Быковский Сергей : другие произведения.

Дорога

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Чудесная дорога
  
  1
  
  
  
   Нынче Иванами мало кого называют, а раньше ведь их столько было, что почти как Прокопов каких или Федулов с Мартынами. А скорее даже и больше. Отродясь их никто не считал, и тем более не пересчитывал, потому, как любым пустым делом только дурни, зевая, тешатся. Да и какая кому разница как тебя зовут - лишь бы фамилия к имени имелась.
   Не то выйдет во двор мамка иная Ваньку своего звать, кликнет его, а к ней штук пятнадцать огольцов как набежит... Видят, что мамка чужая, а убегать почему-то не торопятся. Стоят пеньками хитрыми, снизу вверх смотрят, щурясь и, будто, ждут чего. Посмотрит она на них, подбоченясь - на каждого , погладит по очереди головы стриженые... А потом, не только своему, а и всем как возьмет, да как сунет в ладошки по петушку сахарному. Пожурит слегка для строгости и обратно всю ораву гулять прогонит. Те и побегут счастливые в лапту иль в догонялки доигрывать.
   Дураков, понятно, и с коврижками никто кликать не станет. Раз попробуешь - вмиг самого к ним припишут. А что их на сто веков вперёд хватит - так это и без переклички всем ведомо. Только не Иваны ж они все будут. Не то это прямо смешно как-то: что ни Ванька - то дурак, что ни дурак - то Ванька. Поди, вон Фому с Ерёмой спроси о чём. Пока они ответ придумают, ждать устанешь да и забудешь, о чём у них лукаво спрашивал. А то и по темечку схлопочешь. И поделом. Нечего к народу со всякой ерундой приставать. Тут одной присказке конец, следом другая поспевает.
   Раньше - нет, а теперь уж точно известно: что как Иван Ивану не чета, так и дурак дураку - большая разница. Идёт, к примеру, прохожий по улице, а ему тут, будто случайно, другой встречается. Этот другой его и спрашивает:
   - Ты откуда, Вань?
   - Да оттуда, Сень.
   - А куда?
   - Да куда-нибудь туда, - сам глаза в кучу сводит.
   - А пойдем обои?!
   - Чего ж не пойти? Пойдем!
   Кузьму по дороге ещё прихватят, в пьяное место завалятся. За стол дубовый сядут, бражки просить станут. А им:
   - Деньги давай!
   - А у нас их нету, - загундят. И вот такими вот здоровенными ручищами перед носом разводить примутся: нету, мол.
   Ну, чего с дураков взять? Они как бы и не понимают. Им задарма и наливают. К ночи уже под белую Луну подышать выйдут, звёзды колючие посчитать запрокинутся, да тут же с междометиями в лопухи с крапивой и завалятся...
   Дураки - они, конечно - дураки. А попробуй умник какой без копейки денег каждый божий день к радости да счастью с немытыми рожами в гости захаживать. Это тебе не числа писать.
   Тут всем присказкам конец, в самый раз сказке уже начинаться. И не про всех она дураков сразу, а совсем даже про одного, которого, как на грех, тоже Иваном прозвали. Иваном-то поначалу мамка с папкой, любя, а дурака к нему уж потом приставили.
   Пока без штанов бегал да пескарей с лягушками ловил, все ему славно было: и небо - родное - синее, и солнце - такое яркое, и петушка одного до обеда почти что хватало. А как штаны померил да на девок зариться стал - тут вся канитель с ним и завертелась.
   Парень-то - он только по приставке дурак, а с виду совсем даже наоборот - обыкновенный такой. Хомут на лошадь, поди, не через задние копыта надевает и щи горячие в рот себе кладёт, а не соседу на макушку. Только не хотели, почему-то девицы красные за ручку с ним гулять, хороводы с песнями водить да по грибы с малиной захаживать. Даже дурочки. Им всё умных подавай. Надушенных да напомаженных, в сюртуках да в калошах. И непременно, чтоб с механикой какой в кармане: будь то часы на цепочке, а лучше - шкатулка с музыкой. Самое же главное - чтоб подарки всегда дарили: большие духовитые и много. Подарки - это ладно. Только где же в царстве нашем брегетов на всех напастись? Нету! Ване ж этого сходу не понять. Даром, что дурак, так ещё и денег только два мешка дырявых.
   Стали его тут думы одолевать скучные, сна, покоя не давать, терзать и мучить денно и нощно. И вот приходит он как-то к отцу своему в кузницу и с тоскою горемычною говорит:
   - Тять, а тять, а чего это все кому не лень дураком меня обзывают, и девицы гордячки, сторонясь, гулять со мной брезгуют?
   Доковал отец, не спеша, подкову железную, с-под бровей на сына глянул жалостно и говорит:
   - А задача ведь твоя - мудрёная. И ума б хорошо занять, да кто ж им поделится, коли самим всегда мало. Только горевать тут нечего, а не лучше ли своим обзавестись. Поначалу, чем есть, слегка пораскинуть.
   Удивился Ваня да все же спрашивает:
   - А своим - это как?
   - Ты, Ванюша, лоб да темя поскреби жменей - оно, глядишь, чего и стронется, глядишь, чуток, и пособит по первости.
   Почесал себя Ваня, как отец сказывал, вверх глаза закатил и забубнил как пономарь:
   - А может, тять, потому они со мной гулять не хотят... Что только для потехи с дураком гулять...А ежели дурочка какая вдруг гулять надумает...
   Остановился, не знает, что дальше сказать.
   - Ну! - стал поторапливать его отец. Затылок ещё почеши, что ли!
   Почесал себе Ваня затылок ещё и выпалил, догадавшись сразу:
   - Её все дурой назовут! А кому охота? Дурой ходить - не дурочкой прикидываться.
   - Ну вот! - обрадовался отец и хлопнул сына по плечу.
   Встрепенулся Ваня с догадки своей неожиданной, будто ото сна очнулся. И так ему полюбилось после этого своими мозгами раскидывать, что аж до зуда захотелось побыстрей ума-разума набраться. Чтобы дураком уже не обзывали. А там, глядишь, и девки липнуть начнут.
   Принялся он как заводной книжки с картинками читать, всех подряд вопросами пытливыми донимать да к разговорам мудрёным и нехитрым прислушиваться. И узнал он как-то от коробейников заезжих, что живёт, в неком царстве Далёком, на самом краю его, дед один по имени Яснозор. А у деда того чудо одно имеется - Камень Волшебный Светящийся. Яхонт - не яхонт, хрусталь - не хрусталь... И такой он силы света дивной, что изнутри весь полыхом ярким светится, гранями несчетными, будто солнце, сверкает, и чудная музыка от него, что днем, что ночью ручьем потихонечку льется. И камень этот у деда в пещерке запрятанный. И не лежит он на земле, и не висит в оковах на цепях железных, а сам по себе парит как-то, да, весь, искрясь, что шар, вертится. И может дед тот, секреты камушка своего, зная, уму-разуму научить любого, стати прибавить да с удачей капризной подружить накрепко, коли дойдешь.
   Только мало почему-то охотников до камушка славного дедова идти загоралося. Ведь, и как далеко! И в пути нелегко! Да и какие, к примеру, добрые молодцы без причины веской вот так возьмут, да и с места стронутся? Они ж не дураки бестолковые. Кабы царевна в неволе томилась, али змей шальной задирался.... А так - чего они там не видели? Ума с геройством им и своего девать некуда, и от девиц-красавиц как от мух отбиваются. Ведь молодцы они как-никак, а не охламоны какие хлипкие. Им - нет, а Ване нашему будто туда и заказано.
   Вот поубирали всё в амбары с полей как надо. В погреба с огородов всё попрятали. Соленья насолили, варенья наварили, делать нечего стало, и приходит тогда Иван к отцу своему и матери.
   - Благословите, - говорит, - батюшка да матушка. Пойду я в путь-дорогу неблизкую, потому как неохота мне дураком прозябать уже да зимою снежною у печи жаркой баклуши липовые бить до одурения.
   Что делать? Отговаривать не стали. Дал отец ему ранец свой солдатский, мать туда пирогов напекла, снеди всякой настряпала, кое-чего обиходного по карманам рассовала. Погрустили они самую капельку на крылечке своём простеньком, повздыхали, поохали чуток, и пошел наш Иван, куда коробейники сказывали. Сказывать-то - сказывали, а стороны ведь не показывали.
   За пазухой - жалейка, в кармане - копейка, ранец за плечами, а впереди - кто его знает...
  
  
  2
  
   Долго ли, коротко ли бродил он по свету и вот в царстве одном Болотном набрел как-то на пригорочек такой невысокий. Притомился, под березкой лечь примостился. Только ножки вытянул - глядь, откуда не возьмись бабушка сюда же топает. Сама сухонькая, маленькая, один нос приметный. Бредет себе еле-еле, на палку сучковатую опирается. Хотела, было, на пригорочек взобраться, да тут силы последние её и оставили.
   Видит Ваня - помочь, вроде, надо. Сбежал он козликом вниз, взял бабушку в охапку, да и принес её под дерево. Сила - не ум - занимать не надо, какая-никакая своя есть. Сели они под березку, отдышались, а бабуля вдруг и говорит:
   - Спасибо тебе, ласковый. Помог ты бабушке один раз, помоги и второй. Позабыла я где-то котомку свою любимую, а где позабыла - не помню. Стара ведь. А мне без неё никак нельзя.
   Хоть и сомлел с пути изрядно Ваня, а видит и в этом помочь надо. Сбежал он опять вниз, пошел туда, откуда бабушка пришла. Походил-походил, поискал-поискал, а котомка-то - вот она. Стоит себе у ручья холодного, прутики свои ивовые на солнышке нежарком греет. Будто его и ждёт. Взял он котомку эту бабусину и обратно вернулся вскорости.
   Обрадовалась бабушка пропаже своей найденной, обняла ее, не отпускает. А Ваня тем временем ранец свой раскрывает и достает оттуда провианту, в дорогу припасённого.
   - Давай, - говорит, - бабушка, подкрепимся малость, а не то тебе с ношей такой дальше уж точно не справиться. Вот хлеба полушка, вот мёд, вот петрушка, лука немного! Что нам путь-дорога? - так с прибауткой на тряпицу всё и выложил.
   Бабушка мешкать не стала, чваниться тоже. Сели они рядком дружным да под разговоры уместные закусывать начали. Ваня всё про погоду да, про урожай говорит. А бабушка про дела лесные: про грибы да, про ягоды, про мхи да лишайники, про травы да, про коренья пахучие. Иван её слушает жадно, удивляется немало, кое-что запомнить старается, а потом и говорит:
   - Послушать тебя, бабушка, так ты лучше мужей ученых науку лесную знаешь. Прямо как Баба-яга, какая.
   - Так я ж - она самая и есть, - отвечает вдруг бабушка.
   Ваня аж луком поперхнулся. Рот раскрыл, очи вылупил...
   - Да неужто ль настоящая?
   - А то, какая же!
   - Вот те раз! - хлопнул себя Ваня по коленкам. - А с виду совсем и не страшная.
   - Эх, Иванушка, - говорит Баба-яга, - страх-то весь не во мне сидит, а в том, кто меня боится.
   - А откуда ты имя моё знаешь? - удивился опять Иван.
   - Как же мне его не знать, когда оно у тебя на лбу большими буквами написано.
   - Вот теперь совсем тебе верю. - И по простому так спрашивает:
   - А не знаешь ли ты, часом, как деда Яснозора найти? Уж больно мне к нему надо.
   Ничего ему Яга не ответила, задумалась на время и стала почему-то в котомке своей копошиться. Повозилась маленько и достает оттуда вещицу одну невзрачную - то ли репей, то ли колючку пухлую. На ладошку себе положила, вдаль смотрит, щурясь, и говорит хитро так:
   - Знать-то я когда-то может, и знала, а теперь вот позабыла по старости. Но всё равно - как смогу помогу. Видишь, вон за речкой лесочек виднеется? Как в него войдешь, мимо дуба большого пойдешь. Чуть поодаль полянку грибную найдешь. На полянке той груша растет дикая. А под нею терем с виду неказистый. Близко не подходи, в окошки не стучи, а стоя поодаль позови негромко. Вскорости хозяйка в окошке появится. Не смотри, что роста невеликого - она-то тебе и поможет. А для верности возьми-ка вот это.
   И колючку свою с ладони Ивану подает. Взял Иван колючку осторожно, будто мотылька, двумя пальцами и спрашивает:
   - Что ж это за безделица такая, бабушка?-
   А она ему и отвечает:
   - И не безделица это вовсе, а волшебная это палица. Стоит ей слово сказать заветное - тут же расти она примется и такою вырастит, какою, для дела потребного надобно будет. А слово запомни, вот оно: "Расти, пока можешь!"
   Не успела Баба-яга договорить, как принялась колючка расти быстро, и такою стала, что и впрямь в самую настоящую богатырскую палицу превратилась - страшную, в шипах всю и с цепями от макушки до рукояти наперекрест. От неожиданности едва её Иван не выронил. За рукоять-то удержал, а головень страшенная в землю шипами вошла.
   Как увидал он превращение это волшебное, загорелись у него глаза огнем радостным, щеки разрумянились, и будто бы сила могучая в руках появилась. Стал он палицей поигрывать, балуясь, да перекатывать перед собой туда - сюда, словно богатырь.
   - Ой, спасибо тебе, бабушка! Удружила ты - лучше некуда! Ведь дорогого подарочек такой стоит! И кого мне теперь бояться уже?! Только как же ей прежнею сделаться?
   Оглянулся он к дереву. Где же бабушка? Маревом тихим Яга таять начала. И котомка за ней следом уж тянется. Ваня, было, руку к Яге протянул.... Удержать хотел, что ли. А потом глаза только вылупил. Ноги сами собой подкосились. Сел он, встать не может, и не может с чудес опомниться...
   Тихое эхо сверху послышалось:
   - А чтоб прежнею палица сделалась, скажи только: "Стань, какою была!". Она и станет.
   Не успело смолкнуть эхо волшебное, как и впрямь легко дрогнула в руке дубина огромная, загудела шмелем гулким, да такою ж малою, какою была, опять и оказалась.
   Поморгал Иван хорошенечко, темечко свое почесал, думая, собрался, сунул подарок чудесный к жалейке за пазуху, да и пошел к лесочку неблизкому, на какой баба Яга показывала. Идет, вслух не решается, а про себя всё слова заговорные повторяет, чтоб уж наверняка запомнить и вовек не забыть.
  
  
  
  
  3
  
  
   Шел он по кочкам клюквенным, брёл он по тропочкам незаметным, и только темнеть стало, к деревеньке какой-то вышел. Впереди - ночь темная, позади - путь неблизкий.... Будь ты хоть герой первый-напервый, хоть дурак наипоследний, а ни тот, ни другой тёмной ночью в лес незнакомый в гости к волкам да медведям соваться не отважится. Сожрут сослепу.
   Тут и звёзды, что жемчуг просеялись, небо бархатом синим, сделалось. Луна белая из-за облака выплыла. Чует Иван - веет холодом. Пора уж ночлег искать да на постой, хоть куда, проситься. Вот околицу прошел, видит: справа, слева по избе стоит хорошей.- Справа тёмный дом, будто нет никого. Слева - свет в окошке чуть заметно теплится. Иван и думает:
   "Что мне собак по дворам дразнить да впотьмах искать попусту. Пойду я на огонёк, авось не прогонят".
   Подошел, глянул в окошко, только в ставенку стукнуть собрался, да так с кулачком возле уха и замер. Видит посередь хором стол дубовый стоит тёсаный. За столом тем на стульях высоких двое дядек сидят головастых. Один белый, как снег, другой - сажи темней. Оба страшные, косматые. Ноздри широкие у них то и дело вздымаются, брови ежами вперед топорщатся, а под веками закрытыми глаза, видать, вертятся. Сидят, с места не стронутся и только губами пухлыми бормочут что-то.
   На столе в блюде большом репа лежит жёлтая, боком гладким пузатым тускло впотьмах лоснится. Открыл тут черный дядька один глаз свой, потом другой, глянул на репу пристально, и стала она вдруг темнеть сразу. Темнела-темнела, темнела-темнела, пока чёрною совсем и не сделалась. Тут вдруг белый дядька глаза открывает, да как на почерневшую репу очи вылупит. А та теперь белеть обратно стала и вскорости белою пребелою сделалась. А как сделалась она белою, рассердился, видать, чёрный дядька. Головою затряс, космами замотал. Натужился весь, набычился, ещё больше с того всклочился. Как вол тележный напрягся весь. Пыжился-пыжился, глазами ее, евши, дулся-дулся, не моргая, да только ничего у него не вышло. Пожурил его за это, пальцем грозя, белый колдун, дунул на репу коротко, а она какою желтую вначале была вмиг такою же и стала. Повернулись они оба к окошку разом да как на Ваню уставились строго.
   Спохватился наш Иван, опомнился. Понял - колдуны в этом доме борются. Как сорвался он с места, что заяц травленный, как понёсся он по ночи стрелою пущенной.... Только хохот ему раскатистый вдогонку доносится. До последней избы добежал, дальше нет жилья - речка уже и мельница. Сел он на завалинку дух перевести, а тут вдруг дверь отворяется и выходит из избы самой простой девчушка лет восьми или меньше того. Посмотрела на Ивана по-взрослому, ладошкой теплой за руку взяла и в избу за собою повела.
   Зашли они в горницу. А в горнице и тепло, и светло, и грибами, и молоком топлёным пахнет, и пирогом ещё яблочным. Будто домом родимым на Ивана повеяло. В печке дрова трещат, с печи дед бородатый на гостя смотрит, кот рядом с ним сонно щурится.
   - Здравствуй, дедушка! - говорит Иван. - Коли уж хозяюшка меня приветила, дозволь и ты мне ночь у вас скоротать, а не то на дворе больно холодно.
   А дед ему с печи и говорит:
   И страшно, поди?
   - Ох, и страшно! - согласился Иван. - А по-честному даже пуще чем холодно.
   - Увидал чего, - прокряхтел дед сверху, - аль привиделось что?
   - Увидал, дедушка! Такое увидал! Колдунов увидал! А они над репой колдовали!
   Усмехнулся дед в усы, стал с печи слезать, а, слезая, и говорит:
   - Что ж ночуй, места вон сколько. А про страх свой забудь, потому, как не колдунов ты увидал, а ведунов - знахарей наших: Касьяна с Демьяном. Ничего плохого они тебе не сделают, да и никому вовек не делали.
   Слез дед с печи, влез в валенки, на лавку присел и снова спрашивает:
   - Сам-то кто будешь? И чего в краях наших по осени ищешь?
   - А я сам по себе, - отвечает Иван. - Иваном меня зовут. И шагаю я в царство Далекое, на самый край его, а по дороге мне в лесок ваш зайти надо бы.
   Как замашет на него дед руками своими худыми, как закричит через кашель сиплым голосом:
   - И не думай, и не мечтай, молодец! Куда идёшь - иди, а лес уж лучше стороной обойди!
   Удивился Иван, спрашивает:
   - Что ж там страшного, дедушка? Или волки там рыщут голодные, иль разбойники злые лютые?
   - Были б волки - треть беды, а разбойники - полбеды, там же - вся беда. Нечисть там лихая балует.
   Хотел, было ещё что-то сказать, да тут хозяюшка малая стала собеседников за стол усаживать.
   - Давайте, - говорит, - пирог, что ли пробовать. Вон, какой румяный получился.
   - И то верно, - согласился дед охотно. - Усаживай, Дарьюшка, путника, а я квасу принесу брусничного.
   Усадила Дарьюшка Ивана за стол, чашки подала, плошки поставила, пирог из печи вынимать стала. Сама хоть и маленькая, а все у неё ловко получается. И ухват самой больше, а в руках её будто хворостина послушная вертится, с косичками светлыми в прыти соревнуется. Пирог на стол поставила, по куску всем хорошему положила, сама с краешку присела, ладошками то и дело передник приглаживая.
   Вскорости дед из сеней крынку пузатую вынес, поближе к пирогу поставил. Ивану ж в долгу оставаться не хочется. Раскрывает он ранец бывалый походный и достает оттуда своего съестного, что осталось. Самое же главное - платочек холщовый вышитый, а в платочке том - петушок большой сахарный. Развернул холстину-то, петушок взял и Дарьюшке гостинец подает.
   - На, вот, приветная, полакомись!
   Давно, похоже, не видала Дарьюшка подарка такого сладкого. Смотрит на петушок, а взять не решается.
   - Возьми, возьми, внучка. Когда ещё отведать придется? - дед говорит.
   Взяла она за палочку петушок блестящий, есть сразу не стала, а рядом с собой чудо сахарное на стол положила.
   - Опосля, - говорит.
   - Эх, - вздохнул дед тяжко, - раньше-то всего вдоволь было, а нынче вот совсем ничего не осталось.
   - Неужто ль из-за нечисти? - спросил живо Иван.
   - Из-за неё, будь ей неладно. Ты вон лучше ешь, а я тебе, коль досуг, расскажу всё.
   Налил дед Ивану квасу в чашку, пожевал, шамкая, пирога румяного, покашлял чуток и начал:
   - И откуда лихоманку эту занесло - никто не знает. Да и это ли главное, когда спасу никому от неё нет. Что малец-оголец, что мужик бородатый - никто в лес ходить не боялся. И дорога ведь - наша кормилица - прямиком через лес ровной ленточкой в город тянется, аккурат на ярмарку. А там и пилы тебе, и косы, и соль, и сахар, и много чего ещё, что крестьянину в жизни нужно. Да, поди, уж лета с два злыдни окаянные над людьми вовсю потешаются. И не пройти там никому, не проехать. Детишек одних совсем со двора не пускаем, потому, как и с бугаями здоровенными страхолюдины эти не церемонятся. Кого уловят - в чащу к себе сразу тащат. Говорят, там у них в буреломах дремучих сельбище большое есть. Схватят они пленника, запугают, на себя батраком работать заставят: желуди им колоть, шишки лущить да коренья варить пахучие. Кто от них убежал, считай, заново на свет родился.
   - Да как же вы их терпите? - перебил рассказчика Иван. - Чего не прогоните? Иль управы на них нет? А ведуны ваши? Им только глянуть разок да дунуть вполсилы - сразу нечисти не станет.
   - Экий, прыткий какой! - оборвал его дед. - Ты слушай, ешь, да не перебивай. Ведь тягались ведуны наши с поганцами этими. Хорошо тягались, с умом. Да вот не одолели почему-то.
   - Да ну!?
   Пожевал дед пирога чуток и дальше рассказывает:
   - Решили как-то на молодом месяце Касьян с Демьяном со сворой этой посчитаться за всё. Как ночь прошла, утро зарёй затеплилось, запрягли они кобылу свою вороную в телегу большую кленовую, да, взяв колышки осиновые, к лесу поехали.
   Кто посмелей из мужиков оказался - те за ними увязались. Остальные все да бабы с ребятишками издалека - с бугорка соседнего глядели. С него далеко видать. Вот подъехали к опушке... А там наш дуб-батюшка растет. Высоченный такой, необхватный. И поляна ровная вокруг дуба того. За дубом и поляной лес уже начинается. До дуба - всё ничего. Что день, что ночь - он как вешка межевая. Дальше него они, почему-то не суются. А за ним уж поганцы, будто в доме своем бесчинствует. Всех подряд хватают, к себе в услужение тащат.
   Вот и поехали Касьян с Демьяном к дубу этому, будто им через лес в город надо. На поляну-то въезжают потихоньку.... А лешаки молодые бельмами красными из-за кустов на них уже пялятся, носами поросячьими воздух в себя тянут да уши пиками вострят. Хоть и доставалось им кулака да дубины мужицкой отведать, да не удержались они. Как ошпаренные из-за кустов повыскочили.... Одна лошадь - какая добыча, а к ней ещё в придачу и два батрака плечистых пожаловали.
   Пока их Касьян обратно в кусты отшвыривал, Демьян не мешкая, коликом осиновым круг заговорный вокруг телеги да кобылы очертил сразу. Это, чтобы нечисть внутрь него не просочилась. А коли б и просочилась, то худо бы ей там пришлось. Некоторые мужики, видя дело такое, в задоре, на подмогу к Касьяну побежали. И ну лупить, чем попало, лешаков косматых по рогам да по харям звериным.
   А те всё прут и прут. Сначала кикиморы зелёные с лапами лягушачьими, потом водяные мокрые с животами круглыми, а за ними и нетопыри колченогие. И все они наперёд другого лезут, да, хоть кого, схватить, норовят. Чтоб ему, значит, работник достался. И все больше на Касьяна напирают. Демьяна-то им через круг не достать. А Касьян почему-то внутрь и не торопится. Мешкает нарочно. И будто ждут они оба важного чего-то. Так оно по задумке и вышло.
   Видят страшилища - одним им просто так не справится. Захрюкали, замычали, морды задрав. Стали кликать подмогу себе. Тогда из-за деревьев главная сила пошла. Упыри заковыляли, следом вурдалаки зашаркали. Впереди всех - сам Вурдалак Вурдалакович - главный их вожак и злодей. Эти пострашнее будут, да и ростом - с кабана хорошего. Только все они на поляну вылезли, Демьян сразу мужикам знак дал, чтобы те к телеге бежали. А мужики-то, раззадорились, в раж, во вкус вошли. Уж и одолевать, кажись, псов начали. Да, услыхав Демьяна, к телеге, всё ж метнулись. Лбы утирают, дышат часто, смотрят: что дальше будет.
   Нечисть вся под дубом в кучу сгрудилась. Скулят, синяки да ссадины вылизывают. И не скалятся уже - отведали тумаков мужицких. Касьян, кулаком грозя, последним в круг вошел. Стал тогда Демьян с телеги свору эту лесную битую стращать, бранить, да, грозя ей, требовать: "...и, чтоб перестали они гадости людям делать, и, чтоб отпустили всех пленников немедля, а сами убирались отсюда по добру, по здорову. А не то их прямо тут как моль истребят комодную".
   А страшилища стоят себе под дубом, языки синие высовывают да, повернувшись к телеге хвостами облезлыми, что собаки злые, задними лапами землю к людям в круг мечут. Взяли тогда Касьян с Демьяном с телеги по колику осиновому. За мужиков прячась, с разных сторон вышли... И давай бегом вокруг дуба круг большой, разбегаясь, чертить. По траве-то.
   А задумка их такая была: замкнуть вокруг нечисти круг заговорный, а потом и истребить её там без промедления. Так бы оно и вышло. Только смекнул их вожак самый главный, чем эта хитрость им обернётся. Догадался Вурдалак Вурдалакович, что с ними будет вскорости.
   Как замотает он головою своею огромною, как затрясёт он губищами синими-синими да как, сложив их в рожок пастуший, затрубит страшным образом.... И лапой когтистой как замашет. Утекайте, мол, упыри да кикиморы отсюда и шкуры свои спасайте.
   Завизжали тогда лиходеи коварные, сорвались блохами, ошалело, с места да между ведунами нашими в чащобу к себе и прошмыгнули. Только последним вдогонку кольями под хвосты досталось...
   С тех пор с досады такой ведуны наши места себе не находят, корят себя, ругают за неудачу ту обидную. По ночам ворожат, силу пробуют, чтобы совсем в себе не разувериться. Вот ты на них, поди, и вышел.
   Будто сказку чудную слушали Иван с Дарьюшкой рассказ деда старого, да только не сказка это была, а быль самая настоящая.
   - Эх, - говорит под конец Иван, затылок себе почёсывая, - вот ведь жаль какая!
   Помолчал, глаза скучив, а потом добавил живо:
   - Ну да ладно! Мимо мне всё равно не пройти, птицей поверху не пролететь, да и на карете вокруг не объехать, а потому не горюйте вы больше, так как нечисть эту коварную мы побьем прямо завтра же. Да и как не побить после угощенья такого славного? - и Дарьюшке подмигнул весело.
   Тут дед как засмеется со слов гостя, как зайдется сипло, рот беззубый открыв. И Дарьюшка заулыбалась, будто скомороха потешного увидала.
   - Да ты что, Ванюша, - отдышался дед вскорости. - Прости старика да погляди на себя. Тебе ль их одолеть? Эти пострашнее ведунов будут. И опомниться не успеешь: схватят, скрутят, бока намнут. Будешь им холки чесать да блох по утрам выискивать.
   - Это мы ещё посмотрим, кто кому бока намнёт, - отозвался Иван, нисколько не тушуясь. - Как там будет - никто наперёд не знает, у меня ж другой дороги нет, а потому и бояться мне нечего. Тем паче не с пустыми же я руками к ним в гости пойду, а с подарочком дорогим и хорошим. Да и мужики ваши, поди, помогут. Али нет?
   - Да поможет, кто сможет, - ответил дед уклончиво. - Ночь темна, утро светлее. А по утру и видней будет. Авось и передумаешь.
  
  4
  
  
   Сладко путнику в доме приветном спится, только петухи да вороны горластые, как ни спи, все равно до зари поднимут. Вот они Ивана и подняли.
   Не успел он дров наколоть, а Дарьюшка подружек уже оббежала, всем петушок лизнуть дала и о путнике захожем рассказала. И рассказала ещё, что он с нечистью биться собрался, да дед его отговаривает, а он всё равно будет.
   Потихоньку, полегоньку растормошилось село сонное. Стал народ к мельнице подходить. Интересно, ведь: какой это там чудак-удалец ни с того ни с сего в краях их дальних объявился, и чем это он нечисть лесную взять хочет?
   Ваня же, не спеша, поленья сложил. Попил квасу, что дед на крыльцо вынес. Оделся да и стал к задумке своей готовиться. Вынул бережно из-за пазухи подарок дорогой, долго глядел на колючку, лоб да темя почесывая, а потом посподручнее обратно положил. И пошли они вместе с дедом и Дарьюшкой прямиком к мельнице, к собранию гулкому. Вот подходят, поздоровались, а Ваня - простая душа - и говорит:
   - Не судите, не рядите вы, люди добрые, а дайте мне слово молвить. Может, и не в свое я дело без спросу лезу, да только, как и вам, спокойно не жить, так и мне мимо леса не пройти. А потому не потешайтесь надо мной, а лучше пойдём, да и сразимся с нечистью в буреломах затаившейся.
   Зашумели, загалдели вразнобой мужики да бабы:
   - Да откуда ты, горячий такой?
   - Чего ты там забыл
   - Ой, пропадешь, коль не остынешь!
   - Себя что ль не жаль?
   - А ты её хоть видел?
   - И поосанистей были да толку - что!
   В это время двое дядек головастых подошли. Касьян с Демьяном. А, подходя, видать, издалека, всё слышали.
   - Чего галдите, ротозеи? - черный дядька Касьян забасил. - Вам дары на блюде несут, а вы носы воротите. Пусть попробует.
   А Демьян - белый дядька - стал вторить товарищу:
   - Всё равно деваться некуда. Попытка - не пытка. Коли чего - в обиду не дадим.
   И уже к Ивану обращаясь, с хитринкой ехидной в полголоса добавил:
   - Авось отобьём, небось, не впервой. Да и бегаешь ты быстро.
   Стронулись толпою гулкою и зашагали все, не спеша на опушку к дубу высокому. А его и впрямь хорошо отовсюду видать. И стоит он вдвое выше леса дремучего царём зелёным и сильным. Захотят богатыри ствол могучий обхватить, так и впятером, вшестером не получится. Разве, что всемером кое-как. Да и то растопырившись. А желуди-то на нём - что спелые фунтовые яблоки. Вот-вот с веток сорвутся.
   Иван с дядьками впереди генералом идет, чуть позади остальное войско. Чем ближе подходят, тем больше разговоры смолкают, а как к опушке подошли, так и вовсе стихли. Слышно только как листья сухие шуршат да ветки лежалые под ногами похрустывают.
   Пока шли, Иван живо с ведунами говорил о чём-то, совет держал. Да, видать не договорили они малость. Пошептались они теперь в кружке тесном ещё о чем-то.... Тогда Иван вперед вышел и во все горло в сторону леса как закричит:
   - Эй вы, косматые, зубатые выходи скорей к народу! Всем миром лупить вас будем!
   А те, будто с ночи ждали. Сразу не понравилось нечисти лесной затаившейся обращение такое нелюбезное. "Ишь, чего удумали! Шуметь поутру, да ещё и грозить так дерзко". Взбеленилось вмиг стадо безобразное. Из кустов оравой лихой выскочило да, увидав Касьяна с Демьяном, осеклось чего-то, сникло и дальше бузить не стало. Прижались друг к дружке, гурьбой всклоченной, зло на людей исподлобья смотрят и молчат.
   Мужики на всякий случай рукава засучивают, багры да оглобли, прихваченные, покрепче в ладонях сжимают.
   Ваню же, как на грех, робость взяла. Раньше он только на картинках такое видел, а теперь эвон оно какое всё: настоящее, косматое и до жути страшное. Всё, о чем до того с ведунами договаривался, позабыл напрочь и про себя всякое разное нехорошее думать стал. В голове затуманилось, в глазах помутилось, в коленках слабость зыбкая появилась. Мать вспомнил, отца, и то, как говорил он ему слова разные, молотком по наковальне стуча. И самые важные слова его вспомнил:
   "Никого и никогда не бойся, Ваня. А наперёд и паче тех, кто с виду шибко страшный. Они ведь сами всего вокруг себя боятся. И страху пустого напускают, чтобы самих абы как не обидели. Лезть же будут - лупи, чем есть легко и весело. Более всего племя лиходейское отпора смелого боится".
   И вот как вспомнил Иван слова отца своего, да, на баб с ребятишками глянул, обернувшись, то страх его как-то сам собой пропал вдруг, и нисколечко его внутри не осталось. И такая отвага всего взяла: держи крепко-накрепко, а отпустишь чуть - беда неминучая врагу-неприятелю. И где его потом искать?!
   Видя заминку непонятную, осмелела нечисть притихшая. Потихоньку от кустов отходить стала. К дубу всё ближе, к дубу. Под крону его могучую. А значит и к Ивану с селянами. Шельмой этакой хитрой, сапой коварной тихой, то к земле, прижимаясь, то спины выгибая. Всё ближе и ближе, всё ближе и ближе. Кое-кто половчей уж на дуб полез. Может, чтобы лучше видеть расправу скорую. Может, чтобы выше людишек этих жалких быть. А, может, чтобы с веток высоких коварно, зверем на плечи броситься. И всё больше и больше нечисти на поляну из-за кустов выползает. Даже сам Вурдалак Вурдалакович, будто не били его давеча, едва ли не впереди всех вышагивать соизволил.
   Под дубом у ствола окаянные сгрудились. Зашипели, зарычали, оскалились; в животах, как пузыри надулись, глаза рыбьи выпучили. Всё для того, чтобы лапотникам жалким ещё страшнее стало, и от страха своего они б, к примеру, онемели или, бросив, затею свою, с позором домой убежали. А дуб могучий - им вроде крепости живой. И спрячет, и защитит и силы прибавит.
   А селяне стоят себе спокойненько, шелухой от семечек далеко вперёд плюются. Чего им на рожон-то лезть. Вон молодец вызвался - пускай первый и разбирается. А там поглядим.
   Ваня же, смело, взад-вперёд перед нечистью уже прохаживается, всем на удивление отчаянные речи ведёт. Точь-в-точь, как Касьян с Демьяном когда-то. Страшилища даже опешили. А он им: дескать, хватит всех стращать да запугивать, людям дороги застить, хватать и в неволе мучить. Уходите подобру-поздорову, мол.
   - А не то рога вам скрутим, клыки на бусы повыдерем, и чего-нибудь ещё пострашнее придумаем.
   Как стали вдруг страшилища над ним потешаться. Словами обидными, по-человечьи его обзывать, цаплями улюлюкать, сычами кричать да вепрями прямо в лицо громко хрюкать. Языки синие высовывают, нехорошими словами безо всякого стыда ругаются. Срам - да и только. А Ване - всё нипочем. Ходит себе взад-вперёд, зевает, будто от скуки. То в ухе от души почешет, то в пояснице вальяжно прогнется.
   - Лучше, - говорит, - уходите, а не то поздно будет.
   Принялись тут в него лешаки шкодливые вперемешку с листьями сухими шишки прицельно метать. Потому, как не поверили они ни одному его слову и за дуралея считать стали.
   Подмигнул тогда Иван Касьяну с Демьяном молодцевато, вынул потихоньку колючку свою из-за пазухи, и, не успел он над нею слово сказать заветное, как стала она тут же расти быстро и чуть ли не с пол-избы вмиг вымахала. Удержал её Иван в руке цепко, стал туда - сюда перед сворой катать небрежно.
   Мужики, как увидали волшебство такое диковинное, рты поразявили, глаза пораскрыли, воздуха в себя вдохнули, а выдохнуть не могут. Аж посинели с натуги. Бабы с голов, ошалело, платки потащили. Кое-кто так и сел.
   - Ой, - говорят хором, - мамочки!
   И страшилищ под деревом, будто стужей, сковало враз. Застыли все, не моргают, и с места не стронутся. Разве, что инеем не покрылись. Не поймут никак: и откуда это вдруг у такого хлипкого да неказистого мужичонки в руке дубина огромная появилась?
   - Ну, что? - крикнул Иван зычно. - Дождались!? Допрыгались!? Теперь - всё!
   Кто из своры потрусливей был, кошкой ловкой вверх по дубу полез, "авось пронесет", думая. Остальные, кучей дрожащей вокруг ствола могучего сгрудились. Зажмурились, участь свою жалкую покорно принимая...
   Ой, да как и поднимет тогда Иван обеими руками над собою палицу огромную страшную! Ой, да, как и размахнётся он ею из-за плеч по-молодецки! Да как ударит, будто молотом, в землю меж корней дубовых могучих:
   - У-у ух!!!
   Дрогнула земля страшным образом. Гул раскатистый, будто гром, во все стороны покатился. Кто под дубом стоял - тех вверх высоко подбросило, кто ж на дубе сидел - те мешками тяжелыми вниз падать начали. А на них, дождём гулким, жёлуди посыпались. Да большие такие, крепкие. Сыпались-сыпались, сыпались-сыпались, пока свору всю окаянную горкой высокой и не засыпали.
   Тихо вдруг на время, какое-то сделалось. Тут Демьян с Касьяном, не долго думая, по колику осиновому припасённому схватили да бегом вокруг дуба, землю шкрябая, круг заговорный один разок и замкнули.
   Застонали, завыли, упыри да кикиморы под горкой желудёвой. Стали, извиваясь на брюхе из-под кучи вылезать. Рыдают, причитают в голос по-своему. Задние лапы бессильно у них волочатся, только передними, дрожащими кое-как ещё передвигать удаётся. Шишки, синяки свои щупают. Жалуются друг дружке, что больно им очень и, что примочек холодных ведь никто не приложит. Некоторые тщетно к Ване через круг выползти пытаются. По-собачьи снизу в глаза заглядывают, быстро-быстро по-холопьи кланяются и, моля слёзно, о пощаде просят:
   - Ой, не будем мы больше, не будем.
   - Да и как же мы раньше не думали?
   - А, кабы наперёд знали - так и тише белок были бы.
   - А у нас ведь и детки малые. Да и сами мы все разнесчастные.
   - Это с виду мы такие страшные, а на самом деле - очень даже хорошие.
   - И любить нас никто не хочет.
   - А потому мы с досады такой, от тоски да от скуки зелёной, а больше по глупости беспросветной всем подряд пакости делаем, и козни коварные безжалостно строим...
   Сжались все, скукожились, будто вдвое меньше сделались. А как Касьян на них с Демьяном ещё и цыкнули, коликами замахнувшись, пуще прежнего заскулили, и слёзы настоящие человечьи из глаз их бесстыжих ручьями горючими покатилися.
   Самый главный их - Вурдалак Вурдалакович - ближе всех к Ивану на брюхе подполз и через стену невидимую, снизу вверх глядючи, взмолился, трубя искренне:
   - Не губи ты нас совсем, добрый молодец. Пощади, отпусти восвояси. Клятву дадим тебе - лютую, и, что не скажешь - всё тебе сделаем. Только спрячь ты дубину могучую, а не то мы от страха жуткого, околев, все тут дуба дадим.
   И так жалобно заскулил, что бабы позади стоявшие, в рёв, как одна, заодно с челобитчиком пустилась.
   Тут Касьян с Демьяном к Ивану подошли деловито. Стали они втроём совет держать, да на кучу сопливую битую кольями показывая, каждый свои доводы приводить...
   - Ну, что с тобой поделаешь?! - хлопнул себя по бокам черный дядька Касьян. - Ты их одолел - тебе их и миловать!
   Торопиться Иван не стал, шепнул для начала над палицей своей слова волшебные возвратные, подождал, пока она маленькой сделается, спрятал сокровище своё обратно за пазуху, обернулся лицом к страшилищам и такую речь перед ними повел:
   - Впредь, окаянные, людей слушать будите. Только чар народных заговорных мы с вас целиком снимать не будем, а снимем лишь наполовину. Кто людям недоброе сделать надумает, тут же зло своё обратно вдвойне и получит. Вот тогда уж и впрямь худо будет. А, чтобы вам с тоски своей и по глупости беспросветной не сгинуть совсем, так и быть, обучим мы вас кое-чему простому нужному. Вы же пленников немедля отпустите, и погодя в леса свои кощеевы насовсем вернетесь. Согласны?
   - Согласны!!! - заорали те вразнобой.
   Только клятву лютую страшилища все дали, только слова заговорные Касьян с Демьяном сказали, тут же кинулись лешаки молодые за пленниками в сельбище своё и, в повозки по трое впрягшись, бережно их из чащобы всех до одного вывезли. То-то радости людям привалило!
   Как и обещано было, начали кое-чему простому нужному страхолюдин несчастных обучать-таки. За три дня с ребятишками самыми смелыми да мужиками дюже смекалистыми обучили их как самим рыбу ловить, свистульки да сопелки выделывать, а самое главное - показали, как в шашки играть надо да в лапту азартную меж собой состязаться. Пусть друг на дружке отыгрываются - не то, неровён час, опять в дурь попрут.
   А как минуло три дня и три ночи, собрала тогда нечисть уже нестрашная пожитки свои нехитрые и, погрузив их на телеги скрипучие, ушла насовсем с этих мест в леса родные дремучие.
   Пока ученье шло, иные селяне с ярмарки обернуться успели. Всего навезли: и гостинцев, и нарядов, и утвари обиходной.
   В каждом доме теперь Иван гость дорогой да желанный. Остаться все его просят: "Ну, хоть погостить чуток". Только не терпится Ване дальше отправиться. А прежде теремок в лесу найти надо.
  
  5
  
  
   И вот поутру как-то не стал он никого будить, собрался, окинул взглядом с крылечка дома приветного село ещё сонное и пошёл навстречу заре рассветной мимо мельницы, через речку к дубу высокому. Идет себе бодрый такой, весёлый, в жалейку свою гнусавую дует ладно. За плечами ранец отцовский весь битком новыми гостинцами набитый.
   Лучи яркие сквозь листву редкую пробиваются, землю, за ночь остывшую согреть силятся. И тепло так на душе ото всего этого, хорошо так - взял бы, да и полетел без крыльев. Идет Ваня, зайцев да белок музыкой распугивает, да так как-то само собой на поляну заветную, дуб, пройдя, и вышел.
   Смотрит, а на поляне, как Баба-яга и сказывала, груша растет дикая, а под грушей, что улей, терем стоит с маковкой. Три окошка в том тереме со ставнями. И неказистый он весь, хрупкий такой, будто кукольный. Только сверху в маковку кольцо кованное для чего-то вдето.
   " Да кто ж там жить-то может?", - подумалось Ивану.
   - Эй, хозяюшка, отзовись, объявись, покажись путнику. Мне б спросить только! - позвал он негромко.
   Отворились легко ставни окошка среднего, а следом и само окошко распахнулось. И появилась в окошке девица-крошечка.
   О разных чудесах Иван слышал, кое с какими и сам носом столкнулся, а о таком и слыхом не слыхивал и в сказках не читал. Эка невидаль чудесная! И облика она, видать, человечьего, и рода, похоже, знатного. И не сон это, а явь. Только почему же это девица роста такого малого, будто отшельница одна в лесу живет? И как это ей в тереме таком невзрачном среди зверей диких, что днём, что ночью, а пуще того зимою снежною совсем и не страшно?
   Смотрит девица на Ивана и ничуть ему не удивляется, будто только его и ждала. Ждала-ждала, а вот он - гость дорогой, взял, да и сам пожаловал.
   Поклонился Иван в пояс и говорит складно так:
   - Здравствуй, хозяюшка! Уж не знаю, как начать, как просить, как величать.... Только иду я долго, и пришел издалека, и не просто так, а с просьбою великой. Коль вдомёк, скажи, не откажи, как мне к деду Яснозору попасть, как царство Далекое найти? Баба-яга говорила, будто ты уж точно знаешь.
   Тут девица ему тонким голоском и отвечает:
   - И ты здравствуй, добрый молодец. Правду Баба-яга тебе сказывала - знаю я путь-дорогу в царство Далекое. Величать же меня не надо, а зови по-простому - Меланья. Только одно дело - слово сказать, другое - рукой показать и совсем уж третье - провожатого найти.
   - Лишь бы толк был, - вставил Иван.
   А девица продолжает:
   - Слово скажу - позабыть можешь, рукой покажу - ноги закружат. Остается третье, - сказала и замолкла. То ли по простоте, то ли с задумкой какой.
   Ваня ж, торопясь, и выпалил:
   - Ну, а провожатого найдёшь - век добрым словом вспоминать буду, а сподобится, и тебе услугу окажу.
   Девице того и надо было.
   - А его и искать не надо. Бери меня с собой!
   - Как это, - удивился Иван. - В шапке что ли?
   - В шапке - не в шапке, а вот подумай, глядишь и догадаешься.
   Присел Ваня на пенек низкий, ножки крестиком сложил, шапку на глаза сдвинул, стал себе затылок почёсывать. Думал-думал, думал-думал, а по правде сказать, и не долго совсем.
   - Чего ж проще-то, - развел он руками. Не буду я тебя в шапку сажать, да и ни куда ещё, а возьму-ка я тебя вместе с теремком твоим вкупе и зараз. Хошь - на ранец его прилажу, а хошь - в руке понесу. Для этого, будто случайно, есть у меня с собой тесёмочек моток, - и в карман кафтана полез.
   - Ты смотри, как ловко придумал, - похвалила его Меланья.
   И, погодя, снова говорит:
   - А как в царство Далёкое придём, то и ты для меня дело одно сделай. Какое - потом скажу.
   - Будь, по-твоему. Я от слов своих не бегу.
   - Ну и славно.
   Стали они в путь-дорогу собираться. Обвязал для начала Иван теремок тесёмками со всех сторон, да и приладил его накрепко поверх ранца своего.
   Закусили они пирогами да ватрушками на дорожку и отправились дальше вдвоём уже. Иван своими ногами да с ношей нетяжёлой, а Меланья, будто царевна восточная, в теремочке маленьком, поверх ранца да у окошка, в креслице мягком сидючи.
  
  
  6
  
  
   Скоро сказка сказывается, да не скоро по той сказке своими ногами шагается. То полями идут широкими, то лесами бредут дремучими, а не то и в горы, не спеша, взбираются. Перед ними просторы раздольные. Голубые озера глубокие. Ручейки к ним бегут, торопятся, реки плавно текут величавые.
   Вдвоём - не одному - сразу к цели заветной легче Ване идти стало. Легче, веселей и спокойнее. Иван Меланье, о чём в книжках прочитал, пересказывает, про своё житьё-бытьё привирает малость, истории отцовские солдатские бает. Кое-где, понятно, прихвастнёт чуток. А Меланья приметам небесным его учит: как по звёздам, по солнцу идти да как в тумане совсем с дороги не сбиться. Порою сказками интересными развлекает. Только про себя ничего не говорит, всё молчит, а Иван и не спрашивает.
   Шли они так, шли да к воскресенью, к празднику в царство Равнинное и пришли. Смотрят с горки лесистой, а впереди, возле речки широкой городишко небедный раскинулся. Стены белые с башнями круглыми вокруг него протянулись. Терема высокие с палатами торговыми за стенами этими, будто опята на пне, теснятся. И дороги к городу тому широкие мощёные со всех сторон лучами прямыми сходятся. По дорогам люди идут и едут. Да с кошёлками всё, с корзинками. Кто пешим ходом бодро, кто на телегах крепких степенно, а кто и в каретах вальяжно этак. Глядя на шествие такое, Меланья и говорит:
   - Это они все на ярмарку спешат, на праздник большой.
   - Так и мы поспешим, коли так.
   Спустились путники в низину, как и все к городу зашагали. Чем ближе подходят, тем больше народу встречается, тем громче музыка с площадей слышится, тем легче посреди гомона людского коробейников с лотошниками разобрать. А те орут, в силе голоса соревнуются:
   - Вот парча, бери, не ворча! Шелка да ситцы из самой столицы!
   - Подходи, не ленись, раскупать торопись: пряники, ватрушки, кренделя да сушки!
   - Инструмент работникам - кузнецам да плотникам! Копейки стоят - сами куют, сами строят!
   Меланья с грустью и говорит:
   - Ох, Ваня, давно я на ярмарке не гуляла, давно песен весёлых не слыхала. И как хорошо, что мы с тобой ко дню такому радостному в самый раз поспели.
   А потом помолчала немного и, вдруг вспомнив о чём-то, добавила:
   - Только ты теремок мой накрой чем-нибудь, и никому ничего лишнего не говори.
   Накрыл Иван теремок платочком холщовым вышитым - только щёлочку одну оставил, и, вот, совсем уже к стенам городским подошли они, глядь, а на обочине нищенка одинокая стоит. Одной рукой на палку кривую опирается, другую, перед собой держит, милостыню просит. И никто ей ничего не подаёт. Посмотрел на неё Иван жалостно, подумал-подумал, достал свою заветную копеечку из кармана глубокого, да и вложил денежку в ладонь протянутую. Дальше, было, идти собрался, а нищенка ему вдруг и говорит:
   - Постой, погоди, молодец! Зачем деньги последние отдал? Иль богатым стал, иль самому не надо?
   Отвечает Иван:
   - Да велика ль потеря!? Тебе, женщина, явно больше надо. А я - вон какой здоровый. Сила есть, авось как-нибудь раздобуду.
   Посмотрела на него нищенка добрыми глазами и опять говорит:
   - Ну, коли так, удалец, возьми-ка вот взамен шкатулочку расписную.
   Суму дорожную раскрывает и достаёт оттуда вещицу дюже красивую:
   - Видишь, тут на крышке лаковой под рисунком ярким слова тонкой кистью прописаны. Это загадка. Как отгадаешь её, да отгадку громко скажешь, крышка сама собой и откроется. Что внутри найдешь - тем владей, то твоё по праву. Только сам отгадывай и ни у кого подсказки не проси. А захочешь по-другому - силой открыть - вмиг шкатулочка в пыль рассыплется, будто её и не было. И не мешкай, торопись. До заката не откроешь - вовек не откроешь.
   Взял Иван из рук нищенки шкатулку расписную, стал рисунок необычный рассматривать. Слева месяц там светит - с краешку. Рядом звёзды сияют колючие. На другом краю - солнце красное. Снизу - горы крутые высокие. А над ними дугою широкою разноцветная яркая радуга. По дороге извилистой добрый молодец с красной девицей на конях златогривых ко дворцу красивому едут. Разглядел Иван внимательно рисунок, принялся, не спеша загадку вслух читать, чтобы и Меланья её услышала:
   - У одного генерала при двух полковниках десять десятников да сто солдат верных.
   Прочитал, задумался. Поднял глаза-то, а нищенки и след простыл. Повертел головой в разные стороны, да куда там - пропала нищенка.
   - Что за чудеса! Не ждал, не гадал, на загадку попал.
   Меланья ему сверху, из окошка своего и говорит:
   - Много я сама загадок знаю и новые отгадывать люблю, а эта уж больно трудная. И отгадаю - всё равно подсказывать не буду. Только то тебе скажу, что не простая это шкатулка, а волшебная. И загадку хитрую отгадать постарайся, Ваня. Ведь не нищенка тебе шкатулку подарила, а лесная волшебница Доброслава. Я её и раньше видела. Раз в год она из дворца своего лесного выходит, раз в год кое-кому, по выбору подарки особые дарит. А больше мне и добавить нечего.
   - И на том спасибо, - обрадовался Иван. - А то я думать стал, не привиделось ли мне всё это.
   Постояли они ещё чуток, по сторонам поглядели. Иван и говорит:
   - До заката далеко, а ярмарка - вот она. И не будем мы с загадкой спешить, а пойдём-ка лучше дальше. Сдается мне, отгадка сейчас к нам сама навстречу торопится. Глядишь, по дороге и встретится. И пошли они через ворота главные, за стены городские белые, мимо домов кирпичных, к площади центральной.
   Скоморохи тут вовсю стараются - людей веселят, заводят. Ряженые на ходулях высоких великанами надо всеми высятся. Сарафаны пёстрые в танце быстром кружатся. Силачи здоровенные силой друг с дружкой мерятся, гири огромные над собою подбрасывают. Кое-где столбы в землю вкопаны. На верху у них добра всякого попривязано. Смельчаки отважные по столбам тем гладким наверх залезть пытаются, да чего-нибудь для себя, аль для крали дорогой стащить норовят. Хоть сапожки сафьяновые, хоть гуся в клетке, а не то и тулуп новый. Да только не у всех это дело ловкое ловко же получается.
   А карусели-то так и вертятся, так и крутятся. И дух густой сытный хлебный с карамельным ароматом вперемежку надо всем этим весельем шумным незримым облаком витает.
   Но не баловство и развлеченья здесь самое главное, а главное здесь - дело торговое. Что купцы заезжие, что коробейники местные - все да каждый товар свой нахваливают, по сходной цене купить предлагают. Выгоду при этом сулят немалую.
   Модницам-красавицам - зеркала с украшеньями, чтобы те ещё пригожей казались. Хозяину с хозяйкой сундуки с ларцами, чтобы было, куда добро складывать. Мамкам да невестам - пёстрой материи немерено, посуды-утвари - развалы целые. Ну а более всего - детворе звонкой радости. Потому, как игрушек умных да игр искусных на каждом углу по возу огромному, а не то и по два с прицепом. Выбирай, покупай, к чему душа тянется. Была б только денежка малая. Хоть алтын, хоть копейка, а хоть бы и грошик медный.
   Ваня с Меланьей как в толпу вошли, так и закружило их, завертело в водовороте весёлом. Ходят по ярмарке - всё им интересно, всё они увидеть хотят и ничего при этом мимо себя не пропустить. Ваня, как и все, а Меланья уж, как приходится - в теремке своём поверх ранца солдатского, да из окошка осторожно выглядывая. Иногда негромко совет держат: в какую сторону лучше повернуть.
   Ходили они так, ходили и не заметили, как день уже к вечеру клониться стал. Солнце красное на стены белые вот-вот усядется, вот-вот ручкой помашет и уйдёт до завтра. Глядела-глядела мечтательно Меланья на него да на облака белые да вдруг и вспомнила про подарок волшебницы Доброславы.
   - Ой, Ваня, - окликнула она спутника своего, - мы же про загадку забыли!
   Встрепенулся Иван, хлопнул себя по бокам:
   - Вот те раз! И впрямь забыли.
   Пристроились они на ступеньках дома большого. Достал Иван шкатулочку расписную из-за пазухи, уставился на неё, да и призадумался крепко.
   Вдруг рядом какой-то прохожий очутился. Видит у Вани шкатулку красивую и говорит:
   - Забавная вещица! Купил, иль продать хочешь? Коль купил - не прогадал, а коль продать хочешь, так я тебе за неё хорошую цену дам. Да хоть копейку целую.
   Тут к ним коробейник весёлый подбегает. Смотрит - торгуются, ну и ему захотелось - азарт-то базарный не прошел ещё:
   - Да что - копейку. Я тебе за красоту такую две не пожалею!
   - Нет, - говорит Ваня, - она мне самому пригодится.
   - Как хочешь, - сказали незнакомцы разом и зашагали каждый в свою сторону.
   А Меланья-то волнуется, поторапливает Ивана:
   - Ой, не мешкай Ваня, ой думай скорее. Не то вон солнце совсем спрячется.
   Только не хочет загадка хитрая никак отгадываться. И подсказка по дороге не попалась и помощи искать нельзя. Читает, в который раз Иван загадку, а ничего на ум не приходит. То затылок себе почешет, то темечко поскребёт, то за нос с досады схватится.... Ну, ничего не помогает. Бормочет про себя всякое разное, рассуждает вслух:
   - И "войско" не подходит, и "бубенцы" - не то... Не отгадать мне, пожалуй, загадки этой трудной. А, может, догнать коробейника-то, может продать шкатулочку? Пусть не за полтинник, не за гривенник. Так ведь и две копейки деньги немалые. Уж и впрямь, было, бежать собрался. Вслед коробейнику посмотрел, привстал даже да как потом хлопнет себя по лбу, как подпрыгнет:
   - Угадал!!! Угадал!!!
   Завертелся, закружился, чуть на радостях теремок не опрокинул. Остановился, дух перевёл и говорит Меланье:
   - Так ведь рубль это! Рубль!
   И громко над шкатулкой ещё раз сказал:
   - Рубль!
   Вмиг крышка лаковая откинулась. Смотрят Иван с Меланьей, а там внутри на подушечке сафьяновой и впрямь самый, что ни на есть, настоящий серебряный рубль лежит - круглый, большой и блестящий.
   У Вани аж дух перехватило. Отродясь не держал он в руках богатства такого немалого. И пока ещё не поздно было, и пока шумела вовсю ярмарка пёстрая, зазывая к себе гомоном переливным, спохватились наши путники, да и поспешили вновь на базарную площадь. А при деньгах-то и глядеть вокруг веселее стало.
   Провианту в ранец, сколько надо набили, одежды кое-какой тёплой прикупили - зима ведь недалече. А для баловства да для пущей радости пряников, карамелей да мармелада по фунту себе позволили. А как без них? Без них нельзя! Коли не потратился ты на лакомства, да не попробовал хоть толики малой чего-либо, считай, что и не был ты ни на какой ярмарке. Считай, что мимо неё за полверсты прошел, глазом одним издали на все посмотрел, вполуха веселье её послушал да кое-как простуженным носом ароматы её манящие уловил едва.
   Нашли они потом себе укромную лавочку в палисаднике тенистом, чтобы оттуда вся площадь в огнях да в красках видна была, а на них бы никто не зарился, и отдохнуть устроились.
   Как только Ваня теремок на доски поставил, спрыгнула Меланья на лавочку, да и, прохаживаясь туда-сюда, ножки онемелые разминать принялась. Ваня же угощенье на платочке холщовом разложил, и стали они с разговорами бойкими, на город белокаменный любуясь, пировать славно. Пировали они так, пировали, глядь, а вон уж и закат совсем догорел. Месяц молодой тонкой сабелькой на небе засветился. Погодя и звёзды колючие вокруг ясно засияли. Стихла совсем ярмарка, и город примолк. Все пришлые да проезжие по постоялым дворам разбрелись. Люд работный да горожане знатные в домах своих вечерять начали. Кто чай с кренделями гоняет, кто похлебку душистую варит, а кто и в компании шумной квасом забористым балуется. Одни собаки дворовые никак угомониться не могут. Некормленые, что ли!? Тут Иван и говорит:
   - Долго ль нам, Меланьюшка, идти ещё?
   Не сразу Меланья ответила, а, задумавшись о чём-то, погодя чуток:
   - Кабы, Ваня прямым путем, так и недалече, а дорожками извилистыми - как получится.
   - Вот бы крыльев нам, аль коня быстроногого, - стал мечтать Иван, в небо осеннее глядя. А потом осёкся и добавил:
   - И крылья просто так не вырастут, и коня за мелочь не купить. Одного мне не понять - откуда ты дорогу заветную знаешь?
   - Как мне её не знать, - отозвалась Меланья. - Не хотела я тебе говорить до времени да видно придется.
   Вздохнула с грустью и стала о себе рассказывать:
   - Ведь не всегда я, Ваня, в лесу глухом жила, и не такою меня с малолетства люди добрые знали. А жила я в стороне моей родимой, в том же самом царстве Далёком, куда мы идём теперь. С батюшкой ласковым, с матушкой заботливой да с сёстрами любимыми. И жили мы в царстве своём в дружбе, в достатке и в радости.
   По хозяйству хлопотали, наукам, ремёслам разным обучались. А как праздник большой подходил, шили себе наряды пёстрые да хороводы широкие водили. Время быстро летело. Не успели мы в куклы наиграться, смотрим, а детство-то всё и прошло. Подросли раньше сёстры мои старшие. Подошла пора сватов принимать. Не прошло и года, как сестёр моих одну за другой - всех четырёх - замуж и выдали. Мне же - самой младшей - батюшка так говорил:
   - Все мои дочки - любимые, а ты у меня самая любимая - радость моя последняя. Не хочу я тебя от себя отпускать, а черёд придет, сама себе жениха найдёшь.
   А я и искать никого не хотела. Мне с моими подружками любезными ох как хорошо было. И по ягоды сходить, и за прялкой вечером посидеть, и посмеяться вдоволь, и посекретничать. Только всё равно сваты незваные то и дело наезжали да, женихов своих неведомых нахваливая, сладкую жизнь впереди обещали. Батюшка им с крылечка вежливый отказ давал: мала, мол, ещё для замужества...
   Как-то по весне подъехала к дому карета красивая. И вышел из неё вельможа один статный. А следом с дорогими подарками двое слуг его. Дескать, вот, сам приехал, дескать, жениться ему давно пора. И жена ему молодая нужна...
   Никому он тогда не понравился: ни мне, ни батюшке с матушкой, ни сёстрам с зятьями, в гости заглянувшим. А пуще всех - псу нашему Трезору. Кабы не цепь - покусал бы. И тому вельможе батюшка вежливо отказал. Так, подарки забрав, он ни с чем и уехал.
   И не знали мы, не ведали, что худое он тогда в своем чёрном сердце задумал. Приходился ему дядей родным некий маг, колдун и чародей по прозвищу Горбонос. Рассказал ему вельможа тот про оказию свою недавнюю. И задумали они вдвоём месть - кару лютую. Сварил колдун злое зелье волшебное, вылил его в склянку невзрачную и отдал это зелье племяннику своему.
   Тут и праздник большой подошел. Я и думать-то больше не думала: ни про случай тот, ни про него самого. Да, вот, на пиру в палатах дворцовых вновь с ним встретилась. А он рядом присел, будто всё хорошо. Речи любезные о том, о сём повёл, шутить пробовал. И не углядела я, как в чашу мою квасную вылил он зелье колдовское из склянки.
   Едва кончился праздник шумный, вернулась я в светёлку свою и, только в зеркало посмотрелась, странным образом вдруг, будто тая, меньше сделалась. Испугалась я, закричала во весь голос, да никто меня не услышал. И тут вспомнила я, что говорила мне матушка моя когда - то о колдовстве таком коварном. Я думала - сказки всё это, а оказалось, что нет. Хотела я к матушке бежать - она-то уж точно поможет - да не успела.
   Распахнулось в тот миг окно настежь, и влетел с тёмной ночи в светелку мою коршун весь иссиня-чёрный, в когтях своих этот самый теремок держа. Подлетел, поставил теремок на пол, затолкал меня клювом внутрь, закрыл на засов дверцу и, подхватив вновь теремок за кольцо кованное, понес меня в новом жилище моём далеко-далеко от дома родимого.
   И пока неслась я над землею в заточении необычном, признался, злорадствуя, коршун черный, что он-то и есть тот самый маг, колдун и чародей по прозвищу Горбонос. И, что это коварство хитрое задумано им в назидание мне и батюшке моему за обиду племяннику его дорогому. И, что нету для него большей радости, чем подлости подобные людям делать, лишь бы повод малый был.
   Хоть и горько мне было от слов его, и страшно да не забывала я путь-дорожку обратную запоминать: по звёздам, по лесам, по рекам да по другим приметам.
   И принес меня злой колдун Горбонос в царство Болотное холодное, и оставил меня одну в лесу на поляне под грушею. Там-то ты меня и нашел. Вот и хотела я, чтобы вернул ты меня обратно в царство мое Далёкое, а там, глядишь, всё к лучшему и обернется.
   - Не печалься, Меланья, - говорит Иван, - сдаётся мне, что по мечтам твоим всё сбудется, и уговор наш с тобой я помню.
   Тем временем ни путники уставшие, ни стража крепостная, ни гуляки запоздалые - никто не видел, что, будто тень широкая по небу ясному тучкой проплыла и возле стен городских пропала вдруг. Засыпал город большой. Засыпали уже и Иван с Меланьей. Иван на лавочке с ранцем под головой, а Меланья в теремке своём на кроватке крохотной.
  
  7
  
  
   Не успело утром солнце красное краешек свой показать, а в городе сонном у ворот главных маленький переполох уже в большой превращается. Народ от ворот разбегается, по домам прячется, двери да ставни плотней закрывает. Слышно как тётки голосистые надсадно причитая, изрядно кого-то ругают.
   Проснулся Иван, привстал с лавочки. Смотрит на беготню да на суматоху, глаза протирая, и ничего понять не может. Проснулась и Меланья, испуганно из окошка на улицу выглянула.
   - Кого ж они так? - спросила она.
   А бабы не унимаются. Клянут кого-то отчаянно и разными обидными прозвищами наперебой награждают:
   - Ах, он негодник окаянный!
   - Разбойник бессовестный!
   - Пьяница!
   - Дармоед!
   Мимо мальчуган с рогаткой пробежал.
   - Эй, малец, - окликнул его Иван, - чего шумят?
   - Ты видать, совсем издалека, - откликнулся мальчуган. - Был бы с недалече - давно бы знал, что это Змей наш летучий опять забуянил. Опять амбары ломает. Всё подряд сжирает, а чего сожрать не может - портит.
   - Да кто ж ему дозволяет?
   - А он без дозволенья? Хочет - и портит.
   - Да как же так? И что - управы нет?
   - Как нет!? Есть! Дружина заморская! Да они намедни браги опились, заснули и теперь никто подняться не может. Кого разбудили - те опять в сон попадали, а, кого не разбудили - те так и спят. Слышь, какой храп стоит? Так - это не змей. Это дружинники заморские храпят. Как бы он их не потоптал ненароком. Ну, мне пора. Вон ребята со стены машут. Да ты и сам глянуть можешь, коль не страшно. Заберись на башню и смотри, а то через стену не видать. - Махнул рукой и побежал к своим товарищам.
   Нацепил Иван ранец, подхватил за кольцо теремок с Меланьей и побежал, что есть духу, к башне угловой. Забрался наверх, выглянул через бойницу наружу, а там внизу - батюшки святы - настоящий трёхголовый змей буянит. Да огромный такой, чешуйчатый, с хвостом. Вдоль стены на толстых лапах бредёт, шатаясь. Амбары да постройки деревянные, будто щепки ломает, вот-вот к спящим стражникам подберется. И никто ему отпора не дает, разве, что мальчишки отважные. Сидят они оравой боевой поверх стены городской и метко из рогаток в змея этого камешками бьют.
   Подхватил Иван опять теремок, слез с башни на землю и к городским воротам поспешил.
   - Куда ты? - окликнула его из теремка Меланья.
   - Так ведь стражу подавит! - отозвался Иван.
   Выбежал через ворота к змею, стал тихонько ближе подходить. А тот в его сторону и не смотрит. Нет ему до Ивана никакого дела. У него своя задумка вредная. Иван теремок бережно в нишу стенную поставил, камушками обложил, чтоб не упал и, крадучись, ближе к змею подходить стал. У чудища-то три головы, будто от ветра, в разные стороны мотаются, клыки гнутые из каждой пасти, будто сабли, свешиваются, и пена белая с клыков тех на землю, шипя, капает. И таким хмельным духом от голов этих разит - будто в подвалах винных все бочки разом от чего-то лопнули. Глаза у голов змеиных то сойдутся в кучу, то разбегутся по сторонам. Сразу видно - хлебнул Змей вина зелёного с преизбытком изрядным.
   Достал Иван из-за пазухи колючку свою волшебную, сказал спокойно над ней слово заветное и стал, на Змея глядя, ждать. Не успел он головы ещё раз пересчитать, а в руке у него такая палица оказалась, какой до этого не разу и не было: рукоять длинная-предлинная и набалдашник, как у булавы - маленький.
   Увидали головы змеиные чудо такое, вмиг качаться перестали, разве, что чуток их туда-сюда, будто от ветра колышет. Подбежал Иван с левого края, размахнулся хорошенечко, хотел, было, ближней голове аккурат в ухо угодить, а она вдруг, глаза выпучив, икнула да в лужу клыками и брякнулась. Перебежал Иван на другой край - к стене поближе. Опять размахнулся, опять хотел - уже справа - другой голове хоть куда хлопнуть. Да та чего-то тоже, с перепугу, небось без чувств в такую же точно лужу мордой упала. Только пузыри от ноздрей в разные стороны забулькали. Размахнулся Иван в третий раз, а тут ему средняя голова человеческим голосом, как из трубы, вдруг и говорит:
   - Да ты чего, богатырь? Погоди с расправой-то. Поостынь чуток. Иль не видишь - победил ты меня уже. Ведь, если ты хоть раз дубинкой этой по головам моим пройдешься - так и убьёшь меня совсем. А я вместо этого тебе лучше службу сослужу. Да не простую какую, а любую. Только перестань драться. Сдаюсь я.
   Опустил Иван палицу на землю и говорит, часто дыша:
   - А почто ты, Змей, чужое добро портишь? Почто людей разоряешь?
   - А как мне его не портить, - отвечает голова змеиная, чуть не плача, - как не разорять? Сторожил я раньше этот город от врагов-супостатов, справно службу служил. Да посчитали казнокрады мордатые, что больно много на меня провианту уходит. На меня-то!? Когда я впятеро меньше их, скопом взятых, харчей съедаю! А как посчитали, так и прогнали меня в чистое поле на хлеба вольные. А там мыши с кротами, а я их боюсь и не люблю. Нагнали солдат иноземных. А чем они лучше? Ничем! Хуже даже. Я то - вот он, а они где?
   Нанюхались уже, видать, попадавшие головы жижи вонючей, очнулись, потихонечку выпрямляться стали. Охают, ругаются, грязью во все стороны плюются.
   - Ну, ладно, - сказал Иван, - темя себе почёсывая. - Значит, говоришь, любую службу сослужишь?
   - Любую!!! - взревели хором головы.
   Шепнул тогда Иван над палицей слова возвратные, стала она опять колючкой малою - Иван её за пазуху и спрятал. Обернулся к воротам, а там уже народ, волнуясь, толпится. Впереди всех Голова городской стоит. Шуба на нём богатая соболиная изо всех щуб лоском особым выделяется, и цепь с медалью тяжёлой поверх неё до самого низу болтается. Видя, что дело это миром решается, вышел он вперёд шажками несмелыми и к Ивану да Змею засеменил. Руки распростер, будто обниматься хочет.
   - И не знаю, как благодарить тебя, добрый молодец, как уважить за подмогу такую?
   - Да, по правде сказать, и мне невдомёк, - отвечает по-простому Иван. - Только зря вы своего змея обидели. Он же доморощенный, кажись, ручной почти. Даром, что о трёх голов, а все равно как дитя малое. А малых обижать не положено.
   - Не положено, - согласился Голова. - Мы теперь и сами знаем.
   И уже к Змею Летучему обратившись, говорит:
   - Не взыщи ты, Змей наш летучий - виноваты! Воротись опять на службу прежнюю. Это всё не мы, это все казнокрады жадные подстроили.
   И уже к народу обернувшись продолжает:
   - Ведь что удумали вредители. Взяв на службу солдат иноземных, обязали их деньгами делиться. Не то, мол, обратно езжайте. А у них там солдат - как у нас грибов по осени. И воевать не с кем. Разве, что меж собой понарошку. Те бедолаги им кошельки и раздували без меры. Мало того: за деньги эти нечестные хотели казнокрады наши через бунт в правители себя назначить, да хорошо не у всех у них совесть до весны к медведям спать пошла. Схватили мы умников этих - пусть теперь вместо лошадей водовозами поработают. А стражу иноземную мы сегодня же домой спровадим, только щами полечим и спровадим. Не то ведь не доедут.
   Чует змей - опять его зауважали. Шеи свои выгнул горделиво и этак снисходительно в три голоса сверху пробурчал:
   - Ладно, уж - ворочусь. Только мне поначалу молодцу этому службу сослужить надо. Да как тебя зовут-то, богатырь незнакомый?
   - Иван я, - говорит Иван.
   - Ну, вот Ване службу сослужу и ворочусь.
   - А долга ли служба? - спросил Ивана Голова городской.
   Иван тогда и говорит:
   - Коли мне удача привалила, хочу я эту силу огромную в пользу себе обернуть.
   - Как это? - удивился Голова.
   Тут Ваня возьми да и выпали:
   - А мне б на нём разок по важному делу слетать!
   - На мне!? По делу!? - удивились змеиные головы.
   - На тебе, - ответил невозмутимо Иван. - Ты же сам сказал, что любую службу сослужишь!?
   - Любую-то - любую, - озадачено пробурчал Змей в три голоса - да хотелось бы знать - какую.
   Стал Иван разъяснять:
   - Вот я и подумал, коли ты летать умеешь, почему бы тебе меня к царству Далёкому не подвезти, ну и там чуток не покатать?
   Засмеялись басом головы змеиные:
   - Гы-гы-гы!!! - да разве это служба? Это услуга комариная. Я-то думал тебе сломать чего надо, аль победить кого. А такое для меня, что раз плюнуть! - сказал и на самом деле тут же тремя головами разом в лужу плюнул. - Это мы в два счета обернёмся.
   - Ну, а раз так, - продолжал Иван, - остаётся придумать: как бы мне на твоей спине устроится да по дороге вниз не свалиться.
   - А об этом, - вмешался в разговор Городской голова, - дозволь уж мне позаботиться. Как никак и я у тебя в долгу.
   Ладонь свою широкую на плечо Ивану положил и дальше говорит:
   - Пусть Змей пока отдохнет, пусть сил наберётся. Мы же зря времени терять не будем, а лучше, пируя да веселясь, чего-нибудь да и придумаем. Милости просим в палаты гостевые! - и пойти уже хотел, а головы змеиные опять хором и говорят:
   - Ты, Евлампий Макарович, в заботе этой новой опять только не переусердствуй. А не то ведь я не конь, а сам знаешь кто. И скажи, чтоб к обеду меня разбудили и до времени не тревожили. Устал я.
   Сказали это напоследок головы, громко разом зевнули, и пошлёпал Змей, не спеша да пошатываясь, хоть и утро на дворе, спать.
   - Ну и мы пошли, - скомандовал весело Голова.
   Прихватил Иван теремок с Меланьей из ниши стенной и повёл его Евлампий Макарович - Голова городской - в хоромы гостевые богатые.
   По городу ведёт гостя дорогого в окружении помощников своих, а те, всё больше Ивану, наперебой городские новости рассказывают: и кто, откуда сюда приехал, и кто какие товары привёз, и что почём, и у кого сегодня брать дешевле.
   А утро ведь только начинается, а ярмарка-то ещё не кончилась. Между тем плотники уже постройки покорёженные подправили, где что надо всё посколачивали, замки на амбары навесили и, рубахи чистые надев, вместе со всеми к веселью, руки потирая, вернулись.
   Отвели присмиревшего Змея в прежнее жилище его, морды тряпочкой помыли, чаю с малиной дали, постлали соломки для мягкости и уснули все его три головы крепким сном сразу же. Ночь-то не спали, пили да буянили.
  
  
  8
  
  
   Как только в палаты высокие вошли - тут же пир честной загудел. По столам, загодя расставленным, угощенья разносить принялись. Да всё с шутками, с прибаутками. Поварята - помощники малые - туда-сюда снуют, друг другу не мешают, а помогают весело. Девицы-прислужницы, царевнами, проплывают и с завидной ловкостью яства с подносов, дюже красиво по атласным скатеркам расставляют. Музыканты по табуретам расселись - вот-вот музыку играть начнут. А зала-то большая, а столов-то много, а народ-то ещё пребывает....
   И пока праздник не зашумел, Иван с Головой городским, сев на место почетное, о том, о сём разговор неспешный повел. Всё ему интересно: и как в городе людям живётся, и хорош ли урожай в царстве ныне, и какой вокруг города люд живет, и как это, к примеру, он - Евлампий Макарович - думает Ивана на спине у Змея приладить. А Голова ему по-свойски, но чинно на всё ответ подробный даёт. И не спеша так, а с рассуждением. Он ведь Голова, как-никак, а не торговец базарный:
   - Сдаётся мне, Ваня, что вовремя и кстати ты в царство наше Равнинное зашел. Не то ведь - экая оказия несуразная: и гостей полным-полно, и ярмарка вон только началась, а тут тебе разбой такой. Издавна город наш Белый гостеприимством и хлебосольством славится, и не случайно испокон веку именно здесь самые широкие гулянья по осени идут. Смотри, сколько послов да купцов со всего света наехало. Мы им хлеба да пушнины, пеньки да маслица, ну а они нам того, чего у нас нет: и тебе инструменту хитрого - всяких мелкоскопов да труб подзорных, и косилок бойких и плугов заворотистых, и даже брегетов с музыкой нутряной. Большую, правда, цену за тонкую работу просят. Ну да нам-то чего - люди мы неленивые. Поди, карманы не пустые, да и с полей, что лён, что пшеницу - всё соберём, ничего не оставим.
   И, чтобы удивить аль похвалиться, за ворот меховой залез и извлек оттуда пред очи Ивановы самый, что ни на есть настоящий аглицкий брегет на цепочке. А потом ещё как на рычажок сбоку нажмет, а потом ещё как крышка вдруг откинется, а потом ещё как колокольца малые оттуда заиграют... Ваня, так и ахнул:
   - Ах, какая вещица знатная!!!
   - Знамо дело - знатная.
   - И кто б от такой отказался?
   - Никто. Одно скажу: и у тебя не хуже кое-что имеется, а, может даже и лучше. Да вот только народ к нам разный заезжает. И не я один чудо твоё это видел, и не у меня одного, скажу по совести, зависть коварная тенью внутри пробежала. А потому, может статься, не мало охотников найдётся чудом твоим волшебным завладеть абы как. Пусть не отнять, так хоть выкупить или обменять на что. Золото будут сулить или ещё что повыгоднее - не слушай никого, потому как вижу я, вещица твоя познатней всех других скопом взятых будет. Самое же главное - в правильных руках, похоже, она теперь.
   Не успел Голова договорить, как и впрямь, откуда не возьмись, вдруг маленький человечек в белом тюрбане перед столом появился. И давай сладким голосом, похвалу распевая, за "ту дубину, что он поутру у Ивана в богатырских ладонях видел", вкупе с золотым ларцом дорогие самоцветные камни предлагать. Из ларца их в горсть берёт, а потом из пригоршни обратно струйкой шуршащей в ларец пересыпает. Все время кланяется и, вроде, как от почтения нижайшего, даже глаз поднять не смеет "на такого мудрого силача"...
   От слов непривычных, а пуще от вида богатства шального, у Ивана даже дух перехватило. Смотрит он на драгоценности эти блескучие, а в голове его мысли всякие туда-сюда так и снуют. Будто рой мух навозных:
   "Это чего же такого разного я на всё это себе позволить смогу!!! Так это же я не хуже какого вельможи жить стану!!! А может даже и царя!!!" - и так его в мечтах занесло, что он, глаза закатив, едва слюни пускать не стал.
   Вдруг чует, теремок, рядом на лавке стоявший, качнуло. Да сильно так. Очнулся Ваня, понял - это Меланья, разговор слыша, и догадавшись о чём-то, знак ему подаёт. Он тогда человеку этому и говорит:
   - Хороша твоя цена, незнакомец, да только - подарок это, а подарки, как я знаю, и у вас не продаются.
   Человек тот, поклонившись, и отошел в сторонку.
   - Ну, вот видишь?! - Голова говорит. - Я как в воду глядел. А ты - молодцом! Смекнул, что сказать, да и на куш не позарился.
   Тут и музыка заиграла. Народ, балагуря, за закуски принялся. И чего только на столах широких не было: и пироги тебе сладкие, и грибы солёные, и студни холодные и щи горячие. А про мёд да пиво и говорить нечего - пей, сколько влезет, да голову не теряй.
   Иван ест, угощенье нахваливает, а про дело не забывает:
   - Не пойму я все-таки, Евлампий Макарович, как это ты меня на Змея приладить собираешься? Я то думал верхом сесть, да бечевой приторочиться. Только не по нраву это Змею горделивому, кажись, будет.
   - По нраву - не по нраву, - отвечает Ивану Голова. А как сподручней будет - так и сделаем.
   Подозвал к себе кого-то из помощников своих, видать из мастеровых, и что-то ему на ухо наговаривать стал. А тот, руки сложив, послушал внимательно, поклонился степенно и торопливо из залы вышел.
   - Слушая тебя, появилась у меня задумка одна, - опять говорит Голова, - да я пока про неё ничего говорить не стану. Пусть и тебе, как и мне, невзначай нежданный подарок будет. Завтра поутру сам всё и увидишь.
   - Добро, - согласился Иван.
   А народ, закусив вволю да, выйдя из-за столов, в пляс уже пустился. Уж больно громко музыка заиграла. Смотрит Иван на веселье. Пировать-то пирует, а про Меланью не забывает. Понимает - тяжко ей в тереме своём сидя да, на веселье разгульное любуясь, самой на веселье не быть. Он и говорит:
   - Как бы мне, Евлампий Макарыч, с пира откланявшись, да никого не обидев, уйти да и в путь-дорогу помаленьку собираться?
   Голова и говорит:
   - Ну что ж. Хотел я, чтобы погостил ты у нас чуток, да вижу - не терпится тебе дальше отправится. День у тебя впереди, да ночь ещё. Погуляй, походи по ярмарке. Когда ещё в наших краях будешь. А где ночь проведёшь - в ту светелку тебя прямо сейчас и проведут.
   Подозвал к себе второго своего помощника и, дав тому наказ короткий, до поры с Ваней раскланялся. Забрал Ваня теремок с Меланьей, вышел из-за стола, да и пошел вслед за помощником вдоль по стеночке, мимо музыкантов - в двери, а потом уж и наверх - по лестнице.
  
  9
  
  
   Вот вошли они в светёлку чистую, показал второй помощник, что здесь да как, да и вышел сразу, чтобы не мешать. Иван теремок на стол дубовый выставил - Меланья на доски струганные, будто пташка из клетки, и спрыгнула. Ходит по столешнице туда-сюда, хоромы небедные по-хозяйски осматривает и говорит так радостно:
   - Да как же здесь хорошо-то, Ваня, вольготно-то как! Будто в дом свой родимый зашла. И потолок вон, какой высокий, и стены все коврами увешаны, и кровать с периною. И окошек - три. И все цветным стеклом заставлены. А книг-то на полках сколько! Даже уходить отсюда не хочется.
   Потом помолчала, посмотрела на Ваню снизу вверх, выжидаючи, и снова заговорила:
   - И зачем это мне на город, опять таясь, любоваться, а не лучше ли мне одной тут побыть да, на перине пуховой полёживая, книжек всяких полистать?!
   - И то, правда! Пойду-ка я один, восвояси. И тебе лучше будет, и я налегке не устану.
   - Погоди пока, Ваня. Не спеши. Ты возьми один стульчик, подвинь его к кровати и теремок мой поставь на него. Да книжек, хоть каких, подай.
   Сделал Ваня всё, как Меланья просила, наказал не скучать, да и вышел из светелки в город разгульный один уже, налегке и без ноши. По улицам козырем гуляет, на площадях к балаганам спешит, рубль, вчера разменянный, не считая, тратит. Да не на себя всё, а больше на ватагу ребячью. Ходят они за ним гурьбою тесной, наперебой обо всем рассказывают, то и дело волшебное оружие показать просят. А Ваня только отшучивается и, чтобы интерес их перебить: то пряников купит на всех, то морсу сладкого, а не то и на карусели заодно прокатится. А им это даже и лучше. Когда ещё вот так повезет, когда ещё ни с того ни с сего вот так посчастливится. Ближе к вечеру, чтобы мамки не заругали, все по домам разбежались, Ваня один остался. Собрал он по карманам алтыны да копейки медные, зашел в сахарную лавку, да и купил на мелочь звонкую целый мешок сладостей. На плечо себе взвалил, обратно к Меланье поспешил.
   Ну, а Меланья, пока Ваня гулял, прибралась в теремке своём запылённом, поплескалась в ковшике у рукомойника, на перину мягкую забралась, и принялась с жадным интересом книжки разложенные листать. Листала она их, листала, по-новому к прежней жизни привыкая, читала-читала всё подряд, да и не заметила, как сумерки уже наступили. Утомилась, страницы непослушные переворачивая, голову на подушку уронила и уснула быстро, так Ивана и не дождавшись.
   Вот совсем темно за окошком стало, тут только Ваня в светёлку и вошел. Увидел, что спит Меланья, не стал её тревожить, поставил мешок в уголок, да подложив себе под голову кафтан свой, тут же возле кровати, на шкуре медвежьей калачиком и свернулся.
  
  10
  
   Быстро ночь прошла. Утром весёлый ветерок в окошки подул, со сквозняком повстречался, и вмиг открыл их все три сразу. Пробудились ото сна Иван с Меланьей, понежились чуток, и, не долго думая, подниматься решили.
   Вот и город сонный, робея, с тишиной простился. Генералы куриные перекличку по дворам затеяли. Гремя железной цепью, собака в лае зашлась. Телега скрипучая колесами булыжник дорожный посчитала. От печных труб дух дымный потянулся. Запахло хлебом, кашей и свежими щами. А раз так - значит, город совсем проснулся.
   Собираются путники в путь-дорогу, переговариваются. Подбадривают слегка друг-друга, угадать пытаются: и чего это там для них Голова надумал, и какова из себя задумка его окажется? А вдруг не успел он с затеей своей? А, что, если Змей лететь заупрямится?
   Вдруг слышат, кто-то на лестнице заговорил. Только Меланья в теремке спряталась, дверь отворилась и входит, лёгок на помине, сам Евлампий Макарович. Да не один, а с давешним своим первым помощником. Поздоровались они с Иваном, сразу о деле заговорили.
   - Ну, вот, Ваня, - начал Голова, - как я обещал - так и получилось. Спасибо Фёдору- мастеру, смекалке его недюжинной да золотым рукам артельщиков искусных, - и похлопал помощника своего с почтением по плечу. - И скажу я тебе ещё, что стоит наш Змей, снаряжённый вполне, воду пьёт и не терпится ему с тобой в дорогу отправиться.
   - Да и мне невтерпёж, - говорит Иван. - Готов я.
   - Ну, а коль готов, так и пошли, что ли?!
   Взвалил Иван на плечо мешок со сладостями, подхватил за железное кольцо теремок с Меланьей и вышел из светелки вслед за Головой городским и помощником его Фёдором. Идут они по улицам многолюдным, и на солнце яркое щурясь о том, о сём балакают неспешно. Голова и говорит:
   - Ты только, ничему не удивляйся, прими всё, как есть и делай, как Фёдор скажет.
   Следом Фёдор - мастер заговорил:
   - Эх, и поедешь ты, Ваня, будто королевич какой! Да не в седле жёстком на коне буйном, и не в карете скрипучей, по кочкам прыгая. А поедешь ты лучшим образом: не то в шатре, не то в кибитке кожаной, в кресле мягком, под пологом островерхим усевшись. И ни ветры тебя не скинут, ни дожди тебя не промочат, потому, как со всех сторон стихиям этим преграда будет надёжная. Позади тебя, за спинкой высокою, туесок припасён, да три бочки немалые поставлены. В туеске - тебе гостинец, ну, а в бочках - Змею подкрепление. Пока лететь будете, ничего ему не давай, а как на месте окажитесь - вот тогда бочки открывай, каждой голове угощенье подноси. Не забудь ещё ремешки, что кибитку на Змее держат, расстегнуть совсем - так ему легче обратно лететь будет. Ну, а в остальном во всём - на себя полагайся.
   За наставленьями важными не заметили, как полгорода прошли. Крепостные стены белой преградой выросли. Вот и ворота главные. На мост широкий взошли, остановились, а впереди, в поле чистом Змей трехглавый во всей красе на солнышке ласковом греется. Стоит на взгорке, крылья сложив, и на спине у него возле холки и впрямь что-то хитрое прилажено - то ли кибитка это с колес снятая, то ли шатер невысокий глухой. Ремнями сыромятными сооружение хитрое снизу схвачено, будто шлейкой собачьей вокруг брюха змеиного утянуто.
   Перед Змеем три чана огромных с водой. То попеременно, а не то и тремя головами разом он к ним прикладывается и всё никак напиться не может. Сразу видно - жажда его мучает.
   А народу вдоль стены высокой да по бережку речному, будто на представление какое собралось. Топчутся горожане кучками небольшими. Балагурят, смеясь, да шелухой от семечек в разные стороны плюются. Вон и детвора давешняя опять к Ивану гурьбой подлетела. Загалдели сразу. Каждый с собою взять просит: "Ну, хоть разок низенько вокруг города прокатить". Ваня тогда мешок с плеча снимает, верёвочку развязывает, и давай из мешка пузатого всех подряд петушками сахарными угощать. Всем по петушку в руку сунул. Ну, понятно, первым делом - сорванцам знакомым, а потом уж и всем остальным, кто ближе оказался. Не забыл и артельщиков в фартуках поодаль стоявших, и Фёдора-мастера, и Голову городского. А тем хоть и не ловко - ведь не мальцы они босоногие - а все ж, чтоб не обидеть да уважить, взяли по карамели лакомой, держат перед собой неловко, в карман положить стесняются.
   Вдруг, откуда ни возьмись, музыканты набежали. В рядок построились да как принялись во всю мочь, с посвистом залихватским, весёлую песню наяривать.
   Бабы да девицы, подбоченясь, вмиг в пляс пустились. Детвора счастливая ещё пуще взад-вперед забегала, ещё пуще голосить, визжать начала. Одни мужики, с натугой, степенство своё сохраняя, стоят себе поодаль, усы крученые разглаживают, пояса расправляют. А им как бы и не положено натощак, поутру да без чарки топотуху лихую выделывать.
   Постоял Иван маленько на веселье такое любуясь, а как песня кончилась, поклонился в пояс всему народу честному, повернулся по-солдатски и зашагал к Змею, его поджидавшему. За ним только Федор-мастер да артельщики мастеровые пошли. Вот подходят, Иван к Змею и спрашивает зычно:
   - Хорошо ль спалось-почивалось?
   Приподнялись головы от чанов с водой, развернулись медленно к Ивану и отвечают хором:
   - Да, кажись, неплохо.
   - А не давят ли тебе, часом, ремни сыромятные?
   - Ремни-то? - попробовал натужиться Змей. - Да ничего - не жмут.
   - Так, может, и полетим уже?
   - Отчего ж не полететь, коли у нас договор с тобой?! Забирайся уж!
   Подсадили Ивана артельщики дружно наверх в кибитку шатёрную хитрую, отошли в сторонку, чтоб крылом ненароком не зашибло...
   Вдруг Змей чуть присел, взмахнул крыльями, пару шажков протопал и, как бы, ввысь подпрыгнул. Ваня едва сел, едва теремок на коленки поставил, опомниться не успел, а они уже над землей воспарили. Летят, пыль с земли поднимая. Иван только-только рукой помахать успел. А потом как дух у него перехватило, а потом как он в кресло мягкое ногтями вцепится, и глаза потом как зажмурит. Сидит, не шелохнется, страха своего пугается. А делать-то нечего, а время-то не вернёшь. Сам всё придумал, сам на риск напросился. Побоялся немножко, чует - хватит. Глаза открыл, из окошка, обернувшись, выглянул. А город Белый уже позади остался. Видно только как народ, волнуясь, толпится да мужики: не то от радости, не то ещё от чего, соревнуясь, шапки ввысь зашвыривают. Замахал Ваня опять рукой всем, и закричал во весь голос:
   - Не поминайте лихом!!!
  
  
  11
  
  
   И, вот, летят Иван с Меланьей на Змее трёхголовом, а впереди, до самого края, ковром желтеющим, лес дремучий выстлался. В небе синем красно солнышко по-летнему жарко светит и всю красоту земную, будто в праздник какой, по-особому высвечивает. Иван и впрямь как королевич в кресле восседает. Ноги вытянул, головой этак вальяжно по сторонам вертит, из туесочка сушки потихоньку таскает. Меланья из теремка выбралась, впереди, на полочке возле окошка кибитки шатерной пристроилась. А отсюда и видно хорошо и ветра почти нет. Летят, переговариваются о том, о сём. И не страшно им совсем чего-то, а скорее даже весело сверху вниз на мир красивый смотреть. Змей три головы свои вперёд вытянул, и нет ему никакого дела до того, что на спине его там творится. У него одно на уме: как бы побыстрей назад вернуться. Так, изредка только какая-нибудь голова между делом обернётся да и спросит заботливо:
   - Ну, как? Не озяб ещё?
   А Иван ему тогда и ответит:
   - Да ничего! У меня кафтан толстый.
   - Ну-ну, - скажет голова и опять вперед смотреть станет.
   Летели они так, летели и вдруг видят впереди, у излучены реки синей, вроде как, поселение какое сквозь дымку проступает. Поближе подлетели, а это ещё один город. Настоящий - с улицами. Не такой большой, как Белый, а всё ж и тут тебе и не село, и не деревня. И стены - вон какие толстые, да и башни с бойницами по две штуки с каждой стороны поставлены - четыре всего. На площадках башенных, на самом верху, пушки грозно в небо щетинятся. В разные стороны загодя, видать, нацелены. Рядом с пушками ядра горками сложены. Дозорные с бердышами по площадкам башенным ходят, с-под ладошек зорко вдаль смотрят - не идет ли откуда-сь враг-супостат какой?
   И не зря ведь выходит, они так ходят. Приметил вдруг один из дозорных Змея, в небе летящего. К краю башни подбежал, через бойницу вниз свесился, кричит что-то и в сторону Змея рукой показывает. Забегали, замельтешили вмиг и на других площадках башенных. Только пушкари наверх клопами забрались, только ядра в дула попихали, сразу со всех орудий пальба началась. Дым, грохот!!! Огонь красный отовсюду. Прямо как из пастей змеиных, а может даже и хуже. А чего зря палить, чего впустую порох переводить? До Змея, поди, с полверсты ещё. Да и летит он чуть не в облаках кудлатых.
   А этим - всё одно. Палят себе да палят. Ладно бы с пользой какой. А то ведь: мало того, что зря заряд разбазаривают, так ещё по разгильдяйству наводчиков своих, своё же добро вдребезги разбивают. То ядром в мост угодят, то сарай дровяной завалят, а не то, по ладье какой-нибудь как шибанут сгоряча. И будто, дразнясь иль нарочно, Змей прямо на их город летит, прямо на башню ближнюю, аккурат под жерла пушечные. Иван ему и крикнул:
   - Может, ну их!? Может, лучше мимо пролетим!?
   Повернулись крайние головы и говорят, как всегда, разом:
   - Ты не бойся! Я только покружусь тут, покуражусь маленько. Уж больно они бестолковые. Ведь каждый раз так.
   Подлетел Змей к самому городу, стал над башнями круги накручивать. То над одной башней полетает, то над другой, то большим кругом над всеми четырьмя.
   А внизу переполох ещё больше. Порох-то кончился, и ядра по всей округе за дарма разметали. Но всё равно бегают пушкари возле пушек своих и, раз ядрами врага не достали, так хоть словом метким в него попасть получится:
   - Ну, погоди, змеиное племя!- Только сядь тут - сразу обкорнаем!
   - Ишь, Горыныч выискался!
   - Мироед трёхголовый!
   А Змей знай себе кружит, будто голубь, да на пушки блестящие слюной шипящей поплёвывает. Чуть пониже спустился, Ваня тогда из кибитки и выглянул. Шапку с головы снял, замахал ею, к миру пушкарей призывая.
   - Эй! Кончай воевать!
   Что тут началось! Каждый снизу на него грязным пальцем показывает. Друг друга в бока они тычут. Гогочут будто жеребцы. За животы от смеха хватаются, едва с потехи с ног не валятся:
   - Да он же ручной!
   - Эй, молодец, иди к нам воеводой!
   - А Змей вместо коня будет!
   Едва это Змей услыхал, приостановился чуть, будто жаворонок, разве, что крыльями почаще махать стал. Да как два кукиша, из пальцев толстых сложит ловко. И сверху как в три глотки гаркнет громоподобно:
   - А это видели!? Мазилы косые!
   Пушкари как подкошенные возле пушек своих так и попадали. Смеяться-то больше нет сил. Едва, только воздуха глотнуть удаётся. Смехом давятся, и встать уже не могут. Кое-кто прямо под дула полез...
   Покружил ещё немного Змей над городом да над войском потешным, головы вперёд опять вытянув, и дальше устремился.
   И Иван, и Меланья - оба от души заодно с пушкарями посмеялись.
   - Хорошо, - говорит она, - когда война вот так, не начавшись, кончается.
  
  12
  
  
   И вот уже солнце за лес опускается, и вот уже горы впереди показались, и озеро большое перед ними блестит. Месяц над озером несмело проступает. Стал Змей потихоньку к земле прижиматься. Нашел полянку возле воды, да и сел на неё, будто птица большая, ноги свои вперёд выставив.
   Посидел Иван чуток, в себя приходя, потёр глаза, с мыслями собираясь, а потом первым делом теремок с Меланьей на тесемочке вниз спустил. Ранец за ним следом отправил, да и сам героем срыгнул. Змей ему и говорит:
   - Не могу я дальше лететь. Не пускает меня сила неведомая. А если не пускает - так и пробовать нельзя. Дальше сам иди.
   Подошел Иван к Змею с правого бока, расстегнул ремни сыромятные, что брюхо его перехватывали и, потянув за лямки, стащил на землю кибитку вместе с бочками и креслом удобным.
   "У - ух!" Расставил все три бочки вряд, чтобы Змей подкрепиться смог да и вскрыл крышки-то.
   Оглянулся Иван вокруг: вот и сумерки. Впереди за озером горы высокие до неба поднимаются. Змей голодный жадно из бочек варево какое-то хлебает. В траве поодаль кибитка поваленная лежит. Возле ранца теремок сиротливо притулился. А оттуда светлыми бусинками Меланья на него тревожно смотрит: "Что там дальше будет?". И стоит Иван на земле твёрдой, и не верится ему, что вот оно, наконец, Царство Далёкое желанное. И может совсем где-то рядом тот самый дед Яснозор живёт. И не там ли за озером в горах этих? И только бы деда найти, только бы упросить его, чтобы дал он на камушек свой заветный глянуть разок. Хоть бы глазом одним, хоть бы краешком. И будь, потом что будет....
   Наелся Змей, повалил бочки на бок, потопал к берегу, чтоб воды напиться. Долго он стоял, опустив все три головы в озеро. А как напился, отошел от берега и говорит:
   - Службу я тебе, Иван, сослужил. Поел, попил. А потому и делать мне с тобой больше нечего. Прощай, что ли! Полетел я обратно. Авось не свидимся.
   Сказал и улетел. Остались Иван с Меланьей одни. Одни-то - одни да зато вдвоём.
   - Где же мы с тобой заночуем, Ваня? - говорит Меланья. - Сдается мне, ночь холодная будет.
   - А прямо здесь и заночуем, - отвечает Иван. К кибитке поваленной подошел и как бы спрашивает:
   - Чем ни дом, чем ни жилище?! И стены целые, и пол, и крыша есть! Заберемся опять внутрь, закроемся - всё теплее будет, - сказал так и, подхватив кибитку снизу, легко её на попа поставил. Внёс обратно кресло мягкое, а на кресло теремок поставил. Сам забрался. Занавесил со всех сторон окошки пологами кожаными. Только маленькую полоску оставил, чтобы можно было на всю красоту необыкновенную закатную любоваться и, разговаривая тихо, о будущем мечтать. Мечтали они так, мечтали, сушками хрумкая, да и уснули...
   Новое утро наступило. Солнышко ярко засияло. Ветерок с гор запах снега принес. И не понятно путникам: то ли спят они, то ли нет. И ведь не было вчера ничего необычного, а тут смотрят и глазам своим не верят. Через всё озеро от подножия гор высоких, прямо к их берегу мост ажурный протянулся. Выбрались путники из пристанища ночного, смотрят с удивлением на чудо диковинное. Иван затылок чешет и рассуждает вслух:
   - Идти или не идти?
   А Меланья ему и говорит:
   - Не случайно это, Ваня. Пока думать будешь, время уйдёт. А вновь переправа, может и не построиться. Собирайся, и пойдём скорее.
   Нацепил Иван торопливо ранец свой на плечи, взял в одну руку теремок с Меланьей, в другую туесок с едой и, подойдя к переправе странной, первый шаг осторожно сделал. Хоть и ажурный он весь был, будто из стекла прозрачного тонкого, а всё ж на деле по настоящему прочным оказался. Прошли путники весь мост, ступили на другой берег, назад оглянулись, а мост вдруг и пропал, тая. Будто и не было его вовсе. Идут дальше. По склону поднимаются. И видится им, что всё вокруг, каким-то чудесным светом заиграло. И не от зари это утренней, и не от отблеска глади озёрной, и ни от чего-то ещё, а от того это, что как из тумана вдруг чудный дворец впереди вырос. Не то изо льда он холодного синего, не то из хрусталя прозрачного.
   Крыши островерхие тонкими шпилями в небо вонзаются, облака белые над ними летят, и едва за шпили не цепляются. Окна широкие хитрым узором красиво украшены. И светится изнутри дворец светом ярким и радужным, но совсем при этом не слепя. На крыльце высоком, на самом его верху, старец седой стоит. Одежда на нем светлая, богатая, золотом по краям шитая. Руки старец распростер, будто гостей дорогих обнять хочет.
   " Уж не сам ли это дед Яснозор?", подумалось Ивану. А старец сверху и говорит:
   - Здравствуй, Иван, солдатский сын! Здравствуй Меланья, дочь рода знатного! Заходите, путники долгожданные.
   И взошли тогда Иван с Меланьей наверх. И взял старец Ивана под локоть, и вошли они в чистую горницу. А там, в глубине её, на стене дальней в самом богатом окладе большое овальное зеркало висит. Перед зеркалом, в свете ярком на ковре мягком высокий стул со спинкой стоит. По обе стороны от него ещё два стула - попроще и поменьше. Справа - для Ивана, слева - совсем крохотный - для Меланьи. И потому это видно, что стоит он не на полу, а на возвышении, с другими вровень. В стене, у зеркала, не понятно для чего, низкая дверца виднеется.
   Как прошли всю горницу, старец Ивану на его стул показал, а Меланье помог из теремка выбраться и на маленьком стуле удобно устроиться. Сам потом длинную белую бороду расправил и на высокий стул присев, говорит:
   - Знаю я, о чём ты спросить меня хочешь, Иван. Знаю и то, зачем ты в путь такой дальний пустился. Знаю и твоей беде, Меланьюшка.
   - Как это!? - разом спросили путники.
   - Что сорока на хвосте принесла, о чём ветер-странник поведал, а о чём ясный месяц да звёзды колючие с небес рассказали. А кое-что я в этом зеркале увидал, потому как не простое оно, а волшебное,- и, развернувшись чуть, рукой на диво блестящее показал.
   Иван тогда и спрашивает:
   - А правда ли, дедушка, что есть у тебя и камушек волшебный светящийся? И нельзя ли мне на него взглянуть? Хоть разок один! Сказывали, что и ума он прибавить может, и стати, и, что только ты один секреты камушка своего знаешь. Не хочу я больше, чтобы дураком меня обзывали: ни дети малые, ни девицы, ни молодцы, ни просто так, ни за глаза, ни ещё как иначе. Уж больно всё это тягостно. Помоги мне как-нибудь!
   Глянул на него дед, по-доброму, улыбаясь, и говорит:
   - А ты ведь, Ваня, сам себе уже помог. Сам по своей дороге пошёл, сам её прошёл и, смотри, вон куда дошёл! Аж до самого края Царства Далёкого! И скажу я тебе: ведь дурак не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знать ничего не хочет, и кичиться этим, бахвалясь. И что из того, что кто-то свои мнения о тебе, не любя, строит? Не важнее ли то, как ты сам о себе твёрдо думаешь!?
   - И то - правда! - согласился Иван. Помедлил, голову склонив, а потом опять говорит:
   - Если бы не Меланья - спутница моя добрая, ходил бы я ещё долго по дорогам неведомым, извилистым, Не поможет ли и ей в беде камушек волшебный светящийся?
   Посмотрел дед с грустью сначала на Ивана, потом на Меланью и говорит:
   - Не так всё просто, дети мои. Лишь у того здесь желание исполнится, кто сам весь путь прошел, через озеро своими ногами по мосту перешёл, и сейчас вот по золотой лестнице, что за дверцей низкой находится, сам наверх, к камушку моему поднимется. Выходит, Ваня, только ты, перед камушком волшебным о чём-либо просить сможешь. Меланья же такой и останется, пока отворот чародейству злому не отыщется. И отыщется ли ещё - не ведомо.
   Мелькнул, было, лучик надежды для Меланьи, да, мелькнув, и пропал сразу. Загрустила она, опечалилась. Вон и глаза её заблестели. Вот-вот слёзы польются. Да только на миг один отчаялась смелая девушка. Подняла она голову и говорит:
   - Ну что ж! Пусть так и будет, дедушка. А на судьбу я свою не ропщу. Случись все по-другому и не свидеться бы мне с Иваном.
   Поднялся тогда дед со стула, хлопнул три раза в ладоши - тут дверца низкая вдруг и распахнулась.
   - Ступай, Ваня. Как войдёшь - золотая лестница перед тобой появиться. Смело по ней наверх поднимайся и вниз не смотри. Наверху - в палате светлой - ты заветный камушек увидишь. Встань перед ним и скажи одно желание. Только одно! Все, что ни попросишь, сразу же исполнится и впредь неизменным будет. Да помни - одно только желание!
   Подошел Иван к дверце, оглянулся напоследок на Деда и на Меланью, и, пригнув голову, внутрь вошёл. Не успел войти, дверь за ним сама собой затворилась, и остался он один в тишине звенящей, перед высокой золотой лестницей, круто вверх бегущей. Стал Иван по лестнице подниматься. А ступеньки-то - высокие, а перил-то нет. Идёт осторожно, вперёд смотрит. И сердце его: так и стучит, так и стучит. И на душе как-то странно: и хорошо, и тревожно почему-то. И время, по-другому будто идти стало. Не как прежде, а по-особому: заметней, ровней и весомее. И всё, что в жизни раньше случалось, с каждым шагом понятней становится, а то, о чём наперёд мечталось - хорошим и добрым видится. Дошел Иван до самого верха, встал на последнюю ступеньку, глаза поднял, а там....
   Вот он камушек волшебный светящийся - мечта его заветная давняя. Гранями несчётными сияет он чисто и ясно. И не лежит он на земле, и не висит над землей в оковах железных, а сам по себе парит как-то, и, что шар, искрясь, вертится. Музыка дивная по палате светлой колокольцами разливается, и таким ароматом все вокруг наполнено - век бы дышал - все равно б не надышался.
   Смотрит во все глаза Иван на камушек необычайный, воздухом дивным наслаждается, и, вот, хотел, уже было, о мечте своей лелеемой сказать вслух.... Да вспомнились ему вдруг глаза Меланьи грустные, и то, как закрыла она лицо ладошками крохотными, когда посмотрел он на неё у дверцы, оглянувшись. И не стал он больше раздумывать, а протянул руки к камушку, вдохнул полной грудью воздуха чудесного и сказал:
   - Пусть исчезнут навек чары злые колдовские, и Меланья опять прежней станет!!!
   Засиял ещё ярче камушек волшебный, ослепил всё вокруг светом сильным. Ослеп Иван на мгновение. А как открыл глаза, смотрит, а перед ним уже нет камушка. И стоит он опять в светелке прежней перед дедом седовласым, а рядом с ним - девица красоты невиданной. Кинулась она к нему навстречу:
   - Ваня!!!
   Понял Иван - Меланья это. Исполнил камушек просьбу его. Исчезли чары колдовские злые. Положила Меланья голову на плечо его. И обнять ей Ивана хочется, да не может - смущается. Только слёзы радости в глазах блестят:
   - Ты ведь, Ваня, и не знаешь, каким теперь молодцем стал?!
   Погляделся Иван в зеркало, а в нём и впрямь добрый молодец во всей красе отражается. Статный такой, видный. Ну, прямо витязь какой иль царевич. Стоит он в дорогой одежде серебром да золотом шитой, с пряжками да пуговицами искусными. На ногах сапоги сафьяновые остроносые. И не один он, а рядом с девицей красоты неописуемой, рядом с Меланьей своей расколдованной.
   - Ну вот, дети мои, - подошел к ним дед Яснозор и обнял их широко и душевно, - как должно было быть, так всё и случилось в точности. Вот как светлые мечты в жизни сбываются! А большому сердцу и награда большая. Поезжайте домой теперь с миром и радостью. Поделитесь радостью с другими. Нам же прощаться пора. Ждёт вас за озером, в дубраве, подарок мой свадебный. Обнял их ещё раз, отошел чуть и три раза в ладоши хлопнул...
   Оказались в тот же миг Иван с Меланьей на другом берегу, в дубраве. А перед ними - два коня златогривых. Один белый весь, другой - вороной масти. В землю они копытами со звоном бьют и головами кивают приветливо. Сели, в тот же миг, Иван с Меланьей на коней этих, оглянулись на дворец дивный, у подножия гор высоких стоящий. Помахали руками, прощаясь, деду Яснозору и поехали через лес по тропинке широкой проторенной прямо к счастью своему навстречу.
   Едут, смотрят друг на друга ласково.... И достаёт вдруг Иван из-за пазухи шкатулку расписную - подарок лесной волшебницы Доброславы. Достаёт и Меланье показывает. Смотрят они оба на крышку лаковую, а там - на рисунке дивном - всё, как на яву, в настоящей жизни, показано. Горы снежные там и солнце с месяцем. Радуга широкая над землёю раскинулась. Дворец сказочный у подножия гор стоит. И два всадника - добрый молодец да красна девица на конях чудных бок о бок по дороге едут...
   Переглянулись Иван с Меланьей и засмеялись дружно. Тут и сказке конец.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   36
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"