Если бы Чаликов был художником, то рисовал бы тюремные окна.
Нет ничего более отрезвляющего, чем вид тюремного окна, оно словно бы сама реальность, словно бы жизнь во всей ее тщете нелепых ожиданий, - там ЗА, где-то там жизнь, а здесь склеп, из которого нет выхода. Даже воздух словно бы останавливался перед решеткой, так что никакие вольные запахи не проникали в камеру.
Все тюремные окна похожи друг на друга, но при этом всякое же совершенно индивидуально. Каждое такое окно провозглашает победу смерти над жизнью, невозможность сопротивления духа материи, иллюзорность свободы, надежд и жизни.
Окна в Тульском СИЗО сужались вверху, образуя нечто вроде горки от внешней решетки к внутренней так что иногда голуби, что влезали внутрь в поисках хлеба, - который сердобольные арестанты кидали на подоконник, - скатывались вниз, в панике били крыльями и с возмущением вырывались наружу.
Чаликов завидовал тупым птицам, они проникали сквозь решетки и перелетали через стены, не задумываясь о том и не ведая несвободы. Голод был их внутренней тюрьмой, им они терзались, - звери они вообще просто бомжи, как понимал их природу Чаликов.
Едущего на общий режим Чаликова посадили на пересылке в строгий. Строгачи выразили свое сочувствие, мол, едешь в "детский сад", где народ Жизни не знает и несет отсебятину, Чаликов же со своим "жизненным уроком" чувствовал неудобство перед непомерными сроками новых товарищей.
В хате на двадцать шконок народу было человек двадцать пять, но никто на это не обращал внимания, всяк падал где было свободно, было дружно и весело.
Затесавшийся в компанию строгачей особик доверительно рассказал Чаликову, что все его беды из-за подельников и в будущие свои делюгИ будет он подельников валить. Парень он был молодой, добрый, ухаживал за болезным пересидком, у которого отсиженные срока убили напрочь здоровье, вкупе с разумом. Остатков разума хватало жаловаться родным, что ему плохо, что у него все болит, и для этих жалобных надобностей требовать тэху с дороги, а приходила оная лишь часа в три. Сам он на дорогу лазить был неспособен, зато тэху требовал как младенец соску.
Однажды появился невнятный персонаж по 131й.
- Стой там! - велели ему. - На шконарь не садись, к дубку не подходи!
Персонаж какое-то время покорно стоял у тормозов, но потом просочился таки, и принялся изводить жалостными рассказами о том, как его подставили.
В пару дней всех раскидали по этапам, вывели было со всеми и Чаликова, он простоял с час в коридоре, но на выдаче пайка его тормознули и отправили обратно, типа ошибка вышла.
В мусорские ошибки Чаликов не верил, хотя и смысла в подобных прокладонах не видел.
Пересидок получал богатые дачки с воли, там были конфеты, что-то еще, но главное - там были витамины - лук, помидоры и огурцы. По болезности своей он ничего не ел и витамины тухли.
Выводили на прогулку в шестиметровой высоты колодец, куда краешком заглядывало солнце, зэки благодарно подставляли белые, отвыкшие от витамина Д, тела солнцу и отжимались от утлой скамейки, торчавшей посередине дворика. По краям росла чахлая зелень, трава да одуванчики, словно привет от далекого, бушующего где-то лета.
Пересидок пожертвовал свои помидоры, Чаликов со товарищи мойками измельчали помидоры и лук, чтобы получить вкуснейший арестантский салат.
Да, еще была баня, эта арестантская радость.
И было общение. Общение с людьми, оказавшимися за краем.
На прогулке Чаликов видел стену за стеной дворика. Это была стена колонии, где ему предстояло дожить до освобождения, но этого пока он не знал, не ведал, ибо неизвестность - судьба арестанта.
Музыка как связь времен
Чаликов с недоверием относился к музыке, она обычно требовала какого-то соучастия, а оное включалось редко.
Чаликов с недоверием относился к музыке, - особенно современной, - но у музыки есть функция, которую можно было бы назвать межвременной связью, - иногда мелодия, несколько раз случайно услышанная в какой-то период жизни, вдруг связывается с ним, так что, услышав ее когда-то, по прошествии времени, сразу вспомнится тот период, который она словно бы включает.
А иногда, редко, случается и обратное, музыка словно приоткрывает будущее, - то время, когда, слушая ее, ты будешь вспоминать то, что происходит теперь, нечто вроде обещания будущего, намек, что, - вопреки всему, - оно вообще будет.
Вдалеке, еле слышно играла незнакомая музыка, отрешенный женский голос выводил непонятные, да, впрочем, похоже, что и вовсе бессмысленные, слова.
На этап Чаликов отправился летом, но лето того года шло враскачку - враскорячку и было то холодным, то чуть теплым, так что, приехавши в Ярославль вечером, он ранним утром простоял несколько часов вместе с толпой под промозглым дождем.
До этого всю ночь просидели/ простояли на сборке, то бишь кто просидел, а кому места не хватило, тот простоял. Сборка была прокуренной, маленькой и провонявшей испражнениями от забитого ими санузла, использовать который по этой причине было нельзя и единственным его предназначением было завонять помещение в соответствии с коварными мусорскими расчетами.
А до этого долго ехали в переполненных людьми и баулами автозаках.
А до этого столыпин стоял на одной из станций 23 часа, - впрочем, столько же он стоял там же потом и на обратном пути.
Так что дождь был не самым худшим на этом пути в неизвестность. Просто было холодно и бесконечно.
Бесконечное стояние завершилось, и Чаликов с несколькими спутниками с этапа вошли в камеру. Там было тихо - все спали, поукутавшись всяк в несколько поношенных одеял, на повидавших виды матрасах, каковые, в свою очередь, находились на нелепых, коротких, - как говорили, с малолетки оставшихся здесь, - шконарях, которые стояли на полу, выглядевшем так, словно в помещение недавно взорвалась граната.
Народ нехотя начал просыпаться, поставили чифирь, нашелся знакомый.
А на улице вновь, где-то вдали, заиграла невнятная мелодия и от нее веяло далекой, столь же невнятной, призрачной еще свободой, к которой через этапы, лагерь и неизвестность вела арестантская судьба.
Так ранней весной лето проникает вдруг отсветом луча солнца с холодной зимней улицы, словно бы враз преодолев бесконечность стылых дней.
Прокладоны
Жизнь ставит выбор, кем стать - клоуном или чудовищем.
Клоун живет весело, легко и беззаботно, но унизительно. Монстр живет гордо, но лишь пока его не вычислят и не прибьют.
Казалось бы, все легко и просто - выбирай и унизительно веселись, либо гордо сдохни под всеобщие проклятия, но.
Но, помимо этих основных вариантов, незамеченно присутствуют пара гибридных вырожденных, - то бишь клоун может быть монструозным, и дети будут плакать при его виде, а монстр может оказаться комичным, и его грозный рык будет вызывать всеобщий смех.
И, да, его тоже убьют, но убьют весело, под шутки с прибаутками.
Четыре 'наркомана', - то бишь попавшие по 'народной статье' 228 (два два восемь, как говорили здесь), - увлеченно резались в 'кичу', хотя по их виду им на ней вряд ли предстояло побывать.
- Дети! - пренебрежительно сказал про них Евгений.
- Я по стоодиннадцатой, он по стопятой... А вон еще у нас один есть, - Евгений пренебрежительно махнул рукой в сторону бомжеватого вида старикашки.
- Расскажи, как тебя посадили! - велел он.
- Мы бухали с опером, - начал рассказывать старик. - Пили за столиком в одной забегаловке...
- Бухать с опером! - хмыкнул Евгений, явно слышавший эту историю не в первый раз.
- Ну и он отошел типа отлить, а на столе оставил барсетку. Я то думаю, он сейчас вернется, а барсетка оказалась краденая, ну и тут меня с ней и приняли!
- Бухать с опером! - опять возмущенно повторил Евгений. - Ты кем сидел прошлые сидки?
Старичок взял на себя прием порций и даже вроде как мыл посуду, так что сидел прошлые сидки он, похоже, не очень-то правильно.
Но речь не о нем, как говорится 'лагерь все поставит на свои места' и всякому найдет достойное ему положение.
Пожалуй, что стоило бы немного поговорить о так называемых 'прокладонах', о том, как весьма многие оказываются 'за решеткой' благодаря методам работы полиции навроде тех, что были показаны в 'Месте встречи...', что изменить нельзя, в том эпизоде, где Кирпича берут.
Появился вот в Сети некий персонаж, сидевший за мошенничество, и давай всех уму разуму учить про быт в Доме Нашем Общем, несет ересь в том числе и по поводу того, что нет там, де, таких, кто попадает ни за что. Они есть.
И очень много таких, кому вроде как есть за что попасть, но им как бы еще от щедрот подбавляют.
В качестве примера приведу историю про Васильича, старичка лет аж под 70, что попал по 'три гусЯ' - по оружейной статье. Переделывали они стартовые в боевые и полиция решила их взять, но видать мало показалось. Один знакомый Васильича работник внутренних органов продал ему автомат, а другой работник того же ведомства предложил его купить подороже и в момент контрольной этой закупки старичка и приняли. Влупили 6 лет и, дай Бог ему выйти. А автомат из полиции вышел, и обратно же вернулся, такой вот круговорот вещдоков...
А что до бойкого интернет-писателя, то при такой статье, если он сидел не в козлах, то скорее всего лишь ПРИ массе, к общим делам таких обычно не допускают...
Надо же такое сказать - нет сидящих ни за что! Есть такие.