"Ты будешь делать, что я скажу". Эти слова гремели в голове Рони уже вторые сутки. Ничто не могло заглушить их рев, и Рони чувствовала, как холод невидимых цепей уже сковывает ее руки и ноги. Люмис ничего не желала слышать, поглощенная вниманием своего избранника. Рони осталась один на один с тайной незнакомца. Как изнанку города, темную душу Дорна Приса также видела она одна. Никогда не отличаясь такой способностью, теперь она в одиночестве тянула бремя этого откровения.
Не понимая, что от нее может потребоваться этому человеку, Рони чувствовала его контроль и не могла не подчиняться. И если в начале знакомства у нее был выбор принять или отклонить приглашение учтивого кавалера Люмис, то теперь не смела сказать и слова поперек. "Ты будешь делать, что я скажу". Эти слова управляли ею, как марионеткой, и Рони не могла им сопротивляться.
Больше всего ей хотелось сейчас расплакаться. Вспомнился дом в Грейте. Мама, напевая что-то тихонько, печет пирог и тушит мясо, из окна доносится стрекот газонокосилки - отец наводит порядок во дворе. Как же хочется вернуться в мир, где всегда спокойно и безопасно. Но она не может. С некоторых пор, не по своей воле ввязавшись в странную и непонятную игру Дорна Приса, она уже не может из нее выйти, играя вслепую.
Она не поняла, как оказалась перед домом Гайса, но без колебаний вошла в подъезд и взбежала на шестой этаж. Наверное, ей просто нужно перевести дух и побыть немного в обществе человека, которому она может доверить свою жизнь. Жаль только, что Гайс бессилен ей помочь.
Рони глубоко и часто дышала, усиленно прогоняя слезы, а Гайс вопросительно смотрел на нее, протягивая чашку чая. Девушка заставила себя улыбнуться, приняла чай и отошла к окну.
- Как-то за делами я совсем забросила идею с твоим садом, - проговорила она, не оборачиваясь.
- Не важно, то есть, я хотел сказать не страшно, - Гайс был рад, что она не забыла про это. Он ей поверил тогда. Это удивило его, но он был бы рад, если бы Рони принялась осуществлять свою странную идею.
Девушка вышла на балкон, запахнув кофту под напором сильного ветра, а Гайс поспешил схватить с вешалки ее пальто. Неловко проковылял через комнату, вышел на балкон и накинул пальто Рони на плечи. Она благодарно улыбнулась ему, хлебнув горячего чая. Затем приложила палец к губам и с задумчивым видом прошлась по балкону.
Рядом с другом ей удалось хоть немного отрешиться от своих переживаний, и вот уже цепким взглядом она осматривала фронт будущих работ. Ей это было нужно, такая деятельность, которая позволит вспомнить о том, почему она в Райн-сити, для чего терпит трудности, превратившие ее жизнь в длинный кошмарный сон. Ей уже виделось это место преображенным, как было всегда, когда пробуждалось Творчество. Присутствие Гайса помогло.
- По периметру мы посадим вечнозеленые кустарники, может, можжевельник или тую, легкие и нежные, - произнесла она, почувствовав, что горло больше не сдавливает никакая сила. - Они скроют панели ограждения и перила, и создадут иллюзию пребывания в настоящем саду. Вообще я думаю, - она даже решилась оглянуться на Гайса, - что цветы тебе не подойдут, - при этом сообщении Гайс счастливо выдохнул, приложив руку к груди, будто только что освободился от тяжкого груза, а Рони, заметив это, улыбнулась. - Да, обещаю: цветов не будет. Но будет много зелени, многоярусной, различной формы и всех оттенков. Начнем, как я и сказала, с кустарников, постепенно увеличивая объем, - она кружилась на месте, оглядывая пространство. Хмурое небо казалось высоким и далеким, определенно, здесь, на шестом этаже старинного дома ей дышалось свободней. - Листья различной длины, от огромных до милипусеньких, постепенно изменяясь и представляя весь спектр длины, будут легко трепетать на ветру. Словно старшие оберегают младших, закрывая их от внешнего мира, а заодно и тебя, - Рони направила палец на Гайса. - Выйдя на балкон, ты попадешь в царство зелени, где все будет лелеять твой покой. С верхней точки спускаясь ниже и ниже, растения будут тянуться к тебе, своему хозяину. Кадки сделаем не из пластика или камня, а из дерева, так будет естественней и натуральней.
По углам поставим многоярусные клумбы, узкие, высокие, и засадим их... - Рони задумалась на секунду, - салатом, луком и укропом, - и первая улыбнулась. - А что, я вполне серьезно: будешь делать салаты со свежей зеленью из собственного сада. А вот здесь, - Рони указала рукой в дальний угол балкона, - из виноградной лозы сделаем для тебя особое место... Да, точно, здесь, - произнесла она утвердительно. - Беседка, увитая зеленью, только без искусственных стен и крыши. Она даст тень, и ты сможешь уединяться здесь, когда станешь вынашивать свои шедевры.
Гайс усмехнулся.
- Рони, я не вынашиваю никаких шедевров, - он пожал плечами, но уже представлял, как на маленькой уютной скамейке сидит в густой тени деревьев, посаженных Рони, думая о ней. Если кто и вдохновлял его в последнее время, так это она, девушка-одуванчик. Раньше на творчество толкала душевная боль и разочарование, сейчас же его картины стали дышать покоем и миром, и в основании этого лежало отношение Рони к нему. - Я просто беру кисть и начинаю рисовать, порой даже не зная, что это будет. А когда что-то получается - радуюсь, если в моей мазне можно узнать лес, или поляну, или речку.
Рони смотрела на него, и если Гайс ожидал ироничного замечания по поводу такого отношения к творчеству, то увидел лишь восхищение.
- Вот я тоже, знаешь, просто вижу свои сады, и все. Я не подставляю одно или другое растение в попытке найти лучшее, а вижу уже готовые проекты, или на месте некоторых цветов белые пятна, пока они сами не заполнятся нужным цветом. В моей голове все происходит само собой, я лишь записываю и зарисовываю увиденное, так что мы с тобой в этом похожи. Хотя, наверное, так происходит у всех, не знаю. Я только с тобой об этом говорю.
Гайс подошел к перилам и обвел взглядом площадь, к которой привык за несколько лет жизни отшельником. Ему было необходимо скрыть свой взгляд, когда он услышал о своей исключительности, словно Рони выделила его из всех и больше не нуждается в ком-то, с кем хотела бы секретничать или обсуждать сокровенное. Это грело душу теплом, без которого он замерзал долгие годы, но этот огонь мог и спалить его дотла. Ему суждено сгореть в огне неразделенной любви, но чем старательнее он будет скрывать от Рони это знание, тем дольше сможет пробыть с ней, и тем больше впечатлений о ней накопит.
ххх
Аллар пребывал совсем в ином измерении. Причудливые коридоры подсознания увлекли его на самое дно, в подвал детских страхов. При странном свечении, исходящем из неизвестного источника, он видел темные стены, забрызганные кровью, цепи, свисающие с потолка, горы мусора, зловонные лужи под ногами, мерзких насекомых, чавкающих под каблуками его ботинок, и чувствовал коварного врага - тишину, выворачивающую наружу нутро, заставляющую издыхать от страха в ожидании неизбежного. Кто-то должен прийти, кто-то, кого не остановят ни мольбы, ни слезы. Бездушный и жестокий, получающий удовольствие от вида человеческих страданий. Он непременно появится, найдет Аллара по следам, по звуку биения сердца, по запаху пота, и эта встреча станет роковой.
Спотыкаясь и шумно дыша, Аллар неуверенно пробирался вперед, практически не надеясь, что однажды сможет покинуть этот лабиринт. Оглядываясь по сторонам, словно выискивая малейшую опасность, он брел, прислушиваясь и мечтая услышать хоть какой-то посторонний звук кроме собственных шагов и приглушенного дыхания.
Совсем не этого он ждал от тренировок. Рвался в небо, уверенный, что его научат летать, а вместо этого в один из дней, после ряда удачных медитаций, оказался вдруг в царстве ужаса, в то время как его тело парило в воздухе, поднявшись над кроватью примерно на метр. Голова запрокинулась, руки безвольно опустились, ноги, слегка согнутые в коленях, висели параллельно полу. Невидимая сила держала его, медленно поворачивая вокруг оси, и глаза под опущенными веками дико вращались, пока перед внутренним взором Аллара проплывали жуткие видения, хозяева его детских ночей.
Мать всегда требовала, чтобы ее ребенок спал один в своей комнате с выключенным светом. Никакие мольбы и слезы не помогали. Отцу было не до него, все ночи напролет он готовился к лекциям, писал статьи и подбирал материал для диссертации. Пожелав спокойно ночи, родители покидали его комнату, плотно закрыв за собой дверь. Мальчик был одинок темными ночами, когда не мог заснуть или просыпался в слезах. Тогда и наступал черный час, чудовища выползали из всех щелей и тянули к маленькому мальчику свои лапы и клешни в надежде искромсать его тело и душу.
Парад кошмаров длился нескончаемо долго, и сердце молодого человека неистово билось в груди, вены на висках вздулись. Так бывало, когда ему снилось нечто страшное, он изо всех сил пытался убежать, или, оттолкнувшись от земли, подняться вверх, на спасительную высоту, но вместо этого какая-то неведомая сила удерживала его на месте, позволяя жутким преследователям приблизиться к нему. Он кричал изо всех сил, но не издавал при этом ни звука, рыдал, но глаза оставались сухими, и только удушливые волны страха накатывали одна за другой, в то время как физически сильное, натренированное тело предавало его раз за разом, и в схватке с чудовищами он проигрывал в сухую.
Вот и сейчас что-то немыслимое, рожденное в горячечном бреду нездорового существа, поврежденного умом, приближалось к Аллару, неся с собой смрад и тьму, которая обволакивала, забираясь в нос и рот, мешая дышать, сковывая волю. Рот Аллара раскрылся в немом крике, и если его душа орала, то физическое тело не издало ни звука, и мать, проходя по коридору мимо комнаты сына, ничего не заподозрила, как и всегда.
Отец, напротив, стал замечать странное поведение сына. Тот отказывался от еды, забросил учебу и уже неделю не показывался в колледже, даже не пытаясь скрыть это от родителей. Он даже видимость учебы не изображал, закрывшись в своей комнате. Похудел, ослаб, запустил свой внешний вид, в то время как его глаза, наоборот, светились умом и лихорадочный блеск наводил обеспокоенного отца на невеселые мысли.
Сильнее всего анта Донована возмутила запертая изнутри дверь и крик сына "Убирайся! Оставь меня в покое!" на просьбу открыть. Он долго думал, прежде чем решиться на крайние меры, но посоветоваться было не с кем - жена не была ему ни помощницей, ни другом, к тому же, она часто пропадала в салоне красоты или бутиках, и на свой страх и риск отец решил проверить, чем так занят сын за закрытыми дверями.
Профессор знал, как важен имидж для его честолюбивого сына, как тот оберегал свою репутацию и следил за внешним видом. Он был способным учеником, унаследовав таланты и способности профессора, и тем тяжелее было отцу взирать на такие перемены в жизни и поведении любимого мальчика. Аллар был гордостью анта Донована, уверено шел к светлому будущему, полному успеха и ярких свершений, и непонятные перемены в его жизни омрачали жизнь отца.
Однажды он ворвался в комнату Аллара с обыском. Он был готов принять на себя гнев и возмущение сына, но Аллар медленно поднялся с дивана, на котором сидел в странной позе, отошел к стене и сложил руки на груди. Со злой усмешкой он наблюдал за тем, как отец рылся в его столе, шкафу, заглядывал под кровать и даже отодвигал комод. Ни сигарет, ни алкоголя, ни тем более наркотиков ант Донован так и не нашел, и покинул комнату сына озадаченным и растерянным. Старая тетрадь в потертом переплете в центре стола не привлекла его внимания, и причина, по которой сын изменил образ жизни, так и осталась невыясненной.
А Аллар запер за отцом дверь и снова погрузился в медитацию. Автор труда уверял, что встреча с детскими страхами позволит избавиться от них, даже если кажется, что все осталось в далеком детстве. Душа должна быть свободна от памяти былых поражений, и Аллар верил, не подозревая, что наполнял и питал свое сердце теми страхами, которые до этого дремали в глубине его подсознания, чтобы дать им свободу и самостоятельную жизнь. В один из дней с ним произошло что-то странное.
Так же паря в воздухе, Аллар вдруг увидел, как его конечности уменьшаются с быстротой, не укладывающейся в сознании, и уже через пару секунд осознал себя младенцем. Маленькие ручки и ножки в беспорядке дергались, и вместо крика ужаса он услышал детский плач и лепет. Он не мог произнести ни слова, так как новорожденные не умеют говорить, и разум взрослого человека бился в ужасе от страха, что это останется навсегда, что душа застрянет в этом младенческом тельце, но спустя какое-то время это прошло, и Аллар очнулся на диване в полном изнеможении. Дрожащими руками он стянул пропитанную потом рубашку, осмотрел перед зеркалом мускулистое тело и только тогда с облегчением выдохнул.
И все же это оказалось не так страшно, как следующая метаморфоза, когда краем глаза он увидел мохнатые тонкие лапы, быстро перебирающие по полу. Щелканье жвалов заставило его прислушаться, и когда Аллар попытался приподняться, с ужасом понял, что непонятно как стал обладателем шести паучьих лап. Комната распалась на несколько линз из калейдоскопа, которые крутились и вращались, умножая картинку, и Аллар знал, что его странное почти не ощутимое тело теперь покрывает хитиновое покрытие.
Это было страшно, и все же мысль, что он может нечто, недоступное другим, наполняла его гордостью. Он особенный, он не такой как все, на много выше и сложнее. Что ему до простых смертных, живущих по распорядку. Он, Аллар Донован, скоро будет устанавливать этот порядок, и не только для Рони, а для всех, кто ему понадобится. Ради этого можно и потерпеть те муки, через которые его проводил незримый учитель. Молодой человек даже не догадывался, что планомерно и незаметно сходит с ума.
ххх
Рони не хотела танцевать. Не в этом месте, не под эту музыку и не с этим человеком. Но Дорн Прис протягивал ей изящную ладонь с ухоженными ногтями, и с легкой улыбкой ожидал согласия. Весь его вид говорил, что он не примет отказа, и не потому, что умеет заставлять, а исключительно потому, что вечер настолько хорош, что не воспользоваться возможностью потанцевать просто преступно.
Люмис пригубила вино, вперив насмешливый взгляд в Рони. Отставив бокал, она улыбнулась. Ярко-красная помада слегка расплылась, и Рони как завороженная не могла отвести взгляда от лица Люмис. Когда эта девушка стала делать такой макияж? Когда стала такой "взрослой"? Зачем ей это? Где ее непосредственность и молодость? Зачем она стремится походить на кого-то, поступаясь собственной индивидуальностью?
Рони не дали подумать об этом, Дорн, не желая больше ждать, сам взял Рони за предплечье, настолько легко и ласково, что это не могло вызвать никакого негатива, и девушке ничего не оставалось, как повиноваться и послушно направиться в зал. Как же в этот момент она мечтала, что Люмис приревнует, наконец, ее к своему мужчине, но брюнетка, заметив растерянный взгляд оглянувшейся подруги, лишь помахала ей рукой.
Может, это хорошо, что она так уверена в своем избраннике? Может, это и есть счастье - любовь, не омраченная ревностью и не оск0врененная подозрениями? Но любовь ли это? Такое ощущение, что Люмис находится под мороком, не видит сути вещей и истинное положение скрыто от ее понимания. Она как марионетка, делает и говорит лишь то, что угодно Прису. Вот и сама Рони идет туда, куда идти не желает, и собирается танцевать с человеком, которого хотела бы обходить стороной.
Мысль отказаться от приглашений ухажера Люмис уже не раз посещала ее, но необъяснимый страх за подругу вынуждал идти вслед за этой парой. Так, обманывала себя Рони, она сможет хоть немного контролировать ситуацию, чтобы в случае чего помочь своей ослепленной подруге.
- Как тебе это место? - донесся до нее голос Приса.
Она лишь кивнула, послушно остановившись и развернувшись к нему лицом. Мужчина обнял ее, положив руку на талию, другой взял влажную ладонь, и, дождавшись нужного такта, повел в танце. Рони старалась не дышать. Ей казалось, что человек, который еще недавно не источал никакого аромата, сегодня пахнет плесенью. В голову лезли страшные картинки, и Рони изо всех сил отгоняла их, и даже принялась мысленно считать такт, но мысль, что она находится в руках страшного человека, делала ее скованной.
Она не могла объяснить своих предчувствий, у нее не было оснований в чем-то подозревать этого анта, но она упорно верила своим ощущениям.
- Улыбайся, - услышала он голос Приса, - а то все решат, что в ритме танца я веду тебя на казнь.
Рони подняла на него глаза и, встретившись с взглядом ярко-синих глаз, невольно задрожала. "Как стеклянные пуговицы", - подумалось ей. У него точно нет души, она была в этом уверена, ведь только что она посмотрела в эти искусственные зеркала и ничего там не увидела. Только отражение хрустальной люстры и бликов света, отбрасываемого ею.
- У меня нет настроения, - проговорила она тихо, - и мне совсем не хочется с тобой танцевать.
Прис улыбнулся, обнажив белые зубы. Скольких людей обманывала эта улыбка!
- Если ты испортишь мне этот вечер, я тебя накажу, - прошипел он.
Эта угроза была не первой. Уже несколько раз Рони слышал что-то подобное, когда пыталась воспротивиться желаниям своего навязчивого благодетеля.
- Ты не можешь меня наказать, - проговорила она. Может, он не догадается о ее страхе, если смотреть ему прямо в глаза? Но где взять силы не отвести взгляда?
- Я могу все. Абсолютно все. И делаю все, что хочу, - Прис продолжал медленно кружить Рони в танце, и со стороны они являли красивую пару: блистательный красавец и хрупкая нежная девочка. - А хочу я тебя, и получу, когда придет время.
Рони чувствовала, что в словах Приса нет ни малейшего сексуального подтекста. Она бы сказала, что такой плотоядный взгляд может быть у врача, мечтающего разжиться бесплатными человеческими органами. Видимо, время, когда можно было отмахнуться от этого страшного человека, она пропустила. Теперь при всем желании она будет при нем, и Люмис не поможет ей, не подыграет и ничего не заподозрит: Рони уже несколько раз пыталась говорить с ней об этом, но результата это не дало.
Однажды Прис пнул попрошайку на улице, когда выходил из авто, и Рони через стеклянную дверь увидела, как бедняга, одетый в тряпье, поковылял прочь, припадая на одну ногу. Прис не страдал человеколюбием, и в отличие от мамы Рони не горел желанием помочь тем, кому в жизни не повезло. Он не подавал милостыню и ненавидел тех, кто смел протягивать к нему грязные руки.
Рони так и не поняла, когда и чем выдала себя, но Прис раскусил ее. Он понял, как она к нему относится, и больше не считал нужным носить перед ней маску.
- Ты маленькая птичка, Рони Зорис, - шептал он ей на ухо, в то время как его сильные руки сжимали ее хрупкое тело. - Я мог бы случайно раздавить тебя, но не стану этого делать.
Его черные волосы отливали серебром в ярком свете хрустальной люстры. Идеально выбритое лицо с безупречной улыбкой транслировало покой и умиротворение, уверенность и силу, но Рони дрожала от страха, понимая, что в этом большом зале, переполненном людьми, никто не заметит ее страданий, и если Прису понадобится, он убьет ее на глазах у всех, и никто ничего не поймет.
- Ты очень добр, - пробормотала она, совсем не надеясь, что найдет слова, которые смогут урезонить его.
- По странному стечению обстоятельств мне нравится, как ты поешь, и я решил приглядеть за тобой, - глаза мужчины сверлили ее, тьма, вырывающаяся изнутри, обдала Рони порывом ледяного ветра, но она сочла это за умелую иллюзию. Точно так же ей казалось, что высотные дома желают обрушиться на ее голову. Может, что-то не так не с ней и не с городом? Может, все дело в тех ненормальных людях, которые ходят по его улицам, прикидываясь нормальными людьми? Дорн Прис один из них. Бедная Люмис.
- Не думаю, что мне понравится контроль, - проговорила Рони, послушно следуя за ним в танце. - Я бы хотела вернуть свою независимость.
Прис резко дернул ее за руку, прижавшись к ней ближе, наклонился к ее лицу, и на Рони пахнуло свежестью ментола, но и чем-то еще, словно она заглянула в старый сырой подвал.
- Не думаю, что ты можешь выбирать, - процедил Прис. - Не рыпайся, улыбайся, на нас смотрит очаровательная девушка, которой нравится, что ее подруга так подружилась с ее молодым человеком.
Рони уловила в тоне Приса угрозу, прекрасно понимая, что он ей только что сказал: она не должна даже думать пожаловаться Люмис.
- Я улыбаюсь только тогда, когда мне весело.
Ну зачем она спорит, к чему это противление. Обоим понятно, что Рони ничего не сможет сделать против Дорна, но она не могла молчать. Не хотела вот так подчиняться, и уже думала о том, что не отдаст свою жизнь просто так, чего бы Прис от нее ни потребовал. Пока же ант Прис требовал послушания в танце. И девушка послушно двигалась в ритме, заданном им, безуспешно пытаясь понять, что может потребоваться такому человеку от нее или Люмис.
Они не настолько красивы, чтобы свести с ума, их родители довольно скромны, хоть и обеспечены, девушки точно не являются завидными невестами, не вхожи в высшую элиту города и ничем не могут быть полезны тому, у кого и так все есть. Но что-то же Прису требовалось, раз он вцепился в несчастную Люмис и терроризировал Рони, вот только что? Может, он маньяк, которому нравится играть в кошки-мышки с глупенькими девушками? Может, пришло время отправиться в Орден и рассказать о нем рыцарям? Ах, если бы ее рыцарь с ароматом нероли мог быть рядом. С ним так хорошо, но Рони давно не видела его и ужасно скучала. Впрочем, в последнее время все меньше времени и сил оставалось на то, чтобы предаваться воспоминаниям или мечтам.
- У меня разболелась голова, - соврала Рони, подумав, что в который раз обращается к лукавству, чтобы хоть как-то избавиться от давления этого неприятного человека. - Мы можем вернуться за стол?
Прис окинул ее холодным взглядом, но неожиданно улыбнулся, впрочем, в этой улыбке не было ни капли тепла и участия.
- Думаешь, можешь вытребовать себе особые условия? Что ж, сейчас - возможно, но когда ты понадобишься мне, меня ничто не остановит, и твоя головная боль, мнимая, или настоящая, не будет иметь никакого значения.
Рони сжалась, слушая этот поток скрытых угроз. Любое слово, сказанного Дорном Присом, звучало для нее, словно предупреждение, и желание узнать, что же стоит за этим, боролось в ее душе с желанием быть как можно дальше от этого человека и его непостижимых тайн.
- Надеюсь, ты не огорчишь Люмис сообщением о том, что у тебя разболелась голова? - Прис уже вел Рони к их столику, где Люмис строила им гримаски, играя с бокалом вина. - Посмотри, как она весела, практически счастлива. Не станешь же ты портить ей вечер, не так ли? - и он с силой сжал Рони ладонь, так что ей стоило больших усилий не поморщиться от неожиданной боли. Страх еще крепче сковал ее, и она лишь кивнула, уверенная, что Приса это удовлетворит.
Странное дело: в шумном зале, залитом электрическим светом и наполненном шумом голосов и звоном бокалов нарядно одетых гостей, Рони чувствовала себя бесконечно одинокой, беспомощной и разбитой. Ее заставляли играть странную роль, к которой она не была готова, но никто не спросил ее желания, а Люмис, беспечная легкомысленная Люмис стала камнем, тянущим Рони на дно мутного пруда, и Рони оказалась связана по рукам и ногам.