Аннотация: Мой верный товарищ и поэт, и прозаик бороздит просторы рязанских улиц, а на одной из них - улице Затинной он надолго бросил свой якорь, однако это не мешает ему писать, играть и учить детей тому, чему сам от Бога научен.
И свежий юный ветерок По улице Затинной Дровами алого костра Трещит в моём камине. (В. Черкасов).
По промокшей от бесконечного дождя городской безлюдной узкой улочке уныло шлёпал босыми лапами тупомордый неказистый щенок, и как ни старательно прятал он между задних ног свой длинный лохматый хвост, тот всё равно до корней волос промок. Но, тем не менее, был благодарен хозяину за то, что он хотя бы не болтался поленом на ветру. Правда видно из такого положения ничего не было, хотя и смотреть-то в такую погоду было некуда.
Стемнело уже давно, дождь лил, не известно какой день, редкий прохожий тревожил шлепками своих бодрых подков совсем уже по петербургски воцарившуюся унылость.
Румянощёкий, круглолицый и также пузый, но в меру проворный гражданин, повстречавшийся нашему псу под одним из фонарей, ничем не скрашивал нашего пейзажа. К тому же свежий, исходивший от него, запах коньяка, запитого вовремя шоколадом и плотно подпертого при том сосисками в майонезе, только усугублял настроение пса. Хвост глубоко посочувствовал хозяину, заметив, что тот никак не отреагировал на удаляющиеся шаги, это же максимум пренебрежения, на которое только способна собака.
Не обращал щенок внимания и на брызги из-под колёс редких, рассекающих водную гладь асфальта, автомобилей. Он даже не смотрел, куда брёл, только исключал порой из ровного четырёхлапого шага то одну, то другую лапу - надоела уже всё-таки сырость. Хвосту, хоть и конкретно замызганному, но было поприличнее других частей тела. Прижимаемого к горячему паху, его переставало иногда ломить и он даже (тоже юмор) помысливал было обсохнуть, но любая, более менее глубокая лужа, пренебрегаемая хозяином, заливала эти мысли гриппозным ознобом.
Когда где-то далеко впереди (для пса, конечно, хотя интересно, как это выглядело для хвоста), тук вот - когда где-то далеко впереди послышались мерные шаги приближающегося ровной поступью прохожего, хвост тихо подрёмывал в своём уютном местечке. Щенок вдруг остановился, и не только. Он ещё и посмотрел вперёд - в сторону приближающихся шагов, которые задумчивостью своей сливались с мрачным пейзажем промокших городских домов. Пёс снова побежал, но уже не отрывал глаз от противоположного тротуара
Из темноты вырос силуэт длиннополого чёрного пальто, что оно было чёрным было почему-то понятно именно по силуэту, поднятый воротник которого был прикрыт сверху широкополой чёрной шляпой, чёрные туфли сверкали бликами фонарных огней, рукава были в карманах, но силуэт ни сколько не раскачивался от отсутствия противовесов.
Ещё несколько шагов и в свете приближающегося к прохожему фонаря, из-под шляпы, вдруг сверкнул пронзительный, устремлённый куда-то в непроглядную для обычного человеческого зрения даль, взгляд, но, в отличии от многих, явно видевший за этой непроглядностью определённую цель.
Глубоко посаженные глаза прохожего внезапно засветились таким светом, от которого вся одежда его на это мгновение из чёрной будто стала ослепительно белой, а улица, казалось, наполнилась каким-то неземным, по детски радующим сердце, таинственным сиянием.
За весело блестевшими стёклами домов, на подоконниках, то тут то там стали вдруг видны цветущие декабристы, посвежевшие в мгновение ока и алыми гирляндами цветов осыпавшие лепёшки своих листьев. Где-то в глубине квартир, над коврами, как от сна, шевельнулись в новом порыве сделать ещё длиннее осьминожьи щупальца своей поросли традесканции, а в каком-то комоде даже пробка от графина, осевшая наконец на своё законное место, вызвала приятный лёгкий звон стоявшего рядом стекла фужеров и рюмок.
Часы, бьющие долгие "двенадцать", делали это старательно и звонко, кукушка в других, выполняя ту же самую задачу, почему-то не скрипела сейчас своим старинным механизмом, а чётко и ясно говорила - ку-ку, ку-ку, ку-ку.
Хвост ничего не мог понять в перемене настроения своего хозяина, не по его умишку видать было происходящее со щенком, забывшим, вдруг, про него. Брошенный, бессильно болтаясь позади ног, очумевал он от нахлынувшего на него леденящего ливневого потока.
А пёс, тем временем, пробегая мимо преобразившегося монстра в чёрном пальто (сияющего сейчас потусторонним, душераздирающим радостью светом), старавшийся не показывать своей заинтересованности, забежав уже за спину прохожего, встал, и повернулся вслед удаляющемуся хозяину внезапно нахлынувшей из ниоткуда красоты.
Да... ЧЕЛОВЕК - пронеслось в его огромной неказистой голове, и весело приподняв свой мокрый ледяной нос он помчался дальше, навстречу дикой пустоте сплошной ноябрьской ночи.
А надежда расцвела ещё живей, надежда обрести-таки свою собственную будку, которой сейчас вполне могла бы стать любая незанятая картонная коробка или открытый, приятно пахнущий помоями, мусорный ящик.
Промозглый осенний дождь превратился в лёгкий, по майски свежий, грибной дождик, и пролетавшая над улицей ворона вовсе не каркнула, как она привыкла это делать обычно, а произнесла совершенно отчётливо странно знакомую фамилию - Каррр-нилофф, Каррр-нилофф.
Между фарисеями был некто, Именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришёл к Иисусу ночью и сказал Ему: Раеви, мы знаем что Ты - Учитель, пришедший от Бога, ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не буде с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, Истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти во утробу матери своей и родиться?..
(Евангелие от Иоанна гл. 3 ст. 1: 4)
1.
Заморосило. Без того промозглый осенний ветер теперь стал просто невыносим. Ссутулившийся под тяжестью насквозь промокшего лёгкого осеннего пальто человек надвинул на глаза чёрную широкополую шляпу, поднял теперь уже бесполезный воротник, вынул из бокового кармана пачку сигарет, другой рукой похлопав по остальным, сигарету вынимать не стал, а убрав пачку на место, глухо кашлянул и скрылся в неосвещённом переулке между нависшими над ним слепыми фрамугами домов.
Стемнело раньше обычного, так всегда бывает, когда после ясных дней выпадает пасмурный. На улице было скучно и безлюдно. Какая-то собака, жалко поджав замусоленный хвост, с понурым, озирающимся из-под слипшихся лохмотьев шерсти взглядом, прошлёпала навстречу, остановилась, поравнявшись с прохожим, оглянулась ему - удаляющемуся, вслед, с полминуты помедлила и пошлёпала дальше.
Человек был лет сорока пяти. Высокий, с удлинённым, гладко выбритым подбородком, и свисающим возле левого уха "конским хвостом". Чёрное пальто, такого же цвета шляпа, ботинки и брюки, делали человека неразличимым в темноте со спины, только при встрече с ним ярко высвечивался отражающий свет окон и уличных фонарей белый накрахмаленный воротник,пересечённый пополам чёрным классическим галстуком.Глубоко посаженные глаза казалось, скрывают за собой в глазницах кокой-то тайный, одному своему хозяину известный огонь. Трудно было оценить человека сразу. Тонкие, неплотно сжатые губы скрывали выражение лица. Больше оно угадывалось по голосу, который, по правде говоря, тоже был скуп у нашего прохожего на оттенки.
Сейчас он был, по-видимому, озабочен либо предстоящей, либо совершившейся уже встречей. Какая-то угрюмая внешняя рассеянность, и, вместе с тем, внутренняя собранность отражали это. Судя по тому, как собака, глядя вслед удаляющемуся путнику, как-то слишком серьёзно оценила настоящее его внутреннее состояние, нарочито он его не скрывал.
Пройдя минут пять по переулку он свернул ещё раз, теперь уже на какую-то вовсе затерянную улицу. Украшенная вывеской "Гастроном"а в первом этаже одного из зданий и несмотря на пятиэтажные дома, сейчас она казалась именно такой, к тому же совсем скоро упирающейся в неистово брызгающее из под колёс машин шоссе и темноту. У шоссе человек свернул направо и пошёл вдоль длинной высокой стены, наверное, промышленного здания, вышел к внезапно появившемуся из-за неё вправо ещё одному скромному ряду из двух пятиэтажек, обойдя их, вошёл в последний подъезд крайней к шоссе, поднялся на четвёртый этаж и постучал в дверь налево.
Открыла женщина лет сорока в длинной, не по размеру, мужской рубахе, явно выполняющей в настоящий момент роль ночной рубашки и халата одновременно. Они молча поцеловались, а наш бывший прохожий, удержав за руку её порыв к засвистевшему на кухне чайнику, бережно погладив по щеке мокрой, от дождя, рукой и запутавшись пальцами в распущенных и разбросанных по плечам своей хозяйки волосах, нежно привлёк её к себе и уже слаще и желаннее поцеловал в послушные, припухшие немного ото сна губы, после чего она поспешила в помещение налево, откуда вместе со свистом чайника слышалось шкворчание жарящейся картошки, тем временем как мужчина разделся, повесил пальто на вешалку рядом с дверью, шляпу снимать не стал, а разувшись, прошёл прямо по коридору и войдя в комнату налево после той, в которой свистело и шкворчало, повесил её на другую вешалку, которая бьла похожа на вешалки в фойе домов культуры - никелированная стойка на трёх ногах с двумя крючкастыми рогами, третий, наверное, был отломан.
Не включая света он рухнул на диван, стоящий у стены справа, сначала откинулся на спинке, сладко потянулся, потом протянул руку вперёд, что-то нажал и в темноте засветились два анахроничных стрелочных индикатора, свет от которых в свою очередь высветил вращающиеся катушки с магнитной лентой - Лед зеппелин восходил по лестнице на небеса, а вместе с ним похоже это делал наш бывший прохожий. Он снова откинулся на спинку дивана, головой упёрся в сцепленные пальцами ладони и закрыл глаза.
2.
Тот, кому пришлось первый раз в жизни видеть этого человека со спины, был непременно поражён таким явлением. Да, по истине он весь был - явление. Даже больше всего поражён, оттого что вообще увидел его, потому что, неизвестно откуда, тут же он производил впечатление человека, которого по-обычному, в суете мыслей и дел передвигаясь по улице, заметить, просто не было бы возможным. При чём это странное впечатление, при дальнейшем знакомстве с ним, закреплялось уже навсегда.
Виден, судя по всему, он был только тому, кому непременно должно было его увидеть. Для остальных же временных граждан, даже при столкновении с ним лоб в лоб, это, пожалуй, было бы невозможно - думается, просто на-просто прошёл бы сквозь него и ничего и никого здесь не увидел.
Кто-то, из знавших нашего недавнего прохожего довольно давно, заметил, что он "не от мира сего", кто знает, может так оно и есть на самом деле. Ведь читаем в священном писании: "...аще от мира бысте были, мир убо свое любил бы", а о нём узнаём, уже после недолгого с ним знакомства, что он, со всем его громадным, по отношению к любому начатому делу, потенциалом, не в почёте он у мира. И вот этот человек - длинный, с длинным, из не прямых, с проседью, всегда не желающих расчёсываться до конца волос, "конским хвостом", казалось не идёт, а передвигается никому не известным доселе способом, с высоко поднятой, нисколько не стесняющейся роста своего хозяина, головой и устремлённым куда-то внутрь взглядом. Это вот (опять же необычное), каким-то неясным образом, было заметно даже со спины.
В холодное время года ещё более призрачным в миру его делало чёрное полинявшее демисезонное пальто, которое почему-то отказывалось выражать принадлежность своему хозяину, на столько его движению не соответствующе оно себя вело, а точнее было просто на-просто неподвижно. Холодок пробегал по спине оттого, что с этим вот хозяином, этого вот пальто, придётся таки знакомиться спереди. А спереди, издалека, впечатление не менялось. Бледное худое лицо и тонкие, с тонкими длинными пальцами руки, тоже белые, ни сколько не изменяли сложившегося при взгляде на него со спины впечатления, и лишь когда приходилось, в конце концов, сближаться с ним, долго выискиваемые вами, глубоко посаженные глаза, появившись и блеснув чем-то игривым, затаённой своей добротой развевали ваше напряжение, они, оказывается, так же напряжённо ждали встречи с вашими, тем более, если у вас они были припрятаны под затемнёнными линзами очков.
И вот, эти, долго прятавшиеся от вас глаза, оказывается, дышали добротой и любовью ко всем, желающим быть знакомыми с ними поближе. И теперь, при встрече с вашими, они, вдруг, как-то странно гасли и застывали чуть выше вашего лба, и позволяли вам заметить его прямой, с широко раздвинутыми ноздрями нос, открывающий перед вами важную черту, при определённом закале, разгорячённого характера - волю к действию. Тонкие, неплотно сжатые губы, выражали сдержанность, и, в тоже время, постоянную готовность к диалогу, и просто ответу на интересующий вас вопрос.
- Здравствуйте. Владимир. - Неторопливо и суховато проговаривали губы, тем временем их призраковатый хозяин явно не спешил первым протягивать руку для рукопожатия. Странная утомлённость, едва не осложнившаяся до лености, обращала на себя внимание в этом нежелании произвести при знакомстве так, казалось бы, привычное и необходимое телодвижение. К тому же, для человека сорока - сорока пяти лет она казалась неуместной, и, после состоявшегося таки непродолжительного рукопожатия, как-то, почти боязливо, наскоро убранная его рука, раскрывала, явно неуместную порой, мнительность, но ставшую уже давно принятой как данность, ничего на деле не меняющую, а являющуюся неотъемлемой чертой капризного характера. Кстати, от близких знакомых своих он не раз слышал замечания подобного характера, но улыбался и промалкивал.
Да, сидишь вот так, пишешь правду про человека, а кому она эта правда, спрашивается, нужна. Ведь её и за оскорбление принять могут. Но что с того, что я пишу правду про человека, которого первого в жизни из мужчин полюбил не просто как человека, я его как солдат комбата, который жизнь в бою не раз ему спасал, полюбил. Есть в нём такое, что позволяет так его любить, можно довериться ему - не продаст, не подведёт. Ведь он и сам-то тем и странен наиболее, что весь - правда. Весь беззащитен, не прикрыт, хотя, может быть, и хотел бы иногда от кого-то укрыться, перевоплотиться. Но это удаётся ему только тогда, когда его нет на месте для того, кто его ищет, или встретил его тот, кто искал не его самого, а какую-то сиюминутную выгоду через него. Искал в суете, да и прошёл сквозь него - не заметив его - вне времени существующего. Ведь он-то не в суете, а над ней всегда. Глянь на него, и поймёшь - вот он весь - сущий.
В таких людях очень сильно развито чувство стыда, за вид своей обнажённой души. Есть люди, которые боятся снять с себя одежду, стыдясь даже в бане, и бани стыдясь, за то, что те, кто увидят их, будут долго вспоминать неуклюжесть их обнажённого тела - но есть такие, как Владимир. Для него друзья, как для семилетнего ребёнка - мама. Он и рад, в начале, концерта обнажиться, и никогда не подумает ни о чём своём трудном и стыдливом, чего у каждого, конечно, с избытком, если только не тронуть его за самое сокровенное. Ведь так хочется порой почувствовать себя свободным, как птица, взмахнуть со сцены крыльями своих деферамбов -пусть все видят, что я уже умею летать - вот я какой!.. Но стоит кому-то из зависти, а это непременно из-за неё бывает, заметить где-то неуклюжий взмах его сильного, но недавно почувствовавшего всю упругость тверди, её красоту и могущество над миром - тут же он свернёт крылья, и рухнет камнем в каком-нибудь кабаке, или один, дома. Один на один...
Но вот, знакомство, пусть краткое, состоялось. Дальше следуют встречи, непременное желание как можно чаще встречаться, и Вы видите, что его глаза не обманули вас, и даже узнаёте, что доброта-то его вполне детская, а дети - они манят. Они затягивают силой любви в свои милые, в свои безобидные игры.
Однако то, что хорошо начинается, очень часто быстро и болезненно заканчивается. И Вашим встречам тоже рано или поздно должен придти конец. Для Вас - человека, как Вы считаете, вполне знающего направление своего движения по реке Лете - вскоре эти игры покажутся скучными и странными, ни к чему не ведущими, и никому, кроме, разве что, детей, ненужными. Ведь за ними ничего, только мимолётное наслаждение временем, коротавшимся за приятной аристократической беседой, под кружку пива, или проведённым где-то в детском кружке, который не один в городе под его руководством, или за прослушиванием ваших старых авторских записей. А Вам ведь ещё столько нужно успеть, но так ничего не успеешь. Ведь жизнь уже в самом разгаре - позади возраст Христа, а чего вы достигли?.. Вам определённо пора. Пора бежать.
Вам пора. Вы прощаетесь ненадолго, а расстаётесь на несколько лет, если только не навсегда. Но что-то не то, что-то не так, как хотелось. Почему? Почему всё бывает не так, как легко и приятно нам пелось? От чего Солнце, как и всегда, встаёт на востоке и садится на западе - ведь хотелось бы, чтобы оно вовсе не сходило с небосвода. А отчего скворцы по осени опять улетели, а не остались с вами до весны? И вот тут-то может быть (ведь Вам, признайтесь, так этого хочется) станет яснее, от чего это он, тот ваш новый, но давний знакомый, не спешит никуда в свои сорок - сорок пять.
3.
Вот, может быть, когда до боли сожмётся сердце оттого, что Вы не дитя, даже Ваша мама Вас сторонится порой - такой вы стали взрослый и окружённый непонятной ей суетой. И это та, для которой Вы навсегда, какой бы не были - взрослый или сосунок - останетесь просто сыном, будьте хоть премьер-министром. Вот здесь-то, наверное, прошибёт до холодного пота и заколет под левым соском, и пробежит мурашками по спине, и зашевелится (лишь бы только зашевелилось) - НЕУЖЕЛИ! Неужели все эти годы задаром? Неужели всё пережитое, перепетое, написанное - ничто, в сравнении с ничего не пережившей, не перепетой, не написавшей детской душой? "Из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу", вот, правда, евангельская, превыше всякой правды.
Но что же теперь? Одни знаки вопроса? Нет, это ничего, это не страшно, лишь бы наступил этот поворотный момент, от которого, как от новой точки отсчёта, всё начнёт развиваться с точностью до наоборот - вперёд, в назад, в прошлое - в детское. И не оглядываться на изуродованный свой портрет, он переменится, и тогда те, кто с Вами вместе идёт жизненный путь, заметив эту перемену, сами скажут вам об этом, но не прельщайтесь, это только начало -ступайте дальше. Оставьте имение своё и туда, где обиды друг другу прощают, а вернее и не обижают друг друга совсем, и любят, и смеются, и плачут - только от счастья. От того, что сподобился Руководитель сердец дать Вам возможность понять, что счастье уже в том, что живёшь, ведь не только на войне это должно пониматься. Внутренняя борьба - та же война, только с самим собой. Так смелее туда, где светлые лики, а лиц не видать вовсе - все они, какими бы разными ни были, все одни - детские, Христоликие!
Но что же раньше-то, о чём думал?.. Да ну его, это раньше. Ну, было, ну, да и есть ещё, что ж теперь, не жить что ли? Отказаться что ли от Вечности? А вот и нетушки, врёшь - не возьмёшь! Тому, кто раз мёд пробовал, дёгтя вместо него не подсунешь.
Ведь он-то, Ваш друг, он же от того так внешне беспечен и безрассудочен, что, для него, всё, что с ним происходит, и происходить будет - обязательно должно произойти. Как подарок сыну на день рождения - ведь он непременно будет. Ну и что ж, что у папы в этот раз нету денег, зато в другой раз подарок будет ещё ценнее, даже если и совсем меленький, и не совсем полезный, главное то, что он есть. Для него каждый новый день великолепен, хотя уже тем, что он НОВЫЙ - ещё не прожитый - тот, который сам о себе печётся. И ночь пугает его только тем, что там, за ней, таится что-то неизвестное - новый день, а ведь он такой таинственный, даже если, как и остальные, в делах внешнего человека одинаков - ведь самое главное в том (что единственно и пугает), что он может не наступить. А как хорошо, когда наступает. Когда дарит новую встречу с тайной, особенно, если этой тайной оказывается новый в вашей жизни человек - сразу ещё одна, во всей полноте своей, новая жизнь. Ведь что может быть более таинственно в нашей жизни, как не жизнь, как не душа другого человека - вот радость-то! Радость оттого, что вновь тонкое, едва ощутимое движение сердца скажет - Любовь!
Любовь! Вот то, самое важное, ради чего стоит идти вперёд, пусть даже для этого необходимо совершить путешествие в прошлое, хоты бы и на тридцать с лишним лет, лишь бы дойти успеть, и не забывать пройденное - ведь оно есть, раз уж так получилось, что было - хорошее и плохое, но есть. Ошибки, кляксы, запятые, паузы, многоточия - всё это было и будет. Непременно ещё не раз будет. Ведь теперь идти, может быть, вдвое дольше придётся, чем уже пройдено. Во всём надо разобраться, всё осознать, только чтоб не кончилось всё, не оборвалось, чтобы не преследовало потом в вечности - НЕ УСПЕЛ. А Он-то, когда ещё успел -когда жил ещё. Ведь оно - то до чего успеть нужно - внутрь нас есть. И секрет в том, что именно ЕСТЬ, а не будет. Только надо непременно дойти до него, а то и никогда не будет, хотя и есть.
Ну не замечателен ли тот человек, который в Вас всё это разбудил? Так приходите же снова. Приходите, знакомьтесь - Владимир. Как всегда - у реки. У реки по имени Лета. В вековечном раздоле Безвременье. У вечного камня. Да, да, у того самого, который последним был в строительстве здания, но стал называться главою угла.