Аннотация: В недалёком будущем даже самоубийства обязательно расследуются на предмет виновных. Одним из таких случаев занимается главный герой, психоанатом Киржановский. Ему предстоит узнать, кто виноват в том, что погибший вышел в окно.
Меня позвали, когда потерпевшего уже похоронили. Начальник отделения вызвал из нашей части здания и пригласил к себе. Стены оббитые деревянными панелями, удобные стулья. И хозяин кабинета, сухощавый мужчина с цепкими глазами.
- По вашему приказанию прибыл, господин сержант!
- Здравствуй, Киржановский. Садись, - сказал Ренат Поликарпович. Стол перед ним скрывали штабеля папок, одна из них лежала раскрытая. - Есть дело для тебя.
"Ещё одно?" - чуть не вырвалось. Меня и так оторвали от составления отчётов по другим пяти. Но это то, чем мы вообще в основном занимались - подшиванием старых дел. Напиши отчёт, чтобы сдать отчёт и тогда тебе позволят написать новый отчёт. Третий год так живу, всё ещё злит. Хотя бы научился молчать при начальстве.
- Молодой парнишка, 27 лет. Константин Валерьевич Пастухов. Покончил жизнь самоубийством. Выбросился из окна. Ни записки, ни зацепок, указывающих на причину. Родные, близкие опрошены - ничего внятного не сказали. Добрый, отзывчивый, умный, пусть и не очень сообразительный. Ничто не должно было настолько угнетать его, чтобы кончить себя.
Моя должность звалась психоанатом. Человек, разбирающийся в личности умершего. Относительно молодая профессия, лишь пару десятилетий как государство решило выделить специальную должность под такие спорные случаи. Наверху постановили, что причина смерти всегда должна быть. Самоубийство ли, убийство - у преступления найдут причину и виновного. Не всегда для этого необходим психоанатом, но недостатка в работе не наблюдалось. Если не для подобных случаев, то хотя бы для галочки, подтвердить выводы следствия.
- В общем, дело твоё. Приступай, - заявил сержант, протягивая папку мне. - Надеюсь, у тебя получится сказать, почему внешне абсолютно здоровый человек решил прекратить жить.
- А его точно необходимо расследовать? - спросил я, проглядывая бумаги. - Небось простой случай, какая-нибудь неразделённая любовь и всё. Вот, и девушка имеется, а не женат. До тридцати постоянно происходит.
- Будь дело простым, тебя бы не позвали.
- Но Ренат Поликарпович, я же больше по убийствам...
- Никаких "но", - отрезал сержант. - Займись этим. У тебя три дня. Что найдёшь, приноси, там и обсудим.
- Можно я хотя бы отчёт по той банде закончу?
- Нет. Потом закончишь, вместе с этим делом. Приступай.
- Так точно, - сообщил я тоскливо и собрался на выход. Меня ждало "вскрытие".
Формально говоря, психоанатомия - несуществующее определение. Мы не совсем психологи, нет такой корочки об образовании. Некоторые из её методов больше походили на ритуалы чёрной магии, чем на науку. Однако психоанатомия работала, никто не ставил её под сомнение.
Строго говоря, на Западе уже давно существовали свои процедуры психологической аутопсии, как часть судебной психиатрии. Однако в ход они особо не шли, поскольку требовали письменного согласия не только близких и родственников, но и от самого покойника. Куча юридических сложностей, делающих процедуру возможной больше для исследователей, чем для практиков.
Однако у нас после Единения начали использовать социальный капитал граждан. Так что забота о психологическом состоянии стала куда более интимной. Государство следило за тем, чтобы жители были довольны собственным положением. Самоубийство означало, что какая-то часть общества оказалась дефектной. Не сработали механизмы, отсекающие несчастье. Кто-то виновен и должен понести наказание. Никаких запретов на вмешательство в личную жизнь покойника - или его родственников и близких. Никаких преград перед установлением виновных.
Действительно, по внешним признакам Костя был абсолютно здоров, вёл активную общественную жизнь и ни в чём не нуждался. Да, зарабатывал мало, жил с дедом, но при этом никогда не жаловался. Родители были довольны сыном, девушка - гражданским мужем. На первый взгляд у погибшего не было никакого мотива для самоубийств. Так казалось, пока я не присмотрелся к окружению умершего, и к его досугу.
Он с молодости ставил себя на постамент творца. Хотел стать писателем, регулярно сочинял. Множественные рассказы, разложенные по разным углам Мировой Сети, подтверждали немногочисленные успехи, и куда более частые неудачи.
Относя себя к интеллектуалам, любящим искусство, он и окружение подбирал соответствующее. А эти граждане обычно склонны к либерализму и оппозиционным идеям. Кто-то из друзей Кости умом не отличался - люди, что смотрели Незрячего и Сулейманову, и верили их словам. Кто-то отличался аналитическим умом - но всё равно находился на пацифистских, свободолюбивых позициях.
Однако сам парень не верил ни в то, ни в другое. "Мир жесток и подчиняется законам природы. А она, вопреки представлениям некоторых, свирепа. Фраза про добро с кулаками не зря имеет место. Не способен защититься - рано или поздно окажешься перед непростым выбором. Два стула, жизнь или унижение. В большом мире действительно нет чёрного и белого, лишь сплошная серость", - писал он в дневнике.
Стараясь соответствовать званию писателя, погибший вбирал в себя всё окружение, старался объять весь мир. Втирался в друзья к националистами и монархистам, общался с центристами-ватниками, следил за творчеством левого движения. Это его и сгубило, в числе прочего.
Подверженный чужому влиянию, он становился приверженцем самых разных идеологий. В зависимости от месяца, дня или даже времени суток он мог чувствовать себя либералом, фашистом или коммунистом. Обдумывая эти моменты, он решительно не понимал, как ему быть со всем этим. Ни одна точка зрения не давала ответов на все вопросы. Приходилось подвергать сомнению всё. Эти мысли уводили его дальше и дальше в неуверенность. В лучшие дни он считал, что способен крутиться, как юла, впитывая лучшее от каждого из политических полюсов. В худшие - искренне полагал, что с ним что-то не так. Он бракованный, и только поэтому не принадлежит ни к одной из сторон.
Всё это я нашёл относительно легко. Он никогда особо не скрывался, просто файлов было слишком много, чтобы детективы могли всё это обработать. Точнее, чтобы они тратили на это своё время. Их светлые головы требовались для решения конкретных задач, не имеющих отношения к психологическому анализу "клиента". Мне же приходилось разбираться во всех этих папках, вложенных одна в другую. Кучи заметок, незаконченных рассказов, дневников - всё это не имело чёткой структуры или иерархии. Документы Константина Пастухова пребывали в абсолютном беспорядке.
А потом случилась операция в Пакистане, что в очередной раз поделило людей на два условных лагеря. Кто-то был за "наших", кто-то вновь поднялся с мыслью о "преступном режиме", который конечно же надо сменить. О том, что может прийти на смену, никто почему-то не задумывался. Раздавался лишь вой о том, что "так жить нельзя". Разумеется, коснулось это и непосредственного окружения Кости.
Его близкие и родные тоже разделились. И внезапно среди его друзей оказалось больше тех, с кем он был не согласен. Его патриотические взгляды, его отстаивание Родины не находило в них отклика. Он оказался один, не способный общаться с ними о чём-то другом. Повестка дней была одна и та же - военные действия и связанные с этим дела. Очередной оппозиционер признан "нерукопожатным" или вовсе объявлен предателем. И для Пастухова казалось само собой разумеющимся, что большинство этих деятелей относятся к Радио Свободы. То есть к спонсируемой геополитическим противником конторе, действующей ещё с советских времён. Эти люди, что вещают за "свободу и мир", действительно продались и говорят не своим языком не свои мысли. Их нет смысла слушать или защищать. Но его друзья были иного мнения.
Без поддержки друзей, подвергнутый апатии и одиночеству, он решил прекратить страдание. Отчуждение казалось невыносимым. Постепенно, шаг за шагом, он перестал общаться с людьми, стал всё чаще запираться один, объясняя это необходимостью работать. Изоляция питала депрессию, а депрессия заводила в порочный круг самоугнетения.
Неспособный согласиться ни с кем, запертый в своих мыслях, он в конце концов решил проблему единственным, как ему казалось, способом. Все эти сомнения и противоречия привели его к окну. Такое простое решение для любых проблем. Не мир неправильный, а человек, в нём оказавшийся.
Ситуация выглядела плачевно. Костя был дураком. Он принял решение, превратившее человека в мокрое пятно на асфальте. По идее, вся полнота ответственности лежала на нём. Но такой ответ нас не устраивал, не устраивал государство. Наша цель - установить виновных. Кто-то допустил смерть Кости - так гласил закон. Dura lex sed lex. Доказать, что погибший - дурак, и сам виноват, сложно, почти невозможно. Для этого требовалось установить, что он являлся сформированной, самостоятельной личностью. Факты говорили об обратном. Он сидел на шее у родителей и деда, отношения вёл несерьёзные, хоть и продолжительные, работал тоже будто понарошку. Согласно закону, вина возлагалась на его близких.
А значит, всё, что мне оставалось - это уменьшение ущерба. Что требовало, технически, преступления. Впрочем, не первый и не последний раз. Это был уже мой выбор.
Трёх дней, выданных сержантом, как раз хватило, чтобы разобраться, составить отчёт и подготовиться к разговору. После чего я вернулся к сержанту в кабинет. Он велел присесть.
- Ну и что с этим парнем?
- Если вкратце - ещё один молодой дурачок. Неважно, что ему было под тридцать, всё равно дураком остался.
- Считаешь самоубийство дуростью? - серьёзно спросил Ренат Поликарпович. И прежде, чем я ответил, задал следующий вопрос. - Из-за чего он выпрыгнул в окно?
- Его патриотизм не сочетался с либеральными и пацифистскими взглядами друзей. Он решил, что раз он готов умереть за взгляды, которые они не разделяют - быть посему.
- Понятно. Значит, патриотизм - это дурость?
- Нет. Но это же не они его...
- Нет, так не пойдёт, - отрезал он. - Мы здесь не занимаемся оправданиями. Цель, причины, следствия. Самоубийство - это убийство. Совершенное обществом, его частью. И ты мне говоришь, что его друзья чуть ли не прямо повлияли на его смерть, но не виноваты в этом. Тогда докажи, что он дурак.
Я вздохнул.
- Ну хорошо, Ренат Поликарпович. Я попробую. Начну издалека. Он жил с дедом. Дед мог остановить его? Нет, дело случилось ночью. Повлиять на него? Он и так живой пример, пережил войну, прошёл через две перестройки. До сих пор жив. В отличие от внука. Не он?
- Не он.
- С родителями он общался раз в неделю-другую. Могли они его спасти? Влияли на него обратным образом? Возможно. Он клонился к либералам, они уверенные центристы. Они?
- Нет. Слишком редко виделись, никаких натяжек не хватит на обвинение.
- Тогда, получается, друзья? Да, они несут коллективную вину. Но они его не выбирали, он их. Они даже не знали, что ему плохо.
- А вот здесь ты не прав, - возразил сержант. - Это, конечно, не твоя вина, ты психоанатом, а не юрист. Но тем не менее, как будто первый день работаешь.
- Давно самоубийств не было, - признался я. Худая причина лучше никакой.
- Это я тебе их давно не давал.
- Вы?
- Да. Я, - надавил Ренат Поликарпович. - Это моя область ответственности, чтобы сотрудники не выпрыгнули в окно. Но это не значит, что ты не должен работать с этими делами.
Почесав бровь, он сложил руки на столе. С минуту примерно молчал.
- На самом деле на лицо злой умысел. Этот Пастухов знал, что самоубийства подвержены расследованию, не мог не знать. Ему сколько было, 27?
Я кивнул.
- Значит, систему ввели, когда ему было семь, как раз в школах и ВУЗах начали преподавать новую правовую базу. Он знал, что его друзья получат не только укор совести, но и нож в спину. Хороший человек, а?
- Поразительной широты души, - признал я с тоном, поддерживающим сарказм сержанта.
- Хорошо, что мы это установили. К друзьям всё ещё будут вопросы, и на карандаш их поставят. Но это несколько другой уровень вины. А что там по его девушке?
- Не тот тип отношений, - поспешил заявить я. - Связь имела очень поверхностное значение, в лучшем случае знакомства с постельными преимуществами.
- Погоди-погоди. В смысле не тот тип? Господин психоанатом, вы с дуба рухнули? - взвился Ренат Поликарпович.
- Получается, что девушка ни при чём, - угрюмо буркнул я.
- Ой, святая невинность! Давай теперь я буду говорить, - заявил он и слегка угрожающе наклонился в мою сторону. - Они проводили вместе время?
- Так точно.
- Не меньше раза-двух в неделю, не так ли?
- Да.
- И вероятно, спали в одной постели, так что были ближе друг другу, чем всё остальное окружение погибшего.
- Спорно, господин сержант. Проституток тоже будем судить?
- Так и судим же. Зря они налоги что ли платят? У меня начинает складываться ощущение, что надо предъявлять претензии. Вопрос кому - тебе или твоей альма матер. У вас же был курс права!
- А ещё у меня были три года в вашем заведении, никак не касающиеся проституции.
- Ишь! Не касался он! - усмехнулся Ренат Поликарпович. - Ладно, допустим. В любом случае девушке полагается своя мера вины. Но мы ещё не закончили. Что с коллегами Пастухова?
- Удалённая работа, он с ними никак не... - тут меня осенило. Не без помощи, но всё же. - Работа, господин сержант!
- Что работа?
- Они его каждые полгода проверяли. В соответствии с системой. Обязаны были! А значит, у нас как минимум два отчёта о психологическом состоянии, которые кричат о некомпетентности выписавшего их.
Ренат Поликарпович неторопливо кивнул.
- Неплохо, Киржановский. Вот это уже тот уровень вдумчивости, который я люблю видеть у подчинённых.
Он открыл один из ящиков и достал оттуда несколько бланков.
- Подведём итоги. Степень виновности будет определена судом, но у нас есть три обвиняемых стороны, каждая в соответствии. Под твою ответственность я могу признать, что с девушкой он находился в натянутых отношениях. В любом случае, бумаги на тебе. Пиши отчёт по проведённой экспертизе.
Что я и сделал, втайне ликуя. Да, это всё ещё возможное наказание. Но жёны и девушки несли куда большую, в среднем, ответственность. Вплоть до исправительных колоний. А так у неё был шанс отделаться испугом. Как и у друзей. Как ни крути, а они не эксперты по части психологии. А вот штатному психологу компании, в которой работал Константин Пастухов, предстояло испытать на себе всю тяжесть юридической системы.
Сержант проследил за выписыванием каллиграфии на предоставленных листах.
- Хорошо. Теперь распишись здесь и здесь, сам знаешь, отчёт передал, зачитал, с выводами согласен.
Закончив оформление, я начал было вставать.
- Погоди. Вот тебе папочка, изучишь, как с отчётами закончишь. Дело висит уже пару недель, вряд ли что-то изменится за несколько часов или даже день-другой.
- Умеете порадовать, шеф.
- Знаю-знаю. Это была бы прекрасная работа, если бы не все эти трупы.
На самом деле меня не волновала новая работа. Я вышел из кабинета с небольшим, но всё же триумфом. Человек не утянул за собой людей, слабо причастных к делу. А мог. Дурак, что с него взять. Вот же убийственная зараза, почище диадмобактерии. И жаль, что она уносит немало хороших людей.