Виктор обладал жизнерадостным нравом и чувством юмора. Но предпринимательские способности отсутствовали у него даже в зародыше. Впрочем, поначалу все складывалось для него прекрасно. Довольно быстро, с оптимальным количеством и суммами взяток, пробил нужные документы для создания собственного магазина, арендовал за небольшую сумму помещение в хорошем районе, нашел подходящее название своему детищу: "Шапками закидаем!". Вполне уместное - с учетом реализуемого товара. Шапок, кепок, фуражек, одним словом, головных уборов всех видов для мужчин, женщин и детей разных возрастов - от ясельного до пожилого. В первый год торговля шла превосходно. Он не ожидал такого оборота - в буквальном и переносном смысле слова. Скромную роль в успехе его предприятия сыграл и я, располагавший уже кое-каким предпринимательским опытом (к тому времени владел одним ларьком). Я понимал, в каком мире мы живем. Подсказал ему не увлекаться высокими ценами на изделия и не гнаться за слишком большой прибылью. Виктор, надо отдать ему должное, внял моему совету и - в целях привлечения наибольшего количества покупателей - установил на свои изделия цены, приносящие ему скромный доход, перекрывающий все издержки. Однако прекрасное настроение через год сошло на нуль. Хотя Виктор не понаслышке знал о всестороннем рэкете (иначе б его дело не пошло с самого начала), он не учел его масштаба. К тому же он не научился во время ориентироваться на растущие не по дням, а по часам цены на товар, который получал от оптовиков, держащих нос по ветру с некоторым опережением. Население в массе своей, нищающее все больше и больше, уже забыло про новые шапки. Не до жиру, быть бы живу. Налоги и поборы со всех сторон съедали всю прибыль. Шапочный оборот упал настолько, что Виктору пришлось в одном лице стать и кассиром, и продавцом. Лишь бухгалтерские дела по-прежнему поручал одному честному старичку, работавшему и на меня. Он его ни разу не подвел. Проверки, идущие одна за другой без всяких на то оснований, ничего не давали проверяющим. Поэтому они еще больше лютовали - тем более что откупиться от них Виктор уже не мог: средства не позволяли. И его относительная честность не гармонировала с коррупцией мелких чиновников, бравших дань со своих клиентов. Так в свое время сеньоры поступали со своими вассалами - более мелкими феодалами. Естественно, в стороне не оставались и крупные чиновники, руководствующиеся принципом: "Вассал моего вассала - мой вассал".
На арендованное им помещение нашлись более покладистые и обеспеченные люди. И хотя срок аренды далеко еще не истек, Виктор понял, что ему не по пути с мелким бизнесом, за который чуть более года тому назад он принялся с энтузиазмом. Ему пришлось продать магазин вместе с брендом ("Шапками закидаем!") человеку, который давно зарился на него и предлагал уступить за более приличную сумму. Теперь уже было не до того, чтобы торговаться. Кредиторы требовали погашения старых займов. В конце концов, Виктор продешевил - лишь бы расплатиться с долгами. Остался и без магазина, и без денег, и без работы. Предложение нового хозяина магазина занять в нем место продавца за достаточно щедрое вознаграждение - Виктор, не колеблясь ни минуты, из чувства ложно понятого собственного достоинства, отклонил. В разговорах со мной он никогда не выказывал сожаления о своем поступке.
С риском для себя я предложил другу взять на себя дела по одному из моих ларьков. Подумав, он отказался. Но когда обстоятельства вынудили его пойти продавцом в магазин аудио - видеопродукции за куда более скромный заработок, он, как мне показалось, пожалел...
Коротко о себе. Все деньги, нажитые в прежние - лучшие - времена, я своевременно вложил в торговлю, купив один ларек. (Еще до того, как сбережения советских людей в сберкассах были похоронены новой властью и заморожены в сбербанках, давших им хороший капитал для преуспевания.) А через пару лет за счет полученной прибыли я прикупил еще два ларька, прежний владелец которых занялся другим бизнесом и по сходной цене продал их мне.
Виктор, со своей стороны, изначально посчитал зазорным для себя заняться таким, по его мнению, нечистым делом. Он наивно полагал, что торговля спиртным, пивом, сигаретами, жвачкой и другим неизысканным, но привычным и нужным народу товаром, унизит его честь и достоинство. И потому предпочел ту же торговлю, только не ларечную, и другим - более джентльменским - товаром. Но, как я уже говорил, чувство юмора (и ложно понятого самоуважения) значительно превосходили его организаторский талант. Юмор, как продаваемые им шляпки, может быть окрашен в самые разные цвета и оттенки. Розовые - сменились менее нежными тонами.
После фактического банкротства Виктор сказал о себе не без самоиронии: "Наступил естественный конец моим шапкозакидательским делам. Я не выдержал естественного отбора. "Рожденный ползать, летать не может". В цитате буревестника революции он нашел горькое утешение. Но я-то знал, как тяжело переживал Виктор свое падение. Пусть он никогда не считал торговлю приятным занятием, но и явного отвращения к ней не питал. Мечтая посвятить всего себя писательству, понимал, что таким трудом себя не прокормишь.
В конце концов, говорил он, писать можно и в свободное время. "Быть может, наступят лучшие времена. Тогда удастся извлечь из стола рукописи и предложить их издательствам. Возможно, кто-нибудь опубликует мои произведения. Хоть одно из них. А если не случится (скорее всего, так оно и будет), что ж, жалеть о времени, отданному писательству, как потраченном впустую, не стоит"... И я так считаю. Тут у нас с ним нет разногласий.
Мы подружились на работе. Я, как и он, мечтал в молодости о высоком. Хотел избрать музыкальную карьеру. С шести лет играл на скрипке, подавал надежды. Но кто их не подавал?! Родители всячески внушали мне мысль о том, что я со своим незаурядным дарованием способен пробить брешь в стене, которая неизбежно встанет на моем пути, если даже всерьез займусь музыкой. И я часами занимался с педагогами и самостоятельно. Любил инструмент и классический репертуар, извлекаемый из него. Но с годами убедился, я недостаточно талантлив, чтобы стать профессиональным скрипачом. Мне удалось преодолеть соблазн. Я дал себе труд как следует задуматься о собственном будущем, что меня ждет, когда даже те, кто играют рядом со мной, делают это никак не хуже меня. Даже лучше, хотя это нелегко было признать. Все во мне сопротивлялось такому пониманию вещей. Но, видимо, мои далекие предки заложили в меня крайне необходимую любому здравомыслящему человеку жилку практицизма.
Виктор, вынужденный зарабатывать себе на хлеб насущный (мы вместе трудились в конструкторском бюро крупного машиностроительного завода), пописывал в свободное время. И я мог играть на своей скрипке. Но для кого? Для Виктора разве что. Он любил музыку. Говорил, что получает удовольствие, когда я играю. Но мы с ним были в не равных условиях. Писать можно даже через большие промежутки времени, не слишком сильно теряя в мастерстве. А исполнительство требует постоянного, непрерывного общения с инструментом, отдачи ему всех сил и времени. В противном случае лучше забыть о том, что ты жалкий любитель, время от времени балующийся и балующий других своей игрой. Добро б ты не понимал, что с каждым разом играешь все хуже и хуже, даже если другие (неизбранные) этого не замечают. Нет, я не мог разыгрывать из себя клоуна. Мне удалось заставить себя не разбрасываться. Уж, коль скоро не состоюсь Мастером (пусть я сам в этом виноват), сосредоточусь на одном. На конструкторской карьере. И достаточно преуспел в ней. Стал заместителем главного конструктора завода. Тогда как Виктор остался простым конструктором. И не мудрено. Он в глубине души считал свою работу второстепенной. Главным делом своей жизни, хотя скрывал это даже от меня, единственного своего друга, признавал писательство. И ничуть не был озабочен тем, что его карьера на заводе не сложилась, замерла на одном и том же месте. Да, он делал свою работу прилежно, но без вдохновения. Мне даже приходилось оправдывать его перед начальством, ссылаться на всякие пустяки, не имеющие никакого касательства к претензиям руководства, которое, конечно же, не было слепым. Поэтому Виктор оказался одним из первых, кому предложили уйти с работы по собственному желанию, когда предприятие стало испытывать серьезные затруднения в виду отсутствия заказов на его продукцию. Что уж тогда говорить о новых разработках? Никто в них не желал вкладывать деньги. Каждый выживал в одиночку, как мог. Очень скоро наш завод наряду с большинством других своих собратьев, как старое судно, потерявшее управление, сел на мель. Хотя мы, его работники, начали получать зарплату, чуть ли не вдвое превышающую прежнюю. Наше руководство, изо всех сил цепляясь за государственную кормушку, старалось извлечь из нее максимум того, что можно. И самое государство, находясь в стадии полураспада, ничуть этому не мешало, даже способствовало. Завод лишь избавлялся от балласта...
Директора и главные инженеры стали фактическими владельцами заводов и фабрик. Сами себе устанавливали и своевременно получали зарплату, в лучшем случае расплачиваясь со своими подданными продукцией собственных предприятий, не имеющей спроса. Как правило, задержки зарплаты составляли до года и более.
Мое акционерное предприятие открытого типа (АООТ) не составило исключения. Его руководство за бесценок, пользуясь нищенским положением своих работников, скупило подавляющее большинство всех акций, распродало новое импортное оборудование, купленное за государственный счет. Тем самым пополнило свои карманы. Но я к тому времени уже покинул завод, хотя никто меня с него не гнал. Я почувствовал новые веянья - по числу имеющихся в моем распоряжении акций понял, что при возможном разделе общего пирога мне перепадет самая малая часть, если вообще что-либо достанется.
Сейчас мне сорок лет. Моя семья состоит из трех человек - меня, жены и почти восемнадцатилетней дочери. Я женился и обзавелся ребенком за два года до окончания института. Так случилось, не хочу вдаваться в подробности. По одной этой причине был вынужден считаться с реальной действительностью и добывать необходимые средства для более или менее сносного существования. Квартиру помогли купить родители жены, дачу приобрели сами еще в советские времена. Машину купили в постсоветские - на первые доходы от ларечной торговли. Того требовал бизнес. Иначе - не на чем доставлять товар. О своей скрипке я забыл. И не брал ее в руки даже тогда, когда меня просили что-нибудь сыграть. Что-нибудь?! Каково мне это слышать?
Виктор моложе меня на семь лет, женился поздно - в тридцать. Никак не влюблялся. Вел холостой образ жизни, работал, не особенно переутомляясь, продавцом и занимался своим любимым делом - писал повести и рассказы. А когда решил, что влюблен, стал мужем своей жены. Однако уже через год обнаружил, что ошибся в ней. Или в себе. Но не разводился. Жена его любила, многого от Виктора не требовала. Детей не заводили. По каким причинам, не знаю. Как-то его супруга призналась моей жене, что проблема - в Викторе.
Наша дружба не прерывалась, хотя судьба развела нас. Моя семья жила безбедно, хотя мне с женой приходилось вкалывать на полную катушку. Уходили из дома рано утром, возвращались - поздно вечером. Совместными усилиями нам удавалось не только держаться на плаву, но и в известной мере преуспевать. Иначе бы мы не благоустроили свое жилище, не купили новую иномарку, не смогли ездить за границу, платить педагогам за обучение дочери Лены, овладевшей с их помощью худо-бедно двумя иностранными языками. Она оказалась симпатичной, уверенной в себе, умненькой девушкой. Воспитание ее давалось нам нелегко, учитывая отсутствие для него сколько-нибудь достаточного времени.
После школы, законченной с медалью, она поступила в Университет (бывший ЛГУ) и блестяще в нем учится. Видимся мы от случая к случаю. Уходим из дома - она еще спит, приходим - уже спит. А если еще не спит, занимается своими делами. Мы едва успеваем обмениваться с ней отдельными фразами. И так было всегда. Но короткое общение с дочерью не слишком нас расстраивало, оно стало привычным. И поскольку никаких угроз миру и дружбе в семье до недавних пор не возникало, все мы жили спокойно. Понимали, что каждый занят делом, бизнес не мешает любить друг друга. Интересы дочери мы разделяли, она никогда не выказывала пренебрежения к тому, что приносило в наш дом, если не процветание, то полный достаток.
Виктор с женой жили весьма скромно. Они никогда не жаловались на недостаток средств на покупку необходимой еды, одежды. У них хватало свободного времени для культурной жизни - хотя и не частого, но посещения музеев, театров, концертных залов. Наши семьи дружили. Но встречались мы редко из-за недостатка у нас времени... Когда ж мы принимали у себя друзей, то все получали удовлетворение от совместного общения. Лена с самого детства - с 9 лет - привязалась к Виктору. Он нашел подход к ней и уделял много внимания. Дочери нравилось то, что он никогда не разговаривал с ней, как с маленькой. Она любила специально написанные им для нее рассказы. Просила читать их вслух. Эта привычка сохранилась и тогда, когда Лена подросла. Пожалуй, наша дочь - чуть ли не единственный, кроме нас, ее родителей, и позднее - жены Виктора, читатель творений Виктора. Не исключая взрослых его вещей, к которым пристрастилась еще ребенком, будучи ученицей средних классов. Мне даже как-то пришлось сказать другу, чтобы он не слишком злоупотреблял ее вниманием к некоторым текстам, местами несколько фривольными для ребенка... Он отшутился тогда, что из журналов, в частности, из "Иностранной литературы", Лена узнает куда менее пристойные вещи. И это - правда. К счастью, она не любила смотреть телевизор, тем более что большинство фильмов и передач отличались, мягко выражаясь, сомнительным качеством.
Время вообще быстротекуще. А с учетом того, что мы с женой много трудились, оно вообще неслось с неслыханной скоростью. Только вчера Ленина одежда и обувь - ей в самую пору, а сегодня они малы и требуют замены. Сама она не обременяла нас требованиями или просьбами на тему новых покупок, словно не имела отношения к слабому полу, известному своей любовью ко всему тому, что составляет едва ли не главную его привязанность. Моя жена, к примеру, вполне отвечает лучшим женским отечественным и мировым образцам. Она постоянно меняет наряды, благо может себе их позволить. И лишь сожалеет о том, что там, где она бывает, требуется другая, повседневная одежда и обувь, которой (как-то сорвалось у нее с языка) никого не удивишь. Что - верно, то - верно, для поездок за - с товаром мы даже купили самую обыкновенную машину, чтобы не привлекать лишнее внимание окружающих. К тому же нашей иномарке не всегда отвечала дороги, по которым колесим ради выгодного товара. Оптовые базы, как правило, находятся не в самом удобном и близком от нас месте. Все это, впрочем, ничуть не мешает моей жене радоваться каждой новой тряпке. И чем она дороже, тем выше радость. А я доволен тем, что она хотя бы не падка на всякое барахло, продаваемое на так называемых толчках.
Лена - в отличие от матери - почти безразлична ко всему этому. Возможно, доступность дорогой одежды делает ее не столь привлекательной. Но, скорее всего, Лена жила и живет в другом мире - ее интересуют духовные предметы, как говорили в прежние времена (словно одно другому противоречит) - литература, музыка, живопись. Она недурно играет на фортепиано, много читает. Ее всегда отличала великолепная память, она запоминала любые мелочи, на которые я, например, при чтении обращал мало внимания, а то и вовсе пропускал их, дабы успеть дочитать то или иное произведение. Что там говорить, мы с женой почти ничего не читаем. Не хватает времени. И потребность в чтении как-то сама собой исчезла...
В этом отношении мой друг виделся Лене явно предпочтительнее вечно занятых и менее культурных, как она считала, родителей. Нет, не надо думать, будто ларечная торговля выглядела в ее глазах чем-то неприглядным. Но и большой приязни к нашей работе она не испытывала, что совершенно естественно. Так или иначе, она никогда не выказывала своего истинного отношения к нашему бизнесу. Понимала, что он ее больше чем кормит и одевает...
Для нас с женой, как гром среди ясного неба, стало заявление дочери, недавно вернувшейся домой поздно ночью, о том, что она влюблена и хочет выйти замуж за человека, на пятнадцать лет старше ее, и к тому же женатого. Лена не сразу назвала его имя. Но и без того так нас огорошила, что мы оба застыли, как статуи, в полном онемении. Она едва окончила первый курс, вся ее будущая карьера может закончиться, не начавшись. Ни с того, ни с сего влюбилась. Тем более неожиданно, что она разборчива в людях, в детстве не водила знакомств с мальчишками, а когда выросла, почти ни с кем не встречалась, не бегала на танцы, игнорировала дискотеки и разные места, где можно встретиться с людьми своего возраста и старше...
Придя в себя, насколько можно, я пожелал узнать, кто он - ее избранник. Лена ответила, что он долго сопротивлялся натиску, наконец, сдался, так как сам ее любит, и ради брака с ним она пойдет на все. Он в любом случае хочет развестись с женой, они бездетны, никто не пострадает. Она и без нас понимает, что строит свое счастье на чужом несчастье. У них много общего, одни интересы, идеи, заботы, тревоги... А, главное, они любят друг друга - и давно... Лена поставила нас в известность о почти, если уже не свершившемся, факте самых серьезных отношений с человеком, посмевшим вторгнуться в жизнь чужой семьи, нарушить ее счастливую жизнь, дававшуюся нам тяжелым, изнурительным трудом. Я подумал о том, что мог стать большим музыкантом, и тут же мысленно обозвал себя полным кретином, если могу сейчас думать о постороннем, когда речь идет о судьбе дочери, которую мне, кажется, не удастся защитить. Она сама не понимает, что творит, что еще сотворит с собой, с нами...
Моя жена вне себя от бессильного гнева, произносила только какие-то звуки и всхлипы. Лена обняла ее, и обе женщины, мать и дочь, стали рыдать друг у друга на плече. А я стоял, как истукан, и не мог ничего предпринять для того, чтобы предотвратить катастрофу - первую в моей жизни. И подумал о том, что самое мое большое счастье - дочь - в одно мгновение (а на самом деле, наверное, достаточно давно) - едва ли не самая огромная для меня беда. И можно только позавидовать Виктору, который, не важно по какой причине, бездетен, не истязает себя тяжелой работой и никогда не познает подобной муки...
И тут я увидел перекошенное от ярости лицо жены. Она вцепилась в волосы Лены и начала трясти голову дочери так, что я побоялся, как бы она не оторвала ее от шеи. Я бросился к ним, стараясь отлепить руки жены. Мне это удалось. Жена повисла на мне со словами: "Какой же он негодяй, твой Виктор! Какой мерзавец! За что нас так унизил!" Лена сидела молча и выглядела совершенно безучастной - так, словно речь шла о каком-то чужом человеке, мало ее интересовавшем. Наконец и до моего сознания дошло, кто тот мужчина, который... От возмущения, ненависти, презрения я хотел закричать, но в миг осип и, стараясь, но, не сумев преодолеть осиплость, злясь на самого себя, тихо произнес: " Я его убью!" Мне показалось, что меня никто не слышит. И снова, уже громко повторил: "Я его убью!" И тогда Лена сказала: "Значит, ты убьешь и меня. Вместе с ним. Без него я не смогу жить. Покончу с собой, так и знайте! И это не пустые слова"...
Я вспомнил о недавнем разговоре, когда Виктор с женой навестили нас, что происходило в последнее время крайне редко. Во всяком случае, Лена на таких встречах не присутствовала, каждый раз ссылаясь на свои дела. Но на этот раз, незадолго до своего восемнадцатилетнего юбилея, удостоила всех нас своим вниманием. И вела себя необычно агрессивно, подавая обидные реплики в адрес гостей, делая какие-то не слишком красящие ее самое намеки. Утверждала, будто у нее есть любовник - однокурсник, который, однако, ей не подходит. Стало очевидно, что она уже давно затаила обиду на Виктора и мстит ему, желая в то же самое время привлечь к себе его интерес. Мне и раньше казалось, что Виктор ей не безразличен, но от ребенка, к тому же избалованного и вообще с непростым характером, неудивительно проявление особенных симпатий к взрослому человеку, активно и на равных участвовавшему в ее жизни. Мы с женой воспринимали нежелание Лены видеться с Виктором после его женитьбы как своего рода ревность к другой женщине, занявшей место Лены в том внимании, которое он раньше уделял ей. Но теперь я понял, что за всем этим стояли куда более серьезные причины. Она любила его и продолжала любить так, что ради него могла пойти на все что угодно. А он, в свою очередь, просто воспользовался незрелостью ее чувств...
Я отказался от встречи с Виктором, позвонившим мне. Я заявил, что он прелюбодей и редкая сволочь, воспользовавшаяся нашей дружбой, чтобы соблазнить мою несовершеннолетнюю дочь. Мне удалось добиться от Лены обещания, что она повременит с интимной близостью с чужим мужем до тех пор, пока он не освободится от супружества. Виктор прежде обязан поставить в известность о своих намерениях жену и получить развод. Моя жена связалась с нею. Женщины пришли к единому мнению: необходимо организовать встречу всех заинтересованных сторон, чтобы обсудить создавшееся положение - после того, как Виктор сподобится поговорить с женой о разводе, что он и сделал на следующий день.
Жена Виктора с огромным трудом уговорила его встретиться с нами. Он считал, что подобный междусобойчик не имеет никакого смысла. Лена категорически отказывалась участвовать в этой встрече. Лишь наше обещание не препятствовать ее планам, если она придет, позволило такую встречу - у нас - организовать.
Но за день до нее Лена предупредила, что ночует не дома. В объяснения вдаваться не пожелала. Мы поняли, что она решила продемонстрировать свою решимость идти ва-банк, отвергая любой компромисс с нами. А Виктор, со своей стороны, вообще не удосужился сообщить жене, чтобы она не ждала его вечером.
Когда все мы встретились, Виктор выглядел хмурым и угрюмым. Он почти не разговаривал. Предпочел, чтобы на все вопросы отвечала Лена. Она, со своей стороны, была всклокоченная, расстроенная, все время повторяла одни и те же слова о том, что они любят друг друга и больше говорить тут нечего. Виктор смотрел на нас исподлобья и кивал головой в знак своего согласия с Леной. Его жена взывала к совести мужа и плакала. Моя жена, глядя с ненавистью на Виктора, пыталась убедить его в том, что он, старый хрыч, не имеет никакого морального права жить с ее малолетней дочерью, которая скоро все поймет и меньше чем через год сбежит от него, чтобы он так и знал. Она угрожала будущим молодоженам тем, что они окажутся на улице, так как им не на что будет снять даже самую дешевую комнатенку. Виктор, по ее убеждению, втерся в доверие нашей семьи, соблазнил неопытную девочку, оказался порядочным подлецом. На это Лена заявила матери, подлецы не бывают порядочными, и тем самым подбросила поленьев в огонь разгорающейся ссоры.
Никто и не заметил в пылу распрей - Виктор совершенно не внемлет тому, что происходит. И только тогда, когда его чашка с только что налитым чаем упала на пол и разбилась, я обратил внимание - он как-то слишком странно, согнувшись, сидит в своем кресле. На его бескровном лице застыла, как маска, мука и отчаянье.
В больнице в крови Виктора медики нашли следы какого-то сильно действующего лекарственного препарата, в малых дозах использующегося как снотворное. Чрезмерная доза этого вещества может вызвать летальный исход.
Лена посчитала, будто это мы хотели его убить. Напомнила мои слова, сказанные недавно. Но в смерти Виктора, случись она с ним, я не повинен. Мы с тех пор, как я узнал от Лены об их планах, не виделся и не разговаривал с ним ни разу... Знал, ничего хорошего от него не услышу. И на эту оказавшуюся столь драматической встречу согласился лишь по настоянию жены, желавшей с ее помощью предотвратить его брак с Леной...
Мало ли что я сказал когда-то?! Это же полный бред - отравлением решать проблему, возникшую между всеми нами. (Я уже не говорю о моральном аспекте.) К тому же я совершенно не разбираюсь в лекарствах, чтобы судить об их действии. К сожалению, Виктор при всем своем желании ничем помочь нам пока не может. Даже придя в сознание, он едва ли назовет виновника происшедшей с ним трагедии. Зная о любви его жены к нему, трудно предположить, что она из ревности и отчаяния - на наших глазах - дала ему яд. Но именно она подлила Виктору в его остывший и более чем наполовину выпитый чай кипяток, хотя обвинила в отравлении мужа кого-то из нас - даже Лену не пощадила. Заявила, что она, видимо, разочаровалась в любовнике (не так уж он хорош в некотором роде), дала ему снотворное, чтобы он замолк, если не навсегда, то хотя бы во время беседы, и не возражал ей. Она знает мужа, он вполне мог остаться с ней, его женой, поняв, наконец, какую глупость совершит, женившись на девчонке...
Остается только одно - ждать. Ждать, чем все это кончится. Что ни говори, Виктор не заслужил смерти. Хотя я не желаю, чтобы Лена стала его женой. Даже представить это не могу. И дело тут вовсе не в том, как высказалась моя жена, будто я ревную дочь к человеку, который всего лишь немного моложе меня. Окажись я сам в подобной ситуации, вел бы, по ее словам, себя ничуть не лучше Виктора. Припомнила мне несколько моих старых грешков, ставших ей известных. Но ведь я остался с ней, не бросал семью. И когда это было?!
ЖЕНА ВИКТОРА
Если б он даже сразу сказал мне о любви к другой женщине и измене мне с ней, совсем молодой, к тому же дочерью единственного своего друга, я бы все равно продолжала любить мужа и желала сохранить его. Какие же страсти кипели в нем, если он зашел в отношениях с Леной так далеко?!
Я вовсе не считаю, что Витя соблазнил ее. Скорее всего, он, как мог, сопротивлялся своему чувству, боролся с ним. Но не устоял. И в этом думаю, виновата Лена, влюбившаяся в мужа, несмотря на огромную разницу в их летах.
Они познакомились, когда ей было девять лет. Он как взрослый мужчина не имел ничего общего с ровесниками Лены и сразу заинтересовал ее. Как стал возможен в ней переход от детской привязанности в девичью, а затем и взрослую любовь? Тем более что Витя никогда не отличался особой привлекательностью. Не обладал спортивной фигурой, высоким ростом, даже ума был среднего, обо всем судил поверхностно. Видимо, ему удалось заразить девчонку своим жизнерадостным темпераментом, веселостью, беззаботно-радостным настроением, которое чаще всего находилось в полном противоречии с обстоятельствами, складывающимися в его далеко не безоблачной жизни.
Я не люблю мрачных, угрюмых людей, особенно мужчин, но неоправданный оптимизм, излучаемый ими даже тогда, когда все валится у них из рук и в делах наступает крах, мало у кого вызовет особую приязнь. А дети отличаются от взрослых, в первую очередь, тем, что не знают жизни, родители оберегают их от проблем и трудностей. И потому им больше по нраву, когда все вокруг не знает уныния, проникнуты весельем и легкомыслием. По словам матери, Лена была шаловливым и беззаботным ребенком, ей не могла не понравиться смешливость Вити, забавляющего ее каждый раз новыми шутками и анекдотами. Специально для нее он написал небольшую самиздатскую книжку собственных сочинений, включающих несколько юмористических рассказов, в которых Лена фигурировала как одно из главных действующих лиц. Она в них одерживала верх над оппонентами, пытавшимися ставить ей палки в колеса.
С первого дня знакомства с ним Лена стала звать мужа Витей. Проигнорировала замечание матери, спросила дядю, можно ли называть его по имени, получила на то добро и пользовалась им. Она играла с ним так, словно он был ей ровня. Витя ловко подыгрывал ребенку, напуская на себя мнимую серьезность. Ей доставляло удовольствие разгадывать его розыгрыши и не больно щипать в знак того, что ему не удалось ее провести. Он, в сущности, - большой ребенок, шалун, баловник (балующийся) и баловень (тот, кого балуют) в одном лице. И Лена, озорница, становясь старше, оставалась озорной. Озорство у обоих было в крови, иногда оно переходило в хулиганство. С родителями она откровенно скучала, их серьезность и основательность не отвечали ее нраву. Она пыталась одно время подражать им, серьезничала, но так долго продержаться не могла. В глазах ребенка Витя представал балагуром и весельчаком - полной противоположностью отцу, вечно озабоченному и занятому скучными делами. У родителей Лены оставалось слишком мало времени для того, чтобы развлекаться самим и развлекать дочку, хотя они не жалели денег на то, чтобы она имела все, что желает. И главной ее игрушкой, живой и самой веселой, стал Витя. Когда он появлялся в доме друга (нечасто - из-за постоянной занятости родителей), Лена мертвой хваткой вцеплялась в Витю. Он и сам с удовольствием отдавался общению с девочкой, чему родители радовались не меньше ее. Тем самым дружеские отношения между Витей и ними, а впоследствии и нашими семьями только крепли, и ничто, казалось, не могло их омрачить.
Чем старше становилась Лена, тем сильнее привязывалась к Вите, что как-то дало отцу повод даже приревновать ее к нему. При всей любви к родителям она явно предпочитала им редкого гостя, шутившего по этому поводу, что Лена видит родителей все же немного чаще, чем их друзей, и потому уделяет последним в дни посещений так много времени. Если бы?! Меня она почти не замечала, игнорировала. Но я не таила обиды на ребенка, радуясь за Витю, отдыхающего всей душой в обществе друзей. В этом качестве он появился у них задолго до знакомства и женитьбы на мне. И почти сразу же, как только понял, что я у него, если не навсегда, то надолго, представил им меня. Родители Лены стали главными гостями на нашей свадьбе, хорошо приняли меня в свое общество и замечательно относились ко мне. Увы, до поры, до времени. Пока наша дружба не подверглась страшному испытанию...
Виктор женился в тридцать лет, к тому времени он знал Лену уже шесть лет... Она отличалась живым умом, хотела знать все и обо всем, частенько ставила своего взрослого друга в тупик, из которого он обещал ей выбраться, и с блеском - после тщательной подготовки - выбирался. Родители не всегда могли ответить на многие ее вопросы, некоторые ответы они заимствовали из Энциклопедии, но девочку больше устраивали те, что давал Витя, старавшийся оживить, расцветить их таким образом, чтобы вызвать у нее больший интерес и заострить внимание на каких-то новых деталях. И где только он выискивал их?
У нас своих детей не было. Мы женились всего лишь три года назад. Я любила мужа, и все прощала ему. Старалась не замечать недостатки. К сожалению, он не платил мне тем же. В первый год супружества Витя и меня заражал своим весельем. Казалось, ему удастся преодолеть все барьеры, стоявшие перед ним, будь то в работе, будь то в сочинительстве, которое вначале импонировало мне, хотя его рассказы и повести я находила еще менее серьезными, чем его самого. Его юмор казался мне неглубоким, легковесным, вызывающим не улыбку, а утробный смех - такой, какой приходится слышать в различных эстрадных аудиториях и на телевидении от набивших оскомину скетчей. То, что они встречали отклик у друзей Вити и у Лены, я объясняла доброжелательностью первых и детским возрастом и привязанностью к нему второй. Влюбленная в Витю с девяти лет, поумневшая и посерьезневшая с годами, она уже не могла объективно судить о нем и его творчестве. А он, считая себя нелишенным таланта писателем, получал удовлетворение от благоприятного климата в доме друзей. Не понимал того, что очень давно изданный маленький сборник его детских рассказов - чистая случайность. Его вещи, как взрослые, так и детские не проникнуты значительными идеями и чувствами. Ему претило навязывание своих рассказов кому бы то ни было. Он слишком любил покой, чтобы нарушать его пробиванием стен. Конечно, я могла помочь ему пробить брешь хотя бы в одной из них, но он отказывался от моей поддержки, считал ее зазорной. Видимо, наивно полагал, будто настоящий талант (а у него он отсутствовал) должен пробиваться сам. Его оптимизм не знал себе равных, оказывая ему медвежью услугу, тем более что сам он не прилагал труда, не желал тратить время и силы для того, чтобы публиковаться. Если Витю иногда и печатали, то исключительно редко. Он оставался неизвестным, что его не сильно волновало. И все же... Можно не сомневаться, восторженное отношение Лены к Витиным писаниям, неизменно положительное и некритичное, наряду с ее детской влюбленностью придавало ему дополнительную уверенность в себе.
Любой другой человек, достигший возраста Иисуса Христа, на его месте испытывал бы дискомфорт оттого, что не смог реализоваться, и впал бы в уныние и тоску. Разве можно всерьез полагаться на мнение нескольких читателей, составляющих твой самый близкий круг, и уже потому неспособных говорить правду в глаза? Но Витя с завидным упорством не падал духом, оставаясь довольным собой. Он считал себя достаточно одаренным писателем и мог неопределенно долго ждать признания.
Я никогда не оспаривала его талант и надежды на лучшее будущее, но не хотела лицемерить и не разделяла оптимизм мужа похвалами и заклинаниями. Так, когда он в азарте и головокружении от только что написанного, с блеском в глазах и восторгом в голосе читал мне свое очередное произведение, ожидая моего восхищения, я лишь старалась скрыть разочарование и отделывалась мало значащими словами типа "неплохо, недурно, стоит попытаться послать куда-нибудь" и т.д. К счастью, Витя принимал такие слова буквально, не улавливая моего настоящего отношения к его вещам...
Обычно по прошествии достаточно короткого времени сами авторы начинают понимать, что их творения не столь уж безупречны, как им недавно казалось, а то и вовсе бездарны и не имеют никакого шанса на успех у читателя. Витя имел счастливую особенность по-прежнему радоваться своим вещам. Если я чаще всего хранила молчание по их поводу, он был исполнен перед ними благоговения.
Когда я с запозданием заметила, что муж теряет интерес к моей персоне как к таковой и особенно как к женщине, я не сразу связала такой афронт со своим объективным отношением к его литературе. Возможно, у Вити все же хватило ума и проницательности почувствовать несоответствие наших реакций на качество его произведений. Он никогда не выказывал своего взгляда на мой реализм, который, сколько я ни старалась, все же не могла скрыть. Он вообще не желал замечать любой неблагожелательный отклик на собственные произведения. Если и замечал, то игнорировал, оставляя меня в полном неведении.
Людям недалекого ума свойственно отказывать другим - даже самым близким людям - в качествах, которые они приписывают себе, выделяя и подчеркивая собственную индивидуальность. А Витя, что ни говори, большим умом не отличался...
Я не знаю, за что я его любила. Любила страстно и нежно, что одновременно не мешало видеть недостатки мужа. (Но разве я сама - образец для подражания?) Все же его веселый и беспечный нрав являлся в большей степени достоинством. Радость, исходящая от него, вовлекала в свое русло всех, кто находился рядом с ним. Даже тех, кто был скептически настроен к происходящему вокруг них и вообще в стране и мире. Он никогда ни на что не жаловался не потому, что не знал жалости, сочувствия к другим людям, а потому, что подавлял жалость к себе, гнал от себя всякую печаль и сожаление. Говорил: " Себя следует жалеть меньше всего. И других людей лучше не жалеть, а жаловать - уважать. И себя, и тебя - самого близкого мне человека - я хочу не жалеть, а жаловать". Так, играя словами, отшучивался, когда я удивлялась стойкости супруга, которая в моих глазах чаще всего выглядела позерством...
Мне казалось, что Витя любит меня никак не меньше, чем я - его. Мы понимали друг друга, и в постели нам было хорошо. Он относился к тем мужчинам, которых условно можно назвать стыдливо - разнузданными. Вначале своих интимных отношений они исключительно стыдливы, что, возможно, объясняется стремлением преодолеть нарциссизм, заложенный в их природе. А позднее они "расслабляются на полную катушку", ничем не стесняя себя, - особенно тогда, когда их партнерши сами не знают удержи в сексе и находят такое поведение своих любовников достойным себя. " В тихом омуте черти водятся"...
Бог не дал нам детей, быть может, потому, что Витя не очень-то хотел их иметь, во всяком случае, сам никогда не заговаривал на эту тему. Когда же я затронула ее, сказал, что не возражает, если я рожу ему парня. Мы ничего не делали для того, чтобы он не родился. В равной степени не делали больше того, что делается обычно, чтобы он появился на свет. Тайно от мужа я проверилась на этот предмет. Со мной все оказалось в норме. Посоветовали привести мужа. Но я слишком сильно любила его, чтобы огорчать. Очевидно, проблема - в нем. Возможно, он знал о ней. Скорее всего. И не хотел знать - в ком и в чем дело. Таков уж он был... Есть...
Если бы не его привязанность к чужому ребенку - дочери друга, я бы решила, что он не настолько любит детей, хотя пишет о них и для них, чтобы иметь собственных. В силу своего характера он, возможно, не желал обременять ими свою жизнь. Лишние хлопоты и заботы, затруднения ему не нужны.
Мой муж доверчив, умел дружить и ценил дружбу. Тем неожиданнее для всех - меня и друзей - оказался его роман с Леной. Возможно, в силу своего понимания человеческих взаимоотношений, искренности чувств как наивысшей ценности, он наивно - эгоистически пренебрег тем, как подействует на жену и друга адюльтер с Леной. Витя, скорее всего, удивился бы тому, что его отнюдь не платонические, не мечтательно - созерцательные отношения с совсем юной девушкой, девочкой, я или ее отец вправе отнести к адюльтеру (измене) и тем более к предательству. Он предпочел бы свой роман назвать проще - супружеской неверностью, но и эти слова счел малосодержательными. Чего они стоят в сравнении с любовью?!
Наши отношения с Витей задолго до измены мне мало напоминали супружеские. Люди склонны не столько к обману других, сколько к самообману. Они не исключают того, что прошедшая любовь может еще вернуться, и потому следует скрывать от партнера свое истинное отношение к нему. Однажды зашла речь об одной супружеской паре, находящейся в ситуации, аналогичной нашей. Витя, балагуря, заметил с самой серьезной миной на лице, что те люди правильно поступили, когда разбежались в разные стороны, как только одна сторона дала понять другой о смене супружеского настроения, сославшись на физическое или психическое нездоровье. Причиной тому могли послужить либо усталость, либо неприятности на работе, либо головная боль, либо спазмы в животе, либо временная потеря трудоспособности (так он, шутя, называл периоды спада половой активности). Мое дело - считать это правдой или шуткой в его стиле. В каждой правде есть доля шутки, и в каждой шутке есть доля правды. Последняя часто преобладает.
Повод "к смене супружеского настроения" самого Вити - сделанное мною замечание на слова мужа о том, как его в свое время уволили с завода. Он мог уйти не по собственному желанию, а по сокращению штатов, и тогда завод скорее бы выплатил ему зарплату, начисленную за пол года и не выплаченную. К тому же так легче оформить пособие по безработице, что ему и сказали в соответствующей службе, даже посоветовали изменить формулировку в трудовой книжке, обратившись в отдел кадров завода. Витя не захотел, как сказал мне, унижаться, и ничего не стал менять и предпринимать. (Зарплату он получил спустя год, когда инфляция съела большую ее часть.) Я спокойно оспорила суждение мужа, сказала, что он пошел по линии наименьшего сопротивления. (Зная Витю, мне следовало воздержаться от своей реплики, дело прошлое, да и будь оно в настоящем времени, он все равно поступил бы по-своему, не усложняя собственную жизнь " хождением по мукам".)
На это Витя с раздражением ответил, что в таком случае еще меньшего согласия заслуживает выбранный им, в отличие от друга, путь в торговле. Я не стала обсуждать эту тему, почувствовав тревогу. Но муж властным, в несвойственной ему манере, голосом потребовал высказаться по полной программе, чтобы исключить всякие недомолвки между нами. Тон Вити меня возмутил, и я сорвалась. Я сказала, что работа его друга, быть может, и мало престижна, даже в какой-то мере противна, но она дает их семье средства для жизни - не только существования. И уж если по специальности найти работу не удалось и заниматься торговлей, то, во всяком случае, за деньги. А если торговля вызывает аллергию, то почему Витю угораздило торговать шапками (пришедшее на ум броское название магазина обязывало?), а не продуктами питания, на которые всегда есть спрос?
После обмена репликами мы поссорились, поэтому последовавшее за ним поведение мужа показалось мне вполне естественным: он "показал мне спину". На следующий день мы помирились, назвали себя дураками. Что это нам взбрело в голову вспоминать прошлое, надо жить настоящим, а оно не такое плохое, нам всего хватает, лишь бы жили дружно и мирно... Казалось, наши отношения вернулись в прежнее русло. Я старалась не давать повода мужу для их ухудшения.
Если бы супружеская любовь зависела только от поведения супругов, их движений друг к другу? ( муж называл их встречными движениями, вспоминая встречные планы советских времен, когда передовики производства брали на себя повышенные обязательства.) Увы, любовь проходит так же внезапно, как приходит. Приходная ее часть, как и расходная, к сожалению, не адекватна бухгалтерским операциям (я работала бухгалтером, имела дело с дебетом и кредитом, с бухгалтерскими счетами, в которые помещались разные операции).
Я не знала и не понимала тогда, что случилось с нами. Не знала, что Витя обратил свое пристальное внимание - совсем не так, как прежде - на Лену, уже не нимфетку. Чем именно он заинтересовал почти восемнадцатилетнюю Лену, красивую, статную, умную, трудно сказать. Видимо, сработала определенная инерция детской влюбленности, не нашедшей отклика у любимого ею мужчины раньше. Эта влюбленность засела в ее подсознании, как заноза. Она никого, кроме него, не любила. Ей нужен только он. Человек, которого она знала хорошо, но не как мужчину. А в ней, очевидно, достаточно рано проснулось женское естество, которое рвалось ему навстречу, не находя взаимности. Не удивлюсь, если еще ребенком она призналась ему в любви и была отвергнута. И чем тщательнее и деликатнее Витя уходил от признания Лены - девочки, тем, думаю, болезненнее оказывалась ее боль. Впрочем, это одни мои предположения, основанные на том, что последний год Витя избегал встреч с друзьями, а когда мы приходили к ним, избегал общества Лены. Его веселость выглядела натужной, натянутой. И сама Лена держалась с ним на дистанции, уже не смеялась, как раньше. В ее смехе отсутствовала прежняя радость и беззаботность. Однажды Ленина мать сказала мне, что, судя по их поведению, между Виктором и Леной пробежала кошка, но она не слишком опечалена этим. Пора дочери взрослеть, не всю же жизнь играть в куклы, а Виктор всегда был у нее большим пупсом и, рано или поздно, эта игра должна закончиться. Я еще подыграла ей, Виктор остался прежним, а Лена выросла, поумнела и ей, должно быть, надоели примитивные шутки и розыгрыши. Взрослые не замечают - их дети становятся старше...
Как же мы оказались наивны тогда, видя в натянутости отношений между ними всего лишь перемену, вызванную взрослением девочки. То, что он, в конце концов, откликнулся на ее чувство, быть может, уже несколько замороженное временем, между тем, объясняется просто.
Это только, на первый взгляд, кажется, будто легкомысленные, поверхностные люди не способны на глубокие чувства. Потребность в них, так или иначе, проявляется. Взрослея, они начинают осознавать, что любовь или хотя бы ее подобие сильнее и важнее чувств, будораживших их раньше, когда они с легкостью знакомились, встречались и расставались с прежними женщинами или мужчинами. Сколько угодно можно говорить, будто не бывает одинаковых женщин, но, если мужчина имеет короткие связи, то они вызваны именно тем, что их подруги слишком похожи одна на другую, даже тогда, когда по-разному, более или менее изощренно, занимаются с ним любовью.
Витя, надо отдать ему должное, все же не так прост, чтобы довольствоваться только легковесными отношениями с людьми и тем более - с женщинами. Он нуждался в понимании, в том, чтобы его интересы кто-то разделял, независимо от того, нравятся или не нравятся результаты его трудов. Если ему верить, я - первая женщина, которую он полюбил, я давала ему то, что не дала до меня ему ни одна другая. Мы редко когда обсуждали эту тонкую материю, он чаще отшучивался, не умея или не желая вдаваться в детали, усложнять, объясняя словами - этими весьма приблизительными, зачастую неверными символами мыслей - то, что связывало нас, приводило не только и не столько в экстаз, сколько в более продолжительную во времени близость наших существ. Того, что называют душами. Духовное единство между людьми, особенно между мужчиной и женщиной, когда их отношения в значительной степени усложняются сексом, невозможно без желания понять друг друга, жить одной жизнью. В нашем с Витей супружестве такого единства мы достигли в первый год брака. Оно далось мне нелегко, так как Витя не желал усложнять нашу совместную жизнь. Принадлежа к сильному полу, он ошибочно считал, что принизит себя, даст слабину, если опустится до сантиментов. Женщина в понимании большинства мужчин должна находить в своих супругах или любовниках опору, что выглядит особенно малоубедительным тогда, когда последние по тем или иным причинам такой опорой не являются, в частности, по причине их недостаточной материальной обеспеченности.
Я любила мужа. И потому принимала его таким, каким он был. Любовь, которую я к нему питала, скрашивала все его недостатки. Мне казалось, что и он любит меня. Видимо, я ошибалась, принимая его сладострастие за глубину чувства. И я - сластолюбива, потому легко поддалась самообману. Думаю, когда Витя говорил о своей любви ко мне - и не только в интимные минуты и часы нашего общения, - он обманывал прежде себя.
Я не знаю, что погубило его любовь ко мне, если она действительно когда-нибудь существовала. Очевидно, он, не замечая того, все больше и больше привязывался к Лене, которая из миленькой девчушки постепенно превращалась в девушку, не только не отвергающую его как мужчину, но и своей шаловливостью, перешедшей в кокетство, притягивающую, заманивающую в свои сети. Ему явно льстило то, что он нравится девушке - молоденькой, хорошенькой, умненькой, в меру наивной и в то же время испорченной временем, книгами, фильмами - и не исключено - неосознанно самим Виктором. Он сам, возможно, не замечал (не хотел замечать!), что вскружил ей голову, лишил здравого суждения о себе. Ее родители радовались тому, что их друг получает огромное удовлетворение от общения с их ребенком. Они умели любить и обожать свое дитя, но игры с ним давались с трудом, да и временем на это не располагали. А Виктор настолько легко и непосредственно развлекал Лену, пользовался ее доверием и привязанностью, что не внушал никакого беспокойства. Им, наверное, казалось (может, и не казалось вовсе), что их друг, желающий, но не имеющий возможности иметь собственного ребенка, вынужден довольствоваться чужим - не совсем и чужим, ребенком друзей. Такая подмена - им вполне по нраву. Увы, они допустили непоправимую ошибку. Слепцы, не заметившие, что их девочка незаметно стала нимфеткой - не без влияния их друга - Виктора. Не исключено, что Лена страдает недугом нимфомании, обусловленным каким-то расстройством. Чем иначе объяснить столь раннее половое влечение совсем юной девицы к взрослому мужчине?
Впервые я всерьез задумалась над их отношениями не так давно, когда мы встретились у друзей Вити в присутствии Лены. Раньше она от таких посиделок уклонялась, видимо из-за серьезной ссоры с моим мужем. Я не исключаю того, что много раньше она навязывалась Вите, и тот не сумел или не захотел отказаться от ее детской привязанности. Хотя бы потому, что ему льстило внимание красивой и умненькой девочки, почти единственного читателя и почитателя его таланта. Между ними такая огромная разница в возрасте, что ни о какой близости, конечно, речь идти не могла. Но Лена, возможно, питала надежду, что в неотдаленном времени добьется от Вити большего внимания, а то и любви. Девочке, ставшей шестнадцатилетней, а затем и семнадцатилетней, видимо, мнилось, что она уже вполне созрела для любви взрослого мужчины, а не сопливых мальчишек, пытавшихся вскружить ей голову. Одному, впрочем, кажется, это удалось, если недвусмысленный намек на их с парнем любовный опыт, уступающий нашему - взрослых, действительно имел место, а не выдумка с целью подразнить Витю и пощекотать ему нервы. Она просила нас поделиться с ней таким опытом. И вообще вела себя вызывающе, провоцировала ссору между мной и мужем. Родители не могли ее унять, она уже давно вышла из-под их влияния. А влияния Вити лишилась после его женитьбы на мне. Он и стал главной мишенью ее нападок, на которые отвечал вполне миролюбиво, хотя в ее же духе. Видимо, их словесная дуэль доставляла ему даже удовольствие, он поглядывал на хорошенькую девушку с любопытством, пытаясь разгадать, что кроется за ее "приколами". Уже тогда, видимо, в нем проснулось влечение мужчины-самца, которому льстило, чуть ли не предложение Лены себя в качестве любовницы. И это на наших глазах - моих и родителей. Неслыханная наглость! При нас они открыто договорились о том, что при следующей нашей встрече (хорошо еще не наедине), Виктор принесет свои новые рассказы, а через несколько месяцев по случаю празднования восемнадцатилетия подарит их ей.
Я никогда не устраивала мужу сцен ревности. Это просто глупо, и обычно приводит к прямо противоположному результату. Я и не стала комментировать поведение Лены, когда мы ушли от его друзей. Но Витя сам затеял ненужный разговор, то ли желая оправдаться передо мной, то ли проверяя, какое впечатление произвели на меня нападки его ученицы. Тогда я не скрыла своего отношения к вызовам, прозвучавшим с ее стороны. Я сказала, что не привыкла служить предметом насмешек, от кого бы они ни исходили - и тем более от психически не совсем нормальной девчонки, в которой к тому же взыграли гормоны. Выплескивать их на наши головы - по меньшей мере, дурно. Витя попытался взять Лену под защиту, оправдывая ее тем, что не подлежит оправданию только, на первый взгляд. Она, видите ли, слишком долго пользовалась его вниманием, привыкла к нему, но утратила и, как всякая женщина, а она все-таки, никуда не денешься, женщина - как это ни смешно, - ревнует его к другой женщине. Потому не следует на нее - все еще дитя - обижаться...
Многие мужчины умеют пускать пыль в глаза, но Виктор к ним явно не принадлежал. Возможно, поэтому пользовался доверием женщин, с которыми встречался до меня. Он предсказуем, что не столько недостаток, сколько достоинство. Недостаток лишь потому, что большинство женщин не желает знать, какое будущее ждет их с таким человеком, а оно, как правило, ничего хорошего им не сулит. Но достоинство с лихвой перекрывает этот недостаток, поскольку любящим женщинам очень важна искренность чувств их мужчин. Эти мужчины, как правило, не лгут, по крайней мере, лгать не умеют. Хотя... хотя, быть может, они тем самым заранее страхуются от сцен ревности и скандалов. Вот и Виктор в тот же вечер продемонстрировал мне подлинное свое лицо, заявив, что устал и хочет спать. Он действительно устал от бесконечных нападок, "приколов", намеков Лены и угрызений совести, вызванных не случайным характером этих придирок. Он действительно хотел спать, так как еще до ухода в гости чувствовал себя неважно. Но ему не следовало отворачиваться к стенке, игнорируя меня. (Обычно в таких случаях он заключал меня в объятья, и мы засыпали в них...)
Когда Витя встретил меня, мы достаточно быстро стали любовниками, со временем у нас сложились такие отношения, что через год поженились. Почти три года мы состояли в браке, не ссорясь по существу, понимая друг друга и разделяя общие интересы. Да, он любил меня не так, как я его, позднее даже несколько охладел ко мне. Конечно, я не испытывала восторг от того, что нужна ему не так, как прежде, но такова природа любви - она не может всегда пылать ярким пламенем. И если бы не Лена, никакие особенные потрясения нас не ждали...
Следующая встреча с друзьями состоялась далеко не сразу, чему я только радовалась. Решила, что муж не столь уж увлекся Леной или понял, какую угрозу представляет для всех нас такое увлечение. И потому, как мне казалось, не форсировал новую встречу. Все свободные вечера и выходные писал новый рассказ, не подпуская меня близко к компьютеру - он вообще не любил, когда кто-нибудь совал нос в "полуфабрикаты", как он называл свои незавершенные или неотредактированные произведения. Я разделяла такую позицию мужа и не приставала к нему. Ждала, когда он сам созреет для читателя в моем лице. Когда созрел, заявил, что потерпел полное фиаско, ничего из задуманного не получилось, и новый рассказ не заслуживает труда и времени для чтения. Я не настаивала, хотя расстроилась, подозревая Витю в написании чего-то сугубо личного. Видимо, я не сумела скрыть свое настроение, так как он безмолвно усадил меня перед компьютером - мол, если хочешь, читай эту белиберду. И верно, ничего путного у Вити не вышло. Я не стала его расстраивать - комментировать. Много позже нашла в компьютере под отдельным файлом тот рассказ, который он писал все эти дни, рассказ о любви мальчика к взрослой женщине, который скрыл от меня, подменив другим, очевидно, написанным раньше. Ложь во спасение - нас обоих. Он еще не знал тогда, во что выльются его отношения с Леной...
Став любовниками (когда, не знаю), они держали в тайне свои интимные отношения. Но когда поняли, что их связь в любой момент может раскрыться, когда им стало трудно скрывать и скрываться, Лена сказать родителям правду - пусть не всю. И то лишь после того, как оба провели пол ночи вдвоем и вернулись домой, чуть ли не утром. Она не стала добивать родителей признанием в близости с Виктором, в которой я, зная мужа, во всяком случае, мало сомневалась. (Что я знаю, так это резкое охлаждение к себе мужа, его задержки на работе, нарочитое невнимание к Лене даже в те редкие дни, когда мы встречались с друзьями в их доме.)
Его не хватило на то, чтобы первым сказать мне об измене. Дождался, когда любовница сразит, как обухом по голове, родителей, оповестив их о своем намерении выйти за него замуж. Пришлось выслушать жалкий лепет Виктора о том, что он сам, того не желая, втрескался в Лену (я никогда прежде не слышала от него подобных вульгаризмов) и ничего не может с собой поделать. Что и она, на их беду (?), по уши втюрилась (очередной "перл") в него, потому он просит извинить его за возможные (?) страдания, причиненные мне. Видимо, я не смогла скрыть от Виктора свои эмоции. Он тут же стал говорить, что еще не уверен, готов ли связать свою дальнейшую судьбу с юной особой, понимая нелепость их брака... Я прервала мужа. Не могла дальше слышать непристойности. Чувствовала себя так, словно на меня вылили ведро с грязными нечистотами, желала немедленно выйти из бесстыдной ситуации и унижения, в которые он погружал меня с каждым новым словом. Он не умел притворяться, изворачиваться, хитрить, и не настолько был туп, чтобы не понимать, как больно ранит меня, мою любовь и женское самолюбие. И уже по одной этой причине его объяснение - даже в собственных глазах - выглядело насквозь фальшивым и противоестественным. Фраза: "боялся поднять глаза" в данном случае вполне подошла бы. Он боялся. Быть может, впервые в жизни испытывал настоящий стыд за себя. Впрочем, что я знала про него? Он неохотно и скупо рассказывал о своем детдомовском прошлом, и даже о жизни с матерью и отчимом говорил мало, видимо, несладко жилось ему с ними.
Конечно, я хорошо сознавала, что его страсть ко мне уже давно угасла, что он время от времени скорее исполняет супружескую обязанность, чем занимается со мной любовью. (Говорить о самой любви уже не приходилось.) Но я все еще питала слабую надежду - он не полюбит другую женщину. Ведь любовь - редчайший дар, пусть редчайшая болезнь. Я могла смириться с его редкими изменами, лишь бы он остался со мной. В конце концов, разве ему мало моей любви, моей страсти, моей привязанности, моей заботы о нем? Ведь он никогда не был неблагодарной скотиной. И полным дураком. Должен понять - и, думаю, понимал - что оставляет меня ни с чем, одну. Ведь по его вине у нас нет детей. Я щадила его. А теперь обвинение только навредит мне - я окончательно погублю себя, дам ему повод для самозащиты (ах, ты какая!), притуплю чувство вины и раскаяния, на которые он так неуклюже сподобился. У меня кашей полна голова, я не слушала его больше - разговаривала с собой, понимала, слово "сподобился" тут не подходит, его нужно (кому это нужно?!) заменить другим. Я пыталась найти замену, но она не появлялась в моем разгоряченном мозгу. Мне стало даже смешно, какая я все же редкая дура. Погубила свою молодость на этого жалкого человека, который не находит, как ни ищет (писатель?!), вразумительных слов для объяснения своего поведения. (Его нельзя понять - а, значит, и объяснить нельзя. Хотя чего уж там - все проще пареной репы, все настолько банально, я попала в миллионный поток измен, лжи, предательства. Чего я от него хочу, если он признался в измене, впрочем, он в ней не признался, напротив, кажется, что-то блеял относительно того, что верен мне до сих пор - до каких?! Он не приспособлен самой сутью своей - жизнерадостного весельчака, умеющего только одно - радоваться жизни, той жизни, на какую себя настроил, - сопротивлению той жизни, которая ему не по нутру, другими словами, нежизни. Нет, старушка, сказала я себе, словно абстрагировавшись от себя, ты просто спятила. Разве не поняла еще два года назад, что нелюбима им, что он влачит с тобой существование только потому, что не встретил никого лучше тебя (какой бы он сам ни был)?...) Я прервала ход своих мыслей и тихо сказала ему, постылому (дурацкое слово): "Тебя мало убить. Уходи! Оставь меня одну".
Я пыталась убедить себя, что с его уходом от меня (но куда он денется, куда уйдет? - некуда же!) я ничего не потеряю, так как он, в сущности, пустое место, пустомеля, ни богу свечка, ни черту кочерга, баловень (добро бы судьбы!) и в постели последнее время невесть что - отбывает повинность, не вызывая у меня и подобия того, что раньше. Я всеми силами своей души старалась настроиться против мужа (еще мужа), но он никак не становился постылым. Вызывал жалость (что за дикость, за что мне его жалеть?!), а не отвращение. Я испытывала еще большую потребность в нем, хотя бы - в его присутствии. Была готова делить его с кем угодно, даже с Леной, если б только он согласился на это - она бы согласилась, прежде всего. Но ведь он, кажется, просит у меня развода. И в то же время - что еще не готов разводиться со мной. Значит, не чувствует уверенности в любви к этой девице. Или боится, что она через какое-то время поймет, за какое ничтожество вышла замуж. Не настолько же он самоуверен, не полный идиот, если любит ее, чтобы не испытывать сомнений. Ведь между ними пропасть в целых пятнадцать лет. Не так много? Да, если б он был материально обеспеченным человеком, способным предоставить своей любимой сносное существование. Она еще учится, родители помогать не станут, а она привыкла жить на широкую ногу. Он это знает. И пусть живет сегодняшним днем, как большинство наших людей, но не задумываться над самым близким будущим новой своей семьи не может. Что он из себя представляет? Кому он будет нужен, какой есть? Страсть, влюбленность Лены, многие годы не разделяемая им, пройдет, серые будни не оставят от нее и следа. Он - без царя в голове, без денег, без квартиры, почти бомж. Как проживет без чужой опеки над собой, без внимания, любви, прощения ему всех его недостатков? Даже мне, любящей мужа, порядком надоели его анекдоты, шуточки, прибаутки, пустое веселье, полная беззаботность, отрешенность от действительной жизни. Нельзя же быть вечным гостем на Земле, рано или поздно таких людей настоящие хозяева жизни выгонят взашей (уже выгнали!). Нет, я ошибаюсь. У Вити другая правда. Он совсем иного мнения о себе. Я слишком сильно оберегала его покой все эти годы, не говорила ему то, что о нем думаю. И думала ли так раньше? Не думала, не хотела задумываться, так как мне с ним любо, хорошо. С таким, какой он есть. И, кто знает, любила бы я его - другого?
Я сидела и обливалась слезами. Моя душа осиротела, а тело опустело. Мне никто, кроме Вити, не нужен. Меньше всего я нуждалась в это время в его друзьях. Но именно мать Лены позвонила и сказала, что мы - пострадавшие - должны срочно встретиться и найти выход из создавшегося положения, пока еще, быть может, не поздно. Я устало ответила, что не желаю из него выпутываться. Что будет, то будет. Во мне заговорила гордость. Она сдавливала горло, я боялась разрыдаться. Ленина мать настаивала на встрече, словно можно что-то исправить. Она горячо доказывала мне, что мы поруганы и не должны молчать, пускать все на самотек.
И тут меня осенила дикая мысль. Что, если всем нам встретиться - всем пятерым? Не станем выяснять отношения (они ясны, как день), а спокойно, по-деловому, обсудим наши дела... После чего последовал примерно такой диалог между нами.
-Ты не в своем уме! Какие еще дела? Им втемяшилось в голову пожениться. Тебе это известно? Пожениться! Твоему бездельнику и недоумку захотелось осквернить мою едва достигшую совершеннолетия дочь, если он еще раньше уже не совратил Лену. Втерся в наше доверие, можно представить, что он с ней делал, что говорил? Они женятся, тебя это не смущает?
- А что мы в состоянии предпринять? Виктор поставил меня перед фактом...
- В каком смысле? Они уже живут вместе, спят друг с другом? Он это тебе сказал?
- Он просил у меня развода. С меня и того довольно.
-Значит, ты капитулировала, сдалась на милость судьбы? Отказываешься бороться за мужа? Или ты его уже не любишь?
- Ему не моя любовь нужна. Ленина. Похоже, что она полюбила его еще раньше, чем он - ее. Посмотрим, что из их затеи выйдет (Я сама не верила в то, что говорю).
-То есть ты даешь своему развратному мужу развод?
- Пусть возьмет, раз хочет. Я подавать на развод не собираюсь.
-Он подаст, не сомневайся. Они уже сговорились друг с другом. Когда ей исполнится восемнадцать лет, никто не сможет ее остановить.
- Пустыми заклинаниями и громкими речами их не остановишь.
-У тебя, верно, крыша поехала еще больше, чем у нас. Разве не ты только что предложила встретиться всем нам и обсудить создавшееся положение?
-Я. Если тебе удастся уговорить свою дочь выйти на ковер. Я бы на их месте послала нас куда подальше. Зачем им, все решившим, раздеваться перед нами? (Тут я представила это в буквальном смысле слова и прониклась к себе отвращением.)
-Ты с ума сошла! Такое и в мыслях допускать нельзя. Даже как сравнение. Или у тебя, что на языке, то и на уме?
- Если тебя волнует только одно это, тогда...
- То, что мы, родители, проглядели дочь, нас не извиняет. Но мы с утра до вечера работаем, не видим ее. А ты-то как не заметила исчезновений мужа?
- А он никуда не исчезал. Приходил вовремя и не давал мне никаких поводов сомневаться в себе.
- Я всегда чувствовала, когда мой муж мне не то что изменяет, а только думает о другой женщине. А ты? У вас не было никаких проблем, понимаешь, что я имею в виду?
- Других женщин у моего мужа при мне не было, если ты это желаешь знать. Я уверена, что до сих пор он не изменял мне.
- Лена утверждает - они еще не близки друг с другом. Не знаю, радоваться или огорчаться данному обстоятельству... Ты удивлена? Да, да. В своих мечтах она воображает больше, чем получит. Или твой муж способен на такие подвиги, что окончательно покорит ее?
- Твой способен? Тогда и мой...
- Я, моя дорогая, люблю своего не до потери сознания. И он - меня так же. Что позволяет нам жить в мире и согласии. Проехали эту скользкую тему. Что ты думаешь о Лене и твоем муже, только откровенно?
- Мой муж - всего-навсего мужчина. А твоя дочь - извини, настоящая нимфоманка. Видимо, она уже достаточно давно положила на него глаз.
-Давно у тебя сложилось такое мнение? Где ж ты была раньше?
-Я не присутствовала при их забавах. Это вы потворствовали их игрищам. Так что все упреки обратите в собственный адрес.
- Все, дорогая. Перестанем обмениваться "любезностями". И мы, и ты, извини за ненормативную лексику, просрали наших любимцев, и в равной степени в том повинны. Согласна? Надеюсь, ты не выгнала мужа из своего дома?
- Почти выгнала. Но, думаю, поскольку ему некуда пока уйти, вернется. Когда увижу его, что передать?
- Постарайся убедить своего муженька в необходимости встречи для обсуждения на трезвую голову нашей общей проблемы. Можешь сказать ему, что мы не хотим, чтобы наша дочь скиталась по углам, ела, черт знает что. Не для того мы, ее родители, вкалываем от восхода до заката, чтобы она жила впроголодь. Он должен задуматься о судьбе своей любимой. Кто знает, может быть, нам удастся найти приемлемый для всех выход из тупика. Одним словом, запудри влюбленному самцу мозги, это не так трудно. Нам сложнее вразумить свою дочь - она чертовски умна и упряма одновременно. Если удастся внести раскол в их ряды - а это возможно лишь том случае, если Виктор проявит малейшую нерешительность хотя бы на словах, - тогда мы выбьем у Лены ее главный козырь - его любовь к ней. Ведь она наивно полагает, что с милым жизнь в шалаше. А он - несмотря на свое легкомыслие - не может не задумываться, что и шалаш ему не по средствам. Даже в том случае, если сперма ударила в его голову так сильно, что он потерял разум.
- Не знаю, что и куда им обоим ударило. Но он говорил о разводе.
-Настаивал на нем?
- Ты ж его знаешь. Уверенности в его голосе не было.
- Тогда не все еще потеряно. Я беру на себя роль главного обвинителя. Скажу ему, что никто их у себя не приютит, и не станет содержать за свой счет. На его зарплату им не прожить - чтобы снять комнату, придется заплатить половину зарплаты. Посмотрим, что он на это скажет?
- Он не успеет и рта раскрыть, как твоя дочь встанет и произнесет гневную речь: они проживут без чьей-либо помощи.
- А я спрошу у Виктора, что он, взрослый мужчина, взявший на себя ответственность за женитьбу на студентке, еще не вступившей во взрослую жизнь, думает по данному поводу.
- Он промолчит.
- Для начала и этого довольно. Если он проявит малейшую нерешительность, нам удастся вбить клин в их отношения. Лена потеряет веру в него.
- Ты явно недооцениваешь ум своей дочери. Она понимает, какие цели мы преследуем, и легко догадается, куда мы клоним.
- Лена любит родителей. Не желает терять - и нас самих, и нашу поддержку - любую. Особенно материальную. Она учится, Университет нужен ей никак не меньше, чем замужество. Да, она влюблена и упряма, как дьявол. Но не глупа. И нуждается в компромиссе. Если только мы уговорим ее встретиться с нами, значит, есть шанс убедить их не спешить. И твой Виктор должен понимать...
-Против их любви никакие разумные доводы не подействуют...
- Какая, к черту, любовь?! Он запудрил девчонке голову, вызвал интерес к сексу, воспользовался ее неопытностью.
-Как бы то ни было, боюсь, мы бессильны противостоять их чувству.
- Особенно в том случае, если они спят друг с другом? Или, по-твоему, это уже не имеет значения?
- Не думаю, что Виктор так далеко зашел. Все же у него есть совесть.
- Ты так старомодна? Или только потому, что моя дочь все еще девственница (предположим такое), он, исходя из моральных соображений, не посягнет на ее целомудрие? Он, моя дорогая, как все мужики, обыкновенный кобель. Хотя достигает своих целей тихой сапой...
- Я не желаю это обсуждать. Так мы можем далеко зайти.
- Хорошо. Ты права. Все еще любишь своего прохвоста?
- Это, извини, мое дело. Поговори с дочерью, если она пойдет на встречу, то и Виктору некуда будет деваться. Без ее согласия он не придет.
-Извини меня за несдержанность. Пойми правильно...
- На твоем месте я бы не такое наговорила. Кому из нас хуже, вопрос. Можешь не извиняться. Позвони, когда получишь ответ дочери...
Матери Лены удалось сломить сопротивление дочери. Наша встреча состоялась. Протекала она не так бурно, как сумбурно. Мой муж предпочел уйти в кусты, отмолчаться. Ленин отец сдерживал свой гнев и только сверкал очами. Видимо, они с женой договорились о своих ролях. Очевидно, ему было уготовано выступить позже. Взять заключительное слово в качестве обвиняющей стороны...
Мы пили чай, и ни до чего договориться не могли. Лена, как я и ожидала, не давала рта раскрыть Вите (впрочем, он и не пытался). Она сразу отказала родителям в праве вмешательства в свою жизнь. Заявила, что они с мужем проживут как-нибудь, заранее понимая, на что идут. Я посмотрела в сторону Виктора. Он даже не кивнул в знак согласия с любовницей. (Если она не стала таковой раньше, то поспешила достичь поставленной перед собой цели накануне нашей встречи. Виктор, видимо, нашел место, где они провели ночь, по всему видно бурную, так как он - хотя прошло достаточно много времени после нее, - выглядел утомленным и вялым...)
Внезапно его взгляд остекленел, и он упал со стула. Можно сказать, замертво, но дышал. Вызвали врача. Он спросил у меня, были ли у мужа какие-нибудь серьезные сердечно-сосудистые заболевания. Я ответила, что на своей памяти ничего подобного не наблюдала. Тогда Лена вспомнила об угрозе отца убить Виктора, если тот посмеет стать ее любовником или мужем. Она заподозрила возможность отравления. Дальнейшая проверка показала, что в организме мужа нашли следы сильного снотворного, которое могло стать своего рода катализатором сильного сердечного приступа. Я в этом ничего не понимаю, но версия умышленного отравления Вити ее родителями могла, на мой взгляд, иметь место. Родители прекрасно понимали - особенно после ночи, проведенной Виктором и Леной, - любовники от своего намерения не отступятся. И потому заранее припасли нечто такое, чтобы подсыпать или подлить в чай Вити, если ничем иным не удастся их остановить. Лена сама напомнила об угрозе отца убить Витю...
Не обошлось без взаимных подозрений и обвинений. Я поддержала Лену, а ее мать - в свою очередь - не преминула вспомнить о моих угрозах в адрес мужа. Я не стала отпираться и подтвердила сказанные мною сгоряча слова Вите о том, что его мало убить, когда узнала о предательстве, возможно, еще не свершившемся, но неотвратимом. Только не помню, чтобы в своем разговоре с матерью Лены, говорила ей это. Но как она узнала и повторила слово в слово мои слова?
У каждого из нас был мотив для убийства Вити. Даже у Лены, которая могла разочароваться в любовнике по понятным причинам. Я меньше всего тут имею в виду его мужскую несостоятельность в постели, хотя и ее отрицать не смею. Скорее всего, весь тот период, когда их отношения привели к мысли о браке, Лена день ото дня получала косвенные основания - пусть неосознанно - полагать, что совершает ошибку, уступая своему чувству. Когда Витя понял, что влюбился в нее, и начал с ней встречаться - в тайне от всех нас, - она не устояла против его - не домогательств, нет, - против осуществления давнишней мечты, которую лелеяла с детства. Но позднее реальность вошла в противоречие с фантазией. Ее чувства и ощущения стали контрастировать с прежним представлением о любви. Однако она решила идти до конца, наперекор всему. Возможно, не встреть такого яростного сопротивления со стороны родителей, она бы не стала форсировать отношения с Витей. Вполне бы устроила - на какое-то время - близость, которая, в конечном счете, привела к пониманию, чего стоит их любовь.
У меня есть своя версия отравления - пусть случайного - мужа. Лена могла сознательно вывести любовника из игры, в которую мы их втянули. Чтобы он ничего не испортил, был при нашей общей встрече бессловесным, безропотным и не помешал ей противостоять "врагу". Но она явно перемудрила, дав ему слишком большую дозу лекарства, которое, как оказалось, в таких дозах даже представляет угрозу для жизни....
У всех у нас были основания для отравления. И у меня - не в последнюю очередь. Но я к нему не причастна. Быть может, никто его не отравлял. Он сам принял это лекарство, чтобы выйти из того тупика, в который себя загнал. И переусердствовал. Врачи борются за жизнь моего мужа. И я молю Бога, чтобы он остался жив. Даже в том случае, если уйдет от меня. Слишком сильно я его люблю, чтобы желать ему смерти...
ЛЕНА
Виктор - необыкновенный человек, кто бы и что бы о нем ни говорил. Я полюбила его, будучи совсем еще ребенком, и люблю до сих пор. Другого такого мужчину я не встречу. Если мне суждено выйти замуж не за него (он просто обязан выжить!), то уже без любви. Виктор останется единственным любимым мною мужчиной.
Когда он впервые появился в нашем доме и был представлен мне, девятилетнему ребенку, первое, что я увидела на его лице, - улыбку. Не глупая - во весь рот, с которой смотрят на детей другие взрослые люди, - а дружеская, заинтересованная, обаятельная - улыбка взрослого человека, признавшего во мне с первого взгляда равную себе. Я сразу же совершенно неосознанно потянулась к нему и позволила обнять себя и поцеловать. И - отчетливо это помню - ощутила необыкновенное волнение от первого мужского (отец и другие не в счет) прикосновения. Почувствовала радость оттого, что у меня появился новый - живой - друг (и к тому же мужчина). Который, в отличие от моих любимых кукол, наполнен дыханием, запахом, улыбкой, смехом, голосом. Он сам - без всяких на то усилий с моей стороны - двигается, разговаривает, рассказывает сказки - не я ему, он - мне.
До Вити в нашем доме нередко появлялись другие люди, старавшиеся показать мне и моим родителям, как хорошо они восприняли меня. Отмечали мою красоту, не по годам - ум. Откуда им знать, какая я на самом деле? Да и особой красотой я не блистала. Я всегда чувствовала себя с ними не в своей тарелке, своим детским умишком понимала всю искусственность происходящего. Испытывала неловкость, даже стыд - и не столько за них, сколько за себя и родителей, навязывавших им мое общество. И потому я не позволяла никому себя обнимать и целовать. У большинства из них были собственные дети, они их действительно искренне любили, ласкали и целовали, считали умными и красивыми. Я - для них совершенно чужой ребенок. А им приходилось - как это исстари заведено, в соответствии с общепринятым этикетом, - восторгаться, восклицать, проявлять любопытство, одним словом, нести полный вздор, столкнувшись впервые, с глазу на глаз с посторонней девчонкой. И все для того, чтобы никто не заподозрил их в полном или хотя бы частичном равнодушии. (В первую очередь, конечно, родители, в последнюю - сам ребенок, что он понимает?) В подобных ситуациях взрослые ведут себя, словно марионетки. Дети, сами играющие с куклами, приводя их в движение и как бы оживляя, легко разгадывают истинное положение дел. Позволяя себе участвовать в такой нехитрой игре, прекрасно чувствуют всю ее фальшь и натужность. Им, детям, приходится невольно играть свои роли в этом дешевом спектакле, чтобы не обидеть родителей. А иногда они подыгрывают родителям от скуки, любопытства - все же приходится иметь дело с живыми куклами, с их выражениями лиц, за которыми забавно следить (при всей схожести этих игр - знакомств - все же есть и отличия, пусть небольшие). И взрослые, и дети - участники одного и того же набившего оскомину зрелища, но в нем играют разные актеры, иногда даже по-своему талантливые, старающиеся неформально отнестись к своей "работе" (правда, большинство не вкладывает в игру ни вдохновения, ни труда, стараясь поскорее избавиться от навязанной им процедуры знакомства с маленьким, несмышленым человечком).
Но Витя оказался приятнейшим исключением из общего правила. Я даже не успела примерить на себя маску дитяти, принявшего правила игры, как этот новый взрослый одной улыбкой обезоружил меня и сразу же заполонил. Он не походил ни на марионетку, ни на человека, управляющего марионетками. Этот театр был чужд ему. Изначально преисполненный желания понравиться мне и меня полюбить (последнего как раз и не хватало всем другим, потому я угадывала, что стоит по ту сторону их натуры), Витя, сам, как малое дитя, мгновенно обрадовался тому, что я всем своим обликом, еще не успев напустить на себя притворство, не обманула его ожиданий. Много позднее я поняла, что дело тут вовсе не во мне даже, а в нем. Уж, коль скоро он взял на себя эту нелегкую миссию неформального знакомства с ребенком, то отнесся к нему с душой, с полными объятиями. Но тогда я, разумеется, была далека от подобных мыслей. Когда он распростер эти свои объятия души, а не только рук, я своим детским чутьем маленького зверька уже подпала под его обаяние и бросилась в сладкий, приятный омут любви. Он обнял и поцеловал меня, не произнося ни единого звука, а я не только не отвергла его объятий, в которые он меня заключил, но и сама заключилась в них, желая подольше там остаться, - такое живое тепло исходило от этого незнакомца. А затем, когда он разомкнул свои руки, я бросилась ему на шею и прильнула к его большому телу. И никто не счел это предосудительным. Отец лишь сказал, что еще никому до Виктора не удавалось с первой минуты покорить его дочь. Я даже не покраснела и не стала опровергать его слова. Мне самой хотелось, чтобы новый друг поверил в чудо, которое со мной случилось.
Возможно, во всем сказанном мной присутствуют наслоения будущих наших свиданий. Трудно поверить в такое мгновенное признание ребенком в постороннем взрослом человеке своего близкого, самого - самого после родителей, но качественно иного близкого и потому особенно притягательного - и своей новизной, и магией дружбы - любви. Быть может, все это мои фантазии, но, так или иначе, то, как мы с Витей приняли друг друга, наполнило мое маленькое существо необыкновенным, доселе неиспытанным счастьем, не покидавшим меня долгие годы. Их не обошли разочарования, отчаяние, слезы - вся та романтическая, как сейчас говорят, блажь. Но без нее я никогда бы узнала, что такое любовь...
Любовь иррациональна, загадочна, необъяснима. Это мистика, хотя многие ее проявления носят более чем естественный, даже животный характер. И все же в любви есть нечто таинственное, непознаваемое, роднящее ее с верой в божественное. Можно только пожалеть тех, кто не испытал этой "болезни"... Моя детская любовь к Вите оказалась именно такой.
Я никогда не знала пресыщения в своей к нему любви, которая лишь однажды - и далеко не лучшим образом - нашла свое проявление во всей полноте. То, что до той поры мы не были физически близки, не моя вина. Он, глупый, чего-то боялся. Видимо, считал меня слишком юной для себя. И еще не окончательно разлюбил жену. Или не желал ее потерять. Мы не говорили на эту щекотливую тему. Она могла убить нашу любовь. Достаточно того, что через много лет он позвонил мне, мы встретились, и он признался мне в своем чувстве, которое так долго скрывал, не отвечая на мои объяснения ему в любви...
Родители - всего лишь родители. По мере всех своих сил и возможностей они вкладывали в меня то, что имели. Но постоянно занятые, исключительно деловые люди, они не могли дать мне то душевное тепло, в котором я нуждалась. (Да и вообще этого у нас, увы, не было - тепло проявляется лишь тогда, когда между родителями и ребенком постоянно присутствует взаимопонимание и равноправие, несмотря на интеллектуальное неравенство, вызванное отсутствием знаний и жизненного опыта у ребенка.)
Витя каким-то чудесным образом понимал всю несущественность того, что лежит на этой стороне разума. А по ту сторону - мы находились в одном и том же поле. Виделись мы - по понятным причинам - исключительно редко, но меня всегда очень сильно тянуло к нему. Мне всегда хотелось видеть его, и потому казалось, что и я ему небезразлична, пусть еще не как зрелая женщина, даже не женщина в общепринятом смысле. Но я полагала, что между нами сложились уже такие близкие отношения, которые не нуждаются в общеупотребительном понимании. Я надеялась на то, что придет - и довольно скоро, скажем, когда мне исполнится пятнадцать - максимум шестнадцать лет, - время, когда он увидит во мне также женщину. Лишь бы подождал и не нашел себе другую женщину, которую полюбит.
К тем, с кем он встречался наедине и с кем был близок, я ревновала, но не видела их и не знала, они как будто не существовали вовсе. Главное, чтобы они не задерживались у него надолго. Родители как-то обсуждали личную жизнь Виктора - я подслушала разговор. Речь шла о том, что их друг обзавелся недавно новой любовницей, пользуется успехом у женского пола и не пренебрегает им. В моем тогдашнем понимании слово "обзавелся" - синоним слову "приобрел", притом приобретению материальных вещей - не ценностей души или любви - не придавала большого значения, тем более что я имела то, что многим было не по карману. Я не понимала тогда (отказывалась понимать), как это можно на несколько дней или недель приобрести что-то действительно важное (например, любовь) - это все равно, как обзавестись собакой и выбросить ее через неделю на улицу только потому, что она надоела, или стало лень выводить ее на улицу два раза в день. В применении к Вите подобное выглядело в моих глазах кощунством.
Однажды в моем присутствии отец предложил Вите придти к нам с какой-то девушкой, с которой родителям "повезло" познакомиться в театре, где все они вместе встретились и даже сидели рядом. Но Витя - я услышала это с радостью - сказал отцу, что не видит никакого смысла приводить к своим друзьям всех, с кем он встречается. Вот когда (улыбнулся он) влюбится в кого-нибудь (значит, он ни в кого еще не влюблялся до сих пор, отметила я для себя), тогда, быть может... Мать пошутила, что любая, с кем придет к нам Виктор, едва ли понравится Лене, которая не потерпит конкуренции (противная мамка!). Витя ничуть не смутился, заявив, что никому не позволит нарушить прочную и взаимную дружбу между нами (пусть так, а на что еще мне пока рассчитывать?).
Об его женщинах я старалась не думать, и потому думала. Мне стало казаться, что я для него - в большей степени игрушка, забава, развлечение. Тем более что он пишет детские рассказы, ему нужна аудитория, а собственных детей у него пока нет (только их мне и не хватало для общего "счастья"!) А он для меня - не только источник познания мира, людей, живая книга бытия, но и единственный мужчина, в которого я, на свою радость и беду, влюбилась. И чем дальше, тем полнее он заполнял это чувственное поле, которое я ни за что не хотела терять. Я с нетерпением ждала каждого нового появления Вити у нас, теребила отца, чтобы он поскорее пригласил его к нам, и чтобы при этом родители не слишком долго отвлекали внимание нашего общего друга. В первое время я не осознавала того, что люблю Витю как мужчину. Мне казалось, я вполне невинно влюблена в него как во взрослого человека, который своим безудержным весельем заряжает, вернее сказать, подзаряжает меня (хотя мне и самой свойственно оптимистическое восприятие мира), прививает мне новые знания и ощущения. А главное - мне хорошо находиться в его обществе, быть равным ему и с ним, несмотря на огромную в то время - вот она относительность на практике, не только в теории - разницу в наших летах...
Мне около четырнадцати лет. Витя в очередной раз пришел к нам, а родители занялись подготовкой ужина. Я решила коснуться темы, которую раньше не рисковала затрагивать - темы интимных отношений между людьми. Желая скрыть свои чувства, я намеренно облекла свои вопросы в соответствующую форму, чтобы он рассматривал их всего лишь как желание удовлетворить мое - детское - любопытство. Для этой цели я использовала литературные источники - от "Ромео и Джульетта" Шекспира до " Лолиты" Набокова. Частично мне удалось ввести его в заблуждение. Он не удивился столь расширенному списку прочитанных мной книг на любовную тему, так как уже давно знал, что я читаю. А теперь я всего-навсего выразила желание пополнить багаж знаний с помощью взрослого друга. И когда он осторожно поделился со мной некоторыми вполне безвинными познаниями в этой деликатной сфере, я решилась поговорить с ним начистоту, желая выяснить отношение Вити ко мне как к женщине. Задав "очень личный вопрос", я сразу же поставила его в сложное положение. Он ответил, что не на любой вопрос знает ответ, а строить догадки не привык. Что ж, подумала я, он частично ответил, но все-таки увернулся от прямого, честного ответа. Надо спросить без обиняков, прямо в лоб, так не уйти от ответственности, учитывая склад его характера, не терпящего лжи. И я спросила, любит ли он меня. "Движет мной не праздное любопытство, а любовь, о чем тебе не нужно строить догадок". Он улыбнулся так, что я почувствовала желание его расцеловать. С трудом сдержала себя. Я далеко не все еще спросила. Да, он так и не ответил на мой самый главный вопрос...
-Ты - дочь моего единственного друга. Хорошо относишься ко мне, зовешь в гости. Любишь, когда я читаю тебе свои рассказы. Ты ведь единственный мой читатель, и я этим очень дорожу. К тому же тебе чаще всего нравится то, что я написал, - какой писатель устоит против лести?
- И это все? ( Я не смогла скрыть разочарование.) Ты не любишь меня по-настоящему?
-Только по-настоящему и люблю. ( Я поняла, что мне его не провести. Решила сменить тактику.)
- Это правда, что ты часто меняешь любовниц?
- Какая чушь! Откуда ты ее почерпнула?
- Извини, Витя, я не могу тебе это сказать.
- И я не стану комментировать подобный вздор.
- Я помогу тебе. Не так давно ты обзавелся новой любовницей. Верно?
- Откуда ты ...? Ты хотя бы понимаешь, о чем говоришь?
- Я случайно узнала - подслушала. Не выдашь?
- Подслушивать, Лена, нехорошо.
- Знаю. Так уж получилось. Я не хотела...
-Ты, скорее всего, неправильно поняла своих невольных информаторов.
- Еще как поняла. Я достаточно хорошо начитана. И, хотя редко, смотрю кино.
-Ты только что доказала свою начитанность... Далеко не всякая информация полезна.
-Говоришь, как папа. На каждый мой вопрос о чем-то важном, он говорит, что я еще не доросла до ответа на него.
- А разве он не прав? Есть вопросы, на которые не следует отвечать, если не желаешь лгать.
- Я ведь спрашиваю не из праздного любопытства, в чем ты меня иногда упрекаешь. Просто хочу больше знать... О тебе... Мы ведь друзья...
- В чем, собственно, твой вопрос?
-Ты так тяжело вздыхаешь. Я тебя замучила, да?... Можно осуждать женщину, которая любит мужчину, остается с ним наедине и позволяет ему делать с ней все, что он захочет? Другую женщину - не жену.
- Ну, это зависит от разных обстоятельств...
- А если без любви?
- И это не такой простой вопрос.
- Даже для тебя?
- Я - не исключение.
- Предположим, ты обзавелся собакой. Подобрал ее на улице, пожалел. Она к тебе привязалась. Ты сможешь после всего этого с ней расстаться? Так, что она окажется на улице, может умереть от холода и голода.
- Именно поэтому я не подбираю бездомных животных, хотя всегда испытываю к ним жалость.
- К ним испытываешь, а к людям - нет?
- Ты кого имеешь в виду?
- Твоих женщин... Тебе совсем не идет надутое лицо. Не хочешь говорить на эту тему, так и скажи.
- Видишь ли, Лена, есть вопросы, которые не следует обсуждать с другими людьми, даже с друзьями.
- Извини, Витя. Наверное, я слишком настырная. Но не думай, что я спросила просто так... Если б я тебя не любила... Если у тебя кто-то есть...
- Ни я, ни меня никто не подбирает, как бездомных собак. Люди встречаются и расстаются без всяких обид друг на друга.
- Не понимаю, как можно любить человека неделю, даже месяц, а потом разлюбить. Что же это за любовь тогда? Или то совсем другое?
-Любовь, дружище, редкий дар. Это когда ты ни дня, ни минуты не мыслишь себя без любимого, существа, когда оно заполняет тебя целиком. Так, видимо, обстоит дело. Не каждого в течение его жизни посещает глубокое чувство. Некоторые до самой смерти не знают его.
- А ты сам?
- Пока мне не слишком везет, по правде говоря.
-Тогда можно понять, почему все вы то сходитесь, то расходитесь друг с другом. Ведь не сразу, наверное, становится ясно, что любовь, а что не любовь. Вот я, например, уже сейчас знаю, кого люблю, и буду любить всю жизнь... Тебя!
- Глупенькая. Пройдет время, сама будешь смеяться над собой. Полюбишь молодого человека, а он, в свою очередь, полюбит тебя. Но пока все это не слишком актуально для тебя.
- Любви все возрасты покорны, как знаешь.
- Пушкин меньше всего имел в виду таких молоденьких девушек, как ты, хотя возраст не имеет границ. И все же в твои годы лучше повременить с такими мыслями. Всему свое время.
- Я люблю тебя, как ты не хочешь понять! Не как друга. Мне никто, кроме тебя, никогда не будет нужен. Не выбрасывай меня, пожалуйста, на улицу, как бродячую собаку.
- Что ты такое говоришь?! Ты всегда останешься моим лучшим другом - и когда вырастешь, выйдешь замуж, и когда у тебя будут дети. И я стану почти что дедушкой.
- Станешь им, когда мне будет целых сорок лет. Но и тогда я буду тебя любить. Ты можешь меня подождать? Или я никогда не понравлюсь как та женщина, которая сейчас у тебя появилась?... Поцелуй меня, как целуешь ее.
- Кажется, мы зашли слишком далеко. Это очень опасная игра, Лена.
-Это не игра. Любовь. Конечно, я понимаю. Ты не можешь меня полюбить, пока мне так мало лет. Но я могу хотя бы надеяться?
- Лена, тебе вредно читать любовные романы.
-Это пустая отговорка. Ты прав, как может взрослый мужчина, у которого много любовниц, влюбиться в девчонку?! Но ведь та же Лолита не старше меня. А Гумбольдт старше тебя, что ему не мешает любить ее. Значит дело не в возрасте. У тебя есть другая. А надоест она, встретишь еще кого-нибудь, кто тебе понравится.
-И смех, и грех. Вот к чему приводит раннее чтение и телевидение. Оно забивает головы детей, зомбирует их. И тебя оно не обошло стороной.
-Такого тебя я не люблю. Иногда ты хуже папы. Читаешь нотации. Как называются такие люди, напомни?
- Моралисты.
- Раньше ты никогда не читал мне мораль. Хотя многому меня научил.
- Чему это ты смеешься? Чему плохому я тебя научил?
- Только хорошему. Я помню, как ты поцеловал меня в первый раз... Теперь моя
очередь!
Мы сидели рядом друг с другом. Я зашла ему за спину и в одно мгновение, не давая опомниться, запрокинула его голову и поцеловала в губы, не отрываясь. При этом мне удалось - уж не знаю, каким чудом, разжать его губы, и глубоко проникнуть языком в его рот... Видимо, сработала интуиция вкупе с почерпнутым из фильмов чужим опытом. В этот момент у меня и мыслей не возникло, что я могу опозориться перед Витей по той простой причине, что целуюсь так впервые и вообще не умею целоваться (родственные и дружеские поцелуи не в счет - они ничего общего не имеют с поцелуями между влюбленными). Витя, остолбенел, сидел, как вкопанный, если такое выражение допустимо к человеку, сидящему, а не стоящему. Он не мешал мне затягивать поцелуй, что я расценила для себя положительно: во всяком случае, ему не противно, иначе бы он тут же оттолкнул меня. Значит, есть шанс - и он полюбит, если уже не любит, лишь притворяется, что не любит, поскольку намного старше меня и боится моих родителей - своих друзей, конечно, ему мало не покажется, если они узнают, что я с ним целовалась и объяснялась в любви, а он не очень-то сильно сопротивлялся всему этому. Такие примерно мысли владели мной, пока он приходил в сознание, или ж делал соответствующий вид. Он явно всполошился, на нем лица не было. Нет, было. Лицо влюбленного человека, не верящего ни моей любви в него, ни в свою любовь ко мне. Впрочем, я не уверена в том, что именно так все происходило между нами. Но примерно таким образом расценила данный эпизод...
- Чтобы этого больше никогда не было! Не то мы поссоримся.
- Настолько тебе противно, да?
- Мы не можем себе позволить так целоваться, запомни раз и навсегда! В какое положение, в конце концов, ты меня ставишь перед моими друзьями, своими родителями?
- Если только это тебя смущает?... Пожалуйста, не злись. Прости меня. Я больше не стану приставать к тебе, навязываться со своей дурацкой любовью...
-Не нужно так шутить, Лена.
- Ты ведь совсем неглупый человек, Витя. Я не шучу. Я люблю тебя.
- Тем более... Бред какой-то...
- Что ты сказал?
- Ничего хорошего.
- Выругался?
- Только этого не хватало!
- После всего, что случилось, перестанешь к нам приходить, да?
- Это зависит не только от меня.
- В том случае, если я перестану напоминать тебе о своей любви, ты придешь еще?
- Мы с тобой как малые дети. То есть я веду себя хуже ребенка. Не хмурься, я приду и не раз. Но обещай мне, мы не будем впредь себя так вести.
- Ты вел себя прекрасно! Это я... Я совсем - совсем тебе не нравлюсь?
- Опять двадцать пять! Все, я ухожу!
- И пошутить с тобой нельзя? Где ж твой юмор? Куда он подевался? Все, все. Я обещаю быть паинькой и перестану тебя любить, раз ты такой...
И, приподняв платье, то ли для того, чтобы его не помять, то ли для того, чтобы отрезать себе (и ему?) пути к отступлению, то ли из желания расшевелить Виктора и понять, что он ко мне испытывает и испытывает ли вообще как мужчина, а то из всего вместе, я уселась ему на колени, прижавшись к нему. Он не знал, как себя вести. Боясь, что обидит меня, не отстранился, позволил себя обнять, и даже сам легким встречным движением обозначил пусть не страсть, но, по меньшей мере, дружеское расположение, которое при желании я могла принять - и приняла! - за добрый знак - шаг вперед к тому, о чем я мечтала. И, видимо, почувствовав то, что я именно так истолкую этот его жест, он смутился, осторожно обхватил меня за талию, приподнял, встал сам и поставил на пол. Он изо всех сил, как мне показалось, старался не обнаруживать свое волнение и желание. Так мне померещилось... Теперь я ждала наиболее благоприятного момента, чтобы развить свой успех. Или провал...
Когда нас позвали к столу, мы выглядели провинившимися школьниками. Мама спросила, не поругались ли мы за те пятнадцать минут, что оставались вдвоем. Витя покраснел и отвел глаза, а я, как ни в чем не бывало, заявила: "Ваш друг иногда бывает несносным. Но я его прощаю". И рассмеялась. Позднее отец попытался выяснить у Виктора, какая кошка перебежала нам дорогу. Витя пробурчал в ответ: "Кто вас просил обсуждать моих женщин? Лена интересовалась ими. Что я мог ей ответить?" Отец был обескуражен, стал перед ним извиняться. Но все это я узнала через много лет - от самого Вити...
Следующий момент для объяснения между нами представился не скоро. Виктор стал сторониться моего общества, старался не оставаться со мной наедине. Я решила, он испугался (и это еще не страшно) или, что куда хуже, просто ужасно, не испытывает ко мне никаких чувств, кроме дружбы...
" Прошла весна, настало лето". Родители пригласили Витю провести вместе с нами выходные под Выборгом. Мой отец давно дружил с бывшим лесником, у которого на отшибе, у самого озера, был когда-то маленький домик. В эти места, как охраняемую зону, практически "не ступала нога человека", тем более что довольно обширную территорию вокруг дома как частное владение хозяин обнес приличным забором. В результате получился собственный земельно-водный надел, обособленный от внешнего мира, населенного чужими людьми, которые и без того там не появлялись. Домик давно превратился в полную развалюху, так что владелец снес его и на этом месте начал ставить новый сруб. Сам он в то время куда-то уехал, предоставив свою вотчину в полное наше распоряжение. Нам даже не пришлось везти свою палатку для ночлега. У него их было целых две - одноместная для него самого и многоместная для гостей.
Погода нам благоприятствовала. Отец взял с собой разную провизию, он любил разводить костры для жарки шашлыка, рыбалку и все, что украшает отдых на природе. Машину вел отец, мать сидела рядом с ним. А на заднем сидении разместились мы с Виктором, что меня вполне устраивало, не знала - как его. Я не слишком церемонилась и довольно скоро завладела рукой Виктора и положила ее к себе на колени. Он так взглянул на меня, что я тут же забрала руку назад и отвернулась к машинному стеклу. Я была обескуражена, озадачена - прежде всего, собственным поведением, вызванным желанием как можно скорее найти общий язык с моим возлюбленным. Хватило ума понять, что ставлю его в глупое положение, навязываясь, чуть ли не в любовницы... Впрочем мой " любовник" - человек отходчивый, всегда умел радоваться любым проявлениям жизни, не слишком избалованный, даже если женщины примечали его. Поэтому он через какое-то время заговорил со мной, словно между нами ничего не произошло. И на самом деле не произошло. Все мы дружно и мирно беседовали, шутили, рассказывали разные истории, по ходу движения несколько раз выходили из машины, чтобы размяться.
Когда приехали на место, то, в первую очередь, не вынимая вещи и продукты, лишь скинув с себя легкую одежду и облачившись в купальники и плавки, бросились в воду. Вылезать из нее не хотелось, так она пришлась всем по нутру. Мы видели с Виктором друг друга без верхней одежды впервые. Я вдруг заробела, опасаясь того, что он найдет меня совсем не такой, как мне бы хотелось. Все-таки я - еще не настоящая женщина, хотя располагала всеми женскими атрибутами, как - пусть в шутку - выразилась незадолго перед нашей поездкой мать, когда я примеряла новый очень дорогой даже для нас купальник, купленный мне в подарок по случаю наступления лета...
Родители, словно маленькие дети, бросились в озеро, подняв брызги. Я поймала на себе взгляд Виктора, не то чтобы оценивающе мужской, но и не только дружеский.
- Как ты меня находишь?
- Очень симпатичная девушка.
- Только и всего?
-У тебя прекрасная фигура, купальник тебе очень к лицу.
- В меня можно влюбиться?
- Вполне. И что еще будет!
- Шутка?
- Я не умею делать комплименты, извини.
- Своим женщинам их не говоришь?
- Ты опять за свое? Прекрати! А то мы поссоримся.
- Тебе никто из твоих женщин не говорил насчет твоих плавок? Они малы. Или им нравится, когда...Лучше вообще без них, если хочешь знать!
- Извини, если я чем-то не угодил тебе... Давай лучше догонять твоих родителей. Плавать-то умеешь?
- От тебя не отстану, не сомневайся.
Мы бултыхнулись в воду. Он как истинный джентльмен не позволил себе отрываться от меня. Мне очень хотелось хотя бы подурачиться с ним в воде - настолько я жаждала прикосновения наших тел. Но в страхе, что все испорчу, держалась рядом с ним, не рискуя... сесть, вернее, встать ему на плечи, чтобы нырнуть с них в воду...
После купания мы разобрали вещи, развели костер, приготовили еду, поели, потушили костер и разошлись - Виктор в свою палатку, мы - в свою. Родители заснули мгновенно, а ко мне сон не шел. Я никак не могла выкинуть из головы Виктора и думала только о том, каким образом расположить его к себе. И неимоверно злилась на себя за дурацкий разговор про плавки, теперь он думает, что я совсем дура, к тому же испорченная и развязная... Очень хотелось плюнуть на все, придти к нему и лечь с ним рядом. Больше ничего! Но я боялась этим окончательно отпугнуть или - еще хуже - разочаровать его. В конце концов, я заснула. Проснулась - уже совсем светало. Я даже не взглянула на часы - выспалась. Родители дрыхли без задних ног, они вообще любили поспать - особенно после тяжелой работы (им редко когда удавалось устроить себе такой отдых - на целых два дня).
Мне невероятно сильно хотелось видеть Виктора. Я направилась к его палатке и в нерешительности остановилась перед ней. Негромко позвала его, он не откликнулся. Я решила разбудить его и войти к нему. Но вдруг он спит обнаженным, и разметался во сне? И как только я войду, он проснется? Ничего - не ослеплю... Палатка была пуста. На одеяле лежали его плавки. Я машинально спрятала их под подушку, поняв, что он пошел купаться без них. Пошла к озеру и увидела Виктора, заплывшего далеко и возвращающегося назад, к берегу. Дальше я действовала мгновенно и решительно. Пан или пропал! Я не должна стыдиться своих чувств, я полюбила мужчину, хороша собой (пусть не врет, если это не правда). Лучшего момента не представится. Идти в воду в купальнике, когда он без плавок, просто нелепо. Я разделась и бросилась ему навстречу. Он плыл медленно, ловил кайф, как принято говорить. Пусть видит меня такой, какая я есть!...
И тут мне пришла в голову следующая мысль. Когда он окажется рядом со мной, притворюсь, будто силы оставили меня. Что ему останется? Спасать утопленницу...
Он не сразу увидел, что я без купальника (равно как я, что он - в плавках). Лишь тогда, когда я легла на спину при его приближении. Если он не онемел, то дар речи потерял. Он ожидал от меня всего чего угодно, но все же не столь очевидного предложения или, если хотите, наглости. Я соблазняла его, ничуть не стыдясь этого. Так он мог подумать. Не знаю, что подумал на самом деле, но сказал только одно: " Ты прекрасна еще больше, чем я ожидал!"
У меня все поплыло перед глазами, тело ослабло (я ничего подобного от него не ждала), захлебнулась и пошла под воду. К счастью, он успел подхватить меня снизу. Я тут же всем телом прильнула к нему, покрывая все участки его тела, выступающего над водой, своими поцелуями. Он уже не мог скрыть восторга и желания, хотя сказал менторским тоном: "Ты настоящая сумасшедшая! Что это пришло тебе в голову"?
- Я проснулась и решила искупаться. Только и всего.
- Только и всего! И тебе нисколечко не стыдно? (Тон выдавал его с головой, да и в самих словах сквозилось такое лукавство, что я гордилась собой.)