Аннотация: Я не умею давать названия и не умею писать короткие произведения. Но упорно стараюсь научиться. Вот очередная попытка.
Она влетела в дом, сильно хлопнув дверью, и с размаху бросила на стол какой-то непонятный сверток. Он невольно вздрогнул, хотя и ждал, и последние два часа прислушивался, не раздадутся ли во дворе торопливые женские шаги, и недоуменно поднял глаза от замысловатых узоров, которые прилежно вырезал на горбатой палке коромысла.
Она дышала тяжело и прерывисто, словно долго бежала или плыла под водой, кутала шею в стянутый с головы цветастый платок с кистями и, казалось, вообще плохо осознавала, что происходит. Он похолодел: кажется, единственной на пять окрестных деревень знахарке, только что вернувшейся от очередной роженицы, самой нужна помощь.
- Что с тобой?
- Не перебивай. Слушай внимательно.
Тонкие пальцы с невымывающейся из-под ногтей грязью затеребили тугой узел тканяного свертка, принесенного с собой и небрежно брошенного при виде мужа.
- Вот. Этим меня можно будет отпугнуть. На время.
На столешницу, любовно вытесанную им несколько месяцев назад, с сухим стуком высыпались три головки чеснока.
- А вот это меня остановит навсегда.
В тревожно протянутую руку легла толстая суковатая ветка, только что сломанная, еще пахнущая ночным лесом и древесным соком.
Она аккуратно сжала пальцы мужа поверх своего странного подарка.
- Заточи так, чтобы получился кол. И, чуть что, бей вот сюда.
Руки уверенно легли на грудь напротив сердца.
- Ты... Ты что? Ты зачем? Почему? - Его голос задрожал от этих деловитых приготовлений. В уютном маленьком домике стало вдруг стыло, как на леднике, куда они несколько дней назад по частям выкладывали тушу недавно зарезанного кабанчика.
Она с грустной улыбкой едва заметно поджала плечами и сняла с шеи платок. На по-крестьянски загорелой коже двумя алыми бусинами выделялись набрякшие кровью дырочки. Он невольно попятился, не выпуская из рук поданной ему ветки.
Оба знали, что означают такие вот метины.
- Ты же помнишь, дорога на Колосцы мимо погоста пролегает... Я хотела путь срезать, знала, что ты ждешь и волнуешься. - Вновь усмешка, печальная и беспомощная одновременно. - Кто бы мог подумать, там всегда спокойно и тихо было...
- Может, обойдется? - Он отбросил ветку, с надеждой схватил жену за плечи, заставляя поднять взгляд. Та горько покачала головой.
- Не обойдется, ты знаешь. Когда я вернусь нежитью... не промахнись. Ты сильный, ты ударишь наверняка.
Она всегда двигалась легко и грациозно, как танцовщица. Бесшумно прошлась по дому, по единственной комнате с маленькими слепыми окошками, рассеянно качнула прибитую к потолочной балке люльку, пока еще пустую, но уже ожидающую маленького хозяина, машинально провела рукой по мягкой шубке ластящегося кота, поддела пальцами босой ноги край плетеной дорожки, скрывающей лаз в подпол, подняла с пола ветку и вновь вложила в ладонь мужу. Бережно, по одному, согнула его пальцы поверх несодранной коры, заставляя почувствовать в руках уверенную, обрекающую тяжесть осины.
- Ты меня спасешь. По крайней мере, душу. И себя спасешь.
- Ты... ты же велишь мне убить себя. Почему?
- Потому что я люблю тебя.
Короткий смешок. Еще не вампирский, но уже и не человеческий.
- Я люблю тебя.
Из искаженного внезапными судорогами горла в последний раз, хрипло и страшно: