже за шестым корпусом. Там под окнами американцев валялись соблазнительные вареные кости с ошметками хрящей и жира. Вцепившись в одну из них зубами, Джим потерял бдительность.
  
  

* * *

   Почти одновременно с Джимом в квартире появились сначала Лия, а потом и Боренька Гуревичи. Полноватая хорошенькая брюнетка Лия пришла в гости к соседу Зяме вскоре после заселения дома. Она была мила с соседями и всем понравилась. Вскоре она переехала и твердою рукою повела семейный корабль к благополучию. Она настаивала, чтобы Зяма уволился с завода и тогда ее, Лиин, папа поможет ему, Зяме, открыть свой ларек на Сытном рынке. Зяма колебался, а родившийся между тем Боренька быстро рос, ползал по расстеленному на полу одеялу и поедал собственные какашки.
   Между тем у папы начались неприятности. Папа вернул молодому инженеру его докладную записку, подчеркнув в ней красным карандашом пять орфографических ошибок. Он хотел, чтобы автор переписал свое произведение грамотно. Как будто бы не знал, что ВУЗ не забивает головы рабфаковцев всяким хламом вроде грамматики, и что для поступления в ВУЗ требуются тоже не грамматика, а пролетарское происхождение и чистая анкета. После эпизода с докладной в большой городской газете напечатали маленькую, но довольно содержательную и абсолютно грамотную заметку "Странный человек". Начиналась заметка так: "Я хорошо отношусь к товарищу А., к товарищу Б., но я не могу хорошо относиться к инженеру Свистунову..."
   Именно в это время и начала большую коммунальную войну Лия Гуревич. Какое-то время маме удавалось сохранять в квартирке мир, но в один прекрасный день этот мир взорвался. В тот незабываемый день Лера с мамой ходили в кукольный театр. Папа принес с завода два билета, и мама обрадовалась:
   - Это "Конек-горбунок", помнишь, мы с тобой читали?
   Но оказалось, что это никакой не "Конек-горбунок", а антирелигиозный спектакль про то, как прожорливый и толстый поп отбирал у бедных крестьян последний кусок хлеба. За это в конце представления он и был наказан. Когда поп, попадья и попята полетели вверх тормашками, какая-то женщина, сидевшая сзади, с испугом громко закричала:
   - Ой, а ребеночка-то! Ребеночка-то за что?
   Мама смотрела представление молча и только потом сказала:
   - Как жаль, что это был не "Конек-горбунок"!
   Когда, вернувшись домой, мама и Лера вошли в квартиру, навстречу им из своей комнаты выскочила Лия Гуревич. Впервые в жизни Лера оказалась внутри настоящего кухонного скандала. Собственно, скандалила-то одна Лия, но как! Она кричала и про грязного пса, и про глупую девчонку, и про маму, которая виснет у мужа на шее, так как иначе он ее бросит, и еще про две комнаты, которые некоторым дали неизвестно за что. Лера была потрясена, причем буквально - она дрожала, когда мама уводила ее в комнату. Мама же, уходя, произнесла единственные за весь скандал слова. Слова, каких ни до, ни после этого Лера от нее не слышала:
   - Говно на лопате.
   Лера потом раздумывала: "А почему на лопате?". Но у мамы спрашивать не стала.
   Через несколько дней мама заболела. На нервной почве у нее начались ужасные боли в спине, она почти не вставала с кровати и гулять с Джимом не могла. Однажды за вечерним чаем было сказано:
   - Придется отдать Джима.
   Джим сидел тут же, и по его морде катились слезы.
   Когда его кому-то отдали, Лера не очень переживала. Она не успела по-настоящему его полюбить. Ее первая большая любовь к собаке и ее первое в жизни настоящее горе, когда собаки не стало, были еще впереди...
   Папа подошел к Зяме в токарном цехе:
   - Видишь, Зяма, как вышло. Придется разъезжаться.
   В профсоюзе как раз ломали голову, куда переселить Медведеву.
   Эту Медведеву и на заводе, и в доме все называли "Марья Ивановна Партизанша". Во время Гражданской войны кого-то из близких родных Марьи Ивановны на ее глазах зарубили белые. Она считалась "не в себе", ей все сходило с рук, и она этим пользовалась. При заселении дома Партизаншу вместе с другой семьей поместили в две смежные комнаты, и она проходила к себе через комнату соседей. При этом она поносила соседей разными словами, а пару раз даже кинула в них топором. Тихую девушку Лелю, недавно приехавшую из деревни и работавшую в литейном цехе шишельницей, которая занимала в квартире маленькую третью комнату, Марья Ивановна опозорила на весь цех:
   - Лелька то какая неряха! - рассказывала она. - Я ей вечером на... в сковородку с жареной картошкой, а она утром эту картошку съела!
   Когда Лия Гуревич узнала, кто же теперь будет ее соседкой, она плакала. Но Лера ее не жалела, даже наоборот. Через несколько дней после переезда, когда Лия выгуливала Бореньку в парадном сквере, Лера вместе с парочкой подружек кричала ей с балкона одной из этих подружек на четвертом этаже:
   - Лийка Гуревич дура!
   Кто-то довел это до маминого сведения, и Лера получила нагоняй. А мама Милы Коровкиной справедливо говорила в кругу заводских дам:
   - У Свистуновых невоспитанная девочка.
   Дружба же Леры и Милы после переезда разладилась. Во второй класс они пошли в разные школы, а гулять во дворе одной Миле не разрешалось.
   Марья Ивановна Партизанша прожила с Гуревичами не- долго. После того, как Зяма перебрался с завода на Сытный рынок, комнату в заводском доме ему пришлось освободить.
  
  

* * *

  
   Квартира, в которую они переехали, располагалась в конце корпуса в предпоследней, восьмой, парадной. Этот кусок корпуса с восьмой и девятой парадными был как бы приставлен к его основной части и выступал вперед, под углом, навстречу такому же, и тоже выступающему вперед и под углом, куску корпуса номер четыре. За девятыми парадными, корпуса соединялись одноэтажной перемычкой, где находились кочегарка и склад угля. А перед кочегаркой - общая на весь жилмассив внушительных размеров помойка. По обеим сторонам восьмых парадных каждый из корпусов прорезали два прямоугольных проезда-арки для транспорта, а широкие крыльца между арками смотрели друг на друга. Площадь между парадным сквером, помойкой и крыльцами восьмых парадных была словно специально придумана для игры в лапту, в "штандер" и в другие популярные игры. Лера очень огорчалась, что новые комнаты не имели балкона. Но зато большая из комнат, смотрящая огромными окнами на юг и на запад, походила на пронизанный светом фонарь,и в ней пышно разрастались мамины комнатные цветы.
   Двухкомнатную квартиру напротив, а таких в доме было всего четыре, и все они размещались по их парадной, занимала семья Карандашовых: Александр Михайлович, начальник спецотдела завода, его красивая, добрая и несколько безалаберная жена Наталья Алексеевна и два сына. Белокурый румяный Юра, Лерин ровесник был любимец отца. Володе, сыну Наталии Алексеевны от первого брака, выпала ужасная и несправедливая судьба. Когда-то его, здорового двухлетнего малыша, нечаянно уронили и при этом повредили позвоночник. Спохватились, когда было уже поздно. Володя, будучи на пять лет старше Леры, был с нею одного роста, и два огромных горба вытягивали его грудь вперед, а спину назад. Но он не был ни злобным, ни плаксивым. И хорошо учился, хотя из-за болезни часто пропускал занятия в школе. Наполнявшие ежедневно квартиру Карандашовых мальчишки, и большие и маленькие, его не просто уважали - они его обожали и готовы были в любой момент защитить от любых обидчиков. И он, и Наталья Алексеевна имели талант притягивать к себе людей, ничего специально для этого не делая.
   С Натальей Алексеевной Лера к моменту переезда была уже почти что знакома. Как-то возле дома она увидела большую девочку с большой немецкой овчаркой на поводке. Как бывшая хозяйка добермана Джима, Лера собак не боялась и тут же смело подошла поближе, чтобы познакомиться с "собачкой". Но "собачка" ощерилась, зарычала и рванулась в Лерину сторону. Большая девочка прислонилась к стене дома и, изо всех сил удерживая двумя руками поводок, сказала Лере:
   - Проходи! Проходи скорее!
   За большую девочку Лера и приняла тогда Наталью Алексеевну. А "собачка" принадлежала мужу ее сестры и, подобно своему хозяину, служила в НКВД.
   С соседями скоро подружились. Наталья Алексеевна часто забегала к маме, а по утрам они чуть ли не ежедневно обходили вместе близлежащие продовольственные магазины в поисках продуктов для обеда. И Лера частенько пропадала у Карандашовых.
  

* * *

  
   В начале лета мама заболела крупозным воспалением легких и чуть не умерла. Ее выхаживала добрая приятельница по Тепловодскому проспекту и прекрасный врач Анна Ивановна. А Леру приютила на лето семья дяди Кирюши. У их давних друзей Германов еще не отобрали дачный участок в Юкках - огромную деревянную дачу со множеством комнат и комнаток, лесенок, коридорчиков, открытых и закрытых террас и чего-то еще, дачу, под завязку набитую летом германовскими знакомыми, и при ней парк, где имелись и розарий, и заросли бузины у огорода, и теннисный корт и даже участки, где ближе к осени можно было собирать белые грибы. Участок огораживала невысоко натянутая проволока, и когда кто-нибудь чужой пытался под нее пролезть - например, влюбленная парочка - обитавшие на даче дети подбегали и начинали дружно кричать:
   - Это частный парк! Это частный парк!
   Лера целыми днями бегала в купальном костюмчике с юбочкой, который мама сшила еще весной. Лера очень любила этот костюмчик и гордилась им.
   Все жившие на огромной даче дети оказались, как на подбор, девочками. И все одинаково увлекались шитьем нарядов для одинаковых куколок. Маленькие гуттаперчевые куколки с пропорциональными фигурками продавались в кондитерских магазинах. Они были привязаны к плиткам шоколада и одеты в пышные платьица из блестящих узких шелковых лент. У Леры тоже была такая куколка и она тоже что-то шила.
   Обычно все девочки жили дружно, а если ссорились, то довольно организованно. На этот случай у них имелся целый список расположенных в строгом порядке ругательств и оскорблений. В начале ссоры кому-нибудь говорилось: "Шляпа". На "шляпу" следовало непременно ответить: "Цилиндр". Далее шли: "дурында", "рваная галоша" и "ночной горшок". Обычно этого хватало.
   По будням тетя Леночка надевала белый костюм из шелкового полотна и шла с Викой и Лерой обедать на террасу Ленсоветовской столовой, размещавшейся по дороге к озеру на том же зеленом склоне, что и Ленсоветовские дачи. На десерт она заказывала чай с вкуснейшими и свежайшими фирменными булочками с кремом.
   На выходные в Юкки приезжал дядя Кирюша. А когда маме стало получше, на выходной однажды приехал папа, а с ним тетя Юля и Катюша, ставшие подругами. Юкки находились в погранзоне, но пропусков через Большой Дом почти никто не оформлял, и от станции Парголово масса дачников проходила безо всякого контроля через небольшое болотце. Почему-то власти этого не пресекали, но все же и говорить об этом вслух не рекомендовалось.
   Вечером, как и всегда перед выходным, шла игра на теннисном корте. Пока не стемнело, у корта толпились все обитатели дачи, несмотря на вредных комаров, слетавшихся к корту со всего парка. Неспортивный дядя Кирюша и сам не играл и не судил, но сидел на скамейке для зрителей и в его голове возникали ассоциации, которыми он потом делился с девочками: "аут - лают", "гейм - съем". А Лерин папа играл. Прежде играть в теннис ему не приходилось, но все равно он, к Лериной радости, выиграл почти у всех германовских гостей, даже у дочери Германов Риты. И даже у тети Катюши, хотя та в Ленинграде посещала вечерами теннисный клуб на Островах. Папу обыграл только молодой человек по имени Геннадий, который ухаживал за Ритой и работал тренером по плаванию.
   Утром, как и в другие выходные дни, большой компанией пошли на озеро и Леру, как и в другие выходные дни, учили плавать, держа там, где ей было уже не достать до дна, за лямочку от купального костюмчика или за резинку от трусиков. Как брошенный в воду щенок, Лера изо всех сил била по воде руками и ногами, во все стороны летели сверкавшие на солнце брызги, и было замечательно. А когда их с Викой, уже посиневших и с гусиной кожей, заставили, наконец, выйти на берег, было замечательно прыгать на одной ножке и, склонив голову на плечо, приговаривать:
  
   Муха, муха, муха, муха!
   Вылезай вода из уха!
  
   Рядом с озером зрели никем еще не собираемые малина и ежевика и жили еще не распуганные людскими толпами змеи. Лера шагнула в зеленые заросли и в нескольких шагах от себя со страхом увидела целый выводок юрких крошечных змеек. Они копошились у ствола большого дерева и, изгибаясь, расползались в разные стороны. А папа принес из зарослей два ствола высохших небольших деревьев, положил параллельно на землю и, как на турнике, сначала сделал стойку вниз головой, а потом и еще другие гимнастические фигуры. То, что папа может это сделать, для Леры было так же неожиданно и так же приятно, как и его выигрыши на теннисном корте. Папа был сухощавым, подтянутым и стройным. Лера им гордилась. Плавать папа тоже умел, но не увлекался и далеко не заплывал. А вот Рита Герман и ее друг Геннадий не раз за лето переплывали озеро вдоль, за что Лера очень их уважала и немного им завидовала.
   На обратном пути у Леры расстегнулась туфелька, она остановилась ее застегнуть и немного отстала.
   - Лера, иди быстрее! - крикнула ей Вика.
   Лера выпрямилась и увидела перед собою голую девочку. На немного перекормленной рослой девочке лет шести была надета только белая панамка. Держась за руку с полной дамой в красивом сарафане, девочка спокойно и не спеша шла от Ленсоветовских дач к озеру. Рядом с ними шли двое полных мужчин. Лера крикнула через эту подошедшую группу, как крикнула бы в своем дворе на Выборгской стороне:
   - Сейчас иду, только сопли высморкаю!
   Полная мама голой девочки взглянула на Леру, поморщилась и сказала:
   - Фи, как некультурно! - и, обратившись к голенькой дочке, добавила: - Никогда так не говори, Бэлочка!
   Лера смутилась и бросилась догонять своих. Потом она еще не раз встречала эту голенькую черноглазую девочку на пути к озеру или обратно.
   Другой немного перекормленный ребенок жил на даче через дорогу от германовского парка и иногда играл вместе с девочками.
   - Додик, иди кушать крем! - закричала раз из окна его мама. - Кому я говорю, Додик! Немедленно иди кушать крем!
   Когда, покушав крема, Додик вернулся, девочки играли уже в другую игру и принять его в эту другую игру не захотели. Но не тут-то было! Додик заревел, из дома выскочила его мама и так на девочек накричала, что спорить они не посмели. Но и игра разладилась...
   К началу нового учебного года мама поправилась, немного окрепла и даже последнюю перед отъездом неделю прожила в Юкках. Гулять ей было еще трудно, и потому, сидя в комнате, она подолгу читала Лере вслух очень толстую и очень интересную книгу про капитана Немо. Самой Лере эта книга была пока еще не по силам.
   Летом из-за маминой болезни Леру не водили показывать в балетную школу, куда год назад поступила Вика и куда тетя Леночка очень советовала отдать и Леру.
  
  

* * *

  
   К началу учебного года выяснилось, что новую школу строители еще не закончили. Леру с большим трудом удалось устроить на один год в другую, на пути к которой не нужно было переходить проезжие улицы. Эту другую, тоже недавно открывшуюся, школу построили в модном конструктивистском стиле. Длинный корпус с широкими окнами классов на фасадах примыкал к приземистому цилиндру, где размещался актовый зал. Под актовым залом находились вход в школу, столовая и раздевалка. От входа широкая и пологая лестница вела к фойе актового зала и к коридору с классами. На этой лестнице Лера и круглая отличница Надя Воробьева, сидевшая с ней за одной партой, однажды наблюдали, как две пожилые уборщицы тащили наверх тяжелый шкаф, а упитанный коренастый директор крутился возле них и давал им словесные указания. Девочки смотрели и возмущались - у них уже имелись некоторые немудрящие понятия о справедливости. Тем не менее, сказать что-нибудь директору они не посмели.
   Как и Лере в 1-1-м классе, во 2-6-м им с Надей тоже иногда бывало скучно на уроках, и однажды во время диктовки обе они, сговорившись, вместо продиктованных слов "она потеряла гривенник" написали "она посеяла гривенник". На следующий день они с замиранием сердца ждали нагоняя, но, к их разочарованию, нагоняя не последовало. Учительница даже не упомянула об их безобразном поступке, она просто поставила им не по "отлично", а по "хорошо".
   В теплую погоду 2-6-й класс сводили на экскурсию в парк. Под присмотром учительницы ребята парами перешли трамвайные пути и поднялись по знакомому Лере некрутому подъему. Сначала они посетили братскую могилу рабочих-красногвардейцев Выборгской стороны, и учительница не очень интересно рассказала им о героических борцах за дело рабочего класса. Зато потом они подошли к большому, еще не заросшему и не загаженному пруду, где увидели кишащих в воде головастиков. Вот там учительница очень интересно объяснила, что головастики скоро потеряют свои длинные хвостики, и из них постепенно вырастут большие лягушки. И еще она объяснила про круговорот воды в природе. Потом так же парами класс вернулся в школу. Когда учительница устала ежеминутно делать замечания, мальчишки, замыкавшие процессию, запели злободневную песню:
  
   Легко на сердце от каши перловой,
   Она скучать не дает никогда.
   И любит кашу директор столовой,
   И любят кашу обжоры-повара.
  
   После экскурсии на большой перемене полагался обед, и школьные повара, как обычно, сварили ячневую кашу - противную жидкую размазню. Почти никто из ребят этой испорченной крупы не ел.
   2-й-6-й класс занимался во вторую смену. Проходя мимо фойе актового зала, второклассники могли иногда видеть, как ученики старших классов учились танцевать. Мальчики и девочки, попарно, прямые, словно "проглотили аршин", чинно делали шаги вперед, назад, направо, налево... Это зрелище Леру несколько смущало. С одной стороны, разучивание фокстрота здесь выглядело делом увлекательным, серьезным и достойным. С другой же стороны, она уже знала, что всякие там фокстроты хорошие советские люди не танцуют. А те, кто их все-таки танцует, конечно, лучше, чем нарушители границы, но все же...
   В самом актовом зале регулярно проходили концерты художественной самодеятельности.
   В настоящем театре Лера бывала нечасто. Семья с трудом сводила концы с концами, и на театр денег не хватало. Когда же они с мамой все-таки побывали на "Снегурочке", она много дней не могла оправиться от удивления и восторга. И добрый царь Берендей, пожалевший красавицу Купаву, и бросившийся в пропасть Мизгирь (хотя с галерки им было отлично видно, как артист прыгнул за левую кулису), и коварный пастушок Лель - все это потрясало. И, главное, хрупкая тоненькая Снегурочка с нежным, как колокольчик, голоском. Этот голосок запал Лере в душу. То, что Снегурочку пела артистка с прелестной фамилией Снежинская, очаровывало. По радио транслировали много разных опер, но почему-то не "Снегурочку". Лера никогда не мечтала оказаться на сцене среди артистов-исполнителей. Однако выступать она любила.
  

* * *

  
   В многочисленных школьных концертах они с Надей Воробьевой танцевали матросский танец "матлёт", который с ними разучила их октябрятская вожатая. В углу сцены начинал барабанить рояль: "тарам-там-там, тарам-там-там" и они, облаченные в белые блузочки с матросскими воротничками, сначала делали круг по сцене с заложенными за спину руками, потом "тянули канат", потом вытворяли что-то еще сугубо "морское". Артистов в концерте участвовало множество и потому ждать своей очереди им приходилось подолгу. Но они не роптали: ради наслаждения тянуть канат и плясать вприсядку, можно было и подождать.
   Ни в каком кружке Лера не занималась, но выступала часто. Концерты, артистом в которых мог стать каждый желающий, организовывались и в школе, и в клубе при их жилмассиве, и в клубе при соседнем. Имелся набор номеров, давно известный всем организаторам, всем исполнителям и всем зрителям этих концертов, однако же, из концерта в концерт повторявшийся. Был очень популярен такой дуэт: девочка, повязанная платком, выходила на сцену и начинала петь:
  
   Я прёёхала из дёрёвни
   На Ванюшу посмотреть.
   Вижу здесь народу много,
   А Ванюши мово нет.
  
   Буква "ё" вместо "е" в словах "приехала" и "деревня" считалась обязательной.
   Затем на сцену выскакивала другая девочка, т. е. "Ванюша":
  
   Здравствуй, Марья, дорогая.
   Что не видел я тебя?
  
   И "Марья" сообщала самое главное:
  
   Привезла тебе я, Ваня,
   Лапти новые совсем!
  
   За такое оскорбительное сообщение полагалась суровая отповедь:
  
   Что ты, Марья, одурела?
   Стану ль лапти я носить!
   Я пойду в любой магАзин,
   Себе ботиночки куплю!
  
   Затем выяснялось, что "Ванюша" не только не станет носить лаптей, но не станет также есть деревенских лепешек и делать чего-то еще, принятого в деревне, но совершенно неприличного для городского пролетария.
   Существовал и другой популярный дуэт. Он был из печатного сборника, исполнялся не столь часто, как предыдущий, и только в школе. Здесь задавался теоретический вопрос: "Что было бы, если бы барыня-помещица заснула летаргическим сном и проснулась бы уже теперь, при Советской власти?"
   - Я спать хочу, чешите пятки! - требовала престарелая крепостница.
   - Наверно, винтик не в порядке! - предполагал в ответ юный пионер.
   - Чей ты раб и кто твой барин? - не унималась старуха.
   - Пионер я, а не раб, о рабах забыть пора б! - не лез за словом в карман юный ленинец.
   На почве артистической деятельности Лера подружилась еще с одной девочкой из 2-го-6-го, Идой Вайнберг, которая тоже любила выступать и читать стихи. Ида имела свой собственный репертуар, который состоял из двух оригинальных стихотворений. Одно про девочку Майю, которая ленилась помогать маме и плохо подметала пол, а второе про мальчика Борю Флюса, регулярно опаздывавшего на уроки. Ида щедро поделилась этими своими сокровищами с Лерой, и они читали, меняясь, в концертах по одному из них. Лера так никогда и не узнала, были ли эти стихи когда-то и где-то напечатаны, или же существовали только в Идиной семье. Идина мама против коллективного использования стихотворений не возражала, но вот отправиться Иде на школьный карнавал по случаю начала каникул, без карнавального костюма не разрешила. Как не уговаривали ее девочки позволить Идее надеть летнее платьице и украсить его лентами, она осталась непреклонной:
   - Я не хочу, чтобы все подумали, будто у меня нет вкуса.
   А у Леры был костюм "снежинки", очень красивый, настоящий, который тетя Леночка взяла напрокат в костюмерной театра для Вики, и на один этот вечер предоставила Лере. В этом замечательном костюме Лера не только собиралась повеселиться на карнавале, но еще и прочесть стихотворение о зиме. В тот раз все выступления проходили в фойе актового зала вперемешку с играми и хороводами вокруг недавно разрешенной безрелигиозной елки. В тот день неожиданно приехали гости, и папа отправился за Лерой в школу. По такому случаю ей позволили выступить без очереди. Хорошенькая девочка в пушистом белом платьице из марли и атласа, усыпанном блестками, и с маленькой блестящей шапочкой на голове, вышла в центр круга, бойко прочла стихотворение, сорвала аплодисменты, получила в награду большое яблоко и вместе с папой, который делал вид, что все это ему вовсе даже и не льстит, покинула зал.
   Лера однажды уже выигрывала яблоко, на октябрятском сборе в честь Седьмого ноября. Тогда кто-то из взрослых придумал остроумный аттракцион: в большой наполненной водой кастрюле плавало большое румяное яблоко, и его следовало поймать ртом. Несколько октябрят пробовали справиться с задачей, но у них ничего не получилось. А у Леры получилось: она подогнала это многократно облизанное яблоко к стенке кастрюли и без труда вытащила его зубами.
   Не всегда концертная деятельность протекала безоблачно. Как-то в клубе жилмассива, где Лера стояла в очереди за книжкой из детской библиотеки, к ней подошла руководительница детского танцевального кружка.
   - Девочка, - сказала она, - ведь тебя зовут Лера? У нас заболела Таня, а выступать через три дня. Может, ты за нее выступишь? Это не очень трудно, я тебе покажу.
   Лера с энтузиазмом согласилась. Три дня она увлеченно репетировала и в день концерта явилась в клуб, имея при себе туфельки-спортсменки и белые носочки. Она уже готовилась надеть клубный украинский костюм с венком из искусственных цветов и множеством лент, когда вошла руководительница и сказала:
   - Лера, ты сегодня выступать не будешь, поправилась Таня.
   И добавила:
   - Иди скорее в зал и займи себе хорошее место. А послезавтра приходи, мы начнем разучивать новый номер.
   Но расстроенная Лера отправилась не в зал, а домой. Когда она, глотая слезы разочарования, спускалась по узкой служебной лестнице, случилось самое обидное. Одна из участниц номера, не Таня, но тоже плохо знакомая ей девочка, перегнувшись через перила верхней площадки, закричала:
   - Эй, Лерка, отдай мне свои белые носки, тебе они все равно ни к чему!
   Тут уж Лера заплакала по-настоящему, бегом миновала лестницу и так, вся в слезах, и добежала до дома.
   - Что же в этом клубе за порядки! - возмутилась соседка Наталья Алексеевна. - Нужно пойти с ними поговорить.
   - Нет, - мотая головой, говорила Лера сквозь слезы.- Нет, не нужно. Я туда никогда больше не пойду!
   Но пошла. И уже сама за себя изображала стрекозку в большом дружном хороводе девочек с прикрепленными на спинки платьиц крылышками. Лера бредила стрекозками, она только и думала, что о стрекозках. Однажды днем к маме по каким-то делам заехала тетя Леночка, и Лера не давала молодым женщинам покоя, требуя, чтобы они посмотрели и оценили, какая она отличная стрекозка. А когда тетю провожали до трамвая, она бежала перед ними вдоль проспекта по дубовой аллее, крутилась, махала руками и пела:
  
   У нас бирюзовые спинки,
   А крылышки, словно стекло.
  
   И тетя Леночка сказала маме:
   - Все-таки жаль, что ее не показали в балетной школе.
   Выступление прошло хорошо, им много хлопали. Но радость омрачила Муся Иванова из седьмой парадной:
   - Ты все испортила! - сказала она сурово.
   - Почему? - не поверила ей Лера, все же немного испугавшись.
   - А потому. Испортила - и все.
  
  

* * *

  
   Зимой с папиной родины приехала погостить папина тетя - тетя Рая. Она была младшей сестрой бабушки и потому почти что папина ровесница. Лерина мама и тетя Нина хотели, было, выдать ее в Ленинграде замуж. Мама сшила ей модное шелковое платье с большим салатного цвета в оранжевый горошек бантом сзади, а на встречу Нового года был приглашен какой-то подходящий для этой цели знакомый холостяк. Но затея почему-то не удалась.
   Как раз, когда в Ленинграде гостила тетя Рая, умер академик Павлов. Тетя очень переживала, в непогоду ходила на похороны, и в кадрах кинохроники один раз даже мелькнуло ее лицо. Она была учительницей, но не просто учительницей, а увлеченным педологом. Вскоре все узнали, что педология - это лженаука, но тогда об этом еще никто не догадывался. Тетя Рая объявила папе и маме, что Лера очень одаренный ребенок, и потому маме просто необходимо поговорить об этом со школьным педологом. Мама этого делать не стала. Родители не вмешивались в Лерино школьное воспитание. Они не критиковали того, что Лере внушали в школе, и не объясняли того, что происходило вокруг. Они не хотели осложнять ее будущую жизнь. К тому же девочка и так стояла несколько особняком в детском коллективе. Незачем было это усугублять и официально объявлять ее какой-то особенной.
   Как-то тетя Рая, рассматривая в альбоме фотографию двух молодых людей в студенческих тужурках, спросила у мамы:
   - А с кем это Коля?
   Мама замялась, потом ответила:
   - Это его друг Вася Чижов, его сейчас в Ленинграде нет, - и показала глазами на Леру.
   Она полагала: Лера не знает, что Васю Чижова "взяли". А Лера давно уже слышала об этом в непредназначенном для ее ушей разговоре. Тетя Рая ни о чем больше не спросила.
   А вскоре, когда тетя Рая уже уехала, а папа был в командировке, мама сказала Лере:
   - Сегодня мы с тобой пойдем в гости.
   Они доехали трамваем до проспекта 25-го Октября, который мама упорно называла Невским, и вошли в большой нарядный магазин, который она назвала Елисеевским. Там была сделана удивительная покупка: целая коробка пирожных, которую продавщица перевязала голубой тесемочкой. Потом они дошли пешком до большого многоэтажного дома, поднялись по узкой лестнице, похожей на парадные их жилмассива, только темной, и мама три раза нажала кнопку электрического звонка. Дверь открыла незнакомая Лере женщина.
   - Оля, - сказала она. - Это ты, Оля? Ну, проходи, проходи скорее.
   Узким коридором мимо двух-трех приоткрытых дверей они добрались до длинноватой, темноватой и тесноватой комнаты с большим круглым столом.
   - Здравствуй, Олечка! - сказала женщина. - Я очень, очень рада. Это Лерочка?
   - Здравствуй, Тамарочка! - и они поцеловались. - Ты извини меня, что я так долго к тебе собиралась.
   - Ну, что ты! О чем ты! Спасибо...
   Они попили чаю с пирожными из больших тонких чашек с нарисованными букетиками и золотыми ободками, посидели еще немного и стали собираться домой.
   - Тамарочка, - спросила мама, оглядывая излишне заставленное мебелью пространство, - ведь у вас есть и еще одна комната?
   - Была еще одна, побольше, - ответила тетя Тамарочка. - Но теперь у нас только эта. Только одна эта...
   Пока они шли по проспекту 25-го Октября к трамвайной остановке, Лера догадалась:
   - Тетя Тамарочка - это жена дяди Васи Чижова?
   Тут подошел трамвай, и они поехали на Выборгскую сторону. А дома мама сказала:
   - Лера, ты уже большая девочка. Давай с тобой договоримся: ты никому не будешь рассказывать, что мы были в гостях у тети Тамарочки. Ни ребятам, ни вообще никому. Хорошо?
   - И Наталье Алексеевне тоже?
   - И Наталье Алексеевне тоже.
   - И папе тоже?
   - Когда папа приедет, я ему сама расскажу. Хорошо? Договорились?
   - Договорились, - согласилась Лера.
   Про целую коробку пирожных поговорить хотелось. Но Лера была девочкой послушной, и ни в тот день, ни на следующий, никому ничего не рассказала. А потом поездка постепенно забылась.
   Тогда же, во втором классе, Лера стала заниматься немецким языком со старшей маминой сестрой тетей Лилей. Не так давно у тети Лили случилась большая беда - от нее и от ее двоих детей ушел муж. Она перебралась в Ленинград, немного пожила у дяди Кирюши на Васильевском острове, а потом дядя Кирюша помог ей получить комнатку на Подьяческой улице. Тихая, испуганная и не приспособленная к жизни тетя Лиля бедствовала и уроки немецкого были деликатной маминой попыткой немного помочь. Тетя Лиля учила по методике для дошкольников. Они играли: раскладывали, как в магазине, товары, рисовали трамвайные и железнодорожные вагоны. Лере учить немецкий не хотелось, слова не запоминались, играть было неинтересно. Но мама проявила настойчивость и целую зиму они занимались. А потом учиться в Ленинград приехала еще одна папина младшая сестра Людмила. Жить она собиралась в общежитии, но все равно ей предстояло помогать, т. ч. денег на немецкий язык было уже не выкроить. К счастью, к этому времени закончил техникум старший сын тети Лили и жить им стало полегче. А уроки немецкого Лере не пригодились - в их школе учили английский...
  

* * *

  
   Летом Лера снова жила в Юкках, но не на большой даче Германов, а в деревенском доме на краю поселка, напротив пионерского лагеря. Сняли целый дом - одну комнату Лерины родные, а другую родные нового Жениного папы. Первые несколько дней в начале лета Лера и Женя жили без взрослых, но под присмотром Варвары Яковлевны. С ее дочкой лет пяти дружба не получалась, а Лера с Женей жили довольно дружно. За завтраком беседовали, и Женя, который был постарше и потому знал больше, чем Лера, объяснял:
   - Вот если, например, война и голод, то король ест то, что мы с тобой едим сейчас.
   Они в то утро пили чай с молоком и ели хлеб с брынзой. Чашек они за собой не мыли, но четко знали, какая из чашек чья.
   После завтрака они обычно ходили к центру поселка, откуда отправлялись автобусы в Ленинград, и Женя пытался договориться с кем-нибудь из шоферов, чтобы тот прокатил их на автобусе до шоссе. Или хотя бы до кирхи, стоявшей на полдороге. Кто-то из шоферов соглашался их прокатить, кто-то нет, но один молодой шофер, "блондинистый", не отказывал никогда.
   Обед, оставленный мамой или тетей Лизочкой, им разогревала Варвара Яковлевна и она же настаивала, чтобы они вымыли за собой тарелки. На ужин они снова пили чай из своих персональных немытых чашек. Потом, по очереди, с детьми жили Лерина и Женина мамы. Хозяева дома разрешили им вскопать перед окнами клумбу, и они вместе с детьми засадили ее львиным зевом, душистым табаком, душистым горошком и другими замечательными, душистыми и красивыми цветами.
   В соседние дома постепенно тоже съезжались дачники, и детей собралась целая ватага. Ватага выскакивала на дорогу и через дорогу хором дружно кричала юным пионерам, чей лагерь находился через дорогу:
  
   Пионеры юные, головы чугунные,
   Сами оловянные - черти окаянные!
  
   Однажды дачники начали было дразнить местного мальчика лет четырнадцати, который шел по дороге и гнал перед собою несколько коров:
  
   Митта перкала, за веревку дергала...
  
   Мальчик прошел мимо, как будто ничего не слышал, и всем стало неинтересно и даже как будто бы стыдно. Больше они никогда мальчика-пастуха не дразнили.
   Между двумя домами в глубине стояла банька, вроде той, в которой на Тепловодском проспекте жили "скобари". О проживавшей в этой баньке женщине один мальчик постарше сказал ребятам слово, пока что еще ни Лере, ни другим ребятам незнакомое:
   - Знаете, кто она? Она - проститутка. А знаете, что она сейчас там делает? Пошли, посмотрим в окошко.
   Все дружно побежали смотреть, но жилица заблаговременно заставила окошко изнутри старым матрацем.
   Входить в их дом, в два соседних и в баньку приходилось с небольшой лужайки, и многочисленные дети многочисленных дачников обычно вертелись и толклись на этом пятачке. И в один прекрасный день, когда все дома были набиты еще и приехавшими на выходной взрослыми, на лужайке вдруг басом заревел трехлетний карапуз. Не простой карапуз, а сын военного летчика. Бог его знает, отчего он заревел, только, к Лериному несчастью, ближе всех к карапузу оказалась именно она. Жена военного летчика выскочила из своего дома, схватила карапуза на руки и закричала на Леру, закричала так громко, что даже рева карапуза стало не слышно. Так же громко и так же противно, как соседка Лия Гуревич кричала на маму. Но крики соседки Лии Гуревич попадали на Леру рикошетом, отскочив от мамы. Теперь же вся энергия молодой и здоровой женщины обрушилась прямо на Леру. Лера зарыдала, задыхаясь и трясясь всем телом. Карапуз замолчал и уставился на Леру.
   На крики и шум из дома вышли Лерина мама и тетя Лизочка. Увидев задыхающуюся от рыданий Леру, тетя Лизочка спросила:
   - Может быть, валерианку?
   Лера глотнула и остановилась на середине рыдания, как будто кто-то сорвал стоп-кран.
   Мама ни слова не сказала жене военного летчика. Она считала, что из-за детских ссор взрослые ссориться не должны. Но и жена военного летчика не сказала маме ни слова. Наверное, она была женщиной гордой, хорошего пролетарского происхождения и слов, наподобие "извините", не употребляла. Или даже не знала.
   Немного погодя мама сказала Лере:
   - Прогуляйтесь-ка вы с Женей до Германов. Пригласите на чашку чая Елену Викторовну и Наталью Владимировну. Скажи, Лера, что мама испекла пирог с черникой.
   И добавила, обращаясь к тете Лизочке:
   - Там старушек - божьих одуванчиков четверо или пятеро, одного пирога на всех не хватит. Да и места тоже. - И снова обратилась к Лере: - Так ты поняла? Только Елену Викторовну и Наталью Владимировну!
   - Конечно, поняла, - уверенно ответила Лера.
   Они с Женей подлезли под проволоку, огораживающую частное владение, подошли к парадному фасаду огромной дачи и на скамейках возле кустов бурно цветущих роз увидели пять интеллигентных старушек - мать хозяина дачи, его тещу и их давних приятельниц. Дети вежливо поздоровались и Лера начала выполнять мамино поручение:
   - Мама просила передать, что она испекла пирог с черникой. Очень вкусный, - добавила она от себя. - Елена Викторовна, вы приходите к нам через час пить чай с пирогом. И вы, Наталья Владимировна, приходите.
   И тут Лере показалось, что остальные три старушки смотрят на нее грустно и тоже ждут приглашения.
   - И вы приходите! - сказала она одной из старушек. - И вы приходите! - сказала другой. - И вы приходите! - третьей.
   Через час мама увидела в окно, как по дороге, уже совсем близко, идут пять симпатичных старушек, и кинулась к Варваре Яковлевне одалживать чашки.
   Когда старушки, попив чаю с пирогом, отбыли восвояси, было еще не поздно и все отправились на озеро купаться. В это же время шли к озеру на вечернее купание и юные пионеры - строем, с горном и барабаном. Их сопровождали несколько человек молодежи с повязанными на шее красными галстуками и музыкальный работник - дама очень красивая, очень нарядная и совершенно немыслимо полная. Она всегда ходила с пионерами на озеро и всегда купалась, изящно поднимаясь над поверхностью воды и опускаясь, как расписной гигантский поплавок гигантской удочки. Лерина родня, не будучи с этой дамой знакомой, называла ее между собой не иначе, как "королевой". Потом повелось: если в лесу попадалась очень уж большая ягода земляники или малины, эту ягоду обязательно показывали всем и называли "королевой".
   После купания и вечернего чая большинство взрослых уезжало в Ленинград. Папа надел выстиранные хозяйкой белые брюки. Прекрасно выстиранные, они были и прекрасно отглажены, но так, что жесткие крахмальные складки располагались поперек шага. Пока мама срочно переглаживала складки, произошел несчастный случай. Лера и Женя побежали к расположенному невдалеке пруду. Женя еще днем обещал Лере достать для нее одну из прекрасных белых лилий, которые ковром покрывали всю поверхность заболоченного у берегов пруда. Он сорвал цветок, повернулся к берегу, сделал шаг и напоролся на осколок стекла, лежавший на дне. С окровавленной ногой он выбрался на берег. Зажав в руке лилию, испуганная Лера побежала за помощью. Когда новый Женин папа дядя Петя на руках нес его к дому, из его ноги на дорогу капала кровь. Тетя Лизочка сделала перевязку, и Женю отвезли в Ленинград. Через несколько дней его привезли обратно, но еще долго он ходил, опираясь на костыли.
  

* * *

  
   Новую школу построили совсем близко от дома, за соседним жилмассивом, рядом с новой современной баней. При необходимости школа могла бы превратиться в госпиталь, и поэтому архитекторы не позволили себе никаких выкрутасов. Имелись четыре этажа, два одинаковых входа по концам фасада, на всех этажах по всей длине здания широкие коридоры с окнами на север и классы-палаты с окнами на юг. Две широкие одинаковые лестницы, которыми начинались и заканчивались коридоры, вели от входных вестибюлей с раздевалками к чердаку. Никаких актовых залов или фойе.
   В новом Лерином 3-3-м классе учились некоторые ребята и из их дома. Маленькая Шура Александрова, которую все любили и звали Мышкой, жила в девятой парадной. Муся Иванова - в седьмой. А в шестом корпусе, в парадной, что почти напротив Лериной, жила Лида Пугачева. Из 2-6-го в 3-3-м оказалась только отличница Надя Воробьева. Учительницей и классной воспитательницей в 3-3-й назначили Антонину Ивановну, женщину выдающейся полноты, но во всем остальном благополучно среднюю.
   Учился 3-3-й в вечернюю смену и со второй четверти уроки стали заканчиваться в сумерках. Девочки возвращались домой стайкой и очень боялись, что на них нападут гопники. Они знали, что в районе их жилмассивов гопники по ночам раздевали прохожих и отбирали у них деньги. Антонина Ивановна разъяснила:
   - Уж вам-то бояться нечего. Кому нужны ваши дешевые пальтишки?
   Но девочки продолжали бояться. Бояться было как-то интереснее, чем не бояться. А пренебрежительный отзыв учительницы о пальтишках их несколько даже и обидел. Однако родители думали так же, как Антонина Ивановна, и Леру после школы не встречали.
   Антонина Ивановна учила класс по всем предметам, кроме пения и физкультуры. По пению была Розалия то ли Марковна, то ли Мавровна. Большинство ребят называли ее Розалией Мауровной. А физкультуру преподавал ее муж Илья Борисович.
   На уроках Розалии Мауровны соблюдался порядок. Хоть по привычке ребята и говорили "пение - мучение", мучением ее уроки не были. Прежде, чем спуститься с классом на первый этаж в пионерскую комнату, где стояло единственное в школе пианино, она делала перекличку в классе:
   - Александрова, - спрашивала она, - у тебя обе тетрадки?
   - Обои, - отвечала Шура-Мышка.
   - Алексеева?
   - Обои.
   - Андреев?
   - Обои.
   - Сколько раз я говорила, что "обои" - это неграмотно, что нужно говорить "обе".
   Но все по-прежнему отвечали "обои" - это был ритуал.
   В одну тетрадку под диктовку Розалии Мауровны ребята писали слова песни, которую предстояло разучить, а в другую, с нотными линейками, переписывали с доски азы нотной грамоты: скрипичный ключ, ноты, их половинки и четвертинки...При разучивании песен эта премудрость не использовалась, все делалось на слух.
   Когда разучивали песню о Чапаеве, Муся сказала Лере:
   - Знаешь, сколько денег заплатили за припев? Такой припев во всем мире сумел придумать только один человек.
   - Какой человек?
   - А его фамилию никому не говорят. Это тайна. Знаешь, какой он талантливый? Вот потому ему и заплатили, знаешь - сколько?
   - Сколько?
   - А этого тоже никто не знает. Это тоже тайна.
   Припев и вправду был удивительным. После первого куплета пелось:
  
   Урал, Урал-река, - ни звука, ни огонька,
  
   после второго:
  
   Урал, Урал-река, вода холодней штыка,
  
   потом:
  
   Урал, Урал-река, слабеет его рука.
  
   Припев к последнему куплету пели все тише и тише:
  
   Урал, Урал-река, могила его глубока.
  
   Слово "глубока" пелось шепотом.
   Лера была согласна: за такие замечательные слова следовало заплатить немало.
   По дороге домой Муся сказала:
   - Если бы Чапаев не утонул тогда в реке Урал, он был бы сейчас в Красной Армии самым главным.
   Лида Пугачева, носившая такую славную революционную фамилию и к тому же дочь сознательного представителя рабочего класса, знала толк в подобных вопросах и с Мусей не согласилась:
   ­­- Нет, - сказала она, - товарищ Ворошилов был бы все равно главнее.
   Шура-Мышка своего мнения не имела, да и вопрос ее не заинтересовал. Лера тоже не имела своего мнения. В роскошной книге "Десять лет Советской власти", еще не так давно стоявшей на этажерке, а потом куда-то подевавшейся, портрета товарища Чапаева она не видела. А на плакате, который висел в городе на каждом углу и тоже потом куда-то делся, на концах большой красной звезды красовалось по одному самому лучшему и самому главному красному полководцу: Егоров, Блюхер, Якир, Тухачевский и Уборевич. А ни Чапаева, ни Ворошилова, ни Буденного в этой звезде почему-то не было. Т.ч. Лере, давно знавшей и любившей песни про Ворошилова и про конницу Буденного, вопрос казался запутанным, но тоже не очень интересным.
  

* * *

  
   Между тем приближался грандиозный юбилей - сто лет со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина. В школе готовился праздничный концерт, и на уроках учились стихотворения Пушкина. Пушкинские стихи как бы пронизывали школьный воздух. Но дома в воздухе носились и другие стихи. Никто не требовал, чтобы Лера их учила, но, услышанные по радио, они застревали в незамутненной еще Лериной памяти:
  
   За Серебряковский кусок серебра,
   За стертый пятак Пятакова.
  
   Лера вообще-то слышала, что и Серебряков и Пятаков - враги народа, которых судят в Москве, а за кусок серебра и за стертый пятак они продавали Родину. Папа после обеда ложился на диван, разворачивал газету и прочитывал ее от начала и до конца. Содержание газет дома не обсуждалось, во всяком случае, при Лере.
   Еще по радио читались захватывающе интересные речи товарища Вышинского. В одной из этих речей рассказывалась жуткая история о том, как злодей-начальник полярной станции издевался над беззащитной женщиной-врачом, зимовавшей на станции под его началом. Или другая, еще более захватывающая речь: о том, как хитро иностранные шпионы вербуют доверчивых советских людей. Приехала, например, из-за границы одна такая шпионка погостить к родным и тут же подарила своей сестре заграничное пальто. "Значит, сестра чем-то ей уже обязана" - объяснял товарищ Вышинский. Эти речи дома тоже не обсуждались.
   Не обсуждался и шквал юбилейных пушкинских анекдотов, который обрушился на город, на школу и на 3-3-й класс. Чаще всего анекдоты рассказывали на площадке правой лестницы у запертой двери на чердак, тогда как все официальные мероприятия проводились в коридоре второго этажа у левой лестницы, где и сооружалась временная сцена. В самый юбилейный вечер, пока на втором этаже задерживалось начало праздничного концерта, у двери на чердак как раз и рассказывались анекдоты, не каждый из которых Лера понимала. Прежде, чем к двери на чердак пришла Антонина Ивановна и увела всех своих учеников на второй этаж, успела рассказать анекдот и Тамарка Федорова из 4-1-го:
   - Две барыни, - рассказывала Тамарка, - пошли обедать в большую залу. А Пушкин велел написать на бумажке "обедают" и приклеил эту бумажку на дверь. Потом дверь кто-то открыл, бумажка разорвалась, и все увидели, что "обе" "дают". Они обе дают, понятно? - уточнила рассказчица.
   Тамарка вообще была помешана на всех "этих" моментах.
  
  

* * *

   В школе училось довольно много второгодников и второгодниц. Вскоре после пушкинского юбилея одна из них, ученица 4-1-го Танька Рукавичникова, обидела Леру. Танька была чуть ли не на голову выше рослой для своего возраста Леры и верховодила некоторыми своими одноклассниками. Как-то на большой перемене Танька во главе своих сторонников из 4-1-го подошла к Лере в школьном буфете. Та ела пирог с повидлом, на который мама ежедневно выдавала ей по сорок семь копеек. Танька спросила:
   - Это не ты, случайно, Умная Маша? Это не про тебя пишут в газете?
   - Нет, не я, - глядя снизу вверх на дылду, простодушно ответила Лера.
   - Ага, значит не ты, - произнесла дылда, больно дернула Леру за косичку с голубым бантиком и гордо удалилась со своей свитой.
   Что вопрос про Умную Машу был насмешкой, Лера сообразила только после ухода обидчицы. В этом направлении ее голова соображала плохо, сама она никому вредных и ехидных вопросов не задавала. Но на этом Танька не успокоилась. Как-то под вечер, когда Лера одна подходила к своей парадной, ее окружила Танькина ватага. Танька несколько раз молча ударила ее, потом объяснила:
   - Вот тебе, не будешь сплетничать!
   Ватага - обыкновенные мальчики и девочки из 4-1-го, человек десять, стояли вокруг и смотрели. Им было интересно. А Лера про Таньку не сплетничала. Она даже про случай в буфете никому не рассказала. Потому что жаловаться нехорошо. И еще потому, что случай этот был для нее стыдным. Унизительным. То, что произошло у парадной, было еще более стыдным и унизительным, и Лера об этом тоже никогда и никому не рассказала.
   Чем же она не угодила дылде-второгоднице? Правильно ли Лере внушали дома, что жаловаться нехорошо? Что лучше дать сдачу? Ведь не каждая жалоба - ябеда... И не всем - ох, не всем! - десятилетняя девочка с косичками может дать сдачу...
   В следующем учебном году Таньки в школе уже не было, т. к. на третий год в одном классе не оставляли.
  
  

* * *

  
   В последний день учебного года Октябрине Захаровой, Наде Воробьевой и Лере вручили похвальные грамоты и тоненькие голубые книжечки с поэмой Пушкина "Полтава". Вручали на последнем уроке и очень торжественно. А когда днем, пообедав, Лера вышла гулять, в парадном сквере к ней подбежали мальчишки - из ее класса и младше - и стали дразниться:
   - Ей дали премию! Премию! Ей дали премию!
   Дразнились по всем правилам: прыгали и кричали, кто-то даже показывал язык. Она пыталась объяснить, что она никакой премии ни у кого не просила, но ее не слушали, прыгали и дразнились.
   Выручили Леру няньки, которые пасли своих малышей, сидя рядком на низкой железной ограде газона.
   - Вот и хорошо, что дали премию, - сказали справедливые няньки. - И нечего дразниться. Лучше садитесь за книжки, глядишь - и вам когда-нибудь дадут премию.
   Нянькино заступничество испортило мальчишкам все удовольствие. Они разошлись. Расстроенная Лера тоже пошла домой.
   - Хорошо, что ты пришла, - сказала мама. - Садись и пиши письмо бабушке.
   Уже не раз Лере приходилось писать письма бабушке. Это было мучительно, потому что она не знала, что писать. Она видела бабушку, будучи двух лет, когда папа возил ее, маму и тетю Катюшу показывать своим родным. Изо всей веселой поездки Лера лишь смутно помнила грядку с какой-то зеленью и корову, которая хотела ее, Леру, забодать. А про свое платьице, отданное ею какой-то старушке и отнятое у этой старушки бабушкой, она знала с чужих слов. Бабушку она не помнила совсем.
   - А что писать? - спросила она как всегда в таких случаях.
   - Ну, напиши, как ты учишься. Какая в Ленинграде погода. Напиши: "Бабушка, приезжай к нам!" - как всегда ответила мама.
   Лера долго страдала над листом бумаги, потом из-под ее пера вышло: "Здравствуй, дорогая бабушка! Я учусь хорошо. У нас идет дождь. Приезжай к нам!" мама, как всегда, отправила послание без проверки и без поправок.
   Бабушка жила теперь в далеком вологодском селе одна. Ее муж - сельский учитель - умер уже давно, а дети разъехались. Старший сын - Лерин папа - еще ребенком уехал учиться на государственный счет в столичное реальное училище. Старшая дочь - тетя Нина - перебралась в Ленинград вслед за мужем. Средний сын - дядя Шура - прожив полгода в семье старшего брата и выучившись на токаря, поступил в кавалерийское военное училище и теперь служил где-то далеко. Средняя дочь - тетя Юля - опираясь на помощь старшего брата, закончила техникум. Поступала в педагогический институт младшая дочь Людмила. Собирался в ленинградское военное училище и самый младший - Витя. Мама, занимая и перезанимая деньги, с трудом дотягивала от получки до получки, но терпела нашествие родственников безропотно. Теперь следовало пригласить еще и бабушку, т. к. доцент Семен Васильевич взять тещу к себе не захотел.
  

* * *

  
   Незадолго до каникул мама начала работать кассиршей в промтоварном Универмаге. Ей случайно встретился кто-то из старых знакомых, работавших там, и пригласил ее. Родители посоветовались и решили: она станет работать исключительно на промтовары, которые, кстати, можно будет в Универмаге и доставать.
   На лето сняли дачу недалеко от станции Толмачево: Лерина семья, семья тети Дины и тетя Катюша, у которой теперь уже была полугодовалая дочка Верочка. Прибыли на грузовике в выходной день, а вечером взрослые уехали. На даче остались Лялечка - дочка тети Дины двух с половиной лет, маленькая Верочка, Лера и Мамаша - свекровь тети Дины. Толстая, хозяйственная и волевая Мамаша "подняла" чуть ли не десять собственных детей и имела четкие принципы воспитания. Она почти не отпускала Леру гулять и играть с детьми других дачников, требовала серьезной помощи по хозяйству, требовала, чтобы Лера часами таскала на руках Верочку. Это были хорошие и правильные принципы, только Лера, единственный ребенок при неработающей маме, к такому не привыкла. Она не могла сказать Мамаше "нет" и не решалась просто от нее убежать. Поэтому она выполняла все ее требования. Но, выполняя их и делая то, чего она прежде никогда не делала и чего делать не хотела, она жила с постоянным чувством унижения. А поскольку другие дети дачников еще и дразнили ее нянькой, она начала чувствовать себя хуже этих других детей.
   Иногда ей все же удавалось с кем-то из них поиграть.
   - Давай играть в Золушку, - предложила ей однажды девочка Ира. - Я, конечно, буду Золушкой, а ты ее злыми сестрами. Или нет, ты только одна, ты будешь ее злою мачехой.
   Затем Ира взяла из Лериных рук ее маленький игрушечный ридикюльчик, подаренный мамой незадолго до переезда на дачу, и сказала:
   - Это пусть будет у меня, потому что я Золушка.
   Лера и не умела и не хотела быть злой мачехой и игра в Золушку не получилась.
   Иногда Лера плакала, забившись куда-нибудь, где ее не было видно. Почему-то на очередной выходной день никто из взрослых не приехал. А когда они, наконец, приехали, Лера взяла все сласти, привезенные лично ей родителями и другими родными, забилась с ними, как зверек, в какой-то дальний угол и не хотела из него выходить.
   - Лерочка, почему ты здесь? Идем пить чай, все тебя ждут, - говорила мама.
   Но Лера не хотела выходить из своего убежища и только повторяла:
   - Я хочу в Ленинград! Я не хочу больше жить на даче!
   Все же на даче ей пришлось остаться. Правда на даче осталась и тетя Дина. Мамаша перестала заниматься Лериным трудовым воспитанием, а вскоре появилась и нанятая вскладчину домработница.
  

* * *

  
   По выходным на даче становилось людно и весело. Взрослые приезжали накануне, и после ужина все ходили купаться на реку Лугу. А днем, сидя на берегу реки, ловили на удочки мелких рыбешек. Дядя Ваня пытался с помощью спиннинга закидывать блесну, но щуки на этом еще не глубоком и не широком отрезке реки или не водились, или не хотели ловиться. Когда же в лесу созрели грибы и ягоды, все стали ходить в лес. Ходили далеко. Лера уставала и едва добиралась до дома.
   После обеда чистили, жарили на ужин и мариновали впрок грибы, перебирали ягоды и варили варенье. Варили в одной большой посуде, а потом складывали в стеклянные банки. На кусках ватмана, заменявшего крышки, писалось: "Оля", "Дина", "Катюша". У тети Дины варенье держалось до весны, в Лериной же семье оно заканчивалось уже в сентябре, потому что уже с сентября начиналась выплата дачных долгов. Приходя из школы, Лера пила чай с булкой и вареньем, и мама количество съеденного варенья не контролировала.
   В один из выходных мама, тетя Дина и тетя Катюша ранним утром отправились в лес втроем. Пока их не было, началась и закончилась гроза с громом, молниями и обвальным ливнем. Лера сидела у окна и переживала за маму. Гроза давно закончилась, а ягодницы все не возвращались и не возвращались. Они пришли уже в сумерках с полными корзинами лесной малины и смородины. За пазухой у мамы пригрелось совсем маленькое черно-рыже-белое существо.
   - Это Гроза, - сказала мама, опуская щенка на пол.
   В лесу они заблудились и уже перед самой грозой случайно вышли к дому лесника, где благополучно и переждали непогоду. В доме лесника как раз недавно ощенилась охотничья собака. На щенков этой породистой гончей уже имелись желающие. На всех, кроме этого, т. к. у этого щенка была грыжа.
   - Возьмите, - сказал лесник, - поживет пока у вас на даче, а там будет видно. Может, приживется в деревне. Топить-то уже поздно.
   Лера полюбила Грозу с первого взгляда. Ее крайне возмущало, что Мамаша кормила щенка недоеденным хлебом, который заливала жирной, оставшейся от мытья посуды водой с объедками. Гроза же игнорировала Лерину любовь и, как пришитая, бегала за Мамашей, которая при случае могла и отпихнуть ее ногой. Эта несправедливость больно Леру задевала.
   Ко времени отъезда в Ленинград щенок подрос, но никому - ни из деревенских, ни из дачников - нужным не стал. Никому, кроме Леры. Она просила, уговаривала, доказывала, плакала - и Гроза поехала в Ленинград.
   Они подъехали к парадной на грузовике. Пока они выгружались, собралась толпа ребят. Как только отъехал грузовик и отошли старшие, переносившие вещи, а Лера с Грозой остались у вещей одни, кто-то из мальчишек закричал:
   - У них не было денег, их посадили на веник, на венике они и приехали!
   Оказавшаяся тут же Лида Пугачева рассудительно сказала,
   - Ты же сам видел - они приехали на машине.
   - Рассказывай! У них не было денег, их посадили на веник! - кричало уже несколько голосов.
   Когда все вещи были занесены в дом, и Лера поволокла на поводке изо всех сил упиравшуюся Грозу, мальчишки закричали:
   - Кошатница-собачница! Кошатница-собачница! Длинноногая!
   У них тогда, и вправду, был еще кот Мурзик, которого откуда-то принесла и очень любила мама. Но он вскоре умер, уже при бабушке. Наверное, он съел отравленную крысу и при этом отравился сам. Он очень мучился. Лера, глядя на него, только переживала и плакала, мама же пыталась ему помочь. Она засунула ему в пасть какое-то лекарство и сделала клизму. Но не помогло.
   Не помогли и попытки вылечить Грозу от грыжи. Дважды мама возила ее в ветеринарную лечебницу, и дважды упрямый щенок разгрызал и повязку, и шов на брюшке.
  
  

* * *

  
   Единственная дочь любящих родителей, Лера почему-то была одиноким ребенком. Она любила Грозу, которая постепенно превратилась в Азу, все сильнее и сильнее. И Аза тоже ее полюбила, хотя главным своим хозяином и считала папу. С вечера Лера плохо засыпала, и Аза как бы укладывала ее спать. Она стояла возле Лериной кровати на задних лапах, притом, что ее передние лапы, голова и почти все туловище находились под одеялом. Лера гладила ее, говорила ей в уши всякие нежные слова и постепенно засыпала. Тогда Аза вылезала из-под одеяла, направлялась в большую комнату и укладывалась в кресле из красного бархатного гарнитура, которое избрала своим местом. Вот только гулять с Азой Лера не ходила. Собак в жилмассиве почти не было, и не были приняты прогулки с собаками на поводках. Рано утром и вечером перед сном Азе открывали дверь квартиры, она с радостным лаем бежала вниз по лестнице и с радостным лаем носилась по жилмассиву. Потом мама звала ее в форточку, и она с таким же радостным лаем подбегала к квартире. Если бы Лера только знала, какой бедой это закончится!
   Когда для Леры взяли Азу, тетя Лизочка взяла собаку и для Жени. В питомнике для служебных собак они с дядей Петей выбрали щенка немецкой овчарки и назвали его Пел - Петр, Евгений, Лиза. За Пелом в рабочий день на каникулах ездили Женя и Лера. Они приехали раньше времени, почти с утра, и ждать им предстояло около четырех часов. Но рядом с питомником в цирке через полчаса начиналось представление. У них хватило денег на два билета во второй ряд. Правда, к их разочарованию этот второй ряд был не тем вторым рядом, в котором каждому из них довелось побывать с родителями. Этот второй ряд помещался под самым куполом, а их места были расположены почти что за колонной. Но они не очень расстроились, т. к. думали про щенка. Женя разрешил Лере везти щенка за пазухой. Крошечный теплый Пел - Пел Бурзукович - вел себя примерно и только будучи спущенным на пол позволил себе сделать на паркете лужу.
   Пел воспитывался по всем правилам науки. Он получал творог, рыбий жир и что-то еще, необходимое породистому щенку. И никому, кроме хозяев, не разрешалось поговорить с ним и, тем более, его погладить. Леру это огорчало и даже обижало. Воспитание дало плоды. Пел Бурзукович вырос огромным, сильным, но глупым и своевольным псом. Он не слушался Жени и в один прекрасный день едва не затащил своего юного хозяина под поезд. А возле дачи укусил одного из шести татарчат, чьи родители снимали верх того дома, низ которого снимали родители Жени и Леры. Пса пришлось продать. Его охотно купил родной питомник. Пел пошел на службу, а Женя снова сделался одиноким мальчиком.
   Но это произошло уже следующим летом.
  
  

* * *

  
   В четвертом классе ребят принимали в пионеры. К этому серьезно готовились. Будущему пионерскому отряду заранее выделили вожатую - Вилору Хвостову из 8-2-го. Веселая и хорошенькая, Вилора ребятам понравилась, только непонятным казалось ее имя. Про такое имя ничего не знала даже Лида Пугачева. Но потом Муся Иванова от кого-то узнала и объяснила это всем ребятам:
   - Вилора - это значит: Владимир Ильич Ленин, организатор рабочих.
   - А зачем же еще "а", что значит "а"?
   - Как же зачем? Она же девочка. Мальчишку назвали бы просто Вилор.
   Под руководством Антонины Ивановны и Вилоры Хвостовой ребята учили пионерскую символику. Они узнали, что три конца пионерского галстука - это три поколения революционеров: коммунист, комсомолец и пионер, а красный цвет галстука - это цвет крови, пролитой за дело революции. Это и еще многое другое должны были знать те, кого удостоят чести стать юными пионерами. Не все ученики 4-4-го класса сразу оказались достойными этой чести. Кому-то нужно было еще подтянуть учебу, кому-то дисциплину. Их предполагалось принять во вторую очередь.
   К торжественному дню выпускалась стенная газета. Антонина Ивановна добилась, чтобы ребята написали много заметок. Каждая заметка начиналась словами: "В нашем классе есть такой ученик (ученица), как например..." И далее следовали имя ученика, его фамилия и его прегрешения. Ни Антонина Ивановна, ни Вилора Хвостова не говорили, что следует писать именно так, но все писали именно так. Уже сложилась традиция, перешедшая от взрослых к детям - традиция писать доносы. Лере мама посоветовала:
   - А ты напиши, как ваш класс ходил в кукольный театр.
   Газету выпустили в срок и Антонине Ивановне удалось даже заставить разгильдяя Сашу Ильюшенко, которого из-за его плохого поведения как раз и собирались принимать в пионеры во вторую очередь, нарисовать внушительный заголовок красной и золотой красками: "Счастливое детство".
   В торжественный день всех кандидатов первой очереди изо всех четырех четвертых классов выстроили в коридоре. Напротив их шеренги знаменосец из 6-1-го держал принесенное из пионерской комнаты знамя. С двух сторон от знаменосца стояло по ассистенту, а рядом с ассистентами горнист и барабанщик, все тоже из 6-1-го. После того, как оттрубил горнист и отгремел барабан, начался прием пионерской присяги. Старшая пионервожатая Марлена Сидорова произносила фразы присяги и все будущие пионеры, как эхо, за ней повторяли:
   - Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик... перед лицом своих товарищей... торжественно обещаю... что буду твердо и неуклонно... стоять за дело рабочего класса...
   Когда кончили читать присягу, снова загремел барабан. Под его дробь к шеренге подошли комсомольцы из восьмых и девятых классов и повязали всем ребятам галстуки, заранее купленные четвероклассниками в галантерейном отделе Универмага. После этого Марлена Сидорова громко сказала:
   - Пионеры, в борьбе за дело Ленина - Сталина будьте готовы! - и подняла согнутую руку в пионерском салюте.
   - Всегда готовы! - дружно произнесли отрепетированный текст новоиспеченные пионеры и тоже подняли согнутые руки.
   Затем посвященные разошлись по своим классам.
   - Ребята, - сказала в классе вожатая Вилора Хвостова, - давайте решим, чье имя будет носить наш отряд.
   - Товарища Сталина! Ленина! Ворошилова! Чапаева! - послышались голоса.
   - Нет, ребята, - возразила вожатая. - В школе уже есть отряды, которые носят эти славные имена.
   Руку подняла Лида Пугачева.
   - Я предлагаю назвать наш отряд именем Емельяна Ивановича Пугачева, - сказала она торжественно.
   Неподготовленная к такому предложению Вилора Хвостова замялась и оглянулась на Антонину Ивановну, но тут выступила отличница Октябрина Захарова:
   - Именем Долорес Ибаррури! - предложила она.
   Но и отряд имени Долорес Ибаррури в школе уже был...
   И тут Лера вспомнила имя, которое утром слышала по радио.
   - Клара Цеткин! - крикнула она с места.
   Это звучало так же красиво, как и Долорес Ибаррури, к тому же и немного загадочно. Все обрадовались и приняли имя Клары Цеткин единогласно. Ни Антонина Ивановна, ни Вилора Хвостова ничего про Клару Цеткин ребятам не объяснили, да те особенно и не интересовались.
   - Теперь, ребята, - с облегчением сказала Вилора Хвостова, - выбираем председателя отряда. Называйте кандидатуры.
   - Свистунову! Свистунову! - закричало сразу несколько голосов и Леру выбрали единогласно.
   Покончив с официальной частью, пионеры всех четырех четвертых классов снова вышли в коридор, и там состоялся маленький концерт. Лида Пугачева прочла свое любимое стихотворение:
  
   Говорит мне мама строго:
   Почему не веришь в бога?
   А я прямо ей в ответ:
   Потому, что бога нет!
  
   Стихи читали и другие ребята. Октябрина Захарова, например, прочла длинное стихотворение из журнала "Костер" о том, как Пушкин поднялся из могилы и, передвигаясь по стране Советов, почему-то целиной и полями, радовался:
  
   Все свободны, счастливы, юны!
  
   Конечно, лучше было бы прочитать это стихотворение в пушкинский юбилей, но юбилейный номер журнала к юбилею опоздал.
   Лера тоже прочла стихотворение, которое выбрала для нее Антонина Ивановна:
  
   Флаг, переполненный огнем, цветущий, как заря.
   И тонким золотом на нем три доблести горят.
   То молот вольности труда, серпа изгиб литой.
   Пятиконечная звезда с каймою золотой.
  
   Стихотворение было длинным, непонятным и трудным, но Лера прочла его бойко и с выражением, не сбиваясь и не путаясь
  
  

* * *

  
   Когда новоиспеченная пионерка явилась домой, папа уже вернулся с работы и Леру встретили с чуть насмешливой торжественностью:
   - Ну, как, приняли?
   - Приняли! Я теперь председатель отряда!
   - Ну, председатель, иди мыть руки и садись обедать.
   Но прежде, чем пойти на кухню мыть руки, председатель пионерского отряда имени Клары Цеткин сказала:
   - Мама, я же теперь пионерка, а у нас в углу висит икона. Надо ее убрать, а то надо мной будут смеяться!
   Мама уже давно не рассказывала Лере про Иисуса Христа. Если она сама иногда и ходила в церковь, то Лера об этом не знала. "Вырастет - во всем разберется сама", - думала мама. Да и можно ли было думать по-другому, если религиозное воспитание детей считалось контрреволюционной пропагандой и каралось по статье 58-10 Уголовного кодекса? Да плюс к тому еще и антирелигиозная пятилетка, которую еще в 1932-м году провозгласил товарищ Сталин.
   На следующий день мама сняла икону и положила ее лицом вниз на высокий буфет, где и пролежала она, вся светло-голубая и светло-розовая, пока в блокаду их комнаты не разграбили соседи...
   Лера приняла свой титул председателя отряда всерьез и однажды воспользовалась им вне школы. Отец Шурочки-Мышки в пьяном виде мог побить не только жену, но и единственную свою любимую дочку. Сцену семейного объяснения и застали три пионерки, зашедшие за Шурой, чтобы вместе идти гулять. Шурин папа выкрикивал нехорошие слова и бегал за дочерью с ремнем. Лера, которая еще со времен няни боялась пьяных не меньше, чем татарина с мешком и милиционера, теперь, как официальное лицо, чувствовала свою неприкосновенность. Поэтому она выступила вперед и сказала:
   - Вы не имеете права бить Шуру. Я - председатель отряда.
   От удивления Шурин папа на некоторое время застыл с поднятым ремнем. Но молча проглотить такое нахальство он не мог. Поэтому он сказал:
   - Я тебе дам - председатель! А ну, пошли все вон, зас...ки!
   После этого девочки, вместе с Шурой, поспешно и благополучно удалились.
   Но муж Розалии Мауровны Илья Борисович высокий Лерин статус проигнорировал. Лера, как и половина класса, пришла на его урок без физкультурной формы, т. е. без туфель-спортсменок и шаровар. Половину класса педагог мучить не стал, его педагогический талант обрушился на одну Леру.
   - Почему же тебе не сделали форму? - вопрошал он у смутившейся девочки. - Ты что, не сказала, что нужна форма?
   - Сказала, - тихо произнесла она.
   - Так почему же тогда у тебя ее нет? Может быть, вы бедно живете?
   Лера молчала.
   - Я тебя спрашиваю, - повысил голос педагог, - вы очень бедно живете?
   Лера, одетая в красивое платье, по моде скомбинированное из синей и коричневой в полоску шерсти, а точнее из двух старых папиных брюк, продолжала молчать. С чувством выполненного долга Илья Борисович оставил ее в покое.
   Выволочка подействовала. Мама заняла у кого-то до получки денег и достала в Универмаге спортсменки и синий сатин, из которого к следующему уроку и сшила злополучные шаровары.
  

* * *

  
   С самого начала осени вся Советская страна готовилась выбирать Верховный Совет. Еще никто и никогда Верховного Совета СССР не выбирал, поэтому о выборах говорили все: и вожатая Вилора Хвостова на сборах, и Антонина Ивановна на уроках, и, конечно, говорили по радио. По радио несколько раз рассказывали, как издеваются во время выборов над американским народом. Приходят, например, к безработному и говорят:
   - Если вы проголосуете так, как мы советуем, то, может быть, мы поможем вам найти работу. Но мы ничего не обещаем. А вот если вы проголосуете по-другому, вы никогда не найдете работы. Это мы обещаем твердо.
   И это все притом, что в Америке рабочему классу вообще ни от каких выборов никакой пользы не бывает. Потому что там у них две партии, обе служат буржуазии и похожи одна на другую, как две одинаковые пустые бутылки с разными наклейками. И совсем другое дело наша большевистская партия и ее блок с беспартийными. Про блок коммунистов и беспартийных по радио говорили особенно много. И еще про кандидатов блока коммунистов с беспартийными и про первого из кандидатов - про товарища Сталина.
   Как-то вечером, слушая радио и почесывая за ушком у Азы, Лера посетовала:
   - Бедная ты моя Азочка, никуда-то тебя не выберут!
   Подавив улыбку, так, что Лера ее и не заметила, мама серьезно сказала:
   - Никогда не говори подобных глупостей, даже дома.
   В день выборов юная Лерина тетя Людмила за ужином умилялась:
   - Вот уж счастье, так счастье! Вот уж повезло мне, так повезло! Первый раз в жизни голосовала - и за самого товарища Сталина!
   У себя в институте Людмила была выбрана в комитет комсомола. Она была настоящей убежденной комсомолкой и считала абсолютно правильным все, что делала Советская власть. В том числе и раскулачивание, которое видела вблизи уже почти взрослой девушкой.
   А вскоре, когда Лерина семья обедала у родных, дядя Кирюша между второй и третьей рюмками тоже высказался по вопросу о выборах:
   - Черт знает что! - говорил он. - Получаешь один бюллетень с одним кандидатом и выбирай, кого хочешь. Да еще со всех сторон смотрят - не зайдешь ли ты в кабину. А вот она, - он указал на сидящую за столом тихую тетю Лилю, - она еще на бюллетене и свою фамилию написала. Чтобы не подумали, что она проголосовала против. Черт знает что!
   Тетя Лиля ела куриный бульон с клецками и виновато улыбалась.
  

* * *

  
   Бабушка приехала глубокой осенью. Мама надеялась, что теперь, пока она на работе, за Лерой будет присмотр, и она не станет целыми днями болтаться на улице. Однако затея с переездом бабушки к старшему сыну оказалась не совсем удачной. Ее, властную по натуре и привыкшую всю жизнь быть в семье главной, неглавная роль раздражала. Ей не нравилась невестка, как когда-то давно не нравилась та девушка, на которой сын едва не женился на родине. Теперь же, наоборот, ей хотелось вернуть сына к той девушке, а для этого развести с женой.
   - Ты что думаешь? - говорила она Лериной маме. - Думаешь, он на работе задерживается? По бабам он ходит, вот и задерживается!
   - Ты что думаешь, она и вправду сидит в магазине и пересчитывает чеки? - говорила она Лериному папе.
   Иногда она ходила в магазин за продуктами и тогда записывала для отчета все расходы на бумажку, хотя никто никакого отчета у нее не просил. Она скучала. Сидела с каменным лицом и на веретене пряла нить из рулончика аптечной ваты. Лера тоже скучала и одну за другой читала книжки.
   - Бабушка, давай я тебе почитаю вслух. Очень интересная книга, называется "Борьба за огонь".
   Лера зачитывалась удивительной книжкой, и ей ужасно хотелось разделить с кем-нибудь свое восхищение могучим и благородным Нао, сыном леопарда, его победами над свирепыми хищниками, кровожадными людоедами и коварным волосатым соперником. Хотелось разделить восхищение дружбой Нао с мамонтами и любовью к длинноволосой дочери вождя Гаммле.
   Но бабушку первобытные люди не интересовали. Она отвергала внучкины предложения, пряла вату и молчала.
   По утрам за Лерой часто заходила Лида Пугачева. Лида была хорошей девочкой, нравилась маме, и ее дружбу с Лерой мама поощряла. Заходила Лида обычно намного раньше, чем было необходимо, т. к. из дома выходила вместе со спешащими на работу родителями. Получалось, что она приходила как раз тогда, когда пился утренний чай, и мама сажала ее пить чай вместе с Лерой. Бабушке не нравилась Лида, и возмущали эти скромные угощения.
   - Вы думаете, почему она сюда приходит? - спрашивала она вечером. - Думаете, ей Лера нужна? Даровой чай ей нужен, вот она и приходит. И зачем нужно садить ее за стол и поить чаем?
   Мама эти советы во внимание не принимала. Однако Лида стала заходить все реже, сначала по утрам, а потом и днем, хотя прежде по поручению Антонины Ивановны девочки вместе готовили уроки. Лидина семья недавно покинула деревню, Лида училась неважно, а деревенский диалект мешал ее успехам в русском языке.
   Как-то в газетном киоске Лера купила открытку. Юг, свисающие гроздья винограда, веселая красивая девушка, черноглазая, в розовой юбке и кружевном белом передничке... За всю дальнейшую долгую жизнь, ни одна из множества виденных ею картин не ударила ее так, как эта репродукция с небольшой и далеко не самой знаменитой картины из Третьяковской галереи. Если бы она, Лера, могла сделать что-то хоть немного похожее! Но способностей к рисованию у нее не было. Зато в ее голове все время придумывались картинки: то Аза и Мурзик подают друг другу лапки, то она сама стоит в лесу на лыжах, а рядом Аза. И много всяких других. Ей давно хотелось фотографировать самой, как, например, новый Женин папа дядя Петя. На семейных сборищах дядя Петя рассаживал всех, как ему нравилось, а потом фотографировал. То, что получалось, Лера могла разглядывать подолгу. Купленная открытка подстегнула ее давнее желание. Лериного папу, однако, к фотографии не тянуло, маму тоже. Все же после долгих просьб ей купили какой-то несерьезный детский фотоаппарат и дали денег на химические растворы, рамку для печати и красный фонарик. В их школе фотокружка не было, а в какой-нибудь другой кружок ее не определили - мама не хотела, чтобы она подолгу была без присмотра. Лера пыталась научиться сама, по книжке. Она фотографировала и бабушку с веретеном, и Азу, и Мурзика, правда по отдельности, т. к. сидеть рядком и подавать друг другу лапки они не хотели.
   Лера занималась всем этим долго и терпеливо, но, увы! Из ее лаборатории, оборудованной под столом, не вышло не только ни единой фотографии, но и не единого негатива. Белые пластинки в глубокой тарелке, заменявшей кювету, постепенно чернели, на них ничего не проступало. Бабушка смотрела на все ее старания, поджав губы, и пряла нить из ваты.
   Неожиданно у бабушки возникла обида по поводу какао, которое иногда покупали для Леры. Бабушке казалось: слова невестки о том, что девочка растет - отговорка. Ей думалось: наверное, они и сами пьют это самое какао, когда она не видит. Лерина мама в этом вопросе, как и в вопросе о Лидином чаепитии и во многих других вопросах, поступала по-своему. О несогласиях между свекровью и невесткой Лера не знала, все вышло наружу во время большого скандала уже в начале лета.
  
  

* * *

  
   Поплутав по стране, бабушку нашло в Ленинграде письмо из кавалерийской части, в которой служил сын Шура. Письмо извещало о его смерти.
   Высокий, статный, веселый и легкомысленный Шура хорошо играл на гитаре, неплохо пел и нравился женщинам. Он рано женился, и на родине жили его законная жена и двое маленьких детей. Но по месту службы он влюбился в учительницу и тоже женился. Родственникам объяснил, что жить без нее не может. Что она такая! Особенная! Красивая! Капризная! Казалось бы, эта его вторая жена и должна была бы стать его роковой женщиной. Но нет, роковой для него оказалась не она, а первая, неособенная и не капризная. Она и действовала без затей, зато решительно. Она приехала в часть и явилась к комиссару. Шуру проработали, а его вторую, любимую и особенную жену выселили из военного городка. То ли оттого, что он и в самом деле не мог без нее жить, то ли от унижения - Шура застрелился. И из кавалерийской части матери прислали официальное письмо: "Ваш сын, старший лейтенант Свистунов А. А., запутавшись в личной жизни с двумя женами, проявил слабость, недостойную красного командира, и покончил жизнь самоубийством"...
   На следующий день после получения письма, вечером, у старшего Шуриного брата собрались все жившие в Ленинграде родные: его сестра Нина с мужем, младшие сестры Юля и Людмила, младший брат Витя. Это не были настоящие русские поминки, но все же немного выпили, вспомнили, поговорили. Бабушка время от времени начинала всхлипывать:
   - Вот и пять пальцев на руке, - говорила она, - а каждый болит, когда порежешь. Много детей, а за каждого у матери болит сердце.
   А потом Лерин папа сказал:
   - Культивируется хамство... Чтобы такое письмо послать матери... Культивируется хамство...
   Никто старшему брату не возразил. Промолчала член комитета комсомола педагогического института Людмила. Не проронил ни слова о хамстве и красный профессор Семен Васильевич. Домой он ушел молчаливым и трезвым: водки за столом было мало, да он ее и не любил. Красный профессор напивался только пивом и всегда имел дома его запасы. И теперь, придя от родных, он продолжил поминать шурина. После очередной бутылки он, как бывало уже не раз, стал ревновать жену к директору школы, в которой та работала.
   - Директор школы! - орал он. - Подумаешь, директор школы! А я вот скоро получу кафедру!
   После еще одной бутылки он жену ударил. Потом еще и еще.
   Она сумела выскочить из квартиры и в три часа ночи, вся в кровоподтеках, без пальто и шляпы прибежала к брату. Остаток ночи она в слезах провела на красном плюшевом диванчике в большой комнате. А в Лериной маленькой комнате всю ночь плакала бабушка, лежа на одной оттоманке с ночевавшей у брата Людмилой.
   Утром Людмила говорила о том, что наболело у нее на душе:
   - Некоторые наши студентки на каждый день носят крепдешиновые платья!
   Она намекала, что старший брат с женой помогают ей недостаточно. К тете Нине у них с бабушкой претензий не было - они уважали крутой характер Семена Васильевича.
   Окончательно протрезвевший Семен Васильевич через три дня явился с дорогим подарком. Он просил прощения, каялся, умолял жену вернуться. Он клялся бабушке, что ничего подобного никогда не повторится. Тетя Нина подарка не брала и вернуться отказывалась. Но он пришел на другой день. И на третий. И на четвертый. Наконец, в новом жакете из голубой белки, жена ушла вместе с мужем. А через несколько месяцев вновь, вся в кровоподтеках, прибежала ночью к старшему брату.
  
  
   * * *
  
   Мамина работа в Универмаге складывалась удачно. И сама работа, и отношения с сотрудниками. Случалось, что кассирша, у которой капризничал кассовый аппарат, просила ее помочь и с небольшими неприятностями мама обычно справлялась.
   - Муж - главный механик, и жена - механик, - заметил какой-то покупатель из работающих на заводе и живущих в заводском доме.
   Как мама и надеялась, ей вскоре удалось достать кое-что из промтоваров, в том числе много сурового полотна. Из него она сшила вошедшие в моду чехлы на старенький бархатный гарнитур и два платья, себе и Лере. Себе - нарядное и модное. Она украсила его узкими полосками вышивки, благо дефицитные нитки "мулине" в Универмаге тоже бывали. Лера же потребовала себе прямой балахон с вышивкой по подолу. Это обещало быть и некрасивым и неинтересным, но Лера заупрямилась. Она побаивалась: если новое платье получится таким же заметным, как мамино, ее снова начнут дразнить ребята во дворе. Впрочем, вкуса у нее пока что не было, и мама напрасно взывала:
   - Когда ты идешь по улице, и тебе понравилось чье-то платье, смотри, почему оно тебе понравилось. Смотри, как оно сшито.
   А потом мама достала в Универмаге три новых выходных платья: себе, Лере и Людмиле. Лере новое платье понравилось и лишь много позже она поняла: оно существенно проигрывало тем, что из разного старья шила ей мама.
   Мамино же платье фабричной работы казалось по-настоящему нарядным, хотя и стоило сравнительно дешево. Черный креп-гранат, который был еще новинкой, выглядел здесь вполне респектабельно. Особенно эффектно смотрелась гофрированная оборка и пришитая к ней небольшая красная крепдешиновая хризантема. Леру новое мамино платье привело в восторг, но даже в гостях у тети Леночки и дяди Кирюши, где собирались гости более состоятельные, платье имело успех.
   Весь декабрь после школы Лера приходила к маме в Универмаг. Мама работала, а Лера в толпе других ребят торчала у прилавка с елочными игрушками. Как их было много и какими они были замечательными! Свисали толстые пучки золотого и серебряного "дождя". Свисали пучки похожих на бусы нитей из маленьких блестящих разноцветных шариков и цилиндриков. Свисали и лежали в витринах шары, еловые шишки, прожекторы и даже маленькие Деды Морозы - все стеклянные, блестящие, многократно отражающие свет ламп торгового зала. Лежали сияющие звезды и шпили, которым предстояло увенчать собою елки. А еще продавались целые горы картонных рыбок и птичек, обтянутых золотою и серебряною фольгой. На полках стояли девочки-Снегурочки из ваты, все усыпанные блестками. И Деды Морозы, тоже из ваты и тоже усыпанные блестками. Все эти сокровища обещали сказку, манили в сказку, и от них было не оторваться. А какая музыка гремела в огромном помещении! "Помнишь ли ты?" - вопрошали известные в городе артисты от имени своих, тоже всем известных, героев. "Прекрасней нет моей страны" - категорически утверждала еще одна модная певица, а третья, уж совсем модная, требовала у какого-то неведомого Саши ответить ей, помнит ли он встречи в приморском парке на берегу. И эта музыка тоже звала куда-то, тоже обещала что-то смутное, неясное, но, безусловно, замечательное.
   Почти каждый день мама давала Лере немного денег, на которые можно было купить волшебный шарик, или ниточку бус, или золотую рыбку с красными перышками. Было очень трудно выбирать, потому что хотелось унести домой все.
   К Новому году Лере было во что нарядить елку. Кроме игрушек мама купила еще и "выброшенные" к празднику крымские яблоки, жесткие и невкусные, но необыкновенно красивые, продолговатые и румяные с одного бока. А так же мандарины и конфеты. Но все чуть не сорвалось.
   С утра тридцатого декабря в лес за елками поехал заводской грузовик. Он привез большую елку для заводской столовой, где планировался детский утренник, и несколько елок поменьше для работников ИТР. Лерин папа тоже заказал елку. В их восьмую парадную привезли три: для Карандашовых, для Охтиных, которые жили как раз под Карандашовыми, и для Свистуновых, т. е. для Леры. Но, когда елки уже выгрузили, инженер Охтин вдруг сообразил, что следует все-таки завезти одну елку главному инженеру, хотя тот и не заказывал. Сообразил - и тут же распорядился положить одну из елок обратно в кузов грузовика. Причем - не свою. Так Лера осталась без елки. Она почти заплакала от огорчения и чувства несправедливости.
   - Папа, ну почему же он не отдал главному инженеру свою елку? Пусть тогда он отдаст свою елку нам!
   Ответила ей мама:
   - Лерочка, ну не будет же папа драться с ним из-за елки! Ты не огорчайся, мы завтра постараемся купить.
   - Но ведь это была наша елка! - все не могла успокоиться Лера. - Наша! А он почему-то взял ее и отдал!
   - Ну что же делать, - спокойно начала мама. Но потом и в ней прорезалась обида: - Что же делать, если он такой подхалим.
   - Лизоблюд, - тоже спокойно, даже немного улыбнувшись, уточнил папа.
   Тут зачем-то зашла Наталья Алексеевна, увидела расстроенную Леру, узнала в чем дело, возмутилась и сказала:
   - Ну, никак от него такого не ожидала! Забирайте нашу елку, мы что-нибудь придумаем.
   Но мама сказала:
   - Что вы, ни в коем случае. Мы тоже что-нибудь придумаем. Все будет хорошо.
   И правда, все кончилось хорошо. Тридцать первого папа ненадолго отлучился с работы, и недалеко от завода ему удалось купить елку у какого-то мужика. Все получилось как надо: на елке висели игрушки, конфеты, яблоки и мандарины, чьим чудесным новогодним ароматом благоухала вся комната. В подсвечниках горели маленькие разноцветные свечки, на зеленых ветках лежали хлопья обсыпанной блестками ваты, и под елкой стоял настоящий, хоть и не самый большой, дед Мороз.
   Так как взрослые встречали Новый год вскладчину, на столе стояло много вкусных вещей.
  
  

* * *

  
   На следующий день Леру пригласили в гости Карандашовы. У них в квартире и в обычные-то дни торчало много ребят, а в этот особенный день их было и особенно много. Юра, как две капли воды похожий на отца, расхаживал по квартире и, подражая отцу, с пафосом возглашал:
   - Я - ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный! Мне, кроме свежевымытой сорочки, ничего не надо!
   - Знаешь, чьи это слова? - спросил у Леры Володя.
   Лера не знала. Ее родители Маяковского не любили, и даже о его гибели мама жестко сказала:
   - Понял, что все его писания никуда не годятся!
   Новый Женин папа дядя Петя с ней не соглашался. Он считал Маяковского лучшим поэтом современности.
   - Вы не представляете, как его любит вузовское студенчество.
   Лерина мама в ВУЗе не училась, современных поэтов не читала и не была охвачена модой на Маяковского. Она любила Алексея Толстого. С маминого голоса Лера знала наизусть и про Потока-богатыря, и про новгородского гостя Садко и про степные цветики колокольчики. А любимое мамино стихотворение Леру просто завораживало:
  
   Ты помнишь ли вечер, как море шумело!
   В шиповнике пел соловей...
  
   Но относительно "Тихого Дона" мнения Лериных родителей и их знакомых не расходились. Все следили, чем же закончится грустная эпопея симпатичного бедолаги Григория Мелехова. Карандашовы следили еще и за печатанием в журнале романа "Как закалялась сталь". Приходя к ним, Лера пару раз слышала, как Александр Михайлович читал этот роман вслух. "Значит, это правда" - подумала она", - прочел он однажды, положил толстый журнал на стол и зачем-то вышел из комнаты.
   - Лера, ты поняла про что это - "Значит, это правда"? - спросил Володя.
   Лера не поняла, и он объяснил:
   - Значит, это правда, что Тоня любит Павку.
   В день детского праздника у Карандашовых шедший к родным Лерин дядя курсант Витя через открытую дверь квартиры напротив впервые увидел Володю. Добрый и неглупый, но слегка неотесанный, Витя радостно закричал:
   - Верблюды! Смотрите, тут верблюды!
   А вслед за ним по лестнице поднимались трое Володиных друзей.
   - Вот сейчас узнаешь, какие верблюды! - закричали они грозно, подскакивая к незадачливому шутнику.
   Но в дверях уже стояла Лерина мама и атака не состоялась.
   - Это кто такой? - подступились мальчики к Лере, когда за Витей захлопнулась дверь квартиры.
   - Это Витя. Это мой дядя, он будет военным инженером.
   - Пускай этот дядя только выйдет! Мы покажем этому дяде, как оскорблять людей!
   Сам дядя был смущен, но, как и положено упрямому подростку, своей вины не признавал:
   - Подумаешь, что такого! Я же пошутил.
   Когда будущий военный инженер покидал квартиру родственников, в дверях своей квартиры, охраняя его, стояла и никого не выпускала Наталья Алексеевна.
   Потом Витя познакомился с Карандашовыми, и неприятный случай забылся.
   На каникулах в школе устроили праздничный карнавал. Мама соорудила для Леры костюм русской боярышни. Он состоял из старого маминого летнего платья, которое доходило Лере до пят, и безрукавки, сшитой специально из куска пестрого сатина и отделанной кусочками старого коричневого меха. А дядя Петя на встрече Нового года всего за полчаса разрисовал кусочек картона так, что получился кокошник, усыпанный драгоценными камнями. Скорее всего, исторически костюм был неверен, но все же Лере вручили за него премию - еще одну поэму Пушкина "Полтава" в голубом переплете. Одновременно с кокошником дядя Петя на всякий случай нарисовал на другом куске картона венок из васильков и ромашек, который пригодился для костюма Лиды Пугачевой. Ей Лерина мама тоже дала свое летнее платье. Лидин костюм премии не получил, но у большинства ребят карнавальных костюмов не было вовсе.
   А Наталья Алексеевна организовала на каникулах три культпохода в кино для Володи, Юры, нескольких их товарищей, Леры и Лиды Пугачевой. Один раз в новый и самый большой в Ленинграде кинотеатр "Гигант". И дважды в клуб Студенческого городка, совсем близко от их жилмассива. Пока Наталья Алексеевна, окруженная ребятами, стояла в небольшой очереди за билетами, в помещение кассы вошли несколько юношей, и один из них, серьезного вида и в очках, направился к кассе, минуя очередь.
   - Молодой человек, - сказала Наталья Алексеевна, - разве вы не видите, что в кассу стоит очередь?
   - Мама, - дернул ее за рукав Юра. - Это же сам Ботвинник!
   - Ну и что же, что это Ботвинник! - громко и сурово отрезала Наталья Алексеевна. - Очередь существует для всех.
   Шахматное светило не стало спорить и отошло в сторону, а кто-то из его друзей занял очередь.
  
  

* * *

  
   В конце третьей четверти в 4-4-м классе случилось ЧП. Уже на первом уроке Антонина Ивановна заметила, что Саша Ильюшенко на своей последней парте не только, как обычно, ее не слушает, но и чем-то очень занят. Она тихо подошла и смогла заметить, как Саша спрятал что-то в лежащую на парте тетрадку. Она взяла эту тетрадку в руки и обнаружила в ней несколько маленьких бумажек с надписями: "начало", "сигнал", "атака" и другими.
   - Что это значит? - спросила учительница.
   Саша Ильюшенко молчал.
   - Я тебя спрашиваю, что это значит?
   Саша продолжал молчать.
   - Давай сюда портфель.
   В потрепанном Сашином портфеле нашлось еще несколько бумажек.
   - Встань, - потребовала учительница.
   Она обыскала Сашины карманы и в них тоже нашлись бумажки.
   - Ребята, все положите руки на парты!
   Она прошла вдоль всех парт и проверила все, что лежало и в ребячьих партах и в их портфелях. У девочек ничего интересного обнаружено не было, но зато, когда были обысканы портфели и карманы мальчиков, улов оказался серьезным. У Коли Егорова и Левы Садовничего нашлись не только такие же бумажки, как у Саши, но еще и другие со словами "бомба" и "отбой".
   - Это что-нибудь да значит! - азартно говорила Антонина Ивановна, аккуратно раскладывая улики на учительском столе по кучкам. - Что-нибудь это да значит! Лера Свистунова, встань. Ты - председатель отряда. Ты знаешь, что это все означает?
   - Антонина Ивановна, я не знаю, - не совсем честно ответила Лера, т. к. слышала, что мальчишки играют то ли в красных партизан, то ли в шпионов и диверсантов.
   - Плохо. Садись. Октябрина Захарова, ты староста класса. Ты знаешь?
   - Антонина Ивановна, я тоже не знаю.
   - Класс, встать! Будете стоять, пока кто-нибудь не скажет, что это значит!
   Ученики стояли за своими партами, пока не прозвенел звонок. А когда он прозвенел, Антонина Ивановна сказала зловеще:
   - Ильюшенко, Егоров, Садовничий - пойдете со мной!
   Она тщательно, чтобы не перепутать кучки, собрала со стола улики и со всей своей добычей - с бумажками и с мальчиками - отправилась к директору. На втором уроке класс пребывал в напряженном ожидании, а парты троих преступников пустовали. Однако директор не стал разоблачать в школе шпионское гнездо, и уже на третьем уроке вся троица занимала свои законные места, хотя вид имела несколько встрепанный. Директор вел историю в старших классах. Когда он кого-нибудь воспитывал, то бывал груб и младшие школьники его боялись.
   - Давайте ваши дневники, завтра же придете с родителями! - Тон у Антонины Ивановны был грозным, но страха в классе уже не было.
   Услышав эту поучительную историю, мама улыбнулась, а папа спросил:
   - Так во что же все-таки мальчики играли?
   - Или в красных партизан или в шпионов. Это у них тайна.
   - А чего же хотела Антонина Ивановна?
   - А Антонина Ивановна хотела шпионов и вредителей разоблачить. И обезвредить.
   - А ты думаешь, что они и на самом деле могли быть шпионами и вредителями?
   - Так они же просто играли!
   - А Антонина Ивановна что же, верила, что они шпионы и вредители?
   - Нет, она тоже не верила, - ответила Лера. Но потом все-таки добавила: - А может, и верила.
   - Но вы все не верили и помогать ей не стали?
   - Не стали. Ведь ребята играли. И мы вообще не ябеды.
   - Ну и хорошо, что моя дочка не ябеда. Нет хуже, чем быть ябедой, - сказал папа и добавил: - Между прочим, до революции порядочные люди не подавали руки жандармам...
   Лере захотелось продолжить такой интересный и почти что взрослый разговор.
   - Папа, ведь ты у красных командовал ротой? - спросила она то, что и так отлично знала.
   - Ротой, - подтвердил папа.
   - А у белых?
   Собственно, она хотела спросить: "А в старой армии?" Вопрос выскочил из нее автоматически: лето - зима, красные - белые. Она гордилась, что ее папа был красным командиром. И гордилась тем, что на папу похожа, "папина дочка". У папы поперек носа шла еле-еле заметная полоска-впадинка. Папа как-то пошутил, а Лера приняла всерьез: когда он скакал на коне с важным пакетом, по нему стреляли белые и одна пуля как раз и задела его по носу. Это было очень интересно, прямо, как в самой интересной книжке. Когда Лера заметила и у себя такую же еле-еле заметную полоску поперек носа, она обрадовалась и многим поведала и о пуле, царапнувшей папин нос, и о своей полоске на носу, полученной по наследству. В общем, она отлично знала, что папа сначала служил в царской армии, а потом в Красной. И было совершенно непонятно, почему из нее выскочило это "А у белых?".
   Папа стал вдруг очень серьезным, даже печальным, и тихо сказал:
   - Вот так где-нибудь ляпнешь, не подумав, и погубишь человека.
   - Папа, я же нечаянно, я же все понимаю!
   Но папа ничего не ответил и стал читать газету.
   Утром, когда Лера и папа пили чай, мама, которая выходила из дома попозже, выкладывала Лерины косички в виде наушников, а бабушка уже пряла белую нить из аптечной ваты - утром по радио снова рассказывали про подвиг пионера Павлика Морозова. И, как вчера, лицо папы стало серьезным и даже печальным. И он тихо, как вчера вечером, сказал:
   - Живет человек и не знает, что дома у него предатель... Собственный сын...
  

* * *

  
   Когда бабушка оправилась от горя, и произошел, наконец, Большой Скандал.
   Придя с прогулки, Лера застала его в полном разгаре. Высокая худая старуха стояла перед обеденным столом, за которым сидели папа и мама, и выкрикивала громко, резко и зло:
   - Пьет, пьет, а получше тебя живет!
   - Одно то, что он бьет мою сестру... - сдержанным голосом пытался парировать папа, - одно это...
   - Ну и бьет муж жену! - перебила бабушка. - Ну и бьет! Не бьет - не любит! А вот ты...
   И тут Лера услышала и про какао, и про то, что Людмиле не справили нового пальто, и про кота Мурзика, которому не дали умереть спокойно, и про украденные у нее, бабушки, записи покупок.
   - Бумажку-то у меня скрали! Пошто скрали бумажку?
   У Леры третий раз в жизни началась истерика. Она уже не понимала, что же именно выкрикивала бабушка и лишь когда мама уводила ее в другую комнату, услышала последнее:
   - Все говорят - не дай бог жить с невесткой!
   - А еще говорят - не дай бог жить со свекровью, - тихо, только для себя, сказала мама, закрывая дверь.
   На этот раз валерианка подействовала слабо.
   Уже началось лето, по Северной Двине уже ходили пароходы, и бабушка начала укладывать вещи, т. к. любимый зять Семен Васильевич к себе ее не пригласил. Ее провожали только Лерина семья и тетя Нина. Нужно было уговорить проводника, чтобы тот помог ей пересесть на пароход, и заплатить ему за это деньги. На вокзале было душно и жарко, хотелось пить. Лера сообразила, что питья в бабушкиных вещах нет, и сказала:
   - Нужно купить ей в дорогу лимонад.
   - Ах, отстань ты со своими глупостями! - отмахнулась от нее забегавшаяся и переволновавшаяся тетя Нина.
   Как теперь случалось с ней почти всегда, Лера съежилась от неожиданных резких слов и замолчала. Но потом тетя Нина сама сообразила, что в дорогу бабушке нужно какое-то питье. Ничего, кроме лимонада, в вокзальных ларьках не нашлось.
   Бабушка уехала злая, обиженная, одинокая и несчастная.
   С вокзала папа поехал на завод, Лера с мамой и тетя Нина - по домам. В трамвае мама сказала:
   - Если бы мы прожили меньше, если бы не Лера - развела бы. Зачем? Почему?
   - Вот такая она, - ответила тетя. - А ты знаешь, что она била нашего отца?
   - Как - била?
   - Ну, не просто так, конечно. Когда он выпьет.
   - А что же он?
   - А он был очень добрым. Только иногда пил. А Коля тебе рассказывал, как она чуть не выбила глаз вицей, когда он порвал новую красную рубашечку?
   - Нет, никогда не рассказывал...
  
  

* * *

  
   В конце четвертого корпуса, у самой кочегарки, находилась прачечная для жильцов. Там по обеим сторонам широкого зала-коридора располагались кабинки, а в каждой из кабинок на удобной высоте стояла огромная деревянная лохань для стирки. Из двух кранов в лохань напускалась рвавшаяся с бешеной скоростью вода, холодная и горячая. В каждой кабинке имелось также по баку для кипячения и по баку для полоскания. А в зале-коридоре были вмонтированы в пол две огромные центрифуги, отжимавшие выстиранное белье почти досуха. Деньги за пользование этой роскошью с жильцов жилмассива брали совсем незначительные. Изредка мама стирала в этой прачечной. А потом приходил папа и, как и мужья других прачек, уносил стопки хоть и отжатого, но влажного и тяжелого белья домой.
   Однажды возле центрифуги к маме подошла незнакомая женщина.
   - А я вас знаю, - сказала она. - Я вас помню еще девочкой. Вы ходили в гимназию мимо нашего дома. Вы были такой хорошенькой! Вы с сестрами жили на большой даче с садом. А мы в маленькой избушке. Вы-то меня, наверное, не помните? Я ведь в гимназию не ходила... Если идти от вашей дачи к городу, то наша избушка была как раз справа. Не помните? Маленькая такая избушка, не то что дача у вас, кулаков.
   И женщина беззлобно засмеялась своей шутке.
   Встреча в прачечной никаких последствий не имела. Но мама, неожиданно оказавшаяся под угрозой стать разоблаченной кулачкой, все-таки волновалась.
   Женщина в прачечной не обозналась. Молоденькие девушки, девочки, действительно жили вместе со старой бабушкой на большой даче с садом. Их отец, костромской крестьянин, чьи предки из поколения в поколение зарабатывали для барина оброк на стройках Питера, в конце концов, выбился в подрядчики. У него появились деньги, и появилась другая женщина, помоложе жены и городская. Лерина бабушка, узнав об этом, не захотела рожать очередного ребенка. Она обратилась в клинику доктора Отто и там ее "зарезали". Старшие дети жили уже отдельно, а младших молодая мачеха невзлюбила. Тогда-то Лерин дед и купил на родине большой дом с садом, вывез туда из Петербурга детей и поселил с ними свою мать, ту самую, что девочкой Анюткой еще застала барщину. Этот дом с садом в каких-то бумагах значился как "Усадьба Отрадное". Дети, достигнув нужного возраста, поступали в гимназию, а задолго до того бабушка начинала учить их работать на огороде. После смерти бабушки дети какое-то время жили без взрослых. А вскоре после революции вышла замуж и уехала в Петроград юная тетя Лизочка, старшая из младших. Когда власти отобрали у девочек "Отрадное", они вернулись в Петроград, но не к отцу, а к тете Лизочке. Т. ч. кулаки они или нет...
   Землячку-разоблачительницу мама больше не встречала. И стирать вручную ей вскоре, к счастью, не пришлось, т. к. в их корпусе и прямо со входом из-под их арки открылся приемный пункт механической прачечной.
  

* * *

  
   Весной на заводе арестовали директора, главного инженера и еще нескольких человек. Дома при Лере этого не обсуждали, однако она и так об этом знала.
   - Эй, Лерка, твоего отца еще не посадили? - крикнул встретившийся ей во дворе Ванька Блоха, когда она вместе с девочками шла из школы.
   Затем он снизошел до разговора с девчонками, остановился и начал разъяснять:
   - Знаете, что на заводе-то творилось? Все начальство - вредители. Вот и не давали рабочим премию. Теперь попляшут! Ты подожди, Лерка, - пообещал он, - еще и твоего отца посадят. У Таньки Охтиной уже посадили.
   Выслушав новость, рассудительная Лида Пугачева заметила:
   - У нас зря не сажают!
   Другие девочки с нею не спорили - кто же не знает, что у нас зря не сажают!
   - Мама, - сказала Лера, придя домой, - а ты знаешь - папу Таньки Охтиной посадили. Так ему и надо, лизоблюду, не будет отбирать чужие елки!
   - Лерочка, - тихо возразила мама, - никогда так не говори. И никогда так не думай. Елка - это же такая мелочь, такой пустяк!
   А еще через несколько дней, когда в школе уже закончились занятия, случилось одно событие. Т. е. вообще-то никакого события и не случилось...
   Почему-то Лера проснулась посреди ночи. Она услышала, как в большой комнате вскочила со своего кресла и пошла к двери, стуча когтями о крашеный пол, Аза. Послышался тихий мамин голос:
   - Тихо, Аза, на место. Тихо, моя хорошая.
   Лежа на своей кровати у стены, которая отделяла комнату от лестничной площадки, Лера слышала доносившиеся снизу тяжелые шаги нескольких пар ног. Шаги медленно приближались, делаясь все громче в полной тишине спящего дома. Почему-то Лере стало страшно. Напротив Лериного уха шаги остановились. Грубый голос спросил:
   - Здесь, что ли?
   - Здесь, звони, - ответил второй, тоже грубый, голос.
   Раздался звонок в квартиру Карандашовых. Дверь открылась, и грубый голос, тот, что говорил: "Здесь, звони", произнес:
   - Принимайте гостей!
   Затем голос Натальи Алексеевны:
   - Пожалуйста, проходите.
   В Лерину комнату вошла мама.
   - Ты почему не спишь? Спи.
   Она вернулась в большую комнату, и Лера слышала, как папа предложил:- Может быть, выпьем чаю?
   Мама пошла на кухню ставить чайник, и тут Лера уснула.
   Утром, когда папа уже ушел на работу, а мама только собиралась уходить, пришла Наталья Алексеевна и из своей комнаты Лера прослушала ее нервный сбивчивый рассказ:
   - Я слышала еще, как они ехали вдоль четвертого корпуса. Когда остановились, подумала: "В нашу парадную. Или, может, все-таки в девятую? К кому же там?" Нет, слышу: пошли в нашу. Поднимаются. К кому же? Охтина уже взяли... Может, к Уваровым? Нет, слышу, Уваровых и Сергеевых прошли. Слышу: остановились. Значит к вам или к нам. К вам? Или к нам? Слышу - звонок. Я даже спрашивать не стала: "Кто?", сразу открыла. Оказалось - муж сестры Марины. В гости. С двумя друзьями. Втроем с тремя поллитрами. Отдохнуть, устали на допросе. К нам, чтобы не потревожить маленькую Мариночку...
   Лера знала и сестру Натальи Алексеевны Марину, и маленькую Мариночку. Хорошенькую крепенькую девочку родители закаляли, и весь год она бегала по квартире босиком. Мужа Марины Лера никогда не видела, только слышала, что он работает в Большом Доме.
   Когда соседка ушла, Лера спросила у мамы:
   - Она думала, что заберут нашего папу или Александра Михайловича?
   Мама ответила:
   - Раз уж ты это слышала, то не думай об этом. Забудь. - И добавила: - Наталья Алексеевна очень добрая и очень хорошая. Она тебя любит. Только, Лерочка, все равно не говори при ней ничего лишнего. Даже при ней! Не рассказывай о том, что случайно услышишь дома. Хорошо?
   И Лера кивнула головой:
   - Хорошо.
  

* * *

  
   Лето после 4-го класса мало чем запомнилось. Запомнилось, как Пел укусил татарчонка. Запомнились брат и сестра Плакунчиковы с соседней дачи, с которыми Лера и Женя играли в мяч. Брат и сестра жили воспоминаниями о своих недавних победах над классной руководительницей.
   - А я ей говорю: "Вы на Плакунчикове и Плакунчиковой помешались", - гордо рассказывала Валя.
   Еще запомнилось, какой вкусный обед приготовила тетя Лизочка в один из выходных, когда на дачу съехались все взрослые. И как в тот день могла утонуть Лялечка. Купаться было еще прохладно и после завтрака все пошли не к озеру, а к лесному ручью. Как-то так получилось, что все взрослые отошли и на берегу остались лишь Лера и Лялечка. Лера подняла глаза от сорванного цветка, который держала в руке, и увидела, как Лялечку уносит ручей. Ветер, словно парус, надувал синее пальтишко, и оно быстро проплывало мимо. Рядом с пальтишком проплывало мимо испуганное личико, проплывала белая панамка, проплывали огромные испуганные глаза. Будто повернули выключатель тока - Лера прыгнула в ручей мгновенно. Ей оказалось чуть-чуть выше пояса. Когда появились взрослые, девочки уже выбрались на берег. Лере хотелось, чтобы ее похвалили за смелость. Но ее никто не похвалил, наоборот, ее отругали. Ей досталось совсем так же, как когда-то Жене, когда Лера чуть не утонула, катаясь на бревнах.
   ...В то лето у взрослых ленинградских девушек были в моде белые и светло-голубые платья из тонкой материи с черными бархатными поясками...
  

* * *

  
   пдленно приближались, делаясьвсе громче в полной тишине спящего дома. ки, Лера слышала доносившиеся ол, Аза. ту самую, что дев Ближе к концу лета, когда мама однажды повезла Леру в Ленинград на денек-другой, в привокзальном киоске они купили очередной номер журнала "Костер". Этот детский журнал возник в Лериной жизни недавно. В продаже он встречался редко, а когда все-таки встречался, мама его покупала или давала Лере денег на его покупку. Новый номер, как всегда, касался надоевшей всем школьникам темы о вреде списывания, подсказок и шпаргалок. Как всегда, он уделил внимание и другой постоянной теме - о том, как все советские люди, и дети и взрослые, ловят шпионов и диверсантов. Один проводник поезда дальнего следования, к примеру, заметил, что у пассажира-крестьянина белые и безо всяких мозолей руки. Он сообщил кому следует и выяснилось, что этот крестьянин совсем даже и не крестьянин, а махровый шпион... Хватало и других интересных материалов.
   Но этот номер для Леры стал совершенно особенным, т. к. в нем была помещена повесть под названием "Дневник Лиды Карасевой". Семиклассница Лида Карасева училась в одной из ленинградских школ, расположенной где-то в центре города, возле проспекта 25-го Октября и реки Фонтанки. В этой школе все было точно так же - и совсем не так, как в Лериной. Для героев повести самым главным в жизни было то, что они пионеры. Они все гордо носили свои красные галстуки, от чего пионеры Лериной школы и даже пионеры 4-4-гокласса поближе к весне постоянно отлынивали. У пионеров из повести была строгая дисциплина. Вот сказала Лида Карасева одной несознательной девочке: "Я твоя звеньевая и ты должна меня слушаться" - и та послушалась, хотя дело происходило и не в школе. Попробовала бы Лера сказать так Шуре-Мышке или Мусе Ивановой! Еще герои повести собирались на странные дни рождения, где гостей ничем не угощали, но зато там велись разговоры об искусстве. Но самым интересным в повести был ее главный герой, красивый и таинственный новый ученик 8-го класса, по прозвищу Матильда. Конечно, дневник неожиданно влюбившейся семиклассницы немного портило то, что начинался он словами товарища Сталина, но Лера уже знала, что без имени товарища Сталина ни повести, ни рассказы теперь не пишут. Лера была не совсем согласна с Лидой Карасевой в том, что "Как заклялась сталь" - одна из самых лучших в мире книг. Сначала Лера вместе с братом Женей считала одной из лучших в мире книг "Тома Сойера". Потом его место в Лериной душе занял "Дубровский". Но что-то и в этой повести малоизвестной писательницы зацепило Леру и на целый год, вплоть до знакомства с Джеком Лондоном, сделало эту повесть любимой.
   "Дневник Лиды Карасевой" обрывался на самом интересном месте, а следующий номер журнала все не выходил и не выходил. Осенью Лера каждый день бегала к газетному киоску и пожилая киоскерша каждый день ей говорила:
   - Нет, еще не приходил.
   А один раз даже сказала:
   - Не волнуйся, девочка, я тебе этот журнал оставлю.
   Глубокой осенью журнал все же вышел, и Лера сразу же открыла его на "Дневнике". Лида Карасева и мальчик Игорь - его, оказывается, прозвали Матильдой в честь погибшей любимой кошки - подружились. И он спас ее, когда она, катаясь на лыжах, врезалась в дерево и сломала ногу. Он отвез ее на сложенных лыжах на спортбазу и уступил ей свою куртку. А сам при этом замерз и чуть не простудился. Он навестил Лиду в больнице, и они договорились вместе пойти в кино, когда она поправится. Лида его спросила:
   - А тебе не будет стыдно пойти в кино с хромой девочкой?
   И благородный Матильда-Игорь почти обиделся:
   - За кого ты меня принимаешь? - спросил он.
   Конечно, Лида Карасева училась не в 5-м, как Лера, а в 7-м классе. А Игорь-Матильда и вообще в 8-м...
   Мама перелистала журнал и заметила:
   - А страницы, где напечатан состав редакции, нет.
   Леру эта мелочь не заинтересовала.
  
  

* * *

  
   Пятый класс встретил Леру множеством нового. И главное - учителями-предметниками. В 5-4-м появилась новая воспитательница - Галина Ивановна. Молодую, подтянутую, только что окончившую университет, класс ее признал и сразу полюбил. Лида Пугачева с восторгом сообщала о ее педагогических талантах:
   - Она не будет физически убивать. Она морально убьет!
   С нового учебного года в класс пришли и новые ученики. Во-первых, две второгодницы. Тамарка Федорова перешла в 5-4-й из 5-1-го, а Рита Николаева из 5-2-го. Тамарка на всех уроках "выдвигалась", зарабатывала популярность среди новых одноклассников, а Рита скромно читала из-под своей последней парты посторонние книги. Появился мальчик Митя Куницын, умевший по всем предметам, кроме русского и математики, заговорить учительницу и, ничего толком не зная, получить хотя бы "посредственно". Особенно хорошо это получалось у него на географии у Галины Ивановны. Еще в класс пришла девочка с редким именем Аглая - Ага Семенова - красавица и мамина дочка. Она жила в единственном в окрестностях школы новом доме, где каждая семья занимала отдельную квартиру, а в каждой квартире имелась ванна.
   С пятого класса началось изучение истории. Лера очень ждала этого, потому что мама не раз ей говорила:
   - Вот увидишь, это самый интересный предмет. Это так же интересно, как сказки.
   Увы! Той интересной истории, которою баловала девочек классическая гимназия, ученикам советской школы не полагалось. Уже на первом уроке учительница объяснила, что до Великой Октябрьской революции вся наша страна была огромной тюрьмой. В этой тюрьме было множество камер - городов, губерний, уездов и деревень. И во всех камерах томились люди, которых с помощью полицейских и жандармов мучили царь, помещики и капиталисты. На следующих уроках истории чаще всего говорилось о том, как богачи эксплуатировали сначала рабов, потом крестьян, а потом и крестьян и рабочих вместе. И как рабы, крестьяне и рабочие против богачей восставали. Прежде, чем сообщить о начале очередного восстания, учебник и учительница обстоятельно рассказывали, как резко ухудшилось к этому времени положение трудящихся масс. Как выросли налоги, как стало нечего есть, и как жизнь сделалась совершенно невыносимой. Лера честно учила заданные параграфы и удивлялась только одному: ведь и перед предыдущим восстанием жизнь трудящихся масс была совершенно невыносимой. Как же ей, жизни, удалось сделаться еще невыносимее? Ни учительница, ни учебник никогда об этом не заикались. Мама корректировать Лерины познания в истории не пыталась. Лера не запомнила свою первую учительницу истории. Наверное, занудный предмет накладывал тень занудности и на педагога.
   Но хорошо запомнила учительницу литературы Зою Петровну, худую, интеллигентную и затюканную. И 5-4-й класс делал все от него зависящее, чтобы эту ее затюканность приумножить. Класс дал ей обидное и несправедливое прозвище "мартышка".
   Мартышка и прочла классу вслух первое же Лерино сочинение - про Челкаша.
   - Вот только здесь немного, - споткнулась она на том месте, где Лера пыталась еще сильнее облагородить и так чрезвычайно облагороженного автором вора Челкаша и при этом как можно ниже низвести его неблагородного противника.
   И она продолжила чтение. Вряд ли это чтение было на пользу слушавшему вполуха 5-4-му. Лере же настоящий урок по написанию сочинений дала еще в 4-м классе Галя Малинина, тогда новая ученица. Класс под руководством Антонины Ивановны писал изложение - излагал своими словами короткую историю о том, как два мальчика помогли пограничникам задержать нарушителя границы. Приступая к изложению, Лера вспомнила и про храброго пограничника Карацупу - упитанного красавца, похожего на артиста Блинова - с его верным другом собакой Индусом. И про десятилетнюю дочь лесника Соню Калинину, которая увидела в лесу чужого, добежала из леса до погранзаставы и подняла там тревогу. И много чего еще. Поэтому в ее изложении короткий рассказ превратился в длинный-предлинный. Чего только не написала она, не имеющего к делу никакого отношения! Потом ей особенно стыдно было за ни на чем не основанное утверждение, будто два будущих героя шли купаться. Тем не менее, Антонина Ивановна прочла ее длинный-предлинный опус вслух и похвалила. А следом прочла то, что написала Галя Малинина. У Гали все было просто и ясно, все на месте и ничего лишнего. Лера слушала потрясенная и запомнила этот урок на всю жизнь.
  

* * *

   Этот учебный год был вообще литературообильным. В Ленинграде проводилась олимпиада школьников. Требовалась массовость, и все, кто не умел хорошо петь, танцевать или рисовать, ринулись в литературу. Лера, Муся Иванова и Лида Пугачева втроем пытались создать стихотворение про военный парад на площади Урицкого. Но два часа литературных поисков успехом не увенчались. Поэтессы или не знали, чем закончить бодро начатую строфу, или, наоборот, знали, но у них не получалась рифма. Зато сразу же после этой неудачи Муся Иванова сочинила рассказ индивидуально. Сама о том не догадываясь, она создала почти что юмористический шедевр. Естественно, про пограничников. Начинался он как стихотворение:
  
   Однажды один пограничник
   Заметил стрельбу впереди.
  
   Дальше шла проза: "Он вызвал отряд на помощь. Отряд быстро разместился кто где. Сам командир снял с себя шапку и шинель и быстро спрятался под куст"...
   На словах "спрятался под куст" вдохновение автора иссякло. Но продолжения и не требовалось, т. к. после этих слов слушателей одолевал неудержимый смех.
   Однако автором литературного шедевра, получившего признание в масштабе всей школы, а потому и представлявшего школу на районном этапе олимпиады, стала Сима Казанская, отличница из 6-3-го класса. Она сама читала свое произведение со сцены, на которой Лера когда-то танцевала матлет, а несколько девочек из 5-4-го вместе с Галиной Ивановной слушали Симу из зрительного зала. Сима описывала, как одна крепостная женщина мыла пол по приказу барыни. Каким-то образом во время работы женщина отрубила себе кусок от указательного пальца и из остатка этого пальца хлестала кровь. Но барыня все равно не разрешила ей прервать работу. И вот несчастная женщина окунала кровоточащую руку в грязное ведро, из ее пальца текла кровь, а из глаз - слезы.
   Наивная, но для своих лет и начитанная, Лера чувствовала себя неловко. От неловкости она до слез покраснела, потом взглянула на Галину Ивановну и увидела, что та тоже покраснела, и что глаза у нее тоже влажные.
   - Придет же такое в голову! - смущенно и как бы даже виновато сказала учительница.
   Все же большинство конкурсных произведений описывало ловлю шпионов и диверсантов. Этой темой увлекались и многие настоящие писатели, даже юмористы. Поучительный рассказ прочли по радио. В одной пограничной деревне чужака заметил мальчик-грудничок. Мальчик сразу же сообразил, что "дядя - бяка", что он хочет сделать Родине "бо-бо" и что ему, мальчику, необходимо немедленно "топ-топ" на заставу. Но т. к. "топ-топ" он еще не умел, он пополз, благополучно дополз до заставы, и махрового нарушителя задержали.
  

* * *

  
   Розалия Мауровна организовала модный в том году шумовой оркестр. Большинство оркестрантов этого коллектива дули в длинные деревянные дудки, похожие издали на кларнеты или фаготы. Правда, никаких клапанов у этих кларнетов и фаготов не было, и исполнители мычали мелодию, как если бы прижимали к губам гребенку с папиросной бумагой. Все же эти дудки продавались в музыкальных магазинах. Лере такую дудку тоже купили.
   Выступление оркестра прошло благополучно. Розалия Мауровна в бархатном платье сидела за пианино, которое принесли в коридор второго этажа из пионерской комнаты, и изо всех сил барабанила по клавишам, чтобы пианино было хоть немного слышно в мощном шуме оркестра. Оркестранты дули в свои дудки, били по треугольникам, подвешенным на веревочках, гремели детскими погремушками и шумели как-то еще. В антракте Володя Карандашов сказал:
   - Если бы не пианино, то у вашего оркестра ничего бы и не вышло, один только шум.
   Во втором отделении Лера прочла стихотворение про Испанию:
   Испанский мальчишка в Испании жил.
   Отец у мальчишки во флоте служил.
   Он был моряком на большом корабле
   И песни он пел о Советской земле.
  
   Перед этим выступлением случилась небольшая заминка. Это же стихотворение выучил и тоже хотел прочесть незнакомый Лере мальчик из 4-2-го. Они оба ждали решения старшей пионервожатой Марлены Сидоровой. Та отдала предпочтение Лере, как уже давно известной ей артистке. Лера прочла с выражением, но ей было жалко незнакомого мальчика, и больше ни разу в жизни ей не захотелось выступить с чтением стихов.
   Жизнь наказала ее за огорчение мальчика. В коридоре разгуливал небольшой сквознячок, в пионерской форме - белый верх, черный низ - было прохладно, и Лера явилась домой с температурой 38,2.
   Вообще-то Лера не возражала против того, чтобы немного поболеть. Во-первых, для больной покупалось что-нибудь вкусное. А во-вторых, от больной старалась не отходить мама. Правда, теперь мама еще не пришла с работы, и удовольствие от болезни началось только вечером.
   Температура продолжала подниматься, она дремала и сквозь дрему слышала, как мама говорила тете Нине:
   - Получается, как в басне, лебедь рак и щука. Я пытаюсь научить ее честности и доброте, школа уже сделала из нее безбожницу, а уж двор...
   В одну из ночей, когда у Леры был жар, и ей не спалось, у нее вдруг придумалось стихотворение.
   - Мама, - попросила она, - запиши.
   И мама безропотно записала довольно глупую историю о том, как серый гусь разводил поросят и при этом боялся, что поросята могут его съесть. Потом-то Лере было стыдно за это произведение, но когда ее, еще больную, навестила Муся Иванова, она Мусе его прочла.
   - Я это уже читала в журнале, - сурово отреагировала подруга.
   Потом они стали играть в магазин. Муся была кассиршей, а Лера покупательницей. Она старательно вспоминала известные ей цены на продукты:
   - Батон рубль сорок пять. Маленькая три пятнадцать. Еще четыре сорок...
   Она сделала много покупок. Муся написала на маленьких бумажках "чеки", в меру своих успехов в арифметике подсчитала сумму, получила "деньги" и сдала "сдачу". Теперь Лера подготовилась быть кассиршей. Муся сказала:
   - Рубль десять. Рубль одиннадцать. Рубль двенадцать. И так далее.
   Для нее игра потеряла интерес и на том закончилась. Лера этого не понимала. Ну, как же так? Уж сама то она на месте Муси обязательно доиграла бы до конца.
   Тут пришла с работы мама, и Муся собралась домой.
   А навестившая Леру Лида Пугачева взахлеб рассказывала о драмкружке при клубе соседнего жилмассива. Она поступила в этот кружок еще осенью и с тех пор этим кружком просто бредила. С ее губ постоянно слетали два имени: Максим Федорович, руководитель кружка, и Ким Громбас, исполнитель главной роли. Кружок репетировал пьесу о Гражданской войне. Красный партизан - Ким Громбас - спас от белых комсомолку-подпольщицу красавицу Катю, пустил под откос поезд с белыми и помог Красной Армии освободить родной город.
   Как-то раз Лида предложила:
   - Пойдем со мной на репетицию. Может, Максим Федорович и тебе найдет роль.
   Максим Федорович пришел с опозданием и, пока его не было, все почтительно и благодарно слушали, как, не переставая, острил Ким Громбас. На Леру Максим Федорович ни малейшего внимания не обратил. А Лида указать ему на Леру не посмела, потому что и на нее самое Максим Федорович тоже не обратил никакого внимания. Перед началом репетиции всех посторонних попросили удалиться, но потом, на утреннике в клубе, Лера знаменитый спектакль увидела. Лида любила театр столь же сильно, сколь и бескорыстно. Она была на сцене одну минуту, самую последнюю. Из-за кулис вынесли знамя, символизирующее победу революции, и Лида, как один из двух ассистентов знаменосца, стояла слева. Она была серьезной, была горда своей высокой миссией, и на ее щеках играл румянец вдохновения.
  

* * *

  
   В один из дней мама пришла с работы поздно и была очень расстроена. На нее громко, на весь Универмаг, орал покупатель. Орал, что мама не отдала ему сдачу, причем довольно большие деньги. Кассу закрыли, пришел старший кассир, все проверили. Лишних денег в кассе не оказалось. Но покупатель все равно орал и орал. Тогда мама достала из сумочки свои деньги, на которые собиралась купить после работы продукты, и отдала. А он взял! Маме было жаль денег, но больше того было обидно, что ее (ее!) обвинили в обсчете и что на нее (на нее!) так грубо и злобно орали.
   Услышав все это, папа сказал:
   - Больше ни одного дня!
   Назавтра мама не вышла на работу, и уже в обеденный перерыв висел на стене в служебном помещении Универмага приказ об ее увольнении.
   Указ партии и правительства об увольнении за прогул должен был поднять в стране производственную дисциплину. Но поскольку по ранее принятому указу уволиться с работы без согласия руководства никто не имел права, многие и стали пользоваться прогулом, как верным и безотказным средством. Уволенные по этому указу считались людьми порядочными, и их везде охотно брали на работу. Вскоре в правительственных указах был наведен порядок, и уже не только за прогул, но и за опоздание на работу стали судить и многие оказались в тюрьме. Но это случилось позднее.
   А через несколько дней, тоже поздно и тоже очень расстроенным, вернулся с работы папа. На заводе произошел несчастный случай. Молодая женщина, ученица крановщика, то ли не дождавшись своего наставника, то ли ему назло, поднялась на кран одна, а на кране схватилась за какой-то не тот рычаг. Дело закончилось небольшой поломкой крана и выкидышем у крановщицы. Поскольку старого инженера по технике безопасности посадили вместе с главным инженером, а нового еще не назначили, под суд отдали главного механика завода. Дядя Кирюша порекомендовал хорошего адвоката и тот добился, чтобы суд отложили сначала один раз, а потом и второй. На третий раз суд вынес мягкий приговор: принудительные работы с вычетом из зарплаты двадцати процентов. В день третьего суда Лера после школы зашла зачем-то домой к Мусе Ивановой. Мусин папа, работавший на заводе револьверщиком, сидел за швейной машинкой и шил осеннее пальто Мусиному младшему брату.
   - Не знаешь еще, чем кончился суд? - спросил он Леру и добавил: - Как там невинных-то людей судят?
   Дома сидели за столом и закусывали перед обедом папа и дядя Кирюша, только что приехавшие после заседания суда.
   - А я была у Муси, - доложила Лера. - Мусин папа сказал, что тебя судят, а ты невинный человек. Он так и сказал: "Как там невинных судят?"
   - А кто он, Мусин папа? - поинтересовался дядя Кирюша.
   - Он револьверщик.
   На это дядя Кирюша сказал:
   - Неужели ты думаешь, что твой револьверщик жалеет невиновного человека? Просто твоему револьверщику мало, что судят одного Свистунова. Ему нужно, чтобы судили десяток таких, как Свистунов!
   - Ты не прав, Кирюша, - сказала мама, собираясь вместе с Лерой садиться за стол. - Ты не прав, среди рабочих есть очень хорошие люди. Например - наша соседка Леля.
   - Ну-ну, думай так, если хочешь. Посмотришь еще, что твоя соседка Леля выкинет, дай срок.
   А ведь не мог знать дядя Кирюша, что в блокаду соседка Леля с мужем разграбят их комнаты...
   Тут пришел в увольнение юный дядя Витя и тоже сел обедать.
   - Ну что, молодой человек, война будет? - спросил его дядя Кирюша. - Нападет на нас немец?
   - Не знаю, - ответил курсант военного училища. - Но уж если нападет, то и получит. Как нападет, так и драпанет!
   - Ну-ну. А пока драпанет, много вас, пушечного мяса, положит.
   - Это почему же "пушечного мяса"?
   - А кто же вы все, как не пушечное мясо?
   Витя покраснел, встал из-за стола и собрался уходить.
   - Куда же ты, Витя, сейчас чай будет, - пыталась остановить его мама.
   - Спасибо за обед, - по-детски резко ответил курсант и пошел в прихожую надевать шинель и шлем.
   - Зачем же ты его обидел, Кирюша? - спросила мама.
   Но дядя Кирюша был в ударе.
   - Чего же обижаться на правду? - засмеялся он. - Вот, послушайте лучше анекдот.
   И рассказал:
   "Идет человек приезжий по Невскому и спрашивает у встречного:
   - Скажите, как пройти к Михайловскому театру?
   Тот отвечает:
   - Так я, как ленинградский гражданин, вам отвечу. Идите себе по проспекту 25-го Октября (бывший Невский проспект), сворачивайте на улицу 3-го июля (бывшую Садовую), потом сворачивайте на улицу Ракова (бывшую Итальянскую) и выходите на площадь Лассаля (бывшую Михайловскую). Вот на площади Лассаля и стоит театр имени Луначарского (бывший Михайловский).
   Тут приезжий ему и говорит:
   - А ты, ленинградский гражданин, бывшая жидовская морда...
   Дядя Кирюша смеялся, а Лера ждала продолжения анекдота, чтобы понять, в чем там дело. Но продолжения не последовало. Дядя Кирюша смеялся один, а мама сказала укоризненно:
   - Кирюша, разве можно при ребенке?
  

* * *

  
   Для школьной новогодней елки по совету тети Леночки для Леры взяли напрокат костюм Дюймовочки. Мама спросила у Лиды Пугачевой:
   - Может, ты захочешь надеть прошлогодний Лерин костюм боярышни?
   Лида захотела. Костюм очень подошел к ее хорошенькому личику, но радости ей не принес. Едва завидев ее, мальчишки подняли крик:
   - Это Леркин! Это Леркин костюм!
   А вскоре произошло нечто непонятное и ужасное.
   Отряд имени Клары Цеткин переизбирал председателя.
   - Свистунову! Свистунову! - привычно выкрикнули сразу несколько человек.
   - Ребята, кто хочет сказать что-нибудь о кандидатуре Свистуновой? - спросила вожатая Вилора Хвостова.
   Сказать захотела только Лида Пугачева.
   - Я хочу сказать, - начала она неуверенно, - что, как и ни я... Как и ни она... Как и она, я тоже пионэрка. И другие ребята тоже не хуже ее... Нее. А она ходит в заграничных ботинках и думает, что лучше всех. Думает, другие хуже, чем ни она... Чем она. Вчера, например, сказала, что Саша Ильюшенко лентяй.
   - А это неправда? - спросила вожатая Вилора Хвостова. - Саша Ильюшенко на самом деле не лентяй?
   Но Лида уже преодолела свою неуверенность, она уже не следила за правильностью своего языка, ее уже было не сбить.
   - Ейный папа - инженер и много зарабатывает, - разоблачала она. - Потому она хорошо учится. А если папа у ее инженер, то она, как пионэрка, должна помогать другим ребятам. Не давать списывать, а все объяснять!
   - Лида, а разве ты никогда вместе с Лерой не учила уроки? - спросила с задней парты Галина Ивановна. - Разве вы не готовили вместе русский язык?
   - А Саше Ильюшенко надо не давать списывать, а все ему объяснять, - стояла на своем Лида. - Он, как и ни она, человек!
   Озорник Саша Ильюшенко на сборе не присутствовал.
   Ребята слушали Лиду с интересом, но никто ни за нее, ни против нее не выступил. Она не подготовила свое выступление в массах, и Лера осталась еще на год председателем отряда. Когда единственную Лерину кандидатуру поставили на голосование, Лида вместе со всеми подняла руку "за"...
   По дороге домой Лера все думала и все никак не могла понять: почему ее лучшая подруга так неожиданно на нее напала. Шла, готовая заплакать, и вспоминала. Вот Лида пересказала ей слова своей мамы: "Лерина-то мать никогда не занимает денег перед получкой!" Или слова своего папы: "Лериной-то матери, может, только золота и не хватает!" Вспомнила злые бабушкины слова про Лиду. И мамины слова: "Лида - хорошая девочка". А она напала на Леру как бы из-за угла...
   Лера шла и безо всякой радости смотрела на свои бежевые заграничные ботиночки, которые и вправду были замечательными. Жившие в Польше родные тети Леночки прислали их для Вики, но той они оказались малы, и тетя Леночка подарила их Лере на день рождения. Лера так им радовалась...
   Вспоминался и другой случай, правда, не про Лиду. Они с мамой шли в детскую поликлинику. Шли по тротуару вдоль корпуса, а впереди девочки "крутили веревочку". Две крутили веревку, третья через веревку перепрыгивала, а рядом стояли еще две девочки, уже открутившие веревку и ждавшие своей очереди прыгать. Когда подходил новый игрок, он спрашивал: "Кого?", т. е., кого из крутивших сменить. И Лера, перегоняя маму, побежала к подругам. Она хотела совсем немного поиграть, а потом догнать маму.
   - Кого? - спросила она.
   - Никого! - отрезала Клава из седьмой парадной. А Муся Иванова и Шура-Мышка, которые крутили веревку, промолчали. Страшно покраснев от стыда и обиды, Лера вернулась к маме, делая вид, что собиралась только о чем-то спросить девочек. И мама сделала вид, что ничего не заметила.
   В тот день в детской поликлинике доктор сказал, что у Леры невроз сердца.
   А еще более неприятный и стыдный случай произошел перед отъездом на дачу. На заасфальтированном квадрате между четвертым и пятым корпусами ребята играли в круговую лапту. Лера водила и ее нарочно "заваживали". Она металась, безуспешно пытаясь перехватить мяч, но она была одна, а ребят с десяток. Она уже еле дышала и еле стояла на ногах. А ребята вошли в азарт, и им было весело. Для Леры главным было не то, что она еле-еле дышала. Главным для нее было унижение.
   Родители увидели ситуацию из окна.
   - Лера, домой! - крикнула в форточку мама.
   Лера остановилась и посмотрела наверх. И другие ребята тоже остановились и тоже посмотрели наверх. Они стали махать руками и кричать, что Лере никак нельзя уходить, пока она не отводит. И маленькая хорошенькая Шура-Мышка тоже кричала и требовала от Лериной мамы справедливости.
   - Лера, немедленно домой! - повторила мама.
   Родители ничего не сказали Лере об этом случае. И ребята тоже. Может, ребята о таком пустяке и не помнили?
  
  

* * *

  
   Еще осенью вместе с бежевыми заграничными ботинками Лере на день рождения подарили чуть живого "розового" котенка Пыжика. Розовым этот котенок только назывался, был же он светло-апельсиновым, был очень модным и очень нежным. Его нельзя было поить коровьим молоком, он мог, но пока еще не умел, есть только вареную рыбу, и то не всякую. Он был таким слабеньким, что каждый видел: жить ему совсем недолго. Его положили на кресло рядом с Азой погреться и вдруг маленький беспомощный Пыжик нашел Азин сосок, прилепился к нему и начал сосать. И произошло удивительное: из Азы, у которой никаких щенков не было, потекло молоко. Соседка Наталья Алексеевна при посещении врача-терапевта задала ему вопрос: "Скажите, доктор, а у девушки может быть молоко?"
   - Я из-за Азы опозорилась, - рассказывала она, смеясь.
   Как бы то ни было, а хилый котенок воспрянул, округлился и стал расти. К отъезду на дачу он превратился в большого пушистого кота. Он по-прежнему лежал у Азы под брюхом, а она по-прежнему его лизала и тихо рычала, если к нему протягивали руки посторонние.
   Дачу сняли в Вартемягах. Лерины родители с Карандашовыми в одном доме, а тетя Лизочка, вместе с родными мужа, в другой части поселка. Там у Жени друзей не было, и он приходил каждый день, рассказывал что-нибудь интересное, и все смеялись.
   В июле приехал из Москвы в командировку первый Женин папа Семен Николаевич и в выходной день посетил дачников. Жени он дома не застал - они с дядей Петей ходили запускать змея. А увидев гостя во время обеда, Женя не выразил ни радости, ни огорчения. Да и все родные тоже. Лишь Наталья Алексеевна во время общей послеобеденной прогулки, видя, как Семен Николаевич пожирает глазами бывшую жену, весело ему заметила:
   - Что имеем - не храним, потерявши - плачем!
   Получилось несколько неловко, т. к. они виделись впервые в жизни. Но такая уж у нее была жизнерадостная и непосредственная натура.
   На даче у нее появился поклонник - директор какого-то института, толстый и тоже жизнерадостный, приезжавший на дачу на служебной машине. По утрам он заезжал за Натальей Алексеевной и вез ее на автобусную остановку. У ларька они торжественно выпивали по кружке пива, после чего он отвозил ее обратно, а сам отбывал на работу в Ленинград. Когда поспели лесные ягоды, он пару раз, на удивление всему поселку, возил ее на служебной машине в лес. Муж ее Александр Михайлович много работал и на дачу не приехал ни разу. Может, он просто отдыхал от зимней многолюдности в квартире.
   Директор отбывал на работу, но возле их дачи целыми днями торчал директорский племянник Алик. Конечно, его, как и всех вообще мальчишек, притягивали Вова и Юра Карандашовы. Но Наталья Алексеевна дразнила этим Аликом Леру и при этом еще называла его не иначе, как Лериным женихом. Лера не знала, как же ответить, чтобы она перестала дразниться и чтобы при этом не нагрубить взрослому человеку. Сам же Алик был мальчиком вежливым и безобидным. Другое дело появившийся однажды второй племянник директора, Кеша. Этот Кеша неудачно кинул мяч и забросил его в крапиву, а идти и доставать из крапивы не захотел.
   - Гогочка, - вернувшись с мячом, бросила ему Лера позорное в их пролетарском районе обвинение.
   Но одессит Кеша умел за себя постоять. В ответ на задевшую его дробинку он выстрелил разрывной пулей.
   - А ты - гопница!
   - А ты...
   Ответить следовало чем-то еще более сильным и обидным, но Лера не нашлась. Конечно, живя на Выборгской стороне, она кое-какие обороты речи знала. Но эти знания были чисто теоретическими, воспользоваться ими на практике для нее пока было еще невозможно. Даже в уме. Она ушла в дом и стала размышлять, как можно было бы ответить и что следует сказать в следующий раз. Наконец она решила сказать так: "Раз я гопница, то ты сюда больше не приходи!"
   Но Кеша и сам возле их дома больше не появился.
  
  

* * *

  
   В июле, оставив Азу и Пыжика на попечение Карандашовых, большой компанией родственников поехали в Калининскую область, в село, где обитало не слишком много людей и где на километры тянулись большие чистые озера. На весь отпуск арендовали лодку, и каждый день мужчины уплывали на рыбалку. Непуганых, не знавших, что такое блесна, щук вылавливали столько, что их было не съесть, и однажды двух огромных рыбин продали в местную чайную. Женю мужчины с собой брали, а Леру нет, и она рыбачила вместе с дамами, закидывая удочку с берега. Лишь однажды папа взял ее с собою, и они отправились вдвоем. Лера, сидя на корме, своими руками отпускала и выбирала дорожку с блесной на конце. Ей даже самой удалось вытащить небольшую щуку. Щуренка.
   Местами лодка шла по сплошному узору из желтых и белых кувшинок. Лера хватала цветок, и при движении лодки где-то на дне обрывался длинный стебель. Тогда из лилии можно было сделать ожерелье. Для этого на конце стебля нужно было снять кусочек толстой коричнево-зеленой кожицы и надломить хрупкий стебель. Он надламывался до самого конца, до кожицы с другой его стороны. Тогда надломленный кончик следовало потянуть, чтобы и с другой стороны кусочек кожицы освободился от мякоти стебля, и снова надломить стебель. Не проходило и минуты, как от цветка уже отходили две похожие на бусы нити. Они завязывались за концы, и ожерелье было готово. Правда, лишенные озерной прохлады и влаги бусы быстро завяливались, и быстро увядал на солнце сам цветок. Но цветов в озере было так много, а жалеть их Лера еще не умела...
   На другой день она снова рыбачила вместе с дамами, закидывая удочку с берега. Маленькая рыбешка трепетала в воздухе на крючке тетидининой удочки. Она сверкала и переливалась в солнечных лучах, почти пополам складывалось ее серебристое крошечное тельце. И вдруг Лера услышала:
   - Что, больно?
   И что-то хищное, злорадное мелькнуло на знакомом лице. Рыбке - больно? Никогда это не приходило Лере в голову. Рыбке - больно? Ну да, конечно же, ей больно. И пойманные рыбешки, живые, опущенные в воду на ветке, продетой через жабры, уже ни радости, ни гордости не вызывали. С этого дня ни разу в жизни Лера не закинула удочку. Иногда хотелось. Но она не могла.
   В один из вечеров праздновались мамины именины. Пекли традиционный пирог с черникой, жарили щуку, в магазине купили водку. Никогда ни до этого дня, ни потом, Лера не видела папу таким оживленным и веселым. Он был почти не похож на того папу, который, придя с работы и пообедав, ложился на диван и внимательно читал в газетах то, о чем Лера вообще-то слышала, но над чем еще мало задумывалась. На того папу, который вздрагивал и резко поворачивал голову, когда мама осторожно дотрагивалась до его плеча, чтобы разбудить. Теперь, в белых брюках и белой рубашке, черный от загара, который удивительно быстро к нему приставал и никогда, даже ненадолго, не становился красным, а сразу черным, папа не только пел, но и отбивал чечетку. Лера, глядя на него теперь, очень им гордилась.
  
   И всю ночь напролет он и курит и пьет,
   И еще кое-чем занимается.
  
   - Щук ловит, - высказал предположение дядя Ваня.
   И еще папа спел песню, которую Лера никогда и нигде не слышала:
  
   Без утомительных стоянок
   И остановок на пути,
   Без перегонных полустанок
   Пришел состав "Нарком пути".
  
   - Коля! - укоризненно сказала мама.
   Но папа, продолжая отбивать чечетку, пропел и припев:
  
   Нарком пути, нарком пути!
   Легко так сбиться нам с пути!
   Нарком пути, нарком пути!
  
   Второго куплета он петь не стал.
   Помогать присматривать за Лялечкой и Верочкой наняли местную девочку Машу, года на два постарше Леры, худенькую, с косичкой, в длинной черной юбке и в белой то ли кофте, то ли рубашке. Лера тоже иногда возилась с двоюродными сестренками, она их любила. Как-то, поправляя косыночку на обгорелых плечиках Верочки и при этом помогая себе ртом, она нечаянно прикусила тонкую детскую кожицу. От неожиданности ребенок заревел - и в тот же миг громко закричала Маша:
   - Это не я! Это вот она! Это она! - Маша кричала и указывала на Леру пальцем.
   Боялась ли она за себя или ей хотелось насолить этой городской бездельнице? Никто не собирался вести никакого следствия, никто не собирался никого наказывать...
   Уезжать из села собирались с тем расчетом, чтобы заехать в Москву, где только что открылась Сельскохозяйственная выставка. Но стояла такая погода, что покидать село было жаль и решились задержаться. Все-таки семья тети Лизочки и Лерин папа уехали чуть раньше, а остальные - три женщины, трое детей и энергичный дядя Ваня уезжали в последний момент, в воскресенье. В тот день на железнодорожную станцию шла грузовая машина и недалеко от чайной ее заранее ожидала небольшая толпа. Однако проблему посадки в грузовик с детьми и вещами дядя Ваня решил очень просто: он дал шоферу денег, и машина сначала заехала за дачниками, а уж потом, вместе с ними, была подана к чайной. Лера очень волновалась. Она боялась криков, шума, скандала. Но все разместились на положенных поперек борта досках, и скандала не случилось. Лера тряслась и подпрыгивала на жесткой доске, смотрела на уходящие к горизонту широкие просторы и в душе у нее пелась много раз слышанная по радио песня:
  
   Цветут необозримые колхозные поля.
   Прекрасная, любимая, лежит моя земля.
  
   Про коллективизацию она знала лишь то, что рассказали в школе и по радио.
   В доме в Вартемягах на подстилке лежала Аза, еще живая, но как бы уже и не живая. Она затосковала без хозяев сразу же. Наталья Алексеевна поила ее какао, но Аза не хотела какао. Изо рта у нее пошла пена. Она заболела нервной чумой. Увидев вернувшихся хозяев, она попыталась приподняться, но у нее долго ничего не получалось, она снова и снова падала всем телом на подстилку. Все же она приподнялась на передние лапы и поползла, волоча парализованные задние. Кота Пыжика в доме не было. Он пропал три дня назад, когда уехали дачники, жившие через два дома.
   В Ленинграде Аза начала есть, стала сама подползать к своей мисочке на кухне, а потом и сама кое-как забираться на свое любимое кресло в большой комнате. Доктор-ветеринар посоветовал делать массаж и, когда папа втирал в безжизненные лапы гомеопатический спирт доктора Лори, собака терпеливо это сносила. Она очень любила папу. Когда он возвращался с работы, она сползала с кресла еще до того, как он успевал позвонить в установленный на двери квартиры механический звонок с надписью "Прошу повернуть", и ползла к входной двери. Дверь открывалась, собака доползала до ног хозяина, а на полу образовывалась огромная лужа - сил на то, чтобы одновременно и радоваться и сдерживаться, у нее не было. Гулять ее выводили, держа одной рукой за ошейник, а другой за полотенце, пропущенное под брюхом.
  

* * *

  
   К тому времени, когда Лера начала учиться в шестом классе, партия и правительство признали главным делом комсомола заботу о школе. Тогда во многие пионерские отряды пришли вожатые с производства. В отряд имени Клары Цеткин тоже пришла новая вожатая - работница с прядильно-ниточной фабрики Тоня Смирнова.
   С помощью Галины Ивановны Тоня провела перевыборы отрядного актива. Лере не хотелось, чтобы ее снова выбрали председателем отряда. Она боялась новых разоблачений Лиды Пугачевой или кого-нибудь еще. На главное было даже не в этом - она не знала, чем же отряд должен заниматься. И комсомолка-работница Тоня не знала этого, точно так же, как не знала и старшеклассница Вилора Хвостова. На сборах Тоня рассаживала отряд в пионерской комнате и все хором пели песни. Сама Тоня пела хорошо, но играть на пианино она не умела, поэтому они пели, сидя вокруг пианино, как вокруг костра. Тоня любила и революционные песни, но особенно ей нравилось петь "Мой костер в тумане светит". Как и при Вилоре Хвостовой на сборах было скучно, и ребята приходили на них из-под палки. Поэтому перед каждым сбором Галина Ивановна разъясняла: каждый ученик, и тем более пионер, должен, прежде всего, соблюдать дисциплину. Он должен быть похожим на красноармейца и стахановца, должен выполнять распоряжения вожатого и учителя так же, как летчик и танкист выполняют приказ своего командира. А если кто-нибудь все-таки на сбор не придет, разъясняла она дальше, ему будет записано замечание в дневник, а может быть придется вызвать и родителей. Так что большинство ребят приходило.
   В день перевыборов мама, как бы невзначай, сказала за утренним чаем:
   - Между прочим, если кто-нибудь не хочет, чтобы его куда-нибудь выбрали, он должен раньше других назвать чью-нибудь фамилию.
   На сборе, едва Тоня успела сказать, чтобы выдвигали кандидатуры, Лера подняла руку:
   - Я предлагаю выбрать Галю Малинину, - сказала она. - Во-первых, она хорошо учится, а во-вторых, она вообще хорошая девочка.
   - Кто хочет что-нибудь сказать про Галю Малинину? - спросила Тоня.
   Сказать про Галю Малинину захотела Лида Пугачева.
   - Нет, - сказала она. - Галю Малинину выбирать никак нельзя. Она несознательная. Она дает Мите Куницыну списывать алгебру. А еще в прошлом году она без уважительной причины прогуляла сбор про Испанию.
   - Галя, это правда? - удивилась вожатая.
   - Тогда я помогала маме. Меня отпустила Галина Ивановна.
   - Какие еще будут кандидатуры? - спросила Тоня.
   Так как все молчали, снова подала голос Лера:
   - Надю Воробьеву! - выкрикнула она с места.
   Лере показалось, что Лида сама не прочь стать председателем, но ее фамилию выкрикивать не стала.
   Председателем отряда выбрали Галю Малинину, но Леру, Надю Воробьеву и Октябрину Захарову по предложению Галины Ивановны все-таки избрали звеньевыми. Митю Куницына избрали редактором газеты "Счастливое детство", а в редколлегию - Сашу Ильюшенко. К этому времени он тоже был уже пионером.
   Вообще-то ребятам было все равно, кого и куда избирать. Тем более, что через пару лет все должны были вступить в комсомол. Понемногу их к этому уже и готовили. Комсомольский активист Паша Малышев из 9-2-го собрал однажды несколько человек из пионерского актива и повел их знакомиться в райком комсомола. Там как раз проходил пленум и там все тоже пели песни.
   Один раз через комсомольскую организацию прядильно-ниточной фабрики Тоне удалось пригласить на отрядный сбор двух краснофлотцев. Молодые моряки в прекрасно отглаженных клешах куда-то очень торопились и на пионерский сбор пришли в порядке комсомольской или даже воинской дисциплины. Они спели вместе с отрядом несколько песен и собрались уходить. Вожатая Тоня вместе с отрядным активом пыталась их задержать, но ничего не вышло.
   Потом Галина Ивановна с Тоней устроили два культпохода в ТЮЗ. Спектакли в ТЮЗе продолжались очень долго - три длинных действия и два длинных антракта между ними. В фойе работал буфетный прилавок. Там очень дорого продавались разные сладкие вещи. На те деньги, что на всякий случай дала мама, Лера смогла купить несколько ирисок. Сама-то она, конечно, купить бы их не сумела, т. к. у прилавка ребята толпились в три-четыре ряда, но с ее деньгами сумел пролезть без очереди Митя Куницын.
   Один из двух спектаклей назывался "Музыкантская команда" и рассказывал про революцию. А второй - "Голубое и розовое" - про гимназию и гимназисток. Гимназистки из спектакля играли в игру, очень похожую на ту, в которую играли пионерки из 6-4-го. Если гимназистки прятали под форменными фартучками голубые и розовые бантики и должны были показывать их подругам по первому требованию, то пионерки из 6-4-го были обязаны по приказанию "не рвать, не щипать, вашу зелень показать" предъявить травку или вообще что-нибудь зеленое. Других общих увлечений у гимназисток и пионерок не было.
   Гимназистки, их учительницы и классная дама на протяжении всего спектакля обижали девочку Блюму Шапиро за то, что она еврейка. В 6-4-м тоже училась одна девочка-еврейка - Рая Коган. Раю Коган никто, конечно, не обижал, хотя училась она далеко не так старательно и хорошо, как Блюма Шапиро.
   Рая первой из учениц 6-4-го влюбилась, в артиста. Но не в Лемешева и не в Козловского, которым по слухам своим обожанием мешали жить московские поклонницы. Нет, Рая влюбилась в красивого артиста Блинова после того, как тот сыграл в кино роль командира-подводника. Побывав два раза в ТЮЗе, ребята из 6-4-го чувствовали себя театралами, и эта новость всех заинтересовала. На уроке литературы по классу носилось и шелестело: "Коган любит Блинова", "Коган любит Блинова". Мартышка Зоя Петровна строго сказала:
   - Не отвлекайтесь. Я тоже люблю пирожки и блины, но нужно все есть в меру!
   В том, что учительница ослышалась именно так, был свой резон: Рая была девочкой невысокой, полненькой и у нее имелся даже небольшой круглый животик.
   Рая оказалась и первым человеком, раскритиковавшим Лерину внешность. Подглядев как-то, что Лерины чулки держатся не на круглых резинках, а на резинках, прикрепленных к поясу, она тут же разнесла по всем шестым классам: "Лерка носит корсет!". Лере было неприятно.
   К этому времени она уже знала - она красивая. Дома ей никогда этого не говорили, она открыла это сама, случайно. Как-то после зимней прогулки она, разрумянившаяся, расчесывала волосы перед зеркалом и вдруг как бы споткнулась, как бы впервые себя увидела. Она не стала часами собой любоваться, как легендарный Нарцисс, и ни с кем своим открытием не поделилась. Но открытие все-таки произошло. И теперь, когда кто-нибудь из девочек плохо говорил о ее наружности, она знала, что девочка врет. Знала, и все-таки верила девочке и огорчалась.
   Через фабричную комсомольскую организацию Тоня достала для отряда еще и приглашение во Дворец пионеров. О Дворце пионеров заранее много говорили по радио и писали в газетах. Бывший царский дворец должен был превратиться во дворец, достойный ленинградских пионеров. Поэтому из дворца следовало убрать безвкусные и грубые нагромождения позолоты, отделать дворец заново и оборудовать классы и студии, где все ребята могли бы развивать свои таланты. Теперь все хотели побывать в обновленном дворце. В газете "Ленинские Искры" даже напечатали письмо одного взрослого читателя. Тот сетовал, что его сын, ученик четвертого класса, давно мечтает побывать в замечательном Дворце пионеров, но это ему никак не удается.
   Галина Ивановна сказала:
   - Кто будет плохо вести себя на уроках, во Дворец пионеров не пойдет.
   Но пошли все.
   В огромном роскошном, хоть и освобожденном от безвкусных нагромождений позолоты, зале девочки-завсегдатайши танцевали красивые бальные танцы. Никто не запрещал пионерам отряда имени Клары Цеткин тоже танцевать бальные танцы. Но они не умели. Пионеры с рабочей окраины, они стояли в уголке, чужие на этом балу избранных. В фойе перед роскошным залом, как и в фойе ТЮЗа, тоже имелся буфетный прилавок, с еще более высокими, чем там, ценами. Правда, здесь Лера купила свои несколько ирисок без давки и очереди. Наконец пионеров-цеткинцев отвели в некрасивый с низким потолком зал и показали им кинофильм про революцию. На обратном пути они очень долго ждали возле цирка трамвай "двадцатку" и все замерзли.
   Совсем другое дело - поход с папой в настоящий взрослый театр на Фонтанке, рядом с Дворцом пионеров. "Слуга двух господ" почти так же потряс Леру, как "Снегурочка". К тому же они сидели в первых рядах партера, и в антракте папа купил ей большую плитку шоколада. Только в самом конце немного испортила удовольствие посторонняя дама. В раздевалке, когда папа уже принес Лерино пальто, дама беспардонно сунула в Лерины руки сумочку и какой-то пакет и сказала:
   - Девочка, подержи.
   И Лера долго держала в руках имущество натягивавшей ботики незнакомой дамы. Папа молча стоял с Лериным пальто, и Лере показалось, что про себя он улыбается. Может, он знал беспардонную даму? Но дама со всей своей беспардонностью забылась, остался лишь незабываемый спектакль. Лера долго бредила и веселым озорным Труффальдино, и смешными путаницами, происходившими с героями, их яркими костюмами и яркими декорациями.
  

* * *

   В школе появилось новшество - в коридоре второго этажа всем желающим несколько дней продавали тетрадки, которые в магазине бывали не всегда. Во второй лень продажи запасливая Октябрина Захарова купила целую пачку - пятьдесят штук. С этой пачкой в руках она после уроков и вышла вместе со всеми из школы. А возле школы именно в этот день стояла гроза всех домашних ребят - шайка не то, чтобы уж совсем беспризорников, но безнадзорных мальчишек во главе со знаменитым Васькой Гусаром. Про этого Ваську говорили, что он настоящий гопник и даже ночует в каком-то подвале, а милиция от него отступилась. Шайка тут же окружила Октябрину, и кто-то из мальчишек стал вырывать тетрадки из ее рук. Октябрина прижала свою ношу к груди и завизжала. Ни секунды не подумав и не оценив ситуацию, Лера кинулась на помощь, уверенная, что следом за ней кинутся на помощь и все другие ребята. Ничуть не бывало. И девочки и даже некоторые из подошедших мальчиков наблюдали за происходящим издали. Шайка сразу оставила Октябрину Захарову в покое, после чего та и убежала, не оглянувшись. Шайка же ринулась на неожиданную заступницу, и Лера получила несколько хороших тумаков. А Васька Гусар, как выразился модный писатель, еще и "затаил в душе некоторое хамство".
   Отомстить Лере и проучить ее Ваське помогли новые Лерины шубка и шапочка. Они его вдохновили.
   Шубку мама принесла и сказала:
   - Решай сама, будешь носить или нет.
   Шубка из короткого пестрого меха на роскошной шелковой подкладке Лере сразу понравилась, но она не сообразила, что такую прелестную шубку можно было носить только ученицам тех школ, что располагались в районе проспекта 25-го Октября. На пролетарской Выборгской стороне она не годилась. Мальчишки дразнились, и Лера, в конце концов, свою прелестную шубку возненавидела. Новый светло-синий фетровый беретик очень шел и к шубке и к Лериным голубым глазам. В этом-то наряде, возвращаясь из школы дворами и, как назло, а может и к счастью, одна, Лера и повстречала Ваську Гусара.
   - Вот ты мне и попалась! - жизнерадостно воскликнул Васька и харкнул на Лерин новый беретик немыслимо огромное количество гадости, как будто копил эту свою гадость целую неделю. Глядя на растерянную и беспомощную девочку, он назидательно разъяснил:
   - Не надела бы новую шляпу - я бы ничего и не сделал.
   Лера вытерла беретик вырванным из тетрадки чистым листом бумаги, а дома долго терла его тряпочкой с мылом. И снова ни слова не сказала никому о своем унижении.
   А Васька Гусар и на этом не остановился. В клубе соседнего жилмассива, где Лера вместе с одноклассницами ожидала в фойе начала киносеанса, он, как коршун, налетел на группу девочек, на ходу вырвал перчатки из Лериных рук и побежал дальше. Это были роскошные модные шерстяные перчатки с крагами, натягивающимися на обшлага рукавов пальто. Перчатки, о которых Лера долго мечтала, которые долго клянчила у мамы и, в конце концов, получила. Лера не подняла бесполезного шума. Она понимала, что ничего не исправишь и, вдобавок, мама перестанет отпускать ее в клуб, где показывали такие захватывающие фильмы, как "Трактористы" и "Богатая невеста". Поэтому дома она сказала, что перчатки ею утеряны. Но вторых таких перчаток у нее уже не было. Спустя какое-то время маме удалось достать еще одну пару, но она была отдана Людмиле.
   А Васька Гусар вскоре пропал. Ходили разные слухи: то ли его, наконец, все-таки забрали в милицию, то ли в подвале его убили другие гопники. Лера его не жалела.
  
  
   * * *
  
   Когда Красная Армия освобождала Западную Украину и Западную Белоруссию, Лериного папу призвали на большой сбор запасных. Он вернулся уже поздней осенью и привез с собой целый ящик огромных, спелых, душистых антоновских яблок. Примерно в то же время мобилизовали в Красную армию недавно появившегося у соседки Лели мужа - милиционера Федю. Уже в декабре он прислал Леле письмо, в котором сообщал, что бьет белофиннов.
   В это время мама уже работала на телефонном заводе. Из крошечных деталек она собирала реле. Довольно быстро она начала выполнять, а потом и перевыполнять норму. Но подруг среди работниц у нее не нашлось. В первый же день соседка по верстаку спросила:
   - А муж-то у тебя есть?
   - Есть.
   - Ну и кто же он, твой муж?
   - Инженер.
   - Инженер? Врешь, поди.
   Так она стала среди работниц белой вороной. И хотя работницы ее особенно не обижали, она все-таки мечтала переменить работу. И на встрече Нового года у дяди Кирюши эта ее мечта неожиданно сбылась.
   На званных вечерах у дяди Кирюши всегда собиралось много гостей, но из родных приглашалась только Лерина семья. Тети Дина и Катюша отвергались тетей Леночкой за молодость. Когда им было еще по восемнадцать, а ей уже тридцать, они имели неосторожность высказаться в том духе, что в тридцать лет можно уже и умирать. С деликатной же Лериной мамой, которая была лишь на пару лет старше обидчиц, она мирилась. А вот тете Лизочке, которая была на пару лет старше Лериной мамы, она "отказала от дома". После закрытия игорного дома на Владимирском проспекте тетя Лизочка работала в знаменитом универмаге ДЛК старшим бухгалтером в одном из отделов. Как и Лерину маму, ее любили за добрый нрав, и поэтому иногда ей удавалось доставать что-нибудь дефицитное и в других отделах. Для Лериного папы она достала часы советского производства, огромные и не очень красивые, но все же хорошо ходившие. А вот достать для тети Леночки какой-то особый отрез на пальто не сумела. Тетя Леночка несколько раз напоминала, но потом ее терпение лопнуло и она, возмущенная, объявила золовке при множестве гостей, что больше не хочет ее знать. Так они и не знались, пока их не помирила блокада.
   Для встречи Нового года мама сделала свежую укладку и свежий маникюр. Но надевать нужно было все то же черное крепгранатовое платье. И впервые Лера услышала тихую мамину жалобу:
   - Бедная я женщина, - сказала мама как бы про себя. - Бедная я женщина. Все уже знают каждую складку на этом платье...
   Когда они выходили из дома, вслед им из репродуктора неслись бодрая музыка, поздравления и пожелания: "...и румянца вам желает диктор Румянцева!.."
   Трамвая восемнадцатого маршрута, который шел с Выборгской стороны на Петроградскую, пришлось долго ждать. Этот маршрут вообще был ненадежным. Когда стало ясно, что можно и опоздать, решили перейти Невку по льду. Ледяная дорожка начиналась между трубами-коллекторами телефонного завода и прядильно-ниточной фабрики и шла к Ботаническому саду, к началу речки Карповки. По ледяной дорожке двигалось довольно много пешеходов, как в одном с ними направлении, так и навстречу. Маршрут же оказался рациональным. Он срезал все изгибы трамвайной линии и вдоль забора Ботанического сада, а затем мимо завода Макса Гельца удобно подходил к улице Литераторов.
   Собиравшиеся у дяди Кирюши гости всякий раз между парадным ужином и чаем просили тетю Леночку спеть, и она, поотнекивавшись, всякий раз соглашалась. У нее было сильное и красивое, хотя и не совсем отшлифованное, меццо-сопрано. В свое время она небрежно училась в консерватории, пропускала занятия, и рассудительный дядя Кирюша потребовал:
   - Или учись, или бросай консерваторию!
   И она, замужняя дама, красавица, на которую, модно одетую, холеную, оглядывались на улице, бросила. Теперь, когда ее просили спеть, она брала в руки ноты одного из романсов, целая груда которых лежала на пианино, пела несколько фраз, потом говорила:
   - Нет, лучше не этот.
   Брала ноты второго романса и пела несколько фраз из этого второго. Потом из третьего - и на этом дело кончалось. То ли она не знала ни одного романса до конца, то ли это был просто каприз все еще красивой женщины...
   На этой-то встрече Нового года серьезная дама, главный бухгалтер большого учебного института, и предложила маме тоже сделаться бухгалтером, для начала - бухгалтером расчетного отдела.
  

* * *

  
   В зимние каникулы у Леры несколько дней погостила Вика. Утром, когда родители уже ушли на работу, а поздно вставшие девочки, уткнув носы в книги, пили чай, Лера, оторвавшись от "Трех мушкетеров", которые накануне дали ей на три дня мальчики Карандашовы, спросила:
   - Вика, а тебе нравится "Как закалялась сталь"?
   Она вспомнила книгу по какой-то ассоциации с Констанцией Бонасье, и ей хотелось обсудить то место в книге, где подруга Тони Тумановой подумала: "Значит, это правда".
   - Нет, не нравится, - ни на секунду не задумавшись ответила Вика.
   - А почему?
   - А почему это должно мне нравиться? Я терпеть не могу даже слушать про всякую там выплавку чугуна и стали, про всякие там пятилетки и прочее.
   - Но это же не про то. Книга так называется, а в ней есть даже про любовь.
   - Ну, вот и читай про свою сталь! - Вика неожиданно выскочила из-за стола и выхватила из Лериных рук "Трех мушкетеров". - Ты читай про свою сталь, а я почитаю про мушкетеров!
   - Отдай, это нечестно! - Лера тоже выскочила из-за стола, подбежала к Вике и попыталась вернуть отнятое.
   Но Вика была не тем человеком, который мог отдать то, что отдавать было не в ее интересах. А Лера была не тем человеком, который мог свои интересы отстоять. Она сдалась и, обиженная, принялась за, отложенный было, "Девяносто третий".
   Пока девочки читали, через перегородку между комнатами до них долетел густой низкий голос, певший странную песню:
  
   ...Сначала бил ее руками и ногами...
  
   Это в Лелиной комнате пела домработница, нянчившая Лелиного маленького сынишку, названного Анастасием по настоянию отца - милиционера Феди - в честь Анастаса Микояна.
   Девочки сначала засмеялись от неожиданности, потом прислушались. Ничего подобного Лера никогда еще не слышала - ни во дворе на Тепловодском, ни в школе, ни в жилмассиве. Она вежливо постучала в дверь Лелиной комнаты.
   - Здравствуйте. Мы с сестрой услышали, как вы поете. Вас зовут Мария?
   - Мария. Только меня прозвали Маргом, так что все так и зовут: Марго да Марго.
   Марго не важничала и не стеснялась. Сестры пришли в Лелину комнату, и она, слегка покачивая коляску с Анастасием, спела им свою странную песню от начала и до конца. Про то, как некто "он" уговорил "Дуньку рыжу" пойти погулять в лес, убил ее и "снял ботинки на пол-литра".
   Так началось знакомство, которое перешло потом если и не в дружбу, то в постоянное общение Леры с детдомовкой Марго, которая была лишь на пару лет ее старше. Марго знала массу своих чудовищных песен. Но пела и те, что слышала по радио, самокритично удивляясь:
   - Слушаешь - такая хорошая песня. А начнешь петь сама - и ничего похожего.
   На следующий день Лера и Вика побывали в кинотеатре "Титан". На трамвае "девятке" они быстро доехали до самого кинотеатра и посмотрели новый фильм "Ошибка инженера Кочина", где главную роль - роль шпионки - играла сама Любовь Орлова. Особое впечатление произвели на Леру кадры, в которых Орлова-шпионка локтем разбила дверное стекло, сильно поранила руку, но отвлекла этим внимание влюбленного в нее растяпы инженера Кочина от второго шпиона. А тот в это время фотографировал секретные чертежи в комнате инженера.
   А на выходной с утра приехала Людмила. Мама на кухне готовила на двух керосинках обед и одновременно дошивала себе модную курточку из синего вельвета, такую же, какую уже сшила Лере. Папа читал газету, а Лера, Вика и Людмила дожидались обеда. По радио шел концерт и когда из репродуктора донеслась знакомая песня:
  
   За наше веселье за полное счастье
   Спасибо мы скажем вождям...
  
   Вика, а за ней и Лера, последнюю строчку подпели так:
   Спасибо не скажем вождям!
   - Это почему же так? - спросила комсомольская активистка Людмила.
   - А так, не позывает! - с вызовом ответила Вика.
   - Не позывает, - подтвердила Лера.
   - Девочки, не говорите глупостей! - вмешалась в разговор вошедшая в комнату мама.
   После обеда мама дала Лере и Вике понемногу денег, на которые те и накупили в Универмаге массу Бог знает каких пустяков. Собственно Бог знает каких пустяков накупила Лера. Вика же купила кусочек ситца, который как раз "выкинули" на прилавок, и к лету сшила из него сарафанчик. Ей, как более рассудительной девочке, мама и денег дала немного побольше.
   К вечеру была готова курточка-вельветка. Мама надела ее и, так как трюмо в доме не было, повернулась одним и другим боком перед зеркалом, стоящим на столе. Вельветка сидела хорошо.
   - Люся, примерь, как на тебе, - сказала мама.
   На Люсе вельветка тоже сидела хорошо.
   - Ну, и носи ее на здоровье.
   Следующую пару дней Лера провела у Вики. Тетя Леночка тоже дала им понемногу денег, и они чудесно прогулялись по проспекту Карла Либкнехта, бывшему Большому проспекту. Они заходили в каждый магазинчик этого пассажа под открытым небом, и в каждом магазинчике на их средства можно было приобрести что-нибудь замечательное. Например - карандашик со стиральной резинкой на конце. Или: тоже карандашик, но такой тонюсенький, что его при письме было трудно удержать в руке. Или крошечный, будто игрушечный, а в действительности самый настоящий блокнотик. Или металлическую брошку - собачку невиданной породы - длинную, лохматую и на коротких лапках. Да мало ли какие еще сокровища можно было приобрести на их средства!
   - Тратите деньги на глупости, - неодобрительно сказал дядя Кирюша, увидев вечером всю эту роскошь. - Надо сказать Оле, чтобы не давала вам денег, пока не научитесь их тратить.
   Тетя Леночка никакого неодобрения не высказала. Она и сама была непрочь иногда потратить деньги нерационально...
   После обеда и чая дядя Кирюша достал из небольшого, но туго набитого книжного шкафа одну из своих любимых книг и прочел вслух кое-что из Козьмы Пруткова. Одно стихотворение он читал с особым удовольствием и, было видно, что наизусть:
  
   При звезде большого чина
   Я отнюдь еще не стар...
  
   Конец любимого стихотворения он читал даже в лицах:
   - Ты картина, Катерина! - с пафосом провозглашал чиновник.
   - Да, в препорции везде, - жеманилась охваченная уже городской цивилизацией кухарка.
   Лера запомнила и это стихотворение, и другие, но особое впечатление на нее произвели афоризмы: "Если хочешь быть красивым - поступай в гусары"...
   Вика слышала это уже не раз, и ей было неинтересно.
   А назавтра тетя Леночка дала девочкам деньги на кино, и они поехали на проспект 25-го Октября, чтобы посмотреть замечательный заграничный фильм "Сто мужчин и одна девушка". Некоторые Викины одноклассники его уже посмотрели и были в восторге. Но во время сеанса случилось неожиданное. Пришедшая насладиться заграничным фильмом, "какие у нас не умеют делать", готовая всей душой оценить и полюбить этот фильм, Лера, не решаясь признаться в этом себе самой, скучала.
   - Тебе понравилось? - спросила она сестру на обратном пути.
   - Ну, еще бы, - ответила Вика, - это не какие-то там "Трактористы"!
   И Лера согласилась. Но в душе чувствовала: "Трактористы" интереснее.
  

* * *

  
   В ту очень холодную зиму в городе начались неполадки: стали еще хуже ходить трамваи, а в магазинах стало хуже с продуктами. В один из каникулярных дней мама разрешила Лере походить вместе с Натальей Алексеевной по магазинам Выборгской стороны в надежде купить чего-нибудь из еды. В самом конце проспекта Карла Маркса давали постное масло, по полкило в одни руки. Они возвращались домой довольные своей удачей, пока их веселое настроение не прервал встречный прохожий:
   - Девочка, - сказал прохожий. - У тебя же белый нос. Ты отморозила нос!
   И правда, Лера отморозила нос. К счастью, несильно.
   Посреди зимы вернулся с Финской войны обмороженный милиционер Федя. По такому случаю, он пришел по-соседски к папе, прихватив с собой "маленькую". Когда они эту "маленькую" "раздавливали", Федя рассказывал, как много народа замерзло насмерть, и как ему, Феде, повезло: хоть он пока что на костылях, но ногу-то ему не ампутировали.
   Ближе к весне в городе появилось довольно много счастливиц, обладавших лаковыми туфельками. Таких туфелек не было даже у тети Леночки. Их привозили своим женам и девушкам бойцы и командиры тех частей Красной Армии, которые вошли в новые Советские республики - в Эстонию, в Латвию и в Литву. Эти туфельки были честно куплены в магазинах, и заплачено за них было то, что просили продавцы, то есть туфельки доставались даром. Потому что там пока еще не догадывались, что советские деньги ничего не стоят...
   О служащих в этих частях Красной Армии в городе ходила масса анекдотов. Рассказывали о жене одного командира, которая пришла в театр в ночной рубашке, т. к. думала, что это роскошное вечернее платье. Рассказывали о командире, который съел сразу целую чашку сливочного масла. Дорвался, а потом чуть не умер.
   Конечно, ученицам 6-4-го класса лаковых туфель никто не дарил. Все же приобщиться к европейской моде могли и они: достаточно было надеть на голову шелковую косынку и завязать ее концы под подбородком. На воспитательском часе Галина Ивановна специально долго разъясняла девочкам, что такая мода некрасива, и что совсем незачем слизывать из-за границы что попало.
  
   * * *
   Однажды, уже весной, когда Лера готовила уроки в маленькой комнате, в большой взволнованная Наталья Алексеевна рассказывала маме последнюю новость: мужа ее сестры Марины Алексеевны расстреляли. Судили и расстреляли. "Изнасилование во время допроса". Не совсем поняв значение сказанного, Лера запомнила механически: "Изнасилование во время допроса". Спустя годы она думала: а могло ли так быть? Ведь почти что знакомый человек. Муж Марины Алексеевны, которую она знала. Отец прелестной маленькой Мариночки...
   Тогда же, после ухода Натальи Алексеевны, она все-таки спросила у мамы:
   - А за что же расстреляли мужа Марины Алексеевны?
   - Ты слышала? Не думай об этом, забудь, - ответила мама.
   Той же весной неожиданно явились гости - тетя Тамара, к которой они с мамой ходили с коробкой пирожных, и незнакомый худой пожилой человек. Это был дядя Вася Чижов, которого Лера давно знала по фотографии в альбоме: такого же, как папа, молодого и в такой же, как у папы, студенческой тужурке. Сейчас он казался много старше папы. Гости тоже принесли с собой коробку пирожных и еще бутылку вина. За столом взрослые чокнулись и выпили за молодость, за институт и за что-то еще. А потом тетя Тамара сказала:
   - А я предлагаю тост за Олечку. Она была единственной, кто зашел ко мне за все это время. Единственной! За тебя, Олечка!
   И Лере показалось, что эта взрослая женщина может сейчас заплакать.
   Еще той весной поправилась Аза. Сначала у нее появились щенки. Произведя их на свет, пережив еще одно потрясение, когда двоих щенят оторвали от ее сосков и куда-то унесли, она вдруг встала на четыре лапы и пошла. Сначала неуверенно, а потом все лучше и лучше. Но, выйдя на минуту на улицу, рвалась домой, чтобы кормить и вылизывать оставшуюся троицу. Щенки были черными в отца, вислоухими и смешными. Двоих любители охоты забрали почти сразу. А третий, самый маленький, самый юркий и самый забавный - Еропка - задержался подольше. Но потом и его унес незнакомый серьезный мужчина.
   А вскоре Аза пропала. Вечерами, как и до болезни, ее отпускали гулять одну. В один из вечеров на мамин зов в форточку она не прибежала. Ее долго и тщетно искали - и в тот вечер, и на следующий, и еще на следующий. Мама утешала Леру: Аза очень породистая охотничья собака, какой-то охотник просил ее продать и, наверное, этот охотник ее и украл. А Лере представлялось, что в том страшном месте недалеко от их дома, о котором она слышала от ребят, ее Азу мучают ученые медики.
   Пропажа Азы была первым настоящим Лериным горем. По вечерам, как всегда долго не засыпая, укрывшись с головой, она представляла, что рядом с ней добрая Азина морда с длинными ушами и что в эти теплые уши она шепчет ласковые слова.
   Однажды соседка Леля вошла в квартиру со словами:
   - Поди, посмотри, твоя собака лежит у пивного ларька.
   Лера побежала. Действительно, у ларька возле пьющего пиво мужчины лежала на земле гончая собака - огромный кобель совсем не такого, как у Азы, хотя и тоже трехцветного, окраса.
   Может быть, это сама судьба избавила их от страшной необходимости решать судьбу собаки в блокаду...
  
  
   * * *
  
   После Фединого возвращения Леля предупредила Марго, что будет держать ее только до лета. Однако ни своего угла, ни родных у Марго не было. Но, правдивая, простодушная и честная, она нравилась Лериной маме. И потому, когда летом снова вскладчину сняли дачу в Вартемягах, мама договорилась с сестрами и пригласила ее поехать на дачу в качестве домработницы. Но у нее не было и одежды. Мама сняла со столика в углу горшок с огромным цветущим растением, которое она называла луковицей, скатерть и, наконец, чертежную доску. И когда на месте столика оказался большой фанерный ящик со сложенной в него старой одеждой, сказала:
   - Посмотри, может тебе что-нибудь подойдет.
   Тетя Дина, которая пасла на даче Лялечку, Верочку и Леру, работой Марго не перегружала и по вечерам та наслаждалась, гуляя в компании других домработниц, местных девушек и красноармейцев, обитавших неподалеку. Ее доброе сердце покорил красноармеец-монгол и днем она, вслед за поющей по радио Лидией Руслановой, распевала своим густым, низким и правильным голосом:
  
   Дайте лодочку-моторочку, моторочку, мотор!
   Перееду на ту сторону, где миленький монгол!
  
   А осенью Марго осуществила детскую Лерину мечту и стала работать кондукторшей. Трамвайный парк давал место в общежитии.
   У Леры в то лето тоже нашлась компания.
   К лету мама сшила ей новые сарафаны. Из отреза синего в цветочек сатина, который кассирша из Универмага Аня Анисимова достала маме еще зимой, вышло целых два. Лера их любила и потому не носила те более нарядные платья, которые мама перешила ей из своих. Когда один сарафан мама увозила стирать, Лера влезала в другой. Сам факт, что сарафанов оказалось целых два, несколько разочаровал мать Лериных дачных подруг. Этот факт как бы уменьшал пропасть, разделявшую их семьи - семью завмага и семью инженера.
   Состоятельная семья завмага гордилась уймой белья и одежды, которой владела. Но, кроме того, она владела еще и патефоном, давней и несбыточной Лериной мечтой, и дюжиной пластинок из обменного фонда. В комнату снимавшейся завмагом избы набивалось шесть-семь человек, ставились параллельно две кровати, на которых рассаживались слушатели, т. е. слушательницы, между кроватями помещалась табуретка, а на табуретку водружался патефон. "Давай, пожмем друг другу руки!" - предлагал Вадим Козин. "Он уехал!" - громко и душераздирающе сетовала Изабелла Юрьева. "Однажды бедный парень жил" - рассказывал неизвестно как и почему попавший в эту избранную обменную компанию знаменитый тенор из Кировского театра Печковский. И девочки, замирая от наслаждения, прослушивали весь этот модный набор раз, два, а то и все три. Света, которая считалась главной хозяйкой и патефона и пластинок, иногда мечтательно вздыхала:
   - Ах, если бы еще достать "Руки"!
   Забежав домой пообедать, Лера снова спешила в избу завмага. После обеда все общество чаще всего отправлялось в парк за озером-запрудой на краю поселка. Сразу за озером начинались три широкие аллеи. Компания сворачивала на ту из них, что шла налево, а с нее на еще одну - на узкую дугу, заросшую травой, сиренью, жасмином и акацией. На этой аллейке-дуге легко было вообразить ажурную беседку, рядом с ней нарядную коляску или лошадь с богатым седлом, а в беседке - барышню в кружевной шляпке и молодого человека в красивом, лучше гусарском, мундире. Или, еще лучше: девушку-крестьянку в новом сарафане и юного охотника в болотных сапогах, героев пушкинской повести, которую Лера недавно для себя открыла. В действительности же на середине дуги стояла полуразвалившаяся извозчичья коляска, которую компания именовала "кабриолет" или, попросту, "кабриоле". В этом "кабриоле" кое-как размещались все пришедшие и начинались то ли таинственные, то ли удивительные, то ли казавшиеся наивной Лере таинственными и удивительными, разговоры. Лера в основном слушала. Девочки, всего на год-два ее старше, относились к ней как-то свысока, и Лере казалось, что это из-за ее единственного сарафана и дешевых босоножек. И без того часто красневшая, она теперь краснела еще чаще и у нее стали случаться тяжелые приступы застенчивости. И все же она каждый день приходила на концерты "обменного фонда" и на собеседования в "кабриоле".
   Дешевые Лерины босоножки, состоявшие из подошвы и двух крест накрест пересекавшихся пестрых брезентовых полосок, к концу лета совсем развалились. Весной Аня Анисимова достала их для мамы и для Леры. Их производство совсем недавно наладила какая-то фабрика и даже само название - "босоножки" - еще не совсем устоялось. Официально они еще именовались, как и дорогие летние туфли из переплетенных кожаных ремешков, "сандалетами". Еще до отъезда на дачу какая-то незнакомая молодая особа, увидев эти босоножки на ногах у Леры и Лериной мамы, громко сказала своей спутнице:
   - Я бы ни за что такие не надела!
   - Плохо надевать, когда нет, - тихо, для одной Леры, ответила мама.
   Замечание принципиальной прохожей сделали босоножки, которые Лере и так не нравились, совершенно ужасными. Но ничего другого не было и на даче пришлось носить их. Вообще-то Лерины туфли всегда чинились, иногда и не по одному разу, и Леру это не смущало. Так было у большинства девочек в классе, это не было стыдным. Но это вот: "Я бы ни за что такие не надела!". Теперь неэлегантные, но спасительные босоножки развалились, и мама, в очередной раз приехав перед выходным на дачу, застала дочь босиком. Лера бегала босиком, страдала от этого и еще чаще и еще мучительнее краснела. К следующему выходному мама привезла белые парусиновые полуботинки. Их можно было бы регулярно чистить зубным порошком и быть всегда аккуратно обутой. Но по сравнению с тем, что было у девочек из "компании", парусиновые полуботинки, то ли девичьи, то ли мальчиковые, показались Лере чудовищными. Она надела их и побежала по выпавшей уже вечерней росе, стараясь, чтобы ничего не осталось от их дешевой девственной белизны. Утром она снова явилась на концерт "обменной" музыки босиком.
   В следующий приезд мама привезла нарядные взрослые босоножки из зеленой замши. В "компании" они произвели серьезное впечатление. Света примерила их и долго рассматривала, как они сидят на ее ноге, давая понять, что не Лере бы их носить. А Лера еще не знала, что судьба подарила ей и стройные ноги. Поэтому ей казалось, что и в самом деле на ее ногах эта зеленая замшевая красота тускнеет.
   В конце лета в завмаговской девичьей компании стал все чаще появляться молодой человек по имени Сережа, которого все, кроме Леры, знали по Ленинграду. Считалось, что он приходит ради Светы. Незадолго до переезда в город выяснилось, что это не так. Накануне последнего в дачном сезоне выходного дня вся компания совершила культпоход в кино, в совхозный деревянный клуб за парком. Лере мама тоже дала деньги на билет. Шел очень смешной, хотя и не звуковой фильм "Праздник святого Иоргена". А в киножурнале показали знаменитого композитора Дунаевского. Лера очень его уважала: он писал такие замечательные песни! Правда, про него ходили разные анекдоты, вроде того, что "с миру по нотке - Дунаевскому орден", но Лериного уважения они поколебать не могли. К Лериному огорчению автор замечательных песен оказался лысым и каким-то квадратным.
   Когда сеанс закончился, на площадке перед клубом кто-то заиграл на баяне, и начались танцы. И тут вдруг Сережа пригласил Леру. Впервые в жизни Лера должна была танцевать с молодым человеком. Танцевать она почти что не умела. Однако в тесноте крошечного пятачка большого умения и не требовалось.
   Едва Лера и Сережа сделали в танце несколько шагов, как неизвестно откуда и почему возникли Лерины родители. Они не стали ждать, пока танец закончится.
   - Лера, подойди сюда, - сказала мама категорическим тоном.
   Лера подошла, и они втроем направились к дому.
   Почему-то "компания" никогда не купалась, и Лера могла выкупаться в озере-запруде только по выходным, с приехавшими родными. С ними она ходила по выходным за ягодами и грибами. В это лето они освоили новые места. Они шли по плотине, потом через парк и дальше лесом, к домику лесника. На обратном пути, когда все снова обходили озеро по плотине, мама разрешала Лере его переплыть.
   То лето прославилось невиданным урожаем грибов. Лера никогда не видела столько белых. Их было так много, что поговорка "хоть косой коси" не казалась метафорой. В последний выходной, после того, как все принесли домой полные корзины, Лера и папа, в ожидании неготового еще обеда, вдвоем снова вернулись в лес и снова, на том же месте, на одной опушке моментально доверху наполнили корзины небольшими, ладными и крепкими белыми грибами. Кто-то тогда сказал, что такой урожай грибов бывает к войне...
  
  

* * *

  
   Первой, кого увидела Лера, вернувшись с дачи, была Лида Пугачева, одетая в очень модное в то лето узкое белое платье. Платье сверху донизу застегивалось на большие красные пуговицы, и потому называлось "мужчинам некогда". Лида разговаривала с ней немного свысока, как будто она за лето стала взрослой, а Лера осталась такой, какой была в прошлом году. Первого сентября Лида в школу не пришла - ее, уже остававшуюся один раз на второй год, оставили снова, и родители устроили ее куда-то ученицей.
   Первого сентября к Карандашовым пришли после уроков Володины товарищи, начинавшие учиться в десятом классе. Пришли оживленные и с бодрым лозунгом на устах: "В ВУЗ без испытаний!". В школе им объявили о новом правительственном постановлении: те, кто в этом году окончат школу без троек, будут без испытаний зачислены в институт. Откуда десятиклассники могли знать, что не пройдет и года, как, безо всяких испытаний, зачислят их в 5-ю дивизию Народного Ополчения, и что большинство из них навсегда останется на Пулковских высотах
   После возвращения с дачи обменный фонд пластинок, украшавший завмаговские посиделки, в Лериных глазах несколько потускнел. Кто-то из жителей шестого корпуса выставил прямо на подоконник открытого окна громкоговоритель. Теперь между пятым и шестым корпусами понеслись "Синий платочек", "Татьяна" и "О, эти черные глаза!", к которым в школе тут же стал известен и другой текст с более или менее приличными только первыми строчками:
  
   О, эти черные глаза в японском стиле,
   Один туда, другой сюда - меня пленили!
  
   Еще из этого громкоговорителя неслась и гремела странная залихватская песня про "чубчик кучерявый". Иногда разносилась и легальная песня "Катюша". Однако по седьмым классам ходили слухи, что "Катюшу" скоро запретят, т. к. это фокстрот.
   В начале учебного года стало известно, что скоро выйдет фильм "Семиклассники". В 7-3-м его очень ждали, думали, что этот фильм будет про них, и что смотреть его будет интересно, не то, что "Концерт Бетховена". Оказалась же какая-то ерунда. По экрану, пища, носились не то младшие школьники, не то вообще дошкольники. И всех больше носилась и пищала какая-то заполошная девчонка. Ничего похожего на их седьмой класс не было. В их седьмом классе, вообще-то, тоже ничего особо интересного не происходило, но то, что происходило, происходило совсем не так.
   Их 7-3-й занимался подготовкой к войне. Прямо в классе они выстраивались по росту, в шеренгу по одному, и тренировались в надевании противогазов. За лето Лера выросла. Она переросла даже второгодницу Тамарку Федорову, не говоря уже о немногочисленных и низкорослых мальчишках. Даже самый высокий из них, Митя Куницын, был то ли на сантиметр ниже, то ли на сантиметр выше Леры, т. ч. ей приходилось стоять или первой в шеренге, или второй после Мити. Это было неприятно, она смущалась. Еще они учили свойства ОВ - отравляющих веществ. Иприт, люизит, фосген, дифосген... Запах герани... В кинотеатрах шел фильм "Если завтра война", не очень интересный, зато вселяющий уверенность в будущей победе. По радио бодро пелась песня из этого фильма: "И на вражьей земле мы врага разгромим..."
   Лера не только вымахала длиннее всех девочек, но и выглядела взрослее многих. Из отреза коричневой шерсти мама сшила ей юбку взрослого фасона, и Лера носила ее с бумажными футболками. В них иногда бывало прохладно, и потому на Сытном рынке у торговки купили голубую трикотажную кофту, которая справедливо Лере не нравилась и которую она несправедливо обозвала "буржуйской".
   В седьмом классе ребят стали занимать и "эти" вопросы, причем как-то некрасиво, стыдно. Второгодница Рита Николаева, сидя на последней парте, не отрываясь, читала книги и толстые журналы. Читала целенаправленно, с упорным желанием найти в куче мусора жемчужное зерно. А, найдя, тут же с удовлетворением показывала девочкам:
   - Смотри, - говорила она, - я уж думала, что здесь-то ничего нет. - И читала вслух: - "Я чувствовал, как отлетают крючки от ее черного лифа, чувствовал ее упругое горячее тело". Везде что-то есть, нужно только внимательно читать!
   Тамарка Федорова не читала ничего, а просто во всем, что происходило вокруг, видела "это". Вот Митя Куницын на чей-то вопрос: "Зачем?" необдуманно ответил: "Захотел!" И Тамарка тут же радостно закричала на весь класс:
   - Ребята, вы слышите, он захотел! Митька захотел!
   И все поняли, что же именно Тамарка имеет в виду, а Митя покраснел.
   А низкорослый домашний мальчик Лева Садовничий подошел к Лере, покраснел, засмеялся, схватил Леру за грудь и опрометью помчался прочь. На своих длинных ногах Лера догнала его почти у самой мальчишечьей уборной и надрала ему уши. Незадачливый кавалер заплакал, и Леру отчитала Галина Ивановна. Рассказать в свое оправдание, как все происходило, Лера постеснялась.
   Одно время к Лере повадились приходить после уроков одноклассницы. Тогда в большой комнате уже стоял телефон. Девочки набирали номер телефона какого-нибудь знакомого мальчика, или даже незнакомого, но чей номер телефона случайно узнавали, и вступали в беседу. Что это были за беседы! Лера раньше и не догадывалась, что может сказать в трубку маленькая миловидная Шура-Мышка! Лера эту забаву с телефоном не прекращала: то ли не могла потребовать этого от подруг, то ли ей самой было интересно.
   Как-то пришла Тамарка Федорова.
   - Здесь спят папа с мамой? - спросила она деловито, указывая на кровать в большой комнате.
   Лере стало неприятно, но ответить, как в таких случаях полагалось, "не твое дело" или что-нибудь в этом роде она не сумела и промолчала. А Тамарка взяла без спроса из лежащей на столе пачки папиросу и закурила. И другие девочки закурили тоже. Правда, они попросили у Леры разрешения взять по папиросе. Самой Лере еще никогда в жизни не приходило в голову закурить, хотя дешевые папиросы "Красная звезда" (или "Звездочка"), которые курили и папа и мама, всегда лежали на столе возле пепельницы.
   В тот день Наталья Алексеевна на просьбу Тамарки позвать к телефону Володю ответила:
   - Володе звоните через пять лет, Юре - через десять, а тому, который сидит в животе, через двадцать.
   Вся девичья компания слышала этот ответ, приложив уши к тонкой стенке между квартирами.
   Всплеск телефонных безобразий закончился сразу после этого случая - мама запретила приводить девочек домой и стала регулярно приносить из библиотеки интересные взрослые книги. Конечно, и Шелльлер-Михайлов и Евгений Чириков были не совсем подходящим чтением для семиклассницы, но мама считала, что это все же меньшее зло. Теперь случалось, что Лера, еще рыдая над последней страницей одной книги, тут же раскрывала другую, что, как полагали родители, тоже было не так уж и хорошо.
   Лера вступила в трудный возраст.
  
  

* * *

  
   В седьмом классе помимо истории ребята начали изучать Сталинскую конституцию. Лере и этот предмет давался трудно. Он был так же непонятен, как история, и его тоже требовалось учить, иногда даже наизусть, а учить наизусть что-либо, кроме стихов, для Леры было затруднительно. Конечно, некоторые статьи, абсолютно понятные, ни в каких разъяснениях не нуждались, например, что в СССР объединены шестнадцать союзных республик. Но таких статей было немного.
   Преподавал этот трудный предмет сам директор школы Александр Александрович. Как и все в классе, Лера его побаивалась. И не зря, как в один прекрасный день и выяснилось. В тот день Лера опоздала в школу, что с ней случалось крайне редко, а первым уроком как раз и была конституция.
   - Почему ты опоздала?- спросил директор, не отрывая глаз от журнала.
   Уважительной причины у Леры не было, врать она не умела, и от смущения у нее получилось:
   - У меня часы вперед ушли...
   Класс засмеялся, а директор поднял глаза от журнала:
   - Почему же ты не пришла раньше времени?
   - Потому что, - начала объяснять Лера, - я выходила по радио...
   Это вообще-то было правдой. Висящие на стене часы-ходики иногда капризничали, и тогда выход утром из дома корректировался по радио, а с радиоточкой в то утро тоже что-то случилось. Но директор не стал вникать в тонкости и дослушивать.
   - Ты выходи хоть по патефону, но приходи вовремя! - сказал он почти сдержанно, но, видимо, столь тонкого юмора ему показалось недостаточно и он прогремел: - У тебя язык как грязная тряпка!
   С пылающим лицом под смех класса Лера кое-как дошла до своей парты.
   Пожалуй, строгий педагог увлекся. Строгий педагог не знал, да и не хотел знать, что эта хорошенькая и способная к учебе девочка в свои четырнадцать лет уже успела стать не вполне уверенным в себе человеком.
   С осени вместо Надежды Михайловны, плохо справлявшейся с классом и иногда в слезах выбегавшей посреди урока в коридор, предварительно назвав кого-то из изводивших ее мальчишек хулиганом и скотиной, пришел новый математик Ипполит Ипполитович. Для 7-3-го класса этот интересный упитанный мужчина сразу же стал Айболитом Айболитовичем. От старшеклассников в 7-3-й пришла посвященная ему теорема: "Дано: Ипполит Ипполитович лезет в окно. Требуется доказать: как он будет вылезать. Допустим, что мы его не пустим. Предположим..." Тамарка Федорова, путаясь в доказательствах теоремы, строила педагогу глазки, а однажды, будто бы случайно, в глаза назвала его Айболитом, чего он предпочел как бы не заметить.
   Раз математик увлекся и наглядно проиллюстрировал уже известное классу положение о том, что гипотенуза меньше суммы двух катетов.
   - Чтобы доехать от Финляндского вокзала, - он нарисовал на доске точку и написал возле нее букву "Ф", - до Московского, т. е. Октябрьского вокзала, - выше и левее точки "Ф" он изобразил точку "М", - нужно на трамвае доехать до Невского, т. е. до проспекта 25-го Октября, - он провел вверх от точки "Ф" перпендикуляр и поставил на нем точку "Н", - а потом по проспекту 25-го Октября, под прямым углом ехать до Октябрьского вокзала, - и он соединил точки "Н" и "М" прямой линией. - Т. е., - сказал он, - на трамвае от Финляндского вокзала до Московского, т. е. Октябрьского, вы поедете по двум катетам: "ФН" и "НМ". А теперь смотрите: метро пойдет под землей по гипотенузе! - и он торжественно соединил на доске одной прямой точки "Ф" и "М". - Вы видите, это короче и удобнее!
   - Ипполит Ипполитович, а это правда, что у нас в Ленинграде строится метро? - спросил Митя Куницын.
   - А разве ты сам этого не знаешь? - в свою очередь спросил учитель.
   После последнего урока класс задержали, и пришел директор.
   - Что это у вас за разговоры, будто в Ленинграде строится метро? Никакого метро в Ленинграде не строится!
   Отличница Надя Воробьева подняла руку.
   - Александр Александрович, - сказала Надя, - вчера по радио говорили, что в Москве метро работает уже пять лет, и потому там всем рабочим и служащим стало удобнее добираться до работы. А ведь у нас в Ленинграде тоже очень много фабрик и заводов, и нашим рабочим и служащим тоже трудно добираться до работы.
   Тут выскочил Саша Ильюшенко:
   - Александр Александрович, а Леонид Утесов поет песню, как извозчик ездит на метро запрягать свою лошадь.
   У Леры тоже были кое-какие соображения насчет метро, но после недавней выволочки поделиться ими она не решилась.
   - Много разговариваете, - сказал директор. - Много разговариваете!
   Он стукнул кулаком по столу и припечатал:
   - Метро в Ленинграде не строится! Понятно?!
   И он еще раз стукнул кулаком по столу.
   На следующий день урок математики снова вела Зинаида Михайловна, а вскоре ее сменил Василий Васильевич. У этого тихого худого мужчины была одна маленькая слабость: почти на каждом уроке он разъяснял классу, что за границей культура человека определяется исключительно по количеству мыла, которое тот расходует. Но эта пропаганда сошла ему с рук. Во всяком случае, до конца учебного года.
  
  

* * *

  
   В этом учебном году что-то сломалось в отношениях между 7-3-м классом и его классной воспитательницей. Понемногу и как-то незаметно ребята перестали любить Галину Ивановну. Кто-то, случалось, гримасничал за ее спиной, а Лева Садовничий даже сочинил поговорку: "Галина Иванна, ж... деревянна". Правда эту поговорку повторял лишь он один, но никто его и не останавливал. Поломка в отношениях усугублялась, нелюбовь накапливалась. Галина Ивановна становилась все резче, а 7-3-й все непослушнее и все сплоченнее в этой своей непослушности. 7-3-й отбивался от рук. Он приобретал славу самого недисциплинированного класса в школе и этой своей славой даже гордился. А у Галины Ивановны что-то случилось дома, она нервничала и все чаще срывалась. Зимой между классом и воспитательницей произошел окончательный разрыв.
   Началось все с Саши Ильюшенко. Точнее, все началось с Аги Семеновой. Однажды эта тихая и нарядная мамина дочка подошла к разгильдяю Саше и сказала:
   - Саша, давай вместе готовить уроки по алгебре.
   - Это тебя Айболит послал? Или Галина Ивановна?
   - Нет, я сама. Я помогу тебе по алгебре, а ты поможешь мне составить узор для вышивания.
   На такое предложение Саша вполне мог бы ответить: "Без сопливых обойдемся!" или что-нибудь другое в том же роде, но Саша, к удивлению ребят, ответил:
   - Ладно, давай готовиться вместе.
   После уроков они вместе сели за Сашину последнюю парту и раскрыли учебники. Уходя, ребята на них оглядывались, Тамарка Федорова хихикала, а кто-то из мальчишек произнес классическое "тили-тили-тесто...". Но Ага и Саша на это внимания не обратили. И все было бы хорошо, если бы в один прекрасный день Ага не получила "плохо" по географии. И это бы ничего, но Галина Ивановна зачем-то добавила к своему "плохо" еще и нотацию:
   - Берешься помогать другим, - сказала она, - а сама не учишь уроков. Выходит, что не ты помогаешь Ильюшенко исправить плохие отметки, а он учит тебя их получать. Давай дневник.
   Ага покраснела. Саша Ильюшенко тоже покраснел. И опять бы все обошлось, но Ага увидела в дневнике не только "плохо", а еще и замечание. Дома ее никогда не наказывали, и бояться ей было нечего, но она все равно почувствовала себя такой обиженной, что даже заплакала. Вот тут-то Саша и решился на страшную месть. Ничего нового и оригинального он придумывать не стал, а просто перед следующим уроком географии приладил на учительском стуле несколько кнопок. Ребята, конечно, это видели, но никто как бы этого и не видел. Когда дежурившая Лера с большой картой вошла вслед за Галиной Ивановной в класс, она заметила, что кнопки все еще на месте. Заметила - и как ни в чем не бывало, стала пристраивать карту на двух больших гвоздях над классной доской. В это время Галина Ивановна и заняла свое место за учительским столом. Она не вскочила и не закричала. Она спокойно встала, тщательно убрала со стула кнопки, положила их на стол и спокойно спросила:
   - И кто же это сделал?
   А потом вдруг сорвалась и закричала:
   - Встать!
   Когда класс, гремя крышками парт, поднялся, она снова закричала:
   - Будете стоять! Все будете стоять, пока не скажете, кто это сделал! Скоты!
   И молча села. У нее слегка дрожали руки, когда она открывала классный журнал, как будто ей было там что-то нужно. Класс стоял, как три года назад, когда другая учительница мечтала разоблачить среди учеников четвертого класса шпионов и диверсантов. 7-3-й стоял и не чувствовал никакого раскаяния. Классу было даже интересно, что же будет дальше. Через некоторое время Галина Ивановна резко сказала:
   - Дежурная, садись за мой стол и следи, чтобы все стояли!
   И вышла. Весь класс тут же дружно сел. Поколебавшись, села и самая дисциплинированная девочка в классе - отличница Надя Воробьева. Вскоре, когда в коридоре послышались гулкие шаги, все снова вскочили. Вошли Галина Ивановна и директор. Зазвенел звонок и, пока он звенел, Лера успела прошмыгнуть за свою парту. А когда он отзвенел, директор сказал недобрым тоном:
   - В 7-3-м снова безобразие. Так кто же совершил его на сей раз?
   Так как все молчали, директор выбрал жертву - Надю Воробьеву.
   - Почему же ты покрываешь хулигана? - спросил он. - Тебе Галина Ивановна сделала что-нибудь плохое?
   Надя молчала.
   - Может, Галина Ивановна сделала что-нибудь плохое всему классу?
   Надя молчала.
   - А может, это твоих рук дело?
   - Нет, Александр Александрович.
   Надя стояла багровая, но в ее маленькой фигурке и поднятом носике было что-то несокрушимое, твердость, без которой, наверное, невозможно из года в год быть круглой отличницей.
   Тут Лера преодолела свою застенчивость и страх перед директором и подняла руку:
   - Александр Александрович, а Галина Ивановна сейчас обозвала весь класс скотами!
   - Ах, вам это не нравится! - так же недобро сказал директор. - Вы не скоты! А если вы люди, то что же вы не ведете себя как люди?
   И, как уже бывало, опять припечатал кулаком по столу:
   - Всем за четверть "очень плохо" по поведению! - Потом добавил спокойно: - Урока английского не будет. Будете стоять до воспитательского часа.
   - Так сегодня же нет воспитательского часа! - пискнул кто-то на последних партах.
   - Раз надо, значит есть! - сурово ответил педагог.
   Перед воспитательским часом нераскаявшийся класс все-таки отпустили на перемену. А после этой перемены и директор и Галина Ивановна уже знали, что преступник - Саша Ильюшенко. А ребята не знали, что они это уже знают. Т. е. не знали все, кроме кого-то одного.
  

* * *

  
   На воспитательском часе Галина Ивановна сидела на задней парте с Митей Куницыным, на другой задней парте, с Сашей Ильюшенко, сидела вожатая Тоня Смирнова, а на третьей последней парте, отправив Риту Николаеву на другое место, рядом с Тамаркой Федоровой поместился сам директор Александр Александрович. Воспитательский же час проводила старшая пионервожатая Марлена Сидорова. Она еще раз рассказала все о пионере Павлике Морозове. Это получилось у нее очень хорошо и трогательно.
   - А теперь, - сказала она, - поговорим о самом главном. Поговорим о 10-м Пленуме ЦК ВЛКСМ.
   И она рассказала, что пленум был целиком посвящен вопросам школы и что забота о школе будет теперь самым главным делом комсомола.
   Затем старшая пионервожатая убедительно разъяснила, что советский учитель - верный друг и верный товарищ школьника. Его старший товарищ. Что каждый пионер, и каждый школьник должны помогать учителю бороться за дисциплину, бороться со списыванием, шпаргалками и подсказками. Что каждый пионерский отряд, каждый пионер и каждый школьник должны добиваться высокой чести рапортовать о своих успехах в учебе и общественной жизни руководителям партии, правительства и лично товарищу Сталину.
   7-3-й дисциплинированно молчал и не слушал. 7-3-й все еще переживал историю с кнопками и долгим стоянием за партами. Класс стал слушать лишь тогда, когда Марлена Сидорова перешла ближе к делу.
   - А как же вы боретесь за эту высокую честь? Саша Ильюшенко совершил хулиганский поступок, а вы все, вместо того, чтобы дать правильную оценку его поступку...
   - А почему вы знаете, что это Саша Ильюшенко? - громко перебил ее Митя Куницын.
   Марлена Сидорова смутилась, но ненадолго:
   - Ну, я не знаю, Ильюшенко или не Ильюшенко. Я только догадываюсь. Но кто-то из вас совершил поступок, недостойный пионера, а вы все его покрываете. Так когда-то поступали бурсаки, которые вообще были хулиганами и учили только разные поповские глупости. Что же вам, брать с них пример? Или еще сознательные гимназисты иногда поступали так, но только с теми учителями, которые несправедливо ставили плохие отметки детям рабочих и крестьян, которых они называли "кухаркиными детьми". И еще еврейским детям, чтобы выгнать их всех из гимназии. А Галина Ивановна воспитывает из вас строителей социализма и коммунизма. Так где же ваша пионерская дисциплина? Великий Ленин учил и великий Сталин учит, что для строительства коммунизма везде и во всем нужна строгая дисциплина. Подумайте сами: если бы на корабле Христофора Колумба не было строгой дисциплины, разве Христофору Колумбу удалось бы открыть Америку? А если бы в дивизии Василия Ивановича Чапаева караульные не заснули в секрете, разве пришлось бы ему, раненому, плыть в холодной воде реки Урала? Разве бы он погиб в том бою? А разве без строгой дисциплины наши бойцы и командиры одержали бы победу над сильным и коварным врагом в лесах и снегах Карельского перешейка?
   Она долго еще говорила, но класс уже снова дисциплинированно молчал и не слушал. Лера тоже не слушала. В ее голове крутились фразы, которые рвались из нее наружу. Эти фразы боролись и с ее застенчивостью и с пониманием того, что их ни в коем случае не следует говорить. В конце концов, когда Марлена Сидорова наконец замолчала, Лера все же подняла руку.
   - Я хочу сказать, - неуверенно начала она, - что все ребята поступили неправильно, когда видели эти кнопки и не убрали их. Еще я хочу сказать, что тот, кто это сделал, должен был сказать сам, чтобы весь класс не стоял из-за него два часа. - Она запнулась, потом все же продолжила: - А тот, кто поступил, как Павлик Морозов, тоже был неправ. Раз он решил рассказать, то должен был рассказать при всех. Здесь же не какие-то кулаки, а свои ребята!
   - Да, ты так думаешь? - встав из-за задней парты и подходя к учительскому столу спросил директор. - Ты так думаешь?
   Лера сознавала, что совершает ошибку, но остановиться уже не могла, ее уже куда-то несло.
   - А Галина Ивановна тоже не права. И вы, Александр Александрович. Потому что мы не скоты. Вы же сами по конституции объясняли... И стоять людям два часа на ногах тоже нельзя. Здесь же не... - она запнулась, чуть не выпалив "не Большой Дом", но спохватилась и закончила: - не гестапо. И вообще мы напишем в "Ленинские Искры"... как вы... - Она хотела сказать, "как вы над нами издеваетесь", но не решилась и замолчала.
   Они с Галей Малининой и Надей Воробьевой и вправду на перемене перед воспитательским часом говорили, что про этот случай нужно написать в "Ленинские Искры".
   - Ах, в "Ленинские Искры"! А почему же не в "Правду"? А почему же не лично товарищу Сталину? И кто же это такие - "мы"?
   Тут, к счастью, зазвенел звонок.
   - Всем собрать дневники! - прогремел директор.
   - Александр Александрович, одну минуту, - поспешно сказала Марлена Сидорова, которой требовалось в своих отчетах тоже поставить галочки. - Еще одну минуту!
   И обратилась к классу:
   - Ребята, я уверена, что вы поняли свои ошибки и больше ничего подобного с вами не случится. А теперь выйдете все из-за парт.
   Когда все вышли из-за парт, она подала команду:
   - Смирно! Пионеры! К борьбе за дело Ленина - Сталина будьте готовы! - и подняла руку в пионерском салюте.
   - Всегда готовы! - дружно ответил 7-3-й класс и дружно отдал салют.
   После этого у всех в дневниках появились замечания о плохом поведении на уроке. Но "очень плохо" или просто "плохо" за поведение в четверти не поставили никому. Лерину маму и маму Нади Воробьевой вызвали в школу и с ними беседовали Галина Ивановна и директор. За вечерним чаем мама сказала:
   - Я же просила тебя: не выдвигайся. Не выступай.
   - Но ведь у нас правда школа, а не гестапо!
   Мама пыталась что-то объяснить. Папа молча пил чай и в разговор не вмешивался.
   Сашу Ильюшенко перевели в ремесленное училище. Их тогда как раз открыли. Точнее, Сашу не перевели, а призвали, потому что ребят с четырнадцати лет туда призывали, как в армию. А ему уже было почти пятнадцать. В этих училищах кормили и выдавали добротную красивую форму. Потом Лера видела Сашу в аккуратной черной шинели, черных брюках и форменной фуражке. Один раз Лере издали показалось, что он шел рядом с Агой Семеновой. Впрочем, может это шли другие мальчик и девочка.
  

* * *

  
   После эпизода с кнопками Галина Ивановна по-прежнему делала вид, что воспитывает 7-3-й класс, а 7-3-й по-прежнему старался поступать ей назло. И когда она попыталась снова организовать культпоход в ТЮЗ, у нее ничего не получилось. А несколько девочек, назло ей, решили вместо ТЮЗа сходить в театр Музыкальной комедии. После уроков они поехали на площадь Лассаля и в кассе театра приобрели билеты на "Сильву". Места, на которые у них хватило денег, оказались на балконе, сбоку, да еще и во втором ряду. Чтобы разглядеть что-нибудь, нужно было встать и вытянуть шею. Но зато, если уж встанешь и вытянешь шею, то отлично увидишь почти всю сцену. А там, в ярко освещенных ярких декорациях царили безмерное веселье, или же, наоборот, безмерная грусть. Красивые женщины в красивых открытых платьях и красивые мужчины в черных фраках пели, танцевали и говорили разные трогательные слова о любви, а также много острили. Семиклассницам казалось, что острили они исключительно умно и удачно. Вот упитанный низкорослый господин во фраке объясняет в телефонную трубку:
   - Это я не вам, барышня. Какой же вы, барышня, нахал? Уж тогда нахалка!
   История благородной и талантливой красавицы Сильвы вызвала у девочек несомненное сочувствие. Во всяком случае у Леры. Но Муся Иванова сказала:
   - Эта твоя Сильва путалась-путалась со всеми, а потом стала делать вид, что очень честная.
   - Ну, что ты! - не смогла перенести такой несправедливости Лера. - Ведь друг Эдвина прямо сказал: "Сильва - не та девушка, которая может допустить связь".
   - И все же она ее допускала! - непримиримо ответила Муся, нанеся тем удар то ли по Сильве, то ли по Лере.
   Что на это ответить Лера не нашлась.
  
  

* * *

  
   Приближалась ранняя Пасха. Лера не была в церкви с того самого дня, когда тонула, катаясь на бревнах. И хотя она знала, что в этом году мама вместе с тетей Дашей Савельевой собиралась ненадолго подойти ночью к собору на Петроградской стороне, сама она, конечно же, ни о чем подобном не помышляла. Не помышляла до тех самых пор, пока Галина Ивановна на воспитательском часе не провела большую антирелигиозную беседу. Вот тут-то, назло ей, Лере и захотелось пойти в церковь. Потом выяснилось, что непрочь сходить в церковь и Дуся Толстощекова.
   В воскресенье утром на трамвае восемнадцатого маршрута девочки доехали до Тучкова моста и мимо часовенки с белыми колоннами вместе с множеством других людей двинулись к собору. По гранитным ступеням широкого крыльца они протиснулись к двери, а там уже людским течением их внесло внутрь и поволокло к алтарю. Стоя у поднятого на три ступеньки алтаря, возвышался над теснившимися перед ним верующими батюшка. Он проводил одновременную массовую исповедь. Он вопрошал, а стоявшие внизу слушали его, вспоминали свои грехи и про себя каялись. Случайно оказавшиеся в церкви девочки не ощущали себя грешницами. Прижатые толпой, они стояли вместе со всеми молча, как все, слушали и смотрели на батюшку. Когда началось причастие, те, кто стоял сзади, начали протискиваться вперед. Почему-то именно Лере батюшка протянул кусочек просфоры и дал выпить с ложечки чего-то сладкого. Дусю толпа оттеснила, и домой они возвращались порознь.
   Вечером пришли гости: тетя Лизочка и дядя Петя. Женя с ними не пришел. Еще осенью ему исполнилось шестнадцать лет, и родители разрешили ему посещать уроки в школе танцев при Доме культуры Промкооперации, т. е. при "Промке", на Кировском проспекте. В тот вечер в "Промке" проводился "вечер практики".
   В субботу вечером мама растопила на кухне огромную дровяную плиту и испекла в алюминиевой кастрюле высокий сдобный кулич. А тетя Лизочка принесла с собою необыкновенно вкусную творожную пасху с изюмом. Лера же к приходу гостей сварила и по собственной инициативе раскрасила акварельными красками десяток яиц, которые маме удалось достать. Краски она не жалела, и интенсивные голубизна и розовость нежными разводами перешли со скорлупы на белок. За ужином, держа в руках Лерино произведение, папа с улыбкой обратил внимание присутствующих на сделанную Лерой надпись: "Христос воскресе". Слово "воскресе" было написано через два "с" - "воскрессе". А откуда же пионерке Лере было знать, как это слово пишется на самом деле?
   Когда гости ушли, Лера и ночевавшая у брата Людмила помогали маме убирать со стола. Комсомольская активистка, которую ее комсомольская сознательность не заставила отказаться ни от кусочка кулича, ни от крашеного яичка, нашла, тем не менее, нужным, вслед за коммунисткой Галиной Ивановной, провести с пионеркой Лерой еще одну антирелигиозную беседу. Вообще-то это не имело смысла, потому что Лера и так не верила в Бога. Но Людмила сочла себя обязанной.
   - Что же этот Бог, - говорила она, - не помог нам, когда умирал наш отец? Ведь мать оставалась с семью детьми. Уж она стояла-стояла на коленях, молилась-молилась, плакала-плакала! Нет, не помог ей Бог! Если бы он был - разве он бы не пожалел ее, не помог?
   - Мало ли почему он не помог, - сказала Лера, не желавшая слушать нравоучения от тети, которая старше ее на каких-то там пять лет. - Мало ли почему, может, она была грешницей. Может, он на нее сердился!
   - Да за что же это Богу на нее сердиться? У нее же было семеро малых детей!
   - Ну и не семеро! Трое уже выросли и уехали.
   - А четверо - это что, мало? Если бы Бог был - разве он оставил бы четверых детей без кормильца?
   - Вот бабушка била дедушку - Бог его у нее и отнял! - с детской еще жестокостью выпалила Лера.
   Антирелигиозная пропаганда комсомолки-тети провалилась так же, как и антирелигиозная пропаганда коммунистки-воспитательницы. Три поколения большевиков друг друга не поняли.
  

* * *

  
   Накануне Первомая Галина Ивановна провела воспитательную беседу, которую закончила так:
   - Кто не придет на демонстрацию, тот против Советской власти!
   Она могла бы так и не говорить, потому что почти никто из ребят прогуливать демонстрацию не собирался. Утром Лера зашла за Мусей Ивановой, вдвоем они зашли за Шурой Мышкой и потом все трое отправились к проспекту Карла Маркса, т. к. школа должна была идти в колонне прядильно-ниточной фабрики. Утро выдалось холодное. Дул ветер и даже пошел снег. Жесткие, колючие, похожие на зернышки риса снежинки не таяли, и ветер сбивал их на мостовой в полоски, обводящие белой каймой края тротуара. Когда девочки подошли к фабрике, почти вся школа уже собралась, и большинство ребят из 7-3-го тоже было на месте. Замерзшая Галина Ивановна старалась сбить класс в кучу, а вожатая Тоня подталкивала отряд к парню с гармошкой, возле которого уже стояли и пели ее подруги по фабрике. Вместе со всеми семиклассники спели "Широка страна моя родная", "По долинам и по взгорьям" и другие песни. У заводов, чьи проходные соседствовали на проспекте с проходной прядильно-ниточной фабрики, тоже толпились трудящиеся и подшефные школьники. Играли духовые оркестры. Наконец, все разобрались по шеренгам, и колонна двинулась с Выборгской стороны к центру. По дороге снова пели, останавливались и опять пели, кто-то плясал, покупали и ели жареные пирожки с повидлом. В общем - веселились.
   Под вечер Лера с родителями отправилась в гости к родным на Староневский. Гостей ожидалось много и денег для складчины на этот раз собиралось помногу. Из-за этого Лерины родители хотели было в празднике не участвовать, но потом махнули на экономию рукой и согласились. К вечеру на улице уже потеплело и даже не верилось, что с утра в городе хозяйничала зима.
   К празднику мама сшила Лере новое нарядное платье из коричневой шерсти - из когда-то любимого своего платья. У Вики, которую тетя Леночка отпустила в гости одну, под присмотром Лериной мамы, тоже было новое платье, тоже из чего-то перешитое и очень нарядное. На Кировском проспекте, недалеко от их новой квартиры, жила давняя их знакомая, старушка, про которую по секрету говорили, что она - бывшая дворянка. Эта старушка-дворянка умела творить чудеса, перешивая старые вещи. На кончиках завязывающегося пояска нового Викиного платья красовалось по изящнейшему цветку, сшитому из ткани платья и крепдешина. А Лера приколола к своему платью букетик искусственных фиалок фиолетового чернильного цвета. Такие фиалки продавали в галантерейном магазинчике на проспекте Карла Маркса между телефонным заводом и прядильно-ниточной фабрикой.
   Гостей было больше чем обычно. Был Женя с родителями и был, тоже с родителями, еще один мальчик Жениного возраста. Этот мальчик очень важничал, потому что учился в музыкальной школе и умел играть не только на пианино, но еще и на трубе.
   Какой-то незнакомый Лере очень пожилой - наверное, старше тридцати лет - гость пригласил Леру на танго. Лера пару раз споткнулась, пару раз покраснела, но в целом все прошло довольно благополучно. Когда танго закончилось, кавалер, прежде чем отвести Леру к маме, сказал ей:
   - Вы - девушка прошлого. В вас есть что-то тургеневское.
   Маме же он сказал так:
   - Ваша дочь будет очень хорошо танцевать!
   Таким образом, тремя фразами он трижды польстил Лере: назвав ее девушкой, сказав про что-то тургеневское (а к тому времени Лера уже читала "Накануне) и, самое главное, предсказав, что она будет хорошо танцевать. Однако тут же небольшой ушат холодной воды на Леру вылила одна гостья, учительница и старая дева. Сидя за столом между мамой и Лерой, она сказала маме:
   - Вот посмотрите, она у вас еще будет получать двойки и останется на второй год.
   Мама на этот выпад старой девы вслух не отреагировала. Приученная уважать старших Лера тоже промолчала. Но про себя обиделась. Почему же она должна остаться на второй год, если алгебру решает так же быстро, как Надя Воробьева, а Мартышка читает вслух все ее сочинения? Конечно, у нее не бывает пятерок по истории, но за это на второй год не оставляют!
   Из гостей большой компанией шли пешком по Староневскому, мимо Октябрьского вокзала и дальше, по проспекту 25-го Октября до остановки трамвая "девятки". Лера, Вика, Женя и мальчик, который умел играть на пианино и трубе, шли на несколько шагов впереди взрослых. Проспект был разукрашен, на многолюдных тротуарах прохаживалась и толклась молодежь.
   До дома добрались безо всяких происшествий. А когда шли от трамвая к жилмассиву и папа держал под руку с одной стороны маму а с другой Леру, а та - Вику, какой-то весельчак заметил:
   - Ишь, какой хитрый! Сразу троих захватил!
   В школе Лере очень хотелось рассказать девочкам о том, что в ней есть что-то тургеневское. Но она догадывалась, что Шура Мышка засмеется, а Муся Иванова скажет что-нибудь обидное. Поэтому она рассказала об этом Аге Семеновой. Ага посмотрела на нее внимательно и серьезно сказала:
   - Нет, ничего тургеневского в тебе нет. Он наврал.
   - Конечно, в тебе нет ничего тургеневского. Конечно, кто-то тебе наврал, - включилась в разговор подошедшая Рая Коган.
   - Наверное, наврал, - без энтузиазма согласилась Лера, но потом все-таки спросила:
   - Ага, а что ты читала у Тургенева?
   - Как что? "Бежин луг". И "Муму". Мы же проходили, ты что, не помнишь?
   После уроков пришла вожатая Тоня Смирнова. Прежде, чем отряд начал петь песни, она отвела Леру в сторону:
   - А я видела тебя Первого Мая поздно вечером, - сказала она. - Ты гуляла по Невскому с девушкой и двумя парнями.
   В словах "гуляла по Невскому" Лере почудилось что-то как бы не совсем приличное, что как бы требовало от нее оправданий. И Лера не знала, нужно ли объяснять, что она вовсе не гуляла "с девушкой и двумя парнями", а шла с родителями из гостей домой. А вожатая Тоня пристально на нее посмотрела, прищурилась, засмеялась и сказала странные слова:
   - А тебя когда-нибудь зарежут!
   - Почему зарежут? - спросила Лера, оправившись от смущения и чувствуя себя готовой к бою.
   - А так. Зарежут - и все. Из ревности, - объяснила вожатая.
   Следующим утром Леру подозвала Галина Ивановна:
   - Это правда, что ты по ночам гуляешь по Невскому? - строго спросила она.
   Как бы продолжая вчерашний разговор с вожатой, Лера дерзко ответила:
   - Что же, я не имею права пройти вечером с папой и мамой из гостей по проспекту 25-го Октября?
   Первомайский праздник прошел. Надвигались испытания.
  
  

* * *

   Последнее испытание у 7-3-го было по Конституции. По календарю уже начиналось лето, погода стояла почти летняя и Лерина семья уже собиралась переезжать на прошлогоднюю дачу в Вартемягах.
   Накануне дня испытания семиклассницы, прихватив учебники, большой компанией отправились в парк. Прошли рядом со школой, мимо новой бани, мимо той школы, где Лера с Надей Воробьевой учились во втором классе. Мимо магазина, где работали злые и насмешливые продавщица с кассиршей. Прошли по еле заметному подъему, вниз с которого маленькая Лера когда-то бежала и никак не могла остановиться. Прошли мимо братской могилы красногвардейцев, мимо белого, невысокого, но величественного здания академии. Учебников девочки не открывали, просто болтались и болтались по весеннему парку. В это рабочее время в парке было пустынно, тихо и чисто.
   У большого пруда на скамейке сидела парочка, и семиклассницы успели заметить, что парочка целовалась.
   - О-го-го-го-го! - радостно закричала Тамарка Федорова.
   И стайка семиклассниц зашумела, закричала, засмеялась. Парочка встала со скамейки и поспешно пошла прочь, а маленькая Шура Мышка, мобилизовав сведения, полученные на уроках физики, закричала им вслед:
   - Поршень вверх, поршень вниз! Поршень вверх, поршень вниз!
   Это было чересчур. Лера дернула ее за рукав, но Тамарка, наоборот, ее поддержала:
   - Молодец, Шурка! - и тоже закричала: - Поршень вверх, поршень вниз!
   Лере показалось, что навстречу ей идет тетя Нина, и ее бросило в жар. К счастью, навстречу шла не тетя Нина, а какая-то посторонняя женщина. Веселая компания школьниц обошла вокруг пруда и двинулась по домам. Тамарка Федорова напевала:
   О, эти черные трико...
  
   Испытание по Конституции для всего 7-3-го прошло благополучно. Последней Ага Семенова благополучно рассказала про Верховный Совет СССР и про Верховные Советы союзных республик. А на последнем воспитательском часе на следующий день всем выдали табели за седьмой класс. Гале Малининой, Наде Воробьевой, Октябрине Степановой и Лере вручили по похвальной грамоте и еще по одной поэме Пушкина "Полтава" в голубой обложке.
   Рая Коган получила переэкзаменовку по алгебре, а Шурочка Мышка - по русскому языку. Вопрос о Тамарке Федоровой и Рите Николаевой был еще не решен, т. к. педсовет сомневался, стать ли им восьмиклассницами или покинуть школу.
   ...До начала войны оставалось менее трех недель...
   ...Менее трех недель оставалось до конца счастливого Лерочкиного детства...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"