Мистер Боггис вел машину медленно, удобно откинувшись в сидении и положив локоть на раму опущенного окна. Как прелестен этот сельский пейзаж, - думал он, - и как радуют глаз последние приметы лета. Особенно примулы. И вереск. Его белые, розовые и красные цветы вспыхивали в живых изгородях, а ниже - невысокие кусты примул, и это было прекрасно.
Он снял руку с руля и зажег сигарету. Сейчас лучше всего, говорил он сам себе, было бы забраться на верх того холма впереди за полмили. Там и селеньице Брилл: несколько коттеджей среди деревьев, прямо на самой вершине. Нечасто в его воскресных поездках встречались до начала работы такие восхитительные подъемы. Он въехал на холм и остановил машину чуть ниже вершины, на окраине поселка. Потом выбрался из нее и огляделся. Местность внизу расстилалась на много миль огромным зеленым ковром. Великолепно. Он достал блокнот и карандаш из кармана, прислонился спиной к машине и окинул пейзаж наметанным глазом.
Справа вдали среди полей он увидел средних размеров сельский дом с ведущей к нему от шоссе грунтовкой. За ним был еще один дом побольше, и другой в окружении высоких вязов, на первый взгляд, времен Королевы Анны, а налево - две похожие фермы. Итак, всего пять объектов. Вот, пожалуй, и вся задача на этом направлении.
Мистер Боггис сделал карандашом в блокноте набросок расположения каждого, чтобы, когда спустится, легко их отыскать, потом забрался в машину и поехал через поселок на другую сторону холма. Там обнаружилось еще шесть возможных мест: пять ферм и большой белый дом георгианского стиля. Георгианский дом он изучил в бинокль. Выглядел он чисто и зажиточно, и сад содержали в порядке. Жаль. Этот он сразу отбросил: соваться к состоятельным людям смысла не было.
Значит, в этом квадрате в целом десять возможностей. Десять - удачное число, ободрил себя мистер Боггис. Ровно столько, сколько нужно для неспешной работы до конца дня. Сколько сейчас? Ровно двенадцать. Он был не прочь побаловать себя пинтой пива в пабе, но по воскресеньям там открывали только в час. Ну ладно, можно и попозднее. Он глянул на набросок в блокноте и решил сперва наведаться к тому дому с вязами эпохи Королевы Анны: в бинокль он выглядел изрядно запущенным, и те, кто в нем живет, от денег, пожалуй, не откажутся. На дома этого периода ему почему-то всегда везло. Мистер Боггис снова забрался в машину, отпустил ручной тормоз и, не включая мотор, медленно покатил вниз.
Кроме церковного облачения, которое он сейчас надел, в облике его не было ничего омрачающего. По роду занятий мистер Сирил Боггис был торговцем антикварной мебелью со своим магазином и салоном на Кингс Роад в Челси. Магазинчик, правда, был скромный, и оборот товара невелик, но поскольку он покупал вещи дешево, очень, очень дешево, а продавал их очень, очень дорого, каждый год приносил ему не столь уж скромную прибыль. К торговле у него был талант и, покупая или продавая вещь, он умел вкрадчиво и осторожно подладиться к своему клиенту. С пожилыми он был строг и любезен, с богатыми - угодлив, с набожными - сдержан, со слабыми - властен, со вдовами - игрив, а со старыми девами - ироничен и дерзок. Он прекрасно сознавал свой дар и пользовался им без зазрения совести при любом возможном случае и нередко, завершив особенно удачную сделку, разве что не поворачивался лицом к залу, чтобы под гром оваций поклониться восхищенной публике.
Несмотря на эту забавную черту характера, мистер Боггис был вовсе не глуп. А вообще говорили, что он разбирается во французской, английской и итальянской мебели едва ли не лучше всех в Лондоне. Он обладал безукоризненным вкусом и мог мгновенно распознать в предмете неудачность линий и отвергнуть его, несмотря на безупречную подлинность. Естественно, его истинной страстью были работы английских модельеров восемнадцатого века: Инса, Мехью, Чиппендейла, Роберта Адама, Мэнуоринга, Иниго Джонса, Хэпплайта, Кента, Джонсона, Джорджа Смита, Лока, Лертона и всех других, но и здесь он был порой разборчив. Он, например, не допустил в свой салон ни одного предмета Чиппендейла китайского или готического периода, а также некоторые из более тяжелых конструкций Роберта Адама.
За последние годы мистер Боггис прославился в кругах деловых друзей способностью регулярно выставлять необычные и подчас редчайшие образцы. Думали, что у него, конечно, есть неистощимый источник поставок, какой-то сокровенный склад, и ему достаточно лишь наведаться туда раз в неделю и выбрать, что душе угодно. Когда его спрашивали, где он добывает вещи, он лишь глубокомысленно улыбался, щурился и бормотал что-то невнятное о своей маленькой тайне.
А маленькая тайна мистера Боггиса была очень проста и явилась ему случайно лет девять назад, когда он ехал по сельской дороге.
Как-то утром он отправился навестить свою старую мать, жившую в Севенуоксе, а когда возвращался, в машине лопнул ремень вентилятора, мотор перегрелся, и вода в нем выкипела. Он вышел из машины и направился к ближайшему дому: крохотной ферме в пятидесяти ярдах от дороги и спросил у женщины, отворившей ему дверь, кувшин воды.
Ожидая, пока женщина вернется, он с порога окинул взглядом гостиную и там, всего в пяти ярдах от себя, увидел нечто, вызвавшее в нем такое волнение, что пот выступил у него на лбу до самой макушки. Это было большое дубовое кресло, подобное которому он видел лишь раз в жизни. Каждая ручка и планка спинки держались на восьми прекрасно выточенных рейках, сама спинка была инкрустирована изящнейшим растительным орнаментом, а посреди каждой ручки лежала резная утиная головка. Боже праведный, - подумал он, - да ведь это конец пятнадцатого века!
Он просунул голову в дверь еще немного, и - о, небо! - там по другую сторону камина стояло еще одно. Нельзя сказать наверняка, но за два таких кресла в Лондоне дали бы не меньше тысячи фунтов. А как великолепно они были выполнены!
Когда женщина вернулась, мистер Боггис представился и спросил без обиняков, не хочет ли она продать свои кресла.
Вот еще, ответила она. С какой стати ей их вдруг продавать?
Может быть, просто потому, что он предложит хорошие деньги. А сколько он может дать? Продавать она, конечно, не собирается, но просто из любопытства, пусть скажет, сколько бы он дал?
- Тридцать пять фунтов.
- Сколько?
- Тридцать пять.
Ну-ну, тридцать пять фунтов. Надо подумать, она всегда догадывалась, что кресла эти недешевые. Они очень старые. И удобные. Так что она с ними не расстанется, отнюдь. Нет, они не продаются, но всё равно, спасибо вам за предложение.
Не такие уж они старые, стал объяснять мистер Боггис, и продать их совсем непросто, но сейчас у него появился клиент, которому такие вещи нравятся. Может быть, он добавит парочку фунтов. Скажем, за тридцать семь? Вы бы согласились?
Они поторговались с полчаса и, в конце концов, мистер Боггис получил кресла примерно за одну двадцатую их настоящей цены. В тот вечер по дороге в Лондон в своем стареньком легковом фургоне, где сзади удобно улеглись сказочные кресла, его вдруг осенила самая сногсшибательная идея в его жизни.
Ну-ка, посмотри, сказал он сам себе. Если хорошие вещи нашлись на одной ферме, почему бы им не оказаться и на других? Почему бы не пуститься на поиски? Почему бы не прочесать всю округу? Можно будет этим заняться по воскресеньям, чтобы совсем не мешало работе. Он всё равно не знал, на что убить воскресенья.
Поэтому мистер Боггис накупил крупномасштабных карт всех графств вокруг Лондона и тонким пером расчертил каждую на квадраты размером пять на пять миль. Такую территорию, он полагал, можно будет объехать за одно воскресенье и тщательно прочесать. Городками и большими поселками он решил не заниматься, а искать уединенные селеньица, крупные фермы и неухоженные сельские усадьбы. Так что, если объезжать по одному квадрату в воскресенье, пятьдесят два в год, то постепенно можно побывать на каждой ферме и в каждом сельском доме в окрестностях Лондона.
Конечно, всё так гладко не получится. Сельский люд ко всему относится с подозрением, и обедневшие богачи тоже. Нечего и думать, что можно просто позвонить в двери, и хозяева тут же проводят вас по всему дому, только попроси. Нет, этого они делать не станут. Таким способом дальше порога шагу не ступишь. Так как же всё-таки осмотреть дом? А, может быть, лучше вообще не сообщать им, что он интересуется мебелью? Например, назваться телефонистом, или сантехником, или газовым инспектором. А почему бы не стать священнослужителем?
Тут план стал обретать плоть и кровь. Мистер Боггис заказал огромное количество прекрасно отпечатанных визитных карточек, на которых значилось:
Его Преподобие
Сирил Уиннигтон Боггис
Президент Общества сохранения редкой мебели
совместно с Музеем Виктории и Альберта
С этого момента каждое воскресенье он превращался в учтивого престарелого священника, проводившего выходные дни в поездках и трудах во благо "Общества" и составлявшего перечень сокровищ, лежавших под спудом в домах Англии. И кто бы, услышав такое, осмелился не пустить его на порог? Никто.
А переступив порог и увидев желанную вещь, уж он-то мог применить сотню неотразимых приемов.
К немалому удивлению самого мистера Боггиса, план сработал, а радушие, с которым его принимали в одном сельском доме за другим, смущало на первых порах и его самого. Его просто не отпускали, пока он не отведает холодного пирога, бокал портвейна, чашку чая, корзиночку слив или даже не составит компанию в воскресном семейном застолье. Ну, конечно, не без того, что иногда возникали неудобные моменты, и было несколько неприятных случаев, но ведь девять лет - это больше четырехсот воскресений, а сколько домов было за этот срок перевидано. Но как бы там ни было, а дело оказалось интересным, захватывающим и прибыльным.
Вот пришло еще одно воскресенье, и мистер Боггис проводил свои операции в графстве Букингемшир, в одном из самых северных квадратов на его карте, примерно в десяти милях от Оксфорда. Он съехал с холма и направился к первому дому - довольно обтрепанному строению времен Королевы Анны. Его не покидало чувство, что этот день принесет удачу.
Оставив машину в ярдах ста от ворот, он подошел к дому пешком. Ему не хотелось, чтобы хозяева увидели машину до окончания сделки: обходительный престарелый священнослужитель и легковой фургон как-то не сочетались друг с другом. Кроме того, короткая прогулка позволяла осмотреть владение снаружи и войти в наиболее подходящую к ситуации роль.
Мистер Боггис бодро поднялся по улице. Он был невысок ростом, тонконог и с животиком. Лицо у него было круглое и румяное, как нельзя лучше походящее к образу, а два крупных навыкате карих глаза придавали ему чуть глуповатое выражение. На нем было черное одеяние с обычным пасторским стоячим воротничком вокруг шеи, а на голове - мягкая черная шляпа. Шел он, опираясь на старую дубовую палку, что, по его мнению, должно было придавать ему вид человека простого и сельского.
Он подошел к передней двери и позвонил. Послышались шаги, дверь отворилась, и вдруг перед ним, а скорее, над ним возникла огромных размеров дама в бриджах для верховой езды. Даже дым от ее сигареты не мог заглушить крепкий запах конюшни и конского навоза.
- Ну, - спросила она, - что вам надо?
Мистер Боггис, ожидавший, что она с секунды на секунду заржет, приподнял шляпу, слегка поклонился и протянул ей свою визитную карточку.
- Извините, что побеспокоил вас, - сказал он и подождал, наблюдая за ее лицом, пока она читала визитку.
- Не понимаю, - сказала она, вернув карточку, - что вам от меня надо?
Мистер Боггис рассказал об обществе сохранения старинной мебели.
- Оно что, имеет отношение к социалистической партии? - спросила дама, пронзив пастора яростным взглядом из-под пары светлых пушистых бровей.
С этого момента всё пошло как по маслу. Тори в бриджах для верховой езды, будь он хоть джентльменом, хоть дамой, был для мистера Боггиса самой удобной мишенью. Он потратил минуты две на страстное восхваление правого крыла консервативной партии, и еще две - на обличение социалистов. В качестве неотразимого аргумента он упомянул о предложении социалистов запретить жестокие виды спорта и поделился со слушательницей своим личным представлением о небе - "хотя лучше бы не говорить об этом епископу" - как о месте, где каждый вволю может поохотиться на лис, оленей и зайцев с огромными сворами неутомимых борзых с утра до ночи и во все дни недели, включая воскресенья.
Поглядывая на слушательницу во время речи, он заметил, что чары начинают действовать. "Мадам, - воскликнул он, - ну, пожалуйста, не позволяйте мне наброситься на социализм". В этот момент она вдруг раскатисто хохотнула, подняла свою красную ручищу и шлепнула его по плечу так, что он едва устоял на ногах.
- Заходите! - выкрикнула она. - Черт вас знает, чего вам от меня надо, но заходите.
К сожалению и некоторому удивлению, в комнатах не обнаружилось ничего сколь-нибудь ценного, и мистер Боггис, никогда не терявший времени на бесплодном поле, вскоре покинул дом. Весь визит не занял и пятнадцати минут, а значит, сказал он сам себе, забираясь в машину и трогаясь к следующему месту, в точности, сколько и должно быть.
Дальше шли одни фермы, и до ближайшей было около полумили вверх по дороге. Дом был большой, полудеревянный-полукирпичный, и почтенного возраста, а рядом росли три роскошные груши, все в цвету, и закрывали почти полностью южную стену.
Мистер Боггис постучал в дверь. Подождал, но никто не вышел. Он снова постучал, и опять не было никакого ответа. Поэтому он обошел дом, чтобы поискать хозяев где-нибудь в коровнике. Но и там никого не было. Он подумал, что они, пожалуй, все в церкви, и стал заглядывать в окна: не обнаружится ли чего интересного. В столовой - ничего, и в библиотеке тоже. Он перешел к следующем окну гостиной и здесь, прямо у своего носа в небольшой нише, образованной окном, он увидел восхитительный предмет: полукруглый карточный столик черного дерева, роскошно облицованный в стиле Геппельуайта работы примерно 1780 года.
- Ну-ну-ну, - сказал он вслух, - неплохо, Боггис.
Но это было не всё: там же стоял и стул, один-единственный стул, и, если он не ошибается, даже более тонкой работы, чем столик. Кажется, еще один Геппельуайт. И какая прелесть! Решетка спинки с тонкой резьбой в виде жимолости, чешуек и патеры, неповторимый бамбуковый рисунок сидения, изящный изгиб ножек - а две задние были особым образом развернуты наружу, что еще более повышало ценность изделия в глазах знатоков. Это был изящнейший стул. "Еще не кончится сегодняшний день, - подбодрил себя Боггис, - и я буду иметь удовольствие присесть на этом восхитительном стуле". Он никогда не покупал стул, не подвергнув его этому излюбленному испытанию. Да, было на что посмотреть, когда он осторожно опускался на сидение, чтобы почувствовать его упругость и оценить неизбежную с годами, но ничтожно малую усадку пазов и сопряженных в ласточкин хвост планок.
Спешки нет, сказал он сам себе. Сюда можно вернуться позднее: впереди еще чуть не весь день.
Следующая ферма находилась немного сзади, среди полей, и чтобы скрыть от глаз свою машину, мистер Боггис оставил ее на дороге, а сам прошел ярдов шестьсот по проселку прямо к заднему двору фермы. Хозяйство, отметил он, было куда меньше предыдущего, и особых надежд на этот визит он не возлагал. Выглядело всё беспорядочным и грязным, а часть построек явно нуждалась в ремонте.
В углу двора тесной группкой стояли трое мужчин, и один из них держал на поводках двух гончих: черную и серую. Завидев мистера Боггиса в пасторском облачении со стоячим воротничком, мужчины замолчали и, казалось, замерли в оцепенении. Они стояли совершенно неподвижно, и на всех трех обращенных к нему лицах было написано подозрение.
Старший был коренаст, с широким лягушачьим ртом и бегающими глазками, и, хотя мистер Боггис пока не знал этого, звали его Рамминсом - он был хозяином фермы, а высокий парень рядом, у которого с одним глазом было что-то не в порядке, - его сыном, по имени Берт.
Третий, невысокий и очень широкоплечий плосконосый дядька с узкими извилистыми бровями, звался Клод. Клод заглянул к Рамминсам, надеясь получить кусок мяса или окорок от зарезанной накануне свиньи. Что свинью зарезали он знал, потому что ее истошный визг разносился над всеми полями, а еще он знал, что на подобные действия требуется разрешение от властей, и что такового у Рамминсов не было.
- Добрый день, - поздоровался Боггис. - Денек-то сегодня и впрямь добрый.
Никто из троицы не шевельнулся. В эту минуту все они подумали в точности одно и то же: что этого нездешнего священника кто-то подослал, чтобы он вынюхал об их делах и доложил начальству.
- Какие красивые собаки, - восхитился Боггис.- Честно говоря, я сам никогда с гончими не охотился, но слышал, что нет ничего лучше такой забавы.
Снова повисло молчание, и Боггис быстро перевел взгляд с Рамминса на Берта, а потом на Клода и обратно на Рамминса. Он заметил, что на лицах у всех было одно и то же выражение: смесь насмешки и вызова, а в уголках губ застыла презрительная ухмылка.
- Не могли бы вы мне сказать, кто тут хозяин? - решительно спросил Боггис, обращаясь к Рамминсу.
- А что надо?
- Прошу прощения, что побеспокоил вас, тем более что сегодня воскресенье.
Мистер Боггис протянул визитку, а Рамминс взял ее и поднес близко к лицу. Двое других не пошевелились, но скосили глаза, тоже пытаясь разглядеть.
- Так что же вам здесь может понадобиться? - спросил Рамминс.
Во второй раз в это утро мистер Боггис объяснил с некоторыми подробностями цели и идеалы Общества сохранения редкой мебели.
- У нас такой нет, - сказал Рамминс, когда он закончил. - Зря время теряете.
- Погодите минутку, сэр, - сказал Боггис, подняв палец. - Точно такие же слова я слышал в последний раз от старого фермера в Сассексе, но когда он, наконец, разрешил мне войти в дом, знаете, что я там обнаружил? Грязное старое кресло в углу кухни, и оказалось, что стоило оно целых четыреста фунтов стерлингов! Я объяснил ему, как продать это кресло, и он купил себе новый трактор на эти деньги.
- Что вы нам сказки рассказываете? - вмешался Клод. - Нет такого кресла на свете, чтобы оно стоило четыреста фунтов.
- Простите, - твердо сказал мистер Боггис,- но в Англии есть немало кресел, которые стоят и вдвое больше. А вы знаете, где их можно найти? На фермах и в коттеджах по всей стране, где владельцы используют их как приступочки или подставки и влезают на них сапогами с железными подковами, чтобы достать банку варенья с верхней полки или повесить на стену картину. И то, что я рассказал вам, друзья мои, истинная правда.
Рамминс стал неловко переминаться с ноги на ногу.
- Так вы хотите сказать, что нам надо зайти прямо в комнату и всё там осмотреть?
- Вот именно, - подтвердил мистер Боггис.
До него стало доходить, в какую передрягу он может влипнуть.
- Я не собираюсь совать свой нос в ваши шкафы и кладовки. Я хочу лишь осмотреть мебель и определить, нет ли у вас в доме неведомых сокровищ, о которых я напишу в журнале нашего Общества.
- Вы знаете, что мне пришло в голову? - сказал Рамминс, уставившись на него плутовскими глазками. - Я думаю, что вы сами покупаете такие штуки. А то с чего бы вам столько хлопот?
- Да я бы рад, дорогой, только денег нет. Конечно, если мне на глаза попадется что-то такое очень особенное и не такое уж дорогое, то меня одолевает искушение сделать предложение хозяину. Увы, случается это не часто.
- Ну, - сказал Рамминс, - посмотрите, если вам так хочется. Большой беды, думаю, не будет.
Он провел Боггиса по двору к задней двери дома, а за ним следовали его сын Берт и Клод с двумя псами. Они прошли через кухню, где единственной мебелью был дешевый разделочный стол с тушкой курицы на нем, в довольно просторную и чрезвычайно грязную гостиную.
Вот там он и был! Мистер Боггис мгновенно заметил его, встал как вкопанный и издал свистящий хрип, будто его ударили. Так он простоял пять, десять, может, целых пятнадцать секунд и смотрел, как дурак, не в силах поверить, не осмеливаясь поверить тому, что он видел перед собой. Не могло это быть правдой, ни за что не могло! Но чем дольше он смотрел, тем реальнее становилось видение. Да, там, у стенки, прямо перед ним, осязаемый и настоящий, как он сам. И не было ни йоты сомнения. Ну, конечно, закрашено белым, но разве это важно? Какой-то дурак перекрасил, но краску можно будет легко снять. Боже правый! Подумать только! И в таком месте!
В этот момент мистер Боггис вспомнил о трех мужчинах, Рамминсе, Берте и Клоде, которые стояли группой у камина и не сводили с него глаз. Они видели, как он остановился, выдохнул и уперся во что-то взглядом, и, должно быть, заметили, как покраснело, а, может быть, побелело его лицо. Как бы то ни было, заметили они слишком много, чтобы испортить к черту всё дело. Значит, надо сию секунду что-нибудь придумать. Тут мистер Боггис хлопнул рукой по груди у сердца, добрел до ближайшего стула и рухнул на него, тяжело дыша.
- Что с вами? - спросил Клод?
- Ничего, - выдохнул он. - Сейчас пройдет. Пожалуйста - стакан воды. Сердце что-то прихватило.
Берт принес воду, дал ему и уставился на него сверху с глупой ухмылкой.
- Мне показалось, вы на что-то смотрели, - сказал Рамминс, и его широкий лягушачий рот расплылся в плутовскую улыбку, обнажив обломки нескольких зубов.
- Нет, нет, - сказал Боггис. - Ничего такого нет. Просто сердце, просите, пожалуйста. Такое иногда бывает. Но быстро проходит. Я приду в себя через пару минут.
Да, нужно, нужно время, чтобы опомниться, говорил он себе. Что еще важнее, нужно собраться, а до этого не произнести ни слова. Только без паники, Боггис. Делай всё спокойно. Эти люди, может быть, мало что знают, но они не дураки. Они подозрительны, осторожны и хитры. И если то, что я увидел - правда... Нет, это не может быть правдой, не может... Как бы от боли, он закрыл рукой глаза и очень, очень осторожно чуть раздвинул два пальца, чтобы появилась щелочка, и стал в нее смотреть. Да, да, да - вещь стояла на том же месте, и сейчас он хорошо рассмотрел ее. Да, да, да - он был прав с первого взгляда! Никакого сомнения! Но поверить невозможно!
Перед ним стоял предмет мебели, за который любой знаток отдал бы что угодно. На человека несведущего он, может быть, и не произвел бы большого впечатления, особенно теперь под грязной белой краской, но для Боггиса это было мечтой его профессиональной жизни. Он знал, как знал это и любой другой торговец мебелью в Европе и Америке, что в число самых прославленных и вожделенных образцов английской мебели восемнадцатого века, которые еще надеются найти, входят три знаменитых предмета, известные под названием "Комодов Чиппендейла". Он знал всю их историю с самого начала: что первый комод был обнаружен в 1920 году и в том же году продан на аукционе в Сотсби; что два других возникли на том же аукционе еще через год, и оба происходили из Рейнгэм Холл в Норфолке. Все пошли по сумасшедшим ценам. Точную цифру за первый или за второй он не мог припомнить, но точно знал, что последний был продан за три тысячи девятьсот гиней. И это было в 1920 году! А сегодня за них бы дали десять тысяч фунтов. Кто-то - мистер Боггис не мог припомнить имени - не так давно даже провел исследование по этим комодам и доказал, что все три были изготовлены в одной мастерской, поскольку облицовочный шпон был из одного и того же бревна, и при изготовлении каждого использовали один и тот же набор шаблонов. Ни на один из них не удалось найти счетов, но все эксперты были согласны в том, что эти три комода мог изготовить только сам Томас Чиппендейл собственными руками в самый вдохновенный период своей работы.
А здесь перед ним, повторял себе Боггис, осторожно поглядывая в щелочку между пальцев, стоял четвертый Комод Чиппендейла! И нашел его он сам! Теперь он станет богачом! И прославится! Три других комода были известны в мебельном мире под собственными именами: Честелтонгский Комод, Первый Рейнгемский Комод и Второй Рейнгемский Комод. А этот войдет в историю как Комод Боггиса! Можно вообразить себе лица лондонских ребят, когда они увидят эту штуку завтра утром! А лестные предложения от больших людей со всего Уэст-Энда: Франка Партриджа, Моллета, Джелти и всех других! В "Таймсе" появится снимок, и под ним будет написано: "Комод Чиппендейла исключительно тонкой работы обнаружен лондонским антикваром Сириллом Боггисом..." Боже правый, какая круговерть тогда начнется!
Этот комод здесь, думал Боггис, почти точная копия Второго Ренгемского Комода (все три: Честелтонский и два Рейнгемских отличались друг от друга разными мелочами). Комод впечатлял строгой красотой: он был выполнен в стиле французского рококо и относился в творчестве Чиппендейла к периоду "директории". Крупный корпус с выдвижными ящиками на четырех резных и рифленых ножках, поднимавших его на фут от пола. Всего было шесть ящиков: два длинных посередине и два покороче с каждой стороны. Передняя стенка с волнистым профилем имела роскошный орнамент и сверху, и по бокам, и снизу, и по вертикали между каждым набором ящиков, изукрашена резными фестонами, завитками и гроздьями. Латунные ручки, хоть сейчас они и замазаны белой краской, должны быть великолепны. Вещь, конечно, из тяжелых, но вся конструкция выполнена столь грациозно и элегантно, что тяжесть не казалась угрожающей.
- Вам лучше? - услышал Боггис чей-то голос.
- Спасибо, спасибо. Уже немного лучше. Скоро совсем пройдет. Мой доктор говорит, что ничего серьезного, если только передохнуть несколько минут, когда такое случается. Да, - сказал он, - медленно вставая на ноги, - сейчас уже лучше. Сейчас всё в порядке.
Чуть неуверенно он обошел комнату, осматривая мебель, предмет за предметом, и делая короткие замечания. Он сразу отметил, что, кроме комода, ничего стоящего здесь не было.
- Чудный дубовый стол, - сказал он, - но, боюсь, не такой уж старый, чтобы представлять интерес. Хорошие удобные кресла, но новые, совсем новые. Шкаф, он, конечно, привлекателен, но, опять таки, ценности не представляет. А вот комод - заметил он как бы невзначай и пренебрежительно щелкнул пальцами - за него могут дать несколько фунтов, но вряд ли больше. Мне кажется, довольно грубая копия. Викторианская, вероятно. Это вы его перекрасили в белый цвет?
- Да, - сказал Рамминс, - Берт покрасил.
- Очень разумно. Теперь он не кажется таким мрачным.
- Ну, это штука крепкая, - сказал Рамминс. - И резьба хорошая.
- Машинной работы, - пояснил Боггис тоном профессионала, склонившись, чтобы рассмотреть завитушки изумительного мастерства. - За милю видно. Но в своем роде это неплохая вещь. Имеет кое-какие достоинства.
Он неторопливо двинулся от комода, потом остановился и медленно вернулся, тронул кончиком пальца подбородок, покачал головой и нахмурился в глубоком раздумье.
- Знаете что, - сказал он, глядя на комод,безразличным угасающим голосом. - Я сейчас вспомнил, что хотел достать такие вот ножки. У меня есть дома один любопытный столик, совсем низенький - такой как ставят перед диваном, вроде кофейного. И вот, когда я переезжал на Михайлов день, носильщики совсем безобразно повредили эти ножки. А столик мне нравится. Всегда держу на нем свою большую Библию и заметки к проповеди.
Он замолк и потер пальцем подбородок.
- Вот сейчас я подумал, что эти ножки от комода к нему как раз бы подошли. Точно, подошли бы. Их несложно будет отпилить и приделать к столику. Он оглянулся и увидел, что трое мужчин стоят без движения и подозрительно смотрят на него тремя парами глаз, по разному, но с одинаковым недоверием: поросячьи глазки Рамминса, крупные медленные глаза Клода и два странных глаза Берта: один какой-то диковинный, воспаленный и туманно бледный с черной точечкой в центре, будто рыбий глаз на тарелке.
Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.
- Что это я вдруг разболтался, будто комод мой. Прошу прощения.
- Вы хотели сказать, что купили бы его? - спросил Рамминс.
- Ну, - Боггис оглянулся на комод и нахмурился. - Я не уверен. Может быть... А потом я опять подумал... Нет, наверно. Столько мороки. Не стоит труда. Так что, пусть стоит.
- А сколько бы вы предложили? - спросил Рамминс.
- Боюсь, что немного. Видите ли, это ведь не настоящая антикварная вещь, а только копия.
- Нет, наверно, - сказал Рамминс. - Он уже здесь в доме больше двадцати лет, а до того был в имении. Я сам купил его на распродаже, когда старый сквайр умер. Так что не говорите мне, будто вещь новая.
- Ну, конечно, не совсем новая, но ей не больше шестидесяти лет.
- Больше гораздо, - сказал Рамминс. - Берт, где этот листок бумаги, который мы когда-то нашли сзади в одном ящике? Тот старый счет.
Парень, не понимая, посмотрел на отца.
Мистер Боггис открыл рот и тут же закрыл его, не издав ни звука. Он буквально затрясся от волнения и, чтобы успокоиться, отошел к окну и стал смотреть на пышную бурую курицу, склевывавшую зернышки по всему двору.
- А он был сзади в том ящике под ловушками для кроликов, - сказал Рамминс. - Принеси, чтобы пастор посмотрел.
Когда Берт подошел к комоду, мистер Боггис обернулся. Он просто не в силах был не смотреть. Он видел, как парень полез в один из средних ящиков, и заметил, как изящно и легко этот ящик выдвигался. Он видел, как Берт засунул внутрь руку и стал шарить среди проволок и веревок.
- Вот этот? - Берт достал сложенный лист пожелтевшей бумаги и передал его отцу, который развернул лист и поднес близко к лицу.
- И не говорите мне, что эта бумага не древняя, - сказал Рамминс и передал листок Боггису, у которого затряслись руки, когда он взял его. Лист был хрупкий и чуть потрескивал в пальцах. Написано было каллиграфическим почерком с пологим наклоном:
Эдвард Монтегю, Эсквайр
Томасу Чиппендейлу
Большой комод красного дерева наилучшего качества с богатой резьбой на гофрированных ножках, два длинных ящика изящной формы в средней части и по два ящика с каждой стороны с чеканными латунными ручками и орнаментом, с полной отделкой самого изысканного вкуса.
87 фунтов стерлингов
Мистер Боггис изо всех сил старался не выдать волнения, которое чуть не до обморока трясло его изнутри. Боже, это просто чудо! Со счетом ценность предмета возрастала еще больше. Так сколько же за него дадут сейчас? Двенадцать тысяч фунтов? Четырнадцать? Может быть, пятнадцать или даже двадцать? Кто знает? Бог ты мой!
Он пренебрежительно бросил листок на стол и сказал спокойным голосом:
- Именно, о чем я вам и говорил. Викторианская репродукция. А это - просто счет продавца своему клиенту: тот, кто выписывал, хотел, чтобы сошло за антиквариат. Могу вам хоть целую пачку таких принести. Обратите внимание: он нигде не говорит, что сам сделал его. Это бы не прошло.
- Говорите себе, что хотите, - заявил Рамминс, - только эта бумага старая.
- Ну, конечно, старая мой дорогой друг. Викторианская эпоха. Позднее викторианство. Около тысяча восемьсот девяностого года. Ему шестьдесят или семьдесят лет. Это было время, когда множество краснодеревщиков только и делали, что копировали мебель прошлого века.
- Послушайте, пастор, - сказал Рамминс, направив на него толстый грязный палец, - я не хочу сказать, что вы в мебели не разбираетесь, а я хочу сказать вот что: откуда вы знаете то, что говорите, если вы не видели, какой он был без краски?
- Вот подойдите сюда, - сказал Боггис, - и я вам покажу.
Он стал у комода и подождал, пока все подойдут к нему.
- Есть у кого-то ножик?
Клод достал складной ножик с роговой ручкой, и мистер Боггис открыл самое маленькое лезвие. Тогда с видимым безразличием, но на самом деле очень осторожно он стал соскребать чешуйки белой краски с маленького участка наверху комода. Краска отставала легко от старого твердого лака, и, очистив примерно три квадратных дюйма, он отошел и сказал:
- А теперь взгляните. Теплое пятнышко красного дерева светилось роскошным столетним цветом темного топаза.
- А что здесь не так? - спросил Рамминс.
- Видите обработку? Любой может ее заметить.
- А как вы ее видите, мистер? Объясните нам.
- Ну, объяснить это не совсем просто. Тут, в основном, нужен опыт. А мой опыт говорит мне без сомнения, что это дерево обработали известью. Ею пользуются, чтобы придать красному дереву темный цвет, будто ему уже много веков. Дуб, например, обрабатывают поташом, а орех - азотной кислотой, но красное дерево - только известью.
Все трое пододвинулись поближе, чтобы рассмотреть дерево. У них появился легкий интерес: всегда ведь любопытно услышать о каком-нибудь новом способе плутовства или обмана.
- Посмотрите внимательно на текстуру. Вы видите этот легкий налет оранжевого на темно-коричневом? Вот это и есть признак извести.
Они наклонились над деревом, чуть не нюхая его: сперва Рамминс, потом Клод, а за ним Берт.
- А вот еще патина, - продолжал Боггис.
- Что?
Он объяснил им смысл слова применительно к мебели.
- Мои дорогие друзья, вы и понятия не имеете, к каким только уловкам ни прибегают эти негодники, чтобы создать видимость твердой, прекрасной, бронзовой подлинной патины. Ужас, просто ужас, не могу спокойно говорить об этом!
Он будто сплевывал каждое слово с кончика языка и показывал всем видам, как мерзко ему их произносить. Слушатели ждали, надеясь узнать еще какие-то разоблачения.
- О, сколько времени и сколько труда тратят иные из смертных, дабы ввести в заблуждение невинных! - воскликнул Боггис. - О, как это отвратительно! Знаете ли вы, что проделали они в этом случае, друзья мои? Я вижу это совершенно ясно, будто происходило всё на моих глазах: долгий сложный ритуал натирания дерева льняным маслом, который покрывали французской политурой, подкрашивая ее для обмана. Вижу, как втирали ее пемзой и маслом, вощили грязным и пыльным воском, а под конец нагревали, чтобы по патине побежали трещинки, и она выглядела бы как двухсотлетний лак! О, сколь тяжело мне думать о подобном жульничестве!
Все трое уставились на пятнышко темного дерева.
- Потрогайте его! - потребовал Боггис. - Пощупайте его пальцами! Ну и как, что вы ощутили - тепло или холод?
- Холод, - сказал Рамминс.
- Совершенно точно, друг мой! Именно потому, что поддельная патина кажется холодной при прикосновении. Настоящая патина создает странное ощущение теплоты.
- А в этом месте вроде вполне обычная на ощупь, - сказал Рамминс, готовый вступить в спор.
- Нет, сэр, она холодная. Но чтобы судить точно, нужен, конечно, опыт и чувствительные пальцы. И, разумеется, в этом у вас не больше опыта, чем у меня, если бы я взялся оценивать качество вашего ячменя.
Они смотрели на странного бледнолицего и пучеглазого священника уже не столь подозрительно, потому что он, кажется, разбирался в деле. Но отнюдь не доверяли ему полностью.
Мистер Боггис нагнулся и показал на металлическую ручку ящика.
- Вот еще одно место, по которому можно определить подделку, - сказал он. - Старая латунь имеет свой особенный цвет и, если хотите, нрав. Знали ли вы об этом?
Они глядели на него в надежде узнать еще больше секретов.
- Беда, однако, в том, что они слишком преуспели в подражании. Так что почти невозможно отличить "истинно старое" от "поддельно старого". Я не скрываю, что здесь у меня лишь предположения, а поэтому нет смысла соскребать краску с ручек: всё равно больше, чем сейчас, мы не узнаем.
- А как можно сделать, чтобы новая латунь выглядела, как старая? Латунь ведь не ржавеет.
- Вы правы, мой друг. Но есть у этих негодяев свои тайные приемы.
- А какие приемы? - спросил Клод.
Всякие сведения на этот счет он считал важными. Наперед ведь не знаешь, что когда пригодится.
- Всего-навсего, - объяснил Боггис, - они кладут эти ручки на ночь в ящик со стружкой черного дерева, которую пропитали аммиачной солью. От аммиачной соли металл становится зеленым, но если вы сотрете зелень, то под ней он засияет мягким серебристо-теплым блеском, совершенно неотличимым от благородного блеска настоящей старой латуни. Ох, на какие только подлые проделки они не пускаются! А для железа придумали другую штуку.
- Так что они делают с железом? - спросил восхищенный Клод.
- Ну, с железом проще простого, - ответил мистер Боггис. - Железные замки, прокладки и петли просто погружают в обычную соль, и они чуть не сразу покрываются ржавчиной и язвами.
- Значит так, сказал Рамминс, - вы признаете, что не можете ничего точно сказать о ручках. Так что им может быть много сотен лет. Верно?
- Ах, - прошептал Боггис, вперившись в Рамминса большими выпуклыми карими глазами. - Вот тут-то вы и не правы. Взгляните на это.
Он достал из кармана пиджака крошечную отвертку, а вместе с ней - но так, что никто не заметил - латунный винтик, спрятав его в ладони. Затем он выбрал один из винтов комода - их было по четыре на каждой ручке - и начал тщательно счищать белую краску с его головки. А после этого стал медленно его вывинчивать.
- Если это подлинный старый латунный шуруп восемнадцатого века, - сказал он, - то на резьбе должны быть мелкие неровности, и вы легко заметите, что ее обрабатывали напильником вручную. Но если это подделка более позднего времени, викторианская или позднее, то и винты, очевидно, должны относиться к тому же периоду. Это будет серийный шуруп, изготовленный на станке, а любой человек может отличить машинную работу от ручной. Давайте посмотрим.
Мистеру Боггису не составило труда, прикрыв рукой старый шуруп, когда он его вытаскивал, подменить новым, который он прятал в ладони. Он давно освоил этот несложный фокус, и во многих случаях он оказывался чрезвычайно полезен. В карманах у священника всегда было полно дешевых латунных шурупов разного размера.
- Ну, вот видите, сказал он, показывая Рамминсу современный шуруп. - Взгляните не него. Обратите внимание, какая ровная на нем резьба? Видите? Ну, конечно, это самый обыкновенный дешевый шурупчик, который вы сами можете купить хоть сегодня в любой скобяной лавке.
Шуруп передавали из рук в руки, и каждый внимательно рассматривал его. Теперь это убедило даже Рамминса. Мистер Боггис положил отвертку в карман вместе со старинным шурупом ручной работы, который он извлек из комода, потом повернулся и медленно направился к двери мимо них.
- Мои дорогие друзья, - сказал он, - вы были чрезвычайно добры, позволив мне заглянуть в ваш дом, и я очень признателен вам. Надеюсь, я вам не слишком надоел?
Рамминс поднял глаза от шурупа.
- А вы не сказали нам, сколь бы вы предложили за этот комод?
- Да, хорошо, что вы напомнили. Я, кажется, действительно не сказал. Честно говоря, мне кажется, что будет слишком хлопотно.
Так что пусть себе стоит.
- А всё же, сколько бы вы дали?
- Вы, в самом деле, хотите с ним расстаться?
- Я не сказал, что хочу с ним расстаться, а спросил, сколько бы вы дали?
Мистер Боггис снова взглянул на комод, покачал головой из стороны в сторону, нахмурился, выпятил губы, пожал плечами и пренебрежительно махнул рукой, словно говоря, что не стоит об этом всерьез и думать.
- Ну, скажем, десять фунтов... Я думаю, это приличная цена.
- Десять фунтов! - воскликнул Рамминс. - Не смешите нас, пожалуйста, уважаемый пастор!
- Дрова и то стоят дороже! - возмущенно сказал Клод.
- Да посмотрите на счет! - продолжал Рамминс, так яростно тыча заскорузлым пальцем в драгоценный документ, что Боггис не на шутку встревожился. - Здесь написано точно, сколько он стоит! Восемьдесят семь фунтов! И это еще когда он был новым. А сейчас это старая вещь. Она должна стоить вдвое!
- Простите меня, сэр, но это не так. Ведь это лишь второсортная репродукция. Ну, ладно, мой друг. Я, может быть, поступлю безрассудно, но не могу удержаться. Хорошо, даю вам пятнадцать. Согласны?
- Пятьдесят, - сказал Рамминс.
Сладкая дрожь охватила всё тело мистера Боггиса, будто мурашки пробежали у него с ног до головы. Дело сделано! Теперь комод его - никаких сомнений! Но многолетняя привычка, взращенная необходимостью и опытом, покупать дешево, так дешево, что меньше быть не может, не позволяла ему сдаться просто так.
- Дорогие мои, - тихо произнес он. - Мне ведь нужны только ножки. Ну, может быть, позднее я найду какое-то употребление и для ящиков, а всё прочее, сам корпус, как точно высказался ваш друг, просто дрова, да и только.
- Давайте тридцать пять, - сказал Рамминс.
- Не могу, сэр, просто не могу. Вещь этого не стоит. Я просто не могу позволить себе так торговаться. Это недостойно. Так что делаю вам последнее предложение, и мне пора идти. Двадцать фунтов.
- Беру, - выпалил Рамминс. - Вещь ваша.
- Ох, беда, - сказал мистер Боггис, - хлопнув в ладоши. Я опять ввел себя в ненужный расход. Не надо было и затевать...
- Вы уже не можете отказаться, пастор. Слово есть слово.
- Ну, конечно, я это знаю.
- А как вы его заберете?
- Сейчас подумаю. Если я подгоню свою машину ко двору, вы мне поможете погрузить?
- Машину? Эта штука в машину не влезет! Для нее грузовик нужен!
- Не думаю, посмотрим. Я оставил машину на дороге. Мигом вернусь. Как-нибудь вместе справимся.
Мистер Боггис прошел через двор за ворота, потом спустился полем по длинной тропе к дороге. Его разбирало неудержимое хихиканье, будто мириады крошечных пузырьков поднимались из самого нутра и весело взрывались на макушке блещущими брызгами. Все лютики в поле стали золотыми соверенами и засверкали на солнце. Вся земля была усеяна ими, и он свернул с тропы на траву, чтобы идти среди них, ступать по ним и, отшвыривая носками ботинок, слышать их металлический звон. Он едва удерживал себя, чтобы не пуститься бегом. Но священники никогда не бегают: они медленно шествуют. Так что, ступай медленно, Боггис. Сохраняй спокойствие, Боггис. Сейчас спешка ни к чему. Комод твой! Твой за двадцать фунтов! Через десять минут его погрузят в твою машину - он поместится без труда - и ты отвезешь его назад в Лондон, и будешь петь всю дорогу! Мистер Боггис отвезет к себе домой Комод Боггиса на машине Боггиса. Исторический случай. Чего бы ни отдали газетчики, чтобы его при этом заснять! А, может быть, так и устроить? Наверно, нужно. Подождать и подумать. О, чудный день! О, милый летний солнечный день! О, восславься!
А на ферме Рамминс говорил:
- Взбрело же в голову старому дурню отвалить двадцать фунтов за эту рухлядь.
- А ты это ловко сделал, Рамминс, - сказал Клод. - Думаешь, заплатит?
- А мы упремся и не станем грузить в машину, пока деньги не даст.
- А если не влезет в машину? - спросил Клод. - Знаешь, что я думаю, Рамминс? Хочешь, скажу тебе по-честному? Ни черта эта штука в машину не влезет. А тогда что? Тогда он скажет, ну вас к дьяволу, сядет в машину и укатит, только его и видели. И денег мы не увидим. Кажется, эта штука ему не так уж и нужна.
Рамминс задумался над такой весьма тревожной возможностью.
- Нет, такая вещь в машину точно не влезет, - напирал на свое Клод. - У священников больших машин никогда не бывает. Ты когда-то видел священника с большой машиной, Рамминс?
- Вроде не случалось.
- Вот именно. А сейчас слушай. Мне мысль пришла. Он говорил нам, что ему только ножки нужны. Так? Значит надо поскорее их отпилить, пока он не вернулся. Тогда в машину точно поместится. Так что только поможем ему, чтобы он потом не возился, когда домой вернется. Ты согласен, Рамминс? - На плоском бычьем лице Клода засияла горделивая усмешка.
- А не плохая мысль, - согласился Рамминс.- Да, очень хорошая мысль. Пошли, поторопимся. Вы с Бертом тяните эту штуковину во двор, а я пилу принесу. Ящики сперва вытащи.
Через пару минут Клод и Берт выволокли комод из дому, поставили его вверх ножками прямо в грязь среди куриного помета и коровьих лепешек. Вдали они видели в поле черную фигурку на полпути к дороге. Фигурка двигалась как-то очень забавно: то пускалась трусцой, то вдруг скакала и прыгала, а однажды через луг долетели звуки веселой песенки.
- Он, сдается, малость того, - сказал Клод, а Берт недобро ухмыльнулся, перекатив свой мутный глаз в глазнице.
Рамминс, похожий на приземистую лягушку, пошел вперевалку в сарай и вернулся с длинной пилой. Клод взял у него пилу и начал работу.
- Подрежь их высоко: он говорил, что приделает их к другому столику.
Красное дерево было твердым и очень сухим, тонкая рыжая пыль из-под пилы мягко сыпалась на землю. Отпилив ножки одну за другой, Берт нагнулся и аккуратно уложил их в ряд.
Клод отошел и аккуратно осмотрел результаты своего труда.
Наступила долгая пауза.
- Позволь тебя спросить, Рамминс, - медленно сказал он, - а вот ты смог бы сейчас затолкать эту громадину в багажник машины?
- Только, если фургон.
- Точно! - воскликнул Клод. - А у пасторов, ты знаешь, фургонов не бывает. Ездят на разных жучках вроде "восьмерки" Морриса или "семерки" Остина.
- Ему нужны только ножки, - стал размышлять Рамминс. - Если остальное не войдет, так и останется здесь. Обижаться ему не на что. Ножки он получил.
- Не скажи, Рамминс, - терпеливо настаивал Клод. - Знаешь, он начнет сбивать цену, если мы не уложим в машину все до последней дощечки. Когда дело идет о деньгах, пасторы такие же хитрюги, как и все прочие - это я точно знаю. А этот старикан особенно. Так что нарубим ему дрова прямо сейчас и кончим с этим. Где твой топор?
- Думаю, ты прав, - сказал Рамминс. - А ну, неси топор, Берт!
Берт сходил в сарай, принес длинный топор лесоруба и передал его Клоду. Клод поплевал на ладони и потер руки. А потом, высоко взмахивая длинным топором, яростно набросился на безногое туловище комода.
Тяжкая была работа, и понадобилось несколько минут, чтобы разнести его на куски.
- Вот что я тебе скажу, - выдохнул он, распрямляясь и вытирая пот со лба. - Что бы там пастор ни говорил, а тот столяр был мастер, и штука эта крепко сделана.
- Ну, как раз управились, - сказал Рамминс. - Вот он уже едет.