Гарри Бендинер проснулся в пять утра, чувствуя, что ночь для него закончилась, и больше ему не уснуть. Он просыпался раз десять за ночь: год назад ему прооперировали простату, но это не избавило от постоянных позывов. Сон длился не больше часа, а потом опять нужно был встать и облегчиться. Даже сновидения всё время вертелись вокруг этой нужды. Он поднялся с постели и прошаркал в ванную на слабых ногах. Возвращаясь, он вышел на балкон квартиры на одиннадцатом этаже кондоминиума, в котором он жил. Слева виднелись небоскрёбы Майами, а справа рокотало море. За ночь воздух немного остыл, но оставался тропически душным. Пахло рыбьими останками, нефтью и, кажется, апельсинами. Гарри долго стоял, подставив влажный лоб ветру с океана. Хотя Майами сильно разросся, ему казалось, что сюда всё ещё долетают запахи болотных трав. Иногда ночью раздавался крик разбуженной чайки, а волны выбрасывали на берег скелет морской щуки и даже китёнка. Он перевёл взгляд в сторону Голливуда. Когда тут начали строить? Всего за несколько лет на пустоши выросли гостиницы, жилые дома, рестораны, огромные магазины, банки. Уличные огни и неоновые вывески затмили звёзды в небе. Поток машин не прекращался и ночью. Куда они все спешат до рассвета? Разве они никогда не спят? Что за сила их гонит? "Ну, это уже не мой мир. Когда пошёл девятый десяток, можно считать себя трупом".
Он опёрся рукой о край балкона и попытался восстановить последний сон. Вспомнилось, однако, лишь то, что все, кто явились в нём, уже умерли - и мужчины, и женщины. Сны, конечно, не признают смерти. Во снах ещё были живы все его три жены, были живы сын Билл и дочка Сильвия. Нью-Йорк, местечко в Польше, из которого он был родом, и Майами-Бич сливались в одно, а он, Гарри, или Гершель, был сразу и взрослым, и мальчиком в хедере.
На минуту он закрыл глаза. Почему сны так трудно вспоминаются? В памяти всплывали всякие мелочи и события, происшедшие семьдесят или семьдесят пять лет назад, но сегодняшний сон распадался, как пена. Какая-то сила настаивала, чтобы от него не осталось ни следа. Третья часть жизни человека умирает, ещё до того, как сам он сойдёт в могилу.
Немного постояв, Гарри опустился на пластиковый стул на балконе и стал смотреть на море, на восток, где должен был забрезжить рассвет. Было время, когда утром он первым делом бежал искупаться, особенно в летние месяцы, но такие желания давно пропали. Иногда в газетах появлялись заметки о нападениях акул на пловцов, и в море было полно существ, укус которых был чреват большими неприятностями. Сейчас ему хватало и тёплой ванны.
Мысли перекинулись на дела. Он хорошо понимал, что деньги ему не помогут, но нельзя же непрерывно сокрушаться о том, что всё на свете лишь суета сует. Проще думать о практических делах. Акции и облигации растут или падают в цене. Дивиденды и другие доходы нужно класть в банк на счёт и заносить в учётную книгу для уплаты налогов. Необходимо оплачивать счета за телефон, электричество и квартиру. Раз в неделю приходила женщина, которая убирала в квартире и гладила ему рубашки и бельё. Иногда он отдавал костюм в чистку и туфли в ремонт. Приходили письма, и надо было на них отвечать. Синагога его мало интересовала, но надлежало иметь своё место для молитвы на Рош ха-Шана и Йом-Киппур, и поэтому к нему слали просьбы помочь Израилю, иешивам, Талмуд-Тора, домам для престарелых и больницам. Каждый день приносил ворох ненужной почты, но прежде чем её выбросить, надо было вскрыть каждый конверт и хотя бы пробежать глазами.
Он решил дожить последние годы без жены и даже без экономки, и поэтому ему приходилось самому заботиться о еде и ходить через день в ближайший супермаркет за покупками. Двигаясь с тележкой по проходам, он брал себе молоко, творог, фрукты, овощные консервы, мясной фарш, а иногда грибы, банку борща или фаршированной рыбы. Он вполне мог бы позволить себе нанять служанку, но некоторые из прежних его служанок оказались нечисты на руку. И что останется делать ему самому, если и обслуживать его будут другие? Он вспомнил изречение из Гемары, что леность ведёт к безумию. Повозиться у электроплиты на кухне, сходить в банк, почитать газету - особенно финансовый обзор - и посидеть часа два в конторе Меррил Линч, следя за биржевыми новостями на табло - всё это нужно было для поднятия духа. Недавно ему поставили телевизор, но он редко смотрел передачи.
Соседи по дому иногда с издёвкой спрашивали, почему он делает всё сам и не приглашает помощников: все знали, что денег ему хватает. Ему давали советы и интересовались, почему бы ему не поселиться в Израиле? Почему бы не уехать на лето в горный пансионат? Почему он не женится? Почему не наймёт секретаря? Его считали скрягой и постоянно напоминали, что "с собой не заберёшь", как будто это было большим открытием. Поэтому он перестал ходить на собрания жильцов и соседские застолья. Каждый старался урвать от него хоть что-то тем или другим способом, но окажись он в нужде, никто не дал бы ему и цента. Пару лет назад он сел в местный автобус, и у него не хватило двух центов на билет: была с собой лишь одна бумажка в двадцать долларов. Никто не пожелал дать ему эти центы или разменять деньги, и водитель велел ему выйти.
Нет, ни в каком пансионате, ему не было бы так удобно, как дома. Блюда в ресторане подают слишком обильные и не те, что ему по вкусу. Только сам он мог проследить, чтобы в диете не было соли, холестерина и специй. А, кроме того, поездки на самолётах и поездах слишком обременительны для человека с таким ненадёжным здоровьем, как у него. И не было никакого смысла ещё раз жениться в его возрасте. Молодой женщине нужна плотская любовь, а старухи его не интересовали. Он такой, какой есть, а поэтому обречён доживать в одиночестве и умереть в одиночестве.
На востоке чуть зардело, и Гарри опять пошёл в ванную. Он постоял минуту, рассматривая себя в зеркале: впалые щёки, голый череп с пучками седых волос, острый кадык и опущенный вниз кончик носа, как у попугая. В голубых глазах, один чуть выше другого, виднелись и усталость, и следы молодого задора. Когда-то он был крепким парнем: были и жёны, и любовные приключения. Где-то ещё валяется целая пачка сердечных писем с фотографиями.
Он не приехал в Америку без гроша в кармане и без образования, как другие эмигранты. До девятнадцати он учился в своём родном местечке, знал древнееврейский и тайком почитывал газеты и светские книги. Он брал уроки русского, польского и даже немецкого. Два года ходил на инженерные курсы, но влюбился в американку Розалию Штейн, женился на ней, а её отец, Сэм Штайн, принял его в строительное дело. Розалия умерла от рака в тридцать лет, оставив ему двух малышей. Появились деньги, но ушли близкие. Его сын Билл, хирург, умер в сорок шесть от разрыва сердца, оставив двух внуков, которые не хотели быть евреями. Их мать, христианка, жила где-то в Канаде с другим человеком. А у дочки Сильвии развился такой же рак, как у её матери, и точно в таком же возрасте. Детей у неё не было. Гарри зарёкся плодить ещё потомков, хотя его вторая жена, Эдна, очень хотела, чтобы у них был ребёнок или двое.
Да, ангел смерти отобрал у него всё. Внуки, которые жили в Канаде, сперва изредка навещали его и присылали открытки к Новому году. Но теперь от них не было никаких вестей, и он вычеркнул их из завещания.
Гарри брился, напевая мелодию, сам не помня, откуда она взялась. Может быть, с телевизора, или засела в памяти ещё с Польши? Не имея слуха, он страшно фальшивил, но сохранил привычку напевать в ванной. Туалет отнимал много времени. Таблетки, которые он уже давно принимал от запора, перестали действовать, и раз в два дня он ставил себе клизму - длительный и трудный процесс для восьмидесятилетнего старика. Он пробовал заниматься упражнениями в ванне, поднимая тощие ноги и махая в воде руками, будто вёслами. Это должно было продлить жизнь, но даже за такими занятиями Гарри постоянно спрашивал себя: "А зачем жить дальше?" Какие радости сохранились ещё в этом существовании? Нет, в его жизни не осталось никакого смысла - а разве в жизни его соседей смысла больше? Дом был полон стариков: все люди состоятельные, даже богачи. Некоторые не могли ходить или еле волочили ноги. Несколько женщин передвигалось на костылях. Многие страдали артритом и болезнью Паркинсона. Не дом, а больница. Люди умирали, и он узнавал об этом лишь недели или месяцы спустя. Хотя он был одним из первых жильцов дома, он почти ни с кем не был знаком. Он не ходил в бассейн и не играл в карты. Мужчины и женщины здоровались с ним в лифте и в магазине, но он не знал, кто они. Иногда кто-нибудь спрашивал: "Как поживаете, мистер Бендинер?" И он обычно отвечал: "А как можно жить в моём возрасте? Каждый день - подарок".
Этот летний день начался, как и все другие. Гарри приготовил себе завтрак: рисовые хлопья с молоком и чай с сахарином. В полдесятого он спустился на лифте за почтой. Каждый день приходило по несколько чеков, а сегодня привалил целый клад. Акции упали, но компании продолжали выплачивать дивиденды. Гарри получал проценты по закладным на дома, по облигациям, ренту и доходы по каким-то деловым операциями, о которых он уже едва помнил. Страховая компания выплатила годовую премию. Уже несколько лет он каждый месяц получал чек по социальному страхованию. Это утро принесло около одиннадцати тысяч долларов. Конечно, немалая часть уйдёт на налоги, но всё равно ему останется около пяти тысяч. Подбив итог, он задумался: стоит ли сходить в контору к Меррил Линч и посмотреть, что там делается на бирже? Нет, незачем. Даже если акции с утра поднялись, день закончится с убытком. "Рынок совсем взбесился", - пробормотал он про себя. Он считал железным правилом, что инфляция всегда сопутствует повышению, а не понижению курсов. Но теперь и доллар, и акции летели вниз. Да, ни в чём нельзя быть уверенным, кроме смерти...
Около одиннадцати он спустился, чтобы отнести чеки в банк. Банк был маленький: все служащие знали его и поздоровались. Там у него был сейф, где он хранил ценные бумаги и драгоценности. Состояние всех трёх жён досталось ему: ни одна не оставила завещания. Он и сам толком не знал, сколько он стоит, но не меньше пяти миллионов. И всё же он выходил на улицу в рубашке и штанах, которые мог бы купить любой бедняк, а шапочку и туфли носил годами. Он постукивал тростью и переступал коротенькими шажками, время от времени оглядываясь, не идёт ли кто за ним. Может быть, какой-то пройдоха разнюхал, как он богат, и решил его похитить. Хотя день был яркий, и улица полна народу, никто не вступится, если его сцапают, затолкают в машину и увезут на какую-то развалину или в пещеру. И выкупа за него никто не платить не станет.
Закончив дела в банке, он направился обратно домой. Солнце стояло высоко и опаляло всё огненным жаром. Женщины под навесами витрин рассматривали платья, туфельки, чулки, лифчики и купальники. На всех лицах было написано сомнение: покупать или не стоит? Гарри взглянул на витрины: что бы он мог купить из этого? Там не было ничего, что ему хотелось бы иметь. С этой минуты и до пяти часов, когда он станет готовить ужин, ему не понадобится абсолютно ничего. Он знал совершенно точно, чем займётся, вернувшись домой: вздремнёт на диване.
Благодарение Богу, никто его не похитил, не ограбил и не проник в квартиру. Кондиционер работал, и краны в ванной были исправны. Он снял туфли и вытянулся на диване.
Странно, он всё ещё грезил наяву: роились фантазии о неожиданном успехе, возрождении сил, мужских победах. Ум отказывался смириться со старостью. Его терзали те же страсти, что и в юности. Гарри часто приказывал своему уму: "Не дури. Теперь всё уже позади. Больше ничего не будет". Но ум его был так устроен, что продолжал надеяться, несмотря ни на что. Кто это сказал, что человек и в могилу уходит с надеждами?
Он вздремнул и встрепенулся от тарахтения звонка в двери. Сразу охватило беспокойство: его никто никогда не навещал. "Наверно, предложат травить тараканов", - решил он и открыл дверь на длину цепочки. Он увидел небольшого роста подрумяненную женщину с жёлтыми глазами и высокой причёской соломенных волос. На ней была белая блузка.
Гарри открыл дверь, и женщина сказала на английском с акцентом:
- Я надеюсь, что не разбудила вас. Я - ваша новая соседка слева. Хочу с вами познакомиться. Меня зовут миссис Этель Брокелес. Странно звучит, вам не кажется? Это фамилия моего покойного мужа, а в девичестве я была Гольдман.
Гарри смотрел на неё с удивлением. Он знал, что слева от него жила одинокая старуха, которую звали, кажется, миссис Хальперт.
- Что случилось с миссис Хальперт? - спросил он
- То, что случится со всеми нами, - объяснила женщина.
- Когда это было? Я ничего не знаю.
- Уже больше пяти месяцев.
- Войдите, пожалуйста. Так вот люди умирают, и даже ничего не знаешь об этом, - сказал Гарри. - Она была приятная женщина... Держалась на расстоянии.
- Я её не знала. Я купила квартиру у её дочери.
- Присядьте, пожалуйста. Не могу вас, к сожалению, ничем угостить. Где-то у меня была бутылка ликёра...
- Спасибо, ничего не надо. Я не пью. Во всяком случае, не посреди дня. А закурить у вас можно?
- Конечно, конечно.
Женщина присела на диван, достала затейливую зажигалку и ловко закурила сигарету. Пальцы у неё были с красным маникюром, и Гарри заметил на одном кольцо с бриллиантом.
Женщина спросила:
- Вы живёте один?
- Один.
- И я одна. Ничего не попишешь. Я прожила с мужем двадцать пять лет, и не жалею ни об одном часе. Вся наша жизнь была сплошным солнечным днём без единого облачка. Он умер внезапно и оставил меня, одинокую и несчастную. Нью-йоркский климат вредит моему здоровью: ревматизм мучает. Так что придётся доживать здесь.
- Вы купили квартиру вместе с мебелью? - спросил Гарри деловым тоном.
- Вместе со всем. Дочка ничего не забрала, кроме платьев и постельного белья. Оставила мне всё просто так. У меня не хватило бы терпения искать где-то мебель и посуду. Вы здесь давно живёте?
Женщина задавала один вопрос за другим, и Гарри охотно отвечал. Выглядела она относительно молодо: лет пятьдесят, быть может, и меньше. Он принёс ей пепельницу, поставил перед ней на кофейный столик стакан лимонада и тарелку с печеньем. Прошло два часа, но он едва заметил, как прошло время. Этель Брокелес скрестила ноги, и Гарри бросил взгляд на её круглые коленки. Она перешла на идиш с польским акцентом. От неё исходило обаяние родного, и что-то всколыхнулось в нём. Да, небеса отозвались на его тайное желание. Только сейчас, слушая её голос, он понял, как одинок был все эти годы, как угнетало его, что подолгу некому было слова сказать. Соседка всё же лучше, чем никого. В её присутствии он помолодел и разговорился: рассказал о своих трёх женах, о трагедии детей, даже упомянул, что после смерти первой жены у него была возлюбленная.
Соседка сказала:
- Вам незачем оправдываться: мужчина - это мужчина.
- Я старик.
- Мужчина никогда не стареет. У меня есть дядя из Влоцлавека: в восемьдесят лет он женился на девушке которой было двадцать один, и она родила ему троих детей.
- Влоцлавек? Это недалеко от Коваля, моего родного местечка.
- Знаю. Я бывала в Ковале, там у меня тётка.
Женщина взглянула на часы:
- Час дня. Где вы обедаете?
- Нигде: я только завтракаю и ужинаю.
- Вы на диете?
- Нет, но в моём возрасте...
- Да перестаньте вы о своём возрасте, - напустилась она. - Знаете что? Идёмте ко мне обедать. Терпеть не могу есть одна. Для меня обедать одной даже хуже, чем спать одной.
- Честное слово, не знаю. Чем я заслужил?
- Идёмте, не мелите чушь. Здесь Америка, а не Польша. У меня холодильник набит продуктами. Я выбрасываю больше, чем съедаю, да простит меня Бог.
Женщина употребляла выражения на идиш, которых Гарри не слыхал уже лет шестьдесят. Она взяла его за руку и повела. Идти пришлось всего несколько шагов. Пока он закрывал дверь, она уже открыла свою. Квартира, в которой он оказался, была больше и светлее, чем у него. На стенах были картины, вычурные светильники, безделушки. Окна смотрели прямо на океан. На столе стояла ваза с цветами. Воздух в квартире Гарри был пыльным, а здесь - свежим. "Будь начеку, ей что-то надо", - сказал он себе. Он вспомнил, что читал в газетах о мошенницах, умевших выманить целое состояние у мужчин, и у женщин тоже. Главное - ничего не обещать, ничего не подписывать, не давать ни цента.
Она усадила его за стол, а с кухни донеслось бульканье кофеварки и запахи кофе, свежих булочек, фруктов и сыра. Впервые за много лет в нём среди дня пробудился аппетит. Скоро они оба уже сидели за столом.
Откусив, женщина каждый раз затягивалась сигаретой. Она жаловалась:
- От мужчин у меня отбою нет, но когда доходит до главного, всем интересно лишь, сколько у меня денег. Как только начинается разговор о деньгах, я рву отношения. Я не бедная, может быть даже - стучу по дереву - очень состоятельная. Но я не хочу, чтобы кто-то сходился со мной из-за денег.
- Слава Богу, мне ничьи деньги не нужны, - сказал Гарри. - Мне хватило бы и на тысячу лет.
- Это неплохо.
Постепенно разговор перешёл на финансы, и женщина стала перечислить своё имущество: ей принадлежало несколько домов на Бродвее и на Статен-Айленд, у неё были акции и облигации. По этому, и по нескольким упомянутым именам, Гарри решил, что она говорит правду. Здесь, в Майами у неё были текущий счёт и сейф в том же банке, что и у Гарри. Он прикинул, что у неё есть, должно быть, миллион, а, возможно, и больше. Она подавала ему блюда с заботливостью дочки или жены, объясняла, что ему следует и что не следует есть. Подобное бывало в молодые годы: женщины тянулись к нему, привязывались и не отпускали. Но чтобы такое случилось в его возрасте, казалось сном. Он резко спросил:
- У вас есть дети?
- Дочка Сильвия. Она живёт одна в палатке в Британской Колумбии.
- Почему в палатке? Мою дочку тоже звали Сильвия, да и вы мне в дочки годитесь, - добавил он, сам не понимая, зачем сказал это.
- Чушь! Что такое годы? Мне всегда нравилось, когда мужчина намного старше меня. Мой муж, будь земля ему пухом, был старше на двадцать лет, и такую жизнь, как была у нас, я пожелала бы каждой еврейской дочке.
- А я старше вас лет на сорок. Женщина положила ложку.
- Сколько лет вы мне дадите?
- Лет сорок пять, - сказал Гарри, понимая, что ей явно больше.
- Добавьте ещё двенадцать, и будет как раз.
- По виду не скажешь.
- Я прожила прекрасную жизнь со своим мужем. Он всё готов был для меня сделать: хоть луну с неба достать, хоть звёзды для своей дорогой Эточки. Вот почему после его смерти меня одолела хандра. И дочка тоже доводила меня до сумасшествия. Я целое состояние потратила на психиатров, но всё без толку. Можно сказать, что я семь месяцев провела в больнице, в клинике нервных расстройств. У меня был срыв, и я больше не могла жить. За мной следили день и ночь. Он звал меня из могилы. Я хочу вам сказать одну вещь, только поймите меня правильно.
- Что это?
- Вы напоминаете мне моего мужа. Вот поэтому...
- Мне восемьдесят два, - сказал Гарри и тут же пожалел: он легко мог бы скинуть пять лет. Подождав минуту, он добавил:
- Если бы я был на десять лет моложе, я бы сделал вам предложение.
И опять он пожалел о своих словах. Они сорвались с языка как бы сами собой. Он всё ещё не избавился от страха попасть в руки охотницы за золотом.
Женщина посмотрела на него вопросительно и подняла бровь:
- Раз я решила что буду жить, приму вас, какой вы есть. "Как такое возможно? Как это может быть?" - спрашивал себя Гарри снова и снова. Они обсудили предстоящий брак, и что надо будет убрать стену между их квартирами, чтобы из двух получилась одна. Его спальня была рядом с её спальней. Она рассказала ему во всех подробностях о своём финансовом положении. Её состояние составляло примерно полтора миллиона, и Гарри тоже открыл ей, сколько у него есть. Он спросил:
- Что нам делать с такими деньгами?
- Сама я не могла ничего придумать, но вместе мы можем отправиться в кругосветное путешествие. Купим квартиру в Тель-Авиве или Тверии. Там есть горячие источники, они помогают от ревматизма. Со мной рядом вы ещё долго проживёте. Гарантирую вам сто лет, если не больше.
- Всё в руках Господа, - сказал Гарри, удивившись своим словам. Он не был религиозен, и сомнения в существовании Бога и провидения с годами усиливались. Он часто повторял, что поле того, что случилось с евреями в Европе, в Бога может верить только дурак.
Этель встала, и он тоже. Они обнялись и поцеловались, и молодые силы вдруг забурлили в нём.
Она сказала:
- Потерпите, пока мы встанем под свадебным балдахином.
Гарри удивило, что он уже слышал эти слова раньше, произнесённые тем же голосом. Только когда, и от кого? Все три его жены родились в Америке и не употребили бы такого выражения. Может быть, ему приснилось? Может ли человек увидеть будущее во сне? Он склонил голову и задумался. Подняв глаза, он вздрогнул от удивления: за несколько мгновений облик женщины невероятно изменился. Она незаметно отстранилась от него. Лицо её побледнело, осунулось и постарело, а волосы растрепались. Она смотрела на него со стороны с тусклым, печальным, даже суровым выражением. "Может быть я её чем-то обидел?" - удивился он. И услышал свои слова:
- Что случилось? Вам плохо?
- Нет, только лучше уйдите сейчас к себе, - сказала она чужим, хриплым и нетерпеливым голосом.
Он хотел спросить её о причине такой перемены, но давно забытая (или так и не забытая) гордость воспротивилась: с женщинами никогда не поймешь, что им вдруг взбредёт в голову. Всё же он спросил:
- Когда мы снова увидимся?
- Только не сегодня. Может быть, завтра, - ответила она неуверенно.
- До свидания. Спасибо вам за обед.
Она не потрудилась даже проводить его до двери. Вернувшись к себе, он задумался. Ну что ж, она передумала. Его охватил стыд - за себя, и за неё тоже. Поигралась с ним? Злые соседи решили подшутить? Квартира показалась ему полупустой. "Не буду ужинать", решил он и почувствовал тяжесть в желудке. "В моём возрасте нельзя позволять, чтобы делали из тебя дурака", - шепнул он сам себе. Он прилёг на диван, задремал, а когда открыл глаза, за окнами было уже темно. Может быть, она опять позвонит? А, может быть, мне позвонить ей? Она дала ему свой телефон. Хотя он поспал, проснулся он без сил. Надо было ответить на письма, но он отложил это до завтра. Он вышёл на балкон. Одна сторона его балкона была напротив её балкона. Они могли бы видеть друг друга и даже разговаривать, если ей это интересно. Море плескалось и пенилось. Вдали виднелось грузовое судно. В небе проревел реактивный самолёт. Одинокая звезда, которую не могли затмить ни уличные фонари, ни неоновые вывески, показалась на небе. Хорошо, что можно видеть хоть одну звезду: иначе совсем забудем, что существует небо. Он сидел на балконе и ждал, не покажется ли она. О чём она думает? Почему так резко изменилось её настроение? Она была сперва ласкова, говорила, как влюблённая невеста, и вдруг через секунду стала совсем чужой.
Гарри опять вздремнул, а когда проснулся, уже был поздний вечер. Теперь он выспался и хотел спуститься за вечерним изданием утренней газеты с информацией о Нью-йоркской бирже, но решил укладываться на ночь в постель, выпил стакан томатного сока и проглотил таблетку. От Этель его отделяла лишь тонкая стенка, но у стен есть своя власть. Может быть поэтому, подумал он, люди предпочитают жить в палатках. Он опасался, что печальные мысли не дадут ему уснуть, но опять быстро задремал, а пробудился с чувством тяжести в груди. Который час? Светящийся циферблат наручных часов показал, что он проспал два часа с четвертью. Были какие-то сны, но он не мог их вспомнить: осталось лишь ощущение тёмного ужаса. Он поднял голову. Так спит он сейчас или нет? Из её квартиры не доносилось ни шороха.
Он снова заснул и проснулся от голосов множества людей, хлопанья дверей, шагов в коридоре, какой-то беготни. Он всегда боялся пожара. В газетах писали о стариках, сгоравших заживо в приютах, больницах, гостиницах. Он встал с постели, надел шлёпанцы и халат и открыл дверь в холл. Там никого не было. Может быть, ему почудилось? Он закрыл дверь и вышел на балкон. Нет, внизу не было никаких пожарных: только запоздалые прохожие, завсегдатаи ночных клубов, шумные и пьяные гуляки. Некоторые жильцы кондоминиума сдавали квартиры на лето южноамериканцам. Гарри опять лёг. Несколько минут было тихо. Потом он снова услышал шум в коридоре, мужские и женские голоса. Что-то случилось, только что? Он хотел было встать и выглянуть, но не встал, и лежал в напряжении. Вдруг зазвонил телефон на кухне. Он поднял трубку, но голос сказал: "Извините, я ошибся номером". Гарри включил на кухне лампу дневного света, и сияние ослепило его. Он открыл холодильник, достал банку с подслащенным чаем и налил себе полстакана, не зная, делает ли это от жажды или для поднятия духа. Потом он почувствовал позыв и пошёл в ванную.
В этот момент в дверь зазвонили, и звук отогнал нужду. Может быть, в дом проникли грабители? Вахтёр у них старик, и не в силах никого задержать. Гарри не мог решить, походить к двери или нет. Он стоял над унитазом, дрожа. "Может быть, это мои последние минуты на земле", пронеслось у него в уме. "Господи всемогущий, помилуй меня", - прошептал он. Только сейчас он вспомнил, что в двери есть глазок, через который видно холл. Как можно об этом забыть? - удивился он. Должно быть, я теряю рассудок от старости.
Он тихо подошёл к двери, отодвинул крышечку глазка и выглянул. Перед дверью стояла седая женщина в халате. Гарри узнал её: это была соседка справа. Он сразу всё понял: у неё был парализованный муж, и с ним что-то случилось. Он открыл дверь. Старуха протянула ему конверт без марки.
- Извините меня, мистер Бендинер. Женщина, которая живёт слева от вас, оставила этот конверт у вашей двери. На нём ваше имя.
- Какая женщина?
- Та, что живёт слева. Она покончила с собой.
Гарри Бендинер почувствовал, как сжались его внутренности, и живот стал тугим, как барабан.
- Блондинка?
- Да.
- Что она сделала?
- Выбросилась из окна.
Гарри протянул руку, и женщина дала ему конверт.
- Где она сейчас?
- Её увезли.
- Мёртвую?
- Да, мёртвую.
- Боже мой!
- Уже третий такой случай здесь. В Америке люди сходят с ума.
Рука Гарри тряслась, и конверт трепетал, как на ветру. Он поблагодарил женщину, закрыл дверь и пошёл за очками, которые, кажется, оставил на ночном столике. "Мне нельзя упасть, - предостерёг он себя. - Мне не хватало только перелома бедра". Он добрёл до кровати и зажёг ночник. Да, очки лежали там, где он их оставил. Голова пошла кругом. Стены, гардины, туалетный столик, конверт - всё задрожало и поплыло, как размытое изображение на телевизоре. Листок был написан карандашом, кривыми строчками на еврейском с ошибками.
Дорогой Гарри, простите меня. Я должна уйти туда, где мой муж. Если вас не затруднит, прочтите по мне Кадиш. Там, куда я ухожу, я замолвлю за вас слово.
Этель
Он положил листок бумаги и очки на ночной столик, выключил лампу и прилёг. Началась отрыжка и икота. Тело охватили конвульсии, пружины кровати дрожали. Всё, теперь я не буду больше ни на что надеяться, торжественно решил он, будто приняв клятву. Ему стало холодно, и он накрылся одеялом.
Очнулся он в десять минут девятого. Это был сон? Нет, записка лежала на столике. В тот день Гарри Бендинер не спустился за почтой, не готовил себе завтрак, не стал мыться утром и одеваться. Он лежал в полусне на пластиковом стуле на балконе и думал о той, другой Сильвии, дочке Этель, которая жила в палатке в Британской Колумбии. Почему она бежала так далеко? - спрашивал он себя. Может быть, смерть отца повергла её в отчаяние? Или она не могла вынести свою мать? А, быть может, в раннем возрасте она уже поняла тщетность всех человеческих усилий и решила стать отшельницей? Что она стремится открыть: себя или Бога? Дерзкая мысль пришла старику в голову: полететь в Британскую Колумбию, найти там в какой-то глуши эту молодую женщину, утешить её, стать ей отцом и, быть может, погрузиться с ней в раздумья о том, зачем человек рождается и зачем умирает.