Кафе светилось, как больничная лампа - тускло, без надежды. Свет не грел, он прилипал. Пол был липкий тоже, будто время здесь проливали, потом вытирали плохо. Кофе стоял передо мной, ещё тёплый, но вкус давно потерян - сладость, похожая на лекарство, и привкус пластика. Мне не было холодно, но я сидел, втянувшись в куртку. Просто так. Потому что в таких местах ты всегда немного прячешься.

Часы на стене тикали, и это раздражало. Ни у кого не было причин знать точное время. Здесь оно не имело значения. Здесь оно зациклено: как будто ты не живёшь, а повторяешь.

Дверь скрипнула. Сквозняк провёл по спине - точно, не ветер, а жест. Вошёл кто-то. Я не обернулся, просто увидел в отражении витрины - низкий, сутулый, лицо как будто тёрли наждачкой. Пальто болталось на нём, будто не его. Он сел у окна, аккуратно, как будто боялся, что стул может взорваться. Раскрыл газету. Даже не заказал ничего - просто сидел, смотрел в страницы.

Я наблюдал за ним сквозь стекло, через отражение. Он пил кофе. Пил, как будто надеялся, что в нём растворится что-то прошлое, или наоборот - вытечет. В нём было что-то не то. Не угрожающее, нет. Просто чужое. Как будто он из города, где время течёт не слева направо, а вверх или вбок.

Он вдруг сказал, не глядя на меня:
- Холодно.
Я подождал, потом ответил:
- Мокро.
- Вот именно, - тихо сказал он.

Некоторое время мы молчали. Кофе между нами дышал паром. Воздух в кафе стал густой, как будто слова в нём застревали.

Потом он сказал:
- Раньше зима пахла.
Я спросил:
- А теперь?

Он медленно поднял глаза. Они были серые, как вода после мытья кистей.
- Теперь только серая соль на ботинках.

Я хотел спросить, что он здесь делает. Но понял - любой, кто сюда приходит в такое время, не может быть дома. У него его просто нет. Нас всех выбросили, как просроченные товары. Автомат сдал нас обратно в мир, а мир не знал, куда нас девать.

Он встал, не допив. Газету оставил на столе. На ней - пятно от чашки, как след от кольца. Заголовок виднелся сквозь это пятно: "Тело найдено в снегу. Имя не установлено."

Кофе остыл. Я не пил - держал стакан, как пульс. Внутри всё давно устаканилось: ни мыслей, ни ожиданий. Только отсрочка. Иногда в таких местах кажется, что живой ты - случайно.

Дверь снова скрипнула. На этот раз - резче. Вошла женщина. Возраст неопределённый, лицо бледное, губы подведены, но криво. Волосы спутаны. Куртка изношенная, длинная. Села без слов, напротив. Не спросила. Просто поставила перед собой бумажный пакет и закурила - не здесь, не сейчас, а в прошлом, где это ещё было возможно. Я почувствовал запах даже сквозь запреты, сквозь годы.

- У тебя взгляд, как у тех, кто уже всё понял, - сказала она, не глядя.

Я не ответил. Не из гордости. Просто незачем. Кто начинает с такой фразы - не ждёт ответа, он себе его уже дал.

Она развернула пакет. Там был тост с сыром. Почти холодный. Ела медленно, как будто проверяла - жив ещё рот или нет. Потом сказала:
- Я однажды ждала человека в таком же месте. Только в другом городе. Он не пришёл. Но я осталась.

Помолчала. Упёрлась взглядом куда-то в угол, где тень шевелилась на стене - не от нас, от чего-то вне.

- Мне было тогда девятнадцать. Я думала, если подождать долго, то всё встанет на свои места. Сейчас мне сорок три. Думаешь, я ушла? Я просто переехала ближе.

Я посмотрел на неё - не пристально, просто отметил. В голосе не было злости. Даже сожаления не было. Только усталость, с которой живут те, кому больше ничего не обещали.

Она закончила есть, достала из кармана пластик с лекарствами. Синие капсулы, зелёные. Проглотила всухую.

- Я забываю имена. Даже своё иногда. Но запах вот этот - кофе и хлорка - я помню.

Мы посидели в тишине. Никто больше не заходил. Лишь время - как гудение лампы, фон, который не выключить.

Она встала первой. Сказала напоследок:
- Если увидишь того, кто пришёл вовремя - не верь ему. Это кто-то другой.

И ушла.

Я остался. Внутри что-то сдвинулось - не чувство, не память. Просто воздух стал плотнее. Как будто в этом месте накапливается то, что никто не может унести.

Третьим был парень.
Вошёл далеко за полночь, когда время уже не принадлежит никому. Ни тебе, ни городу. Время в такие часы - просто остаточное. Осадок.

Он был моложе остальных. Слишком чистый для этого места: лицо гладкое, движения сдержанные. Куртка дорогая, обувь новая. Только глаза не подходили. Взгляд как у загнанного зверя, который научился не бегать. Сел у соседнего столика, положил перед собой телефон, но не смотрел в него.

Мы молчали. В кафе играло что-то - медленно и без смысла. Наверное, радио. Или плейлист, забытый администратором. В таких местах музыка не для ушей. Для фона. Как бинт для трупа.

Он заговорил сам. Неожиданно.
- Ты когда-нибудь чувствовал, что больше ничего не начнётся?

Я не сразу понял, что он ко мне. Посмотрел. Кивнул.
- Чувствовал.

Он чуть улыбнулся. Сухо.
- Я из тех, кто долго шёл. Очень долго. И, кажется, не туда.
Пауза. Он смотрел на чашку, как на улики.
- Папа говорил: "Не останавливайся". Потом исчез. Я не остановился. А теперь не знаю, где я.

Мне не хотелось слушать, но слова звучали не как жалоба.
Он говорил не мне. Просто говорил.

- Я пытался пить, пытался лечиться, пытался верить. Всё не подошло. Ни одно не совпало.

Он достал из внутреннего кармана бумагу. Сложенную вчетверо. Развернул. Там был рисунок - угольный, грубый, почти детский. Дом. Дерево. Человек без лица.
- Это я, - сказал он. - Рисовал ночью, когда не мог заснуть. Думал, если нарисую себя, то вспомню, где оставил. Но лицо не выходит. Ни одно не подходит.

Он сложил лист и сунул обратно. Пальцы дрожали, но чуть - как антенна в ветре.

- Сегодня я хотел дойти до моста. Но свернул. Почему-то. Оказался здесь. Думаешь, это знак?

Я пожал плечами.
- Если и знак - не для нас.

Он кивнул. И вдруг - почти шёпотом:
- Мне страшно, что однажды я перестану пытаться. И окажусь таким, как остальные. Просто внутри мебели.

Дверь чуть скрипнула - от сквозняка, не от посетителя. Он вздрогнул.
- Я пойду. А то останусь.

Он ушёл быстро. Почти сбежал.

Я остался. Стол был ещё тёплый. Его чашка полупустая. След пальца на ободке.
Всё исчезает - не сразу. Сначала гаснет движение. Потом тепло. Потом смысл.

Ближе к рассвету кафе замолкло окончательно. Даже холодильник на мгновение затаился, будто устал гудеть. Свет не изменился - он в таких местах не зависит от солнца. Но воздух стал другим. Сухим. Выжатым.

Я сидел. Руки на столе. Кофе больше не было - ни вкуса, ни желания. Просто стакан, как примета, как улика. Вокруг - пустота, но не безлюдная. Она была наполнена - голосами, взглядами, следами ботинок, запахами чужих таблеток и забытых сигарет. В этой пустоте жило больше, чем в любом переполненном зале.

Я вспомнил, как в детстве боялся ночных улиц. Не темноты, нет. Пространства. Эта пугающая возможность идти и идти, и никого, кто бы заметил. Тогда казалось - если исчезнуть, никто не поймёт, в каком месте ты выпал.

Сейчас - наоборот. Я точно знал, где я. В этом углу, за столом у окна, в кафе без истории. Здесь никто не выпадает. Здесь все давно уже выпали.

Я думал о тех, кто заходил. Ни один не был безумным. Просто... смещённым. Как будто кто-то сбил фокус, и они остались за границей резкости. И я с ними.

На стекле проступила слабая полоска - свет с улицы. Не рассвет ещё, а его предчувствие. Свет, который не греет, а сообщает: всё, что было ночью, сейчас исчезнет. Или станет стыдным. Или просто смешным.

Но мне не было ни стыдно, ни смешно. Было ровно. Как после затяжного дождя: мокро внутри, но больше не идёт. Только капли на манжетах, только тишина под кожей.

Я встал. Чуть медленно, как будто проверяя - не оставлю ли что-то. Не вещи. Себя.

Обернулся. Кафе было пустым. Но не одиноким. В таких местах одиночество - не отсутствие, а постоянное присутствие чего-то, что смотрит сквозь.

На выходе я бросил стакан в урну. Он упал беззвучно.

Снаружи ещё горели фонари. Снег не шёл, но асфальт был влажный. Я пошёл вдоль зданий, не глядя по сторонам. Шаг - пауза - шаг. Никуда. Просто дальше.

Иногда единственный способ уйти - не знать, откуда.