Аннотация: Перевод эссе "Idealism and Materialism - A reflection" из сборника "Collected Essays. Vol. 5".
Говард Филлипс Лавкрафт
ИДЕАЛИЗМ И МАТЕРИАЛИЗМ - ОТРАЖЕНИЕ
Человеческие мысли с их бесконечным разнообразием и интенсивностью, столкновение противоположных точек зрения - это, пожалуй, самое забавное и одновременно обескураживающее зрелище на нашем земном шаре. Мысли людей смешны из-за своих противоречий и из-за напыщенности, с которой их обладатели пытаются догматически анализировать совершенно неизвестный и непознаваемый космос, в котором всё человечество является лишь преходящим, ничтожным атомом; мысли индивидуумов огорчают тем, что по своей природе они никогда не смогут достичь той идеальной степени единодушия, что позволила бы использовать их мощную энергию для улучшения расы. Мысли людей, сформированные бесчисленным разнообразием обстоятельств, всегда будут противоречить друг другу. Разные группы могут иметь схожие идеи достаточно долго, чтобы основать несколько определённых интеллектуальных институтов; но люди, думающие одинаково об одном предмете, расходятся в своём мнении о других вещах, так что даже самый сильный из таких институтов несёт в себе семя своего окончательного падения. Единственное, в чём можно быть уверенным, то это в том, что из-за разных идей неизбежно произойдёт ментальный конфликт между людьми, и он неизменно перейдёт в физический и военный, когда противоборствующие умы разделятся на фракции, примерно одинаковые по количеству участников. Последователям заблуждений о "всемирном братстве" и "всеобщем мире" было бы неплохо вспомнить эту научную истину, основанную на базовой психологической природе человека, прежде чем принимать решение продолжать свой вечно абсурдный и часто катастрофический курс.
Самым решительным и очевидным из всех вечных конфликтов человеческой мысли является конфликт между разумом и воображением; между реальным, материальным, и идеальным, или духовным. В каждую эпоху у каждого из этих принципов были свои проповедники; и настолько основными и жизненно важными являются проблемы бытия, что этот конфликт превзошёл все другие по ожесточённости и универсальности. Каждая сторона, имея свой собственный метод подхода, невосприимчива к атакам другой стороны; поэтому маловероятно, что когда-либо будет достигнуто что-то похожее на соглашение. Только беспристрастный, объективный наблюдатель может вынести справедливый вердикт в этом споре; но так мало имеется этих наблюдателей, что их влияние никогда не станет значительным.
Человек, медленно эволюционирующий из какого-то вида обезьян, изначально не знал ничего за пределами конкретных вещей, окружающих его. Прежде управляемый рефлексами или инстинктами, его развивающийся мозг был абсолютно безразличен ко всему, что не касалось самозащиты, поиска укрытия и еды. По мере того, как этот первичный мозг развивался своим путём, его внутренняя сила и активность переросли стадию примитивных инстинктов. Поскольку не существовало источников информации, которые могли бы удовлетворить мозг человека, его зарождающееся любопытство вынужденно превратилось в изобретательство; и явления природы стали интерпретироваться им в таких простых терминах, какие только могла придумать и постичь эволюционирующая раса людей. Солнце было полезным. Люди испытывали комфорт, когда солнце светило в небе, и дискомфорт, когда оно исчезало. Поэтому люди должны были вести себя по отношению к солнцу так, как они относятся к вождю или вожаку стаи, который мог даровать милость и отнимать её. Вожди делают одолжения, когда люди хвалят их или дарят им подарки. Поэтому солнце следует восхвалять и умилостивлять дарами. Так родились образные представления о божестве, поклонении и жертвоприношении. Возникла новая и полностью иллюзорная система мышления - духовная.
Развитие идеального мира воображения, перекрывающего реальный мир природы и пытающегося объяснить его, происходило стремительно. Поскольку для наивного ума концепция безличного действия невозможна, каждое природное явление наделялось своей целью и личностью. Если молния ударила в землю, то это намеренно сделало невидимое существо в небе. Если река текла к морю, то это происходило потому, что какое-то невидимое существо по своей воле приводило её в движение. И поскольку люди не понимали никаких источников действия, кроме самих себя, эти невидимые создания, порождённые воображением, были наделены человеческими формами, несмотря на их сверхчеловеческие способности. Так возникла удивительная раса антропоморфных богов, которым суждено было так долго властвовать над своими создателями. Параллельные иллюзии были почти бесчисленны. Заметив, что его благополучие зависит от соответствия тому фиксированному ходу атомных, молекулярных и вещественных взаимодействий, которые мы сегодня называем законами природы, первобытный человек придумал понятие божественного правления, наделённого свойствами духовного добра и зла. Правильное и неправильное действительно существовали как реальность в форме соответствия и несоответствия Природе; но наши первые мыслящие предки не могли представить себе никакого закона, кроме личной воли, поэтому считали себя рабами какого-то небесного тирана или тиранов человеческой формы и неограниченной власти. На основе этой идеи возникли монотеистические религии. Затем появилась иллюзия справедливости. Заметив, что обмен является естественной основой человеческих отношений и, что благодеяния чаще всего оказываются тем, кто их оказывает, воображение человека распространило локальный принцип на космос и сформировало масштабный вывод о том, что на благодеяния всегда отвечают такими же благодеяниями; что каждое человеческое создание будет вознаграждено силами управляющих богов Природы пропорционально его добрым делам, или подчинению воле божеств. Этому выводу способствовала природная жадность или стремление к приобретению, присущая нашему виду. Все люди хотят больше, чем имеют, и для того, чтобы объяснить этот инстинкт, они ссылаются на воображаемое "право" получать больше. Идея возмездия и божественного наказания стала неизбежным следствием идеи воздаяния и благосклонности божеств.
Этот элемент желания сыграл огромную роль в распространении идеалистической мысли. Инстинкты человека, усложнённые дополнительными впечатлениями, полученными через зарождающийся интеллект, во многих случаях развивали новые физические и психические реакции; и породили отдельные эмоциональные феномены. Эмоции, работая рука об руку с воображением, создавали такие иллюзии, как иллюзия бессмертия; которая, несомненно, является сочетанием представлений человека о "другом мире", полученных во сне, и растущего ужаса перед идеей полной смерти, возникшей в разуме, который теперь способен осознать, как никогда ранее, тот факт, что каждый человек рано или поздно должен навсегда лишиться привычных удовольствий охоты, борьбы и лежания на солнце перед любимым деревом или пещерой. Человек не хочет лишиться этих удовольствий, и его разум ищет спасения от неизвестной и, возможно, страшной бездны смерти. Сомнительно, что дикарь, не помнящий ничего до своего рождения, может представить себе абсолютное небытие. Он находит ложные аналогии, такие как возрождение жизни растений весной и прекрасный мир сновидений, и ему удаётся убедить свой полусформировавшийся интеллект в том, что его существование в реальном мире является лишь частью более обширного существования; что он либо родится заново на земле, либо будет пересажен в какой-то далекий и вечный мир грёз. В дальнейшем иллюзия справедливости играет не последнюю роль в этой комедии; и человек, не найдя абстрактной справедливости в реальной жизни, с удовольствием придумывает будущую жизнь, в которой всё будет возмещаться и выравниваться по заслугам.
При таком начале нам не приходится удивляться развитию сложной и сильно почитаемой системы идеалистической философии. Развитие интеллекта без предшествующего научного знания, направляющего его, привело к усилению эмоций и воображения без соответствующего усиления рациональных процессов, и остатки неизменного, грубого инстинкта попали в эту схему. Желание и фантазия полностью затмили факты и наблюдения; и мы обнаруживаем, что все мысли основаны не на истине, а на том, что человек хочет считать истиной. Не имея возможности представить себе могущественное взаимодействие космических сил без человекоподобной воли и человекоподобной цели, у людей сформировалось стойкое убеждение, что всё творение имеет какую-то определённую задачу; что всё стремится вверх к какой-то безграничной неизвестной цели или к совершенству. Так возникают всевозможные экстравагантные надежды, которые со временем овладевают человечеством и порабощают его интеллект до невозможности. Надежда становится деспотом, и человек, наконец, начинает использовать её как последний аргумент против разума, говоря материалисту, что истина не может быть истиной, потому что она разрушает надежду.
По мере усложнения сознания, развития разума, эмоций и воображения мы наблюдаем значительное утончение и систематизацию идеалистической мысли. В промежутке возникли эстетические и интеллектуальные интересы, требующие улучшений и уступок в доминирующих религиях или суевериях человека. Идеализация должна теперь соответствовать реальным фактам, которые были обнаружены, и обостренному чувству красоты, которое у людей развилось. На этом этапе формируются великие цивилизации, и каждая из них создает одну или несколько высокотехничных и художественных схем философии или теологии. Поначалу успехи подтверждают идеалистические представления. Красота порождает удивление и воображение, а частичное понимание масштабов и действий природы порождает благоговение. Люди не задумываются о том, действительно ли их боги могли создать и управлять столь огромной и запутанной вселенной, но лишь восхищаются богами, способными на такие космические чудеса. Точно так же каждая вещь на земле становится всего лишь разновидностью какой-то воображаемой лучшей вещи, или идеала, который должен существовать либо в другом мире, либо в будущем этого мира. Из самых приятных фаз всех объектов и переживаний воображение легко строит иллюзорные соответствующие объекты и переживания, и все они приятны. В то время как всё человечество в большей или меньшей степени вовлечено в это повальное мечтательство, отдельные народы развивают особенно заметные идеалистические системы, основанные на их особых умственных и эстетических способностях. Здесь Греция, первая среди центров культуры, становится лидером. Наряду с первобытной мифологией, отличающейся непревзойденной красотой, она также имеет самую передовую из поздних идеалистических философий - философию Платона. Именно эта платоновская система, иногда действующая через неуклюжий покров чуждой древнееврейской теологии, является сегодня движущей силой идеализма.
Сегодняшние идеалисты образуют два класса - теологический и рационалистический. Первые откровенно примитивны и используют самые грубые и наименее продвинутые методы аргументации. Вторые занимают внешне научную позицию и искренне верят, что философствуют, опираясь только на факты, но в подавляющем большинстве находятся под влиянием иллюзий о совершенстве человека и лучшем мире. Цепляясь за эти устаревшие фантазии, они обычно используют для их поддержания недавно открытый и неопровержимо доказанный закон эволюции; забывая о бесконечной медлительности этого процесса и упуская из виду тот факт, что когда эволюция действительно затронет наших потомков в сколько-нибудь заметной степени, они уже не будут принадлежать к человеческой расе ни умственно, ни физически - в той же мере, в какой мы принадлежим к расе обезьян. Из двух идеалистических типов теологический заслуживает уважения за свои достижения, а рационалистический - за свои намерения. Религия, несомненно, была доминирующим фактором в облегчении человеческих отношений и навязывании морального или этического кодекса, приносящего практическую пользу в облегчении страданий человечества. Человеческий разум слаб по сравнению с инстинктами и эмоциями, и до сих пор эти последние силы в обличье теологии являются единственным эффективным сдерживающим фактором от расстройств полной свободы и превращения в животных. Процент цивилизованных и управляемых разумом людей всё ещё относительно невелик. Правда, некоторые религиозные деятели претендуют на исключительную заслугу. Христианство, например, утверждает, что оно цивилизовало европейцев; хотя истина заключается в том, что именно Европа цивилизовала христианство. Вера Христа, принятая по политическим соображениям императором Константином, была насильно посажена во власть, откуда она естественным образом переняла все особенности греко-римской культуры поздней империи и европейских народов, восставших из пепла этой империи. Эта культура возвела бы в высшее достоинство любую религию, связанную с ней подобным образом. Но, несмотря на такие чрезмерные заявления, остаётся достаточно очевидным, что религия в той или иной форме, по крайней мере, весьма желательна среди необразованных людей. Без этого они пребывают в унынии и теряют покой; несчастные люди с неудовлетворёнными и не удовлетворимыми стремлениями, которые могут привести цивилизованный мир к хаосу и разрушению. Рационалистический идеалист пренебрегает этим практическим соображением и осуждает религию в выражениях безмерного презрения, потому что знает, что она не соответствует действительности. Как теист забывает, что его вера может быть ложной, хотя её последствия полезны, так и идеалистический атеист забывает, что его доктрина может иметь плохие последствия, хотя она истинна [1]. В своей кампании взаимного уничтожения оба руководствуются эмоциями, а не разумом. Оба цепляются за примитивный идеал "должно быть". Рационалист честен, и поэтому им можно восхищаться. Но когда он позволяет своей неустанной и идеалистической враждебности к заблуждениям привести его на путь разрушения, он заслуживает порицания. Он не должен сносить то, что не может заменить; и, поскольку перевес очевидных доказательств говорит против возможности рационального самоуправления масс, рационалист должен подчиниться практическому суждению, которое запрещает садовнику отпиливать сук дерева, на котором он сидит, даже если сук мёртв и полезен только как опора. В своём страстном и узконаправленном крестовом походе против религии воинствующий атеист показывает себя таким же неуравновешенным идеалистом, как и христианский фанатик. Как и последний, он с лихорадочным пылом и убеждённостью преследует одну идею; забывая об общих условиях и относительной неважности истины для мира. Обычно он действует в знак протеста против многих неоспоримых пороков религии; зло, которое перевешивается хорошими последствиями, и которое в худшем случае не серьёзнее зла, неотделимого от атеистического кодекса. Именно этот крестовый поход против непоправимого зла ставит на идеалиста любого типа клеймо ребенка. Фантазии о том, что вековые принципы могут быть внезапно улучшены, или о том, что необходимые маленькие лицемерия и несправедливости обычной жизни являются предлогом для переворота всей социальной структуры, на самом деле являются глупостью самого жалкого сорта. Наблюдение за смертельной схваткой христиан и идеалистов-атеистов действительно гротескно - вспоминаются битвы лягушек и мышей или пигмеев и журавлей.
Материалист - единственный мыслитель, использующий знания и опыт, которые человечества накопило за многие века. Это человек, отбросивший инстинкты и желания, которые, как он знает, являются животными и примитивными, а также отвергший фантазии и эмоции, что, по его мнению являются чисто субъективными и связаны с признанным бредом сновидений и безумия; он смотрит на космос с минимальной личной предвзятостью, как отстранённый зритель, пришедший с открытым сердцем к зрелищу, о котором он не имеет никакого представления. Он подходит ко Вселенной без предрассудков и догм - не планировать то, что должно быть, и не распространять какую-либо конкретную идею по всему миру, а посвятить себя лишь восприятию и, насколько это возможно, анализу всего, что может существовать. Он видит бесконечность, вечность, бесцельность и автоматическое действие творения, и полную, бездонную ничтожность человека и его внутреннего мира. Материалист видит, что земля - всего лишь пылинка, существующая лишь мгновение, и что, соответственно, все проблемы человека - это пустяки, не имеющие отношения к бесконечному, как и он сам. Он видит насквозь слабое заблуждение справедливости и понимает абсурдность доктрины бессмертной личности, когда на самом деле личность и мышление возникают только из высокоорганизованной материи. Он признаёт невозможность существования таких вещей, как смутные, бесплотные разумные существа - "газообразные позвоночные", как остроумно назвал их Геккель [2]. Но, будучи разочарованным, он не впадает в ошибку рационалистического идеалиста, осуждающего как порочные и ненормальные все религиозные и родственные им доброжелательные фантазии. Выходя за рамки очевидных фактов атеизма, материализм реконструирует рассвет человеческого разума и понимает, что его развитие абсолютно необходимо для религиозного и идеалистического периода; что теизм и идеализм являются совершенно естественными, неизбежными и желательными, сопутствующими элементами примитивного мышления, или мышления без информации. То, что они всё еще желательны для многих, он принимает как простое следствие отсталой и атавистической природы человека. На самом деле, можно сказать, что с начала истории человек добился лишь незначительного прогресса в создании удобств для физического комфорта. Материалиста побуждает конфликтовать не существование идеализма, а то, насколько идеалисты навязывают свои иллюзии мыслящим людям, пытаясь затуманить истину. Истина, будь она приятной или неприятной, является единственным объектом поисков материалиста - ибо это единственный объект, достойный поисков просвещённого разума. Он ищет истину не для того, чтобы распространить её и разрушить счастье, а для того, чтобы удовлетворить тягу своего интеллекта к ней; чтобы утвердить своё право на положение человека разумного. Когда теисты или атеистические идеалисты пытаются навязать свои детские доктрины реалистичным мыслителям, начинаются проблемы. Со скромной и ненавязчивой церковью или тихим и недемонстративным утопистом материалист не спорит. Но когда один из них принимает высокомерную тактику и пытается дискредитировать философию, которая является честной, спокойной и искренней, вечная вражда несхожих мыслей снова становится явной. Ни один здравомыслящий человек не позволит убаюкать себя эмоциональным успокоительным сиропом веры, будь то вера в сверхъестественную доброту или в несуществующее совершенство человечества.
Возможно, именно в этической сфере материалисты вступают в наиболее решительный конфликт с идеалистами; и это любопытно, поскольку в большинстве случаев разница заключается в подходе, а не в фактическом законе. Идеалисты верят в добро и зло, отличное от природы, и поэтому изобретают нечто, что они называют "грехом", выстраивая вокруг этого искусственную систему мифологии. Они измеряют поступки человека не по стандарту практической ценности, способствующей комфортному и безбедному существованию расы, а по воображаемым идеалам собственного изготовления. То, что материалисты не должны верить в эту мифическую систему идеалов, сильно возмущает идеалистов, но, когда и те, и другие приходят к применению своих кодексов морального управления, между ними обнаруживается удивительное сходство. Дело в том, что, с одной стороны, идеалы во многом формируются на основе Природы как образца; с другой стороны, эффективный, практичный этический кодекс всегда должен требовать немного больше, чем он ожидает. Гармоничная и работоспособная система морали должна соответствовать как можно большему числу аспектов природы, особенностям эпохи и места. Там, где идеалистический кодекс обоснован, материалист оставляет его неизменным, руководствуясь здравым смыслом. Там, где этого нет, он обращается к природе, истории и хорошему вкусу и предлагает систему, наиболее соответствующую этим вещам. Изучение истории покажет, что основные моральные идеалы белой расы были мало подвержены влиянию её верований. Некоторые системы выявляют определённые достоинства сильнее, чем другие, а некоторые скрывают пороки более ловко; но общий средний показатель примерно одинаков. Конечно, практическое применение - это другой вопрос; и здесь искренний материалист уступает пальму первенства религии. Суеверие сильнее разума, и кодекс лучше всего затронет массы, если будет поддерживаться якобы божественным авторитетом. В случае с нашим собственным англосаксонским кодексом ни один честный материалист не захочет вносить в него какие-либо заметные изменения. Если бы было немного меньше Саббатианства и превознесения кротости, существующая система была бы прекрасно приспособлена к естественным потребностям, но даже эти незначительные недостатки сейчас быстро исчезают. Если в настоящее время мы жалуемся на тенденцию церкви занять позицию показной моральной опеки, то это потому, что мы видим признаки её упадка и хотим сохранить её этическое наследие, насколько это возможно в рационалистической манере. Мы не хотим, чтобы вера и мораль были настолько неразрывно переплетены, что последняя рухнет вместе с первой.
За рамками простого поведения лежит вопрос отношения к жизни в целом. То, что философия материализма пессимистична, никто не может отрицать; но многое можно сказать в пользу спокойного, мужественного противостояния бесконечности смирившимся, разочаровавшимся, не надеющимся, безэмоциональным атомом в отличие от лихорадочной, патологической борьбы и агонии христианского разума, отчаянно справляющегося с придуманными им мифическими тенями и проблемами, и возбужденного эмоциями, которые идеализм перестимулировал, вместо того чтобы подавлять их. Материалисту нечего терять, идеалист вечно страдает от разочарований. И даже хвалёный теологический "мир, превосходящий всякое разумение" [3] - слабая, пустая вещь по сравнению с гордостью добродетельного материалиста за непоколебимый разум и незапятнанную честь. Если бы идеализм действительно оправдал свои обещания, условия могли бы быть иными; но ни одно заблуждение не может полностью охватить человеческий разум, и бывают ужасные моменты, когда даже неподготовленный интеллект идеалиста оказывается лицом к лицу с истиной о космосе и отсутствии божественной справедливости, цели и судьбы.
Идеализм, каким мы его знаем сегодня, основывается на ложной предпосылке, что эмоции при определённых условиях являются идеальной заменой разума в передаче позитивного знания. Мистер Драйден с большой яркостью выразил это чувство в начале своего стихотворения "Religio Laici":
"Подобно тому, как исчезают эти ночные огни,
Когда светлый владыка дня восходит над нашим полушарием;
Так бледнеет Разум при виде Религии,
Так умирает он и растворяется в сверхъестественном свете" [4].
Религиозные люди уверят вас, что они знают, что их вера истинна, посредством ощущений и интуиции, слишком глубоких, чтобы их можно было выразить. Материалист не может не улыбнуться такой готовности принять галлюцинации за доказательства. Те, кто делает такие заверения, забывают, что другие религии прошли через те же эмоциональные переживания, и они так же уверены в том, что их верования являются единственно истинными; но они забывают о том, что многие люди в сумасшедших домах уверены, что они Александры Македонские, Цезари или Наполеоны. Субъективное всегда неопределённо, изменчиво и призрачно. Оно основано на ложных ментальных образах, подобных сновидениям, и легко может быть доказано, что оно не имеет никакого значения для передачи фактов или отделения истины от ошибки. Автор сего эссе может сослаться на собственную субъективную, детскую фантазию, которая иллюстрирует ложную позицию интуитивных теистов. Хотя он был сыном англиканского отца и баптистки матери, и рано привык к обычным благочестивым рассказам ортодоксальной семьи и воскресной школы, он никогда не верил в преобладающую абстрактную и бесплодную христианскую мифологию. Вместо этого он был приверженцем сказок и приключений из "Тысячи и одной ночи"; ни в одну из этих историй он не верил, но они казались ему не менее правдивыми, чем библейские истории, и гораздо более привлекательными. Затем, в шестилетнем возрасте, он наткнулся на греческие легенды и стал искренним и восторженным классическим язычником. Не обученный наукам и читавший все греко-римские предания, оказавшиеся под рукой, он до восьми лет был восторженным почитателем старых богов; возводил алтари Пану и Аполлону, Афине и Артемиде, а также благодетельному Сатурну, правившему миром в Золотом веке. И временами эта вера была очень реальной - есть яркие воспоминания о полях и рощах в сумерках, когда материалистический ум, записывающий эти строки, абсолютно точно знал, что древние боги были настоящими. Разве он не видел своими глазами, вне всякого сомнения, изящные формы дриад, наполовину слившихся со стволами античных дубов, не наблюдал с ясностью и уверенностью за неуловимыми маленькими фавнами и козлоногими старыми сатирами, которые так ловко перепрыгивали из тени одной скалы или зарослей в другую? Он видел эти вещи так же ясно, как видел древние дубы, скалы и заросли, и смеялся над неверующими, потому что знал [5]. Теперь он понимает, что видел всё это только глазами воображения; что его преданность богам была лишь проходящей фазой детской мечтательности и эмоциональности, которая должна была рассеяться со временем благодаря новым знаниям. Но сегодня у него есть все доказательства греко-римского язычества, какие есть у любого христианина для христианства, у любого еврея для иудаизма, у любого магометанина для магометанства или у любого Лоджа для спиритизма [6]. Какой смесью грубого инстинкта, желания, иллюзии, фантазии, самогипноза, бреда и эстетического пыла является религиозная вера среднего человека! Большая часть проявляемого им рвения, несомненно, является результатом извращения или модификации довольно низменных инстинктов, о которых психолог фрейдистского типа мог бы сказать более авторитетно, чем автор сих строк. Именно эта связь между религиозными и другими эмоциями должна быть важной для наблюдателя. Именно менее вдумчивые и более страстные люди или расы обладают самыми глубокими религиозными инстинктами, как мы видим на примере негров. Более холодный и высокоразвитый ум европейца является местом зарождения материализма.
Идеализм и Материализм! Иллюзия и Истина! Вместе они сойдут во тьму, когда люди перестанут существовать; когда под последними мерцающими лучами умирающего солнца окончательно погибнут последние остатки органической жизни на нашей крошечной частице космической пыли. И на тёмных планетах, что дьявольски вращаются вокруг чёрного солнца, имя человека будет забыто. И звёзды не будут воспевать ему славу, пронзая эфир жестокими иглами бледного света. Но кто будет настолько невнимателен к аналогии, чтобы сказать, что люди или существа, обладающие способностями, подобными человеческим, не обитают на бесчисленных мириадах невидимых планет, которые кружатся вокруг далёких звезд? Их разум может быть лучше или хуже нашего собственного - вероятно, в одних мирах живут более глупые существа, а в других - существа, которых мы назвали бы богами за их мудрость. Но будь их жители более великими чем мы, или менее, никто не может сомневаться, что в каждом мире, где есть мысль, существуют также системы идеализма и материализма, вечно и неизменно противостоящие друг другу.
ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА
Первая публикация: "The National Amateur" 41, # 6 (июль, 1919): 278-81. Подробный, хотя и несколько напыщенный очерк антропологии религии. Вероятно, ГФЛ черпал информацию из таких трудов, как "Первобытная культура" Эдварда Бернета Тейлора (1871), "Мифы и мифотворцы" Джона Фиске (1872); ("Библиотека Лавкрафта", 317), "Золотая ветвь" Джеймса Джорджа Фрейзера (1890-1915) и сочинений Ницше. ГФЛ утверждает, что вера в антропоморфное божество была естественным продуктом невежества первобытного человека в отношении природных явлений. Отрицая какую-либо истинную ценность религии, ГФЛ, тем не менее, считает, что религиозная вера является полезным средством для сдерживания невежественных масс. Возможно, эссе было написано только в начале 1921 года, поскольку "июльский 1919 года" номер журнала "The National Amateur" (в котором также был опубликован рассказ ГФЛ "Картина в доме") не печатался официальным издателем НАЛП, У. Полом Куком, до лета 1921 года.
Примечания
1. ГФЛ, возможно, подразумевает Джеймса Ф. Мортона, который в то время был воинствующим атеистом (позже он обратится в Бахаизм). В сатирическом стихотворении "Айзексонио-Мортониад" (1915) ГФЛ описывает Мортона как "Декана Тьмы, разрушителя церкви, / Кричащего с презрением со своего возвышенного насеста!". ("Библиотека Лавкрафта", 95-96; Расшифровки писем Лавкрафта, выполненные издательством "Arkham House", 210).
2. Эрнст Геккель (1834-1919) был ведущим натуралистом и последователем Дарвина; его книга "Die Weltrathsel" (1899; в английском переводе вышла под названием "Загадка Вселенной", 1900) оказала значительное влияние на философские взгляды Лавкрафта. В главе 15 из "Загадки Вселенной" Геккель описывает Бога как "газообразное позвоночное" для обозначения парадоксальных качеств, приписываемых Богу во многих ортодоксальных религиях.
3. Филистимлянам, 4:7.
4. Джон Драйден, "Religio Laici; или "Вера мирянина" (1682), "Библиотека Лавкрафта", 8-11.
5. Этот анекдот ГФЛ рассказывает повторно в "Исповеди неверующего" (стр. 145).
6. Об Оливере Лодже см. эссе "Воскресший Мерлин".
Источниктекста:
H.P. Lovecraft
Collected Essays. Volume 5: Philosophy; Autobiography and Miscellany