Не поспеваю,
не поспеваю,
НЕ ПОСПЕВАЮ
за воздушной девой
в светящемся на солнце платье белом,
чьих глаз не разобрать, хоть и смотри в упор,
что убегает по утрам за серой тенью к лесу,
босая,
по верхушкам трав и колосков,
по венчикам, роняющим росу на землю,
со звуком, будто колокольчики звенят,
и солнце ослепляет золотой иглой глаза.
И лишь деревья, доросшие до неба
среди которых дева прячется от света,
корой впитают солнечную охру, чтоб стали холоднее тени.
И тени станут ради неё в заговорённый круг.
И сосны, переливаясь на чешуйках перламутром,
изрежут иглами небесный свод, роняя на перину из иголок
янтарную смолу со светом солнца,
скрипя стволами рыжими, вздыхая тихо кронами,
как будто ожидая смерть...

Точнее,
тщедушного и бледного, как смерть, мальчонку,
крадущегося по самой кромке, изранившего ноги в кровь.
И сам ни жив, ни мёртв, но хочет ведьму отыскать
что приходила по ночам, как мать, и пила кровь у братьев и сестёр,
зубами разорвав запястья. 
И дева, что в темноте жила, питаясь кровью, болью, страхом,
всё понимала, но остановиться не могла,
как не остановится пантера перед агонизирующей жертвой,
добьёт и съест, и через час-другой забудет.

Да разве только изловчится антилопа
рогами брюхо ей пропорет, и с рёвом разнесёт кишки,
чтоб стадо вдоволь отыгралось,
чтоб в пыльном облаке топтало разобранного на лоскуты врага. 
За тем и наблюдали из листвы глаза
с жестоким рыжим блеском, что был острее горского ножа,
а уж решимостью убить и разнести кишки по прериям,
поспорить взгляд тот мог с самою смертью...
со страницами,
что перелистывал горячий ветер
рождённый взрывами, а многоточие
по стенам пулемёты настрочили, все стёкла выбив
задев посудный шкаф, тебя, меня,
и мы ползём куда-то по кирпичам, по книгам, 
по страницам, оставив на полях пометки
кровью, что дева
ест детей в приюте ночью,
король на троне, дракон над замком,
а глупого мальчонку жалко.

Не поспеваю,
не поспеваю,
НЕ ПОСПЕВАЮ за голодной ведьмой,
что в город сказочный босой пришла.