Он выходит из кафе, не оборачиваясь. На плечах старое пальто - чужое, но село как своё. Внутри пахнет табаком и каким-то терпким мылом, вроде тех, что остаются в гостиницах с мраморными ступенями. Он идёт вдоль улицы, где лампы дрожат в ветре, словно ждали его шагов.

Камера держится сбоку, вровень. Он не курит - не с кем делить сигарету. Смотрит на окна: в некоторых ещё горит свет. За стеклом кто-то задвигает шторы, кто-то поправляет волосы, кто-то пьёт воду прямо из бутылки. Они не знают, что он идёт - но будто чувствуют.

- Улица, как киноплёнка, - говорит он вполголоса. - Если вырезать хоть один кадр, всё рассыпется.

В переулке кто-то смеётся. Женский голос. Тонкий, как звон бокала. Он на секунду замирает, но не оборачивается. Там - не она. Там - не о чём вспоминать.

Он идёт мимо закрытой лавки. В витрине - туфли. Та самая модель. Тогда она выбирала их дольше, чем платье на похороны матери. Он хотел уйти, а она смеялась: "Я хочу, чтобы они были красивыми. Даже если никуда не пойду."

- Ты и не пошла - говорит он, почти беззвучно.

Камера скользит за ним в подъезд. Он поднимается по лестнице, не касаясь перил. Как будто всё ещё боится заразиться старой тоской. На третьем этаже - запертая дверь. Он достаёт ключ, вставляет, но не поворачивает. Стоит. Просто стоит. В глазке - темнота. Внутри, кажется, ничего нет. Или кто-то не дышит, чтобы его не спугнуть.

Он уходит. Камера не ждёт. Ловит его на улице снова. Ветер стал острее. Пальто кажется тонким. Он идёт, будто сам стал улицей - той самой, где нельзя остановиться, иначе застываешь навсегда.

- Я хотел бы, чтобы всё это было кино, - произносит он. - Тогда можно было бы переснять.

Но фильм идёт. Один дубль. Ни склеек, ни дублей. Только ночь между окнами. И он - в ней. Всё ещё идёт.