Так бывает - смотришь на что-то или кого-то и понимаешь, что это твое, твое изначально и навсегда. И вот именно это чувство я испытала уже в нашу первую встречу на ЛИТО), хотя вокруг тебя тогда были совсем другие люди. И ты- мое изначально и навсегда - провожал меня потом на Петроградской - не помню как называлась улица, кажется, Олега Кошевого - от "Великана" к Большому проспекту, и мы говорили о чем-то, и ты мне что-то рассказывал, а я не очень вникала, но внутри все ликовало, и я уже знала, что мы всегда будем вместе, хотя ты об этом еще не догадывался. Потом было лето, нет - до этого еще зима с Филармонией, с твоим днем рождения в "Метрополе", с очумелой весной - этой ночью в каморке на Васильевском, а уже потом - лето: Алупка, парк, пляж - всего-то две недели, но какие!!! А потом загс на Васильевском, смешная свадьба без родственников, а дальше- вся жизнь, где я не могла без тебя ни шагу. Уже после свадьбы я вдруг испугалась, что тебя отнимут у меня - до свадьбы не боялась, а после - испугалась, и боялась всю жизнь. Я смотрела на тебя - в одежде худого, тощего, а без одежды - отнюдь - в теле и очень стройного, с влажными карими глазами ( время изменило их, но память сохранила), мне нравилось ерошить твои волосы, и я с ужасом думала, что это вдруг перестанет быть моим, тем более, что детей у нас не было-значит этой "связки" нет, а друзья вокруг разводились, и - уже потом, через много лет, разные люди мне говорили, вы смотрите - он такой добрый, мягкий, контактный - смотрите, уведут.
Но я боялась не этого "уведения", а когда ты уезжал в командировки ( и надо же было мне самой посодействовать твоему переходу в это учреждение, где, как выяснилось, командировки были привычным делом). Я боялась всегда за твою жизнь - самолеты, поезда, крушения, аварии, землетрясения, бандиты - дни командировок вычеркивали меня из жизни, а еще - этот постоянный страх- предвкушение командировок, постоянный вопрос - тебя посылают? ты не уезжаешь? - и ужас, облом, если "да".
В 94 году твоя работа закончилась. Ты когда-то говорил, я уйду с работы, если защитишься, и будешь меня содержать. Это была шутка, но тогда, переживая за твою вынужденную отставку, я для себя надеялась на покой - заработаю, все сделаю, и не будет командировок! Но... покой продержался меньше двух месяцев - ты заболел, а когда я после трех дней кошмара поверила, что все идет на лад ( и ты поверил!) , вдруг тебе выдали этот жуткий диагноз, и ты сказал:"Будете вдвоем с котом". Я поняла, что все прошлые страхи были чепухой, и что я согласилась бы на что угодно - на вечную дальнюю командировку, на твой уход к другой женщине, и уже, конечно, (да, да,да!) на мою смерть - только бы ты жил. Я смотрела на эту квартиру, книги, кошку, на людей, что мелькали вокруг, и понимала, что все кончено, что все это мне не нужно. Вот только что станет с кошкой - ведь ее никто не возьмет... И когда все тогда чудом переигралось, внутри меня многое изменилось, переоценилось, и ты стал для меня основной, нет, - единственной ценностью в этом мире.
Я понимаю, что "хором" нем не умереть, хотя очень хочется ( причем и с кошкой), я понимаю, что нужна буду тебе, если потребуется ухаживать и помогать тебе в твоем конце, но - все-таки, эгоистка, - мечтаю умереть раньше - поухаживай за мной ты, скажи последнее слово, пойми мою последнюю боль ( хотя ты и нетерпим - в силу характера?,эгоизма? к моей боли).
Я продолжаю любить тебя и знать, что ты - мое - изначально и до конца, и мне не противны ни раны твои, ни физиологические отправления, вот только больно, когда ругаешься, но я знаю, что так ведут себя многие мужчины, когда им больно и страшно ( например, мой отец).
Я все время думаю о том, что недодала тебе - детей, Болгарию, из-за моей астмы - театр...
Мне все время хочется порадовать тебя, уберечь от напастей и все кажется - что не успеваю сказать тебе все это, а ведь тебе, наверное, хочется это услышать. Вот и пишу, как в молодости, письмо - из кухни - в комнату.
Живи, мой родной, мой любимый. Все-таки и тебе повезло: скольких жены не любят, и обманывают, и требуют всего , а я хочу только одного - быть вместе.
Это письмо Женя скрыла от меня, я увидел и прочел его лишь после ее смерти. Написано оно столь эмоционально во многом из страха, что я могу умереть от предстоящей операции, тем более что предварительно мне выдали плохой диагноз. Мне следовало не говорить ей об этом, зная ее характер, но я сказал, так как мне предстояло подтверждение в онкоцентре. В конечном счете диагноз не подтвердился, но избежать операции было нельзя. Страх за мою жизнь у Жени сохранился.
Наше знакомство, я уже писал об этом раньше, произошло в ЛИТО, куда привела меня моя в то время девушка. У меня и в мыслях вначале не было ухаживать за Женей. Они обе жили в одном районе, мы вместе ехали - я провожал свою девушку до ее дома на улице Олега Кошевого, а Женя ехала дальше. Так как отношения между мной и моей девушкой были очень непростыми, мы не любили друг друга, стоило ей уехать в колхоз, я стал уже провожать из ЛИТО до ее дома Женю. Так постепенно я понял, что именно Женя ближе мне. А после того, как она осталась у меня ( я три месяца жил в отдельной комнатушке в большой коммуналке, ко мне приходили многие- в том числе и Морев, и Кузьминский - я уже как-то писал о них - и та девушка, и Женя). Очумелая весна, как об этом написала Женя, окончательно решила все вопросы, хотя о женитьбе я не думал, а Женя на этот предмет даже не заикалась. После того, как я остался на юге на неделю один, понял, наконец, что люблю ее, и потому предложил ей выйти за меня замуж. Наших родителей в то время в городе не оказалось, свадьбы как таковой у нас не было - к нам просто пришли наши друзья и знакомые, всего лишь несколько человек, мы пили дешевое в разлив купленное яблочное вино... После юга мы остались почти без денег.
Да, Женя больше всего на свете боялась моих командировок, хотя они были совсем нечастыми и непродолжительными - обычно не больше недели. И если у нас возникали конфликты - то в основном из-за них. Все остальное время мы не разлучались. От командировки в Болгарию, куда меня пускали, я отказался сам в пользу другого специалиста, т. к. в то время у Жени было обострение астмы, из-за которой мы были прикованы к дому - перестали ездить в отпуск и посещать Филармонию и театры. Лишь изредка я один ходил на выставки и пару раз на концерты. Мне не хотелось все это без нее, к тому же я понимал, как это отразится на ее психическом здоровье. После перестройки меня стали выпускать в зарубежные командировки - Женя им не препятствовала...
В девяностые годы текстильная промышленность в России дала дуба, проектные институты стали закрываться один за другим. Я одним из первых как высокооплачиваемый попал "под раздачу" - как только мне исполнилось 58 лет, что давало мне право тогда получить пенсию. Попытки устроиться по своей специальности на другую работу не удались, а ничего другого я не умел. К тому же через 10 дней чуть было не отдал концы - заболел. Дальше - больше. Две операции. Женя работала до последнего дня - дома, ей разрешили в связи с резким обострение астмы, а потом и онкологии. Так в результате мы окончательно осели дома - она даже не могла выйти на улицу, хотя иногда около дома я ее выводил...