В родильном отделении районной больницы мучились две женщины. Первая родила мальчика и нарекла его Тихоном. Вторая - тоже мальчишку, Максима.
Тихон родился как-то особенно тихо и неприметно, и, в отличие от Максима, совсем не плакал. Максимка в первые секунды собрал вокруг себя палату врачей, Тишку же будто никто и не заметил. Возможно, судьбы двух малышей в тот момент разделили полюса некоего вселенского магнита, потому как с тех пор жизнь Тихона складывалась глухо и неопределенно, зато у Максима все было максимально.
Рос Максим в деревне Максимовке вздорным и дерзким ребенком. Отец его воспитывал в духе вседозволенности и никогда не хлестал ремнем, хотя поводы случались ежедневно. К тринадцати годам Максимушка слыл признанным лидером у подворной шпаны, имел мнение и никогда не покидал отчий дом без рогатки.
Тихон жил с родными в деревушке Поташня. Вероятно поэтому его все время подташнивало: паренек часто болел, к сверстникам выходил редко и настоящих друзей не завел. Учился неплохо, но самостоятельностью не овладел, и всюду пребывал в густой тени большинства, отчего превратился в аутсайдера и к восемнадцати годам сформировал в себе весьма циничное миропредставленье, побрезговал высшим образованием и навсегда, казалось, отрезал себя от реальности.
Восемнадцати годков Максим ушел в армию, спустя два года вернулся старшиной и открыл свое дело. Поняв, что работать на дядю не выгодно, стал "дядей" сам: поднимался с рассветом и кредомышцы его упорствовали до самого сна, и чувствовал Макс, как мозг его хрустит на зубах, как сила крепче вязнет в жилах. То был результат его максимализма. К закату он доводил свои тело и дух до экстремального состояния, а разум его перемалывал, бывало, до тысячи важных решений. Кроме того, глядел Максим только Max-TV и фильмы о Mad Max'е, из печатных изданий предпочитал исключительно журнал Maxim, хотя не брезговал Горьким и Горецким, закусывал пиво Max Stark чипсами Lays MAX, выходными вечерами рубился на ноутбуке в Max Payne, и, в целом, гордо нес имя свое сквозь жизнь.
В двадцать пять он руководил небольшим предприятием по реализации комбикорма. К тридцати был принят на должность и.о. директора триморского мелькомбината, отчего перебрался в Триморск, где наконец завел семью. И не собирался останавливаться на достигнутом, хотя все чаще задумывался над тем, к чему же направлены все его устремления.
После переезда в Триморск, Тихон посвятил себя созерцанию видов из окна. В свои двадцать девять он очень любил природу, зато терпеть не мог выскочек, корыстолюбцев и снобов. Он нигде не работал и тем только занимался, что целыми днями пил чай, уворованный из отцовской тумбочки, и глядел из окошка в сад, где летом пышно цвели яблони и акации, а зимой соседская детвора бороздила лыжами ватные клочья сугробов.
День проходил за днем. Тихон все сидел на табурете и наблюдал сквозь мутное стекло красоты естества, причмокивая в удовольствии и не предпринимая абсолютно ничего для спасенья себя из лодырьского, но, тем важне, нищенского положения. На каждую гипотезу о непристойном будущем, высказанную его родными, Тихон стремглав отыскивал сонм контр-доводов, и все его мотивы сводились к тому, что в обозримом обществе у него не может возникнуть ни одного коллеги, ни под каким видом.
-Ну шо, гультай, - говаривал Тихону дядька его, Семен Прокофьич, - долго яще бушь пролежнем прикидваться? Работку тебе выхарил: грузчиком на мясо-базе. Там не тяжко. Освоячишься, глядишь, праз пару годочков и мяско, и денежку бушь меть. Ну як?
-Подкупаете, да? - нервически отвечал Тихон. - Убеждениями корыстными подкупаете? Чего, трепещу, думаете, перед мяском и деньгами? Ваши любимейшие аргументы! Замануха! Я живу не ради наживы! Вот, ради чего!
С этими словами Тихон распахивал окно. Семен Прокофьич зло поскрипывал вставной челюстью и убирался от недальновидного племянника ни с чем.
А дни все шли...
Максим постигал духовные практики, дабы обрести веру в то, что его жизнь не напрасна, что деяния его обретут плоды. Он все чаще прибегал к поиску бога, к понятию "карма" и становился все меньше похожим на Максима, добившегося успехов наглостью и волей. Возможно, он надеялся выторговать у всевышнего жизнь вечную, однако с каждым годом надежда становилась более зыбкой.
Тихон в свою очередь продолжал сидеть у окна и думал о вещах, казалось бы, его совершенно не касавшихся.
Лета сменялись зимами. Максим вкалывал уже рефлекторно. Вера во что-либо еле теплилась; единственной целью стали деньги и возможная власть. Ум молодого мужчины нуждался в перезагрузке.
Тихон отражался в оконном стекле. Он старался не замечать фрагменты своего лица, но в какой-то момент осознал, что лишь на лицо и смотрит.
-Устройтесь уже на работу, дядя, - лепетал в своре детишек рослый мальчуган, побивая рукавицами увесистый снежок, - а то надоели пялиться. Я сколько себя помню, вы все пялитесь...
Тихон раскрывал форточку и его клочковатая борода вываливалась из окна, точно веник:
-Вы, дети проходимцев! Будущие (нецензурное выражение), развратники и убийцы! Вы, (непечатное междометие), знаете, что представляет каждый из вас по-отдельности?! Что, (непечатное междометие), разовьется в вас годам к двадцати?!! Да вы (непечатное выражение), (непечатное выражение), (непечатное выражение), (непечатное междометие), (нецензурное слово)!!! (Непечатное слово) отсюда, лошье!
Истинно говорят: различные полюса притягиваются. По иронии, дерзкий паренек тот оказался сыном Максима, и тем же вечером педантичный папаша заглянул к обидчикам своего чада на огонек.
Встречали его мать и отец Тихона - седовласые дряхлые старики, от которых тянуло валокордином и валерианой. Выслушивали, провожали в комнату отпрыска. Максим замирал на пороге, оглядывая супостата с головы до пят. Тихон смерял презрительным взглядом своего визитера. Друг другу они, что и говорить, не понравились.
-Ну, и как это понимать твою, а? - начинал Максим выговаривать обидчику. - Здоровый лоб, в бороде, а на детей прыгает! Буйный сильно? Я тебе твое буйство поумерю!
-Да я в основном тихий, - тушевался Тихон. - Бывает только, отражение свое в окне вижу, так сразу голова кругом...
-Я тебе твою голову враз кругом скручу, лоб!
-Отдохнешь. В своем доме кричи-надрывайся. Привык дела глоткой решать... Держиморда.
-Я тебя сейчас налысо поброю, - реагировал Макс. - Ты сейчас же извинишься передо мной, что сына унизил, или я... Вот он, весь я!
Он погразил Тихону квадратным тяжким кулаком. Тихон хмыкнул.
-Весь, да не весь. Чего сына не привел? Умный сильно? Я тебя в глаза не видел, извиняться еще...
-Да я...
В прихожей слышались взволнованные речи. Тихон сплюнул в пыльный угол и поспешил к выходу, зацепив гостя худым плечом.
В двери топтался низкорослый кавказец с прозраченым мешком одежи в руках. Старики стояли подле и немощно разводили руками.
-Тебе чего? - встрял Тихон.
- Слющай, брат, - заискивающе словоточил кавказец, - у мэня тут одыяло пуховаэ... Кюртачка, на тыбя как раз, в самом дэле.
-Денег нет. Вон, к соседям иди.
-А ты щито, в самом дэле, не работаишь нигдэ, шыто дэнэг нэт?
-Вы, чурбанье, - подлецы и мрази - первые в мире обманщики из обманщиков, хуже евреев и цыган; как вам не стыдно (непечатное слово) в рот! Я ненавижу своих знакомых, своих земляков - еще больше, но вас, чурок, ненавижу от души! Где?! Где твоя ворованная куртка?! Это я не работаю??! Да это ты не работаешь, падло, ты!!! Я каждую секунду работаю вот этой самой головой!!! Вот тебе, чурбан, вот! Пшол вон отсюда! Вот тебе!..
-Тише, тише, глупостей не наделайте!.. - пытался разнять дерущихся Максим, хватая то одного, то другого за бока.
Тихон схватил снеговую лопату, стоявшую у крыльца, и размахивал ею над головой, точно арканом, покуда кавказец не выбег со двора прочь.
Тихон и Максим переглянулись. "Нет, - решил про себя Максим, - этому палец в рот не клади. Откусит, как пить дать. Не так-то прост, однако." "Да, - подумал Тихон, - такой с виду недомерок-белоручка, и разнимать полез. Не лыком, видно, шит. Да и не тросом стальным..."
Максима поразила та ярость, с которой Тихон оборонял свой дом и самого себя, та решительность, с которой он ухватился за лопату. Тихону же пришлась по душе простота, с которой его незваный гость вмешался в перебранку.
-Мать, ставь чайник! - кликнул он, отбросив лопату в снег.
Стол был укрыт набыстро и легко: только чай и плесневелые сухари. Максим неудобно присел на колченогий табурет и пригубил из чашки.
-Этсамое, - начал он, - папка твой говорит, ты нуждаешься? У меня знакомый строителем работает, в Россию на заработки ездит. Может...
-Соображаешь, что несешь? - полушепотом отвечал Тихон. - Я же ж один на миллион. Всю жизнь искоренял в себе сволочь... И вот, когда достиг, все просят меня влиться в коллектив подонков. А? Им-то главное - выпить, обмануть, охмурить и осеменить друг дружку, - быть как все! И зачем? Чтобы я лишился всего, чего с таким трудом добился?!
-Не понимаю, совершенно не возьму в толк, - изумился Максим. - Это что ж ты, так всю жизнь и просидишь?
-И просижу.
-Возьми ты пример, хоть с кого. Вот, с меня, положим. Хотя... знаешь, с меня пример тоже не гладкий. Ум, вроде, есть. Вера какая-никакая, вроде, осталась. Цели имеются. И живи себе, что надо-то? Так нет, скребет этот мерзейший порок - желание чего-то большего.
-Бессмертие? Пожалуй. Но, скорее, бессмертие нетелесное, лично меня не касающееся. Вековечно пахать, как пашу я, - "дно", что называется. Когда-нибудь моя империя рухнет. А вот так, чтобы все сотворенное мною осталось до конца времен, до Страшного суда...
-В Судный день веришь?
-Да брось. И зачем, если можно верить в себя. Вот, всю жизнь пашу как проклятый, и ведь знаю зачем, но нет! Въелось в голову, что не знаю - так и трещит в ушах иногда, мол, "не знаю, не знаю"... Тьфу!
-Ну а я не пахал никогда. Точно уверен: ничерта после меня не останется.
-Что ж так?
-Ты в сглаз веришь? Я почему такой, по-твоему? В меня мои предки очень верили, когда я маленьким был. Верили так, что под мной земля тряслась. И что вышло? Был бы я умным малым, я бы вскрикнул им: не верьте! Не верьте в меня! Я сам, только я один могу в себя верить! Смолчал...
-Так ведь и я о том же. Сожми кулаки, и вперед. Глаза боятся, руки делают - это по-моему. Просто делай, вот и все. А думать будешь - только хуже сделается. Вот я задумываюсь - вся охота пропадает.
-Не выйдет. Не могу не думать. Больше скажу: только думать и могу. Куда мне?..
Максим начал уже проникаться симпатией к этому странному человеку - худому, нездоровому и заросшему в грудь всклокоченной бородой. Допив чай, он встал из-за стола и безмолвно прошел в комнату Тихона, где присел у окошка и замер.
-Как вид? - конфузливо любопытничал Тихон.
-Будто бы ничего. У меня, вот, знакомый был. Тоже зарился на тишину, покой, безмятежность мертвецкую. Жил - сырые углы, разводы мутные. Чаи, сухари, - как ты любишь. Так вот. Каверза одна с ним приключилась. Силой мысли себя уничтожил. Не сразу, по частям. В первый раз он себя ослепил. Рассказывал мне, дескать, всего лишь представил себе ярчайший свет, какой только может возникнуть. Источник в миллионы ватт. Сгорела сетчатка. Затем оглох и онемел. Рассказать об этом, конечно, не мог, но представить не трудно. Глас Божий представил, что ли... А чуть позже начисто высох. Как сосновая кора. Точно кость тысячелетняя. Трухой рассыпался. Вот так и сгорают, от мысли-то, - гость поднял на Тихона полный усмешки взгляд. - Не сгоришь?
Теперь Максим навещал Тихона каждую неделю. Вместе они пили отцовский чай и умилялись видом из окна. Максим находил отдушину в пропащем Тихоне, ему становилось легко от прикосновений к никчемной, пустой жизни чужого ему человека. Тихону в свою очередь импонировало внимание успешной личности, но вместе с Максимом чувствовал он себя неуютно, и с каждым разом все заметнее нервничал.
Обыкновенно они не разговаривали, лишь созерцали, однако время от времени между ними случались пространные причудливые разговоры.
-Понять не могу никак, - нарушал Тихон идиллию созерцаний. - Совсем ни во что не верю, ничего не понимаю. Люди - они же совсем не дураки! Не дураки?
-Не всегда... и не во всем.
-Они же знают, ну, хотя бы понимают правду. И продолжают жить в грязи, даже теперь, когда правду узнать - что перекреститься.
-Перекрестись и забудь, - взмахивал Максим руками. - Тут на каждом заборе правды больше, чем в жизни.
-Я про что имею в виду, - не унимался Тихон. - Интернет! В человечьих руках теперь все богатство мира! Так ведь нет, ему подавай грязь... А если бы чуточку силы воли, смелости чуточку - разве не устроили бы кровавый передел власти? Новую революцию, чтоб жить краше! Как там у Некрасова: "дело прочно, когда под ним струится кровь". Разве не можно взяться за жизнь, разве не можно, пусть даже цена известна, сделать жизнь лучше?
-Ты о ком? Не смеши. Обычно кто революции двигает? Молодежь. Молодежь на кровь не способна. Это в отсталых странах кровь, а у нас цивилизация. Для наших детей весь бунт начинается и заканчивается в мониторе. Пиксели, спрайты; в курсе? У студентов до революции была не жизнь - саквояж. У нынешних - уже не саквояж, но вера в деньги. Абсолютная. Непогрешимая. Вот, как у меня в свое время. Потребляй и властвуй. А властвуют где? В интернете. Эпоха индивидуализма. Все деньги мира - вот, о чем каждый мечтает. О других богатствах не думает никто. Хоть и живем в грязи, у нашего ватника в кармане ютуб. Он боится потерять ютуб. Смотрит в ютубе на конкурентов и молчком завидует. Какая революция? Забудь...
-А мы куда смотрим?
- В окно...
Часто к Тихону наведывались служащие органов правопорядка и старались привлечь его к честному труду:
-Или ты устраиваешься на работу, - ставил окончательное условие участковый милиционер, - или я вызову наряд - поедешь у меня суток на пятнадцать, я тебе еще пару статей впаяю, а потом за отсидку будешь двадцать базовых платить. Где возьмешь? У мамки с папкой? Тебя в концлагерь надо, что налоги не плотишь; был бы Сталин - расстрелял бы "на раз-два", и делов. Я вообще не понимаю, как так жить можно... эгоистически. Ты отца уважаешь? Народ наш, общество уважаешь, а? Пойдешь на работу, е-мое?!
- ...
-???
-Йух.
Слушая подобные нелепицы, Максим чувствовал себя еще лучше. В какой-то момент он и вовсе позабыл о страданиях духа своего, и до того хорошо себя почувствовал, что даже на целый месяц куда-то пропал. Затем вернулся, извинился перед Тихоном и его домочадцами, и стал посещать их убогую хижину чуть не ежедневно, словно позабыв о собственном семействе. Казалось, он настолько привязался к депрессивной, тяжелой как чугун фигуре Тихона, что когда у того случился вдруг нервный припадок, - побледнел, схватился за сердце и на коленях умолял мать идола своего, чтобы та бросила телефонную трубку и, более того, никогда больше не принимала звонки и дверь никому не отпирала.
-Я категорически заявляю, - хрипел Тихон, вырываясь из смирительной рубахи, - что в эпоху постмодернизма значения ни в чем нет и не предвидится вся эта пустотряска вокруг патриотизма и долга социуму есть надругательство над высшей свободой человека никто не смеет толкать меня в могилу без моего согласия вы все уроды гадил я на вашу работу свиньи месить вас в глину черт бы вас!..
Максим грудью бросался на медиков - крутил им руки, стараясь отвоевать друга, рвал на себе косоворотку, бил физии, стремясь вырваться из пут своих душителей...
Ничего не вышло. Оба угодили в четыреста четвертую палату районной психиатрической клиники, где пожали друг другу руки и разошлись по разным углам.
***
Спустя полгода они вышли из клиники здоровыми жизнерадостными людьми. Обменялись улыбками, помахали сверкавшим глазницам окошек своей палаты и зашагали вниз по улице в убедительно твердое будущее.
-Ну, будем прощаться, - проговорил Максим. - Что делать собираешься?
-Как же. На работу устроюсь. Женщину какую подыщу. Одному, знаешь, - тоска. Сына рожу. Дом построю... без окон...
-А вместо окон что?
-Ютуб! - рассмеялся Тихон и, радостный, поспешил в новую жизнь.
-Ну, давай, давай, - бросил ему вслед Макс. - Дай Бог не свидимся.
Полюса оттолкнулись и никогда больше не встретились.