РАКЕТНЫЙ ПОЛЕТ ИЗ КАМЕННОГО БРОДА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ И ОБРАТНО,
ИЛИ РОМАНТИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА НА БЕРЕГА РЕКИ ЛУГАНЬ
(из цикла "Луганские Антинародные Сказки")
"Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!"
Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, (из речи на стартовой площадке Третьей мюнхгаузеновской лунной экспедиции, Ганновер, 31 июня 1800 года)
Предисловие от публикатора.
Приводимый ниже текст был найден весной нынешнего года в магазине "Дом книги", который располагается рядом с парком имени Шевченко в Киеве. Там, в полуподвальчике, на "минус первом" этаже, есть букинистическая лавка. Среди книг на дальних полках и обнаружился томик в серой обложке, имеющий название "Два Мюнхгаузена". В нем были собраны повести о бароне Карле Фридрихе Иерониме фон Мюнхгаузене, принадлежащие перу Рудольфа Эриха Распе и Готфрида Августа Бюргера, а также роман о внуке барона авторства Карла Лебрехта Иммермана. А еще внутри оказалась плотная пачка сложенных вдвое бумажных листов, на которых с помощью обычного принтера и был воспроизведен приводимый ниже текст. На последнем листе текста стояла размашистая и совершенно неразборчивая подпись и дата написания - 1 апреля нынешнего года.
После мучительных размышлений и моральных колебаний публикатор счел возможность обнародовать найденный текст. Вполне возможно, что он заинтересует историков и тех луганчан, которые в связи с известными событиями и обстоятельствами совершенно впали в отчаяние и повесили нос.
Глава первая. Будет то, или молодые годы барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и Томаса Цельпульбункера
1.1
Эта история началась более двухсот лет назад.
Мне тогда исполнилось ровнехонько семьдесят пять. Я был малорослым и кривоногим старикашкой, с круглой, как арбуз головой, огромной лысиной на темени и спадавшими почти до самых плеч пегими и частенько нечесаными волосами. Волосы я не расчесывал принципиально, поскольку гребешки могли существенно проредить мою и без того жиденькую волосяную "корону". Нос в те уже далекие годы у меня был вздернутый, имел форму и цвет свежевыкопанной картофелины, а над серыми, глубоко посаженными маленькими глазками серебристыми гусеницами изгибались почти сросшиеся над переносицей брови. Руки мои доставали едва ли не до колен, а ладони и пальцы, напротив, были короткими и толстыми - да они, к тому же, еще имели такую форму, что их иначе, как клешнями никто не называл.
Несмотря на столь непрезентабельную, как сегодня бы выразились, внешность, управляющим и экономом я был отменным. Именно моими стараниями по большей части держались и городской дом, и загородный замок барона Мюнхгаузена - да, да, того самого Мюнхгаузена, который Карл Фридрих Иероним фон и который прославился на весь мир безусловно правдивыми рассказами о своих путешествиях и приключениях.
Барона ко времени, когда началась эта удивительная история, я знал уже добрых шесть десятков лет. Мы - одногодки: он родился 11 мая 1720 года, а я громким ревом известил мир о моем появлении на свет в самый канун 1721 года. Мой отец, Томас Цельпульбункер, имел торговый дом на одной из площадей Ганновера, мать занималась домашним хозяйством. Имя я получил в честь батюшки - тоже Томас, поскольку угораздило меня родиться на тридцать лет ровно позже родителя.
Увы, имя и кое-какие черты лица - единственное, что роднило меня с моим батюшкой. Папаня мой был прагматиком до мозга костей, настоящим дельцом и торгашом, который никогда и ни при каких обстоятельствах своей выгоды не упустит. Я же невесть от кого из предков унаследовал неуемную тягу к философским размышлениям и приключениям. И когда родитель пыжился, стараясь добросовестно и настойчиво передать мне свой богатый опыт торговых операций и заключения коммерчески выгодных сделок, я витал в облаках романтических мечтаний и грезил о неведомых странах и континентах, о далеких морях и островах. Батюшкина наука никак не лезла в мою молодую голову. В конце концов, старый Томас махнул на молодого Томаса рукой и предоставил его самому себе.
Однажды в батюшкину галантерею заглянула шикарно одетая баронесса фон Мюнхгаузен: помнится, ей понадобилось подобрать пуговицы к новому платью. Батюшку гостья к себе сразу чем-то расположила, завязалась непринужденная светская беседа, и слово за слово, выяснилось, что у вдовствующей баронессы есть пятнадцатилетний сын - пятый по счету из ее восьми детей, - который мается, как она выразилась, "дурью несусветной", не имея друзей и товарищей одного с ним возраста. Батюшка с горьким вздохом сообщил гостье, что хорошо ее понимает, ибо в его семействе тоже имеется того же возраста отпрыск "себе на уме". Баронесса и мой родитель некоторое время пообсуждали проблему воспитания молодого поколения и единодушно пришли к мнению, что хорошо бы свести в одну компанию двух отроков-ровесников. Мол, рыбак рыбака видит издалека, а вместе им рыбачить сподручнее будет.
Так судьба моя была решена, как выразился батюшка, "не отходя от кассы", и я вместе с сиятельной баронессой в тот же день отправился в фамильное загородное поместье Мюнхгаузенов - замок в Боденвердере, расположенный на небольшом острове посреди реки Везер. Я должен был сделаться не просто слугой, а еще и наперсником забав юного барона-шалопая.
Вечером в большой гостиной баронесса свела нас друг с другом.
Перед моими глазами предстал высокий - на целых полторы головы выше меня! - вихрастый и худощавый мальчишка. В его темно-карих глазах блеснули веселые огоньки.
- Вот, Карл Иероним, - начала баронесса, - познакомься...
- Тебя как зовут? - Юный баронет достаточно бесцеремонно прервал свою матушку. Та только рукой махнула и тут же отошла в сторону - сами, мол, разбирайтесь раз так.
- Томас, - ответствовал я с достоинством. - Томас Цельпульбункер.
- Дворянин? - Отпрыск баронского рода лукаво прищурился.
- Нет... - выдавил я. - Из торговцев мы...
- Вот и славно!- он заулыбался. - Терпеть не могу дворян! Они все какие-то скучные и напыщенные!
Баронет окинул меня оценивающим взглядом, и чуть вздернув нос, спросил:
- А знаешь ли ты, Томас Цельпульбункер, что история рода фон Мюнхгаузенов началась в двенадцатом веке? Основателем нашего рода был рыцарь Хейно, участвовавший в крестовом походе под предводительством самого Фридриха Барбароссы?
Я в смущении покачал головой, но тут же нашелся, что ответить:
- Но мы, Цельпульбункеры, тоже очень древнего рода. Нашими прародителями были дедушка Адам и бабушка Ева!
Молодой Мюнхгаузен расхохотался и хлопнул меня ладонью по плечу:
- Молодец, за словом в карман не лезешь! Будешь моим гвардейцем!
- Слушаюсь, господин барон, - я покорно склонил голову.
- Никаких "господинов баронов"! - он весело подмигнул мне. - Можешь называть меня просто Карл Иероним!
Вот так и свершилось наше знакомство. Мы друг другу сразу понравились, и с тех пор я безотлучно состоял при Карле Фридрихе Иерониме фон Мюнхгаузене - сначала в качестве слуги и соратника во всех путешествиях и приключениях, - включая, разумеется, и лунные экспедиции барона, - а затем уже в качестве управляющего и эконома всех его владений. Справедливости ради следует отметить, что барон никогда не считал меня слугой, а все годы нашего знакомства рассматривал, именно как компаньона, товарища и друга. Я платил ему, конечно же, той же монетой, правда, без панибратства. Если при личном общении мы со дня нашей первой встречи действительно называли друг друга просто по имени, то на людях я всегда обращался к Карлу Фридриху Иерониму только "господин барон". Кроме того, старался быть в тени своего сиятельного друга - даже во время наших общих приключений и путешествий. Иногда это приводило к серьезным казусам. Например, в истории об известном приключении Мюнхгаузена, когда он провалился в болото вместе с лошадью, всегда утверждалось, что барон выпутался из этой неприятности самостоятельно - просто поднял себя из болотной жижи за косичку вместе с лошадью. На самом же деле барон поднял и вытащил на берег самого себя, а его верный Буцефал соскользнул с измазанных грязью сапог Карла Иеронима и непременно плюхнулся бы обратно в болото, но я вовремя подхватил его своими клешнями и вынес на траву, как беспомощного младенца.
1.2
В том же 1735 году юный барон по матушкиному велению поступил пажом на службу к владетельному герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому Фердинанду Альбрехту Второму. Два года мы промаялись на службе при дворе, участвуя во всяческих мелких приключениях и любовных интрижках, а потом высочайшим соизволением были отправлены в Россию к молодому герцогу Антону Ульриху, который числился в женихах принцессы Анны Леопольдовны.
По приезду в Россию выяснилось, что моя родовая фамилия Цельпульбункер совершенно не произносима для носителей русского языка, и на государевой службе я навсегда сделался "просто Томасом". Даже в официальных документах чаще всего так и писали - "Томас Томасов, сын Томаса".
Уже в следующем году я и барон участвовали в турецкой кампании, сопровождая в ратных подвигах нашего славного герцога. Чуть позже мы поступили в Брауншвейгский кирасирский полк, и нам обоим был присвоен чин корнета. Начало 1741 года ознаменовалось свержением всем ненавистного Бирона и назначением Анны Леопольдовны правительницей. Герцог Антон Ульрих в одночасье сделался генералиссимусом. Мы же оба - и барон, и я, - были жалованы чином поручика. Карлу Иерониму, кроме этого, в виду его "явных лидерских качеств" было поручено еще и командование первой, считавшейся самой элитной, ротой полка - так называемой лейб-кампанией.
Но наш карьерный взлет был недолог: в том же году случился елизаветинский государственный переворот. Брауншвейгская фамилия была свергнута. Для меня и барона наступили годы немилости: хотя мы оба имели репутацию образцовых офицеров, но ротмистровский чин получили только спустя девять лет и после многочисленных прошений как наших собственных, так и наших командиров.
Нет, всяких мелких приключений у нас и в те годы было много. Слава барона Мюнхгаузена гремела по всей России и эхом отзывалась в Европе, Азии и даже в далекой Америке. Самым запоминающимся, однако, из событий тех лет стал "сердечный амур", который приключился с Карлом Иеронимом в 1744 году.
1.3
В тот славный год барон Мюнхгаузен - ну, и я вместе с ним, разумеется, - был послан в Ригу. Моему товарищу и другу было поручено командовать почётным караулом, который встречал невесту цесаревича - хрупкую и весьма застенчивую принцессу Софию-Фридерику Ангальт-Цербстскую. Могли ли мы с Карлом предположить, что встречаем будущую императрицу Екатерину Вторую, мудрое решение которой через полвека радикально изменит и наши жизни, и будущее всего человечества?
Карл Иероним отнесся к встрече принцессы самым серьезным образом. Он так вымуштровал подчиненных, что даже мамаша принцессы - истинная стерва, оказавшаяся к тому же еще и австрийской шпионкой, - отметила в своём тайном дневничке "молодцеватость почетного караула и особую мужскую красоту" его командира. В самом деле, мой друг так салютовал шпагой и маршировал, что в него просто невозможно было не влюбиться любой женщине. Что тут же немедленно сделали и сама принцесса Софья-Фридерика, и ее бальзаковского возраста матушка.
И вот представьте себе весь ужас положения, когда Карл Иероним получил сразу два весьма теплых письмеца с предложением о свидании и оба в один и тот же день и час! Отказать дамам не было никакой возможности, если исходить и из негласного кодекса галантности, и из будущих карьерных соображений. Карл Иероним было впал в отчаяние, но я нашел выход: героически предложил взять старшую фрау на себя, а барону - пасть к ногам девственной принцессы Фике.
Карл Иероним упорхнул на первое свидание на крыльях любви, а я направил матушке принцессы записочку, в которой попросил свидания "не при свечах", чтобы "случайно не задеть честь самой прекрасной женщины на свете". Маман Софьи-Фредерики и сама страсть как опасалась быть замеченной в прелюбодеянии, поэтому согласилась на романтическую встречу в "кромешной ночной темноте".
Ну, а дальше все прошло, как по маслу: в полночь я из дворцового сада по веревочной лестнице влез в опочивальню царственной особы и проявил в делах амурных такую рыцарскую доблесть, что принцесс-маман еще года два после этого регулярно забрасывала меня устными и письменными предложениями самого откровенного толка.
Что касается барона, то он, конечно же, не мог увести прекрасную Софию-Фредерику из-под венца - это непременно бы вызвало обострение европо-российских отношений вплоть до вооруженного конфликта. Поэтому моему другу барону ничего не оставалось, как в утешение жениться на другой даме. Его выбор пал на рижскую дворянку Якобину фон Дунтен, дочь его армейского друга. И если сначала этот роман был Карлу Иерониму в тягость, то потом он настолько увлекся Якобиной, оказавшейся девушкой не только симпатичной, но и душевной, что собственно под венец уже шел и с радостью, и с воспламенившейся в нем настоящей любовью. Обряд бракосочетания свершился в кирхе маленького городка Пернигеле.
Меня же семейная жизнь никогда особо не прельщала. Я предпочитал оставаться холостяком, и, несмотря на весьма скромные внешние достоинства, дарованные мне Богом и матушкой-природой, с течением лет вознесся до высот истинного знатока и женской природы, и дамской психологии.
По большому секрету могу сказать, что знакомство Карла Иеронима с принцессой Фике, несмотря на женитьбу моего друга, не прервалось в одночасье. Переехав на жительство в Россию, Софья-Фридерика стала изучать русский язык, местные традиции, историю государства Российского, а затем вообще перешла в православие. Закону Божьему принцессу из зарубежья учил известный в те годы проповедник Симон Тодорский. В учителя языка был выписан сам Василий Ададуров - автор первой русской грамматики. Учителем танцев стал придворный балетмейстер Ганс Ланге. Ну, а преподавать уроки фехтования был истребован, конечно же, "лучший офицер армии российской" - Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
Разумеется, вместе с другом при дворе в Санкт-Петербурге оказался и я. Вот тут-то мой обман в отношении матушки Фике и вскрылся... Когда на имя Карла Иеронима пришла очередная любовная записка от "австрийской мамаши", он переадресовал ее мне. Я же набрался храбрости, явился к царской теще среди бела дня, картинно бухнулся на колени и признался, что в "ночи любви сладострастной" заменял своего друга и товарища барона фон Мюнхгаузена. Матушка принцессы густо покраснела и часто задышала. Я испуганно зажмурился, ожидая грома небесного и кары Божьей, но услышал лишь приглушенный смех, и уже в следующую секунду ощутил на своих щеках прикосновения горячих женских рук. Ибо баронский титул в любовных утехах - это примерно то же, что и лыжи в турецкой бане.
Так мы и стали жить да поживать. Идиллия продолжалась до 1750 года, когда Карл Иероним получил пространное письмо из дома, и был вынужден отправиться на историческую родину, в Боденвердер, - для окончательного раздела с братьями семейных владений. Мы оба испросили длительный отпуск в полку и немедля отбыли.
Глава вторая. Перед тем, "золотые годы" барона Мюнхгаузена
На родине нас ждали новые приключения, столь увлекательные, что и Карл Иероним, и я дважды продлевали отпуск. Жизнь била ключом, на постылую армейскую службу возвращаться не хотелось, и через пару лет мы подали в российскую Военную Коллегию прошения об обоюдной отставке и деликатно предложили присвоить нам обоим "за беспорочную службу во благо государства Российского чины подполковников". На дембель всегда следует уходить при достойном звании.
Прошло едва ли не полгода с момента отправки челобитных, и наконец-то, ржавая царская бюрократия исторгла из своего чрева два письма с совершенно одинаковым содержанием. Нам сообщали, что прошение на высочайшее имя следует подавать на месте, в Санкт-Петербурге. Карл Иероним принюхался и уловил от поступившей к нему бумаги легкий аромат духов прекрасной Софьи-Фредерики, а я явственно почувствовал из конверта с ответом на мое имя запах одеколона царицы-тещи. Прозрачные намеки вернуться "для продолжения службы в ночных караулах" на заснеженные российские просторы стали приходить с регулярностью почтовых карет, но и я, и Карл Иероним стойко держались, как две осаждаемые противником крепости. В конце концов, российская армия и царственные особы махнули на нас рукой, и в 1754 году отчислили нас и из армейских рядов, и из сонма воздыхателей, как лиц, "самовольно оставивших службу".
Вот с тех самых пор мы и жили в Боденвердере почти безвыездно - тихо, мирно и спокойно. Я в частном порядке увлекся разведением кошек и даже вывел путем скрещивания нескольких новых пород. Карл Иероним во множестве читал книги, вел обширнейшую переписку с виднейшими философами и естествоиспытателями того времени, а на досуге занимался еще и коллекционированием часовых механизмов - механических, песочных, водяных и всяких иных. Правда, раз или два в год мы устраивали "вылазки" в другие страны и даже на другие континенты. Именно в то время нас велением Божьим дважды заносило на Луну.
А в остальное время я занимался хозяйством и экономикой. Барон и его возлюбленная Якобина "выходили в свет", общаясь по преимуществу с соседями и друзьями из Ганновера. Вот тут-то барон и пристрастился рассказывать о своих похождениях и приключениях "в молодые годы" - хотя нам обоим еще не было и сорока. Иногда эти рассказы для гостей организовывались в нашем уютном охотничьем гроте-павильончике, построенном при замке по проекту самого Мюнхгаузена. Стены этого павильончика были увешаны головами добытых нами на охоте диких зверей, в углу жарко горел камин, а деревянный стол был заставлен бутылками самых изысканных вин и вкуснейшими закусками.
Существовал даже целый ритуал, обязательно предшествующий началу рассказов. Сначала мы и наши гости плотно ужинали. Потом барон неторопливо раскуривал свою огромную пенковую трубку с коротким мундштуком. Я делал знак прислуге, и перед Карлом Иеронимом и гостями ставили дымящиеся стаканы с пуншем. Барон делал несколько глубоких затяжек, отпивал ровно на треть стакана пунша и только тогда принимался за рассказ. Говорил не спеша, обстоятельно рассказывал историю со всеми подробностями, иногда даже в лицах, копируя манеры и выражения тех людей, с которыми судьбе было угодно свести нас во времена наших странствий и приключений. Слушатели внимали, разинув рты, и уходили от нас в полнейшем восторге.
Иногда наши посиделки с рассказами проходили в соседнем городе Геттингене - обычно в трактире уютной гостиницы "Король Пруссии". Трактирщик был рад нашим появлениям неимоверно: в дни "гастролей" Карла Иеронима выручка от торговли только спиртными напитками вырастала ровно в четыре раза. А если учесть еще и съеденную гостями-слушателями закуску, получалась весьма и весьма серьезная сумма прибыли. Поэтому в "Короле Пруссии" нас всегда встречали как самых дорогих гостей.
Слава Мюнхгаузена-рассказчика росла день ото дня, и с каждым разом послушать "байки этого душки барона" собиралось все больше народу.
По всей Европе стали возникать мюнхгаузеновские фэн-клубы, в которых восторженные юноши осваивали таинства скачек на рассеченных надвое лошадях, премудрости полета на пушечных ядрах, основы техники самостоятельного вытаскивания себя из болота за волосы.
Ежедневно нам приходили сотни писем. На некоторые из них мой друг отвечал подробно и с большим энтузиазмом, но к большинству корреспонденции относился весьма и весьма прохладно - эту часть почты составляли, в основном, письма наивных барышень, полные слезливых объяснений в любви к "сиятельному барону".
Вскорости стали появляться и первые литературные записи похождений барона. Сначала в этом упражнялись несколько борзописцев из провинциальных германских газетенок. Потом стали выходить сборники этих сказаний - сначала в самой Германии, потом в Англии, во Франции и в других странах. А уже через годик-полтора на берегах все того же туманного Альбиона тиснул свою книжицу некто Рудольф Эрих Распе. Почти сразу же его скопировал и дополнил своими собственными записями немецкий автор Готфрид Август Бюргер. И понеслось! Там и сям, в рассказах на страницах самых желтых бульварных листков и в самых чудовищных интерпретациях в графоманской книжной продукции как грибы после обильного дождя множились всяческие "Новые похождения барона": "Мюнхгаузен и Клеопатра", "Любовные приключения Мюнхгаузена", "Мюнхгаузен и десять наивных индийских принцесс"... И так далее, и тому подобное. Разумеется, во всех этих "жизнеописаниях" не было ни слова правды!
Мой друг был взбешен. Сначала он вознамерился судиться с самозваными авторами и призвать их к ответу. Но я отговорил его: вот только имиджа борцов со свободной прессой Карлу Иерониму еще только и не доставало!
Барон внял моим доводам, поразмыслил, а потом в один прекрасный день просто зарегистрировал свое имя и фамилию в качестве торговой марки. Теперь любой автор, использующий доброе имя барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена в литературных целях, должен был по закону заплатить от любого издания или переиздания своих творений немалую сумму на банковский счет моего друга. Мутный поток "новых приключений" быстро пошел на убыль, а через пару-тройку лет и вовсе иссяк.
Вот так мы и жили долгих и счастливых тридцать пять лет...
Глава третья. До того, или горе, скитания и новые надежды
3.1
В 1790 году ушла из жизни баронесса Якобина...
Карл Иероним был безутешен. Три года мы носились с ним по всему земному шару, совершая самые немыслимые подвиги, - только бы заглушить горе.
Барон сконструировал невиданной прочности батискаф, и мы несколько раз спускались в нем на дно Мирового океана. Однажды даже посетили Марианскую впадину.
В специальном стратостате мы поднялись на высоту почти трех десятков километров над землей, и едва остались живы, когда его оболочка потеряла герметичность. Барон уверял, что нам просто не повезло: в надувной шар случайно попал залетевший в атмосферу нашей планеты мелкий метеорит.
Еще мы предприняли путешествие к земному ядру. У меня до сих пор по спине бегут мурашки, когда я вспоминаю, каких подземных огнедышащих тварей мы встретили, когда рыли подземный тоннель из Ганновера в Южную Америку.
Но все эти приключения не помогли моему другу забыть Якобину...
В конце 1793 года измученный и физически, и духовно Карл Иероним решил сделать "короткий привал" в родном Боденвердере. Вот тут на него и положила глаз ловкая и пронырливая бестия - семнадцатилетняя девица Бернардина фон Брун. Она стала краситься и одеваться совершенно так же, как покойная баронесса в молодости. Даже приврала, что при крещении ей дали второе имя - Якобина, конечно же. И мой друг Карл Иероним пал...
Была свадьба, вопреки пожеланиям моего друга отметить бракосочетание скромно и в семейном кругу, молодая баронесса созвала едва ли не три сотни гостей, выписала из Лондона, Парижа и Мюнхена самых известных музыкантов и артистов. Она отплясывала и развлекалась с ними до самого рассвета. А мой пунктуальный друг в гордом одиночестве отправился в опочивальню - как всегда, в десять часов вечера, строго по расписанию дня...
Барон и Бернардина-Якобина стали жить вместе. Но этой девице мой постаревший друг был не нужен, ее манили только его деньги, его поместье, его всемирная слава путешественника и правдолюбца. Не сошлась новая баронесса и с домочадцами Карла Иеронима. Феофил, сын барона Мюнхгаузена от первого брака, сквозь зубы называл ее "мамашей Берни".
Душевного тепла и участия мой друг барон от своей второй супруги так и не получил, быстро разочаровался в ее женских прелестях, и уже в мае 1794 года мы сорвались из Боденвердера в новый тур путешествий и приключений. В этом "галопе по Европе" мы и встретили в декабре 1794 года в Париже шотландского архитектора, механика, изобретателя и оружейника Карла Чарльза Гаскойна.
3.2
Впрочем, встреча была не случайной. Гаскойну нужен был именно барон Мюнхгаузен. К тому времени Карл Чарльз уже четыре года жил в России, лишь изредка наведываясь по делам в родную Европу. Шотландец поставил своей целью открыть чугунолитейный завод где-то на юге, в так называемой "Дикой степи". В Санкт-Петербурге никто толком не знал тех мест, и кто-то из придворной челяди присоветовал Гаскойну обратиться за консультацией к Мюнхгаузену - барон, мол, носится по белому свету на пушечных ядрах, знает всех и вся, и уж он-то непременно поможет отыскать оптимальное место для заводика по производству этих самых пушечных ядер. Гаскойн внял совету и после множества неудачных попыток пересечься с Мюнхгаузеном, таки настиг барона в самый канун Нового года на рождественском карнавале в столице благословенной Франции.
Карл Иероним выслушал сбивчивую от волнения речь Карла Чарльза и дал свое согласие: многие годы назад именно через просторы "Дикого поля" мы возвращались из турецкого плена, и оба знали те места, как свои пять пальцев. Конечно, за полста лет в тех краях многое могло измениться, но сама местность-то осталась. И вообще, почему бы на закате дней не пройтись вновь "по тропинкам молодости и боевой славы"?
Мы провели необходимые приготовления и вместе с Гаскойном и его компаньонами джентльменами Артуром Чебом и Джоном Еном сразу после новогодних празднеств отправились в новую экспедицию.
В середине февраля 1795 года, обогнув морским путем всю Европу на арендованной каравелле "Пендюклякль", наша уже сдружившаяся за недели плавания по морям и океанам пятерка высадилась в Крыму, в порту Феодосии, и, не мешкая, купив три кареты для пассажиров и груза, отправилась дальше, на север. Кроме карет у нас с собой была довольно больших размеров пушка, установленная на колесном лафете, и небольшой запас ядер - как утверждал Гаскойн для "динамических испытаний" новой модели артиллерийских орудий. Пушку на колесах мы прицепили к хвостовой карете.
Кстати, здесь же, в Феодосии, Карл Иероним приобрел большую партию абрикосовых косточек - чуть ли не три пуда. На наш вопрос - зачем нам в дороге сия обуза? - ответствовал:
- Для проведения селекционных опытов. Мне кажется, что там, в диких степях, крымские абрикосы прекрасно приживутся!
Весна в том году выдалась необычно ранней, холодной и дождливой. Дороги превратились в болотистое месиво не только от таяния снегов, но и от немыслимого количества осадочных вод. Мы ползли вперед с черепашьей скоростью, то и дело увязая в грязи и утопая в многочисленных лужах едва ли не на всю высоту колес наших экипажей. Иногда приходилось выбираться из карет прямо под холодный дождь и на пронизывающем до самых костей ветру выталкивать наш транспорт из очередной залитой буро-коричневой жижей каверны. Ветер буквально валил с ног и едва не рвал в клочья промокшую насквозь одежду. Небо, казалось, в любой момент готово было обрушиться на наши головы темным и вогким потолком сизых, как нос запойного пьяницы туч. Единственной радостью в пути на север к "диким полям" был запас вин и оптимистические рассказы пыхающего трубкой барона о наших былых похождениях. По выражению, застывшему на лицах Гаскойна, Чеба и Ена можно было с легкостью убедиться, что ни сам Карл Чарльз, ни его молодые компаньоны ни на йоту не засомневались в выборе консультанта и провожатого для путешествия в загадочные "дикие поля".
Глава четвертая. Самое то, или любви все возрасты покорны
4.1
Так мы ехали и ехали, и вот вечером восьмого дня месяца марта 1795 года выехали всем нашим обозом к неширокой речушке под названием Лугань. С ходу форсировали водное препятствие, приведя в полнейшее звуковое неистовство полчища местных лягушек, стали искать ночлег и вскорости оказались у маленького поселения под смешным названием Каменный Брод. Полвека назад, когда мы с Карлом Иеронимом проезжали именно эти места, никакого поселения в этом месте еще не было.
Гаскойн, который в Британской королевской библиотеке хорошо теоретически подковался для путешествия в "дикие поля", рассказал нам историю происхождения этого названия:
- Лет двести назад со стороны Черного моря в Москву ехал некий итальянский скульптор - тогдашний московский царь захотел воплотить свой образ в камне и пригласил зарубежного специалиста. На берегу Лугани итальянец и сопровождающие его лица решили сделать привал на несколько дней для отдыха - уж очень утомила их дорога. Тут-то итальянский мастер и обнаружил на берегу реки гигантский природный камень. Местные проводники утверждали, что давным-давно эта громадина неким образом упала с неба. Что увидел в камне итальянский мастер - неведомо, но он споро взялся за дело и уже через несколько дней, аккурат перед самым отъездом путешественников на север, в степи возвышался некий монумент, который сам маэстро из Рима нарек "Каменный бред". Многие годы скульптура, изображающая непонятно что, так и простояла на берегах реки, пока практичные казаки, прибывшие сюда откуда-то из днепровского запорожья лет этак сорок назад, не решили устроить именно в этом месте реки Лугань переезд. Ну, а строительного материала для будущей переправы было в округе не слишком много. Вот тогда-то и решили расколоть "Каменный бред" на отдельные глыбы и ими выложить дно небольшой речушки. Саму же выстроенную таким вот образом транспортную артерию стали со временем называть уже не Каменным бредом, а Каменным бродом. Потом, когда тут возникло постоянное поселение, название переправы постепенно перешло и на него.
На окраине поселения мы обнаружили небольшую "корчму" - что-то вроде степной таверны, - и решили перекусить в ней, а если там найдутся гостевые покои - то и переночевать. Хозяин заведения - невысокий, плотный, с длинными усами и модной местной прической "оселедец", - встретил нас самым душевным образом. Ужин начал тут же готовиться, ночлег же добрый тавернщик из бывших "козакив" обещал нам в собственном каменном доме, который был буквально в двух шагах от приютившего нас питейного заведения.
- Что желает выпить честная компания? - поинтересовался хозяин, когда мы - Карл Иероним, Гаскойн, Чеб, Ен и я - уселись за длинный деревянный стол. - В наличии имеются крымские и молдавские вина, московская водка "Столичная" и приморский коньяк "Шустов".
- О, найн! - вскричал мой друг барон и замотал головой. - Никаких вин и коньяков! Хозяин, у вас есть...
Карл Иероним сделал паузу, глубокий вдох и по слогам произнес:
- Пер-цов-ка?
Брови тавернщика изогнулись, как спины двух встретившихся мартовских котов, губы расплылись в широкой улыбке:
- О, пан барон знает о нашем фирменном напитке?
- Знаю, знаю, - гулко захохотал Карл Иероним. - Почти полвека назад я и Томас, - он махнул рукой в мою сторону, - уже бывали в здешних краях!
Я глубоко вздохнул. О наших приключениях в молодые годы в "диких степях" можно было написать увесистый том и, клянусь, он жемчужиной бы украсил библиотеку книг о похождениях барона. Эх, жаль, что у меня нет ни граммочки писательского таланта!
- Будет вам перцовка, гости дорогие, - пообещал тавернщик. - Сейчас попрошу дочку принести!
Он приоткрыл дверь в подсобку и позвал:
- Марийка!
- Не забудьте подать к перцовке сало! - вдогонку попросил Карл Иероним. - И чтобы оно непременно было засоленным по местным обычаям!
Ждать долго не пришлось. Барон едва успел выкурить трубку и рассказать очередную историю о своих похождениях в России, как дверь в подсобку распахнулась.
Вот тут и свершилось событие, которое изменило и нашу жизнь, и всю историю земной цивилизации...
4.2
В таверну из темного коридорчика шагнула девушка с подносом, уставленным бутылками и тарелками. Продолговатое лицо, черные брови, русые волосы. Одета в красные сапожки, длинную бордовую юбку и белую сорочку с орнаментом, который в здешних краях называют "вышиванкой". Фигура и не худощавая, и не полная, но со всеми теми выпуклостями и округлостями в нужных местах, на которых, обычно, и останавливается наш мужской взгляд. Это была дочь хозяина таверны Мария.
Барон сидел за столом напротив меня, правым боком к двери. Как только входная дверь скрипнула, распахнувшись, Карл Иероним повернул голову на звук. Вошедшая в зал таверны девушка тоже подняла взгляд. Глаза ее и глаза моего друга встретились.
Хоть режьте меня, хоть сожгите на костре, но готов поклясться, что в то мгновение все вокруг осветилось каким-то неземным светом.
Барон и Мария глядели друг на друга, не отрывая взгляда. Не поверите, но радуга - многоцветный и яркий мост из световых лучей - вдруг сама собой возникла в пространстве между их лицами. И даже время замерло.
Сколько длилось это диво? Мгновение, минуту, вечность? Не знаю. Но ни тавернщик, ни Гаскойн с Чебом и Еном явно ничего не заметили, и я стал единственным свидетелем чуда совершившегося прямо на моих глазах.
Прошла вечность или секунда, и мир снова пришел в движение. Но это уже был совершенно иной мир!
Мы пили и ели за столом, потом отправились на ночлег к хозяину. Перцовка была огненна и дивно крепка, сало и прочие блюда и закуски неимоверно хороши. Я, Гаскойн, Чеб и Ен прибывали в веселом и довольном состоянии духа. А вот барон, напротив, был непривычно молчалив и задумчив.
Дом у хозяина был большим, сложенным из мергеля и камня, со множеством помещений, где можно было разместить добрый десяток гостей. Мы же с Карлом Иеронимом по старой армейской и экспедиционной привычке решили спать в одной комнате.
...Ночью я проснулся. Приподнялся и взглянул на постель барона - она была измята, но пуста. Тихонечко встал и отправился на двор.
Карла Иеронима я увидел сразу же, как только открыл входную дверь. Небо было ясным, светила полная Луна и стройно-худощавая фигура барона была хорошо видна в серебристо-желтом мареве, порожденном светом Селены. Мой друг нервной походкой выхаживал по двору дома хозяина - от забора к забору, туда-сюда, туда-сюда, как маятник часов. Треуголка надвинута почти на самые глаза, плечи непривычно ссутулились, руки сплетены за спиной. Ходит и что-то ритмично бормочет себе под нос, словно стихи читает.
Я не решился его окликать, вернулся в комнату и снова улегся спать.
4.3
Утром Карл Иероним сообщил Гаскойну, что лучшего места, чем в здешних краях, для строительства чугунолитейного завода не сыскать. Карл Чарльз был ошеломлен:
- Но Карл... - начал было он, но мой друг остановил его решительным жестом:
- Ни слова больше, Карл! Это мое окончательное решение!
Барон выхватил из сумки географическую карту и молниеносно развернул ее на столе.
- Смотрите, Карл, - барон принялся водить пальцем по бумаге. - Здесь поселок Каменный Брод, тут река Лугань, вот угольное месторождение... Так можно проложить подъездные пути, в этом месте построить домны, а чуть левее поставить склады для готовой продукции...
Гаскойн внимательно отслеживал траекторию движения указующего перста барона и, в конце концов, поразмыслив, кивнул:
- Ну, что же, Карл... Над всем сказанным стоит поразмыслить!
Впрочем, размышления сэра Карла Чарльза оказались недолгими. Вскорости в дом вернулись с утренней конной прогулки Чеб и Ен. Они, оказывается, совершили променад в Каменный Брод, проехались между домов, по улочкам и пришли к твердому убеждению ставить в поселке свою факторию, чтобы торговать европейскими винами и прочими продуктами. Это решение компаньонов окончательно склонило весы размышлений Гаскойна в сторону "проекта" барона.
Итак, коллективное решение строить завод именно здесь, на берегах Лугани, было принято. Карл Чарльз, Артур Чеб и Джон Ен взялись за дело весьма резво. Им предстояло выполнить кое-какие геологические работы и разметку на местности будущего строительства. Разумеется, я взялся им активно помогать, хотя, откровенно говоря, ни бельмеса не смыслил ни в геологии, ни минералогии, а с геометрией был знаком в объеме курса при церковно-приходской школе. Поэтому числился, в основном, "на подхвате", и исполнял всяческие мелкие поручения господ изыскателей.
А вот барон Мюнхгаузен оказался в стороне от наших славных дел: с моим другом случилось самое светлое и самое страшное в жизни настоящего мужчины - он влюбился. Влюбился, к счастью, не безответно; Марийка отвечала ему полной взаимностью. Ее отец, хозяин таверны Андрей Тудыйогохата, к роману дочери и барона относился благосклонно: Марийке было двадцать, и девицей она была, что называется, на выданье. А поскольку в округе, по мнению Андрея, достойных женихов сроду не водилось, любовь барона и дочери не вызывала у тавернщика никаких нареканий. Исходя из своего немалого жизненного опыта, он понимал, что германский кавалер и дворянин его Марийку не обидит.
Не стал помехой для взаимной любви и возраст барона. Да, моему другу должно было вот-вот стукнуть семьдесят пять. Но случилось невероятное: Мюнхгаузен вдруг начал стремительно молодеть. Сначала у него начали темнеть волосы на голове и брови, причем процесс этот развивался так стремительно, что уже к концу второй недели по приезду в Каменный Брод барон щеголял черноволосой прической и антрацитовыми бровями. Лицо разгладилось и налилось румянцем, морщины исчезли без малейшего следа. Ушли сутулость и старческая худоба. Карл Иероним так раздался в плечах, что нам пришлось полностью обновить его гардероб, - благо в грузовой карете нашлось некоторое количество материалов для шитья новых камзолов и панталон.
Днем Марийка была занята в таверне, а Карл Иероним словно влюбленный юноша километрами строчил лирические стихи, то и дело ломая в поэтическом возбуждении гусиные перья и изводя целые бутыли чернил и рулоны бумаги. Вечером же Марийка и Карл Иероним, взявшись за руки, ходили гулять к Лугани, и у двух больших камней едва ли не до полночи беседовали, читали стихи и занимались прочими совершенно неотложными делами, которыми обычно занимаются молодые люди на любовных свиданиях.
Так в трудовых заботах и душевных радостях прошла весна, пролетело лето, прошуршал желтой листвой сентябрь, отплакал мелкими капельками дождей октябрь. Гаскойн, Чеб, Ен и я полностью завершили разведку окружающей местности. Теперь можно было выписывать в здешние места стройматериалы и нанимать рабочих для строительства корпусов чугунолитейного завода и торговой фактории. Роман же Марийки и Карла Иеронима достиг таких вершин, что барон твердо был намерен уже в нынешнем году сочетаться с дочерью тавернщика законным браком. Этому мудрому решению моего друга способствовало и то, что от него, наконец-то, сбежала его вторая жена Бернардина-Якобина фон Брун, спутавшись с писарем-адвокатом Генрихом Рамкопф-Хюденом и родив от него девочку в сентябре нынешнего 1795 года. Об этом нас уведомило собственноручное послание бывшей баронессы, уже в конце октября доставленное курьерской почтой из Ганновера в Каменный Брод. Поэтому барон Мюнхгаузен отныне мог себя полагать человеком, свободным для заключения новых брачных уз. Посовещавшись, Карл Иероним и Андрей Тудыйогохата наметили сыграть свадьбу в конце декабря.
И тут настало хмурое утро первого дня ноября месяца 1795 года...
Глава пятая. Именно то, или прыщ на ровном месте
5.1
Едва рассвело и я, и мой друг Мюнхгаузен были разбужены громкими криками, раздававшимися со двора. Мы спешно оделись и вышли из дома. В коридоре у самых входных дверей нас нагнали разбуженные Гаскойн, Чеб и Ен и пристроились за моей и барона спинами.
По двору Андрея Тудыйогохаты гарцевал добрый десяток всадников с ружьями и пистолями в руках. Увидев нас на пороге дома, один из них фальцетом заорал:
- Вот они, злодеи!
Черные отверстия ружейных и пистолетных стволов немедля развернулись в нашу сторону.
- Попались, голубчики! - возопил тот же голос. - Барин, туточки они!
Ряд всадников расступился, и вперед на вороном коне выехал тот, кто, по-видимому, и был предводителем всей этой группы. Это был полный мужчина в возрасте около пятидесяти лет, одетый в до блеска начищенные сапоги, белоснежные панталоны, ладно скроенный теплый камзол и модную треуголку, расшитую позолоченной вязью. Парик на голове незнакомца был напудрен так, что косметикой разило за несколько метров от него. На полном округлом лице застыла брезгливая мина. Маленькие водянистого цвета глазки буравили нас недобрым взглядом.
- Кто такие? - рявкнул конный - словно медведь прорычал.
- Я - барон фон Мюнхгаузен, - с достоинством ответил мой друг и по очереди представил всех нас. - С кем имею честь?
Но мордатый всадник проигнорировал вопрос.
- Барон, говоришь? - Его глаза сузились до маленьких щелочек. - Мюгазин, говоришь? А вот мы сейчас тебя на суку вздернем вместе со всем твоим кодлом! Взять!
Он ткнул пальцем в нашу сторону.
Его приспешники было двинулись к порогу дома, но барон одним ловким движением выхватил из-за пояса свой хорошо пристреленный пистоль и нацелил его прямо в лоб всаднику на вороном коне:
- Всем стоять! Одно движение - и, клянусь Богом, я буду стрелять!
Гаскойн и его компаньоны тоже подняли свои пистолеты. Джон Ен, кроме того, левой рукой изловчился достать из ножен длинную шпагу.
Конники мгновенно замерли, словно по мановению руки окаменели. Их предводитель проследил взглядом вероятную траекторию движения пули из ствола пистолета моего друга, и на его лице обозначилась тень сомнения в правильности только что отданного приказа.
- Не сомневайтесь, милейший, - сказал я совершенно спокойным голосом, хотя все нутро мое буквально клокотало от напряжения, - барон Мюнхгаузен - замечательный стрелок! Однажды он вишневой косточкой попал прямо в лоб оленю, который находился от него на расстоянии самое меньшее двести метров! Так что не волнуйтесь: входное отверстие от пули окажется идеально точно между ваших бровей!
- Отставить! - зло фыркнул предводитель конного отряда, не поворачивая головы. Лицо его побелело.
- С кем имею честь беседовать? - вежливо и совершенно спокойно повторил Карл Иероним, тем не менее, на всякий случай, не опуская пистоль.
- Боярин Прыщщин, - хмуро буркнул в ответ мордатый всадник и нервно дернул головой в сторону:
- А это мои рейтуз... рейдер... Тьфу, черт побери! Рейтары!
- И что вам здесь угодно, милейший? - Барон буквально светился благодушием, но дуло его пистоля непрестанно совершало мелкие движения, зорко следя за перемещением в пространстве лба собеседника.
- На сто верст в округе от Каменного Брода - это моя земля, - прошипел сквозь зубы Прыщщин. - И я не позволю всяким проходимцам находиться на ней и строить здесь свои заводишки!
- Мы не проходимцы, а всего лишь мирные путешественники, которые вольны находиться там, где пожелают и делать то, что хотят, - в голосе Мюнхгаузена прорезались веселые нотки. - А что касается вашей собственности на эти земли... У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие факт вашего владения именно этим земельным участком?
- Какие еще документы?! - Лицо боярина снова начало наливаться кровью. - "Дикие степи" дарованы нам, боярам Прыщщиным, еще самим Иваном Васильевичем, царем Грозным!
- Следовательно, документов нет, - констатировал мой друг. - А значит, и претендовать на окрестные земли вы не имеете никакого права. Поэтому советую вам, боярин, вместе с вашими рейтарами убраться отсюда подобру-поздорову. И лучше - как можно дальше.
- Что?! - взревел Прыщщин. - Да я... Вас... Сейчас...
В горле у него что-то грозно заклокотало.
- Томас, - позвал меня барон, не опуская пистоля, - там, в коридоре стоит бочонок с порохом. Будь добр, принеси!
Гаскойн, Чеб и Ен расступились, и я в мгновение ока исполнил просьбу моего друга. Маленький пузатый бочонок опустил на землю на полшага впереди барона.
Карл Иероним, не сводя глаз с застывшего Прыщщина, достал из левого кармана коротенький фитиль и сунул его мне в руки:
- Томас, вставь эту штучку в бочонок и приготовь огниво!
Никогда не думал, что руки могут двигаться так быстро! Не минуло и пары секунд, как все приготовления были мной исполнены.
- Сейчас Томас подожжет фитиль, а потом запустит этим бочонком в вас, господа! - произнес Мюнхгаузен звонким голосом. - Мы-то успеем укрыться в доме, а вот ошметки ваших тел гробовщики и могильщики еще долго будут собирать по всей округе.
Конный ряд за спиной Прыщщина дружно попятился. Но их предводитель все еще изображал из себя скульптуру всадника на коне.
- Кроме того, в сарае стоит мортира большого калибра с немалым запасом ядер, - нервно кашлянув, сказал Гаскойн. - А я и мои друзья Чеб и Ен - опытные артиллеристы...
Прыщщин издал злобный рык сквозь зубы, круто развернулся на коне и выехал с подворья. Рейтары немедля последовали его примеру.
- Но берегитесь, барон Мюгазин или кто вы там есть на самом деле, - за забором Прыщщин остановил коня и снова повернулся к нам. - Я немедля отправляюсь в Москву! Месяца не пройдет, как я вернусь с бумагами от московского губернатора, с войсками и артиллерией! Ужо тогда мы с вами поговорим по-другому!
- Томас! - барон весело подмигнул мне. - Поджигай фитиль! Сейчас мы устроим маленький салют в честь боярина Прыщщина!
Салют, впрочем, устраивать не пришлось. Из-за забора донеслось беспорядочное хлюпанье конских копыт по дорожной грязи. Враг ретировался.
- Виктория, господа! - Гаскойн достал из кармана камзола большой белый платок и вытер вспотевший лоб.
- Виктория, но не полная, - сказал Карл Иероним, опуская пистоль. - Враг отступил, но не разбит. И он обещал вернуться... Господа, у нас есть не более месяца для подготовки достойной встречи!
5.2
Наскоро позавтракав в таверне, мы прямо за столом собрали рабочее совещание, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Конечно же, позвали и будущего тестя барона Андрея Тудыйогохату.
- Пан Андрей, - барон раскурил трубку, затянулся и пыхнул дымом, - прежде всего, я хотел бы узнать, что это за прыщ на ровном месте у нас образовался?
- Боярин Прыщщин Кузьма Ефремыч, - отец Марийки горько вздохнул и пожал плечами. - Живет в поместье где-то под Старобельском. Оброк мы платим ему ежегодно, но сам Ефремыч в наши края наведывается редко: раз-другой в три года, не чаще. Называет себя хозяином здешних земель... А есть ли у него на это бумаги государевы - то мне не ведомо...
Он вздохнул, опустил глаза и тихо добавил:
- А еще этот старый черт звал мою Марийку к себе в дворовые девки. В баньке, значит, прислуживать...
- Вот негодяй! - Карл Иероним выпучил глаза. - Старый ловелас! Нет, господа, нужно найти способ поставить этого зарвавшегося мерзавца на место! Раз и навсегда! Ваше мнение?
- Чугунолитейному заводу здесь быть, - Гаскойн решительно ударил ладонью по столу. - И никакие Прыщщины мне не указ! Я занимаюсь государевым делом! Мной уже спланировано расположение заводских строений и двух будущих улиц жилых домов - Английской и Почтовой!
- Факторию мы тоже твердо решили ставить именно здесь, - сказал Артур Чеб. - И мне, и Джону нравятся здешние края!
Молчаливый Ен кивнул, соглашаясь, и поддакнул:
- Здесь хорошая транспортная развязка! Можно сказать, восточные ворота в страну!
Я про себя с усмешкой отметил, что Чеб и Ен загорелись ставить в Каменном Броде свою торговую точку не столько потому, что здесь хорошие места и выгодные пути, а по большей части по тому, что оба по уши влюбились в младших дочерей Андрея Тудыйогохаты: Артур - в восемнадцатилетнюю Екатерину, а Джон - в семнадцатилетнюю Оксану. Что же касается Гаскойна, то он тоже завел себе пассию. Вдовушка Вера Гунько, живущая неподалеку на безымянном хуторке, скрашивала его вечера и ночи. Впрочем, хуторок не долго был безымянным: с легкой руки Артура Чеба его стали называть "Вера-Гунько", что местные жители почти сразу трансформировали в название "Вергунка".
- Мы построим здесь фортификационные сооружения и будем обороняться! - Лицо Карла Чарльза раскраснелось от возбуждения. - Покажем кузькину мать этому Кузьме!
- Хорошо сказано, Карл! - Мюнхгаузен снова пыхнул табачным дымом. - Мне нравится ваша решительность!
Он сделал паузу, снова затянулся и выдохнул, затем продолжил:
- Только вот времени на строительство серьезной фортификации у нас нет: напомню, господа, что в нашем распоряжении всего лишь месяц. Кроме того, Карл, чем вы собираетесь вооружить наш форт, даже если его удастся построить столь быстро? У нас в наличии всего восемь ружей, семь пистолетов, не очень большой запас свинцовых пуль и всего пять маленьких бочонков с порохом.
- Еще у нас есть пушка, Карл! - Гаскойн не собирался сдаваться. - Мы зададим хорошую трепку этому Трыщ... Дрыщ... Прыщщину!
- Я ни на йоту не сомневаюсь в вашем мужестве, Карл! - Мой друг снова окутался табачным дымом. - Но позволю себе напомнить, что к пушке у нас имеется всего три ядра, да и те пустотелые.
Гаскойн словно подавился воздухом, закашлялся. Потом сказал:
- Но, Карл... Я собирался проводить здесь только динамические испытания новой модели орудия, а не участвовать в боевых действиях!
- Я вас и не упрекаю, друг мой! - Барон миролюбиво улыбнулся. - Я всего лишь веду к тому, что придется поискать иные способы защиты, чтобы отстоять наши мечты от посягательств этого мужлана Прыщщина!
Мюнхгаузен поднялся со скамьи, прошелся туда-сюда вдоль стола, задумчиво хмуря брови, и снова обратил взгляд к нам:
- Прыщщин обещал вернуться, заручившись поддержкой московского губернатора, не так ли?
Мы дружно закивали. Пан Андрей вздохнул:
- Московский губернатор, говорят, его дальний родственник. То ли троюродный дядя, то ли двоюродный дедушка...
- Перешибить московскую бюрократию можно только еще большей бюрократией, - барон прищурился. - Питерской, столичной! Государственной!
- Но как... - Гаскойн растерянно пожал плечами. - Конечно, если бы у нас был на руках личный указ матушки - императрицы о строительстве здесь завода, никакие Прыщщины не посмели бы приблизиться к Каменному Броду даже на пушечный выстрел! Но, увы... Санкт-Петербург много дальше Москвы. Мы просто не успеем добраться в столицу, оформить разрешительный документ и вернуться обратно. Прыщщин со своими рейтарами и солдатами из Москвы вернется сюда много раньше...
- Мы обгоним его в дороге, - на лице Мюнхгаузена расцвела улыбка.
- Тогда нужно ехать в одной карете, оставив здесь весь остальной обоз с оборудованием, - прикинул Гаскойн. - И, пожалуй, нет смысла ехать всем нам...
- Мы отправимся в Санкт-Петербург втроем, Карл, - я, вы и Томас, - не сходя с места, решил барон. - Сэра Артура и сэра Джона оставим на хозяйстве.
- Предлагаю отправиться завтра утром, - сказал Гаскойн. - Нужно только выбрать карету понадежнее...
- Мы не будем связываться с наземным транспортом. - На лице Карла Иеронима появилось озорное выражение. - Томас, дружище, проверь пушку! Мы втроем полетим в Санкт-Петербург уже дважды проверенным мной способом - с помощью пушечного ядра!
- Но, Карл... - Гаскойн опешил. - Я еще никогда не летал верхом на ядрах! И потом, как мы поместимся втроем на маленьком пушечном ядре?
- Все в жизни когда-нибудь приходится делать впервые, - Мюнхгаузен лукаво подмигнул Гаскойну. - А полетим мы не верхом на ядре, а с помощью пушечного ядра! Это, Карл, будет совершенно другая технология полета! Мне только нужно сделать кое-какие математические расчеты и еще кое-что сконструировать! На это уйдет пара дней, но мы все равно успеем вернуться домой раньше, чем Прыщщин выправит бумаги на здешний земельный участок у московского губернатора!
- Тогда от слов - к делу! - Гаскойн нервно потер руки. - Начинаем готовиться!
И не мешкая, мы занялись подготовкой к воздушной экспедиции.
Глава шестая. То, или ракетный полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург
6.1
Планы - планами, но реально мы смогли уложиться только в три дня. День-деньской Мюнхгаузен пропадал в поселковой кузнице и что-то там мастерил.
Мне же барон поручил вообще нечто совершенно непонятное: выкупить у местного населения три теплых тулупа, на каждого члена экспедиции штаны потеплее и высокие шапки-папахи на два размера больше, чем требовалось для наших голов. Разумеется, шапки были нам велики настолько, что в них свободно помещалась полностью вся голова целиком. Я выразил Карлу Иерониму свое непонимание, но он, напротив, остался очень доволен моим приобретением и распорядился в каждой шапке прорезать узкие отверстия на уровне глаз и небольшие отверстия для ушей и рта. Кроме того, - опять же по настоянию моего друга, - из теплых заячьих шкурок Марийкой и ее сестрами были пошиты три комплекта теплых перчаток.
Гаскойн, Чеб и Ен все три дня занимались по поручению Карла Иеронима какими-то мудреными "траекторными расчетами".
Только ранним утром 5 ноября 1795 года мы выкатили во двор пушку. Барон, сверяясь с расчетами, законченными нашими английскими коллегами только вчера вечером, нацелил орудие куда-то на северо-запад.
Потом я зарядил пушку пороховым зарядом, и уж было собрался закатить в ее дуло ядро, но барон меня остановил:
- Погоди-ка, Томас! Для полета понадобится не обычное ядро, а кое-что другое!
Он махнул рукой и два местных кузнеца, которые все эти дни помогали Карлу Иерониму в работе, выкатили из сарая телегу, на которой лежал очень странный агрегат.
Ничего подобного я в жизни не видел.
Стальные ленты крест-накрест охватывали пушечное ядро. Эти же ленты соединяли в одно целое шесть металлических колец, разнесенных друг от друга примерно на полметра и имевших такой же диаметр, как и пушечное ядро. Внешне конструкция походила на пустотелый цилиндр с круглым ядром на вершине. В этот цилиндр один за другим были вставлены три деревянных бочонка с порохом. Но это были не совсем обычные бочонки. В их днища были вмонтированы воронки из металла. Из всех воронок торчали веревочные фитили. Каждый фитиль был закреплен в верхней крышке на следующем по счету бочонке - только фитиль на третьем, нижнем бочонке просто торчал из металлического раструба.
Кроме того, на перехваченное стальными лентами ядро была накинута большая и прочная рыболовная сеть - с такой можно было смело ловить даже гигантских акул в Тихом океане. Сеть, видимо, взяли в хозяйстве Андрея Тудыйогохаты. Венчало ядро нечто, отдаленно напоминающее складной летний зонтик, но только много больших размеров.
Еще что-то совершенно непонятное, внешне похожее на скатанное в трубку гигантское одеяло, было закреплено вдоль корпуса цилиндра с бочонками на металлическом шесте.
Я почесал пальцем в затылке:
- Господин барон, но эта штука целиком не поместится в дуло пушки... Она же будет торчать наружу!
- Ничего страшного, Томас, - отмахнулся мой друг. - Ствол пушки нужен только для правильной ориентации этого снаряда перед запуском.