Усядется, бывало, маленький Никудышкин на ветхий ступенчатый порожек, осмотрится по сторонам, словно кот, умыкнувший что-то съестное, и, благословляемый наивной детской любознательностью, примется ковырять какой-нибудь неисправный электрический прибор. Родители, умудренные, и вообще - серьезные по отношению к жизни люди, неодобрительно поглядят на сына.
- Ты, маленький Никудышкин, - скажут они строго - лучше бы книгу какую художественную освоил. Пользы явно поболе будет!
За едва слышимым вздохом искренней детской обиды Никудышкин направляется в комнату, хватает книгу и раздраженно распахивает ее на том месте, где покоится уже давно выцветшая закладка-календарь. Строк он не видит. На них - едкая пелена досады и несправедливости.
Год за годом время проносится стремительно и равнодушно, как воробьи, перепрыгивающие с одного карниза на другой. Все выше и дальше. Выше. И дальше. Взрослый Никудышкин, отмеченный глубокой постоянно чего-то требующей печалью в лихорадочно мерцающем, будто обреченная вскоре погаснуть звезда, взгляде, удобно располагается в мягком податливом кресле. Он заботливо накрывает свои ноги теплым шелковистым пледом и с обжигающим самое нутро трепетом берет в руки Книгу. Закладками он давно уже не пользуется - каждую новую Книгу он прочитывает за один раз. Никудышкин открывает роман на первой главе, взгляд его меняется, становится живым и крайне заинтересованным. Он читает.
Супруга Никудышкина, женщина рослая, чрезвычайно практичная, неодобрительно поглядывает на мужа.
- Ты, взрослый Никудышкин - говорит она строго - лучше бы какой неисправный электрический прибор наладил. Благо, поломатого добра у нас хватает. Пользы явно поболе будет!
Пробужденный от сладкой полудремы, вызванной размеренно пьянящей магией изящного художественного слога, Никудышкин глубоко и скорбно вздыхает, аккуратно, все с тем же обжигающим трепетом откладывает Книгу и, надежно закрыв глаза, словно прячась, всецело предается горестным размышлениям об изменчивом постоянстве жизни.