Часть шестая. Забыть Россию
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
![[]](/img/c/chekmarew_w_a/7ch/knigawe6.jpg)
Часть шестая
Забыть Россию
Держава
Россия похожа на яйцо с желтком-Москвой. Яйцо образуется вращением, и его идеальная форма -- шар. Но притяжение ядра и инерция центробежных сил вытягивает шар, придавая ему овальный, эллиптический контур. Россия похожа на яйцо, поваленное набок, где слева -- густозаселённая европейская часть с ядром-Москвой, а справа -- сплошной, вытягивающийся белок, остроконечно завершающийся на востоке, с твёрдой скорлупой, а внутри -- жидкое.
Инцидент
В одном селе была служба на Прощёное воскресенье. Вышел настоятель, как полагается, каяться. Попросил у всех прощения за обиды, если кому за минувший год причинил.
Вышел и второй священник, тоже каяться стал.
И особо -- перед настоятелем. В том числе и в таких своих провинностях перед ним, о которых тот и не догадывался.
Удивился настоятель, но слушает дальше. Наконец не утерпел и говорит:
-- Ты, отец (имя рек), вот ещё в чём передо мной виноват...
-- Да ведь и вы, отец настоятель, мне каверзу подстроили...
И стали они, вместо своих грехов, вспоминать обиды и друг дружку обвинять. Пока не схватил отец настоятель второго священника за гриву, а тот его -- за бороду. Дьякон с алтарником кинулись разнимать -- да куда там -- и им досталось.
А прихожане этого храма, как это обычно бывает, делились на две половины: духовные чада одного священника и другого. И бросилась паства защищать каждая сторона своего батюшку, и вышла свалка -- стенка на стенку. Зуботычины пошли, затрещины, пинки...
Певчие за аналой попрятались, а староста под ногами дерущихся прополз, выбрался из храма и милицию вызвал.
Оркестр
-- Духовики же все смурные, -- говорил Андрей Соловьёв. -- Вместо того, чтобы заниматься, они постоянно что-то подпиливают, подтачивают -- усовершенствуют инструмент.
-- Предсказать можно всё, кроме биг-бэнда, -- убеждённо сказал директор студии джаза.
Ансамбль играл, рабочие в зале кричали:
-- Экстаз, б...!
Так они выражали свои чувства.
Первая любовь
В антракте маэстро Виктор Мельников -- лауреат всемирных фестивалей -- рассказал про свою первую любовь.
Жили они с матерью бедно, отец умер, пенсия была мизерной, стипендия в училище -- восемнадцать рублей. И вот однажды мать решительно сказала:
-- Сынок, ты теперь уже взрослый и должен сам всё понимать: жить нам не на что. Пойди и познакомься с девушкой -- из рыбного отдела, а ещё лучше -- из мясного.
Витя, не откладывая дела в долгий ящик, тем же вечером отправился в ближайший "Гастроном". Начал с мясного отдела. Но хозяйка его обладала столь мощными габаритами, что закадрить её музыкант не решился ("вмажет -- от стенки ложкой не отскребёшь"). Он двинулся к рыбному и там довольно успешно договорился с продавщицей о свидании.
-- Как мы с мамой стали с тех пор питаться! Мы ели красную икру, чёрную, балык осетрины, крабов... Да и чувиха была -- ничего...
Джазмен задумался, припоминая, а потом воскликнул:
-- Но запах... Запах! Его не могли отбить никакое мыло, никакие духи!
Великий почин
-- Как говорил великий Диззи Гиллеспи, если хочешь играть джаз, научись топать, -- поучал нас хозяин биг-бэнда. И добавлял, -- молодость нам дана для того, чтобы хорошо играть в старости.
Он почему-то особенно выделял меня:
-- Да, Володя, ты -- великий баритонист.
Сам он славился в среде джазменов, которые говорили:
-- Басист нормально играет. Их Мельников знаешь как выдрачивает!
Чтоб пристыдить рассеянного трубача, Виктор Иванович называл его "кремлёвским мечтателем".
В студии джаза объявили о субботнике.
-- Он, сука, один раз бревно поднёс, -- запричитал наш дирижёр, -- а нам теперь к восьми-тридцати являться!
Хамовники
Молебен кончился, все стали подходить к руке священника. Подошёл и хор. Вдруг в тишине раздался оглушительный чмокающий звук -- альтиха Галя приложилась основательно -- взасос. Старенький священник взглянул на свою руку и, не удержавшись, по-детски громко рассмеялся: на тыльной стороне его ладони отчётливо пропечатались напомаженные губы благочестивой певицы.
-- Как настоятель с тобой обошёлся, -- сказал, прикуривая во дворе, регент Женя Густовский. -- Я его даже мысленно послал...
А я так понял, что послать мысленно -- это всё равно, что наделать в штаны.
Марсианские хроники
В церкви говорили, что землетрясение в Армении -- это наказание Божие.
-- А нам за что советская власть досталась? Все живут как люди, а мы -- как свиньи.
Лето -- хорошее время для начала войны, осень -- для массовых репрессий.
Уже стрижка наголо ввергала бедного призывника в состояние шока. Он не узнавал себя в зеркале. Какой-то жалкий, исхудавший, уродливо-инфантильный вид. Как зэк. Да ещё телогрейка и сапоги (в армию надевали что поплоше -- всё равно потом выкидывать -- "там всё дадут"; возвращались домой в военном, часто -- краденом). Называли их презрительно-жалостливо "допризывниками". И они были в принципе готовы к нравам тюремной камеры, блатной шайки, в которую постепенно превращалась наша армия.
Русские гордились своей удалью, и это отразилось в анекдотах, мате-выручалочке и бесшабашном пьянстве. А потом поднялся такой фантастический мат и такое фантастическое пьянство, что стало уже не смешно.
И картина, нарисованная Матерщинником в Матерном Его Слове, могла быть хоть и мрачноватой, но реальной, внушая противнику сознание раба, сына наложницы. Русский мат -- секретное оружие.
Время от времени в автомобильных катастрофах гибли партийные руководители Белоруссии.
Слово "советский" звучало постыдно -- как "позорный" или "дурацкий" -- за исключением, может быть, среды спортсменов. Наивные энтузиасты системы вызывали подозрение в грядущей нелояльности, ибо вся система была выстроена на лжи, а значит, наивных сторонников иметь не должна была. Посвящённые же говорили о ней с особой, им одним понятной блатной интонацией -- смеси цинизма с фальшью и иронией.
Верой и правдой служить коммунизму могли или глупые, или бессовестные -- такой вот шёл отбор.
Хиппи попали в ситуацию экзистенциально безысходную: они родились -- и оказались внутри Совка.
Возле здания КГБ на Лубянке стоял в задумчивости длинноволосый небритый человек в распахнутой шинели -- полубезумный художник, приехавший из Алма-Аты. К нему подошёл милиционер:
-- Что вы здесь делаете в центре?
-- В центре чего? -- удивился Налимов.
Его мать написала министру обороны: "Я отдала вам сына здорового, а получила калеку".
(Владимир ударился головой о штык.)
"В центре чего?"
Но никому ещё не пришло в голову спросить: "За границей -- чего?" Понятно, чего.
-- Что вы можете сказать о фуге в связи с русским народом? -- спросил у Машки Манделейл профессор консерватории. Маша терялась в догадках:
-- Что она такая же великая? Щедрая? Добрая? Широкая? Могучая? Певучая?..
-- Нет, всё не то. Первая среди равных.
Этого даже изощрённый еврейский ум не мог себе вообразить. И поставили ей по специальности четвёрку.
Маша с отличием закончила консерваторию и студию джаза и стала работать аккомпаниатором в детском саду.
Конечно, в компании джазменов это звучало странно. Но мне приснилось, что именно в компании киряющих джазменов и кадрящихся девиц я произнёс следующий наставительный монолог: "У человека должна быть только одна жена. Если твоя жена умерла, женись на вдове или девице. Если жена твоя жива и ты не можешь с ней жить -- разведись и уйди в монастырь".
-- Опять певицы звонили, -- сообщил директору Кернер.
-- Что ж, отодрать мы их сможем, -- согласился Козырев, одним ухом прислушиваясь к тому, как неуверенно, словно боясь оступиться, пробует ноту тромбон.
От студии джаза к центру под проливным дождём тянулась унылая толпа москвичей, сопровождаемая густой цепью милиции. Они несли обвисшие от сырости плакаты со смутными угрозами в адрес президента Рейгана -- кажется, собирались брать американское посольство. Набирали их в каждом районе, от всех предприятий по нескольку человек -- как на овощную базу, или как отбирают заложников -- и вот они, в свой выходной субботний день, понуро брели по осенней мостовой отстаивать дело мира.
Привыкли понемногу лгать, подворовывать.
-- Антисемитизма в Советском Союзе нет, -- утверждал маленький, шустрый Семён Моисеевич Гуревич, преподававший нам "марлей и тырпыр", то есть марксистско-ленинское учение о журналистике и теорию и практику партийно-советской печати, -- потому что я его не чувствую.
-- Надо, чтобы он, сука, чувствовал! -- сказал, узнав об этом, Толя Каркуша.
Его досада напомнила мне кусок сливочного масла, который держал, не зная, в кого кинуть, потому что все вокруг были такими, что и по морде могли дать, пацан в пионерском лагере, приговаривая:
-- Такой кусок масла пропадает...
В армии, напротив, масло ценилось на вес золота, и солдат Шуйский, изучавший китайский язык, вернувшись из военных лагерей домой, намазал ломоть хлеба маслом и торжественно выбросил его в мусоропровод.
В другой компании -- преимущественно художников и киноактеров, куда затесался один повар, -- собирались ежегодно 23 февраля, в день Советской армии, обряжались в армейские обноски (повар приходил во флотском), ели картошку, сваренную в мундирах, пили водку, курили махру, заворачивая её в газетные самокрутки, и ругались матом.
-- Наше дело -- убивать, -- сказал полковник авиации. (Только что сбили корейский авиалайнер.)
А Наталья Сац говорила, что из-за этого шулера Рейгана с его крылатыми ракетами она не успевает даже сходить по маленькому делу, а когда всё-таки сходит, то думает: "Боже, какое наслаждение!"
Наша армия дрочила пушки, пристреливала автоматы. А войны всё нет и нет.
Они перетрахали друг друга. А войны всё нет.
Ракеты содрогались от эрекции, готовые вонзиться в цель. А войны всё нет -- один онанизм, именуемый военно-патриотическим воспитанием.
Как виртуозно матерятся офицеры! Секс проступает на полотнищах знамён -- пунцовых, с золотистыми махрами.
Но ширинки застегнуты и пушки зачехлены. До той вожделенной минуты, когда щекастый маршал, сняв трубку алого полевого телефона, крикнет долгожданное:
-- Лось! -- что означает: "Началось!" И...
В конце концов Рейгану всё это надоело, и он сказал своим учёным:
-- Вот что, ребята, придумайте-ка что-нибудь, чтоб это ядерное оружие вообще не имело значения.
И они придумали "звёздные войны".
Тягаться с ними "старый крот" уже не мог. Стало ясно: нужна перестройка.
Рекомендация
Мой тесть Борис Давидович встретил на улице Алма-Аты своего друга Натана и сообщил ему новость: что у него утром брился районный прокурор Джубаев и просил дать Натану характеристику.
-- И что же ты ему сказал?
-- Я сказал: "С него можно брать".
Воин-интернационалист
Сержант Вооруженных сил Святослав Николаевич Пономарёв вернулся домой из Афганистана. За обедом он выпил водки и закурил за столом. А когда его мама -- Нина Акимовна -- сделала ему замечание, он повалил её на диван, сдёрнул трусы и изнасиловал.
Пропагандистская война
Саша Беатов сочинил стихотворение:
Дедушка в поле гранату нашёл,
Дедушка тихо к райкому пришёл.
Дедушка кинул гранату в окно...
Дедушка старый -- ему всё равно, --
которое быстренько разнеслось по советской стране.
Феликс Чуев решил обезвредить эту вражескую вылазку и написал в ответ своё:
Дедушка в поле нашёл ананас.
Принял за фрукт он фашистский фугас.
Долго искало в потемках село --
Жопа осталась одна от него, --
породив беспрецедентную массу подражателей.
Поэт, правда, слегка поднапутал: ананас -- не фрукт, но это в данном случае не важно. Контрреволюционный дедушка был забыт.
Семья Ульяновых
Ленин, как спящая красавица, лежал в стеклянном гробу. Лицо излучало таинственный свет...
Интересная была семья Ульяновых -- все дети стали революционерами. Значит, были такие разговоры дома, значит, так их воспитывали.
Мать -- Мария Александровна Бланк.
Александр Ульянов выпилил лобзиком хлебницу, на дне которой лобзиком же было выпилено немецкое слово "Brot" -- "хлеб".
В доме говорили по-немецки.
Илья Николаевич Ульянов -- что-то мягкое, липкое, скользящее. Он был грузный, одутловатый, выбился в люди из простых и очень стеснялся высокообразованной жены. Она и воспитала детей -- в те годы воспитанием занимались матери. Сыновьям дали уже имена потвёрже: Александр, Владимир, Дмитрий. Только фамилия оставалась улиточьей.
Почему он назвал себя: Ленин? В честь какой-нибудь курсистки? Говорят, в честь реки Лены. Но почему не Енисеев? Или -- Волгин? Хотя нет -- тогда невозможен был бы отец Владимир Волгин -- священник, как две капли воды похожий на Ленина (был он рыжий, голубоглазый). Ещё говорят -- из-за Ленского расстрела (рабочих золотого прииска). Но тогда он мог бы назвать себя (и даже с большим основанием) -- Кровавиным -- в честь Кровавого воскресенья. А так получается: Сталин -- от стали, Ленин -- от лени?
У Сталина был выигрышный псевдоним. (Не знаю, много ли бы нашлось охотников бежать в атаку под крик: "За Родину, за Джугашвили!".) Вообще-то фамилия Сталина была -- Джугаев; отсюда мандельштамовское: "и широкая грудь осетина". Некоторые поговаривают, что отцом Coco был великий путешественник Пржевальский -- да оно и понятно, откуда взялись такие толки: взгляните хотя бы на памятник Николаю Михайловичу в Питере, в сквере у Адмиралтейства -- особенно в профиль -- разительное сходство -- вплоть до мундира и усов! Но я-то лично убежден в том, что Пржевальский имеет к генезису Кобы отношение не большее, чем, скажем, лошадь Пржевальского -- тоже по-своему знаменитая.
Они делали желатиновые оттиски листовок и бомбы из нитроглицерина.
Говорят, под конец жизни Ленин впал в маразм и ел ботинки. Он смотрел на мою родину жадным и бессмысленным взором дракона, и глаза его застилали дым пожаров и кровь мятежей. Из улитки вырос дракон.
В костромском музее, в бывшем монастыре, есть небывалая выставка насекомых -- гигантская коллекция причудливых бабочек, стрекоз, рогатых огромных жуков.
И там на булавке, пришпиленный к листу картона, по праву должен красоваться володька ульянов, ибо он есть опасный жук. Жук-древоточец, подточивший Древо Жизни.
И оно упало, придавив собой полмира.
Кухарка Ульяновых под руководством мамы пекла пироги. А они на том же противне разливали желатин для оттиска листовок. Маленький, картавый, с большой лысой головой, Ленин напоминает мне угукающего младенца, пускающего пузыри, а пожалуй, и эмбрион. Вот так, угукая, пуская пузыри, суча ножками и ручками, он подталкивал Россию к разбою и грабежу, и она, в пьяном угаре, не заметила, как промоталась вся и сгорела -- остались одни головёшки.
Левиафан
Когда меня спрашивают, пострадал ли я от советской власти, я отвечаю: "Нет. Это она от меня пострадала".
Туман над красным болотом. Почему болото красное? От крови? Фиолетовый туман.
Советская пресса всё клеймит бюрократов. И все понимают, что речь идёт -- не о том. Не в бюрократах дело, и не так они называются. Никто ещё не осмелился назвать их истинное имя -- коммунисты, большевики.
Но и это было бы неправдой. Вам тут же укажут на токаря Иванова, академика Несмелова или скрипача Давида Ойстраха (или любого другого лауреата, заслуженного человека). Вот -- коммунисты: они трудятся, летают в космос, защищают Родину.
В том-то и штука, что партия, захватившая всю полноту власти и всю собственность страны, обзавелась балластом -- толстым буферным слоем простых и честных, пусть и не очень умных коммунистов.
Кто-то там у них в ЦК (чем-то они всё-таки занимаются) сказал: партия -- рабочего класса, в ней должны быть рабочие. И погнали в партию рабочий класс. Делается это просто. Говорят мастеру:
-- Вот ты, Сидор Лукич, выполняешь план, на конференции выступал -- мы тебя выдвигали. Выступал ведь?
-- Выступал.
-- С линией родной партии согласен?
-- Согласен.
-- А не в партии. Надо в партию вступать.
-- Да я что? Я, конечно...
Этот балласт не имеет ни власти, ни влияния, но он амортизирует партию, создает маскировочный щит. Власти не имеет, но и не так уж бескорыстно идут сюда простые люди. Квартира, поездка за границу, повышение по службе, путёвка в санаторий -- да мало ли льгот у членов партии. А требуется от них одно -- послушание.
Было ли это придумано сознательно? Трудно сказать. Партия -- коллективное существо, типа термитника или муравейника, и действует оно инстинктивно.
"Имя мне -- легион", -- сказал бес на вопрос Спасителя. Легион, или Левиафан -- чудище, живущее в море, изображенное Томасом Гоббсом, -- аллегория государства. Коллективное существо, действующее слаженно и чётко, чудовищно развившее свою способность к выживанию, хотя каждая отдельно взятая особь ничего не значит и не стоит, и выжить бы не смогла.
И не поймёшь -- часть ты этого существа или пища, которую оно поглотило, чтобы выбросить, как шлак (вспомним сталинские чистки -- уничтожали коммунистов; Сталин, кажется, вообще уничтожил большевиков; на смену красным пришли серые -- нормальная для Левиафана смена биологических клеток -- так змея меняет кожу).
Затем они ещё более расширили своё тело и область идентификации -- за счёт термина "мы -- советский народ". Сожрали уже почти всё население страны. За пределами остались только диссиденты и церковь.
Но и тех теперь поглотил ящер-партия: первых -- перестройкой и гласностью (все теперь -- диссиденты, в газетах пишут то, за что раньше сажали), вторых -- тысячелетием крещения Руси (в каждом номере любого журнала -- интервью с патриархом или митрополитом, в телевизоре -- сплошные иконы).
Он сожрал уже пол-Европы и с вожделением смотрит на остальную её часть и на Америку -- паразит, присосавшийся к миру. Россию он уже высосал и выплюнул. Этих, если свернут "звёздные войны", ему хватит ещё лет на двести. Хватит детям, внукам и правнукам. А там -- хоть трава не расти.
"Партия и Ленин -- близнецы-братья" -- остроумно сформулировал поэт. Мать-Россия родила чудовище -- многоглавое, когтистое, с павлиньим хвостом (в виде православной церкви).
У него есть свой, пусть и примитивный разум, и зубы -- КГБ. И оно плавает в океане крови -- дракон двадцатого века, красная чума.
Эти вурдалаки хотят казаться цивилизованной страной, прикрыв орангутанговую грудь крахмальной манишкой академика. Это он посоветовал им совершить, показать всему миру акт "покаяния" -- чтобы отмазаться, отчураться от тёмного прошлого. Дескать, это был не я, а мой старший брат -- сукин сын; это он во всём виноват.
Потому и реабилитировали всех, почти вплоть до Троцкого (мёртвые не кусаются), и козла нашли -- Сталина -- козла отпущения. Возложили на него все грехи и, взяв за рога (или, в данном случае, -- за усы), с воплями вывели из стен Истории.
Очистились мы? Очистились. Покаялись? Покаялись. Данилов монастырь восстановили. Набокова печатаем. Так какого хрена вам ещё нужно?
И Запад поверил. Ему хочется верить. Потому что так -- легче, мягче, удобнее. Так -- голова не болит. Гитлера тоже умилостивляли, ему -- верили, потому что хотели верить, магически верили -- будто вера эта превращает хищника, зверя в существо цивилизованное, заслуживающее симпатии и доверия.
Они и боятся-то больше всего -- дискредитации -- что их лишат кредита, то есть доверия. Вот и затеяли всю эту комедию с перестройкой. Лишь бы "звёздные войны" свернули, лишь бы технологией поделились. А там уж...
А там уж они свернут шею кому надо -- и внутри страны, и вовне.
"Близнецы-братья", "звёздные войны", созвездие Близнецов...
Кушать-то хочется, а Россия съедена. Россия, похожая на яйцо, -- выеденное, крашеное, красное -- то ли к Пасхе в канун тысячелетия, то ли к знамени ихнему кровавому, -- Русь, крещёная вторично Владимиром Ульяновым -- в крови и огне. И горят над ней рубиновые звёзды -- кровавые слёзы революции. Крокодильи слёзы партии, учуявшей запах Запада.
Нью-Йорк, Париж, Монте-Карло -- ах, как хочется всё прибрать к рукам -- все эти демократии, парламенты, небоскрёбы, море разливанное яхт и автомашин... Только б караул уснул, убаюканный нашей гласностью, где в хоре кающихся не слышны ни крики боли, ни предостерегающие голоса. Только бы рыцарь в панцире отложил свой меч -- ракетный меч возмездия...
Дядя
Мой дядя Валера -- тамбовский шофёр автобуса. На остановках он выходит из кабины и помогает публике впихнуться в автобус, а отъехав, резко тормозит -- утрамбовывает народ.
Стоял он как-то утром за пивом, а пиво кончилось. Надо новую бочку открывать. Продавщица оглядела очередь и говорит Валерию Стеановичу: "На, долбани насосом как следовает". Дядя спрашивает: "Со всех сил бить?" Она говорит: "Ага". Он размахнулся и так шарахнул в днище насосом, что пробил и верхнее дно бочки, и нижнее.
Все тогда вступали в партию, Рожков тоже вступил.
И вот собрались мы с ним как-то, выпили, и стал он хвалиться: и то у меня есть, и это, а ты, говорит, хоть и с образованием, а ни хрена у тебя нет -- поскольку ты не член КПСС. Надоело мне это слушать, я ему и говорю:
-- Да народ скоро коммунистов вешать начнёт. Причём не за шею, а за яйца.
Обиделся дядя, чуть до вилок дело не дошло. Но из партии вышел.
Приключение
-- Горбачёв играет двумя руками одновременно, как хороший пианист, -- развивал я тему недоверия. -- Причём его левая рука играет мелодию инициативы граждан, а правая -- аккомпанемент государственного контроля.
-- Но зачем ему это нужно? -- поразилась Дженифер.
-- Его левая рука поливает газон из лейки, чтобы взошли побеги, а правая точит серп -- чтобы сжать урожай, когда травка подрастёт...
Петя Старчик позвал нас на съезд диссидентов на юго-западе Москвы.
Приехали мы с опозданием -- все резолюции уже были приняты: о многопартийности, отмене прописки, свободном выезде за рубеж... Осталось одно -- выпить водки с инсургентами, что мы и сделали.
Захорошело.
Бородатый карбонарий взял гитару. Ему подпевали -- стеснительный правозащитник в очках с потрескавшимся стеклом, мой друг-певец, отсидевший своё за подрывную агитацию, невозмутимая седовласая каторжанка: "Если вновь своих павших сзывает на битву Россия, то значит -- беда..."
Узнав, что моя спутница -- профессор американского университета, бородач очень обрадовался и, отложив гитару, стал деловито заказывать печатную и множительную технику.
Дженифер сжалась и похолодела. Пришлось срочно её выручать:
-- Позвольте мне ответить вам словами не очень чтимого мной поэта: "Я теперь скупее стал в желаньях". Мне кажется, нам нужно быть скромнее, иначе наши западные друзья предпочтут иметь дело с советским правительством, решив, что это им дешевле обойдётся.
В морозном автобусе, по дороге к метро, Дженифер возбужденно шептала:
-- Это было настоящее приключение!..
Меня Старчик с самого начала представил обществу, как импровизирующего саксофониста (я и вправду аккомпанирую ему иногда на этом инструменте). Хозяин дома стал восхищённо вспоминать недавно слышанный концерт Владимира Чекасина, но вдруг осёкся, обратясь ко мне:
-- Простите, может быть, вам это неприятно?
-- Отчего же? -- поразился я.
-- Возможно, он -- ваш конкурент...
На что я чистосердечно ответил:
-- У Чекасина нет конкурентов!
Это правда.
Однажды я спросил маэстро Виктора Мельникова, как отличить игру Чекасина, где явно присутствует хаотическая стихия, от бурно-сумбурных звуковых потоков его неумелых подражателей-авангардистов. Мой учитель джаза ответил так:
-- Чекасин играет убедительно -- ему можно доверять.
Впрочем, о том, что Чекасину можно доверять, я знал и раньше -- когда принимал от него, в конце семидесятых, на перроне Белорусского вокзала секретную посылку для отца Александра -- свежеперепечатанные главы из новой книги Меня -- от машинистки, жившей в Вильнюсе.
Гласность
-- Читайте про Володьку Ульянова -- опасного жука! -- кричал на Пушкинской площади, размахивая самиздатским журналом "Российские ведомости", старый монархист Анатолий Кузьмич Булёв -- живописный, похожий на адмирала Нельсона.
Срослись боками на стене, сцепившись, серп и молот: сражённый крест, ссечённый полумесяцем.
Сновали с сетками-авоськами советские старики, как пауки, -- мрачные, вёрткие, готовые на всё.
Петя Старчик рассказал притчу:
-- Сидим на нарах, на Колыме, трое: я -- Петька, ты -- Володька и Мишка Горбачёв. И он нам говорит: "Что же вы, ребята?! Я ведь вам открыл такую возможность -- а вы её не использовали..."
Ему виделось: идёт парад на Красной площади. Генерал кричит, а солдаты его не слушают. И вот танкист поворачивает танк и въезжает в мавзолей!
Он мечтал, что на Красной площади явится Богородица, и большевики, как тараканы, расползутся.
Забыть Россию невозможно
Эмигрантка писала: мы должны забыть Россию, иначе тени прошлого не дадут нам жить.
Забыть Россию невозможно.
Я думаю, что Россия с этой земли ушла -- как святые из храма Христа Спасителя.
Она ушла в диаспору.
Вышел сеятель в поле сеять. И пришёл враг, и засеял поле камнями.
Бредбери угадал Россию -- землю вымерших марсиан.
-- Почему евреи всё делают с оглядкой?