Чайка Дмитрий Евгеньевич : другие произведения.

Эксперимент (все части)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А были ли мы, пионеры 80-х, ровесники Электроника и Гостьи из будущего? Те кто рвались строить будущий мир, покорять дальний космос? Возможно, и нет. Только мы это помним.

(НЕ)ПРЕДСКАЗУЕМЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ (последовательность рассказов)

  

Боже, как давно это было!

  
   Что будет, если детям позволить самим строить свой мир и писать его правила? Будут ли они гордиться теми же достижениями? Совершать те же ошибки? Строить и водить свою технику так же как мы?
   Ответа не знает никто, ведь никто не пытался спросить у детей.
  

Вместо предисловия

  

Место для шага вперёд

  
  -- Юрий Владимирович, ты уверен в безопасности детей?
   Андропов кивнул:
  -- Абсолютно. Если экспериментатору не пытаться записать знания и воспоминания другого, то побочных эффектов нет.
   Генеральный задумался.
  

***

  
   Шёл 1977 год. Казалось, страна на подъёме: в космосе "Салют-5", на Северном полюсе побывала "Арктика", на конвейер встала новая модель ВАЗа - "Нива"... Но в Политбюро знали и про другое. Про то что даже в "золотую" косыгинскую пятилетку на импорт зерна уходили десятки тонн золота и что теперь с каждым годом всё больше. Мобилизационно-плановый тип экономики, прекрасно помогший в эпоху Больших Потрясений, в мирное время работал не так хорошо: одна или две Стройки Века аукались целой горой "долгостроев", твой город мог быть "образцовым", а мог быть и тем, из каких в "образцовые" ездили за колбасой...
   Пришло время взять новый курс. Генеральный однажды в сердцах пошутил, мол, Советский Союз - это словно тягач и пятнадцать прицепов. Любой поворот его должен быть плавным, заранее тщательно подготовленным зная куда поворачивать, как и зачем. "Молодёжь, - сказал он, - я боюсь, повернёт слишком резко, при этом страну разорвёт на клочки... к-хм... Зачем поворачивать, всем тут понятно. Как - не нас кому-то учить. Вопрос только куда."
   К попыткам сочинить новый, более удачный строй уже не первый год привлекались лучшие в Союзе умы, однако в короткие сроки всё дело свелось к противоборству нескольких "школ", занимающихся перетягиванием друг у дружки грантов. Нужны были свежие головы. Но и студенты, и кандидаты, и многие доктора наук страшно боялись пойти против "школ": даже когда главные "школьники" утверждают полную чушь, замечать это - значит идти против Истины. А тебе ещё с ними работать... или работать на стройке за то, что "профессор не прав". На этом бы всё и заглохло, однако...
   Была в Союзе одна технология. В одном "почтовом ящике" научились записывать память - живую память живого человеческого мозга. Но, как ни бились, прочесть - то есть расшифровать - воспоминания не могли. При попытке "вписать" их другому выяснилось, что человек, получивший чужие воспоминания, не только не помнит их, но тотчас же сходит с ума, и вернуть его в норму уже невозможно. Даже стиранием памяти. Тем не менее направление было признано перспективным, исследования продолжались. Вскоре память человека уже уверенно записывали, "стирали" "оригинал", а потом, убедившись, что тот ничего не помнит, писали обратно.
   Узнав о технологии, организаторы ликовали: "светлыми головами" будут молодые учёные - слишком молодые для отстаивания чужих идей. Собрать их в каком-то НИИ, собрать самые смелые идеи... а потом "размагнитить" им память. И - всё: дальше пускай примыкают хоть к "школам", хоть к группам продлённого дня! Собрали учёных, те стали писать, разговаривать... НИИчего нового! Кто рискнёт предложить что-то новое, да без оглядки на "школы"? Со школьной скамьи мы привыкли подстраивать наши ответы под мнение преподавателя: скажешь не то - и "родителей в школу".
   Дело зашло бы в тупик, но прокралась идея: пусть "светлые головы" будут детьми! Ведь ребёнок не знает решённых задач; прирождённый новатор, готовый исследовать что только можно, он сразу берётся решить все задачи, не делит их на фундаментальные и на рутину. Он с ходу готов создавать звездолёт, ибо тот для него не сложней пылесоса!
   Так и возник этот эксперимент: на лето оставить без взрослых - однако с присмотром - немалую группу детей - и смотреть, наблюдать.
   Выделили место - громадную территорию с ракетными шахтами (к тому что она охраняется, люди уже попривыкли), охрану и деньги. В атмосфере строжайшей секретности набрали штат наблюдателей - все как один молодые учёные с "красными дипломами" - и подобрали детей. Отбирали детей крепких партийцев по принципу представительности: как на той плоскодонке, "каждой твари по паре". Когда всё было готово, родителям "избранных" сказали, что дети их проведут каникулы в Очень Крутом Пионерлагере.
   Отправить ребёнка в хороший пионерлагерь было престижно. Этого добивались, поездкой туда награждали... Детей отпускали охотно и с радостью. Родителям тех, кто попал в эксперимент надолго, секретно поведали, что дети отобраны в эксперимент: как на учёбе и прочих способностях отразится отдых исключительно в лучших местах. Люди не верили этому счастью!
   Параллельно рядом с полигоном возводили и техтерриторию - смесь ОГМ с опытным производством. Для безопасности ребят (а заодно и для экономии) в эксперименте ввели тогда правило: извне, от технарей, ребята получат любую технику, принцип действия которой смогут объяснить. Желательна схема, высший пилотаж - чертёж. Не всё делалось на техтерритории: отливки заказывали меткомбинатам, моторы - заводам, но львиную долю делали там.
  

***

  
   Ильич на мгновение по-стариковски расчувствовался, вспомнив о внуках, представив их "в поле", без взрослых. Идея использовать в эксперименте детей была дикой, однако генсек скрепя сердце кивнул: для страны это было единственным шансом:
  -- Когда наш эксперимент заработает?
  -- С постоянным составом - через два года, - ответил Андропов, - В летние каникулы 1979-го.
  
  
  
  
  

Война для начала

Я буду помнить...

  
   Каждый ребёнок мечтает хотя б на денёк оторваться от взрослых, от их надоедливых нравоучений, от "время обедать" как раз посредине игры, или "спать", когда спать тебе вовсе не хочется... Нас отобрали в эксперимент: дали волю, всё лето без взрослых! Они нам привозят еду, инструменты... да всё что попросим, нам стоит достаточно точно им всё объяснить, и готово!
   Родители если б узнали, то не отпустили бы точно, поэтому организаторы им говорили, что всё это лето мы будем в Артеке. И если я не проболтаюсь родителям, может, возьмут меня снова сюда?
   Я, конечно, не помню всего: миллион впечатлений, одно затмевает другое, но самое яркое - помню.
  

Воспоминание первое: Война и манёвры

  
   Я не знаю как началась эта война. Как-то сама собой, как игра началась и никак не кончается. Это обидно, ведь нам дали всё, ну чего не жилось-то нам мирно, стихов не писалось, не строилось? Мы ведь могли мастерить, в телескопы смотреть... Но - дерёмся.
   Конечно, войну мы ведём по всем правилам военного благородства: девочки неприкосновенны, те кто в палатках с красным крестом или на руках санитарок - тоже. При этом никто в лазарете не прячется. Тот кто сдаётся на милость победителя не хитрит а сдаётся, и милость победителя ему обеспечена.
   Почему я оказался на нашей стороне? Просто оказался бы на другой - называл бы "нашей" "ту" сторону. И от этого ничего бы не изменилось.
   Надо сказать, что солдат из меня никудышный. Мне на войне вообще грош цена: не силён, не вынослив и драться совсем не умею. Ни разу не дрался. Какой во мне толк: самострел починить или пушку (снаряд разгоняет пружина, ведь как делать порох - не знаем) могу, а сражаться - увы.
   Но чинить у меня получается. Не изготавливать, а именно чинить: я как-то сразу вижу, как это работает.
   Как-то ко мне подошёл командир, говорит:
  -- Есть работа: построить в тылу линию укреплений. Войнушка идёт с переменным успехом, и, может, придётся всерьёз отступать. Тогда врага остановит только "линия Маннергейма". На фронте без тебя труднее не будет... в смысле без вас... в смысле не обижайся, я хотел сказать, что от строителей тоже на войне польза. Если вы не остановите их на вашей "линии Маннергейма", то хана. Придётся отступать - будем водить их сколько сможем. Выведем на вас, и дальше вам отдуваться. Нас будет просьба не кантовать.
  

Воспоминание второе: Отрезок Маннергейма

  
   Прежде чем строить, мы собрались всё обдумать. Понятно, что либо мы сможем построить короткую крепкую линию, либо пародию на оборону по всей ширине территории.
   Был среди нас один мальчик, "ботаник", блестящий знаток математики. Он рассказал, что читал про Сунь Цзы. Этот древний мыслитель сказал, что война есть искусство обмана. Смысл вот в чём: если ты можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто не пользуешься; будучи близко, показывай, что ты далеко; когда далеко - что ты близко и так далее. Как носорог: его складки на коже создают впечатление крепкой брони, их даже рисуют в мультфильмах с заклёпками. Но брони носорог не имеет.
   Врага мы должны обмануть, только как? Если только на вид неприступные стены построить возможно, то как показать врагу слабость? Ведь он не дурак, он увидит, что тут его остановили, и двинет в обход! Это было задачкой. Посыпались мысли, идеи, которые тихо сложились в моей голове в удивительно стройную схему. Как оказалось, когда я начинаю строить, то тоже сразу вижу как всё должно быть.
   Предстояло немало работы, ведь наш укреплённый рубеж должен был содержать батареи, зарытые в землю "по шляпку"; канавы, прикрытые дёрном; ходы сообщения; тросики для отпирания крышек канав, провода к телефонам и лампам... Плюс к этому четыре "видимых" объекта: "фотоаппарат", ДОТ с раструбом-амбразурой; чуть в тыл ему башня под два орудия, "купол" с круговым обстрелом и танк.
   О последнем особо: танк предназначен стрелять из окопов с кирпичными стенками, переезжая по необходимости из одного в другой. Верхний ряд кирпичей выступает вовнутрь, и заехавший танк получается башней, торчащей из камня. В кладке замаскированы люки, через которые можно грузить в танк боеприпасы, а в долгом бою - заменить экипаж: все стоянки соединены подземными ходами между собой и с другими объектами.
   Мы принялись за работу, спланировав так чтобы каждая очередь стройки могла быть финальной, а каждая следующая дополняла её. Так мы надеялись быть готовыми к обороне даже если противник застигнет нас в самом разгаре строительства.
   Как-то под утро пришёл командир:
  -- Как у вас продвигается стройка?
  -- У нас всё готово.
   Он был удивлён, но, подумав, сказал:
  -- Я вам верю.
   Противник теснил наших прямо сквозь линию, лишь ненадолго он был остановлен прикрытыми дёрном канавами. Перед собой он увидел совсем не готовый рубеж: на ещё не замаскированном "куполе" спешно вешали люк, в башне наспех законопачивали "дыру" под второе орудие, "фотоаппарат" был ещё не засыпан землёй и с известным противнику сектором обстрела грозил оказаться статистом...
   Как мы и задумали, неприятель бросился обходить "фотоаппарат". Потеряв уйму времени, он обошёл его с флангов, и тут же попал под огонь. "Фотоаппаратный" расчёт приник к хорошо спрятанным перископам и занимался своим главным делом: руководил огнём скрытых орудий. Вовсю огрызалась и башня, пока в половину расчётного темпа стрельбы из единственной предусмотренной пушки.
   Противник увяз. Прорываясь весь день, до коротенькой тьмы летней ночи, едва рассвело он озлобленно ринулся снова. Похоже, мы правильно всё рассчитали: они увлечённо, старательно бились башкой о единственный столб.
   Ближе к вечеру бой захлебнулся: противник устал. И когда на валившихся с ног атакующих ринулись сытые и отдохнувшие наши, итог был понятен. Противник не отступал, он спасался.
   Наутро усталый, довольный пришёл командир:
  -- Молодцы! Ото всех вам спасибо! Блестяще! Вот только... вы слишком разнесли по фронту артиллерию: много "посылок" не долетало.
   Я улыбнулся:
  -- А как ты думаешь, почему они не стали нас обходить? Они думали, что этот участок линии не единственный, а единственный недостроенный. Остальные как будто замаскированы, да так, что только снаряды летят неизвестно откуда.
  

Воспоминание третье: Ломать и строить

  
   Прилетал вертолёт и оставил контейнер. Это была новая мастерская: сверлильный станок, два токарных и фрезерный, а инструментов вокруг верстака и в шкафах... и на сладкое - тельферы под потолком. Да в такой мастерской можно "с нуля" построить автомобиль! Не современный, конечно, но самобеглую коляску с ящичным карбюратором, лепестковым клапаном впуска и Т-образной камерой сгорания - запросто.
   Это потом, для души, а пока я приступил к новому танку, и начал с трансмиссии: наш первый танк предназначен для ровной площадки и тарированных асфальтовых въездов оборонительной линии, а наступать надо будет по неподготовленной местности.
   Дня через три в мастерскую пришёл командир. Очень грустный. Сказал, что наш танк был захвачен. Обидно, однако логично: он был одним целым с "линией Маннергейма" и был предназначен только для обороны. И он в обороне чертовски хорош, победить когда он в обороне... Думаю, нужен противотанковый танк.
   Новый танк получился как шведский: без башни и плоский как крокодил. Был ли он лучше чем старый? Смотря для чего: хороши были оба, но каждый по-своему. Первый был полностью выполнен из пятислойной фанеры, второй только спереди, всё остальное - трёхслойная; первый мог двигаться только по твёрдому грунту и поворачивал как тяжёлый бомбардировщик, а новый за счёт полного привода и поворота всех колёс-"кегрессов" крутился вокруг оси. И как старый был лучше в защите, так новый силён в нападении.
   Жалко, когда ты сам должен испортить свою же работу, однако я сам сел за руль. Ибо кто как не я знал все слабые точки машины, которую сам же построил.
   Сражение было недолгим: заставив противника съехать в канаву (где он моментально застрял), мы приблизились. Выстрел в упор проломил лист вдали от шпангоутов и повредил "механизм передач". Он был очень заумным, с обгонными муфтами, и починить его быстро - особенно если не знать как устроен - фантастика.
   Танк обездвижен. Мы можем его обойти, атакуя, оставить в тылу и дождаться, когда их танкисты покинут трофей.
  

Воспоминание четвёртое: Доктор по имени Рина

  
   Я вернулся в свою мастерскую, попробовал что-то придумать, поделать. Не шло. А потом ещё засветло стало клонить меня в сон. Я подумал, усталость, но утром увидел предметы вокруг себя в сильном тумане. Приехали: температура.
   Не думая сопротивляться, я сдался на милость опустошённому сну. А когда он отстал от меня, я увидел что доктор - не взрослый. Я даже чуть-чуть испугался: а вдруг заражу её? И засмущался, ведь Рина (Зовите меня Рина, как артистку Рину Зелёную) - самая красивая девочка в мире! Она ловко водила по мне стетоскопом, потом вдруг вскочила, задумалась, села обратно:
  -- Взрослые тебя, конечно, вылечат. Но для этого они тебя заберут, а ты с твоей техникой нужен. - Она деловито открыла мне рот "скажи а" - Моя мама - аптекарь. Всего пару дней, и ты будешь как новенький!
   Я проболел две недели. Она не скормила мне разве что валокордин, а когда я закончил болеть,
  -- Ты всегда так долго болеешь? - спросила она.
  -- Да, - соврал я.
   А честно - она ещё быстро меня подняла. Я как мог помогал ей, подсказывал, что из лекарств "не берёт" меня, а что "работает". Как оказалось, она назначала мне те же лекарства, причём до того как я их назову.
  -- Симптоматические лекарства - плацебо, - с горящими глазами пояснила она, - Они убирают симптомы, ты думаешь что здоров, и справляешься с болячкой сам. Хорошее лекарство должно воздействовать на болезнь. Когда-нибудь я пойму, как действуют лекарства, и смогу назначать их ещё точней. Может, даже удастся создать что-нибудь.
  -- Ты боялась что взрослые меня плохо вылечат? - спросил я.
   Она вдруг серьёзно взглянула и как-то чуть медленнее чем всегда и чуть тише сказала:
  -- Боялась что вылечат и не вернут.
  

Воспоминание пятое: Противобронепоездный бронепоезд

  
   Я как всегда проболел самое интересное: взрослые вдруг привезли нам с противником по два мотора с коробками от мотоцикла "Урал". Мастера неприятеля сделали два бронепоезда, это позволило им создавать превосходство на всём протяжении линии фронта, от самой реки до границы со взрослыми. Наши чуть-чуть запоздали, теперь приходилось расхлёбывать.
   Долго не знали что строить: моторов-то два, и других не дадут. Танк типа "Маус" отпал, ведь при той же мощности двигателя поезд будет намного тяжелее чем танк (соответственно, больше брони, больше пушек, десант) и намного быстрей. Пароход... сделать можно, но они с бронепоездом могут не встретиться. Вот самолёт - это да! Налетел, сбросил бомбы - и на аэродром, на заправку.
   Самолёт предложил наш Василий Васильич: сам крепкий, как будто Чкалов в детстве, серьёзный, и оттого представительный. А Василий Васильевич - настоящее имя и отчество (правда, не все сразу верят).
   Принялись строить биплан: двухмоторный, с большим бомболюком... и вскорости поняли: этих моторов не хватит не то что взлететь с грузом бомб, а лететь по прямой без снижения!
   Значит, остался один вариант. Бронепоезд. А это задачка, ведь танк, самолёт, пароход против бронепоезда - это танк-в-принципе, самолёт-в-принципе и пароход-в-принципе против бронепоезда-в-принципе. А вот бронепоезд против бронепоезда - это битва практически равных. Возникла идея построить поезд вокруг большой пневматической пушки на многоосной платформе как ТМ-1-180, объединённой с локомотивом (чтоб не тянуть далеко воздушную магистраль); спереди-сзади поставить по броневагону и по платформе для танков.
   Эскизы меня поразили, но... что-то никак не сходилось. Я, прежде чем строить, призвал всех ещё раз взглянуть на их поезд. В работе. В движении. Надо узнать о нём всё. Мы попросим военных заставить его показаться, и все ещё раз досконально осмотрим противника. Мне, кстати, их артиллерия неинтересна (такая же как и у нас), я хочу поезд видеть в движении: как разгоняется, как тормозит, максимальную скорость...
   Зашёл командир:
  -- Пока не забыл дать совет. Вступите в бой - не стреляйте из главного калибра по штабному вагону: пока командир вне опасности, он не очень-то склонен выходить из боя.
   Мы попросили ещё разок выманить поезд противника. "Надо так надо", сказал командир. Мы тайком подтянулись на линию фронта. Военные вышли в атаку, а мы, мастера, наблюдали. Первая группа ввязалась в локальную стычку с дозором противника, стала теснить. Неприятель вцепился в рубеж: даже после обхода по флангам, под страхом "котла" они знали, что поезд уже на подходе.
   И он появился: под рокот "Урала" на нас надвигался тяжёлый (железный!) состав, будто взятый из фильма про первую мировую. В центре стоял бронелокомотив, перед ним был вагон с единственной на весь поезд командирской башенкой, над ней развевалось их знамя. За локомотивом был длинный вагон с широченными люками, явно с десантом. К нему и штабному прицеплены были короткие броневагоны с барбетами, из-за которых торчали цилиндры приземистых башен.
   Как только их поезд проехал вторую военную группу, те побежали вперёд. Поезд затормозил, пролетев много больше чем я ожидал, и, отчаянно хрустнув редуктором, тронулся к ним. Разогнавшись до третьей ступени в коробке, он снова зажал тормоза, обороты мотора убавились до холостых. Наши ринулись ретироваться, убрались и мы.
   Вот теперь мне понятно что он оборудован штатной коробкой, обычным сцеплением и прямозубым - иначе бы так не хрустел при включении - реверс-редуктором. Плюс - не имеет привода от мотора никуда кроме ведущих колёс. Это надо обдумать.
   Расставшись с военными, мы собрались в мастерской, и Василий Васильич сказал, обращаясь ко мне:
  -- Мы тебя почему дожидались? Подсунь им опять этого... Цзы?
   Так вот чего нам не хватало! Какая-то пара штрихов, и идеи ребят заиграли! Забыв про часы, днём и ночью мы строили, будто ваяли шедевр. Подремав или наскоро перекусив - для того и другого нас Рина железной рукой отрывала от самого в этот момент интересного - мы возвращались творить. Как и в случае с линией, мы постигали всё сами: как гнётся металл, как устроен редуктор, как сделать пневматику... Наш бронепоезд учил нас, по мере учёбы меняясь и сам, становясь совершеннее с каждой внедрённой идеей.
   И вот он построен. Когда мы сцепили всё вместе, он вдруг заиграл тем нечаянным шармом, каким обладает любая добротная вещь. Поезд прост и практичен: локомотив, два коротеньких броневагона, два танка. На локомотиве, вагонах и танках стоят идентичные башни, причём "пирамидкой", ведь броневагоны чуть выше прицепленных танков, а локомотив и без башни на крыше довольно высок.
   Эти башни имеют массивный "затылок", как башни у танка КВ. Он не очень-то нужен ни танкам ни башням на броневагонах, но в башне на локомотиве в нём прячется ствол пневматической пушки. На вид он такой как другие: того же калибра, короткий и с толстыми стенками; львиная доля ствола внутри башни, с упором в "затылок". Снаряд подаёт вверх-назад механизм, по бокам от ствола два расходных баллона - вся башня там занята пушкой, расчёт расположен под ней.
   Кстати, танки у поезда не на платформах, на встроенных роликах. Так они могут быть броневагонами, бронедрезинами, и, убрав ролики - танками.
   Чтобы соперники встретились, нужно к путям неприятеля быстро построить свои, и второй наш мотор установлен на путеукладчик.
  

Воспоминание шестое: Последняя битва первой войны

  
   Весь вечер ребята ставили вешки, отмечая, куда не добьёт артиллерия бронепоезда. Ночью противник, не будь дураком, переставил их на максимально удобную артиллеристам дистанцию. Вай, молодца!
   Ещё затемно я под защитой пехоты довёл путь до вешек и дальше повёл его прямо по ним, параллельно путям неприятеля. Вскоре я был обнаружен. Противник попробовал было напасть, но ребята его отогнали.
   Я действовал быстро как мог, надвигая всё новые звенья, равняя, крепя их и снова включая укладочный кран.
   Бронепоезд врага появился оттуда, откуда шёл я: для того чтоб вернуться, придётся идти под огнём, разойтись с ним на встречных. Он бешено нёсся ко мне. Уже издали пушка на ближней ко мне орудийной платформе "вела" мой укладчик, вонзившись в меня немигающим взглядом. Пушкарь не стрелял: не желая палить наобум, он ждал верной, удобной дистанции, где каждый выстрел не просто мне в борт, а едва не по нужной заклёпке. Я дёрнулся было назад, но пути далеко уже шли параллельно, и он бы меня всё равно расстрелял до того как пути уведут меня в тыл. Я вернулся: авось напоследок смонтирую парочку звеньев.
   Противник откинул десантные люки, однако ребята открыли огонь по ним. Люки закрылись, но оба орудия чуть не в упор стали бить по укладчику.
   Я уложил звеньев пять или шесть, когда с хрустом и скрежетом мой механизм накренился. Как был, с неуклюже торчащими спереди рельсами, я покатился назад. Неприятель пошёл параллельно со мной, добивая колёса. В какой-то момент мой укладчик поднялся и с грохотом ухнул с путей. По инерции рельсы посыпались сзади, устроив завал; от удара включился укладочный кран, надвигая ещё одну секцию. Шпалы уткнулись друг в дружку и стали враспор.
   Дело сделано. Я отстегнулся, добавил "газку" и покинул кабину. Едва не скользя по укладчику, затормозил бронепоезд: противник так занят был мной, что его не заметил! Я соединил магистрали укладчика и бронепоезда, дав ему мощность второго мотора. Над "бруствером" из путеукладчика и вертикально наваленных рельсовых секций торчали лишь башни.
   Дуэль пушкарей была долгой. Противник попробовал снова отправить десант, но два танка, которые спешились сразу же по остановке, не дали им этого сделать. Удар за ударом воздушная пушка вминала барбеты на броневагонах, пока на одном тот не вклинился в башню, заклинив её поворот. А когда неприятель поехал, спасаясь, уже не ворочались обе. От "палок в колёса" из всех наших пушек, летевших в одну "несчастливую" ось, задний броневагон загремел и затрясся по шпалам. Сжигая сцепление, локомотив оттащил поезд в мёртвую зону.
   Вдали показался второй бронепоезд противника. Наш так уверено двинул навстречу, что тот резко затормозил и отъехал. На этом война завершилась.
   Прошло всего несколько дней, появились вдруг взрослые и отвезли нас обратно.
  

Воспоминание седьмое: Мы снова будем тут!

  
   Когда нас стали взвешивать, рост измерять, подошёл командир неприятеля. Просто сказал нам:
  -- Давайте дружить: говорят, плохой мир лучше доброй ссоры...
   Едиными мы уже точно не будем, теперь мы как два государства, а странам всегда лучше договориться о мире, чем воевать. Это поняли все и давно, и у каждого были задумки на сей счёт. Сразу решили вопрос о границе: решили её для удобства чертить по прямой от реки, поделив территорию напополам; принялись разрабатывать "международные" и приграничные правила. Мне это было неинтересно.
   Ещё предложили придумать себе города, и, естественно, я был среди "архитекторов". Позже, когда вышел врач и сказал "заходите, кто смелый", я тотчас же был у него. Я был первым, и не потому что я смелый, а просто механик сейчас там не нужен.
   Обследование, как и в начале каникул, было невероятно тщательным. Я узнавал все приборы: рентген, кардиограф... о, это тот самый прибор, измеряющий силу ума! Интересно, как я поумнел?
  

Воспоминание единственное: Артек

  
   Как быстро кончается лето! Вот, кажется, только недавно приехали, и вот уже скоро нам в школу. Зарница и встреча рассвета, костры и походы, трава до небес, шум прибоя промчались, даря убеждение: лучшего лета и быть не могло! Это счастье - всё лето в Артеке! Теперь я смакую последние дни и стараюсь не думать, что скоро придётся прощаться. Пусть и не навсегда. До следующего лета!
  
  
  
  
  
   Перед отправкой в Артек ребята договорились о правилах "иностранных дел". Обо всех говорить нету смысла, ведь многие правила не соблюдались почти никогда, были изменены, переписаны или предложены позже, и только свод "правил границы" дошёл до последних дней Эксперимента в своей изначальной редакции. Вот она:
      -- С каждой стороны от границы должны быть отмерены десяти- и стометровая зоны.
      -- Если один человек зашёл за стометровую линию или больше минуты провёл за границей, то страна в которую он вошёл вправе вернуть его или не возвращать по своему усмотрению.
      -- Если двое или больше зашли за границу и успели уйти в течение минуты, это пограничный инцидент, решать который следует в дипломатическом порядке.
      -- Если они не успели уйти или зашли за десятиметровую линию, пограничники должны их выгнать силой оружия и остановиться не переходя границы, пленные и трофеи - законная добыча пограничников.
      -- Если же двое и более зашли за сто метров - это война, вероломное нападение, и на время войны границы нет и пограничные правила не действуют.
  
  
  
  
  

Первый "виток"

Газ до отказа, а там поглядим!

  
   На исходе июнь. Это мирное лето намного приятнее прошлого, и недоверие медленно сходит. Сегодня я встретил ребят на границе: о них пограничники договорились вчера или позавчера, и сегодня впустили. Вражды давно нет, и хотя прошлым летом мы ставили этот кордон на исходе войны, он, похоже, со временем станет условным. Как между районами и областями.
   Ребята - механики, вот потому-то и встретил их я. Как коллега. Они принесли с собой папку с горой чертежей, я показывал наши системы "в железе", и мы понимали друг друга без слов, без вопросов, ведь в произведениях можно прочесть душу мастера. Что-то у нас было лучше, а что-то у них, но бывало - идея у них была верной, и чуть бы её доработать... Мы так увлеклись, что скакали по бойлерной, по щитовой, по подсобкам до самого вечера.
   Спать улеглись у меня на квартире. Они оценили: у них спальни общие (корпус для мальчиков, корпус для девочек), как тут гостей принимать? В остальном - общепит, ателье... Города мы не только похоже поставили, но и задумали очень похоже: оба стоят у реки, оба "в дальнем углу" от противника, оба в основе своей - мастерские, склады и заводы, всё то что противник не должен суметь захватить, не пройдя с боем всю территорию. Дело всё в том что снабжают нас взрослые всем и в достатке, пока мы на наших заводах и фабриках всё "производим": захватит противник завод - и не будет поставок того что он "делал".
   Когда нам предложили придумать себе города - на исходе прошедшего лета, которое мы без конца воевали - о мире мы думали мало. Мы думали очень похоже, поэтому и города отличаются только нюансами. Вот, например, планировка: жилое крыло нашего города сделано "солнышком" из магазинов, столовой, клуба-кинотеатра и трёх трёхподъездных домов, как лучи расходящихся в лес. В стороне от него громоздятся цеха, мастерские и доки. Из окон домов их не видно: устав на работе, кому же захочется видеть свой цех из окна своей спальни?
   Ребята уснули, а я как всегда "полуночничал": я не могу уснуть рано. Читал. С упоением. В комнате спали, а я, угнездившись на кухне, читал и читал. За окном уже был непроглядный полуночный войлок, когда я дошёл до последней страницы.
   Прочтённое надо обдумать. Я встал и открыл холодильник: хлебнуть минералки; щелчок уплотнителей резко качнул тишину. Холодильник в работе бесшумен: по всем холодильникам дома фреон прогоняет единый насос. Может, сложно, зато и в квартирах всегда тишина, и тепло от конденсора можно направить - мы это придумали позже, буквально на днях - в батареи, в сушилку... И плюс интересная схема: похоже, никто так не делал!
   Я взял минералку с собой и поднялся на крышу. На лифте. На крышу у нас лифт один: когда мы "сочиняли" себе города, я хотел, чтоб на крышах домов были клумбы и там было можно гулять, загорать; можно было оформить все крыши по-разному: палуба от теплохода, лужайка... Решили - не надо. Однако один лифт на крышу я всё же "продлил". Для себя. А теперь кто на крыше цветочки разводит, кто ходит сюда загорать... Крыш-то много, а лифт на одной.
   Я прошёл к парапету у "будки" конденсора, облокотился и стал размышлять. Загудел вентилятор, послав в мою сторону тёплый, уютный поток.
   Возвратился Василий Васильич. Он вышел под уличный свет по тропинке, ведущей к теплице и грядкам; фонарик в руке бил устало куда-то под самые ноги. В ночной тишине прозвенела пружина и хлопнула дверью в подъезд, через пару минут загорелось окно. Самый верхний этаж, как и в "мире со взрослыми".
   Учимся мы в одном классе: мы дружим с Васильичем с детского сада, теперь - перед этим приездом сюда - мы пошли в одну школу, но странно, что мы за всю зиму ни разу не вспомнили прошлое лето.
   Однако пора: надо спать, ибо каждое утро заместо зарядки у нас тут учения. Нам командир ставит вводные: там нападение, там переход... но зато мы теперь и спросонья способны задумать манёвр и не мешкая осуществить.
   Я лежал под окном в ожидании сна, вспоминая бездонное звёздное небо, усталого друга, и думал, что надо построить ему прямо там, посреди огородов, простой щитовой дачный домик. Самим. И построить не только затем чтоб Васильич вздремнул, когда сил уже нету дойти до квартиры. Построить затем чтобы он или кто-то ещё мог на вечер, на день позабыть этот город, уйти, убежать от привычного. Чтобы хоть кто-то, проснувшись и выйдя во двор, увидал над собой эти звёзды.
   Уже засыпая, летя как в перину в белёсый небесный гамак, я опять ощутил за окном Млечный Путь: он смотрел испытующе, строго, придирчиво, словно решая, позвать или нет. Не зови меня, Космос. Не надо дразнить: путь к тебе мне заказан.
   С утра вместо вводной вдруг: "Всем... Собираемся в клубе... ребята с Участка-1, тоже будьте..."
   На сцене был военачальник "с той стороны", он был очень взволнован. "Ребята, - сказал он, - На нас нападают... Приходят оттуда, где раньше была граница со взрослыми: с обратной стороны от вас, то есть сразу за городом... Организованной армии, похоже, у них нет, больше ничего не знаем. Ни территории не знаем, ни численности. Всем нашим надо собраться у нас, а вы... кто предупреждён, тот, говорят, вооружён."
   И они удалились, оставив нас думать над тем что подстроили взрослые. Стало быть, мы беззащитны на двух направлениях: здесь, где наш город прижался к границе со взрослыми, и параллельно реке: на Участке-1 не до нас, а на том берегу мы заранее всё разглядим и атака не будет внезапной.
   На сцену взлетел наш знаток математики, Нортон. Прилипло к нему это имя, когда он рассказывал о переписке папиного института с американцем Питером Нотроном: отец обсуждал с ним почти все идеи. У них, математиков, странно устроена думалка:
  -- Странно, - сказал он, - Они не пристроили два новых участка с обеих сторон от нас. Этим они исключили набор вариантов... Короче: единственный вывод тут в том, что с нашей стороны взрослым что-то мешает.
   Я вспомнил свои наблюдения: шум автомобиля в ночи, а однажды - гудок, будто не открывают шлагбаум; порой слышен запах кузнечного горна... похоже, у взрослых там техтерритория, и очень близко.
   На сцену взошёл командир, постоял у стоящей там классной доски с нарисованной ранее картой:
  -- Так. Если ты прав, мы должны будем сделать один-два поста у воды и прикрыть ту границу со взрослыми, что параллельна реке.
   Потекли предложения как это сделать, и каждое мы обсудили: рвануть сгоряча по неверной дороге нам дорого встанет. Так, нам удалось отказаться от вроде бы здравых идей разделиться нам всем на военных, несущих дозорную службу, и мирных, которые заняты будут "на производстве". Как касты, как в Индии: воины-кшатрии, мудрецы-брахманы... Индия живёт так не одно тысячелетие, и при магараджах, и под англичанами, только у нас этой тысячи лет не предвидится. Нам надо резко развиться. Не имея возможности побеждать ни числом ни умением (уж воевать-то они будут лучше чем мы), мы имеем единственный шанс: побеждать за счёт техники. Техника может помочь знать о себе и противнике больше чем знает противник, передвигаться быстрее противника и концентрировать силы лучше противника. Может. Но только тогда когда ею грамотно пользуются.
   Выход, решили мы, в том, чтоб посменно дежурить как воины, а между сменами делать ту технику, что нам нужна. На дежурстве опробовать, а возвратившись - отбросить идею, оставить как есть или усовершенствовать. Быстро. Чем цикл постройки-проверки-отладки короче, тем лучше.
   Мы сразу же стали рядить, кто за кем и кто с кем будет в смене. Ко мне подошёл командир, оттеснил меня к выходу, и произнёс:
  -- Говорят, "я бы с ним в разведку пошёл" или "не пошёл". Дослушай меня до конца, иначе обидишься. Я не возьму тебя в разведку. У меня достаточно и сильных, и ловких, и смелых. Сильнее тебя и ловчее. А мастеров как ты - мало. Такими как ты рисковать нам нельзя.
   Постепенно мы все разошлись. Так случилось, что ближе к обеду я снова был в клубе, и клуб был практически полон: никто не созвал, мы пришли каждый сам по себе, будто все сговорились. Когда я вошёл, говорил командир:
  -- Они будут пока обороняться, обороняться от скорее всего разрозненных групп и одиночек. Это им дастся легко, но без наступления победить невозможно. Будет война за территорию, которую Участок-1 быстро выиграет. Затем неизбежно начнётся война на усмирение, а беда в том что усмирение благородства не знает. Когда они смогут напасть на нас, они уже не захотят воевать по старым правилам.
   Нортон поднял руку как в школе:
  -- Я думаю, что территория, которую пристроили взрослые, минимум равна нашей первоначальной, то есть сумме территорий обоих участков; то же могу предположить и о числе играющих. Если интересно, могу привести аргументы... В свете этого - как ты считаешь, сколько у нас времени на подготовку при самом плохом раскладе?
  -- При самом плохом... - Командир долго думал, решал, потом выдохнул: - Самое быстрое - месяц. Но думаю, в этом году не успеют.
   Противник, как мы ещё утром, уверен что тот кто сильней тот умнее. Мы сделаем так чтоб они поздно поняли: наоборот, кто умней тот и сильный. Загвоздка во времени: надо успеть. И мы начали гонку со временем, даже не зная, насколько она будет трудной, ведь для того чтобы сделать хоть что-нибудь новое, нужно немало узнать. И не просто прочесть или вызубрить - надо понять. Как учёным на их исследовательской базе.
   Точнее, на нашей "базе научного исследования и создания новейших технологий", как мы вскоре стали себя называть, и название это за несколько дней сократилось до "Базы".
   Мы бросились в омут познания и постепенно втянулись. Забросив всё то что нам задано было читать на каникулах, мы обратились к учебникам сразу на класс, на два старше. Подспорьем нам был Перельман и журналы; всё чаще мы были вынуждены читать специальную литературу, учебники ВУЗов... Потом вдруг один за другим мы почуяли вкус этих книг. Оказалось, гранит знаний вкуснее тянучих романов, приторных сентиментальных рассказов... Да что там - всего! Лишь научная книга являет вам ясную мысль, огранённую чёткостью слога.
   Дежурства в "военные смены" давали отвлечься от книг, а учёба - от воинских дел. Как в "Правилах жизни" у Яна Коменского (надо же, я стал запоминать такие большие цитаты!): "Чтобы быть более работоспособным, дай себе иногда отдых или измени вид работы. Там, где напряжение не чередуется с отдыхом, там нет выносливости. Натянутый лук лопнет."
   Я был среди тех кто не мог "изменить вид работы" на день в приграничном дозоре, на ночь, каждый шорох которой мог значить вторжение. Я компенсировал это на стройке: мы строили домик среди огородов, Васильич прозвал это место "6 соток".
   Однажды там вышел такой разговор:
  -- Я сегодня в дозоре подумал... прижми мне рулетку... что вот наблюдаем мы тут за границей, а с той стороны за нами наблюдают взрослые.
  -- Это логично, - сказал командир, - Им надо приглядывать, чтобы с нами всерьёз ничего не случилось.
   Васильич задумался. После того как прибил пару досок, он вдумчиво выпил воды и изрёк:
  -- Не хочу придираться к словам, но "приглядывать" и "наблюдать" - это разные смыслы.
   В тот вечер, когда все ушли, я остался на стройке. Один в тишине подступающей ночи. Один в аромате бескрайнего леса и свежих, ещё не покрашенных досок. Один. Иногда это нужно.
   Потом, уже зная зачем, я отправился в библиотеку, зарылся в таблицы и спецификации. Многого в них я не понял, но всё что мне нужно, похоже, нашёл.
   В холодке поздней ночи погасшие окна домов были как мониторы, готовые вспыхнуть, как только на старт установят ракету. Над ними сиял Млечный Путь. Я невольно чуть-чуть задержался у входа в подъезд, оттянув на мгновение шаг из-под этого неба. Потом я лежал среди ночи, не мог ни заснуть ни подняться, зачем-то чертя перед мысленным взором на карте и нас, и соседей, и дальше... И вдруг я всё понял! Я ринулся в клуб, по пути зажигая все лампы, взобрался на сцену, взял мел и оставил там запись:
   "От суши они ничего не пристроят! Им надо отслеживать всю глубину нашей территории, а для этого нужны станции наблюдения и на том берегу, и вплотную к границе со взрослыми с суши. Воткнуть там ещё одну детскую территорию просто технически некуда!"
   Утром о клубе я как-то не вспомнил. Когда же под вечер зашёл туда, запись была. А над ней, обведённая трижды, ремарка "читайте не вслух". Я сначала обиделся, но разглядел на доске наспех стёртые фразы: ребята всё поняли и обсуждали находку бесшумно, стараясь не выдать её наблюдающим взрослым.
   Границы фактически нет (охранять её бросили: враг не на ней) и теперь между Базой и "первыми" можно свободно ходить, выбирая участок себе по призванию. Мы никого не неволим и всех принимаем, ведь если не можешь, душа не лежит... нет, неправильно. Если ты можешь прожить не творя, не исследуя, толк от тебя как от базовца - ноль. А желаешь узнать, что не знает никто во всём мире - ты наш.
  

***

  
   Уже середина июля, а сколько задумок ещё впереди! Как же классно, решив наконец-то загвоздку, понять, что она открывает тебе россыпь новых! Мне в кайф заниматься весь день фантастически хитрой задачей, а ночью смотреть фантастически красочный сон.
   И как жаль что нас меньше чем было в июне. Наверно, поэтому я пристрастился стелить себе прямо в своей мастерской: возвращаться домой стало грустно. Невыносим вид квартир, где вчера ещё были друзья, а теперь - никого.
   Мы сегодня с Васильичем изображали дозор у реки: как бы спрятались с мощным биноклем и время от времени обозревали окрестность. Как будто бы ждали "морского" вторжения "первых", готовые бросить свой флот на врага из засады: пусть думают, что у нас уже есть этот флот. Пусть волнуются, ведь у "участка-1" флота нет, это точно. Естественно, мы с ним болтали: затеяли спор про архей. Со стороны это было, наверно, забавно: сидят у воды второклашки и спорят о классификации прокариот... Интересно, мы вспомним об этом зимой?
   Подошёл командир, постоял в паре метров и тихо приблизился. Чтож, вот и он подошёл попрощаться. Не знаю как смог он держаться так долго: военный до мозга костей, из семьи офицера, воспитанный действовать, действовать смело, решительно, твёрдо, в последнее время он даже и не возглавлял нас. И не потому что не смог, потому что пытаться командовать яркими исследователями ещё более бессмысленно чем пасти котов.
  -- Рассудите, - сказал командир, - Ничего не могу с собой поделать, тянет заниматься историей. Не только историей войн и картами сражений. Но какой в этом прок для нас?
  -- Знаешь, - ответил Васильич, - Читал я что Нобелевская премия не завещана математикам потому, что во времена Альфреда Нобеля эту науку считали далёкой от практики. Если тебе интересно то действуй, а польза... никогда не знаешь, откуда придёт идея и какое она найдёт применение. И вообще, нет ничего практичней хорошей теории.
   Я подтвердил: я уже убедился, что интересоваться надо всем и всегда. Самые лучшие идеи находятся там где не ждёшь. А идеи нужны даже мне, "железячнику": я тут, как Пугачёва поёт, "занимаюсь на труде синхрофазотроном". До ускорителей дело пока не дошло, но в последнее время в Транслабе я занят постройкой всё более сложных исследовательских инструментов, ведь чтобы продвинуться в технике, мы обратились к наукам. И если для Нортона весь инструмент это ручка с тетрадью, то многим уже перестало хватать арсенала их "школьно-домашнего" инструментария.
   Да, заказать это можно и Техтерритории, но "заказать" в нашем случае значит послать им чертёж или схему. А с этим пока что беда: когда нужен кому-то прибор, объяснить для чего он, заказчик сумеет в два счёта, какие параметры нужно - тем более. Но рассказать как устроен и как его сделать... А Техтерритории изобретать за нас запрещено!
   Изобретать я люблю, у меня получается. Зная об этом, ребята приходят ко мне в мастерскую. Берусь за любую работу, но прежде чем взяться, стараюсь понять, почему это сделано так. Не всегда понимаю, но чаще, поняв как работает это у взрослых, я делаю всё по-другому. Возможно, не так хорошо как у них, но... люблю чтобы в схеме была красота. Самому чтобы нравилось, как же иначе?
   Мою мастерскую прозвали Транслабой, история тут такова: прошлым летом, когда мы проектировали город, я распланировал в нём хорошую мастерскую. Я очень хочу сам построить автомобиль, даже назвал её Транспортной. (Так получилось, что сызнова автомобиль я пока не построил, но переделал одну С-3Д в небольшой грузовик. Вскоре "грузовая инвалидка" дополнилась рампой, лебёдкой, стрелой... грузовик был один, а работ было много. Когда нам прислали ещё одну мотоколяску, то я первым делом избавился от неподходящего кузова: сделал её сочленённой, как "Кировец".) Я не припомню уж кто на вопрос "ты куда?" машинально ответил: "в транспортную лабораторию". Так появилась "Транслаба".
   В Транслабе я понял вдруг то что бросалось всё лето в глаза, но никто не увидел. Чинил провод от утюга, и решив защитить его от истирания, стал пропускать провод через пружинку. И вот что подумал: мы развиваемся как по пружине, "витками", мы делаем шаг исходя из того что противник имеет всё то же что мы. Поясню на примере: как будто бы были у нас изначально с ним ружья. Кремнёвые. Изобрели мы тут ружья с затвором: нам кажется это несложным когда уже сделали, что помешает противнику сделать такой же несложный шажок? Подучили мы химию, металлургию, и сделали магазинную винтовку с бездымным порохом. Новый виток: против них с "трёхлинейками" нужен "Максим". На "Максима" придётся идти в наступление "Марком", его остановим мы "сорокапяткой", её не боится КВ... Так мы можем встречать войско хана Батыя без лат потому что "а вдруг у Батыя винтовки", однако с другой стороны и противник пока будет что-то копировать, мы уже сделаем новое. А вот улучшить готовую схему противник не сможет: не он конструировал.
   От размышлений меня оторвал математик:
  -- Прости если вдруг отвлекаю. Ты мне как механик поможешь понять?
   Он принёс с собой старую книгу: Судпромгиз, 1955 год. Имя автора мне ничего не сказало, однако название... "На "Орле" в Цусиме"! "Орёл" же был одним из самых совершенных броненосцев того времени! Если я должен прочесть как механик... Я с благоговением взял в руки книгу, нащупал закладку и нетерпеливо раскрыл.
  -- Я сейчас точно ко времени? Что-то ты грустный, - сказал математик.
  -- Сегодня прислали, и с ними письмо, мол использовать только такие.
   Я показал ему на коробку новых патронов:
  -- Придётся оставить конструирование автомата. Патрон слишком слаб чтобы привести автоматику.
  -- Чтобы привести автоматику известного типа, - подумав, поправил меня математик.
  

***

  
   Похоже, пора подвести итог этому здешнему лету, ведь в прошлое, первое здешнее, лето мы в августе были в Артеке. Я думаю, в этом году будет так же.
   Участок-1 отказался сотрудничать с нами - похоже, граница закроется. Нас меньше сотни, и это, пожалуй, уже "утряслось": за победами, воинской славой идти нужно было не к нам, а от нас. Между участками долго не прекращалось броуновское движение: кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то возвращался от нас, кто-то к нам... Были ли "Штирлицы"? Был и от нас к ним разведчик, и, видимо, были от них, но у нас либо ты бросив всё уходил, либо бросив весь мир ради знаний и экспериментов, ты мог быть лишь нашим.
   За лето я много узнал, научился читать, понимать "специальные" книги, рассчитывать сложные детали и тут же вытачивать их на станках... и... я построил машину! Теперь можно просто дождаться Артека.
   Я день или два отдыхал, отсыпался за месяц, за весь этот славный прыжок к небесам, я читал то что задано было на лето, как вдруг... Со мною такое случается: дышишь всё, дышишь, а воздуха нет. Интересно, что здесь это было впервые: за прошлое лето, когда я валился под утро, счастливый от сделанных дел, от прочтённого, изобретённого за день - ни разу. Похоже, меня убивает рутина. И в школе, зимою, добьёт. Рина сбегала за стетоскопом, послушала. Мне стало лучше; она побыла со мной рядом, не раз прижимая ко мне стетоскоп, и лишь только потом отпустила.
   Тогда я решил до последнего, до "переезда" в Артек "не сбавлять обороты": успеть что успеется, пусть не доделаю, пусть даже только начну... как там у китайцев, "дорога в тысячу ли начинается с первого шага"? Пожалуй что шаг этот может дать путнику веру, что он одолеет весь путь.
   Поработав в Транслабе за кульманом, я взял чертёж и отправился в библиотеку, порыться там в справочных материалах. Войдя, я увидел там доктора. Рина сидела над медицинским справочником, и (я не вдруг это понял!) ревела. Я даже не знал что мне делать. Обнять? Рассмешить?
   Ах, как я хотел, чтобы это она волновалась как доктор! И только как доктор.
   Наутро она собрала всех нас в клубе. Совсем не девчоночьей твёрдой походкой взошла на трибуну, заставив весь зал замереть от такой перемены. Она говорила негромко, но каждое слово металлом чеканило звон тишины:
   "Клянусь Гермесом-врачом, легендарным Асклепием, Гиппократом, Ибн-Синой, Парацельсом и всеми врачами, жившими раньше, живущими ныне и теми кто будет. Клянусь до конца своих дней совершенствоваться как доктор и употреблять все силы и всё искусство врача во благо и только во благо больных. Ни усталость, ни немощь, ни страх, ни болезнь не заставят меня отказаться от помощи людям."
   Сказав это, Рина немного растаяла, чуть улыбнулась и... пулей умчалась за дверь.
   Едва не столкнувшись с ней, тихо вошли те ребята, с которыми месяц назад я рассматривал, сравнивал схемы:
  -- Возьмёте?
   Конечно возьмём.
   Я оставил ребятам квартиру, в которой почти не бывал: всё равно я давно уже спал то в Транслабе, то в домике "на шести сотках".
   Наутро пришли Наблюдатели. Перед Артеком они снова дали карт-бланш, и мы заново спроектировали весь город. Так, дом стал единственным: все поместились. Он был нестандартно устроен: из каждой квартиры был выход наружу как через холл, так и через идущий вкруг дома балкон; лифт же был заменён эскалатором, чтобы никто не застрял.
   А какие задуманы лаборатории!.. Мудрый Эйнштейн говорил о своих мысленных экспериментах как о лесах, которые после постройки здания можно убрать. Но для нас, получилось, леса оказались важней возведённого дома, ведь с помощью них теперь можно построить намного более величественное сооружение: мы научились, мы поняли. Это важнее. Не знаю, что будет у "первых". У нас будет новый "виток": нам так уже нравится.
  
  
  
  
  

Станционный почтмейстер

Раздобудь себе холм, чтобы видеть с него

  
   Я часто говорю, мол "используя преимущество моего классического образования". Копирую фразу биолога Лоренца? Более чем вероятно: книги, определившие мой слог, были классикой. Иное читать на территории СТ (да и всего остального СССР) было опасно, а классику... классику кто запретит? Так, помнится, пели мы дифирамбы непогрешимым кремлёвским старпёрам - и тут же, на том же уроке читали, заучивали наизусть "Ворону и Лисицу"...
   Итак, по порядку. Для коего расставим точки над i (так как "истина не в устах говорящего, но в ушах слушающего"): мой переход на Базу, моё оставление мира СТ, предательством не было: Штирлиц не предавал Германию, он изначально ей не служил.
   Как я попал туда? Элементарно. И специально: на втором периоде, когда будущее СТ влипло в войнушку за Новые территории, а что будет Базой начало первый "виток", границы фактически не было. У них просто не было сил на охрану, а мы... мы начинали "виток".
   Да и не сдерживали мы взаимной миграции: от нас уходили в надежде прославиться, ибо славу проще добыть на войне, а мы воевать как-то не собирались; нас покидали те, кто жаждал власти: для "витка" мы должны были стать "чокнутыми профессорами", которым никто не мешает творить. Убегали и те, кто не выдержал бешеных темпов, кто, просыпаясь в лаборатории от того, что замерли стримеры или встал робот, завернувший последнюю гайку, понял: это не для него. К нам приходили другие, кто жаждали знаний как воздуха; кто был готов опускаться на дно и карабкаться в горы.
   В тот момент я решил, что "у них" должен быть Штирлиц: рано или поздно граница должна обрести осязаемость, это - закон. И тогда без агента "на той стороне" будет трудно.
   В те дни собирались мы в клубе (Зал Стыка Наук - плод "витков"). Я вышел к трибуне, и всё изложил. Замечания были, однако идея понравилась; день или два - мы додумали каждую мелочь. Решать, кто пойдёт, не пришлось: и идея моя, да и я, как ты знаешь, умею настаивать.
   Я уходил "в пустоту", в неизвестность. Задача была - ассимилироваться, быть по возможности ближе к технической связи. Перед отправкой я выучил схемы телеграфа Морзе и грозоотметчика Попова, чем, правда, не обогатил технический опыт противника. Удалось, между тем, настоять на строго определённом расстоянии между столбами. Не знаю зачем - радисты просили.
   Короче, ассимилировался. Повоевал за Новые земли - воевал страстно, отчаянно. Не раз ловя себя на том что драка и ожидание вылазки становятся не менее важными, чем прочтённая вечером книга. Но - удержался: едва заварушка закончилась, я влился в группу, налаживающую связь. Основой мы считали развитую железнодорожную сеть: помимо прочего, станции были складами, а также почтовыми центрами; а линии связи, идущие вдоль полотна, легко и удобно обслуживать. Кстати, похвастаюсь: даже когда мы гуляли по их территории, почта работала и поезда шли по расписанию.
   Я выбрал службу не в центре: боялся рутины, Макс Отто фон Печкин ни в коем случае не мог, как пели "Земляне", "врасти в будни". "На точке" ж почтмейстер там - это не Печкин. Почтмейстер на железнодорожной станции есть интендант и диспетчер, обходчик и стрелочник; он кладовщик и хранитель всей станции, он же кассир. Он встречает каждый поезд, обменивается почтой, сдаёт-принимает вагоны, "на нём" телеграф и, конечно - доставка. То есть "плюс Печкин". Помножьте всё это на некоторую уединённость, и вы получите требование высочайшего самоконтроля!
   Тогда и не раньше открылась возможность работать. Но выйти на связь при том что я давно уже был на связи - задача была нерешаемой! По-нашему скажем, была интересной, ведь сложности были такого же рода, что и в "проблеме SETI": связь односторонняя, уговор с абонентом технически невозможен. А уж с принимающей стороны это и вовсе напоминало поиск сигналов из Космоса: регистрировать "белый шум" и пытаться найти в нём хоть что-то разумное. Разница в том, что от нас доносилась куча разумного "хлама". Перебрав множество вариантов, я остановился на, пожалуй, самом изящном: цитировал классику. В своей станционной библиотеке я собрал все произведения, входящие в школьную программу, а также рекомендованные школьникам на дом. Надеясь, и небезосновательно, что на Базе библиотеки обширнее и что эти произведения там точно есть, я принялся сыпать цитатами - то намекая ("не помню страницы") на некую цифру; то на следующую, на предыдущую фразы. Мои многочисленные "внутриэстэшные" абоненты и не подозревали, что рифмы из цифр, парадоксы цитат адресованы в том числе Базе.
   Впрочем... впрочем, у базовцев и без меня было достаточно данных: практически всё что передавалось по телеграфу и радио, передавалось открытым текстом; то же что шифровалось, имело стандартную "шапку" гигантских размеров. Причём, смею заметить, эту бякость не я им подстроил - и ведь догадались...
   Границу они перекрыли, что было естественно: каждый участок имеет забор. Но от нас к ним никто не пришёл, ибо База уже была Базой.
   И их пограничная стража как факт защитила не их, а противника. Стало быть - нас. Дело в том, что попытки пробраться к нам были, и были нередки. Пусть цель их была не пробраться, а выбраться, нам они были опасны: любой, кто пришёл бы, потребовал массу внимания. Это в процессе "витка" непременно бы "сбило дыхание" многим.
   А выбраться люди хотели. Особенно те кто не стал победителем.
   "Первые", став в этих войнах сплочённее, поняли: шанс и возможность создать государство - на энтузиазме, едином порыве, ещё не распавшимся в мелкие струйки - победа даёт идеальный! И с мощью творцов, не боящихся делать ошибки, они сотворили своё государство.
   Творец не боится ошибок, он знает: они неизбежны. Гарантия от ошибок исчерпывается двумя случаями: если имеется опыт (твой или чей-то), и если ты что-то построил, увидел ошибки, и теперь уже можешь отлаживать. Всё без ошибок и с первого раза - фантастика.
   В общем, ребята взялись, и у них получилось. Их новое общество было пусть несколько странным, однако логичным: полная государственная собственность, тотальный военно-ориентированный план - как и в Союзе; но - чёткая кастовая система: все, бывшие в первом периоде, "высшая каста", а кто завоёван - рабы (я старался уйти от последнего слова, однако оно и лишь только оно будет точным).
   Но так было лишь до второй войны с Базой. Потом упомянутое положение дел сохранилось (сохранялось!) только в сознании Наблюдателей. Разгром многочисленной, боеспособной и мотивированной армии был тем толчком, с которым пришло осознание: мы здесь не вечно!
   И дело не столько в разгроме. Так, все мы знаем о крахе Великой Армады, но краха фактически не было. Мало того: через год или два англичане послали к Испании флот покрупнее Армады, и он потерпел поражение. Мы помним Армаду лишь потому, что испанцы трубили о ней, пугали Армадой, грозили "еретикам" неминуемой карой на копьях невиданного десанта! Великий крах ужаса - вот пораженье Армады. Великий и ужасный Таракан, державший в страхе слонов-крокодилов, был запросто слопан простым воробьём!
   Казалось бы: три периода непрекращающихся войн (первый - СТ против Базы; второй - захват Новых территорий, и третий - их усмирение), в двух из которых воевали все, кто "не База" - вот идеальные условия для создания армии! Армии, где каждый готов к трудностям боевого похода, к яростным битвам... Что могла противопоставить им кучка "ботаников"?
   К тому же им было за что драться: одним за контроль надо всей предложенной территорией, другим - за свободу. Не за нашу, естественно, и не от нас: "старики" обещали им, что, если мы будем повержены, то безоговорочно займём их место. Им же вернут свободу и что-то из территорий... причины не верить им не было: каждый пацан в наше время считал враньё трусостью.
   Но... "не сложилось". Насколько ты знаешь, мы "раскатали" их в считанные минуты. Расчёт на технику был безошибочным: да, один римский легионер в два счёта разделается с тремя операторами, но дай им штурмкатер - хотя бы раздолбанный древний "Стрелоид" - и легион будет мёртв раньше, чем кто-то почует опасность!
   Потом боевые действия шли по сценарию Базы: мы "жили" на их территории; линия фронта была явлением редким, локальным, сравнительно кратковременным... и безусловно диктуемым нами. Противник не мог быть в тылу по причине отсутствия тыла: мы были и били на всей территории. И ладно бы группы по двое разведчиков - танковые колонны вдруг разносили важнейший тыловой объект... и тотчас же растворялись. Но это не главное: нами был выпущен комплекс "жучков". Дальнейшие боевые действия, продолжив тестировать гибкость противника, стали прикрытием их монтажа, а стадо баранов, лишённое связи, цели и целостности, весьма помогло нам тестировать схему.
   Потом я вернулся. Не в этом периоде: я ещё верил в СТ, почти два периода верил. Однако они прекратили развитие: поняв, что Базу догнать не получится, и не пытались. В итоге - погрязли в рутине. Даже если бы мы не поставили датчики, то разве полезен был специалист, вросший в будни, с потухшим взглядом?! Надо мной всё отчётливей нависал дамоклов меч деградации. И я ушёл - ушёл от рутины, бежал от традиций, становящихся смыслом в бессмысленной остановке догоняющего; вернулся туда, где, обогнав, помешаны на дальнейшем разгоне, туда, где правят кайзен и цейтнот.
   Как я это сделал? Да очень просто: однажды послали меня на границу (пустячное дело как повод немного развеяться). А у военных было тогда развлечение: пересечь Жёлтую Линию и, отскочив, глядеть, как вспыхивают сигнальные маяки, а из динамиков доносятся предупреждения. Особенно впечатляли табло, на которых мерцали гигантские цифры - время до начала атаки.
   Так вот: поспорив "по глупости", что добегу до Красной Линии и возвращусь, пока табло ещё не погаснут, я рванул вглубь базовской территории. Сто метров туда, сто метров обратно... а наши, естественно, ждали. Всё было разыграно как по нотам, не хуже "мёртвого города"! Едва я коснулся рубиновой лазерной вязи, как над деревьями тихой сверкающей тенью возник планалёт. Я замер - я не играл, я действительно замер - я был восхищён, удивлён и подавлен. Одновременно! Я знал о возможностях Базы, о любви к нетрадиционным решениям, но чтобы такое... Пропеллер, зажатый в кольцо диффузора, кольцом опоясал моторную ступицу.
   Секунды - несколько секунд, пока я был в ступоре - и аппарат, зависнув, напрочь отрезал меня от "своих". Пожалуй, я мог убежать. "Рвануть" - и пилот пропустил бы. Однако...
   Зная что выгляжу идиотом, я то шёл к машине, то вдруг оборачивался, глядел на бегущее время; то, как во сне, метался то вправо, то влево...
   И тут время кончилось. Вечность горело "0:01", гигантская пауза...
   НОЛЬ. Сам не зная зачем, я сел на землю.
   Планалёт издал вой трансформатора... нет, скорее предсмертный рёв репродуктора, по ошибке включенного в "двести двадцать". Я как был, так и замер, но на сей раз замер намерено. Стараясь не шевелиться, я машинально напрягся - напрягся так, что мгновенно вспотел - но продолжал сидеть, как вспотевшая статуя. Вскоре подъехало УБШ с модулем-"БМПшкой", вышли десантники, взяли "статую" да погрузили...
   В итоге я здесь. Вскоре СТ попросили Базу вернуть меня. База ответила, мол, самим нужен. И мы им не врали: исследователь - невероятная штука. Ты можешь сманить его из автомобилей в авиацию, из астрономии в атом - откуда угодно и куда угодно - и он там раскроется. Лишь не мешай.
   Почему я ушёл вместе с Базой? Во-первых, оставшимся там, на Земле, я был просто известен. Они б меня приняли, но... продолжать их обманывать я бы не смог. И пожалуй что это во-первых, а то что известен - не важно: ребятам пришлось вспоминать своё детство, кромсая щемящие, милые сны. Наблюдать это помня и зная, глядеть как счастливый "Артек" у кого-то сменяется фактом, я просто не мог.
   Я укрылся на Базе... слегка отдышаться: потом всё равно ведь приду, чтобы вместе с СТ возвратить в мир классическое разностороннее образование.
   Используя его преимущество.
  
  
  
  
  
   Однако с почтмейстером мы забежали вперёд. Вернёмся в каникулы 82-го. Именно так, командир не ошибся: Участок-1 смог напасть лишь в четвёртое лето, истратив июль 80-го и каникулы 81-го на подготовку: захват территории "Новых" прошёл "на ура", победители стали готовиться выступить против давнишних врагов, но как только они собирали войска у границы, в тылу начинались волнения. Им приходилось опять идти в тыл, подавлять побеждённых... В какой-то момент они стали воинственных, крепких парней рекрутировать. Дать только что покорённым оружие было опасно, однако казарма с её круглосуточной жёсткой слепой дисциплиной дала первоклассную армию. Частые учения, в том числе возле границы, должны были сбить с толку разведку соседей. И в нужный момент они вышли в атаку на спящих "ботаников".
  
  
  
  
  

Финал под it's the final

  

А когда наконец-то вернулся домой,

он свой старенький тир обходил стороной

  
   Офицер не глядя закинул пакеты в стол. Лишь пересчитал и проверил, все ли ему. Почтальон не спешил: в его сумке уже было пусто, спешить было некуда.
   Рядом в казарме гремело отбоем: скрипели кровати, носились, пыхтя, топоча сапогами, солдаты. Гремели команды сержанта: "Подъём! Отбой! Подъём! От...ставить, куда побежали?! Отбой!"...
   Почтальон посмотрел на часы.
  -- Ого, 45 секунд! Это всё сложить и застегнуть китель?
  -- Застегнуть? Да ты что? Одежда складывается так, чтоб даже ночью в ней не запутаться. Вообще нужен быстрый подъём: подняться, одеться и вооружиться надо на ощупь, и чем быстрее, тем меньше шансов, что встретишь врага в трусманах!
  
   Из дневника офицера: "Если солдат каждую минуту своей солдатской жизни не занят, он думает о целесообразности приказов. А должен исполнять - безрассудно, как робот. Беспрекословно. Для этого роту "с рук на руки" передают три сержанта. А офицер для солдат - небожитель, к которому даже сержант обращается, вытянувшись в струнку."
  
  -- Отбой! Десять секунд на скрипы!..
   Солдат провалился в пустой от усталости сон, на мгновенье успев окунуться в блаженство.
  
   Механик взглянул на часы, покрутил в пальцах новый, ещё не остывший толкатель: "До утренней "чёртовой трассы", условного вторжения, времени... а ведь успею!"
   Уже крепко за полночь он отложил гайковёрт. На машине, в клапанном механизме мотора, теперь стоят новые "штанги"-толкатели: материал их подобран так, что тепловой зазор всегда минимален. Механик, довольный как слон, завалился в кровать, и, блаженно вдохнув аромат гаража, "отключился".
  
   Звонит телефон. Офицер отвечает. "Готовьтесь принять телеграмму" - "Готовы". Из аппарата полезла бумажная лента. Один из сержантов, связист, прочитав эти точки-тире, объявил: "Всем немедленно вскрыть зелёные пакеты". Офицер разорвал изумрудно-зелёный конверт, над его содержимым склонились сержанты.
  
  -- Отбой! Десять секунд на скрипы!..
   Солдат провалился в пустой от усталости сон, на мгновенье успев окунуться в блаженство.
  -- Подъём!!!
   Свет в глаза не оставил сомнения: сон завершён. Одеваясь, солдат увидал, как сержант-оружейник открыл "пирамиду": опять с полной выкладкой, чё-ёрт!...
  
   "Вариант 19, неравномерность 0,3 нормы". Экран ЭВМ замигал.
   Оператор поднял одновременно, планкой, ключи на панели селектора:
  -- Всем! Вариант 19. Вероятность ноль-восемь - ноль-девять.
   Система сработала. Что-то, одна из систем, да должно было точно сработать: принцип любой сложной схемы гласит: дублируй. Сработал "контроль по вольтметрам": "друзья" Наблюдатели сами нам дали канал: разделились участки - а эти ребята оставили схему "электрики" (энергоснабжение через один трансформатор)! Достаточно тонкие датчики на всех трёх фазах - детектор скачков напряжения: зная свои, мы легко вычисляем чужие, с "участка 1".
   Днём ловить эти лёгкие, чуть заметные скачки бесполезно, но на рассвете такая нагрузка в сети - это явно тревога с включением света в казармах. Почти что во всех или даже во всех.
  
   "Всем! Вариант 19. Вероятность ноль-восемь - ноль-девять."
   "Вот ни себе, ни людям спать не дают" - пробурчал математик и принялся делать зарядку.
  
   "Всем! Вариант 19. Вероятность ноль-восемь - ноль-девять."
   Механик спокойно собрался и вышел. Один из двух танков стоял на площадке: вчера он чуть-чуть переделал трансмиссию, утром хотел отогнать на стоянку. Мотор с отключаемой "помпой" прогрелся мгновенно. Машина, немного "дробя" по асфальту, идёт к точке сбора. Механик почти что лежит перед башней, но бронестекло во весь "лоб", от крыла до крыла и от крыши до "бампера", дарит прекрасный обзор.
   На дорожке у дома стоит агроном, и механик, подъехав, толкнул створку люка:
  -- Такси на Дубровку заказывали?
  
  -- Шаго-ом!
   Солдат пробежал ещё пару шагов. По инерции. И зашагал, а вернее - поплёлся: во рту было сухо, в боку нестерпимо кололо, в груди каждый вздох отдавался удушьем и болью. Едва продышался:
  -- Бегом... отставить, бегом... отставить, ручки под мышки! Бегомма-арш!
  
   Агроном досыпал, когда танк подкатил на позицию. Матовый, серо-зелёный, он был незаметен для беглого взгляда. Тем более утром. Тем более возле кустов. Тем не менее привод раскинул масксетку.
  -- Привет, две совы! - поднырнул под неё звездочёт, - Чем синхрониться будем?
   Механик подумал о ритме грядущего боя, прикинул...
  -- А если..."Финальным отсчётом" слабо?
   Звездочёт улыбнулся:
  -- Это который
   "Садимся в ракету
   Пока всем, пока!
   Вернёмся ль к обеду -
   Мы не знаем пока..."?
  
   Инженер лично съехал с платформы на каждом из пяти танков. Последний, с вооружением в рубке - штабную машину - он сдал Командиру.
  -- Зря отказываешься. Последний раз предлагаю, - сказал Командир.
  -- Не-е! Эта машина - мишень. В сорок первом немцы в первую голову командирские танки и били.
   Послышался топот, потом зычный голос сержанта:
  -- Шаго-ом! Взво-од, ср-но, равнениена... право!!!
   Солдаты протопали, как на плацу, мимо танков, и их офицер отдал честь Командиру.
  
   "Красивые танки", подумал солдат. Он впервые их видел, но абрис Т-34 (а у последнего - как у ИСУ) не оставил сомнения: "Мы победим! Ведь когда-то мы вторгнемся, вряд ли они нападут: мы готовы к войне и нас больше."
  
   Дневник офицера: "Перед сражением, случившимся в 1448 году, Янош Хуньяди послал султану Мураду Второму послание: "Султан, у нас нет столько людей, как у тебя, и хотя я имею их меньше, поистине знай то, что они добрые воины, стойкие, искренние и мужественные". Мурад ответил ему: "Я предпочитаю иметь полный колчан обычных стрел, а не шесть или семь позолоченных". Мурад победил."
  
   Под масксетью из термоса пился чаёк. Этот тёмный, некрепкий, но терпкий напиток бодрил, и его смаковали по капле. Секретный купаж или капелька сока лимона - не всё ли равно? Этот "фирменный" чай был и поводом к тихой беседе:
  -- А я так до конца и не привык к танку: всё порываюсь дёрнуть рычаг без сцепления...
  -- Да видел, "вскрытие" показало... слушь, а давай поменяемся: ты на Крупнокалиберном, я на Двустволке? Я там вместо синхронизаторов сделал фрикционы на пневматике.
  -- И как теперь управлять?
  -- Как и раньше: правая коробка "как обычно", левая "зеркально", зато сцепление - только когда трогаться.
  
   "Шаго-ом!" Солдаты затопали реже. "Сержант!", подозвал офицер. И достаточно громко сказал: "Передайте солдатам, что пленные будут призваны вместо них. Приказ Командира."
   "Приказ объявить по всем ротам..." - вздохнул офицер. Как сын офицера он знал, что солдаты из Внешнего ждут пополнения, дабы по принципу "я был пинаем "дедами", теперь попинаю и я" издеваться над теми, кто просто немного моложе.
   Границу уже миновали. Ещё на бегу. Никого не встречая, прошли десять метров (согласно Конвенции, можно уйти: подадут ультиматум на первый-то раз, а за сотню - война...). В строю волновались: до них наконец-то "дошло". Оружейник, уже не таясь, заводил пулемёт: те патроны, что все получают из Внешнего, просто не сдвинут затвор, механизм "пулемёта" приводится мощной пружиной.
   Едва заступили за "сотню" (за красную ленту у самой земли), застрочил пулемёт.... нет, похоже что два пулемёта: один тарахтел как обычно, второй бил короткими очередями с бешеным темпом: "Та-та-та-та-та..." - "Трм!", "Та-та-та-та-та..." - "Трм!"...
   Авангард затоптался, запнулся.
   Офицер с удовлетворением отметил, как строй изменил направление, обходя пулемёты, и как, подойдя к оружейнику, солдат отпер за его спиной ящичек с лентой и перебросил её оружейнику через плечо. Не по Уставу, по логике боя.
   На фланге движение: пара солдат... с автоматами?! Прежде чем лечь, автоматчик завёл... нет, он взвёл автомат: издеваясь, движением пальца!
  
   Механик смотрел, как противник решает проблему: его авангард безнадёжно залёг; остальные стоят как мишени, в строю, по десятку (десяток долдонов по имени "рота"). Его пулемёты - станковые, явно тяжёлые - могут стрелять и "с бедра", но поднять эту дуру к плечу... Пулемётчик один на десятку (при нём ещё двое "носильщиков"), у остальных - "винтари" со скользящим затвором...
   Механик опять посмотрел на часы: "да когда же они догадаются? Восемь минут! Где же танки?"
   И только сейчас за спиной нападающих, вызвав в колоннах восторг, появилась ударная сила.
  -- Знакомые формы, - ехидно послал он в эфир.
  -- А ты хотел танк Менделеева?
  -- Танк Менделеева - САУ, а танк... ну нельзя его так масштабировать! Нужно ведь...
   Пальцы раскрыли блокнот.
  
  -- Торможу головной!
   "Пушкарь-оператор" зажал рукоять, и гашетка под пальцем "просела". Ладони вспотели: большая возможность - большая ответственность, этим снарядом "промазать" нельзя! Он почти не дышал: в чёрно-белом экране он целил в каток, но попасть по броне не имел ни малейшего права. И сам не заметил, как...
  -- Бусф!
   Мгновением позже машину качнуло: пушка отъехала добрых полметра, и только потом начала замедляться. Откат-накат занял секунду, но в первый момент ничего не мешало откату: "лафетная схема", для кучности.
  
   Танк наступал, возглавляя колонну. Наводчик высматривал цель, когда мощный удар саданул его лбом об орудие. Танк повернулся и замер.
  -- Гусеницу перебили, гады! - воскликнул механик-водитель, - Пойду, починю!
   Прогремел открываемый люк...
  -- Ммм... Я обо что-то ударился: кровь... - вылезая, механик-водитель сказал ещё что-то, но из-за брони, через грохот мотора наводчик его не расслышал.
  
   Солдаты попадали в траву. "Если тут ДОТ, это плохо", - услышал солдат, и подумал: "да вряд ли: их было бы несколько".
  
   Танк надвигался на вставшего лидера. "Жуткий удар, разметавший катки... попал бы по корпусу - в танке никто бы не выжил!" Механик-водитель смотрел на корму кособоко стоящего лидера. Ехал в неё - и смотрел... Вдруг, опомнившись, дёрнул рычаг. Рычаг не поддался, отдав в руку дробью попавших "не в зуб" шестерёнок. Механик-водитель налёг, и со страшным ударом рычаг "провалился": машина осталась без привода.
  
  -- Быстро орудия к бою! Пока эта пушка стреляет, мы все тут мишени!
   Солдаты задвигались: кто отцеплял дышла пушек от "великов"-передков, кто бежал за снарядами... Вдруг люди замерли: там, у противника, взвыли моторы.
  
   До первой строки была пара секунд. Астроном плавно выжал сцепление, свёл рычаги и толкнул их вперёд: "первая-первая", та же привычно-ружейная чёткость, но вместо "трик-трак" он услышал короткий отчётливый "шпок!".
   We're leaving together...
   Машины поехали. Разом.
   "Каждый воин, знай свой манёвр!" - говорил Суворов. Но знать только свой в современном бою недостаточно. Бой вели базовцы так как привыкли работать: единой командой. Атака была как в хоккее, где пас мог быть отдан и за спину - зная, где в этот момент был партнёр.
  
   Командир наблюдал за развитием боя: влиять на него он не мог. Приступая к войне, он боялся "котла", проработал прорыв окружения... То, что он видел сейчас, было хуже: противник метался в таком неестественном темпе и так ювелирно разил, что войска были только статистами. Или мишенями - воля врага.
   Сквозь щели своей командирской машины взирая на бой, он подумал: "как через забрало...". Так рыцарь сквозь щели забрала с холма наблюдает за гибелью кнехтов. И враг заставляет его наблюдать.
   Командир ощутил, что в него теперь больше не целят. Ведь как полководец он был этим утром убит...
  
   "Жизнь солдата состоит из долгих периодов скуки и коротких пери-о-дов..." - механик едва не ласкал рычаги, выбирая мгновение - "...Страха!!!"
  
   Солдат машинально выбросил руки - наивный панический жест. Под ладонями замер, толкнув их кошачьим движением... танк? Он был страшно неправильным даже на ощупь: каким-то шершавым и тёплым. И кажется - мягким...
   От удивления он открыл глаза. И удивился вдвойне: вся передняя часть, от крыла до крыла, оказалась прозрачной (как странно: вдали танк казался железным...). Внутри были двое: механик-водитель на левом сиденье и, "в позе Гагарина", кто-то на правом. "Гагарин" лежал ниже окон, и, судя по бликам, смотрел на экран. Небольшой рычажок в его пальцах сместился, и башня крутнулась. Орудия плюнули дымом, но - тихо! Ни грохота залпа, ни звона от гильз. Только звук, будто кто-то подставил под воздух пропеллер: короткое "тфр".
  
   Наводчик отдал санитарке водителя: им повезло, что снаряд промахнулся. Механик-водитель был ранен: удар, оторвавший катки, вырывая их "с корнем", оставил торчать из-под полика кромки железа. Но в принципе всё обошлось.
   И наводчик рванулся к машине, в каком-то бойцовском запале решившись стрелять из подбитого танка... Из борта, вскрывая его как консервы, посыпались искры: короткий удар просадил оба борта навылет!
  
   Солдат наблюдал, созерцал в невозможном паническом трансе, как шёл неприятель: продуманный танец немыслимой логики, жуть красоты запредельной синхронности. Видимый хаос невиданной пользы.
  
   За пультом сидел математик. Сейчас, наблюдая за битвой, он понял механика: он не считал вероятности разных событий, он видел весь бой как систему! И это - механик был прав - было кайфом. Он видел трансляцию с разных машин и с заранее спрятанных камер, радар, тепловизор... он чувствовал, что сейчас будет, и знал: это "чувство" от знания!
   Вот неприятель утратил желание мыслить...
  -- Пронзаем на слове "Венера", - сказал математик.
   В эфире, кончено, полнейший бардак: "We're heading for Venus", - гремит "Европа", "Махнём на Венеру", - поёт астроном, и на самом конце слова "Venus" взвывают моторы... но самое тихое слово бывает услышано. Это - обычный "дурдом" библиотечного холла.
  
   Солдат не стрелял. Раз за разом машины противника были на мушке, но выстрела не было: толку палить по броне...
   Неприятель вдруг вышел из боя: сорвался и бросился в тыл наступающим. Все одновременно! Перед солдатами было куда наступать, но...
   Но солдат опустился на землю и, глядя под ноги, сидел, заряжая винтовку. Толкнули. Солдат испугался, подумав, что это был танк, а потом побежал, атакуя, "откуда пришёл". "Ещё один такой день - и я на "Канатчиковой даче""...
   Противник крушил их обоз. Его танки вползали на велотележки, колёса машин втаптывали в землю мешки с провиантом, солдаты противника споро грузили патроны... Увидев бегущих, они издевательски, "с бедра", "веером" выпустили по "рожку", и, запрыгнув в машину, поехали.
   Рядом заговорил пулемёт.
  -- Сади, не жалей патроны!..
   Солдат повалился на землю, прижался к винтовке плечом. Выстрел... мимо: дыхание сбило винтовку. Солдат передёрнул затвор и пальнул на задержке дыхания... и - не попал: в момент когда щёлкнул курок, в глазах потемнело. Оружие дёрнулось, и он судорожно, хрипло вдохнул.
  
   Сержант авангарда всё понял: угроза "котла", выходить нужно в сторону тыла.
  -- Отходим! - скомандовал - Быстро! Быстрее же! В плен захотели?
  -- А нам, блин, привычно: у вас в плену мы уже были!
  -- Кто такой умный? - сержант оглянулся на голос.
   По взглядам ребят и винтовок он понял, что зря любопытствует.
  
   Над головами по "тенту" прошлась пулемётная очередь. Снова лишь чуть поцарапав: внутри этот "тент" был мощнейшим листом композита. Ребята сидели в глубоких "ковшах" пристегнувшись; в ногах были ящики, взятые ими в обозе. Под полом неистово выла турбина, почти вхолостую срывая колёса в занос. Водитель закладывал новый вираж, пулемётным огнём торопя отступающих.
   Вдруг перед носом возникла фигура: Непримиримый, они же Индейцы. Он, встав на колено, прицелился в область водителя. В непробиваемый триплекс! Он был слишком близко. Он, видимо, знал, что машина его не объедет. Надеялся прыгнуть под брюхо?
   Водитель рванул рукоятку поддува. Турбина отчётливо всхлипнула, джигер подпрыгнул. Ребята, дождавшись удара подвески о грунт, распахнули "багажные" дверцы. Ведь зрелище этого стоило: Непримиримый сидел и как чокнутый пялился в небо. Водитель, уже не таясь, дал стандартный поддув; КВП, расширяя дугу, чуть бочком полетел на исходную.
  
  -- На, раздраконивай ленту...
   Сержант отдышался.
  -- Обоймы пополнить. Патроны беречь.
   Офицер в лазарете. Теперь, по Уставу, командует старший по званию: он, оружейник. Он знает, что надо добраться до склада: патроны уже на исходе, продуктов солдаты и так несут максимум на день. Он сверился с картой: до склада...
   Индейцы возникли как лешие. "Нет того склада", сказали Индейцы.
  
   Дневник офицера: "Подсумки пустеют: склады уничтожены. Мы экономим патроны, хотя неприятель стреляет без умолку. Хочется есть. Сухари на складах оставляют, но - только одни сухари. И немного. Мы делимся. Поровну. Патронами и сухарями."
  
   Геолог закончил стрельбу. Прикрывая историка, чуть задержался, по-прежнему глядя в прицел, как солдаты беспомощно ждут нападения.
   Здесь дело сделано. Пользуясь ночью, он тихо отполз за опушку и впрыгнул в машину. Неслышно поехали: мощный мотор был запущен как пневматический (вместо негромкого рыка - лишь шелест реактора Вальтера). Ожил экран: обновился рисунок ИК, получаемый "с воздуха". Через минуту мотор загудел, трёхколёска ("бобслей" на трёх "дутиках") мощно ускорилась.
   Он отключил тепловизор на шлеме, связался с механиком.
  -- Есть что-нибудь для меня?
  -- Информация по нашему "Ковпаку": пехотный капитан.
  -- У них в сухопутных всего два капитана.
  -- Второго, пожалуй, отсеем: он реагирует на позывной.
  -- Так. Я за ним послежу: если после войны его недостаточно обласкают, значит он принят в "секретное Политбюро". Ergo sum.
   На полученной карте отряд был по курсу. Машина свернула: ребята не взятые в армию, девочки - это не цель. Цель атаки (для них ещё три на сегодня) - склады и солдаты. Убить ожиданием боя и страхом потратить патроны. Заставить не спать, вынуждать на манёвр.
  
   Офицер потерял счёт времени. Явно не день и не два он с ватагой надёжных ребят (что когда-то звалась батальоном, две роты) пытался хоть что-нибудь сделать. Как только они, прибежав на останки недавнего склада, валились в голодной усталости, рация вновь оживала: мол, видели пару противников. Снова бегом, в цепь, прочёсывать - с остервенением, яростно, злобно, с единым желанием мести.
  
  -- А может, "влудить" по заводу?
   Механик погладил ракету: завод "производит" патроны, и встань он - поставок не будет.
  -- И даже не думай, - ответ математика, - Пусть покорячут в три смены. Полезно.
  
   Дневник офицера: "Патронов почти не осталось. В обоймах винтовок по паре, а пулемёт... пулемёт был оставлен: обуза.
   В деревне единственный житель, девчушка (всего - пять домов: все три парня воюют (один - с Капитаном), одна из девчонок - сестра милосердия), вышла навстречу. Врага здесь не видели. Как и еды: по расходу должны подвозить на двоих, но...
   Поделились мы с ней сухарями, и в кои-то веки (действительно, будто бы годы прошли!) натопили в оставшихся избах, и спали в тепле. Поутру... то, что было на завтрак, любой кто не голоден мог бы назвать только "щи из травы". Но с каким наслаждением ели мы это, и только хозяйка пугалась, когда чугунок с лёгким звоном отбрасывал пули..."
  
   В землянке, едва освещённой единственной лампой, с утра уже был Командир. Над столом, над разложенной картой, склонились штабисты; сидел шифровальщик с блокнотом. На стенке висел телефон, а в углу, в "пирамиде", стоял пулемёт.
   На часах поздний вечер, но штаб интенсивно работал: противник не ждал. Командир продолжал диктовать приказания, выглядел бодрым, однако усталость уже подступила. Казалось, что свет в глазах медленно-медленно гаснет... или не показалось?! Он может спокойно смотреть на спираль!
  -- Что со светом, электрик?
   В ответ дверь слегка приоткрылась, и что-то влетело.
  -- Граната! Ложись!!!
   Ослепительно яркая вспышка, и... жуткий грохочущий визг. Прилетевшее резало уши - до боли, реальной физической боли!
   Сквозь яркие пятна в глазах он заметил, как кто-то орудует. Взяв пулемёт, он рванул рукоять и нажал на гашетку. Секунду оружие билось в руках, в абсолютном безмолвии сыпля куда-то в сияние, и - темнота. Темнота посреди угасающей боли.
  
   Начкар шёл проверить посты. Не услышав положенный окрик, он щёлкнул затвором, и тихо позвал: "Часовой!". Часовой не ответил. От штаба послышался крик: говорящий, не слыша себя, говорил, тем не менее, ровно. Не так как в бою.
   "Он контужен?!" Начкар побежал. Поднырнув под масксеть, он едва не упал, зацепив часового. Солдатик лежал, и начкар испугался: забыв обо всём, он упал на колени и принялся щупать, в надежде и страхе готовясь почувствовать кровь. Вместо этого в пальцы лёг шприц - оперённый, как те, в зоопарке, для хищников...
   Спал тот солдат. Не по собственной воле, но спал.
   Чуть поодаль сидел Командир, обхватив свою голову; рядом лежал шифровальщик. Начкар добежал до землянки, вошёл. На столе и на полочках пусто: ни карт, ни таблиц шифровальщика...
  
   Врач закусила губу: обожжённые пальцы чуть дёрнулись. Новое средство при всей эффективности было болезненным.
   "Новокаин!" Шприц едва не вонзился в ладонь пациента, но новый укол был бы лишним: механик не чувствовал боли. Она "обколола" всё грамотно (опыт!), к тому же бедняга...
   Механик бы вряд ли хоть что-то почувствовал. Он был "в отключке", сегодня четвёртый. "До нормы ещё полтора пациента", подумала доктор. Вздохнула. В последние дни доктора у соседей (они не враги...) получили изрядную практику в травматологии, в анестезии. Она же с начала витков стала... как бы назвать... "отключкологом": часто, поймав вдохновение, базовцы так не хотели его отпускать, что валились без чувств, израсходовав силы. Издержки их нового мира. Издержки их ритма.
   Механик обжёгся: обычно весьма аккуратный, он, сильно устав, промахнулся паяльником.
  
   "Сводка..." - связист передал офицеру блокнот. Посмотрев на едва ли читаемый почерк, он поднял глаза: мол, давай на словах. Но сержант уже сполз; карандаш в его пальцах лежал, как последний патрон ("для себя")...
  
   Капитан был подавлен, ведь всё что он смог - сколотить партизанское войско, водить его чёрт знает где, строя планы, и вдруг убедиться: оно ни на что не способно. Противник всё знал.
   Над ветвями хлопок парашюта. Ребята пригнулись, но взрыв не последовал: "бомба", прозрачный контейнер, несла в себе банки консервов... Противник не стал с ними драться, напротив, решил подкормить.
   После этого путь был один: по домам.
  
   На заводе раздали оружие. Город готовился к битве: немало ребят было призвано, между домами росли баррикады. И всем было страшно.
  
   Дневник офицера: "Один почтальон очень метко сравнил нас с медведем, которого в "Дубровском" дразнили утыканной гвоздями бочкой: медведь, уколовшись, зверел и бросался на "обидчика", кололся сильнее и снова бросался... Вот так же и мы: озверело бросаемся, жаждем реванша, но вместо врага нам встречаются пули: шквал этих пулек-иголочек, тонких, зазубренных, болью запрещающих двигаться. В каком-то азарте мы рвём из себя эти пули, цепляя ногтями торчащее оперение... Враг отступает, раж сходит на нет, и тогда уже боль "накрывает"".
  
   Машинист неуверенно выглянул (как в кино, чуть не по пояс, пока побоялся). Сегодня он вёл паровоз: на тепловоз (по-хорошему, мотодрезину) закончилось топливо. Сюда одновременно с поездом должны подойти пехотинцы. Синхронность тут значит едва ли не всё, ведь противник успеет - кранты: перехватит их прямо в вагонах!
   Но что это? К станции мчался гранёный приземистый танк. Машинист повернул регулятор в надежде проехать, попробовать "смыться", но танк вдруг ускорился. Вот он уже на путях, повернув к паровозу огромное дуло...
   Пришлось тормозить. Из кустов появился один из ребят неприятеля. Он, поздоровавшись, принялся вдруг собирать и укладывать танку на крышу какие-то камеры и микрофоны. "Твои подойдут", - он посмотрел на часы, - "минут через десять: ребята устали, темп на марше не особый". Запрыгнул на танк и уехал.
   Как странно: пути были целыми, пара царапин не в счёт. И ещё одна странность: на танке был "верхний багажник"! Обычный багажник на крышу, как у отца на "копейке"!
  
   Дневник офицера: "Десять минут. Ну и чёрт с ними и с танком в придачу!!! Полезли в вагоны. Ребята едва забирались; кто мог, помогал остальным. Я не смел им командовать. Только просил, чтоб оружие было разряжено. Мало ли что на ходу...
   Я последним забрался в товарный вагон, и, упав на укрытый матрацами пол, задремал. Как во время Войны наши деды, в "теплушках", товарных вагонах, мы ехали... только желания драться у нас уже не было. Страха перед врагом - не было. Только усталость - до рвоты, до обморока. Даже домой не хотелось: хотеть не хотелось и не было сил."
  
   "Кто так строит?" - механик смотрел под капот привезённого танка. На фоне "улитки" следов тягача с уникальной трансмиссией танк неприятеля был... примитивен? О нет, можно сделать и проще, но будет работать. Он был масштабирован с детской игрушки: игрушка работала, но танк-то как ехал?!
   Звонок телефона (ого, математик: неужели так быстро?). "Алё" - "Это я, определитель не врёт. Только что ввёл, посмотрел спектрограммы... Если там паровик одинарного расширения, то матмодель получилась!"
   Да, паровоз был "простой", не компаунд.
  
   Солдат притулился к соседу. Попробовал спать. Бесполезно: глаза открывались. На линии взгляда с таким же бессмысленным взором сидел офицер. "А недавно я жаждал пальнуть ему в спину", - подумал солдат (не словами, а образом: мыслить в последнее время не мог). Подкатило какое-то чувство вины, обострилась эмоция братства...
   Глаза открывались. Потом, вспоминая об этом, солдат ужаснётся: глаза, говорят, у убитых открыты...
  
   Да, армия пришла защищать этот город. Но было ли это армией?
   Солдаты в вагонах дремали в какой-то апатии. Как и пришедшие ранее ополченцы, они не могли идти в бой. Если быть точным, они бы отправились - тупо, как роботы - но победить никого не могли.
   Зазвонил телефон. Командир поднял трубку, и будто в плохой постановке рассеянно сел: неприятель вернул увезённые танки. Расставил в рядок, под капотом - различные схемы трансмиссии: мол, выбирай.
   Командир дал отбой. Он всё понял: противник закончил войну. Прекратил всё минута в минуту. 7 дней беспрестанного ужаса...
   День - это вечность. Не дней, а часов. Сто шестьдесят восемь.
  
  -- 10080 минут нештатного графика. Больше такие "форсажи" - табу! - Математик отпил знаменитого чаю - Жалко Иринку: "в отключке" уже целых семеро ("Семеро по кушеткам", беззлобно заметил механик). Боюсь, это только начало, ей надо помочь. Подежуришь? А я через часик сменю...
  -- Через час ты уже пациент, - отозвался механик - А сменишь часов через шесть, когда выспишься.
  
   Свет. Яркий свет полоснул по глазам, предваряя команду.
   Подъём!
   Приподнявшись, солдат увидал: он в вагоне, и яркий полуденный свет за распахнутой дверью - вот то что его разбудило.
  
   Текст Базы: "... => утратив желание к самостоятельной мысли, оппонент потерял мотивацию. Ч.Т.Д."
  
  
  
  
  
   Война сбила базовцев с ритма, заставила скомкать работы, а часть прекратить или не начинать, но открыла возможность для встречи, которая всё изменила.
  
  
  
  
  

...Кроме целого мира

... где, солнечный рисуя свет, живёт художник и поэт

  
   Кто как, а я без утренней физзарядки и доброго завтрака к работе не приступаю. Включив телевизор, я начал зарядку (у нас телевизоры включены в "местную" сеть, и один из каналов - подборка всего любопытного.) Я размахнулся, лишь искоса глядя в экран, и застыл: на нечётких, с синхроптера, кадрах узнал "монастырь".
   Я мгновенно включил ЭВМ (свой домашний "БК"), запросил этот блок на повтор. "Монастырь" был похож на огромный "знак качества": пятиугольник, четыре луча из единого центра; то ли скамеечки, то ли мольберты (нечётко, скорее второе) так и тянуло сложить в буквы "СССР". Кельи... жилища и студии, видимо, в стенах: точнее по этим фото не скажешь.
   Какой уж тут завтрак? Схватив телефон (новомодный, с наборником в трубке), я тщетно звонил на квартиру, в депо и гараж: мне был нужен механик. Точнее - машина: я езжу нечасто, а если и езжу - "хватаю" авто со стоянки. Загвоздка тут в том, что машины на этих стоянках "обычные", а "монастырь" - на "участке-один", где не то что асфальта - приличных грунтовок-то нет! Мне был нужен какой-нибудь багги, амфибия, джигер...
   Везёт: лишь сейчас, на исходе "конкисты" открылась возможность зайти в "монастырь": до вчерашнего дня там метались войска неприятеля, завтра придётся границу закрыть...
   А до завтра - мы меряем время секундами, времени уйма. Я буду готов к этой встрече и буду на джипе. До встречи с механиком, жуткой "совой", у меня часа три.
   Просмотрев всё что можно на стримерах и микрофишах, я точно ко времени был у депо. Не ошибся: "Буксун", полугоночный монстр с "движком" от "ушастика", был на площадке. На нём было классно девчонок катать: полулёжа, едва не в обнимку (кабина зажата с боков, седоков разделяет висящий ремень безопасности), если б не "гоночность": шумный мотор за сиденьями, блеск алюминия, жёсткий до тряскости ход... А "Буксун" - потому что буксует при каждом касании "газа": двадцать семь сил - это вам не игрушки!
   Механик вёл поезд. В изящной, под ЧС4, кабине с немного раскосыми фарами и со стеклом-панорамой "двойной кривизны" ожидаешь увидеть пижона, в битловке и с "коком". Механик был в чёрном рабочем халате.
   Едва поезд замер, я впрыгнул.
  -- Привет! Чем могу помешать? - обернулся механик.
  -- Надо слетать на "участок-один".
  -- Забирай "мелкий броник". В Транслабе. Военная смена ждёт его к вечеру, а у меня вечерком, понимаешь, "поехало". "Броник" исправен, только... "мой" тумблер не снят.
   Ни секунды не думая я согласился. И выбежал раньше, чем он предложил подвезти (Машинист приезжает в депо на спортивной машине... похоже, так может быть только у нас. Мы уже не такие как Внешние.).
   Взятый у дома "стандарт" за минуту домчал до Транслабы. Я вышел почти как механик: шагнув на асфальт, крутанулся, и дверь, изогнув как тореро весь корпус, вложил в уплотнители.
   Перед Транслабой стоит броневик: приземистый "багги", обвешанный пушками, соткан из граней. Каждая плоскость имеет наклон - часто излишний, "с запасиком". Под камуфляж, под изгиб его линий "подогнана" форма "танковых шашек" динамической брони. Огромные бронестёкла тонированы - они, как борта, никогда не бликуют.
   Броневик иллюстрирует новый "виток": он оснащён всеми средствами РЭБ - на случай, что у противника есть эти средства; раскалённый глушитель размашистым антикрылом - "приманка" для тепловых ГСН, если закончатся пиро-"приманки"; в прицелах и плитах прозрачной брони - светофильтр, сводящий на нет ослепление лазером... База давно состязалась с самою собой: у врага даже не было пушек, способных пробить его борт по нормали!
   Но "броник" чуть-чуть подождёт, я ведь просто обязан "похвастаться", ибо механик, как все мы, в последнее время всё меньше желает быть "подобным флюсу".
   Я зашёл внутрь. На верстаке заряжался синхроптер - фоторужьё с "батарейкой" и парой пропеллеров. "Батарейка" (экспериментальный никель-кадмиевый аккумулятор) - огромная ёмкость и быстрый заряд. Штука очень хорошая, но...
   Я положил рядом с синхроптером пару дискет: расчеты для литий-ионного принципа. Только расчёты, и в тексте заглавие "НЕ ИСПОЛНЯТЬ!": литий - один из компонентов для термоядерного синтеза (эти работы хотелось бы скрыть). Пара конвертов из чёрной бумаги, пара новейших магнитных пластинок диаметром пять с четвертью дюйма. Гигантская ёмкость.
   Вернувшись на улицу, я заглянул в броневик. Всем известно: механик не может, физически просто не может создать тривиальную вещь. Если он ничего не "замудрит", я просто свихнусь, не найдя "замудрёж". Так и есть, "парадокс управления": там, где положено быть КПП - рукоять наведения с кучей гашеток. А передачи включают сцеплением: раз его выжал - "нейтралка", второй - передача. Выбор ступени - за техникой.
   Впрочем, задумано - значит логично. Да и вообще парадокс - индикатор зашоренных мыслей. И, обходя броневик, я как механик "проник в него взглядом" (прошу понять меня правильно: не как рентген, а... пытаясь понять его функции в целом и каждой детали в отдельности). Да, только здесь я могу понять технику, видеть изящество химии, чувствовать звёзды... Ведь каждый, с кем ты общаешься, обогащает твой внутренний мир. Жаль, что во Внешнем мы это не помним.
   Яростный визг покрышек, щелчок, шаг хлопок. Этот стиль не узнать невозможно.
  -- Ты что, веришь, что этим можно управлять? - спросил я не оборачиваясь.
  -- Если вы действительно верите в квантовую механику, то вы не можете относиться к ней серьёзно! - парировал он.
   Машинист на спортивной машине цитирует Боба Уолда... И это лишь третий "виток"!
   Не относиться серьёзно? А это идея! Я вёл с "двойным выжимом", переключая невидимый длинноходный рычаг. С ожидаемой грацией мощи и массы машина рвалась в "монастырь". И её поведение было приятным (я понял, о чём это в западных автожурналах)!
   Слегка опьяневшим я вышел на траву. Чуть в лес, но прекрасно мной видим отсюда, стоит "монастырь": невысокие стены из брёвен, отсутствие башен, бойниц. Он состарен искусственно, окна отсутствуют, крыша наружу не скошена (странно, прямой она быть не должна...).
   Я всё понял: пытаюсь смотреть как механик. Так с этим нельзя: если дизайн неотделим от функций предмета, то к произведению искусства понятие о функции не приложимо! Тут надо смотреть не линейкой, а сердцем (давненько не пробовал...).
   Я обошёл "монастырь": зная где вход, я пошёл через дальнюю сторону. Просто желая почувствовать лес как вместилище здания.
   Вот и "ворота": разрыв посредине стены, и напротив - тропа через заросли дикой малины. Красиво. И как-то загадочно. А в глубине, за проёмом, короткая стенка: мол, хочешь вовнутрь заглянуть - заходи. Подойдя, я прочёл на ней ровно на уровне глаз: "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира.".
  -- Хозяева! Есть кто? - позвал я.
  -- У нас никогда не закрыто, - последовал тихий ответ, и навстречу мне вышел один из "монахов".
   Одет он был странно: ни полувоенного френча, обычного для неприятеля, ни балахона-с-беретом художника. Он был одет "как обычно", вот только обычна такая одежда совсем в другом мире. Во Внешнем. А также у нас.
  -- А ты ждал какого-нибудь Отца Ксенофонта? - с улыбкой спросил он.
  -- Кстати, XENOn FONT по-русски что-то вроде "Чужой Шрифт", - подыграл я, - Ведь ясно, что прозвище дали вам не за религию.
   Он на минуту задумался. Явно решал, что нельзя и что можно при мне говорить: я не проверенный, я незнакомый, однако я точно "с другой стороны". Наконец он решился, и думаю, что ни при ком из "своих" он не мог бы сказать это:
   "Чернь считает религию истиной, мудрец - ложью, правитель - полезным изобретением" - процитировал "монах" Сенеку Младшего. И прокомментировал: "Я не вижу среди нас ни черни, ни тех правителей, которым нужна чернь."
   И кто мог сказать, что "монах" ненавидит правителей?! Это его "оговорка по Фрейду": от римлян ведётся "Не много чести править рабами. Честь - править свободными."
   Он замолчал как-то резко. Такое бывает, когда ты сказал много больше чем мог бы решиться. Ответил я тоже цитатой: "Вы мой политический враг, но я знаю, что Вы любите Родину. И это сознание внушает мне глубокое доверие к Вам".
   По взгляду я понял, что он тоже знает эти слова (Пуришкевич - Плеханову, в сочинениях дедушки Ленина об этом вряд ли прочтёшь!), но что-то во взгляде меня напугало. Я понял: он стал слишком взрослым. Всего на секунду, но стал. Это плохо: ещё Бертран Рассел заметил, что развитие одарённых личностей, энциклопедистов, как и он сам, требует периода детства, в течение которого они не испытывают совсем никакого давления, побуждающего их следовать установленным догмам, времени, когда ребёнок может развивать свои собственные интересы и следовать им, какими бы необычными и странными они ни казались.
   Мало того: узнал я об этом из книги по биологии, написанной физиком! Разум одарённого человека сохраняет эту детскую открытость к истине, какой бы необычной и странной она ни казалась другому.
  -- С тобой интересно, - сказал наконец он, - И очень опасно.
   Опять этот взрослый, забитый заботами взгляд!
  -- Впрочем, всё, что могло мне навредить, я уже сделал. Только давай сразу определимся: то, что до войны я был против войны, не значит, что когда-либо я был за вас.
  -- Ты сказал "до войны"? - удивился я.
  -- Сейчас быть против войны уже не значит быть против Истины.
   Он улыбнулся. Свободно и хищно, мол я говорил, а не верить мне - ваше исконное право. Потом он махнул мне "пойдём!", и пошёл по тропе, у которой я видел мольберт. Подойдя, он поспешно собрал его, но...
   Иногда для того чтоб увидеть, не нужно разглядывать. Там, на холсте, было раннее утро. Лучи едва вставшего солнца так буйно рвались разбудить эту чащу, что мне захотелось ТУДА. Незаконченный холст был шедевром уже в этом виде. Без скидки на возраст художника, зрелый отточенный стиль!
  -- Где тебя выставляют во "Внешнем"? - по-нашему сразу спросил я.
  -- Во "Внешнем" уже не рисую: предки считают это баловством.
  -- А на ИЗО?
  -- По ИЗО у меня твёрдая тройка. Понимаешь, ну нет привычки "набрасывать" всё сразу. И тяп-ляп тоже не могу, а за 45 минут хорошо ничего не получится.
   Я с ним согласен: серьёзное дело - не только искусство - не любит поспешности. Не быстроты и сноровки, а именно спешки: нельзя делать хуже чем можешь, тем более в спешке всё выйдет и хуже, и медленней. Даже когда результат неизвестен, что часто бывает у нас, и когда он понятен лишь автору (как говорится, есть художник-анималист, маринист... а тот, чьё "искусство" "современное" - явно художник-морфинист).
  -- Всё равно я рисую... - подумав, сказал он, - Пишу. Не могу не писать.
   На минуту задумался, и процитировал:
  
   Малых ребяток
   Наставляет учитель добру и пути,
   А людей возмужавших - поэты.
   О прекрасном должны мы всегда говорить.
  
  -- Те самые "Лягушки" Аристофана, "квакс, квакс, брекекекс" из которых Толстой упомянул в "Буратино"? - спросил я.
  -- Ты и этим интересуешься? - удивился "монах".
  -- Не я. Один из нас.
  -- И ты так принимаешь его увлечения?
  -- А ты нет? Твой друг, увидав как ты пишешь картину, играет навеянную тобой музыку. Кто-то, услышав мелодию, пишет рассказ. Ты же, читая рассказ и услышав мелодию, пишешь картину. Вы пишете вместе.
   Он понял! Он весь засиял, но ведь я не открыл ему истину: он это чувствовал и до меня (и пожалуй, он чувствовал ярче), но я сформулировал.
   Вдруг он поставил мольберт и невидимой кистью нанёс пару лёгких штрихов, на минуту задумался, и соглашаясь, кивнул (как знакомо: он видел их, а "зафиксировать" можно в другой обстановке). Потом улыбнулся:
  -- Позволишь взглянуть на машину? Люблю я их, даже умею водить...
   Не дойдя до машины, он как-то внезапно отстал. Обернувшись, я понял что "броник" изящен: недавно я видел приют живописца как схему, теперь же художник глядел на машину, как будто она была в рамке. Такой взгляд художника - высшая похвала для дизайнера.
   Налюбовавшись, он влез на сидение справа: "Прокатишь?". Я сел и привычным движением вставил в колодку в свой пульт (А механик-то должен испытывать новый, со связью! Об этом я утром забыл...).
   Мы немного проехались. Он был в восторге:
  -- Здесь, у нас, всё высочайшего качества. В Кремле, наверное, сделано хуже! Но твой броневик... Они превзошли даже сами себя!
  -- Не превзошли. Он построен у нас.
   "Монах" потрогал клавиши, переключатели.
  -- Идеальная подгонка, - похвалил он, - А это что за тумблер?
   Он показал на внушительный тумблер, прикрученный скотчем в районе руля: жгут проводов "соплями" нырнул под "торпедо"; на верхнем ребре, на куске изоленты, ручкой написано: "Эксп.".
  -- Выключатель экспериментального оборудования.
  -- А что будет, если включить?
  -- Не знаю, не пробовал.
  -- А ты... вправе включать?
  -- Вправе-то вправе...
   Я взял микрофон и набрал номер пульта механика.
  -- Ты "мелкий броник" тестировал? - выпалил без предисловий.
  -- Чуть-чуть. Не считается.
   Значит - механик провёл испытания (кроме, конечно, ресурсных).
   Я перещёлкнул. Мотор зазвучал как-то резче - не громче, а именно резче, плотнее и собранней. В ответ на попытку тронуться "броник" задёргался, "скис"... чтоб не заглохнуть, я дал больше "газу". Под нервный пугающий рык бронированный монстр рванулся вперёд, завиляв задней осью. "Так-так", машинально толкнулось сцепление, вспыхнула лампочка "2", и машина, всё так же немножечко боком, продолжила жуткий разгон. Я слегка испугался, но вида не подал (однако, закончив поездку, я тотчас же щёлкнул обратно). "Монах" отцепился от поручней, и, вытирая ладони, спросил:
  -- Как вы так ездите: со сцеплением, и без рычага?
  -- Интересная схема, - кивнул я, - однако привык я за пару минут. Вообще наш механик - хороший эргономист.
  -- Эргономика... что-то знакомое. Ах, да: встречал в связи с "потогонной" системой Форда. Смысл её в том, что если рабочее место устроено так чтобы рабочий не нагибался, поменьше крутился и бегал, и вообще ему было удобно, то он за смену сделает для капиталиста больше продукции.
  -- "Потогонная", говоришь? А как назвать ту, при которой фордовской производительности от рабочего требуют, а станки неудобные, старые, за заготовкой бежать через цех, а за новым резцом - вообще на склад?
   Он удивился. Минуту сидел неподвижно, как йогин, потом констатировал:
  -- Для искусствоведа ты интересуешься очень не "смежными" темами.
  -- Это, по-твоему, странно?
  -- Уже нет.
   Пожалуй, мы оба уже не такие как Внешние. Дело отнюдь не во внешнем: машины, "обитель" - не главное. Да, Наблюдатели это фиксируют, делают выводы, строят теории... Мы изменились, а это они проморгали.
   Мы - люди искусства. Оно неделимо на жанры и стили, искусством является творчество в каждом его проявлении, ибо искусство есть озарение, приходящее к мастеру. Искусство - оно не профессия, оно есть искусность как уровень. По достижении этого уровня и происходит качественный скачок.
   Отойдя от машины, "монах" обернулся и делал "пассы" над прозрачным мольбертом. Меня не стеснялся! Уже?! Ведь о нём были данные, что он с трудом принимает кого-то в свой круг.
   Через пару секунд он махнул мне: "Пойдём!", и буквально вбежал в "монастырь". Я же снова не мог обойти эту надпись. Она не пугала, напротив, манила войти во вселенную "скита". Но я не решался.
   "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира."
   Я очень боялся, войдя, изменить этот мир (изменить наблюдением... определённо, я перезанимался...).
   "Монах" между тем снова вышел, схватил меня за руку, и без усилий, однако настойчиво ввёл меня внутрь. Возможно, вот так непосредственно он и вводил сюда многих художников. Будто прочтя мои мысли (так сказать, мои "копенгагенские" мысли), "монах" успокоил:
  -- Другим это не помешает: мы все в эти дни возвращаемся к службе, к работе... Моя служба здесь.
   Он замолк, предлагая смотреть самому. Не мешая увидеть.
   Помимо желания снова смотрю как механик: жилища и студии - в стенах, причём капитально построены внешние стены и перегородки-упоры, а все обращённые внутрь, "во двор" стенки - лёгкие. "Кельи" похожи, почти однотипны, но каждая "келья" хоть чуточку индивидуальна: жилище одних отделяет от студии "келья" соседа, других лишь кладовка, у третьих стена (и, как правило, с дверью), четвёртые вовсе живут в окружении красок, томов или нот...
   А четыре "луча" суть навесы: один подарил тень столу для обедов, другие скрывают плетёную мебель, пюпитры, мольберты в каком-то живом беспорядке. Всё это не брошено, это оставлено зная, что вскоре вернёшься. Не убрано ибо не надо: он создал здесь мир, куда тянет вернуться, а дома ты хочешь найти вещи так, как оставил.
  -- Ты понял, - услышал я голос "монаха".
   И больше ни слова: я понял.
   Теперь, и лишь только теперь он повёл... нет, скорее впустил меня в "главную" "келью". Пройдя вслед за ним в широченный, с двустворчатой дверью, проём, я увидел картину. Она потрясла меня: там, на картине, колонна людей утыкается в стену. Первые, ближние, удивлены; кто подальше - идут, и пока их решимость не знает преграды... Все люди в колонне с оружием, но тем не менее штатские. Лишь офицер навалился на стену. А там, за стеной, за прозрачной, но твёрдой преградою - мирная жизнь.
  -- Вот моя "Студия Грустной Погоды". - Слова долетали, но были как будто не мне - Когда идёт дождь - ручейками по стёклам до самого пола, шуршаньем по шиферу...
  -- А капитан молодец, - невпопад сказал я, - Создать ополчение, вывести в рейд...
  -- Откуда знаешь, что капитан?!
   "...Сыграть бы с ним на бильярде. Только боюсь быть обыгранным, как Хлестаков." Я чуть не проболтался (но если бы вспомнил о той телеграмме "не нам", то сказал не скрывая).
   "Монах" как-то грустно вздохнул, и сказал едва слышно, желая сказать только мне... или только себе, оставляя меня лишь случайным свидетелем:
  -- Вы преподали нам урок, который мы не забудем и после того, как нас перестанут возить сюда.
   Я не ответил. Я понял. Но понял ли он, что сейчас изменил наши цели? Когда перестанут возить, отнимая и вновь возвращая нам память, мы будем всё помнить, но не на Земле. Теперь оппоненты по гонке со временем - Внешние.
   Всё это надо продумать. В другой обстановке. А здесь и сейчас я в гостях у монаха искусства.
   Он будто услышал. Спросил:
  -- Хочешь знать, почему я "монах"? Посмотри над кроватью.
   На стенке у самой подушки ("монах" был из тех кто дремал прямо в студии), чтоб отвернувшись уткнуться в неё, была надпись:
  
   Когда нацисты пришли за коммунистами, я оставался безмолвным. Я не был коммунистом.
   Когда они сажали социал-демократов, я промолчал. Я не был социал-демократом.
   Когда они пришли за членами профсоюза, я не стал протестовать. Я не был членом профсоюза.
   Когда они пришли за евреями, я не возмутился. Я не был евреем.
   Когда они пришли за мной, не осталось никого, кто бы выступил против.
  
   Мартин Нимёллер, один из "отцов" пацифизма. Священник.
  -- Трудно быть пацифистом, когда все готовят войну? - спросил я, - Преследовали?
  -- И да, и нет. Скажем так, объявили бойкот, а не охоту. Узнав о бойкоте, я взял и ушёл, ведь отшельник и сам не желает общаться. Можно сказать, что я принял обет: вечный бойкот, кто меня бойкотировал. С теми кто "воздержался" - дружу... во Внешнем дружу и с ещё одним парнем, ведь там я не помню, что он бойкотировал.
   Взгляд возвращался к картине: похоже, что я пропустил нечто важное... Ракурс! Художник увидел их спереди: он обернулся, идя в боевом охранении. Правильно, только ему Капитан мог доверить разведку: "монах" был не менее воином, чем Капитан.
   Удивляться не стоит: пожалуй, самый надёжный пацифист - это воин, которому войны уже надоели. Насколько я знал о "монахе", он был офицером. Хорошим. Даже знаменитым. Когда он ушёл, уединился, у него появилось время. На картины. Те, кто приходил к отшельнику - с приказом вернуться, просить ли прощения - видели их, и, как я, попадали под власть их божественных красок.
   Иначе и быть не могло, ведь картины "монаха" написаны сердцем. Они очень разные, но неизменна та искренность, что заставляет почувствовать то же, что чувствовал автор: восторг восходящего солнца и мимолётная свежесть росинок, застенчивость милой девчушки и всё заполняющий ливень настолько прекрасны, что знаешь: "монах" их почувствовал. И лишь потом написал.
   А как ярко он пишет цветы! Очень нежно, с любовью, но... редко.
  -- А я так люблю один только лотос - за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает...
   "Монах" сделал паузу: знаю ли я этот стих? Это Чжоу Дуньи? Разумеется знаю:
  -- И запах от него чем далее, тем чище, - закончил я.
   Он кивнул и ответил, как мы, на вопрос, что ещё не был задан:
  -- Чем дальше от рейда, тем чище и ярче понимаешь: идти с Капитаном было бессмысленно, а не идти - бесчестно.
   Мы долго ещё говорили. Мы знали, как мало успеем друг другу сказать, ведь ни я бы не смог тут остаться, ни он это бросить. Поэтому наш разговор был единственным.
   Тихо стемнело, и мне, как ни грустно, пора было быть "у себя". Выходя, я опять прочитал эту фразу: на стеночке-ширме, с обеих сторон, для того кто пришёл и для тех кто уходит: "За этой стеной ничего нет. Кроме целого мира.".
   "Монах" проводил меня. Стоя уже у машины, держа мою руку, внезапно спросил:
  -- Как ты думаешь, что есть искусство?
   Он будто бы знал, что я думал над этим. И то что я ехал сюда, уже зная ответ:
  -- Искусство состоит из умения созерцать и потребности созидать. Такой человек наблюдает в обыденном то, что никто не заметит, и он не способен держать эту тайну в себе.
   Он задумался:
  -- Знаешь... ни один искусствовед не смог бы так сформулировать.
  -- Так я и не искусствовед.
  -- Так кем же ты здесь отдыхаешь?
  -- Я математик. Кабинетный затворник. Кстати, "затворник" - это помощник заряжающего: тот, кто затвор задвигает.
  -- Постой... Математик?!
   Я скромно кивнул.
  -- И ты смог "осилить" учебник Ландау? И что-то в нём понял?
  -- Не смог, - рассмеялся я.
   Честно - не стал: после "Лекций по физике" Фейнмана книга Ландау отнюдь не учебник. Но справочник, надо отдать ему должное, классный.
   Прощание вышло каким-то обыденным, даже без грусти: он просто махнул мне рукой, а я просто моргнул ему фарами. Вскоре я ехал по ровной асфальтовой трассе, внезапно и резко ворвавшейся в город.
   Я встал на ближайшей стоянке. Задумался. Город достиг совершенства: он выверен, но и уютен; удобен для всех, подчеркнув и сплетя уникальные качества каждого; многое в нём необычно, но именно так и должно быть...
   Наш город достиг совершенства. Теперь он готов быть прекрасным. И даже вхождение в город должно быть событием: я сейчас въехал, как будто толкнул выключатель, а солнце, вставая, даёт предвкушение в пении птиц, и потом, насладившись рассветом, ты входишь в сияние утра. В прекрасное надо входить постепенно. Как там у китайцев?: "Следует сначала изучить историю места. Входить в сад нужно умиротворённым, готовым к восприятию прекрасного. Исследуя устройство и стиль сада, употреби всю свою наблюдательность, поскольку его части расположены не произвольно, но искусно соотнесены друг с другом, словно парные надписи в павильонах. Насладись внешними формами, попытайся проникнуть в душу сада и постичь таинственные силы, управляющие сменой пейзажей, связывающие их в единое целое."
   Сделать так сад очень трудно, а город? Вплести в пейзаж автотрассы, дома, магазины? Почти невозможно. С каким удовольствием мы это "щёлкнем"!
   Когда я приехал в Транслабу, на стенде был новый прибор: цилиндр под теплозащитой, опутанный ТЭНами, с мощным как пресс механизмом. И рядом листок из тетради: "найти способ фракционировать осадок". Я понял, что это. В шпаргалке механика (он их всегда составляет) уверен что были значения: 646,9 кельвинов, 22,060 мегапаскаля и 322 килограмма на куб.
   Дело в том, что сегодня до встречи с механиком я рассказал агроному о камере Вильсона (в ней, как известно, используется сверхкритический СО2). Он вполне мог взглянуть на труды в этой области: сверхкритическая вода - управляемый растворитель, а в смеси с кислородом она расщепляет любой органический материал! Для него и для доктора это отличный способ скрывать работы от Наблюдателей (им уже есть что скрывать). Но прибор был... неправильным: он был не с фирменным лёгким запасом, а груб, нарочито излишен. Я взял лист бумаги и высчитал весь "сопромат" (эх, как бы наши поиски тау-нейтрино не привели к кракатау-нейтрино... ).
   Потом я пошёл в Кабинет (небольшую беседку у самой воды), и до ночи сидел там. Домой не хотелось, однако и мысли не шли. А Конфуций однажды сказал: "Если стоять на холме с разинутым ртом, придётся долго ждать, пока туда влетит жареная утка". Прекрасная иллюстрация к квантовой механике: именно там "ждать" надо долго, а вовсе не вечно. И даже можно прикинуть, сколько именно придётся "ждать". Созерцать. Принимать, понимая.
   Вокруг было очень красиво: лунная дорожка взлётной полосой уходила к Луне. Несильный ветер волнами дробил её, как бы мешая взлететь. В ночной тишине стрекотал "Запорожець": это механик "гонял по режимам" вечно экспериментальный "Буксун". Что-то испытывал.
   Вдруг пошёл дождь - весёлый и тёплый, огромными каплями. "Лунная-взлётная" закипела, рассыпалась брызгами... но сохранила и волны. Я взял карандаш, и впотьмах, на ощупь, не отрывая свой взгляд от дорожки, стал тихо записывать формулы. Разум летел над дорожкой - и волны "классической", "макро-" воды кипели от квантовых "микро-" эффектов.
   Уже рассвело. Я видел разбросанную ночью бумагу, формулы - сначала неяркие, лёгким штрихом, а потом всё уверенней. Я убедился, что если волны в море обмениваются друг с дружкой энергией, если к этому применимы формулы квантовой механики - "девятый вал" перестанет быть мистикой, он объясним!!!
   Я не чувствовал, как ноет затёкшая спина, как болит моя правая кисть... Безгранично счастливый, я просто упал, и, свернувшись калачиком, тихо уснул.
   Мне снились волны. Внезапно одна из них выросла и поднялась вертикальной стеною (она состояла из формул, и фронт её был вертикальным, как стенка), и - стала стеной на обложке Пинк-Флойда. И эта обложка была на картине "монаха".
  
  
  
  
  
   Эксперимент стал меняться. Ребята обоих участков всё дальше и всё незаметней извне отличались от тех кого видели в них Наблюдатели.
  
  
  
  
  

Игры с присмотром

Из сетки календаря выхвачен день

  

Экспресс Полуночник

  
   Это затягивает. В последнее время я даже стал выражаться, как будто до революции. Вот, в частности, автомобиль. Отныне я упорно стану именовать его автомобилем: машина - она паровая, а то что на дороге - только и именно "автомобиль". Да, он практичен, но сможет ли он доставить то удовольствие, ради которого ездим мы?
   А мы с кочегаром подходим к депо. Безлунная летняя полночь начистила звёзды, на бархате неба ни облачка. Мы замираем, ныряя в бездонный и ласковый бархат: кругом тишина, и в небесном мерцании можно заметить летящую точку. Корабль.
   Красиво. Пожалуй, лишь ради этого стоит проснуться и выйти из города - выйти туда, где нет огней, и ничто не размоет контрастного бархата бездны.
   А под ногами, паря над невидимой чёрной землёю, чуть видно блестят, разбегаясь, пути. У окон депо их сиянье почти нестерпимо: за окнами ярко горит электричество. А из ворот как лучи выбегают два рельса, и щель под воротами дарит им блеск.
   Мы приближаемся к этому блеску. Мы ждём. Предвкушаем.
   Минута в минуту ворота распахиваются, и к нам выезжает красавец-паровоз. На пути выпрыгивает механик. Выйдя из яркого света, он долгое время глядит на меня, и только потом узнаёт и приветствует. Нам, паровозной бригаде, так видеть - ни в коем случае, поэтому ночью в депо мы не заходим.
   Кочегар уже всё проверяет: вода в тендере, уголь... Зафырчала турбинка "стоячего" генератора. У нашего паровоза два электрических генератора: один из них крутится паром, другой - от колёс. Неярко вспыхнула подсветка приборов - как в старину, висящей над шкалами лампочкой. Боже, как заиграла в этих лучах надраенная медь корпусов! Неяркий блуждающий отблеск манит в кабину, но я даю кочегару работать.
   Минуту спустя он появляется в окне.
  -- Время выхода, Виктор Сергеич. Извольте подняться в кабину.
   Во мраке кабины завораживающе сияет подсвеченная изнутри пароводяная трубка ("водяное стекло"), переливается медь приборов-"будильников". И кто мне посмеет сказать, что паровоз - устаревший, реликтовый, несовременный?.. Красивое не стареет!
   Сажусь, как положено, справа. В руки ложатся удобные ручки (дерево!). Можно идти, семафор разрешает. Правая рука сама отпускает локомотивный, левая чуть подаёт регулятор - немного, на пару щелчков.
   Славно идёт паровоз. Пыхтит, словно дышит... нет, он действительно дышит! Это вам не электровоз какой-нибудь - неживой, обездушенный. Паровоз - он живое...
   Сам не заметил как прибыл к составу. Лязгнула стрелка. Тихонько подаю назад... Щелчок: антураж антуражем, а без автосцепки опасно.
   Идём, проверяем состав. Целых двенадцать вагонов! Динь молоточком по буксочке, динь по другой... Такой длинный состав обязательно имеет вагон-"накатник", вагон с накатным механическим тормозом. Вот он, последний (гружён "под завязку"). Рукой проверяю натяжку тросов - порядок!
   Кладовщик с моей подписью в толстой тетради добрёл до конторы. Устало махнув на прощание, скрылся за дверь. Окликать, отвлекать его я не стал: пусть подремлет лишнюю пару минут, утром бедняге поспать не удастся.
   Однако же время. Сдаю чуть назад, люфты "собираю" по сцепкам. Чувствую, как напряглись тормоза у "накатника". Реверс - вперёд, регулятор - "до неба"! Взбесившийся пар со свистом несётся сквозь дроссель, азартно бьёт в поршни компаунда. Колёса срываются в букс! Гремят автосцепки; где-то вдали, я чувствую, щёлкает тормоз вагона.
   И тотчас же я унимаю машину: стронулись - хватит, теперь надо разгоняться не спеша. Моргнула подсветка. Это несложный, но остроумный автомат поменял источник питания. Перекрываю пар "стоячему" генератору, и, мельком взглянув на приборы, блаженно высовываюсь в боковое окно. Ветер не слепит: кругом тишина, ни ветриночки. Рельсы поют. Прожектор выхватывает из темноты серебристые нити путей. Парочка струн, уходящая в полночь, янтарь света, ложащийся под колёса... Как там поётся, во Внешнем Мире? -
  
   Старый мотив железных дорог,
   Вечная молодость рельсовых строк...
  
   Мы оба - я и кочегар - высунулись из окон. Необходимости тут никакой (спереди есть застеклённые окна), но высунуться, подставив лицо запаху трав, шпал, паровозного дыма...
   Скорость "под двадцать". Пройдя контрольную точку, сверяюсь с хронометром: чётко по графику! Включаю "вертушку" Уатта, но регулятор даю "от себя": они работают последовательно, я должен вручную давать автомату весь пар. Так оно сделано для безопасности: ход можно сбросить одним движением, да и на стоянке без ведома машиниста неисправный автомат не сможет дать ходу.
   Первую станцию (романтичный резной полустаночек) проходим без остановки. "Экспресс" - это лишь прозвище: ночной, он же единственный товарняк действительно часто идёт мимо станций.
   Тем не менее, беру управление на себя и унимаю бег поезда. На полустаночке (чуть не сказал "в цветастом полушалочке") одиноким фонариком ходит служитель. Снова убираю ход (несколько колебаний состава за счёт торможений накатника), и со скоростью пешехода, а именно 5 километров за час, мастерски вешаю жезл на приёмник. У дальнего края платформы щёлкает замок - там я сниму с держателя новый жезл (одновременно с этим в начале покинутого мной перегона взмахивает крыльями семафор: путь, мол, свободен). Старая, не скоростная, но чертовски надёжная штука!
   Выйдя со станции (как только жезл оказался в руке, семафор "открылся"), снова даю регулятор "на полную". Мощный, уверенный разгон - как же при этом клокочет машина! Каждая трубочка тихо поёт; пар двигает поршни, и паровоз делает будто шаги - всё более часто, всё более быстро...
   И снова размеренный тихий полёт - сквозь песни цикад да под вздохи машины...
   На второй станции, передав жезл из рук в руки диспетчеру, останавливаю состав. Кочегар выскакивает ровненько там, где замрёт нужная сцепка. Так и должно быть: мы - экипаж. Пусть в битвах Второго Захода мы были по разные стороны баррикад, пусть номинально мы в разных сословиях, мы - экипаж. Все "касты", "сословия" - для Наблюдателей: пусть себе думают, что мы не вместе, что по итогам тех войн мы поделились на "высших" и "низших", что разделились и сами сословия...
   Хотя... До позорной попытки "конкисты" именно так всё и было. Так что, пожалуй, мерси за разгром: он отрезвил нас, заставил задуматься. И - стать такими назло Наблюдателям...
   Лязг "башмака", лёгкий звон автосцепки. Свисток, взмах фонариком - медленно двигаю поезд вперёд. Вновь взмах фонариком - стоп. Ружейный щелчок переброшенной стрелки. Поезд - назад, до свистка... остановка. Звон автосцепки - и снова вперёд...
   Последний вагон остаётся у склада. На главном пути подцепляю "накатник", беру новый жезл - и опять мы в дороге. Пьянящие травы и путь в Бесконечность...
   Конечная станция. Рельсовый круг. Выходит, что мы развезли все вагоны. Здесь, в тупике, оставляем "накатник": все остальные вагоны - на станциях. Днём их разгрузят, погрузят, и будущей ночью Экспресс заберёт.
   Короткая пауза (чай у смотрителя), и - луч прожектора, вздохи машины...
   Светает. Лампа под крышею склада как будто померкла; служитель, зевнув, принимает вагоны - семь штук, развезённых вчера Полуночником. Плюс от военных, с конечной, вагон. Паровоз без вагонов теряет солидность, буквально несётся домой.
   Прибываем в депо. Кочегар, попрощавшись, уходит. Его походка контрастирует с лёгким пружинистым шагом механика: все мы устали, но по механику это не видно.
  -- Как паровоз? - механик буквально влетает в кабину.
  -- Без замечаний.
  -- Не стесняйся: поломка вагона была - одно название. Всё починил, и сидел как дурак...
  -- Да правда как часики!
  -- Верю.
   Нажав на педаль открывания топки, механик глядит на огонь.
  -- Значит - не паровоз, - говорит.
   Закрыл поддувало, крутнул кран эжектора.
  -- Значит... по-моему, твой кочегар заболел. Бледный какой-то. А я думаю, что мне не нравится?..
   Он пошатал педаль топки рукой, потом резко нажал и немедленно бросил. Короткий чих пара - "хлопушка" открылась и с лязгом захлопнулась.
  -- Манжета, по-моему, "травит"... Ты это... свистнешь: писать мне его как бы в смену, или Ирина его отстранит.
   "Ирэн отстранит"? Неужели так плохо?!
  -- Керенский-ака! - торопит механик - Слезай пожалуйста...
   Это кто тут временный?! Ах, да: у депо маневрирует только механик. Придётся "слезать". Под левым окном откидная "сидушка", но я на сей раз не сажусь.
   Механик имеет свой стиль: паровоз не идёт ровным ходом, он либо в разгоне, либо тормозит. И выглядит это как точный прыжок. Загляденье! Но мне не до этого. Лишь паровоз остановлен, я пулей лечу к конторке механика. Там я беру лист бумаги (ручку достал из кармана заранее), и, севши за стол... не могу сформулировать просьбу! "Товарищ доктор..." - я отложил этот лист. "Уважаемая Ирина Васильевна..." - а как писать дальше?..
   За стенкой-окном, "деревенской верандой" из маленьких стёкол, механик спускает пары и буквально на ощупь меняет прокладку. Ключи исполняют стремительный танец, минута - машина исправна!
   Механик любовно протёр инструмент, по-докторски тщательно моет и руки. По-докторски... Что писать доктору?!...
   Не знаю зачем, но я взял чернила, разнял ручке корпус, и принялся оную дозаправлять.
   Механик вошёл незаметно. Подумав, он тоже достал свою ручку. Пока я крутил поршенёк, он взглянул на бумагу. Чему-то кивнул:
  -- Возьми в правом ящике... нижняя папка. Перепиши и верни образец.
   На ощупь вытянув папку (под каждую - полочка, ровно в размер!), я смотрю на механика, на его ручку. Боюсь пропустить это действо. Мне нравится наблюдать, как он заряжает чернила: два быстрых движения поршнем: наверх до упора и резко назад. Секунда - и ручка заправлена.
   Это перо - произведение инженерной мысли, английская схема Vac-Fill. И, по-моему, только механик пишет пером EF. Его мелкий, убористый почерк едва ли не требует тонкой "заточки" пера.
   Депо я покинул с коротким письмом. И вот я бегу... я почти бегу к доктору.
   Город пустынен. Мои каблуки отдаются, похоже, на дальнем конце его. Только роса, едва видимым блеском покрывшая улицы, траву газонов, и листья деревьев, и крыши домов - лишь только роса приглушает их гром по брусчатке. Прохлада рассвета скорее приятна.
   Обычно в такую погоду я тихо иду - тихо и медленно. Но не теперь: я знаю, что ранее утра Васильевна вряд ли проснётся, будить же её я не стану. И те пять минут, на которые раньше я брошу записку, "погоды не сделают". Но - я бегу, пусть почти, но бегу, как будто от спешки хоть что-то изменится.
   Вот и подъезд. Перечтя ещё раз, едва не опускаю записку не в тот ящик (тоже Иринин, однако не тот). У доктора два почтовых ящика: один для ординарной почты, другой же - для срочной (снабжён электрическим датчиком с громким звонком).
   Я кинул записку в "обычную" прорезь: там, за стеною, прозрачный лоток. Насколько я знаю доктора, она всегда разбирает почту утром, а также немедленно как обнаружит. И не было случая, когда вызов к больному пришлось повторять.
   После яркого света в подъезде казалось, что утро пока отступило. Вдруг снова пришло, заискрилось...
   Город в рассвете. "Монахи"-художники ради такого пейзажа не спали бы ночью, но мне не до этого. Я не устал, и в другой ситуации я б ещё долго гулял по пустынному городу. Но - не сегодня. Сегодня я просто поднялся в квартиру, где просто умылся холодной водою... Уже перед сном посмотрел на будильник: начало четвёртого. Стрелка звонка, как всегда, на семи. Мне на работу лишь в полдень, но... надо проснуться. Не трогая стрелок, я до упора завёл механизм: в привычное время - возможно, разбудит...
   ...И разбудил же! В привычное время я встал... и, по-моему, выспался! Привычно заправив постель, я умылся холодной водою (кран в умывальнике только один).
   Моим первым желанием было узнать, как себя чувствует Юрьич: вдруг вызов Ирины - лишь паника, глупость? Я поднял трубку... и тотчас вернул на рычаг: там, у него, телефон в коридоре, и чтобы ответить, ему надо встать. Хороша забота о больном... Соседей в квартире может не оказаться - и буду трезвонить... нет уж, лучше зайду.
   Проснувшийся город распахивал окна, сидел на балконах за чашечкой чая... Размеренная, но "плотная", насыщенная жизнь нашей как бы "столицы" чуть тише, "мещанистей" жизни портового города. Это как два антуража - не только для наших "друзей" Наблюдателей. И для себя, ведь кому-то по нраву фабричные здания, запах металла и грохот цехов; другому - деревня, избушки и тишь. Мой "антураж" - невысокие домики, чуть старомодные лавки (язык не поворачивается назвать эти милые лавочки громким, каким-то "казённым" именем "магазин") райцентра, как будто забытого временем.
   Снова дом доктора. Два этажа, из которых на первом, почти целиком занимая его, квартира - семь комнат. Четыре из них - "филиал поликлиники", три - занимаемы собственно доктором.
   Я встал под дверью, зачем-то одёрнул китель, и, взяв за звонок... постеснялся. Представил: раннее утро, звоню, открывается: заспанный доктор... заспанная доктор в пижаме. По-моему, я покраснел...
   "Нет, доктор и так прочитает записку", - решил я, покинув подъезд, - "но надо сказать Анатольичу. Вот телефонная будка".
   Дойдя до угла, я открыл её дверцу: обычная красная будка, но сам аппарат без монетоприёмника. Связь, как и радиоточка - бесплатна, надёжна, порой обязательна. Ибо важна стратегически: задержка срочного звонка по причине отсутствия "двушки" бывает опасна. Сбой от того, что срочные данные запоздали - возможен и неприемлем. Для этой же цели на все телефоны звонить нужно "с диска": межгород заказывать - долго. Непозволительно долго.
   Я вспомнил все три телефона, и тут же отбросил домашний: мой "босс" уже явно не дома. Придётся звонить на работу. Вот только звонить через Надю, или же "сразу" ему?..
   Секунду подумав, я вышел. Не позвонив, как и Юрьичу. В этот раз даже не взявшись за трубку: сначала решим, будем ли мы говорить Наблюдателям. Именно так: Наблюдатели слушают.
   Вот и контора. В единственной, "общей", приёмной, дежурит Надежда. (Вот ведь игра слов: в будущем, когда нас перестанут возить сюда, именно Надя феноменальной своей памятью станет последней надеждой для нас, подлежащих забвенью.) Впрочем, "дежурит"-то сказано в корне неверно: в приёмной работает только она. Просто Надежда приходит пораньше, и кажется, будто она здесь дежурила, "с ночи", как сторож...
   Едва я вошёл,
  -- Его нет, Витёк, здравствуй, - немного напевно сказала она.
   Потом подняла глаза:
  -- Не говорил он, что будет так рано. Что за ЧП?
  -- Я Юрьичу доктора вызвал, - шепнул я одними губами.
  -- Тоскливо. Во сколько встречаетесь - договорились? Звонил ему?
  -- Не уверен, что разговор телефонный.
   Секунду подумав, она поднялась и шепнула на ушко:
  -- Он как всегда "на пленэре". Попробуй успеть или хочешь - я перехвачу его по телефону. Повод придумаю.
   Я посмотрел на часы (деревянная башня с латунным декором): до отправления поезда было минут эдак семь.
  -- Успею!
   И выбежал как на пожар.
   Наш город - не больше десятка домов, не считая больницы, вокзала, сараев во двориках, милых беседок, а также конторы, депо и складов... Я пробегаю его за минуту.
   Вокзал не толпится, толпа вся в вагонах. У кассы - тем более нет никого. Покупаю билеты, ведь льгот у нас нет: любая работа хранит себестоимость, так что "бесплатно" - это "из чужого кармана", "на деньги других". Бесплатный проезд одного пассажира оплатит другой, покупая билет: в его цену войдут и расходы на первого.
   Пулей влетаю в вагон. Звон станционного колокола: время, пора отправляться. Короткий свисток паровоза: мол, он заторможен. Кондуктор вращает штурвал: через тяги, валы, балансиры отводит колодки двух смежных вагонов (ещё двух - штурвал на вагоне-купе). На последнем его обороте из трубки в полу появляется красный шпенёк-"маячок". Кондуктор встаёт на подножку, в руке его жёлтый флажок.
   Свисток паровоза - и лязгнули сцепки.
   Вагон компоновкой похож на вагон электрички, однако отделан не пластиком. Плотно, любовно подогнаны доски "вагонки"; высокие узкие окна имеют наличники тёмного дерева. Над головою блестящие медные поручни... Стиль. Красота.
   Народу немного, обратно поедет побольше: дела, как известно, решаются в городе. Поэтому утренний поезд и носит прозвание "в город". Их львиная доля вернётся вечерним, поэтому он - "развозной". А в полдень народу немного, но точно загрузку поди угадай, и поэтому он - "бессистемный". И в полночь - товарный "экспресс Полуночник".
   Я сел на свободное место. До нужной мне станции восемь минут, пять минут ожидания... стоп, я же сейчас пассажир. Через восемь минут я сойду на перрон полустанка, где буду иметь разговор без "прослушки". Мы часто так делаем. Можно сказать, полустанок - секретная "явка" для целой столицы.
   Все восемь минут я как Штирлиц "крутил" в голове разговор с секретаршей: её реплики и даже тон - безупречны. С моей стороны две ошибки. И если "Не уверен, что разговор телефонный" можно понять и как "босс не оценит", то "Успею!" - ошибка, и грубая. Если (фактически наверняка!) там стоит микрофон, Наблюдатели смогут понять, что мне сообщили, где шеф.
   За минуту до станции резко свистит паровоз, и кондуктор выходит к штурвалу. При длинном гудке он бы выбежал пулей и тотчас же начал крутить, а сейчас, при коротком, он встал на площадке и ждёт пока поезд замедлится.
   Поезд подъехал к перрону и замер. Кондуктор вращает штурвал, прижимая колодки к колёсам, и только затем покидает площадку. Выходим и мы. Публика быстро, но чинно расходится: кто по тропинкам под сенью деревьев, другие готовят пикник на траве...
   Я взглядом искал Анатольича. Вскоре нашёл его: "шеф" с кочегаром "сейчашней" бригады стоят у резных деревянных перил. Подошёл, поприветствовал их, машиниста.
  -- Устали? Двенадцать вагонов туда, восемь обратно... - спросил Анатольич.
  -- Особенно Юрьич.
  -- Да брось ты: он в этом плане покрепче тебя.
  -- Обычно - да. Сегодня, похоже, приболел. Я Ире в ящик записочку бросил.
  -- Правильно: сам он к врачу не пойдёт, - говорит Анатольич, - Подменишь?
   Последнее слово не мне, кочегару. Конечно, мы знаем, как он любит ездить, однако я счёл своим долгом спросить:
  -- Тебе трудно не будет?
  -- Да брось ты, в охоточку. Главное - день-два, а потом два-три дня в обычном режиме, а то "поломаюсь". Лады?
  -- Лады, - говорит Анатольич, - День. А потом, будет надо, придумаем график. Пойдём, поедим?
   Причём "поедим" - это явно ко мне.
   В сторонке, но всё ж таки рядом с перроном, "кафешка"-беседка. Под крышею несколько столиков, дощатый пол почти вровень с землёю, и - ни загородок, ни даже перил. В глубине, над прилавком, сияет большой самовар (настоящий, с трубой). И на фоне "кафешки" наш поезд настолько естественен, мил и логичен, что будь здесь какой-то другой, это было б эклектикой.
   Поезд красив. Он красив и частями-вагонами, и целиком. Он единого стиля и точных пропорций. Я знаю составы из Внешнего: буднично, серо. Я видел "болид" Современничков: точные грани, точёные линии. Это не поезд: болид, звездолёт...
   У нас - паровоз и четыре вагона: почтовый, купейный и два "пригородных" (именно так, то есть именно в этом порядке). У всех пассажирских вагонов - площадки с витыми перилами: может, не очень практично ("потеря полезной длины"), однако такие вагончики - это романтика, как самовар с настоящей трубою...
   Звонок об отправке, свисток паровоза, и поезд уверенно, мягко пошёл. До его возвращения - час тридцать четыре минуты. Мы входим в "кафешку"... и тотчас же видим Ирэн. Слегка приподняв головные уборы, вторгаемся в докторский завтрак:
  -- День добрый, Ирина Васильевна!
  -- И вам желаю здравствовать. Не беспокойте вашего друга: ему надо выспаться.
  -- Что с ним? - вопрос Анатольича.
  -- Здоров. Но здорово утомился. Я прописала ему витамины, заказала к обеду бульон.
  -- Когда ты успела? Я бросил тебе записку ночью...
   "Моё удивление можно принять за бестактность, как будто съехидничал". Я засмущался.
  -- Я сплю очень чутко. А дверь в парадном с пружиной, гремит.
   "Ну вот, разбудил её в три часа ночи...". Смущаюсь до ужаса.
   Доктор спокойно продолжила трапезу. Я же "осилил" лишь чашечку чая: в присутствии Иры я очень боюсь показаться неловким. Поэтому я, испросив разрешенья помочь ей, достал из хранилища Ирин мольберт, и, сверившись с начатым ею рисунком, отнёс мольберт к "Малой Поляне", где в сильном волнении ("вдруг я отнёс не туда!"), я и дождался любимого доктора.
   Вот и Ирина. На ней и подругах - изящные длинные платья, изящность которых я только заметил. С подружек слетела их взрослая чопорность: тут мы могли быть самими собой. От души наскакавшись в резиночку, дамы расселись, и доктор, как будто учитель, у них на виду начала рисовать. Как всегда, исключительно "в карандаше".
   Она признаёт лишь "простой" карандаш, но в зажимах её "готовальни художника" - все нормы твёрдости, "М", "Т" и "ТМ", самых различных видов заточки: и как иголочка, и как отвёрточка, и полусферой...
   Уверенно, чётко ложатся штрихи: невесомым касанием, плотным нажимом, твёрдой чертёжной "иглой" или мягонькой "сферою" - чисто и набело, твёрдой рукой.
   А во Внешнем давно так никто не рисует. Я был в "Третьяковке", я видел холсты "передвижников": в эти пейзажи хотелось войти! А потом побывал я на Крымском Валу, посмотрел на картины двадцатого века: от этой мазни я сбежал, как из "Кащенко"!
   Доктор не только рисует как классики - те, настоящие, из "Третьяковки". Доктор с мольбертом - сама как сюжет "передвижника": в "викторианском" платье она - это просто Алиса из Льюиса Кэрролла. Доктор настолько естественна, что о двадцатом столетии вмиг забываешь!
   Одна из подруг поднялась и приблизилась к доктору. Что-то сказала.
  -- Товарищи "лувриане", пора собираться! - прервавшись, ответила та.
   И спокойно но быстро, как докторский свой инструмент, за секунды сложила она "готовальню". Я мигом отнёс на храненье мольберт, и внезапно подумал: "желает ли доктор, чтоб я ей составил компанию"? Специально искать Ирэн, а тем более навязывать ей своё общество я не хочу (если честно - не смею).
  -- Витёк, ты там долго? - Ирина едва ли не силой рванула меня из "кафешки".
   Гуляющий люд уже был на перроне. "Так быстро?!" Свисток паровоза вдали не оставил сомнения: время. Вот уж действительно правда: счастливые часов не наблюдают! Ибо часы для них быстро кончаются. Рядом с Ирэн мне не хватит и вечности.
   К нам подошёл Анатольич и роздал билеты в купейный вагон. Я ему просто завидую: он, Анатольич, пока мы с Ириной "считали ворон", приобрёл нам билеты! Он всегда думает о других - а такой человек без друзей не останется!
   Поезд подъехал. Замедлился. Свистнул. Прошёл паровоз, не спеша покатились вагоны, и пар, пролетев под перроном, поднялся, и как бы отрезал, прикрыл от "пленэра", замкнул пассажиров и поезд в отдельный мирок...
   ... на мгновение. Пара секунд - мир един и огромен! И лишь впереди, будто отблеск иллюзии, облачко пара ласкает металл паровоза.
   Лязгнули сцепки. Вагоны слегка раскатились и замерли; лёгкий скрип тяг, и колодки прижаты. С сухим металлическим звоном отброшены цепи: проход на площадки вагонов открыт. Я снова любуюсь вагонами. Каждый вагон будто манит: ажурно литая подножка, распахнута дверь в коридор...
   Проводник уже спрыгнул. Он взял у Ирэн саквояж, и, пока мы входили, запер поклажу в почтовый вагон. Вернее... а, впрочем, почтовый: вагон сей имеет два отделения, для почты и для багажа. Дверца последнего рядом с купейным вагоном.
   Купе в два роскошных двухместных диванчика манит уютом: окно занавешено тюлем, подвязанным "домиком", столик накрыт кружевною салфеткою... Первая села Ирина, напротив мой "босс" Анатольич, а я... я не дерзнул находиться к ней близко, поэтому сел на диван к Анатольичу.
   Поезд чуть дёрнулся и побежал. И "шаги" паровоза, живая неровная тяга, и стук одноосных тележек, и лампа на столике - всё придавало поездке немыслимый шарм, невозможный в вагонах из "Внешнего". Доктор сказала:
  -- Приедем, и я позвоню: отправляю, мол, вашего больного "на бюллетень". Осталось решить, во сколько оформим обращение.
  -- Полагаю, в девять тридцать - девять сорок пять, - подумав, ответил мой "шеф", - Наблюдатели так и запишут. Механику скажешь?
  -- Скажу, - кивнул я, - А может, он тоже тебе позвонит? Так сказать, продублировать: вдруг они Ирин звонок проморгают?
   Ирина хихикнула:
  -- Внешние, думаю, слушают всё. А уж меня - круглосуточно: их доктора отвечают за каждое наше "апчхи", а я в их глазах определённо не доктор. Они проверяют истории болезни, которые пишем мы: в начале каждого Захода я нахожу на полях их подсказки. Для этих подсказок мы, Алексей Александрович, Маша и я, и ведём записи.
   К нам, постучавшись, вошёл проводник и оставил на столике чай и конфеты: традиция. Так же традиция чай этот выпить; минуты до города мы посему были заняты чаем.
   Вагон невесомо замедлился, скрипнул и замер: приехали. Тотчас в окне забурлила толпа: прибывшие, обгоняя друг друга, едва не бегом устремились на выход. А мы не спеша допиваем свой чай: ломиться как олухи нам несолидно. Но времени, впрочем, не тянем. По выходе, едва Ирэн появилась в проёме, проводник протянул даме сданный багаж.
   Анатольич откланялся. Мы же с Ириной отправились к ней - то есть в клинику. Будто продолжив "пленэр", мы "гуляли", неспешно идя по цветущему городу. Город тонул меж деревьями в зелени клумб, и сияние Солнца искрило деревья над нами. Ковры из цветов, разделяя дорожки, купались в зелёном сиянии; сами дорожки при каждом движении в кронах играли тенями. Я шёл от Ирэн, мне казалось, отчаянно близко, однако бордюр не давал отойти, и порою я был в полушаге от девочки-доктора.
   Вот и больница. Изящное белое здание будто игрушка, над входом - летящий резной козырёк. От двустворчатой двери сбегают ступеньки и пандус: так надо.
   Войдя, я вдохнул неизменный больничный "коктейль", перемешанный с запахом дерева, с нотками масляной краски... Больница была ослепительно чистой. Казалось, пылинки боятся зеркал-половиц, и кружат нерешительно в лучиках Солнца.
   На заднем крыльце, выходящем в больничный... скорей кусок леса, нежели сад, за низким плетёным столиком, с чашкой какао сидит медсестричка. Пусть редко, но всё же такое бывает: сестра милосердия Маша - действительно Маша-из-сказки. Глазастая, хрупкая, русая, с длинной косой...
  -- Доброе утро! С утра никого не было, записку видела, к больному ещё не ходила, - скороговоркой звенит её голос, - Кстати, хочешь какао?
  -- Спасибо, - ответила доктор, - Но знаю, кто хочет.
   Ирэн подвела меня к столику. Маша держала кофейник, готовясь налить мне какао. Я понял: отказ невозможен. Мне было чертовски неловко: Ирэн нас покинула, мне оставалось лишь сесть и убрать взгляд подальше от синих глаз Маши. Я дико стеснялся, я сидел "по стойке смирно", как дипломат на приёме посла, будто Пьеро пред очами Мальвины... я был готов вытерпеть сотню уколов, лишь бы не чувствовать лбом этот взгляд! Какао, по-моему, выпил я "залпом".
   Вдруг "пытка" закончилась: Маша хихикнула.
  -- Ты бы себя видел! Да не заревнует она!
   И, откинувшись в кресле-качалке, сестра милосердия захохотала. Я живо представил, как глупо выгляжу, и... рассмеялся.
   Дальнейшее время прошло в анекдотах и сплетнях. И новая чашка была мною выпита чинно, и даже с миндальным печеньем.
  -- Больной пришёл без четверти десять. Ты поставила диагноз, я минуту назад подтвердила. Лечение амбулаторное.
   Тон доктора мягок, но фразы звенят. Наверное, потому, что Ирина Васильевна любит латынь. И конечно же здесь, на работе, она предпочтёт говорить на латыни и близко к латыни по духу, по точности фраз.
   Я повернулся к Ирине. На ней было новое платье - чуть более строгое, "официальное", но в том же "викторианском" духе.
  -- Ну что, кавалер, пойдём к нашему Дежнёву?
   Так вот почему он устал! Он между сменами ходит в поход: непременно пешком и в любую погоду. А позавчера и в ту ночь было холодно, дождь и ветрюльник. Костёр заливает, палатку срывает... представляю, как Юрьич вымотался! А полвосьмого он прибыл в депо и мы "отработали" утренний поезд, и Юрьич... и Юрьич сказал, мол, оставил палатку, и днём обязательно сходит за ней. Значит, днём он не спал, а ходил в лес за оставленным там снаряжением. Плюс - "полуночник" в двенадцать и восемь вагонов...
  -- Э-эй, стража... Маш, тебе статуя не нужна?
   Девчонки хихикнули.
   Через минуту я шёл к заболевшему другу. Прекрасная доктор всё больше теснила меня на дорожке, покуда меж нами не стало действительно тесно. В какой-то момент Ирэн взяла меня под руку - гордо, изящно, и... невесомо, как в фильмах об очень старинных веках. Я... наверное, я покраснел. Я был безгранично смущён и безудержно счастлив.
   И сам не заметил, как прибыли к дому больного... вернее, уставшего Юрьича. Три этажа, но на первом квартир нет, и его занимают большой магазин культтоваров (насколько большим может быть он в уютно-игрушечном городе) и мастерская сапожника. Несколько странное их сочетание мило, как будто они были здесь сотню лет.
   Во дворе два подъезда - две вечно открытые двери, при козырьках и кирпичных приступочках. Входим на третий этаж, где, я знаю, ключи в уголке за пожарным гидрантом. Тихонько открыв, пропускаю Ирину вперёд, и, повесив ключи, прохожу вслед за нею. Огромной длины коридор, освещённый неяркою лампочкой, где-то вдали упирается в кухню. Из кухни доносится голос больного и шелест открытого крана.
   Ирэн вдруг становится взрослой. Походка её обретает уверенность, если не властность. Входя вслед за нею на кухню, я вижу больного: он трёт металлической щёткой походную утварь.
   Ирэн, оттеснив его, кран закрутила. Опешивший Юрьич (он правда устал, при дневном освещении я это вижу!) хотел было что-то сказать, но Ирэн упредила:
  -- Во-первых, привет. Во-вторых, марш в люлю. И, в-третьих: ты болен, пока я тебя не выпишу.
   Юрьич подавленно вытер ладони о фартук, зачем-то вздохнул и отправился в комнату.
   В дверь зазвонили. Больной, уже было вошедший к себе, повернулся, и вдруг, неуверенно как-то шагнув, приложился о стену (отнюдь не смешно: его просто шатало!). Ирэн подхватила его, а секунду спустя уже я поднырнул ему под руку.
   Доктор направилась к двери, а я провёл Юрьича в комнату, где уложил на кровать.
  -- Как там больной? - донеслось из прихожей.
  -- Не будет слушаться - будет сдан Маше, - серьёзно ответила доктор.
   "Будет сдан Маше для опытов", подумал я, однако же вслух не сказал: да, побывал я в руках у сестрички. В жарищу и сушь я свалился с простудой (обидно!). Так Маша не то что гулять, она даже привстать не давала! Была всегда рядом, кормила, поила и даже читала мне книжку. Мне было неловко, однако случись заболеть по-серьёзному, с Машей-из-сказки мне б было спокойно.
  -- Не спит? - заглянула Ирина, и тотчас же скрылась.
   Когда же вернулась, она аккуратно, двумя руками держала тарелку. Подсела к больному. Бравируя, Юрьич поднялся. Ирэн подтянула подушку, поставив почти вертикально. Потом села рядом и стала кормить его с ложечки. Прямо как мама. Он явно смущался, однако противиться был ещё слаб, и ему оставалось покорно глотать свой бульон и терпеть, когда доктор ему как детсадовцу тёрла платком подбородок.
   А доктор сидела над ним - прямая как струнка спина, спокойная нежность движений... И я вдруг представил на месте больного себя: вот надо мною склонилась наш доктор, и вот сквозь платок, вытирающий губы, я чувствую пальцы Ирэн... Внезапно она обернулась (возможно и нет, просто мне показалось), и я пулей вылетел в коридор.
   Там я в волнении принялся дёргать за китель, жилет, поправлять надоедливый галстук... и, вынув часы из кармана, нечаянно их уронил. Спасла механизм золотая цепочка (точнее, она золочёная). Прежде чем сунуть обратно в карман, я открыл циферблат, машинально взглянул...
   Двенадцатый час! Заглянув обратно лишь дабы откланяться, я устремился к депо.
   Через пару минут я прошёл вдоль вагонов: состав так и не был расцеплен. Однако же тендер был полон, а сам паровоз дышал жаром, как будто огромный вагон-самовар. Что обычная практика: если был рейс без поломок, механик состав проверяет, и ставит "на ход", то есть в нужную сторону. А паровоз отцепляется к вечеру, для "Полуночника".
   Только сейчас, успокоившись, я пожалел о пропущенном завтраке. Я его именно пропустил: всё поглощённое мною за утро - не более полдника. Пузо просило поесть. И посему я зашёл в небольшую веранду, где парочка столиков, шкаф и "титан". В нашу "депошно-складскую" столовую.
   Там был механик. Рабочий халат как всегда был поверх белоснежной сорочки. Механик размешивал ложечкой чай.
   Я вынул из шкафа лоток с пирожками (свежайшими, тёплыми!), взял пирожок, заварил себе чаю, взял "наш", МПСовский, сахар в обёртке с "Р-200"... потом, наизусть зная ценники, положил в кассу нужную сумму (кассой "работает" ящик стола под "титаном").
   Механик пил чай не спеша, подливая помалу в большое глубокое блюдце. Я быстро поел, и потом, обжигаясь, я пил сладкий чай из стакана в большом "поездном" подстаканнике.
   Вышли мы вместе.
  -- Про Юрьича, - тихо сказал я, - Без пятнадцати десять больной как бы пришёл в больницу. Настоящий диагноз - усталость. Ирэн позвонила в Контору, и его официально подменят.
  -- Понял, - ответил механик, - Пишу его в смену. Потом, в девять тридцать - девять тридцать пять "отпущу его к доктору". Думаю, "с сопровождающим".
   Мы подошли к паровозу. В окне его тихо мелькнул кочегар.
  -- Можете ехать, - механик кивнул кочегару, - я видел, что ты всё проверил.
   Единым прыжком я поднялся по лестнице, быстро, привычно окинул взглядом все ручки, приборы... и краешком глаза увидел, как в эту секунду взмахнул семафор.
  -- Время выхода, Виктор Сергеич. Состав расторможен, у нас оба тормоза включены.
   Я занимаю любимое кресло, и в руки ложатся удобные ручки. Вдохнув, я слегка подаю регулятор... и выдох мой тонет в шипенье продувки.
   Минута в минуту мы подали поезд к вокзалу, и вот мы идём - идеально по графику. "Мой" кочегар, ненадолго оставив лопату, откинул "сидушку": сидит, наблюдает за водяным стеклом. Перед ним - механический тормоз и ручка эжектора (плюс к "моему": если что - подстрахует), над головою шнурок для гудка.
   И, будто неделю не виделись, мы между делом болтаем, болтаем...
  -- Мне, вообще, это нравится: кинул угля, и только посматривай в водяное стекло. Мало водички - добавил эжектором, много - прикрыл ему пар. Только вот Полуночник... сцеплять-расцеплять - обожаю, а ночью рулить...
  -- Не скажи: вот ночью-то вся и романтика.
  -- Ничего ты не понимаешь! Романтика - утром: ты едешь и видишь как всё просыпается. Даже встаёшь в это утро пораньше, часиков в шесть, выходишь во двор, заварив себе чаю... А ночью - всё спит. Обзеваешься только...
   Полдень. Роскошный полдень, пахнущий шпалами. Зной. Слегка пыльный зной с бликами Солнца, летящими в рельсах.
   Но взгляд то и дело - на скоростемер: пассажиров везём, никакой автоматики!
   Станция. Жезл принимает почтмейстер.
   Никак не привыкну: здешний почтмейстер глупейшим образом попал к Современничкам. Да, новый - тоже прекрасный товарищ. Но старый... изящные, чуть двусмысленные фразы; цитаты из классиков там, где не принято вслух от себя - его телеграммы я ждал как подарка...
   Однако сейчас он у наших противников... впрочем, противников ли? Мы и они - как на разных планетах...
   Они получили хорошего друга. И вряд ли его отдадут, ведь хорошие люди им тоже нужны.
   Звонок об отправке. Кондукторы вынули жёлтые в скатку флажки, я дёрнул гудок, получил новый жезл, и тихонько, на пару щелчков, подтолкнул регулятор.
   Сегодня до вечера я просижу у постели больного. И буду смущён, если там же появится доктор... Но это потом, а пока же, как только состав, лязгнув сцепками, тронулся, пар загудел, разлетаясь по рельсам...
  
   Старый мотив железных дорог,
   Вечная молодость рельсовых строк...
  

Немоторное топливо.

  
   "Родина слышит, Родина знает...". Пульт играл ещё тихо, но я проснулся. Нашарил кнопку ВК. Звук прекратился - ровно на 60 секунд. Пора "на взлёт". Я резко открыл глаза: так и есть, заснул прямо в библиотеке, над книгой о проницаемости мембран.
   И провалялся, похоже, не менее трёх часов. Должен был выспаться. А теперь - закрываем книгу, и...
   Только сейчас я заметил, что на плече кто-то есть. И даже не кто-то, а Рина! Заложив палец в нескольких страницах от моего, она дремала на первой попавшейся опоре. Наш доктор работает "на износ". Я аккуратно высвободился и, перевернув книгу, тихо пристроил Ринину голову поверх сложенных подушечкой рук. Снял свою куртку (видимо, вечером было прохладно), накрыл спящую Рину и выключил свет.
   Прохладное ясное утро немного взбодрило меня, горький чай в бумажном стаканчике закрепил этот успех. Я всегда был "совой", но утренний поезд - моя и ничья больше обязанность. Подходя к ангару (трудно назвать эту штуку "депо"), я чётко расслышал сухой говорок его дизеля.
   Там, за стеклянной стеной, в окружении инструмента, на лентах подъёмника ждёт меня поезд - жадно обняв направляющий рельс, шлифуя дорогу спортивными "юбками". Ждущий прыжка монолит, бегущие грани в размашистых молдингах. Капсулы модного серого цвета в чёрно-практичном контрасте "оправ".
   Над "моторной" кабиной торчит подобие лыжной распорки. Это "розетка": не должен мотор вхолостую работать. Раз он крутит колёса через генератор, а поезд в ангаре стоит - энергию надо забрать. Вот таким вот "пантографом": под потолком три графитовых рельса - три фазы; "пантограф" надёжно прижат к ним пневматикой.
   Прохожу мимо правого борта, где вставлен в колодку разъём ШДУ. Крепится он... ну как пробка канистры: перекидываешь ручку - и два "зуба" вдавливают тугую колодку назло уплотнителям, перекидываешь обратно - выдавливают. Секунда - и шлейф отсоединён. Тут же осёкся мотор. Это хорошо, так надо: мотор без контроля работать не должен, без сигнала из кабины или от дистанционного управления автоматика его "глушит".
   Вхожу в пассажирскую дверь, прохожу вдоль состава. Это легко, так как все элементы соединены автобусными "гармошками". Привычка: вот уже неделю автоматика сама проверяет состав.
   Чихнув стартёром, снова включился двигатель. Понятно - вручную. Сегодня мы едем вдвоём, причём "едем" - в значении "рулим", а вот пассажиров мы просто "везём". Как и груз. Он, кстати, располагается между вагоном-"автобусом" и "тепловозом": "автобус" идёт нарочито бесшумно.
   Моторный отсек отделён от кабины стеклом, наклонённым к мотору. "Электрика" - слева, под полом: доступ к ней только снаружи, контроль - по приборам. Для всех остальных агрегатов - площадки с удобными трапами и "капюшон". Агрегаты накрыты защитными сетками; где только можно, имеются датчики-стёклышки-стрелки.
   Стеклянная дверца в кабину открыта. Уже у кабины я слышу, как друг напевает:
  
   Наш паровоз летит в откос.
   Туда ему дорога:
   На кой нам этот паровоз,
   Коль электричек много?..
  
  -- Василий Васильич, привет!
  -- Привет, - отвечает ботаник.
   Не в смысле "ботаник" (мы все тут "ботаники"), в смысле - он наш агроном. Убеждённый потомственный дачник, он может, наверное, вырастить всё. На даче "6 соток" имеется и гидропоника, и парники, и различные грядки. Варьируя температуру и инсоляцию, прививая и скрещивая, он умудряется вырастить новое так, что дубы-Наблюдатели даже не чухнутся! Дача "6 соток" к тому же, как скажут древние, "аптекарский огород", поставляющий не только вкуснятину с грядки, но и белковые комплексы Рине.
   Василий устроился в левом сиденье. Убрав подлокотник, я плюхнулся в правое, чуть пододвинул его на "салазках". Проверил посадку: отлично. Василий привстал, дотянулся до радиоблока. Подъёмник слегка опустился, ворота открылись, и тут же ушёл в обтекатель "пантограф". Такую команду случайно, с обычного блока подавать нельзя, поэтому к радиоблоку ангара приходится так вот тянуться, почти вылезать из сидения. А то что должно быть доступно - всегда под рукой.
   Управление справа и слева идентично: ряд стрелок в общем прозрачном коробе, прижатом к лобовому стеклу; яркие люминесцентные цифры. Тумблер (под авиационным предохранителем) реверса. Педали "газа" и тормоза для ручного "аналогового" руления и ряд крупных квадратных клавиш - дискретный задатчик скорости. "Армейский" "флажок" "зажигания" и камазовский кран "ручника".
  
   Я пью до дна
   За тех, кто в море... - запел потолочный динамик.
  
   Чуть вытащив пульт из кармана, на ощупь жму кнопку "ВК". Это снова "будильник": включаясь как радио, пульт говорит, что пора что-то делать. Хотя бы его отключить. Сейчас, например, нам пора отправляться.
   Тормоз. "Ручник". Выключатель - "вперёд". И, едва трогая "газ", на почти "холостых" оборотах съезжаем с подъёмника.
   Перед воротами сходятся щётки, из створок доносится гул вентиляторов. Скорость - с задатчика, кнопка "1". От усердия щёток состав содрогается. Поезд идёт в сантиметре от створок, и воск из шампуня ревущий поток загоняет в царапины.
   Несколько метров - и мы на "Серпенте": на "змейке" из двух поворотов, направо и сразу налево. Это самые резкие повороты на трассе, и между ними жёсткая "перекладка". Участок проверки рулевых тяг.
   За ним - тормозная прямая. У линии "стоп" аккуратно жму тормоз. Именно плавно и именно сам: так я проверяю систему в штатном режиме. Нормально, теперь можно в экстренном.
   Газ - "до отказа"! Взвизгнув покрышками, поезд поехал. Мягко и мощно. Тахометр в красной зоне; ускорение не вжимает в сидение, но впечатляет: четыре вагона, шестнадцать колёс... и всего 200 киловатт серийного "740". Проходя первый створ, смотрю на спидометр: в "вилочке". На втором вбиваю педаль тормоза "в пол". На табло перед замершим поездом - длина тормозного пути и шестнадцать "линеек" "юза". Всё в норме (ещё б: тормоза теперь дисковые).
   Отпускаю педали и щёлкаю клавишей "А". Мягкий, почти незаметный разгон. Дизель урчит по-автомобильному мягко, меняя свой голос в такт громко сменяющимся клавишам. А подо мной через акулий зев воздухозаборника тихо течёт к радиаторам воздух.
   На данный момент работает древняя, начала витка, автоматика "на катушках": в неметаллическом рельсе "лежат" соленоиды. Ими как знаками на дороге диктуется скорость. Градаций скорости - двадцать, по числу таковых на пульте дискретного управления.
   Прошли над катушкой. Щёлкнула клавиша. Дизель притих, но через пару секунд ровно, уверенно "поймал" меньшую скорость. Вчера это было нормально, сегодня же... нет, "туда"-то мы едем в обычном режиме. В тестовом едем обратно - это, можно сказать, моё личное правило: сразу понятно, относится поломка к тестируемой схеме или к её носителю. Плюс, как всегда, возможность ручного "руления" - это не правило, это мой "бзик".
   А ведь классно идём! Как там поётся во Внешнем мире:
  
   Старый мотив железных дорог,
   Вечная молодость рельсовых строк
   Кажется будто вся жизнь впереди...
  
   Вот именно: кажется! Это во Внешнем мире впереди есть немножечко времени, здесь же - виток. И до конца его надо закончить пару действительно нужных систем и успеть уничтожить следы всех работ.
   Но пока мы в движении, наша забота - дорога. Для глаз это отдых: над книгой они устают, а во время вождения взгляд переходит от тёмной кабины на яркое Солнце, от близких приборов в пока что туманную даль...
   Я включил вентилятор. Прохладное утро влетело в наш тесный мирок, заструилось в ладонях, лаская, прошлось по лицу... Я блаженно осел в дерматин "москвичёвского" кресла: для этого можно... для этого нужно вставать ранним утром! Пускай я "сова", но для этого кайфа я встану!..
  -- Как новый моторчик? - Василий Васильевич выставил локоть в окно.
  -- Сегодня успею проверить, завтра - "гоняю" на переходных.
   Это мы всё про "Динамику". Как же я по ней соскучился! По её строгой посадке, "отсечке", "восьмёрке" штурвала-руля...
   У станции автопилот сработал по-новому: сначала он разомкнул цепь возбуждения двигателя, и поезд поехал "накатом"; потом включил его как генератор, и только на станции мягко зажал тормоза.
   Я огляделся: перрон пуст, возле станции нет никого, тормозить и не стоило... Стоп! А если поезд вызывать как лифт? Есть пассажиры - остановился, нет - пролетел полным ходом? Логично. Ставим на станции кнопочку... а для удобства - детектор пультов: пришёл ты на станцию - кнопка нажалась. Но кнопку поставим: пусть будет.
   Поехали дальше...
   А если?! Как только я это отстрою, имеет смысл добавить турбину. Не в смысле наддув, а газотурбинный мотор: если идти ровным ходом, турбина экономичнее. А разгоняться - "обычным" мотором.
   Вот так мы и едем: то встанем на станции, то разгоняемся. То поболтаем, то тихо сидим. И по привычке мы смотрим, чего бы улучшить - японцы зовут это словом "кайзен".
   Подъезжаем, пора собираться. Ведь скоро "6 соток", уже видно поле пшеницы... или всё-таки ржаное?
  -- А рожь у тебя подрастает, Васильич.
  -- Это не рожь, а тритикале, - бурчит агроном.
  -- Три-чего-где?
  -- Так и знал, что подколешь. Тритикале - гибрид пшеницы, не по-русски Triticum, и ржи - соответственно, Secale. Странно, что ты не знал: название аж с тридцать первого года. Кстати, откопал тут одну "мечту идиота": встроить в растения ген фиксации атмосферного азота, не по-русски - Nif-оперон.
  -- Учёный идиот кстати, по-моему академик.
  -- Что не мешает ему быть идиотом. Ну, предположим, на звездолёте-то это полезно. И то "через раз". А на земле... представь, что подобное создали, и растят, как всегда, на полях. А ведь растение берёт из почвы не "часть того, три части этого...", а комплексом. Только комплексом. И всё с этим комплексом взаимосвязано. Вот перестанет оно азот из почвы брать - и что, придёт добрый дядька и высосет? Нет! Азот потихонечку будет копиться, пока биогеоценоз не "сломается". Так-то!
   Пока агроном говорил, поезд тихо замедлился. Замер. Я дёрнул камазовский кран, и "ручник" заблокировал все тормоза, а над тумблером реверса вспыхнула лампа "нейтралки". Щелчок выключателя - двигатель встал, а на крыше поднялся и скрылся "пантограф". Ещё один взгляд на приборы, и можно идти открывать.
   Мы идём по составу. В "пенале" вагона за чёрной "гармошкой", как в шлюзе космической станции, к "пыльным тропинкам" готов "луноход".
   Отвязав, мы цепляем машину за тельфер; на стенках включаем пневматику створок. Берёмся за ручки:
  -- Три-пятнадцать!!!...
   Василий Васильевич вдруг рассмеялся:
  -- Знаешь, входя в дом, я обычно гляжу на часы. "3:15" - чуть ли не через раз, а "10:20" - редко до крайности.
  -- А у меня то же самое в библиотеке: поднимаешь глаза - "час-тринадцать". Фокус в том, что "один-тринадцать" - это тип смазки.
  -- Ценно совпало... и тем не менее три-пятнадцать!
   Синхронно "колдуем". Левый борт взлетает на параллельных тягах, правый падает как аппарель, и, замерев "в горизонте", мягко вжимается в землю. Встроенный тельфер спускает на землю подобие карта: платформа на пухлых зубастых колёсиках, слева сидение, справа мотор... Но - два "комплекта" гидроцилиндров (спереди и сзади), три ВОМа, дизель и гидротрансмиссия! Ультракомпактный дачно-садовый Unimog ("влезающий", кстати, в перспективный "Скиф-500"). Хорошая штука! Однако для Внешнего бесперспективная: крупным совхозам она не нужна, дачникам - не по карману.
  -- Для дачников... - будто прочтя мои мысли, Василий задумался, - так на основе колхозных колонн можно создать "МТС для дачников": пусть огороды им пашут не тайком, а официально. И денежки - в кассу колхоза.
   Логично. А зимой, чтобы не простаивал, можно к нему сделать метёлку а-ля "Беларусь": трактор больше себя двигает, чем подметает.
   Покуда я складывал тельфер, Василий Васильич поёрзал в сиденье (похоже, с сидением я угадал), и тронул "флажок" "зажигания". Выпустив облачко дыма, мотор деловито заухал. Василий махнул на прощание, тронул рычаг, и с коротким стаккато мотора его "Unimog" покатил по грунтовке. Идиллия.
   Я же поехал к конечной. Отчётливый голос мотора (я дверь не закрыл) - и как будто сама надавилась далёкая клавиша "Р". На "ручном" управлении, чётко дозируя скорость, лечу по прямой; "осадив" к повороту, за апексом плавно давлю на "гашетку". Умеренный крен, ускорение... кайф!
   Подлетаю к конечной, и плавно, подчёркнуто плавно встаю в тупике. А тупик, между прочим, разборный: у самой границы "на той стороне" у "соседей" - застава, на ней в тупичке стоит пара вагонов. И вроде бы ветка им там не нужна, и пакгауз там больше "для мебели", две наши ветки - система: на всякий пожарный (а от Наблюдателей, как все мы помним, "бяки" ждать можно всегда), на базе заставы почти что готов терминал. Развернуть его - менее часа, достроить до них нашу ветку - пятнадцать минут от секунды заказа.
   "Ручник", "зажигание". Двигатель, фыркнув, уснул. В тишине, продолжением луга за окнами, тихо звучало:
  
   На дальней станции сойду. Трава по пояс...
  
   Ну вот, как всегда: как хорошая музыка, мне выходить. Я включил усилитель; уже выходя, перевёл рычажок "капюшона", и мощная секция плавно ушла. Над мотором сияло ничем не прикрытое Солнце. Я юркнул по трапу на нижнюю "полочку", вышел "на землю".
   "У них" распахнулось окно, офицер помахал мне рукою. В ответ я пожал руки над головой.
  
   На дальней станции сойду. Запахнет мёдом...
  
   Огромная стереобаза наружных динамиков, их фазоинверторы, три полосы... эта музыка шла над травой, как летит "Синкансен" мимо вечного Фудзи (именно "вечного": Фудзи-сан, "господин Фудзи")!
  -- "Мафон" или радио? - крикнул служивый.
   Попробую вспомнить, в каком положении кнопки. И их, и шкалу на приёмнике...
  -- Радио! Это "Маяк"!
   Блин, а что там маячило? Прыгаю внутрь. Когда ты на нижней площадке, ремни на моторе (стоит поперёк) расположены чётко на уровне глаз, и на каждом ремне - колесо динамометра. Яркие стрелки стоят вертикально, как пальцы в значении "класс!". Показалось... бывает.
  
   И без меня обратный скорый-скорый поезд
   Растает где-то в шуме городском...
  
   Растает. Но не сегодня, ещё пару дней: на головном спойлере (а это именно спойлер), справа и слева от рельса - радары. Система отслеживает кривизну пути и едет по принципу "чем прямее, тем быстрее". Плюс - реагирует на препятствия. Парочку дней на отстройку - и можно будет запускать его без машиниста.
   Без машиниста - это по-нашему: "Механическую работу оставим механизмам!" Я говорю не об отказе от кайфа "руления", наоборот: должен быть кайф, а не рутина.
   При этом "рутинно" не значит что "пресно": мой поезд поедет изысканно! Его алгоритм согласуется с трассой, с её поворотами: ведь виражи тут не строгие дуги, самый простой из них - это гипербола. Все повороты у станций - "улитки", спирали с неравными "крыльями". Сложная функция от мгновенной скорости поезда. Не фрактальная геометрия, но всё же...
   Однако же время. Иду вдоль состава, под пальцами пластик сменяется сталью, и вновь полированный холод меняет шершавая грань...
   И лишь только отсюда, в единственном ракурсе видно, что борт не прямой. Он слегка цилиндрический: строго прямой тут бы выглядел вогнутым. Как в Парфеноне: на этих масштабах прямые собою не выглядят!
   Нижняя дверца "автобуса" - дверь на защёлке, без привода и без замка. Нажав на защёлку, ныряю вовнутрь. Кабина едина с салоном: по-моему, это удобно.
   Панели кабин идентичны. Различие - "Эксперимент": этот тумблер имеется только в "автобусе".
   Я перевёл рычажок, и вдали, над мотором, закрылся капот-"капюшон".
   "Зажигание", реверс, "ручник", и махнув офицеру, подчёркнуто плавно "стартую". Внутри тишина: ни одно завихрение воздуха, даже с открытым окном, не свистит в многочисленных гранях...
   Продумать так поезд - рутина?! Да, метод "научного тыка" у нас "не пройдёт", он затратен по времени. Все эти формы, изгибы просчитаны, поезд ещё до постройки был выверен на ДВК. Но прежде он был нарисован, потом алгоритмы... меня, как всегда, "затянуло". И это мне нравится: пусть иногда устаю, но когда понимаешь, что видишь систему, и схемы "идут" сразу набело - это восторг!
   Подлетаю к дуге, и нога машинально ложится на тормоз. Секунда... пора!.. тормози!!. Промахнулись!!! Уже в повороте манометр чуть заплясал, и состав ювелирно замедлился. Возле перрона ("самолётные" трапы с обеих сторон от пути) он проследовал чинно, как поезд из Внешнего. Трапы и двери вагона совпали.
   Со вздохом зажались колодки. Расслабившись, я машинально втоптал педаль тормоза в полик, а кран "ручника", потянув, полминуты держал побелевшими пальцами: крепко же я испугался, для меня тормозить в повороте - табу!
   Алгоритм замедления надо слегка переделать, причём побыстрей: меня с таким торможением точно "хватит Кондрашка".
   Флажок "зажигания" влево - тахометр сник; небольшие зелёные клавиши, как у "Икаруса" - верхние двери открылись. Немного подумав, я вышел.
   А поезд слегка эклектичен, как будто ковёр-звездолёт. Это всё станция: трапы наклоном, изгибом, рисунком неявно копируют стиль древнерусских хором.
   В лесу, в километре отсюда, ещё одна дача - "В гостях у сказки". Лубочно-былинный теремок с шутками вроде "блюдца"-телевизора с "яблочком" ПТК. От станции, от автостоянки ведут в теремок едва видные тропы. Прикольное место. И стильное.
   Я краем глаза слежу за тропинкой: я жду пассажиров, вчера удалившихся в "Сказку". Что они делают в тереме? Что и другие: порой надо "выпасть". Выпасть на сутки из города, выпасть из ритма - на яхте, на даче, в палатке, зарыться в подушки, уйти... Отключиться от мира, иначе свихнёшься.
   И вот на опушке я вижу движение: бодрым, спокойным, размашистым шагом ко мне направляются Юля и Люба. Они отдохнули: вчера провожал их зелёных (у Любаши даже температура "прыгала"), сегодня сестрёнки хоть выспались, порозовели...
   Поехали дальше. Везу их "вручную": да, автоматика архинадёжна, да, алгоритм торможения верен и дело лишь в стиле, однако вождение - это мой "бзик".
  -- Отдохнули улётно! - в "бесшумном" салоне мы можем болтать даже шёпотом, - Жаль, что вчера раньше не поехали.
  -- Сказали бы - я бы отвёз на автобусе.
  -- Поездом лучше. Жалко, что выезд - один раз в день. Да и "дёргать" тебя постеснялись...
   Стоп: "кнопка от лифта". А если поезд не только останавливать, а вызывать? Как в "Хаммеровском центре", с "подбором" попутчиков?
  -- Вот хватит мои мысли читать! - рассмеялся я, - Настрою автопилот - можно попробовать "вызывалку".
  -- Как автомат для билетов на электричку, да?
  -- Представляю автомат для продажи билетов: три кнопки - "туда", "обратно" и "специально для хоббитов".
   Около "веера" девочки с хохотом вышли. Махнув им в окно, я включаю приёмник. Салон наполняет "Волшебный полёт"; под его неземное звучание поезд как будто взлетает, минует одну остановку, и тенью вплывает в ангар.
   Он подчёркнуто медленно входит на ленты подъёмника - чтобы компьютер (серийный "БК") сравнил тепловой рисунок поезда с эталоном: надёжная быстрая диагностика.
   Через пятнадцать минут выхожу из ангара (поезд заправлен и к утру готов).
   Возле главного входа - стоянка (ещё, между прочим, вопрос, какая из дверок тут "главная"). Там, на стоянке - машина: "начинка" серийная, кабриолет. Номер - стоянки у нашего дома, и на капоте зелёный флажок.
   Зелёный - "не занято". Надо отогнать на стоянку: тут она вряд ли кому-то нужна. Сажусь, подгоняю сиденье. Армейский "флажок" зажигания - "включено", "пуск". Двухтактник от ИЖ-Планета-3 настроен отлично (видать, специально для нас), однако - "не тянет".
   Ещё бы "не тянет": С-3Д (хоть и без крыши) - совсем не "Динамика". Сладить с которой могу только я: даже теперь она резкая, острая, а на бензине была - ураган! Лёгкий пластмассовый кузов (стёкла - натянутый с помощью утюга лавсан) и мощный движок за сиденьями - "летящие близнецы" как у "Днепра" и "Урала", но ход я уменьшил и фазы "раскрыл". Паровозная тяга пропала, но стали такие "верхи"!.. Мотор реагировал так, что стрелка тахометра гнулась!
   Потом я перевёл этот двигатель на водород. Мощность упала, баллоны тяжёлые... Чтобы хоть как-то сохранить управляемость, я встроил баллоны в пороги, тоннель...
   Потом заменил часть баллонов металлическими "аккумуляторами" водорода - в весе не выиграл, вырос пробег.
   Затем (портить так портить, "толстеть" так "толстеть") - электротрансмиссия на конденсаторах.
   И вот сегодня машина становится одноместной. Единственное пассажирское кресло мой робот меняет на топливный элемент. На блок, стало быть, "прямой" генерации электроэнергии. На стенде машинка работала сносно, однако машина поедет... почти не поедет, скажу я цензурно. Э-эх... С другой стороны, а чего я хотел от "пэпэшки"...
   Итак, С-3Д. На приборном щитке, поморгав, загорелась зелёная лампочка: блок ретранслятора этой машины теперь - продолжение пульта (его "маяка", телефона...).
   Качу, как всегда, не спеша, так как в городе гонки опасны. На этом ходу "инвалидка" покладиста, но машинально "держу траекторию", строго дозирую "газ". Как на формульно строгой и "острой" "Динамике".
   Кстати, при близкой по стилю езде (разумеется, плавной, а то "инвалидка" развалится) "Вечно Ужаленный Карт" под названьем "Динамика" "кушает" меньше. Едва не "в разы".
   "Инвалидку" же надо заправить: на датчике ровно "пол-бака". "Оригинал" этой стрелки совсем не имеет, на наших же версиях - несколько типов приборных щитков. И на этой конкретной машине искомая стрелочка есть, причём сделана стрелочкой: чаще всего это "столбик" из светодиодов.
   Колонка стоит у наклонного пандуса. На въезде, на верхнем "экстремуме" - стоп. Коробку в "нейтраль" и глушу "тарахтелку": двухтактный мотор на колонке опасен. Качусь под уклон, и тихо, на тормозе, упираюсь в "башмак". Выхожу, заправляю до полного. Снова за руль. Зажигание, тормоз - планка-"башмак" исчезает в покрытии. Снова качусь, и по инерции, тихо, встаю на свободное место.
   В кои-то веки у дома. Повод зайти: переодеться, умыться...
   Подъезд. Через холл прохожу в раздевалку. Рассеянный солнечный свет не даёт ни единого блика, но тёплый, естественный тон согревает и дерево пола, и блеск нержавейки несложного робота.
   Взяв из сушилки бельё, проверяю, цела ли система: протечки отсутствуют, ток подаётся.
   Ломаться тут, в принципе, нечему: схема простая. Машина-автомат "Волга-10" (примитив, но надёжна, менять на перспективную "Вятку" пока смысла нет). Загрузка белья - хитрым роботом: перед машиной три бункера: "белое", "цвет" и "синтетика". Накопленное до полной загрузки бельё робот-конвейер бросает в машину. Потом выгружает и сносит в сушилку. По биркам, нашитым родителями (при отправлении в "пионерлагерь"), мы быстро находим в сушилке своё.
   Переодевшись, кидаю всё грязное в бункеры: максимум к вечеру будет готово.
   А сам я сегодня схожу искупаюсь: купаться приятней, чем мыться под душем. Как кто, а я в ванне просто засну. Вместо неё в моей "базовской ванной" (она целиком наполняется водой на полметра от пола) стоит Ultrasonic Bath. Не яйцевидный с окошками (чай, не на Expo'70), как у японцев. Моя "человекомойка" похожа на "люльку" от мотоцикла - подножкой, чехлом и практичными формами.
   В холле стоит эскалатор... уже не стоит: как только я встал на него, эскалатор "поехал". В залитом сиянием дня холле выше встаю на второй, а потом и на третий...
   Стандартный этаж... он стандартен для этого дома: уютные плоскости холла, напротив друг друга два ряда квартир. Их "балконные" двери выходят на "площадь", насквозь освещённую Солнцем в размашистых окнах двух стен.
   Разуваюсь, толкаю одну из дверей. Мои ноги щекочет ковёр-пылесос. Аппарат прибирается ровно минуту, однако секунд через десять к нему привыкаешь.
   Квартира хранит небольшой беспорядок (отнюдь не бардак: это Ordnung, но ровно настолько насколько удобно), как я и оставил. В привычном порядке легко замечаю всё новое:
   1. На стул аккуратно повешена куртка, а значит - наш доктор проснулась.
   2. На тумбочке стопка ВК-45. Я знаю - на каждой из них карандаш математика вроде "Красиво!" или "Рассвет чуть засвечен, попробуй ещё". Кассеты готовы, их надо убрать. Не забыть снять ещё.
   Не забуду. Кейс с камерой Sanyo (VRC 100 - новейшая штука; при записи с Betamovie на VCR через домашний Спектр-203 получается нужное качество) часто со мной. Не только для дела - и "для души".
   Я всегда умываюсь горячей водой. Плюс прогретая комната - я раззевался. Лекарство от лёгкой зевоты - лечь на спину, закрыть глаза и представить, что падаешь в пропасть. Секунд через двадцать "взлетаешь" - сонливости нет!
   Странно: я помню, как подходил к кровати... по-моему, споткнулся... точно!: ещё подумал, куда долечу: в подушку, об дальнюю спинку? И - тишина. В ласковый, тёплый покой я уткнулся, по-моему, "в воздухе"...
   Меня разбудили звонки телефона.
  -- Ты где? - голос Рины с трудом возвращал меня "к жизни".
  -- Дома. А что-то случилось?
  -- Ты ел?
  -- Да, утром позавтракал.
  -- Тогда... Давай пообедаем вместе? Я буду ждать тебя в "Музыке".
   "Музыка" - вызов, от этих обедов отказ невозможен. Я снова умылся, и (в кои-то веки) не просто махнул шевелюру "чесалкой", а тщательно, "с чувством", её причесал. А потом раза три посмотрелся в зеркальный "капот" эскалатора.
   Выйдя из дома, я быстро пошёл по дорожке из плиток. Через минуту я был под огромным неоновым полем "КАФЕ "МУЗЫКА". (Десятки неоновых ламп. И "стартёров": "прогрев" свои лампы, они продолжают работать - мы это используем как ДСЧ.)
   А кафе получилось: прозрачно-летящее здание, чуть подведённое лёгонькой "рамкой". Кажется, стёкла - единственный силовой элемент. Но это ошибка: ни стёкла, ни любой другой внешний элемент этого здания не силовой (пришлось "поиграть" частотой резонанса).
  
   Там, где всегда звучит оркестр,
   И нот фальшивых нет...
  
   Точней, там, где всегда звучит музыка - как и на атомной станции. Одно время мы хотели иметь свинцово-висмутовый реактор, теперь - не хотим: наблюдателям ни в коем случае не надо знать, сколько энергии тратится в лабораториях. Тем более - на что. "Атом" был бы у них на виду, не то что каскады не очень-то мощных "автономных" источников.
   Это кафе - не совсем "Общепит", не совсем дискотека. Кафе - это место, где можно секретничать. Тут постоянно (и главное - громко) играет музыка. Можно тихонько, вполголоса поговорить: прослушивать бесполезно.
   Подглядывать тоже: внутри цветомузыка ("в пике" - до трёх киловатт!).
   От неона в стекле рассыпаются блики, бросает на них же лучи цветомузыка. Звук же почти не проходит, поэтому танец цветов заставляет вцепиться в витрину глазами. Как фокусник, как экстрасенс.
   И я чуть не поддался на это камлание. Но - шоферские инстинкты "убить" невозможно: едва на дорожке мелькнуло движение, я "отключился" от этих огней. Подошедшая доктор взглянула тем взглядом, которым недавно я смотрел на робота-прачку. Потом обняла и по-сестрински чмокнула в щёчку: "на камеру", для Наблюдателей.
   Вдруг захотелось сказать комплимент. Но не "в лоб", "ты красивая", а, например, похвалить как одета: известно, что девочки любят, когда хвалят их платье. На докторе было... а платье ей очень идёт: невесомое, лёгкое, чуточку строгое, как бы вне времени. Я загляделся: есть платья, которые "просят" точёной фигурки. На докторе было одно из таких.
   Усилием воли я отвёл взгляд, ведь даже сейчас она очень красива. А лет через десять на взрослую Рину я не посмею и мельком взглянуть! (Взглянуть как на даму: из дамы-со-шприцем в глазах только шприц!)
   Разлетелись гранёные створки, и музыка вырвалась, как вырывается жар из открытой духовки.
   Мы плюхнулись в "кубик" - трёхместный диван-уголок, окаймляющий место для столика (я занял "дальнее" место, а Рина устроилась слева). Выдвинув пульты и сделав заказ, мы склонились друг к другу, и доктор шепнула:
  -- Зачем тебе мембраны?
  -- Работаю с топливным элементом, - начал я, и тут же поправился: - Электролиз воды обратим. Такой генератор, топливный элемент, питается водородом. Его, в свою очередь, трудно хранить.
   Сервированный столик подъехал и замер. Я взял пакет, надорвал, пересыпал в тарелку. Залил кипятком, вернул чайник в зажимы.
  -- Так вот, - продолжил я, - Имея бензин, можно попробовать получать водород прямо на месте. Думаю попробовать мембраной.
   Рина кивнула.
  -- А мне вот зачем: живые клетки тоже имеют мембраны. И если какое-то лекарство "не хочет работать" - возможно, его не пускает вовнутрь мембрана. Если удастся её обмануть - можно давать аллопатию гомеопатическими дозами.
   Слово цеплялось за слово - мы с больше болтали чем ели. Мой суп и овсяные хлопья с молоком, заказанные Риной, давно уже стали одной температуры. Комнатной.
   Доктор придвинула чайную чашку. Взяла остывающий чайник, налив по-английски сначала на дно молоко. Заварила, мешая в ней ложечкой-ситечком. И, не спеша попивая, настроилась ждать.
   Я помешал остатки супа... Вместо привычных для растворимого супа "цветочков-звёздочек" на дне тарелки плавали крошечные макароны-"утята" любимой киевской фабрики.
   А чай лучше выпить в Транслабе: там я спокойно заварю его - так, как учила бабушка Дуся. В "Музыке" чай "скороспелый", неправильный...
   Вышли мы вместе. Когда отошли от кафе, я хотел пригласить её в гости. Хотел напоить её чаем. Не смог. Постеснялся.
   Зато проводил её в Клинику. После - бегом до Транслабы, моей мастерской: я сегодня уже потерял уйму времени. Надо хоть что-то придумать.
   Транслаба - компактное здание. В нём, тем не менее, стенды (моторный, беговые барабаны...), климатические камеры... Даже аэродинамическая труба - небольшая, но "взрослая".
   Я пробежал мимо робота с "хитрым" подъёмником, мимо шкафов с инструментом вбежал в небольшой "кабинет". Из всего "кабинетного" тут только стол, да и тот - со стеклянной столешницей (кстати, ситалл), под которой - экран ЭВМ.
   На ходу я включил электрический чайник. Взглянул на экран: в подконтрольных системах без сбоев, заказов на технику нет. В этом случае я отвлекаюсь, читаю: задача, которая может "поехать", "всплывает" сама.
   "Посмотреть, как "Динамика"" (чуть не забыл!). Возвращаюсь почти что до выхода: робот вздыхает пневматикой, воет моторами. Плотная сборка "реактора" "влита" в машину и намертво "вкручена", робот копается в шлангах.
   Отлично: сегодня уже прокачусь!
   А теперь - заварить себе чаю: трамвайный звонок возвестил выключение чайника. Снова иду в "кабинет" (Над окошком там, кстати, "вагонная" полка. Забраться туда с "Юным Техником"...). Поезд. Он будет "мотаться" как лифт. Значит - ездить он будет быстрее: иначе его не дождутся... И будет буквально влетать в повороты. Надо подумать, как сделать его траекторию более точной. Во-первых, "баллоны": при нынешней высоте профиля их боковые уводы мы не "победим", а с низким профилем и очень жёсткими боковинами - будет хоть можно работать. И сделать их, кстати, широкими - уж заодно.
   Вот теперь можно будет заняться подвеской. Похоже, резервы я полностью "съел": там уже "Де-Дион", а неподрессоренные надо бы снизить... да и точность "хода" для новой резины будет уже недостаточной.
   Я взял тетрадку, задумался: эта подвеска "обязана" быть независимой. Значит, два вывода:
   1.Если продолжить подруливать всеми колёсами (а мы продолжим!), то часть общепринятых схем отпадает.
   2. Не хочется делать ход жёстким, но валким поезд быть не должен! Нет ли альтернативы стабилизаторам?
   Займёмся сначала вторым: подобрать варианты, сначала прикинув конструкцию, проще.
   Минут через десять страницы тетради были исчерканы так, что разобраться не мог даже я. А задача "не ехала". Что ж, поменяем задачу: лучший способ решить головоломку - "забросить" её. Ненадолго. Заняться другими.
   Вот, например, батискаф. Наш, при всех его плюсах, не может идти "ювелирно". Точнее, он может, но это не очень удобно...
   Итак, обо всём по порядку. "Батискаф" - это в корне неверно, по схеме он - батистат: на поверхности - лодка с мотором, лебёдкой и прочим. Под ней на тросах висит рама (на раме - манипуляторы, фары, баллоны...), на ней, на замках, отстёгиваемых изнутри - кабина. Рама с кабиной тяжелее воды, а вот кабина - значительно легче: при аварии дёрнул замок - и вылетел на поверхность. И кстати, лодка управляется из "батискафа".
   Так вот: пусть на реке течение и небольшое, для того чтобы замереть надо дном, нужно постоянно "дёргать" моторы. Можно, конечно, сесть на грунт, но через минуту, как по закону всемирного свинства, нужно "отъехать" на метр...
   Стоп: а "отъехать"-то можно буквально! Меняем массивную раму на раму с колёсами "от лунохода"...
   Так и не заварив чай, я принялся играть в компоновочное "пентамино". От "пентамино" обычного оно отличалось тем, что различных штуковин там больше чем пять, и у каждой свой вес (да не просто вес, а развесовка!); одни из них нужно согреть, а другие нагрева боятся; у каждой - набор проводочков и трубочек, к каждой желателен доступ...
   Когда я немного устал, я решил наконец-то налить себе чаю. Когда ставил чайник, взглянул на часы: без пятнадцати восемь.
   А стрелки стоят как рычаг у спортивной подвески... или рычаг "макферсона"... А если?! Взяв "миллиметровку", я набросал схему. Походил вокруг, болтая в чайнике воду. Дорисовал векторы крена. Вылил из чайника воду, засыпал заварку, добавил пол-ложечки сахару, снова залил. Схватил карандаш, подправил наклон рычагов. Подрисовал два "крайних случая" их установки. Плеснул в чашку тёмного вкусного аромата - буквально на донышке, больше не надо. Опять походил, глядя на схему, представил себе кинематику: я - это поезд, мой верхний рычаг...
   Ручка вдавила в бумагу единственно верный наклон рычагов: центр тяжести чуть ниже центра крена (сильно нельзя: при эффектном "мотоциклетном" наклоне внутренние колёса будут разгружены).
   Уф, получилось! Пойти искупаться. Попутно зайти к математику.
   Пара минут - я у входа в немного старинное здание. Домик с балконом, слегка "обтекающим" дерево, как бы держась за него, нависает над самой водой; небольшая площадка ("придел созерцания") вровень с темнеющим зеркалом - грань постоянно размытой границы. Хай-тек и чуть-чуть ар-деко. Не эклектика. Стиль.
   Я вошёл. Математик крутнулся на кресле, и хитро взглянул на меня. Так, будто я не заметил "Титаник".
   А я не заметил! Точнее, заметил, но так и не понял что именно: мне показалось, что дом выпадает из ритма, что он успокоился и задремал.
   "Свет", - подсказал математик, и я пригляделся. Секунда - я понял: когда подходил, в его окнах мерцал не дневной спектр "люменки"! Свет был неправильным: жёлтым, слегка красноватым. Каким-то уютным, из Внешнего. Неужели?.. Но нет: под потолком, как обычно, висит трубка "люменки".
  -- Классно? - довольно спросил математик.
  -- С какого раза? - только и вымолвил я.
  -- С первого. Квантовую механику в школе учил? Лазер, светодиод, да и "люменка" - квантовые. Все они светят, когда электроны сигают по уровням. Так что задача была не в эксперименте, а в вычислениях. Ибо что есть математика?
  -- Искусство вычислять наиболее удобным методом, - сформулировал я.
  -- Отнюдь! Математика - изящнейшая из наук, прекрасная в своей точности головоломка... вспомни, что писал о ней Лем в "Возвращении со звёзд"!.. А впрочем, пожалуй, ты прав, но для тех областей математики, где Сверхзадача уже решена, и задача - на практике всё это вычислить.
   Наш математик - приверженец "старой", "классической" школы: то, что году в 70-м "вступительная" математика свелась к раскрыванию модуля, уравнениям тригонометрическим, логарифмическим и с параметром, и всё это плюс или минус поиск области допустимых значений - в его глазах есть деградация математики как предмета. Мало того: он считает (и я ему верю), что весь первый курс уйдёт на переучку!
   Он знает, о чём говорит: математика - смысл его жизни. Папа, профессор, его "заразил" математикой чуть не в детсадовском возрасте. В школе задачи его утомляют, а здесь... здесь, не задушенный обязательным количеством примитива (для него примитив - пятый курс!!!), он творит. Он живёт среди формул, он любит задачи, которые "выше" его.
   А для отдыха - делает фото. Пейзажи. В последнее время снимает фотоаппаратом Sony Mavica: он электронный, без плёнки, а фотки смотреть надо по телевизору! Вот этот Sony, стоит за стеклом...
  -- All-Sky camera из университета Калгари - уже полностью цифровая, - заметив мой взгляд, математик порылся в тетрадях, - Я вот что подумал: не знаю как там у них, а мы можем чуть сэкономить дискеты. Мы сожмём изображение, если будем не описывать каждый пиксель "в лоб", а сравнивать с соседними.
  -- Как живой глаз? А "полосы Маха"?
  -- Рина говорит, что "полосы Маха" возникают, потому что рецептор-"палочка" не только отправляет сигнал в мозг, но и окружает себя зоной торможения. Поскольку сеть рецепторов работает не "бит в бит" а "по балансу", получаем аппаратное усиление "на контраст". Упростим алгоритм, уберём "торможение" - вот и нет "глюка". Нужен контраст - добавим программку. Причём, прошу заметить, добавим постфактум, без дополнительной съёмки! А что у тебя?
   Он вытянул из моих рук набросок подвески.
  -- Опять сопромат? Оставляй: утром кофе пить буду - решу для разминки. Ты бы хоть что-нибудь трудное мне предложил...
  -- Знаешь, - ответил я, - А придумай машину времени... машину для сжатия времени.
  -- То есть?
  -- Я в эти сутки продрых часов пять, а Рина на износ работает. Так что идея: пять часов субъективного времени сжать до минуты-другой объективного. Цель: не терять объективного времени.
   Я понимаю: задача едва ли решаема. Но - я и сам половину задач не решаю: они - тренировка на поиск путей, они вынуждают искать решения в "смежных", а то и "чужих" областях.
   Математик задумался. Вынул из шкафа тетрадь, надписал, положив её прямо на "Спектр".
   Да, "Спектр": мы можем иметь JVC, но нам это просто не надо. Стандарт VCR устарел в семьдесят шестом, но у нас VCR: это не VHS с совместимостью записей, да и пять процентов искажений "по звуку" у VCRа нам "на руку". Микшер, подсоединённый к ЭВМ, подмешивал к видео "как бы шумы". Наши секретные записи.
   Мощная "Искра" кодирует "шум", на экране - исходные строки.
   И вновь математик заметил мой взгляд. "Прокрутил" эти строки в начало:
  -- Задумка Союзника. Тебе, по-моему, тоже будет интересно.
   "Союзник". Так он прозвал астронома: мол, астроном - его союзник в делах математики. Если точнее - "в делах прикладной математики".
   Я прочитал: "Так как квазар, по всей видимости, является диском аккреции чёрной дыры и квазары находятся на границе видимой части Вселенной (то есть нашего светового конуса), то:
   Возможно что мы наблюдаем раннюю жизнь сверхмассивных дыр в центрах галактик. Отсюда:
   Для формирования таких массивных компактных объектов просто нужны сверхмассивные звёзды. Отсюда:
   Наличием таких звёзд (они очень быстро "сгорят" и при вспышке сверхновой в их сверхмассивных ядрах возникнут тяжёлые, в том числе радиоактивные, элементы) можно попробовать объяснить само наличие во Вселенной тяжёлых элементов.
   То есть: возможно, на месте будущих галактик из водорода возникли (сконденсировались) единые очень массивные звёзды. Они, соответственно, быстро "сгорели". При эволюции ядер (при вспышках Сверхновых) в них образовались наблюдаемые в изобилии тяжёлые элементы, включая радиоактивные (тот же уран), для образования которых температуры в нынешних Сверхновых по-видимому, недостаточно и львиная доля которых должна "успеть" распасться. Часть вещества, выброшенного в этих вспышках, упала на дыру (мы наблюдаем это как квазары), другая - оставшись в поле тяготения чёрной дыры, сконденсировалась в нынешние звёздные системы. Отсюда:
   Полагаю, наблюдательным подтверждением этой гипотезы будет обнаружение в центрах галактик сверхмассивных чёрных дыр."
   Дальше - расчёты и формулы. Их я "оставил" хозяину дома.
   И понял: пора наконец искупаться! Едва я собрался уйти, математик сказал:
  -- Думаешь, твоя задача не решаема? Знаешь, она интересная. А если есть интерес - есть и попытки решить. Пока не знаю как, но чувствую: здесь что-то есть. Ибо законы природы не обязаны сверяться со степенью нашего их незнания.
   Он улыбнулся, махнул мне рукой на прощание и углубился в бумаги (не удивлюсь, если это - материалы семинара в ФИАН).
   Прогулявшись вдоль берега в поисках места где "плюхнуться да поплескаться" (песок-то на пляже уже остывает), я встал у нелепой картины... а впрочем, отнюдь не нелепой, просто не ordnung: у самой воды лежит чей-то "Орлёнок".
   А я разучился кататься с такой вот "классической" рамой... зачем-то я вспомнил про "раму" (по-моему, "Юнкерс").
   Разувшись, я сел, опустив в воду пятки. Над тихой рекой прокатился далёкий шум двигателя. "Динамика", как ты поедешь? "Реактор" как двигатель бесперспективен. Пока. Я решил "погонять" его в разных режимах, а лучшего стенда чем автомобиль с его "рваной" манерой движения мне не найти. Но "Динамика" вряд ли поедет (нет, с места-то сдвинется, но вот поехать как надо - не сможет). Обидно: даже "просто на водороде" "Динамика" ездила сносно... прикол: "не то что на просто дейтерии"...
   Да, а Союзник решительно прав: водород в звёздах "сгорает" достаточно медленно. Дальше, намного быстрее и "резче", бабахает гелий... а дальше? А дальше, насколько я понял, температура для синтеза каждого следующего элемента растёт в какой-то дикой прогрессии...
   Рокот "движка" нарастал. Я летел над звездой на немецком разведчике-"раме"... не более пары секунд: я опять не заметил "Титаник"! "Титаник" ("Зенитчик", массивная штука с подводными крыльями) делал манёвр обычным порядком в "пристрелянном" месте: опоры втянулись, прижав крылья к корпусу. Катер упал, рикошетировал, лихо, "по-глиссерски" боком, прошёл поворот, затем выдвинул крылья и снова поднялся. Волна от винтов захлестнула "Орлёнка". Меня вроде тоже, но я не заметил: "И вот летит "рама". Моторы с винтами, крыло - под водой...".
   А что если катер... если крыло под водой - поплавок? С балластной цистерной, рулями и прочим? А катер при этом стоит на пилонах, всегда над волнами. "Плюс" - "по обводам" нет крейсерской скорости: нет ватерлинии - нет и волны. Дело в том что волна от форштевня несильно мешает кораблю только при одной скорости - при условии, что форму корабль менять не умеет. То есть под каждую скорость приходится делать "свой" корпус. А тут - два пилона, длинных, как лезвия. При таком удлинении число Фруда... потом посмотрю. Ещё "плюс" - при повороте мы можем по-самолётному наклонять поплавок, и поворачивать сразу, на полном ходу!..
   Стоп. Вряд ли я первый об этом подумал: идея простая. Значит, оно уже было - найти, почитать... Вряд ли у взрослых один поплавок: наверняка это пара "торпед"... или не пара, а больше...
   "И вот летит "рама" - тихонько, неслышно, на малом ходу. Ни всплеска, ни качки: она под водой. Хвосты начинаются аж от пропеллеров, и на хвостах - высоких и тонких - висит над водой грузовая платформа... Стоп! "Рама" - "бесхвостка", дельта-крыло!..".
   Только сейчас я заметил, что не застёгнутые сандалии жутко звенят. Всунув гремящие пряжки под ноги, я чуть отдышался и дёрнул массивную дверь. "Кузнечик" вернул её, и в тишине, посреди книжных полок, я тихо обшарил заветный стеллаж: труд по расчёту судов - не проблема, а остальное - возможно, на стримерах.
  -- Че так, че эдак, - донеслось до меня из читального зала, - Чиполино, Чиполуччо... че Полино, че Получчо...
   Я замер. Взволнованный, взвинченный голос доктора... так начинаются нервные срывы! И Рина сейчас уже явно "на грани"!
  -- Насчёт "Че" мне как-то ближе не Полино, а Эрнесто, - выпалил я, влетая в читальный зал.
   Рина вздрогнула, оглянулась - явно не видя меня. Зажмурилась, резко вздохнула...
  -- Эрнесто, Эрнесто... который Гевара?
   Доктор была на короткой стремянке у "шкафчика" стримера. Только она отвлеклась, её руки привычно "дослали" "бобину".
  -- Ой, хорошо что пришёл. Помоги зарядить, а?
   Я поднырнул, протиснулся в щель меж стремянкой и стримером, быстро заправил магнитную ленту, и, встав, крутанул, натянув её, обе "бобины". Затем обернулся и как кавалер предложил даме руку. Она перестала держаться за стример - жуткая бледность, невидящий взгляд, и рука не легла на мою, а безвольно упала, взмахнув где-то рядом. Рина качнулась...
  -- Замри!!!
   ... и, падая, резко схватила за плечи, за шею... я выбросил руки, страхуя падение... что-то хрустнуло, шею заполнила резкая боль, но я всё же поймал её, пропустил, замедляя, в руках... и только потом стал крутить головой и качать ею в разные стороны. Боль нарастала.
   Какое-то время мы так и стояли. Вдруг я почувствовал сильные пальцы: да, Рина висела на мне, взглядом цепляясь за скользкую явь, но пальцы калёными крючьями жгли мою шею. Мгновение: Рина слегка отклонилась, короткая вспышка в глазах, резкий ломающий выпад... хрустнуло, боль перекрыла дыхание - и растворилась.
   А свет в глазах Рины, похоже, затеплился: так ещё пару секунд "остывает" и "вспышка" на "фотике".
  -- По-докторски говоря, "хамус трамвайнус"! Мокрый же!!! - вскрикнула Рина.
   "Мокрый?" - подумал я, вдруг догадавшись: "волна же от катера - аж повалила..."
  -- А почему доктора говорят на латыни?
  -- Чтобы бедняга не знал, от чего его лечат, - растаяла доктор.
  -- Пардон, "отчего" или "от чего"?
   Выпустив Рину, я сдвинул стремянку и запер защитные створки.
  -- Ты занят?.. - бедняжка искала опору - Меня не проводишь?
   Мы вышли под ручку, едва не в обнимку.
  -- Веди меня в клинику... ближе... домой не дойду...
   С каждым шагом она всё сильнее висела на мне. В какой-то момент я обнял её - плотно, за талию, а войдя в двери клиники - взял и понёс. Как-то само получилось: при входе я чуть отпустил её, и доктор сползла, подпирая открытую дверь. Я испугался, схватил, подхватил...
   Положив на кушетку, несмело укрыл её пледом. Подумал: "Она же простудится!", и тщательно укутал.
   Вот и "пригласил на чай"... впрочем что-что, а сладкий некрепкий чай Рине только на пользу! Мгновенно наполнен и включен большой электрический чайник, из шкафчика вынута пачка с индийским слоном...
   Закипай, закипай же!!! А чайник почти что не греется. Я оглянулся на Рину: она чуть ворочалась, будто ей там неудобно... ещё бы: под доктором - книга! Я вынул её, машинально раскрыл, но смотрел не в неё, а на Рину. Внезапно подумал: "Чёрные волосы на белом кожзаме кушетки - излишний контраст, непривычно для клиники: Рина любит полутона, пастель..." Я взял её за руку. Не как красивую девочку (я б застеснялся), а... не знаю почему, но я испугался, что пульс пропадёт.
   Рина слегка приоткрыла глаза. Замерла. Некоторое время смотрела на меня, что-то вспоминала. Слабо отдёрнула руку.
   Но я не обиделся. Только представил, как выгляжу: стою на коленях, держу руку "панночки", перед глазами толстенный "букварь"... Как тот Хома Брут... Брутальный Хомяк, как у Раневской: "Маргарита Львовна... Лев Маргаритович..."... блин, по-моему, это заразно...
   А чайник ещё не нагрелся. Я принялся тихо расхаживать (так, чтобы доктора видеть лишь мельком), и понял, что двигаюсь как тот катер на дельта-крыле: наклоняясь и как бы глиссируя. Перед глазами возник поплавок, захотелось отправить рисунок в Транслабу...
   К счастью, Рина любит наглядность, и для наглядности чертит, рисует... и вводит в ЭВМ планшетом. Я сел за планшет и набросал поплавок в трёх проекциях. (Похоже, я точно "сова": с утра бы такую задачу и до "пэпэшки" не довёл, а вечером - сразу черчу "вариант".) Робот-опалубка принял задачу.
   А чайник гудел ещё целую вечность. Потом, наконец, закипел.
   В чае не должно быть ничего лишнего, особенно сахара: только щепотка на чайник, для цвета. В стакане искрился, наверное, лучший чай, который я когда либо заваривал... и я его тут же испортил: три ложечки с горкой - аж приторно - сахару, долька лимона...
   Но доктору это и нужно! Я поднял её, усадил, и, придерживая за плечи, подал питьё. Доктор пила как младенец: расслабленно, будто во сне, лёгким клевком головы помогая поить её.
   Силы оставили доктора, взгляд же - ура! - прояснился.
  -- Прости что отвле... - прошептала мне доктор. Слегка улыбнулась:
  -- Спасибо...
   Свернулась калачиком и задремала.
   Оставив её "в добром здравии", как говорят у нас рядом, я снова дошёл до Транслабы. Из короба вытяжки дует: за ним - вентилятор, ведь воздух наружу идёт через фильтры (Иначе нельзя, ведь внутри стеклопластик: крыло-поплавок уже сохнет в кондукторе...).
   Робот закончил. Свернув свою "руку", тихо подтачивал "севший" резец.
   Машина уже на земле, однако подвеска разгружена. Мощный порог не мешает посадке, я уже в низком и жёстком сидении. К старту! Привычным движением опускаю "фонарь", жму педаль тормоза. Фотоэлементы фиксируют вспышку "стопов"...
   "Лапы" подъёмника скрылись в "канаве", створки ворот разбежались и замерли. Пауза. И - замигал "бело-лунный".
   Первый контроллер - в позицию "Акк", чуточку "газу" - "Динамика" тихо пошла. "Динамика"-электрокар, на батарейках... что я с ней сделал?! Простишь ли, "Динамика"?..
   Я на "динамке", на линии старта. Первый контроллер - в позиции "Экс". Россыпь приборов, обилие тумблеров. Справа, под кожухом, соты "реактора". Гул вентиляторов, шёпот редуктора. Взгляд на приборы: готово. Пошли! "Газ" (пусковая, коль мы на "троллейбусе") плавно ложится на полик. Вялый, но ровный разгон - чего ещё ждать от "пэпэшки"?
   Вновь взгляд на приборы (не на спидометр: серия створов измерила скорость), и разворот. Пробежка в обратную сторону, и, после створа, обратно в гараж... Машина "упёрлась", мягко "ввинтилась", и, вдруг вцепившись в покрытие, лихо вошла в поворот. Я вытер ладони: "вот это настроечки"... Медленно, плавно, спокойно - в гараж...
   "Чайник" я, "чайник": "реактор" тяжёлый! Подвеску и кузов я зря, что ль, усиливал: стабилизатор, подрамник, растяжки... Естественно... стоп!!!
   "Динамика" встала в воротах, отъехала. Странно: спокойно гудят вентиляторы, ровно шипит водородом редуктор - откуда же кайф?! И - крадучись, словно боясь потерять, спугнуть это чувство, выходим с "Динамикой" на Кольцевую.
   Пять прямиков, повороты и связки - трасса для "формулы", или Кольцо. Здесь проще понять, что желает машина, и, поиграв, заигравшись "на грани", не подвергаться ненужному риску. Вот это реакции, это настройки! Приноровившись, я прохожу каждый апекс "на грани", в заносе и в полном скольжении - как захочу! Танец приборов и песня умформера - что-то живое вернулось в машину! Фары кромсают пришедшую ночь, но я с этой трассой "на ты", "на инстинкте": вход в поворот, "подгазовка" умформера, лёгкий разгон и опять визг покрышек...
   Боковым зрением ловлю "уровень" топлива: топливо - время. Время, где я - это скорость. Время, которое кончится. А на часах... на часах что-то лишнее, отвлечённое. Счастливые часов не наблюдают. А секундомеров?..
   "Родина слышит, Родина знает...". Пульт играл ещё тихо, но я проснулся. Нашарил кнопку ВК. Звук прекратился - ровно на 60 секунд.
  

Нянька без права вмешательства.

  
   Я всегда был "ботаником". Правда, представить ТАКУЮ "ботаническую" работу не мог: я сижу тут как пень, слушая детскую болтовню, конспектирую, составляю "учёное" мнение.... Бред.
   Жаль, что нельзя прогуляться на речку: ребята заметят. Всё лето в ста метрах от речки, и мыться под душем - по-моему, бред, бред в квадрате.
   Зато можно смело подумать: потом "размагнитят" и дело с концом. "Учёное мнение", блин... На этой работе во всём начинаешь искать "оговорки по Фрейду". Вот, например, безобидная песня:
  
   Старый мотив железных дорог,
   Вечная молодость рельсовых строк.
   Кажется, будто вся жизнь впереди,
   Не ошибись, выбирая пути,
   Не ошибись, выбирая пути...
  
   Штука в том что пути ты не выбираешь. Их для тебя (за тебя?) выбирает диспетчер. А "крайним" является стрелочник. А он не решает даже, как кочегар, полную лопату угля в топку бросить или не полную...
   Причём бросить тот уголь "враструску" - рационализация, премию выдадут. А вот приделаешь стокер, сиречь механизм для забрасывания угля - рад не будешь! Мало того, что до серии дойдёт пародия, так ещё и коллегам твоим, кочегарам с лопатами, расценки "срежут"!
   Вот все и знают, что более-менее могут творить только те, кто занимается "крупным", в военных НИИ; что удел рационализатора - "план по валу - вал по плану". И косые взгляды коллег-забулдыг в "получку" у кассы.
   Творит человек. Построил машину - красавицу, в фильмах снимают - и что? Какой-нибудь Форд с каким-нибудь Даймлером из-за него подрались бы: подобные головы им там нужны. У нас же каждый "гаишник" почтёт своим долгом остановить его и "докопаться": мол, ручки дверей не соответствуют директиве Наркомбракмрака двадцать седьмого года.
   Да и в НИИ, если честно, новую тему откроет лишь "старый мотив железных дорог", а удел "вечной молодости" - вечная "картошка"...
   Так, хватит плакаться, взять себя в руки!
   Вздохнув, я продолжил читать расшифровки. Сейчас - разговор между девочкой-секретарём (объект Д-17-1) и посетителем (судя по голосу, машинист, объект М-39-1):
   "Секретарь: Его нет, Витёк, здравствуй... не говорил он, что будет так рано. Что за ЧП?
   Пауза 3 сек.
   С: Тоскливо. Во сколько встречаетесь - договорились? Звонил ему?
   Посетитель: Не уверен, что разговор телефонный.
   Пауза 2,5-3 сек.
   П: Успею!
   Звук входной двери.
   С: Успею, успею... ну успеешь, подпишет чуть раньше... если захочет с тобой говорить."
   В графе "комментарии" я написал: "Посетитель принёс документ. Решение по документу важно просителю лично: иначе тот сдал бы его секретарю. Секретарь явно подсказала, где найти руководителя, из чего делаю вывод: братство сословия для неё выше корпоративной преданности".
   И такая дребедень целый день...
   Я с силой потёр виски: всё, пока хватит. Количество не всегда переходит в качество: излишнее количество переходит в брак. Дойти до буфета, развеяться. Выпить чайку и обратно к работе. Иначе свихнусь.
   По дороге в буфет, возле склада, стояли контейнеры: перед отправкой ребятам снабженцы набьют их, закроют и всё опечатают. Сверху лежала какая-то книга.
   Да, тут они могут читать то, что запрещено даже нам. Но - потом они этого даже не вспомнят. Если честно, мне жалко этих детей: их окончательно "размагнитят" за годы до того как они смогут понять, что были тут просто подопытными...
   Я машинально прочёл имена на обложке: интересное, какое-то греческое созвучие: Альфер, Бете, Гамов...
  
  
  
  
  
   Проследив за войной, Наблюдатели поняли, что с этих минут конфронтация будет заочной (одни нападать не хотели, вторые боялись) и принялись спешно готовить свой эксперимент к расширению. Новую игровую площадку разгородили за "первыми", отгородив от них Техтерриторией. Новым ребятам досталось широкое озеро с множеством разных - заросших и голых, пологих, крутых - островков.
   Дети, не долго думая, разделились по принципу "мальчики налево, девочки направо". Мальчишки свои острова оставили "необитаемыми", девчонки же сделали из них сказки: 1000 и 1 ночь, за проливом - дворец Белоснежки...
  
  
  
  
  

Война напоследок

Когда заходит солнце на земле,

Всё пристальней и зорче видит сердце

1. Флибустьер

И волны нам пели и каждый пятый

Как правило был у руля

  
   Эту ночь я хотел провести на виду Изумрудного Замка: ребята устали, всем надо поспать. Подойти к нам когда мы у Замка не сможет никто: только два корабля могут быть у его берегов одновременно, и обязательно не на виду друг у друга. И я, и ребята, мы все уже мыслями были на якоре и в гамаках: загонял "Галеон" нас, весь вечер кружили, как Моська, чей слон был "не в духе". Но нам повезло. Улизнули. И тут - как назло! - "Любопытный". От люггера нам не уйти: "Любопытный" - роскошный трёхмачтовый люггер, с длиннющим бушпритом и с гиком, чей парус летит далеко за кормой.
   "Любопытный" летел накренясь, рассекая волну как клинок разрезает подброшенный шёлк, и два края озёрного шёлка легко расходились под этим стремительным бегом.
   Он требовал встречи. Ура: пожелай он сразиться, мы, жутко уставшие, вряд ли могли победить. Я послушно лёг в дрейф, "Любопытный" убрал паруса и уже по инерции сблизился. Бросили лини. Его капитаны, два брата, пожали мне руку, слегка перегнувшись за борт. Говорить начал старший, гроза амазонских сердечек:
  -- Мы только что были за Территорией Взрослых. Взрослые цепи убрали, вот мы и прошли. Нас никто не заметил. Прошли мили две - там такой же барьер, а за ним - ещё одна территория вроде нашей: мы видели свет в окнах, и он был не электрическим. Можно сходить за добычей: нас они явно не ждут, а если в погоню и бросятся, Взрослым придётся пустить нас обратно, а их "отсекут". Мы пока не "светились", поэтому можно сходить и с друзьями. Ты как?
   Я ответил что мы, мол, устали, но можно подумать. Они отвалили, и, встав круто к ветру, умчали, оставив нас грезить под окнами Замка.
   Нам в этот замок нельзя. Три года назад, когда нас привезли в этот лагерь, мы тут же условились: вот острова, на которых мальчишкам не место, а эти вот не для девчонок. Пристать к Изумрудному Замку нельзя. Нам нельзя даже слишком приблизиться, и нарушителям Клятвы - всеобщий бойкот.
   Полетел в воду якорь, на мачтах остался лишь вымпел: костями по чёрному фону "Our teacher - Edward Teach".
   На балконе возник наблюдатель. Видением выплыв из арки, она положила ладонь на перила. Фигурка, почти не прикрытая лёгким ажуром перил, в белоснежном, почти взрослом платье до пят. Это платье тончайшего шёлка играло при каждом движении воздуха. Лёгкий порыв, шевельнувший мне волосы, вздёрнул его, обнажая колени, прижав к уже взрослой фигурке. Краса расцветающей юности. Нимфа. Богиня.
   Не первую ночь я глядел в её окна, до белых костяшек сжимая фальшборт, а когда выходила - смотрел как бы в сторону, просто не смея взглянуть на неё. Все мы ровно в том возрасте, когда девочки расцветают, и мальчики влюбляются. Как мне хотелось пройти перед ней под алыми парусами!
   Я так страдаю не первое лето. Влюбился в неё год назад, думал зимой отыскать её и познакомиться, но... но зимой я не вспомнил о ней. Ни о ней, ни о ком-то ещё. Это странно: здесь помним ребят, помним первое здешнее лето, но дома, зимой, их не помним.
   Протарахтела и скоро причалила к острову лодка Торговцев. (Они, вообще то, снабженцы: они нам привозят продукты и вещи. Но так их прозвали.) Торговцы - отдельная каста. Никто не смеет взойти к ним на борт (если не нуждается в срочной помощи, разумеется). Ночуют они не на лодках, а на гостиных дворах... скорее они их подворья, а не фактории. Дважды подряд на одном стараются не ночевать, и вообще не в их правилах заводить слишком тесные связи с другими. И в этом их можно понять, ведь пока мы играем в пиратов, они занимаются делом. Однако похоже что девочки Замка сдружились с Торговцами женского пола, хоть я и не слышал чтоб парни-Торговцы зашли за границу подворья.
   Ещё одна ночь под сопенье ребят в гамаках, в созерцании окон, где изредка, вскользь возникает Богиня, и сон, тот кроткий и сладостный сон, что под утро смывает реальность. Рассвет заставляет проснуться, поднять паруса и покинуть окрестности Замка, и я каждый раз подчиняюсь, но как же не хочется мне уходить!
   На рассвете пришёл "Галеон", просигналил: "иду с Любопытным". О том что команда готова идти, можно было не спрашивать: вмиг выбран якорь, ребята взлетели по вантам и ждали команды поднять паруса. Не прошло и минуты, как мы с "Галеоном" отправились в путь. Мы примкнули к ещё четырём кораблям во главе с "Любопытным" у самого входа ко Взрослым.
   Границу никто не стерёг, но зайти за неё было страшно: нельзя ведь. За ней были плотно расставлены здания: пятиэтажка, ангар, мастерские... Внутри уже шла полным ходом работа, поэтому нас не заметили.
   Выйдя за их территорию, мы понеслись мимо редких игрушечно малых покосов (для кроликов или скорей "застелить" сеновал: романтично), мостков и тропинок в высокой траве. Даже если уйдём без добычи, сходить сюда стоило. Просто взглянуть.
   А потом мы увидели город. Кирпичные здания с окнами-арками, трубы а-ля "Руссо-Балт", у причала стоят пароходы с колёсами. Сказка! При виде помпезного здания адмиралтейства ребята схохмили: "Пилястры, пилястры!".
   Нас явно не ждали: прохожие (нашего возраста!) в платьях, мундирах начала двадцатого века смотрели на нас, будто мы нарядились на праздник Нептуна. Когда мы причалили, к нам подошли без опаски, один джентльмен даже стал заводить кинокамеру. Наша атака - и та была принята ими как шутка! Ребята не мешкали: мы разбежались по пирсам, облазили их пароходы и бросились в город.
   Помимо гражданских, в порту были два броненосца: побольше был заперт, на меньшем был люк нараспашку. Когда мы туда заглянули, навстречу нам вылез моряк в промасленной робе. "Вы что, обалдели?" - спросил он устало, - "Это ж военный корабль...". Его опрокинули раньше, чем он что-то понял.
   Никто во всём городе не попытался вступить с нами в бой. Это было нам на руку: мы пронеслись как стихия, пугая девчонок, сшибая парней; покатавшись верхом на воротах, как в фильме про революцию, ввалились в их адмиралтейство. Вбежав, капитан "Любопытного" быстро нашёл внутри радиоузел и сильным ударом разбил передатчик. Затем повернулся ко мне:
  -- Надо захватить их почтамт, телеграф, телефонную станцию! Если у них есть военный флот, значит есть и сухопутная армия! Надо не дать её вызвать подольше!
   Вдруг - выстрел. Рука выше локтя наполнилась болью, и мой пистолет, неуклюже крутнувшись, упал на ковёр. В коридоре матрос в чёрном кителе клацнул затвором своей "трёхлинейки" и юркнул от нашей пальбы за какую-то дверь. Я взглянул на пробитую руку... А пули такие же как и у нас! Я поддел оперение лункой в эфесе, и выдохнув, чтобы не вскрикнуть, рванул пулю прочь. Капитан "Любопытного" поднял её:
  -- А ведь бьюсь об заклад, что патроны такие же! Как доберёмся до склада - затаримся!
   Точно, ведь наши мушкеты-пистоли - и Взрослые строго за этим следят - заряжаются только патронами. Взрослые явно штампуют их здесь, и поэтому им нет резона готовить две разных модели патронов для нас и для этих ребят.
   Вскоре мы - экипаж "Галеона" и мой - разнесли узел связи, найдя его здание возле вокзала. И тут капитан "Галеона" сказал:
  -- Десять минут - город наш! Город богатый, однако на всех. Может, и дальше есть что-нибудь? Чья-нибудь вилла у самой воды, а? Пойдём, на двоих пограбастаем?
   Мы, никому не сказав, погрузились и тихо отчалили. Вилл возле города не было, две небольших деревушки, буквально три дома с сарайчиком, это не в счёт: брать у них нечего явно.
   Один за другим повороты реки открывали всё более девственный берег, как вдруг в воду вклинилась крепость: на выбритом выступе берега - форт из двух башен и влитых в бетонные стены спонсонов. Он встретил нас полным молчанием: видимо, законсервирован... форт в Севастополе, форт номер 30. Вот снимут его с консервации - и не пройдёшь!
   Ещё два поворота реки - и навстречу нам вышла эскадра из двух броненосцев: один был похож на "Аврору", второй на "Варяг", и при них (канонеркой?) торпедник. Матросы махали нам, шкиперы дружно давали гудок... Вдруг они всполошились, "Аврора" рванула нам наперерез, со всех трёх семафорили: "стойте!", "куда?". Вдруг "Аврора" дала задний ход и поспешно вернулась за некую линию. Их моряки были удивлены.
   "Галеон" просигналил, мол, есть разговор. Мы приблизились.
  -- Нам повезло! - прокричал капитан "Галеона".
   Он вытер совсем не игрушечный пот (рукавом, а не белым платочком):
  -- Ты видел их пушки, особенно те, за барбетом? Один выстрел - что залп "Галеона"! Во влипли: вернёмся - как пить дать ударят...
   Прорвёмся: они охраняют границу, причём не со Взрослыми. Значит, там ещё одна игровая площадка. Посмотрим что там, а потом поглядим: может, снова проскочим...
   И мы углубились в ещё одну terra incognita. Первое время мы ждали удара от их пограничников, но постепенно на нас опустился какой-то уют, растворение в мире, в его созерцании. Мне поначалу казалось, что это реакция на "пронесло", что обычно ведёт к ротозейству. Как мог я старался держаться, но эта расслабленность, нега брала меня насмерть, как камень Гингемы.
   Причина была не во мне: это нас растворяла земля, на которую мы не подумав ступили. Здесь всё было не так, как-то странно. Природа и жизнь человека сплетались, легко растворяя границы. И жизнь не была первобытной: единой с природой была технология, с мощью космической эры живущая в каждой травинке, шуршащая ею, журчащая чуть рукотворным ручьём. Потянулся к воде и застыл, увидав незнакомцев, уютненький домик, и рябь перед ним замерла, будто чуя, как он удивился. Кокетливо скрылась беседка: её серебристые грани хихикнули в недрах листвы. Лишь опора на линии ЛЭП всё тянулась, желая попристальней нас разглядеть...
   Только гавань возникла внезапно и резко. Она проявилась как вспышка в сознании, будто ты понял что это она - и она появилась. Причал представлял собой как бы обрывчик со встроенной - симбиотически встроенной! - сетью дорожек и лестниц. Когда мы уткнулись в причал, мы увидели улицу: лес прочертила стрела, но... какая-то нерукотворная, будто когда-то пробил себе просеку метеорит.
   Я так захотел не скакать там с мушкетом и саблей, а просто гулять, наслаждаясь покоем, что чуть не впилился в стоящий у берега катер: надстройка от борта до борта, вместо палубы - рамка вкруг корпуса и несколько впадин-подножек. Немногие люки имели отверстия явно под ключ; по бокам, на корме, на носу и на крыше - какие-то трубы концами в дефлекторах...
   Миша, мой плотник, присвистнул:
  -- А катер военный: это не патрубки, это стволы.
  -- Ты так думаешь?
  -- У меня папа военный лётчик. На его самолёте такие же "патрубки" Грязева и Шипунова.
   Вот и опять повезло: будь на нём экипаж - нам кранты!
   "Галеон" уже был у причала, ребята бежали по лестницам, пробуя вырвать перила, паля в фонари. Идиоты. Вандалы.
   На яхте, стоящей у пирса, возник пулемёт. Осыпая их диким количеством пуль из стволов-"пеппербокса", он вмиг отогнал их от яхт и грозил не пустить их ни в город, ни вновь к "Галеону". А нам сейчас лучше уйти: эти парни не будут дремать, как в том городе, где броненосцы. Приедут пяток пулемётчиков, так исстреляют - не то что за саблей тянуться, дышать будет больно!
   Решив что палить в него точно не буду (и я иногда благороден), однако заставлю уйти, я открыл все порты, и пошёл к этой яхте.
   Раздался хлопок. Обернувшись на звук, я увидел, что катер уже не привязан: канаты отстрелены и с диким визгом втянулись под пирс. Через долю секунды взревели моторы... а впрочем, они не взревели, а взвыли, как будто взлетал "Мессершмитт", и массивный, увешанный пушками катер стремительно встал на позицию залпа. Когда, и главное как развернулись орудия катера, я не заметил. Клинки из дымящихся трассеров жахнули в борт "Галеона", и споро, взяв каждый себе часть работы, отгрызли от борта изрядный кусок. "Галеон" содрогнулся... и рухнул под воду. Звенели и лопались стёкла, на палубе люки плясали, покуда вода не накрыла их, мачты всё шли вниз и шли. Вертикально. И быстро. Секунд через десять всё замерло: около пирса торчали лишь клотики.
   Катер отпрыгнул назад, из бортов как шасси появились пилоны. Я в жизни не видел реданных торпед, Н-образных стволов, оребрённых как ствол ДШК объективов...
   На пирс подкатили машины, почти все спортивные, низкие. Чуть развернулись, блокировав всё. Автоматы водителей, катер и тот пулемёт что на яхте - все целились в нас, но стрельба прекратилась.
   "Задраить порты", приказал я, но понял: они все задраены. Злить видом пушек того кто настолько сильнее - остаться тут как "Галеон". Брошен линь. Не стреляют. Ещё один... На берегу ухватились и потянули нас так, что затрещали канаты. Как только наш борт ткнулся в берег, ребята рванули на палубу.
   Мы уходили, не слыша ни криков "Ура!" ни проклятий. Они отшвырнули нас лёгким пинком и забыли. Лишь катер, зевая, поглядывал, не заблудились ли мы, до границы.
   "Авроры" с "Варягом" там не было, не было даже торпедника. Вновь повезло? А вот это навряд ли: они уже поняли, кто мы. И если они полным ходом отправились к порту, то нашим там не позавидуешь.
   Три корабля, которые были на страже границы, стояли у форта. Я вжался в противоположный берег, готовясь к манёвру при залпе противника: вдруг на дистанции мне повезёт уклониться от нескольких залпов. Они не стреляли, но весь путь назад я смотрел себе за спину: выйдут, нагонят - и амба! А после того как увидел в порту неприятеля мачты, торчащие из-под воды и услышал пальбу, окончательно понял: мы влипли.
   На рейде Тортуги собрался, похоже, весь флот, всё что плавало по эту сторону Территории Взрослых: все мы, амазонки, Торговцы... Я пришвартовался к "Кон-Тики", стараясь его не размазать о борт "Кругосветки", и вместе с квартмейстером, коком и плотником двинул к торговым рядам: при любых обстоятельствах на корабле все припасы должны быть в достатке.
   Тортуга как вымерла: склад был закрыт, магазины, амбар хоть не заперты, но пустовали. С трудом мы нашли одну даму-Торговца. Она удивилась, однако махнула "за мной!" и пошла к магазинам. Когда мы наполнили сумки, пополнив пиастрами кассы Торговцев, она деловито сказала:
  -- Все ваши в "Бенбоу". Решают, как будут делиться добычей: за Взрослыми, кто-то сказал, есть что хапнуть.
   Я бросился к ним: надо предупредить, что "добыча" сильнее, что надо спасать тех ребят, кто остался за Взрослыми! Еле пробрался вовнутрь: в "Адмирале Бенбоу" было не протолкнуться.
   Когда я вошёл, капитан "Галеона" расписывал прелести "дальних". Как будто не там потопили его "Галеон"! Я сказал, что ходить к ним не стоит, чем лишь раззадорил собравшихся. Я рассказал, что в порту тех-кто-ближе бои. "Наших бьют!", "На подмогу!" -взорвался трактир. Я как мог объяснял им, что там потеряем не только пиастры, что там нас не будут брать на абордаж а потопят, но тщетно: в ответ я услышал, что я недостаточно храбр. То есть трус. Я сказал, что готов идти с ними: хотел привести их, а дальше - надеюсь, нам хватит ума и везения вытащить наших оттуда. Пока же все кроме меня (капитан "Любопытного" - он и собрал всех - и тот мне не верил) считали, что мы победим.
   Порешили на том, что сначала идёт первая партия, и чем быстрее тем лучше. Потом, втихаря, уже ночью вторая эскадра высадит новый десант у замеченной нами деревни, за портом. Мой вымпел пойдёт во главе полуночной эскадры, ведь только мы знаем, где та деревенька. Расчёт был такой: если там есть деревня, то есть и дорога. Зайдём в город с тыла по этой дороге, от суши, и двинем им в спину.
   Закончив погрузку, я отдал приказ высыпаться: не стоило "носом клевать" на задании. Вечером вышли. Идя мимо Взрослых, я был удивлён их беспечности: снова мы шли через всю Территорию Взрослых, эскадрой, и это никто не заметил! Я понял: беспечность наиграна, нас пропускают. Зачем?
   Возле берега села на мель "Кругосветка". Её чуть притопленный корпус скрипел, когда ветер, надув паруса, норовил потащить её дальше. Зачем её бросили? Вместо ответа уже ближе к городу-где-броненосцы торчал из воды лес поломанных мачт. Пошалили "Варяг" и "Аврора"... А где они сами, отправились в порт?
   А ребята?!
   Они были на берегу. Капитан "Любопытного" выбежал к самой воде, прокричал, замахав, чтобы мы уплывали:
  -- Мы под прицелом летучих отрядов! Вы здесь не поможете! Дуйте отсюда!!!
   Уйти мы уже не могли: предстояло спасти тех ребят что в порту, а потом, на обратном пути, захватить и отсюда. Как я полагал, о добыче никто из нас больше не думал.
   А ветер едва ли не встречный... сейчас на нас выйдут "Варяг" и "Аврора" - и наше везение кончится!
   Город нас встретил стрельбой. Даже ночью шёл бой и гремели мушкеты. Но чаще - винтовки, а время от времени где-то трещал пулемёт и взрывались гранаты. Ребятам, оставшимся в городе, не позавидуешь: трудно в осаде, особенно когда противник бьёт днём и ночью без перерыва. Ребят надо эвакуировать, город они не удержат. Немногим поможем и мы, если вылезем тут. Курс к деревне!
   Напротив деревни ко мне подошёл капитан "Галеона":
  -- Не здесь. Идём к "дальним".
   Тут я огрызнулся: ещё не хватало и мой, блин, корабль на дно положить рядом с его "Галеоном"! Но их было больше. Они обещали нас выкинуть за борт.
   Мы шли мимо форта, боясь быть замечены. В каждом нечаянном скрипе, щелчке или всплеске волны нам казалось, что лязгают приводы башен.
   Никто не заметил, как мы подошли к порту "дальних". Там не было катера, не было яхт. Тишина, темнота, неподвижность. Разбитые нами плафоны исправны, как будто нас не было; как светлячки едва видно белеют погасшие в них ДРЛ.
   Я причалил, как будто моя голова опустилась в подушку. Уют этих мест убаюкивал нас, словно птица из фильма "Садко", заставлял нас забыть о всём суетном, будто готовя нас к... Мама! Очнуться!!! Но это уже невозможно, и вот я у края воронки, которую сделал тунгусский корабль. Так вот он какой: будто здание в чаше, в зеркальной, мерцающей звёздами чаше зеркально вбирающий ночь обелиск. Нереально, по ту, а быть может, уже и по эту грань разума.
   Вдруг вокруг нас закипела обычная жизнь: где-то шла "поливалка" (я даже почувствовал влагу), шаги, голоса, нестерпимо сияли плафоны, витрины и окна, секунда - и вновь тишина, неподвижность и темень. Жизнь будто включили и вновь оборвали.
   Не помню как я оказался на палубе. Мы обрубали канаты, не в силах сойти чтобы их отвязать.
   Возвращались мы в полном молчании. Строй представлял собой полный бардак, что меня и спасло: подходя к батарее противника, я оказался без ветра, и вскоре меня обогнали. Внезапно там грохнули пушки, повесив над нами тучу осветительных гранат. Секунда - и жахнуло башенное орудие. Первый из нашего "строя" буквально подпрыгнул, обломки бушприта шрапнелью осыпали воду; идущий за ним в кильватере медленно, будто во сне, навалился ему на корму...
   В парусах хлопнул ветер. "Задраить порты!", рявкнул я, и как только все вышли из ступора, тихо сказал: "Мы пройдём между флотом и их батареей: не бросят же их канониры палить по толпе ради нас...". Я нацелился чуть впереди батареи, под полный бакштаг. Без единой команды ребята взялись за работу, и мы понеслись, сокращая дистанцию, к поднятым жерлам. На форте прокаркал ревун, и над башнями вспыхнуло. Я машинально пригнулся, уже представляя, как валятся мачты, но залп этот был не по мне: канониры уже пристрелялись, менять "для меня" всю наводку никто бы не стал. Проходя мимо форта я, правда, почувствовал пару ударов (мне "вынесли" пушечный порт), но из башен по мне не стреляли. Затем, повернув фордевинд, я направил корму точно к пушкам, желая уменьшить свой мидель.
   Ушли... Неужели ушли?! Но едва гром орудий слегка приглушили изгибы реки, впереди всё отчётливей стали слышны звуки боя. И тут капитан "Галеона" скомандовал, будто не я, а он здесь капитан:
  -- Поворачивай! Надо вернуться и врезать им!
   Мы уже видели город противника: наших прижали к воде, ещё пару часов, и их выбьют из зданий на пирсы. И после пощады не будет.
  -- Обратно?! - вспылил я, - Нам надо собрать все плавсредства, плотов навязать, и эвакуировать наших!
  -- Что ты нюни распустил, как девчонка?
   И сильный удар по спине. Меня повалили, связали. Я слышал, как бросили в воду двоих, а быть может, троих.
   Это было обидно: ладно бы это сделал мой экипаж: я готов быть матросом под началом любого из этих парней. Ладно бы мы проиграли бой. Но сейчас меня и весь мой экипаж растоптали те, кого мы спасли, отобрали корабль, на котором мы их приютили.
   Ребята не стали меня защищать. Это грустно. Но я не виню их: они не герои из сказки, для них и захват тоже был неожиданным, и запугать... запугать в жизни могут любого...
   Корабль замедлился. Кто-то схватил меня (двое, не меньше), поставил на борт, громко крикнул: "Не с вашего острова девочка?", и подтолкнул. Оказавшись в воде, я сорвал с глаз повязку, и в несколько сильных гребков ткнулся в берег: и чёрт с ним, побуду теперь робинзоном, вот только корабль с ребятами жалко... Вот на какой только остров меня...
   Нет! Они не могли это сделать! Нечестно!!! Я встал, поскользнулся, упал, а корабль уже развернул паруса. Паруса показались мне чёрными, как у Тесея, когда его проклял Дионис.
   Я ринулся в воду, но кто-то схватил меня за ногу. Через секунду девчонки несли меня к берегу, мокрые платья нескромно прильнули к фигурам. Ребята на палубе пялились. Над парусами издёвкой расправился ветром мой вымпел.
   Я был в окружении девичьих тел - загорелых, упругих. Меня обнимали, ко мне прижимались так жарко, как я не мечтал бы. В другой обстановке. Сейчас же мне стало так стыдно, что я перестал вырываться. Смирился.
   Корабль ушёл. Это значило только одно: я отныне - "тот парень, который перецеловал весь Изумрудный Замок". Позорище.
   Вдруг от меня отступили:
  -- Девчонки! Смотрите: к ребятам плывут броненосец "Потёмкин" и пара "Аврор"! Всё, мальчишки допрыгались!
   Я попытался подняться, и замер: "мальчишки допрыгались". По эту сторону Взрослых все знают, что Замок не в нашей игре, что они не играют в пиратов. А те, с броненосцами, разве играли, когда мы напали на них? И откуда им знать, что играют не все острова и не все корабли?
   Я попытался сказать им об этом, но кто меня слушал?
  -- Что ты лежишь как мешок? Не дорос до свиданий?
  -- Да дайте ж ему отдохнуть!
  -- А ты пышечек любишь?
  -- Я первая вечером!
  -- О, это же мой воздыхатель! А ну-ка, потащим ко мне!
   Меня пронесли и втолкнули - о, только не это! - в просторную комнату. В спальню, где в центре кровать с балдахином! "Уйдите!" - сказал тот же голос, однако девицы лишь чуть отступили: они не могли пропустить это действо.
   Она встала рядом, взяла меня за руки.
   Я отшатнулся: О нет! Ну зачем она так поступила? Зачем она стала доступной, развеяла образ богини-с-балкона?
  -- Ты это хотел посмотреть или как?
   И она подняла мои руки к плечам, таким нежным на ощупь...
   И вскрикнула, глядя в окно. Только в эту секунду я вдруг ощутил этот звук - самолётный надрыв и хлопки разбиваемых волн. Убрав свои пушки как шасси, летел мой кошмар: бронированный катер брил волны, как будто был лёгкой "казанкой"! За ним шёл совсем невозможный корабль: по озеру двигалась арка; под ней, над водою, струилась какая-то капсула. Всё это двигалось твёрдо и ровно, без звука, без всплеска, без следа винтов. Это был их корабль, или корабль того, кто находится дальше? И этот-кто-дальше настолько же футуристичнее тех до кого мы дошли по сравнению с тем, у кого броненосцы?
  -- Тот, последний, корабль... земной? - прошептала она.
   Космолёт марсиан, не видящий разницы между водою и воздухом? А ведь похоже...
   Они промелькнули за пару секунд, но я пережил снова и крах "Галеона", и ночь с обелиском, ночь-склеп...
   А потом вдруг очнулся и понял: она, испугавшись, прижалась ко мне, и теперь мы стояли в обнимку. И я утешал её. Нежно. Мне стало стыдно, и я отпустил её, пара секунд - она тоже отпрянула.
   Тут замок вздрогнул, и отзвуки мощного взрыва один за другим накатили от берега и островов. Это значило - нет больше нашей Тортуги. Я сел на кровать. Она тоже. Мы долго сидели по разные стороны, вдруг она тихо спросила:
  -- Ты вправду... влюбился в меня?
   Я кивнул. Постепенно прошла ещё целая вечность.
  -- Я тоже... ждала твой корабль... ждала тебя.
  -- Девочки! - крикнули где-то, - "Потёмкин", похоже, сюда идёт! Мама, что будет?
   Подняв по пути свою шпагу, заправившись как на парад, я уверенно вышел навстречу развёрнутым пушкам. Орудия башен глядели на замок, команда - и залп отомстит им, ни в чём не повинным девчонкам, за наше мальчишество. Что я мог сделать? Но бросить девчонок когда они жаждут защиты, когда они робко стоят позади и с надеждой глядят тебе в спину, я точно не мог.
   Вдруг орудия дрогнули и развернулись, открылся тяжёлый двустворчатый люк, и на палубу вышел моряк в отутюженном кителе. Долго устало смотрел на меня, и спросил как-то добро, сочувственно:
  -- Бросили?
  -- Да. Провели по доске.
   Он поправил фуражку и отдал мне честь. Обнажив свою шпагу, я отсалютовал в ответ.
   Зашипела вода под винтами, и грозный корабль отправился прочь. Ничего не разрушив, не сделав и выстрела, он удалялся с победой. Я долго смотрел ему вслед: утюгом распластавшись по глади воды, раздвигая, сминая её испещрённым заклёпками телом, стеля за собой паровозную гарь, он был силой, хранящей покой вот таких же девчонок.
   Богиня-с-балкона прильнула ко мне. Я её не забуду. Даже зимой.
  

2. Границ нет

  

Где тот воин, что крикнет им "Стой!"

  
   Помочь выйти из порта? Без сопливых сумеем!
  -- Давай-ка враздрай под левый! - говорю я в блестящую медью трубу.
   Мы - посудина вёрткая, это вот "Первенцу", длинной селёдке (хотя и с приличными пушками) тут самому не протиснуться.
   "Обе на малый!", а сам запускаю штурвал до упора, и "Универсал" направляется к выходу.
  -- Снайпер, спонсоны мне не "подравняй"! - это вместо приветствия трюмный механик с "Айвенго".
   "Айвенго", зашитый в броню, но довольно манёвренный крейсер, стоит под парами. На нём лишь механик: "колдует", пока вся команда гуляет по берегу. "Колдует" он часто, он любит вылизывать, мазать, настраивать все механизмы один. А что про спонсоны - так это он прав: у "Айвенго" спонсоны торчат как у танка "Mark-1", тоже два, только пушки "потолще". У нас два стандартных калибра: обычный и крупный. "Айвенго" имеет две "крупные" пушки (в спонсонах), а "Первенец" - три (за барбетом). У "Универсала" все восемь орудий "поменьше", однако где б ни была цель, в её сторону будут палить пять из них. В целом же три корабля однотипны. Они не похожи, однако конструкцией и компоновкой, а также немалым числом элементов они идентичны. А вот "Армадилл" - тот другой. Совершенно. Один только главный калибр в двух башнях чего-то да стоит! (На тройке других кораблей компоновка никак не позволит наличия башен).
   Мы вышли из порта, теперь можно дать полный ход. Я люблю этот миг, это словно корабль вырывается вдруг на свободу. Швырнув рукояти машинного телеграфа в "полный вперёд", я услышал как звякнули стрелки, когда мой механик в ответ передвинул свои. И запели компаунды: "чу" - выдыхал первый цилиндр машины, "фу" - принимал эстафету второй, наконец, с громким "ча" отработавший пар вырывался из третьего. Ход ускорялся, и Дима, механик, играл рукоятками реверса, чуть подправляя отсечку. Форштевень рубил и разбрасывал волны, и палуба чуть содрогалась, даря ощущение мощи.
   Прошли мимо форта, гудком поприветствовав их пушкарей, и я лихо шарахнулся в сторону.
   152 НА 13 - мигает приёмник.
   МАЗИЛА - стучу я ключом, объявляя на судне тревогу. Учебную. Лязгнули стопоры пушек. "Квадрат 168 на 2!" - "Готов... готов... борт готов!" - "Пли!", и в эфир репетую: 168 НА 2. Чёрт! Обманул "Неотступный": три раза подряд он "облизывал" берег на полном ходу, а сейчас отошёл к середине. Условные взрывы его не накрыли, а он уже видит меня и уже корректирует залп "неприятеля". Высчитав время на перезарядку, я дал задний ход, не особо-то кучным на этой дистанции залпом "противник" "промазал", и мы понеслись, маневрируя, делая "залпы", считая "потери"... В итоге (могу похвалиться) я смог подойти на дистанцию залпа и даже "ударить" по "Первенцу", но "Неотступный" "влепил мне торпеду".
   Когда-то и "Первенец" мог выпускать их, ведь первоначально на баке стоял пятитрубный "пускатель". Однако и сам он стрелял только в цели на траверзе, и пушкарям двух орудий под крыльями мостика только мешал, почему и был выкинут и заменён на три пушки. Площадки хватило на пушки большого калибра и мощный барбет! Два других корабля скомпонованы более плотно, поэтому "Универсал" и "Айвенго" длиной десять метров, а "Первенец" - больше пятнадцати, даже длинней "Армадилла".
   Я принял дежурство, пройдя вдоль границы, и стал в кильватер сменяемым: смена поста завершится на линии форта. Традиция.
   Я ещё раз заглянул за границу. Увы, никого. Если честно, я жаждал увидеть их "Энтерпрайз": звездолёт из "Стар-трека", сменивший настолько же внеземной "Лезвиелёт". Они оба летят, опираясь пилонами как бы на воду. Красавец был "Лезвиелёт": платформа над самой водой и два лезвия-стойки. Он шёл как по рельсам, лежащим на дне: без малейшего всплеска, без следа винтов. И беззвучно. А вот "Энтерпрайз" не даёт ощущения "рельсов", напротив, он будто висит надо дном, и поверхность воды для него умозрительна. В "Лезвиелёте" стоял МГД-генератор (не уверен что отличу его от синхротрона), а что в "Энтерпрайзе" - не знаю. Но не удивлюсь, если там ТОКАМАК.
   Впереди появились два судна, на всех парусах они шли нам навстречу: пиратские флаги, ребята в платках, треуголках. Каракка и шхуна. И как это их умудрились построить - а флот-то не в курсе? Дают наши докеры жару... А как нарядились - я ни одного не узнал!
   Все рванули на палубу. Мы им махали, приветствуя; я дал протяжный гудок.
   Разминулись. Я вновь повернулся вперёд, поправляя курс "Универсала", как вдруг все на "Первенце" стали кричать и показывать пальцем мне за спину. Я обернулся: каракка и шхуна на всех парусах направлялись к границе. Куда они, ёлки? С Луны, что ль, свалились?!
   Штурвал полетел "лево на борт", механик застопорил левую, дав ходу правой машине. Насколько мог круто на этом ходу, наш корабль развернулся, и, дав самый полный, мы бросились на перехват.
   Мы кричали им, мы семафорили - тщетно! Они не могли не увидеть сигналы, однако ушли: я не мог заступить за границу. На полных парах подлетел "Неотступный": он шёл во главе каравана, покуда не стал поворачивать "Первенец".
   ЧТО ЭТО С НИМИ? - сигналят с торпедника, я безо всяких флажков пожимаю плечами. И вдруг понимаю: они не построены только что. Эти каракка и шхуна слегка обтрепались, чуть выцвели, видно следы абордажа...
  -- Витёк, подмени!
   Я склонился над радио: мощность на всю, полоса - пусть "гуляет". В надежде на то что меня их приёмники слышат хотя б как помехи, я трижды на разных частотах послал Современничкам радиограмму:
   ВНИМАНИЮ УЧАСТКА 2 К ВАМ НАПРАВЛЯЮТСЯ ДВА ПАРУСНЫХ КОРАБЛЯ ТЧК ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАМЕРЕНИЯ ИХ НАМ НЕ ЯСНЫ
   Потом я запрыгнул в надстройку, отдёрнул отделяющую капитанскую "каюту" штору, открыл секретер (нависает над койкой в ногах) и занёс происшествие в правую часть судового журнала, схватился за встроенный ключ и послал сообщение:
   УНИВЕРСАЛ - ШТАБУ ТЧК ВИДЕЛ ЭСКАДРУ ИЗ ДВУХ ПАРУСНЫХ КОРАБЛЕЙ НЕЯСНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ПРОСЛЕДОВАВШИХ СТОРОНУ УЧАСТКА 2 ТЧК ЖДУ ИНСТРУКЦИЙ
   Немного побыв у границы, мы двинулись к форту. Я снова радировал, но не услышал в ответ ничего кроме ровно таких же вопросов от "Первенца".
   Первым у форта, естественно, был "Неотступный". Он ткнулся в причал аккурат посредине, у лестницы и пулемётного ДОТа. Спустился дежурный. Я, пользуясь вёрткостью "Универсала", протиснулся к катеру ("Первенец" лёг в дрейф поодаль), поэтому весь разговор мне был слышен отчётливо:
  -- Видели два странных парусных судна?
  -- Видели через окно, а пока выбегали, они удалились.
  -- Это не наши: они перешли границу участка 2. Надо связаться со штабом.
  -- Секунду!
   Пошарив рукой в амбразуре, он выудил трубку, затем телефон, и набрал номер штаба. Потом озадаченно сдвинул фуражку, набрал другой номер, присвистнул и стал увлечённо накручивать диск. Через пять или шесть номеров он изрёк:
  -- Связи с городом нет. Вообще со всем городом, даже с квартирами... Что-то не так, позвоню-ка в Столицу.
   Я взял мегафон:
  -- Эй, на "Первенце"! Надо идти в порт втроём: если там ничего не случилось, вернусь на границу. Что думаешь?
  -- Я бы хотел чтобы ты оказался перестраховщиком. Но чует моё сердце, ты прав!
   Связи с городом не было и из Столицы: послали бригаду монтёров, наверное, скоро наладят - вот всё что ответили по телефону.
   На всякий пожарный до города я в кильватере "Первенца". Глупо, конечно, но эти следы абордажа никак не свидетельство мира у них на воде. Да и при встрече... торговцы так не поступают: встретив, товары разложат, расспросят, а тут - наутёк...
   Вот и порт. У причалов, помимо гражданских судов, "Армадилла" (а где же "Айвенго"?) - три парусных разных размеров. Нигде ни души: ни гуляющих, ни за работой. Может, встречают вновь прибывших: к нам ведь не каждое утро приходят с других территорий?
   "Первенец" стал осторожно причаливать. Как бы случайно направив ко мне свой сигнальный фонарь, отчеканил: ТУТ ЧТО-ТО НЕ ТАК ЗАРЯДИ СВОИ ПУШКИ. Витёк как бы буднично скрылся за люком, сквозь вздохи машин я услышал, как судно готовится к бою.
   Вдруг "Неотступный" шарахнулся вправо, и в ту же секунду на палубу "Первенца" бросили "кошки". На парусном судне, к которому метил причалить наш "Первенец", как из-под земли появилась команда с баграми, мушкетами, мостиком... Тщетно: машины уже заработали "полный назад", обрывая канаты, а наш шустрячок "Неотступный" едва не в упор засадил разрывной в полубак неприятеля. Лязгнули стопоры. "Беглым!", сказал я, не глядя: я чувствовал, как все прильнули к прицелам, как крутятся ручки наводки.
   Когда загремели орудия, я краем глаза заметил на крыше завода матроса. Он вместо флажков семафорил двумя бескозырками: ВТОРОЙ ОТКРЫВАЕТ ПОРТЫ. Наши пушки ударили разом. Послышался скрежет.
  -- Ты ранен? - испуганный крик за спиной.
  -- Ускоритель снесло... заряжания... в лоб ускорителем - больно... я им покажу как мою пушку портить!!!
   И снова мой залп, а потом громыхнули орудия "Первенца". Парусник, меньший из трёх, в одночасье лишился надстроек. Я встал между двух кораблей неприятеля, не опасаясь их залпов (их пушки зарядишь - полвека пройдёт), и садил с двух бортов. Разрывные ломали набор, отрывали обшивку, швыряя на берег, на воду обломки и щепки. Я бил до тех пор, пока оба не встали на дно.
   Ничего себе гости! А в город десант не вошёл? Я подумал об этом не первый: на "Неотступном" мелькали флажки:
   КАК У ВАС ОБСТАНОВКА?
   Матрос:
   СТАЛИНГРАД
   Это значит, стрелять мы не можем: не зная где кто, натворим бед побольше чем помощи, к бабке не ходи. Значит, надо пойти, стать под защитой у форта, да поделиться углём с "Неотступным" и "Первенцем". После, вернувшись, мы станем фланкировать город, а надо - палить по разведанным целям. Иначе никак: у них топлива после дежурства чуть-чуть.
   Просигналив матросу о нашем решении, мы, оба крейсера и миноноска, направились к форту. Я вёл свой корабль как в тумане, все мысли мои были в городе. Кто-то (скорее Витёк) отодвинул меня от штурвала, и я обернулся, а вскоре прошёл на корму. Я боялся того что любимая ринется в город. Боялся и знал, что "индейцы" взялись за оружие... Впрочем, "индейцами" мы называли их раньше, когда... Не хочу вспоминать те Заходы.
   Любимая... нет, я не смею любить её, я восхищён ею: невероятно, как в девочке может быть столько отваги и той несгибаемой воли, что много Заходов назад не сломила вся мощь победителей. Только семнадцать парней и она отстояли свободу.
   В последнее время мы с ней подружились, недавно она даже как-то зашла, но когда я впервые предстал перед нею по форме, она взглянула на меня так, что лучше б отвесила пару пощёчин.
   Я очень боюсь за неё, ведь она не отступит. Уколы в тылу и на фронте, ночные кошмары для целых частей - не смотря ни на что. До победы. Один в поле воин. Но если она попадётся противнику, для милосердия поводов точно не будет. Я на мгновенье представил мою ненаглядную: образ казачки, который она себе выбрала, очень идёт ей...
   А я? Неужели не мог расторопнее двинуться к городу, вынудить их отказаться от высадки? Должен был! Если бы знал. Но они появились как гром среди ясного неба, я даже уверен: когда их десантники бросились в город, никто и не думал от них защищаться.
   Не будем жить прошлым. У них уже нет превосходства внезапности, мы продолжаем держаться, и стало быть, мы повоюем. Успехом противник обязан был лишь благодушию, вполне закономерному, надо сказать: много Заходов мы держим свой флот (как и армию) только лишь для Наблюдателей.
   В форте сейчас заступил на дежурство Мжельский Владимир... В памяти всплыли и отчество, и его адрес во Внешнем: и индекс, и точка на карте. Всё правильно: стоит подумать на "старорежимный" манер, моментально включится Сверхпамять. Недавно немногие верили, что человек может столько запомнить, но выхода не было: мы догадались, что каждую осень нам "летнюю" память стирают, чтоб каждой весною, в начале каникул, её возвратить. А когда мы не станем нужны Наблюдателям, нам не вернут нашу память - и всё, мы не вспомним ни "здесь", ни "сейчас". И друзей своих тоже не вспомним. Они просчитались, ведь память устроена так, что одно за другое цепляется: к каждому образу, воспоминанию может быть много дорожек. Чем больше мы помним, тем больше дорожек, тем больше и шанс что сотрутся не все. Пусть не сразу, со временем, мы всё же вспомним. Надеюсь, что вспомним.
   Ещё на ходу мы связались по радио с фортом и для передачи в Столицу подробнейшим образом всё описали: оружие, флот, обстановку на суше. У форта же мы попросили снаряды, но если для "малых" орудий у них в погребах было всё и в достатке, то крупный калибр у них может бить только по кораблям. Разрывных у них попросту нет.
   Мы причалили. Их канониры уже выставляли снарядные ящики: "Малый калибр и выстрелы крупного грузим сейчас, разрывные к нему обещала прислать "тётя Дора"". Тяжёлый артпоезд с такой как у "Первенца" пушкой приписан к депо, а оно у Столицы, поэтому он не попал под удар. Но стрелять он не может: противник и наши смешались, не будешь палить по своим, да ещё из такого калибра...
   Едва приступили к погрузке, у дальнего берега со стороны Современничков выплыла шхуна. Одна, без каракки. Она обошла нас широкой дугой, прижимаясь насколько возможно к берегу Наблюдателей. Атаковать мы её не могли: наши "малые" пушки туда б не добили, а главный калибр мог отдачей разрушить конструкции "Первенца": залп ощутимо сдвигает его на воде, а сейчас это будет удар о причальную стенку. И форт, как назло, был бессилен, ведь мы пришвартованы прямо напротив двух башен! В погоню мы тоже рвануть не могли: наши топки погасли ещё на подходе, и мы швартовались уже на остатках давления в наших котлах. Это против всех правил, но уголь нам форт дать не мог, а того что осталось у нас просто мало. Отчаянно мало.
   Погрузку мы начали сразу же. Их канониры и наши, солдаты, матросы - мы все, все кто был, принялись подавать и укладывать боеприпасы. Мы приняли больше чем боекомплект, и теперь в наших кубриках "жили" снаряды: мы шли не дежурить.
   Закончив погрузку, ребята из форта позвали нас завтракать (или обедать - неважно: теперь распорядок диктуется фронтом). В обеденном зале, как в рыцарском замке, среди гобеленов, мозаики в стрельчатых окнах, накрыт длинный стол. Это флотским: отправить гостей натощак местный повар (худющий, как щепка!) не мог, командир был такого же мнения.
   Перед обедом мы еле отмылись от угольной пыли, зато на всех трёх кораблях теперь топлива поровну. Сытые, с топливом, с боеприпасами мы теперь можем держать под прицелом весь город. До ночи. Потом снова к форту, где нас уже ждут и снаряды и уголь, и перед рассветом обратно. Противник в кольце не протянет и нескольких суток!
   Когда ты голодный, тебе всё равно что глотать и на чём это подано, но здешнего повара стоит назвать кулинаром, настолько искусен он в приготовлении кушаний. Жаль, насладились мы только салатом и первым: из радиорубки в обеденный зал проведён телеграф, его клопфер защёлкал, дублируя точки-тире в самописце приёмника. Кто-то неумело телеграфировал: К ВАМ ИДЁТ БОЛЬШАЯ ЭСКАДРА ТЧК ПОЛНЫМ ХОДОМ УСПЕЕТЕ ПЕРЕХВАТИТЬ В АКВАТОРИИ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ ТЧК ИДЕЯ ЗАСТАВИТЬ ИХ ТАМ ВЫСАДИТЬСЯ ЗПТ А ТО НАБЛЮДАТЕЛЯМ СКУЧНО ТЧК ПОДЛОДКА БАЗЫ.
   "Махмуд!" - крикнул я, и механик всё понял: "Махмуд, зажигай!", кто из нас не смотрел этот фильм раз по десять? Ребята вскочили: да, поезд с фугасами вышел, однако от форта "железка" почти в километре (когда-то решили, что так безопасней), солдаты пока их притащат, десант неприятеля будет давно уже в городе. Бросив еду, мы рванули на палубу "Первенца". Мы принимали, тащили, бросали с рук на руки, клали со звоном болванки... как все мы остались при пальцах - неясно, однако успели: погрузку закончили раньше чем в наших котлах накопилось достаточно пара для хода. Бегом разошлись по судам, и на берег уже не сходили: мы ждали возможности выхода и не желали стоять ни секундочки дольше.
   Их повар вдруг охнул, бегом исчез в форте и вынырнул с полным подносом больших бутербродов, но мы уже мыслями были в бою. К бутербродам никто не притронулся.
   Пар прибавлялся мучительно долго, а тут ещё этот звонок: прохрипел репродуктор, связист в микрофон: "Моряки, сообщение слушайте! Соединяю!" Потом было слышно как он приложил микрофон к телефонной трубке. Голос связиста: "Вас слушают!", писк, тишина, снова стук микрофона о трубку... Затем незнакомый мне голос чеканит: "Дозор на границе с Техтерриторией доложил о большой эскадре. Атакуйте. Максимально ослабьте их перед вторжением в город".
   Как только манометры стронулись, мы отвалили. Сначала паров нам хватило на малый, потом мы пошли всё быстрее, а город нас видел идущих уже полным ходом. Я им просигналил:
   ДЕРЖИТЕСЬ
   И был ли ответ не смотрел: слишком долго мы ждали, потом ещё дольше ползли, и любой поворот мог столкнуть нас нос к носу с противником. Я не мигая высматривал мачты врага: поворот - никого, вот ещё один - пусто... Приёмник:
   ПОДЛОДКА - ЭСКАДРЕ ТЧК ВИЗУАЛЬНЫЙ КОНТАКТ С НЕПРИЯТЕЛЕМ БУДЕТ НА ПОВОРОТЕ РЕКИ ЗПТ ПРОТИВНИК РАССРЕДОТОЧЕН ЗПТ РАСЧЁТНАЯ ДИСТАНЦИЯ НА МОМЕНТ ВИЗУАЛЬНОГО КОНТАКТА 100 МЕТРОВ ЗПТ НАПРАВЛЕНИЕ 10 ЧАСОВ ТЧК В БОЮ УЧАСТВОВАТЬ НЕ МОЖЕМ ЛОДКА НЕ ВООРУЖЕНА
   Мы не хитрили как на учениях или при смене дежурства. Исполнены злобы, мы ринулись в бой. Мы крутились меж ними как черти, громя их оттуда, куда лишь чуть-чуть не добьют карронады: их пушки броне нипочём. А когда они делали залп, мы сближались и били им в борт бронебойными под ватерлинию.
   Я был в каком-то запале: я чувствовал два других вымпела, я инстинктивно держал ту дистанцию, где мы разили на выбор, а враг эффективно мог только браниться; вращая штурвал, успевал указать цель команде и одновременно ключом репетовать её на "Неотступный" и "Первенец".
   Вдруг прямо передо мной оказался корабль. Мы шли друг на друга лоб в лоб, у него на носу собирались метать абордажные крючья. Откуда он взялся?!
   Тут снова мигает приёмник: УКЛОНИСЬ ОТ ТОРПЕДЫ В КОРМУ. Максимально крутым поворотом встаю вправо почти поперёк и мгновенно кручу руль обратно, машины враздрай. Тотчас там где я был поднимается пена прошедшей торпеды. Пираты, забыв про крюки, побежали от носа.
   Удар! Неприятель подпрыгнул, бушприт с куском палубы просто исчезли, фок-мачта рассыпалась, корпус наделся на воду и начал тонуть. "Обе стоп!!!": не хватало кого затащить под винты. Разошлись. К нам не прыгнули: кто-то вцепился в канаты, в фальшборт, кто-то бегал с спасательным кругом...
   И снова - крушить и кружить, прикрывая друг друга. В запале. Всё чаще ушатом холодной воды сообщения: "Уголь - две пятых", "Боезапас - одна треть"... НЕОТСТУПНЫЙ, - мигает приёмник, - СНАРЯДЫ ЗАКОНЧИЛИСЬ.
   На моём траверзе четырёхмачтовый барк. Прогремели орудия, сделав мне несколько вмятин. И тут "Неотступный" понёсся к нему, целя в борт. Тот попробовал сделать манёвр, но лишь чуть накренился и медленно-медленно стал поворачивать. Наш "Неотступный" летел на него как снаряд, как берсерк, презирая пальбу из мушкетов. До верного, чуть не в упор. Полетела торпеда. Матросы противника дрогнули, кинулись от середины на нос, на корму.
   БЫЛ ЧЕТЫРЁХМАЧТОВЫЙ - БУДЕТ ДВА ДВУХМАЧТОВЫХ! Точно, берсерк! И с замашками скальда.
   Взрыв был как тот что нарисован на игровом автомате: всплеск, и корабль ломается надвое.
   Всё: "Неотступный" уже не оружие. Всё что мог выстрелить, выстрелил. Он подошёл к борту "Первенца", и экипаж перепрыгнул на крейсер, а сам "Неотступный" пошёл на трёхмачтовый люггер тараном. Тот стал уклоняться, но в спешке впервые попал неудобно под ветер. Секунда, две, три... Головной залп (все три пушки "Первенца" бьют залпом только вперёд) крупнокалиберных пушек пришёлся ему по корме. Он присел, и форштевень пополз из воды.
   Тем не менее кто-то запрыгнул на катер. Подёргав все ручки на мостике (Отсоединили? А я б не додумался) и обнаружив машинное отделение, они туда влезли - и с криком попрыгали за борт. Наверное, предохранительный клапан зажат и давление пара зашкалило. Ловко: откуда им знать, что на каждом котле у нас два клапана-предохранителя: первый стоит на виду, его можно картинно зажать, а второй завальцован и вварен в котёл. Даже если бы мы захотели, взорвать котёл катера мы б не смогли.
   Брошенный катер вильнул, с диким хрустом шарахнул в корму относительно целого брига, понёсся широкой дугою и врезался в берег.
   Бриг явно лишился руля и, возможно, удар открыл течь: когда мы потопили последних, он, будучи брошен своим экипажем, бессильно вилял, угоняемый ветром на Техтерриторию.
   Бой завершён. Мы не только ослабили их до подхода их к городу, мы их заставили дальше идти налегке и по суше.
   Противник лишён кораблей, но и мы, потеряв "Неотступного", вычерпав уголь, оставшись почти без снарядов, едва ли способны принять новый бой.
   ПОЛЧАСА И МЫ ВСТАНЕМ - мигает приёмник.
   МЫ ТОЖЕ
   Мы сблизились.
  -- Надо идти к Современничкам.
  -- Если дойдём.
   Это грустно, но больше мы для победы не сделаем ничего.
   Тут ко мне обернулся Витёк, командир БЧ-2 и стрелок носового орудия:
  -- Командир, разреши нам на берег.
  -- На берег?
  -- На берег, десантом.
   Сейчас запал боя пройдёт, и наступит усталость. Куда им?
  -- Мы очень устали. Какой от нас толк как десанта?
  -- Немного, но больше чем стоя в нейтральном порту.
   Это правда. Пожалуй, меня и механика хватит на то чтоб ввести наш кораблик в их порт. Семафорю на "Первенца": так, мол, и так, пушкари переходят в пехоту. У них совещание, после чего семафорят: МЫ С ВАМИ.
   Пройдя мимо порта до Малых Лисиц, деревеньки в три дома, и высадив там наш десант, мы отправились в порт к Современничкам. Не доходя до границы мы встретили их "Энтерпрайз". Нереально красивый, как гость из какой-то не нашей реальности, он постоял на изгибе реки, а потом вдруг стремительно, мягко потёк в нашу сторону. Только сейчас я заметил на нём мальчугана в подвёрнутых джинсах, он был там как хиппи-художник из мультика. Было настолько похоже, что я даже начал насвистывать... как её... короче, "давай покрасим холодильник в рыжий цвет". Свистел префальшиво, наверно, не лучше пришельца. И я рассмеялся. Впервые с утра.
   "Энтерпрайз" промелькнул, за кормой развернулся, и плавно меня обогнал. Современничек спрыгнул на "Первенца", а "Энтерпрайз" отошёл чуть в сторонку и замер. Когда я прошёл, "Энтерпрайз" заменил "Неотступного": шёл в арьергарде, готовый прикрыть наш отход. Я не видел на нём ни стволов ни ракетный турелей, но чувствовал: вооружён он достаточно.
   Мы уже были на их территории, когда мой механик поднялся из люка на палубу: в топку заброшен последний кусочек угля, и теперь там, под палубой, Дима ничем не поможет.
   ВСТАЮ - семафорю на "Первенца", - ТОПЛИВА НОЛЬ.
   Через пару минут мы заметили катер. Он мне почему-то напомнил машину, ижевский "Москвич"-"каблучок": за квадратным "капотом" лобастая рубка, за ней небольшой, но вместительный "кузов" с бортами и явно способным откинуться транцем. Буксир подошёл, над "капотом" возникли два манипулятора, он обхватил наш корабль и сильно, напористо двинулся в порт. Всю дорогу я честно стоял у штурвала, и только в порту догадался, что я тут статист: "каблучок" развернул наш корабль вокруг его носа, воткнул между пирсов и чуть сдвинул вбок. Под водой что-то мягкое тронуло борт, и корабль встал намертво. Как присосался. Потом "каблучок" уцепился за "Первенца", ловко воткнул его рядом и вновь деловито куда-то ушёл.
   Современничек чуть неуклюже спустился на палубу "Первенца", подал механику руку, и тот, вылезая, не стал отвергать эту помощь. Секунду спустя он порывисто сгрёб современничка, сжал его так, что и я услыхал как трещат его кости.
   "Москвич-каблучок" уместил нас так плотно, что с "Первенца" на "Универсал" было можно ходить без мостков. Мы приблизились к борту, на "Первенце" тоже. Вокруг было тихо - я только сейчас осознал, что вокруг тишина - и встречающий как-то негромко, для нас-посреди-тишины рассказал... впрочем, он не рассказывал, он доводил до нас то что нам надо узнать, выдавал информацию для размышления, а размышлять мы должны были сами:
  -- Ваши удерживают склады, часть завода и львиную долю фабрики. Первое время ваши прекратили движение на железной дороге, но сейчас она полным ходом возит в город войска. Экипажи потопленных вами кораблей под обстрелом "индейцев", в течение часа на позициях будут пехота и артиллерия. Так что работу на сегодня вы сделали. Устройте себе адмиралтейский час, а я... можно посмотреть ваши механизмы?
   Димон просиял:
  -- Наблюдатели знают, что мы пришли к ним. Я хочу разрешить, коль попросят... внести изменения в наши машины.
  -- "Первенец" первый, - хихикнул я.
   Местный механик стоял у открытого люка на палубе "Первенца". То что встречал нас механик, я понял, увидев как он смотрит в люк: почти замер, почти не дышал, только взгляд разбирал на запчасти, ощупывал, дефектовал механизмы и вновь собирал в идеальную схему.
   Димон перепрыгнул на "Первенца" - перемахнул оба леера разом - и бесцеремонно спросил:
  -- А ты можешь поставить сюда вместо наших машин что-то новое, ваше?
   Я только собрался его отчитать за бестактность, как местный механик ответил:
  -- Пожалуйста. Только решите, что надо, а то мне волю дай - я тут наконструирую.
  -- Сделай на "Первенце" то, что могло бы там быть вместо наших компаундов.
  -- А "Универсалу" - поменьше подвижных частей.
   Вот нахалы: гостеприимным хозяевам просто придётся исполнить заказ. Я открыл было рот, но механик, стремительно спрыгнув, так быстро прошёл пол-причала, что я не успел его отговорить. Через пару секунд он катил в нашу сторону лодочный двигатель с венчиком вместо винта и колёсами в зоне капота. Мы спрыгнули чтобы помочь затащить этот двигатель к нам на корабль, а потом как-то сами сходили ещё за тремя. Посмотрев, как он крепит мотор к носу "Первенца", мы нацепили на нос и корму по мотору, и те, подчиняясь командам какого-то пульта, настолько уверенно, точно ввели мой корабль в протоку, что я удивился, как ловко мой "Универсал" может двигаться. Я так и не понял, как эту заводь не видно с воды. Дальше - больше: ещё поворот, и на нас накатили прозрачные своды ангара. Квадратная "ванна" казалась обычной, покуда корабль не полез из воды. Левитация?! Нет, перегнувшись за борт, я увидел там лапы домкратов. Пришёл "каблучок" и забрал у нас эти моторы, поднялся затвор и насос стал откачивать воду. Синхронность была потрясающей!
   Я огляделся. В ангаре стояли различные роботы, вот один робот подъехал, раздвинул по месту и точно приладил мостки. Их механик сбежал по ним первым, спустились и мы. Возле выхода на нешироком столе разместился "Агат", на экране был план всего дока, уже с кораблями, и надпись: ПАРКУЮ ВСЕ РОБОТЫ.....8 СЕКУНД. Досчитав до нуля, ЭВМ погасила экран. Я присвистнул:
  -- Одна ЭВМ направляет всех роботов? Ну вы даёте!
  -- Она управляет всем цехом, - ответил встречающий, - Плюс состоит в инфосети: у нас ЭВМ постоянно загружены общей работой, и если в цеху вдруг возникнет задача, которая ей не под силу, другие помогут.
   Мы вышли. Тропинки каким-то причудливым веером переплелись возле входа. Все разные: тут и асфальт, и бетонная плитка, давно уже вросшая в грунт, и лесная тропа, уходящая в заросли прямо вдоль стёкол ангара. Единого центра тут не было, узел дорожек был чуть расплетён, и от этого был несказанно естественным, даже уютным. А мимо едва не в обнимку шли двое: высокий крепыш и красавица. Плотное и некороткое платье скрывало такую фигурку, что я онемел. Богатырь как пушинку держал перед нею магнитный планшет, и глаза у красавицы бешеным темпом летали по строкам. Уже подойдя к нам, она вдруг сказала:
  -- По-моему, это возможно. Я сделаю синтез.
   Она отвлеклась, поздоровалась с нами, и вдруг показала на Стаса, что был капитаном на "Первенце":
  -- Сам разберёшься, Васильич? Чай, сколько мне времени? Ты уж прости, но ты мой, навигатор.
   Она повернулась и быстро потопала прочь. Богатырь потянул рычажок, размагнитив планшетку, механик в ответ прокричал ей какие-то цифры, а Стас вдруг как кролик к удаву пошёл вслед за ней. Я схватил его за руку... Кисть оказалась горячей.
   Она обернулась, уже надевая врачебную маску из марли. Она не сказала ни слова, но взгляд будто скальпель прошёл между мною и Стасом, и словно лопатка Петровского мягко развёл нас. Я был потрясён: и она и моя ненаглядная были сильнее меня, но насколько они были разными: там сила воли, здесь же могущество разума; там несгибаемость стали, тут - мягкая неудержимость реки. Эта доктор найдёт путь к задуманной цели, и бьюсь об заклад: этот путь будет общим с путями друзей. И, по-моему, в этом их сила.
  -- Васильич, идёшь мимо дома? Ко мне не проводишь товарища?
   Я обернулся. Механики (спелись, клешнёй мне по кумполу!) сгрудились у ЭВМ. Их механик печатал команды, все трое отчаянно спорили. Им было не до меня.
   Я опять посмотрел вслед их доктору. Стас шёл с ней рядом, отстав на полшага. Как рыцарь? А может, боролся с желанием дёрнуть за косу? Да просто едва не бегом он едва поспевал за стремительным шагом красавицы! Даме при этом хватало дыхания что-то ему говорить, что-то спрашивать. Он отвечал, и она продолжала.
   Когда они скрылись, я вспомнил о двух кораблях. Я вошёл рассмотреть боевые пробоины, вмятины, и обалдел: синий луч отсекал небольшие куски, робот ловко вытаскивал их через штатные люки. Он действовал будто едок, что желает оставить скорлупку от краба на память: едва ли не нежно выскабливал и извлекал наиболее сладкие части. Я тихо заплакал.
   Васильич мне что-то сказал, выводя под деревья. Я слов не запомнил, но стало спокойно: здесь приняли нас, и со мной были искренни. Через минуту дорожка раскрылась таким невозможным пейзажем, какой не найдёшь и на Марсе: дом посреди параболического поля, и снизу, в прозрачном фойе, пирамида из сотен зеркал. Пирамида сияла в лучах отражённого солнца (она была в фокусе тысяч зеркал, устилавших поляну), и всё помещение залито было горячим восторгом с небес.
   Я сам не заметил, как вдруг оказался внутри. Я, по-моему, начал уже привыкать, как изящны и тонки здесь грани: порой невозможно понять, лес вокруг или это ухоженный сад, где поляна и клумба, вошёл под навес, в помещение или ещё на природе?
   Мой взгляд приковала к себе пирамида. Изящный серебряный всплеск, подлетевший и замерший после падения капли, накрыт невесомым стеклом; пирамида не набрана, а монолитна. Она... рассекатель луча? Так вот что они тут задумали: дом-то корабль, корабль с фотонной ракетой... Фантастика!
   Из корабля на паркет космодрома опущен был трап. Первый шаг на ступень разбудил подо мной эскалатор, он мягко забросил меня на этаж, и застыл на мгновение раньше чем я испугался. Васильич взошёл на борт следом, провёл меня через сияющий солнцем этаж и впустил в небольшую квартирку.
   Едва я вошёл, как окно затемнилось. Немного, однако достаточно чтобы вечернее солнце померкло, создав в ней какой-то уют. Очень долго, в своё удовольствие я умывался горячей водой из-под крана: у нас это роскошь. Потом я проследовал к арке, проёму меж холлом и этой квартирой: должна же она запираться. Я дёрнул за ручку, которую принял за ручку от двери, и мощный стеклянный барьер разделил общий холл и жилище. В стекле отразились квартира и я: Аронакс на борту "Комсомольца". Теперь и меня отпустил запал боя. Зевая, я рухнул в кровать. На экранчике перед глазами мелькали какие-то цифры, и то ли их ритм завораживал, то ли устал я действительно сильно, но мир вокруг замер и схлопнулся.
   Снилось мне, будто нас нагнала ещё большая эскадра. Меня окружили и дружно ударили со всех сторон. Мой корабль подпрыгнул, но выдержал. А неприятель стрелял и стрелял, сотрясая корабль. От близкого взрыва я рухнул на палубу и завибрировал с ней в унисон.
   Я проснулся. Какая-то лёгкость была во всём теле. Я встал и на ощупь пробрался к окну, повернул там штурвал, и окно просветлилось. Среди немигающих звёзд за окном удалялась Земля. Вот откуда вибрация: старт, я проспал старт!
   Тут я снова проснулся: всё громче звонил телефон. Едва я к нему потянулся, он чуть замерцал, а когда я поднялся, то вспыхнул свет в комнате. "Миш, просыпайся", - услышал я в трубке, - "Ребята нашли где "Айвенго" и где они держат механика!" "Не понял... где Дима-то?": я озирался в надежде понять где я сам. "Он в Транслабе." Значит, на нашем же звездо... чёрт, понял! "Спускаюсь!" Прозрачная створка, причмокнув, уехала в стену - мой путь к эскалатору в холле уснувшего здания высвечен будто тоннель - эскалатор поехал, помчался, замедлился - холл с рассекателем... Улица?
  -- Слушай, я сам бы поехал, но просто засну, Димка спит в мастерской у механика, Стас заболел. Больше некому, - Юра, мех с "Первенца", заговорил, только стоило мне появиться. Наверное, темп здешней жизни поймал.
   Я показал ему путь до квартиры, потом он отвёл меня к здешнему меху и тотчас отправился спать.
   Мастерская - не та где оставили мы корабли - оказалась набита станками (и все с ЧПУ!) и разными стендами; в каждом углу, на полу, между окнами, на потолке были роботы. Всё это двигалось ловко, ничуть не мешая друг дружке и выгадав тропочку мне. Появилась вторая тропинка, по ней как в невидимой капсуле двигался местный механик.
  -- Тебя надо вооружить, - произнёс он, - Пулялка готова, подгоним теперь эргономику.
   Как он просил, закатав рукава, я размял в руках что-то подобное гипсу, прицелился в ручку окна из воображаемого оружия и постоял так, пока он ходил со своими рулетками и транспортирами. Мне было чуть неуютно: малейший сбой в роботах... Выйдя, я даже вздохнул: пронесло.
   Над автодорогой один за другим загорались светильники. Свет зажигался волной, и за этой волной, как за мощными фарами, следовал велосипед. Не спеша подкатила и спешилась девочка.
  -- Освободился? - сказала, - Привет, идём кушать!
   Она без опаски оставила велосипед и взяла меня под руку - не бесцеремонно, а как-то обыденно, будто сестра. Я растеряно заговорил, что не голоден, только она не желала и слушать:
  -- Ты ел только в форте, до боя с эскадрой. До встречи с ребятами двадцать минут, а поесть не мешает.
   Она повела меня узкой дорожкой, пронизанной светом луны. О, насколько красивы тут девочки! Мысленно я целовал обнажённые руки, колени, почти не прикрытые вязью сандалий ступни... Стоп, они же одеваются так как во Внешнем! Так вот почему я влюбляюсь-то каждую осень! У нас, по канонам начала двадцатого века, закатан по локоть рукав - и нескромные взгляды мальчишек уже обеспечены! После Захода, во Внешнем, не помня о здесь-и-сейчас, я влюбляюсь во всех одноклассниц, изящных, естественных, милых... а летом я снова не знаю как буду смотреть ненаглядной в глаза.
   На площадке, которая будто втянула, слегка искривила дорожки, сияло кафе. Как мираж: цветомузыка била по окнам, оставив деревья вокруг невесомому лунному свету. Когда мы вошли в зону действия этих лучей, они как-то резко, внезапно нахлынули с разных сторон. Распахнулись стеклянные двери, и громкая музыка вырвалась, вдёрнула нас и втянулась за нами обратно.
  -- Вы там к разносолам привыкли, - она говорила, едва не кричала мне в ухо, - Но здесь тоже вкусно! Что будешь заказывать?
   Мы подошли к монитору, и я растерялся: обилие блюд, и названия многих я даже не слышал. Она заказала обоим, мы сели за стол.
  -- Для чего тут так громко? - спросил я.
   Она рассмеялась:
  -- Это таблетка от любопытства Наблюдателей!
   Тут рассмеялся и я: а действительно, как в этом шуме подслушать? Никак!
   Неизвестно откуда возникла блестящая стойка с подносами, пара секунд - и они перед нами. Я принялся есть... Это мы-то привыкли к изысканным яствам?! А девочка кушала эти шедевры, как будто они были тут повседневностью... впрочем, они таковыми и были: спокойно, с изяществом сверхэкономных движений она наслаждалась. Стремительно. Тонко. Красиво.
   А я смаковал послевкусие каждого блюда... и общество. Девочка вдруг положила приборы:
  -- Ты на меня так смотришь... Влюбляешься, что ли?
  -- Я это... - смутившись, я ляпнул: Влюблён... Не в тебя...
   Я запнулся, зарделся, упёрся глазами в свой галстук...
  -- Красивая?
  -- Очень.
   И я рассказал о своей ненаглядной, о тайной любви без ответа, о пропасти между "индейцами" и изначальным "участком-1": у семьи Капулетти с Монтекки вражда была давней и не помешала влюбиться, у нас же - а больше всего у неё - рана свежая. Я от неё без ума, только сам для неё как эсэсовец для партизанки...
   Мы вышли из грохота здания в тишь, но остались внутри ослепительно яркого света. Как будто сквозь стену из ночи входили ребята, включаясь в "планёрку". Ребята хотели меня нарядить в балахон как у ниндзя, но мой чёрный китель - походный, с чёрными пуговицами - был тут, пожалуй, не хуже. Я вырвал манжеты и подворотничок (всё равно уже грязные), принял, надел, подогнал на лбу обруч с тяжёлыми как-бы-очками и двинулся в порт. По пути, отвернувшись от света, я бросил очки на глаза и неярко, но чётко увидел деревья, кусты и дорожку как будто покрытыми фосфором.
   Возле причала стояла подводная лодка: корабль Хана Соло, только над палубой чуть возвышался пилотский "фонарь", а за ним (я хихикнул) - "носок" и "вязальные спицы".
   На автомобилях подъехали доктор с набором контейнеров и, чуть попозже, механик. Он дал мне подобие школьного ранца и "мой" автомат, по ремню от антабки к портфелю проложен был провод ("Что, тонковат проводок? Да, мы решили проблему КТСП"). Автомат мне понравился: только я взял его в руки, почувствовал, как невесомая грозная штука буквально вросла мне в ладони. Один из ребят пригляделся к нему и сказал:
  -- Сегодняшняя модель. Плюс рельсотрон, разумеется.
   Эта модель автомата для нас, - догадался я, вслух же спросил:
  -- А много их сделали?
  -- Да. Твой - второй. Только твой с рельсотроном. Захочешь оставить себе - рельсотрон отстыкуем, а сам автомат забирай.
   Там, где он показал, я заметил насечку (а я-то подумал, она для отвёртки).
  -- И это всё? - спросил я, - И что отсюда вылетит, скрепка?
  -- Да, типа скрепки от школьной тетради. Но рельсотрон разгоняет её до космической скорости, так что она прошибёт твой корабль насквозь.
   Мы прошли по размашистой палубе и опустились в "носок". Оглянувшись наверх, я увидел, как люк накатился по "спицам" и вжался, сложив под собою надстройку. Мы сели в глубокие кресла, и лодка опять показалась космической: я ожидал переборок, покатых стен, обилия трубок и вентилей по этим стенам. Здесь всё было не так: в салоне, где всё убирается в стены и архикомпактно, где до каждой важной панели можно достать не вставая, мне всё упорней казалось, что лодка взлетит вместе с домом и будет при нём разведкатером.
   Я не заметил как мы погрузились. Мы явно пошли очень быстро: любой поворот как вираж самолёта вжимал нас то в стенки то в палубу. В скудном, едва различимом свечении рядом со мной чуть белела красавица-доктор. Она приоткрыла один из контейнеров с красным крестом, оглядела мешочки с каким-то составом, и снова закрыла.
  -- Что это такое? - спросил я, и вдруг застеснялся.
  -- Он про "голубую кровь", Рин, - сказал кто-то из темноты.
  -- Перфторан, - назвала она, - Лучше бы нам без него обойтись...
   Вдруг лодка замедлилась. Вместо ответа на непрозвучавший вопрос капитан подключил гидрофоны к динамику, и мы услыхали, как разбивается рябь о форштевни, как топают в трюме, как за борт бросают ведро...
   Капитан полагает, что их гидрофоны услышат винты? Гидрофоны на этих посудинах? Видимо, я произнёс это вслух, потому что их доктор ответила:
  -- Движитель лодки бесшумен, однако любой материальный объект, движущийся в любой среде, возбуждает в ней упругую волну. Крейсерский ход лодки 15 метров в секунду, по-вашему, по-морскому это около 30 узлов. Лодка бесшумна, но само её движение создаёт в воде волну... посчитаем... около одного герца. Длина волны в один герц 1465 метров, и если у неприятеля есть пара датчиков давления и линия задержки чтобы не разносить их на 732 метра, они нас заметят.
   И это рассказывает девочка? И она - доктор? Девочка-доктор всерьёз понимает, как распространяются волны?.. Кому расскажу, не поверят! Она улыбнулась одними глазами, и я сразу понял: пропал: там, во Внешнем, влюблялся, не помня свою ненаглядную; здесь же я втюрился в доктора так, что отныне, мечты обращая к своей ненаглядной, я краем души буду помнить красавицу-доктора. Невыносимо желать сразу двух недоступных богинь.
   Перед выходом мы разобрали обоймы с патронами, а в "рюкзаки" за спиной аккуратно вложили по три серебристых цилиндра.
  -- Взрывомагнитные генераторы, - пояснили ребята, - Один генератор на выстрел.
   Открылся проём, я поднялся по трапу и вслед за другими шагнул на чуть покрытую водой палубу. Если бы кто-то увидел как мы идём к берегу, он бы решил будто ниндзя-шаманы идут по воде. Я оглянулся. Вход в лодку зиял как дыра в водной глади, и если бы кто-то смотрел в нашу сторону, он бы увидел, как эти ниндзя вышли из-под воды и пошли по ней к острову. Ужас.
   На острове я опустил на глаза ночной визор и стал пробираться туда, где, согласно воздушной разведке, все сгрудились возле костра. Через эти очки я легко различал все препятствия, я тихо шёл, приближаясь к беспечной беседе противника. Вскоре я был уже рядом. Костёр не давал ничего разглядеть ни глазами, ни в этих очках, но в очках было видно немножечко лучше. По голосу судя, одним из ребят был механик с "Айвенго". Когда я прислушался - ахнул:
  -- ...Я вас проведу, а обратно - давайте бумагу, я карту промеров по памяти вам нарисую.
   И это сказал наш механик?! Ответ был не менее странным:
  -- Ты сам посуди: мы и здесь ходим только маршрутами. Утром, когда рассветёт, мы тебя до твоих до... ой, кто это?!
   Только теперь я заметил что нагло стою в полный рост, и едва ли не в метре от них. Я откинул очки. Он вгляделся:
  -- Мишаня? Дурак, напугал, блин...
   Почти одновременно с разных сторон подошли Современнички и поздоровались. Местные переглянулись.
  -- Ребята за мной, - разрядил обстановку механик, - А ты бы ружьишко убрал: все свои.
   Автоматов в руках Современничков не было. Через минуту и я уже был у костра и, хихикая, слушал.
   Хозяева острова - "служба снабжения": тут много разных "дворов", кто играет в пиратов, кто в эльфов, принцесс, амазонок... а эти ребята "дежурят" за всех. И поэтому сами они экстерриториальны, а их острова, корабли, магазины неприкосновенны. "По бразильской системе". Вчера, загрузившись, идут вечерком мимо острова, смотрят - горит свет. Причалили выключить - здрасьте. Пока выясняли откуда моряк, кто посмел его высадить тут и так далее, ночь наступила. А дальше мы сами всё видим.
   Прощались они неохотно:
  -- Спасибо, что ты починил нам мотор! Оставайся, будешь нашим Гениальным Механиком, а то Взрослых последнее время не допросишься.
   Мы переглянулись: раз Техтерритория перестаёт идеально работать, стало быть это последний Заход. Мы готовы, вот только в последний момент не сорваться, не выдать "друзьям" Наблюдателям нашу готовность...
   Когда я поднялся и взял автомат, наш механик спросил:
  -- А стреляет он классно?
   Я даже его не попробовал, вот ведь вояка... Подняв дуло к небу, я сильно нажал на курок. Несмотря на игрушечный вес автомата, отдача едва щекотнула ладони (при наших патронах отдача большой и не будет, но наш деревянный "винтарь" отдаёт в плечо резче). А звук... Этот вежливый, будто пришёл и стучится к вам интеллигент, тук-тук-тук и бесшумный как тень механизм создают нереальное чувство, что звук был настроен как тон музыкального инструмента.
   Все вместе мы вышли к подлодке. Она проявилась как контур исчезнувшей ряби, потом в этом контуре вырос "колодец" надстройки, и тотчас же люк соскользнул по своим направляющим. Мы обнялись, попрощались, шагнули в "колодец", и лодка опять погрузилась.
   Теперь гидрофон был включён постоянно. Вот сзади заухал корабль - "Айвенго", других пароходов там нет. Гидрофон, предназначенный слушать речных обитателей, высветил каждый шумок, каждый призвук идущего крейсера, как стетоскопом проник под обшивку "больного". Механик с "Айвенго" прислушался, и, не сдержав своих чувств, матюгнулся. Мы все посмотрели на даму. Она промолчала, всем видом давая понять, что второе недоброе слово закончится шприцем.
   А спереди тоже шумели винты. Это флот снова действовал! Порт был свободен!
  -- Включаю сонар и даю полный ход, - как-то буднично проговорил их механик, и через секунду меня отшвырнуло к корме.
   Мы бесшумно неслись под водой на такой дикой скорости, что в повороты входили по-самолётному боком, и каждый такой поворот ощутимо вжимал нас в глубокие ковшеобразные кресла. Потом мы замедлились и поднялись на поверхность. Поломка? Но лодка по-прежнему шла: о поднявшийся гофр надстройки дробила вода, возмущённая натиском.
   Мы попрощались с ребятами. Доктор пожала мне руку как парень, но это пожатие я не сменял бы на тысячу поцелуев других девочек.
   Мы уже были на нашей родной территории, шли параллельно "Универсалу". Поднявшись по трапу, переступив через гофр, мы как шаманы "прошлись по воде", взобрались по штормтрапу на "Универсал", и я тут же поднялся на мостик. А лодка сложила "гармонь", погрузилась не более чем на полметра (я с мостика видел её), и помчала. Поверхность воды ни единым своим шевеленьем не выдала лодку. У самой поверхности ходом за тридцать узлов, и не вздыбить малейшей волны - если б не был свидетелем, счёл бы подобное байкой!
   Оставив Димона рулить, я спустился в "каюту". Когда я поднялся обратно, манжеты и подворотничок уже были свежайшие: да, я пришил их в преддверии боя, но я капитан, я обязан всегда и везде быть примером. Считаю, что даже предпринятый нами поход к неприятелю - не оправдание моего неряшливого вида.
   Как только я стал у руля, мой Димон усвистал за свой люк как на крыльях. Витёк подменил меня, чтобы и я поглядел на машины. На "Первенце" был теперь "Cтирлинг", а в "Универсале" стоял чуть гудящий прибор с мощным воздуховодом под белым "космическим" кожухом. Вместо приборов механик глядел на экран; там где были манетки, флажки, рычажки - пара лимбов и несколько кнопок. Прибор Современничков был там... сказать "неуместным" неправильно. Странно уместным, как дизельная "Эспаньола", как "Буран" в дебаркадере Киевского вокзала. Как их "Энтерпрайз".
   Мы уже подходили туда, где противник был вынужден бросить свои корабли. Канонада размеренным пульсом войны добивала их гордость: противник забился под берег, естественный бруствер у самой воды высотою в полметра. Огонь артиллерии вжал их в песок, затолкал под коряги, нависшую траву. Я вышел вперёд (этот странный прибор оказался космически мощным!), и чуть не в упор развернул свои пушки для залпа по ним. Они бандерлогами вперились в жерла развёрнутых "Каа", и, выгадав между разрывами, все как один сиганули на берег. Я жахнул под этот обрывчик, и тотчас они побежали обратно, спасаясь от нового залпа: когда они все оказались под берегом, над батареями вспыхнуло.
   Я отошёл, открывая дорогу двум баржам. Теперь канониры меняли наводку: по мере подхода десанта снаряды взрывались всё дальше. Ещё одним залпом с воды мы согнали противника с места, и баржи причалили. Их капитаны вставали тут множество раз, и теперь они ловко уткнулись в обрывчик. Носы-аппарели откинулись, и словно пчёлы из улья, заткнув канонаду своим молодецким "Ура!", наш десант полетел в неприятеля. Сопротивления не было.
   Тотчас же вся боевая эскадра на полных парах понеслась через Техтерриторию к ним, к их Тортуге. Мы шли по промерам и картам, которые выдали нам Современнички, а перед самой Тортугой эскадру нагнал "Энтерпрайз", невесомо летевший за глиссером-торпедоносцем. И тут же ударил: над аркой с негромким хлопком подлетела граната, секунда - и катер исчез в сером облаке. Треск, и из облака в разные стороны как будто гильзы из скрытых за ним пулемётов швырнуло ракеты. Мгновение - и, обходя нас, они одновременно бросились в стороны. Десять-пятнадцать секунд я вертел головой, потеряв их из виду, как вдруг цитадель неприятеля ярко сверкнула, и долю секунды спустя я оглох. В тишине её стены раскрылись цветком и легли, предоставив нам видеть испуганных и удивлённых защитников: стены от башен, фундаментов были отрезаны так аккуратно, как будто их вскрыли консервным ножом.
   "Армадилл" стал на якорь и медленно стал разворачивать пушки. На "Первенце" вдруг прогремел мегафон:
  -- За парней-заводчан, за фабричных девчонок, за наших, портовых! Главным калибром! То-овсь!!!
   По ту сторону бывшей стены один за другим поднимали вверх руки.
  -- Смотри, наши баржи!
   И точно: от Техтерритории двигались баржи, а рядом шла яхта. Над баржами не было дыма, и мостики были пусты: "каблучок", приобняв, дефилировал с ними. На баржах уныло сидели пираты, а наши стояли на палубе яхты, готовы вернуться, когда неприятель сойдёт. Может, перестраховка, а может, и правильно.
   Яхта была ожидаемо странно прекрасна: в ней роскошь явилась как отблеск роскошного минимализма. Так, за исключением фока, нигде на ней не было такелажа. Ни бегучего, ни стоячего. Грот выдвигался и прятался в мачту, сама же она находилась на крыше надстройки, была продолжением стоек идущего "в круг" остекления.
   Ловко причалены баржи, пираты понуро, гуськом потянулись на берег.
   ЗДЕСЬ ВСЁ ТЧК УНИВЕРСАЛУ ЗАДАЧА НА ПОИСК АЙВЕНГО А ПЕРВЕНЕЦ И АРМАДИЛЛ ОБОЙДУТ ОСТРОВА
   Я в ответ отстучал:
   ТУТ НЕ ВСЕ ЗАОДНО ТЧК МНОГО РАЗНЫХ ПЛОЩАДОК БЕЗ ВСЯКИХ КОНТАКТОВ ДРУГ С ДРУЖКОЙ
   По карте с экрана в подлодке я знал, где оставлен "Айвенго". Дождавшись пока наши баржи пойдут своим ходом домой, я отправился прямо к нему. Замигал мой приёмник:
   ГОТОВЫ ПОМОЧЬ В БУКСИРОВКЕ АЙВЕНГО
   СПАСИБО - ответил я - НО МЫ САМИ ЗПТ ДЛЯ НАС ЭТО ДЕЛО ЧЕСТИ
   К тому же сейчас Наблюдатели могут войти к нам в любую минуту, и Современничкам нужно быть рядом с своим кораблём.
   Наш "Айвенго" был брошен. Беспомощно вывернув пушку, с открытыми люками он дрейфовал. Едва сблизились, тотчас механик запрыгнул на свой пароход. Ожидать что он станет к штурвалу, не бросится всё тут чинить, было глупо, и следом был послан Витёк.
   Закрепили буксир, и Димоныч дал ход - самый малый, чтоб выбрать его слабину, а как только канат натянулся, он плавно крутнул лимбы хода. Канат загудел, растянулся, а кнехты издали какой-то пронзительный звон. Испугавшись, механик вернул их на "малый", не дав этой инопланетной штуковине вырвать кусок корабля. Что эта штука с бензином-то делает, аннигилирует что ли?!
   Пройдя уже Техтерриторию, я услыхал как сигналит гудками "Айвенго". Он был под парами! Застопорив ход, мы замедлились. Трюмный механик сиял, вытирая лоб ветошью:
  -- Можем идти! Отцепите: не дело возвращаться на щите, когда можешь придти со щитом!
   Раздалась автоматная очередь. Я повернулся на звук: автомат Современничков целился в небо, моя ненаглядная с ним походила на тех безгранично счастливых солдат в сорок пятом на фоне Рейхстага. Она подмигнула и крикнула: "Жди меня вечером! Есть разговор!"
   И похоже, я знал, что она скажет при встрече. Теперь я всё понял. Теперь я узнал, каково это - биться без всяких надежд на победу. И не смотря ни на что победить.
  

3. Успели, работаем дальше

  

Те, кому нечего ждать, садятся в седло.

Их не догнать. Уже не догнать.

  
   Под утро я сильно устал: демонтаж сурдокамер "поехал", а в этом моём состоянии время течёт незаметно. Ещё до рассвета "Пикапыч" продул свой балласт, и, кряхтя, потащил их детали в "развейку": она испарит их ("развеет") и сложит иончик к иончику по элементам. Это он сделает сам, он достаточно умный.
   Итак, все прошли сурдокамеры, каждый готов быть один, разделяя корабль с компанией замерших в анабиозе: во время полёта кому-то придётся "не спать", ведь никто из землян не водил корабли к другим звёздам. За курсом придётся следить, да к тому же пилота ничто не заменит в ЧС, а пройти "разморозку" - часы, и ускорить её невозможно.
   Монтаж сурдокамеры сразу бы "сдал" Наблюдателям все наши планы. Поэтому мы их и сделали, как бы копируя Жака Кусто, куполами у самого дна: тишина обеспечена, а Наблюдатели видели лишь подражание океанографу.
  
   Только его, по жене и отчизне болевшего сердцем,
   Нимфа-царица Калипсо, богиня в богинях, держала
   В гроте глубоком...
  
   Жаль, что теперь спать приходится в доме, на случай внезапного старта: объект явной зависти Внешних, наш дом (автономный, сверхпрочный, почти невесомый) - корабль. За лунной орбитой висит группировка рефлекторов. Старт - и они развернутся, послав гигаватты лучей на лужайку под домом. Лужайка-парабола вмиг испарит стены холла, и воздух под куполом-дюзой взорвётся. Рефлекторы будут вращаться, сбивая свой фокус и снова сводя все лучи на параболе. Новая порция воздуха, взрыв, он опять натекает под купол, и импульс... Потом мы начнём добавлять туда гелий, пока в мезосфере под куполом холла не будет уже ничего кроме гелия. Дальше, за низкой орбитой, мы выйдем из зоны луча, и, включив "Галатею", пойдём к кораблю. Над Луной состыкуемся, и - не ищите.
   "Пикапыч" оставил меня на причале и двинул к "развейке". Он умный, однако не сам по себе. Всех его ЭВМ недостаточно для этих функций, поэтому он - элемент нашей инфосистемы. Он - клеточка мозга всей Базы: фантасты мечтают об умных домах, мы же не первый период живём в умном городе. Но Наблюдателям знать это просто нельзя, и когда они входят, когда нам пора забывать наше лето, мы вводим в любом терминале команду, стираются несколько ссылок в кодах ЭВМ, и дома (и квартиры) становятся "умными" порознь.
   Всё начиналось тогда когда мы стали думать о связи. Любая тогдашняя схема была очень энергоёмкой, поэтому мы ограждали носимые "пульты" от всей работы, которую можно выполнить стационарными блоками: если в комнате был телефон, то звонил телефон а не "пульт"; когда ты садился в машину, звонок принимали её ретранслятор и блок громкой связи. Мы быстро привыкли. Потом нам пришлось экономить энергию. Свет, ковёр-пылесос, микроклимат - всё сразу же делали "умным", причём изначально в системе.
   В бунгало у самой воды, где обычно творит математик, мигнул и включился неоновый свет. Я взглянул на часы... ёшкин кот! Вырвав свой "пульт" из кармана, я вжал кнопку вызова:
  -- Рина!
  -- Я здесь, не звони, - раздалось на дорожке, - С Нортоном что-то.
  -- Я знаю, - сказал я.
  -- Что именно?
  -- Свет... Свет по таймеру, дом живёт своей жизнью.
  -- За мной!
   Мы вошли. Математика не было. Рина поставила на пол "Большой чемодан" (это плохо).
   Раздался звонок телефона, секундой спустя телевизор включился на видеофон. Экран показал математика.
  -- Я волновалась, - не дав ему вставить ни слова, рявкнула доктор.
  -- Простите. Не думал, что "выпал" из связи на... сорок часов?!
   На экране за ним интерьер. Далеко он забрался: домик - "лесной кристалл", правильный шестиугольник, как будто висящий в лучах трёхконечной звезды. (на машине минут эдак десять, леталкой - не менее сотни секунд)
  -- Не злись, Рин, тебе не идёт... Щас прибуду - такое поведаю!..
   Мы в нетерпении вышли. Я чувствовал: Рина готова сказать мне "Держи!" и всадить ему шприц. От "отключки".
   У нас за спиной кто-то рухнул, затем включил свет. Математик? Откуда он в доме?..
  -- Там твой "чемодан"... очень твёрдый, - сказал, выходя, математик.
  -- Да, я был в "кристалле", - продолжил, не дав нам опомниться, - Был там секунду назад.
   Я прикинул возможности:
  -- Warp?! Но для этого ты должен был аннигилировать массу, сравнимую с...
  -- Используя свойства энергии, а именно корпускулярно-волновой дуализм, я передал себя как волну. Точнее, волновую функцию.
   Рина вздохнула: держи, мол. Пока мы вели математика "в люлю", она примирительно, тихо сказала:
  -- А если бы что-то с тобой приключилось? Ты гений, и твой телепорт - это классно, но я за тебя волновалась, боялась - умрёшь...
  -- Я подумаю, - просто сказал математик.
   Его возбуждение быстро сходило на нет, с каждым шагом он всё тяжелей опирался на нас, и когда мы вправляли его в ложемент, он давно уже спал. Безмятежно, расслабленно, будто младенец.
   Экран в изголовье никак не хотел "прогреваться". Я ждал, чтобы сверить мелькание цифр на экране с расчётным, но Рина слегка потянула меня за плечо: мол, уходим. И... мне показалось, или она это сделала нежно?
   Покинув квартиру, которая тут же захлопнулась и перешла в автономный режим, Рина тихо сказала: "Ты тоже". Я спорить не стал, но сначала мне надо проверить, как действует "климат" у Нортона. Люминесцентные цифры на внешнем дисплейчике замерли: 1,86 грамма углекислого газа на "куб", температура "плюс двадцать". Такое заставит уснуть не дойдя до кровати!
   А Рина уже удалялась - чарующе, мягко, изящно. Игривая лёгкость, манящая грация, хрупкость и мощный порыв уместились, сплелись в её шаге. Секунда - не дав мне как следует налюбоваться, она уже ринулась по эскалатору вниз. Превентивно взяв старт, он "поймал" её скорость... вот так, кто о чём, а кузнец о железе.
   Я в Рину влюблён. Даже здесь, в мире, летящем на релятивистском ходу, есть то что должно было вызреть. Мы выросли вместе. Зимой мы, естественно, это не помним, но здесь - как вчера: я влюбился в неё уже в первом периоде, это детсадовский возраст. (И нам столько раз "тёрли" память? И мы что-то помним?) Когда-то мы с ней целовались (по-детски), ходили за ручку, в обнимку... Последние год или два я краснею, вот так оказавшись с ней рядом. Пожалуй, стирание памяти каждую осень спасало меня от помешательства: там, среди взрослых, я ведь не мог бы с ней видеться.
   Рина права, утро вечера мудренее. Особенно когда с вечера ломаешь голову над какой-то мудрёной задачей. Пока я дошёл до квартиры, я понял, что надо "додумать" корабль: во всём нашем плане есть только одно слабое место: невыход межзвёздника на рандеву. Но теперь у нас есть телепорт, и мы можем взойти на корабль отсюда... А если не сразу в межзвёздник? На лунную базу, проверить корабль ещё на планете, и после уже стартовать? Наша база там необитаема, для человека придётся её переделать.
   Откинув с кровати матрац, обнажив ложемент, я упал туда прямо в одежде. Захлопнулась створка, способная выдержать вакуум, и по квартире потёк холодок. На экране запрыгали цифры, сливаясь с уже уходящей реальностью.
   Сон, фантастичней всего что способен придумать наш разум, недолог: звонит телефон.
  -- Хорошо что проснулся. От "первых" идут корабли, посмотри их как техник...
   По голосу - Ниндзя... я что, только что это понял? Как медленно я просыпаюсь!
  -- ...Не их корабли, не в их стиле: скорее каракка чем галеон и, по-моему, бригантина. На всякий пожарный поставил над ними смотрелку.
   Я тут же включил терминал, пробежался по телеметрии: у "первых" обрыв связи с городом-портом (всей связи; чинить не пытаются). Я погонял наблюдашку вокруг кораблей, рассмотрел их. Навскидку, пожалуй, два вывода: если я верно прикинул их метацентрическую высоту, при любом разумном в этих краях ветре даже при всех парусах пушечные порты будут над ватерлинией. Значит, порты эти функциональны. Второе: портов тут немного, за каждым достаточно места для пушки. Отсутствие декоративных портов говорит, что они изначально построены не для красы, а для боя.
   В отдельном окне терминала пришла расшифровка:
   ВНИМАНИЮ УЧАСТКА 2 К ВАМ НАПРАВЛЯЮТСЯ ДВА ПАРУСНЫХ КОРАБЛЯ ТЧК ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАМЕРЕНИЯ ИХ НАМ НЕ ЯСНЫ
   А мне, боюсь, ясны. Придётся сдуть пыль с наших "чёрных чемоданчиков". И плюс - изготовить ещё один механизм автомата: наверняка неприятель захватит "Айвенго", и если вытаскивать его механика из плена пойдём мы, с нами отправится кто-то, кто знает механика лично. Его надо вооружить. Автомат изготовим классической схемы: с "бычком" с непривычки возможны ошибки. Я выдал Транслабе задание на автомат, сохранил свои выводы в сеть и протиснулся в щель приступившей к открытию двери.
   В депо на запасном пути под чехлом стоит путеукладчик. Не думал, что он пригодится. Точнее, надеялся, что не пригодится, но... Скинув чехол, угнездившись в кабине укладчика, я подкачал чуть солярки и вжал выключатель стартёра. Укладчик отплюнулся дымом и громко, почти оглушительно затарахтел. А во Внешнем я б точно назвал его тихим. Отвык. Небольшое стекло для защиты от ветра, открытая сбоку кабина над самой землёй и торчащая ручка контроллера дали почувствовать кайф испытания новой, ещё не готовой машины, и я перестал волноваться.
   Когда я подъехал, из двери заставы, а по совместительству склада, железнодорожной конечной и нашей секретной "смыкалки" мне наперерез полетел пограничник. Он перебежал КСП, подбежал к тупику, и, дождавшись моей остановки, спросил:
  -- Так всё плохо?
   Я молча кивнул. Мы вздохнули и вместе пошли на заставу. У них, как всегда, всё готово: вагоны стоят у пакгауза, двери напротив дверей. Проходя, он касался вагонов, как будто желая ободрить: он тоже недавно надеялся что "пронесёт".
   Запиликал мой "пульт", обозначив звонок телефона, мой палец крутнул реостат, и динамик донёс голос Рины:
  -- Пираты вернутся. Я уже придумала, как их отвадить. Твоя помощь тоже нужна. Из депо отзвонись, и к себе на квартиру.
  -- Яволь!
   В небольшой, до зеркального блеска намытой "дежурке" стоит телефон, подключённый к железной горе коммутатора. Застрекотал эбонитовый диск, пограничник прижал к уху трубку:
  -- Внимание, сообщение с "территории-два".
   Он передал мне тяжёлую трубку, и я произнёс:
  -- Вошедшие к нам корабли в стилистике капитана Флинта атаковали порт. Один из них пришлось уничтожить, второй движется к вам. Готовьтесь к обороне, особое внимание побережью и порту. Любую помощь запрашивайте немедленно.
   С той стороны помолчали и вскоре повесили трубку. Минута текла за минутой, и ждать стало невыносимо, потом - долгожданным кошмаром - звонок. Пограничник схватил, и, не слушая, отдал мне трубку.
   "В порту Сталинград, но, пожалуй, удержим. На всякий пожарный вы нас подстрахуйте патронами, и... не отвлекайтесь, вам надо успеть."
   Я держал трубку так, чтобы слышали оба. Повесив её на рычаг, он секунду помедлил, и тихо сказал:
  -- Попросили патроны. Завод и склады, значит, или захвачены, или бои непосредственно в них... Эта девочка, что говорила с тобою по рации... можно тебя попросить... не устраивать им то что нам тогда, в четвёртом периоде. Это тот случай... того что было, я не хочу пожелать и врагу.
   Извини: она если задумала, то не отступит.
   Я сбегал к укладчику за ЭВМ и машинкой для связи: у них в коммутаторе есть "запасное" гнездо. Телефон абонента, включённого в эту розетку, "вдруг" стал за границей. В машинке (на плате которой мы ради смеху оттиснули "ДАРПА") помимо гнезда с телефонным шнуром и - отдельно - наборника с трубкой есть шнур "в 220" и "вражий" разъём. Я включил в него Osborne: он может отображать только текст, что для записи кода достаточно. Нортон в своём "дипломате" таскает новейший Toshiba Т1100. Нам бы каждому эту модель, но нельзя: Наблюдатели, вроде, не знают, что мы так свободно работаем на ЭВМ.
   А потом я завёл свой укладчик, и стал устанавливать путь. Тут торчащий контроллер чертовски удобен: укладчиком можно рулить и "с земли". Через десять минут у пакгауза был второй путь. Я отъехал назад и включил "механизм уклонения": путеукладчик откинул домкраты, слегка приподнялся и мягко отъехал с путей.
  -- Значит, так вы надули нас с тем бронепоездом? - Их пограничник хихикнул, а я рассмеялся:
  -- А что, мы на "вы"?
   Показался наш поезд: он съездил на склад, подчиняясь машинному коду, и принял там груз. Подкатился к границе и замер. Я, прыгнув в кабину, вручную подвёл его точно к пакгаузу. Там я раскинул "паук" транспортёров, и манипуляторы в поезде и на концах "паука" аккуратно расставили ящики. Мы с пограничником вдруг обнялись, а потом я сел в поезд и двинул в депо.
   На приборной панели меня ждал конверт. Фотографии "Флинтов" и снимки с большой высоты их участка. Их, видимо, много, не меньше чем нас. А, пожалуй, и больше: "друзьям" Наблюдателям явно нужна большая выборка, в том числе и по сообществам. А у нас на обоих участках всего несколько "центров притяжения", лидеров. Кстати, их возраст такой же как наш. Или мы и они "начались" одновременно, или "друзья" Наблюдатели не исключали сегодняшних действий. Скорее второе, причём как отчаянный шаг. Эти "Флинты" недавно, иначе бы им не пришлось тогда по ходу второго периода спешно пристраивать Новых. Отчаянный шаг - значит, этот период последний.
   Я вышел у "веера", и через пару минут был у дома. Рина ждала меня. Мы поднялись, и она указала на ящик с кассетами:
  -- Мне нужно несколько звуков, которые ты собираешь. Давай для начала звук грузовика.
   Я отыскал нужную плёнку, чуть перемотал и прокрутил ей звук трогающегося ЗиЛ-130 - натужно бурлящий V8.
  -- Не то. Грузовик должен ехать на скорости: как бы смотришь телевизор и от скуки щёлкаешь ПТК.
   Я отмотал чуть вперёд.
  -- То что надо, скопируй!
   Похоже, я понял задумку: шокировать городом, где выключается жизнь: когда надо включают, а нет - выключают её. Как телевизор.
   Мы выбрали звуки, я плюхнулся в кресло за стол с ЭВМ (Наблюдатели думают, этот БК для компьютерных игр), и тотчас же Рина, оттиснув меня, угнездилась напротив дисплея. Мы оба набросились на клавиатуру. Мы нетерпеливо сдвигали друг дружку с сиденья, толкались плечом, но писали единую стройную схему. В какой-то момент она проскользнула вперёд, и я вдруг захотел развернуть её и поцеловать прямо в губы. Я вылетел в кухню, наверное, красный как рак, а когда я осмелился выйти, её уже не было: код был дописан.
   Что ж, мне повезло: будь Рина в обычном платье, я сгрёб бы её и поцеловал. Она бы обиделась и больше со мной не дружила. Сегодня на Рине закрытое длинное платье из ткани для стенок межзвёздника: Рина "сгорела" на солнце и решила денёк-другой, пока не "облезет", не контактировать и ультрафиолетом. Ткань для УФ-экрана вполне подошла.
   Забежав по дороге в кафе, я помчался в Транслабу: нужно построить активный сонар для подлодки: в нашей акватории все промеры давно внесены в память навигационных ЭВМ, и тут он не нужен, но ребята наверняка сходят к портам этих каракк, хотя бы из любопытства. Приёмник сонару не нужен: сигнал мы возьмём с гидрофонов, а вот излучатель придётся "сваять".
   Я примчался и рухнул в любимое автомобильное кресло. Динамик сонара уже через пару минут я отправил транслабовским роботам для исполнения, тотчас же вызвал проект лунной базы. Открыв чертежи, я увидел там массу идей: о возможности там, на Луне, космопорта подумали многие. Лунная база "поехала", и через миг, когда я потянулся к уже почему-то холодному чаю, звонит телефон. Голос Рины:
  -- К тебе тут идёт одна дама, смотри не влюбись!
   "Одна дама"? О ком она так? Это кто застеснялся ко мне в мастерскую... неужто Оксана? Она не была здесь уже много лет. Не заблудится, ведь с тех времён мы не раз поменяли тут всё? Я вывел в систему свои наработки, отправил всё то что готово "фон Нейманам", и услыхал как открылась гаражная створка.
   Оксана вошла: неизменная гордая поступь, ничуть не надменная, произошедшей от Ареса и Гармонии плюс улыбка и лёгкий поворот головы, как у балерины Баланчина. Батюшки, как мы взрослеем!..
   О нет: через яркий румянец видна характерная как бы прозрачная бледность. Я ткнул кнопку микроволновой печи: не пройдёт и минуты, Оксана почувствует что голодна. Это как же её приложило, что Рине пришлось применить это жуткое средство? Бедняжка: ну разве она не могла выздоравливать несколько дней? Это средство для нас, изначально же Рина его создала для меня: после инфекционки меня ничего не берёт, но уж если берёт, то всерьёз и надолго. А долго болеть нам нельзя, наш единственный шанс - это время. Поэтому Рине пришлось создавать это быстрое, но неприятное средство.
  -- А ты расцветаешь... - сказал я. Она обозначила лёгкий кивок, протянула мне левую руку, как Екатерина Вторая, и прыснула:
  -- Я расцветаю? Да ты меня просто давно не видал, а вот ваш эскулап через годик-другой будет просто роскошна!
   Я вынул из микроволновки контейнер:
  -- Сейчас тебе надо поесть. Натерпелась сегодня от Рины?
  -- Не спрашивай. Если тогда бы они меня так полечили, то я бы сдалась: я второго укола не выдержу.
   Да, ощущения как у изложницы: будто во все твои вены, артерии и капилляры плеснули из домны металл и оставили до застывания. Я в первый раз был уверен что кресло поплавилось, к огнетушителям прыгнул...
  -- Ко мне-то какими судьбами? - спросил я.
  -- Да ваш эскулап забрала меня, а фузея там осталась.
   Она подмигнула, мол, помнишь? Конечно я помню. Четвёртый период. Ребята с участка-1, победив и почти усмирив завоёванных Новых, решили что время разделаться с нами. Вторжение длилось, покуда звучала "Европа", "Финальный отсчёт", а потом мы заставили их жить без тыла. Единая мощная армия стала колоссом уже и без глиняных ног. Он рухнул, под собственным весом распался, и далее действовал как партизаны Давыдова: партиями, то есть автономными отрядами.
   Был и отряд партизан, где собрались гражданские. Он продвигался к границе - почти без оружия, полуголодный, но полный решимости. Остановила их Рина. Она предложила барьер: очевидная мирная жизнь начинается сразу за гранью границы. Преграды физически не было, но подошедший отряд как-то сдулся, и скоро распался: они потеряли идею, значение, цель. Кто отправился к дому, другие на поиск ближайших военных в надежде примкнуть.
   Но нашлась одна девочка. Выждав когда все уйдут, она сжала свои кулачки и пошла. Углубляясь всё дальше, она незаметно менялась. Теперь, в окружении мира, спокойствия, жизни без страха, погонь и засад карабин как-то сам перешёл из рук за спину, ноги беспечно несли её вдоль по асфальту (наверное, это же чувствовал Плейшнер, идущий по Берну). Свернула с дороги в высокую траву отнюдь не за тем чтобы спрятаться в ней: собирала ромашки; когда же увидела местных, воскликнула: "Здравствуйте! Будем дружить!".
   До конца заварушки Оксана была нашей гостьей. За эти два дня подружилась едва не со всеми, однако на просьбу остаться последовал чёткий отказ:
  -- Я слишком долго дралась за свободу, и после этого мне эмигрировать?
   А "фузея" - это я разбирал чтобы смазать её карабин, и спросил: "Где же раструб у этой пищали?". Обиделась. Правда, потом посмеялась над этой обидой.
   Пищаль - это можно. Воткнув автомат в аппарат для заливки (Транслабе - задание сделать ещё один), я занырнул под верстак за формовочной пастой:
  -- Нужны будут слепки кистей. Засучи рукава, чтоб не пачкать.
   Ввалились ребята: о том что Оксана у нас, инфосеть разнесла побыстрей "сарафанного радио". Роботы замерли, чтоб никого не задеть, и шаги, голоса заглушили гул обрабатывающих центров. Её окружили:
  -- Оксана, привет! А топор где?
  -- В смысле "топор"? Томагавк?
  -- А ты что, томагавком будешь голову ему рубить?
   Она огляделась и вновь рассмеялась: и правда ведь, я на коленях, башкой на верстак, а она рукава засучила, и...
  -- Ну если вам профессор Доуэль целиком не нужен...
   Не знаю как там, у себя, а у нас она шутит, смеётся... а впрочем, у них уже тоже спокойно для всех. К сожалению, это не повод забыть все обиды. И также не повод простить.
   Тут она обвела всех собравшихся взглядом, и стала рассказывать: мы ведь не спросим, зачем она здесь. "Заболела вчера. Ну, медок, чай с малинкой, что доктора зря беспокоить? К утру оклемаюсь! Заснула я с включенным светом, с утра просыпаюсь, а лампочка словно в тумане (температура "за" 40, отметил я мысленно). По репродуктору нам по секрету: к бою, мол, порт атакован. Ну как я могла улежать, если кто-то напал? Винтаря со стены, и вперёд. Только чувствую, силы меня оставляют, дорога вдруг сделалась странной какой-то, чужой, незнакомой (Как вовремя Рина нашла тебя!). Чувствую - падаю. Силы хватило уткнуть приклад в землю и лечь не лицом вниз, а на спину. Значит, лежу, облака вижу, небо, и сил набираюсь. А небо темнеет, темнеет... (Не буду пугать, и, надеюсь, никто не сболтнёт: у тебя ведь второй день рождения нынче.) И вдруг - надо мной марсианский корабль: ну, думаю, брежу. Крыша едет, дом стоит, здравствуй, доктор Айболит. А потом айболит ваш: "Прости...", и укол прямо в шею, в артерию. Сильное средство."
   Она замолчала. Помимо гудения техники, во всей Транслабе была тишина. А потом вдруг спросили:
  -- Останешься с нами?
  -- Вы ведь лететь собрались, а я не смогу бросить Землю. Поверьте мне, это не страх...
  -- Honi soit qui mal y pense, как сказал Эдуард Третий.
  -- А если не выражаться?
  -- "Пусть стыдится подумавший плохо об этом", девиз Ордена Подвязки.
   Она чуть наклонилась вперёд, и потёк разговор. Нам, мальчишкам, в нём не было места, и я стал тихонечко смазывать роботов, коль уж стоят. Вдруг в почти тишине громкий возглас:
  -- Ой, девчонки, как я влюбилась!
   Она оглянулась.
  -- Так, мальчики! Марш погулять!
   Я слегка задержался, чтоб вынуть из камеры только что спаянный лазером блок; выходя, я зачем-то по-дружески поцеловал её в щёку:
  -- Береги себя!
   Она улыбнулась, однако в глазах были слёзы:
  -- Придётся беречь: вас уже рядом не будет...
   Пока я шёл в док, меня стала преследовать песня. Её пел вожатый в пионерлагере, в августе, после стирания памяти: "над землёй бушуют травы, облака плывут как павы..." Она вспоминалась обрывками, которые никак не хотели складываться в текст. Выходя из подлодки, я снова, уже в полный голос, пропел: "...ничего уже не надо мне и тем, плывущим рядом..."
   Мир дёрнулся, я удержался за столик с "Агатом": не выспался. Значит, домой: развалиться в пилотской сидушке подлодки уже не получится. На эскалаторе дома мне встретился Нортон. Он просто сиял:
  -- Помнишь, Рина сказала, мол, телепорт это классно, но как быть со смертью? Есть такая штука - квантовая запутанность: каждая наша частичка связана с другими. В том числе и с частичками всего мира. Так вот: если кто-то погибнет, можно телепортировать не его-как-объект, а его-как-окружающее... не знаю как в жизни, но в принципе возможно. Проверять, надеюсь, не будем.
  -- Знаешь, я иногда боюсь твоего интеллекта, - признался я.
  -- Брось. Сам же знаешь: трудно сделать... "пэпэшку", как ты говоришь, то есть "проверку принципа". Когда ты доходишь до "вариантов", становится проще. Принцип у телепорта и этой... назовём её "реанимашки" один - квантовая запутанность.
   Он проводил меня и убедился что я в ложементе. Уснул я, по-моему, раньше чем он запер створку. Покуда я спал, как всегда, пропустил тучу всего интересного. Так, корабли Участка-1, которые предупредили нас о каракках, ринулись в порт, но, застав город в хаосе уличных боёв, отошли и причалили к форту. Оттуда они, получив информацию о неприятеле, вышедшем к ним большим флотом, отправились на перехват. Они приняли бой. Противник остался без флота и вышел на берег в объятья "индейцев". Потери союзника - катер сопровождения "Неотступный".
   Уцелевшие лёгкий крейсер "Универсал" и бронепалубный "Первенец" прошли мимо форта - значит, они идут к нам. Надо встретить. Если во время стоянки они разделили топливо - а они разделили, так как отработали бой - первым без хода останется "Универсал": он в бою маневрировал больше. Поэтому я запрограммировал "Пикапыч" на поиск и ввод к нам его. Когда они встали у нас, вошедшие, вычислив во мне механика, подбили меня модернизировать их пароходы: один оснастить будто кто-то лет сотню назад собирал все новинки, в другом же - поменьше подвижных частей. Это просто, вот только как бы нечаянно не поставить им то чего нету во Внешнем...
   С одним ошибиться сложнее: пусть двигатель Стирлинга через редуктор приводит два вала, оба винта - с изменяемым шагом вплоть до отрицательного. Также на каждом валу будет по генератору: надо "забрать" паразитную мощность, а нужно - в порту сманеврировать "на батарейках". На втором, раз уж просят, смонтирую топливный элемент, батарею иониксов и электромоторы с волновыми редукторами. Вроде, ничего необычного: топливные ячейки - 1966 год, для советской лунной программы; ионикс, он же суперконденсатор - 1957 год, а с приемлемым внутренним сопротивлением - 1982; а реформер для керосина - и вовсе не инопланетная штука.
   Мы как ужаленные бегали между Транслабой и доком, на месте смотрели то новый прибор за окошком станка-автомата, то место его установки. Ребята устали ещё "до меня", и один вскоре занял мою "знаменитую" полку в Транслабе, второй уже после полуночи был превентивно отослан в квартиру. Сменил его тот кто отправится с нами, ему и достался второй автомат.
   Я отвёз в док давно уж готовые блоки: когда док закончит чинить корабли, то "Пикапыч" их выведет и пришвартует. Я мог быть спокоен. А Рина волнуется: я ей помог погрузить на подлодку все блоки "мобильного Склифа".
   Я занял пилотское кресло. Весь нос нашей лодки прозрачен, приборы на месте пилота расставлены так, чтобы он наблюдал и сквозь каплю-"фонарь", и сквозь полусферический нос. Это очень удобно при тонком манёвре. Когда я отчаливал, к стёклам приник наш биолог: в порту я включаю все фары, Васильич ещё раз взглянул на речных обитателей. Выйдя к фарватеру, я погасил все огни и пошёл тихим ходом. В динамиках у основания "капли", вокруг головы, я услышал, как встречным идёт группа парусных, входят в границы.
  
   О храбрые враги, куда стремитесь вы?
   Отвага, говорят, ничто без головы.
  
   Я перевёл звук на главный динамик. Ребята всё поняли: жертва уже на крючке. Осторожно, не дав им малейшего повода для беспокойства, я пропустил их. Сонар, магнитометр, даже группа прецизионных датчиков давления вряд ли могли отследить нашу лодку. Я выждал, потом потихоньку ускорился. К нужному острову я подошёл по готовым промерам, и, удостоверившись по тепловизору в том что вокруг никого, мой десант удалился. Я тут же закрыл люк и спрятал его под водой.
   Рина встала внутри полусферы, как будто повисла над дном, я спустился. Она показала мне книгу (обложку при свете приборов я не разглядел):
  -- Мне нужны краун-эфиры, какие и сколько - решаю.
  -- Тебе тоже? - удивился я.
  -- Мне нужен транспорт для ионов через биологические мембраны, а тебе?
  -- Они позволяют создать электриды. Хочу поисследовать.
   Рина права: нынешний транспорт страдает, как выразилась Оксана, "сильным" побочным эффектом...
   Свет выключен, над головой за едва ощутимой границей воды горят звёзды, экран тепловизора светит чуть-чуть под своим козырьком. Темнота, тишина, я и Рина. Мы выросли, будучи рядом. Похоже, мы выросли... Я почему-то шагнул в направлении Рины, я чувствовал, что и она потянулась ко мне, и, не в силах ни сдерживать чувства ни высказать, я, запинаясь шепнул:
  -- Я... давно... хотел тебе...
  -- С глазу на глаз? - прошептала она, - Даже и не для наших?
   Она обняла меня нежно и крепко, и вдруг деловито спросила:
  -- Когда порвал мышцу?
   Как правильно я поступил, погрузившись: иначе наш смех разбудил бы весь остров!
   Когда возвратились ребята, похоже, никто не заметил опухшего уха: красавица Рина была так близка, так красиво смеялась, что я... я не смог удержаться и чмокнул её. Получил в ответ в ухо.
   Назад мы летели уже не стесняясь. Когда же в наушниках загрохотал флот СТ, я включил звук на главный динамик и дал полный ход. На экране сонара я видел препятствия как в предрассветном тумане, что очень отчётливо, и разогнался всерьёз. А потом, поравнявшись с идущим в строю "Универсалом", я всплыл и прижался к нему левой плоскостью. Мы попрощались, и парни с Участка-1 поднялись на борт крейсера. Вскоре я был уже в нашем порту, и как только мой люк распахнулся, в него заглянула Светланка:
  -- Ну что, морячку рассказала?
  -- О чём?
  -- Как о чём, Рин? Оксана ведь тайно в него влюблена, а он тайно в неё!
   Ох уж эти девчонки!
   Дождавшись когда мы покинем подлодку, Светланка шепнула нам каждому на ухо:
  -- Надо собрать небольшую толпу в Зале Стыка Наук. Нортон, естественно, демонстративно не там.
   Это верно: самое время слетать к межзвёзднику: всё интересное творится не тут, Наблюдатели заняты войнушкой в районе Тортуги, и исчезновения в тихой библиотеке никто не заметит. Особенно если исчезнувший там не один, а единственный кто вдруг исчез и возник в другом месте - не там. Хотя с математиком - это, по-моему, перестраховка.
   Мы разошлись. Демонтировав вновь излучатель сонара (он больше не нужен, а слот занимает), я двинулся в библиотеку. Решать кто отправится нам не пришлось, ведь проверить межзвёздник - моя работа, я это удовольствие никому не доверю, а Рина сказала:
  -- А я заодно посмотрю, как организм реагирует на меньшую гравитацию. Пока не вернёмся, прошу не входить.
   Космопорт не достроен, но пара отсеков, ближайших к межзвёзднику, сделаны точно. И первый, ближайший к межзвёзднику - шлюз: если что и готово, то он. Перед самым прыжком я заметил, что взял её за руку. Или она меня?
   Зал Стыка Наук с неприятным щелчком превратился в отсек лунной станции (надо подстроить давление в ней) и отправился в тартарары. Мы стояли, держа равновесие вместе, держась друг за дружку, пока хоть чуть-чуть не привыкли к другой гравитации. Как только решил что привык, я поглубже вдохнул синтетический, "дистиллированный" воздух, и твёрдо шагнул... Я едва удержался, потом неуверенно засеменил, а затем и запрыгал как Армстронг.
   Пока я проверил готовность скафандров и шлюза, она разложила, собрав на полу человечка, свои медицинские датчики и удалилась в соседний отсек. Убедившись что Рина не смотрит, я быстро разделся, обклеился ими и дёрнул дверь шлюза.
   Скафандры тут, как и "Орлан", оснащаются "дверью", но наши скафандры всегда "по ту сторону шлюза", и "дверь" открывается в шлюз. Так удобней: залез, отстегнулся - и сразу к работе. Когда я включил освещение старта, корабль, увиденный мной, оказался прекрасен. Хорошая техника "в металле" всегда смотрится лучше чем на любом чертеже или скетче. Обычно ты этого не замечаешь, в процессе постройки привыкнув к её красоте, но монтаж корабля был вдали от людей. Я обошёл его несколько раз, отключая и снова включая прожекторы, высветив каждую грань невесомо-могучей машины. Войдя через технологический шлюз (для работы снаружи в полёте корабль оснащён ими с разных сторон), я полез, проверяя системы, по всем закоулкам.
   Рина следила за телеметрией: "помедленней сердце!", как будто я йог; "что с правым боком?" - "ошибка тензометра, поправляю... сигнал?" - "теперь в норме". Моим самым сильным желанием было взлететь, поиграть, покружить, но межзвёздник взлетает лишь раз. Так он нами задуман, и так его сделали зонды фон Неймана. Я просидел в его рубке, включив все системы, значительно дольше чем нужно для тестов: с обзорных экранов глядел на меня Млечный Путь. Уже скоро я мягко отчалю, и мы понесёмся в глубины Галактики. Рад ли я этому? В немецком есть такое слово: Vorfreude. Это не просто "наслаждение", "удовольствие" или даже "предвкушение". Это "преднаслаждение", мгновение до.
   Но пока ещё надо доделать чуть-чуть на Земле. Я вернулся под купол, "причалил" скафандр, и, выйдя в отсек, принялся методично снимать с себя датчики. Рина (по звуку шагов, босиком?) подошла ко мне сзади:
  -- Так что ты хотел мне сказать с глазу на глаз?
  
  
  
  
  
   Эксперимент завершён, все кто знали о нём "размагничены". Дети вернулись домой из Артека, научные кадры - из командировок. Ребятам теперь предстоит оправдать ожидания взрослых.
  
  
  
  
  

До следующего лета!

  

Зачем явился ты на свет, ты помнил не всегда

  
  -- Тебе письмо. От девочки.
   Мама смотрела серьёзно.
  -- Но давай условимся: сначала закончить школу, поступить в институт, а потом уже девочки.
   И улыбнулась:
  -- Хоть хорошая, умная?
   Я взял конверт. Её имя мне было почти не знакомо. А вспомнить как выглядит - даже не смог.
  -- Да что ты, мам, в Артеке плохих не бывает.
   С конвертом я заперся в комнате. Долго смотрел на него: неужели я, страшный тихоня, понравился девочке? Да понравился так, что она, а не я пишет письма! А впрочем, уже Новый Год, а я так ни разу ей не написал. Другая б обиделась, а она...
   Из конверта я вынул бумажку. Странная надпись красивым девчоночьим почерком: "До следующего лета!". И - всё. "До следующего лета!", - снова проговорил я, и... Откуда я знал эту фразу?!
  

***

  
   В "магнитке-размагнитке", лаборатории с белыми стенами, нас было много. По одному нас водили за ширму, где было "зубнюцкое" кресло, давали снотворное, где-то минуту над креслом гудела антенна, и спящих детей уносили.
   Для нас и для них это было рутиной. Мы знали, что там происходит. Они это знали. И мы и они понимали, что за пределы Эксперимента подобные знания выйти не могут.
   Поэтому мы преспокойно болтали о планах на лето. Мы знали всех "наших" по имени, отчеству, кто где живёт, посещает какие "кружки"...
   Алексей Александрович, доктор (его звали так же, как нашего доктора) вышел, махнул нам рукой:
  -- Заходите, кто смелый!
  -- До следующего лета! - привычно сказал на прощание Пашка.
   Привычная фраза. Вот уже много Заходов мы говорим её. Как ритуал, талисман, как слова-обереги.
   Щелчок пистолета-инъектора, трое врачей подтверждают: "заснул", и гудит, заливаясь, антенна...
  

***

  
   Надежда - "ядро конденсации": так из тумана рождаются плотные капли. Я вспомнил её. И её, и ещё пятерых. Эти люди всплывали из памяти - редко, нечётко, но всё же всплывали. Сегодня, читая газеты, я понял... я просто узнал эти фразы. Такая манера писать, говорить - уникальна!
   А имя внизу, под заметкой, ни с кем не "вязалось". Дождавшись ухода декана, я вставил в деканский компьютер "Си-Ди" с телефонными книгами, купленный мною на "Пушке", узнал телефон журналиста. С десятого, с сотого раза ему дозвонился: знакомые нотки, слегка раздражённые, несколько едкие, точные, острые. Он это, он!!!
   Заказное - Надежде. Прислать эту фразу, взрывающий мозг талисман из забытого детства, решается только "ядро". Она тысячу раз всё проверит, и точно к моменту, когда "размагниченный" может, прочтя, не свихнуться - конверт.
  

***

  
   Сегодня видел Алексея Александровича. Так сказать, "старшего". Боже, а я теперь старше него: мы каким его помним? Лет двадцать, красивые волосы... Он ещё статный, но - статный седой Айболит. Да и я дослужился до права бывать в этой клинике - в нашей, "закрытой", как раньше сказали б - "цековской".
   У доктора цепкая, точная память: Алексей Александрович узнал меня (хотя видел лишь мельком, давно, и его самого "размагнитили"), пусть и на уровне "я Вас, батенька, определённо встречал...". Похоже, он может стать "ядром конденсации" - для своих, для Наблюдателей...
   С этим вопросом я позвонил Наде.
  -- Возможно, - сказала она, - И... ты знаешь, мы помним ребят-"Современничков". Может, их стоит найти?
  -- Не ищи, - сказал я.
   Удивился. А в ночь настоящее детство накрыло - во сне я увидел, я вспомнил...
  

***

  
   Я был последним. Даже "До следующего лета!" я крикнул просто "для мебели", в пустоту, как ритуал. Алексей Александрович сделал инъекцию, как вдруг...
  -- Лёша, скорей! Владимиру Николаевичу плохо!
   Под ручки ввели... мне показался он дедом. Поджарый, на вид он был мастером с Техтерритории. В правой руке он сжимал сигаретную пачку. Меня посадили на стульчик, его - на то самое кресло. Накапали валерьянки.
  -- Я бросил эту пачку там... - говорил перепуганный дед.
  -- Не беспокойтесь Вы так, - утешал Алексей Александрович.
  -- Вы не поняли: я бросил её много лет назад, перед первым "большим" приездом. Сейчас мы пошли за ребятами... там нет никого! Никого и ничего, что появилось во время...
   В пропадающей реальности кто-то не дал мне упасть.
  

***

  
   Не знаю, как мы победили кризис. Не денежный. Кризис мысли, технической мысли, грозивший самой цивилизации. Если бы не промышленные термоядерные блоки, не разработки нового, быстрого и экономичного, транспорта, не сверхоптимизация Сети, позволившая проверить самые заумные теории...
   Я был измотан, но дело, которое я контролировал, точно пошло на поправку. Я выкроил время чтобы зайти в нашу клинику. В регистратуре поставили компьютер, и обе старушки, всю жизнь переставлявшие с места на место бумажные книжки, стояли пред ним, как перед шляпою фокусника.
  -- Что, не работает? - осведомился я, - Позвольте предложить вам посильную помощь...
   Я сел за компьютер, но прежде чем тронул "мыша", на экране открылось окошко: "База - Земле. Хорошо, что вы были готовы принять эти технологии. В каждой из них специально оставлена возможность додумать её и усовершенствовать. Были рады помочь родной планете."
   Едва я всё это прочёл, окошко закрылось, и комп заработал как надо.
  -- Что там было? - спросили бабульки.
  -- Ничего страшного, - ответил я, - Инопланетяне.
   Когда я вошёл к Алексею Александровичу, доктор вдруг тихо сказал:
  -- Заходите, кто смелый!
  
  
  
  
  

Последний землянин

  

Какая малость - ждать того кто не придёт...

  
   Это последний объект. Генератор нагрузки подключен. За доли секунды он взял под контроль все три фазы питания, перехватив синусоиды точно в момент обращения в ноль.
   Я не мог это слышать, я просто почувствовал, как замолчали внутри репродукторы. Стало чуть-чуть жутковато: в любом помещении Базы бубнила негромкая музыка, и вот теперь - тишина. По всей Базе.
   И я испугался. Минуту назад я хотел добежать до Транслабы, до дома, ещё раз увидеть их здесь, на Земле... А теперь я боюсь тут остаться (я где-то читал, что подобное чувствует космонавт: он работает вне корабля и внезапно пугается, что вот сейчас тот запустит движки и уйдёт). Я рванул со всей силы, сжимая рейлган: если кто-то появится, буду стрелять без раздумий.
   Потом я заставил себя не бежать, а идти осторожно, внимательно глядя вокруг. По безумно родным, ставшим жутко враждебными улицам. В библиотеку, там - прямо в Зал Стыка Наук и шагнул в телепорт. Под ногами "поехал вниз лифт", что естественно, ведь на Луне гравитация ниже.
   Едва я покинул кабинку, земная исчезла. Теперь там один "пылесос": небольшой аппарат на квартире в кладовке. Когда полетим, он "всосёт" городок, а затем и себя - как у Beatles в каком-то их психоделическом фильме.
   Успели. Но гонка ещё не закончена: надо "прикрыть" пробуждение "первых". Они остаются, и даже позволят себя "размагнитить", однако их память настолько сильна, что стереть её будет непросто.
   Приходят за нами внезапно, мы точно не знаем когда они нас "размагнитят", однако "окно" нам известно. Поэтому мы исчезаем на несколько дней раньше срока, который назначили нам Наблюдатели. Это заставит их действовать быстро, ломая все сроки, отчасти спонтанно, что снизит внимание к "первым". В итоге их шанс возрастёт, ведь пока они вспомнят себя, пройдут годы. На столь долгий срок если что и запомнится (выплывет после стирания), так исчезновение Базы.
   Привычным размеренно бешеным темпом проверен весь груз, до последнего бита: на новой планете придётся создать биосферу Земли, а для этого каждой из нынешних тварей (включая микробов) с собой надо взять минимальный размер популяции. Минимум. Плюс, разумеется, формы, которые будут нужны нам как первоначальная жизнь.
   Всё готово. С надеждой что к "первым" ещё не пришли, подключаемся к их телефонной системе:
  -- Готовы к Артеку сегодня?
  -- Сегодня? У вас получилось?
  -- Звонок не с Земли.
   Там задумались (пауза много больше технических двух с половиной секунд):
  -- Мы готовы, и... вспомним - увидимся?
   Снова неловкая пауза.
  -- Вы ведь отправились к звёздам? Вернётесь в совсем другой мир, как у Лема. Удачи.
   Мы долго молчали, затем обрубили канал (я не помню, кто первый: повесили трубку "у них" или щёлкнули кнопкой "у нас"). Точка невозвращения пройдена. Мы перевели в сигнал и сохранили в компьютере здания Базы: на новой планете привычные стены подарят уют. Для Земли мы исчезли, и только у "первых", в их линии связи остался тот блок, по которому мы говорили. Тот самый, на плате которого в шутку кириллицей выбито: ДАРПА.
   Сегодня стартуем. Прощай, Колыбель, мы не уместились в уготованное нам прокрустово ложе. (Колыбелью уже не впервые сегодня мы называем родную планету. Когда Циолковский сказал что нельзя вечно жить в колыбели, предполагал ли он, что выросшему из неё младенцу придётся бежать от невыросших взрослых?)
   Корабль пойдёт "перебежками" (фазы телепортации - очень короткие, менее светового года - будут сменяться "обычным" полётом) для того чтобы сориентироваться, и, если нужно, подправить курс. Во время полёта мы будем погружены в анабиоз, кораблём будет править дежурный пилот. Вопрос "кто за кем" не стоит: в конце смены любой из нас разбудит того, с кем обсудит пришедшие за время дежурства идеи.
   И вдруг... Есть мысли, которые посещают одновременно многих. Да, мы улетаем, но как же нам там, в дальнем космосе будет нужна информация из Колыбели! Транслировать радио и телепрограммы всего через несколько лет будет просто бессмысленно: мир неизбежно меняется, без комментатора там, на Земле, без того кто живёт там, мы точно упустим всё главное.
   Только не это! Я встретился взглядом с любимой: прости. Я ведь вижу систему. Поэтому и сформулировать точно и кратко послания вслед кораблю я, пожалуй, смогу лучше всех. Я останусь. Прощай.
   На Земле полнолуние. Здесь, на обратной стороне её спутника - полная тьма. Наш корабль освещён сверху донизу кольцами прожекторов. Все внутри, всё внутри. Я, в скафандре, снаружи. Корабль-красавец, и я не "за рулём". Если честно, немного обидно.
  -- Ты там в безопасности?
  -- В полной, - ответил я, глядя вдоль корпуса в небо.
  -- Знаешь... давай нам отсчёт...
   Я отсчитал, начиная с пяти. По ногам полоснул яркий отсвет, корабль как кошка потёк под ладонью, секунда - и выскользнул. Я посмотрел на ладонь, словно там оставалась частичка от Базы, потом рука будто сама поднялась и махала, махала...
   Корабль ушёл из лучей и исчез как игла по ту сторону ткани. Светящийся диск рукотворной звезды был единственным что выдавало корабль.
   Фотонный движок превратил реголит в перегретый расплав. Очарованный, стоя едва ли не в метре от края луча, я смотрел ему вслед. На Луне в этом нет ничего необычного: вакуум. Выключив двигатель перед прыжком, он в момент растворился в бездонном контрастнейшем небе. Я тщетно искал его взглядом, пока через сорок минут не услышал в наушниках: "будем скучать"... И - ни вспышки, ни послесвечения.
   Пару минут я смотрел, как твердеет зеркальное озеро: ветра тут нет, и оно просто тихо мутнело. Без звука. Без волн. Без движения.
   Я возвратился на базу. Под сводами залов, достойных приличного аэропорта и в тесных проходах японского капусэру хотэру, в служебных отсеках, забитых приборами и в лаконичных "цветках" пультовых ощущалось присутствие жизни. Да, я был один, но... я жил не один: наша станция - это живой и едва не разумный объект. Он был создан таким, ибо здесь, на Луне, нужно жить.
   Я уселся за пульт дальней связи и ввёл: "Я по вам тоже". Подумал. Исправил. И вслед кораблю понеслось: "И по вам тоже будут скучать".
   Через несколько дней я вернулся на Землю, где вместе с другими вошёл в тот Артек, что ребята запомнят как лето. Со мной были дети из Внешнего, дети СТ (их уже "размагнитили"), и, наверное, кто-то ещё. Отличить "размагниченных", если не знать их в лицо, невозможно: обычные дети.
   Вернувшись домой, я "поплыл по течению". Это меня и спасло: Наблюдатели вряд ли забыли о нас. "Размагнитились" позже, когда убедились, что вспомнивших нет.
   Но тогда я об этом не думал. Я был в жесточайшей апатии: все, с кем я мог говорить не стесняясь, ушли навсегда. Пусть для них, в корабле, и пройдёт лишь неделя-другая, у нас это будут века. Возвращаться им будет бессмысленно: не к кому. Впрочем, века ли? Проблема терраформирования в том, что процесс невозможно ускорить: события жизни нельзя торопить. Современная жизнь невозможна на "голой" планете: её атмосфера токсична, ультрафиолет не экранируется, камни готовы впитать кислород в запредельном количестве, а парниковый эффект либо слишком силён, либо просто отсутствует. Жизнь миллионы столетий анаэробна, и только когда окислять уже нечего и кислород наводнил атмосферу, возникнет возможность дышать им. Вот в этот момент засевается "новая" жизнь. Кислородная. Так каждый шаг эволюции: только когда биосфера готова, однако "её" вариант заполнения экологической ниши ещё очень слаб, есть "окно". Вариант тут один: после каждого шага такой эволюции вновь разгоняться до скорости света и тем нивелировать время. А всё это значит, когда мы шагнём на другую планету, не будет не только меня. Не будет всего человечества, даже планеты не будет: став красным гигантом, её испарит наше Солнце.
   Два года я, как и миллионы других здоровых парней, выполнял Почётную Миссию по мытью сапожной щёткой полов, по топтанию плаца, отходу ко сну за рекордное время... короче, занимался Стратегическим Оборонным Идиотизмом.
   Когда я вернулся, о нас вспоминать было некому, их "размагнитили": раз уж никто из детей не стремился найти "размагниченных" - значит, всё стёрто надёжно.
   Пока я служил, развалился Союз. Появились привычные книги (во Внешнем их раньше читали "под бдительным оком", без права копировать). Я стал читать их от скуки и "ожил". Как только я понял, что снова увидел систему, я бросил на руку часы, и антенна в браслете, войдя в резонанс с уникально моим биоритмом, открыла мне путь. На Луне изменилось немногое: я посидел в пультовой, проверяя всю станцию, снова сживаясь с ней. Вдруг как ужаленный бросился к шлюзам, в скафандр, к зеркальному озеру, лёг на поверхность и долго смотрелся в бездонный зенит. Возвратился почти израсходовав воздух, почти задохнувшись от слёз.
   Отдышавшись, я сел за большой монохромный экран, в подлокотниках кресла нащупав раздельную "клаву". События мира, течение, цели, последствия сжались в клубок и взорвались Сверхновой, отбросив ненужную мне оболочку. Десяток коротеньких фраз, и затем, словно в этом есть толк, подписался: "последний землянин".
   А впрочем, последний ли? Там, в дальнем космосе, этой великой информационной пустыне, без писем из дома нельзя. Значит, я должен оставить кого-нибудь после себя, ведь по их корабельным часам моя жизнь - это просто мгновение. Должен быть тот, кто продолжит мои репортажи с Земли. Только кто это будет? Кто сможет поверить в друзей в корабле между звёздами, в детство за литературой, неведомой многим учёным страны? Только дети. И только ребёнок опишет события мира для инопланетных друзей. Я исправил послание: слово "последний" исчезло. Землянин. И после меня тоже будет Землянин.
   Когда через несколько дней я опять появился за пультом, экран вдруг очистился и появилось: "Привет!". "Здравствуй, Инфорг", набрал я. Искусственный разум, живущий в Сети, он хранит эту лунную станцию. Долгое время лишь Инфорг и я могли помнить про Эксперимент, но теперь - он во всём держит руку на пульсе - ребята СТ уже стали себя вспоминать. Им никто не мешал: Наблюдатели помнят не это, а те кто всегда знал про Эксперимент... Их имена были на первых полосах в "пятилетку пышных похорон". Горбачёв "знал" о нас то же что "знали" родители, а, закрывая свой эксперимент, Наблюдатели вряд ли хоть что-нибудь сдали в архив: в эти годы надёжность любого архива была под сомнением. Так что для Внешних нас нет.
   Я втянулся. Почувствовав вкус интереса, я вновь стал собой. Я всё чаще бывал на Луне, я всерьёз и в своё удовольствие занялся химией, алгеброй, литературой... Но в первую голову физикой: страшно тянуло понять, что мешает межзвёзднику преодолеть световой барьер. Сам Эйнштейн, рассматривая вопрос о сверхсветовой передаче сигналов, обосновал невозможность её только как опыт: писал, что в этом случае "...мы вынуждены считать возможным механизм передачи сигнала, при использовании которого достигаемое действие предшествует причине." Как если бы, например, ты стал свидетелем того как медведь был подстрелен ещё до выстрела. Но ведь если ты не видишь стрелка и ориентируешься только по звуку, то, находясь рядом с медведем, ты будешь свидетелем именно этого: пуля из винтаря летит быстрее звука, и сначала завоет обиженный мишка, и только потом грянет выстрел.
   Я принялся жить в двух мирах: на Земле чуть забывчивый мсье Паганель, на Луне - увлечённый, навек очарованный знанием базовец. И не иначе: не путать планеты, не смешивать.
   Как-то, идя по Земле, я вдруг понял, что после Луны не меняю походку. И что на Луне я шагаю, а вовсе не прыгаю. Я не заметил, когда у меня появилась особая лунная... впрочем, "лунно-земная" походка: текущая, без вертикальных движений. Во всём остальном две планеты уже не смешать: на Земле, как фанат отдаваясь работе, я строго землянин, а на космодроме Луны - исключительно базовец. Так, на Луне оставляю в компьютере мысли, задачи по принципу "крепко обдумать, забыть и прочесть ещё раз". На Земле никогда так не делаю.
   Вот, например, среди прочих отрывков строка: "Посетить дом кого-то из нас. Например, Рины." Я даже не помню, как это писал... И ещё: вот приду к её родным, и что я скажу? "Ваша дочь превратилась сигнал, и она летит к звёздам"? Сочтут сумасшедшим.
   Но раз я писал, значит надо. И, подгадав выходной, я сел в поезд: в её городок самолётом никак не добраться. Когда я сошёл на перрон, меня кто-то окликнул. Я знал этот голос, но здесь его быть не могло, ведь она улетела! Она подошла, обняла меня, чмокнула и повела в глубину городка:
  -- Я должна познакомить тебя с родителями.
  -- И как ты меня им представишь? - спросил я, решив больше не удивляться.
  -- Ты помнишь, что им говорили о нас Наблюдатели? Экспериментальная группа, отдыхающая в лучших пионерлагерях Союза, где с нами занимаются лучшие преподаватели.
  -- Только не с нами, а нами.
  -- Ты неисправим...
   А ведь правда: подобную группу потом бы прибрал к рукам МИД, и "в загранке" такие ребята могли пропадать много лет.
   По пути Рина коротко мне рассказала о новых открытиях Базы, о тех что и я, зная нас, посчитал бы фантастикой. Терраформирование завершено! Но ведь процесс невозможно ускорить: события жизни нельзя торопить, ведь иначе она не сумеет "привыкнуть" к планете!
  -- Тогда, - рассказала она, - математик и вспомнил, как ты предлагал субъективное время "сжимать" в объективном, желая дать время нам выспаться в долю секунды. Забыв разбудить себе смену, он сел за расчёты. Творил. Месяцами. Потом разбудил сразу всех. Ибо он это сделал. Мы сжали в минуты эпохи системы. Она получилась красивой. Побочный эффект очевиден: мы можем бывать на Земле.
  -- Твой корабль... на орбите? - спросил я.
   Она набрала на своём наладоннике пару имён, показала: Кип Торн, Майкл Моррис и Ури Йертсевер.
   1988 год, и, если я правильно помню, Калифорнийский технологический институт. Метод создания пространственно-временных тоннелей. Энергозатратно даже для нас. Правда, Дэвид Хочберг и Томас Кефарт из университета Вандербильдта вычислили, что такие тоннели должны остаться со времени Большого взрыва, но и тут обольщаться не стоит: Андерс Сандберг определил, что кротовая нора диаметром в нанометр может передавать всего 1069 бит в секунду, а ведь обычный размер этой штуки - порядков на пять меньше ангстрема. Можно попробовать разбить сигнал телепорта и передать как в Инете, пакетами через множество разных тоннелей, но рассчитать все тоннели, да ещё наверняка в динамике...
   Я посмотрел на неё, и она улыбнулась:
  -- Да, Нортон смог выполнить эти расчёты. Как видишь.
   Мы созидаем миры, занимаемся терраформированием, познаём мир так тонко, как здесь, на Земле, будут делать спустя не одно поколение. Как же я рад за ребят! Они счастливы.
  -- Но... почему вы вернулись?
   Рина достала шпаргалку. На ней было моё первое послание с Луны.
  
  
  
  
  

Вместо оглавления

  

Цепочка, идущая сквозь времена

  
   Первый период.
   Выброшенная в голое поле группа ребят довольно быстро раскололась на два непримиримых лагеря (назовём их N1 и N2). Объективных причин этой ссоры наблюдателям (да и ребятам впоследствии) обнаружить не удалось, однако война - по-детски серьёзная, столь же бескровная - началась.
   Оружием были рогатки, реже - хай-тек: металки заточенных карандашей (в том числе несколько заводных "пулемётов"), целая "линия Маннергейма", и даже фанерные танки с педальным приводом...
   После битвы бронепоездов войнушка утихла. Ребята поделили территорию (границу сделали прямой - для удобства) и разработали Конвенцию - документ, регулирующий правила объявления и ведения войн. Конвенция осталась неизменной до конца Эксперимента. Об этих событиях рассказ "Война для начала".
   Под конец периода оба участка, теперь уже точно раздельные, спроектировали свои города. Города были очень похожи: оба стояли на берегу реки, оба - подальше от границы (в "дальнем углу" от противника). В обоих были доки и военное производство и базы НИОКР. К неудовольствию организаторов, перманентной борьбы не получилось. Тем более - классовой.
  
   Второй период.
   Оба участка продолжали тихо развиваться. Возможность войны падала, а там, глядишь, и "выезжать" начнут к бывшим врагам... И руководство мгновенно вмешалось: в срочном порядке к имеющейся территории эксперимента была добавлена новая, равная прежней и площадью, и населением.
   Для обеспечения равных условий новую территорию также разметили на берегу. Она оказалась граничащей с "N 1": просто место у "номера 2" было занято техтерриторией.
   Разрозненные отряды Новых, подобно варварам Лохматовековья, всё дальше и всё настырней входили на "старую" территорию. Их появление из-за границы с ВМ ("Внешним Миром", термин прижился на всех территориях) посреди периода для участка N1 было, мягко говоря, неожиданным. Стремительно консолидирующиеся в ответ на попытки сопротивления "первых", Новые стали серьёзной угрозой.
   Город, благоразумно стоявший вдали от противника, вдруг оказался на самой границе. Внезапный удар по нему из почти невозможного вмиг превратился в реальность. Участок 1 таким образом просто был втянут в войну.
   Для второго участка возникла дилемма: вступать ли в войну. Подумав, они принимают решение: бросить все силы в науку. Цель - к моменту нового противостояния получить подавляющее техническое превосходство. Учитывая специфику Эксперимента, к концу периода необходимо было получить новые знания, "перевести" их в знания прикладные и разработать (что в Эксперименте есть синоним "получить") недоступную противнику технику. Прежде всего - боевую. Об этом рассказ "Первый "виток"".
   Граница между участками NN1 и 2 практически перестала существовать: "первым" было не до неё (фронт требовал полной отдачи), "вторые" и так нападать не спешили. Через границу текли перебежчики: в "номер 1" двигались те, кому надоело сидеть за учебником, да и просто любители воинской славы. К "номеру 2" - "ботаники": немного, очень немного. Среди перешедших границу были разведчики, об одном из них - "Станционный почтмейстер".
   На фронте же было так: пройдя маршем по вражеской территории, "N1" получили "уколы" в тылу. Разрозненные отряды новичков смело ходили по территории "первых", их тактика и воинское мастерство совершенствовались. К концу второго периода война не закончилась - правда, инициатива уже целиком и полностью принадлежала чётко организованным "первым".
  
   Третий период.
   Война продолжалась, и База (так, а точнее - "база научного исследования и создания новейших технологий", стал называться участок Эксперимента под номером 2) решила продолжить исследования, своего рода "пойти на новый виток".
   Победив (поймав, пленив подавляющее число), воинам "N1" пришлось переквалифицироваться в "усмирителей". Среди победивших немногие смогли быть карателями, через всё ещё слабую границу некоторые переметнулись на Базу, однако не все, но вернулись: База убила их бешеным ритмом и обществом, где для того чтоб лидировать нужно не драться, а много читать. Немудрено, что к этому времени База насчитывала менее сотни отпетых "ботаников".
   Третий период База закончила блестящим "витком". В "номере первом" (их территория включала теперь всё, что было завоёвано) были покорны не все. "Старикам" даже пришлось пойти на попятную: непримиримым, несломленным дали немного земли и вернули оружие. Разумеется, под обещание "быть заодно".
  
   Четвёртый период.
   Между периодами у ребят Базы пробился "инстинкт": их одного за другим переставали удовлетворять детские библиотеки. Они рылись в НФ, "научпопе", просили родителей выписать "Знание - сила", "Науку и жизнь"... всё чаще их заставали за книгами "научных дебрей" - как правило, в ущерб школе.
   Почти к середине периода "усмирялка" на территории "N1" закончилась. Технари перестали заниматься несвойственной им работой ещё в третьем периоде, поэтому "N1" (им было не до самоназвания) получили довольно прогрессивные связь, оружие, транспорт. Стилистика как бы сама собой окунулась в Героические Времена: очертания танков повторяли Т-34, телефоны сильно смахивали на "Девушка, дайте Смольный"... "N1" готовились к "мировому господству".
   Не всем это нравилось, и вот несколько человек, дав "обет" пацифизма, сбежали в подобие монастыря. Впрочем, это был не монастырь, это был слёт пацифистов-художников. Сначала их "крепко не поняли", потом - "спустили на тормозах": все они были из "старых". О них - "... Кроме целого мира".
   Сильно рискуя, победители раздали оружие побеждённым, и огромная армия двинулась в сторону Базы. Удар был нанесён ранним утром. "N1" обрушились на противника с марша, но База была готова. О странной войне, где База и не думала побеждать армию неприятеля - "Финал под "It's the final"".
   Урок был усвоен до конца Эксперимента. Отныне СТ (название появилось в ходе войны) воевать не хотелось. Сохранив часть стиля времён ВОВ, СТ постепенно ушли в стилизацию "царских" времён.
   База, "под шумок" наводнив сопредельную территорию "подслушкой", после ухода вернулась к "виткам". Это было уже "в крови".
   Проследив за войной, наблюдатели поняли, что с этих минут конфронтация будет заочной. И посему, дабы сохранить возможность конфликтов, принялись спешно готовиться к расширению эксперимента. Новые (назовём их Сверхновыми) территории было решено "пристыковать" не к старым участкам (мол, плавали, знаем...), а отделить их от зоны СТ технической территорией - благо такая была там нужна.
  
   Пятый период.
   СТ всё больше катились к тихой стилизации (наблюдателям это напомнило собственный мир), База всё так же неслась по экспоненте. Об этих временах - "Игры с присмотром".
   Сверхновым досталась территория с разливом реки: довольно узкая полоска берега и несколько островов. Ребята, не долго думая, разделились по принципу "мальчики налево, девочки направо". Мальчишки свои острова оставили "необитаемыми", девчонки же сделали из них сказки: 1000 и 1 ночь, за проливом - дворец Белоснежки...
  
   Шестой период.
   Развитие Пятого. База всё так же в дебрях высшей математики, СТ в XIX веке. Половина Сверхновых играют в пиратов, ещё половина - в принцесс с амазонками...
  
   Седьмой период.
   В начале периода наблюдатели заманили Сверхновых пройти мимо техтерритории и обрушиться на портовый город СТ.
   К их удивлению, участки 1 и 2 моментально вступили в союз, не оставив Сверхновым ни капельки шанса. Потом отпустили всех пленных и тихо вернулись к привычным границам. Об этом - "Война напоследок".
   Под конец периода стало ясно, что восьмого не будет. Дорогой эксперимент закрывался. Основная масса подопытных приняла окончание фазы как рутинную процедуру (СТ догадались, однако не подали вида), а База... Вместо построек, машин и ребят взорам наблюдателей предстала нетронутая местность и "жучки", имитирующие телеметрию. Так завершилась земная фаза базовских "витков". О звездолёте - "Последний землянин".
   По прошествии лет у СТ понемногу проклюнулась память. Они снова помнят себя и своё настоящее детство. О них - рассказ "До следующего лета!"
  
  
  
  
  
   P.S. Теперь-то я знаю, зачем столько лет я писал это всё. Я б иначе не понял, что детство - это непредсказуемый эксперимент, который ставят над нами взрослые.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"