То, как Кант комментирует Гоббса, добавляя глубину его плоскому и нежизненному концепту "общественный договор", - это один из примеров того, что философ способен оживлять нефилософский материал, вдыхая собственное разумение в любую пустую породу.
Подобным же образом философское движение подхватывает и ассимилирует в себе Ницше, Фрейда и многих других. Так дети заставляют "говорить" плюшевых медведей и участвовать в своих увеселениях.
Дети могут относиться серьезно к таким "оживлениям" и полагать свои игрушки самостоятельными участниками детской жизни, но философия должна бы уметь отделять свой действительный поток от катящихся в нем посторонних предметов - движитель от движущегося.
В свое время Ницше звал к переоценке ценностей. Думаю, что этот призыв необходим в настоящее время, когда философия выродилась в нечто вроде ритуального камлания, участвующие в котором соревнуются - кто с более значительным видом произносит "Хабермасхабермасхабермас".
Хайдеггер формулирует:
"в каждом философском познании решающее не то, что сказано в отчетливо выраженных фразах, а то, что оно посредством сказанного предлагает взору как еще не сказанное ... Чтобы овладеть тем, что слова ХОТЯТ сказать в борьбе с тем, что слова говорят, в каждой интерпретации необходимо насилие. Но это насилие не может быть произволом"
Кассирер, приводя эти его слова, вопрошает:
"Но не становится ли интерпретация произволом, если она заставляет автора сказать нечто, что он лишь потому не сказал, что не мог это МЫСЛИТЬ?"
Так вот, не слишком ли много произвола в приписывании смысла высказываниям современных философствущих и околофилософствующих существ?
Есть соотношение между мощью потока и количеством породы, которое он способен нести в себе, при превосхождении этого соотношения порода останавливает поток, и он затухает.
Не остановился ли поток?
Реплика 1
Несамостоятельные философствующие существа способны существовать лишь в тени чужих авторитетов, пробавляясь комментированием комментариев. Философ, как самостоятельный человек способен извлечь смысл из любых, в том числе случайных знаковых комбинаций, проявляя философское насилие над бессмысленностью обыденности.
Тексты несамостоятельных философствующих существ также могут использоваться для проведения над ними операций философского насилия, однако эта их способность ограничена определенной их однообразностью - кто прочитал несколько текстов современного философствования, тот прочитал их все.
Делая свои имитационные комментарии, они не идут вглубь. Они такие же, как философы, которых комментируют, они используют ту же терминологию, копируют приемы и изображают методы настоящих философов, но, - говоря словами Сорокина, - 'в них нет ничего такого', - в их текстах есть все, кроме собственно философии.
Философия, - в согласии с Кантом, - может служить по-разному. Может нести перед своими господами факел, а может мыть за ними горшки.
Наше время - 'бунташный век'.
Сперва взбунтовались инженеры, которые заставили служить себе философию, принудив ее к позитивизму и околопозитивизму в различных формах, потом взбунтовались торгаши, которые свергли идеалы науки, а взамен ничего не изобрели и не создали (и, похоже, не собираются). Поэтому, если во времена прошлого восстания философствующие могли подвизаться в роли прислужников при науке, то теперь они в недоумении, поскольку оказались вовсе не нужны и не знают, кому отдаться и куда податься.
Недавно на СИ прочитал статью некоего Прехта и не удержался от комментария, за что был забанен. Понятно, что переводчик не виноват, он старался, переводил, а тут бац, какой-то маргинальный критик чистых хабермасов заявляет ему, что, де, батенька, не философия это никакая, - обидно.
Вот Прехт в той статье - типичный пример современного философствующего субъекта, - речь идет там о неких датских (вроде бы) ополченцах, участвовавших в расстрелах евреев. Автор принимает позу обличителя человеческих пороков и на этом считает свой хлеб отработанным. Но роль обличителя не имеет отношения к философии, - non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere. Суть философии в трансгрессии, в выходе из языковых игр.
Как люди теряют индивидуальность? - вот вопрос, которым следовало бы задаться в данном случае.
Как они ее обретают? - вот вопрос, которым следовало бы задаться в данном случае.
Почему мы собственно ожидаем от людей индивидуальности? - вот вопрос, которым следовало бы задаться в данном случае.
Ну и наконец, кстати, - вправе ли мы ее ожидать?
(На эти вопросы отвечает, полагаю, моя скромная работа 'Самостоятельность')
А у Прехта выходит так: бедные евреи - плохие ополченцы - мы все такие как они (ополченцы) - вывод: надо соблюдать принцип ахимсы, больше трех не собираться, а то вдруг обуяет коллективная ненависть к евреям. 'Следи за собой!' - вот мораль, которая как-то излишне нарочито следует из текста.
Этот текст- пример языковой игры, идеально следующей правилам. А таковая не может быть относима к философии, потому что критерием той является нарушение игровых правил. Точнее невозможность соответствия, поскольку в серьезном деле - не до игр.
Реплика 2
То, что Петров писал о 'великих научных языках' и об обязанности знания их для ученого приложимо к философу лишь косвенно. Философия не наука и требования, обязательные для человека науки для нее не указ. Тому знание языков нужно в двух равно значимых целях: - во-первых, - для ориентирования в работах, часто ведущихся в параллельных или совпадающих направлениях, чтобы 'не изобретать велосипед' и вовремя воспользоваться иноземными разработками как основой для своих, а, - во-вторых, - для умственного развития ученого, чтобы оный не закоснел в самодовольстве и специализации. Для философа все это не нужно. В силу своей принципиальной апарадигмальности философ не рискует ни оказаться изобретателем уже изобретенного, ни закоснеть во всезнайстве (это не касается философствующих, то есть современных софистов). Языки вещь хорошая, но для философа, в отличие от ученого, - необязательная. Философия развивает лучше любых языков, поскольку представляет собой наиболее сложный язык из всех возможных, так что, если развитие умственных способностей ученого мужа при изучении иных языков происходит как бы 'по горизонтали' познания подобных же языков с примерно таким же уровнем абстракции, как и родной, то философский язык дает глубочайшую для человеческого языка абстрактность, и, соответственно, объемность.
Между тем, современное образование все переворачивает вверх ногами. Философы изучают языки, сливаясь с филологами, а ученые, которым языки более нужны, их изучают лишь для галочки. В итоге многие философы - по - образованию, - философствующие, - уходят с головой в философские переводы, которые представляют собой полезную для народного хозяйства вещь, но собственно к философии как к 'творчеству концептов' имеют лишь опосредованное отношение.
Ницше писал, что в утренние часы ничего не читает, чтобы не тратить самое плодотворное для разума время на чужие мысли, но порождать в это время свои. Так и с переводом. Переводчик - не философ, пока не занимается собственным творчеством, а лишь посредник.
К чему эти сверхуглубленные переводы, эти войны за каждое слово? Хотим ли мы услышать 'песню, которую запомним навсегда'? Хотим ли получить из уст очередного французского пророка готовый рецепт решения всех наших проблем?
Конечно, перевод должен быть качественным и специалисты философского перевода должны быть компетентными и добросовестными, но это вовсе не значит, что вся философия сводится к спорам последователей той или иной версии перевода Витгенштейна или Дерриды. Это все дело служебное. Не главное.
Реплика 3
Когда мир успокаивается в некоей навеки обретенной истине и обретает незыблемость, приходят философы со своим снобизмом и переворачивают устоявшийся миропорядок. В свое время Петрарка грубо выдернул центр земли из под ног французов и англичан, объявив их многознание всего лишь варварством.
Когда Петрарка начал свой поход на варваров, то есть на англичан и французов, англичане и французы его не интересовали, и даже не столько потому, что как варвары были выведены за скобки интересов культурного человека, но, - в главном, - поскольку его удар был направлен на внутренних варваров, - на внутренних, - в его случае, - итальянских, - англичан и французов. Его поход - не крестовый поход против внешних варваров, его поход - поход против варварства, против внутреннего раба, он направлен против тех, кто отказался от собственной культуры, от самостоятельного мышления в пользу удобств чужих культурных штампов, - против людей массовой культуры в ее средневековом варианте (массовая культура - какое контрадикторное сочетание!).
И не вина Петрарки, что получилось, - по мнению современников, - криво, - это опять-таки поспособствовали внутренние варвары.
Отрицая старый центр мироздания, отрекшись от прочих европейцев, - от старых европейцев, каковые объявлялись им и недостаточно старыми и недостаточно европейцами, - Петрарка заложил основы новой земли и нового народа.
В наше время назрела необходимость очередного переворота по образцу того, что был совершен Петраркой. Западная философия, похоже, завершилась. Она продолжает существование по инерции, ведутся какие-то языковые игры, проводятся конгрессы, но это уже более похоже на судороги мертвого тела.
Парадокс современного философствования, на мой взгляд, взгляд незаинтересованного наблюдателя, - в том, что наука, будучи своеобразным вырожденным органом философии, подавила философию, породив современное наукообразное философствование. При этом наука полагает себя некоей последующей стадией, порождением философии, которую она, наука, якобы превзошла, как превосходит дерево орех, из которого явилось. Общепринятым является мнение, что, дескать, сперва была одна философия, а потом она разделилась на философию и на науки. Виндельбанд выразил эту доксу так:
'Философия подобна королю Лиру, который роздал своим детям свое имущество и которого вслед за тем, как нищего, выбросили на улицу'
Но так ли все просто, как это принято считать?
В древности действительно было некоторое смешение, но оно происходило не потому, что науки и философия еще не разделились, а потому, что науками занимались философы, а прочие люди ими не интересовались. Науки стали всеобщими, когда были поставлены на поток, и не науки были отделены от философии, а, скорее, философский подход был вытеснен из науки в целом. В науку пришли средние умы, наука стала парадигматична, она стала обыденной деятельностью, подобной всем прочим, - смесью производства и бюрократии. Современная наука берет массовостью, организацией, а потому она и оказалась отдельна.
Лосев пишет:
'Я знаю сотни ученых, которые целую жизнь мыслят, размышляют рассуждают, целую жизнь излагают свои мысли и даже делают открытия, но которые совершенно не знают, что такое мысль... Очень много ученых, но - как мало мыслящих'
Долгое время ученые шли за мыслящими, потом науки расплодились, и ученые решили быть самостоятельными, решив, что для этого им будет достаточно массовости и организованности. Тем не менее, мыслящие возникали и в их рядах, и, если не добивались вовремя, то добивались время от времени каких-то научных поворотов.
По логике вещей, теперь следует совершить обратный переворот и повторно отделить мыслящих от ученых, как в свое время ученые отделились от мыслящих.
Пришло время покончить с новым англо-французским варварством.
Реплика 4
Встреча Саломе и Ницше - это встреча (помимо и сверх того, что они были женщиной и мужчиной) интеллектуала современного европейского разлива и философа. Интеллектуал энергичен, напорист, коня на скаку остановит и все такое прочее. Именно такими людьми свершалась наука, а затем и онаучивание. Именно эти люди создали математику, рассчитали канализационные системы и создали атомную бомбу. Они вообще много чего создали.
Не всегда при этом понимая собственные цели или понимая их не вполне, да и не особенно задумываясь по этому поводу. Но это, наверное, так и должно было быть. В конце концов, рабочие, которые все эти разработанные ими идеи воплощали, те вообще были лишены и разумности и духовности, обратившись в пелевинских насекомых.
Вопрос в другом. В том, что интеллектуал даже в упор столкнувшись с философией, понять ее не способен. Это как слепой и слон. У современного европейского интеллектуала как вида нет соответствующего органа восприятия, чтобы воспринять философию. Он способен как-то понимать ее лишь в редуцированном виде.
Интеллектуал энергичен, напорист, коня на скаку остановит и все такое прочее. Но интеллектуал прост, он тяготеет к простоте и простым решениям, он, словно элой, начинает зевать и теряет интерес, сталкиваясь с чем-то для него запредельным. И как бы ни были широки его кругозор и эрудиция, вся эта широта лежит в одной плоскости - интеллектуал не способен мыслить объемно. Философия запредельна для интеллектуалов, она лежит в ином мире для них и способна как-то соприкасаться с их миром лишь через цепочки опосредований.
Попытки интеллектуала напрямую загрузить в себя тексты хотя бы и того же все Ницше оборачиваются чем-то комичным. Потому что нет способности обращаться с объемными текстами и их пытаются читать или как научные/технологические, либо как беллетристику.
Это все равно как читать книгу, написанную на одном языке, - на другом, вовсе не родственном, языке - как-то, как попало подгоняя слова непонятного чужого языка под свой.
Саломе не была глупа. Но ум интеллектуала внешен, он как одежда, или как какое-то техническое приспособление, которое никак не связано с самим человеком, - одежду можно снять, инструмент отложить и человек остается голым. Быть европейским интеллектуалом - это быть умным, начитанным, образованным, дипломированным болваном.
Многознание не есть ум.
Реплика 5
При рассмотрении современного положения, в котором оказалась философия, стоило бы мысленно вернуться 'во времена былинные', когда нечто подобное уже происходило. Я имею в виду ситуацию прислуживания философией религии. Почему философия уступила религии?
Жильсон, давая описание труда Немесия, пишет по этому поводу так:
'Аристотель, которого Немесий толкует здесь по Александру Афродисийскому, считал разум естественно действующим в человеке, однако добавлял, что действует он лишь под влиянием извне: согласно этому учению, разум не является необходимым дополнением к сущности человека как таковой, но лишь инструментом познания вещей; существует якобы совсем немного людей - возможно, одни только философы, - которые обладают разумом'
Почему философия уступила религии? Да, в том, что философия оказалась противоречива, что скептицизм подготовил почву для христианства и прочем подобном - есть правда, но это все не главное. Философия - удел немногих, тех, кто способен к самостоятельности, а это не всем нужно, да и не все по силам. Встреча Иисуса и Понтия Пилата, пусть даже и чисто виртуальная, - это встреча двух параллельных миров. Фраза 'я есть истина' для интеллектуально самостоятельного человека - лишь бессмысленное сочетание слов, нечто вроде молитвы, что позволяет как-то мобилизоваться нес(ам)остоятельному уму, давая ему иллюзию действия и действительности. Вопрос Пилата для Христа, - лишь самонадеянность человека оторванного от своих корней, тщащегося полагать себя способным в одиночку стоять рядом с миром.
Греки были прямыми и неполиткорректными. Они делили людей на рабов и не-рабов. Почти как римляне, - которые были грубы и прямолинейны. Но, в отличие от римлян не-рабы греков были не негативом негатива рабства (минус на минус дает плюс), они были людьми, обладающими самостоятельностью. Греки делили мир не столько на своих и чужих, сколько на самостоятельных людей и несамостоятельных, которым оставалось выступать в качестве орудий.
Христианство пошло к рабам и провозгласило их равными со всеми прочими. Впрочем, пошло оно по пути уже проделанному римлянами. Те отказались от каких-то внутренних обоснований и для них рабы стали просто вещами, а свободные люди могли быть хоть и не совсем людьми, а хоть и вовсе не людьми, поскольку никаких требований самостоятельности к ним не предъявлялось.
В итоге христианство сделало то же, что делали греки, но в обратном направлении, если те пытались поднять людей вверх, хотя бы некоторых, - в самостоятельность, - то христианство от этого отказалось и направило всех в отказ от самостоятельности.
В итоге рабство, от которого по видимости отказались, пошло внутрь.
Сперва христианство и философия смотрели друг на друга из своих параллельных миров в определенном ошеломлении. Попытки контакта происходили (фильм 'Агора', к примеру), но это был все тот же диалог Иисуса и Понтия Пилата, разве что в варианте 'фулл-контакт'. В итоге они все же проконтактировали окончательно и произошло это вынужденно. Получилось нечто гомогенное, но эта гомогенность - не гомогенность раствора, а гомогенность смеси. Причем взрывной.
Аверроэс пишет о вреде доступности философии. Он полагает, что люди имеют разные степени интеллектуального развития и, согласно этим степеням, они должны удовлетворяться разными способами понимания мира. Описывая его взгляды, Жильсон формулирует их так: 'Господствующее заблуждение как раз и состоит в несвоевременном распространении высших знаний среди низших умов... необходимо восстановить различие трех порядков истолкования и научения во всей его строгости: наверху располагается философия, которая дарует знания и абсолютную истину; ниже находится теология - сфера диалектического и вероятностного истолкования; внизу - религия и вера, которые следует заботливо оставить тем, кому они необходимы. Так располагаются и иерархически упорядочиваются три степени понимания одной и тоже истины... позволим философии говорить на языке философии, а простому верующему - на языке веры'
Один из отцов церкви, оправдывая философию, также формулирует нечто вроде того, что человеку свойственно мыслить и познавать, и свойственно это в разной степени разным людям. Потому, кому-то достаточно веры, т.е. подключения к эгрегору (за счет отказа от самостоятельности) посредством авторитета. Кому-то нужна философия, поскольку он более мыслит и ему мало 'делай как я'. Здесь производится переворачивание обычного понимания соотношения философии и религии, поскольку обычно вера ставится выше понимания и самостоятельности, но эта вышеприведенная позиция, при всей своей маргинальности, представляется наиболее верной.
Это переворачивание очевидности, хотя и являет собой истинное понимание дел, но никак воспринято не было, да, наверное, и не могло бы, так что философии осталась некая вырожденная ниша при христианстве, поскольку у нее все-таки оказался свой потребитель, те жалкие и невнятные (с точки зрения обыденного христианского мышления) персонажи, которым веры по какой-то причине (некое душевное уродство) было недостаточно.
Наблюдения за процессом слияния, приводят к параллели с археологическими изысканиями Фуко. События происходят хаотично, как-то сами по себе, но, складываясь, - вроде бы свободно и без плана, - в сумму, они все более жестко ограничивают возможности дальнейшего хода событий. Река намывает себе русло.
И вот философия стала служанкой религии. И здесь не только хельсинский синдром.
Здесь слабость философов, оказавшихся в узлах новой структуры и не сумевших повлиять на эту структуру. Но здесь и гибкость тех, кто оказался в структуре. Потому что здесь бунтовать уже нет смысла.
Бунт это вообще слабость. Бунт - это проигрыш. Оказавшись в системе, можно лишь играть по ее правилам и переигрывать. Продолжать движения противника и поворачивать к своей - общей пользе.
Истмат, наука, религия - все это были господа философии. И философию нечего винить в ее рабстве и ни к чему упрекать ее в том, что она не бунтовала, - поскольку 'более умный должен уступить'. Уступить и сделать по-своему.
Философия играла на чужом поле по чужим правилам, оставаясь философией, изменяя структуры, внутри которых оказалась, - изнутри. Не подрывая их и не уничтожая, - но усложняя.
Не пытаясь вернуться к тому утерянному навсегда положению до вхождения в структуру, а выворачивая структуру, придавая ей новые измерения и новые возможности.
Реплика 6
Сократ участвовал в жизни своего общества, пытался улучшить его и как-то приблизить к идеальности. Тогда казалось, что любого софиста можно переубедить явными доводами, а уж тем более несложным казалось переубедить людей доксы. Постепенно эта тенденция прямого влияния философии на общество сошла на нет, и общество и философия разошлись навсегда.
Гильом Оверньский формулирует в досхоластическом средневековье так:
'Вот мой совет: в области философии всегда имей дело только с философами и избегай споров, конфликтов и пререканий с несведущими людьми, не заботясь об их мнении, потому что оно напоминает фантазии или бред'
Современное состояние дел таково, что понимание общества - это фантазии и бред, общество, софисты и люди доксы всю свою (полусознательную или квазисознательную) жизнь существуют в фантазиях и бреду. Философия - это лишь путь ко взрослому самостоятельному мышлению, изначально неудобный и непригодный для общества, - путь одиночек.
Почему так? Потому что мышление большинства остается на уровне имитации мышления.
Дискуссии, производимые обществом, - это языковые игры, носящие учебный, - т.е. по сути, - игровой характер, и неспособные выводить куда-то за пределы тех данных, что заложены в пределы языковой игры. В дискуссиях, производимых обществом, нет смысла, который может быть увиден за ними с первого взгляда - в обменах смыслами, которые люди доксы столь увлеченно производят, - нет собственно самого смысла. Это лишь игры вроде тех, которыми занимаются дети в песочницах, - сколько бы песок не перекладывался из одной формы в другую, из него никогда ничего не будет построено.
Цель споров - не поиски какой-то истины, а встраивание в иерархию. Может, это само по себе и неплохо, но неплохо понимать это 'неплохо'. Можно провести человека по цепочке доводов и показать ему истину, но нельзя привести всех к истине, имея в виду при этом истину как процесс, как самостоятельное выстраивание таких цепочек и движение по ним.
Сократ побеждал софистов в спорах, но софисты победили Сократа в главнейшем, в том, что оказались ближе к потребностям и природе человека. Кант пишет о диалектике как 'логике видимости':
'Это было софистическое искусство придавать своему незнанию или даже преднамеренному обману вид истины, подражая основательному методу, предписываемому вообще логикой, и пользуясь ее топикой для прикрытия любого пустого утверждения'
Софисты использовали диалектику для более главного, чем отвлеченные достижения истин, - они использовали ее для достижения статуса.
Современное философствование и философия - разные вещи. Современное философствование - возрожденная софистика.
Реплика 7
Собственно язык... ах да, это же дом Бытия... Да, да, вот эта покосившаяся лачуга - дом Бытия! Вас не охватывает восторг?
Язык рождается в детском крике. Цель которого можно уподобить цели молитвы - квазидействие. Ребенок не способен к действию, и он совершает квазидействие - он кричит.
Далее крик усложняется, усложняется до состояния языка, той самой сложнейшей системы, которая наш общий дом, но которое при этом функционально - все то же квазидействие.
Языковые игры - это действия, которые проводятся с минимальным КПД. Если что-то производится благодаря языковым играм, оно производится скорее вопреки им, благодаря наивным единицам, воспринимающим игры всерьез. Остальное человечество пытается спрятаться в дом из символов, построить баррикады из слов и отгородиться ими от Бытия.
Такая отрицательная идеальность. Вырожденная идеальность.
Реплика 8
В доме Бытия весело, там идут языковые игры.
То, что языковые игры протекают практически без соприкосновения с реальностью, - нулевой КПД, - делает их подобными электромагнитным колебаниям, - информация с огромной скоростью бессмысленно курсирует по контурам. Сами по себе при этом языковые игры не хороши и не плохи, т.е. равно могут быть и теми и этими. Они могут давать результат и могут его не давать, но основная природа языковых игр - это работа вхолостую.
Цель их - в вовлечении всех способных на это к тем или иным формам мыслительной работы хотя бы в имитационном виде. Подключение мыслительных механизмов к человеку извне. Для достигшего мыслительной самостоятельности языковые игры - лишь трата времени, поскольку он не нуждается в подключении к внешним мыслительным машинам, имея свой собственный источник мыслительных действий внутри себя.
И, участвуя в них (или не участвуя), - надо понимать, что языковые игры сами по себе не имеют смысла и не порождают его. Смысл вкладывается в них извне, они же только бесконечно передают его по кругу.
Реплика 8,5
Язык возникает как замещение действия. Ребенок не может взаимодействовать с миром и он знаменует эту свою неспособность криком. Это срабатывает, потому что взрослые рядом, они расшифровывают крик/потребность и удовлетворяют.
Так как потребностей много и со временем становится все больше, у человека по мере роста возникает необходимость в их выражении - сперва с помощью разнообразия криков, далее в перерастании криков в язык.
По мере взросления ребенок развивает язык и его язык, отражаясь в отражающей бесконечности Других, пускается в наматывание кругов языковых игр. Возникнув таким образом как заместитель действия, язык со временем замещает Бытие.
Реплика 9
То, что Делез пишет о пьянстве - очень мило, как все, что он пишет. Но у него иной раз происходит некое смещение смыслов, при котором главное теряется, а на его месте оказывается нечто неважное. Он вот полагает, что феномен пьянства определяется неким своеобразным восприятием времени.
Может показаться, что он прав, - восприятие времени в пьяном виде действительно иное, чем в трезвом, - но восприятие времени вообще изменчиво - это раз, а два - то, что оно человеку сопутствует везде (и везде разное). Воспринимая пространство и событийность, мы так или иначе воспринимаем и время. Пьяный своеобразно воспринимает и пространство и событийность, соответственно этому у него искажено и время. Делез же по этому поводу высасывает из пальца целую философию, переворачивая явление с ног на голову.
Алкоголь меняет восприятие действительности, но это не значит, что есть некое константное восприятие, - оно и так гуляет как хочет в наборе разных возможных матриц восприятия. Т.е. мы не можем сказать, что есть нормальное восприятие, начнем с этого. Нет нормального восприятия, а значит, нет и 'нормального времени', каждая маска имеет свое время. Алкоголь действительно меняет восприятие времени - но лишь в числе прочего. Алкоголь действует примитивизирующе. Он отупляет восприятие, отсеивая из него часть поступающих впечатлений. Происходит примитивизация, оглупление субъекта восприятия. Время при этом тоже меняется, но как следствие меньшей событийной связности. В пределе алкоголь способен ввести человека в младенческое состояние сингулярных событий, когда тот не способен связывать их между собой, и оказывается в некоем безвременьи, подобно тому, как воспринимают мир совсем маленькие дети и безумцы.
Безумие привычно полагается ненормальным состоянием, болезнью, которую пытаются лечить уколами и таблетками, словно всякие прочие болезни вроде простуды. Но душа необходимо больна и необходимо ненормальна. Сама по себе душа - это болезнь тела. Чтобы быть здоровым, тело не нуждается в душе, - посмотрите на животных, которые бодры и веселы и душа им никакая вовсе не нужна. Они весело живут и бодро умирают в своей Открытости миру.
Как показывает Бибихин, душа проникла в человека извне в виде паразита, в виде языковых игр, оторвавшихся от общественного носителя и оказавшихся способными протекать в отдельно взятом человеческом носителе. Чем душа сильнее, тем менее человек оказывается связан с обществом, тем больше центр тяжести перемещается извне вовнутрь.
Если человеку хватает искусности как-то маневрировать между двумя этими центрами тяжести он может сойти за здорового (он может имитировать человека Открытости, как в одном фильме о зомби здоровые люди имитировали поведение зомби, двигаясь как пугала и обвешавшись тухлым мясом), если же в силу каких-то причин (внешне-внутренних одновременно) происходит сброс связей между человеком и обществом, и побеждает внутренний центр тяжести, человек признается больным и подвергается лечению уколами и таблетками.
Однако любой, обладающий определенным уровнем самостоятельности, оказывается в той или иной степени ненормальным, - душевнобольным, поскольку болен внутренним паразитом, сама душа - болезнь. Душевнобольной - человек, у которого есть душа.
И алкоголь один из механизмов снятия избыточной самостоятельности, притупления души, способ вхождения в общество.
Реплика 10
Русские пьют потому что у них есть души (как там у классика: 'загадочная душа русский мужичок'), а у представителей (в буквальном смысле слова, поскольку они каждый представляют в своем индивидууме вид) традиционных обществ души в полном смысле этого слова нет. У них бывает на ее месте наведенная индивидность, имеющая природу аналогичную той, которую получает, скажем, муравей, потерявший свой муравейник, - этакая индивидность гибели, индивидность экзистенциальной ситуации, когда существо оказывается 'заброшено' в мир в силу отключенности от общего 'материнского' поля своего вида, атомом которого оно было. Существо получает задачу всеми силами стремиться к воссоединению с потерянным единством, и оно борется за свой потерянный рай.
Такая наведенная индивидуальность воспринимается ее носителем, как нежданно-негаданно свалившийся на плечи непосильный груз, груз, к которому существо его несущее не готово и от которого оно стремится как можно быстрее избавиться.
Интересно, что западные люди, похоже, перескочили стадию одушевленности, научились нейтрализовывать душу, загнали ее в угол.
Это, конечно, не повод для самодовольства, - поскольку тот же алкоголь, в общем-то, тоже неплохо справляется с этой задачей. Интересно здесь все же то, что у русских душа появилась достаточно давно и продолжает появляться постоянно, так что каждое время стабильно получает свою партию 'лишних людей'.
Дело, впрочем, не столько в том, как взрастить душу, а в том, как жить с ней в мире, где для этого ничего не предусмотрено. У Кафки человек превратился в насекомое и не смог жить в мире людей, когда по сути все наоборот - в мире насекомых появляется человек и пытается жить с ними в любви и согласии, что само по себе неплохо, но надо не забывать о том, чтобы держать дистанцию, не поворачиваться к соседям спиной и закрывать за собой двери на ночь.