Я сижу за столом и медленно пью вино. Густой, тягучий свет заходящего солнца льется в мое окно, и лучи его, проходя через бокал, освещают белые цветы в вазе.
Цветы называются каллы. Я люблю эти цветы, потому что их любила она. Ее имя даже звучало похоже - Калла-Яна, капризное дитя хрустальных небес и изумрудного солнца...
У жителей мира Канн-Даги долгая память... как и у меня, впрочем. Я достаточно долго прожила среди них, чтобы многому научиться. В том числе и искусству никогда ничего не забывать. Я помню все, до самой последней детали, до последнего слова, жеста, взгляда. Я помню тот пасмурный, ветреный день, когда для меня, семилетней воспитанницы Приюта, неожиданно распахнулись двери в мир Канн-Даги, и зеленое солнце надолго стало для меня родным...
Сегодня в Приюте большой праздник. Директор еще с утра объявила, что двое высокопоставленных господ из Мира Зеленого солнца желают усыновить земного ребенка, и выбрали именно их Приют. С утра детей моют, расчесывают, заплетают пушистые локоны в длинные косички и приводят в порядок непослушные вихры.
- А ты что здесь делаешь, рыжая?
Девочка, стоящая у шкафчика с одеждой, вздрагивает и наклоняет голову, устремляя взгляд в пол. Ей хорошо известно, что последует дальше, и даже воспитательница Марья Федоровна не поможет - невинное детское баловство, на ее взгляд, не заслуживает внимания...
Хорошенькая девчушка лет восьми с виду подходит ближе и дергает жертву за тощую косичку. Косичка и в самом деле самого что ни на есть рыжего цвета, но не того огненно-рыжего, которым стоило бы гордиться, а противно-морковного. Жертва сама это прекрасно понимает, так же как понимает и то, что обидчица ее - натуральная блондинка, обладательница роскошной гривы золотистых прядей, которые сейчас туго заплетены в длинную и толстую косу.
- Надеешься, небось, что тебя выберут? - блондинка хитро прищуривает красивые глаза. - Я сама слышала, как воспитательница говорила в коридоре, что господа из Канн-Даги мечтают о рыжей дочке! И чтобы была тощая, а глаза непременно белые, как у рыбины!
Девочка у шкафчика вздрагивает, как от удара, и еще ниже опускает взгляд светло-серых глаз.
Об пол разбивается прозрачная слезинка и разлетается на мелкие брызги...
Я поднимаю руку и заслоняю ей солнце. Здесь, на Земле, оно небольшое - как вишенка. Кажется, что его можно легко сорвать с небес и раздавить между пальцев. Кисловатый сок будет похож на то вино, что я сейчас пью, закусывая воспоминаниями.
Да, господин и госпожа из Конн-Даги, конечно, совсем не мечтали о том, чтобы удочерить некрасивую морковно-рыжую девчонку с белесыми глазами, костлявую, как маленький скелет. С куда большим удовольствием они выбрали бы белокурую Эльвиру с осанкой маленькой королевы. Или смуглую, круглолицую Раю, смешливую и быструю, ни минуты не сидящую на месте, заводилу всех игр... Или серьезного, невозмутимого Костю, всегда причесанного, аккуратного, не выпускающего из рук книги.
Я усмехаюсь и допиваю вино. Ставлю бокал на стол.
Детей выстроили в актовом зале одной длинной ровной шеренгой. А будущие родители медленно шли вдоль этой шеренги, сопровождаемые подпрыгивающей от волнения воспитательницей.
Высокая женщина с гибкой фигурой спортсменки - как я потом узнала, она отличный пловец и неплохая бегунья. Рядом с ней - еще более высокий мужчина. Оба они одеты в просторные балахоны из искрящейся зеленой ткани, только у женщины сверху накинуто что-то типа жакета из сиреневого бархата, да в уши вдеты длинные серьги из металла, напоминающего серебро, а у мужчины на шее золотистый обруч из прозрачного материала - то ли пластика, то ли стекла.
Позднее я узнала, что этот обруч выточен из цельного кристалла ликк-ара, крайне редко встречающегося минерала, обладающего особыми свойствами...
И с ними - девочка. Их первая дочь, ради которой они и хотят, как выяснилось, усыновить земного ребенка - по обычаям Конн-Дага, в семье должно расти не меньше двух детей, негоже человеку быть одиноким в этом мире, не имея ни сестры, ни брата. Однако роды госпожи Орр-Хор - так зовут женщину - были такими тяжелыми, что непоправимо подорвали ее здоровье. Попытка снова забеременеть и родить может закончиться трагически - так на превосходном русском языке объяснил ее муж, господин Илл-Нан, директору Приюта, и рассказ этот, подслушанный у дверей директорского кабинета какими-то смельчаками, чьих имен история того дня не сохранила, вмиг облетел весь Приют, так что к полудню об этом знала даже тощая рыжая девочка, с которой мало кто разговаривал.
Орр-Хор красива, как и полагается жительнице далекого мира, где солнце напоминает самый огромный в мире изумруд со слепяще-острыми гранями. Но ее дочь... как описать ее дочь? Даже Эльвира меркнет перед ней, и, судя по красным пятнам, розами пламенеющим на щеках, сама это понимает.
У девочки из далекого мира гладкая белая кожа. Ее глаза вобрали в себя свет изумрудного солнца Конн-Дага, и переливаются глубокой зеленью. Ресницы ее - длинные черные лучи, загибающиеся вверх, к идеально ровным бровям, а вишневые губы, сложенные сейчас в чуть капризную гримаску, полные и сочные - даже странно видеть эти губы взрослой женщины на столь юном лице.
Рыжая девочка в сползающих колготках во все глаза смотрит на живое чудо, и девочка из иного мира кажется ей ангелом, спустившимся с небес. И она счастлива уже только оттого, что на свете есть что-то, настолько прекрасное...
Обладание не главное - эту истину я постигла тогда, в семь лет, стоя в самом конце шеренги детей посреди актового зала.
Через много-много лет я пойму, что эта истина - как, впрочем, и все остальные - лжива насквозь.
- Да, моя дорогая? - госпожа Орр-Хор наклоняется к дочери.
- Мам. Я хочу ее. Можно она будет моей сестрой?
В первый миг рыжая девочка чувствует только разочарование. Чудо было так мимолетно и кончилось так быстро - вот сейчас ангел с длинными черными ресницами уйдет из ее жизни навсегда, и она никогда больше его не увидит...
- Да, моя дорогая... - госпожа Орр-Хор так любит дочь, что готова беспрекословно предоставить выбор ей. - Иди сюда, девочка...
Госпожа Орр-Хор за руку выводит из шеренги детей Эльвиру.
- Нет! - вдруг мотает головой зеленоглазый ангел, и кривит полные губки. - Не эту! Ты перепутала! Я хочу вон ту!
И, подняв случайно глаза, рыжая видит направленный ей в грудь тонкий пальчик с аккуратным перламутровым ноготком.
Это, наверное, ошибка... это не может быть... директриса за спиной господина Илл-Нана краснеет от волнения, Эльвира злобно щурит глаза, остальные дети удивлены, испуганы, растеряны... и завидуют. Она ощущает их зависть почти что физически - спиной, плечами, затылком - и именно эта зависть помогает ей поверить, что все происходящее - правда.
Я пригубливаю вино и кривлю губы - оно оказалось кислым. Но снова вставать лень, и я продолжаю пить его маленькими глотками. Солнце уже село, только на западе бледно-розовая полоса все еще светится над черной полосой леса.
Земные закаты тоже красивы... Они помогают мне хотя бы немного притупить боль воспоминаний, тоску по феерическим закатам Конн-Дага, когда все небо горело, объятое изумрудным пламенем... сперва меня это пугало. Да, я была счастлива, в этом нет никакого сомнения, но я и боялась... Мне было всего семь лет, а незнакомый мир оказался таким странным, таким пугающим...
Конечно, мои приемные родители пытались сделать все, чтобы я чувствовала себя как дома. Они очень сильно мне помогли. Но все их усилия не привели бы ни к чему, я так и осталась бы чужой в их мире, если бы не сестра...
Да, я ни разу не назвала госпожу Орр-Хон мамой, а господина Илл-Нана папой, кроме разве что официозного обращения "отец" и "мать" на больших приемах. Но Калла-Яна действительно стала для меня сестрой... могла ли я, рыжий заморыш, вечная жертва дразнилок и издевательств, надеяться на такое счастье?
Калла-Яна... когда я впервые услышала ее имя, мне показалось, что зазвенел хрустальный колокольчик. Меня же стали звать Анн-Марией - так больше нравилось госпоже Орр-Хор.
Вернувшись на Землю, я, разумеется, взяла себе обратно свое старое имя. Тогда я не хотела, чтобы хоть что-то связывало меня впредь с землей, где закаты полны безжалостного зеленого огня, и где девушка, чье имя напоминало мне звон колокольчика, смогла за те десять лет, что мы прожили вместе, стать мне сестрой - родной не по крови, но по духу и по любви, что нас объединяла.
Вино веселит сердце, когда есть повод для веселья. Но если сердце таит старые раны, тогда, как бы давно они не зажили, вино отворяет их, сдирает корку со шрамов, и пускает наружу свежую кровь...
Его звали Окк-Сот. Он был столько же прекрасен, сколь и молод, и зеленое солнце оставило след в его глазах, как и в глазах моей сестры - как ни странно, но в мире Конн-Дага зеленые глаза - еще большая редкость, чем на Земле.
Я полюбила его с первого взгляда. И, конечно же, поверенной моих сердечных тайн стала Калла-Яна. Она верно хранила все мои секреты, и ни одна живая душа не вырвала бы их из нее даже под пытками...
Я плела свои сети долго и со знанием дела - к тому моменту мы с сестрой успели уже прослыть главными сердцеедками в округе. Далеко в прошлом осталась нескладная худенькая девочка - нынче по огненноволосой Анн-Марии не вздыхал разве что ленивый, но впервые меня саму сразила столько глубокая привязанность. Сердце мое было полно огня, огня кроваво-красного, земного, не похожего на то холодное и спокойное пламя, что горит в жителях этого мира, детях зеленого солнца.
Он должен был стать моим! Приближался летний праздник, День Восхода, когда по древнему обычаю обитатели Конн-Дага не спят всю ночь и встречают восход солнца песнями и ритуальным омовением водой из священных источников.
В этот день принято делать свой сердечный выбор созревшим для брачных уз юношам. Влюбленные посылают избранницам детеныша такк-кани - это маленькие зверьки, похожие на наших кошек, только еще меньше. Трехмесячный такк-кани размером с большой палец руки; присылают их в маленьких изящных клеточках из драгоценных металлов, подвешенных на тонкую цепочку. Если избранница принимает дар, это означает, что она согласна стать женой влюбленного в нее мужчины. В таком случае ей полагается на следующий день прийти на городской пир по случаю праздника, надев цепочку с висящей на ней клеточкой с такк-кани на шею.
Я была готова на все, чтобы мой избранник прислал мне в этот день ритуального зверька. Он мне даже снился, этот зверек, в изящной серебряной клеточке, подвешенной на тонкую цепочку. Пушистый такк-кани смотрел на меня своими громадными желтыми глазищами, и я чувствовала, как любовь к Окк-Соту переполняет мое сердце, вытесняя из него все другие чувства.
И вот этот день наступил. Как и полагалось, я не спала всю ночь, но даже если бы не обычай, я не смогла бы сомкнуть глаз и на минуту - так билось мое сердце, что грохот его не позволил бы мне заснуть.
Время шло, и с каждой секундой росло мое беспокойство - о, неужели все усилия остались тщетными, и мне придется ждать до следующего года?!
Но вот пора собираться на городской пир. Еле сдерживая злые слезы, натягивала я на себя заранее подготовленные одежды, и Калла-Яна гладила меня по плечу, утешая...
И тут госпожа Орр-Хор вошла в комнату, где мы переодевались. Глаза ее сияли.
- У меня прекрасные новости. - сказала она. - Молодой Окк-Сот... - я вздрогнула, услышав имя любимого. - решил признаться в своей сердечной привязанности к одной из моих дочерей и прислал ей такк-кани ...
Можно ли описать, что испытала я в тот миг? Мне казалось, что счастливее меня нет человека во всей Вселенной! Калла-Яна радостно улыбнулась мне...
Но следующие же слова госпожи Орр-Хор разрушили очарование момента.
- Калла-Яна. - сказала она. - Окк-Сот воспылал к тебе страстью и посылает тебе в знак своей любви белоснежного такк-кани . Примешь ли ты дар, чтобы женой войти в его дом? Это большая честь!
Я плохо помню, что было дальше. В памяти осталось только одно - оборачивающаяся ко мне Калла-Яна, ее громадные, широко распахнутые глаза, удивленные, испуганные...
Было ли в них торжество или мне померещилось? Взаправду ли промелькнула в изумрудной глубине легкая тень коварной радости, чисто женского наслаждения своим превосходством, или это я придумала позже, чтобы оправдать себя?... Не знаю. И, наверное, не узнаю уже никогда.
Я не пошла тогда на праздник. Осталась дома. Мне не хотелось веселья, не хотелось никого видеть, даже - и тем более! - сестру.
Сестру?... О, теперь я лучше, чем когда-либо, понимала, что никогда не смогу стать своей в этом мире, среди этих странных холодных существ, чьей кожи никогда не касались горячие и пьянящие как страсть лучи желтого солнца моей Земли. Если меня предала даже сестра - чего я могу требовать от остальных? Пускай даже Калла-Яна кристально чиста передо мной, пусть тропы, по которым Окк-Сот пришел к своему выбору, проложила не она сама, но мне от этого становилось только горше.
Не знаю, надела ли Калла-Яна, отправляясь на бал, ту злополучную клеточку с канн-таки на шею. Неважно... неважно. Три дня я избегала встреч с сестрой, и хотя она иногда приходила и робко стучалась в дверь, я не отпирала.
На четвертый день я вышла из дома, прихватив с собой все имеющиеся у меня наличные деньги. Этого должно было хватить.
Вернувшись, я впервые за все это время прошла короткий путь по коридору от своей комнаты, до комнаты Каллы-Яны. Подняла руку и постучала.
Это был тяжелый разговор. Для меня тяжелый - Калла-Яна, наоборот, радовалась, как ребенок. Я заставила ее думать, что простила... Я плохая врунья, но в тот день слова лжи слетали с моих губ с удивительной легкостью. Девушка с глазами, как два глубоких зеленых омута, до чего же ты оказалась доверчива... Твое холодное зеленое солнце не научило тебя страсти, его бледные лучи неспособны были зажечь в крови костер - лишь слабое сияние озаряло твои чувства. И месть во имя любви, месть во имя страсти неведома тебе...
- Выпьем, сестрица! - лучезарно улыбнулась я, выставляя на стол бутылку местного вина. Для меня этот напиток было не крепче воды - Калла-Яна пьянела от первого же бокала. Но в знак примирения со мной она согласилась пригубить вино.
Я медленно прихлебывала бледно-зеленую жидкость, подливая сестре как можно чаще. Щеки ее уже раскраснелись, глаза горели, как два изумруда - она была пьяна, как раз так, как мне надо было для успешного осуществления задуманного.
- И у меня есть еще один подарок для тебя, сестрица... - я медленно вытащила из кармана маленькую деревянную коробочку, в крышку которой был вставлен бледный опал - символ запретного наслаждения.
- Что это? - Калла-Яна наклонилась ко мне через стол, и ее сверкающий любопытством взгляд уперся в опал.
- Этим мы сейчас скрепим нашу любовь, сестра моя. - таинственно прошептала я и, ласково улыбнувшись, распахнула коробочку.
На миг мы обе прищурились, такое неистовое сияние таилось под крышечкой и теперь, вырвавшись на свободу, обжигало глаза радужным неистовством.
Коробочка до краев была полна переливающимся всеми цветами радуги порошком.
- Это же... - ахнула Калла-Яна, и сделала невольное движение ладонью, словно отгоняла от себя что-то невидимое. - Это же камм-сан!
- Да. - подтвердила я. - Это наичистейший камм-сан, лучший, что я смогла найти.
- Но это же...
Калла-Яна, не отрываясь, смотрела на порошок в коробочке, и глаза ее теряли свой цвет, не в силах соперничать с сиянием зелья. Мне был понятен ее испуг - камм-сан, сильнейший наркотик, способный поднять человека до райских пределов - и низвергнуть его в адские глубины. Народ зеленого солнца легко попадал под его власть, и лишь священнослужителям было официально разрешено употребление этого зелья, поскольку с древних времен они владели особыми техниками управления своим телом и протекающими в нем процессами. Но и их страшила власть камм-сана.
- Его было сложно достать. - сказала я, и Калла-Яна сглотнула, не отводя глаз от коробочки. Я догадывалась, что она сейчас испытывает - мельчайшие частицы порошка уже витали в воздухе, и мы вдыхали их. Я знала, что на меня наркотик действует куда слабее, но со временем и я почувствую даруемую им при первом приеме приятную расслабленность. Надо было торопиться.
- Я... - сестра сглотнула. - Я не хочу его принимать, Анн-Мария.
- Брось! - я рассмеялась как можно беззаботнее. - Ты же знаешь, как жрецы боятся потерять свою власть. Все страсти, которые рассказывают о камм-сане, вымысел более чем наполовину. А все остальное касается только тех, кто принимает его помногу и постоянно. Мы же с тобой вдохнем всего по щепоточке, чтобы наша размолвка осталась в прошлом, и мы вновь стали единым целым.
Я умела убеждать. Сестре всегда было трудно устоять передо мной - огонь земного солнца без труда побеждал и поглощал сияние зеленых лучей. Тем более уже начинала действовать полученная Каллой-Яной через воздух мельчайшая доза.
Сестра, не сводя с меня глаз, протянула дрожащую руку. Тонкие пальцы взяли щепоть порошка.
- Теперь ты... - шепнула Калла-Яна, и я вслед за ней потянулась к зелью. Пальцы мои зацепили несколько крупинок, а все остальное высыпалось обратно, но Калла-Яна ничего не заметила.
- Я люблю тебя, сестра. - улыбнулась она мне, и вдохнула порошок.
- Я тоже люблю тебя, сестрица. - ответила я, делая вид, что вдыхаю. Голова уже начинала кружиться, но я держалась. Еще много чего надо было сделать...
Еще несколько мгновений Калла-Яна смотрела на меня. Затем улыбка исчезла с ее губ, щеки побледнели, и сестра сползла со стула на пол. Глаза ее остались открытыми, но резко почернели - зрачок неожиданно резко расширился, как у кошки, закрыв собой всю радужку.
Я усмехнулась и захлопнула коробочку.
Дальше все было просто - проще, чем выпить бокал вина. Потерявшую сознание сестру я оставила лежать там, где она упала. Бутылку тоже оставила на столе, как и один стакан - свой забрала. Коробочку поставила на стол.
Порошок в ней был особенный. За него мне пришлось отдать все свои деньги, но и их не хватило. Человек с бегающими глазами, который продал мне эту коробочку, забрал мое кольцо с ликк-аром. Я отдала безделушку без малейшего сожаления - женщина, подарившая мне это украшение, никогда не была моей матерью.
Обычно камм-сан разбавляют специальными добавками. Тот же, что купила я, был концентрированный, без примесей. И того, что вдохнула Калла-Яна, хватило бы другому на несколько раз.
Признаться, запирая дверь в комнату, где все выглядело так, словно девушка сперва пила вино в одиночестве, а потом решила принять наркотик, но перепутала дозу, я надеялась, что Калла-Яна умрет.
Я допиваю вино и со стуком ставлю бокал на стол. Еще одна бутылка пуста, а до утра так далеко...
Калла-Яна не очнулась тогда. Но она и не умерла. Тело ее, подключенное к аппарату жизнеобеспечения, я видела перед отъездом. Все думали, что я уезжаю, потому что виню себя в том, что произошло с сестрой, жалею, что не оказалась вовремя рядом и не предотвратила трагедии...
Они не знали, что, глядя на бледное лицо сестры, я горевала лишь внешне. Внутри же я смеялась, и говорила ей: "Дитя бледного солнца, ты не можешь быть мне сестрой".
Время от времени я получаю письма от госпожи Орр-Хор. Она пишет, что все по-прежнему - Калла-Яна так и не вышла из комы. Госпожа Орр-Хор пишет, что врачи говорят о надежде, которая есть всегда, но я не верю. Человек с бегающими глазами рассказал мне все о действии зелья. Оно убивает мозг и высасывает душу. Даже если Калла-Яна и выйдет из комы, это уже будет не она, а лишь пустая оболочка. Мне нечего бояться... и все же иногда, особенно по ночам, меня охватывает страх - вдруг та, что была моей сестрой, очнется и вспомнит все? Тогда я встаю и сажусь за стол, прихватив с собой бутылку вина. Вино вскрывает старые раны, и до утра я вспоминаю свою жизнь в Мире Зеленого солнца.
Но зато ко мне не приходит страх, мне не мерещится лицо Каллы-Яны, на котором вдруг распахиваются глубокие зеленые глаза, и тихий-тихий ее голос, говорящий мне: "Я люблю тебя, сестра".