Римел Дуэйн. Музыка звёзд

Дуэйн В. Римел

МУЗЫКА ЗВЁЗД

"Рядом с маршрутами наших дневных прогулок есть черные зоны мира теней, откуда время от времени прорываются на свет посланники кошмара".

- Г.Ф. Лавкрафт, "Тварь на пороге"

Меня называют убийцей, потому что я хладнокровно убил своего лучшего друга. Однако попытаюсь доказать, что поступив так, я совершил акт милосердия - устранил нечто, что никогда не должно было прорываться в наш трёхмерный мир, и спас своего друга от ужаса, что хуже смерти.

Люди будут читать это и смеяться, они назовут меня сумасшедшим, потому что многое из того, что случилось, не может быть выражено словами и доказано в суде. В самом деле, я часто задаюсь вопросом: созерцал ли я истину? Я, тот кто видел ужасный конец. Есть много такого в нашем мире и в других мирах, что наши пять органов чувств не воспринимают, а то, что лежит за их пределами, можно найти только в буйном воображении и в сновидениях.

Я лишь надеюсь, что убил своего друга вовремя. Если я могу поверить в то, что вижу в своих снах, - я проиграл. И если я выжидал слишком долго, прежде чем выпустить ту последнюю пулю, то мне останется лишь приветствовать судьбу, что угрожает пожрать меня.

Мы были друзьями с Фрэнком Болдвином в течение долгих одиннадцати лет. Это была дружба, которая усилилась с течением времени, так как мы оба живо интересовались необычной музыкой и литературой. Мы родились и выросли в одной и той же деревне, и как часто отмечал один очень образованный автор и наш корреспондент из Провиденса, это было очень неординарным явлением - сразу два человека с такими странными увлечениями в деревне, где население составляет меньше шести сотен жителей. Это было удачно, да; но теперь я бы желал, чтобы мы никогда так глубоко не исследовали сферы ужасного и неизвестного.

Беспокойство началось 13 апреля 1940 года. В тот день я навестил своего друга, и во время разговора на разные темы он намекнул, что обнаружил на пианино несколько сочетаний нот, которые потревожили его. Это произошло вечером, и мы были одни в огромном, двухэтажном доме, который стоит там и поныне под гигантским клёном, заплесневелый и пустой, как костлявое напоминание об ужасе, который мы выпустили на свободу в одной из комнат.

Болдвин был очень способным пианистом, и я восхищался его талантом, который затмевал мои скромные возможности в игре на музыкальных инструментах. Дикая, странная музыка, которую он любил, часто навевала на меня приступы меланхолии, причины которой я не мог понять. Поистине жаль, что ни одна из его оригинальных нотных записей не сохранилась, поскольку многие из них были классикой ужаса, а другие - столь фантастическими, что я сомневаюсь, можно ли их вообще назвать музыкой.

Его заявление обеспокоило меня. Раньше у него была полная уверенность в том, что во время упражнений на пианино, он просто нажимает клавиши наугад. Я предложил свою помощь. Ничего не говоря, он направился к пианино, включил стоящий рядом торшер и сел за инструмент. Его тёмные глаза уставились на клавиши; гибкие, белые пальцы на мгновение зависли над клавиатурой, затем опустились.

Раздался необычный каскад звуков, когда Болдвин пробегал пальцами по всем клавишам пианино от начала одной октавы до конца другой. Его музыка состояла из серий необычных нот, что ошеломили и удивили меня. Я никогда не слышал ничего подобного; это было что-то "не от мира сего". Я зачарованно слушал, как его летающие пальцы создавали любопытную симфонию ужаса. Я не могу описать ту музыку никакими другими словами. Мелодии были жуткими и неземными, и проникали в самую душу. Это не было похоже на обычную классическую музыку, как, например, "Остров Мёртвых" Рахманинова или на "Пляска Смерти" Сен-Санса. Это было извилистое, музыкальное безумие.

Наконец, произведение моего друга закончилось резким диссонансом, и напряженная тишина разлилась по тёмной комнате. Болдвин повернулся ко мне и приложил палец к губам. Он указал на стену позади пианино. Сначала я подумал, что он шутит, но когда увидел его бледное, красивое лицо, вытянутое и взволнованное, то посмотрел на затемнённые стены и прислушался.

Некоторое время я ничего не слышал; затем слабый, коварный шелест нарушил тишину. Возможно, это была мышь, бегающая по полу на верхнем этаже. Но этот звук доносился из стен. Лёгкий топот крошечных когтей по дереву, шелест маленьких тел... крысы! Множество крыс, карабкающихся по стенам. Постепенно писки и царапанье уменьшились и превратились в струйку звука, которая, затихая, исчезла в направлении подвала.

Я встал, дрожа. Болдвин смотрел на меня, его глаза блестели, а челюсти были сжаты.

- Я сделал это, Рамбо; я всегда думал, что смогу. Это музыка, что заставляет двигаться любое животное, даже нас самих. Вспомните Гамельнского Крысолова... Я сам повторил его историю! Но я намерен пойти дальше; я собираюсь сочинить произведение, которое будет сводить людей с ума; хочу научиться музыке звёзд... даже если мне придётся использовать для этого специальные инструменты.

Я хотел пропустить его слова мимо ушей, как шутку, но друг был очень серьёзен. Болдвин всегда был несговорчив, и я знал, что любые аргументы тут бесполезны. Однако, должен признать, что сама его идея начала очаровывать меня, ослабляя барьеры в моём уме, возникшие было, когда я услышал о его странных планах. Поскольку интерес ко всему сверхъестественному и жуткому является не только чертой Болдвина, но и моей, то странная музыка пробудила и моё любопытство. Всё же я был настроен скептически, и высказал ему свои сомнения. Я не совсем понял к чему он стремится; наверное, тогда Болдвин и не думал об этом, но возможности такой музыки были потрясающие.

Мы читали о странной истории Эриха Цанна и о судьбе, которая его постигла, когда он с помощью игры на виоле боролся с угрозой из запредельной пустоты. Мы также были осведомлены о музыке дикарей, с помощью которой некоторые племена на Гаити призывают своих злых богов.

Мы в течение многих лет пытались найти копии различных запретных книг, содержащих знания древних: "Некрономикон" безумного араба Абдула Альхазреда, таинственную "Книгу Эйбона" и омерзительную "De Vermis Mysteriis" Людвига Принна, но напрасно. Нам приходилось возбуждать в себе ощущения присутствия сверхъестественного более простым способом - проводить ночи в домах с привидениями и на замшелых кладбищах, выкапывая трупы при свечах. Но нам хотелось чего-то настоящего, хотя оно всегда ускользало из наших пальцев. Даже наш начитанный друг из Провиденса не мог помочь нам. Он читал отрывки из нескольких не столь ужасных сочинений и предостерегал нас снова и снова. Сейчас я даже рад, что мы так и не нашли тех книг, поскольку то, что мы выкапывали на кладбищах, уже было достаточно отвратительным. Мне даже хочется верить, что этот наш друг воспользовался своими связями среди оккультистов и посоветовал им спрятать запретные книги от нашего взора. Конечно, несколько хороших направлений поиска растворились в воздухе.

Во время одного моего обхода книжных магазинов в Споукейне я нашел, чисто случайно, английский перевод "Хроники Натх" слепого немецкого мистика Рудольфа Йерглера, который в 1653-м году закончил эту свою монументальную работу, как раз перед тем, как его зрение стало портиться. После выхода первого издания книги автор был отправлен в сумасшедший дом в Берлине и изолирован от общества. Даже изменённый переводчиком Джеймсом Шеффилдом (1781), текст Йерглера был безумен и находился за гранью воображения.

Болдвин вновь и вновь обращался к пассажам из "Хроник Натх", пытаясь постепенно восстановить принципы создания музыки звёзд. И это пугало меня, ведь я тоже читал эти "Хроники" и знал, что книга содержит необычные образцы музыкальных ритмов, разработанных для призывания определённых чудовищ, рожденных среди звёзд, в ядре Земли, и в других мирах и измерениях. При этом Йерглер не был музыкантом, и скопировал ли он формулы из более древних книг или сам их изобрёл, я так и не смог выяснить. Мечтания Болдвина были, конечно странными.

Он сказал, что подготовительная работа потребует от него уединения, по крайней мере, в течение недели. Это дало бы ему достаточное количество времени, чтобы расшифровать зловещие формулы в древней книге и перенастроить "Лунакорд", - музыкальный инструмент, стоявший на втором этаже его дома. Болдвин хорошо разбирался в технике и нашел на своём инструменте такие сочетания звуков, которые сбили с толку его коллег-музыкантов. Милт Херт, известный своими выступлениями на радио, сделал то же самое на Органе Хаммонда, который внешне напоминает "Лунакорд". Звуки "Лунакорда" фактически являются электрическими импульсами, которыми управляют пятнадцать циферблатов на причудливой панели, расположенной над двумя клавиатурами. Они способны подражать любым инструментам от басового рожка до малой флейты. Вариации звуков бесконечны. Болдвин посчитал, что существует более миллиона таких вариаций звуков, хотя многие звуки не будут отличаться друг от друга. Вначале я задавался вопросом, как он планировал воспроизвести такую эксцентричную музыку на обычном пианино; но здесь было уже готовое решение -- научное достижение, ждущее применения.

Мой энтузиазм уменьшился, когда я шёл домой под светом бледного полумесяца. Мой друг не разъяснил конкретно, что он намеревался вызвать с помощью своей тревожной музыки. Сам Йерглер был особенно туманен в этом пункте, либо переводчик Шеффилд выбросил эту часть отвратительного текста - абсолютно логичное предположение. В самом деле, что земная музыка, то есть звуки, которые способно услышать ухо человека, может вызвать из пропасти чего-то полностью неземного? Но всё протестовало во мне против такой теории. Болдвин играл с огнём, но сами пределы человеческого познания о пространстве, времени и бесконечности будут мешать ему обжечься. Однако, Йерглер сделал это; или что-то столь же плохое, и я вспомнил предисловие Шеффилда, который написал осторожный отчёт о таинственной смерти алхимика в сумасшедшем доме.

Во время мощной грозы снаружи здания и над комнатой Йерглера прозвучала отвратительная какофония звуков. Казалось, что она звучит с самых небес. Затем загрохотали ставни на окне; дикий крик; и Йерглер был обнаружен в углу комнаты - он словно внезапно рухнул на пол от запредельного ужаса. Мёртвые выпученные глаза, на лице и теле множество отверстий, которые напоминали ожоги, но не являлись ими. Однако я знал, что многие летописцы средневековья имели прискорбную привычку всё грубо преувеличивать и искажать.

Ожидание, пока пройдёт неделя, было для меня невыносимым. Я осознавал, что Болдвин был совсем один в той комнате на втором этаже. Он, наверное, всё листал ту древнюю богохульную книгу и сочинял странную музыку на дьявольской машине. Наконец, наступила суббота, и я подошёл к двери своего друга около часа дня, потому что знал, что Болдвин уже много лет спал до обеда и не видел восхода солнца. Приободрившись от вида струйки дыма из покосившегося дымохода, я открыл провисшие деревянные ворота, прошёл под тенью клёна и постучался во входную дверь.

Дверь открылась, и я был потрясён изменениями в лице моего друга. Он постарел на пять лет; новые морщины появились над его бровями. Его приветствие было механическим. Мы сидели в комнате и беседовали, в то время как он зажигал одну сигарету за другой.

Когда я спросил друга, спал ли он и ел ли он что-то существенное, он отказался отвечать. Болдвин сам делал всю работу по дому, и если никто за ним не смотрел, то никогда не ел больше чем требуется для поддержания себя наполовину живым. Я сказал ему, что он выглядит ужасно, но Болдвин только отмахнулся рукой. Какие адские силы превратили его в измождённое подобие того, кем он был раньше? Я выразил протест и потребовал, чтобы он бросил ту зловещую музыку и немного отдохнул. Друг не хотел меня слушать.

Я начал пугаться того, что он обнаружил, поскольку было очевидно, что он достиг какого-то успеха. Само его поведение говорило об этом. Без дальнейших объяснений он заметил, что будет занят весь день и велел мне вернуться в половину одиннадцатого вечера. Я спросил об его экспериментах, но не получил ответа. Я уехал, обещав вернуться в назначенный час.

Когда я вновь постучал в его дверь, у меня в кармане уже был револьвер 38-го калибра, который я купил в городе после полудня. Я не могу сказать точно, в кого планировал стрелять; этот поступок был вызван чувством нависшей трагедии. Болдвин явно о чём-то умалчивал, и мне это не нравилось. Раньше он всегда рассказывал мне о своих успехах и открытиях.

Не говоря ни слова Болдвин привёл меня в комнату на втором этаже. Указывая мне жестом на кресло около "Лунакорда", он сел на стульчик и повернул выключатель, который управлял электродвигателями. Бледность и худоба его лица испугали меня. Он затушил свою сигарету и повернулся ко мне.

- Рамбо, ты был очень терпелив, и я знаю, что тебя всё это очень беспокоит. Ты также думаешь, что я убиваю себя. Я отдохну немного, когда закончу... здесь. Я думаю, что нашёл то, что искал -- ритм пространства, музыку звёзд и вселенной, которая может быть очень близко или очень далеко. Ты помнишь, как мы охотились за теми книгами - Некрономиконом и прочими? Этот перевод сочинения Йерглера не очень понятный, но я попытался устранить пробелы и воспроизвёл результаты, на которые он намекал.

Видишь ли, в самом начале было два совсем разных типа музыки -- тот, который мы знаем и слушаем сейчас, и другой, который на самом деле вообще не является земным. Та музыка была запрещена древними, и только историки ранних веков помнят её. Ныне элементы негритянского джаза восстановили некоторые из этих эксцентричных ритмов. Они почти получили его! Эти полиритмические варианты близки к оригиналу; в буги-вуги есть прикосновение к той музыке. Эрл Хайнз в своей импровизации "Дитя Беспорядочного Мозга" подошёл очень близко...

Не могу сказать, что произойдёт. Вчера я получил письмо от Ланкастера из Провиденса, и он положительно боится! Я написал ему в прошлый раз о своих планах.

Он, наконец, признался, что прочитал оригинал "Хроник", и эта книга бесконечно ужаснее, чем тот перевод, что есть у нас. Ланкастер неоднократно предупреждал меня относительно воспроизведения такой музыки. Он боится того, что я сочинил. По сути, это не может быть записано в нотной тетради - нет таких символов! Это потребовало бы нового музыкального языка. Я ещё не начал эксперимент, однако... он не может быть очень плохим. Ланкастер пишет, что может случиться некое проявление силы. Такая музыка может призвать определённую сущность из теней иного измерения.

То, что я изобрёл, конечно, не может вызвать ничего подобного, но эксперимент будет интересным. И помни, Рамбо, не прерывай меня.

Я хотел схватить его за шею и встряхнуть, чтобы привести в чувство. Я дважды открыл рот, но не вымолвил ни слова. Болдвин начал играть на "Лунакорде", и шепчущие звуки заставили меня замолчать быстрее, чем если бы мой рот закрыли рукой. Я должен был слушать; гений не разрешит ничего больше. Я был околдован, мои глаза парализовало от созерцания летающих пальцев друга.

Музыка возвысилась, следуя странным узорам из ритмов, которых я никогда не слышал прежде и надеюсь никогда не услышать вновь. Они были неземными, безумными. Музыка глубоко возбуждала меня; я чувствовал мороз по коже, мои пальцы дёргались. Я согнулся на краю кресла в напряжении и тревоге.

Волна холодного ужаса охватила меня, когда ужасная мелодия и дополнительный аккомпанемент возросли до наивысшей степени. Инструмент сотрясался и визжал в агонии. Безумная фантазия, казалось, вышла за пределы четырёх стен комнаты, вызывая содрогание в других сферах звука и движения, как будто некоторые ноты избегали моих ушей и уходили в другое место. На бледных губах Болдвина застыла мрачная улыбка. Это было безумие; ритмы были намного старше чем само человечество и бесконечно ужаснее. Они издавали запах разложения, которому не было названия. То было зло - зло, подобное песне друида или колыбельному напеву вампира.

Это произошло во время внезапного затишья в музыке. Окно в потолке над нами грохотало, и лунный свет, брызгающий сквозь окно, казалось, превращался в жидкость и мчался вниз. Одиночный удар интенсивной белизны разбил стекло, и вся рама проломилась внутрь. Обломки с грохотом рухнули на пол. Торшер потускнел и погас. Тем не менее безумная увертюра продолжалась, её отвратительное эхо, от которого трясся весь дом, казалось, достигло бесконечности и коснулось самих звёзд...

В тусклом, изменчивом свете луны я видел, как мой друг склонился над клавиатурой, не обращая внимания ни на что, кроме музыки. Затем над его головой я заметил что-то ещё. Вначале это выглядело только как более глубокая тень. Затем оно двинулось. Я открыл рот и закричал, но звук потерялся в том хаосе ужаса.

Капля тени плыла вниз - бесформенная масса более плотной черноты. Она увеличилась в объёме и постепенно приняла форму. Я увидел пылающий глаз, слизистое щупальце и ужасную лапу, что вытягивалась вниз.

Музыка оборвалась, и тишина чрезвычайной пустоты окутала нас. Болдвин вскочил на ноги, повернулся и посмотрел наверх. Он завопил, когда чернота подвинулась ближе, и коготь из дыма схватил его. Лицо моего друга в тусклом свете стало маской ужаса.

Я нащупал оружие в своём кармане, пристально смотря как тень корчится и медленно обволакивает голову Болдвина. Шатаясь подобно зомби, он поднял руки, чтобы оттолкнуть чудовище, но они потерялись в растущей тени.

Я, должно быть, немного лишился рассудка в тот момент, поскольку могу вспомнить лишь некоторые моменты. Знаю, что набросился на облако, пытался ударить его кулаками. Мои руки ничего не коснулись, хотя я вспоминаю зловоние. Револьвер каким-то образом оказался в моей руке, и я пять раз выстрелил в эту массу. Пули попали в стену и ни во что больше. Что-то ударило меня в висок, и я упал на спину. Возможно, это была одна из лап чудовища или рука Болдвина; не знаю.

Грохот беспорядочных звуков привёл меня в чувство. Я лежал на спине на залитом лунным светом полу, с револьвером в руке. Противный запах заставил меня встать на колени, хватая ртом воздух. Болдвин резко упал назад на клавиатуру. Зазвучали беспорядочные ноты, наполняя комнату страшным диссонансом. Я не мог видеть ужас, но чувствовал, что он рядом.

Голова Болдвина покатилась и вздернулась. Она больше не была человеческой, она стала чем-то ужасным и чужим. Голова была усеяна крошечными каплями крови и изрешечена отверстиями, которые были похожи на ожоги и что-то ещё. Его губы искривились, и он стонал через сжатые зубы:

- Рамбо! Рамбо! Я не могу видеть... Ты здесь?... Оно захватило меня... часть меня!.. Спасай свою жизнь! Выстрели в меня! Убей меня! Я не могу позволить ему получить остальное...

От его призыва я застыл в ужасе. За то мгновение я словно прожил десять лет. Я забыл о невозможной тени и потаённом страхе. Я видел только лицо друга и вспоминал о приятных событиях во время нашей дружбы. Думал о мирных солнечных днях, проведенных в серьёзных разговорах под огромным клёном; думал о спокойных вечерах и обычной музыке.

Но те видения угасли, и ужас возвратился. Болдвин опустился ниже, его руки отцепились от инструмента, и он упал на пол, обратив лицо к лунному свету. Последнее ужасное эхо достигло моих ушей, а затем наступила тишина. Я видел ужасную тень около его головы, её нащупывающие когти потянулись к...

Я больше не мог ждать. Я знал, что Болдвин имел в виду именно то, что он сказал. Дрожащей рукой я поднял револьвер и выстрелил ему в висок. Мое последнее сознательное усилие было безумным бегством вниз по витой лестнице. Споткнувшись, я упал в яму темноты.

Несколько часов спустя я очнулся и нащупал выход из дома, шатаясь в лунном свете. Мое сознание было пустым; я мало что мог вспомнить. Страшные события хаотично перемешались в голове. Убегая, я оглядывался назад, взирая на верхушку темного фронтона около комнаты моего друга.

Я дал признательные показания, и полагаю, что судья и присяжные постановят повесить меня. Я не могу упрекнуть их в таком решении. Они никогда не поняли бы, почему я убил своего друга. И теперь я также должен заплатить своей жизнью за вмешательство в те запретные сферы кошмара.

По особому решению суда все рукописи Болдвина были сожжены, включая копию зловещей книги Йерглера. Похоже, соседи слышали крики и дикую музыку.

А теперь другой ужас преследует меня. Часто в своих снах я вижу туманное облако чрезвычайной черноты, спускающееся с ночного неба, чтобы поглотить меня. И в центре того облака я вижу лицо, отвратительное искажение чего-то, что однажды было человеческим и нормальным - лицо моего друга; смятое и сожжённое. Должно быть, ужасное лицо Йерглера было таким же.

(1943)

Источник текста: Антология "Tales of the Lovecraft Mythos", 1992 г.

Перевод: Алексей Черепанов, январь 2016

Оставить комментарий © Copyright Римел Дуэйн (wilbur-whateley@hotmail.com) Размещен: 13/01/2016, изменен: 19/01/2016. 22k. Статистика. Рассказ: Хоррор Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Duane W. Rimel "Music of the stars". Мой перевод, впервые на русском языке. Рассказ относится к межавторскому циклу "Мифы Ктулху. Свободные продолжения" и повествует об одном талантливом музыканте, который изобрёл такую последовательность нот, что открыл проход в иное измерение, и оттуда в наш мир попыталось прорваться неописуемое зло. Д. Римел известен тем, что написал в соавторстве с Г.Ф. Лавкрафтом рассказы "Дерево на холме" и "Волшебство Эфлара". "Музыка звёзд" - неплохой рассказ, но очень уж заметно подражание Лавкрафту (Тварь на пороге, Из потустороннего мира, Крысы в стенах, Музыка Эриха Цанна)

Римел Дуэйн : другие произведения.

Музыка звёзд