Впервые повстречав доктора Марлоу, я, по молодости лет, мог лишь застыть, разинув рот, от изумления. Когда он отошел в мир иной, мне было всего шестнадцать, а ему - все шестьдесят семь. Столь велика была разница нашего возраста, и еще большая - жизненного пути. Док Марлоу был лекарем-лицедеем и обладателем массы других талантов: циркачом, владельцем концессии на Кони-Айленд, содержателем салона. На шестом десятке он стал разъезжать с цирком шапито в компании метателя ножей мексиканца Чикалилли и некоего профессора Джоунза, бренчавшего на банджо. Сам Док Марлоу выходил после представления и обращался к публике со страстным призывом купить у него пузырьки целебных снадобий ото всех недугов. Всё это я мало-помалу узнавал до и после его кончины. При первом знакомстве он был в моих глазах воплощением Дикого Запада, и никто еще не вызвал во мне такого восторга.
Я повстречал доктора в пансионе нашей няни миссис Уиллугбай, к которой иногда заглядывал по выходным, потому что был к ней очень привязан. Было мне тогда около одиннадцати. На ногах у доктора были видавшие виды кожаные гетры, блестела бисером куртка, которую, по его словам, он достал у индейцев, а лента огромного сомбреро была вся вокруг утыкана спичками. Высоченный, широкоплечий и вислоусый, он отпустил длинные волосы как у знаменитого генерала Кастерса. А еще у него была потрясающая коллекция всяких индейских древностей и шестизарядных револьверов. Он был не прочь удивить меня историями о своих приключениях на Диком Западе и однажды поведал, как он схватился на томагавках верхом на лошади с индейским вождем Желтая Рука и убил этого вождя. Любимым его обращением было: "Эй, парняга!". Он был для меня самым великим человеком, и лишь когда он умер, а его сын приехал из Нью-Джерси на похороны, я узнал, что Док в жизни не был он на Дальнем Западе, а родился в Бруклине.
Когда я познакомился с Марлоу, он уже перестал странствовать и занялся тем, что называл "снадобьями". Он торговал в поездках "змеиным маслом", а, поселившись в Колумбусе, окрестил этот состав "Черным Ястребом". Не всегда ему удавалось продать его столько, чтобы хватило на еду и ночлег, и миссис Уиллугбай приходилось по несколько недель держать Дока у себя в пансионе "под честное слово".
Впрочем, она была не против, потому что мазь избавила ее от дерганья правой руки, беспокоившего ее тридцать лет. Я сам видел, как люди, которым доктор делал массаж с "Черным Ястребом", начинали двигать руками и ногами, которыми до "лечения" и пошевелить не могли. Пользовал он батраков, жен шоферов и тому подобный люд. Иногда пациенты орали во время массажа во всю глотку, но некоторые больные, которые прежде не могли и шагу ступить, после такой процедуры вставали и уходили на своих ногах.
Один дядька семь лет не мог качнуть головой, пока доктор не натер ему шею "Черным Соколом". Через полчаса он уже вертел ей во все стороны не хуже меня. "Благодарение Богу!" - воскликнул исцеленный, но Док заметил: "Хвалите тайные свойства этого притирания, друг мой". Он всегда называл свою мазь "притиранием".
Вести о его чудесах разлетались из уст в уста по всему бедняцкому сословию городка. До более состоятельного класса (Док называл их "гордые") его снадобья не возносились, и надежного дохода у него никогда не было. Люди думали, что волшебными были скорее прикосновения Дока, чем его "притирания", а, с другой стороны, ингредиенты снадобья стоили так дорого, что доход оказывался очень скромным. Я это знаю, потому что иногда ходил по его поручению в химическую компанию за этими продуктами. Все вещества, входившее в состав притирания, были стандартными, но дорогими (а, кроме того, хорошо известны, и никакой тайны не представляли). В компании удивлялись, как это Док может что-то заработать на своих тридцатипятицентовых пузырьках. Но, даже оставаясь почти без денег, Док ни разу не отказался ни от одного из компонентов и не заменил дорогой более дешевым. Миссис Уиллугбай сказала мне, что однажды посоветовала ему так поступить, когда помогала готовить "замес", но он раскричался: "Каждая крупинка в моем снадобье должна быть непревзойденного качества!"
Я открыл, что Док пополняет свои скромные доходы игрой. В субботний вечер он мог отгрести в салоне Фрека немало долларов, которые выигрывал в покер у завернувших туда торговцев и железнодорожников. Только через несколько лет я узнал, что Док был шулером. Он сам рассказал мне о крапленых картах, о которых я прежде не слыхал, и показал свою колоду. Был дождливый день, и Док сыграл в "семь очков" с миссис Уиллугбай и старым Пейфером, еще одним из ее жильцов. Играли по маленькой. (Док не стал бы играть в карты совсем без денег, а миссис Уиллугбай не стала бы играть при большой ставке.) В конце игры из рук в руку переходило центов двадцать-тридцать. Выигрывал их Док. Помню свое изумление и возмущение, когда мне пришло в голову, что Док надул старика и хозяйку, пользуясь своей крапленой колодой.
- Ты, в самом деле, их обдурил? - спросил я его.
- Сынок, - ответил он, - выигрывает тот, кто сдает.
Док подмигнул, и мой гнев, кажется, вызвал у него удовольствие. Я был оскорблен, но ничего не мог поделать. Я знал, что никогда не расскажу миссис Уиллугбай, как Док обжуливает ее в "семь очков". Я любил свою няню, но не мог оторвать от сердца доктора. Однажды он дал мне целый доллар, чтобы я купил петарды в День независимости, 4 июля.
Помню, что однажды, когда я остался у миссис Уиллугбай, доктора подняли среди ночи. Несчастная женщина была вне себя, потому что у нее заболела дочка. Она напомнила доктору, как он избавил ее от ишиаса своим притиранием. Только тогда он припомнил ее. Она ни разу не смогла заплатить ему ни цента за притирание - "лечение", в котором он ей не отказывал. Он встал, оделся и направился к ней домой. У девочки, наверно, были колики. Доктор понятия не имел, в чем дело, но стал мазать ее своим снадобьем, израсходовав целый пузырек. Домой он вернулся часа через два и сказал, что "облегчил расстройство".
Девчушка заснула и на другой день встала здоровехонька то ли благодаря стараниям доктора Марлоу, то ли вопреки им.
- Я хочу поблагодарить вас, доктор, - сказала мать с дрожью в голосе, когда зашла к нам днем.
Он дал еще одну бутылочку притирания и не взял с нее денег ни за этот пузырек, ни за вчерашний "вызов специалиста". Он массажировал и давал притирание многим страждущим бесплатно, если они не могли заплатить. Миссис Уиллугбай как-то сказала ему, что он слишком щедр и его легко окрутить вокруг пальца. Док рассмеялся и лукаво подмигнул, как тогда, когда он рассказал мне, как надувал старушку при игре в карты.
Как-то в субботний день я пошел прогуляться с ним по нашей главной Таун-стрит. День был жаркий, и мне скоро захотелось газировки. Он ответил, что и сам не прочь. Мы зашли в аптекарский магазин. Я заказал шоколадную, а он - лимонад. Когда допили, он сказал:
ќќ- Джимми, сынок, давай теперь решим, кто заплатит.
Он дал мне четвертак и сказал, что загадывает орла. Я подбросил, монета упала на орла, и я заплатил за напитки. Он оставил меня с десятью центами.
Мне было пятнадцать лет, когда Док напечатал свои, как он называл их, "проспекты", облегчив бремя жизни одному типографщику, за что благодарный человек сделал ему большую скидку на две тысячи рекламных листков. О притирании "Черный Ястреб" в них не было почти ничего, но много говорилось о самом Доке и его "Жизни на дальнем Западе".
Однажды он отправился с фотографом - еще одним из его бесчисленных друзей - в Парк Франклина и тот нащелкал целую кучу снимков Дока с лассо в одной руке и шестизарядным револьвером - в другой. Я пошел с ними.
Когда листки напечатали, там были снимки Дока, выглядывающего из-за деревьев, присевшего за кустами, выбрасывающего лассо и нацелившего свой револьвер. На одном из них стояла подпись: "Доктор Марлоу охотится за индейцами", а на другом: "Доктор Марлоу гонится за конокрадами". Он очень гордился этими листками, носил их с собой пачками и раздавал всем встречным.
За два года до кончины Док раздобыл где-то древний кашляющий "кадиллак". Он сказал, что снова собирается в путешествие, но так в него и не отправился, потому что изношенная развалюха не выдержала бы и мили. Примерно в то время у миссис Уиллугбай остановился некий Хардман с женой, фермер из-под Ланкастера, продавший свое хозяйство. Док им понравился, потому что был такой неугомонный и рассказывал столько историй. Он вылечил миссис Хардман от вечных болей в пояснице, не взял за это денег, и они считали его очень порядочным джентльменом. Потом пришло время, когда они объявили, что поедут в Сен-Луис, где живет их сын. Док Марлоу посоветовал им не ехать на поезде, а купить недорогую машину и отправиться в путь на ней. Стоит она совсем немного, они смогут увидеть страну своими глазами и получат большое удовольствие. Он знает, где можно найти такую машину.
Ну, конечно, он, в конце концов, сбыл им свой кряхтящий "кадиллак", который почивал в глубине какого-то гаража, где Док бесплатно его оставил, сняв боли в паху у матушки хозяина. Уж не знаю, какими средствами этот хозяин лечил машину доктора, но, когда Док пригласил Хардманов проехать с ним пробный круг, она прокашлялась и застучала довольно регулярно. Он сказал, что у него просто сердце разрывается, так жаль ему расстаться с Кадиллаком, но, в конце концов, уступил машину за сто долларов. Я, конечно, знал, и Док тоже, что много миль она не протянет.
Через десять дней Док получил письмо от Карманов из Сен-Луиса. Им пришлось бросить эту груду железного хлама, не проехав и пятнадцати миль от Колумбуса. Доктор читал это письмо мне вслух, бросая на меня взгляды поверх очков. Иногда он прерывал чтение словами: "Ты слышишь, сынок!", "Вот так, мальчик!".
"Я хочу, чтобы вы, доктор Марлоу, - читал он, - знали, что мы думаем о подонках и жуликах, вроде вас (Слышал, мальчик?) И не бывать тому, чтобы я еще хоть раз в жизни поверил такому двуликому лжецу и негодяю (Так, так, сынок!). Механик в Джефферсоне сказал нам, что эту колымагу только что подлатали, чтобы нас обдурить. И какой грязной свиньей нужно быть, чтобы устроить такую пакость белому человеку (Во, малыш!)".
Письмо совсем не расстроило Дока, а определенно позабавило. Кончив читать, он снял очки и расхохотался, закрыв глаза и потирая руками лоб. Я был вне себя от ярости, потому что Хардманы мне нравились, а они считали Дока славным малым. Док аккуратно уложил письмо обратно в конверт и опустил его во внутренний карман пиджака, как что-то очень ценное. Потом он достал колоду карт и стал раскладывать пасьянс.
- Давай по маленькой в семь очков, Джимми, - предложил он.
Я был в бешенстве.
- Не с таким мошенником, как ты! - выкрикнул я и, хлопнув дверью, выбежал из комнаты.
Я слышал за спиной его сдавленный смех.
В последний раз я видел доктора Марлоу всего за несколько дней до его смерти. Я ничего не знал о смерти, но когда увидел его, понял, что он умирает. Его голос ослаб, а лицо вытянулось, и он сказал мне, что ему очень больно.
Когда я собрался уходить, он попросил меня принести ему оловянную шкатулку, которая стояла на бюро. Я достал ее и передал ему. Он долго шарил в ней дрожащими пальцами, наконец, нашел там то, что искал, и протянул мне. Это была монета в 25 центов или ее можно было принять за такую монету: орел был на ней с обеих сторон.
- Никогда не позволяй другому загадывать, сынок, - сказал Док с плутоватой искоркой в глазах и эхом былой усмешки.
Я до сих пор храню этот двуорлый четвертак. Долго мне не хотелось вспоминать ни о нем, ни о докторе Марлоу, а вот сейчас припомнилось.