Кончал он бурно, и она, записывая на диктофон в мобильнике его крики, отсылала звуковое сообщение его жене. "За то, что со света тебя сживала", - мстительно щурилась она. Он морщился, но поделать ничего не мог.
За окном лил дождь, хрипло орали мартовские коты, и она, подражая, мурлыкала под ним, а, когда он кончал ей в рот, с притворным удивлением раскрывала глаза и смеялась. В шкафу напротив кровати стоял доставшийся от хозяина квартиры застекленный постер мадонны с младенцем, в котором, как в зеркале, отражались их голые тела. Его это шокировало, ее возбуждало. Под постером грудой валялась парфюмерия, наушники от плеера, тест на беременность и противозачаточные таблетки. "О, Дева, зачавшая без греха, - прижимая ладонь к затвердевшему соску, со смехом просила она, - помоги мне согрешить без зачатия".
Ей было семнадцать, ему пятьдесят. Но с нею для него словно начался обратный отчет. "Сорок девять, сорок восемь..." - считал он дни, словно ему предстояло родиться заново, и надеялся, что она, взрослея, идет ему навстречу. "Ты старое, засохшее дерево с сучком", - дразнила она, рассматривая его тело под простыней.
Была жара, вороньи свадьбы уже прошли, и птицы кружили возле гнезд. Он шел по бульвару, запуская пятерню в седую бороду и думал о себе в прошедшем времени. Закрываясь от солнца ладонью, она сидела на лавочке, держа на коленях раскрытую книгу. "Мураками", - заглянул он. "А Вам не кажется, что герои современных книг - дебилы?" "Как и авторы", - выбросила она книгу в урну.
В Москве она гостила у тетки, и через месяц, бросив все, он потащился в ее город, сняв квартиру. Она оказалась недалеко от вокзала, неся чемодан, он рассказывал очередную произошедшую в прошлой жизни историю, она молча кивала, как все чувствительные женщины, привыкнув говорить молча. Едва закрылась дверь, задохнулись в поцелуе. "Сними, - ткнула она в его нательный крестик, - так приличнее..." Он швырнул крестик к Богородице, не успев снять носки, повернул ее спиной. Кровать была у окна, и, упираясь руками в подоконник, она видела, как, мерно качаясь, слетают с деревьев выгоревшие листья. Он скрестил ей руки на ягодицах, и на белеющей, девичьей коже они показались ему старческими...
Кончала она по-мужски, бурно и быстро, испытывая серию коротких оргазмов. "Моя маленькая Кончитта", - дразнил он.
"Мой большой Хуан", опускаясь на колени, губами расстегивала она пуговицы на его брюках.
У него появилась привычка бриться по утрам, и он больше не думал о себе в прошедшем времени. А на ночь она выщипывала ему уши. "Тебе хорошо со мной?" - заговаривала она комариные укусы щипчиков. "Попал бы я иначе в эту чертову дыру..." "Ты имеешь в виду это?" - тронула она свою черную галку. "В этом городе, - пропустил он мимо, - все для меня - ты, без тебя его нет на карте... Как же я люблю тебя! Ты только подумай..." "Нечем, - закрывала она ему рот поцелуем - похоть мозги разъела..."
По квартире она расхаживала в стилизованной тельняшке, под которой качалась голая грудь, и он звал ее "матросиком". "Крепить грот-мачту, - трогал он свой возбужденный член, подсаживая ее на "второй этаж", - свистать всех наверх..."
Спали в одной постели, причесывались в одном зеркале, а раз, перебрав в соседнем баре, блевали в одно ведро. Он держал ее наклоненную голову, гладил по спине, его самого страшно мутило, и от этого он испытывал к ней невероятную нежность и сострадание. Так он убедился, что совместная блевотина сближает больше одновременного оргазма...
И одновременно не могли приспособиться. Ему хотелось сломать эту хрупкую девочку, которая то и дело, как еж, выпускала колючки. "Ты у меня не первый, и не второй", - жалила она - Мы - не вы, ранние связи... "Но, надеюсь, последний", - жалко кривился он. И скрипел по ночам зубами, представляя ее в чужих объятиях.
А утром, вымещая ревность, он поддевал ее, она вспыхивала, кусая губы от обиды. Постепенно вдвоем им становилось плохо, порознь - еще хуже.
Она много и жадно курила, он носил в кармане ее сигареты и разбирался в сортах ее любимых конфет. И его не покидало чувство давно виденного. Он узнавал в ней женщин, с которыми был раньше: она смеялась, как его первая любовь, вынимая заколку, распускала смоляные волосы, как вторая...
Он похудел. "Это от влюбленности..." - говорила она. Но его чувства были глубже. И когда она делала аборт, он чуть с ума не сошел, кривясь от боли, точно скоблили его. Однако, встречая ее из больницы, залепил ошпарил: "Ещё родишь. Первый блин всегда комом..."
Она хотела видеть в нем отца, а он не мог им стать, и оттого злился. Его друзья один за другим достигали успеха, словно давно поняли что-то важное, а он - нет. Все что ему оставалось - это слова. "С годами все делается просто, - ворчал он, пряча от нее неудачника, - мало кто вспоминает, что крохотная песчинка летит в космосе неизвестно куда, будто это не мы летим на ней, а кто-то другой, посторонний... Люди работают локтями и гонят мысли о смерти..."
Вот, - косился он, внутренне сжимаясь - тебе кажется, что выбор огромный... Однако, отмети зануд, клерков... Ты будешь спать с клерком?"
"Нет" - быстро ответила она. - У них нечего взять, кроме денег...
"Так вот отсеки кастрированных, засохших без любви бизнесменов, вычеркни омертвелых, толстокожих трудоголиков, с потухшим взглядом, не способных на счастье... Отмети задолбанных службой импотентов, серых недоучек, от которых за версту несет скукой, которую не спрячешь ни в дорогом ресторане ни в роскошном авто, и что останется? Раз, два, и обчелся..."
Она слушала внимательно и вдруг захлопала в ладоши: "Поняла, поняла - останешься только ты..."
"Ты догадливая" - привлек он ее к себе.
И все же, - смеялась она, - я молода и хочу попробовать жизнь на зуб
Как бы не обломать... - каркал он. - Взрослая жизнь - не сахар, как орех, ты вступаешь в нее... И думал, что во взрослой жизни нет ничего хорошего, что сам он сбежал от нее в объятия ребенка.
Приезжала жена, плакала, грозила разводом. Она уже наняла адвоката, привезла повестку в суд, требовала раздела имущества.
После встречи с женой он плохо выглядел.
Несколько дней она была особенно нежна. А потом, пристально глядя в глаза сказала: "Наконец, ты пришел в себя..." "На конец, - прижимаясь низом живота, каламбурил он, - я пришел в тебя..."
Его вывернули наизнанку точно полинявший, выцветший пиджак, он стал ярче и одновременно нескладнее. Вечерами спускались под дом в пиццерию с танцами. Она тянула банку с колой, он заказывал рюмку и еле сдерживался, когда ее приглашали, принимая его за отца. Он готов был убить этих юнцов с молодыми, наглыми глазами, которые жадно шарили по ее телу...
Все чаще вспыхивали скандалы. Ходили по комнате, как боксеры по рингу, обменивались колкостями, из перебранки она выходила победительницей. Кончалось тем, что он собирал чемодан. Она не задерживала, наблюдая из угла за его судорожными движениями. Но в дверях подходила вплотную и, обжигая поцелуем, говорила с угрюмой простотой: "Давай трахаться..."
Проклиная себя, он опускал чемодан, и опять постель топила все.
Он верил, что она останется с ним навсегда и когда-нибудь закроет ему глаза медяками. Он завидовал сам себе, чувствуя себя в шаге от рая. А был в шаге от ада. Однажды она посмотрела равнодушно, в глазах больше не было страсти, и он прочитал в них свой приговор. "Все?" - глухо прошептал он, ощущая себя пассажиром последнего автобуса, которого высадили не на той остановке. "Все", - ударила она, будто всадила кухонный нож. Он посмотрел на нее сверху вниз и почему-то подумал, что из-под короткого одеяла торчат ее ноги - как у покойницы.
Уже полгода он лежит с психиатрической больнице - у него трясется голова и беспрестанно текут слезы.