Аннотация: Вторая редакция уже опубликованной повести, разбитая на главы
ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ
1. ДРУГ
Начало описываемых здесь событий относится к так называемым лихим девяностым прошлого века. Сейчас, когда я стал известным бизнесменом, вспоминаю о них без восторга, тем более что они оказались для меня и моей семьи большим потрясением в личном плане, о чем и расскажу здесь. В этих событиях далеко не последнее место принадлежит моему единственному в то время другу Виктору.
Он обладал жизнерадостным нравом и чувством юмора. Но предпринимательские способности отсутствовали у него даже в зародыше. Впрочем, поначалу все складывалось для него прекрасно. Довольно быстро, с оптимальным количеством и суммами взяток, пробил нужные документы для создания собственного магазина, арендовал за небольшую сумму помещение в хорошем районе, нашел подходящее название своему детищу: "Шапками закидаем!". Вполне уместное - с учетом реализуемого товара. Шапок, кепок, фуражек, одним словом, головных уборов всех видов для мужчин, женщин и детей разных возрастов - от ясельного до пожилого. В первый год торговля шла превосходно. Он не ожидал такого оборота - в буквальном и переносном смысле слова. Скромную роль в успехе его предприятия сыграл и я, располагавший уже кое-каким опытом (к тому времени владел одним ларьком). Я понимал, в каком мире мы живем. Подсказал ему не увлекаться высокими ценами на изделия и не гнаться за слишком большой прибылью. Виктор, надо отдать ему должное, внял моему совету и - в целях привлечения наибольшего количества покупателей - установил на головные уборы цены, приносящие ему скромный доход, перекрывающий издержки. Однако прекрасное настроение через год сошло на нуль. Хотя Виктор не понаслышке знал о всестороннем рэкете (иначе б его дело не пошло с самого начала), он не учел его масштаба. К тому же он не научился во время ориентироваться на растущие в связи с бешеной инфляцией не по дням, а по часам цены на товар, получаемый от оптовиков, держащих нос по ветру с некоторым опережением. Население в массе своей, нищающее все больше и больше, уже забыло про новые шапки. Не до жиру, быть бы живу. Налоги и поборы со всех сторон съедали всю прибыль. Шапочный оборот упал настолько, что Виктору пришлось в одном лице стать и кассиром, и продавцом. Лишь бухгалтерские дела по-прежнему поручал одному честному старичку, работавшему и на меня. Он его ни разу не подвел. Проверки, идущие одна за другой без всяких на то оснований, ничего не давали проверяющим. Поэтому они еще больше лютовали - тем более что откупиться от них Виктор уже не мог: средства не позволяли. И его относительная честность не гармонировала с коррупционерами- чиновниками, бравшими дань со своих клиентов. Так в средневековье сеньоры поступали со своими вассалами - более мелкими феодалами. Естественно, в стороне не оставались и крупные чиновники, руководствующиеся принципом: "Вассал моего вассала - мой вассал".
На арендованное им помещение нашлись более покладистые и обеспеченные люди. И хотя срок аренды далеко еще не истек, Виктор понял, что ему не по пути с мелким бизнесом, за который чуть более года тому назад он принялся с энтузиазмом. Ему пришлось продать магазин вместе с брендом ("Шапками закидаем!") человеку, который давно зарился на него и предлагал уступить за более приличную сумму. Теперь уже было не до того, чтобы торговаться. Кредиторы требовали погашения старых займов. В конце концов, Виктор продешевил - лишь бы расплатиться с долгами. Остался и без магазина, и без денег, и без работы. Предложение нового хозяина магазина занять в нем место продавца за достаточно щедрое вознаграждение - Виктор, не колеблясь ни минуты, из чувства ложно понятого собственного достоинства, отклонил. В разговорах со мной он никогда не выказывал сожаления о своем поступке.
С риском для себя я предложил другу взять на себя дела по одному из моих ларьков. Подумав, он отказался. Но когда обстоятельства вынудили его пойти продавцом в магазин аудио - видеопродукции за куда более скромный заработок, он, как мне показалось, пожалел...
Коротко о себе. Все деньги, нажитые в прежние - лучшие - времена, я своевременно вложил в торговлю, купив один ларек. (Еще до того, как сбережения советских людей в сберкассах были похоронены новой властью и заморожены в сбербанках, давших им хороший капитал для преуспевания.) А через пару лет за счет полученной прибыли я прикупил еще два ларька, прежний владелец которых занялся другим бизнесом и по сходной цене продал их мне.
Виктор, со своей стороны, изначально посчитал зазорным для себя заняться таким, по его мнению, нечистым делом. Он наивно полагал, что торговля спиртным, пивом, сигаретами, жвачкой и другим неизысканным, но привычным и нужным народу товаром, унизит его честь и достоинство. И потому предпочел ту же торговлю, только не ларечную, и другим - более джентльменским - товаром. Но, как я уже говорил, чувство юмора (и ложно понятого самоуважения) значительно превосходили его организаторский талант. Юмор, как продаваемые им шляпки, может быть окрашен в самые разные цвета и оттенки. Розовые - сменились менее нежными тонами.
После фактического банкротства Виктор сказал о себе не без самоиронии: "Наступил естественный конец моим шапкозакидательским делам. Я не выдержал естественного отбора. "Рожденный ползать, летать не может". В цитате буревестника революции он нашел горькое утешение. Но я-то знал, как тяжело переживал Виктор свое падение. Пусть он никогда не считал торговлю приятным занятием, но и явного отвращения к ней не питал. Мечтая посвятить всего себя сочинительству, понимал, что им себя не прокормишь.
В конце концов, говорил он, писать можно и в свободное время. "Быть может, наступят лучшие времена. Тогда удастся извлечь из стола рукописи и предложить их издательствам. Возможно, кто-нибудь опубликует мои произведения. Хоть одно из них. А если не случится (скорее всего, так оно и будет), что ж, жалеть о времени, отданному творчеству, как потраченном впустую, не стоит"... И я так считал, хотя выбрал для себя другую стезю.
Мы подружились на работе. Я, почти как он, мечтал в молодости об искусстве. Хотел избрать музыкальную карьеру. С шести лет играл на скрипке, подавал надежды. Но кто их не подавал?! Родители всячески внушали мне мысль о том, что я со своим незаурядным дарованием способен пробить брешь в стене, неизбежно вставшую на моем пути, если даже всерьез займусь музыкой. И я часами занимался с педагогами и самостоятельно. Любил инструмент и классический репертуар, извлекаемый из него. Но с годами убедился, я недостаточно талантлив, чтобы стать профессиональным скрипачом. Мне удалось преодолеть соблазн. Я дал себе труд как следует задуматься о собственном будущем, что меня ждет, когда даже те, кто играют рядом со мной, делают это никак не хуже меня. Даже лучше, хотя это нелегко признать. Все во мне сопротивлялось такому пониманию вещей. Но, видимо, мои далекие предки заложили в меня крайне необходимую любому здравомыслящему человеку жилку практицизма.
Виктор, вынужденный зарабатывать себе на хлеб насущный (мы вместе трудились в конструкторском бюро крупного машиностроительного завода), пописывал в свободное время. И я мог играть на своей скрипке. Но для кого? Для Виктора разве что. Он любил музыку. Говорил, что получает удовольствие, когда я играю. Но мы с ним были в не равных условиях. Писать можно даже через большие промежутки времени, не слишком сильно теряя в мастерстве. А исполнительство требует постоянного, непрерывного общения с инструментом, отдачи ему всех сил и времени. В противном случае лучше забыть о том, что ты жалкий любитель, время от времени балующийся и балующий других своей игрой. Добро б ты не понимал, что с каждым разом играешь все хуже и хуже, даже если другие (неизбранные) этого не замечают. Нет, я не мог разыгрывать из себя клоуна. Мне удалось заставить себя не разбрасываться. Уж, коль скоро не состоюсь Мастером (пусть я сам в этом виноват), сосредоточусь на одном. На конструкторской карьере. И достаточно преуспел в ней. Стал заместителем главного конструктора завода. Тогда как Виктор остался простым конструктором. И не мудрено. Он в глубине души считал свою работу второстепенной. Главным делом своей жизни, хотя скрывал это даже от меня, единственного своего друга, признавал писательство. И ничуть не был озабочен тем, что его карьера на заводе не сложилась, замерла на одном и том же месте. Да, он делал свою работу прилежно, но без вдохновения. Мне даже приходилось оправдывать его перед начальством, ссылаться на всякие пустяки, не имеющие никакого касательства к претензиям руководства, которое, конечно же, не было слепым. Поэтому Виктор оказался одним из первых, кому предложили уйти с работы по собственному желанию, когда предприятие стало испытывать серьезные затруднения в виду отсутствия заказов на его продукцию. Что уж тогда говорить о новых разработках? Никто в них не желал вкладывать деньги. Каждый выживал в одиночку, как мог. Очень скоро наш завод наряду с большинством других своих собратьев, как старое судно, потерявшее управление, сел на мель. Хотя мы, его работники, начали получать зарплату, чуть ли не вдвое превышающую прежнюю. Наше руководство, изо всех сил цепляясь за государственную кормушку, старалось извлечь из нее максимум того, что можно. И самое государство, находясь в стадии полураспада, ничуть этому не мешало, даже способствовало. Завод лишь избавлялся от балласта...
Директора и главные инженеры стали фактическими владельцами заводов и фабрик. Сами себе устанавливали и своевременно получали зарплату, в лучшем случае расплачиваясь со своими подданными продукцией собственных предприятий, не имеющей спроса. Как правило, задержки зарплаты составляли до года и более.
Мое акционерное предприятие открытого типа (АООТ) не составило исключения. Его руководство за бесценок, пользуясь нищенским положением своих работников, скупило у них подавляющее большинство всех акций, распродало новое импортное оборудование, купленное за государственный счет. Тем самым пополнило свои карманы. Но я к тому времени уже покинул завод, хотя никто меня с него не гнал. Я почувствовал новые веянья - по числу имеющихся в моем распоряжении акций понял, что при возможном разделе общего пирога мне перепадет самая малая часть, если вообще что-либо достанется.
Сейчас мне сорок лет. Моя семья состоит из трех человек - меня, жены и почти восемнадцатилетней дочери. Я женился и обзавелся ребенком за два года до окончания института. Так случилось, не хочу вдаваться в подробности. По одной этой причине был вынужден считаться с реальной действительностью и добывать необходимые средства для более или менее сносного существования. Квартиру помогли купить родители жены, дачу приобрели сами еще в советские времена. Машину купили в постсоветские - на первые доходы от ларечной торговли. Того требовал бизнес. Иначе - не на чем доставлять товар. О своей скрипке я забыл. И не брал ее в руки даже тогда, когда меня просили что-нибудь сыграть. Что-нибудь?! Каково мне это слышать?
Виктор моложе меня на семь лет, женился поздно - в тридцать. Никак не влюблялся. Вел холостой образ жизни, работал, не особенно переутомляясь, продавцом и занимался своим любимым делом - писал повести и рассказы. А когда решил, что влюблен, стал мужем своей жены. Однако уже через год обнаружил, что ошибся в ней. Или в себе. Но не разводился. Жена его любила, многого от Виктора не требовала. Детей не заводили. По каким причинам, не знаю. Как-то его супруга призналась моей жене, что проблема - в Викторе.
Наша дружба не прерывалась, хотя судьба развела нас. Моя семья жила безбедно, хотя мне с женой приходилось вкалывать на полную катушку. Уходили из дома рано утром, возвращались поздно вечером. Совместными усилиями нам удавалось не только держаться на плаву, но и в известной мере преуспевать. Иначе бы мы не благоустроили свое жилище, не купили новую иномарку, не смогли ездить за границу, платить педагогам за обучение дочери Лены, овладевшей с их помощью худо-бедно двумя иностранными языками. Она оказалась симпатичной, уверенной в себе, умненькой девушкой. Воспитание ее давалось нам нелегко, учитывая отсутствие для него сколько-нибудь достаточного времени.
После школы, законченной с медалью, она поступила в Университет (бывший ЛГУ) и блестяще в нем училась. Виделись мы от случая к случаю. Уходили из дома - она еще спит, приходили - уже спит. А если еще не спит, занимается своими делами. Мы едва успевали обмениваться с ней отдельными фразами. И так было всегда. Но короткое общение с дочерью не слишком нас расстраивало, оно стало привычным. И поскольку никаких угроз миру и дружбе в семье не возникало, все мы жили спокойно. Понимали, что каждый занят делом, бизнес не мешает любить друг друга. Интересы дочери мы разделяли, она никогда не выказывала пренебрежения к тому, что приносило в наш дом, если не процветание, то полный достаток.
Виктор с женой жили весьма скромно. Они никогда не жаловались на недостаток средств на покупку необходимой еды, одежды. У них хватало свободного времени для культурной жизни - хотя и не частого, но посещения музеев, театров, концертных залов. Наши семьи дружили. Но встречались мы редко из-за недостатка у нас времени... Когда ж мы принимали у себя друзей, то все получали удовлетворение от совместного общения. Лена с самого детства - с 9 лет - привязалась к Виктору. Он нашел подход к ней и уделял много внимания. Дочери нравилось то, что он никогда не разговаривал с ней, как с маленькой. Она любила специально написанные им для нее рассказы. Просила читать их вслух. Эта привычка сохранилась и тогда, когда Лена подросла. Пожалуй, наша дочь - чуть ли не единственный, кроме нас, ее родителей, и позднее - жены Виктора, читатель творений Виктора. Не исключая взрослых его вещей, к которым пристрастилась еще ребенком, будучи ученицей средних классов. Мне даже как-то пришлось сказать другу, чтобы он не слишком злоупотреблял ее вниманием к некоторым текстам, местами несколько фривольным для ребенка... Он отшутился тогда, что из журналов, в частности, из "Иностранной литературы", Лена узнает куда менее пристойные вещи. И это - правда. К счастью, она не любила смотреть телевизор, тем более что большинство фильмов и передач отличались, мягко выражаясь, сомнительным качеством.
Время вообще быстротекуще. А с учетом того, что мы с женой много трудились, оно вообще неслось с неслыханной скоростью. Только вчера Ленина одежда и обувь - ей в самую пору, а сегодня они малы и требуют замены. Сама она не обременяла нас требованиями или просьбами на тему новых покупок, словно не имела отношения к слабому полу, известному своей любовью ко всему тому, что составляет едва ли не главную его привязанность. Моя жена, к примеру, вполне отвечает лучшим женским отечественным и мировым образцам. Она постоянно меняет наряды, благо может себе их позволить. И лишь сожалела в те времена о том, что там, где она бывает, требуется другая, повседневная одежда и обувь, которой (как-то сорвалось у нее с языка) никого не удивишь. Что - верно, то - верно, для поездок за - с товаром мы даже купили самую обыкновенную машину, чтобы не привлекать лишнее внимание окружающих. К тому же нашей иномарке не всегда отвечали дороги, по которым колесили ради выгодного товара. Оптовые базы, как правило, находились не в самом удобном и близком от нас месте. Все это, впрочем, ничуть не мешало моей жене радоваться каждой новой тряпке. И чем она дороже, тем выше радость. А я доволен тем, что она хотя бы не падка на всякое барахло, продаваемое на так называемых толчках.
Лена - в отличие от матери - почти безразлична ко всему этому. Возможно, доступность дорогой одежды делала ее не столь привлекательной. Но, скорее всего, Лена жила и живет в другом мире - ее интересуют духовные предметы, как говорили в прежние времена (словно одно другому противоречит) - литература, музыка, живопись. Она недурно играет на фортепиано, много читает. Ее всегда отличала великолепная память, она запоминала любые мелочи, на которые я, например, при чтении обращал мало внимания, а то и вовсе пропускал их, дабы успеть дочитать то или иное произведение. Что там говорить, мы с женой почти ничего не читаем даже сейчас. Не хватает времени. И потребность в чтении как-то сама собой исчезла...
В этом отношении мой друг виделся Лене явно предпочтительнее вечно занятых и менее культурных, как она считала, родителей. Нет, не надо думать, будто ларечная торговля выглядела в ее глазах чем-то неприглядным. Но и большой приязни к нашей работе она не испытывала, что совершенно естественно. Так или иначе, она никогда не выказывала своего истинного отношения к нашему бизнесу. Понимала, что он ее больше чем кормит и одевает...
Для нас с женой, как гром среди ясного неба, стало заявление дочери, как-то вернувшейся домой поздно ночью, о том, что она влюблена и хочет выйти замуж за человека, на пятнадцать лет старше ее, и к тому же женатого. Лена не сразу назвала его имя. Но и без того так огорошила нас, что мы оба застыли, как статуи, в полном онемении. Она едва окончила первый курс, вся ее будущая карьера могла закончиться, не начавшись. Ни с того, ни с сего влюбилась. Тем более неожиданно, что она разборчива в людях, в детстве не водила знакомств с мальчишками, а когда выросла, почти ни с кем не встречалась, не бегала на танцы, игнорировала дискотеки и разные места, где можно встретиться с людьми своего возраста и старше...
Придя в себя, насколько можно, я пожелал узнать, кто он - ее избранник. Лена ответила, что он долго сопротивлялся натиску, наконец, сдался, так как сам любит ее, и ради брака с ним она пойдет на все. Он в любом случае хочет развестись с женой, они бездетны, никто не пострадает. Она и без нас понимает, что строит свое счастье на чужом несчастье. У них много общего, одни интересы, идеи, заботы, тревоги... А, главное, они любят друг друга - и давно... Лена поставила нас в известность о почти, если уже не свершившемся, факте самых серьезных отношений с человеком, посмевшим вторгнуться в жизнь чужой семьи, нарушить ее счастливую жизнь, дававшуюся нам тяжелым, изнурительным трудом. Я подумал о том, что мог стать большим музыкантом, и тут же мысленно обозвал себя полным кретином, если могу думать в такое время о постороннем, когда речь идет о судьбе дочери, которую мне, кажется, не удастся защитить. Она сама не понимает, что творит, что еще сотворит с собой, с нами...
Моя жена вне себя от бессильного гнева, произносила только какие-то звуки и всхлипы. Лена обняла ее, и обе женщины, мать и дочь, стали рыдать друг у друга на плече. А я стоял, как истукан, и не мог ничего предпринять для того, чтобы предотвратить катастрофу - первую в моей жизни. И подумал о том, что самое мое большое счастье - дочь - в одно мгновение (а на самом деле, наверное, достаточно давно) - едва ли не самая огромная для меня беда. И можно только позавидовать Виктору, который, неважно по какой причине, бездетен, не истязает себя тяжелой работой и никогда не познает подобной муки...
И тут я увидел перекошенное от ярости лицо жены. Она вцепилась в волосы Лены и начала трясти голову дочери так, что я побоялся, как бы она не оторвала ее от шеи. Я бросился к ним, стараясь отлепить руки жены. Мне это удалось. Жена повисла на мне со словами: "Какой же он негодяй, твой Виктор! Какой мерзавец! За что нас так унизил!" Лена сидела молча и выглядела совершенно безучастной - так, словно речь шла о каком-то чужом человеке, мало ее интересовавшем. Наконец и до моего сознания дошло, кто тот мужчина, который... От возмущения, ненависти, презрения я хотел закричать, но осип и, стараясь, но, не сумев преодолеть осиплость, злясь на самого себя, тихо произнес: " Я его убью!" Мне показалось, что меня никто не слышит. И снова, уже громко повторил: "Я его убью!" И тогда Лена сказала: "Значит, ты убьешь и меня. Вместе с ним. Без него я не смогу жить. Покончу с собой, так и знайте! И это не пустые слова"...
Я вспомнил о разговоре, когда Виктор с женой навестили нас, что происходило крайне редко. Во всяком случае, Лена на таких встречах в последнее время не присутствовала, каждый раз ссылаясь на свои дела. Но на этот раз, незадолго до своего восемнадцатилетнего юбилея, удостоила всех нас своим вниманием. И вела себя необычно агрессивно, подавая обидные реплики в адрес гостей, делая какие-то не слишком красящие ее самое намеки. Утверждала, будто у нее есть любовник - однокурсник, который, однако, ей не подходит. Стало очевидно, что она уже давно затаила обиду на Виктора и мстит ему, желая в то же самое время привлечь к себе его интерес. Мне и раньше казалось, что Виктор ей не безразличен, но от ребенка, к тому же избалованного и вообще с непростым характером, неудивительно проявление особенных симпатий к взрослому человеку, активно и на равных участвовавшему в ее жизни. Мы с женой воспринимали нежелание Лены видеться с Виктором после его женитьбы как своего рода ревность к другой женщине, занявшей место Лены в том внимании, которое он раньше уделял ей. Но теперь я понял, что за всем этим стояли куда более серьезные причины. Она любила его и продолжала любить так, что ради него могла пойти на все что угодно. А он, в свою очередь, просто воспользовался незрелостью ее чувств...
Я отказался от встречи с Виктором, позвонившим мне. Я заявил, что он прелюбодей и редкая сволочь, воспользовавшаяся нашей дружбой, чтобы соблазнить мою дочь. Мне удалось добиться от Лены обещания, что она повременит с интимной близостью с чужим мужем до тех пор, пока он не освободится от супружества. Виктор прежде обязан поставить в известность о своих намерениях жену и получить развод. Моя жена связалась с нею. Женщины пришли к единому мнению: необходимо организовать встречу всех заинтересованных сторон, чтобы обсудить создавшееся положение - после того, как Виктор сподобится поговорить с женой о разводе, что он и сделал на следующий день.
Жена Виктора с огромным трудом уговорила его встретиться с нами. Он считал, что подобный междусобойчик не имеет никакого смысла. Лена категорически отказывалась участвовать в этой встрече. Лишь наше обещание не препятствовать ее планам, если она придет, позволило такую встречу - у нас - организовать.
Но за день до нее Лена предупредила, что ночует не дома. В объяснения вдаваться не пожелала. Мы поняли, она решила продемонстрировать свою решимость идти ва-банк, отвергая любой компромисс с нами. А Виктор, со своей стороны, вообще не удосужился сообщить жене, чтобы она не ждала его вечером.
Когда все мы встретились, Виктор выглядел хмурым и угрюмым. Он почти не разговаривал. Предпочел, чтобы на все вопросы отвечала Лена. Она, со своей стороны, была всклокоченная, расстроенная, все время повторяла одни и те же слова о том, что они любят друг друга и больше говорить тут нечего. Виктор смотрел на нас исподлобья и кивал головой в знак согласия с Леной. Его жена взывала к совести мужа и плакала. Моя жена, глядя с ненавистью на Виктора, пыталась убедить его в том, что он, старый хрыч, не имеет никакого морального права жить с ее малолетней дочерью, которая скоро все поймет и меньше чем через год сбежит от него, чтобы он так и знал. Она угрожала будущим молодоженам тем, что они окажутся на улице, так как им не на что будет снять даже самую дешевую комнатенку. Виктор, по ее убеждению, втерся в доверие нашей семьи, соблазнил неопытную девочку, оказался порядочным мерзавцем. На это Лена заявила матери, мерзавцы не бывают порядочными, и тем самым подбросила поленьев в огонь разгорающейся ссоры.
Никто и не заметил в пылу распрей - Виктор совершенно не внемлет тому, что происходит. И только тогда, когда его чашка с только что налитым чаем упала на пол и разбилась, я обратил внимание - он как-то слишком странно, согнувшись, сидит в своем кресле. На его бескровном лице застыла, как маска, мука и отчаянье.
В больнице в крови Виктора медики нашли следы какого-то сильно действующего лекарственного препарата, в малых дозах использующегося как снотворное. Чрезмерная доза этого вещества может вызвать летальный исход.
Лена посчитала, будто это мы хотели его убить. Напомнила мои слова, сказанные недавно. Но в смерти Виктора, случись она с ним, я не повинен. Мы с тех пор, как я узнал от Лены об их планах, не виделся и не разговаривал с ним ни разу... Знал, ничего хорошего от него не услышу. И на эту оказавшуюся столь драматической встречу согласился лишь по настоянию жены, желавшей с ее помощью предотвратить его брак с Леной...
Мало ли что я сказал когда-то?! Это же полный бред - отравлением решать проблему, возникшую между всеми нами. (Я уже не говорю о моральном аспекте.) К тому же я совершенно не разбираюсь в лекарствах, чтобы судить об их действии. К сожалению, Виктор при всем своем желании ничем помочь нам пока не может. Даже придя в сознание, он едва ли назовет виновника происшедшей с ним трагедии. Зная о любви его жены к нему, трудно предположить, что она из ревности и отчаяния - на наших глазах - дала ему яд. Но именно она подлила Виктору в его остывший и более чем наполовину выпитый чай кипяток, хотя обвинила в отравлении мужа кого-то из нас - даже Лену не пощадила. Заявила, что она, видимо, разочаровалась в любовнике (не так уж он хорош в некотором роде), дала ему снотворное, чтобы он замолк, если не навсегда, то хотя бы во время беседы, и не возражал ей. Она знает мужа, он вполне мог остаться с ней, его женой, поняв, наконец, какую глупость совершит, женившись на девчонке...
Остается одно - ждать. Ждать, чем все это кончится. Что ни говори, Виктор не заслужил смерти. Хотя я не желаю, чтобы Лена стала его женой. Даже представить это не могу. И дело тут вовсе не в том, как высказалась моя жена, будто я ревную дочь к человеку, который всего лишь немного моложе меня. Окажись я сам в подобной ситуации, вел бы, по ее словам, себя ничуть не лучше Виктора. Припомнила мне несколько моих старых грешков, ставших ей известными. Но ведь я остался с ней, не бросал семью. Кроме того, когда все это было?!