Я решил умереть в семьдесят девять. Не от болезни, не по велению судьбы. Просто устал. Как ботинки, которые ещё можно носить, но уже не хочется. Всё было на месте: пенсионные накопления, суставы, воспоминания, даже аппетит - но что-то ушло, и без него всё остальное потеряло вкус.

На смерть я смотрел не как на трагедию, а как на логистику. Канадский подход. Блокнот, список, минимальные расходы. Хотелось только одного - чтобы не вышло нелепо. Не хотелось умереть в Торонто среди перетопленных батарей и холода, который затаился даже в супермаркетах. Я искал место, где старость не стыдится себя. В Мексике было жарко и громко. В Коста-Рике - как-то слишком красиво. Я устал от слишком. На Кубе всё выглядело в меру: дома, которые давно никто не перекрашивал, люди, у которых уже нет иллюзий, но есть манго, ром и время.

Я снял комнату у вдовы по имени Лурдес. На ней были простые хлопковые платья и всегда немного муки на пальцах - она пекла хлеб, потому что хлеб кто-то должен печь. Она не спрашивала ничего лишнего, но в первый вечер спросила: вы сюда отдыхать?

- Нет. Скорее присмотреться, - ответил я. Она кивнула, как будто это был обычный ответ.

Я ходил по кладбищам. Искал подходящее. Одно - слишком пафосное, другое - слишком живое. Одно пахло навозом, другое - цветами, как на дешёвых похоронах. Люди в баре стали узнавать меня. Придумывали прозвища. Я не возражал. Я всегда лучше понимал людей, когда они шутили. Они ведь редко умеют говорить прямо. Но в шутках всё ясно.

Самым тихим оказалось кладбище на холме. Там был вид на деревню, небо было слегка выгоревшим, как простыня после многих стирок. Я сел. Послушал. Ни птиц, ни машин. Только ветер и дыхание земли. Я почти согласился.

Но потом вернулся.

Лурдес в ту ночь поставила две чашки кофе. На столе лежала старая фотография. Мужчина в военной форме, не улыбается.

- Он исчез, - сказала она. Встал утром и ушёл. Оставил тапочки. С тех пор я не позволяю мужчинам оставлять обувь.
Я поднялся, снял свои сандалии и повесил их на крючок.

- Так надёжнее, - сказал я. Она кивнула.

На следующий день я снова поднялся на холм. С собой взял апельсин, книгу и раскладной стул. Сидел, ел, читал. Смотрел в небо. Всё было правильно. Даже если бы умер - в тот момент было бы не обидно. Но - не умер.

Рядом подошёл мальчишка, босой, с рогаткой. Сел, ничего не сказал.

- Вы тут работаете?
- Нет. Просто приглядываюсь.
- К чему?
- К себе.

Он кивнул, вытащил камешек и начал стрелять по надгробиям. Аккуратно. Не чтобы разрушить. Скорее - чтобы услышать, если кто-то отзовётся.

- А если ответят?
- Скажу, что вы его ждёте.

Он ушёл. Я не спросил имени. Иногда, если остаёшься, имена сами приходят. А если исчезаешь - не имеют значения.

Вечером я выкинул блокнот. Купил новый. Долго держал ручку, но так ничего и не написал.

Лурдес снова поставила кофе. Мы молчали.
В окне колыхались занавески. Было жарко, но терпимо. На Кубе жара - как одиночество: постоянная, но не смертельная, если привыкнуть.

- Вы нашли? - спросила она.
Я пожал плечами.
- И да, и нет. Но это не место. Это - время.

Она кивнула, как будто поняла. Потом посмотрела в окно и сказала почти шёпотом:

- Знаете, у нас здесь мёртвых хоронят ногами к морю. Чтобы если что - могли уйти, не разворачиваясь.

Я ничего не ответил. Только посмотрел сквозь стены в сторону моря.

- Да... - добавила Лурдес. - И умирают здесь - медленно, как сигара, которую курят против ветра.