Старый растрескавшийся кожаный бумажник раскрылся, и на свет появилась небольшая черно-белая фотография девушки лет восемнадцати-двадцати.
- Вот она, моя красавица, - с каким-то благоговением сказал старик и протянул Алябьеву фотографию. Алябьев нехотя взглянул и невольно задержал взгляд. Девушка на фотографии была так наивна, свежа, молода и улыбалась так приветливо, что ему вдруг захотелось улыбнуться в ответ. Он быстро прикинул в уме приблизительный возраст старика и решил, что она родилась, когда тому, пожалуй, было что-то возле пятидесяти лет. "Ого, - подумал он, - не удивительно, что старик рассказывает о дочери с таким умилением, да еще незнакомому человеку. А девушка и вправду очень хороша".
- Вы не представляете, какая она умница! - с воодушевлением говорил старик, и глаза его увлажнялись воспоминаниями. - В пять лет она уже играла на пианинах, умела писать и считать, читала про Серую Шейку... Вундеркинд, да и только, притом с ангельским характером. Думаете, преувеличивает старик? - он искоса посмотрел на поскучневшего Алябьева. - Ничуть. Ничуть. Вот, вообразите себе: бью я как-то на кухне мух. Входит Настенька, а лет ей было тогда не больше пяти. Видит, чем я занимаюсь и сразу в слезы. "Папочка, зачем ты их убиваешь, лучше открой окно и пусть они все улетят!" Бросил я мухобойку и никогда с тех пор при ней мух не бил. Вот как, а вы говорите!..
Алябьев ничего не говорил. Более того, ему вдруг захотелось, чтобы словоохотливый сосед его также замолчал или провалился сквозь землю вместе со своей хорошенькой дочерью. Зуб, отпустивший его на время, опять разболелся с неистовой силой. В ухо ему словно кто-то вонзил раскаленный железный стержень и стал вертеть и дергать им там до потемнения в глазах. Алябьев, согнувшись, застонал. Может укол, от которого его щеку словно бы разнесло как бочок надувного шарика, еще не начал действовать? Подходила его очередь на удаление. Худощавый парень, что был перед ним, только что скрылся за дверью стоматологического кабинета.
-И такая-то девушка досталась этому негодяю! - с внезапной горячностью воскликнул сосед, не обращая внимания на состояние собеседника. - А ведь сколько я говорил ей: "Обрати внимание, Настенька, на некоторые черты его характера, на отдельные недостатки". Куда там! Она будто ослепла. Все "Сереженька", да "Сереженька", а этот негодяй нигде не работает, пьет и уже дважды поднимал на нее руку! Бездельник, алкаш, шут гороховый - вот и весь "Сереженька"! А давеча, слышите, дружки у него были, - старик тут понизил голос. - Насти как раз дома не было, и слышу я из-за перегородки такой разговор: сговариваются они на ограбление какой-то квартиры! Не в шутку, всерьез сговариваются, планируют. И так и эдак, мол, надо будет сделать, вот так добычу делить. А квартира какого-то крупного ученого-коллекционера, редкости там антикварные. Что мог я Haстeнькe сказать? Все, равно бы она не поверила. Вот хожу теперь, мучаюсь, что делать не знаю. Жаловаться на зятя в милицию не пойду, дочь потеряю, а срок ограбления приближается: на послезавтра назначен. Как быть? Я даже адреса квартиры не знаю. Остается одно: проследить, помешать, остановить, встать на пороге. Как вы думаете?
Ухо у Алябьева, то, что свербело и дергало от мучительной зубной боли, моментально прошло и прочистилось. Стараясь сделать это как можно незаметнее, он осторожно подтянул свои ноги под кресло и сел, как девочка первоклассница, в напряженной позе. Форменные туфли с рантами исчезли из поля зрения старика. Хорошо еще, что он в отпуске не носит форму, иначе бы черта с два старик с ним так разговорился. Алябьев покосился на собеседника. Какая удача! Грабители, да прямо руки работнику уголовного розыска. У лейтенанта Алябьева защекотало от волнения в носу, и он чихнул, прикрывая ладонью рот. Где та зубная боль?
В этот момент дверь кабинета отворилась и в коридор, чуть пошатываясь, вышел худощавый парень с мятым платком в руке.
- Ваша очередь, - встревожено засуетился старик, - А я следом, я следом. Ух, как боюсь я этих зубных кабинетов и врачей. Корни у меня глубокие, крепко сидят, без укола никак не вытащить; а от укола у меня мутится в голове, все равно, что у пьяного. Реакция такая. А что делать, выдергивать-то надо. Ну, идите, идите!
- А вы сами никуда не уйдете? - нерешительно спросил Алябьев. Он весь трепетал внутри, как охотничья собака. Никогда еще предстоящее удаление не волновало его так мало.
- А куда же я уйду? - удивился старик.
Алябьев встал, вошел в кабинет и сел в кресло с легкостью необычайной, а когда поднялся, прижимая платок ко рту, слежка за стариком была решенным делом.
Старик вышел только через полчаса, совершенно измученный, в сопровождении толстой медсестры, которая осторожно придерживала его за локоть.
- Вот сюда садитесь, дедуль, - почти 6асом сказала она и, хоть старик отрицательно покачал головой, насильно усадила его на мягкий стул. - Посидите немного и все пройдет. Следующий!
Она ушла. Алябьев наблюдал эту сцену, прячась в кресле за не в меру разросшимся зеленым фикусом. Посидев немного, старик поднялся и с затуманенным взором побрел к выходу, натыкаясь на углы и мебель. На него удивленно оглядывались, но никто его не остановил. На улице моросил мелкий дождик, прохожие спешили навстречу, зябко пряча головы в плечи и приподнятые воротники. Алябьев медленно шел под дождем, отпустив объект шагов на тридцать. Они прошли, таким образом, три квартала до светофора, затем, старик повернул за угол. Алябьев ускорил шаг. За углом вдруг послышался визг тормозов, скрежет, тяжелый звук удара металла о металл. Алябьев продолжал идти размеренным шагом, но у него что-то екнуло внутри и оборвалось сердце.
За углом, вплотную к тротуару, стояла разбитая о столб иномарка, окруженная толпой любопытных, а возле нее, неловко подвернув под себя ногу, навзничь лежал давешний знакомый Алябьева из стоматологии. Судя по всему, он был мертв, и лужица черной крови натекла ему под раздробленный затылок. Седые волосы, вымокнув, слиплись в сосульки. Серые капельки с неба косо секли безразличное морщинистое лицо.
- Он шагнул прямо под колеса! - истерично выкрикивал владелец пострадавшей легковушки. Его трясло как осиновый лист. - Вы видели, он вдруг шагнул прямо под колеса! Он пьян, посмотрите, он был пьян, от него еще пахнет!
Больше никто не пострадал. Свидетели происшествия возбужденно гудели. Вскоре подъехала "Скорая помощь" и милицейская машина. Алябьев протиснулся вперед, представился и объяснил, как было дело. Все прояснилось. Владелец иномарки перестал нервно трястись и благодарно улыбнулся. Документов при пострадавшем не оказалось, только фотография красивой девушки в потертом бумажнике и какая-то мелочь деньгами, сущие пустяки, оставшиеся на проезд после уплаты стоматологических услуг. После некоторого колебания, фотографию отдали Алябьеву, утверждавшему, что с ее помощью он найдет родственников потерпевшего, но предварительно записали его координаты. Ему предстояло явиться свидетелем в суд. Алябьев продиктовал и с облегчением спрятал фото в карман. У него появилась надежда закончить начатое следствие. Он отошел от места происшествия, присел на скамейку на каком-то бульварчике, благо, что дождь внезапно прекратился, и стал приводить в порядок разбегающиеся мысли. Он был огорчен случившимся. Смерть человека, особенно такая смерть, зрелище не из приятных. Посидев немного и придя в себя, он наметил план дальнейших действий. Можно было вернуться в стоматологию, потребовать у врача статистический талон и перевернуть с ног на голову всю регистратуру, но, во-первых, он не знал имени старика; во-вторых, он ведь действовал самочинно, без санкций, а у стоматологии и без него теперь будет хлопот полон рот из-за несчастного укола. Так просто им выкрутиться не удастся. Алябьев на миг задумался об ответственности или не ответственности врача, но тут же встряхнулся и не позволил зловредным мыслям завладеть собой. Был другой путь, намного проще. Из тех немногих сведений, что сообщил ему старик лично о себе, Алябьев знал, что работал он на проходной маленького радиозавода на окраине Москвы. За это можно было зацепиться и, забывая об отпуске и о кровоточащей ноющей десне, Алябьев отправился на радиозавод.
- Работает у вас невысокий такой старик с отвислыми желтыми усами? - задал он вопрос прямо на проходной.
- Артем Михалыч? А как же! Только у него сегодня выходной, он послезавтра будет с восьми. Вот тогда и приходите, - отозвался словоохотливый вахтер.
- А это кто, знаете? - Алябьев предъявил ему затертую фотографию девушки.
- Конечно! Хорошо нам известная личность. Дочка это Михалыча, он нам про нее все уши прожужжал.
- Она к нему часто на работу заходит? Вместе они живут или как?
Вахтер озадаченно почесал затылок.
_ Не-е, - сказал он. - Ни разу при мне не приходила. Не видел я ее никогда, вот только на фотографии этой. Артем Михалыч фотографию часто показывал, он ее всегда с собой носил. А где живут они, тоже не знаю. Он что-то говорил, да разве я слушал? Мало ли кто что рассказывает. Что у меня своих забот мало? А вы кто такой будете? Есть документ? Ходите здесь, расспрашиваете.
- Я из милиции, - веско сказал Алябьев. - По делу. Как фамилия старика?
- Алябьев, - насупившись, сухо буркнул вахтер. - Алябьев. Что еще? Некогда, мне, работа у меня.
Алябьев, неприятно удивленный совпадением фамилий, направился в отдел кадров завода, где живо получил адрес Артема Михайловича. Никак иных сведений там ему раздобыть не удалось, но его предположение подтвердилось: Алябьев жил в районе стоматологической поликлиники. Через полтора часа он уже звонил в дверь небольшой коммунальной квартиры на четыре семьи. Дверь открылась на длину цепочки, и в образовавшуюся щель выглянул недоверчивый карий глаз маленькой седой старушонки.
- Вам кого?
- Здесь проживает Артем Михайлович Алябьев?
- А вы кто ему будете? Сын?
- Я из милиции, - терпеливо ответил Алябьев. - Сегодня Артем Михалыча сбила на улице машина. Я пришел узнать насчет родственников.
Дверь вдруг захлопнулась. Старушка живо загремела цепочкой и когда дверь открылась, она жадно выдохнула с любопытством и надеждой одно только слово:
- Насмерть?!
- Да, - ответил Алябьев и вошел.
Всплеснув руками, она засуетилась вокруг него.
- Ах, какая жалость, какая неприятность! Входите, входите, пожалуйста! Вот его комната. Ключ вот здесь, на приступочке. Достали? Ключ Артем Михалыч всегда дома оставляет, потому что боится потерять. Но вы знаете, у него ведь никого нет, он живет, то есть жил здесь совсем один.
Они вошли и встали на пороге. Вид комнаты, несмотря на ее опрятность, сразу показал Алябьеву, что старушка была права. Одиночество давно поселилось в ее углах и замерло в воздухе. Комната была лишена особенности, индивидуальности, она была скучна и однообразна, как казенная мебель. Алябьев вздохнул и полез в карман за фотографией.
- А это кто, знаете?
- Дочь, - уверенным тоном ответила старушка. - Артем Михалыч все время про нее рассказывал. Только она здесь не живет и никогда не жила. Знаете, он ведь в нашей квартире прожил совсем недолго, всего года три. Комнату должны были выделить моей снохе, как молодому специалисту, мы давно уже подали на расширение. У нас совершенно немыслимые жилищные условия, если хотите, можете убедиться: зайдите к нам и сами все увидите. Так жить невозможно, просто невозможно. Мы уже думали, что комната наша, но тут вдруг вмешался Совет ветеранов и комнату отдали Алябьеву. Представляете? Оказывается, он какой-то там сын полка, имеет военные заслуги, ну и так далее, - тут она презрительно фыркнула, демонстрируя, как мало теперь значат военные заслуги перед Отечеством. - Еще один сын лейтенанта Шмидта выискался! Совершенно возмутительная история! Нет, вы не подумайте, лично к Артему Михайловичу у нас никаких претензий не было, он был безобидный добрейший человек. Но, понимаете, тут больной квартирный вопрос. Вы помните, еще Булгаков писал, что квартирный вопрос испортил москвичей.
Алябьева в данный момент не интересовало, что писал по этому поводу Булгаков.
~ А где живет дочка? - сухо спросил он, останавливая старушку.
- Моя? Ну, вы знаете, у нее хорошая отдельная квартира на Новослободской, а вот сын живет здесь, со мной. У него...
- Я спрашивал о дочери Артема Михайловича, - сухо уточнил Алябьев.
- Ах, я не знаю, - с досадой ответила старушка. - За три года она ни разу не удосужилась здесь появиться, хотя Артем Михалыч про нее нам все уши прожужжал. Только и слышали: "Наденька, Наденька"!..
- Настенька, - машинально поправил Алябьев.
- Ну, Настенька, - насупилась старуха. - Я не обязана всех помнить. Теперь, небось, прискачет на готовое, аферистка.
Они вышли из комнаты Артема Михайловича. Значительно превысив свои полномочия, Алябьев заклеил дверь полоской белой бумаги и поставил на ней число и свою роспись. Ключ, однако же, положил на прежнее места.
- 3начит, не знаете, где проживает дочка Артема Михайловича? - еще раз на всякий случай переспросил он.
- Нет, не знаю, - упрямо ответила она.
- Ладно, если придет кто из родственников, сразу же мне позвоните. Вот телефон.
Старушка, молча, взяла визитку и проводила его до дверей.
- Скажите, а мы теперь можем рассчитывать на освободившуюся комнату?
- Возможно, но только законным путем.
Спускаясь на лифте с девятого этажа, Алябьев думал о том, что следствие зашло в тупик. Оставался единственный вариант: определить по фотографии студию, где был сделан снимок. Это могло что-то дать. На фотографии имелось какое-то затертое клеймо с вензелями и название студии. Хотелось надеяться, что студия еще жива и там могут что-то чудесным образом помнить. Он заехал в отдел криминалистики к добродушному и флегматичному другу Сенечке и, коротко изложив суть дела, оставил снимок ему.
- Бу сделано, - буркнул тот, не отрывая взгляд от компьютерного монитора. - Пробью по базе данных, может, что и даст. Зайди завтра утром. Только ради тебя, сам понимаешь.
- Само собой, - Алябьев отлично понял намек. До ограбления оставалось всего полтора дня, а он еще не продвинулся в следствии ни на шаг.
На следующий день, как только он с презентом в руках переступил порог отдела криминалистики, Сенечка бросил ему на ходу:
- Пришел? Записывай адрес, - и, не глядя, ногой запихнул пакет с виски подальше под стол.
Фотостудия оказалась всего в двух шагах от стоматологии. Этого тоже следовало ожидать. Жизнь стариков всегда концентрируется в одном месте, одном районе, на одной улице; так им удобнее. Алябьев воспрянул духом.
Малозаметная тяжелая дверь на тугом пневмомеханизме, зажатая с одной стороны аптекой, а с другой магазином женской одежды из Италии, пропустила его в тускло освещенную прихожую. Кричащие вывески, побитые вновь зарядившим с утра дождем, остались за толстым залапанным витринным стеклом. Студия была ничтожно мала и неухожена. За простым конторским столом перед монитором компьютера сидел средних лет мужчина с цепким профессиональным взглядом. Два фотоаппарата с огромными объективами стояли сзади на полочке. Софиты были погашены, в помещении царил приятный мягкий полумрак. Алябьев молча подошел и положил на стол фотографию.
- Вам ее увеличить или размножить? - бесстрастно спросил фотограф, хотя его бровь заметно дрогнула, а лицо вдруг закаменело, как схватившийся бетон.
Алябьев зафиксировал это рефлекторное движение брови. Он сел и в двух словах рассказал весь свой вчерашний день, опуская, разумеется, всякую лирику и сведения об ограблении.
- Я знал этого старика, - смягчаясь, сказал фотограф, - Правда, совсем немного. Занятный был старикан. Он приходил ко мне дважды: первый раз три года назад, чтобы сделать фотографию на какой-то документ. Я как раз тогда только открылся, и он стал чуть ли не первым моим клиентом. В тот день он и увидел эту фотографию. Я разложил на столе штук тридцать снимков и отбирал подходящие на небольшой рекламный стенд. Этот я тоже хотел использовать. Он привязался ко мне, как банный лист: продай, да продай, прямо загорелся весь. Ну, я и заломил цену, чтобы он отвязался. Мало ли какие шизики ходят, откуда я знаю, зачем ему понадобилась чужая фотография? Я еще подумал о нем в таком духе: старый козел, а туда же... Но он объяснил, что девушка на фото точь-в-точь похожа на одну его знакомую, след которой давно потерялся. Просто похожа, понимаете? Он стал рассказывать, как во время войны мальчонкой прибился к какому-то полку, был принят в полк, воевал, попал к фашистам в плен, сидел в концлагере, а потом отбывал за это срок уже в Сибири. Там он с ней и познакомился. Не знаю, сколько правды было в этой истории. В общем, я уступил фотографию по 6олее сходной цене, по правде сказать, отдал даром. Иногда, понимаете, берет что-то за душу. И вдруг полгода назад он опять появляется у меня в студии и заливает про дочь, показывая эту фотографию. Удивительно, что при этом он совсем не выглядел сумасшедшим или аферистом. Ему нужно было просто выговориться, ничего больше. Я не стал его разоблачать, промолчал, хотя дико разозлился, и он скоро ушел и больше не появлялся. Вот так было дело.
Фотограф умолк и слабо улыбнулся. Лицо его выглядело теперь усталым и печальным. Алябьев встал, забрал фотографию и вышел на свет, радуясь в душе, что не проговорился ему о своем неудавшемся "расследовании". Об этом случае следовало поскорее забыть. Последнее, что он сделал, это разыскал морг, в котором находилось тело Артема Михайловича, и на всякий случай убедился, что никто из родственников Алябьева там до сих пор не появлялся. Выбросить ставшую ненужной фотографию он не решился и пожалел, что не оставил ее фотографу, а ночью вдруг проснулся с тяжелым сердцем и долго не мог уснуть. Утром снова позвонил в морг. Тело Алябьева находилось там уже двое суток. Мегаполис, кишащий людьми, давно забыл об Артеме Михайловиче.
- Света, - сказал он жене, закончив разговор. - Нам нужно похоронить одного человека.
Фотографию он хотел положить в гроб, но жена его отговорила.