Клейн Т.Э.Д. : другие произведения.

Чёрный человек с охотничьим рогом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Т.Э.Д. Клейн, "Black man with a horn". Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". "Американский миссионер загадочным образом пропадает без вести вскоре после своего возвращения из Малайзии, где он встретился со зловещим племенем Чо-Чо. Выяснить тайну его исчезновения берётся старый писатель-фантаст, когда-то друживший с Лавкрафтом".

Теодор "Эйбон" Дональд Клейн

ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК С ОХОТНИЧИМ РОГОМ

   "Чёрный [слова скрыты почтовым штампом] был удивителен - я должен получить его фотоснимок".
   - Г.Ф. Лавкрафт, открытка Э. Хоффманну Прайсу, 23 Июля 1934 года.
  
   В описании прошедшего времени от первого лица есть что-то успокаивающее. Такой способ вызывает в воображении образ какого-то рассказчика, сидящего за столом; он задумчиво пыхтит трубкой, находясь в безопасности своего кабинета. Его мысли теряются в спокойных воспоминаниях. Рассказчик ведёт себя сдержанно, как будто он не пострадал от того опыта, о котором собирается поведать.
   Это само время говорит вместо него: "Я здесь, чтобы рассказать историю. Я пережило это".
   В моём случае это описание совершенно точное, насколько это возможно. Я действительно нахожусь в некоем подобии кабинета: а точнее - в небольшой хижине, но одна её стена закрыта книжными полками, над которыми висит картина, изображающая Манхэттен. Её нарисовала, насколько помню, моя сестра много лет назад. Мой письменный стол - это складной столик, который когда-то тоже принадлежал ей.
   Передо мной неустойчиво стоит на своих ножках электрическая пишущая машинка, она успокаивающе гудит, а из окна за моей спиной доносится знакомый гул старого кондиционера, ведущего одинокое сражение с тропической ночью.
   Помимо этого, меня успокаивают слабые ночные шумы из темноты снаружи: ветер в пальмах, бессмысленное пение сверчков, приглушённая болтовня из соседского телевизора, случайная машина, сворачивающая с шоссе; я слышу скрежет коробки передач, и то, как она проезжает мимо моего дома...
   Дом, по правде говоря, слишком громко сказано; это зелёное оштукатуренное бунгало высотой в один этаж, третье по счёту из девяти, расположенное в нескольких сотнях метров от шоссе. Единственным отличительным признаком моего бунгало являются солнечные часы во дворе, привезённые сюда из бывшего дома моей сестры, и зазубренный невысокий забор, теперь уже заросший сорняками. Забор сестра установила, несмотря на протесты соседей.
   Это едва ли не самая романтичная обстановка, но при нормальных обстоятельствах она может стать адекватным фоном для медитаций в прошедшем времени.
   - Я всё ещё здесь, - говорит писатель, приспосабливаясь к окружающей обстановке.( - Я даже взял необходимую трубку в рот, набив её табаком Латакия.)
   - Всё кончено, - говорит он. - Я пережил это.
   Утешающие слова, возможно. Только в данном случае это не так. Никто не может сказать, действительно ли опыт "закончился"; и если, как я подозреваю, заключительная глава ещё не началась, то концепция моего "переживания этого" покажется жалким тщеславием. Тем не менее, я не могу сказать, что мысль о своей собственной смерти меня особенно беспокоит.
   Иногда я так устаю от этой маленькой комнаты с её дешёвой плетёной мебелью, скучными устаревшими книгами, наступающей ночью снаружи... Устаю от этих солнечных часов там во дворе, с их идиотским посланием: "Старей вместе с нами"...
   Я сделал это, и моя жизнь, кажется, едва ли имела значение в плане вещей. Конечно, конец этого плана тоже не имеет большого значения.
  
   "Ах, Говард, вы бы поняли. Это то, что я называю опытом путешествий!"
   - Лавкрафт, 12 Марта 1930 г.
  
   Если в этой истории настанет конец, пока я записываю её, финал обещает быть несчастливым. Но начало её совсем не такое; на самом деле оно может показаться вам смешным - полным комических шуток, упоминаний о мокрых брюках и пакете для рвоты, упавшем на пол.
   - Я приготовилась выдержать это, - говорила старушка справа от меня. - Не буду скрывать, я была чрезвычайно напугана. Я держалась за подлокотники кресла и просто стиснула зубы. А потом, вы знаете, сразу после того, как капитан предупредил нас об этой турбулентности, когда хвост самолёта сначала поднялся, а затем опустился, шлёп-шлёп, ну, - старушка сверкнула зубными протезами и похлопала меня по руке, - могу сказать вам, нам не осталось ничего, кроме как трястись.
   Где эта старая девушка подобрала такие выражения? Она пыталась меня подцепить? Её влажная рука сжала моё запястье.
   - Надеюсь, вы позволите мне заплатить за химчистку.
   - Мадам, - ответил я, - не думайте об этом. Костюм уже был уже испачкан.
   - Такой хороший мужчина!
   Она скромно наклонила голову ко мне, всё ещё сжимая моё запястье. Её глаза ещё не потеряли привлекательности, хотя белки уже давно стали цвета старых клавиш рояля. Но её дыхание отталкивало меня. Сунув бумажный пакет в карман, я позвонил стюардессе.
   Предыдущий несчастный случай произошел за несколько часов до этого. Когда я карабкался на борт самолета в аэропорту Хитроу, окружённый, казалось бы, спортсменами из местного клуба регби (все одеты одинаково, тёмно-синие спортивные куртки с костяными пуговицами), меня толкнули сзади, и я споткнулся о чёрную картонную, шляпную коробку, в которой какой-то китаец хранил свой обед; она торчала в проходе возле мест для первого класса. Что-то из коробки выплеснулось на мои ноги - утиный соус, или, возможно, суп, оставивший липкую жёлтую лужу на полу.
   Я обернулся вовремя и успел заметить высокого, мускулистого кавказца с такой густой и чёрной бородой, что он выглядел как какой-то злодей из бессловесной эпохи. В руке он держал сумку с логотипом "Малайских авиалиний". Его манера поведения в равной степени подходила для роли злодея, потому что, оттеснив меня в сторону (плечами шириной с мои чемоданы), он протолкнулся через заполненный пассажирами проход; его голова подпрыгнула под потолком, как надувной шар, и внезапно исчезла из виду в задней части самолёта.
   Вслед за ним я уловил запах патоки и сразу вспомнил своё детство: шляпы на день рождения, подарочные пакеты "Каллард и Баузер" и послеобеденные боли в животе.
   - Очень сожалею.
   Обрюзгший и маленький Чарли Чан испуганно посмотрел на это уходящее привидение, затем согнулся пополам, чтобы вытащить свой ужин из-под сиденья, возясь с лентой.
   - Не берите в голову, - сказал я. В тот день я был добр ко всем. Полёты всё ещё были в новинку.
   Мой друг Говард, конечно (как я ранее на этой неделе напомнил своей аудитории), говорил, что ему "ненавистно видеть, как самолёты стали повсеместно использоваться в коммерческих целях, поскольку они просто добавляют чертовски бесполезное ускорение и без того ускоренной жизни". Он отвергал их как "устройства для развлечения джентльмена" но сам летал только один раз, в тридцатые годы, и то, потому что билет стоил 3,5 доллара. Что он мог знать о свисте двигателей, об испорченной радости от обеда на высоте девяти километров, о шансе выглянуть в окно и обнаружить, что земля, в конце концов, более-менее круглая? Всё это он пропустил; он был мёртв, и поэтому его жалели. Но даже после смерти он одержал надо мной победу.
   Мне было о чём подумать, когда стюардесса помогла мне встать на ноги, кудахча в профессиональной манере о месиве на моих коленях, хотя, скорее всего, она думала о том, что ей придётся всё вытирать, как только я освобожу своё место.
   - Почему они делают эти сумки такими скользкими? - жалобно спросила моя пожилая соседка. - И по всему костюму этого милого человека. Вам действительно нужно что-то с этим делать.
   Самолёт вновь подбросило; старушка закатила пожелтевшие глаза: "Это может произойти снова".
   Стюардесса повела меня по проходу к туалету в середине самолёта. Слева от меня смертельно бледная, молодая женщина сморщила нос и улыбнулась сидящему рядом с ней мужчине. Я попытался скрыть свое поражение горьким выражением лица: "Это сделал кто-то другой!", но сомневаюсь, что мне это удалось.
   Рука стюардессы, что поддерживала мою, была лишней, но удобной; с каждым шагом я опирался на неё всё сильнее. Как я уже давно подозревал, в семьдесят шесть лет у вас есть несколько важных преимуществ, и одно из них следующее: вы освобождаетесь от необходимости флиртовать со стюардессой, но можете опереться на её руку. Я повернулся к ней, чтобы сказать что-то смешное, но остановился; её лицо было пустым, как циферблат часов.
   - Я подожду вас здесь, - сказала она и открыла гладкую белую дверь.
   - В этом вряд ли есть необходимость. - Я выпрямился. - Но не могли бы вы... не могли бы вы найти мне другое место? Я ничего не имею против той леди, вы понимаете, но я не хочу больше видеть её обед.
   В туалете шум двигателей казался громче, как будто от реактивного потока и арктических ветров меня отделяли только розовые пластиковые стены. Время от времени воздушная среда, сквозь которую мы летели, становилась неспокойной, потому что самолет гремел и раскачивался, как сани на шершавому льду. Если бы я открыл нужник, то, наверное, мог бы увидеть землю, до которой многие километры, замёрзший и серый Атлантический океан, покрытый айсбергами. Англия находилась уже за тысячу миль отсюда.
   Удерживаясь одной рукой за дверную ручку, я вытер штаны душистым бумажным полотенцем из фольгированного конверта, и ещё несколько полотенец засунул себе в карман. На моих брюках всё еще оставались следы китайской слизи. Казалось, она и источала запах патоки; я безрезультатно пытался стереть её.
   Осматривая себя в зеркале - лысый, безобидный на вид старый плут с опущенными плечами и в мокром костюме (очень отличающийся от уверенного в себе молодого парня на фотографии с надписью "ГФЛ и ученик") - я открыл задвижку и вышел из туалета, испуская смесь запахов.
   Стюардесса нашла для меня свободное место в задней части самолёта. Едва присев, я заметил, кто именно занимает соседнее кресло: пассажир, отвернувшись от меня, спал, его голова уткнулась в окно, но я узнал его по бороде.
   - Э-э, стюардесса...?
   Я повернулся, но увидел только её спину в униформе, женщина удалялась по проходу. После минутной неуверенности я уселся в кресле, стараясь не шуметь. Я напомнил себе, что имею полное право здесь находиться.
   Отрегулировав положение кресла (к раздражению чёрнокожего позади меня), я откинулся назад и потянулся к карману за книгой в мягкой обложке. Они, наконец, добрались до перепечатки одного из моих ранних рассказов, и я уже нашёл четыре опечатки. Но чего ещё можно было ожидать? Лицевая обложка с грубо нарисованным мультяшным черепом говорила сама за себя: "Изрядная порция адреналина: Тринадцать космических страшилок в духе Лавкрафта".
   Вот до чего меня низвели. Какой-то писака-рекламщик отмахнулся от меня и моих творений, работы всей моей жизни, назвав всё это простыми подделками, "достойными самого Мастера". А сами рассказы, которые когда-то хвалили, теперь определялись просто как "Лавкрафтовские", как будто этого достаточно.
   Ах, Говард, твой триумф закончился в тот момент, когда твоё имя стало прилагательным. Конечно, я подозревал это в течение многих лет, но только во время конференции на прошлой неделе мне пришлось признать тот факт, что для нынешнего поколения имел значение не мой собственный труд, а скорее - моя связь с Лавкрафтом. И даже это выглядит унизительно: после многих лет дружбы и поддержки получить всего лишь прозвище "ученик", просто потому, что я был моложе. Это казалось слишком жестокой шуткой.
   У каждой шутки должна быть кульминация. И она всё ещё лежала у меня в кармане, напечатанная курсивом на смятом жёлтом листке - в расписании выступлений на конференции. Мне не нужно было смотреть на него снова: я значился там, охарактеризованный на все времена как "член Кружка Лавкрафта, Нью-Йоркский педагог и автор знаменитого сборника "За гранью могыли".
   Вот он, венец унижения: быть увековеченным опечаткой! Ты бы оценил это, Говард. Я почти слышу, как ты посмеиваешься, находясь... где же? - за гранью могыли...
   Между тем сбоку послышался резкий кашель; моему соседу, должно быть, приснилось, что я отложил книгу и изучаю его. Он выглядел старше, чем мне показалось на первый взгляд, ему могло быть лет шестьдесят или больше. Его руки были шершавыми и сильными; на одном пальце имелось кольцо с любопытным серебряным крестом. Блестящая чёрная борода, покрывавшая нижнюю половину его лица, была такой густой, что казалась почти непрозрачной; сама её чернота казалась неестественной по сравнению с седыми волосами на голове. Я посмотрел внимательнее туда, где борода сливалась с лицом. Не марля ли это под волосами? Внутри меня всё сжалось.
   Наклонившись поближе, я стал рассматривать кожу на носу соседа, хотя она и загорела от долгого пребывания на солнце, но все равно выглядела странно бледной.
   Мой взгляд продолжал двигаться вверх, вдоль обветренных щёк, к темным впадинам его глаз. Они открылись. На мгновение стеклянные и налитые кровью глаза этого человека уставились на меня без видимого понимания. В следующее мгновение они выпучились и задрожали, как рыба на крючке. Губы пассажира раскрылись, и он прохрипел слабым голосом: "не здесь".
   Мы сидели молча, никто из нас не двигался. Я был слишком удивлён и смущен, чтобы ответить. В окне за его головой небо казалось ярким и чистым, но я чувствовал, как самолет сотрясают невидимые порывы ветра, кончики его крыльев яростно дёргались.
   - Не делайте этого со мной здесь, - прошептал, наконец, бородатый, откидываясь на спинку кресла.
   Этот человек сумасшедший? Возможно, он опасен? Я видел, как где-то в будущем мелькают газетные заголовки: "Самолёт захвачен террористами... Нью-Йоркский учитель на пенсии стал жертвой..."
   Моя неуверенность, должно быть, стала слишком заметной, потому что я увидел, как сосед облизал губы и посмотрел мимо моей головы. Надежда и хитрость промелькнули на его лице.
   Он ухмыльнулся мне.
   - Извините, не о чем беспокоиться. Ух! Должно быть, мне приснился кошмар.
   Как спортсмен после особенно тяжёлой гонки, он покачал массивной головой, уже восстанавливая контроль над ситуацией. Его голос намекал на медленную речь Теннесси.
   - Дружище, - сосед попытался сердечно рассмеяться, - я лучше откажусь от сока Кикапу!
   Я улыбнулся, чтобы успокоить его, хотя в нём не было ничего, что указывало бы на то, что он пил.
   - Такого выражения я не слышал уже много лет.
   - О, неужели? - сказал он без особого интереса. - Ну, я был далеко.
   Его пальцы барабанили нервно - нетерпеливо? - по подлокотнику кресла.
   - Малайя? - Предположил я.
   Он привстал, и его лицо побледнело.
   - Откуда вы это знаете?
   Я кивнул в сторону зелёной сумки у его ног.
   - Я видел, как вы несли её, когда поднимались на борт. Вы, хм... вы, кажется, немного торопились, если не сказать больше. На самом деле, боюсь, вы чуть не сбили меня с ног.
   - Эй.
   Теперь мой бородатый сосед взял свой голос под контроль, взгляд его стал спокойным и уверенным.
   - Эй, я действительно сожалею об этом, старина. Дело в том, что я подумал, что кто-то может следить за мной.
   Как ни странно, я поверил ему; он выглядел искренним - или настолько искренним, насколько можно быть с фальшивой чёрной бородой.
   - Вы маскируетесь, не так ли? - Поинтересовался я.
   - Вы имеете в виду бакенбарды? Я просто нашёл их в Сингапуре. Чёрт возьми, я знал, что они не смогут кого-то долго дурачить, по крайней мере, друга. Но врага... что ж... возможно.
   Незнакомец не сделал ни малейшего движения, чтобы отклеить бакенбарды.
   - Вы, дайте угадаю... вы ведь на службе, верно?
   В Министерстве иностранных дел, я имел в виду; честно говоря, я принял его за стареющего шпиона.
   - На службе?
   Человек посмотрел налево и направо, затем понизил голос.
   - Ну да, можно и так сказать. В служении Ему.
   Он указал на крышу самолета.
   - Вы хотите сказать...?
   Он кивнул.
   - Я миссионер. Или был им до вчерашнего дня.
  
   "Миссионеры - чертовски надоедливые типы, которые должны сидеть дома".
   - Лавкрафт, 12 Сентября 1925 г.
  
   Вы когда-нибудь видели человека, который боится за свою жизнь? Я видел, но не раньше, чем мне исполнилось 20 лет.
   После лета безделья я, наконец, нашёл временную работу в офисе того, кто оказался довольно сомнительным бизнесменом. Полагаю, сегодня вы назовёте его мелким рэкетиром, который каким-то образом оскорбив "толпу", был убеждён, что к Рождеству он будет мёртв.
   Однако он ошибался; он мог наслаждаться этим и многими другими рождественскими праздниками со своёй семьей, и только спустя годы его нашли в ванной лицом вниз, под пятнадцатью сантиметрами воды.
   Я мало что помню об этом человеке, кроме того, что его было очень трудно вовлечь в разговор; казалось, он никогда не слушал. Но говорить с пассажиром, который сидел рядом со мной в самолёте, было слишком легко; он не отвлекался на другие темы, не давал туманных ответов и не погружался в свои мысли. Наоборот, он был настороже и очень интересовался всем, что ему говорили. За исключением его первоначальной паники, на самом деле, мало имелось намёков на то, что за ним кто-то охотился. Но он утверждал, что это так.
   Последующие события, конечно, разрешили бы все эти вопросы, но в то время у меня не было возможности судить, говорит ли он правду, или его история была такой же фальшивой, как его борода. Если я и поверил ему, то почти исключительно благодаря его манерам, а не содержанию того, что он рассказывал.
   Нет, он не утверждал, что сбежал с Глазом Клеша, он был более оригинальным. И он не изнасиловал единственную дочь какого-то знахаря.
   Миссионер работал в штате Негри-Сембилан, к югу от Куала-Лумпура. Но некоторые вещи, которые он мне рассказывал, казались невероятными: дома, заросшие деревьями; правительственные дороги, которые просто исчезли; а его коллега, живший по соседству, однажды вернулся из десятидневного отпуска и увидел, что его газон заполонили липкие твари. Ему пришлось дважды сжигать их, чтобы полностью уничтожить.
   Этот загадочный пассажир утверждал, что в том районе живут крошечные красные пауки, способные подпрыгнуть выше уровня плеч человека; а в одной деревне жила девушка, которая наполовину оглохла, потому что одна из неприятных маленьких тварей заползла ей в ухо и раздулась до такого размера, что заткнула слуховой проход. Там же имелись места с такими толстыми комарами, что они душили скот.
   Он описал страну дымящихся мангровых болот и каучуковых плантаций величиной с феодальные королевства, страну настолько влажную, что обои пузырились в жаркие ночи, а Библии покрывались плесенью.
   Пока мы сидели вместе с ним в герметичном самолёте, где воздух в салоне охлаждался, а вокруг всё было из пластика, россказни этого миссионера казались мне невозможными. Я смотрел на замёрзшую синеву неба, находящегося за пределами моей досягаемости; стюардессы в сине-золотой униформе быстро ходили туда-сюда мимо меня; пассажиры слева потягивали кока-колу или спали, или листали рекламные журналы; и я обнаружил, что верю в рассказы бородача менее чем на половину, приписывая всё остальное преувеличению и скептическому отношению южан ко всяким сказкам.
   Через неделю после прибытия домой я навестил свою племянницу в Бруклине и пересмотрел своё отношение к рассказам миссионера в сторону большего доверия. Сын племянницы читал учебник географии, и я заметил следующий текст:
   "Вдоль [Малайского] полуострова в изобилии роятся насекомые; вероятно, здесь больше их разновидностей, чем где-либо ещё на Земле. Есть хорошая древесина лиственных пород, и в изобилии найдены камфара и чёрное дерево. Множество сортов орхидей, некоторые необычайных размеров".
   В книге упоминалась "богатая смесь рас и языков", "экстремальная влажность" и "красочная местная фауна". И дополнение: "Его джунгли настолько непроходимы, что даже дикие звери должны держаться хорошо протоптанных троп".
   Но, возможно, самым странным в этом регионе было то, что, несмотря на опасности и неудобства, мой спутник утверждал, что любил его.
   - У них есть гора в центре полуострова, - миссионер упомянул непроизносимое название и покачал головой. - Самая прекрасная из тех, что я видел. На побережье есть очень красивая деревня, можно поклясться, что всё это похоже на какой-то остров в Южном море. Так же уютно. О, там сильная влажность, особенно внутри дома, где мы собирались разместить новую миссию, но температура никогда не превышает 37 градусов. Попробуйте сказать то же самое о Нью-Йорке.
   Я кивнул.
   - Поразительно.
   - А люди, - продолжал он, - я думаю, что они просто самые дружелюбные люди на земле. Вы знаете, я слышал много плохого о мусульманах, что большинство из них принадлежат к суннитской секте, но говорю вам, они относились к нам по-настоящему дружелюбно... только до тех пор, пока мы делали обучение доступным, так сказать, и не вмешивались в их дела. И мы не вмешивались. В этом не было необходимости.
   Видите ли, мы предоставили жителям больницу - ну, клинику, по крайней мере, две медсестры и врача, который приходил два раза в месяц, и небольшую библиотеку с книгами и фильмами. И не только о теологии. На все темы.
   Мы расположились прямо за деревней, аборигены должны были проходить мимо нас по пути к реке, и когда они думали, что никто из лонтоков их не видит, они просто заходили к нам и осматривались.
   - Никто из кого? - Спросил я.
   - Что-то вроде местных жрецов. Их было много. Мы не мешали друг другу. Я не знаю, сколько людей мы обратили в свою веру. На самом деле, я не могу сказать ничего плохого об этих людях.
   Миссионер помолчал, потирая глаза. Внезапно он стал выглядеть более старым.
   - Всё шло хорошо, - сказал он. - А затем они велели мне создать вторую миссию, дальше вглубь полуострова.
   Пассажир снова замолчал, словно взвешивая, стоит ли продолжать. Приземистая маленькая китаянка медленно брела по проходу, держась за кресла по обеим сторонам для равновесия. Я почувствовал, как её рука скользнула мимо моего уха. Мой спутник наблюдал за ней с некоторым беспокойством, ожидая, пока она пройдёт. Когда он заговорил снова, его голос заметно усилился.
   - Я путешествовал по всему миру, был во многих местах, куда американцы даже в наше время не могут поехать, и я всегда чувствовал, что, где бы я ни находился, Бог наверняка наблюдал за мной. Но как только я начал подниматься на те холмы, ну...
   Он покачал головой.
   - Видите ли, я был в значительной степени сам по себе. Они собирались отправить большую часть персонала позже, после того, как я обустроюсь. Со мной отправились только один из наших садовников, два носильщика и проводник, выполнявший также и роль переводчика. Все были местными. - Пассажир нахмурился. - Садовник, по крайней мере, являлся христианином.
   - Вы нуждались в переводчике? - Спросил я.
   Вопрос, казалось, отвлёк его.
   - Для новой миссии, да. Моего знания малайского языка хватало для общения в долине, но в глубине полуострова использовались десятки местных диалектов. Один я бы потерялся. Наши люди в деревне говорили, что там, куда я иду, в ходу "агон ди-гатуан" - "Старый Язык". Многих слов из него я так и не понял.
   Миссионер уставился на свои руки.
   - Я прожил там не очень долго.
   - Полагаю, из-за проблем с местными жителями?
   Мужчина ответил не сразу. Наконец он кивнул.
   - Я искренне верю, что они, должно быть, самые отвратительные люди на свете, - сказал он с глубоким раздумьем. - Иногда я удивляюсь, как Бог мог их сотворить.
   Миссионер уставился в окно на облачные холмы под нами.
   - Они называли себя Чаучау, насколько я мог судить. Возможно, они были потомками французских колонизаторов, но мне они казались азиатами, только с примесью негритянской крови. Маленькие люди. Выглядели безвредными.
   Мужчина слегка вздрогнул.
   - Но они были совсем не такими, как казались. Вы не могли добраться до их сути. Не знаю, сколько веков они жили на тех холмах, и чем бы они не занимались, впускать в свою жизнь незнакомцев эти люди не хотели. Они называли себя мусульманами, точно так же, как жители долины, но я уверен, что, вероятно, они поклонялись нескольким богам. Сперва я подумал, что они примитивны. Я имею в виду некоторые из их ритуалов - вы не поверите, что такие ещё существуют. Но теперь я думаю, что они вовсе не были примитивными аборигенами. Просто они сохранили эти ритуалы, потому что наслаждались ими!
   Миссионер пытался улыбнуться; это только подчеркнуло морщины на его лице.
   - О, вначале они казались достаточно дружелюбными, продолжил он. - Вы могли бы подойти к ним, немного поторговать, понаблюдать, как они разводят животных. Можно было даже поговорить с ними о Спасении. И они всё время улыбались, всё время улыбались. Как будто вы действительно им нравитесь.
   Я услышал разочарование в его голосе и ещё кое-что.
   - Знаете, - признался он, внезапно наклонившись ко мне поближе, - внизу, в долинах, на пастбищах, есть зверёк, что-то вроде улитки, которого малайцы убивают на месте. Маленькое жёлтое существо, но люди по глупости боятся его: они верят, что когда зверёк пересекает тень их коров, он высасывает из них жизненную силу. Аборигены называют его "улитка Чауча". Теперь я знаю почему.
   - И почему? - Поинтересовался я.
   Миссионер оглядел самолет, и, казалось, вздохнул.
   - Понимаете, на том этапе мы ещё жили в палатках. Мы ещё ничего не построили. Ну, погода испортилась, москиты стали активней, и после того, как садовник исчез, остальные ушли. Думаю, проводник убедил их уйти. Конечно, это оставило меня...
   - Подождите, - перебил я собеседника, - говорите, ваш садовник исчез?
   - Да, ещё до конца первой недели.
   Был поздний вечер. Мы прогуливались по одному из полей менее чем в сотне метров от палаток, и я пробирался сквозь высокую траву, думая, что садовник позади меня. Я обернулся, а его нет.
   Теперь пассажир говорил в спешке. В моей памяти всплыли эпизоды из фильмов 1940-х годов: испуганные туземцы сбегают с припасами, и я задавался вопросом, насколько это было правдой.
   - Поскольку другие мои спутники тоже оставили меня, - сказал миссионер, - я не мог общаться с Чаучау, разве что на птичьем языке - смесью малайского и местного диалекта. Но я знал: что-то происходит. Всю неделю они смеялись над чем-то. Открыто. И у меня сложилось впечатление, что они как-то ответственны за это. Я имею в виду, за исчезновение садовника. Вы понимаете? Он был единственным, кому я доверял.
   Выражение лица миссионера стало болезненным.
   - Через неделю, когда мне его показали, он был ещё жив. Но он не мог говорить. Я думаю, что они так хотели. Видите ли, они - они что-то в нём вырастили.
   Миссионера передёрнуло. В этот момент прямо позади нас раздался нечеловеческий пронзительный вой, похожий на сирену, он даже заглушал рёв двигателей. Это произошло так неожиданно, что мы с миссионером замерли на месте.
   Я видел, как мой спутник раскрыл рот, словно повторял крик из прошлого; мы стали двумя стариками, что побелели от страха и схватили друг друга за руки. Это выглядело действительно комично.
   Прошла целая минута, прежде чем я смог заставить себя обернуться. За это время уже прибежала стюардесса и стала тыкать в то место, где задремавший мужчина уронил сигарету на свои колени. Окружающие пассажиры, особенно европейцы, бросали на него сердитые взгляды, и мне показалось, что я чувствую запах горелой плоти. Наконец ему помогли стюардесса и один из его товарищей по команде, последний беспокойно посмеивался.
   Как бы то ни было, этот инцидент прервал наш диалог и расстроил моего собеседника; как будто он спрятался за своей бородой. Он не стал больше ничего говорить, лишь задавал обычные и довольно банальные вопросы о ценах на еду и жильё.
   Миссионер сказал, что направляется во Флориду, ожидая лета, чтобы как он выразился, "отдыхать и восстанавливать силы", по-видимому, за счёт своей секты.
   Я немного разочарованно спросил его, что, в конце концов, случилось с тем садовником; мужчина ответил, что тот умер.
   Нам принесли напитки; я увидел за окном североамериканский континент, сначала лёд на вершинах гор, затем линию зелени. Я поймал себя на том, что сообщаю миссионеру адрес моей сестры - Индиан-Крик находился недалеко от Майами, куда он направлялся, - и я тут же пожалел об этом. Что вообще я знал об этом человеке? Он сказал мне, что его зовут Амброз Мортимер.
   - Фамилия означает "Мёртвое море", - объяснил он. - Из крестовых походов.
   Когда я попытался вновь спросить о миссии, он отмахнулся от меня.
   - Я больше не могу называть себя миссионером, - сказал Мортимер. - Вчера, когда я покинул ту деревню, я отказался от этого права.
   Он попытался улыбнуться.
   - Честно, теперь я просто гражданин.
   - Почему вы думаете, что они преследуют вас? - Поинтересовался я.
   Улыбка собеседника тут же исчезла.
   - Я не уверен, что не преследуют, - ответил он не очень убедительно. - В старости у меня может развиться паранойя. Но я могу поклясться, что в Нью-Дели, и ещё раз в Хитроу, я услышал, как кто-то поёт... поёт определённую песню. Первый раз это произошло в мужском туалете, в другой кабинке; во второй - где-то за моей спиной. И это была песня, которую я узнал. Пели на "Старом Языке".
   Мортимер пожал плечами.
   - Я даже не знаю, что означают те слова.
   - Зачем кому-то петь? Я имею в виду, если они следовали за вами? - Удивился я.
   - Просто так. Я не знаю.
   Он покачал головой.
   - Но я думаю... думаю, что это часть ритуала.
   - Какого ритуала?
   - Не знаю, - повторил Мортимер.
   Он выглядел довольно расстроенным, и я решил положить конец этой инквизиции.
   Вентиляторы еще не рассеяли запах обгоревшей ткани и плоти.
   - Но вы слышали эту песню раньше, - продолжил я. - Вы сказали, что узнали её.
   - Ага.
   Он отвернулся и уставился на приближающиеся облака. Мы пролетали над штатом Мэн. Внезапно Земля показалась мне очень маленьким местом.
   - Я слышал, как некоторые женщины Чаучау поют это, - сказал он, наконец. - Это, в своём роде крестьянская песня. Она предназначена для того, чтобы всё росло.
   Впереди мы увидели шафраново-жёлтый смог, покрывавший Манхэттен как купол. На табло бесшумно засветились слова "Не курить".
   - Я надеялся, что мне не придется менять самолеты, - сказал мой собеседник. - Но рейс в Майами отправляется только через полтора часа. Думаю, я сойду и немного погуляю, разомну ноги. Интересно, сколько времени займёт прохождение таможни?
   Казалось, он говорил больше сам с собой, чем со мной. Я ещё раз пожалел о своей импульсивности, сообщив ему адрес Мод. У меня возникло искушение загладить свою вину, сказав, что у моей сестры заразная болезнь или ревнивый муж. Но тогда, скорее всего, он никогда не зайдёт к ней; он даже не потрудился записать её имя. Что ж, сказал я себе, если Мортимер зайдёт к моей сестре, то возможно, он расслабится, когда поймёт, что он находится в безопасности среди друзей. Может быть, он составит нам хорошую компанию; в конце концов, он и моя сестра - практически одного возраста.
   По мере того как тряска самолёта уменьшалась и он всё глубже погружался в тёплый воздух, пассажиры закрывали книги и журналы, собирали свои вещи, совершали последние поспешные вылазки в туалет, чтобы ополоснуть лица холодной водой. Я протёр очки и поправил остатки своих волос.
   Мой компаньон смотрел в окно, на его коленях лежала зеленая сумка с надписью "Малайские Авиалинии". Он сложил свои руки на груди, словно в молитве. Мы уже становились незнакомцами.
   "Пожалуйста, верните спинки сидений в вертикальное положение", - приказал бестелесный голос из динамика.
   За окном и за головой Мортимера, теперь полностью отвернувшегося от меня, земля поднялась навстречу нам, и мы ударились о взлётную полосу, реактивные двигатели заревели, вращаясь в обратную сторону.
   Стюардессы уже бегали туда-сюда по проходам, вытаскивая пальто и куртки из верхних ячеек; нетерпеливые пассажиры, игнорируя указания, вскакивали на ноги и одевали плащи. Снаружи я мог видеть фигуры в униформе, движущиеся взад и вперёд в тёплом туманном пространстве, наполненном моросящим дождём.
   - Что ж, - сказал я неубедительно, - мы сделали это.
   Я поднялся на ноги.
   Мортимер повернулся и болезненно улыбнулся мне.
   - До свидания, - произнёс он. - Это действительно было приятно.
   Он потянулся к моей руке.
   - И постарайтесь расслабиться и повеселиться в Майами, - сказал я, пытаясь найти промежуток в толпе, идущей мимо меня на выход. - Это важная вещь - просто отдохнуть.
   - Я знаю это. - Миссионер многозначительно кивнул. - Я знаю это. Да благословит вас Бог.
   Я нашёл свободное пространство среди выходящих пассажиров и вклинился в него. Позади меня Мортимер добавил: "И я не забуду поискать вашу сестру".
   Моё сердце упало, но когда я двинулся к двери, то обернулся, чтобы выкрикнуть последнее прощание. Передо мной оказались два человека, и старушка, которая слабо улыбалась.
   Одна из проблем с последними прощаниями заключается в том, что иногда они оказываются излишними.
   Примерно через сорок минут, пройдя, словно кусок пищи, через ряд белых пластиковых труб, коридоров и таможенных постов, я оказался в одном из сувенирных магазинов, расположенных в аэропорту. Я коротал время, ожидая пока моя племянница приедет за мной; и там я снова увидел миссионера. Он не заметил меня.
   Мортимер стоял перед одним из стеллажей с книгами в мягких обложках - секцией так называемой "Классики", обители общественного достояния. Он с озабоченным видом осматривал ряды книг, задерживая взгляд лишь для того, чтобы прочитать названия. Как и я, он явно просто убивал время.
   По какой-то причине - назовите это смущением, определённым нежеланием испортить наше успешное прощание - я воздержался от того, чтобы окликнуть Мортимера. Вместо этого, отступив подальше, я укрылся за стойкой с готической литературой. Я притворился, что изучаю книги, но на самом деле наблюдал за миссионером.
   Несколько мгновений спустя он оторвался от книг и подошел к корзине с виниловыми пластинками, лениво прижимая бороду к правой щеке. Без предупреждения он повернулся и осмотрел магазин; я наклонил голову к готике и наслаждался видением, обычно предназначенным для фасеточных глаз насекомого: десятки женщин бегут от такого же количества крошечных особняков.
   Наконец, пожав плечами, он начал перебирать музыкальные альбомы в корзине, дёргая их нетерпеливыми пальцами.
   Вскоре Мортимер просмотрел весь ассортимент, перешёл к соседней корзине и стал просматривать пластинки в ней. Внезапно он тихо вскрикнул, и я увидел, как он отшатнулся. Некоторое время он стоял неподвижно, глядя на что-то в корзине; затем развернулся и быстро вышел из магазина, оттолкнув семью, собирающуюся войти.
   - Опоздал на свой самолёт, - объяснил я изумлённой продавщице и пошёл к пластинкам. Одна из них лежала поверх стопки обложкой вверх - джазовая музыка в исполнении саксофониста Джона Колтрейна.
   Смутившись, я повернулся, чтобы найти своего бывшего компаньона, но он исчез в толпе, что быстро проносилась за дверьми. Очевидно, Мортимера что-то поразило в этом альбоме; я изучил пластинку более тщательно. Колтрейн стоял на фоне тропического заката, его лицо было затуманено, голова откинута назад, саксофон молча трубил под багровым небом. Поза музыканта была драматичной, но банальной, и я не видел в ней особого значения: Колтрейн выглядел как любой другой негр с духовым инструментом.
  
   "Нью-Йорк затмевает все другие города своей спонтанной сердечностью и щедростью его жителей - по крайней мере, тех жителей, с которыми я сталкивался".
   - Лавкрафт, 29 Cентября 1922 г.
  
   Как быстро ты передумал! Ты приехал, чтобы найти золотой Дансейнианский город арок, куполов и фантастических шпилей... по крайней мере, ты нам так сказал. Тем не менее, когда ты сбежал оттуда два года спустя, ты мог видеть только "чужеземные орды". Что же так испортило мечту? Может, невыносимый брак? Лица тех иностранцев в метро? Или причиной тому была просто кража твоего нового, летнего костюма?
   Тогда я верил, Говард, и всё ещё верю, что этот кошмар являлся твоим собственным; хотя ты вернулся в Новую Англию как человек, вновь вышедший на солнечный свет, я уверяю тебя, что и среди теней можно найти очень приятную жизнь.
   Я остался и выжил. Я почти хотел бы вернуться сейчас туда, а не в это уродливое, маленькое бунгало с его кондиционером, гниющей плетёной мебелью и влажной ночью, стекающей по окнам.
   Я почти хотел вернуться на ступеньки музея естественной истории, где в тот знаменательный августовский день я стоял вспотевший в тени лошади Тедди Рузвельта, наблюдая, как матроны прогуливаются мимо Центрального парка с собаками или тащат за собой детей, а я бесполезно обмахивался открыткой, только что полученной от Мод.
   Я ждал, когда подъедет моя племянница и оставит своего сына, которого я планировал взять с собой в музей; он хотел увидеть макет голубого кита в натуральную величину, а затем динозавров...
   Я помню, что Эллен и её мальчик опоздали более чем на двадцать минут.
   Я тоже помню, Говард, что я думал о тебе в тот день, и я даже удивлялся: как бы сильно ты не любил Нью-Йорк в двадцатых годах, ты бы ужаснулся тому, что стало с этим городом сегодня.
   Даже со ступеней музея я мог видеть обочину, заваленную мусором, и парк, через который ты мог бы пройти, даже ни разу не услышав английского языка; темнокожие люди вытеснили белых, и музыка мамбо эхом неслась через улицу. Я помню все эти вещи, потому что, как оказалось, это был особенный день: день, когда я во второй раз увидел чёрного человека и его зловещий рог.
   Моя племянница опоздала, как обычно; у неё имелись для меня обычные извинения и аргументы.
   - Как ты всё ещё можешь жить здесь? - Спросила она, поставив Терри на тротуар. - Я имею в виду, просто посмотри на этих людей.
   Она кивнула на скамейку в парке, вокруг которой чернокожие и латиноамериканцы собрались, как фигуры на групповом портрете.
   - Бруклин намного лучше? - По традиции возразил я.
   - Конечно, - сказала племянница. - Во всяком случае, на Высотах. Я не понимаю, почему у тебя такая патологическая ненависть к переездам? Ты мог бы, по крайней мере, попробовать пожить в Ист-Сайде. Ты, конечно, можешь себе это позволить.
   Терри бесстрастно наблюдал за нами, прислонившись к автомобилю. Думаю, он встал на сторону своей матери, но был слишком мудр, чтобы показать это.
   - Эллен, - сказал я, - давай посмотрим правде в глаза. Я слишком стар, чтобы бродить по барам для одиноких людей. В Ист-Сайде они читают только бестселлеры и ненавидят тех, кому за шестьдесят. Мне лучше там, где я вырос. По крайней мере, я знаю, где находятся дешёвые рестораны.
   На самом деле передо мной стояла непростая проблема: меня заставляли выбирать между белыми, которых я презирал, и чёрными, которых я боялся. И я почему-то предпочитал страх.
   Чтобы успокоить Эллен, я прочитал вслух почтовую карточку её матери. Это была карточка такого типа, что имеет лишь штамп, но не картинку.
   "Я всё ещё привыкаю к трости, - написала Мод, её почерк выглядел также безупречно, как в те дни, когда она выиграла медаль в школе. - Ливия вернулась в Вермонт на лето, поэтому в карты пока не играем, и мне тяжело в Перл-Баке. Заходил твой друг - Преподобный Мортимер, и мы хорошо поболтали. Какие забавные у него истории! Еще раз спасибо за подписку на "МакКоллс"; я пришлю Эллен мои старые номера. Будем рады видеть вас всех после сезона ураганов".
   Терри очень хотел встретиться лицом к лицу с динозаврами; на самом деле, он стал немного староват для меня, так что я не мог им управлять. Мальчик был на полпути вверх по ступенькам, прежде чем я договорился с Эллен, где мы позже встретимся.
   В период школьных каникул музей был почти так же переполнен, как и по выходным, эхо в залах превращало крики и смех в крики животных. В главном вестибюле мы ознакомились с планом этажей. Мы заметили большую зелёную точку, под которой кто-то нацарапал "Слишком плохо для вас", и направились к Залу Рептилий. Терри нетерпеливо шёл вперёд.
   - Я видел это в школе. - Он указал на диораму из красного дерева. - Это тоже, - указал он на Гранд-Каньон.
   Полагаю, Терри собирался поступить в седьмой класс, и до сих пор ему мало позволяли говорить; он выглядел моложе, чем другие дети.
   Мы миновали туканов, мартышек и новый стенд "Городская экология" ("бетон и тараканы", насмешливо сказал Терри), затем встали перед бронтозавром, испытав что-то вроде разочарования:
   - Я забыл, что это был просто скелет, - сказал Терри.
   Позади нас группа чернокожих мальчиков хихикнула и двинулась в нашу сторону; я поспешил увести моего племянника мимо смонтированных костей и сквозь самый переполненный зал, по иронии судьбы посвящённый Человеку в Африке.
   - Это скучная выставка, - сказал Терри, не впечатлённый ни масками, ни копьями.
   Его быстрая ходьба начинала утомлять меня. Мы прошли через другой дверной проем и оказались в павильоне "Человек в Азии", затем быстро прошли мимо китайской скульптуры.
   - Я видел это в школе. - Терри кивнул в сторону застеклённого стенда, внутри которого стояла коренастая фигура, завёрнутая в церемониальную одежду. Что-то в этой фигуре мне показалось знакомым, и я остановился, чтобы посмотреть на неё.
   Её верхняя одежда, слегка потрёпанная, была сплетена из какого-то блестящего зеленого материала. Узор на одном боку халата представлял собой высокие извилистые деревья, на другом - своего рода стилизованную реку.
   Картина на груди изображала пять жёлто-коричневых фигур в набедренных повязках и головных уборах. Они предположительно бежали к потёртым краям одежды; позади них стояла одна большая фигура, полностью чёрная. Она держала возле своего рта охотничий рог, крепившийся на шнурке.
   Вышита эта фигура была грубо, на самом деле, она больше походила на палку, но имела поразительное сходство, как в позе, так и в пропорции, с той картиной, что я видел на обложке альбома в аэропорту.
   Терри вернулся ко мне, заинтересовавшись тем, что я нашёл.
   - Племенная одежда, - прочёл он, вглядываясь в белую пластиковую табличку под стендом. - Малайский полуостров, Федерация Малайзия, начало девятнадцатого века.
   Он замолчал.
   - Это всё, что там говорится? - Спросил я.
   - Ага. Они даже не знают, из какого это племени. - Он задумался на мгновение. - Не то, чтобы меня это действительно волновало.
   - Ну, а мне интересно, - сказал я. - У кого бы узнать?
   Очевидно, мне следовало спросить у администратора в главном вестибюле внизу.
   Терри бежал впереди, а я следовал за ним ещё медленнее, чем раньше; мысль о тайне, даже такой незначительной и неинтересной, как эта, очевидно, привлекала его.
   Скучающая молодая девушка из колледжа выслушала начало моего вопроса и протянула мне брошюру из-под стойки.
   - До сентября никого не увидите, - сказала она, уже начиная отворачиваться. - Они все в отпуске.
   Я покосился на мелкий шрифт на первой странице: "Азию, наш крупнейший континент, по праву называют колыбелью цивилизации, но она также может быть местом зарождения самого человека".
   Очевидно, что брошюра была написана перед текущими кампаниями против сексизма, я проверил дату на обороте: "Зима 1958 года".
   Это не поможет. Но на четвертой странице мой взгляд упал на справочную информацию, которую я искал:
   "...Модель рядом с ним одета в зелёную шелковую, церемониальную мантию из Негри-Сембилана, самой суровой из малайских провинций. Обратите внимание на центральный рисунок, изображающий человека, дующего в церемониальный рог, и изящный изгиб его инструмента; считается, что эта фигура представляет собой "Вестника Смерти", возможно, предупреждая жителей деревни о приближении бедствия. Подаренное кем-то анонимно, одеяние, вероятно, изготовлено людьми Чо-Чо, и датируется началом 19-го века".
   - В чём дело, дядя? Ты заболел?
   Терри схватил меня за плечо и уставился на меня; он выглядел взволнованным. Моё поведение, очевидно, подтвердило его худшие опасения относительно пожилых людей.
   - Что там пишут?
   Я отдал ему брошюру и, шатаясь, подошёл к скамейке у стены. Мне нужно было подумать.
   Люди Чо-Чо, как я знал, фигурировали в нескольких рассказах Лавкрафта и его учеников. Сам Говард назвал их "совершенно отвратительными Чо-Чо", но я не мог вспомнить о них ничего, кроме того, что они поклонялись одному из его мнимых божеств. По каким-то причинам они ассоциировались у меня с Бирмой... Но каковы бы ни были их атрибуты, я был уверен в одном: Чо-Чо - полностью вымышленный народ. Очевидно, я оказался неправ.
   Исключая маловероятную возможность того, что сама брошюра являлась мистификацией, мне пришлось заключить, что прообразом этих злонамеренных существ из рассказов на самом деле была настоящая раса, населяющая юго-восточный азиатский субконтинент. А миссионер неправильно произносил название этой расы как "Чаучау". Для меня это стало довольно неприятным открытием.
   Я надеялся превратить некоторые воспоминания Мортимера, подлинные или нет, в фантастику; он невольно дал мне материал для трёх или четырёх хороших сюжетов. Тем не менее, теперь я обнаружил, что мой друг Говард опередил меня в этом, и что я поставлен в неудобное положение, переживая ужасные истории другого человека.
  
   "Я выражаю себя в письмах, и это во многом заменяет мне разговоры".
   - Лавкрафт, 23 Декабря 1917 г.
  
   Я не ожидал, что встречу во второй раз негра, играющего на охотничьем роге.
   Через месяц меня поджидал ещё больший сюрприз: я снова увидел миссионера. Или, во всяком случае, его фотографию. Она оказалась в газетной вырезке, которую сестра прислала мне из "Вестника Майами". Она написала на ней шариковой ручкой: "Просто увидела это в газете. Какой ужас!!!"
   Я не узнал это лицо; фотография была явно старая, репродукция плохая, а мужчина - чисто выбрит. Но текст под статьёй гласил, что это именно он.
   СВЯЩЕННИК ПРОПАЛ ВО ВРЕМЯ УРАГАНА
   (СРЕДА)
   "ПРЕПОДОБНЫЙ АМБРОЗ Б. МОРТИМЕР, 56 лет, мирянин-пастор Церкви Христа, из Ноксвилла, штат Теннеси, был объявлен пропавшим без вести после урагана, случившегося в понедельник. Представители ордена говорят, что Мортимер недавно ушёл на пенсию после того, как прослужил миссионером девятнадцать лет, по большей части в Малайзии. В Июле он переехал в Майами и жил в доме номер 311 на Помпано-Канал-Роуд".
   На этом месте газетная заметка резко обрывалась, что казалось соответствующим самой её теме.
   Я не знал, жив ли ещё Амброз Мортимер, но теперь я был уверен, что, покинув один полуостров, он перелетел на другой, такой же опасный. Он словно ткнул пальцем в пустоту. И она поглотила его. Так, во всяком случае, думалось мне.
   Я часто становился жертвой депрессий подобного характера и присоединялся к философии фатализма, которой поделился со своим другом Говардом. Эту философию один из его менее сочувствующих биографов назвал "футилитаризмом". Хоть я был настроен пессимистично, я не собирался останавливаться на достигнутом. Мортимер вполне мог потеряться во время урагана; он, возможно, даже отправился куда-то самостоятельно. Но если на самом деле какая-то сумасшедшая религиозная секта покончила с ним из-за того, что он слишком сильно интересовался её делами, я могу что-нибудь сделать.
   Я написал в полицию Майами в тот же день.
   "Джентльмены, - начал я. - Узнав о недавнем исчезновении преподобного Амброза Мортимера, я думаю, что смогу предоставить информацию, которая может оказаться полезной для следователей".
   Здесь нет необходимости цитировать остальную часть письма. Достаточно сказать, что я упомянул о своём разговоре с этим человеком, позднее пропавшим без вести. Я подчеркнул, что Мортимер боялся за свою жизнь: ему казалось, что его преследуют люди из малайского племени Чо-Чо с целью совершения "ритуального убийства". Короче говоря, письмо было довольно сложным способом прокричать о "насилии".
   Я отправил его своей сестре, попросив, чтобы она переслала письмо по правильному адресу.
   Ответ из полицейского управления пришел неожиданно быстро. Как в любой подобной переписке, ответ выглядел скорее кратким, чем вежливым.
   "Уважаемый сэр, - написал детектив-сержант А. Линахан, - что касается преподобного Мортимера, мы уже были осведомлены об угрозах его жизни. На сегодняшний день предварительный обыск канала Помпано не дал никаких результатов, но ожидается, что дноуглубительные работы продолжатся в рамках нашего обычного расследования. Благодарю вас за беспокойство..."
   Однако ниже своей подписи сержант от руки добавил короткий постскриптум. Его тон был несколько более личным; возможно, он побаивался печатных машинок:
   "Вас, наверное, заинтересует эта информация, - написал он, - недавно мы узнали, что человек с малазийским паспортом занимал номер в отеле на севере Майами большую часть лета, но выписался за две недели до того, как ваш друг исчез. Большего я не могу сообщить, но, пожалуйста, будьте уверены, в настоящий момент мы отслеживаем несколько подозреваемых. Наши следователи работают над этим вопросом на постоянной основе, и мы надеемся, что быстро справимся с этим делом".
   Письмо Линахана пришло двадцать первого Сентября. До конца недели я получил ещё одно письмо от своей сестры, с другой вырезкой из "Вестника"; и поскольку, подобно какому-то старому викторианскому роману, эта глава, кажется, приняла эпистолярную форму, я закончу её выдержками из письма и статьи.
   Вырезка из газеты имела заголовок "Разыскивается". Как и прошлая заметка о Мортимере, это была всего лишь фотография с расширенным заголовком:
   (ЧЕТВЕРГ)
   "ГРАЖДАНИН МАЛАЙЗИИ разыскивается для допроса в связи с исчезновением американского священника, сообщает полиция Майями.
   Записи показывают, что малаец, мистер Д. А. Джакту-Чоу занимал меблированные комнаты в "Барклай-отеле", на Кулебра-авеню, 2401, возможно, с безымянным компаньоном. Считается, что он всё еще находится в районе Большого Майами, но с 22 Августа его движения не прослеживаются.
   Государственный департамент сообщает, что срок действия визы Джакту-Чоу истёк 31 августа; его ожидают обвинения.
   Священник, преподобный Амброз Б. Мортимер, пропал без вести 6 Сентября".
   Фотография над статьей была, очевидно, недавней; без сомнения, скопированной из визы. Я узнал улыбающееся, круглое, жёлтое лицо, мне потребовалось мгновение, чтобы определить в нём человека, чей обед вылился на меня в самолёте. Без усов он выглядел менее похожим на Чарли Чана.
   В сопроводительном письме содержалось несколько деталей. "Я позвонила в "Вестник", - написала мне сестра, - но они не могли сказать мне ничего сверх того, что было в статье. Тем не менее, выяснение этого заняло у меня полчаса, поскольку глупая женщина на коммутаторе продолжала соединять меня не с тем человеком. Думаю, ты прав, - всё, что печатает цветные картинки на странице, не должно называться газетой.
   Сегодня днём я позвонила в полицейский департамент, но они тоже не особо помогли. Полагаю, нельзя ожидать чего-то особого от разговоров по телефону, хотя я всё ещё полагаюсь на это. Наконец, мне удалось найти офицер Линахана, который сказал мне, что только что ответил на твоё письмо. Ты уже получил его? Этот человек говорил очень уклончиво. Он пытался быть вежливым, но я видела, что ему не терпится отделаться от меня. Он дал мне полное имя человека, которого они ищут - Джакту Абдул Джакту-Чоу, разве это не чудесно? И он сказал мне, что у них есть ещё материал о нем, но они не могут опубликовать его прямо сейчас.
   Я спорила и умоляла (ты знаешь, насколько убедительной я могу быть!), и, наконец, я заявила, что ты был близким другом преподобного Мортимера, и благодаря этому мне удалось выжать из него ещё немного информации. Он поклялся, что будет всё отрицать, если я расскажу об этом кому-либо, кроме тебя.
   По-видимому, бедняга был смертельно болен, может быть, даже туберкулёзом. Я собираюсь сделать кожную пробу на следующей неделе, просто чтобы обезопасить себя, и тебе рекомендую сделать то же самое, потому что, похоже, в спальне преподобного следователи нашли нечто очень странное: кусочки лёгочной ткани. Лёгочной ткани человека".
  
   "Я тоже был детективом в молодости".
   - Лавкрафт, 17 Февраля 1931 г.
  
   Детективы-любители всё ещё существуют? Я имею в виду вне романов? Сомневаюсь. У кого, в конце концов, в наши дни есть время для таких игр?
   К сожалению, не у меня, хотя номинально я уже более десяти лет нахожусь на пенсии. Все мои дни были заполнены неромантичными действиями, что занимают всех людей по эту сторону книги в мягкой обложке: письма, обеды, визиты к племяннице и личному доктору; чтение книг (недостаточно) и телевидение (слишком много) и, возможно, дневные спектакли для тех, кто переживает золотые годы (хотя я, в основном, перестал ходить в кино, всё больше испытывая антипатию к героям фильмов).
   Я также провёл неделю Хэллоуина в Атлантик-Сити, а также потратил много времени на то, чтобы заинтересовать довольно вежливого, молодого издателя в переиздании некоторых моих ранних работ.
   Всё это, конечно, задумано как своего рода извинение за то, что я отложил дальнейшие расследования дела бедного Мортимера до середины Ноября. А на самом деле я почти забыл о нём; это только в романах людям нечем заняться. Но Мод вновь пробудила мой интерес.
   Она жадно просматривала газеты в поисках дальнейших новостей об исчезновении этого человека; полагаю, что она даже позвонила сержанту Линахану во второй раз, но ничего нового не узнала. Теперь она поделилась со мной крошечным фрагментом информации, полученном из третьих рук: один из её партнеров по бриджу услышал от "друга из полиции" сведения о том, что поиски Мистера Джакту были расширены - добавился его предполагаемый компаньон - "негритянский ребёнок" или кто-то в этом роде.
   Хотя существовала вероятность того, что эта информация была ложной или касалась совершенно другого случая, я могу сказать, что сестра действительно считала её очень зловещей.
   Возможно, именно поэтому на следующий день я снова с трудом поднялся по ступенькам музея естественной истории, чтобы удовлетворить любопытство и Мод, и себя.
   Её намёк на негра, высказанный после странного открытия в спальне Мортимера, напомнил мне фигуру на малайском халате, и меня всю ночь беспокоили фантастические сны о чёрном человеке, кашляющем своими лёгкими в какой-то скрученный рог. Он был очень похоже на нищего, которого я только что видел; тот прижимался к статуе Рузвельта.
   В тот день на улице я встретил мало людей, так как в городе, где обычно мягкий климат держится до января, было не по сезону холодно; я надел шарф, а моё серое твидовое пальто хлопало меня по ногам.
   Внутри музея, однако, как и во всех американских зданиях, было слишком жарко; и вскоре я сам перегрелся, поднимаясь по удручающе длинной лестнице на второй этаж.
   В пустых коридорах царила тишина; угрюмая фигура охранника, сидящего перед одной из ниш, опустила голову, словно в трауре; я слышал шипение паровых радиаторов под мраморным потолком.
   Медленно и даже наслаждаясь чувством привилегии, которое возникает из-за того, что я посещаю музей, я проследовал по своему предыдущему маршруту мимо огромных скелетов динозавров ("Эти великие существа когда-то ходили по той самой земле, по которой вы ходите сейчас") и спустился в Зал Первобытного Человека. Здесь два пуэрториканских юноши, очевидно, прогуливающие школу, стояли у африканской секции, благоговейно глядя на масайского воина в полном боевом снаряжении.
   В разделе, посвящённом Азии, я остановился, чтобы сориентироваться, тщетно ища приземистую фигуру в халате. Стеклянный шкаф был пуст. Над его табличкой кто-то приклеил объявление: "Временно на реставрации".
   Впервые за сорок лет на моей памяти случилось такое, что экспонат куда-то убрали, и именно в тот самый день, когда я пришёл посмотреть на него. Вот так удача.
   Я направился к ближайшей лестнице, расположенной в дальнем конце крыла. Позади меня по коридору эхом донесся металлический грохот, за которым последовал злой голос охранника. Возможно, копьё Масаи оказалось для тех детей слишком большим искушением.
   В главном вестибюле мне выдали письменный пропуск для входа в северное крыло, где находились офисы персонала.
   - Вам нужны рабочие помещения на цокольном этаже, - сказала женщина у информационной стойки; скучающую летнюю студентку заменила дружелюбная пожилая женщина, которая посмотрела на меня с некоторым интересом. - Просто спросите охранника у лестницы, рядом с кафетерием. Я надеюсь, что вы найдёте то, что ищете.
   Она дала мне розовый листок. Осторожно держа его в руке так, чтобы все, кто может потребовать пропуск, могли его увидеть, я стал спускаться по лестнице.
   Ниже, на повороте, я увидел следующую картину: светловолосая скандинавская семья поднималась по лестнице навстречу мне, четыре перевернутых лица почти одинаковы, родители и две маленькие девочки с поджатыми губами и робкими, полными надежды глазами туристов; а прямо за ними следом шел ухмыляющийся чёрный юноша. Очевидно, семья его не замечала, хотя он практически следовал по пятам отца.
   В моём нынешнем душевном состоянии эта сцена выглядела особенно тревожной: выражение лица мальчика определённо было насмешливым, и я подумал, заметил ли его охранник, стоящий перед кафетерием. Если и заметил, то не подал вида; он без любопытства взглянул на мой пропуск и указал на дверь пожарного выхода в конце коридора.
   Офисы на нижнем уровне выглядели на удивление ветхими. Стены здесь были не мраморными, а покрытыми выцветшей зелёной штукатуркой. Весь коридор вызывал ощущение "погребения", без сомнения потому, что единственный источник света находился высоко над головой - он струился из оконных решёток на уровне земли.
   Мне сказали обратиться к одному из научных сотрудников, мистеру Ричмонду; его офис являлся частью комнаты, разделённой перегородками. Дверь была открыта, и он встал со своего стола, как только я вошёл. Подозреваю, что, учитывая мой возраст и серое твидовое пальто, он, возможно, принял меня за кого-то важного.
   Этот пухлый молодой человек с бородой песочного цвета выглядел как серфер потерявший спортивную форму, но его солнечность исчезла, когда я упомянул о своём интересе к зелёному шёлковому халату.
   - И я полагаю, вы тот самый человек, который жаловался на это наверху, я прав? - Спросил он.
   Я заверил его, что это был не я.
   - Что ж, кто-то определённо жаловался, - сказал Ричмонд, всё ещё глядя на меня с обидой; на стене позади него индийская военная маска делала то же самое. - Какой-то чёртов турист, может быть, приехавший в город на один день, чтобы доставлять неприятности. Грозился позвонить в посольство Малайзии. Если вы поднимете шум, эти люди наверху испугаются, и это тут же попадёт в "Таймс".
   Я понял его намёк; в прошлом году музей приобрел значительную известность из-за того, что провёл несколько действительно ужасных и, на мой взгляд, совершенно бессмысленных экспериментов на кошках. До этого большая часть населения не знала, что в здании находится несколько рабочих лабораторий.
   - В любом случае, - продолжил Ричмонд, - халат в мастерской, и нам придётся латать эту чёртову тряпку. Вероятно, она будет валяться в мастерской в течение следующих шести месяцев, прежде чем мы доберёмся до неё. Нам сейчас так не хватает персонала, что это не смешно.
   Он посмотрел на часы.
   - Пойдёмте, я покажу вам. Затем мне нужно идти наверх.
   Я последовал за ним по узкому коридору, который разветвлялся по обе стороны. В одном месте Ричмонд сказал:
   - Справа от вас, печально известная зоологическая лаборатория.
   Я смотрел прямо перед собой. Когда мы проходили мимо следующего дверного проёма, я почувствовал знакомый запах.
   - Это заставляет меня думать о патоке, - указал я.
   - Вы не далеки от истины. - Он говорил, не оглядываясь назад. - В основном это меласса. Чистое питательное вещество. Они используют его для выращивания микроорганизмов.
   Я поспешил не отставать от него.
   - И для других вещей?
   Он пожал плечами.
   - Я не знаю, мистер. Это не моя сфера деятельности.
   Мы подошли к двери, закрытой решёткой из чёрной проволоки.
   - Вот одна из мастерских, - сказал Ричмонд, вставляя ключ в замок.
   Дверь распахнулась в длинную неосвещённую комнату, пахнущую древесной стружкой и клеем.
   - Садитесь здесь, - сказал он, ведя меня к маленькой прихожей и включая свет. - Я вернусь через секунду.
   Я уставился на ближайший ко мне предмет - большой чёрный сундук с витиеватой резьбой. Его петли были удалены.
   Ричмонд вернулся с халатом, накинутым на его руку.
   - Видите? - Спросил он, разворачивая его передо мной. - Он действительно не в таком плохом состоянии, не так ли?
   Я понял, что он всё ещё думал обо мне как о человеке, который жаловался. На поле зелёной ряби скрывались маленькие коричневые фигуры, всё ещё преследуемые каким-то невидимым карающим роком. В центре стоял чёрный человек с чёрным рогом возле губ. Человек и рог сливались в единую линию непрерывного чёрного цвета.
   - Чо-Чо - суеверный народ? - Поинтересовался я.
   - Были, - ответил Ричмонд многозначительно. - Суеверные и не очень приятные. Теперь они вымерли как динозавры. Предположительно уничтожены японцами или что-то в этом роде.
   - Это довольно странно, - сказал я. - Мой друг утверждает, что встречался с ними в начале этого года.
   Ричмонд разглаживал халат; ветви змеиных деревьев тщетно сжимали коричневые фигурки.
   - Полагаю, это возможно, - сказал он после паузы. - Но я ничего о них не читал со времён аспирантуры. Они, конечно, больше не упоминаются в учебниках. Я смотрел, и про них ничего нет. Этому халату более ста лет.
   Я указал на фигуру в центре.
   - Что вы можете сказать мне об этом парне?
   - Вестник смерти, - ответил он, как будто это была викторина. - По крайней мере, так говорится в литературе. Считается, что он предупреждает о приближающемся бедствии.
   Я кивнул, не поднимая глаз; сотрудник музея просто повторял то, что я прочитал в брошюре.
   - Но не странно ли, - возразил я, - что эти другие в такой панике? Видите? Они даже не ждут вестника, чтобы послушать его. - Вам так не кажется?
   Ричмонд нетерпеливо фыркнул.
   - Но если чёрный парень просто какой-то посланник, то почему он намного больше других? - Настаивал я.
   Ричмонд начал сворачивать халат.
   - Послушайте, мистер, - сказал он, - я не претендую на звание эксперта по каждому азиатскому племени. Но если персонаж важен, они иногда изображают его крупнее. Во всяком случае, Майя поступали именно так. Но послушайте, мне действительно нужно убрать это сейчас. Я должен идти на совещание.
   Когда он ушёл, я стал думать о том, что только что увидел. Маленькие коричневые фигуры, какими бы грубыми они ни были, выражали ужас, который не мог вдохновить простой вестник. И эта огромная чёрная фигура, торжественно стоящая в центре, с изогнутым рогом возле рта - определённо не вестник, я был уверен в этом. Это был не Вестник Смерти. Это была сама Смерть.
   Я вернулся в свою квартиру как раз вовремя, чтобы услышать, как звонит телефон, но к тому времени, когда я добежал до него, звонки прекратились.
   Я сел в гостиной с кружкой кофе и книгой, что лежала нетронутой на полке в течение последних тридцати лет - "Дороги джунглей" этого старого обманщика, Уильяма Сибрука. Я встретил его в двадцатые годы и нашёл его достаточно симпатичным, хотя и не внушающим доверия.
   В его книге описывались десятки маловероятных персонажей, в том числе "вождь каннибалов, который попал в тюрьму и прославился тем, что съел свою молодую жену, красивую ленивую девочку по имени Блито вместе с дюжиной её подружек". Но я не обнаружил никаких упоминаний о чёрном человеке, дудящем в рог.
   Едва я допил кофе, как телефон зазвонил снова. Это была моя сестра.
   - Я просто хотела сообщить тебе, что пропал ещё один человек, - сказала она, задыхаясь; я не мог определить, была ли она напугана или просто взволнована. - Помощник официанта в "Сан-Марино". Припоминаешь? Я водила тебя туда.
   "Сан-Марино" - недорогая маленькая забегаловка в Индиан-Крик, в нескольких кварталах от дома моей сестры. Она и её друзья ели там несколько раз в неделю.
   - Это случилось прошлой ночью, - продолжала она. - Я только что услышала об этом во время игры в карты. Говорят, он вышел на улицу с ведром, полным рыбьих голов, собираясь вывалить их в ручей, и он так и не вернулся.
   - Это очень интересно, но... - Я на мгновение задумался; очень необычно было для моей сестры звонить мне по такому поводу. - Ну, в самом деле, Мод, разве он не мог просто сбежать? Я имею в виду, что заставляет тебя думать, что есть какая-то связь...
   - Потому что Амброза я тоже водила в эту забегаловку! - Воскликнула она. - Три или четыре раза. Вот где мы встречались.
   Очевидно, Мод гораздо лучше познакомилась с преподобным Мортимером, чем можно было предположить из её писем. Но в данный момент меня не очень интересовала эта тема.
   - Этот помощник официанта, - спросил я, - он из тех, кого ты знала?
   - Конечно, - ответила сестра. - Я знаю там всех. Его звали Карлос. Тихий мальчик, очень вежливый. Я уверена, что он, должно быть, обслуживал нас десятки раз.
   Я редко слышал, чтобы моя сестра так расстраивалась, но пока, казалось, не имелось способа успокоить её страхи. Прежде чем повесить трубку, она заставила меня пообещать, что я приеду к ней не на Рождество, а раньше; я заверил её, что постараюсь сделать это на День Благодарения. Затем пообещал, что приеду через неделю, если я смогу найти свободный рейс.
   - Попробуй, - сказала Мод, и если бы это был рассказ из старого бульварного журнала, она бы добавила: - Если кто-то и может докопаться до сути, то только ты.
   Однако, по правде говоря, мы с Мод знали, что я только что отпраздновал свой семьдесят седьмой день рождения и что из нас двоих я был гораздо более трусливым; так что на самом деле она подразумевала: "забота о тебе поможет мне отвлечься от всего этого".
  
   "Я не мог прожить и недели без частной библиотеки".
   - Лавкрафт, 25 Февраля 1929 г.
  
   Я тоже так думал до недавнего времени. Всю жизнь я коллекционировал книги, приобрёл тысячи и тысячи томов, не расставаясь ни с одним; именно эта громоздкая частная библиотека фактически помогала мне оставаться на якоре в одной и той же квартире в Вест-Сайде почти полвека.
   И всё же я сижу здесь, без какой-либо компании, за исключением нескольких руководств по садоводству и полки с устаревшими бестселлерами - не о чем мечтать, нет ничего, что хочется взять в руки. Тем не менее, я выжил здесь неделю, месяц, почти сезон. На самом деле, Говард, ты удивишься, узнав, что есть много вещей, без которых можно прожить. Что касается книг, которые я оставил на Манхэттене, я просто надеюсь, что кто-то позаботится о них, когда я умру.
   Но я ни в коем случае не смирился с этим в Ноябре, когда, успешно зарезервировав места на более ранний рейс, я оказался в Нью-Йорке даже раньше чем через неделю.
   Всё оставшееся время до рейса я проводил в публичной библиотеке на Сорок второй улице, со львами у входа и без моих книг на полках. В двух читальных залах сидели призраки людей моего возраста и старше, пенсионеры, которым приходилось чем-то заполнять свои дни, бедняки просто согревали свои кости; некоторые листали газеты, другие дремали на своих местах. Никто из них, я уверен, не разделял моего чувства срочности: были вещи, которые я надеялся выяснить до отъезда, вещи, которые в Майами бесполезно искать.
   Я не был новичком в этом здании. Давным-давно, во время одного из визитов Говарда, я провёл здесь несколько генеалогических исследований в надежде найти предков более впечатляющих, чем его, и, будучи молодым человеком, я иногда пытался поддерживать себя, подобно обитателям Новой Граб-стрит Гиссинга, сочиняя статьи, заимствуя идеи других писателей.
   Но в данный момент у меня не имелось никакой практики: как, в конце концов, найти ссылки на неясный миф о племени в Юго-Восточной Азии, не читая всего, что опубликовано в этой части мира?
   Первоначально я пытался действовать именно так; я просмотрел каждую книгу с упоминанием "Малайзии" в названии, что смог найти. Я читал о радужных богах и фаллических алтарях и о чём-то, называемом "татаи", своего рода нежелательном компаньоне; я наталкивался на свадебные обряды и "Смерть от шипов", и на упоминание некой пещеры, населённой миллионами улиток. Но я не нашел ничего о Чо-Чо и ничего об их богах. Это само по себе было удивительно.
   Мы живем в эпоху, когда больше нет секретов, когда мой двенадцатилетний племянник может купить свой собственный гримуар, а книги с такими названиями, как "Энциклопедия древних и запрещённых знаний", валяются в каждом магазине уценённых товаров.
   Хотя моим друзьям двадцатых годов было бы неприятно признавать это, идея наткнуться на какую-то старую "черную книгу" на чердаке заброшенного дома - какой-то словарь заклинаний, песнопений и скрытых знаний - просто причудливая фантазия. Если бы "Некрономикон" действительно существовал, он продавался бы в мягкой обложке от "Бантам Букс" с предисловием Лина Картера.
   Поэтому неудивительно, что, когда я наконец-то нашёл ссылку на то, что искал, она оказалась в самой неромантической форме - в напечатанном на допотопном мимеографе сценарии фильма. Более подходящим словом тут было бы "стенограмма", поскольку сценарий основывался на фильме, снятом в 1937 году. Теперь, эта кинолента, наверно, рассыпается в каком-нибудь забытом хранилище.
   Я обнаружил эту стенограмму в одном из тех коричневых картонных пакетов, скреплённых лентами, которые библиотеки используют для защиты книг с истёршимися переплётами.
   Сама книга "Малайские воспоминания" преподобного Мортона меня разочаровала, несмотря на то, что имя автора наводило на размышления. Стенограмма лежала под книгой, по-видимому, по ошибке проскользнув в коробку, но, несмотря на то, что она казалась бесперспективной - всего девяносто шесть страниц, плохо напечатана и скреплена одной ржавой скобкой - это более чем окупило её прочтение.
   Титульный лист отсутствовал, и я не думаю, что он существовал; на первой странице фильм называли "Документальный фильм - Малайя сегодня", и было отмечено, что он частично финансировался за счёт государственного гранта Правительства США. Режиссёр или другие создатели фильма не указывались.
   Вскоре я понял, почему правительство, возможно, хотело оказать этому фильму некоторую поддержку, там имелось очень много сцен, когда владельцы каучуковых плантаций выражали мнение, которое американцы хотели бы услышать.
   На вопрос неопознанного журналиста: "Какие ещё признаки процветания вы видите вокруг себя?" плантатор по имени Мистер Пирс любезно ответил: "Ну, посмотрите на уровень жизни - лучшие школы для местных жителей и новый грузовик для меня. Вы знаете, он из Детройта. Может быть, в нём даже использован мой каучук".
   ЖУР: А как на счет японцев? Является ли рынок Японии одним из лучших сегодня?
   ПИРС: О, понимаете, они хорошо покупают наш урожай, но мы не доверяем им, понимаете? (Улыбается). Мы не любим их и вполовину так, как янки.
   Однако последний раздел стенограммы был значительно интереснее; он описывал несколько коротких сцен, так и не появившихся в готовом фильме.
   Я полностью процитирую одну из них:
   ИГРОВАЯ КОМНАТА, ЦЕРКОВНАЯ ШКОЛА, ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ.
   (УДАЛЕНО)
   ЖУР: Этот малайский юноша нарисовал картину демона, которого он называет Шу Горон. (Обращаясь к мальчику). Интересно, можешь ли ты рассказать мне что-нибудь об инструменте, в который он дует? Он похож на еврейский шофар или рог барана. (Снова мальчику). Всё в порядке. Не надо пугаться.
   МАЛЬЧИК: Он не дует. Всасывает.
   ЖУР: Понятно. Он втягивает воздух через рог, верно?
   МАЛЬЧИК: Не рог. Это не рог. (Плачет). Это он".
  
   "Майами не произвёл большого впечатления..."
   - Лавкрафт, 19 Июля 1931 г.
  
   Сидя в зале ожидания аэропорта с Эллен и её мальчиком, после проверки сумок и билета, я стал жертвой того беспокойства, что сделало меня несчастным в молодости: у меня возникло ощущение, что время утекает; и думаю, что час, оставшийся до моего рейса, и вызвал у меня это чувство.
   Слишком много времени уходило на разговоры с Терри, определённо думающем о других вещах; и слишком мало оставалось на то, чтобы выполнить задачу, про которую я вспомнил только что. Но, возможно, мой племянник сможет мне помочь.
   - Терри, - сказал я, - не хочешь ли ты оказать мне услугу?
   Он нетерпеливо поднял голову; полагаю, дети его возраста любят быть полезными.
   - Помнишь здание, мимо которого мы пришли сюда? Терминал международных рейсов?
   - Конечно, - ответил он. - Прямо по соседству.
   - Да, но оно намного дальше, чем кажется. Как думаешь, сможешь ли ты добраться туда и обратно в течение часа и найти кое-что для меня?
   - Конечно. - Терри уже вскочил со своего места.
   - Мне просто кажется, что в этом здании есть стойка бронирования Малайских Авиалиний, и мне интересно, не мог бы ты спросить у кого-нибудь там...
   Моя племянница прервала меня.
   - О, нет, он не побежит, - твёрдо заявила она. - Во-первых, я не позволю ему бегать по этой дороге с каким-то глупым поручением, - она проигнорировала протесты своего сына, - и, во-вторых, я не хочу, чтобы он участвовал в игре, в которую вы играете с матерью.
   В результате Эллен ушла сама, оставив меня и Терри болтать друг с другом дальше.
   Она взяла с собой листок бумаги, на котором я написал "Шу Горон", имя, на которое она посмотрела с кислым скептицизмом. Я не был уверен, что она вернётся до моего вылета (Терри, как я понял, становился всё более неспокойным), но она вернулась до второго посадочного звонка.
   - Она говорит, что вы написали это неправильно, - объявила Эллен.
   - Кто она? - Спросил я.
   - Просто одна из стюардесс, - сказала Эллен. - Молодая девушка, ей чуть больше двадцати. Никто из остальных там не является малайцем. Сначала она не узнавала это имя, пока не прочитала его вслух несколько раз. Видимо это какая-то рыба, я права? Как рыба-лох, только больше. Во всяком случае, это то, что она сказала. Её мать пугала её этим, когда она вела себя плохо.
   Очевидно, Эллен или, скорее, другая женщина неправильно поняла вопрос.
   - Что-то типа Бугимена? - Поинтересовался я. - Ну, полагаю, это возможно. Но рыба, говоришь?
   Эллен кивнула.
   - Однако я не думаю, что она так уж много знает об этом. На самом деле она немного смутилась. Как будто я спросила её о чём-то нечистом.
   Через весь зал ожидания громкоговоритель издал последнее напоминание о посадке на мой рейс.
   Эллен помогла мне подняться, всё ещё рассказывая.
   - Она сказала, что она просто малайка, откуда-то с побережья... Малакка?... Не помню... и обидно, что я не зашла туда три или четыре месяца назад, потому что её летняя сменщица была частично Чоча.. Чочо?... что-то вроде этого.
   Очередь становилась всё короче. Я пожелал им двоим благополучного Дня Благодарения и побрёл к самолету.
   Подо мной облака образовали холмистый ландшафт. Я мог видеть каждый хребет, каждый утомлённый кустарник и глаза животных в тёмных местах. Некоторые из долин были разделены неровными чёрными линиями, похожими на реки, которые можно увидеть на карте. Вода, по крайней мере, выглядела достаточно реальной: здесь облачная гряда разделилась и разошлась, открывая под собой тёмное море.
   На протяжении всего полёта я чувствовал упущенную возможность, ощущение, что мой пункт назначения даёт мне нечто вроде последнего шанса.
   В течение этих сорока лет после смерти Говарда я всё ещё проживал в его тени; конечно, его рассказы затмевали мои собственные. Теперь я оказался в ловушке внутри одного из его рассказов. Здесь, на высоте нескольких миль над землёй, я чувствовал, как великие боги сражаются; ниже война уже была проиграна.
   Сами пассажиры вокруг меня казались участниками маскарада: жирный маленький бортпроводник, от которого пахло чем-то странным; ребёнок, смотрящий в одну точку, а не по сторонам; мужчина, спящий рядом со мной, расслабленный и посмеивающийся; он протянул мне страницу, вырванную из его "бортового" журнала, с ноябрьской головоломкой. Он изумлённо смотрел на множество точек.
   "Соедините точки и посмотрите, за что вы будете менее всего благодарны за этот День благодарения!"
   Ниже я увидел надпись "Бнай Брит проводит Фестиваль песни", наполовину уходящую в нарисованный песок, рекламу пляжных клубов, и образец местного юмора:
   "ЕСТЬ ФИНАСНЫ, БУДЕШЬ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ"
   (ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕНО "МАЙЯМИ ГЕРАЛЬД")
   "Если ваш муженёк приходит домой и клянётся, что он только что увидел стайку рыб, прогуливающихся по двору, не проверяйте его дыхание на алкоголь. Может быть, он говорит правду!
   По словам зоологов из Майами, сомики будут мигрировать в рекордных количествах этой осенью, и жителей Южной Флориды ожидает сотня усатых тварей, ползающих по суше, в милях от воды.
   Хотя обычно эта рыба не больше вашей кошки, большинство потомства может выжить без..."
   На этом месте страница, вырванная моим соседом из журнала, заканчивалась.
   Он шевелился во сне, его губы двигались; я отвернулся и прислонил голову к окну, где виднелась часть Флориды, изрытая десятками каналов. Самолет вздрогнул и скользнул к ней.
   Мод уже стояла у трапа, рядом с ней ожидал чёрнокожий носильщик с пустой тележкой.
   Пока мы ждали мои сумки у багажного люка, она рассказала мне о продолжении инцидента в "Сан-Марино": тело юноши нашли выброшенным на отдалённом пляже, его лёгкие находились во рту и в горле.
   - Вывернулись наружу, - сказала она. - Представляешь? Об этом всё утро говорили по радио. С записями какого-то ужасного доктора, рассказывающего о кашле курильщика и о том, как тонут люди. Через некоторое время я уже не могла это слушать.
   Носильщик загрузил мои сумки на тележку, и мы последовали за ним к стоянке такси, Мод использовала свою трость, чтобы жестикулировать. Если бы я не знал, сколько ей лет, я бы подумал, что волнение ей к лицу.
   Мы заставили водителя сделать крюк на запад вдоль Помпано-Канал-Роуд, где мы остановились у номера 311, одной из девяти ветхих зелёных хижин, которые образовывали двор вокруг небольшого и очень грязного бассейна, похожего на болото; из бетонного горшка рядом с бассейном свисала одинокая полумёртвая пальма, как будто в какой-то пародии на оазис.
   Это было последнее место жительства Амброза Мортимера. Моя сестра вела себя очень тихо, и я поверил ей, когда она сказала, что никогда не была здесь раньше.
   Через улицу блестели маслянистые воды канала. Такси повернуло на восток. Мы проезжали мимо бесконечных рядов отелей, мотелей, кондоминиумов, торговых центров размером с Центральный парк, сувенирных лавок с рекламными щитами, чей размер был больше самих лавок, корзин с ракушками и пластмассовых машинок на витринах.
   Мужчины и женщины нашего возраста и младше сидели на холщовых шезлонгах у себя во дворах, моргая от уличного движения. Разделения по полам не наблюдалось; некоторые пожилые женщины были почти такими же лысыми, как и я, а мужчины носили одежду цвета коралла, лайма и персика. Они шли очень медленно, пересекая улицу или двигаясь по тротуару; машины двигались почти так же медленно, и прошло сорок минут, прежде чем мы добрались до дома Мод с его оранжевыми ставнями в пастельных тонах, и отставным аптекарем и его женой, жившими наверху.
   Квартал пребывал в некой апатии, и я знал, что скоро сам буду жить в таком же месте, и думал об этом с сожалением. Жизнь остановилась, и как только проревело такси, единственное, что шевельнулось - герань в окне Мод, слегка дрожащая на ветру, которого я даже не чувствовал.
   Засуха. Утро в салоне с кондиционером моей сестры, обеды с друзьями в кафе с кондиционером. Случайный дневной сон, от которого я просыпался с головными болями. Вечерние прогулки, наблюдение за закатами, светлячками, экранами телевизоров, мерцающими за шторами соседей. Ночью несколько слабых звёзд меж облаков; днём крошечные ящерицы бродят по горячему тротуару или смело загорают на каменных плитах. Запах масляных красок в шкафу моей сестры и настойчивый гул комаров в её саду.
   Её солнечные часы, подарок Эллен, с посланием Терри, нарисованным на ободе. Обед в "Сан-Марино", и краткий, нерешительный взгляд на пирс позади забегаловки, теперь что-то вроде туристической достопримечательности.
   Во второй половине дня я сижу в филиале библиотеки в Хайалиа, просматривая полки с книгами о путешествиях, за столом напротив меня дремлет старик, и ребёнок кропотливо копирует текст из энциклопедии для отчёта в школе.
   Ужин на День Благодарения с получасовым телефонным звонком Эллен и мальчику и перспективой прожить как в Турции всю оставшуюся неделю. Ещё визиты к друзьям и ещё один день в библиотеке.
   Позже, движимый скукой и побуждением что-то делать, я позвонил в "Барклай-отель" в Северном Майами и забронировал там комнату на две ночи. Я не помню, в какой день я там поселился, потому что такого рода вещи больше не имели особого значения, но я знаю, что это случилось в середине недели. "Мы в самом разгаре сезона", - сообщила мне владелица, и отель будет заполняться каждые выходные, вплоть до Нового года.
   Моя сестра отказалась сопровождать меня на Кулебра-авеню; она не видела никакой привлекательности в посещении места, где когда-то жил беглец из Малайзии, и она не разделяла моих фантазий из бульварного чтива, что, живя там, я сам мог бы найти какую-то подсказку, неизвестную полиции.
   ("Благодаря знаменитому автору "За гранью могыли" ...) я поехал туда один, на такси, взяв с собой полдюжины томов из местной библиотеки. Помимо чтения, у меня не было других планов.
   "Барклай" представлял собой розовое саманное, двухэтажное здание, увенчанное древней неоновой вывеской, на которой в лучах раннего полуденного солнца лежала густая пыль. Подобные заведения выстроились по обеим сторонам квартала, и каждое из них угнетало больше предыдущего. Здесь не было лифта, и, к моему разочарованию, на первом этаже не имелось свободных номеров; лестница выглядела так, словно для подъёма по ней нужно быть скалолазом.
   В кабинете внизу я спросил как можно небрежнее: какую комнату занимал пресловутый мистер Джакту? На самом деле я надеялся, что мне дадут ключ или от его комнаты, или от соседней. Но меня ожидало разочарование.
   Заинтересованный маленький кубинец за стойкой был нанят всего шесть недель назад и заявил, что ничего не знает об этом; на запинающемся английском он объяснил, что хозяйка, миссис Циммерман, только что уехала в Нью-Джерси навестить родственников, и не вернется до Рождества.
   Очевидно, я мог забыть о сплетнях. К этому моменту я наполовину испытывал искушение отменить свой визит, и я признаюсь, что то, что удерживало меня там, было не столько чувством чести, сколько желанием разлучиться на два дня с Мод, которая уже почти десять лет сама по себе, и мне было довольно трудно жить с ней.
   Я проследовал за кубинцем наверх, наблюдая, как мой чемодан ритмично ударяется об его ноги. Он повёл меня по коридору в комнату, обращённую во двор. Там пахло каким-то солёным воздухом и маслом для волос; провисшая кровать послужила многим людям, что проводили тут праздники в отчаянии.
   Небольшая цементная терраса выходила на двор, а за ним - пустырь, заросший сорняками. Траву во дворе так долго не косили, что трудно было сказать, где начиналось одно и заканчивалось другое. Где-то посреди этой ничейной земли возвышалась группа пальм, невероятно высоких и тонких, только несколько застывших листьев украшали их верхушки. На земле под ними лежало несколько гниющих кокосовых орехов.
   Такую картину я увидел в первую ночь, когда я вернулся после ужина в соседнем ресторане. Я чувствовал необычайную усталость и вскоре отправился спать.
   Ночь была прохладной, я не нуждался в кондиционере; лёжа в огромной кровати, я слышал, как смеялись люди в соседней комнате, слышал шипение автобуса, движущегося по проспекту, и шелест пальмовых листьев на ветру.
   Я потратил часть следующего утра, составляя письмо миссис Циммерман, которое должно ожидать её возвращения.
   После долгой прогулки в кафе на завтрак я дремал. После обеда я сделал то же самое.
   Включив телевизор - болтливое пятно в другом конце комнаты, чтобы он изображал собеседника, я пролистал стопку книг на ночном столике, окончательно отбрасывая те, что оказались не о путешествиях; большинство из них не открывали с тридцатых годов.
   Я не нашел ничего интересного ни в одной из книг, по крайней мере, при первом осмотре, но прежде чем выключить свет, я заметил, что в воспоминаниях полковника Э.Дж. Патерсона имелся указатель.
   Хотя я тщетно искал демона Шу Горона, я нашёл ссылку на вариант произношения этого имени. Автор, несомненно, давно умер, и он провёл большую часть своей жизни на Востоке. Он не особо интересовался Юго-Восточной Азией, и, следовательно, данный отрывок был кратким...
   "Тем не менее, несмотря на богатство и разнообразие их фольклора, они не имеют ничего общего с малайским шугораном, своего рода бугименом, которым пугали непослушных детей. Путешественники слышали много противоречивых описаний этого существа, некоторые на грани непристойности. (Оран, конечно, малайское слово, обозначающее "человека", в то время как шуг, что здесь означает "вынюхивать" или "разыскивать", буквально означает "хобот слона").
   Я хорошо помню шкуру, висевшую над баром в Клубе Торговцев в Сингапуре, которая, согласно традиции, представляла младенца этого сказочного существа; его крылья были чёрными, как кожа готтентота. Вскоре после войны полковой хирург возвращался в Гибралтар и, после должного осмотра, объявил, что эта шкура - просто высушенная кожа довольно крупного сома. Его никогда больше не приглашали в этот клуб".
   Я не выключал свет, пока не чувствовал готовности заснуть, слушая, как ветер гремит пальмовыми листьями и завывает между рядами террас. Когда я выключил свет, я почти ожидал увидеть в окне тёмную фигуру, но, как говорит поэт, не увидел ничего, кроме ночи.
   На следующее утро я упаковал свою сумку и ушёл, понимая, что моё пребывание в отеле оказалось бесплодным.
   Я вернулся в дом сестры, и застал её в возбуждённом состоянии. Она разговаривала с аптекарем, живущим наверху; она была в ужасном состоянии и сказала, что всё утро пыталась связаться со мной.
   Сегодня она проснулась и обнаружила цветочный горшок у окна своей спальни, опрокинутый, а кусты под окном были истоптаны. По боковой стене дома, в нескольких метрах друг от друга, тянулись две огромные косые черты, начинающиеся от крыши и идущие прямо до земли.
  
   "Боже мой, как летят годы. Флегматичный человек средних лет. А ведь буквально вчера я был молод, полон энтузиазма и трепета перед тайной разворачивающегося мира".
   - Лавкрафт, 20 Августа 1926 г.
  
   Больше мне нечего сообщить. Здесь история вырождается в неслыханную коллекцию предметов, которые могут или не могут быть связаны: кусочки головоломки для тех, кто воображает себя поклонниками головоломок, случайный рой точек, а в центре широкий немигающий глаз.
   Конечно, моя сестра съехала из дома в Индиан-Крик в тот же день и сняла для себя комнаты в отеле в центре Майами. Впоследствии она переехала вглубь материка, и стала жить с подругой в зёленом бунгало, украшенном лепниной, в нескольких милях от Эверглейдс, в третьем по счёту из девяти домиков в непосредственной близости от главной дороги.
   Я остановился в её логове, чтобы написать это.
   После того, как умерла её подруга, моя сестра жила здесь одна, совершая 40-мильную поездку на автобусе в Майами только в особых случаях: в театр с группой друзей, один-два раза в год за покупками. Всё остальное, в чём она нуждалась, можно было найти прямо здесь, в городе.
   Я вернулся в Нью-Йорк, простудился и всю зиму провалялся на больничной койке, посещая сестру гораздо реже, чем хотели моя племянница и её сын. Конечно, попытка выбраться из Бруклина - не повод для насмешек. Человек выздоравливает гораздо медленнее, когда достигает моего возраста; это болезненная истина, которую мы все узнаем, если проживём достаточно долго.
   Жизнь Говарда была короткой, но, в конце концов, я думаю, он понимал это. В тридцать пять он мог высмеять безумие друга, "жаждущего молодости", но через десять лет он научился оплакивать потерю своей.
   "Годы говорят об одном! - писал он. - Вы, ребята, не знаете, как вам повезло!"
   Возраст - это действительно великая тайна. Как ещё Терри мог украсить солнечные часы своей бабушки этой бессмысленной чепухой? "Старей вместе со мной; лучшее ещё впереди". Правда, этот девиз традиционен для солнечных часов, но этот юный дурачок даже не придерживался рифмы. С дьявольской неточностью он написал: "Лучшее ещё впереди" - строчка, которая заставит меня скрежетать зубами, если мне будет, чем скрежетать.
   Большую часть весны я провёл внутри дома, готовя себе жалкие маленькие порции и безрезультатно работая над литературным проектом, занимавшим мои мысли. Обескураживало то, что я теперь так медленно писал и так сильно изменился.
   Моя сестра только укрепила мой настрой, отправив мне довольно непристойный рассказ, который она нашла в "Энквайрере", о "существе, подобном пылесосу", проникшем через иллюминатор к шведскому моряку. Оно "сделало всё его лицо багровым". Сестра написала сверху: "Видишь? Прямо из Лавкрафта".
   Вскоре после этого я, к своему удивлению, получил письмо от миссис Циммерман, в котором содержались множественные извинения за то, что я оставил своё письмо не в том месте, и она обнаружила его только во время "весенней уборки". (Трудно представить какую-либо уборку в "Барклай-отеле" весной или в другое время года, но даже этот поздний ответ меня обрадовал.)
   "Мне жаль, что пропавший священник являлся вашим другом, - написала она. - Я уверена, что он был хорошим джентльменом. Вы спрашивали у меня "подробности", но судя по вашей записке вы, кажется, знаете всю историю. Мне действительно нечего сообщить вам, кроме того, что я рассказала полиции, хотя не думаю, что они когда-либо публиковали все мои показания в газетах.
   Наши записи показывают, что мистер Джакту прибыл сюда почти год назад, в конце Июня, и уехал в последнюю неделю Августа, задолжав мне недельную арендную плату плюс различные убытки, которые я больше не надеюсь возместить, хотя я написала об этом в посольство Малайзии. В других отношениях он был достойным жильцом, регулярно платил и практически никогда не выходил из своей комнаты, кроме того, чтобы время от времени гулять на заднем дворе или останавливаться у бакалейщика. (Мы нашли невозможным препятствовать тому, чтобы жильцы ели в комнатах).
   Моя единственная жалоба состоит в том, что в середине лета вместе с мистером Джакту мог проживать маленький чернокожий ребёнок, оказавшийся с ним без нашего ведома, пока одна из горничных, проходя мимо его комнаты, не услышала, как Джакту поёт ему. Она не узнала язык, но по её предположению это мог быть иврит. (Бедная женщина, к сожалению покинувшая нас, едва могла читать). Когда она в следующий раз прибиралась в комнате, она сказала мне, что мистер Джакту утверждал, что ребенок "его", и что она ушла, потому что мельком увидела этого ребёнка, смотрящего на неё из ванной. Она сказала, что ребёнок был голым.
   Я тогда не рассказывала про это никому, так как считала, что не имею права судить о нравах своих гостей. Во всяком случае, мы больше никогда не видели этого ребёнка, и мы позаботились о том, чтобы его комната стала абсолютно чистой для наших следующих жильцов. Поверьте, мы получили только хорошие отзывы о наших апартаментах. Мы думаем, что они великолепны, и надеемся, что вы согласны с этим, и я также надеюсь, что вы снова будете нашим гостем, когда ещё раз приедете во Флориду".
   К сожалению, в следующий раз я приехал во Флориду на похороны своей сестры в конце той зимы.
   Теперь я знаю, что она болела большую часть прошлого года, а я и не догадывался. Не могу отделаться от мысли, что так называемые "инциденты" - бессмысленные акты вандализма, направленные против одиноких женщин в районе Южной Флориды, кульминацией которых стали несколько сообщений о нападениях неизвестного бродяги, - возможно, ускорили её смерть.
   Когда я приехал сюда с Эллен, чтобы разобраться с вещами сестры и устроить похороны, я намеревался остаться здесь максимум на неделю или две, наблюдая за передачей имущества. И все же я как-то задержался, после того как Эллен уехала. Возможно, меня удержала мысль о той нью-йоркской зиме, которая становилась всё жестче с каждым годом; я просто не мог найти в себе силы, чтобы вернуться.
   В конце концов, я не мог заставить себя продать этот дом; если я и попал в ловушку здесь, то смирился с этим. Кроме того, переезд никогда мне особо не нравился; когда я устаю от этой маленькой комнаты - а это бывает - я могу думать о том, куда бы ещё поехать. Я видел весь мир, побывал везде, где хотел. Это простое жилище - теперь мой дом, и я уверен, что он станет моим последним пристанищем.
   Календарь на стене говорит мне, что прошло уже почти три месяца с тех пор, как я переехал сюда. Я знаю, что где-то на его оставшихся страницах вы найдёте дату моей смерти.
   На прошедшей неделе произошла новая вспышка "инцидентов". Прошлая ночь была самой драматичной из всех. Я могу почти дословно пересказать утренние новости.
   Незадолго до полуночи миссис Флоренс Кавана, домохозяйка, живущая в доме N 24 на Алиссум-Террейс, в Южном Принстоне, собиралась закрыть шторы в своей гостиной, когда увидела, что с той стороны окна на неё уставился субъект, которого она описала следующими словами: "огромный негритянский мужчина, с противогазом на лице или в маске для подводного плавания". Миссис Кавана, одетая только в свою ночную рубашку, отскочила от окна и стала звать своего мужа, спящего в соседней комнате, но к тому времени, как он проснулся, негр успел убежать.
   Местная полиция поддерживает теорию "подводного снаряжения", поскольку у окна они обнаружили следы, которые мог сделать тяжёлый человек в ластах. Но они не смогли объяснить, зачем кому-то нужно ходить в такой одежде вдалеке от воды.
   Новость как обычно заканчивается сообщением, что нам не удаётся найти мистера и миссис Кавана, чтобы взять у них интервью.
   Причина, по которой я проявил такой интерес к этому делу - достаточная, во всяком случае, для запоминания вышеуказанных деталей - заключается в том, что я довольно хорошо знаю чету Кавана. Они мои ближайшие соседи.
   Назовите это эгоизмом стареющего писателя, если хотите, но почему-то я не могу отделаться от мысли, что вчерашний визитёр искал меня. Эти маленькие зелёные бунгало в темноте выглядят одинаково.
   Что ж, ночь ещё не наступила, и у человека в ластах достаточно времени, чтобы исправить свою ошибку.
   Я никуда не собираюсь уходить.
   Думаю, на самом деле, это будет довольно подходящим концом для писателя типа меня - самому оказаться героем рассказа другого автора.
   "Старей вместе со мной; лучшее ещё впереди".
   Скажи мне, Говард: как скоро наступит моя очередь увидеть чёрное лицо, прижимающееся к моему окну?

(1980)

  

Перевод: Алексей Черепанов

Декабрь, 2018 - Февраль, 2019

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"