Я провёл на Кубе четыре месяца. Это не было бегством. И не было возвратом. Просто - потребность писать о новых женщинах, глупая канадская зима, истончённая память, и отсутствие нужды в родине.
Родина, как известно, хороша в перспективе. На расстоянии любить проще, чем находиться внутри. И, наконец, - не мешает быть собой.

Меня встретил влажный воздух, в котором, помимо соли, витали приметы чужой истории: гниение дерева, дух перегретого социализма и тонкая пыль иностранного капитала, осевшая на витринах, где давно ничего не продавалось.
Я снял комнату в районе, название которого не помнил уже на следующий день.

Хозяйку звали Кармен, что, по мнению очевидцев, считалось здесь уместным. Она молчала чаще, чем говорила, и это располагало. Молчание - универсальный способ сделать чужое менее навязчивым.

Каждое утро я выходил в город. Гавана, как книга, которую читают третьим языком: ритм ощущается, смыслы ускользают.
На перекрёстках сидели мужчины с лицами, пережившими обесценивание собственной валюты.
Они не просили. Они просто смотрели. Это и был вопрос. И ответ.

Я записывал в блокнот: Солнце в этих широтах не согревает. Оно ослепляет, чтобы никто не считал время.
И: Человек, живущий у моря, рано теряет чувство направления. Он просто идёт туда, где гудит прибой. Или память.

Местные говорили: на Кубе ничего не меняется, но всё умирает.
Я считал это точным.
Иногда мне казалось, что я двигаюсь по городу, который распадается на шаг позади.
Как будто я не хожу по улицам, а развязываю их существование.

По вечерам я пил ром, потому что в этой части света только он не выдаёт себя за лекарство.
Рядом всегда сидел один и тот же старик. Его звали Хосе или он просто так назывался.
Он однажды сказал:
- Все белые, кто приезжает сюда, ищут здесь тень своей усталости. Но здесь - только свет. Он безжалостен. Он делает старость видимой. Поэтому они уезжают.

Я не уезжал.
Внутри меня давно не было движения. Только шорох страниц, давно списанных.
На третьем месяце я перестал писать.

На четвёртом - понял, что больше не различаю звук прибоя и звук собственного дыхания.

А на пятый - уехал.
Не потому что надоело.
Потому что Куба оказалась слишком похожей на всё, что я хотел забыть.
Но - без снега.
Оное, видимо, не исчезло, а только пряталось в форме:
в покосившихся балконах, в запахе алкоголя и табака, в пустых разговорах на грани искренности и роли. Здесь всё - остаток: от старых машин до человеческих улыбок. А значит - всё напоминает.