Дома между матерью и отчимом постоянно вспыхивали ссоры, они втягивали в них и меня, пытаясь перетянуть на свою сторону. Мать с годами перестала следить за собой, раздражалась по любому поводу, придиралась к отчиму по пустякам, ее, видимо, связывала с ним только постель. А он уже пресытился ею, ему хотелось чего-нибудь новенького, он изменял матери, благо встречались молодые одинокие женщины, которым выбирать мужчин не приходилось. Отчим внешне выглядел вполне прилично и, очевидно, как любовник их устраивал. Но уже через несколько дней он неизменно возвращался к матери понурый и виноватый. Она устраивала ему очередной скандал, заканчивающийся ночным примирением.
Меня мать задевала нечасто, так как видела во мне своего союзника (я не вмешивался в их отношения). А когда она все же надоедала мне своими придирками по мелочам, я тихо и мирно покидал ее дом. Всегда находилось место куда уйти. Мать настолько привыкла к моей "придури", что смотрела на нее снисходительно. Она искренне считала, ее взрослому сыну нужен повод, чтобы уйти к очередной бабе ("все мужики одним дерьмом мазаны", переиначила она известное выражение), а когда эта баба засядет в его печенках, вернется домой, как миленький. Так она рассматривала возвращение блудного сына. Я оставлял мать при ее мнении. Деньги на жизнь я оставлял матери неизменно, независимо от того, где пропадал, оставляя себе минимум и никак не комментируя свои приходы и возвращения. Конечно, я не мог позволить себе жить за чужой счет и подрабатывал, как придется, чтобы иметь дополнительный заработок. Так что, уходя из дома, я не находился на содержании своих немногочисленных женщин или двоих приятелей - таких же холостяков, как я, мало приспособленных к жизни, но неунывающих и стойких характером. Они тепло принимали меня у себя, радовались нашему взаимному общению, но, к сожалению, любили выпить и отличались крайней неразборчивостью в отношениях с женщинами, пользовавшимися их слабостями, потакая им и тем самым на какое-то время закрепляя их за собой Я, в отличие от них, в этом отношении был достаточно требователен к себе, чужд беспорядочному образу жизни и не любил спиртное, чем огорчал приятелей, но они смирились с моими " недостатками" - и на Солнце есть пятна, мир не без урода и.т.д. Нас объединяла взаимная терпимость и давнее уважение. Мы вышли почти из одной и той же среды, и хранили верность друг другу при всей разнице между нами...
Чтобы избавиться от наваждения любви к Лене, я попытался переключить свое внимание на какую-нибудь женщину, способную хотя бы частично и на время вытеснить из меня мою девочку. Но из этого самообмана ничего не выходило, мой организм не поддавался таким уловкам разума. Я стал искать убежища у приятелей, но они, как сговорились, в это время крутили романы, я был лишним на их празднике жизни. И даже будучи в отдельные вечера свободными от любовных утех, приятели не знали, как вести себя с тем угрюмым типом, в которого я превратился. Не зная причин моего состояния и тактично не желая выпытывать, что со мной происходит, они терялись, чувствовали себя не в своей привычной тарелке, а хлебать суп из новой - неизведанной они не привыкли. Да и я очень скоро понял, что не только я - такой не нужен приятелям, но и они - неизменные - мне. Поэтому не стал надоедать им своими визитами и звонками, что было встречено с пониманием. (Позднее они признались: чувствуя неловкость оттого, что не знают, чем мне помочь, пришли к банальному выводу - время лечит и не такие болезни, как любовь, - оба поняли, какая у меня напасть.) И хотя все свободное время я старался пропадать где угодно, лишь бы не дома, возвращаться туда и постоянно выслушивать "родительские" разборки мне смертельно надоело - хотелось перевести дух. И так же как в поле вызревают злаки, так же и я созревал для того, чтобы изменить свое существование, которое в нынешнем виде не только подавляло меня, но и противоречило системе ценностей, вошедшей, выспренно говоря, в мою кровь и плоть...
Так я мыкался месяцы, находясь в непривычном для себя подвешенном состоянии и тоске по едва изведанной впервые любви, которую запретил не только себе. Мало того, что мучился сам, я испытывал угрызения совести за предательство. Лена наверняка не понимала, почему я так внезапно бросил ее, а если догадывалась о причинах, то объясняла мое поведение трусостью. Что может быть хуже для мужчины, чем предательство и трусость?!...
С будущей женой меня свел чистый случай - наше первое знакомство произошло в театре. Она пришла в последний момент, когда я разместился в своем кресле. По ошибке она решила, что я сел на ее место и показала свой билет. Я, не глядя в него и ничего не говоря, пересел в свободное кресло - в том же ряду. В антракте она обнаружила ошибку, извинилась передо мной, у нас завязался разговор. Я сказал, что рассматриваю любую случайность как закономерность, а данный случай как доброе предзнаменование, которое не хотел бы упустить. После спектакля я проводил ее домой и договорился о новой встрече, желая закрепить знакомство.
Впрочем, я не слишком-то рассчитывал на быстрый успех с новой знакомой, я даже толком не знал, с кем она живет или живет одна (спрашивать не хотел, это могло выглядеть навязыванием себя). Меня просто потянуло к ней, я сильно нуждался в ком-то, кто позволил бы мне отвлечь свои мысли от Лены, не выходившей у меня и из головы, и из сердца. Я презирал себя, обзывал последними словами, терзался, и во сне, и наяву видел себя с моей девочкой, которую предал, исходя из требований дурацкой морали и предубеждения. Чтобы окончательно не помешаться рассудком, я не мог больше оставаться сам с собой. И вдруг сама судьба дарит мне счастливый билет - возможное обладание понравившейся мне женщиной, такой милой, спокойной, умной, интересным собеседником. И, кажется, я нравлюсь ей то же, иначе б она послала меня к чертовой матери, хотя воспитание могло бы не позволить. Воспитание воспитанием, но сослаться на любую ерунду и отказаться от нового свидания проще простого...
Мы встретились и не раз. Я не форсировал события, вел себя с ней, чуть ли не по-дружески, завоевал ее доверие. В конце концов, как это бывает в 999 из 1000 случаев, когда после очередной нашей встречи я проводил ее домой, она пригласила меня к себе..
От предыдущих моих женщин она отличалась большим умом, знанием жизни, целеустремленностью и завидной женственностью, которая, в первую очередь, и захватила мое воображение, отвлекая от Лены. Мне понравилась в ней какая-то особая - доверчивая откровенность, мне было легко говорить с ней на самые трудные темы, так как она поведала мне о себе достаточно много, чтобы я узнал ее лучше. Я же больше слушал, чем говорил, а умение слушать ценится женщинами очень высоко. Я не спешил раскрывать свои " тайны" хотя бы потому, что сталкивался в своей жизни с непониманием - и что еще хуже - с нежеланием людей вникать в чужие проблемы. Моя будущая жена с необыкновенной легкостью - так, словно мы с ней давние подружки, - рассказала о том, что в данное время у нее никого нет, последнего любовника она выгнала, так как он оказался редкой скотиной, и вообще она не может похвастаться особым везением на людей - мужчин особенно. "Все мы, видимо, эгоисты, более того - эгоцентристы". Я не стал спорить, ожидая продолжения. Не дождался, и в подтверждение доказательства правдивости ее слов начал ее целовать. Она не сопротивлялась...
Она не разочаровала меня, ни с одной женщиной до нее я не испытывал такого полного наслаждения, о чем немедленно сообщил ей, поняв приятность для нее такой фигуры речи. Она, в свою очередь, осталась довольна мною, о чем свидетельствовали ее междометия, действия и движения. Одним словом, мы пришлись друг другу ко двору - и, к счастью, не только в постели, где она поразила меня приятной изобретательностью и нестандартным поведением... Той же ночью я получил дополнительную информацию о своей новой любовнице. До меня она знала нескольких мужчин, но либо она не подходила им, либо они - ей. Замуж она хотела выйти только по любви, не зарываясь в требованиях к своему будущему избраннику. Ей не нужен богатый, красивый, необычно одаренный талантом в какой-либо деятельности и сексе муж. Человеку, которого она полюбит, простительны недостатки. Из чего, находясь в состоянии эйфории и на вершине блаженства от только что испытанного удовольствия, я сделал вывод, что, скорее всего, гожусь ей в мужья. Во всяком случае, могу рассчитывать на такую "синекуру", где в качестве высокой платы за скромный труд получу должность ее супруга, если все же приложу для этого некоторые старания. Через некоторое время я снова их приложил, мои акции на рынке ее услуг стали котироваться еще выше. Одним словом, в качестве мужа я подошел ей. Но чтобы сохранить лицо свободного человека и укрепить свои позиции, обезопасив себя в будущем мерами предосторожности, суть которых сводилась к обновлению полученной от нее ночью базы данных (нельзя же верить всему, что говорят влюбленные, паря в облаках любви), я сделал вид, что ее откровения относятся к абстрактному мужчине, а не персонально - ко мне. Утренним часам так же не следует особенно доверять, если можете с особым старанием, прилежанием использовать прилив новых сил. Базу данных лучше всего обновлять в дневное время, когда, как правило, отсутствуют посторонние влияния и никакие спамы не занесут вирусы в ваши отношения с партнершей.
Моя любовница правильно истолковала мою несколько пассивную реакцию на ее достаточно прозрачные намеки и дала мне достаточно много времени для проведения дальнейшей рекогносцировки... Прежде чем жениться на ком-либо, я должен был окончательно убедиться в необходимости перемены своей участи - изменения статуса, перехода из одного качества - свободного человека в другое - обремененного определенными обязательствами. Что касается супружеских, обусловленных одной постелью, я хоть в тот же день мог пойти под венец, так как не видел для себя в этом отношении лучшего объекта любви. Но, увы, супружеским долгом семейная жизнь не ограничивается. И тут следует проявлять осторожность. Поспешишь - людей насмешишь? Я и не спешил. Чем поспешествовал углублению чувств ко мне моей будущей жены. Она медленно, но целенаправленно вела меня к алтарю. Я, как бык перед бойней, не упирался, в то же самое время не делал никаких предложений. И лишь примерно через год, не утратив своего чувственного начала в наших отношениях, согласующегося с ее чувством, нашедшим подтверждение в самых мелких деталях, я попросил ее руки. Она дала согласие. Я понимал, лучшей жены не найду, как никогда ранее ощущая себя с ней в своей тарелке, точнее - в одной тарелке. Нам было хорошо и комфортно и днем, и ночью, мы ладили друг с другом, нашли и не потеряли за год общий язык, не прилагая для этого больших стараний. Она проявила себя с самого начала нашего знакомства хорошей хозяйкой и обещала, не давая никаких обещаний, стать хорошей женой и матерью моего ребенка. И главное - она вызволила меня из тупика, в котором я находился из-за любви к девочке, вдвое младше меня. Женитьба решала основную мою проблему. Мне по-прежнему не хватало щенячьей, ребячьей любви Лены, ее наивных, неумелых движений, ее стонов и содроганий, полной искренности в самом сокровенном. Но я сделал все возможное и невозможное, чтобы выкорчевать из себя любовь к Лене. Я устранял, как наивно полагал, потребность в Лене вообще и в частности - сексуальную фиксацию на ней, делающую невозможной иную форму жизни. Чувственные отношения с будущей женой ввели меня в заблуждение, но подмена ею Лены, в конечном счете, не получилась. Я не предполагал тогда, что, женясь не на Лене, а на любой другой женщине, открываю в дальнейшем путь для образования невротического симптома, ведущего к разрыву с женой...
Моя жизнь вне родного дома существенно отличалась от привычной. Иногда мне казалось, еще немного, дома меня погребут пучины скандалов, ругани, драк, семейных сцен. Находиться в такой безобразной атмосфере с каждым днем становилось тяжелее. Я уже давно готов был бежать из этого дома - не на несколько дней, а навсегда.
Все благоприятствовало моей женитьбе, хотя внутренней потребности в ней я не испытывал. Напротив, всем своим существом стремился к Лене. И очень часто, находясь в объятиях будущей жены, знающей толк в любви и обнаруживающей в ней новые краски, я невольно сравнивал их с любовью неопытной девочки, действующей по одному наитию, чисто подсознательно. Физическое наслаждение, доставляемое последней любовницей, не шло ни в какое сравнение - было выше, но кратковременно, тогда как, достигнутое ласками Лены, оставалось в моей памяти и до сих пор сохранилось в ней как неповторимое... Я знал других женщин, которые, так или иначе, доставляли мне немалое удовольствие в постели. А Лена дала мне ни с чем несравнимое чувство радости, которое рождает одна любовь. И это чувство было тем более глубоким и памятным, что исходило не от зрелой женщины, даже не от девушки, впервые дарившей себя мужчине, а от совсем юной девочки. Ее страсть была наполнена особой искренностью и подлинностью, девственной чистотой...
Моя будущая жена не прятала меня от своих знакомых, тактично не навязывая их. И пожелала быть представленной моим друзьям и приятелям. С приятелями они взаимно обошлись с прохладцей, а с друзьями - родителями Лены - душа в душу. Виктор с женой радовались за меня и не скрывали этого. Лена, присутствующая во время встречи, вела себя сдержанно и не проявляла своих чувств, глядя на мою любовницу сверху вниз, благо ее рост позволял подобное буквально. Но когда я на миг оказался с ней наедине, она с ненавистью процедила сквозь зубы: " Предатель!" Я почувствовал себя последним подонком (прошло около года после той памятной поездки, мы виделись с Леной крайне редко, она уже поняла, что я даже не ушел, а трусливо сбежал из ее жизни, едва в ней появился).
Мою свадьбу, к неудовольствию родителей, Лена проигнорировала. Они так и не поняли истинную причину ее охлаждения ко мне, оправдывая его быстрым взрослением дочери и моим редким появлением в их доме. Она, по словам друга, просто отвыкла от общения со мной, а если даже ревновала к жене, то - подобно всем женщинам, независимо от их возраста, внимание с которых мужчины переключают на других женщин. Родители прощали дочери куда более серьезные проступки. Что еще ждать от нынешней молодежи, особенно от подростков переходного возраста? Моя жена понимающе кивала и поддакивала, разделяя подобное мнение. Ей чужой ребенок неинтересен, тем более что свой у нас пока не получался (приняв принципиальное решение вступить в брак, мы не предпринимали никаких мер защитного характера против деторождения). Моя жена хотела родить. И потому что просто хотела иметь ребенка. И потому что, будучи моложе меня всего на три года, понимала, пора рожать - чем скорее, тем лучше. И потому что любила меня. Какая женщина не желает ребенка от любимого мужчины?! Я ж не слишком жаждал обзаводиться детьми, понимая отцовскую ответственность (моя работа не способствовала взваливанию на свои плечи вытекающих из нового семейного статуса тягот). Но, исходя из интересов жены, тактично не затрагивающей болезненную тему, я проверился на предмет способности иметь детей, получил утвердительный ответ и успокоился. Коль скоро проблема не во мне, а, скорее всего, в жене, она, в первую очередь, и должна ее решать. В конце концов, если лечение, к которому ей придется прибегнуть, не поможет, мы можем взять в будущем на воспитание чужого ребенка, и он станет нашим. Я считал такой шаг уместным и полезным, вспоминая про свое детство. Когда супруги берут в семью неродного ребенка, все стороны только приобретают, хотя, к крайнему сожалению, нередки исключения. Поскольку жена не говорила о ребенке, сам я эту тему не будировал. Наша совместная жизнь и без того протекала достаточно счастливо. Мы здоровы, сыты, одеты, жили в собственной квартире и насыщенной культурной жизнью (оба любили театр, музыку, живопись, старались не пропускать интересные спектакли, концерты, выставки), у нас были друзья, знакомые - не замыкались только на себе. Нас не слишком смущала невозможность из-за недостатка средств совершать вояжи заграницу. Сам Пушкин не ездил за пределы империи... Я был вполне удовлетворен семейной жизнью. Жена любила меня, радовала вниманием, заботой, невзыскательностью, спокойным нравом, способностью принимать жизнь такой, какая она есть (даже отсутствие ребенка, о котором она мечтала, не стало особенной трагедией). Мы не пресытились друг другом, хотя с годами многое из того, что было раньше в новинку, стало привычным. В первую очередь, это касалось секса. Но мы все еще доставляли друг другу удовлетворение в постели, хотя говорить о переходе количества в качество не приходилось - и то, и другое, увы, шло на убыль. Видимо, такова супружеская жизнь - даже тех, кто живет во взаимной любви. А я, если по-своему и любил жену, то совсем не так, как Лену, - она часто снилась мне, и я просыпался в поту, настолько физически явственно ощущал ее присутствие - совсем не обязательно в интимной близости. Иногда вторая реальность - сны - живее реальности первой, настоящей. Выражение "спишь и видишь" имеет более глубокий смысл, чем он представляется на первый взгляд. Я по-прежнему не переставал думать о своей девочке, которая с каждым днем хорошела все больше и больше, отдаляясь от меня все дальше и дальше.
Будучи женаты, мы изредка приходили к друзьям, а иногда - они к нам. Наши жены, как ни странно, при всей разности их интересов, вкусов, привычек, характеров и темпераментов, сразу привязались друг к другу. Редкость наших встреч с друзьями объяснялось тем, что я каждый раз находил предлог, чтобы уклоняться от них. Мне было физически (не только душевно) больно приходить туда, где я встретил свою первую и последнюю любовь, к тому же не успев насладиться ею. Кроме того, я не хотел бередить старые раны - Ленины и свои. Впрочем, Лена всегда знала о наших визитах и, как правило, уходила из дома, не считая нужным оправдываться перед кем бы то ни было. Мою жену не удивляло ее отсутствие, так как она имела весьма отдаленное представление об отношениях между нами - мной и Леной, и то, со слов родителей, выставляющих меня знатоком детских душ и блестящим воспитателем юной девицы. Так что выходило, моей жене сильно повезло с мужем, учитывая возможное пополнение нашего семейства в будущем ...
Иногда я все же видел Лену. Она прибегала домой и убегала из него, а иногда даже садилась с нами за стол, при этом держала себя в руках. Так однажды Лена никуда не ушла, и сначала не подавала вида, что мое присутствие рядом с ней вызывает у нее какие-либо эмоции. Скорее всего, думал я, она уже давно забыла меня и не потому только, что поставила на мне крест из-за моей женитьбы, а элементарно просто разлюбила - мало ли что она испытывала ко мне ребенком.
Она сидела напротив меня умопомрачительно прекрасная, недосягаемая, недостижимая. Трудно поверить, что каких-то четыре года тому назад нас обоих переполняла страстная любовь, и я мог обладать ею. Я боялся глядеть на нее, чтобы не выдать свои чувства.
"Уже после того, как мы оба отдали Богу души, Лена, вспомнив Маркеса " Сто лет одиночества", сняла с головы ленточку, державшую волосы, и сделала так, что я сразу восстановился. Дурак, еще сопротивлялся вначале, что это ей такое вздумалось, не наигралась в куклы, с этим не шутят. Однако еще больше захотел ее, и на этот раз она уже не останавливала меня, но я испугался - дал задний ход"... Мои беспорядочные мысли прервала жена, задав вопрос, который я не расслышал.
- Что с тобой, дорогой? Ушел в себя, а мы, между тем, говорим о тебе.
-Обо мне?...
-Я рассказывала о новых твоих рассказах, напечатанных тобой на компьютере.
-И что?
- Лена говорит...
- Я сказала (Лена - с вызовом), что в детстве ты был (с упором на последнем слове) моим наставником и другом, даже специально писал для меня рассказы и читал их мне.
- Было дело. Давно и неправда.
- Давно. Но, правда!
- Ты даже редактировала мои тексты и вносила в них изменения.
- Становилась соавтором твоих произведений (с иронией на последнем слове). Ты по-прежнему мучаешься с детскими рассказами?
- Нет, он в последнее время работает над взрослой прозой (жена).
-Жаль. Я бы с удовольствием почитала его новую детскую прозу, если доросла до нее.
-Дерзкая девчонка. Всегда была такой. Простим ее (отец).
- Баловали ее, вот она и распустилась...(мать).
- Если и распустилась, то в очень красивый цветок...(моя жена).
- Благодарю за комплимент. Вы очень любезны. Виктору повезло, что у него такая обходительная жена. И что не менее важно - обаятельная и привлекательная. До вас он приводил к нам одних уродин.
-Что ты придумываешь, Лена?! Никого Витя сюда не приводил. Фантазерка! (отец).
- Ах, да! Простите великодушно, я перепутала его с другим мужчиной, но очень похожим на нашего общего друга. Очень, очень похож!
- Лена, уймись! Твои шутки и не остроумны, и не уместны. Тебе изменяет вкус (мать).
-Еще раз простите, я мало соответствую вашему изысканному обществу.
- Иногда на нашу дочку находит, ее трудно остановить...( мать).
-Ничего, я сама в ее возрасте...(моя жена).
- Видите, не одна я такая! Спасибо, вы понимаете молодежь... Да, Виктор, как ты относишься к тому, чтобы дать мне прочесть свой последний... шедевр?
- Сначала надо до него дорасти, повременим пока.
-Жаль. Каждый раз приходится ждать. Вам так не приходилось? (к моей жене).
-Леночка, ты даже не представляешь себе все преимущества своего замечательного возраста. Я бы охотно вернулась назад...
- Чтобы подождать Виктора? А вдруг не дождались бы его? Все равно бы хотели вернуть мое преимущество?
- Лена, прекрати дерзить! Что это нашло на тебя сегодня? (отец).
-Если чем-то обидела наших гостей, прошу у всех прощения. Сама не знаю, отчего с моего языка срываются не совсем подходящие к случаю слова. Раньше он вел себя учтивей. Виктор, подтверди! Его всегда отличала смелость.
- Это такой эзопов язык? (я)
-Отчего ж. Смелость суждений - присущая тебе черта. Это не порок. А тебе когда-нибудь приходилось встречаться с моими пороками? Говори откровенно, здесь все свои. Я не обижусь, критику приму к сведению, исправлюсь, мой бывший наставник. (Я почувствовал, в любой момент она может сорваться еще больше, и тогда нам с ней мало не покажется.)
-Тебя уже поздно наставлять. Ты сама кого угодно можешь наставить. ( Я с ужасом подумал, что говорю прямо противоположное тому, что должен сказать.)
-Пожалуй, наш разговор никому из присутствующих не интересен (взгляд в сторону моей жены). Продолжим нашу содержательную беседу, если не возражаешь, тете - а - тете? (подмигивая мне) Вы ему позволите? (к жене).
(Я, вместо того, чтобы смутиться, ощутил в себе робкую надежду, что не все еще, быть может, в моей жизни потеряно.)
- Пожалуй, я встречусь с тобой и продолжу прерванный три, даже четыре года назад воспитательный процесс, если уже не поздно (дурачась).
- Никогда не поздно, мой учитель. Но есть одно маленькое условие...(Жена переводила глаза то на Лену, то на меня, ощутив нечто похожее на беспокойство, хотя никогда раньше не отличалась ревностью, да и заподозрить меня в чем-то серьезном по отношению к столь молоденькой девушке - немыслимо.) Ты дашь мне прочитать свои рассказы, а, если не жалко бумаги и картриджа, сделай для меня экземпляр и подари к дню рождения. Помнишь, когда я родилась и сколько мне исполнится лет?
- Как не помнить?! Такая незабываемая дата. (смеясь).
-Заранее приглашаю вас (реверанс в сторону меня и жены) на свой юбилей. Родители, вы не возражаете?
- Наконец отметишь свое рождение не только с молодежью (мать).
(В последние годы Лена отказывалась отмечать свой праздник с взрослыми людьми, возможно, из-за нежелания встречаться со мной. Наши подарки мы передавали через родителей, а поздравляли по телефону.)
-Мне не терпится поскорее получить эти рассказы.
- Чтобы не оставить от них камня на камне.
- Угадал. Ты же достаточно хорошо знаешь меня (с упором). Или уже забыл - за давностью лет?
(В глазах жены вспыхнуло беспокойство, на сей раз уже более явное.)
-Такое не забывается... Автор всегда желает..., чтобы его вещи только хвалили, особенно дети. (Меня несло дальше, я уже не мог остановиться,)
-Повзрослев, я еще лучше поняла, что никто из взрослых не может превзойти нас, детей, в подлинности своих...оценок, нам неведомы притворство и ложь, потому мы менее искусны в проявлении некоторых ...вещей.
- Именно поэтому я придавал значение твоим замечаниям. И до сих пор не утратил интерес к твоим суждениям, мой давний критик.
- Принято. В следующий ваш визит не забудь принести свои рассказы - хотя бы на диске.
-Что вы думаете? Лена не пощадит Виктора - уж такая она у нас. Режет правду-матку. Витя привык, говорил когда-то, что ее критика закаляет характер, хотя ему грех жаловаться на него, не правда ли? (жена Виктора моей жене).
-Характер у моего мужа лишь на первый взгляд твердый. Ему не помешает большая стойкость.
-Физическая или нравственная? (Лена).
-Может быть, довольно обсуждать меня. Я того не заслуживаю. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
- Например, о ... сексе. Мне, молодой девушке, интересно услышать хоть что-нибудь от умудренных опытом людей (глядя на мою жену).
-Прекрати, Лена. Ты уже переходишь все границы нормального поведения. (мать).
- Нынешняя молодежь знает о сексе больше нас, стариков (отец).
- Кто как. Мой парень, например, ничего не знает. Хотя изо всех силенок старается доказать обратное. Правда, я не могу судить объективно, так как не с кем особенно (с упором на последнем слове) сравнивать.
-Свои взаимоотношения со своим другом оставь при себе. Нас они нисколько не интересуют (отец).
- Говори за себя одного. Для Виктора - моего первого наставника и учителя жизни они могут оказаться занимательными. ( Моя жена уставилась на меня, не скрывая своего возмущения.)
-Лена, детские фантазии на сексуальные темы чужды и мне.
-Извини, Витя, я нисколько не фантазирую. Понимаю, тебе странно слышать о том, что я недавно завела любовника. Хотя поздновато для моего возраста, если хотите знать. Но мне не слишком повезло с ним. Он не так хорош, смею предположить, как некоторые (бросая взгляд в мою сторону).
- Совершенно несносная девчонка. Лишь бы нас разозлить, позоришь себя и своего друга. (отец)
- Какого именно? Моего любовника или Виктора - бывшего... друга? Можешь, папа, мне не верить, это твое дело. Вот Виктор поверил, по его глазам вижу, хотя утверждает, будто я фантазирую. Витя, ты не привык врать, признайся, что поверил мне?
- Меня на пушку не возьмешь. Не верю. Будь у тебя близкий человек, ты бы не афишировала любовную связь с ним. К слову сказать, знаешь, кто заводит себе любовника?
- Неудачно выразилась, извините. Но факт остается фактом. У меня есть любовник. Он любит меня, даже готов жениться, ждет, когда мне исполнится восемнадцать лет.
- Заводятся блохи...( мать).
- Проехали, мама (с раздражением). И ты думаешь, что у меня никого нет?
- Почему? Я видела твоего молодого человека - очень славный мальчик. Одобряю твой выбор. Друзья всем нужны.
- Ладно, вас не проймешь. То, что я хотела сказать, сказала. Это главное.
-Лена, такими вещами не шутят. И если ... в любом случае их не предают гласности, походя (отец с беспокойством).
-Я не шучу. Что касается гласности, некоторые проигнорировали гласность, и только в самом конце сообщили о своей женитьбе. Я, со своей стороны, ни от кого не желаю скрывать, что стала... женщиной (на глазах слезы).
- Хорошо, хорошо... Это не самая большая беда. Все мы когда-то были молоды (мать).
-Вы не были молоды, вы всегда были старые. Все вы! (плача).
- Простите, кажется, мы не совсем вовремя пришли к вам...( моя жена).
- Это я во всем виновата, испортила вечер, простите меня, пожалуйста. Не сердитесь, я сегодня не в духе... Приходите снова... Витя, не забудь про рассказы. Ты же знаешь, я люблю...их читать...
Моя жена после ухода из Лениного дома вела себя идеально, не задавала мне никаких вопросов и тем более не устраивала сцен. Она всегда умела держать себя в руках, хорошо понимая вред, который может причинить нашему браку всякое выяснение отношений между нами. Я чувствовал свою вину перед ней за все то, что ей пришлось выслушать от Лены. Жена не терпела насмешек над собой. Намеки Лены - избалованной девчонки - на неромантическое общение между нами оскорбило жену не меньше, чем, если б такая связь имела место недавно, и она узнала бы о ней от других людей. Я понимал, она оскорблена, как банально говорится, в самых лучших своих чувствах - в своей любви ко мне. Я поставил себя на ее место, иногда мне это удавалось. И почувствовал себя оплеванным. Какая-то смазливая и порочная девчонка имела наглость... И тут же я вспомнил, кто она, эта девчонка. Если кто-то кому-то первым нанес крайнее унижение, это я сам. Именно я попрал любовь совсем юной девочки. Признавшись ей в своей любви, заверив в прочности своего чувства и верности, я в тот же день обрадовался обрушившемуся ливню, поддержал ее отца уехать в город и трусливо сбежал. Мало того, я даже не объяснился с Леной - после нашей любовной лихорадки, - какой же я подлец! И не удивительно, что Лена лишь через столько лет напомнила мне, что я из себя представляю. Моя жена пострадала из-за меня. Моя жалость к ней - сплошное лицемерие. Напрасно я всю свою жизнь презирал лицемерие в других людях и оберегал себя от них. За что боролся, на то и напоролся. Я, негодяй, сочувствую жене, а сам только недавно играл в поддавки с Леной, фактически поддакивал ей, провоцируя ее на дальнейшие оскорбления. Я нуждался в них, чтобы частично смыть с себя грязь. И в то же самое время питал надежду, что Лена все еще любит меня, пусть презирает, ненавидит, но продолжает любить, и тогда все еще можно вернуть назад... Моя жена стала жертвой моей слабохарактерности, мои попытки с самого детства преодолеть себя закончились полным провалом. Какого черта я ломал себя? Выходит, стал весельчаком и балагуром с единственной целью, чтобы жить легко, не утруждать себя лишними заботами и тревогами, вырваться из детдомовского рабства и катиться, как перекати поле.... Ни фига не получилось. Страх запятнать свое честное имя, опозорить Лену и опозориться самому поломал мне жизнь. И может поломать жизнь другого человека, любящего меня, жена будет страдать, если я брошу ее. И не просто брошу, а оставлю ради девчонки, оскорбившей ее любовь...
Молчание давило на меня, я искал слова оправдания. Не в свой адрес - я их не заслужил, в адрес Лены, которую предал. Лучше бы я молчал дальше. Жалкий лепет, который я нес, защищая Лену и одновременно стараясь как-то смягчить удар, нанесенный Леной моей жене, лишний раз продемонстрировал последней, что мое рыло в пуху. Жена держалась стойко, не подавала вида, что я - впервые в нашей совместной жизни - предал ее. Осознание этого помешало мне не только найти нужные слова, но и линию поведения. Врать я не умел и не хотел. Вечер, мало сказать, не удался. И закончился так же. Я даже не пытался хотя бы в постели, хотя бы немного исправить положение. Что-то сломалось во мне в этот вечер, я чувствовал себя опустошенным. Изображать хотя бы подобие страсти казалось мне кощунством, все во мне сопротивлялось самой простой человечности, мое презрение к самому себе распространилось на жену, хотя я прекрасно понимал, она - жертва. И только Лена, несмотря на ее недостойное поведение, оставалась в стороне. Больше того, я не только понимал, но и разделял ее образ действий, что еще больше заставляло меня ощущать свою вину. Ни я, ни жена долго не могли заснуть. Мы не проронили ни одного слова, лежали молча, не касаясь друг друга. И я, и она все понимали и не желали ложных встречных слов и движений. Если она могла еще надеяться, что я останусь с ней ("не с этой же девчонкой, с которой он, кажется, как это ни дико, имел какие-то личные отношения, но на него не похоже, чтобы посмел тронуть эту дурочку, распустившуюся, с одной стороны, в дивный цветок, а с другой - в распущенную девку, охмуряющую моего мужа, который, как все мужики, словно индюк, распушил хвост (или это вовсе не индюк, впрочем, какая разница), и масляными глазами смотрел на нее, предвкушая блаженство, меня он уже не хочет, я стала - и не вчера - безразлична ему, он спит со мной больше по обязанности или из банальной похоти, поскольку рядом с ним лежу я, все же женщина. Дошло до того, что эта девица настолько целиком вытеснила меня, что он не испытывает ко мне даже самого грубого влечения, а, если испытывает - отвернулся, мерзавец, поди знай, что он испытывает, быть может, так даже лучше, у него не стоит, вообще уже не стоит и не встанет, нет, я точно свихнулась умом, он не заслуживает того, чтобы я о нем думала, даже если хочу его так, как уже давно не хотела"...). Очень часто меня стали донимать совершенно идиотские мысли - не свои, чужие, словно нам дано предугадать их - эти потемки... И под влиянием этих не своих мыслей я повернулся к жене и стал целовать ее - в слезах - лицо, она уже не могла сдержаться и рыдала, волна ее страдания наконец достигла не только моего сознания, а всего существа, я уже желал ее и ... Но она, гордячка, отвергла меня. Она слишком сильно ненавидела фальшь. На этот раз она ошиблась. Хотя... Я достаточно быстро успокоился, даже где-то внутри меня появилось гадкое чувство обиды, я еще понимал - она, в сущности, права, даже ошибаясь, - но мои мысли уже переключились на Лену и непогасшее еще желание к другой женщине переросло в желание к моей девочке, впрочем, оно никуда не исчезало, лишь трансформировалось раньше. Моя жена чисто интуитивно, видимо, угадала это и, желая меня, не позволила себе еще большее унижение... Поди угадай, что на самом деле с ней происходило, если даже происходившее с собой я едва понимал...Жена уже спала, посапывала во сне, а я думал о том, как отвоевать Лену снова, если только я правильно истолковал ее знак - и не один. Но, скорее всего, она просто насмехалась надо мной, а я, дурень, возомнил невесть что. Невозможно, чтобы такая девушка любила меня, могла простить мое предательство. Это нонсенс - такая любовь с ее стороны. Куда большая бессмыслица, нелепость, недоразумение, чем моя любовь к ней - к совсем еще ребенку сто лет тому назад, если не тысячу. И все же я должен сделать попытку. Попытка - не пытка ( все время в башку лезут одни глупости, писатель называется). Нет, пытка, настоящее истязание - даже только думать о ней. И сладкая мука одновременно. Написанные мной рассказы ничего не скажут ей обо мне, ничего! Она смеялась, они не нужны, не интересны ей. Не надо было соглашаться давать их. Но теперь поздно. Придется дать, черт с ними. Хуже не будет, хуже - некуда. Я попал в такой переплет, что никогда не выберусь из него...
Дурак, думал я о себе в третьем лице (так мне было легче перенести позор и унижение), очень скоро она даст тебе пинка под зад и будет права. У нее есть любовник. Не достигнув восемнадцати лет, она отдалась молокососу, а ты в свое время пускал слюни, изнемогал от желания, но сначала держался за плавки, а потом, когда она не только решилась идти до конца, но прямо сказала об этом, ты, придурок, не посмел взять ее-, наложил в штаны, лежа с ней голым, млея от ее детских проделок, изворачиваясь, как змея (ты и есть настоящая змея - змея подколодная, ничем не лучше того садиста в детдоме, издевающегося над тобой; ты вероломно сбежал от своей любимой девочки после всего того, что у вас было и еще больше могло быть, если б не твоя трусость и ложно понятое чувство долга)...
Но как бы то ни было - пусть она с позором прогонит меня - я должен использовать единственный шанс, который она, возможно, дала мне. Надо написать новый - такой рассказ. который скажет ей о моей любви к ней, если она захочет меня понять и - главное - сохранила хотя бы частицу той - прежней любви ко мне. Почти всю ночь я мучился с сюжетом этого рассказа. Довольно быстро найдя идею, никак не мог ее реализовать, и заснул, в сущности, так ничего не придумав...
....Его сюжет ("сюжет небольшого рассказа") сводился к тому, что пятнадцатилетний мальчик из хорошей семьи, принадлежащей к "среднему классу", два-три раза в неделю дополнительно занимается изучением английского языка с тридцатилетней учительницей, живущей в отдаленном районе - далеко от его дома, расположенного в центре города. Родители мальчика финансируют учебу, не слишком заботясь о том, как хорошо продвигается обучение сына. Вечно занятые делами и собой, они редко бывают дома и еще реже видят приходящую к их сыну учительницу. Та, несмотря на то, что хороша собой и нравится мужчинам, не замужем, так как до сих пор не знает настоящей любви, более того, не испытала самой простой - физической, что ее не слишком сильно тяготит. Она считает себя бесстрастной женщиной, коль скоро ни один мужчина как мужчина не заинтересовал ее, тогда как приятельницы того же возраста, что она, постоянно меняют любовников и даже подсовывают ей понапрасну вполне симпатичных приятелей своих любовников. Будучи уверена в том, что эти мужчины знакомятся с ней с одной целью, хотя это не всегда так, она никогда не оставалась наедине с ними, чтобы не попасть впросак. В конце концов, ее оставили в покое, чему она только рада, хотя в душе переживает свое одиночество, особенно беспокоится за будущее. Кроме того, она хочет иметь ребенка, но только от любимого мужчины, на худой конец - от того, кто ей хотя бы понравится и кому понравится она сама. Хорошие дети, искренне считает она, иначе не рождаются...
Она не замечает, ученик засматривается на нее, стараясь не показать вида, что с каждым новым занятием все больше влюбляется в "англичанку". Он настолько поглощен своей детской страстью, что совершенно неожиданно для нее начинает достигать успехов в ее предмете, чего не было раньше, хотя они занимаются уже больше года. Учительница относит такую удачу за свой счет, гордясь собой, так как меньше всего желает незаслуженно получать немалые деньги за учебу мальчика. Когда она убеждается в том, что мальчик способен - пусть не достаточно хорошо - говорить на английском языке без того, чтобы пользоваться родным - русским, она просит его рассказать ей что-нибудь о себе. И мальчик решается на чужом языке поведать ей о своей любви. Но волнуется и постоянно сбивается, путает слова, поэтому она не может толком понять его. Учительница заявляет ему, чтобы он не спешил - прежде чем выразить свою мысль, обдумал и перевел ее в английские слова. Они сидят рядом, впритык, мальчик испытывает такое влечение, что еще больше путается и замолкает. Учительница разочарована, ей казалось, ее ученик в состоянии лучше выразить себя, и осторожно, чтобы не обидеть ребенка, говорит ему: " Ты не волнуйся, у тебя все получится. Главное - очень хотеть, чтобы вышло. И выйдет". Он краснеет от смущения, истолковывая ее слова так, как ему хочется, но, неглупый мальчик, он понимает, какой смысл вложила в свою фразу учительница, злится на нее, и еще больше на себя, в результате надолго замолкает.
-Что с тобой, Сережа? Если ты устал, продолжим в следующий раз. Возможно, я несколько поторопилась с таким сложным заданием...
- Нет, напротив. Я могу. Давайте попробуем еще раз. Пожалуйста...
- Что ж. Только не торопись.
- Я постараюсь. Я могу говорить правду?
- Если тебе легче рассказывать о себе правду, почему бы и нет. А если желаешь немного пофантазировать на вольную тему, можешь посочинять.
- Нет уж! Я не стану лгать. Вы только, пожалуйста, не перебивайте меня, дайте сказать все, что я хочу, что могу...
- Хорошо, Сережа, я слушаю тебя, даже не стану поправлять тебя...
И Сережа сбивчиво, но достаточно понятно рассказывает учительнице, что полюбил ее, понимает, насколько не достоин любви такой очаровательной, красивой, умной, приятной, сексуальной женщины и к тому же замечательного человека... Учительница слушает мальчика и не верит ему, она думает, он просто сочиняет, выдумывает, играет словами - дурачится, смеется над ней. Но его смущенный, потерянный вид, покрасневшее от волнения лицо, невероятно сбивчивая речь, уже кое-какое знание мальчика, неспособного так лгать, издеваться над другим человеком, заставляют ее отнестись к монологу мальчика всерьез. Она все еще сомневается, но сказать ему, что не верит ему, что он слишком молод, чтобы говорить о любви - даже на чужом языке - не своей ровеснице, а женщине в годах, она не хочет, боясь его обидеть. И когда он замолкает, ожидая ответа, она начинает говорить по-русски, но тут же переходит на английский, чтобы так легче было им обоим понять, в какое положение они ставят друг друга. Она уже сама волнуется оттого, что мальчик может неверно понять ее, она меньше всего хочет оскорбить его первое чувство (если только оно - не плод фантазии или - что еще хуже - намеренной лжи, издевка над бедной училкой сынка богатых родителей, платящи ей огромные для нее деньги, даже не интересуясь у нее, каковы успехи сына...). И тут она с ужасом замечает, что не просто думает, а говорит ему то, что думает, а он слушает и даже понимает смысл ее слов, которые доходят до его сознания и вызывают возмущение, гнев влюбленного, которому не верят. Он со злостью, так несвойственной до той поры вежливому мальчику, заставляет ее замолчать и уже на родном языке объясняется в своей любви.
- Ваше дело, верить мне или не верить. Вы - первая женщина, кого я люблю. Люблю страстно, безумно. Я хочу вас, понимая всю безысходность своей любви, всю ее безнадежность. Меня - сосунка - вы полюбить не можете, у вас наверняка есть любимый мужчина, а то и муж. Я нужен вам, как, как... Извините меня, я так люблю вас, что не нахожу нужных слов для того, чтобы выразить свою любовь не только на английском, но и на русском языке. Я только один раз ...
Мальчик целует учительницу в губы и не может от нее оторваться. Она чувствует вкус его поцелуя, он волнует ее, она злится на себя, что позволяет себе совращать ребенка... До него доходит, что в своей страсти он зашел не так уж далеко, не вызвав в своей первой женщине отвращения, даже, похоже, чудесным образом, нравится ей, и неумело пытается пойти дальше. Учительница останавливает его, просит извинить за то, что не поняла его, что они по всем параметрам друг другу не пара даже для того, чтобы позволить себе самые маленькие нежности, что он, если еще не встретил свою первую любовь, то скоро непременно встретит - равную себе и по возрасту, и по социальному положению...
- Вы любите кого-нибудь? Это все, что меня интересует. Скажите правду. Я пойму и не стану приставать к вам...
- У меня никого нет. Но это ничего не значит, ничего не меняет.
- Спасибо, что не солгали... Я вам совсем не нравлюсь?
- Ты - очень славный мальчик, Сережа. Такие, как ты, не могут не нравиться твоим ровесницам.
- Мне нет до них дела. Я вас люблю! Мне никто больше не нужен. Я вас спрашиваю, вас, нравлюсь ли я вам хотя бы чуть-чуть?
- У меня нет права говорить с тобой на эту тему. Я не для того здесь, твои родители платят мне большие деньги...
- Плевать мне на их деньги! Я вам совсем не нравлюсь, так и скажите! И мы продолжим обучение, словно между нами ничего не было.
- Между нами, Сережа, ничего не было, и быть не может.
- Разумеется, если вы не захотите.
- Не пойми меня превратно, Сережа. Давай абстрагируемся от моих чувств, примем во внимание только твои...
- Это не разговор. Я хочу знать, что вы испытываете ко мне. Я же честен с вами, признался вам в любви, даже сказал, что хочу вас, сгораю от страсти...
- Потерпи немного. Позволь мне сказать то, что я должна сказать. Я с пониманием отношусь к твоему чувству, благодарна за него, более того, признаюсь, никто еще в моей жизни не говорил мне о своей любви, а, если говорил, то не любил, либо притворялся, либо обманывался сам. И я, со своей стороны, никого не любила и не люблю...
- И не сможете полюбить меня, так как я вас недостоин.
- Дай мне договорить. Я же тебя выслушала до конца...
- Я ничего еще не успел сказать вам.
- Не нужно было набрасываться на меня. Ты застиг меня врасплох. Так нельзя...
- Я не знаю, как можно. Я вас люблю и веду себя сообразно своей любви.
- Невредно занять противоположную сторону, поинтересоваться ее мнением на этот счет.
- Вы сами смеетесь над своими словами. Противоположная сторона, как вы сказали, может очень просто дать понять, разделяет она те же чувства или не разделяет. Яснее ясного, не так ли?!
- Ты совсем еще ребенок, как все у тебя просто...
- Оставьте! Это у вас все просто, так как вы не нуждаетесь во мне. Это я навязываюсь вам, а вы не хотите меня обидеть тем, что отвергаете мое чувство.
-Я его не отвергаю. Я пытаюсь объяснить тебе, что настоящее чувство много глубже того, что ты испытываешь сейчас.
- Вы намекаете на мое желание? Да, я повторяю, страстно хочу вас. И раньше хотел, и сейчас, и завтра, и послезавтра, всю жизнь буду вас желать - так люблю. Разве это постыдно - обладать любимой женщиной?
- Нет, разумеется, но прежде следует разобраться как в своем чувстве, так и в чувстве предмета своей любви.
- Опять вы... Я в своем чувстве разобрался давно...
- Допустим, хотя это сомнительно. А в моем чувстве?
- Хотите знать правду? Я допускаю и ваше чувство ко мне, хотя не уверен в нем. Я слишком сильно люблю вас, чтобы не допускать невозможное. Иначе я должен отказаться от своей любви, но это совсем, абсолютно невозможно. Как же мне в таком случае быть?
- У меня нет ответа на такой трудный вопрос. Я никогда с подобным не сталкивалась. Конкретно... Абстрактно говорить проще.
- Пусть абстрактно.
- Можно любить и не познать любовь, так мне кажется.
- То есть вы призываете меня любить вас безнадежно?
- Я призываю тебя думать не только о себе.
- Вы так ничего и не поняли. Я не могу вас не любить. Я не могу вас любить заочно, только в глубине души. Вы вся - без остатка - нужны мне, неужели это трудно понять?
- В тебе говорит страсть - не самый лучший советчик в любви. Она пройдет, ей на смену придет другая страсть, затем третья и так будет продолжаться многажды.
- На каком основании вы сделали такое заключение? Кажется, я не давал вам повода так судить меня. Это знаете, почему вы пришли к такому выводу? Потому что я нужен вам, как прошлогодний снег. Простите меня, я не стану больше надоедать вам со своими дурацкими признаниями, оставлю вас в покое, и вы спокойно продолжите урок английского языка, который, к сожалению, более доступен мне, чем вы...
Мальчик едва сдерживал слезы. Учительница подошла к нему, обняла. Он прильнул к ней и навзрыд заплакал. Учительница, так и не зная подлинной причины его страдания, позволила мальчику любить себя. И не пожалела о том. Они клялись друг другу в любви, она обещала любить его дальше, даже дождаться, когда он подрастет, если сам не перестанет ее любить.
Но следующее их свидание не состоялось. Она позвонила его отцу, и под каким-то предлогом отказалась продолжить занятия. Мальчику нашли другую учительницу английского языка, в котором он преуспел настолько, что поступил и продолжил учебу в Оксфорде. Учительница, чуть ли не сразу после того, как рассталась с Сережей, благополучно вышла замуж за человека, который, как оказалось, давно любил ее и не знал, как признаться ей в своем чувстве, наконец, признался, сделал ей предложение, она, не долго думая, дала свое согласие, и в срок родила сына, похожего на Сережу. Сам он по-прежнему был предан своей первой и единственной любви. Слишком молодой, чтобы вступать в брак не по любви, он поддерживал с женщинами интимные отношения, легко сходясь и расходясь с ними по собственной или их инициативе...
На летние каникулы он, как правило, возвращался домой. И как-то гуляя в Павловске, встретил свою бывшую учительницу с мужем и двухлетним ребенком в открытой коляске. Она объяснила мужу, что занималась с Сережей несколько лет тому назад и, возможно, не зря потратила на него время. Муж других, кроме русского, языков не знал, но любезно предложил Сереже воспользоваться случаем и попрактиковаться в английском. Сережа на прекрасном английском языке, едва ли не превосходящем английский учительницы, сообщил ей, что по-прежнему любит ее и готов хоть завтра жениться на ней. Единственно, что его останавливает, это учеба в Англии. Но когда он получит высшее образование и навсегда вернется домой, то женится на ней, если она того пожелает, и признает... не только ее, но и его сына.
"Не станешь же ты отрицать, что ребенок от меня?" Она не отрицала, но ничего Сереже не обещала. Лишь призналась ему в том, что помнит тот день, благодарна ему за любовь и сама любит его, сознавая всю бесперспективность этой любви. Они обменялись номерами телефонов своих мобильников, Сережа сказал, что никогда не оставит ее в покое, пусть так и знает... А пока, если она по каким-либо причинам, в которые он не намерен вдаваться, не может развестись с мужем, он - с горечью - позволяет ей дожидаться его возвращения, находясь в браке. После чего юноша по-английски попрощался с ними и своим ребенком, взиравшим на чужого дядю. Муж сказал жене несколько одобрительных слов про симпатичного и вежливого молодого человека, столь деликатного, что не забыл свою старую учительницу. Жена не обиделась на мужа за "старую". Она чувствовала себя как никогда молодой и счастливой. Значит, не все еще потеряно в моей жизни, подумала она, улыбаясь и одновременно жалея мужа. Она и его по-своему любила и была благодарна ему за его любовь...
Такой вот рассказ. Моя жена, с которой мы помирились, не ссорясь, пожелала увидеть, что я пишу, но знала мою привычку не показывать "полуфабрикат" и не мешала мне. На всякий случай я присвоил своему рассказу ничего не говорящий файл, хотя был уверен в том, что жена не станет из любопытства или более другой серьезной причины разыскивать то, над чем я трудился с большими интервалами во времени целый месяц. Закончив рассказ, я так и не показал ей его, дав другой - написанный много раньше, не читанный ею.. По лицу жены трудно было узнать, какого мнения она о "новом" моем произведении, она его не комментировала. Достаточно частое явление. Нередко она вообще не интересовалась тем, что я писал...
Диск с рассказами, включая самый последний, я передал Лене, когда мы встретились с нею в родительском доме. На этот раз она вела себя тихо, видимо, поняла, что явно переборщила в прошлый раз. Моя жена никак не показывала ни ей, ни ее родителям, что обижена на Лену, вечер прошел без каких-либо проблем.
Уже на следующий день Лена позвонила мне на работу и выказала желание "дать свое суждение" о моих рассказах, особенно на рассказ о любви мальчика и учительницы, который нашла особенно любопытным... Я назначил ей встречу в кафе, мы встретились, я заказал мороженое и шампанское.
Еще никогда в жизни я не испытывал такого волнения. Решалась моя жизнь, целиком находящаяся в руках Лены. Я знал только одно. Если она все еще любит меня, во что я верил лишь потому, что хотел верить, если она согласится стать моей (кем угодно - женой, любовницей на миг, на час, на год, навсегда) я немедленно пойду на все, вплоть до развода с женой. Обманывать ее, делить с другой женщиной я не мог. И не потому, что считался с правилами хорошего поведения - мне было не до них, - а потому, что не хотел изменять собственной природе. Такая ложь мне противна. Я принимал во внимание многие вещи, понимая многозначность жизненных ситуаций, обстоятельств, но не допускал однозначной лжи. Скорее всего, именно это меня и погубило.
Мне очень трудно вспоминать все события, происшедшие после встречи с Леной в кафе. Сначала все складывалось для меня хорошо. Мы не теряли даром время, не прикидывались чужими друг другу людьми. Я даже не успел толком покаяться в собственном грехе, что предал ее под Выборгом, трусливо сбежав с поля нашей любви. Что женился без любви, лишь бы забыть Лену, что это даже частично удалось, но она, как заноза, застряла в моем сердце, и я так и не сумел, как ни старался, забыть ее. Что по-прежнему люблю ее, люблю больше, чем любит жизнь человек, приговоренный к смерти... Лена сама слишком сильно любила меня, чтобы мучить меня моим покаянием, она видела раскаявшегося грешника, блудного сына, страстно мечтавшего вернуться домой. И пусть этому блудному сыну значительно больше лет, чем в свое время его матери (моя девочка приобрела для меня в последнее время обе ипостаси - применительно к обыденной жизни, не религиозной, - замены матери, предавшей меня в малолетстве, которую я так и не знал по-настоящему, и любимой женщины, которую предал я сам). Нечто подобное я пытался сказать ей, но она не захотела терзать меня, так как ее любовь не допускала истязания любимого человека. Кроме того, эта девочка-девушка была мудрее меня, она не желала терять время - мы и без того слишком много его потеряли. Она хотела как можно скорее наверстать упущенные годы, хотя я с прежней тупостью не представлял себе, как мы могли бы любить друг друга тогда. У меня хватило ума не говорить об этом, для Лениной любви такой проблемы, словно не существовало, ее любовь, в отличие от моей, была безоглядной. Я потому и смог жить без нее, что слишком часто останавливался и оглядывался. Мое безрадостное детство - точнее сказать, отсутствие детства - не могло не сказаться на моем характере и образе жизни. Только Ленина любовь могла спасти меня и спасала...
Встреча в кафе стала для меня глотком свободы от лжи, в которой я жил в последнее время. Мы встретились здесь меньше всего для того, чтобы обсуждать мои жалкие рассказы. Рассказ о любви мальчика и женщины дал повод говорить о главном - о том, что наша любовь не исчезла, что она существует, и стала еще более зрелой после всех испытаний, о которых мы старались забыть, чтобы не омрачать наши чувства. Но именно одно из новых испытаний стало почти сразу же камнем преткновения между нами.
Лена спешила, она заранее запаслась ключом от чужой квартиры, чтобы, наконец, заняться со мной отложенной на много лет любовью. Любой мужчина на моем месте немедленно бы с благодарностью откликнулся на такой жест любви. А я, я продолжал упрямо гнуть свою линию. Мне стало не по себе, что опять не я, а она опередила меня в проявлении любви (я даже не подумал о том, что такая наша любовь в тот же вечер возможна, даже в самых смелых своих мечтах не представляя подобного счастья). Кроме того - и это главное - я не хотел обмана, той самой лжи, на которой меня словно заколодило. Моя жена и без того давно сомневалась в моей привязанности (не любви даже) к ней - еще раньше той встречи в доме Лены, где она слишком откровенно дала понять, что я повязан с ней, Леной, чем-то таким, чего моя жена не знает. Наверное, так еще легче жить - не обманывать. "Какой я честный, какой он честный" - все, включая меня самого, говорят обо мне. Но чего стоит такая честность? Три копейки в базарный день! Это не честность, это ложь во спасение самого себя, это очередная трусость, бег от подлинной честности, это и есть настоящая ложь - такая честность. Подсознательно я ощущал, что таким фиговым листочком прикрываю собственную наготу, но стыдился ее. Вот и тогда, когда Лена сделала все для того, чтобы мы смогли в тот же день обладать друг другом, я дал задний ход, заявив, что не хотел бы таким путем - скрытно, прячась, обманывая наших близких - мою жену, ее родителей - начинать нашу совместную жизнь. Будто я много раньше уже не обманул ее родителей, позволив себе близость с Леной (не обладал ею только из страха, трусости, глупости, чего угодно, только не из желания избежать лжи). И жену я фактически уже обманывал, пойдя на свидание с Леной, желая ее любви. Так что я не прав - как ни погляди, не прав...
Лена смирилась с неизбежным - человек, которого она любит, - трус. Она любила меня такого, какой я есть. Мы страстно желали друг друга. Но вместо того, чтобы делиться этой страстью в нормальных условиях, мы прятались в парадной, где я, неуверенный в том, что до меня у нее уже был мужчина, не взял ее (впоследствии я получил тому подтверждение, она не придумала любовника). Все-таки чудовищно лишать любимую девушку девственности в случайно открытой грязной парадной, боясь посторонних, несмотря на два часа ночи, когда все нормальные люди спят в своих постелях, на худой конец - в чужих, когда я сам отказался воспользоваться ключом, добытым Леной...
Мы очень долго не могли и не хотели расставаться, доводя друг друга до крайней степени возбуждения, до потери самообладания - полного исступления, изнурения. Забыли про все - про время, родителей Лены, мою жену Я уже жалел о том, что отказался от Лениного предложения провести ночь вместе в квартире, предоставленной Лене неважно кем...
Я поймал какую-то " не спящую" машину, сначала доставил Лену домой, после чего доехал до собственного дома. Хорошо, что хватило денег и не пришлось торговаться с водителем, подрабатывающим частным извозом таких, как я. Жена не спала, она встретила меня молча, сказала, чтобы я разогрел себе еду, если голоден, и, не глядя на меня, ушла спать... Каково мне было ложиться в общую нашу постель - мы спали вместе, хотя могли спать врозь. Она продолжала надеяться на то, что я не оставлю ее. Она готова была простить мне все. Чувствуя свою вину перед ней, я прижался к ней, она не отстранилась и позволила себя обнять. Я хотел, чтобы она простила меня за все то, что ей предстоит выдержать из-за меня. Она простила...
Еще раньше мы с Леной договорились о том, что предупредим наших родных о своей любви. Я хотел выждать для этого более подходящее время, словно оно могло существовать. Лена сначала заявила, что сообщит родителям без промедления, а потом согласилась со мной, что лучше пока повременить. Но огорошила родителей, едва посередине ночи приехала домой. Они стали ее расспрашивать, где и с кем она гуляла так поздно, она выложила им все, хотя и не сразу. О реакции родителей говорить излишне... Они настояли на общей нашей встрече, желая предотвратить дальнейшее развитие событий по нежелательному для них сценарию...
Лена утром сообщила мне, что поставила родителей в известность о нашем решении вступить в брак (хотя мы его еще не принимали). Я не стал ждать, пока моя жена узнает от родителей Лены даже больше того, о чем мы договорились, и сказал ей о своей любви к Лене и возможном разводе, поскольку не в моих правилах вести двойную жизнь. Мне самому было противно себя слушать - сплошное лицемерие, так презираемое мной. Жена вновь продемонстрировала исключительную стойкость характера и не стала обвинять меня во всех тяжких, даже не припомнила того, что я с необыкновенной легкостью, как могла бы сказать после того, что она услышала от меня, перешел от одних (Лениных) объятий в другие (ее, жены). И что - так вполне можно было подумать - удовлетворил несбывшуюся страсть к Лене с женой. Я лишний раз убедился в том, какая умница и железная леди моя жена. Только об одном я не подумал в то время - что причина того - ее любовь ко мне, нежелание обострять наши и без того вконец распадавшиеся отношения и толика надежды их сохранить, невзирая на мою измену - настоящую и будущие. Она была готова и дальше жертвовать своей гордостью ради меня, не заслуживающего ее любви...
Все ради того же она пошла на крайне болезненную для ее самолюбия встречу, навязанную родителями Лены. Лена встретила это предложение в штыки, заявив мне, что вся эта возня ничего, кроме ругани и взаимных оскорблений, не даст. В принципе я был согласен с ней, но считал, от нас не убудет, если таким компромиссом хоть как-то смягчим неразрешимую в положительном для всех сторон аспекте ситуацию. Лена опасалась того, что я из жалости и сострадания к супруге, стыда перед другом капитулирую. Я гарантировал ей максимальную стойкость, лишь слегка пожурил за излишнюю спешку в принятии решения о нашей скорой женитьбе. Зачем дразнить гусей раньше времени?! Она не сразу, но согласилась со мной, что несколько поторопилась, главное - чтобы мы с ней были вместе, и уже никогда больше не расставались...Под моим нажимом она согласилась участвовать "в этом позорище", но выставила условие, что перед "судилищем" мы встретимся с ней в любом более или менее приличном месте - не типа парадной - и предадимся, наконец, нашей любви. Я не стал упираться, хотя меньше всего хотел связывать нашу любовь с любыми условиями, коль скоро мы отказались от каких угодно условностей...
Когда я пришел к приятелю за ключом от его квартиры, он обратил внимание на то, что я сам не свой, выгляжу необычно нервным. Чтобы он не приставал ко мне с вопросами, я пожаловался на бессонницу, тем более что мои слова не противоречили истине. Последние дни я плохо спал, у меня побаливало сердце, чего почти никогда не наблюдалось раньше. Я приписал это естественному волнению, переживаниям, связанным с предстоящим разрывом с женой и друзьями. Приятель вытащил из ящика стола пакетик с порошком. "Если не сможешь заснуть, снотворное быстро поможет справиться с этой проблемой". Он понимающе хмыкнул, не так легко дается, наверное, измена жене, если верный муж просит ключ от квартиры. Я не ставил его в известность, с какой целью этот ключ мне потребовался. И так ясно. Приятель вообще-то не страдал излишним любопытством, но тут не устоял против соблазна подколоть "женатика". "Принимать данный порошок - сильно действующее лекарство от бессонницы следует в маленькой дозировке, чуть-чуть, иначе можно проспать целые сутки, а мне квартира нужна уже днем. Не все могут приходить ко мне ночью, только некоторые счастливчики". Я принял совет как шутку в его стиле, взял порошок, но пользоваться им не собирался, тем более в такой вечер...
Днем я отпросился с работы, заранее, как мог, прибрал квартиру, купил все необходимое, и встретил Лену с цветами. Она не скрывала своего волнения, равно как и я. Мы оба походили на влюбленных, никогда не встречавшихся наедине друг с другом, и, наконец, дождавшихся своего часа, предвосхищая нечто такое, что уже никогда больше не повторится в их жизни. Поначалу все у нас складывалось прекрасно и так бы продолжалось, если б она через некоторое время - после легкого ужина - не заявила мне, что забыла сообщить мне еще об одном условии, с которым я должен непременно согласиться, иначе она тут же уйдет. Не столько такая фигура речи, сколько самое условие, мало сказать, не пришлось мне по душе, но, скрепя сердце, я его принял. Оно состояло в том, что мы не покинем эту квартиру до утра - жить, так жить, любить, так любить, не глядя на часы. И нечего заранее предупреждать родителей и мою жену - пусть привыкают и не ставят палки в колеса нашей любви. Я счел все это не просто ребячеством, а желанием Лены подчинить меня самого, не дать мне достойно выйти из супружества, а ей проучить родителей, чтобы им неповадно было впредь вмешиваться в ее жизнь. Тем самым становилась излишней сама процедура совместного "совещания" на тему запретной любви между нами. "Мы должны с самого начала отрезать пути к отступлению, сжечь все мосты", - сказала Лена торжественным голосом, словно речь шла о требующем особой отваги и жертвоприношения штурме неприступной крепости. Моя девочка, как молодая необъезженная кобылка, закусила удила и даже готова сбросить седока, лишь бы проявить свой норов. Упрямство - черта ее характера, с которым я знаком не понаслышке, и все же не ожидал того, что столкнусь с ним сам так скоро и при обстоятельствах, требующих от нас обоих особенной чуткости. Но я не забыл, как поступил с Леной несколько лет тому назад. Так она, возможно, не сознавая, брала реванш. Я решил не акцентировать ее внимание на всех этих неприятных моментах. Когда-нибудь мы посмеемся над тем, каким частоколом условий оговаривали нашу первую брачную ночь. Я слишком долго мечтал о нашей полной и безусловной близости, мне стоило немалых усилий преодолеть в себе нагромождения разных табу, правил, требований морали, установок, которые можно выразить одним словом " нельзя!". Поэтому я не противоречил Лене и беспрекословно подчинился ей. Но, видимо, линия поведения, избранная Леной и с горечью принятая мной, отразилась на моем настроении и состоянии. У меня и без того было неважное самочувствие, которое я скрыл, не желая откладывать наше свидание и опасаясь превратного толкования Леной любых ссылок на мое малейшее нездоровье.
Не о чем говорить. Я не оправдал Лениных надежд. Видимо, она рассчитывала на то, что я превзойду ее любовника, наличие которого теперь не подлежало сомнению. Не скажу, чтобы данное обстоятельство сильно расстроило меня (я не претендовал на право первой ночи), но старый разговор и особенно сравнение нас - пусть даже в мою пользу - теперь, в самое неподходящее для этого время, усилили дискомфорт. Создавалось ощущение, будто он находится рядом, держит свечку и наблюдает за нами, чтобы по реакциям Лены определить свое будущее место в ее жизни. Было тогда не до особых раздумий, чем обусловлено столь странное поведение Лены, шаг за шагом создававшей препятствия нашей любви, но все это отразилось на мне...
Пришлось призвать на помощь весь свой опыт, чтобы реабилитироваться. Довольно скоро это удалось, я с большим пылом занялся любовью, но не почувствовал с ее стороны особой заинтересованности продолжить дело, в которое я вкладывал столько азарта. Я слишком сильно любил ее, чтобы не считаться с нею. Кроме того, почувствовал себя уязвленным. Мы не стали обманывать друг друга и пожелали друг другу спокойной ночи, чтобы утром, если удастся, оказаться более удачливыми. Но я не мог заснуть, мне мешало самое присутствие Лены, беспокойство, сомнения и боли в сердце. Чтобы успокоиться, я нашел снотворное, принял примерно четверть пакетика и запил водой. И лишь потом вспомнил предостережение приятеля относительно дозировки, которую я превысил. Что ж, подумал я, засыпая, как-нибудь проснусь - в крайнем случае, Лена разбудит.
Однако проснулся сам - и раньше Лены. Хотя чувствовал себя неважно. Часы показывали начало десятого утра. Я приготовил завтрак, принес его на подносе, поместил на одеяло, под которым безмятежным сном спала Лена. От моих поцелуев она пробудилась, и мы позавтракали. Затем я отнес поднос с посудой на кухню, и едва вернулся в комнату, как она, откинув одеяло, прекрасная в своей юной наготе, бросилась мне на шею, срывая с меня все, что, по ее словам, не украшало меня. Нам было так хорошо, что я забыл про все. Лена, наконец, получила удовольствие в полном объеме, выказав его воплем восторга и стонами. Я был счастлив и спросил, как она нашла меня на этот раз. Она не преминула объявить мне о своей бесконечной любви, что я - самый замечательный любовник, которого можно вообразить. Я, в свою очередь, заявил, что не смел даже мечтать о такой потрясающей девушке, превратившейся за последние годы из бутона розы в роскошную орхидею, что все во мне поет, когда я нахожусь рядом с ней, и обладание ею - самое высокое наслаждение, которое я когда-либо испытывал в своей жизни.
Лена на такое банальное признание отреагировала неожиданно: "Вечером, однако, ты почему-то оказался не в самой лучшей форме. Я даже подумала, не подменили ли тебя за то самое время, что я превращалась в цветок, по словам твоей жены, или - с твоей поправкой - в цветущую орхидею. У меня сложилось впечатление, будто мы супруги с многолетним стажем. Я тебя не разочаровала?". Меня не то что шокировало подобное заявление, сделанное совершенно серьезным тоном, но оно так резко контрастировало с последними ее словами и поведением, что я только пожал плечами. Лена сообразила, что нанесла мне удар ниже пояса (почти буквально), что-то непонятное буркнула и опять залезла под одеяло. Не в ее правилах - признавать свою вину, она лишний раз демонстрировала свое доминирование в нашем только-только складывающемся союзе. Мол, если я не гожусь тебе такая, еще не поздно, вали к жене, пусть она подлаживается под тебя. Ты у меня не первый и не последний. Таких, как ты, тысячи... Вроде бы я не навязывался ей ни в любовники, ни тем более в мужья, она сама поставила всех на уши своим гонором, когда от нас требовалась максимальная щепетильность, добилась от меня этой встречи, которой по тем же причинам следовало повременить, я пошел ей навстречу во всех ее требованиях. Даже согласился провести с ней не только вечер, как договаривались вначале, но и ночь, что правомерно вызовет еще большее негодование и возмущение ее родителей, которые справедливо сочтут такой шаг провокацией. Что на нее нашло, почему она ведет себя со всеми нами так заносчиво и грубо, не считаясь ни с кем, в том числе со мной? И если даже я не смог удовлетворить ее вечером, называя вещи своими именами, то куда подевалась женская деликатность, или она никогда не существовала? Прелестное дитя, даже в своей испорченности, покорило меня когда-то и побудило послать в тартарары все свои принципы, что бы о них ни говорить. Теперь выясняется, этот ребенок превратился в молодую внешне очаровательную женщину -сатира, которой сладострастие заменяет чувство. Похоже, она не видит разницы между любовью и сексом. И когда говорит о любви, думает о том, сколько оргазмов за ночь доставит ей любовник. Становятся понятны ее оскорбления в адрес жены, двусмысленные намеки в мою сторону, публичное поливание грязью прежнего любовника, не устроившего ее в постели. Можно себе представить, как она обложила парня, который, быть может, именно с ней стал впервые мужчиной и уже потому не сумел дать ей больше...
Она ставила мне условие за условием, добивалась их выполнения - казалось, можно только радоваться. И пожалуйста, человек, на которого она поставила, оказался в постели таким же жалким валетом, как первый или последний, какая разница, любовник. Король (именно таким она видела меня) оказался гол! Она уже не верит в то, что положение поправимо (не хватает собственного опыта), не желает, чтобы ее постигло очередное разочарование, и потому - в ту же ночь - под предлогом усталости отказывает мне в себе. И только выспавшись, получив завтрак в постель, она, как королева, позволяет своему фавориту показать мастер-класс, от нее не убудет, можно попробовать снова и , уже затем дать ему отставку или оставить при дворе. После провального дебюта любовник общими стараниями как будто доказывает свою состоятельность, но жрица любви не хочет забыть его неудачу - тем более что она произошла в самый ответственный день, назначенный ею для своего торжества. Получив, наконец, желаемое, она отпускает несколько лестных слов в адрес любовника, но, чтобы впредь ему неповадно было недозволенное поведение в постели, профилактики ради, дает ему нагоняй. Примерно так я расценил происшедшие с нами события и пришел к выводу, что потерпел полное фиаско в своей любви...
Я был раздосадован, с огромным трудом сдержал свое раздражение, чтобы не высказать Лене все, что думаю о ней теперь. Хватило выдержки и ума. Я - мужчина, к тому же она, что ни говори, все еще девчонка, избалованная и эгоистичная, привыкшая к тому, что до сих пор ей позволялось почти все, что она желала. И - надо отдать должное этой стервочке - она хорошо умеет пользоваться своими внешними данными и сильным характером, чтобы подчинять всех вокруг. Вот и я оказался у ног этой вздорной, сумасбродной, неуравновешенной девчонки, она повелевает - я беру под козырек. Самое ужасное - я люблю и желаю ее, но одно из двух - либо я попадаю в полное рабство, что неизбежно кончится моим изгнанием из ее рая-ада, либо беру над ней верх - каким образом, сам не знаю. Ясно, после такого моего афронта (в ее глазах) мне следует пойти на риск разрыва с ней и посмотреть, как она это воспримет. И, если я значу для Лены больше, чем ублажающий ее плоть любовник, она задумается над своим поведением. Конечно, горбатого только могила исправит, но на любого человека есть управа, и строптивую можно укротить, что известно со времен Шекспира. Странное дело, такие направленные в нужную сторону мысли наполнили меня некоторым благодушием, позволившим мне совершенно спокойно, не повышая голоса, сказать Лене то, что нужно. Она в этот момент вылезла, наконец, из постели и гарцевала обнаженной передо мной так, словно соблазняла меня (видимо, единственное извинение, на которое сподобилась). Я проявил необходимую выдержку, не глядя в сторону Лены, как бы игнорируя ее, когда держал свою речь. Мои слова возымели действие. Если чем и хороши экспансивные женщины (у меня была одна такая, правда, эту любовницу я не любил, так что мне не составляло слишком большого труда держать ее на поводке), так тем, что они, желая править всем миром, управляемы сами. Манипулировать ими непросто, но возможно, если в щадящем режиме, не слишком сильно затрагивая самолюбие, существенно задеть их интересы. Воплощать в действительность подобную рискованную операцию с Леной мне еще не приходилось. Но сейчас настал именно такой случай, когда я должен был дать понять, чем в дальнейшем грозит ее бесцеремонное поведение, если она желает сохранить меня - хотя бы в ближайшей перспективе (теперь я еще меньше торопился строить с ней отношения на долговременной основе, следовало, как следует, убедиться в их полноценности и надежности). Короче, я заявил, что после нашей нынешней встречи пришел к заключению, что нам необходимо забыть друг друга, не ломать каждому из нас и близких жизнь. Очень хорошо, что хотя бы сейчас нам обоим стало ясно, как день, ничего путного между нами быть не может. Это вытекает, к примеру, из складывающихся между нами чисто сексуальных отношений. Я уже не молод, становлюсь только старше, ожидать от меня в постели (и не только в ней) многого не приходится, в чем она сама на собственном опыте убедилась. С ее горячей кровью ей нужен молодой мужчина, обладающий превосходным мужским здоровьем, который многократно за ночь доставит то удовлетворение, которое, к глубокому сожалению, я обеспечить не могу. Я и раньше был в этом отношении так себе, а сейчас тем более. Меня вполне устраивает моя жена, чьи требования ко мне не слишком высоки. Так что сегодня вечером, кажется, мы собираемся не зря. Жаль только, что по собственной дурости я теряю друзей. С женой, надеюсь, помирюсь, она простит мне мой адюльтер...
Лена во время моего монолога застыла, как статуя. Прекрасная обнаженная женщина в камне. Я хотел произвести впечатление своими словами - это вполне удалось. Когда она пришла в себя, ничего лучше не придумала, как наброситься на меня с поцелуями и ласками, угрожающими свести к нулю весь мой замысел.
- Ты так ничего и не поняла! Я бросаться словами не привык...(в это самое время она проверяла мою боеготовность, которая, к счастью для меня, пока не давала ей особых надежд на примирение, что побудило ее к более изощренным шагам по соблазнению меня).
- Ты - настоящая нимфоманка!... Прекрати немедленно, я не хочу...
- Ты сам - нимфоман!
- Дурочка, мужчины не страдают нимфоманией, могла бы знать, коль скоро с самого детства читаешь соответствующую литературу.
- Мужчины, может быть, и не страдают, а такие испорченные мальчики, как ты, развращающие маленьких девочек, страдают.
- Даю тебе последний урок. Нимфомания - болезнь только одних женщин, которые по причине разных расстройств испытывают повышенное половое влечение...
- Из-за каких, интересно, расстройств наблюдается повышенное половое влечение у мужчин? О присутствующих не говорим, поскольку они в очередной раз могут обидеться... Впрочем, кажется, кое-какое расстройство можно без увеличительного стекла наблюдать и у присутствующих. Настоящий нимфоман!...
Спорить с Леной всегда было трудно. Она, как правило, брала верх над оппонентом, если не логикой, то благодаря чисто женским приемам. Один из них был использован и сейчас, как я ни старался ему противостоять. Задуманная мной операция с треском провалилась, что она немедленно постаралась зафиксировать.
- Надеюсь, теперь берешь свои слова назад? Или все еще дуешься на меня, как кот на сметану? Так говорят?
- Понятия не имею. Не думай, что ты снова взяла верх надо мной...
- Взяла. Кто из нас сверху?
- Лишнее доказательство, кто ты. Я прав.
- Что-то я не заметила, чтобы ты возражал. Лишь сначала - и то больше для вида... Пока ты будешь меня хотеть, ничего у тебя не выйдет - я твоя, ты - мой. Так и заруби себе на носу и на нашем общем приятеле. Считай, он полностью реабилитировал тебя передо мной. Я выдаю вам обоим индульгенцию - отпускаю вчерашний грех, скажи ему спасибо, На этот раз твоя нимфоманка ничего не перепутала?... Да, забыла спросить тебя, знатока не только женщин, но и женских болезней, какими такими расстройствами они вызываются? Не излишне знать их и мне, нимфоманке. ( Я не стал отвечать сразу по двум причинам. Во-первых, не ручался за точность формулировок, а, во-вторых, не хотелось ее обижать. Все-таки я считал себя в некотором роде джентльменом... Не стал я больше касаться и темы дальнейших наших взаимоотношений. Положился на русский авось, который как-нибудь сам собой нас вывезет. Телега пущена, она покатилась под откос. В конце концов, она сама остановится. Или разобьется ...)
Так или иначе, я обещал Лене не чинить ей никаких препятствий в отстаивании наших с ней интересов на вечернем "соборе". Она, со своей стороны, взяла на себя обязательство - пусть не добровольное - не вести себя по-хамски с моей женой, что бы она ни говорила. Одно то, что Лена не оспаривала возложенную на нее обязанность, в какой-то мере успокоило меня, дав надежду, что она поддастся дальнейшей " дрессировке", если я лучше стану держать ее под контролем. (Но не так, как власть контролирует зависящих от нее чиновников...) Кроме того, и это главное - желание Лены продолжить борьбу за наши с ней права свидетельствовало о любви ко мне, иначе не было никакого резона доводить, чуть ли не до инфаркта, своих родителей. Не для того же она пошла на конфликт с ними, чтобы отомстить мне за старые грехи, насолить моей жене и развести нас. При всех своих недостатках она все же не тянула на подобную подлянку.
Перед тем как прийти в ее дом, где наметили общее сборище, я почувствовал себя так скверно, что самое время было отменить его. Но мне не хотелось срывать встречу по многим причинам сразу. Одна из них - нежелание оттягивать неприятную, весьма болезненную для всех дискуссию, которая после нашей с Леной ночевки должна была накалить ее до предела. (Хотя, с другой стороны, такая отсрочка вносила элемент привыкания к нашему сумасбродству и несколько смягчала климат споров.) Говорить о своем недомогании я не хотел, не желая - по моральным причинам - сочувствия со стороны жены, ставшей больше чем кто-либо другой жертвой моего поведения...
Я почти совсем не запомнил того, что происходило на этом собрании. На нем физическое мое состояние настолько ухудшилось, что очень сильно заболело сердце. Просить валерьянку у хозяев в сложившейся ситуации выглядело лицедейством, я решил перетерпеть. До меня доходили не столько сами споры, в которых преобладали самые громкие по силе крики матери Лены (сама Лена большей частью ушла в глухую защиту, моя жена говорила мало), сколько звуки и отзвуки этих споров. Я почти сжался в своем кресле в клубок, и даже если бы захотел вступить в общую дискуссию, вести ее не мог - почти ничего не слыша из-за сильной боли в области сердца и нежелания участвовать в "диспуте" глухих. Моего сознания хватило на то, чтобы понять, вся эта шумиха - пустая трата времени, от нее ничего не зависит. Никто не сможет помочь мне преодолеть боль...
Очнулся я уже в больнице. Рядом со мной сидела жена. Никого, кроме нее, ко мне не пускали. Лена, как выяснилось позже, многие часы впустую просиживала в вестибюле больницы, на нее пропуск не спускали. Моя жена проходила мимо, не замечая ее. Лена, обуздав собственную гордыню, пыталась хоть что-то больше, чем в справочном бюро, узнать у нее про мое состояние, но ничего не добивалась. Когда я пришел в себя, лечащий врач сообщил мне, что незадолго перед тем у меня обнаружили врожденный порок сердца, видимо, не выдержавшего сильных физических или психических нагрузок, перенесенных мной в последние дни. Кроме того, результат самого первого анализа мочи показал довольно большое содержание в ней очень сильного препарата, который, скорее всего, мне противопоказан. Жена, по словам врача, ничего ему по данному поводу сообщить не смогла... Поскольку исследования до сих пор не прояснили картину, врач спросил у меня, что я принимал недавно - помимо обычной еды и питья. Названия лекарства я не знал. Приятеля в это дело втягивать не хотел. Жена - во второй день моего нахождения в больнице - узнала от врача про лекарство и укрепилась в мнении, пришедшем ей еще раньше, что в тот пресловутый вечер меня отравили - пусть ненамеренно. Кто? Естественно, Лена. Ведь именно она провела со мной последний вечер и ночь. Видимо, желая максимально повысить сексуальную потенцию любовника, дала мне какое - то новоиспеченное высокоэффективное средство, подсунув его в нужный момент, не задумываясь про его побочные действия (женская фантазия не знает границ, когда ревность - особенно, если имеет для этого основания, - застит глаза). Мне было не до того, чтобы осуждать жену за предположения, высказанные мне, едва я открыл глаза (она очень трогательно заботилась о муже - так, словно кто-то другой наставил ей рога совсем недавно). Я сказал, что принимал лекарство от бессонницы, полученное от одного знакомого аптекаря, чье имя не стану называть из этических соображений. Чем лишний раз убедил жену в ее правоте - в ответ она лишь презрительно поджала губы. Возможно, до нее окончательно дошло тогда, что она теряет меня навсегда...
Когда врач сообщил мне о моей болезни и предупредил, насколько серьезные последствия она может иметь для меня даже в самое ближайшее время, я попросил его (даже дал расписку) никому, включая жену, не сообщать об этом, так как не желаю раньше времени волновать близких и знакомых. Позднее, когда ко мне стали пускать посторонних, он увидел Лену, пришедшую ко мне днем, в рабочие часы жены, и заявил: " С этой молодой и красивой девочкой, если только вы не состоите с ней в родственных отношениях, должны вести себя аккуратней, так как ваша дальнейшая жизнь во многом зависит от нагрузок, злоупотребления могут привести вас к преждевременной смерти, если вообще сумеете выйти отсюда живым". Я оценил правдивую шутку медика и обещал ему не умирать раньше времени.
Лена, как обычно, приняла глобальное решение за нас обоих, сообщив мне о нем уже во второе свое посещение. По ее плану, как только я выйду из больницы настолько живым, что смогу на своих двоих добраться до соответствующего заведения, подам на развод. А затем, перебравшись оттуда через некоторое время свободным, перейду дорогу вместе с ней и понятыми (свидетелями нашего преступления) в другое заведение. В нем мы оформим по всем правилам наш брак, пока я не передумал разлюбить ее или не выкинул какой-нибудь фортель, надумав остаться с женой лишь на том основании, что она ухаживала за мной и на пушечный выстрел не подпускала мою любовницу. Говорилось все это шутливым тоном, но я хорошо знал свою девочку. В том же духе я ей и ответил.
- Есть одно маленькое обстоятельство, о котором я узнал недавно. Дело в том, что у меня обнаружили врожденный порок сердца - и притом настолько серьезный, что могу выбраться отсюда ногами вперед. А если, наперекор врачам, выйду живым и не смогу обойтись без секса, то должен сдерживать свои порывы, если таковые сохранятся, - иначе мне крышка. Выбор у меня, как видишь, небогатый.
- Да, это, действительно, серьезный сдерживающий фактор. Зная тебя, легко догадаться, каких усилий будет стоить моему будущему мужу держать себя в узде. Если в этом отношении предпочтительна жизнь с женой, я - ради твоего долголетия - готова пожертвовать собой - своей любовью к тебе. Выбор у тебя, действительно, небогатый. Если все же ты предпочтешь жене меня, то обещаю - именно обещаю (добровольно, чего бы это мне, нимфоманке, ни стоило) беречь твое здоровье, если ты сам не пожелаешь злоупотреблять им. В последнем случае - я ничего обещать тебе не берусь. С нашим приятелем (она сунула руку под одеяло) мы как-нибудь договоримся, я уже... пользуюсь его твердой поддержкой.
Я еще не вышел из больницы. Но пока жив. И уже принял Ленино решение, подкрепленное в следующий визит ко мне. Ее бабушка хорошо знает меня (откуда, Господи?!) и предоставит в наше с Леной распоряжение комнату в своей огромной трехкомнатной квартире, где ей одной очень одиноко и уныло. Если мы примем это предложение, она обещала не вмешиваться в нашу жизнь даже в том случае, если муж поведет себя, на ее устаревший, консервативный взгляд, недостойно. Впрочем, еще лучше зная свою внучку, будущую мою жену, она полагает, что такое мало вероятно, скорее, не дай Бог, все выйдет наоборот. Но и в таком случае мужу не стоит рассчитывать на ее, бабушкину, поддержку. А что касается стариков - родителей, они, видно, забыли, что их дед, царствие ему небесное, был старше ее, своей жены, на целых двадцать лет. "Никуда им от вас не деться. Совет вам да любовь" - такие слова вместе с пожеланием быстрейшего выздоровления передала мне с Леной бабушка. Она закрыла своим телом амбразуру, из которой ее дочь с мужем вели огонь...по воробьям.
Мне просто ничего другого не остается, как выйти живым из больницы, пройти все неприятные и приятные разводно - брачные процедуры (именно в такой последовательности) и рисковать своей жизнью ровно столько времени, сколько отпустит мне Бог.
В глубоком детстве, кажется, ничто не представляло прямой угрозы моей жизни. Однако я задумался всерьез (и надолго) над тем, что может ждать меня в будущем. И записал в своем детском дневнике философский девиз, которому постараюсь остаться верным навсегда: