Аннотация: С революцией, как к воротам Ада. Нам туда не надо.
Опасная революция.(S)
Торжество наших душ было ни столь долгим, как нам этого хотелось. Мы жили на краю русской земли. Дальше нас только басурмане. С горцами отношения наладились, все стало спокойно. Никто никого не трогал. Здесь каждый человек занимался полезным трудом. Строили дома. Сажали деревья. Растили детей. До нас изредка доходили слухи, что в Европе идет война. Россия тоже втянута в бойню. Как патриоты своей Родине, мы также переживали за свою Россию. Ни дожидаясь рекрутских сборов, наши станичники стали основательно готовиться к войне с Кайзеровской Германией. Закупили много оружия и пороху. Сами изготовили себе сабли и кинжалы. Нашили казачью форму. Выбрали из своих многочисленных лошадей самых лучших на войну с немцами. Готовились отправить сводный отряд в Европу терских казаков на немецкий фронт.
Но, вдруг, как снег на голову, пришло известие, что царь отрекся от престола и вскоре его свергли. Началась "опасная революция". Так ее сразу охарактеризовал Гурей, а он всему знал меру и сразу мне сказал, что теперь с революцией начнутся самые страшные годы у нас всех. Особенно у верующих людей и терских казаков. Мы не захотим отдать свою свободу. Нас будут порабощать.
Гурей оказался прав. К власти пришли большевики. Мы о них ничего не знали. Всюду на улицах города баррикады. По городу ходят незнакомые люди в кожаных куртках. На улицах Владикавказа появились лозунги, которые призывали разрушить старый мир и построить новый. Меня ужас как поражали такие призывы. Всюду нищета и разруха, а тут еще призывать разрушить старый мир.
"Где тогда мы будем жить, в промежутке между разрушенным старым миром и не построенным новым миром?" - думала я. - "Может быть, вначале, надо нам построить новый мир, а после постепенно разрушить старый? В противном случае могут пострадать ни в чем не виновные люди."
Я хотела было выдвинуть свой лозунг, но вокруг все крушили и ломали. Никто никого не хотел слушать, лишь бы все сломать. Новая власть похожа на всеобщий бандитизм, а не на революционный большевизм. Толпы людей грабят богатых людей и ломают все подряд. Добрались и до нашего женского монастыря. Вначале отобрали наше хозяйство, а затем явились большевики целым отрядом. Принялись выбрасывать наши вещи на улицу. Стали очищать от церковной заразы.
- Тут будет штаб продразверстки. - объявила беззубая большевичка с папиросой в зубах. - Так решил наш партийный совет и баста. Кто с нами не согласен, тот против нас. Поставим к стенке и расстреляем всех. Так что выбирайтесь из своей псарни сами по добру и по здоровью. Пока целы.
Никто, конечно, из нас не мог выступить против вооруженного до зубов отряда красноармейцев. Хорошо, что я послушалась братика Гурея и в самом начале опасной революции отвезла все свои личные вещи в Старый хутор, под надежную охрану родни. Я знала, что наши станичники никогда не дадут в обиду своих родных. С приходом опасной революции горцы и терские казаки объединились. Никто не хотел воевать за какую-то революцию. Все хотели жить мирно и свободно.
Когда к реке Белка подходили отряды белых или красных, то у моста выставляли совместный заслон от терских казаков и от горцев. Вели переговоры. Каждый раз уговаривали белых и красных не входить в станицу, чтобы не пролилась невинная людская кровь местных жителей. Терские казаки и горцы стали жить, как единая семья. Переговоры старейшин родов с командирами красных и белых отрядов, помогали спасти станицу и Старый хутор с обеих сторон. Но когда походы в нашу сторону участились. Казаки и горцы, разрушили большие мосты у реки. В верхней и в нижней переправе. Оставили лишь висячий мост-кладку между горцами и казаками, да и на нем убрали большую часть досок, всюду на мосту повесили колокольчики. Так что незамеченным никто не мог перебраться ни на одну сторону. Все было под постоянным контролем с обеих сторон речки Белка.
Между тем, как меня с монашками выгнали из женского монастыря, мы направились в церковь, чтобы там найти временный приют и подумать, как нам быть дальше при опасной революции. Ведь к этому времени монашек было пятьдесят человек. Столько человек в нашей станице невозможно было разместить. У нас и так там многодетные семьи. Куда нам брать чужие рты? Своих родичей трудно прокормить из-за опасной революции. Надежда была на православный храм.
Когда мы со своими пожитками добрались до церкви, то увидели страшную картину. Здоровые парни в кожаных куртках с красными повязками таскали Гурея за волосы. Гурей пытался им что-то объяснить. Но парни Гурея не слушали. Привязали моего братика к столбу стали бросать ему под ноги разную церковную утварь. Когда Гурея засыпали церковными книгами и вещами до пояса, то вышел из толпы красноармеец. Стал все обливать керосином, чтобы затем поджечь вместе с моим братом. Я была поражена таким зрелищем. Словно парализованная я стояла в толпе без движения. Вдруг, откуда-то раздался выстрел из охотничьего ружья. Дробь подняла пыль у ног красноармейца с бутылью керосина. Люди посмотрели в сторону выстрела и увидели на крыше соседнего дома несколько вооруженных осетин. У одного осетина дымилось ружье от выстрела.
- Оставь старика в покое. - громко, сказал осетин, красноармейцу. - Иначе, вы все здесь умрете.
Осетин показал рукой вокруг православного храма и все присутствующие на площади увидели на крышах других домов вооруженных людей. Их было так много, что на каждого красноармейца приходилось по несколько вооруженных людей. Чувствуя превосходство в силе осетин, красноармейцы отступили от церкви. Из толпы на красноармейцев стали кричать. Местные житель оказались на стороне православной церкви и Митрополита Кавказского батюшки Гурея. Моего братика.
- Мы ему предлагали мирно перебраться в Краснодар. - сказал осетинам, командир красноармейцев. - Там открыли центральную церковь Кавказа. Батюшка отказался, мы применили силу. Если он не уйдет добровольно, то сюда все равно придет большой отряд красноармейцев, прольется кровь. Пускай батюшка добровольно переселится отсюда. В этом здании будет музей истории революции. Православный храм во Владикавказе навсегда закрывается. Опиум народа закончился.
Пока командир красноармейцев говорил народу и вооруженным осетинам, я выскочила из толпы. Стала развязывать брата от столба. Руки Гурея отекли от завязанной веревки. Я стала брату растирать отекшие руки. Затем, ни сговариваясь, мы начали собирать церковную утварь на подводу, стоящую рядом с православным храмом. Не говоря ни слова, Гурей, я, монашки и церковные служащие двинулись медленно из Владикавказа. Следом за нами потянулись местные люди, которые провожали нас до селения Зильги. Больше тридцати километров. Дальше, нас как бы передавали под сохранность из рук в руки. От селения к селению. До Эльхотовских ворот.
За пределами Осетии нас взял под охрану народ Кабарды. Так мы прошли пешком и с обозом четыреста километров до Краснодара, бывший Екатеринодар. В каждом населенном пункте нас кормили, оставляли на ночлег и давали в дорогу продукты. Когда была плохая погода, то мы задерживались в селениях на несколько дней. Чтобы не быть обузой местным жителям, я помогала им по хозяйству, шила то, что нужно людям. Монашки и Гурей тоже что-то делали для людей. Почти в каждом приютившем нас доме осталась на память людям от Гурея, какая-то резьба по дереву. То крестик с распя?тым Иисусом Христом, маленький стульчик, дудочка, лапта, просто резная вязь на доске и многое, что-то многое другое. Ведь нам надо было как-то жить. Кормиться на халяву, за чужой счет, никто из нас не хотел. Мы с детства были воспитаны кормиться своим трудом.
Так мы шли полгода. Весной следующего года мы добрались до города Краснодар. Вид у нас был такой, что нас в церкви вначале приняли за толпу нищих. Грязных и вонючих ни стали пускать в православный храм. Тогда Гурей один пошел в ближайшую баню, там хорошо помылся. Надел на себя рясу Митрополита Кавказского. Прямо из бани в этом одеянии Гурей направился обратно в православный храм, который не приняла Митрополита в обычной одежде. Батюшка Порфирий и все священники краснодарской церкви пали ниц перед Гуреем. Они стали целовать Гурею руки.
- Батюшка Митрополит Кавказский! Простите наши души грешные. - стал причитать батюшка Порфирий. - Мы ждали вас в прошлом году. Сейчас приняли вас за нищих попрошаек. Пожалуйста! Простите вы нас. Мы рады вашему приходу к нам. Все будет готово к вашему размещению...
- Поднимись раб божий с колена и прими моих людей, как подобает церкви. - повелительным тоном, распорядился Митрополит Кавказский. - Помести монашек в женском монастыре. Остальных я сам приму у себя. В первую очередь нам нужно одеть всех, кто пришел с нами из Владикавказа.
Нас тут же приняли по высшему уровню православной веры. В первую очередь всех отправили за счет православного храма в городскую баню. Так как от нас дурно пахло. Последние три недели мы провели в пути, нам негде было помыться. Кроме того, мы ни разу за эти дни не переодевались. Так мы и были, в одной и той же одежде все дни в пути. Одежда вся была липкая от грязи. Обувь за шесть месяцев стерлась до подошвы наших ног. Состояние души и тела было настолько омерзительное, что нам всем самим было противно находиться в таком грязном виде.
Из местных монастырей, женского и мужского, привезли нам новую одежду. Старую одежду всю сожгли. Обуви привезли аж два ящика, мы стали подбирать себе обувь по размеру. Когда мы вышли из бани, то сами друг друга едва узнавали. Словно только что мы на свет божий народились. Трогали руками друг у друга одежду. Радовались мы чистоте, как малые детки. В наши души, впервые за полгода, пришла радость. Мы обратно пришли жить в нашу монашескую обитель.
Кормить нас повели отдельно от мужчин в огромную столовую, которая находилась в женском монастыре. Мы разделились на мужские и женские группы. Мужчины тоже пошли кушать в свой монастырь. После обеда монашек разместили по кельям. Меня, как настоятельницу своей монашеской обители, поместили в отдельный домик с кельей. Это огромная комната. С большим окном и высоким потолком. В комнате много разной церковной и монашеской утвари. В углу образ божий в иконе. На стенах подсвечники висят. С потолка свисает большая люстра со свечами. В кельи умывальник. Широкий шкаф верхней и нижней одежды. Кровать большая с хорошим матрасом и подушкой, теплое одеяло в белом пододеяльнике. Стол с графином воды и четыре стула. Мне было оказано такое внимание, что можно было подумать, являюсь главной монашкой Кавказа.
Несмотря на строгости советского времени в отношении церкви, этот монастырь был намного богаче нашего бывшего монастыря во Владикавказе. Тут и забор был из кирпича высокий, примерно, метра два высотой. Монастырь охраняли злые собаки, которые признавали лишь монашек. Весь двор был ухоженный. Всюду тротуары из каменной брусчатки. Много крытых беседок. Вокруг беседок и рядом с тротуарами, всюду цветы и деревья. В основном, это рябина и сирень. Хозяйственная часть монастыря отделена от основной территории небольшим забором и фруктовым садом. Животные в монастыре те же, что и у нас были. Лишь нет пуховых коз. Возможно, что таких коз горцы выращивают. Может быть, тут на Кубани, эти козы не известны. Хорошо бы было завести наших пуховых коз в этот монастырь и вязать из пуха одежду.
С нашим приходом в краснодарский монастырь появилось двоевластие. Собственно говоря, я не претендовала на руководящую роль, но мои монашки сразу поставили себя так, что со всеми вопросами обращались только ко мне и при этом называли меня "матушка-настоятельница". Я не знаю, по какой причине, может быть потому, что мой брат был Митрополитом Кавказским, но постепенно за мной закрепилось сказанное кем-то прозвище "старшая матушка-настоятельница". Со временем весь монастырь перешел под мое руководство. В основном, я занималась административной и финансовой частью монастыря. За матушкой-настоятельницей Лукерьей закрепилась хозяйственная часть монастыря. Думаю, что такой вариант руководства женским монастырем устраивал нас обеих. Иначе бы мы просто замотались со всеми нашими делами. Ведь хозяйство в монастыре было большое и монашек в нем около двести человек. На двух настоятельниц людей много. В таком женском коллективе всегда есть бытовая проблема нашей обычной жизни.