Чаусова Елена, Рашевская Наталия : другие произведения.

Два берега Хамры. Глава третья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава третья, в которой про Шаира сначала забывают, а потом он остается в живых лишь благодаря законам Чести, Адиля же попадает в куда менее опасный переплет.

Глава третья, в которой про Шаира сначала забывают, а потом он остается в живых лишь благодаря законам Чести, Адиля же попадает в куда менее опасный переплет

  
   Белоснежный жеребец ибн-амира, за свою великолепную и редкую масть прозванный Сыном Сефида, растерянно тряс головой и прядал ушами - путешествие сквозь Врата сказывалось на животных точно так же, как и на навях. Шаир, однако, всегда переносил эти головокружительные ощущения легко, так что он похлопал коня по холке и решительно потянул уздечку, поскорее освобождая проход остальным. Сын Сефида послушно зашагал по пандусу вниз - но почти сразу остановился, увидев перед собой весьма удивленного янычара. Тот был молод, и на его памяти ясминских посольств в Шаярском амирате не было ни разу. Янычар с минуту очень внимательно разглядывал флаг и вымпелы знаменосца, а потом, все же сообразив наконец, что происходит, отступил в сторону с почтительным поклоном.
   - Мир вам, пришедшие с миром! Добро пожаловать в Ферузу, почтеннейший ибн-амир! Извольте подождать здесь, ибо долг Чести велит мне предоставить вам достойное сопровождение, но в столь ранний час на это может понадобиться некоторое время.
   - И тебе мир, достойнейший охранник прекрасного города. Миссия наша весьма спешна, так что мы поторопимся продолжить путь, не дожидаясь сопровождения. Тем более, нет сомнений в том, что во дворце нам выделят эскорт достойных навей, и урона Чести не будет! - отказался ибн-амир, и янычар, вновь поклонившись, вернулся на свой пост. Шаир поднимался по той же улице, по которой прошла последний отрезок пути Адиля, так что его успели увидеть и сорванец, желающий драться на дуэлях, со своим другом Воробушком, как раз вышедшим из дому, и чиновник Водной службы, и молочница, и множество других навей, которые с любопытством останавливались и смотрели вслед пылящей делегации.
   Чиновнику, которого появление ясминцев очень впечатлило, настолько не терпелось с кем-нибудь этим поделиться, что он, повернувшись к выскочившей из дома прямо с тарелкой и полотенцем в руках любопытной служанке, сказал:
   - Многие знали, что амиры ведут переговоры, но все равно - как же непривычно видеть ясминское знамя на улицах Ферузы!
   - О мой господин, вы, приближенные к государственным делам нави, знаете многое, что нам, простым смертным, кажется и вовсе поразительным, - ответила служанка таким красивым певучим голосом, что чиновник немедленно к ней пригляделся, чтобы обнаружить, что ее лицо составляет зрелище не в пример более приятное, чем любая делегация из самой далекой страны. О чем он ей незамедлительно и сообщил, чем ввел служанку в притворное смущение, так как о своей красоте она прекрасно знала.
   Так, привлекая к себе изрядное внимание жителей просыпающейся Ферузы, ибн-амир и его сопровождающие въехали на дворцовый холм и остановились перед запертыми воротами. Знаменосец выехал вперед и, усилив свой голос заклинанием, согласно всем правилам провозгласил:
   - Наследник ясминского престола, благороднейший Шаир ибн-Рахим бени-Алим аc-Сефиди прибыл к правителю Шаярского амирата Рахиму ибн-Селиму бени-Феллах аль-Ферузи с добрыми и мирными намерениями, со всевозможным почтением, с целью дипломатических переговоров!
   Вскоре тяжелые створки главных ворот низко заскрипели и принялись медленно расходиться в стороны. Когда они открылись, перед ясминцами предстало шесть гулямов, по правилам Чести и всем законам гостеприимства готовые сопроводить ибн-амира Шаира в стены дворца. Малики въехали во двор, передали лошадей конюхам и были отведены в комнату с диванами и блюдами, полными фруктов, на столах, но тут случилась заминка. Никто не был готов к столь раннему приему внезапной делегации, и слышно было, как за дверьми бегают и взволнованно переговариваются в поисках хоть кого-то, годного к ведению дипломатических бесед.
   Наконец в комнату вошел немного напуганный секретарь амира Селима Якзан ибн-Фахим, который ездил в Сефид вместе со своим господином и потому уже знал Шаира в лицо. Одежда его была в полном порядке, и в целом он старался держаться строго и уверенно, однако было очевидно, что его только что выдернули из постели и он просто не успел опомниться.
   - Достопочтенный Шаир ибн-Хаким, - с церемонным поклоном обратился секретарь к ибн-амиру, - чем обязаны столь... э-э-э... внезапным и ранним визитом, и чем я могу быть вам полезен в этот утренний час?
   Шаир немедленно вскочил с дивана, решив, что, раз уж он так спешил сюда, не стоит тянуть и теперь.
   - Мне необходимо видеть бин-амиру Адилю бени-Феллах прямо сейчас! - с запалом воскликнул он, но тут же, спохватившись, добавил: - Поскольку имею я к ней разговор важнейший и неотложнейший, чем и была вызвана внезапность и поспешность нашей миссии.
   Якзан ибн-Фахим обратил к ибн-амиру такой взгляд, словно наследник ясминского престола был каким-нибудь диковинным ифрикийским попугаем. Объяснение происходящему у него нашлось только одно: узнав о грядущей помолвке, ибн-амир Шаир внезапно воспылал к будущей супруге чувствами столь сильными, что, не в силах ждать, принесся в Шаярский амират следующим же утром. "Право, - думал секретарь амира Рахима, - эти ясминцы горячее кузнечного горна. Удивительно ли, что они постоянно с нами воюют!" Рассудив так, Якзан подумал, что, как бы ни были горячи чувства ибн-амира, драгоценнейшей Адиле следует дать выспаться, потому ответил, со всей возможной вежливостью:
   - Благородная Адиля ибн-Джахира встает около одиннадцатого часа, я же, покуда вы ожидаете ее, готов прислать музыкантов и певцов для услаждения вашего слуха, либо же самолично совершить с вами прогулку по амирским садам, продемонстрировав все его сокровища, либо предоставить вам иные занятия и развлечения, которые будут вам угодны, как то велят законы гостеприимства.
   - Уважаемейший, дело мое не терпит отлагательств, и я смею надеяться, что и благородная Адиля бин-Джхаира разделяет сии чувства! Достаточно ей доложить о том, что я тут, я не настаиваю на многом! - возразил ибн-амир, на что у секретаря также нашлись возражения. Так они препирались несколько минут, пока наконец Якзан ибн-Фахим не решил, что не стоит соревноваться с Шаиром в упрямстве, и не вышел, туманно пообещав доложить куда следует.
   - Чокнутый ясминец, - пожаловался он накибу караульный службы, который и догадался послать за секретарем, а теперь ожидал под дверью, надеясь разузнать, что привело ибн-амира во дворец в столь ранний час. - Бин-амиру ему подавай! А то она его ждет, если легла, небось, как обычно, лишь пару часов назад.
   Накиб с ним от души согласился:
   - У них там вся семья чокнутая: то они флаг не поднимают, то поднимают, чтоб ворваться во дворец в шесть утра. Обескультуревшие нави!
   Так, обретя в накибе караульной службы понимание и участие, достойный Якзан ибн-Фахим направился далее - однако отнюдь не в сторону покоев Адили, а прямо к Рахиму ибн-Селиму, поскольку тот, в отличие от дочери, мог уже и проснуться, что значительно упростило бы секретарю дальнейшие действия и объяснения. Он и вправду застал амира неспящим - хотя тот едва успел одеться и как раз собирался просить слуг принести ему завтрак. Однако позавтракать почтенному Рахиму сегодня было не суждено. Секретарь вошел к нему в большом смятении и сбивчиво объяснил про внезапно приехавшего ясминского ибн-амира и про то, что тот срочно хочет видеть благородную Адилю и ждать отказывается. Также Якзан, смутившись, сообщил, что идти к бин-амире не осмелился, поскольку она - согласно деликатнейшему, словно лебяжий пух, выражению секретаря - разбуженная столь ранним утром, могла быть несколько не в духе. Проще говоря, Якзан боялся, что прекраснейшая Адиля бин-Джахира может запустить в него вазой за столь бесцеремонное вторжение.
   Достойный Рахим, знакомый со вспыльчивым характером дочери, который она в полной мере унаследовала от своей прекрасной матери, покачал головой и, решив, что тоже не хочет сталкиваться с проявлениями ее темперамента, рассудил, что для начала может и сам побеседовать с Шаиром ибн-Хакимом. Представ пред ним в сопровождении секретаря, амир не стал выказывать и тени удивления, а вместо этого обратился к ибн-амиру со всем радушием, будто ждал его приезда с самого вечера:
   - О достойнейший сын достойного правителя! Приветствую тебя в землях Шаярии и в сердце своего дома! Душа моя наполняется радостью от того, что ныне ты здесь, и я буду счастлив принять по всем законам гостеприимства малика столь благородного!
   Шаир, одновременно ожидавший и боявшийся появления бин-амиры, испытал при появлении ее отца чувства ошеломительно разнообразные: облегчение от того, что объяснения с Адилей откладываются, разочарование по тому же самому поводу и жгучий стыд перед родителем обиженной им нави, которому тоже придется рассказать, что он натворил. Потому он отреагировал на обычную вежливость со всей пылкостью продиктованной его душевным состоянием:
   - О благороднейший Рахим ибн-Селим, ничтожнейший из навей не смеет принять столь уважительное обращение, ибо не достоин зваться благородным - и сердце ваше при виде меня должно наполняться смутой, а не радостью!
   Почтенный амир, прекрасно знакомый с тем, как запальчива бывает юность, тихо вздохнул и подумал прежде всего о том, что будущий зять может сейчас наговорить лишнего, а ушей вокруг предостаточно, и они внимательно ловят каждое слово. Посему, не мешкая, Рахим ибн-Селим жестом мягким, но уверенным, подхватил молодого Шаира под локоть и с той же деликатной настойчивостью повлек в сторону двери.
   - Я вижу, драгоценный Шаир ибн-Хаким, что дело ваше - крайней важности, вероятно, государственной, а посему, думается мне, нам лучше будет переговорить в моем кабинете с глазу на глаз.
   Вновь удрученный собою и своим поступком, ибн-амир сейчас позволил бы, пожалуй, тащить себя куда угодно - хоть в подвал, хоть в ледяную преисподнюю. Остальные малики, бывшие с ним, разумеется, тоже не осмелились бы ни в чем возражать венценосному амиру. Возражения возникли у одного лишь Ватара-аль-алима, который, когда Рахим и Шаир были уже на полпути к двери, подскочил к ним, отвесил поклон и церемонно поинтересовался:
   - Дозвольте мне пойти с вами, достойный ибн-амир и мой повелитель? - при всем этом, если бы Шаир не согласился, Ватар, пожалуй, стал бы упорствовать, поскольку вовсе не был уверен, что достойный ибн-амир в своем нынешнем состоянии способен разумно вести диалог без посильной помощи своего друга. Однако Шаир и сам ощущал, что ему будет легче, если за его плечом будет стоять человек, не настроенный против него, потому сказал:
   - Я должен был сам повелеть тебе пойти со мной, Ватар-аль-алим!
   И, обратившись уже к амиру Рахиму, пояснил:
   - Сей достойный навь и ученый стоит доверия, к тому же в курсе моих обстоятельств.
   Ватар поклонился еще ниже под взглядом амира Рахима:
   - Ватар ибн-Насиф аль-алим, придворный алхимик благородного амира Хакима ибн-Саифа, да взирает непрестанно на его рога око Ата-Нара.
   Шаярский правитель ответил ученому благосклонным кивком:
   - Что ж, полагаю, не будет вреда, если с нами пойдет сей благородный муж, снискавший ваше полное доверие.
   Здесь Ватар наконец позволил себе разогнуть спину - и, вполне довольный собою, последовал за Шаиром в кабинет Рахима ибн-Селима. Когда они вышли, оставшиеся в комнате ясминские малики весьма удивленно переглянулись, а затем еще более удивленно принялись перешептываться о том, что только что произошло прямо пред их глазами.
   - Что значит "недостоин звания благородного"? А мы тогда какие?
   - Беды не выйдет ли? Посольство наше мало...
   - Амир-то нашего сразу за шкирку и уволок, как кутенка! А мы тут сиди, понимай!
   - Да еще и бейты эти! Человечьи происки просто!
   - Какие такие бейты?
   Тут-то и оказалось, что в окружении имбн-амира, само собою, нашлись нави, присутствовавшие при сложении злосчастных бейтов и помнившие их ходящими в списках. Стихи были зачитаны, найдены слишком дерзкими и опасными для отношений между Ясминией и Шаярией - и взволновали присутствовавших надолго.
   - Высокородный Хаким - навь сдержанный, а ибн-амир пошел в деда.
   - Ты так рассуждаешь, будто у самого правнуки рога отрастили уже... А сам третьего дня в четыре дуэли подряд ввязался.
   - При всем восхищении талантами ибн-амира, мне кажется, в первом бейте рифма все-таки нехороша.
   - Да какая, к людям, рифма, когда скоро война начнется!
   - Может и не начнется, этот шаярский амир выглядит не слишком воинственным.
   - Это он пока не знает, что наш Шаир-бек про наследницу престола насочинял.
   - Вы как хотите, а если бы про меня сложили еще и неудачные бейты, мне было б обиднее.
   - Что заслужила - то и насочинял.
   - Он насочинял - а боевые заклинания нам всем теперь вспоминать.
   - А кроме того, и ритм там слегка сбоит...
   - Да, глядишь, и уладится еще, раз ибн-амир лично извиняться приехал...
   Так, в конечном итоге, благородное собрание пришло к выводу, что Шаир ибн-Хаким навь хоть и опрометчивый, но в высшей степени благородный, коли уж сорвался с раннего утра улаживать щекотливую ситуацию - да к тому же весьма радеющий за благо амирата. Успокоившись на этом, благородные малики решили откушать фруктов.
   Покуда ясминские высокорожденные вели жаркие споры, амир Рахим привел Шаира в свой кабинет, усадил в кресло, запер изнутри двери и уставился на ибн-амира в величайшем нетерпении. Тот же, когда его прочувствованную тираду столь неожиданно прервали, растерялся - и теперь все никак не мог подобрать нужных слов.
   - Рассказывайте же, - в нетерпении воскликнул амир, - что заставило вас, о достойный Шаир ибн-Хаким, столь нелестно говорить о себе! Здесь нас никто больше не услышит, и вы можете быть со мной полностью откровенны.
   Стоящий подле дверей Ватар напряг свои рога - и, оценив защитные заклятья, наложенные на стены и окна, мысленно признал, что услышать их здесь, и вправду, мог бы только сам Всевидящий Ата-Нар, ибо для него нет вовсе никаких тайн ни на земле, ни в небесах, ни под водою.
   - Ничтожный, сидящий перед вами, не должен даже называться даже сыном своих родителей, ибо они не заслужили... - тут Шаир сбился, так как понял, что не может называть себя отпрыском человека и ослицы при Шаярском амире. Вздохнул и начал снова: - Недостойный обязан покаяться в столь глубокой вине, что не может даже понять, с чего начать...
   Ибн-амир снова замолчал и уставился на амира Рахима умоляющими глазами, будто надеялся, что тот все сам поймет по его лицу. Тут Ватар увидел, что не зря напросился присутствовать при беседе, и пришел на помощь несчастному:
   - Начни, как мне рассказывал. С истории Джамиля ибн-Вахида.
   Шаир глубоко вздохнул и, благодаря другу наконец почувствовав под ногами твердые камни фактов среди зыбучих песков своих сомнений, действительно начал рассказывать:
   - Джамиль ибн-Вахид бени Сиад, молодой ясминский малик, утверждает, что эти слова ему довелось услыхать от своего дяди, благородного Фаиза ибн-Парвиза, однако у меня не было возможности проверить эти сведения, поскольку я слишком спешил показаться пред вашим лицом, ведь поступок, столь ужасный, как мой...
   - ...произошел как раз из-за истории, которую Фаиз-ага поведал племяннику, а тот - донес до твоих ушей, Шаир-бек, - вставил Ватар, поняв, что ибн-амир снова готов погрузиться в пучину переживаний, забыв о рассказе.
   Шаир вздохнул вновь - и вновь продолжил:
   - Молодой Джамиль поведал мне ее на одном из поэтических собраний, кои устраиваю я в наших дворцовых садах - и она потрясла меня до глубины души. Поверьте, благородный Рахим, я был искренен! Но это отнюдь не оправдывает непростительной опрометчивости моего поступка, повлекшего за собой столь чудовищные...
   - История эта была о бин-амире Адиле бин-Джахире, - снова подсказал Ватар.
   На это раз ибн-амир вздохнул особенно протяжно и печально - но все же набрался духу и изложил все в точнейших подробностях, включая злосчастное стихотворение. Оно далось ему особенно тяжко, ибо теперь благородному Шаиру казалось, что каждое слово ледяным холодом обжигает глотку и язык.
   Хуже всего было то, что он совершенно не понимал, что думает по поводу всего им сказанного Рахим ибн-Селим - чем дольше ибн-амир говорил, тем более амир походил на гипсовую статую, а не на живого навя из плоти и крови. Несколько раз он все же задавал вопросы, однако по ним тоже трудно было судить о том, что думает шаярский амир. Он спросил, как Адиля узнала о стихотворении - о чем Шаир понятия не имел и, признаться, ни разу и не подумал - переспросил имя Фаиза бени Сиада, уточнил, когда произошло поэтическое собрание, знал ли о произошедшем амир Хаким ибн-Саиф - и задал еще несколько подобных вопросов, которые казались малозначимыми для самого дела. Выслушав ответы, амир Рахим кивнул самому себе, посмотрел без особого интереса на свиток вызова, сказал:
   - Мне нужно поговорить с бин-амирой Адилей.
   И вышел, оставив подавленного Шаира переживать в обществе его друга.
  
   Разумеется, найти дочь в ее покоях амир Рахим никак не мог. В то самое время, когда он беседовал с Шаиром, Адиля, выделяясь своим синским нарядом из толпы, блуждала по белым улицам Сефида в поисках пристанища, и с каждой минутой на душе у нее становилось все неспокойнее, поскольку она понимала, что, едва ее хватятся, отец пустит по следу лучших ловчих магов Шаярского амирата. Она продолжала путать следы, но чем больше драгоценных мгновений утекало из-под ее стоп, тем меньше у нее оставалось шансов остаться ненайденной и неузнанной. А нужное ей место все никак не удавалось отыскать, хотя бин-амира точно знала, что в столице амирата такое должно быть не одно.
   Сефид разворачивался перед Адилей, словно спираль диковинного орнамента, или же кольца огромного белого дракона с охристо-серым брюхом мостовых. Здесь все было почти таким же, как у нее дома - и в то же время немного иным, удивляя бин-амиру на каждом шагу. Она заметила, что торговцы не выносят лотков на улицы перед лавками, зато на всех окнах есть плотные деревянные ставни: здесь куда чаще, чем в сердце оазиса, где стояла Феруза, дули песчаные ветры. Никто не захочет, чтобы ценный товар портился, покрываясь песком - и тем более никто не захочет, чтобы песок набивался в дом. Взамен лотков тут внимание покупателей привлекали вывески: яркие расписные и резные из дерева, выкованные в изящные узоры и чеканные из металла. Лавки побогаче позволяли себе редкую, непривычную роскошь - большие застекленные прозрачными стеклами окна, за которыми и был расставлен самым привлекательным образом товар. В небедных домах окна были разноцветного стекла, складывающегося в простые и сложные картины, на которые хотелось любоваться. "Должно быть, они особенно хороши вечером, подсвеченные изнутри", - подумала Адиля.
   Особенности местной жизни увлекали и притягивали внимание, хоть она и спешила, к тому же, раз уж ей придется провести тут какое-то время, нужно их знать.
   Впрочем, и о насущных делах Адиля не забывала. Начала она свои поиски с самых очевидных мест, которые, к тому же, было совсем нетрудно найти: башни сахиров возвышались над городом, такие же белые, как и весь он, похожие на огромные сахарные головы, устремленные прямо в небо, навстречу оку Ата-Нара. Возле первой, находящейся неподалеку от Врат, ее постигла неудача: постоялых дворов в окрестностях было целых два, но оба находились слишком далеко от башни, дальше, чем ей было нужно. Так что бин-амира двинулась далее, через центр города. В суете и толчее, царящей здесь, легче было затеряться и сбить со следа ловчих еще хоть на некоторое время. Потому к следующей намеченной ею башне Адиля двигалась по довольно широким улицам, выходящим порой на просторные площади. Одна из них ее удивила и заставила остановиться.
   Слева от Адили шумел рынок, а посреди площади стояли фонтаны со скульптурами. Щедро льющаяся вода, в которой резвились мраморные безрогие девы с рыбьими хвостами вместо ног и кони с плавниками, пылила во все стороны, и в ней на солнце играло множество мелких радуг, будто сорвавшиеся с каменных рук заклинания. Фонтан казался настоящим чудом - посреди этого пустынного маловодного края, украшенный фигурами прекрасных жительниц другого мира, столь неожиданно выглядящих в навских землях. Немудрено, что вокруг него толпились приезжие, раскрыв рты и удивленно округлив глаза. Бин-амира тоже засмотрелась - но тут слева донеслись запахи еды и пряностей, отчего в желудке внезапно забурчало, и Адиля поняла, что ей надо, по меньшей мере, глотнуть воды, а то и подкрепиться.
   Найти источник аппетитных ароматов было совсем несложно. Стоящий у левого края площади, в тени деревьев, торговец, громко зазывал прохожих из своей тележки:
   - А-а-ай-ран! Ше-е-ербет! Джа-а-алля-яб! Магически охлажденный! Спасение от жары!
   Недостатка в покупателях не было, хотя дневной зной еще не вошел в полную силу: с рынка нави выходили утомленными от ходьбы между рядами с пестрым товаром. Охотно брали и напитки, и донер-кебабы, которые продавец сворачивал с потрясающей ловкостью и скоростью. Рядом с тележкой меланхолично жевал сено выпряженный из нее осел.
   Посмотрев, как продавец ополоснул водой глиняную чашку от шербета и тут же налил в нее джаллябу для следующего покупателя, Адиля заранее достала из сумки свой кожаный стакан. Она бы и не подумала брать его с собой нарочно, но сумка была охотничьей, и простой походный столовый прибор был ее естественной частью, крепящейся ремнями к внутреннему карману. Выкладывать легкую посуду бин-амира не стала - и сейчас порадовалась своей удачливости. Пить следом за всеми из общей чашки ей не хотелось, а прохладный айран казался куда привлекательнее теплой воды из фляги.
   Чуть замявшийся со сдачей из-за пересчета шаярского серебряного в ясминские медяки, стакану продавец не удивился и легко налил туда белого пузырящегося айрана. Адиля отошла со своим кебабом поближе к фонтану и ела, разглядывая толпу и каменных дев. Прихотливо вырезанные локоны, детальные чешуйки и плавники, изящные черты лиц - скульптуры дышали благородством. Подвижная толпа на фоне застывших каменных дев казалась особенно яркой и пестрой, и все вместе хотелось увидеть запечатленным на картине.
   Ополоснув свой стакан в фонтане, Адиля отдала тарелку продавцу и решительно двинулась к бульвару, отходящему от площади в сторону башни, как вдруг проходящий мимо торопливый янычар в рыжем хафтани случайно задел низенькую старушку, которая едва не упала на грудь Адили. Бурные извинения янычара и старухи смешались, переплетаясь, но вскоре военный муж решил, что исполнил свой долг, и покинул их компанию, а бин-амира осталась стоять, придерживая под локоть взволнованную старуху.
   - Ох, тяжело с такой поклажей, когда спина болит, - пожаловалась ей та, с кряхтением приложив руку к пояснице. У ног старухи и вправду валялся выглядящий весьма увесистым баул: она уронила его, столкнувшись с янычаром.
   - Что ж вы, бабушка, сами такую тяжесть носите! - искренне посочувствовала Адиля.
   - А ты хорошо по-нашему говоришь, - оценила старуха. Бин-амира и вправду решила, чтобы не создавать себе лишних и ненужных трудностей, ограничиться в своей маскировке легчайшим синским акцентом: он давался ей просто, а когда она достаточно долго говорила на языке своей матери, и вовсе возникал сам собою.
   - Вам, может, помочь донести? - всполошилась Адиля, больно уж у старушки был тщедушный вид для такой большой сумки.
   - Спасибо, доченька, не откажусь... Да тут и идти не очень далеко! Я ж из дома до рынка да обратно. Дочь с утра что-то чувствовала себя нехорошо, а еды купить надо, ну пришлось уж мне...
   Продолжая болтать, женщина, не дожидаясь Адилю, засеменила через площадь вправо. Бин-амира поскорее подхватила полосатый баул и поспешила за ней, что оказалось не так просто: баул был ровно таким тяжелым, каким и выглядел. Они прошли мимо той улицы, с которой Адиля вышла на площадь, и вскоре нырнули на маленькую крученую улочку наподобие тех, по которым Адиля плутала ночью в Ферузе. И это снова был совсем иной мир, чем по соседству. Днем тут общались, перекрикиваясь из окна в окно, на балконах и крышах сушилась одежда и проветривались постели, а из домов доносились на улицу запахи готовящейся еды, звуки разговоров, пения и перебранок. Старушка, привычная к этой жизни не обращала никакого внимания на окружающее. Она спросила Адилю:
   - Ты, доченька, откуда так хорошо язык амиратов знаешь? Училась где?
   Адиля ответила кусочком заранее придуманной истории:
   - Мать моя была из этих мест, но уехала в Син за отцом. Вот я у нее и научилась, а сюда приехала впервые.
   - На родину матери посмотреть - это хорошо, это правильно, уважительно. Вот я сказать хотела, что если на тебя не смотреть, а только слушать, то ты правда как из амиратов, и обхождение у тебя самое внимательное, как у местных!
   - В синских землях те же нави живут, - ответила на это бин-амира. - Законы Чести везде и для всех одинаковы, пусть мы и различаемся обычаями и языками, а Всевидящее око Ата-Нара взирает на всех нас с равным вниманием во всех краях Шара.
   - Немало мудрости между твоих рогов, доченька, особенно для такой юной нави! И что же такая умница собирается делать в амиратах? На людей посмотреть и себя показать?
   Услышав такой вопрос, Адиля поняла, что ей представилась отличная возможность найти нужный постоялый двор поскорее. Разумеется, она не могла сказать женщине, что ее станут разыскивать шаярские ловчие маги, и потому селиться ей можно только в тех местах, где магические токи всегда достаточно сильны, чтобы сбивать их со следа. Но бин-амира быстро нашлась, что выдумать:
   - Я собираюсь здесь пожить какое-то время, бабушка. В Сефиде, родном городе матери. Только нужно работу найти и пристанище на первое время. Мне бы в магической школе или наибом при сахире устроиться... Да и постоялый двор хорошо бы поближе к магической башне или школе, чтобы через незнакомый город далеко не ходить.
   Позвякивая, как синский "голос ветра", мимо прошел дюжий навь с кожей песочного цвета, увешанный медными тарелками, кувшинами и светильниками, будто пытался скрыться под металлом от всего мира. Аидиля и старушка проводили его взглядами, пока он не исчез за поворотом. Посуда сияла и бросала красивейшие солнечные зайчики на стены.
   - Я чего-то и не знаю, стара стала, далеко не хожу, - медленно и задумчиво начала старушка и тут же оживилась: - А! Вот дочь моя город знает хорошо, может, и подскажет тебе, милая, ты не волнуйся. Да мы, кстати, уже почти и пришли...
   С этими словами она вдруг так сильно ускорила шаг, чтобы поскорей попасть домой, что бин-амира, нагруженная тяжелыми сумками, едва за ней поспевала. Но, видно, бегать так быстро, находившись по рынку и натаскавшись тяжестей, возраст старухе уже не позволял - в один момент она вдруг остановилась, схватилась за грудь, пошатнулась и начала тяжело оседать прямо на мостовую. С Адилей их сейчас разделяло шагов десять, и подхватить несчастную бин-амира не успела, хоть и кинулась к ней сразу, побросав все сумки.
   Старуха лежала на дороге, тяжело дыша и прикрыв глаза. Адиля приложила ухо ей к груди, убедилась, что сердце бьется ровно, потормошила за плечо - но безуспешно. Как назло, на улице сейчас не было ни души, и бин-амира нервно закусила губу: применять какую-либо иную магию, кроме запутывающего заклинания, сейчас означало оставить для ловчих сигнал, яркий, будто маяк. Но больше помочь бедной старой женщине было некому, так что Адиля, стараясь взять лишь самую толику магической силы, торопливо принялась водить перед лицом старушки пальцами, на которых заплясали синие искры. Воздух тут же наполнился запахом озона, и спустя минуту-две старушка наморщила нос, чихнула и открыла глаза.
   - Как вы, бабушка? - обеспокоенно спросила Адиля.
   - Ох... что-то я слишком находилась... - слабым голосом ответила женщина и нехотя села. - Но ничего, сейчас встану да пойду... Недалеко тут... Голова только кружится немного...
   - Не спешите, бабушка! Вон вы уже поторопились один раз, посидите, придите в себя! Я сейчас вам воды налью! - Адиля дернулась было к сумкам, но старуха придержала ее за руку.
   - Не надо, разве я дома воды не найду? Ты такая хорошая деточка, заботливая, будет благословен тот навь, что станет твоим мужем...
   Губы Адили невольно скривились. Вот уж что-что, а замужество ей с тех пор, как было принято прошение о мести, не светило - и слава Ата-Нару.
   Тут из дома неподалеку выглянула юная навка и запричитала, увидев старуху на земле:
   - Ох, матушка, правильно я волновалась, нельзя было пускать тебя на рынок! Чуяло мое сердце, не зря мне не лежалось спокойно, зачем же вы так матушка!
   - Да в порядке я, в порядке, - отмахнулась старуха и попыталась встать. Адиля подхватила ее под руку - и вместе с подбежавшей дочерью им удалось поставить женщину на ноги и довести до дверей дома.
   - Сумки! - спохватилась Адиля. - Там и ваши тоже! С едой!
   Сумки, по счастью, оказались в полном порядке и на том же месте, где бин-амира их оставила в момент неприятного происшествия. Она очень тепло попрощалась со старой навкой и ее дочерью - кроме того, теперь у нее был адрес местной магической школы, ровно напротив которой располагался недорогой постоялый двор, где часто селились поступающие в школу юные нави на время экзаменов. Место было идеально подходящим, и Адиля, не мешкая, направилась туда: времени на то, чтобы скрыться от ловчих, у нее теперь, по ее подсчетам, оставалось совсем мало.
  
   В двери покоев дочери амир Рахим стучал довольно долго - пока не обеспокоился настолько, что решился вскрыть засов. Заклинание полыхнуло на ладони, лязгнул металл - и двери медленно растворились. В другое время амир никогда не позволил бы себе вламываться к дочери и вообще кому бы то ни было подобным образом, но сейчас ему было вовсе не до соблюдения законов вежливости. Едва ли не вбежав в комнаты Адили, Рахим ибн-Селим застыл в крайнем недоумении. Бин-амиры не было в постели, где она обычно пребывала в столь ранний для нее час, не было и в гостиной. Также не обнаружилось благородной Адили в купальне и кабинете. Все еще отказываясь верить в то, что его дочь, бросив вызов Кровавой мести ибн-амиру Ясминии, сбежала из дворца, амир зачем-то заглянул в шкаф и под кровать, потом вышел в гостиную и с самым рассеянным видом приподнял одну из уцелевших подушек - будто бин-амира могла чудесным образом спрятаться под ней. Наконец осознав, что Адили в комнатах и вправду нет, достойный Рахим пробормотал себе под нос: "Что за человечья напасть", - и, выйдя, заспешил к жене. Как и что ей говорить, он представлял довольно смутно, но был уверен, что это нужно сделать в первую очередь.
   Дойдя до покоев драгоценной Джахиры бин-Сю, достойный Рахим успел взять себя в руки, ибо, как бы глубоко ни было постигшее их несчастье, дело мужчины - стать опорой для более слабых. Несколько раз постучав в двери, он дождался того, что они открылись, и заспанная, раздраженная Джахира предстала перед своим супругом, взирая снизу вверх так, будто это она возвышалась над ним ростом. Недовольным тоном она сказала своему мужу и повелителю:
   - Не стой на пороге!
   Они вошли в спальню и Джахира, присев на край кровати, спросила:
   - Ясминцы передумали и идут на нас войной?
   - Нет, любовь моя, но ты права в своих предположениях: я пришел к тебе с вестями нерадостными, - сдержанно ответил амир.
   - Ну еще бы, разве ты стал бы меня будить из-за какой-то ерунды? Так что произошло?
   - Как бы там ни было, мы справимся и с этим, ибо Ата-Нар не посылает испытаний выше наших сил, - предварительно уверил жену Рахим, и Джахира скривилась, а потом посмотрела таким взглядом, что амир понял: пора переходить непосредственно к делу.
   - Наша дочь, как оказалось, недовольна моим выбором жениха для нее. Сегодня ночью она бросила вызов Кровавой мести ибн-амиру Шаиру и сбежала из дворца.
   - Та-а-ак... Весь дворец, небось, уже в курсе? Все сбились с ног, только дела не делают? Ловчих магов вызвал? Ибн-амира предупредил?
   Не в силах сидеть на месте, Джахира подошла к столику и начала рассеянно переставлять на нем всякую мелочь. Подровняла стопку книг, схватила кисти с подставки и сжала их в руке так, будто это были боевые дротики.
   - Пришел к тебе первой. Ибн-амир сам прискакал сюда рассказать, ведь он получил вызов, когда еще не спал, узнав о помолвке.
   - Может, она еще прячется на территории дворца? Шансов мало, но... И расспросить слуг, может, что видели... Охрану... Газалю!
   Амир подошел к жене, мягко забрал у нее кисти, сложил их на стол и, взяв ее руки в свои, сказал, глядя в глаза:
   - Мы обязательно найдем наш драгоценный цветочек.
   - Порождение хлада она, а не цветочек! Но искать надо! Надо! Пусти, мне надо одеться и причесаться! Пойди займись уже чем-то полезным, пока я собираюсь!
   Рахим отпустил жену, и амира заметалась по покоям.
   - Я... пришлю тебе кого-нибудь. Якзана? Служанку?.. - оставлять свою Джахиру одну в такой момент он не хотел, однако вновь не мог сообразить, что именно нужно делать.
   - Пришли мне накиба дворцовой охраны! - голос амиры прозвучал так громко, что дрогнули лепестки хризантем, стоящих в вазе возле кровати. - Хоть какая-то польза будет!
   - Разумеется, яхонт моего сердца, - предпочел согласиться сразу амир Рахим. - Пошлю за ним сию минуту. И за ловчими.
   - Ступай уже, ради Ата-Нара! - всплеснула руками Джахира.
   - Быстрее ветра, - заверил ее муж, что было изрядным преувеличением, учитывая возраст и вес достойнейшего амира. Однако он приложил все старания, чтобы сократить пропасть между своими словами и стесняющими его земными обстоятельствами.
   И вскоре дворец действительно превратился в растревоженное гнездо шмелей, которые метались и гудели на разные голоса. Ловчие маги, для начала, обнаружили наложенные Адилей на слуг заклинания и одежду, скинутую за бочками. Они расспрашивали всех: слуг, охрану, придворных - ибо, полагаясь в столь сложных поисках на одну магию, можно и обмануться, но ей помогают сведения и факты, отсекая излишние витые тропки фантазий и оставляя оживленные дороги реальности.
   Слуги, охрана и придворные, в свою очередь, расспрашивали друг друга - и делились как сведениями, так и слухами. Через час по амирскому дворцу кочевали из уст в уста сразу несколько цветистых описаний случившегося, иногда сталкиваясь друг с другом и вызывая жаркие споры. Согласно первому из них, бин-амиру среди ночи выкрали прямо из дворца ясминские ассасины. Зачем ясминцам могло такое понадобиться, не уточнялось - история, однако, рассказывалась столь зловещим тоном, что подобные мелкие подробности перепуганных слушателей уже не интересовали. Вторая вариация событий сводилась к тому, что высокородная Адиля отреклась от обязательств наследницы правящей семьи и сбежала с тайным возлюбленным. Насчет происхождения возлюбленного согласия не было: одни утверждали, что он - малик, другие же - видно, желая придать рассказу больше романтического ореола и драмы - говорили о вольном ловчем, странствующем музыканте и даже об учителе фехтования. Наконец, третья версия, самая скучная и потому обретшая мало сторонников, заключалась в том, что бин-амира, вопреки воле и чаяниям отца, нашла саму возможность примирения с Ясминией оскорбительной для Чести шаярских амиров - и оттого, поссорившись с отцом, исчезла в неизвестном направлении. Некоторые предполагали, что теперь Адиля бин-Джахира примкнет к общине странствующих дервишей.
   Распространением слухов, однако, растревоженная челядь не ограничивалась: все очень хотели принять участие в происходящем, и с этой благородной целью носились взад и вперед по дворцу, в надежде наткнуться таким образом на какое-нибудь важное событие. Вкушающих фрукты ясминских маликов обнаружили довольно быстро, однако, по стечению обстоятельств, не придали им никакого значения, приняв за утренних просителей, дожидающихся благородного Рахима ибн-Селима.
   Неожиданное везение, как это нередко бывает в жизни, свалилось на персону, на первый взгляд менее всего для этого подходящую. Маленький поваренок Огонек, очень шустрый и сообразительный мальчик, придумал заглянуть в кабинет амира Рахима - якобы справиться насчет завтрака. Обычно это делали слуги, но он решил, что раз во дворце и так творится человек разбери что, его любопытному носу никто сильно не удивится. Впрочем, он все равно помялся на пороге минут десять, прежде чем решился открыть дверь.
   Обнаружив в кабинете вместо амира Рахима двух ясминцев, Огонек похлопал глазами - и от удивления вместо заблаговременно придуманной фразы спросил:
   - А где Рахим-бек?.. - позабыв даже поздороваться.
   - Сами хотели бы знать! - раздраженно ответил Ватар. - Увы, но мы тоже не имеем ни малейшего понятия.
   Поваренок снова удивленно моргнул - и тут наконец вспомнил о законах вежливости:
   - Ой... Приветствую вас, благородные малики! Не желаете ли, чтобы я принес вам завтрак?
   - Я не голоден, - печально сообщил ибн-амир Шаир своему другу и откинулся на подушки.
   - Спасибо, мы просто подождем амира Рахима, - ответил поварёнку Ватар.
   - Ага, - кивнул все еще растерянный Огонек. - То есть... Если вам будет что-то угодно, я всегда к вашим услугам, благородные малики!
   С этими словами он захлопнул дверь и перевел дыхание. Будучи умным ребенком, Огонек быстро сообразил, что перед ним - особа из правящей семьи. И точно не шаярской: бени-Феллахов он знал всех, включая двоюродных родственников-пашей. Так что спустя буквально десять минут вся кухня знала, что в кабинете амира сидит кто-то из бени-Азимов, похоже, ибн-амир, а сам достопочтенный Рахим исчез в неизвестном направлении. Через двадцать минут об этом знала уже добрая половина дворца.
   В следующий час половина этой половины, закономернейшим образом, успела заглянуть в кабинет Рахима ибн-Селима - поскольку у всех у них нашлись там срочнейшие и важнейшие дела, как то замена цветов в вазах, пополнение амирской тушечницы свежей тушью, настойчивые предложения высокородным гостям фруктов и пахлавы - и другие им подобные, не терпящие ни малейших отлагательств. Разумнейший Ватар сообразил, что происходит, уже к третьему посетителю, и тут же осознал, что бороться с этим не имеет ни малейшего смысла. Так что в дальнейшем всем зашедшим в кабинет он сразу же сообщал: "Это - благородный Шаир ибн-Хаким бени-Азим ас-Сефиди, а я - Ватар ибн-Насиф, ясминский придворный алхимик". На этом он считал все необходимое сказанным - и в дальнейшее общение с любопытствующими не вступал. Шаир же, погруженный в свои раздумья и переживания, и вовсе оставлял их без внимания.
   Узнав про ибн-амира, быстро выяснили и то, что благородные малики в комнате для гостей - вовсе никакие не просители, а дипломатическое посольство из Ясминского амирата. Несколько придворных даже попытались разузнать у них что-нибудь о происходящем, однако малики оставались немногословны, всерьез подозревая, что шаярцы пытаются вытянуть из них сведения шпионскими методами - и ограничивались обычными светскими разговорами о погоде, засухе и дуэльных происшествиях. Шярские же малики, в свою очередь, заключили, что коли им ничего не хотят рассказывать - дело совсем плохо. И теперь во дворце шушукались, в первую очередь, о том, будет ли война. И, по большей части, приходили к выводу, что будет неизбежно.
  
   В то время как слуги развлекались своими изысканиями на почве политики, сам амир Рахим про посольство забыл совершенно, так как помнил лишь о том, что пропала его старшая дочь. Потому для начала он на всякий случай он убедился, что остальные его дети на месте и это не заговор с тем, чтобы лишить его всех отпрысков. Мальчики уже проснулись, и до них даже долетело кое-что из дворцовых слухов, так что, едва увидев отца, все трое засыпали его вопросами. Добиться того, чтобы они говорили хотя бы по очереди, их добродетельному отцу удалось далеко не сразу. Едва амир Рахим разъяснил, что случилось на самом деле, все, включая младшего, немедленно возжелали принять самое деятельное участие в поисках сестры. Однако Ветерок и Колокольчик вместо этого были спроважены гулять по дворцовым садам с няней, хотя Ветерок - как и сестра, пошедший характером в мать - долго пытался втолковать отцу, что он уже совсем большой и ему даже доверяют заточенное оружие на уроках фехтования, пускай он еще и не получил взрослого имени. Но амир, няня и старший брат остались глухи к его веским доводам.
   Наконец младшие дети ушли на прогулку, Салих ибн-Рахим отправился расспросить Газалю - многомудрый Рахим решил, что девушке будет легче делится сведениями со сверстником, чем с ним, сам же амир отправился к ловчим магам. С тяжелым сердцем он наблюдал, как лучшие из лучших ищеек государства берут кто щетку для волос, кто скомканный носовой платочек и даже домашнюю туфлю и выходят из покоев амиры - для начала, в одну сторону, будто невидимая струна натягивается, показывая каждому из них путь Адили. Но амир подозревал, что лишь первые шаги поиска будут такими простыми, и он не заблуждался в своих опасениях.
   Довольно скоро амиру Рахиму доложили о ночных приключениях его дочери во дворце, после чего ловчие маги двинулись дальше, оставив на растерзание накиба охранников гулямов, что выпустили Адилю ночью, приняв ее за Мбали. Амиром овладело беспокойство, и он без всякого смысла то возвращался в покои дочери и там открывал оставленную ею книгу, бездумно вглядываясь в строки на странице, где лежала закладка, то шел к жене, но останавливался, усомнившись в том, что ему есть о чем ей рассказать, и возвращался назад к комнатам Адили. Так Рахим потерянно бродил коридорами, будто мстительный неспокойный дух, пока наконец, проходя мимо покоев для слуг, не услышал голос своей луноликой жены и не поспешил туда. Деятельная Джахира уже успела узнать новости и пыталась выяснить подробности у самой ифрикийки, которая честно отвечала:
   - Мбали спала этой ночью, Мбали ничего не уидела и не слышала.
   - Сокровище моего сердца, - позвал амир, - я боюсь, тут ты ничего нового не узнаешь.
   Джахира неохотно выпустила свою жертву и пошла за мужем в его кабинет.
   Тут, уже заходя в двери, сиятельные супруги едва не столкнулись с ибн-амиром Шаиром, которому сделались окончательно невыносимыми томительное ожидание и бесконечные предложения пахлавы, и он решил пойти отыскать Рахима ибн-Селима, его дочь или хоть кого-нибудь, кто мог бы ему объяснить, что происходит и где их искать.
   - Вы еще не уехали, ибн-амир? - очень удивленно спросил амир Рахим, увидев ясминца. - Уезжаете? Счастливого пути!
   Шаир от этих его слов удивился еще сильнее, поскольку уезжать, не выяснив все с Адилей, был не намерен совершенно.
   - Мне по-прежнему очень хотелось бы поговорить с бин-амирой, - как мог вежливо ответил он.
   Увы, он даже не представлял, какую реакцию вызовут его слова у досточтимой амиры Джахиры.
   - Ты-ы-ы-ы-ы-ы! - взревела амира и, выпустив когти, ткнула пальцем в попятившегося от неожиданности Шаира. - Так это ты тот негодяй, из-за которого пропала наша деточка!
   - Как пропала? - хлопая глазами, переспросил Шаир.
   - Сбежала, - с тяжелым вздохом ответил амир Рахим. - Расстроила отца! И мать!
   - Но куда? - спросил Шаир, чем вызвал еще один всплеск негодования Джахиры.
   - Он еще издевается! Пришел посмеяться над нашим горем, бесстыжий ясминец?
   - И в мыслях не было! - наконец додумался испугаться Шаир.
   - Да что у тебя вообще было в мыслях, о порождение Яви?! - окончательно взъярилась амира. - Ты же соображаешь хуже человека!
   Хотя амира была на голову ниже ростом, чем Шаир, сейчас она действительно пугала. Ибн-амир рогами чуял, как плещется вокруг невысокой синки магический огонь ее ярости, но склонился и покаянно ответил он вовсе не потому, что испугался. Просто амира Джахира высказала мысль, столь созвучную с его собственными.
   - Ничтожный, на плечах которого утвердился трухлявый орех вместо головы, совершенно согласен с вами, - печально признал Шаир. - Воистину, даже человек может преподать мне уроки мудрости, ибо у последнего из людей ее будет больше, чем у меня.
   - И нечего тут оправдываться! - возмутилась Джахира.
   - Нет мне оправдания! - со всем душевным пылом ответил Шаир, приложив ладони к сердцу.
   Но амира была неумолима.
   - Даже не думай пытаться меня разжалобить! - вскричала она, наступая на несчастного ибн-амира.
   Достойный Рахим, которому был хорошо известен нрав возлюбленной супруги, подскочил к Ватару с видом крайне обеспокоенным. Придворный алхимик же наблюдал за происходящим, отойдя в сторону и прислонившись плечом к шкафу с книгами.
   - Благородный Ватар, - взволнованно обратился к нему амир, - думается мне, нам нужно вмешаться! Иначе моя дражайшая супруга, чего доброго, убьет вашего господина!
   Ватар печально вздохнул. Влезать между двумя столь эмоциональными особами ему, при всей любви к Шаиру, не хотелось совершенно - и он искренне надеялся, что они все как-нибудь уладят сами, в подходящей для них и совсем не годящейся для него манере.
   - Нет, убивать сиятельная амира его не станет, - заверил Ватар. - Это было бы вопиющим нарушением законов Чести, ведь ваша дочь объявила ему Кровавую месть - и родственники не вправе вмешиваться.
   - Разумеется не стану! - гневно отозвалась Джахира. - Только уши оборву паршивцу!
   - На что вы имеете полное право, - ответил Шаир и снова склонил голову, будто для того чтобы амире было удобнее ухватить его за уши.
   - А-а-а-а-а-а-а-а-а! За что мне это? За что? - завопила Джахира, от чего злосчастные уши у Шаира, стоявшего к ней слишком близко, заложило. - Зачем мне твои уши, поганец, когда пропала моя деточка, мой любимый цветочек, единственная моя доченька!
   Тут амира упала в кресло и принялась горько рыдать.
   - Она ведь жизни за пределами дворца не виде-е-е-ела! Добрая, наивная, она же там пропадет совсе-е-е-ем! Затопчут мой цветочек, обидят, сломают! О, Пресветлый Ата-Нар, как мне жить без моей Адили!
   Едва она разразилась слезами, амир Рахим тотчас кинулся к жене, чтобы ее утешить. Шаир же, уже в который раз за последний день, почувствовал себя навем глубоко несчастным и растерянным. Он опустился на диван рядом с супругами и с горечью всплеснул руками:
   - О бедная моя голова, лучше бы я сунул тебя в осиное гнездо, знай я, что ты принесешь столько горя! - сокрушенно изрек ибн-амир.
   - Огонь души моей, мы найдем ее, непременно найдем нашу бедную девочку, - тем временем пытался успокоить Джахиру ее супруг.
   - Она же там совсем одна-а-а! - продолжала рыдать амира. - Никогда, ни разу в жизни бедное дитя не оставалось без присмотра! Мой нежный цветок, моя ифрикийская орхидея! Ее наверняка уже кто-нибудь обидел! Какие-нибудь злоумышленники-и-и-и! Доченька моя-я-я...
   С этими словами Джахира упала в объятья мужа и разрыдалась пуще прежнего. Шаир же сидел, пораженный словами Рахима ибн-Селима, внезапно осознав, что может искупить свою вину делом - и в ближайшее время.
   - Я найду ее! Чего бы мне это ни стоило! - вдруг громко объявил он и вскочил с дивана. - Не плачьте, достойная амира! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вашу дочь домой!
  
   Адиля тем временем более всего беспокоилась о том, чтобы домой ее не вернули. К постоялому двору с подходящим ему названием "Приют школяра" она шла быстро и уверенно, помня о том, что ей нужно стараться беречь каждую минуту. Однако чем ближе она подходила, тем сильнее чувствовала, что силы покидают ее, а сердце сдавливает тяжелая тоска. Близость пристанища, столь необходимого ей после бессонной ночи и всего пережитого, была такой желанной, что она наконец-то позволила себе почувствовать собственную измученность, от которой тело казалось опущенным в воду, или даже в патоку, и принужденным одолевать всю тяжесть окружающего.
   Прекрасные белые улицы Сефида теперь совсем не радовали глаз: бин-амира чувствовала себя совсем одинокой посреди чужого города, будто рыба, выброшенная из вод озера на сушу. Она утешала себя тем, что ей просто следует поспать, и станет лучше. И когда томная уличная жара сменилась душноватым воздухом тесного холла, у Адили даже закружилась голова от предвкушения скорого отдыха, который в нужный момент слаще меда и вожделеннее прохладного шербета в полуденный зной. Она спросила свободную комнату у приветливого навя, который был совсем по-домашнему одет только в ширваль и абайю, а меж его рогов скромно покоилась такия. Услышав цену, Адиля сунула руку в сумку за кошельком, но того на месте не оказалось. Бин-амира немного пошарила в сумке в тщетной надежде, что, может, он завалился глубже, а потом устроила серьезный обыск, вытряхивая, с позволения милейшего управляющего, свое имущество на высокий стол перед ним. Но кошелька в сумке не нашлось, так же, как не нашлось и глубоко запрятанных драгоценностей, которые уж точно не могли случайно выпасть сами.
   Управляющий, так и не назвавшийся по имени, сочувственно предложил Адиле передохнуть и бесплатно выпить чаю, а потом, чуть успокоившись, обратиться к янычарам, но это ее никак не устраивало, и она, многословно поблагодарив доброго навя, пошла к выходу. Закусив губу, бин-амира лихорадочно пыталась найти выход, но пока не видела его совершенно. Оказавшись на улице и машинально пройдя шагов двадцать, она наконец сообразила, что единственный момент, когда у нее могли вытащить не только деньги, но и украшения, случился на той улице, где жила старая навка - когда той стала плохо, и Адиля надолго оставила свои вещи без присмотра. Тут же ее охватило отчаяние: она прекрасно помнила, что тогда вокруг не было ни души и некому было даже помочь ей привести старушку в чувство. Впрочем, бин-амира не была бы собой, если бы сдавалась так просто - она почти сразу спохватилась, что кто-нибудь мог смотреть в окно, либо же, что верней, злоумышленника могли увидеть старуха и ее дочь. Как бы то ни было, стоило попытаться - и Адиля сломя голову кинулась обратно на ту же улицу, с которой пришла сюда.
   Сердце билось отчаянно, но она старательно отгоняла от себя мысли о том, что времени осталось слишком мало, что ее скоро обнаружат и уже совершенно неважно будет, кто видел и кто не видел, как ее обокрали. В голове мелькали бессвязные картины того, как ловчий маг спутывает ее невидимой сетью, словно дикую птицу - и вот уже она стоит перед отцом, пытаясь оправдаться, как искажается в горе лицо его оттого, что дочь разрушила его планы. Все это было совершенно некстати, и Адиля бормотала себе под нос: "Нет-нет, я поймаю его, этого паршивца с моими деньгами, и успею скрыться! Точно успею!"
   Озираясь вокруг, будто лань, загнанная охотниками, в тщетных поисках случайных свидетелей, бин-амира добежала до дверей нужного дома и принялась настойчиво стучать. Ответом ей была тишина. Адиля решила, что раз обе женщины чувствовали себя дурно, они могли попросту уснуть, и постучала громче. Из дома снова не донеслось ни звука. Она принялась колотить в дверь что есть силы - и стучала до тех пор, пока пробегавший мимо мальчишка не крикнул ей:
   - В этом доме никто не живет, малика!
   Адиля застыла, не в силах сразу понять смысл сказанных им слов, и ей показалось, будто сердце подпрыгнуло вверх и камнем застряло в горле.
   - Как никто?.. - не своим голосом спросила она.
   - Никто, малика. Дом пустой стоит, давно, - охотно подтвердил свои слова мальчишка.
   - Не может быть... - только и смогла ответить бин-амира - и тут же, почувствовав, что собственные ноги отказываются держать ее, тяжело осела на ступеньки крыльца.
   Ее обманули. Коварно, подло, бесчестно. А она поверила, попавшись на удочку злоумышленников, как сурок попадает в смертельные объятья притаившейся за камнем змеи. Любящее материнское сердце амиры Джахиры словно чуяло нависшую над ее драгоценной дочерью беду: Адиля и подумать не могла, со всей щедростью своей души предлагая помощь нуждающемуся, что перед ней - всего лишь мошенники, только и ждущие, чтобы воспользоваться ее наивностью и добротой.
   Теперь уж никакая, даже самая робкая надежда, не сдерживала ее горя, и слезы хлынули наружу, капая на одежду со щек и носа. Все было зря. Все попытки найти лучший выход из сложной ситуации разбились о банальную корысть, и скоро Адилю найдут, а потом доставят родителям, которые наверняка посадят ее под замок и будут искать любые способы остановить месть. Хотя это было лучшее, что только можно придумать! Нарушить только-только установившийся мир между странами было бы делом гнуснейшим, и стать повинной в таком бин-амира не могла. Но и выйти замуж за навя, уколовшего ее так больно, в самое сердце, в котором уже давно притаилась горечь, было немыслимо. Действительно, лучше уж Адиле было умереть самой страшной смертью, чем прожить жизнь с тем, кто мог бы язвить ее своими словами постоянно. Бин-амире достало и того, что в ее детстве был навь, презиравший ее и непрерывно попрекавший тем, что она не желает учиться, излишне полагаясь на свое высокое происхождение.
   Справедливости в этом, как и в проклятых бейтах ибн-амира Шаира, не было ни на грош, но когда ты еще не получил взрослого имени и очень хочешь вырасти достойным навем, словам своих наставников веришь, наполнены ли они живой водой мудрости или ядом завистливых оскорблений. Ияд ибн-Ахмет, учитель фехтования, был гулямом и сыном гуляма. Отец его за достойную службу у амира получил из рук своего повелителя право зваться маликом и титул эфенди. Однако Ияд не гордился истинными заслугами отца, лишь все время страдал оттого, что друзья его были более благородны происхождением, нежели он сам. Капли этой зависти, тщательно взлелеянной и так же тщательно укрываемой от других, прорывались лишь в досаде и могли показаться верным поучением, если бы не ранили так сильно. Ведь зависть не знает справедливости и бьет слепо, наотмашь.
   Потому весь период обучения владению саифом Адилю преследовали жалящие замечания учителя. "Не думает ли благородная бин-амира, что враг на поле боя склонится пред ее титулом и сложит руки, пока она столь медленно и неловко выполняет замах?" - едко вопрошал Ияд, стоило бин-амире слегка замешкаться при освоении нового приема. "Вижу, кто-то боится замарать свои белые ручки", - слышала Адиля, когда ей было тяжело опираться о землю ладонями, саднящими от мозолей, выполняя упражнение. Иные ученики порой могли получить от наставника снисхождение - но только не она. "Неужто высокородная решила прикрыться своим происхождением вместо саифа?" - доносилось до ее ушей, стоило ей пропустить удар, и слова били куда больнее тренировочного меча. Как ни старалась Адиля если не заслужить одобрение, то хотя бы добиться прекращения бесконечных издевательств, у нее не выходило ничего.
   Будь она старше и имей больше понимания жизни - может, уже тогда пришло бы в ее светлую голову, что глаза Ияду кололи не ее ошибки, а ее происхождение с прилагающимися к нему фамилией и титулом. Однако бедная бин-амира долго была уверена, что ей от природы не досталось ни малейших способностей к овладению оружием, и столь достойным воином, каким была ее мать, ей не стать никогда. Оттого, что она подводит Джахиру, которая так гордится своей единственной дочерью и возлагает на нее самые большие надежды, было еще горше, и Адиля часто после уроков фехтования убегала в какой-нибудь дальний угол дворцового сада, чтобы поплакать там в одиночестве, не желая никому показывать своей слабости. Ей казалось, что она и без того продемонстрировала ее достаточно на занятии, испортив все, что только можно было испортить.
   Только спустя время, когда, уверенная в своей бездарности, без особой надежды бин-амира взялась обучаться владению катаной у мастера из Сина, Адиля открыла, что в состоянии сражаться вполне сносно и не вызывая излишних нареканий. Боевым магом ей стать удалось, но боль и сомнения в себе успели поселиться в душе бин-амиры, и никто не догадался вызволить их оттуда. Зато Шаир своими бейтами попал именно в эту, так до конца и не затянувшуюся, рану, и Адиля, не могла даже представить, как можно жить, снова подвергаясь столь унизительному отношению.
   А теперь, когда она так глупо попалась на чужой обман и ничего не может поделать с этим, ее не ждало ничего, кроме позора и снедающего чувства вины. Адиля знала своих родителей - и понимала, что те скорее согласятся пойти против Чести, чем подвергнуть ее опасности. Оттого и пошлют за ней лучших ловчих, а потом посадят под замок. И она будет виновна в бесчестьи родителей, не добившись при этом ничего. От этой мысли сделалось так больно, что бин-амира зарыдала с новой силой - и вдруг почувствовала, как на ее плечо мягко легла чья-то рука. Адиля и сама не поняла, чего так напугалась - только вскочила с крыльца резвее лани, едва не отпрыгнув в сторону. И даже перестала плакать от неожиданности.
   - Ну что ты, милая! Не бойся меня! - рядом с ней стояла полная навка с добродушным лицом. - Чего стряслось у тебя, что ты так убиваешься? Приехала к кому-то и никого не нашла?..
   - Нет, - глухо ответила бин-амира и вновь опустилась на ступеньки.
   - Меня Лучик позвал, ты, вроде, говорила с ним. Чем помочь-то тебе, родная?
   - Ничем мне уже не поможешь, - в отчаянии ответила Адиля и закрыла лицо руками.
   - Да нет, живая вроде, руки-ноги-голова на месте, - не согласилась навка. - Коли живая - всегда что-то сделать можно.
   - Не на месте у меня голова! Поверила этим, - Адиля ткнула в пустующий дом, - а теперь всё! Всё-о-о-о!
   Она снова зарыдала.
   - Ох ты, боже мой, да что за беда такая! - Навка беспомощно оглянулась, а потом сунула Адиле в руки платок, не бог весть какой хорошей ткани, зато совершенно чистый. - Вытри личико, а то у тебя краска по лицу течет! И платье свое замарала, дорогое поди!
   - Ы-ы-ы-ы-ы! - бин-амира взяла платок и снова принялась рыдать, уже в него. Она ощущала, что весь мир ополчился против нее, даже собственный макияж, а потому выводила все громче: - Ы-ы-ы-ы-ы-ы!
   Не зная, что еще тут можно поделать, навка приобняла рыдающую Адилю и принялась приговаривать:
   - Ну-ну, ну-ну, - пока та не стала рыдать хоть немного тише. И тогда уж решилась снова спросить:
   - Да кто ж тебя и чем обидел, козочка ты бедная?
   - Ник-кто м-меня н-не оби-идел, - сквозь всхлипы вымолвила Адиля. - Ук-к-ра-а-али-и-и-и...
   Мысль о том, что у нее теперь совсем нет денег и пойти ей некуда, заставила бин-амиру зарыдать с новой силой.
   - Господи, да что украли-то? Или кого? Вещи твои, вроде, на месте... Кошелек, чтоль, вытащили?
   - Ы-ы-ы-ы. Да-а-а, - Адиля была рада, что женщина догадалась сама и не придется пока ничего больше объяснять.
   - Ох, горе-то какое! Ты, вижу, издалека приехала, хоть и по-нашему хорошо говоришь. Но дом-то тебе этот злосчастный зачем понадобился?
   - Я... мне... они... - бин-амира сделала глубокий вздох - и все же попыталась объяснить, что стряслось: - Я думала, они тут живут, а они не живут - и кошелек пропал!
   - Вот же негодяи! - возмутилась навка, начав наконец понимать, в чем дело. - Плуты и мошенники!
   - Они... такие ми-и-илые-е бы-ы-ли-и... ста-а-арушка-а-а, - от обиды несчастная Адиля расплакалась в который раз.
   - Ой, на то они и плуты! Чтоб притворяться. Они и след свой подделывать умеют так, что никакой ловчий потом не найдет. Ищи-свищи!
   Эти слова навки вызвали у бин-амиры очередной приступ рыданий. Вот, даже мошенники могут спрятаться, как надо - а она совсем ни на что не способна. И отыскать их не способна тоже.
   - Как тебя зовут-то, козочка? - с участием спросила навка, и Адиля едва не назвала своего настоящего имени, но спохватилась и сказала:
   - Линь, но мама звала меня Ятима.
   - Сиротка бедная, ох! А меня Фатимой кличут. Пошли ко мне что ли, хоть водички попьешь, успокоишься, расскажешь, что да как, толком. Я тут совсем рядышком живу. Да ты не бойся меня, Ятима, не все ж нави такие мошенники!
   - Да у меня и красть больше нечего, - вздохнула Адиля и покорно потопала вслед за навкой, которая, не задумываясь, взяла ее за руку и потянула за собой, будто маленького ребенка. Да так она себя и ощущала сейчас: как маленький и очень растерянный ребенок, которому просто хотелось, чтобы его утешили, а Фатима была похожа на того, кто способен это сделать.
   - Ну, вот мы и пришли, - вскоре сказала навка, махнув рукой вперед и влево - и сердце Адили забилось в нежданной надежде.
   - Так у вас что же, кузня? - робко спросила она.
   - Само собой, козочка. Я - кузнеца жена. Его сейчас дома нет, так что в тишине посидим, никто стучать не станет. Я-то привыкла, конечно...
   Из последних сил Адиля напрягла свои рога - очень уж она была измучена - и смогла почуять то, чего так ожидала и одновременно боялась не найти. Не всякий кузнец имел дело с артефактами: работа эта была тонкой и сложной, только для лучших мастеров.
   - Хороший кузнец ваш муж, - улыбнулась Адиля, чувствуя, как с души у нее будто свалился камень: хотя бы на время она сможет спрятаться здесь. Вокруг такого скопища артефактов магический фон достаточно сильный, чтобы сбить со следа шаярских ловчих.
   - Это ты с чего взяла? - хмыкнула Фатима и тут же разулыбалась, догадавшись: - А-а-а, рогами почуяла, козочка. Ну, что есть, то есть: один из лучших в городе.
   Когда они вошли в дом, Фатима сразу принялась хлопотать с блестящим медным чайником у плиты. Адиля ни разу в жизни не видела таких крошечных печек с маленькими плитами: все, что ей доводилось видеть - в дворцовой ли кухне, в охотничьем ли домике - было куда менее сжатым и тесным. Впрочем, Фатиме места, судя по всему, хватало, и вскоре она подала горячий ароматный чай, разлитый по толстым глиняным пиалкам, украшенным белой и синей глазурью. Все это было для Адили ново и необычно, и она с интересом рассматривала кухню с потертыми тонкими ковриками, кинутыми на деревянные скамейки, чтобы было мягче сидеть, с тонкой тканью на окне, чтобы не залетали насекомые, с чугунными и медными кастрюлями - и увиденное казалось ей очень уютным.
   Тут жили хорошо и радостно и получали не меньше удовольствия от жизни, чем нави, живущие во дворце. Возможно, ей просто так показалось оттого, что она хоть ненадолго перестала переживать, что ее найдут, или же оттого, что хозяйка радушно пыталась накормить ее то супом, то печеньем, то фруктами и не пыталась сразу расспросить обо всем. Как бы то ни было, Адиля расслабилась и смогла наконец, начать рассказывать. И как ее облапошили, и заранее сложенную историю о своей предыдущей жизни. Тетушка Фатима слушала очень внимательно. С интересом, но безо всякой навязчивости расспрашивала о подробностях, то и дело сокрушалась о превратностях жизни "бедной козочки" и подливала в пиалку чай - со столь благодарным слушателем рассказ давался бин-амире чем дальше, тем легче.
   - Матушка моя была из Сефида, а отец - синцем, после свадьбы она переехала к нему, в дальний незнакомый край. Он был ронин, вольный воин, не на службе у правителя - у вас тут таких и нет...
   - Вольные ловчие есть, - задумчиво отозвалась Фатима, и Адиля невольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Тем более что ей в очередной раз подлили чаю, а его аромат успокаивал сам собою. Она сделала большой глоток и продолжила:
   - Умер отец рано, я еще не успела получить взрослого имени...
   - Ох, сиротка ты несчастная! Какая беда! - сокрушилась Фатима.
   - С тех пор у меня два имени - синское и то, которое матушка дала. Я к нему привыкла, так что зовите меня Ятимой, на вашем языке, вам так удобней будет.
   - Ятима так Ятима, - согласилась женщина. - Ты, может, хоть пишмание покушаешь? Это сласть такая, у вас в землях Син, небось, даже не слыхали. Очень вкусное пишмание, хорошее! Сама готовила!
   Адиля отрицательно помотала головой: есть сейчас не хотелось вовсе. Хоть она и несколько успокоилась, ей все же казалось, что даже нежнейшее, как пуховая перина, пишмание сейчас не полезет ей в горло.
   - У нас был свой клочок земли, отец расстарался, купил для нас с мамой, чтоб не скитались вслед за ним от хозяина к хозяину. Ну, вот с ним неудачно и вышло: на него сильно зарился сосед...
   Тут Адиля, не особо переиначивая, пересказала историю одного земельного конфликта, прочитанную ею среди прочих судебных дел. Были в нем и обвинения, что абрикоса, растущая на краю одного сада, кидает свои плоды на землю другого и тем портит ее, окисляя, и обвинения в переносе забора, и прочие детали, врезавшиеся в память от удивленного осознания, сколь мелочными и склочными бывают нави.
   - Так что отношения совсем не сложились. А как мама умерла, стал сей тип усердно сватать меня за своего сына. Сами понимаете, вот уж к кому совсем не хотелось идти в семью. И ведь давят! С одной стороны - судью подговаривают, чтоб им чуть не половину участка перевели, как будто он правда испокон веку их был, с другой - меня, мол, иди замуж, пока предлагаем по-хорошему.
   - И защитить некому беднягу!
   - Некому, - вздохнула Адиля. - Надо было, конечно, поехать правды искать в столицу, а я вот не выдержала, взяла деньги, какие были, да и решила посмотреть на родину матери, развеяться, а там уж думать, что дальше делать. Может, выучиться чему и стать самой себе хозяйкой - все лучше, чем за нелюбимого идти. А тут все украли - и домой не вернешься!
   - На другой-то континент! - поддакнула Фатима. - Бедняга ты!
   Адиля покивала. Принимать сочувствие к выдуманной истории отчего-то было очень легко: она, конечно, постаралась, чтобы в ее рассказе было поменьше сходства с настоящей жизнью, оставленной в прошлом - но все же среди зарослей фантазий были посеяны зерна истины. Бин-амира и вправду не хотела идти замуж за нелюбимого, противного всему ее существу навя. И защитить ее было некому. Да и без родителей она осталась в действительности, хоть они и были живы, да продлит Всемилостивый их дни. Адиля печально вздохнула, устремив взгляд на остатки чая в пиале - и тетушка Фатима ответила ей сокрушенным вздохом.
   - Вот что, козочка, - вдруг решительно сказала она. - Оставайся-ка ты пока тут! Место у нас есть - с тех пор, как старшие дети выросли да разъехались своими семьями жить - так что ты нас не стеснишь. А отпустить тебя одну да без денег я попросту не могу.
   - А... Разве так можно? - бестолково спросила бин-амира, и Фатима тепло ей улыбнулась:
   - Да кто ж нам запретит, дитятко!
   Адиля посмотрела в ее доброе лицо и молча кивнула, ощущая, как на ее глаза снова наворачиваются слезы - теперь уже от благодарности. Фатима тут же притянула ее к себе, обняла и повторила:
   - Оставайся тут. Чай мы не люди какие, чтоб сиротинушку заставлять на улице ночевать.
   - Вы так добры, - только и смогла вымолвить бин-амира, которую вновь переполняли чувства.
   - Пойдем, милая, покажу тебе, куда идти - и отдыхай.
   Комната, которую тетушка Фатима отвела Адиле, была на втором этаже - в дальнем от кузни конце маленького дома: заботливая навка постаралась, чтобы гостью поменьше беспокоил шум. Здесь царил такой же незатейливый уют, как и в кухне: из всей мебели - деревянный сундук, умывальник, простой письменный стол, такая же подставка для книг да кровать с кованой спинкой. Спинка эта, впрочем, была работы изящной и непростой, так что бин-амира сразу поняла, что кузнец делал ее сам. Все кругом было застелено ковриками и покрывалами, а лежащие на кровати и сундуке подушки оказались красиво расшитыми цветной шерстью - видно, самолично тетушкой Фатимой или кем-то из ее дочерей. В окно заглядывала ветка инжирного дерева, сейчас покрытая маленькими, еще не созревшими плодами.
   Хозяйка сказала Адиле, что она может сложить свои вещи в сундук и распоряжаться тут всем, как ей будет угодно, и вышла, тихо затворив дверь. Бин-амира, однако, поняла, что сил ей сейчас едва хватит на то, чтобы умыться и раздеться - и вскоре упала на кровать, бросив свое тончайшее шелковое ханьфу прямо на полу. "Благодарю тебя, о Всеблагой Огонь, - думала она, засыпая, - что не оставил меня в трудную минуту, дал мне защиту и направил мой путь. Я вижу, что тебе угоден мой выбор и избранная мною судьба". С этими мыслями она погрузилась в глубокий сон без сновидений.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"