Надо ж так случиться, чтобы я, мужчина, умудренный большим жизненным опытом, так влюбился в женщину и мечтал о женитьбе на ней, что она больше двух лет водила меня, как ребенка, за нос. И вдруг совершенно внезапно отдалась и приняла мое предложение, когда я уже перестал надеяться на то, что эта крепость вообще когда-нибудь сдастся мне. Меня даже слегка огорчило то, что ее ворота так легко открылись сами, и я был приглашен к постели, а затем и к свадебному столу.
До того, как впервые влюбиться в шестнадцать лет, я занимался сухим спортом, как сказал мой отец, застигший меня за этим занятием. Я был так увлечен им, что не заметил его появления в своей комнате. Вместо того, чтобы сразу обнаружить себя, он предпочел наблюдать за мной и подошел к тахте, на которой я лежал, только тогда, когда я разрядился. Отец намного лет младше матери и, очевидно, не достаточно удовлетворял ее большие запросы. Когда они ссорились, она называла его импотентом, на что он реагировал, обзывая ее нимфоманкой, словом, неведомым мне тогда. Увидев отца, я быстро накрылся простыней и смутился. Но он успокоил меня, отметив, что редкое сокровище, которым я располагаю, лучше использовать по назначению и не пачкать понапрасну белье. После этого он вышел из комнаты и вернулся с презервативом, подарив его мне и сопроводив советом использовать его сугубо по делу, хотя бы потому, что это большой дефицит (как, впрочем, и все остальное в конце восьмидесятых годов прошлого столетия). Этот подарок отчасти послужил толчком к тому, что я стал еще больше думать о женщинах и обратил взор на свою одноклассницу Галю, в которую был влюблен, хотя она казалась мне недоступной.
Больше того, она предпочла мне другого парня. Тогда я подумал, что в принципе могу заняться Валей, которой нечего терять, кроме своей невинности, как пролетариату, по Марксу, - цепей. Она выглядела несколько мужеподобно, и потому никто из ребят на нее не зарился. А ей больше всего нравился именно я, как говорили другие девчонки, самый красивый парень в деревне.
Учился я из пня в колоду, никаких серьезных мыслей по поводу будущей жизни не имел и удовлетворялся тем, что в настоящий момент пошлет Бог, да простит он меня за упоминание его имени всуе. Но зато он наделил меня отличными физическими данными, которые, скажу без ложной скромности, обеспечили мне радостную жизнь, так как ничего я не ценил больше, чем наслаждение, что могут обеспечить женщины.
Потерпев первую неудачу с Галей, которая на моих глазах целовалась и обжималась с моим более удачливым соперником, хотя дальше этого ему, по его собственным словам, продвинуться не удалось (что как-то примиряло меня с суровой действительностью), я окончательно пришел к мысли, что для начала вполне сойдет Валя, молча страдающая по мне. Поэтому пригласил ее в кино, доступное во времена моего детства даже бомжам, и уже там, в темноте, дал волю своим рукам. Не получив никакого сопротивления, я понял, что особых проблем у меня не возникнет. Я ничего не проиграл, так как эта девчонка, у которой я оказался первым, как и она у меня, обладала природным женским талантом. Достаточно сказать, не теряя времени даром, сразу после кино привела меня к себе домой (ее родители куда-то уехали), не только с радостью позволила мне раздеть ее, но и одновременно сняла одежду с меня, будучи успешнее, так как я запутался с ее лифчиком. Она оказалась девственницей, что не помешало ей без всякого смущения рассматривать меня, вперив глаза в мой самый заурядный член, произведший на нее неизгладимое впечатление еще до того, как я успел пустить его в дело. Тут я вспомнил о презервативе, который на всякий случай захватил с собой, и с повисшей на мне Валей вынул его из кармана пиджака. Она пожелала надеть его, чему я не препятствовал, испытывая легкую тревогу, как бы вся наша любовь не закончилась раньше времени. Поэтому без всякой подготовки накинулся на нее - она только вскрикнула от пронзившей ее боли. Она утешила меня в своих объятьях, и я забыл о своей первой любви. У невинности нет лица - ни женского, ни мужского, когда ее хотят потерять в детском возрасте, чтобы насладиться любовью с задорным азартом и страстью первой молодости. Эта девчонка держала меня за яйца, но уже через год моя первая любовь Галя, догадавшись о наших с Валей отношениях, хотя мы о них не болтали, без особого труда отбила меня у моей " боевой подруги". Что-то у Гали не заладилось с тем парнем - видимо, ему просто надоело с ней возиться, и она переключилась на меня, памятуя о том, что я, дурашка, признавался ей когда-то в своей любви. Я еще не забыл о том времени, когда хотел сорвать с нее хотя бы поцелуй (о том, чтобы платье, я даже не мечтал, так как не знал, как вообще подступиться к ней. Прежде чем дать отставку лишившей меня невинности Вале, я нахально - без всяких выкрутасов - заявил Гале о желании обладать ею, так как я не ребенок, чтобы ограничиваться одними словами и поцелуями. Галя гордо вскинула голову, обозвала меня развратником и оставила одного. Она была из хорошей интеллигентной семьи, обладала красивым личиком и хорошей фигуркой, знала себе цену, не набивая ее. Как она позднее призналась, мой животный магнетизм, хотя и притягивал к себе, когда я подрос и стал настоящим жеребцом, оскорблял ее девичье достоинство. Поскольку у меня и без нее нашлось с кем проводить досуг, я это легко пережил. Нет - и не надо. Мне и так хорошо...
К этому же времени относится один эпизод, который при всей моей самоуверенности вызвал у меня некоторый шок и недоумение. Это много позже я узнал, что такое инцест.
. Однажды отец предупредил, что после работы задержится на собрании , а мать, что пойдет в гости и вернется поздно. Я еще много раньше подозревал ее в том, что при каждом удобном случае она изменяет моему старому отцу. Мать родила меня в двадцать один год, значит, в то время, о котором идет речь, ей еще не исполнилось даже сорок. Разумеется, я в свои годы мать как женщину не воспринимал. О пятидесятипятилетнем отце и говорить нечего - видимо, у матери имелись основания обзывать его импотентом, и его интерес ко мне в части секса Валя (которая знала много всего) объяснила тем, что у него плохо стоит, а во мне он видит себя. Тот день выдался очень жарким, и я решил принять душ. Когда я в стал под душ, домой вернулась мать (наверное, у нее что-то сорвалось) и в тот момент, когда я намыливался, раздетая вошла в ванную. Вскрикнула: "Ах!" и уставилась на меня, вперив взгляд пониже моего пупка, после чего я повернулся к ней задом, вызвавшим у нее не меньший энтузиазм: она не захотела его скрыть и шлепнула меня по нему... Со словами, что я, ее Аполлон, сильно вырос, она пустилась в пространные объяснения причины своего появления в ванной. Если вкратце, ей показалось, меня нет дома, решила из-за жары охладиться под душем, перед тем все сняла с себя и кинула в корзину для грязного белья, чтобы чистое надеть уже позже. Я недовольно сказал ей, чтобы она выметалась из ванной и не устраивала тут цирк, что постараюсь быстро помыться, оденусь, выйду из ванной и тогда, пожалуйста, вперед с песнями. Она, не двигаясь с места, заявила, что никто меня не гонит, мы оба худые, вполне поместимся в ванной вдвоем. Ничего страшного, если мать и сын видят друг друга в естественном виде. Все еще стоя спиной к ней, я заявил, что ничего такого, чего она не видела, не увидит. (Впрочем, такого меня она не видела давно - с того дня, когда мне, десятилетнему ребенку, ставила клизму и своими прикосновениями вызвала мою эрекцию. Тогда я лишь смутился, что она видит, в каком я состоянии. На этот раз я счел ее поведение вызывающим: мне не понравилось то, как она рассматривала меня с головы до ног). Я отметил про себя, что мать хорошо сохранилась, и не приходись она мне ею, мог бы для разнообразия, если ей охота, не церемонясь и в темпе взять ее и сравнить с Валей. Но тут явно другой случай, она явно не в себе или пьяна, хотя никаких признаков ни того, ни другого я не заметил, и, потому, прикрывая руками срамное место ( именно так я смутно определил свои гениталии), смыл с себя мыльную пену и собрался на выход, к сожалению, без вещей. Мать, ничуть не смущаясь и для виду дурачась, стала щекотать меня ( а я с детства боялся щекотки), так что мне пришлось защищаться руками. Она пришла в восхищение от "красивого, статного мужчины с великолепным пенисом". Посмеиваясь в душе над своей "старухой", я доставил ей удовольствие смотреть на себя, но все же, так и не домывшись до конца, вышел из ванной и стал вытираться полотенцем. Она тут же прижалась ко мне и... заплакала, отчего я почувствовал себя не в своей тарелке. Мне стало жалко мать - такую несчастную в браке, быту. Что она видела в своей жизни? Ничего. Между тем, жаждая ласки, она ждала ответной реакции, гладя руками мое тело. От всего сразу у меня встал. Она приняла это за доброе предзнаменование и предложила доставить мне редкое наслаждение, против которого не устоит ни один мужчина, после чего попыталась взять у меня в рот. Хотя я поймал себя на мысли, что вовсе не против этого, все же решил, это излишне. И осторожно, чтобы не обидеть, сказал, что люблю ее как мать и только потому отказываюсь от такого приятного удовольствия. Тогда она заявила, что не дала мне домыться и хочет помыть меня, своего ребенка. Я живо представил, до чего мы дойдем, поэтому сказал, что, к сожалению, уже вырос и боюсь забыть с такой красивой женщиной, как она, кем она мне приходится. Только тогда она оставила меня в покое...
Отцу я, конечно, ничего не рассказал, не стал расстраивать старика. Но впервые подумал о родителях, что они оба, похоже, свихнулись на сексуальной почве. Вспомнил, как не так уж давно отец наблюдал за тем, как я мастурбировал, и подарил мне презерватив....
Галя не смогла легко пережить то, что мое новое к ней отношение - очередная неудача в ее любви, и с расстройства предложила мне лишний билет в театр. Я еще ни разу с девчонками в театре не бывал, посещая его и так не часто. Мои родители сами нигде не бывали. Вечно усталые и недовольные жизнью, сначала старыми, а затем и новыми порядками, они все время ворчали и развлекались лишь тем, что лениво грызлись между собой, забывая про ссору, стоило им лечь в большую кровать, в которой можно разместиться четверым. Однажды, уже более взрослым, когда мои предки уехали отдыхать в Прибалтику, я убедился в этом, когда со своей любовницей привел к себе приятеля с его женщиной. В тесноте, да не в обиде - вспоминали мы, вчетвером кувыркаясь в супружеской постели...
Спектакль по какой-то романтической пьесе никакого впечатления на меня не произвел. Но поскольку Галя, сидящая рядом со мной, на протяжении всего спектакля не только позволила мне взять ее руку, но и не отпускала ее так, что вспотели наши ладони, я, почувствовав острое желание, решил, провожая ее домой, попытать счастья.
В полутемной парадной ее дома я не ограничился поцелуями и объятьями, запустив во время оных, свою руку туда, куда были устремлены все мои помыслы. Галя застонала и попросила меня не спешить, обещая устроить все, как подобает, если это не удастся мне самому. В тот же вечер я попросил отца на следующий вечер свести куда-нибудь свою жену, предоставив мне свободную на пару часов хату. Он ухмыльнулся, назвал меня добрым молодцем и спросил, сохранился ли у меня тот презерватив, который он подарил год назад. Я ответил, что уже давно использовал его по назначению, и сказал, чтобы он не волновался: все, что нужно, у меня есть. Он пошутил, что однажды убедился в этом: "Думаю, что за прошедшее время твое мужское здоровье не ухудшилось". Я уже давно не краснел, лишь ухмыльнулся и сказал, что, всеми своими достижениями обязан и ему. Он, в свою очередь, заметил, что это проявилась, прежде всего, в зачатии им меня. Я отметил про себя, говорить ему со мной на такие темы доставляет удовольствие.
Я заранее оповестил Галю, чтобы она пришла ко мне вечером "помочь поднять мою грамотность", на что она со смехом спросила, не нуждаюсь ли я еще и в помощи по физике. По физике, ответил я, у меня пока все в порядке, в чем, надеюсь, убедишься сама. Убедилась...
Она не разочаровала меня, но мое чувство к Гале, отдаленно напоминающее детскую любовь, испарилась еще раньше. А ей казалось, что я затеял все именно из-за любви к ней. Но скрыла от меня свое настроение, когда на вопрос, питаю ли я к ней любовь, как раньше, сухо ответил, что всему свое время, мы - не дети.
Галин темперамент уступал Валиному, но она была нежна и заботлива, не устраивала мне сцен и говорила, что не станет удерживать меня силой, если надоест мне. Она понимает, что такому жеребчику, как я, мало одной и той же кобылки.
После того, как мы поступили в разные институты, наши свидания носили спорадический характер, как сказала бы моя умная жена вместо того, чтобы сказать по-русски "случайный". Она быстро нашла мне замену. Мы остались друзьями.
После Гали у меня было так много женщин, что я не считал их. Некоторые вели себя в постели лучше, некоторые хуже. Одни влюблялись в меня и пытались удержать, другие легко расставались, когда я их бросал. С последними женщинами было легко и просто, однако бесконфликтная любовь казалась мне пресноватой.
Учеба в институте меня не увлекала, если бы не призыв в армию, о которой всегда ходили не самые лучшие слухи, я б в него не поступал. Мое физическое состояние позволяло надеяться на то, что сумею постоять за себя даже со старослужащими, однако возникали опасения - всем скопом они могут сбить с меня спесь молодого бойца. Кроме того, я уже так привык к женскому обществу, что плохо представлял себя без него. А тот выбор, вернее, отсутствие выбора женщин, когда стаю голодных солдат иногда отпускают на волю и они бросаются на любых баб, меня нисколько не прельщал. Отдавать свои лучшие годы армии, а не женщинам никак не входило в мои планы, и поэтому я поступил в институт пищевой промышленности, куда в то время был небольшой конкурс, а невесты по числу в разы превосходили женихов. Мне вообще все равно где учиться, лишь бы не учиться. Институтки смотрели на нас, ребят, с благоговением, я весь был в шоколаде. Если у меня и возникали с ними проблемы, то лишь на почве отсутствия свободной хаты. Поэтому среди прочих факторов, определяющих мой выбор, значилось наличие у моей женщины квартиры или хотя бы комнаты, где бы они жили одни. Таковых дам сердца, соответствующих всем нужным условиям, находилось не так много, как хотелось. Но я не хотел прилипать к ним только потому, что у меня с ними меньше проблем.
После окончания института, несмотря на то, что я мужчина, из-за плохих отметок в дипломе и как молодой специалист без связей и денег я долго не мог найти себе более или менее подходящую работу. Сидеть на шее родителей, получающих сущие копейки, или жить альфонсом, к чему склоняли меня некоторые мои хорошо обеспеченные любовницы, я не хотел. Не то что гордость не позволяла хотя бы временно жить без работы ( если все они так любят меня, что готовы содержать за свой счет, почему это должно шокировать меня?), смущала рабская зависимость от их прихотей. Память услужливо напоминала мне, как моя мать хотела трахнуть меня, своего несовершеннолетнего сына, хотя это несколько другой случай.
У моей последней на тот момент женщины на машиностроительном заводе работал ее дядя. Он рекомендовал меня на недавно освободившееся после увольнения место мастера. Это работа не по специальности, но в равной мере я мог работать на любом другом предприятии.
Я до сих пор работаю там же. Мне даже не объясняли, почему не продвигают по службе. Я сам знал. Я не тот человек, который красит место, и не место красит человека. Так я обычно острил, когда меня жалели. Мои амбиции меньше всего касались работы. Я всегда и во всем довольствовался немногим, но это не относилось к женщинам. Здесь, как правило, я придерживался высокой планки, сознавая, что крашу место мужчины, и потому женщины должны соответственно красить меня. Яне мог упрекнуть себя в выборе любовниц, как и любовницы могли жаловаться на то, что я манкирую своими обязанностями любовника. Мы отдавались друг другу ради получения наслаждения и получали его.
Но ни к одной из своих многочисленных женщин я не испытывал хоть сколько-нибудь глубокого чувства, пока меня не познакомили с Надей, учительницей английского языка, на которую я сразу положил глаз. Она всего лишь на пять лет младше меня, тогда ей было под тридцать, но выглядела значительно моложе; главное, очень хороша собой, каковой осталась по сей день.
Я располагал достаточным опытом, чтобы понять, эта женщина из другого ряда, к которому я привык. Брать ее штурмом бесполезно, так я могу ее только потерять. Надя, быть может, тем и влюбила меня в себя, что всем своим видом показывала - голыми руками ее не возьмешь. Да и Надина приятельница - бывшая моя любовница, познакомившая нас, подсказала, чтобы я проявил с ней несвойственный мне в обращении с женщинами такт и вел себя как джентльмен. Я узнал, до меня Надя отвергла многих претендентов на близкое общение с собой, как только они давали понять, чего именно хотели от нее. Меня рассмешил такой подход к мужчинам. На своем веку я не видел не только ни одного мужика, который бы не думал о том, чтобы лечь в постель с той женщиной, которая понравилась ему, но и женщину, не знающую этого и больше того - не желающую в глубине души улечься с этим мужиком, если он приглянулся ей. Такова природа всех живых существ, никто не может, в конечном счете, опровергнуть ее, а разные слова, жесты, ужимки и вообще иной образ жизни и действий - это женская хитрость, увертка, игра, что любой умный мужчина, желающий добиться успеха, обязан принимать в расчет. В отношениях с женщинами я придерживался этих положений, учитывал - далеко не всегда многие из них легко и просто отдавались мне. Мой мужской магнетизм, о котором говорила моя первая любовница Валя, если он на самом деле имел место, лишь притягивал их, но не до такой степени, чтобы они переставали оставаться собой - женщинами. Тем обольстительней и привлекательней эти женщины, и их завоевание придавало мне гордость собой и еще большее наслаждение. Те, что казались холодными, становились в моих объятьях горячее многих из тех, что с самого начала возбуждающе действовали на меня.
Надя показалась мне именно такой женщиной, а любовь к ней - я даже не верил в то, что способен любить, - сделала меня другим человеком. И это в моем-то возрасте! Если до этого я проявлял интерес только к спорту, боевикам, триллерам, детективам, то с Надей мои вкусы изменились, любовь преобразила их, я с удовольствием тратил деньги, лишь бы она согласилась пойти со мной в театр, музеи. Я заранее узнавал, что где идет, какие картины выставляются, и, между прочим, говорил ей об этом, а когда она выказывала интерес к тому или другому спектаклю, фильму или выставке, предлагал ей пойти на них вместе со мной. И радовался, когда она не ссылалась на уроки, усталость и разные дела, шла со мной и вела себя со мной так, словно я во всем ей ровня. За три года, прошедших до нашей женитьбы ( столько мне понадобилось осаждать эту крепость), благодаря общению с ней я поднабрался много чего такого, о чем даже не подозревал или не удостаивал своим вниманием. Таких женщин, как Надя, я еще не встречал, и мог только мечтать о том, чтобы она стала моей женой. Лишь спустя несколько месяцев после знакомства, я рискнул поцеловать и обнять ее, когда в очередной раз проводил до дома. Она не отстранилась, не сказала ничего такого, что должно меня остановить, но я почувствовал, большего позволить себе не должен. Незадолго перед этим мы ходили на концерт симфонической музыки, совершенно чуждую моим интересам, но я в этом не признавался. Я видел, как дирижер взмахами простой палочки, взгляда, поворотами головы и рук руководил огромным оркестром, состоящим из многих музыкантов, и никто из них не сбивался. Так и Надя - почти невидимыми жестами и движениями - подсказывала мне пределы того, что я могу с ней себе позволить. За всю предыдущую жизнь я ни к одной женщине не испытывал такого чистого влечения, если можно так его назвать. Занятия сексом отступили на задний план, мне казалось кощунством спать с другими женщинами, когда есть Надя. Но была ли она на самом деле? Она всего лишь не расставалась со мной, чувствуя обожание и любовь сильного мужчины, с трудом сдерживающего желание заняться с ней любовью. Говорить о сексе с ней, о сексе вообще казалось мне непристойным, стыдным. Это мне, с малолетства увлекающемуся сексом, родители которого не знали стыда и привили мне, своему сыну, отсутствие всякого смущения. и даже в какой-то степени способствовали моему развращению. Если подростком я не устыдился отца и мать, которые, каждый по-своему, должны были своим поведением смутить меня, что говорить о других людях? Я всегда гордился собой, своей крутостью, мужеством, способностями жеребца, как меня называли женщины за мое умение доставлять им максимальное удовольствие и долго не кончать, раскрывая при этом их женское дарование. Я рассмеялся б над любым, кто сказал бы мне, что есть другая - более интересная и содержательная сторона общения с женщиной, когда желание обладать ею имеет мало общего с проявлением одних инстинктов. Быть может, это и есть любовь, когда мысли и чувства направлены на то, чтобы ничем не опошлить возникшие ощущения. Если б не стыд и страх ее потерять, я рассказал бы ей все о своей нехитрой жизни. И если бы она хоть немного рассказала о себе, я преодолел и стыд, и страх, так как чувствовал, что тем самым мы можем стать ближе друг к другу. Меня даже не огорчало то, что она не видит во мне того мужчину, которого хотело и любило огромное количество самых разных женщин, слившихся теперь в одну массу. Как это ни парадоксально звучит, Надя еще больше стала дорога мне тем, что не обнаруживала желания стать моей женщиной, и не потому, что запретный плод сладок, а из-за чистоты, угадываемой в ней. Быть может, именно за это я, прежде всего, и полюбил ее. Хотя, кто знает, за что миллионы людей любят и ненавидят друг друга. Она преобразила всего меня, я ощутил пустоту своей прежней жизни и впервые задумался над тем, как следует жить. И потому ринулся вслед за ней в то, что наполняло мое существование смыслом, чего никогда не наблюдалось раньше. Я не знаю, как более точно выразить то состояние души, в котором находился целых три года, питая слабую надежду, что эта прекрасная женщина все же станет моей - не столько любовницей, сколько женой. Представить себе, что она может пополнить ряды прежних моих женщин, я не мог и не хотел.
Но старая жизнь постоянно напоминала мне о себе звонками, визитами моих закадычных приятелей и приятельниц, почувствовавших перемены во мне и потому особенно не желающих их. Мое тело, привыкшее обладать женщинами, не могло смириться с аскетическим образом жизни. Так что время от времени оно изменяло Наде и моей душе. Влияние Нади оказалось столь велико, что я начал и мыслить, и чувствовать иначе, чем прежде, что и пытаюсь передать здесь словами. Я чувствовал в себе благостные перемены, и только на работе у меня ничего не менялось. Начальство, привыкшее ко мне прежнему, не видело, что я способен на большее, чем занимать скромную должность мастера. А просить я не хотел, не позволяла гордость. Мне предложили стать начальником цеха с окладом двадцать тысяч рублей лишь тогда, когда эта новость почти не обрадовала меня...
Я удивлялся тому, что на протяжении такого долгого периода времени Надя продолжает встречаться со мной, позволяет мне маленькие вольности, вроде бы ничего против них, как мне казалось, не имеет. Но когда я осмелел настолько, что пошел дальше, она тактично остановила меня и сказала, что не испытывает желания заниматься сексом в силу своей природы, и если я не в состоянии владеть собой, нам лучше расстаться. Я тут же горячо стал убеждать ее в самых чистых своих намерениях, направленных лишь на то, чтобы приблизить час нашей свадьбы. Надя не говорила, что не выйдет за меня замуж, она уверяла, что пока к такой перемене своей жизни, несмотря на свои годы, не готова. Я заявлял, что буду ждать ровно столько времени, сколько потребуется, пока она сама не примет того или иного решения. Я понимал это так: она не любит меня и выжидает, вдруг в ее жизни появится мужчина, к которому она воспылает большим чувством, чем ко мне.
Я уже почти перестал надеяться на то, что она может стать моей женщиной, не твердил ей о своей любви. Даже имел глупость предложить Наде чисто дружеские отношения. Она легко согласилась, что обидело меня. Следуя договоренности стать друзьями, я уже не напрашивался на свидания. Как правило, она сама звонила мне и предлагала куда-нибудь сходить. Я подчинился негласным правилам жизни, установившимся между нами. Что еще оставалось?
После того, как я однажды проводил ее домой, она пригласила меня к себе на чашечку кофе. Сколько женщин приглашало так, чтобы остаться со мной на ночь! И скольких так же приглашал к себе я!
Но такое приглашение, исходящее от Нади, меня поразило. Эта женщина ничего не делала случайно, она хорошо знала, что делала. И если прибегла к пошлой форме, то лишь затем, чтобы подчеркнуть самой себе, она отдастся мне и выйдет за меня замуж, скорее, по необходимости, чем по желанию. Это огорчило меня, но мне не хотелось верить в свои предчувствия. Влюбленные мужчины, особенно те из них, кто прошел огонь, воду и медные трубы, доверчивы и наивны. Им особенно сложно заставить себя думать, что их любовь не встречает взаимности; мотивация и потребность в любви у этих мужчин так велика, что женщинам не столько легко обмануть их, сколько они рады обманываться сами. Я удивился ее предложению, но принял его с таким же удовольствием, с которым клюет на червяка рыба. Предчувствие обладания этой давно желанной женщиной даже не пришлось гасить малейшим сомнением в том, что моя любовь принята и разделяется ею.
Мы не спешили. Она заварила и поставила на плиту кофе, разговаривая со мной о пустяках. Затем мы выпили его с вкусными булочками, заранее припасенными на случай моего визита, после чего она спокойно спросила, хочу ли я остаться у нее или поеду к себе. Разумеется, я ответил, что уже давно мечтаю о том дне, когда мы останемся вдвоем, не рискнув добавить, что ночью. Она без всяких лишних слов покинула меня и вскоре вернулась в красивой пижаме, постелила постель и улеглась в нее, с некоторой долей лукавства наблюдая за мной. Я разделся до трусов, почему-то глупо поиграл перед ней бицепсами и нырнул к ней, после чего обнял и стал целовать. Она замерла в ожидании следующих моих действий, словно не знала, что последует дальше. Я подумал о том, что до меня она не знала мужчин, но потом убедился, что ошибся. Мы занялись любовью, вернее, ею занялся я. Надя ритмично отвечала мне, из чего я заключил, что она не так холодна, как говорила. А когда стала постанывать, я сделал вывод, который хотел сделать: то, что я делаю, нравится ей. А это всего лишь начало, она еще не знает, на что я способен, и когда узнает - еще больше полюбит меня. Бог ты мой, как только я со своим прежним богатым опытом любви, нет, занятия сексом ( Надя каждый раз методично вносила такую поправку, но так и не отучила меня от моих слов, иначе бы мне пришлось признать, что вся моя предыдущая жизнь, главным в которой были женщины, состояла из случек) мог заблуждаться!
Когда я кончил (а я не спешил и оттягивал свой оргазм, резонно полагая, что тем самым играю не только в собственные ворота), почувствовал, Надя устала. А когда она спросила, всегда ли я так хорош, вложив в последнее слово некоторый сарказм, слегка оторопел. Но все же расценил ее слова в свою пользу: она кончила еще тогда, когда легко укусила меня, и хотя женщины, в отличие от мужчин, кончают за ночь неоднократное количество раз и могут долго заниматься любовью, все-таки любовью! - Надя, видимо, принадлежит к другому типу женщин, с кем я, как правило, быстро расставался ( или же они расставались со мной без всяких обид и сожалений). Это следовало принять во внимание, если я хотел удержать ее. Что ж, не все коту масленица, подумал я, пересмотрев привычные ценности, которые хотел бы сохранить. Но я уже был готов на все, лишь бы Надя позволила мне любить себя и согласилась стать моей женой. Я тут же сделал ей соответствующее предложение, которое она в шутливой манере приняла в первом чтении. А два месяца спустя, когда я сострил, что второе и третье чтение слишком долго не рассматривается ее думой, она рассмеялась, что оба чтения состоялись без моего присутствия, но в мою пользу. Закон о нашем бракосочетании принят, и, если я как президент не передумал, могу его подписать. Я заключил ее в свои объятья и расцеловал, после чего она сообщила мне о своей беременности. Сказала, не говорила раньше, так как не была уверена в зачатии ребенка и хотела убедиться в том, что я на самом деле желаю стать ее мужем. Единогласное принятие законопроекта о женитьбе и предстоящем рождении ребенка настроило нас обоих на хороший лад, и мы отметили его тем, что занялись любовью. Учитывая Надины интересы, я еще раньше не слишком затягивал акт нашей любви, за что она испытывала ко мне только благодарность, и мы жили вдвоем душа в душу. Но в этот счастливый вечер она сказала, что можно не спешить и насладиться любовью в полной мере. И я не ударил в грязь лицом.
Семейная жизнь состоит не из одних преимуществ - особенно тогда, когда ваша жена беременна. Понимая это, я старался по мере сил во всем угождать Наде, не противоречил ей, когда считал, что она не права. Однако с приближением дня рождения ребенка моя жена становилась все капризнее. Однажды устроила мне пустую сцену из-за того, что, после того, как я помылся под душем и вспомнил, что не захватил с собой чистые трусы, вошел в комнату обнаженным. Она заявила, что раз я позволяю себе разгуливать по квартире в голом виде, выходит, до сих пор не научился правилам хорошего тона. Мы давно не занимались любовью, я вспылил и сказал, что не нужно лицемерить, она неоднократно видела меня и не только меня одного во всех видах. Она тут же ударилась в слезы, я с трудом успокоил ее, назвав себя последним скотом, и принес свои извинения. Эта первая размолвка привела к тому, что я в ту ночь лишился привилегии мужа, хотя и без того к этому шло: положение ( в буквальном смысле слова) обязывало. Я сразу после работы возвращался домой и делал все, чтобы она родила здорового ребенка и при этом не пострадала сама. Мы договорились, что имя сыну дам я, а дочери - она. Но когда родился мальчик, она уговорила меня дать ему имя "Сережа", не дав себе труда вдаваться в объяснения. На радостях, что роды закончились успешно и что у нас мальчик, которого, скрывая от Нади, хотел больше, чем дочь, я дал согласие на это имя. Мальчик, как говорится, рос на глазах, мы, его родители, не чаяли в нем души. Чтобы не сглазить, никому долго не показывали его, а когда наши знакомые увидели Сережу, то заявили, что он больше, чем на меня, похож на мать.. Надя ответила, что облик детей с возрастом меняется, сейчас рано говорить, на кого похож наш сын. И я так думал, да и какая, собственно, печаль, что Сережка похож на мою любимую женщину?! Через некоторое время Надя допустила меня к своему телу и я мог наслаждаться им. Надя сказала, в нынешнем своем положении молодой матери она не чувствует большого желания заниматься любовью, но это совсем не значит, что от этого должен страдать я, ее муж. Потому она не станет регулировать наши сексуальные отношения, предоставляет мне полную свободу, как она пошутила, самовыражения. Конечно, я замечал, что секс ей чуть ли не поперек горла, но уже поздно что - либо менять в наших отношениях, да и, по правде говоря, не хотелось. В конце концов, я не урезан в супружеских правах, а то, что не встречал взаимности, конечно, неприятность, но не беда ( старая шутка). Во всем остальном наши отношения развивались вполне гармонично - мы, главным образом, после работы занимались ребенком и домом. И лишь изредка оставляли Сережку с бабушками и шли куда-нибудь - в театр, в кино, в кафе. Надя входила в мои интересы и отпускала меня на футбол и хоккей, хотя чаще всего я смотрел матчи по телевизору. Я с детских лет интересовался спортом, сам хавбеком играл в футбол в школьной, а затем и в институтской команде. Правда, Наде все спортивные игры были по фигу, равно как и чтение детективов, которые я, уставая от работы и дома, предпочитал серьезному чтиву. Я уже привык к тому, что моя жена в интеллектуальном плане считает себя на голову выше меня, хотя сам так не считал. Впрочем, кто скажет, что он дурак, а другой умный? Все мы, за редким исключением, считаем себя не последними из людей, а я, обласканный женским вниманием и проистекающими от этого удовольствиями, тем более не хотел признавать, что недостаточно развит в других сферах жизни. Ни одна моя женщина, даже ссорясь со мной, не считала меня кретином и не смотрела на меня сверху вниз. Когда я однажды по неосторожности брякнул это жене, она только расхохоталась, как же, как же, мол, если такой жеребец (от нее я такого услышать не ожидал) может часами заниматься сексом и ему хоть бы что. Другая жена на ее месте радовалась бы такому мужу - здесь мне явно не повезло. Но это обстоятельство (и на Солнце есть пятна) мало омрачало меня. Больше огорчало то, что моя любовь не нужна ей, и кто знает, если б не Сережка, она со мной могла развестись, чего я боялся сильнее всего на свете. Лишь кажется, что нелюбовь другой стороны может унизить любящего человека, на самом деле она причиняет ему только боль, которую превозмогает наслаждение от собственной любви. Я так сильно любил Надю, что другие женщины не приходили мне на ум. .
В конечном счете, наши отношения почти ничем не отличались от отношений во многих других семьях. В нашем случае хотя бы одна половина любила другую. В большинстве семей царила, если не ненависть, то полное безразличие. Эти семьи либо разваливались, либо держались по необходимости - из-за отсутствия другого жилья, из-за детей, мало ли чего еще. Надя это хорошо понимала, ее трудно упрекнуть в недостатке ума. Я пришел к выводу, она вышла за меня замуж, главным образом, из желания иметь ребенка. Нужно отдать ей должное, она предупреждала меня, что холодна, и секс как таковой мало волнует ее. Видимо, считал я, ей просто не повезло: она не встретила мужчину, с которым бы хотелось находиться в постели. Те, с кем она знакомилась, разочаровывали ее в этом отношении. Вот и я, в конце концов, не сумел переломить данную традицию. Уж не знаю, за дело ли мне такая кара! Быть может, судьба - моя жена должна резко отличаться от множества женщин, с которыми я спал.
Обычно в семьях любовь, даже если она есть, превращается в привычку. Такова обратная, не самая приятная сторона супружеской жизни. В моем случае это не так. Я продолжал любить Надю со всей присущей мне страстью, сдерживать которую всегда выше моих сил. Моя жена с пониманием относилась к данной проблеме мужа и стоически выносила слишком частые и продолжительные, по ее мнению и природе, сношения, как она однажды в сердцах назвала то, что происходило между нами в постели. Это слово прозвучало для меня оскорбительно, я больше недели, если можно так выразиться, не мог прийти в себя. Она поняла, что сказала грубость, извинилась и обняла меня, прильнув ко мне всем своим телом. Я сразу размяк и обрадовался концу моих мучений, выдерживать которые стоило большого труда. Я ж говорил, Надя - умная женщина. Пока она нуждается во мне как отце своего ребенка и человеке, так или иначе спасающем от одиночества, думал я, наши качели будут продолжать качаться.
Наверное, я бы оставался в достаточно хорошем расположении духа, если б не дальнейшие события. Гуляя с Надей и двухгодовалым Сережкой в Павловском парке, мы наткнулись ( или на нас наткнулся, не помню) бывший ученик Нади, которому она три года перед тем давала частным образом уроки английского языка, чтобы тот чувствовал себя комфортно в Оксфорде ( не больше, не меньше), куда его папаша за бешеные деньги определил учиться после окончания школы. Парень и сам не промах, иначе б ему этого заведения не видать, как своих ушей. Держался мальчишка ( в восемнадцать лет) с нами запросто, на равных; как мне показалось, но решил похвастаться, каких успехов достиг в английском, и потому перешел лопотать с Надей на незнакомом мне языке. Они так увлеклись беседой, что я подумал, уж не влюбился ли в мою очаровательную жену этот молокосос. Звали этого типа Сережей, как и моего сына. Уж, не в честь ли него Надя уговорила меня назвать нашего сына его именем или то чистая случайность? Такая мысль промелькнула у меня тогда, когда Сережа попросил разрешения взять Сережку на руки. И то, с каким умилением этот парень глядел на ребенка, вызвало у меня мимолетное подозрение, тем более что я уловил общие у них черты. Но приписал это своей глупой, неоправданной ревности - не мог же тогда пятнадцатилетний ученик настолько обаять свою миленькую учительницу, чтобы она отдалась ему и затем родила от него сына. Это не укладывалось в голове, противоречило здравому смыслу, тем более ее здравому смыслу и природной холодности. Меня даже позабавили мои подозрения, я лишний раз убедился в том, что без памяти все еще по-прежнему люблю свою жену. И плохо представлял себе, как смогу жить без нее четверо суток в неделю, так как она из-за Сережки на лето устроилась работать в ясли, уехав с ними вскоре в Зеленогорск. Мы договорились, что я буду приезжать к ней в пятницу вечером, а уезжать в понедельник рано утром - так, чтобы успеть на завод к девяти утра.
Надя с Сережкой уехали, мне стало тоскливо, так сильно не хватало их. И потому, когда наступала пятница, она становилась самым радостным днем - уже с утра я жил предчувствием встречи с ними. Однако неожиданно для себя столкнулся с резким охлаждением к себе жены. Она не умела лгать и не могла скрыть своего настроения.
Иногда мне казалось, она просто ненавидит меня. Даже днем. Я всячески пытался настроить ее на более дружественный лад - настолько, что, ничего не поняв, спал с ней наспех, чтобы не утомлять . Сказать, что она отдавалась мне без любви - ничего не сказать. Надя лежала подо мной, чуть ли не стиснув зубы и на грани истерики. Я пытался узнать у нее, что случилось. Она отвечала, не беспокойся, ты тут совершенно ни причем, просто я неважно чувствую себя, и очень устала. Поскольку она целыми днями работала с детьми и отдыхала только тогда, когда они спали, я старался к ней не цепляться. Лишь предложил свою помощь. Но под предлогом того, что незнакомый им человек может напугать детей, сказала, чтобы я приходил к ней в определенное время, когда дети спят, и отдыхал: "Ты сам устал, иди на залив, поплавай, ты ж это любишь". А я больше всего любил ее и хотел быть с нею.
Пришлось мне послушаться ее. Я делал то, что она скажет. Она договорилась с руководством яслей, что за деньги вместе с персоналом станут кормить и меня. После завтрака я покидал территорию яслей, возвращался к обеду, несколько часов, пока дети спали после него, мы находились вместе, но почти не разговаривали. Такую я не видел ее никогда. Хотя и не сразу, я понял, две ночи из трех мне не стоит навязываться ей. Она это приняла как само собой разумеющееся и никак не отреагировала на мой добрый жест, хотя по прежнему опыту наших отношений хорошо знала, чего мне стоит лежать с ней рядом, не допуская близости. Правда, днем иногда несколько смягчалась и позволяла себе даже шутить со мной.
Очень трудно передать собственное восприятие старых событий под существующим тогда углом зрения - ведь я ничего не понимал и не знал, переживал, что самочувствие Нади не позволяет ей быть со мной хотя бы той, что до отъезда в Зеленогорск. Это сейчас, когда мне более чем ясна причина ее состояния и поведения, я пытаюсь реконструировать те дни.
Не знаю, как бы дальше развивались мои отношения с женой, если б однажды после того, как приехал к Наде, не встретил, возвращаясь с пляжа, знакомое лицо. Это оказался Сережа, с которым мы не так давно встретились в Павловске. Столкнувшись со мной, он быстро свернул в другую сторону. Я не стал догонять его и выяснять отношения. Только не хватало - устраивать истерику оттого, что моя жена не только спала и, скорее всего, родила от него сына, но и продолжает трахаться с ним, пока я вкалываю на заводе ( отпуск мне дали только осенью). Теперь мне стали понятны их английская болтовня и наглость, с которой он держал на руках Сережку - не моего, а своего сына; имя, которое выпросила у меня Надя для него. Кто знает, может быть, и у меня, как у Льва Толстого или Сергея Есенина, что нас роднит, есть на стороне дети, но что точно - в пятнадцать лет я их не прижил, тем более с женщиной вдвое старше меня. Разве я мог вообразить, что моя будущая жена, встречаясь со мной, мужчиной в самом, что называется соку и пользующимся бешеным успехом у женщин, спала со своим малолетним учеником? Больше того, водила меня за нос и отдалась мне, а затем вышла за меня замуж, чтобы таким путем заполучить не столько мужа, сколько отца своему ребенку. Тут я сопоставил даты и понял, что в равной степени отцом мог оказаться и я, но похожесть Сережки на этого типа говорила сама за себя. Теперь все встало на свои места. Надя не только влюбилась в пацана, но и любит его. И, кажется, он сам любил и любит ее, и потому находится здесь и успешно ставит мне рога - так, что выматывает мою жену, и ей уже ни до кого другого, тем более до нелюбимого мужа. Вся ее холодность выдуманная, она - обыкновенная шлюха! Но при всем этом я продолжал любить ее никак не меньше - вот она сука, жизнь!
Можно, конечно, подловить этого гаденыша и оторвать ему яйца, чтобы он больше не мог трахать мою жену. Можно интеллигентно поговорить с ним, сохранив ему его наследство. Но ни то, ни другое ничего мне не даст. Моя жена окончательно возненавидит меня. Оттого, что он даже перестанет трахать ее, мне лучше не станет. Если она даже сейчас, когда я ничего не знал и не предпринимал против ее прелюбодеяния, готова сожрать меня со всеми моими потрохами, что будет тогда, когда я отважу от нее любовника?! Самое разумное с моей стороны делать вид, что я ничего не знаю. Терпение и еще раз терпение, друг мой. Ты проявил его тогда, когда столько лет добивался ее, прояви и теперь. Рано или поздно этот парень бросит ее, жениться на ней он не захочет и не сможет. Она сама должна понимать, такой мезальянс между ними невозможен, это не просто неравный брак с точки зрения их социального положения, но и потому, что между ними лежит целая пропасть - пятнадцать лет разницы в возрасте. Да, сейчас она все еще хороша, но что будет с ней лет через двадцать, если не раньше? А ему через это время еще будет меньше сорока! Никуда она от меня не денется. Я подожду. Но это не значит, что нужно мириться с положением рогоносца. Теперь, любимая женушка, я буду отдирать тебя по полной программе. Если из-за этого разведешься со мной, по крайней мере, я не стану жалеть о том, что цацкался с тобой, шлюхой. Как же вы устраиваете свои грязные, похотливые дела? Неужели она оставляет сына и уходит из дома, чтобы лечь под него? Я был в бешенстве и одновременно в ясном разуме. Я ничего не мог поделать с собой, мне она нужна. Жизнь без нее - все равно, что жизнь наркомана без наркотика. Я подсел под нее, издевался я сам над собой, чего уж там, хуже - я подлег под нее. Все лето, каждую неделю я приезжал к ней, мы почти не разговаривали, а ночью я до полного изнеможения трахал ее... и не мог кончить. Она, совершенно вымотанная нами, мужем и любовником (не думаю, чтобы тот щадил ее), а также работой, молчала. В ее глазах не ощущалось даже ненависти, так она страдала от любви к этому мерзавцу и страха остаться одной с сыном. Что ни говори, отцом ее ребенку я был неплохим.
И, когда она - совершенно вымотанная - вернулась в город, мне стало так жаль ее, что я плюнул на все страсти - мордасти и прекратил ее мучить. Наши отношения вернулись на круги своя. Она почувствовала кожей, что я так сильно люблю ее, что ради нее готов вынести все, что угодно. И лишь боялся, что совесть не позволит ей дальше скрывать свою измену, и тогда наше семейное положение может пойти ко дну. Хотя, быть может, все будет с точностью наоборот. Осознание своей вины приведет к раскаянию, она покончит со своей связью с Сережей, нет, конечно, не полюбит меня, но, во всяком случае, из одной благодарности, что я прощу, уже простил ее, станет относиться ко мне иначе. К счастью или несчастью для нас, она скрывала свою связь до тех пор, пока она не оборвалась следующим летом. Я точно не знаю, не хотел знать, приехал ли он снова из Англии, занимались ли они любовью, но по отношению ко мне она вела себя так же, как до поездки с сыном в тот же Зеленогорск с садиком. Конечно, у меня саднило в душе, что Сережка - не мой сын, но я уже всем сердцем так прикипел к нему, что не представлял себя без него, как и без его матери. Так или иначе, наша семейная жизнь вошла в старое, до встречи с "англичанином" в Павловске, русло. Наши отношения нельзя назвать идеальными, но протекали они настолько бесконфликтно, что как-то, когда Надя находилась в хорошем расположении духа, я поднял тему рождения второго ребенка.
-У нас уже есть ребенок, второго нам, к сожалению, не потянуть.
-Если меня назначат начальником цеха, как только нынешний уйдет на пенсию (такое предложение мне уже сделано, я не хотел говорить раньше времени) наше материальное положение улучшится.
-Предложение еще не значит назначения.
-Если назначат и дадут обещанный оклад двадцать тысяч, что тогда?
-Тогда и поговорим.
-Я хотел бы знать твое мнение сегодня.
-У тебя горит?
-Я хочу иметь своего ребенка.
-Что ты сказал?
-Я сказал, что хочу иметь от тебя своего ребенка.
-Что ты этим хочешь сказать?
-Только то, что сказал.
-Ты думаешь, Сережка не твой сын?
-Я это знаю, знаю с тех самых пор, когда мы встретились в Павловске с его отцом.
-Почему ты так решил?
-Надя, я все о вас знаю.
-Что ты знаешь?
-То, что он прошлым летом был твоим любовником.
-С чего ты это взял?
-Я видел его в Зеленогорске.
-И на этом основании решил...
-За кого ты меня принимаешь?
-Хорошо, раз на то пошло, он - мой любовник. Я люблю только его одного - с того дня, когда мы занимались любовью много лет назад. Ты это хотел знать?
-Не хотел, но знаю.
-Что ж ты все время молчал?
-Я хочу сохранить нашу семью, так как люблю тебя.
-Прости меня, если можешь, но я не люблю тебя ( сказала, сделав ударения на "я").
-Что ж тогда вышла за меня замуж?
-Я хотела иметь ребенка. Ты нравился мне. Я понимала, моя любовь с мальчишкой противоестественна.
-Тогда, но не теперь?
-Мы расстались. Я порвала с ним.
-Как же ты могла в одно и то же время спать с нами обоими?
-Я с тобой не спала. Это ты спал со мной. Теперь этому пришел конец. Я давно хотела сказать тебе, что так дальше продолжаться не может, но все еще надеялась, что смогу разлюбить Сережу.
-Но ты же понимаешь, он не женится на тебе!
-Он настаивал на нашем разводе, чтобы в этом году жениться на мне, так как любит меня.
-И потому что у вас сын.
-И потому.
-Что ж тогда порвала с ним?
-Надоело обманывать себя, его, тебя. Я поступала с вами обоими подло....
-Я все равно люблю Сережку, разве не видишь?
-Ты можешь простить меня?
-Я давно тебя простил. Нельзя заставить себя любить человека, которого ненавидишь. И очень трудно отказаться от того, кого любишь.
-Ты неправ, я вовсе не ненавижу тебя. Но теперь, когда мой обман раскрыт, мы должны развестись. Я не хочу эксплуатировать твою любовь и все время чувствовать себя мерзавкой. То, что ты так долго терпел этот обман, зная о нем, еще больше заставляет меня чувствовать себя последней гадиной.
-Напротив, теперь, когда мы оба ничего не скрываем друг от друга, должны найти в себе силы сохранить семью. Я люблю тебя и нашего сына.
-Он - не твой сын.
-Он - мой сын, я с первого дня рождения его отец. Он привязан ко мне, ты не можешь лишать его отца. Ты сама могла не знать, от кого зачала Сережку. Если б он не был так похож на этого парня, все могло сложиться между всеми нами иначе.
-Я изменяла тебе, я наслаждалась с ним любовью, а с тобой...
-Можешь не говорить, я знаю, что у тебя - со мной.
-Я не могу так, Алеша. Прости меня. Мы не можем быть вместе.
-Но ты разрешишь мне видеть сына?
-Да, конечно.
-Даже в том случае, если выйдешь замуж.
- Я ни за кого не выйду.
-Может быть, не станем спешить с разводом? Временно поживем врозь, а там видно будет.
- Не будем больше обманывать себя.
-Но это просто неразумно...
-Это должно было случиться и случилось...
Мы не развелись, но вот уже полгода не живем вместе. По выходным дням я встречаюсь с сыном. Он любит меня и не должен знать, что не я его родной отец. В Надину жизнь я больше не лезу. Мне неведомо, как она живет. О разводе мы больше не говорим. Кто знает, быть может, нам когда-нибудь удастся найти общий язык. Я по-прежнему люблю ее, хотя у меня снова появились женщины, с которыми мне нравится заниматься сексом, в равной степени, как и им со мной. Все в высшей степени банально....