Цепляев Андрей Вадимович : другие произведения.

My Daughter the Racist (Моя дочь - расист)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мой перевод рассказа, лауреата премии Би-Би-Си "Лучшая новелла 2010 года", британской писательницы Хелен Ойейеми. Несмотря на провокационное название, достаточно жизненная история молодой матери и ее восьмилетней дочери, живущих в трущобах безымянной арабской страны.
  
Моя дочь - расист
  
Хелен Ойейеми, 2010
  
   Однажды утром моя дочь проснулась и торжественно заявила:
  - Мама, клянусь перед Господом, и ты тому свидетель, что с этого дня я расистка!
   Моей дочери восемь лет. Два месяца назад она коротко подстриглась, чтобы ее приняли в свою компанию местные мальчишки. Им, видите ли, не нравится, что девочка носит длинные волосы. Теперь ее не отличишь от остальных. Глаза чуть сощурены под косыми лучами солнца. Лицо загоревшее. Зубы белее снега. Она все время смеется.
  - Ты только посмотри, как она резвится, - сказала мама. - Играет на руинах нашей великой страной.
   Любит моя мама преувеличивать. Иногда мне кажется, что в душе она мечтает стать частью какой-нибудь нетленной греческой трагедии, пусть и в обход главной роли. Думаю, ее бы устроило место в хоре, который во всеуслышание предупреждает смертных о неизбежном фатуме и грядущем хаосе. Впрочем, моя мама замечательная женщина. Ее лицо покрыто морщинами, и она всегда носит при себе чистый носовой платок. Не пойму только, о каких 'руинах' она говорила. Руины чего? Мы живем в поселке и здесь очень даже неплохо. Мирным это место не назовешь, но все равно тут безопаснее, чем в городе. В столице, где мы когда-то раньше жили, произошел террористический акт. Среди погибших был и мой муж. Взрывом бомбы ему сорвало лицо. Вдова одного из погибших тогда сказала, что мне очень повезло. Сохранилась левая часть его тела, так что я могла опознать останки. Я тогда поступила подло, накричав на нее. Она ведь страдала не меньше моего. Знаю, что согрешила, но в то утро я потеряла частичку себя и, поверьте, глядя на уцелевшие останки моего любимого, я не ощутила везения.
   С тех пор я переехала в поселок. Живу со свекровью, которую привыкла называть мамой, поскольку не могу вернуться к той, что дала мне жизнь. Но это еще не конец. Я останусь с ней до тех пор, пока в моей жизни не появится достойный мужчина. Впрочем, этого никогда не случится, потому что в глубине души я не желаю перемен.
   Жизнь в поселке течет размеренно. Здесь люди даже за Луной наблюдают. В городе я знала, что Луна где-то на небосводе, вот только не припомню, чтобы хоть раз на нее взглянула.
   Здесь нас никто не беспокоит, кроме, разве что, иностранных солдат. Они повсюду. Прочесывают окрестности. Сражаются с нами, а потом на нашем родном языке пытаются объяснить, что стремятся нас от кого-то освободить. Может быть так, может, и нет. Я вижу их каждый день сквозь запыленное окно (протирать его совсем необязательно, ведь по соседству с нами пустыня). Патрульные постоянно где-то поблизости. Им все кажется, что кто-то опасный с секретными посланиями может пересечь эту область. Так мне говорили.
   Но больше всего меня беспокоит наша молодежь. Дети часто наблюдают за патрульными. Солдатам это не нравится. Солдаты наводят на них винтовки, чтобы напугать. Целятся в самых маленьких. Женщин и девушек они игнорируют, но только до тех пор, пока те не начинают особо пристально за ними следить. Мне кажется, существуют две причины, по которым солдатам не нравится внимание. Во-первых, солдаты понимают, что их присутствие всех раздражает. Во-вторых, мальчишки и юноши всегда смотрят на них с такой звериной яростью, как будто планируют устроить расправу. Порою и мне перепадает крупица этой ярости. Когда я иду мимо и случайно закрываю им обзор, мальчишки начинают дрожать от негодования. Моя девочка тоже переняла эту привычку, хотя прекрасно понимаете, что я отшлепаю ее, если застану за подобным занятием. Кто знает, что может произойти. Солдаты непредсказуемы. Они могут застрелить кого-нибудь. Живущая по соседству Нура, говорит:
  - Если уж солдаты и посмеют отнять жизнь у ребенка, так на то воля Господня. Все же, я не верю, что они способны на такое зверство.
   Но я-то верю. Мой муж работал в университете. Он был профессором, говорил на нескольких языках, часто приносил мне интересные книги. Он знал, что происходит в других странах. Благодаря ему я знаю, как устроен мир. Мужу следовало поберечься, остаться дома за семью замками, но он никогда не прятался. Дочь вся в него. Она частица его души. Доказательство его бессмертия. Я ему об этом говорила, когда была беременна, говорила, как сильно его люблю. В юности меня, как и многих инфантильных девушек, обремененных романтическими мечтами, пугала сама мысль о возможности иметь ребенка. Страшно было думать о собственном теле, изнемогающем от боли, дискомфорта и постоянного голода. Все что угодно, лишь бы эти мерзкие чувства ушли...
   Потом я встретила своего единственного, и все убеждения в том, что я не смогу подарить любимому ребенка, не важно, каким бы прекрасным он не был, исчезли без следа. Пусть мир продолжит свое существование, пусть условия для жизни останутся благоприятными или, хотя бы, возможными, наша дочь вырастет и у нее появится собственный ребенок и у её ребенка появится ребенок и так далее. Во всех этих детях детей вместе взятых, в каждом их жесте, в каждом поступке будут заметны наши черты - мои и моего мужа. Пройдут века, и любая черта характера: взгляд, улыбка, голос, осанка или поза пробудят в ком-то внезапное чувство радости и эти люди не станут искать причину. Они просто будут счастливы, хотя бы мгновение, благодаря нам. Я игнорирую упреки местных женщин, которые утверждают, будто моя дочь ведет себя неподобающим образом. Я не запираю ее в четырех стенах, хотя иногда мне очень этого хочется. В такие минуты я отпускаю ее гулять одну, но не слишком далеко. Я никогда не позволю ей уйти от меня далеко.
   Иногда солдаты напоминают мне местных парней, какими те когда-то были, особенно, когда вижу их без шлемов, например, во время ланча. Сидят три или четыре таких бойца на какой-нибудь разрушенной стене и довольствуются сэндвичами под лучами полуденного солнца. Только по лицам видно, что они не на пикник сюда пришли. Ярче слов об этом говорят винтовки, лежащие неподалеку от контейнеров с пайками. Тогда я одергиваю себя, вспоминая, что передо мной враги, а не парни с окраины.
  - Мама... Ты меня слышишь? Я сказала, что с этих пор я расистка.
   Я собирала мою дочь в школу, пока та возилась со шнурками. Она так и не научилась их правильно завязывать, сплетая невообразимые бантики и узелки.
  - Расистка против кого, дочь моя?
  - Расистка против солдат.
  - Но солдаты не нация.
  - Солдаты не нация, - передразнила та. - Солдаты не нация.
  - Что ты хочешь этим сказать?
   Она не ответила. Просто вышла из дома и убежала вместе с толпой местных шалопаев. Я давно за нее беспокоилась. Всю свою сознательную жизнь моя дочка видела солдат. В мире, где она росла, не было ни дня, когда на фоне голубого неба под кронами кедровых деревьев в соседней роще не стояли бы люди в форме цвета хаки, а со стороны не доносилось бы потрескивание полевой радиостанции.
   Спустя час или около того к нам пожаловал Билал. Да уж, визит этого суетливого мужчины для нас большая честь. С тех пор как я переехала в поселок, Билал только и делал, что выслеживал меня. Вот он сел с нами за стол. Мама поднесла ему чашку чаю.
  - Я просил руки вашей дочери трижды, - сказала ей Билал, и пригрозил пальцем. - Я хочу, чтобы она стала моей женой.
   Мда. Говорит так, словно меня тут вовсе нет.
  - Моей единственной женой. Первой и последней, - продолжал он.
  - Не злись, сынок, - пробормотала мама. - Она еще не готова. Только бесстыдная женщина выскочит под венец после такой трагедии.
  - Что ж, это правда, - согласился гость.
   Крошечная мошка взвилась перед моим лицом и приземлилась на верхнюю губу. Я не стала ее сгонять.
  - Только учтите, что я раньше украду ее, чем посватаюсь в четвертый раз...
  - Ах! Не делай этого, сынок. Не лишай старую женщину отрады видеть единственное сокровище оставшееся у нее, - вновь пробормотала мама и угостила его медовым бисквитом.
   Билал зычно расхохотался, и мошка слетала с моей губы.
  - Я просто пошутил.
   Третий раз он приходит к нам свататься. Наверное, после таких упорных попыток мне все же придется уступить. Хотя моя дочь сказала, что не допустит этого. Я спросила ее, по какой причине? Потому что у него толстое лицо, крошечные глазки, и он всегда жует с открытым ртом?
  - Нет. У него усы, как у диктатора, - заявила дочь. - С таким жить невозможно.
   Я всегда гордилась ее словарным запасом; и все же отказы выглядели так, будто я считаю Билала недостойным себя, хотя ему принадлежит самое большое стадо в округе. По числу рогатого скота ни один фермер не мог сравниться с ним. Он бы мог дать мне, маме и дочери все, чего мы были лишены в этой жизни.
   Господи, пожалуйста. Ты тому свидетель. Я не ищу земных благ. Если хочешь, чтобы я вышла замуж вновь, да будет так, но с одним условием. Не за Билала. После той любви, что была со мной прежде... ты, наверное, мне не поверишь. Даже не знаю, сколько еще я так проживу.
  
   Моя дочь вернулась домой к ланчу. Помолившись, мы расположились в комнате и стали потягивать холодный каркаде через соломинки. Дочь в это время пересказывала мне то, что успела выучить в школе. Оказалось, не слишком-то много. Мать молилась неподалеку, гремя четками, и терпеливо слушала голос девочки. Когда дочь говорила слишком громко, женщина корчила недовольную гримасу. Тогда-то мы и услышали шум. Это был патруль. Солдаты часто проезжал мимо нашего дома. Мы встали и подошли к окну.
   Я думала, что жители села как обычно снова начнут их высмеивать, но тут моя дочь меня удивила. Она распахнула дверь, выбежала на дорогу и встала на пути у грузовика.
  - Вы кровожадные убийцы! - завопила она.
   К счастью водитель затормозил. Массивные колеса грузовика застыли на ходу. Кузов накренился в сторону и задрожал. Все же это был очень большой грузовик, и моя дочь на его фоне казалась совсем крохой. Я не понимала, что делаю, когда очутилась снаружи и стала звать ее по имени. Это было уникальное имя. Мы с мужем выбрали его специально, чтобы оно росло вместе с ней, но дочь, кажется, решила вообще отказаться от него к моменту совершеннолетия. Я попыталась ее схватить, но она была очень верткой. Жители наблюдали за нами из окон домов или выглядывали из дворовых калиток. Грузовик застыл посреди дороги. Из кузова донесся голос:
  - Уберите ребенка! У нас полно дел!
   Я пыталась оттащить дочь от грузовика, но та не поддавалась. Мои руки вновь опустели. Дочь вырвалась и к моему ужасу стала забрасывать армейский джип камнями. Она доставала их из своих карманов. Тут только я поняла, почему они показались мне такими объемными в тот полдень. Дочь махала руками так быстро, словно это были хлысты. Камни градом сыпались на капот машины, отскакивали от стекла. Я схватила ее в охапку и потащила прочь. Дочь закричала:
  - Это моя страна! Пошли прочь отсюда!
   Жители поселка стали дружно аплодировать. Из закрытых дворов послышались одобрительные возгласы. Я пыталась заставить ее прекратить метать камни. Безуспешно. Она вырвалась и вновь побежала к грузовику, который собирался двинуться с места. Клянусь, в тот миг я раскинула руки так широко, как только смогла. И я кричала. Я тоже кричала, как и моя дочь: 'Как вы смеете?'
   Не знаю, как так получилось, что мать и дочь, вдруг стали насущной проблемой для вооруженного патруля. Наконец из джипа вышел тощий солдат. Один. Без оружия. Это был самый худой мужчина-солдат из всех, что мне доводилось видеть. Тонкий, как натянутая проволока. Он подошел к дочери, у которой к тому времени закончились снаряды, и протянул ей руку. Она как-то его обозвала. Я набросилась на нее и отчитала за грубость. Солдат встал напротив и, глядя на дочь, произнес:
  - А ты храбрая.
   Дочь уткнула руки в бока и пристально на него посмотрела.
  - Завтра нас передислоцируют. Больше мы вас не потревожим, - сказал тощий солдат, обращаясь к моей девочке.
   Отовсюду послышались шепоты и возгласы: 'Солдаты уходят завтра. Они больше не потревожат нас?' Какой-то вояка это услышал и насмешливо прокричал из кузова грузовика:
  - Ага! Мы вас не потревожим! Этим займутся другие, те, что прибудут уже завтра!
   Шепоты повсюду стихли. Моя дочь попыталась схватить камень, лежавший у нее под ногами. Да кто же эта девочка? Всего четыре фута высотой, готовая сражаться с теми, о ком ничего не знает. Даже если бы я объяснила ей, за что мы боремся, она бы все равно не поняла. Я и сама до конца не понимаю этого.
  - Могу я пожать тебе руку? - спросил тощий солдат, прежде чем пальцы дочери коснулись камня.
   Я думала, что она возразит, но нет...
  - Вы все правильно сделали, - вдруг сказала она. - Вы не побоялись встретиться со мной лицом к лицу.
  - А девчонка-то здорово говорит по-английски, - послышался знакомый голос из грузовика, хотя сам трус предпочитал оставаться в кузове.
  - Я разговариваю с ней на этом языке каждый день, - ответила я, - чтобы она могла высказать людям вроде вас, все, что она о них думает.
   Потом мы ушли с дороги, позволив им возобновить работу.
  
  
***
  
   Моей маме все это сильно не понравилось.
  - Ты разве не видела, как нам аплодировали? - спросила моя дочь.
  - Ну и что? - ответила мама. - Люди постоянно хлопают в ладоши. Некоторые даже рукоплещут, когда их самолет приземляется в аэропорту.
   Мой покойный муж часто путешествовал и однажды обмолвился об этом. Странно, что она до сих пор это помнит.
  
  
***
  
   На следующей неделе в дверь нашего дома постучал какой-то иностранец. Он был одет как местный. Снаружи уже стало смеркаться. Селяне сидели во дворах, пили чай и обсуждали самые разные проблемы. Это наш дар. Мы умеем говорить, слушать и грамотно решать вопросы, какими бы сложными они не были. Поверьте, каждый такой тихий вечерний разговор для нас приятнее кусочка сахара в нашей чашке. Этим вечером разговоры велись о чужаке у нашего порога. Я это точно знала. Моя дочь была того же мнения. В незнакомце мы узнали того самого тощего солдата. Нетрудно представить, какой дискомфорт он испытывал в своем ворсистом джеллабе(1). Даже куфию(2) не удосужился правильно надеть. Торчащие из-под платка волосы были заметны любому.
  - Ну что за клоун, - улыбнулась моя дочь.
   Мама, сидевшая в это время на умягченном подушками полу, заявила: 'Клоун это или нет, но путь в мой дом ему заказан'.
  - Добро пожаловать.
   Что еще я могла сказать в тот момент? Если к тебе пожаловал гость, ты должен его радушно принять. Таков закон. Это часть нашей жизни... или, быть может, только моей?
  - Не хочу доставлять вам неудобства, - сказал тощий солдат. В этот миг он посмотрел по сторонам так быстро, что его голова на мгновение превратилась в размытое пятно. - Я уже не на службе. Фактически, я нахожусь в увольнении с прошлой недели. Я только думал... думал, что могу тут задержаться на несколько дней. Осмотреться. Мне кажется, что я встретил наконец достойного противника в лице вашей дочки.
   Он обратил внимание на нее. Дочь, кажется, была в восторге, и неотрывно смотрела на него, от волнения даже закусив губу.
  - Что он там говорит? - строго спросила мама.
  - Хорошо... я, пожалуй, пойду, - произнес солдат, и от меня не ускользнуло то, каким печальным вдруг стал его взгляд.
  - Говорит, что хотел бы выпить с нами чашку чая... - внезапно произнесла дочка.
  - Почему бы и нет, - согласилась я. - Только не слишком долго.
   Мы вынесли все необходимое на веранду и сели пить чай перед лицом Господа и наших соседей. Нетрудно представить, какое недовольство они при этом испытали. Ладно, недовольство. Соседи были просто в бешенстве. При этом они стали внимательно слушать все, о чем мы говорили. Солдат вел себя непринужденно, игнорируя их взгляды. Моя дочь тоже. Уже не помню, о чем они там говорили. Время от времени я подливала им чай, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в руках.
   'Нет ничего плохого в том, что мы делаем', - говорила я про себя. - 'Я не делаю ничего плохого'. Тощий солдат спросил, могу ли я назвать ему свое имя.
  - Нет, - резко возразила я. - Кто вы такой, чтобы его использовать?
   В ответ солдат представился, но я сделала вид, будто он промолчал. Чтобы подбодрить его, дочка назвала ему свое имя.
  - Удивительное имя, - произнес он. - Правда, оно уникально. Обязательно его запомню для себя, чтобы в будущем...
  - Так нельзя, - насмешливо отозвалась дочь. - Это девчачье имя!
  - Тьфу, - сказал солдат. - Чтобы назвать так собственную дочь. Вот что я хотел сказать...
   Не стоило ему упоминать свою гипотетическую дочь в присутствии наших соседей, да еще таким откровенно радостным и полным надежды голосом. Готова поклясться, что какая-то женщина, наблюдавшая за нами из тени соседнего двора, в ту минуту вслух прокляла его нерожденного ребенка. Пока солдат говорил, кто-то шептал: 'Пусть этот ребенок родится высохшим и сморщенным как чернослив, пусть он причинит горе людям, вроде тебя, ибо ты заставил нас пойти на такую жестокость'.
  - Тьфу! - сказала моя дочь. - Классный звук. Тьфу, тьфу, тьфу!
   Я стала внимательнее слушать их разговор. Тощий солдат тем временем объяснил моей дочери, что понимает, почему сельские мальчишки выстраиваются вдоль дорог и следят за военными с такой ненавистью.
  - Лично я зову их детьми Гамельна.
  - Чего? - недопоняла дочь.
  - Как вы их зовете? - переспросила я.
  - Я только хотел сказать, что им приходится расплачиваться за грехи родителей.
   Затем он рассказал нам старинную легенду о Гамельнском крысолове(3). Страшная была история. Из-за нее нам ночью снились кошмары. Всем сразу - мне, дочери и моей маме. Непонятно, с чего вдруг мама к нам присоединилась. Она даже легенду не слышала. Хотя это было забавно.
  
  
***
  
   Во время своего второго визита тощий солдат рассказал моей дочери, что в его стране тоже есть иностранные захватчики, только распознать их сложнее, потому что они не носят форму и зачастую мало отличаются от коренных жителей. Они выглядят как обычные горожане - сыновья и дочери владельцев магазинов, дантистов, рестораторов и важных бизнесменов.
  - Это самый опасный вид солдат. Чем дольше они живут среди нас, тем сильнее ненавидят. Все наши успехи вызывают у них злость и отвращение... С этими людьми мы ходим в школу, ездим в метро. Мы играем в те же видеоигры и смотрим одинаковые фильмы, но они никогда не будут такими как мы. Для них мы враги. Мы будем вечно порицаемы ими. Вечно.
   Зря старался. Прежде чем он начал свою браваду, я зажала дочери уши ладонями. Она сопротивлялась, но я не отпускала их до тех пор, пока солдат не наговорится всласть.
  - Это не одно и тоже, - наконец произнесла я. - Все эти мнимые солдаты не оправдывают ваше присутствие в моей стране. Не впутывайте мою дочь в это и не смейте говорить ей 'вечно'. В следующий раз, прежде чем что-либо сказать, - подумайте или промолчите, а затем извинитесь.
   Солдат не стал спорить или извиняться. Он чувствовал, что прав, а посему извинения из его уст прозвучали бы лживо. Вечером я спросила мою дочь, считает ли она себя расисткой, на что та глубокомысленно ответила:
  - Боюсь, я не понимаю, о чем ты говоришь.
   Когда она подрастет, я снова спрошу, что побудило ее в то утро произнести таким торжественным тоном столь жестокие слова. Уверена, что со временем она все поймет, попытается разобраться в себе, станет умнее и будет трепетно относиться к подобным вещам.
  
  
***
  
   Весь следующий день мы ждали возвращения нашего нового знакомого. Я и моя девочка. Друзья моей дочери перестали с ней общаться. Даже те, кому она в прошлом помогла завоевать главенство среди прочих детей. Более того. Теперь эти лидеры призывали остальных объявить ей бойкот. Меня же знакомые женщины провожали неодобрительными взглядами, всякий раз, когда я появлялась на рынке. Хорошо, что я не нуждалась в их одобрении. Я и моя дочь всем говорили, что мы ни в чем не виноваты. Я верю, что селяне однажды поймут это. К тому же мы верили, что смогли убедить этого тощего солдата признать свою вину и заставить его вернуться на родину, где он мог начать жизнь без насилия. Стать архитектором. Однажды он признался, что без ума от наших минаретов. Он бы мог взять с собой чертежи нашего поселка и сотворить из них нечто прекрасное.
  
   Однажды ко мне в гости заглянула Нура. Дождавшись, пока наши матери уединятся у нее дома и начнут сплетничать, она сообщила мне, что мужчины из нашего поселка планируют со мной расправиться. Я тогда стирала одежду в ванной и, услышав новость, едва туда не упала. В чем же заключалось мое преступление? Оказалось, что я ущемила гордость Билала, подружившись с солдатом...
  - Нура! Этот солдат - просто мальчик. У него и бороды-то нет. Как ты могла поверить...
  - Кто сказал, что я поверила? Я только хочу предупредить, что в твоих же интересах прекратить общение с ним и с этой минуты начать вести себя покорно, как и подобает женщине.
   Три месяца назад, когда я только приехала в поселок, Нура рассказала мне об одной гордой девушке, которая вела себя неподобающе с мужчинами. Нескольким селянам это надоело. Ночью они увезли ее в пустыню и долго там били. Она выжила, но после расправы уже не могла видеть и нормально разговаривать. Обычно наши женщины не любят вспоминать подобное, но Нура боялась за мою жизнь и хотела, чтобы я была осторожна.
  - Понимаю, - ответила я. - Ты считаешь, что они могут так же поступить и со мной?
  - Не сомневайся. Могут. И хватит улыбаться! Ты знаешь, какими вспыльчивыми бывают наши мужчины, а когда речь заходит о солдатах, вспыльчивыми вдвойне. Шестеро или семеро из них без колебаний соберутся, чтобы зарезать отбившуюся от стаи собаку, что крадет у них еду...
  - Ага. Я, кажется, видела нечто подобное вчера. Вспыльчивые, говоришь? А ту девушку они привезли домой ночью или утром? Они тащили ее за волосы? Да, Нура?
   Она потупила взор, понимая, о чем я ее спрашиваю. Почему это вообще произошло? Кто это допустил? Нура так и не ответила.
  - Подумай, как следует. Опасность угрожает не только тебе, но и твоей дочери. Сначала они заберут ее и запрут в каком-нибудь подвале, где она никогда не увидит солнечного света. Они пойдут на это, чтобы девочка не стала такой же своенравной, как ее мать. Подумай. Я твоя подруга и хочу помочь... Прости, но мой муж требует, чтобы мы перестали общаться. Он считает твои идеи вредными и опасными.
   Я не стала спрашивать Нуру, что ее муж вообще мог знать о моих так называемых идеях. Вместо этого я ответила:
  - Мы с тобой едва знакомы. Скажи, а ты сама считаешь мои идеи вредными и опасными?
   Нура поспешила к двери.
  - Да. Думаю, твой муж слишком часто тебя баловал. Он ввел тебя в заблуждение относительно твоей свободы. Женщина не может быть свободной.
  
  
***
  
   Я сжала кулак. Ногти глубоко вонзились в ладонь. Я думала только о том, что сказала мне Нура. Думала не слишком долго. Все равно выбора у меня не было. Больше никаких визитов со стороны. Я написала ему письмо. Интересно, был ли тогда у меня шанс взять обратно те слова, которые я выложила на бумагу. Все там было омерзительно от начала до конца. Некоторые вещи людям вообще не следует говорить друг другу. Я положила письмо в незапечатанный конверт и нашла местного мальчишку, который знал адрес тощего солдата. Несомненно, Билал прочел письмо задолго до того, как оно достигло адресата, потому что к вечеру весь поселок, за исключением моей дочери, знал о том, что я сделала.
   Дочка прождала солдата до темноты, и я сидела вместе с ней, притворяясь, что жду нашего доброго гостя. Специально к его приходу она приготовила песню. Я попросила ее спеть, но она отказалась, сказав, что я не оценю. Когда стало совсем темно, мы вернулись в дом. Тогда дочь предположила, что солдат решил вернуться домой и не стал говорить нам об этом. Наверное, он просто не любит прощаться.
  - Он ведь еще вернется... Надеюсь, с ним все в порядке... - в беспокойстве произнесла девочка.
  - Думаю, он вернулся домой, чтобы строить минареты.
  - Угу. Из спичек.
   В тот вечер мы обе легли спать расстроенными.
  
  
***
  
   Дочь не улыбалась шесть дней. На седьмой она сказала, что не сможет больше ходить в школу.
  - Придется. Это необходимо, - отвечала я. - Как еще ты вернешь расположение друзей?
  - А если у меня не получится? - заплакала она. - Что если я не смогу снова заслужить их доверие?
  - Для тебя это действительно так важно?
  - Конечно! Тебе-то все равно, что у нас больше нет друзей. Почему у матерей в этой стране не осталось никаких чувств? Вы - приверженцы самоотвержения!
   Я была поражена. С кем же моя дочь в последнее время общалась? С кем-то, кто обладал отменным чувством юмора, таким же, как у ее отца. Потом я стала щекотать ей пятки. Дочка не удержалась и завизжала.
  - Позволь приверженцу самоотвержения тебе кое-что сказать. Я не буду горевать, если мой друг вдруг надолго меня покинет. Какой бы город или страну он не выбрал, люди вокруг него станут дружелюбнее. Я знаю, что он обладает способностью превращать, казалось бы, зловещие и пугающие места в мирную обитель, где любого человека встретят с распростертыми объятиями. Возможно, этот друг расскажет кому-нибудь о тебе. Например, своим знакомым. Представляешь? Это все равно, что находиться с ним рядом, как если бы ты была в нескольких местах одновременно! И это еще не все. Фактически, чем дальше твои друзья от тебя и друг от друга, тем легче и безопаснее тебе путешествовать по миру.
  - Тьфу, - ответила моя дочка.
  
  
СНОСКИ:
  
  (1) Джеллаба - просторный халат с остроконечным капюшоном, изготовленный из грубой шерсти или хлопка.
  
  (2) Куфия - мужской головной платок, популярный в арабских странах.
  
  (3) "Гамельнский крысолов" - старинная немецкая легенда XIV века, повествует о музыканте, прогнавшем орды крыс из города Гамельн с помощью волшебной дудочки. Когда же музыкант потребовал заплатить ему, горожане прогнали спасителя. В отместку крысолов заиграл на дудочке вновь и навсегда увел за собой из города всех детей.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"