William Shakespeare "The Tragedy of Richard the Third"
- Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобылёнку в таку телегу запрёг!
Ф. М. Достоевский "Преступление и наказание"
- Встать, Суд Совести идёт!
Такими словами начиналась каждодневная внутренняя работа одного замечательного человека. Возможно, кому-то такое начало показалось бы странным, помпезным, даже пафосным, но не спешите судить столь категорично. Имя же этот человек имел действительно довольно странное - Андрон. Хотя ещё более необычным было то, что произносилось оно с ударением на первый слог. Отчество Андрон тоже носил достаточно редкое - Тихомирович. Итак, Андрон Тихомирович был человеком душевным, тихим и миролюбивым. Достаточно привести следующие примеры, чтобы любой смог в этом убедиться.
По дороге домой со службы, проходя через детскую площадку, Андрон Тихомирович нередко останавливался и подолгу наблюдал за каким-нибудь ребёнком, старательно рисующим цветными мелками на асфальте.
- Вам нравятся мои цветочки? Это меня старшая сестра научила так рисовать! Правда, красиво?!
Андрон Тихомирович смешно потягивал носом, изображая наслаждение ароматом нарисованных цветочков, потом терпеливо ждал, пока животворящие лучи его дурачеств разбудят пытливые тычинки детского любопытства, и с грустным вздохом уточнял:
- Жаль только, что они у тебя ни капельки не похожи на настоящие цветы! Разве бывает так, чтобы форма, цвет, величина и даже количество листиков с каждой стороны стебелька были совершенно одинаковыми. Посмотри, как ты не похожа вон на ту девочку: у тебя косички две, но реденькие, а у неё одна, но зато какая пышная; у тебя носик курносый с веснушками, а у неё аккуратненький и щёчки бархатные, как персики; у тебя глазки-пуговки: маленькие, серенькие, а у той девули, смотри, какие глазищи! Так и цветочки тоже, все разные!
После стольких прекрасных сравнений не оставалось никаких сомнений, что на смену опавшим лепесткам детского самодовольства, начнут стремительно всходить молодые побеги не только завидного внимания к всевозможным нюансам, но и ревностного желания, во что бы то ни стало, приобщиться к неуловимой красоте окружающего мира.
Гуляя по парку, Андрон Тихомирович то и дело напоминал любознательным детям, что рвать листики и ломать веточки деревьев нехорошо.
- Представь, девочка, если бы у кого-то возникло желание вырвать тебе несколько кудряшек или сломать пальчик. Вот этот?! - Андрон Тихомирович брал малышку за мизинчик и ласково улыбался. Глаза ребёнка наполнялись слезами, и было очевидно, что душа девочки прониклась жутким раскаянием и ужасной любовью к природе.
- Я же поставила тебя в чашечку с водой. Выставила на солнышко. Почему же ты всё равно умираешь? - обиженно восклицала соседская девочка, когда сорванный ею днём раньше одуванчик стремительно увядал на подоконнике вместо того, чтобы превратиться на её глазах из ярко-желтого кружка в белоснежный шарик.
Окна кухни Андрона Тихомировича были достаточно близки с окнами комнаты юной собирательницы флоры. (Ведь ни для кого не секрет, что квартиры порой оказываются гораздо ближе друг другу, нежели их обитатели). Однако Андрон Тихомирович не был равнодушным обывателем. Выпуская в форточку свои наглядные аналогии, он вдохновенно разъяснял ребёнку весь трагизм её ежедневной ошибки.
- Понимаешь, Светочка, этот цветок должен расти на лужке. Ему жилось необычайно привольно, там, где рядом желтели такие же молоденькие одуванчики. Со временем их позолоченные вихры должен был посеребрить седой пух. Они все ждали ветра, чтобы тот подхватил их невесомые души и перенёс для перерождения в новый мир! А вместо ветра пришла девочка, оторвала одному из них ножку и унесла далеко-далеко от лучшего из миров в безвозвратный предел... Что если бы кому-то тоже захотелось посмотреть, как ты будешь умирать без ножек где-нибудь в каменных джунглях?.. - И чуткий ребёнок сразу же представлял себя безногим, умирающим одуванчиком и принимался оплакивать свою жалкую участь.
Андрон Тихомирович знал, что соседи и сослуживцы чрезвычайно уважают его за неувядаемую бодрость духа, а дети просто-таки обожают за благоухающую гармонию души. Причина такого бесспорно заслуженного авторитета крылась в природной человечности, с которой всеобщий любимец выносил свои справедливые приговоры. Андрон Тихомирович был судьёй в самом высоком смысле этого слова. Каждое утро он отправлялся вершить правосудие, с необычайным достоинством неся почётное звание 'Ваша Честь'.
***
После 'Процесса Одуванчика' внутренней работы явно прибавилось. Ответственность, как никогда раньше, неподъёмной ношей легла на многострадальные плечи борца за справедливость. Андрон Тихомирович находился в напряженных раздумьях, тщательно изучая обстоятельства нового дела - пожалуй, самого громкого за время его легендарной карьеры. Работал судья над материалами следствия денно и нощно - можно сказать, не спал и не ел толком. Копии некоторых, особо важных, документов даже тайком брал домой под свою ответственность. И вот, наконец, час высшего суда пробил! Переломный момент остался позади - решение было принято, а, значит: 'приговор окончательный и обжалованию не подлежит'. Это обстоятельство наполняло судью чрезвычайной гордостью и ни с чем не сравнимым чувством выполненного долга. Последнее время, казалось, все вокруг только и говорили об этом нашумевшем процессе. Большинство поддерживало вердикт служителя беспристрастной Фемиды, и лишь немногие считали, что кара, назначенная осуждённому Андроном Тихомировичем, уж слишком сурова. Однако масштаб преступлений за такой ничтожный промежуток времени был настолько велик, что этот факт не оставил ни тех, ни других равнодушными. Разум общественности был возмущён.
Внешность подсудимого для большей очевидности стоило бы охарактеризовать аллегорически: 'ещё не обидевший мух'. Словом, преступник был попросту ребёнком, которого вдобавок звали обезоруживающе благодушно - Дюша. Но Андрон Тихомирович знал по своему многолетнему опыту, что ничто не бывает так обманчиво, как внешний вид, возраст и имя человека. Поначалу дело казалось достаточно заурядным. Подсудимый вызывал подсознательную симпатию, и даже некоторое сочувствие. Ибо кто ж не безгрешен?!
В первом своём проступке Дюша участвовал, можно сказать, косвенно. Вот лишь краткий отчет, который был составлен со слов самого подсудимого. Суду Совести так и не удалось отыскать в путанной семейной хронике мало-мальски логических объяснений, каким образом два чуть оперившихся цыплёночка оказались в совершенно обыкновенной городской квартире, но достоверно известно лишь то, что маленький Дюша их обожал. Больше всего его восхищал тот факт, что ни у одного из этих очаровательных созданий не торчало сбоку по заводному ключу, величина коего бы рождала такого же размера надежду, что его завода хватит любому механизму на тысячелетие вперёд, но, как правило, такое предположение с полуоборота сменялось уверенностью в обратном эффекте. Однако оба Дюшиных питомца, несомненно, могли клевать зёрнышки до бесконечности, приведённые в движение самой надёжной, но незримой человеческому глазу батарейкой. То есть райские птички были настоящими, тёплыми, живыми. Кроме того, они не только жадно поглощали жизненную энергию, но и щедро делились ею, оставляя замысловатые, красочные пятнышки на истёртом, бесцветном линолеуме, что, безусловно, освежало атмосферу людского жилища.
Конец лета и начало осени птенчики старательно увеличивались в размере. И в один ничем не примечательный, но абсолютно безветренный день их вдруг, как ветром сдуло. За обедом взрослые с восхищением уделяли повышенное внимание - казалось, обильно приправленное чувством полуденного голода в собственном желудочном соку, - одному весьма необычному блюду. Дюша не мог вспомнить, как точно именовалось яство, но в названии что-то неуловимое напоминало об исчезновении желторотой парочки. Мальчику положили на тарелку несколько отборных кусочков, и он с аппетитом их слопал. Беда заключалась лишь в том, что с каждым новым проглоченным куском в Дюше рождалось раннее неведомое беспокойство.
Наконец, проанализировав ситуацию и заметив, что все восторги по поводу изготовления столь изысканного деликатеса принимает раскрасневшаяся бабушка, Дюша обратился именно к ней со своим бесхитростным вопросом:
- Ба, а где мои цыплята?!
Остальные члены семьи перевели встревоженные взгляды с Дюши на Бабушку, а затем каждый принялся сосредоточенно изучать рисунок и качество отечественного фарфора в своей старательно вылизанной тарелке. Дюша повторил вопрос. Бабушкины брови взметнулись на лоб, как крылья испуганной наседки, и она торопливо разъяснила:
- Разве ты не знаешь, что на зиму куры тоже улетают в тёплые края. Они, наверное, вернутся к нам следующим летом. Положить ещё кусочек, мой птенчик?
Дюша кивнул и облизнулся, но в добавке теперь появился неуловимый привкус: смутное недоверие к доброй бабушке и собственному желудку.
Однако чем больше открывалось подробностей в деле малолетнего преступника Дюши, тем возмутительнее оно становилось. Андрон Тихомирович с благородным негодованием заслушивал линию защиты, которая пыталась повлиять на решение суда, убеждая Его Честь не подвергать ребёнка таким нечеловеческим испытаниям. По мнению адвоката, совершая неправомерные действия, подзащитный якобы тщился нащупать ту самую твердыню веры, которую то и дело затопляли непрерывные сомнения. Собственные представления о последствиях никак не совпадали с реакцией на его поступки со стороны окружающих. Он, дескать, совершенно запутался в определениях, кто являлся жертвой, а кто - мучителем в мире, где раскаявшийся преступник возбуждал больше сочувствия, или, хотя бы, любопытства в людях, нежели не успевшая внушить сострадание жертва. В качестве оправдания приводились неоспоримые доказательства того, что после всего содеянного подзащитным, его продолжали любить, и поэтому, мол, Дюша упорно искал подтверждения своим подсознательным угрызениям совести, но при этом не находил их нигде: ни поначалу озираясь вокруг, ни в конце концов отважившись заглянуть внутрь себя. А между тем, мальчику продолжали благодушно лгать родные и близкие. Эта самая ложь, якобы, уже давно стала Дюшиным палачом, постоянно изобретающим новые душевные муки. Неопределённый страх перед самим собой выбивал шаткую веру, как табуретку, из-под косолапых ступней его пожизненно приговорённой к повешению совести. Дюшина душа, с малолетства болталась в подвешенном состоянии. Однако, как ни красноречиво звучали оправдательные доводы защитника, от Суда Совести они не скрыли истинной сути, определившей роль Дюши в его следующем злодеянии, которая была хоть и не ведущей, но уже вполне осознанной.
Через дорогу от дома, где прошло детство обвиняемого, находился лиственный лесок с живописными полянками, где жизнерадостно стрекотали букашки и чирикали пташки. Дюшина мать, до самозабвения любившая своё единственное чадо, отправляя его погулять во двор, неизменно напутствовала:
- Если узнаю, что ты без разрешения бегал через дорогу в лес, я тебе ноги вырву!
Такое заботливое предостережение всегда действовало безотказно, и Дюша послушно играл во дворе. Но вот однажды мальчишки постарше исторгли призывный клич.
- Бежим ловить кузнечиков!
Искушение было столь велико, что Дюша даже не успел подумать о том, как бы поберечь свои ноги, а, наоборот, со всех ног бросился со двора. Временное затмение перешло в полную амнезию уже в лесу, где юные натуралисты с азартом расползлись по поляне. Кузнечики были пойманы, но что с ними делать дальше не знал никто, а отпускать после стольких стараний было жалко. Тут-то одному мальчугану и пришла на ум свежая мысль.
- А давайте им задние ноги повыдёргиваем - они будут тогда смешно прыгать?!
И охота пошла в две руки. Когда Дюша опомнился, он уже безутешно рыдал на груди у матери и, утирая в три ручья текущие слёзы, быстро повторял:
- Мамочка, я отрывал кузнечикам ножки! Прости меня, мамочка!
Бедная женщина не знала, как остановить эту затянувшуюся истерику. О наказании за ослушание она, понятное дело, из беспримерной деликатности и сострадания боялась заикнуться. Решение пришло как-то само собой.
- Не плачь, мой мальчик! У кузнечика вырастут новые ножки, ещё лучше! Он опять побежит по дорожке. Разве ты не знаешь, что у кузнечиков ножки отрастают, так же быстро как у ящериц новые хвосты? Успокойся, глупенький!
И Дюша тут же успокоился. Только по его душе вместе с волной слёзного цунами прокатилось недоверие к деяниям рук своих, и оставило на необитаемом ещё берегу его детского сознания пену сомнения в правдивости материнских утешений и почему-то крайнюю подозрительность к хвостатым ящерицам.
Однако венцом изощрённости Дюшиных душегубств безоговорочно следует признать геноцид против "прусаков". Дабы не вводить уважаемый суд в заблуждение, следует пояснить, что те прусаки, которых истреблял Дюша, не имели никакого отношения к добропорядочным гражданам Пруссии. Дюшины прусаки, о которых пойдёт речь ниже были попросту рыжими тараканами, населявшими кухню и её двухкомнатные окрестности. Такое оригинальное название этот доисторический отряд насекомых, древнее которого могут считаться лишь стрекозы, получил во второй половине XVII века после возвращения русских солдат с Семилетней Войны. Точно таких же тараканов, оставшихся на германской территории и не пожелавших иммигрировать с победителями, наверное, в отместку, с тех же самых пор в Пруссии называют "русаками". Однако ничего этого Дюша тогда знать никак не мог, и его массовые уничтожения столь достославного вида семейства таракановых носили сугубо познавательный, а никак не патриотический характер.
Всё дело в том, что однажды, сидя на коленях у деда, читавшего в это время газету, Дюша заинтересовался увиденной в ней странной фотографией, на которой было запечатлено облако в виде гриба колоссальных размеров по сравнению с ландшафтом на переднем плане. Мальчик попросил дедушку объяснить природу этого загадочного явления. В это время по столу, точно гость из параллельного измерения, пробежал "прусак" и исчез также неожиданно, как появился. Всё, что Дюша запомнил из дальнейших, витиеватых разъяснений деда про угрозу, показавшуюся мальчику неотвратимой, было упоминание о том, что, якобы, вот этот самый таракан и является единственным на Земле существом, способным пережить последствия ядерной катастрофы. Новое знание требовало немедленной проверки. Благо материала для подобных экспериментов на выживаемость неистребляемых организмов было предостаточно. Иногда Дюшу, действительно, восхищала невероятная живучесть этих божьих тварей, с которой могла поспорить только изобретательная фантазия маленького правдолюбца, но, тем не менее, ни один из тараканов после Дюшиных опытов так и не воскрес. Что только Дюша с ними не проделывал в своей уютной лаборатории! Он жег подопытных насекомых на разных огнях, топил во всевозможных жидкостях и запирал на неопределённый срок в стеклянных узилищах. Самым любимым Дюшиным развлечением было выстраивать лабиринты из костей домино. Затем, основательно потрусив в спичечном коробке очередного, поседевшего от испытаний 'рыжего Тесея' - тем самым, разорвав в подсознании героя незримую нить Ариадны, чтобы тот умерил свою прыть и не вздумал перемахивать через стены своей тюрьмы, подобно другому мифологическому искателю приключений, окрылённому Икару, - выпускал бродить по безвыходным коридорам в поисках недостижимой свободы.
После этих изнурительных опытов, Дюша навсегда утратил доверие к дедушке, а заодно и веру в реальность ядерной угрозы. Кроме того, он никак не мог поверить в то, что смерть тысячи тараканов не вызывала в нём и капли раскаяния, в то время как, вспоминая оторванную ножку кузнечика, у Дюши неизменно наворачивались крупные слёзы и становилось совестно. Ошибкой было бы полагать, что причина такого непоследовательного поведения кроется в том, что выдающийся автор заумного словотворчества, Велимир Хлебников, посвятил своё стихотворение именно кузнечику, а не таракану. Дюша в том нежном возрасте ещё не знал об этом, скорее наоборот - ему были более знакомы тараканьи поэмы Корнея Чуковского. Остаётся только предположить, что такая реакция была вызвана чисто интуитивными импульсами души. Словом, после приступов минутной слабости Дюшино недоверие к интуиции, собственным слезам и чужой поэзии, а вместе с ней и ко всей мировой культуре, росло и крепло. Единственным утверждением, в которое Дюша, пожалуй, смог бы охотно поверить, случись ему почитать Шекспира, так это то, что даже в звере при желании отыщется капля жалости, но поскольку самому Дюше жалость была неведома, то, значит, и зверем он не являлся.
Многочисленные звенья былой безнаказанности намертво сковывались в неразрывную цепь обвинительной речи, на которую трёхглавым стражем и оказалась в итоге посажена неусыпная справедливость Андрона Тихомировича. Вдогонку тёмному прошлому Дюши, Судом Совести из настоящего были спущены три огромных пса. Вспенившимся лаем, они пожизненно оглашали свой суровый приговор. Цербер возмездия сорвался с цепи тремя жуткими эпизодами, которые предстояло вновь пережить. Эти воспоминания детства и определили высшую меру запоздалого наказания.
***
После трёх хрустящих куриных крылышек Андрон Тихомирович промучился до третьих петухов. Он ещё не полностью отдавал себе отчёт, почему именно в его подсознании возник кошмар из детства приговорённого: давно забытая, парковая аллея, по которой Дюша с отцом пробегали несколько кружков на сон грядущий. Мальчик не любил эти пробежки, так как в тот час силы зла безраздельно властвовали над парком - собачники выводили своих крупнокалиберных любимцев. Отец не догадывался об истинной причине того усердия, с которым Дюша пробегал положенную дистанцию. Но однажды юному стайеру не повезло по-настоящему - проклятие рода Баскервилей коснулось и его.
Тогда, наяву, Дюша усомнился в реальности происходящего, теперь же, во сне Андрон Тихомирович не верил в его иллюзорность. Прежде всего, выкидывающий коленца не поверил ногам своим, которые развили неправдоподобную скорость, пытаясь обогнать стрелу времени, сорвавшуюся с натянутых нервов в обратную сторону. Не узнал орущий благим матом и голос свой, который, по-английски ушел в третью октаву, и не вернулся обратно, а просто исчез запредельным ультразвуком, лишь возбудившим уже не столько хищный азарт, сколько дьявольский аппетит кровожадной твари. В-третьих, оглядываясь назад, смотрящий в оба отказывался верить глазам своим, которые, как бы быстро он ни бежал, росли вместе с неумолимо приближающимся страшилищем. Взор осужденного померк, как и теперь потемнело во сне Андрона Тихомировича. Дрогнула вера не только в собственное зрение, а в существование подобного органа чувств как такового.
Когда кошмар остался позади, а точнее, никакого кошмара уже позади не было, Дюшу настигло очередное разочарование: папочка ободряюще утверждал, что монстр был только щенком, отпущенным с поводка, дабы пёсик вволю набегался. Родитель настаивал, что это исчадие ада имело дружелюбные намерения. В подсознании эхом звучал зов предка.
- ОСТАНОВИСЬ! НЕ БОЙСЯ!! СОБАЧКА ПРОСТО ХОЧЕТ С ТОБОЙ ПОИГРАТЬ!!!
Проснувшись в холодном поту, Андрон Тихомирович решил, что куриных крылышек есть больше не будет.
Однако уже на вторую ночь, после говяжьих отбивных, состоялась коррида кишечника. Детские воспоминания осуждённого продолжали преследовать Его Честь. Сон Андрона Тихомировича поначалу был даже приятным, представ в виде прогулки по этнографическому музею, где Дюша оказался вместе со своим верным другом Колькой. Всевозможные образчики деревенской архитектуры располагались в лесу под открытым небом. День был превосходный! За игрой в Кихотов и Панс, в которой друзья то и дело менялись ролями, репетируя легендарную сцену с мельницей, незаметно прошёл день. Амигос не предполагали, что музей уже закрыли и обходят дозором. Вдруг за плетёной оградой тревожными аккордами фламенко раздалось гортанное рычание. Сорвался с места в карьер ритмичный пальмас кастаньет, исполняемый ударами острых когтей о гравий. И на арену сновидения было выпущено саблезубое чудище, величина клыков которого скорее напоминала торчащие рога быка. Чёрный силуэт, как гидравлический пресс, стал выдавливать всё по-рыцарски испанское из остального пространства пейзажа. Красная ткань разочарований в представлениях о происходящем продолжала вздрагивать спазматическими рывками. На смену одному сомнению вмиг возникло новое - а был ли мальчик? Идальго испугался так, что усомнился в собственном страхе. Вместо того, чтобы последовать примеру верного оруженосца Кольки и бесследно исчезнуть, Дюша правой ногой вышиб оба рогатых клыка, пытавшихся срезать с него последние пуговицы. В этот момент Странствующий Рыцарь почувствовал, что может доверять своей правой ноге ещё меньше, чем левой. После чего правую ногу Андрона Тихомировича, которая полностью затекла, свела болезненная судорога, и он с криком "NO HAY AMISTAD" проснулся.
Говяжьи отбивные были также вычеркнуты из меню. Однако двух пережитых ночей оказалось всё равно недостаточно, чтобы мясоед навсегда отказался от своих гастрономических пристрастий. Во время следующей вечерней трапезы свершилась роковая ошибка: судья съел печёночный паштет по-древнегречески и отправился спать. До рассвета очередное сновидение клевало его многострадальную печень, воскрешая из далёкого прошлого малолетнего преступника именины румяно-ланитной нимфы, в которую Дюша был безнадежно влюблён с детского сада. Когда нарядный гость поднялся на второй этаж с букетом и подарком, у двери со счастливым номером 13 вместо Эвридики возник последний кошмар, представший во сне перед Его Честью трёхглавым Цербером. В привычном недоверии глазам, ногам, голосу, а также и близким родственникам приговорённого, появилась новая уверенность в обманчивости собственного слуха. Лай в подъезде оказался столь многоголосно громогласен, что Дюша получил контузию трёх степеней сразу. Последствия её немедленно отразились на восприятии, вновь подтвердившем мифичность реальности. Обыкновенная лестница показалась ступенями в мрачное Царство Аида. Исправляя роковую ошибку Орфея и одновременно совершая последний подвиг Геракла, Дюша без оглядки повлек за собой наружу из темноты подъезда многоликое чудище. Букет с подарком канули в Лету теперь уже вместе с верой в Любовь.
В то мрачное утро Андрон Тихомирович неожиданно вспомнил "последнее слово" подсудимого об уверениях взрослых, с детства твердивших, что человека якобы сотворил Высший Разум и, будучи ребёнком, человек, опять-таки, по мнению взрослых, должен являть собой самое непорочное, безвинное создание. Но по уверениям того же Дюши, его собственные наблюдения свидетельствовали о противоположном феномене. Они скорее наводили на кощунственную мысль, так ёмко сформулированную и даже наглядно проиллюстрированную в одном наиболее известном офорте из серии 'Капричос', репродукция которого висела, согласно показаниям свидетелей, некогда у маленького Дюши над кроваткой, а теперь неожиданно возникла перед глазами Андрона Тихомировича. Каким образом эта картинка могла появиться на стене в его спальне, судья самому себе объяснить не мог. Единственным мало-мальски разумным предположением казалось то, что это случилось в одну из тех бессонных ночей, когда Его Честь, работая над материалами дела, однажды позабыл сдать этот важный документ обратно в архив памяти. Хотя подобное утверждение сильно противоречило бы его профессионализму и моральным принципам. Теперь же, однако, это было уже совсем неважно. Содержание надписи и рисунка в руках Андрона Тихомировича убеждало в том, что сон разума порождает чудовищ, а не наоборот. (Нет, не подумайте, что речь идёт о бессоннице разума). Просто, как ни крути, выходило, что Высший Разум сладко выспался, когда создавал мальчика Дюшу - то есть человека: чудовище, жаждущее вселенского господства! А может быть и того хуже - это просто чудовищу приснился Высший Разум?!
***
- Жалко убогого! Он был совсем безобидный. Ходил себе в парк на свою 'Скамью' как на службу.
- Его так в шутку все и звали - 'Ваша Честь'.
- Приговоры прохожим зачитывал. Иногда туфли напомнит почистить, машину помыть, бумажку или окурок мимо урны не кидать.
- На детскую площадку частенько заглядывал. Детишек уму разуму учил, чтобы там цветочки не рвали или веточки не ломали. В общем, ничего сурового.
- А то бывало, сидит весь день и одно и то же тихонечко так жалобно просит: 'Разум проснись'. Как будто вспоминает чего.
- Говорят, что он в детстве сильно испугался чего-то: собаки или ещё кого. С тех пор ничего про себя кроме имени и отчества не помнил.
- В последнее время по ночам, правда, из окна стал кричать - то ли предупреждал народ, не есть перед сном, то ли вегетарианцами всех просил стать.
Столпившись, недоумевали соседи, когда на утро нашли Андрона Тихомировича лежащим на асфальте под окнами. Он был одет в длинную ночную рубашку, отдалённо напоминающую судейскую мантию. В руке была зажата репродукция сорок третьего каприза Гойи.