Окна типографии "Мерчант Принтинг Компани" выходили на площадь перед судом и, когда заказов было мало, ее владелец, Джек Саттон, откидывался в кресле, возложив ноги на захламленный стол, смотрел на прохожих и улыбался. Щуплый человечек с нервными руками, до невозможности кривым носом и тонко вылепленным округлым подбородком, совсем некстати на таком лице.Скоро начнут, один за другим, заходить приятели, чтобы поболтать. Джек любил друзей и ценил дружбу. Втайне он наслаждался своей известностью в городе. Даже высказываемые им странные мысли не влияли на прочность его положения. Все любили Джека и рады были обменяться с ним шуткой, хотя считали его малость не от мира сего, и, чего греха таить, чудиком.
К примеру, начинали собравшиеся обсуждать актрису или светскую даму, о которой газеты писали, что она, не стесняясь, курит у всех на виду, и тут Джека так и подмывало, он вдруг вскакивал, рвался вперед всем телом и восклицал: "Ну и что? Значит, ей так нравится! Ни за что в жизни не пойму, какое отношение сигарета имеет к ее нравственности?"
Мистер Палмиллер возражал ему ехидной скороговоркой:
- Разве согласились бы вы, чтобы ваша, именно ваша, жена или дочка курили?
- Конечно, согласился бы, пусть себе курят, - отвечал Джек. - Только нет у меня ни жены, ни дочки.
- Страшно подумать, во что превратился бы мир, если бы все люди так думали, - покачала головой Айра Каннингхем.
Тогда Джек заливался хохотом, и морщины на его щеках становились глубже.
- Ладно, Айра, на самом деле, я не такой скверный, - добродушно возражал он.
А через минуту вполне серьезно добавлял:
- Я вполне понимаю вас, но думаю, что вы неправы: вы всё это неверно воспринимаете.
Тогда раздавался голос Уиллиста Овертона:
- Джек ничего такого на самом деле не думает. Просто несет без разбору, что ему в голову взбредет, чтобы показать, какой он у нас особенный.
- Да нет же, я на самом деле так думаю! - кипятился Джек. - Да, Уиллис, я именно так и думаю!
Все смеялись, покачивая головами.
- Может быть, люди в том месте, откуда вы приехали, - внушительно произнесла Айра, - так думают. Но здесь мы этого не потерпим! Ни минуты не потерпим, сэр!
Потом, возвратившись в пансион миссис Финдли, где он жил, Джек обдумывал эти разговоры и примирительно улыбался. "Так ведь они правильные люди, - думал он. - Только напускают на себя строгость, а в глубине души они добрые и милосердные, и слова их меня не обманут".
Так прошло несколько лет. Дела в типографии шли как нельзя лучше. Джек ощущал, что занял предназначенное ему место в городе, но тут однажды вечером произошел этот ужас.
В трех милях от города, на Вэли-сити-роад, держала небольшую ферму вдова Пирс. Муж ее умер несколько лет назад, и с тех пор в доме жил при ней негр, которого она звала "Возчик", исполнявший на ферме всю тяжелую работу. Ферма стояла на отшибе, вдова Пирс и ее батрак никого особенно не интересовали, пока миссис Джо Коттон, исполняя свою личную миссионерскую миссию, вдруг не обнаружила, что Возчик и миссис Пирс живут как муж с женой.
Сообщение миссис Коттон чрезвычайно взволновало общество, и следующим вечером к ферме Пирс направился целый отряд в масках. В отряде было восемь мужчин, но своим представителем они назначили Айру Кеннингэм, а остальные спрятались за деревьями и в кустах.
Айра поднялась по ступенькам и постучала в дверь. Миссис Пирс чуть приоткрыла,
- Я хочу видеть вашего негра, Возчика, - сказала она.
- Зачем он вам?
- Хочу, чтобы он натаскал мне к осени собаку на птиц.
- Его здесь нет.
- Здесь он, никуда не делся! - отрезала Айра, развернулась и позвала спрятавшихся мужчин. - Идите сюда, он здесь!
Восемь мужчин вломились в комнату. Возчик стоял там, прислонясь к задней двери, не в силах пошевелиться от страха. На коленях чистого комбинезона виднелись квадратные заплаты из более темной ткани. Заплаты были пришиты грубо, и стежки были разной длины, будто делавший их был подслеповат. Плечи его тряслись, а челюсть дрожала. Сэм Уиттмор подошел и ударил его в лицо. Возчик стукнулся головой о стену, не пытаясь защититься.
Миссис Пирс заметалась по комнате, но Боб Джоудер и Эллис затолкали ее в чулан и заперли на ключ. Она стучала ногами и колотила руками перегородку.
- Я знаю вас всех! - верещала она. - Если вы тронете Возчика, я всех вас посажу! Все будете в тюрьме, и Бог мне поможет!
Но пришедшие не обращали на нее никакого внимания. Они навалились на Возчика, проволокли его вниз по лестнице к амбару, а там, при свете фонаря, заткнули ему рот мешком, чтобы он не орал, и мужчина по имени Эллис оскопил его карманным ножом с костяной ручкой.
Еще до того, как восьмерка вернулась поздно вечером, город уже знал, что случилось, и люди возбужденно обсуждали событие. Но Джек Саттон ничего об этом не слышал до того, как сел завтракать на следующее утро. Крири Бердайн, его сосед по пансионату, знал всё в точности.
Наконец, заговорила миссис Финдли:
- Конечно, нехорошо, что нельзя было сделать это по закону, но Возчик, я думаю, получил по заслугам.
Потом она заговорила громко, чтобы цветной повар слышал ее:
- Надеюсь, что это послужит уроком других неграм в городе.
Джек сидел с озадаченным выражением на лице.
- Но зачем? - спросил он. - Что им от него надо? Кому какое дело?
Пожилая миссис Даламбер встала и швырнула вниз салфетку.
- Я ухожу, потому что не желаю слышать оскорблений женщин Америки! Я не потерплю таких слов!
Она взглянула на Джека ненавидящим взглядом, и ее глаза наполнились слезами ярости.
- Просите, - произнес Джек. - Я никого не оскорбил.
Но миссис Даламбер, громко хлопнув дверью, вышла из комнаты.
Все рассмеялись, а миссис Финдли строго обратилась к Джеку:
- Мы понимаем, мистер Саттон, что вы пошутили, но нельзя так подтрунивать над бедной миссис Даламбер. Вы должны перед ней извиниться. Вы просто обязаны извиниться!
Джек беспомощно покачал головой, но не произнес ни слова.
Всё утро эта сцена не уходила у него из ума и не давала покоя. В полдень он пошел в Национальный банк фермеров поговорить с Уиллисом Овертоном, которого считал своим лучшим другом.
- Я понимаю, что постороннему узнать о таком очень неприятно, - сказал Уиллис, - но что еще могли люди сделать в таком случае? Нельзя допустить, чтобы белая женщина имела с негром такие отношения!
- Почему же нет, если они оба хотят этого? - спросил Джек.
- Ну, - сказал Уиллис, - потому что это, я думаю, дает плохой пример.
Лицо Джека побагровело от гнева. Он вскочил, опрокинув стул, а потом вновь уселся, уставясь в пол.
Уиллис Овертон со страдальческим выражением на лице перегибал квадратиками бумажный лист.
- Джек, ты не стал своим в нашем городе и не можешь нас понять, - объяснил он.
Когда Джек поднялся, чтобы уйти, Уиллис схватил его за руку, чтобы удержать.
- Послушай, Джек, мне ты можешь говорить всё, что тебе придет в голову, но не разговаривай, как раньше, с другими. Ничего хорошего из этого не получится, а у тебя будут неприятности.
Но Джек к совету друга не прислушался.
Весь этот день и все последующие он только и говорил, что о случившемся на ферме Пирс. И чем больше он говорил, тем тяжелее ложился этот груз ему на душу. Он останавливал прохожих на улице и бесконечно повторял им свои доводы. Наконец, он написал статью об этом случае, в которой отстаивал право миссис Пирс и Возчика жить, как муж с женой, если они так решили, потому что они - свободные люди. "Они никому не мешают, - писал он. - И то, что Возчик - негр, а миссис Пирс - белая женщина, не имеет в данном случае никакого значения,- Меня это совершенно не интересует. Мое отношение к ситуации нисколько не изменилось бы, если бы они оба были белыми, или оба - негры. Не в этом дело. Но я настаиваю, что они, как свободные люди, имеют право вести любой нравственный образ жизни, который им подходит. И если вы не одобряете такой образ жизни, то вы, как свободные люди, можете не иметь с ними дела. Просто и разумно. И, по крайней мере, понятно. Но чтобы какая-то шайка врывалась в дом и калечила человека, который даже не может себя защитить - такое немыслимо среди людей, называющих себя цивилизованными".
Статья давалась Саттону с трудом, и когда он, в конце концов, закончил, то перечитал ее с чувством торжества. "Когда люди узнают мои доводы, - думал он, - они увидят всё в другом свете. Им станет стыдно за себя, и в этом не может быть сомнения". Затем Джек отпечатал статью в своей типографии и послал экземпляр каждому жителю округа.
В конце недели фермер по имени Джим Праути зашел навестить Джека. Джиму было около пятидесяти - с накрахмаленным воротничком без галстука и слепым левым глазом, в который, когда он еще был мальчишкой, угодил камень. Джим сел, достал из кармана брошюру Джека, постучал ей для убедительности по колену и сразу перешел к делу:
- Я пришел пожать вам руку, мистер Саттон, - сказал он, - потому что вы думаете правильно, и хочу сказать вам, что я с этим согласен.
Джек импульсивно дернулся вперед в своей обычной манере, а в его глазах вспыхнул живой интерес. Он говорил себе: "А ведь я это знал! Я знал, что люди всё поймут, если представить им это правильным образом!"
- Да, сэр, - продолжил Джим, - вы это представили под нужным углом. Я был знаком с Возчиком больше двадцати пяти лет, и во всём графстве Перл не было негра лучше его. Он не виноват. Любой негр на его месте поступил бы также, если бы белая женщина ему позволила.
Джим сморгнул слепым глазом.
- Любой негр, я думаю, любой негр поступил бы так же, но, как вы сказали, эта шайка не должна была его калечить.
Джим замолк на минуту, а потом пару раз кивнул.
- Что эти парни должны были сделать? Да, должны были сделать, когда пришли на ферму вечером? Они должны были взять толстую иглу, кусок медной проволоки и зашить это место бабе Пирс. Вот это, я думаю, они должны были сделать!
Затем, прежде чем Джек смог что-то ответить, Джим вышел из комнаты, сел на мула и ускакал. Его белый воротничок отражал солнце, а копыта мула вскидывали дорожный песок.
Когда он уехал, Джек Саттон долго сидел без движения, потом вдруг подскочил к двери и запер ее на засов, будто город напугал его, и он хотел затвориться и не допускать его к себе. После этого он опустил шторы и долго сидел в полутьме.
Позднее он встал и пошел прочь из города. Пройдя мили три, он свернул с дороги через заброшенное поле и спустился к ручью, питавшему озеро Джеймс. Воздух в конце июня был удивительно тих, и солнце жгло с высоты заброшенное поле, над которым струилось марево. Рядом тек неторопливый ручей, а в густой лавровой роще щебетали птицы. Джек лег на бок и свесил руку в холодную воду. Горячую голову распирало, и он часто вздрагивал. Потом он вдруг вспомнил, почему он перебрался в Ридвилль, предпочтя его другим местам, и посмеялся над собой, поняв какую глупость совершил. Теперь он был рад, что никогда не рассказывал об этом никому, даже Уиллису Овертону. Молодым парнем во время испанско-американской войны он оказался с другими солдатами в воинском эшелоне, направлявшемся в Новый Орлеан. На третий день он проснулся и ощутил, что поезд стоит на месте. Он присел и протер глаза. Все вокруг него спали мертвым сном, раскинув руки и ноги. Воздух в вагоне был тухлым и спертым, и так густо пропитан сигаретным дымом, смрадом и потом, что, казалось, налипал на язык.
В омерзении Джек натянул одежду, выбрался, добрался до хвоста поезда и огляделся. Слева от насыпи был коттедж в окружении живой изгороди из мирта, теперь в полном цвету, с осыпавшими траву лепестками. За ночь пауки успели выплести на изгороди свою паутину, на которую легла роса, и поднявшееся между деревьями солнце зажгло ее ярким огнем. С дальнего края поля донесся коровий колокольчик, птица трижды издала долгую поразительно светлую и трогательную ноту.
В этот миг всё обрело смысл куда более значительный, чем ковер лепестков на траве, вспыхнувшая ярким огнем паутина и тягучее птичье пение. "Всё здесь так тихо, - прошептал он, - умыто и прекрасно". Он раскинул руки, протянул их к чему-то еще не понятному и подумал: "Когда-нибудь я сюда вернусь. Здесь я хочу провести мою жизнь".
Вспомнив свой жест, Джек выругался и хрипло рассмеялся. На краю поля прямо перед ним показались две мышки и стали его разглядывать, шевеля усиками. Он встал во весь рост, но ужас, погнавший его за город, вновь обрушился на него и охватил еще острее. Колени вдруг ослабли, и он снова лег у ручья, обламывая веточки и бросая их в поток.
Когда солнце опустилось на небе, он поднялся, ощутив прилив сил, и, успокоившись, вымыл в ручье лицо. Потом отряхнул одежду, повернулся и зашагал к пансиону миссис Финдли. Возвратился он поздно, когда ужин уже подходил к концу, но уселся со всеми и начал есть. Неожиданно он бросил вилку и громко захохотал, а глаза его сжались узкими щелочками.
- Ну, так расскажите нам свою смешную историю, чтобы мы посмеялись вместе с вами, - попросила миссис Финдли.
Джек не ответил. Его опущенный нос побелел, а круглые щеки задрожали.
- Расскажите нам свою смешную историю, - потребовала миссис Финдли, - Расскажите, над чем вы смеетесь, мистер Саттон.
Джек их не слышал. Смех его стал истерически звонким, а по щекам покатились слезы.
Миссис Финдли встревожилась:
- Мистер Саттон! - прикрикнула она на него. - Мистер Саттон!
Крири Бердин и Харри Даламбер подошли и взяли Джека за плечи.
Но он соскользнул со стула на пол и уперся лицом в красно-зеленый ковер миссис Финдли.
Через час его раздели и уложили на кровать, стянули руки и ноги бельевыми веревками и привязали к кровати багажными ремнями. Всю ночь и весь следующий день Джек хохотал без умолку.
- Вот теперь я понял, что вы имели в виду! - снова и снова выкрикивал он. - Только я один понимаю, куда вы клоните! У вас очень правильный взгляд на вещи, и я так счастлив, так счастлив, что познакомился с вами!
Тут он привскакивал, пытаясь освободить руки и ноги, а железная кровать грохотала о пол. Потом валился на кровать и опять хохотал во всё горло.
- Значит, вам не хватало только иголки и куска проволоки! - выкрикивал он и опять заливался смехом.
У ворот пансиона миссис Финдли собралась целая толпа. Она вышла и попросила зевак разойтись:
- Да, с мистером Джеком Саттоном что-то случилось, - объяснила она. - Мы сами не знаем, что это. Какая-то горячка. Проходите, пожалуйста. Болезнь может быть заразной.
Боб Киркленд послушал непрерывный смех и попросил:
- Можно я зайду. Я не боюсь заразы, от которой человек становится счастливчиком, как наш Джек! - сказал он.
Его ответ повторяли так часто, что это слово стало прозвищем. Весь город только и говорил о Джеке Саттоне, Счастливчике и его странной болезни. Через три дня смех его оборвался так же резко как начался. За дни болезни он сморщился, лицо стало одутловатым, губы напряглись, оголив зубы, а борозды на щеках стали глубже. После обеда он вернулся в свою типографию, потом подвалила компания старых приятелей поздравить его с выздоровлением, и оказалась перед запертой дверью. Джек не захотел с ними разговаривать.
- Убирайтесь отсюда, и чтоб вас здесь больше не видел! Ни одного чтоб не было! - рявкнул он из комнаты зубастым ртом.
Голова его беззвучно раскачивалась взад-вперед, как у игрушечного клоуна.
На той же неделе он съехал из пансионата миссис Финдли и ночевал теперь в задней комнате типографии, а обедать, когда ощущал голод, ходил в кафе "Рог оленя". Он стал избегать всех прежних знакомых и смотрел на людей с таким ледяным презрением, что они покрывались гусиной кожей. Вскоре жители города в свою очередь стали его избегать и опасливо сворачивали в сторону при его появлении. Дело его быстро разваливалось и вскоре у него совсем не осталось заказов. Через полгода на имущество типографии был наложен арест, и шериф распродал его. Джек равнодушно стоял рядом. У него не осталось ни гроша. Ему некуда было идти и негде заработать себе на хлеб.
Старый приятель, Адольф Мур, зашел к нему.
- Где ты собираешься жить? - спросил он.
Джек не ответил. Он пожал плечами, отвернулся, и что-то в его поникшей тщедушной фигуре тронуло Адольфа.
- Вот что, Джек, - сказал он, - у меня есть комната над конюшней. Не бог весть что, но если хочешь, можешь там жить. Буду тебе немного платить, чтобы ты помогал мне с лошадьми и смотрел за конюшней ночью. Не густо, прямо тебе скажу, но лучше чем ничего, пока не встанешь на ноги.
Джек не поднял глаз. Он стоял в раздумье. Потом кивнул, повернулся и пошел за Адольфом Муром.
Комната была темной и протекала в дождь. Маленькая железная печка в углу стояла четырьмя ножками в консервных банках с песком. Над печкой была сосновая полка с банкой сгущенки, сахарница с торчащей чайной ложечкой и бутылка уже забродившего кетчупа.
Так для Джека началась новая жизнь. Часами он водил скребком по бокам коней, пока те не начинали лосниться, как атлас, и отвечать ему радостными морщинками кожи на каждое движение его руки. Он стал различать особенный характер каждого коня, и, когда никого не было поблизости, присаживался на ящик перед стойлами и разговаривал с ними. Он часто повторял им рассказ о том, как он стоял однажды в последнем вагоне воинского эшелона, смотрел на восходящее солнце и засверкавшую в его лучах паутину. "А когда поезд тронулся, - продолжал он рассказ, - старик с мотыгой на плече переходил через пути, с шумом раздвигая траву. Я замахал руками и закричал, но он был глуховат и не понял сперва, о чем я спрашиваю. Поезд стал набирать скорость, и старик бежал за ним с прыгающей вверх и вниз мотыгой, приложив руку к уху.
- Эй? Эй? - повторял он надтреснутым голосом.
Наконец, он понял, о чем я спрашиваю.
- Ридивилль! - выкрикнул он. - Это Ридивилль!
Потом он сел на насыпь и утер лицо и шею платком.
Джек рассмеялся беззвучным смехом, закрыв глаза. Лицо его исказила гримаса. Он раскачивался взад и вперед на ящике, и тело охватывала дрожь безмолвной радости. Когда приступ прошел, он крикнул сердито:
- Скоро я скажу этому городу, что я о нем думаю! Только подождите, и я им скажу! Тогда посмотрим!
Но кони издавали легкое ржание, смотрели на него мягкими глазами и касались губами его щек.
Иногда, когда другие конюхи были заняты, Джека просили отвезти какого-нибудь коммивояжера в Морган-сити или в Ходжтаун, но случалось это не часто. Угрюмость и лицо с застывшей на нем гримасой отпугивали посторонних, и они предпочитали подождать, пока вернется кто-нибудь из настоящих конюхов. Он страшно опустился - одежда изорвалась, на ногтях и за ушами засохла грязь, и от него сильно разило конюшней. Его никогда не просили отвезти кого-то из местных: они не стали бы рисковать своей жизнью, отправившись с ним в путь. Его считали ненормальным и говорили, что ему давно место за решеткой.
- Я сегодня встретила Джека-Счастливчика на Оак-стрит, - делилась миссис Джордж Уиллер в среду днем в своем карточном "Грачевнике". - Я нос зажала - так от него несло! Он брел и шевелил губами, а когда заметил меня, остановился и посмотрел так, что у меня мороз по коже! Вдруг он расхохотался без звука, и рожу свою скривил - совсем обезьяна!
- Надо с ним что-то делать, - сказала Эммалин Хеммс. - Во что превращается наш город! Его нужно поместить в закрытое учреждение.
После этого дамы отложили карты и долго обсуждали Счастливчика.
Но Джека мало заботило, что о нем думают люди. С течением лет он всё реже появлялся в городе и, наконец, вовсе перестал покидать конюшню, разве что отправляясь за своими покупками. Он появлялся в лавке у Макартура каждый раз в пять вечера с бумажкой в руке, на которой были записаны нужные ему продукты, и молча ждал, пока сам Макартур или его приказчик, Честер Пенни, выполняли заказ. Он всегда тратил странные суммы: на одиннадцать центов муки, на восемь - патоки, на шесть - керосина. Если, когда он заходил в лавку, там были другие покупатели, они уходили, косясь на него
Позднее, когда он шел по улице с прижатыми к груди покупками, встречные переходили на другую сторону деревянного тротуара, уступая ему путь. Иногда на него показывали пальцем, объясняя новичкам в городе: "Это наш Счастливчик, Джек Саттон. У него лет пятнадцать назад случилась горячка, и он так и не отошел".
Прошли одинаковые годы. Джек Саттон состарился, сгорбился, ходил, переставляя длинные тощие ноги, а сальные сбившиеся патлы волос свисали ему до плеч. Трудно было бы узнать в этой тщедушной фигуре солдатика в хвостовом вагоне, вскинувшего тридцать с лишним лет назад руки с завороженным взглядом. С тех пор в городке подросло новое поколение, ничего не знавшее о прежней жизни Джека. Его помнили только как городского чудака, диковатого старикашку с мутными глазами и гнилыми обломками зубов во рту. Да, зубы уже давно не давали ему покоя. Часто по ночам они так ныли, что Джек не мог заснуть. Тогда он лежал в кровати, издавая звуки похожие на тихое ржание лошадей в стойлах под ним.
Наконец, старый негр, по имени Зилк, околачивавшийся у конюшен, предложил ему вырвать зубы, и однажды вечером, когда боль стала совсем нестерпимой, Джек согласился. Потом он лежал на кровати, прижав к деснам грязную тряпку. На другой день он пошел в лавку Макартура за кукурузной мукой и молоком, чтобы сварить себе кашу.
В тот день шел бесконечный дождь, и, когда Джек вышел на Липскомб-стрит, всё еще моросило. Он переступал через стоячие лужи, зажав в руке монеты, потом свернул на Оак-стрит и направился к лавке. Когда он вошел, другие покупатели в страхе отстранились. Но в тот же миг все ахнули от изумления, стали подталкивать друг друга локтем и что-то шептать, прикрыв рот рукой. Они с удивлением озирались, не уверенные, вправду ли перед ними Джек-Счастливчик. Потеря зубов поразительно изменила его облик. Ноздри сузились, будто их прищемили, нос обвис, а лицо укоротилось и сжалось. Он держался за прилавок, и даже самые мнительные не смогли бы вообразить в этой жалкой фигуре внушавшего ужас Джека-Счастливчика. Перед ними был беззубый старик с лицом, осевшим, будто из него выпустили воздух, который не мог никому причинить зла.
Честер Пенни, рыжеволосый приказчик Макартура, завернул покупки Джека и выложил их перед ним. Потом зачерпнул горсть бразильских орехов из короба под прилавком, высыпал их вместе со сдачей в раскрытую ладонь Джека и понимающе подмигнул другим покупателям:
- Ну, Счастливчик, теперь ты можешь щелкать их за милую душу!
Чет схватился за бока от хохота, и все рассмеялись вместе с ним. Джек стоял перед ними, удивленный, совсем не готовый к такому к нему отношению, переводя взгляд с лица на лицо. Потом он вдруг швырнул орехи в лицо приказчику. Все захохотали пуще прежнего, сгибаясь и корчась от смеха, тыча в него трясущимися пальцами и прищелкивая, будто ребенку.
- Цо-цо-цо, Счастливчик! Вот это да! Так и действуй!
Джек забрал покупки и вышел из лавки, а за ним двинулась толпа пацанвы и взрослых.
- Эй! Куда ты собрался, Счастливчик? Куда ты так спешишь?
Потом толпа перегородила ему дорогу, его стали толкать, дергать за бороду и длинные патлы волос. Какой-то мальчишка, вскидывая ноги, заблеял, как козел: "Дж-э-э-к! Дж-э-э-к, Счастливчик!"
- Осторожнее! - крикнул Чет Пенни из дверей. - Смотрите, чтобы он вас не покусал!
Джек стоял спиной к лавке и вглядывался в каждое лицо, будто хотел навсегда запечатлеть его в своей памяти. Толпа росла и запрудила всю дорогу. Люди стали выглядывать из соседних лавок и подходили поглазеть на забаву, а трясущийся Джек, жуя пустыми челюстями, медленно отступал. Когда он оказался у края деревянного тротуара, кто-то подставил ногу, кто-то толкнул его, Джек оступился и упал в лужу. Он лежал на спине в грязи, покупки разлетелись во все стороны, мешочек с мукой лопнул и потек, белое молоко разлилось по грязи.
Он поднялся на нетвердых ногах и обернулся лицом к своим мучителям. Мокрая одежда прилипла к телу, являя его жалкую немощь. Грязь измазала лицо и комками налипла на бороду.
- Щелкай орешки, Счастливчик! - с хохотом повторил Чет Пенни из дверей свою шутку. - Щелкай их за милую душу!
Уиллис Овертон, теперь старик с опрятной седой бородой, стал протискиваться через толпу.
- Нельзя так! - сказал он мягким протестующим голосом. - Не дразните его! Не дразните этого несчастного безумца!
Тогда Джек обернулся и уставился безразличным взглядом на Уиллиса, будто никогда прежде не видел его, на гогочущие разгоряченные лица вокруг, на город за ними. Вдруг его губы задвигались:
- Я не сошел с ума, - сказал он. - Я хотел бы сойти с ума!
Он встал во весь рост и распрямил плечи. "Вот пришло время, - подумал он, - пришло время сказать этим людям всё, что я о них думаю!" Он раскрыл рот и стал что-то говорить, быстро, без зубов, со впалыми щеками. Тонкий надтреснутый голос рвался из глотки, как из дешевой свистульки. Шепелявя пустыми деснами, он изрекал мысли, которые в темной комнатке над конюшней казались такими глубокими, а теперь, даже ему самому - вздорными.
Он замолк так же внезапно, как заговорил, и стоял беззвучно с повисшими на плечах руками и подбородком, ходившим вверх и вниз, стремясь дотянуться до кончика носа. Он взмахнул руками и оттолкнул воздух, словно отвергая весь город со всеми его устоями. Потом лицо его исказилось, дернулось вверх, а губы задрожали, втягиваясь и выпячиваясь, будто в ожидании поцелуя.
Мальчишка, который блеял по-козлиному, опять стал вскидывать ноги, и тут все захохотали и заблеяли, а голоса, смешались в один мощный рев и понеслись над крышами в небо: "Дж-э-э-к, Дж-э-э-к, Дж-э-э-к, Счастливчик!"