Не прошло и двух лет после рождения Маринки, как мы с Толей расстались. Навсегда. Признаю, во многом это моя вина. Впрочем, очевидно, все к тому и шло. Так или иначе, нам не суждено жить вместе под одной крышей. Уж слишком разные у нас характеры и судьбы. Я не терплю слюнтяйства, и никогда не упускала любой возможности улучшить условия жизни, как своей, так и тех, кого считала самими близкими своими людьми. А ближе мужа и Маринки у меня никого не было. К сожалению, Толя никогда не понимал мотивов моего поведения, рассматривал его, чуть ли не как злостное вмешательство в свою жизнь, покушение на личные права. Ему ничуть не претила его расхлябанность, лень и нежелание сделать лишний шаг, дабы подняться над собой. Даже нужда, испытываемая нами в последнее время, не слишком тяготила его. Именно необходимость изменить материальные условия нашей жизни - не в последнюю очередь - побудила меня скрыть от Толи, кому он обязан своим новым местом работы. Скажи я мужу правду, он не ушел бы из своего института, по-прежнему влачившего жалкое существование и не платившего своим работникам мало-мальски достойную зарплату. Толя сам не раз, никто его за язык не тянул, непочтительно высказывался в адрес наших властей и руководства института, не способных по существу изменить положение дел в оборонной отрасли промышленности. Институт задыхался от отсутствия госзаказов, его оборудование и приборы физически и морально устарели, а новые купить было не на что. Даже в отдаленном будущем никакая перспектива не просматривалась. Толя возвращался с работы раздраженный и неоднократно говорил, ничего путного у них не выйдет, сколько бы ни говорили о переменах, нужно уходить из института, весь вопрос только один - куда. Хоть сматывайся из страны туда, где тебя оценят не только на словах. Но уезжать из России он не хотел. По разным причинам. Главное, не мыслил себя без родного языка и города, в котором прожил всю жизнь. Настоящий эгоист, обо мне и ребенке задумывался меньше всего. Хотя я-то как раз не возражала коренным образом изменить нашу жизнь, впустить в нее струю свежего воздуха, пока мы не так стары и на кое-что пригодны. Я не скрывала от мужа своего мнения. Лучше бы молчала. Стоило мне высказываться на этот счет, как он тут же огрызался в том духе, что я никогда его не понимала и не пойму. Одним словом, он вел себя не как мужчина - вы, женщины, меня поймете. И не как отец - свое скверное настроение переносил на дочь, если кого и баловал своим вниманием, то, в последнюю очередь, ее. Не было у него никогда того тепла, которое должен испытывать к своему ребенку настоящий отец. С ним произошла метаморфоза: он вообще стал скуп на чувства, малоразговорчив и угрюм. Когда Марина подросла, она как-то сказала мне, я неотчетливо помню первого папу, неотчетливо - так и сказала, смеясь, и добавила, я не шучу. Что до его былой страсти ко мне, то и она поутихла. Он даже не ссылался на усталость и настроение, слова были лишние. Мы и так все понимали. Любовь не может быть вечной. Годы совместной жизни, работа и быт уничтожают ее на корню. От нее остается одно воспоминание и редкие приливы, позволяющие в их минуты забывать обо всем на свете, надеяться на лучшие времена и неизбывность чувства, которое когда-то объединяло не только наши тела. Сейчас, когда мы с Толей живем в разных концах света - и не только в буквальном смысле этого слова, - можем позволить себе в своих письмах друг к другу большую близость и понимание, нежели тогда, когда жили вместе, особенно в последний год нашего супружества...
В институте, где я училась, вместе со мной на одном потоке обретал знания, не прошедшие для нас даром, не только один Геннадий. Другим из них оказался Жора, не проявлявший ко мне в годы нашей учебы особых знаков внимания, но через многие годы, сам того не желая, изменил всю мою жизнь. Как я горько шутила, меня развели с Толей два человека. Горбачев и Жора. Словно третий - Геннадий - ни причем. . Может быть, я и ошибаюсь, но без первых двух названных мной персонажей я б никогда не потеряла первого мужа и не приобрела второго. Так что перестройка самым непосредственным образом затронула меня.
Еще раньше Жора не нашел себе лучшего применения в СССР по причине своей принадлежности к "низшей расе" Не трудно догадаться, он - еврей, к тому же не без амбиций. Не без труда, так как после учебы несколько месяцев находился на военных сборах при ракетной части, где главным образом сотоварищи валял дурака и строил командирскую дачу неподалеку от места сборов, свалил в Израиль. До этого он успел поработать в бухгалтерии прачечной, был в отказе, отсидел по навету какой-то грязной оборванки за якобы приставание к ней в общественном месте пятнадцать суток, хотя видел ее всего один раз. Тогда, когда она давала показания в суде, если можно назвать им то место, в котором в одну минуту решались разные дела - делишки краткосрочных сидельцев, помогавших дворникам, работающим задарма, убирать улицы и дворы. Жора рассказывал о своей советской жизни с юмором, неоцененным по заслугам коммунистами, правившими страной, в которой он не сумел найти другого места работы, кроме прачечной. Забыла упомянуть, по окончании Финэка его направили в тьму-таракань. Там его, наконец, оценили по достоинству и долго не отпускали, сколько он ни убеждал тамошних товарищей, что может навсегда потерять ленинградскую прописку и невесту, которая ждет - не дождется, когда он вернется и женится на ней. Он представил ее любимой девушкой, к тому же, чуть ли не на шестом месяце беременности и при том желавшей рожать именно там, где будущие молодожены зачали ребенка. И воспитывать свое дитя во что бы то ни стало она решила там же - по месту прописки, даже в одиночку, если отец ребенка не вернется назад... Но это не помогло, его не отпускали. Все же ему удалось в том городишке найти нужного человека, поверившего лгунишке, у которого, сами понимаете, никакой невесты не было. Этот сердобольный товарищ, находясь при местной партийной власти, оказался не чужд к состраданию, игре в преферанс на деньги и выпивке, что наш плут использовал, сведя с ним знакомство накоротке. Все же интеллигенцией сей населенный пункт избалован не был, игроками в преферанс особенно, а те, кого с трудом можно к ней причислить, все больше выигрывали у партайгеноссе, так как являлись, преимущественно, еще большими начальниками, чем он. Жора же понимал свою выгоду и баловал нового знакомца проигрышами ему довольно больших сумм, за что, в конце концов, тот вознаградил его ходатайством перед теми, кто от него зависел и не отпускал Жору с вольной. Они имели на это свои резоны - нуждались в специалисте, с трудом его заполучили и теряли возможность приобрести нового. Мы жили в удивительной стране. Никто конкретно ни в чем не виноват, но все виновны друг перед другом. Но - нужно сказать - оставались, как правило, людьми и входили в положение других, если это не угрожало им самим - жизнью ли, карьерой. Вышестоящий начальник лишь замолвил за Жору слово, ничуть не больше, чего оказалось достаточно... И сейчас далеко не все люди-враги, но мало кто пойдет на малейший риск для своей карьеры ради интересов чужого человека. Каждый думает только о себе, не встанет с места, чтобы, говоря иносказательно, уступить место старушке, норовит как можно скорее занять освободившееся, невзирая на возраст... Впрочем, в наши времена Жоре не пришлось бы уезжать работать в глушь для сохранения диплома. И по ошибке уехав, мог бы вернуться. А если почему-то по уважительной причине ему б не позволили приехать назад, всегда сумел бы откупится. Как прежде... Такое вот единство и борьба противоречий, как с доброй - так мной обожаемой в прошлом - усмешкой говорил мой первый муж, обнимая и прижимая меня к себе, чтобы через некоторое время, как это случалось нередко, произнести прямо противоположное тому, что недавно ласкало мой слух...
Что-то я заболталась, милые дамы. Не иначе, как Жора произвел на меня впечатление. Вы б только видели этого мужчину! От горшка два вершка, к тому же редкая образина. Но море обаяния! Под этот поезд, думаю, угодила не одна женщина. По всем параметрам выше него. Не только ростом. И я не устояла против этого человечка. Как только он раскрыл рот, и я узнала, чем он может стать нам - мне, мужу и Маринке полезен. О том, что за его предложением кроется угроза моему браку, я как-то не подумала. Хотя предприятие Жоры не просто совместное российское и израильское, беспрецедентное даже в наше время, но к тому же наполовину принадлежало Геннадию, не скрывшему это от меня, когда сводил с Жорой. Жора, немало помыкавшись в новой стране, со временем, шаг за шагом, не так, как у нас, когда богачами становились в одночасье, приобрел немалый капитал, нужные связи, набрал специалистов - из прибывших, главным образом, из стран СНГ. А затем стал одним из совладельцев фирмы, выпускающей приборы, уж не знаю какие, то ли точного наведения, то ли другие средства автоматики, в которых испытывал нужду Израиль - и не только он один. Один из молодых львов бизнеса - в прошлом голодных, но страждущих дела, знающих и умеющих впитывать в себя все то, что можно взять из опыта и знаний других, - таким оказался наш коротышка, кого на первых порах никто не принимал всерьез. А он ковал свою победу, завоевывая ее, если ему верить, достаточно честным путем в борьбе с ушлыми конкурентами, не замечающими уродца и его рывка вперед на самом финише. Но именно ему предложили стать сначала менеджером перспективной фирмы, затем зятем владельца, а позднее - и ее совладельцем. Впрочем, о некоторых обстоятельствах его удачной карьеры мне рассказал не Жора, а Геннадий, от которого первый не скрыл главный источник своего преуспевания - супругу. Вы бы видели ее, дамы, Жорину жену! Писаная красавица, прямо с обложки журнала для мужчин! Я смотрела на ее фотографии и только диву давалась, как подобному страшиле удалось затащить в свою постель такую красотку. Ведь не одними своими деловыми талантами он добился от нее вручения ключей от кладовой своего сердца. Вряд ли она поступила так по настоянию отца, который вполне мог обойтись им как менеджером. Наемному работнику, сами понимаете, не обязательно совмещать управленческие функции на фирме и жизнь с его дочерью - единственным и уже неповторимым ребенком. Судя по тому, что рассказывал Геннадий, побывавший в доме Жоры, когда приезжал в Израиль по совместным с ним делам, тот был полновластным хозяином в семье, жена беспрекословно слушалась и обожала своего коротышку, на голову ниже ее в росте. Он властвовал так, что даже их дети ходили по струнке, ловили каждое слово отца. В такое трудно поверить, если б я сама не видела, не слышала и не впала в полное ребячество в разговоре с этим типом, руководившим им так, что я, едва успевала вставить пару фраз, заслушавшись его словесами. Странное дело, он выглядел почти красавцем, когда говорил, жестикулировал, смеялся. В такого можно влюбиться! И если в постели он хотя бы наполовину так же хорош, как в беседе, лучшего мужа я б вам, милые дамы, не будь он занят, рекомендовать не могла бы. Знаете, даже, если б он солгал, я бы ему безоговорочно поверила. А он оказался к тому же не просто говоруном, но и прекрасным дельцом. И не его вина в том, что, в конечном счете, он продал все свои акции Геннадию. Его чутье вовремя уловило тот момент, когда из нашей страны нужно рвать когти, - пока они целы. Он своевременно вышел из дела, передав его Геннадию, почти ничего не потеряв. И если можно упрекнуть его в чем-либо, так только в одном. По просьбе Геннадия он не сообщил Толе о том, что фирма, в которой предложил моему мужу работу за щедрое вознаграждение, принадлежит также Толиному сопернику. В конце концов, оправдывался он позднее перед Толей, ему нет дела до того, какие личные обстоятельства стоят за всем этим враньем, которое и враньем трудно назвать. Он счел просьбу Геннадия как своего рода щепетильность моего нынешнего мужа, не пожелавшего напрямую покровительствовать своему другу или недругу, с которым его связывали непростые отношения. В невольном разрушении нашей с Толей семьи, он своей вины не видел. И не только по формальным причинам.
- Вы же (говорил он Толе) могли уйти из фирмы, коль скоро не пожелали работать в ней дальше из-за расхождений на той или иной почве с Геннадием, но при этом - не уходить от жены. И если после того, как узнали, кому, кроме меня, принадлежит фирма, решили уйти из нее, дело не во мне. И все же, все же косвенно признаю свою вину. Коль скоро из-за меня разводитесь с женой (милая улыбка, опровергающая такое предположение). Смею предложить вам сотрудничество в моей, без Геннадия, фирме. Но в другом месте, в другой стране, если вы не юдофоб и можете покинуть наш город. Он и мой то же, всегда им останется, мой самый на всей планете любимый город, простите за сантименты. Обдумайте мое предложение, я вовсе не благодетель. Вы мне нравитесь. Мне всегда нравились такие люди, как вы. Я никогда не был Дон Кихотом. И вы, судя по тому, что я успел вас и о вас узнать за то короткое время, что мы знакомы, тоже не совсем тот рыцарь, но все же не скупой на чувства, на прямоту себе во вред и т. д. А главное, вы специалист, знающий, добросовестный и честный, кто нужен моей новой стране и старой фирме, которую я, ставший ее полным владельцем, хочу расширить. Кто знает, быть может, и вам улыбнется такая же фортуна, что мне, многое зависит от вас самого или самих, как это правильно сказать? Не знаете, правильно, какая разница, главное, в наше время рисковать. Рискуйте один или вместе с женой, как вам будет угодно. Вы ничего не потеряете. Как писал Карла - Марла - борода, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. Понимаю, и вас держит эти великие и могучие - город, язык, друзья...
Так передал их разговор мой первый муж в одном из своих писем из Израиля, когда пришел в себя от новой жизни в новой стране, где все не так и не этак, совсем не то, что он ожидал увидеть, но, в конце концов, принял. А куда деться, коль скоро некуда деваться. Держала работа, жена, сын, упрямство и гордость (гордыня) и ... возможность вернуться назад, если уж совсем не случится. Случилось... Так и хочется сказать, жаль. Нет, не жаль. Все равно ничего бы у нас с ним не вышло. У меня новый муж и наши близнецы. Вот уж поистине, к месту любимое Толино - Гераклита изречение: нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Даже сильно замочив штаны, добавлю от себя. И репутацию, и многое другое... Что имеем, не храним, что теряем, плачем. Да, милые дамы, продолжая великие русские пословицы, напомню вам только одну, насчет головы и волос, помните? Снявши первую, по вторым не плачут. И я не плачу, всего лишь ностальгирую (знаю, нет такого слова) по молодости, по своей первой и - увы! - единственной любви. Да, как выяснилось, я не люблю Геннадия, как бы он ни был хорош местами. Если я кого-то по-настоящему любила, то Таню и Толю, женщину и мужчину, каждого из них по-своему....Смешно, Геннадий тоже не любит меня. Уже не любит. И любил ли когда-нибудь, может ли кого-то, кроме себя, любить? Но у нас близнецы, которых мы оба обожаем так сильно, что Маринка постоянно ревнует нас к ним и уже мечтает уйти в самостоятельное плавание, как только мы ей это позволим. Может быть, вырастет и передумает? Поживем - увидим. Она не намного старше своих братьев, но уже в свои десять лет выглядит никак не меньше, чем на тринадцать. У нее отцовский характер, хотя внешне она на Толю не так уж похожа. Геннадия она разве что терпит, хотя его трудно упрекнуть в невнимании к ней; он изо всех сил старается быть ко всем нашим детям равно справедливым. Марина - гордячка, не желает звать его папой, кличет Геннадием. И постоянно напоминает нам, ее отец живет в Израиле, и как только, так сразу она поедет к нему, если только он пожелает ее снова увидеть. И как она все это мыслит, не знаю. Одну мы ее не отпустим, пока не вырастет, а сами туда не собираемся, да еще к Толе, здрасьте, я ваша тетя... Добро бы, тетя... Я по-прежнему люблю этого обалдуя, кажется, и он любит меня, предавшую нашу любовь. Так мне и надо. А если и он все еще любит меня, так - и ему. Нечего было из-за Геннадия городить целый огород. Он того не стоил и тогда...
Я ревную Толю к новой его жене. Он не скрыл от меня, что работал с ней в своем институте. Зачем я заставила его туда вернуться? А последняя моя затея - из рук вон безобразна. Неужели не принимала в расчет его чувства? Мне бы по-настоящему покаяться перед ним, а я вместо этого пришла в ярость от его решения развестись. Он даже не устроил мне приличествующей сцены. Просто выбросил меня из своей жизни, словно мы никогда не были вместе, и нас не связывало наше прошлое, дочь. И я, дура, гордилась собой за то, что сдержала свой гнев и так же легко и просто согласилась с ним, да, так жить дальше нельзя, прямо по Говорухину, мы должны развестись, в свое время ошиблись, и все одно не сумеем унять себя. Я не стану держать себя в узде, и буду твоим тираном, а ты - останешься моим рабом. Такая чушь! Что только ни наговоришь, когда плюют тебе в лицо (так ты думаешь). Конечно, мне следовало сообщить мужу о связи Геннадия с фирмой Жоры, обещать ему, его новая работа не повлияет на мои личные отношения с Геннадием, прерванные по настоянию мужа. Я бы все это обещала Толе, но он даже не пожелал выслушать меня, поставил перед фактом, не захотел ничего слышать, только развод. И в тот же день ушел из дома, собрав часть своих шмоток, к матери, которая не сумела образумить сына, сколько ни старалась. А я находилась, словно в оцепенении и ничего не предприняла. Толя далеко не сразу уволился из фирмы, работал в ней почти до самого отъезда в Израиль. Я ничего не знала о его планах, его договоренности с Жорой о новом месте работы в израильской фирме. Больше того, радовалась его временному возвращению домой, без всяких с моей стороны увещеваний. Он хотел быть рядом с дочерью, уделял ей большую часть своего свободного времени. Я только радовалась этому, надеясь на примирение, хотя подали на развод почти сразу после ссоры, как он того хотел. А тут еще, как назло, к нам стал приходить Геннадий. Я спрашивала Толю, как он на это смотрит, натыкалась с его стороны на полное равнодушие, злилась. И не возражала против визитов своего приятеля. По принципу: чем хуже, тем лучше, клин клином вышибают... До сих пор не отвыкла говорить пословицами и поговорками, переняла эту и многие другие дурные привычки от первого мужа. А от второго - ничего. Ни плохого, ни хорошего. Даже тогда, когда мы с ним занимаемся любовью, делаем это молча. Прошли те времена, когда он говорил мне нежные слова. А Толя их любил... Всегда любил говорить всякие глупости: до, во время и после... И мне это было не менее приятно, чем все остальное.
Геннадий потратил слишком много сил, чтобы завоевать меня. Чем именно я приглянулась, понравилась, полюбилась ему? Почему так настойчиво добивался меня - не понимаю?! Он заполучил меня не совсем честным путем. Сделал своим сообщником в обмане мужа, посоветовав на первых порах не сообщать ему лишние подробности, если я заинтересована в его новой работе. Иначе Толя опять, как с романом, встанет на дыбы и упустит свой шанс, так о чем это я? Вспомнила. Не сознавая того, я стала сообщником...
Охотник теряет интерес, с которым преследует дичь, стоит ему ее убить. После этого он лишается азарта. Интуиция мне подсказывала, до развода я не должна допускать Геннадия к своему телу. Надеялась, Толя передумает, простит меня, мы сохраним нашу семью. Когда мы развелись, Геннадий пришел ко мне и вел себя поначалу как настоящий обольститель-любовник. Я даже перестала жалеть о разводе, вспомнила свой первый грех - с ним же, не оставивший меня равнодушной. Я поверила в его любовь и даже в свою. Ведь меня и раньше притягивал этот мужчина - своей внешностью, силой воли, характером, всем тем, чего он добился в жизни, и той неуемной страстью, с которой он преследовал меня. К тому же он хорош в постели. Никак не хуже, чем с Толей. Иначе, да. Но не хуже. Даже лучше... (Мы с Таней обсуждали личную жизнь друг друга во всех подробностях, включая самые пикантные. Таня не удержалась от смеха.
- Само собой, Геннадий по всем параметрам превосходит Толю, ты же сама говорила, что после того, как твой кавалер отлично проявил себя в постели в тот вечер, ты увидела его голым и первым делом обратила внимание на огромный член - такого себе даже не представляла.
Может быть, и не представляла, но, честное слово, милые дамы, меньше всего этим своим достоинством привлек меня Геннадий. Хотя, должна признаться, связала удовольствие, доставленное мне любовником, и с ним, его высокочтимым мужским достоинством.
Если б Геннадий захотел стать всего лишь моим любовником, я бы тогда, после развода с Толей, согласилась на его предложение так же легко, как - стать его женой. Я почти не сомневалась в Геннадии. Все мужчины - что малые дети. Они больше радуются не той игрушке, которая достается им даром, легко, а тем, что есть у других. И особенно игрушкам, отобранным у этих других. Геннадий радовался и не скрывал своего счастья, узнав о нашем разводе (не от меня). Для него, как я позднее поняла, оказалось не столько важно получить мое добро на брак с ним, сколько отобрать меня у Толи, хотя бы за день до нашего развода. Никакой близости между мной и Толей не существовало с того самого дня, когда он заявил мне о разводе. Для меня было несущественно, в какой именно день или ночь я стану принадлежать Геннадию. Он жаждал того и довольно настойчиво старался уложить меня в постель и добился словесного признания в любви к нему. Но имел глупость сказать, теперь просто смешно разыгрывать из себя святошу, если ты хочешь того же, что я. Тогда я не удержалась - находиласт не в настроении перед самым разводом - и сказала, как отрезала, того самого не хочу, во всяком случае, сейчас, и для всех нас будет лучше, если оставишь меня в покое. Он не обиделся или сделал вид, что не обиделся, и ретировался. А на следующий день Геннадий предложил мне стать его женой, и чем быстрее, тем лучше. Сказал о своем намерении иметь общих детей - никак не меньше двух. Не возражал против моей дальнейшей работы.
- Хотя будет лучше, если посвятишь себя Марине и другим детям, когда они родятся у нас. Но если второй вариант не устраивает, работай, мы наймем прислугу и гувернеров. Столько, сколько надо.
Я сразу же, не ломаясь, согласилась и обняла будущего мужа. Он охотно принял мое предложение к "танцу". И нисколько не разочаровал. Находясь в его страстных объятьях, я забыла обо всех своих напастях... Вскоре мы подали заявление в загс. Он дал кому сколько надо. Не сразу поняла, почему нас сразу расписали, явно поглупела с некоторых пор. И не от нового счастья, которое мне привалило...
О Толе старалась не думать. Вспоминалось само собой. Часто тогда, когда лежала в объятьях Геннадия. Толя никак не желал выходить из моей головы. Вначале, во всяком случае, до того, как забеременела от мужа, и на первых месяцах после того Геннадий был исключительно внимателен ко мне и на словах, и на деле. И вне постели, и в постели. А позже, когда я утратила прежний блеск, стала замечать, Геннадий видит во мне не столько женщину, сколько мать его будущего наследника. Он шутил.
- Ты будешь до тех пор рожать мне детей, пока не родишь мальчика.
Вот я и постаралась - принесла ему двойню - близняшек - мальчишек, он "весь был в счастье", как говорила одна моя знакомая. И я - вдвойне счастлива, видя, как светится радостью лицо мужа, засыпавшего наш дом цветами. (Мы жили у Геннадия, а мою квартиру сдали бессрочно его приятелю - просто сдали, он за нее ничего не платил, муж не захотел брать деньги. Много позднее узнала, кем оказался этот приятель...)
Марина поначалу радовалась братишкам, когда же увидела всю суету вокруг младшеньких, несколько отстранилась от всех, и чем дальше, тем больше замыкалась в собственном мире. Я уже начала опасаться того, что у моего первого ребенка не совсем здоровая психика, но стоило мне начать уделять ей больше внимания, как она опять превратилась в нормальное дитя, шаловливое и в меру капризное. Мальчишки любили сестру больше, чем она их, но не обижались на нее - девчонку, считая всех их, девчонок, ниже себя - уж, не отец ли это внушил им. Он сразу удочерил Марину, так как Толя, внимая моей просьбе, хотя и не сразу, отказался от всех своих отцовских прав, коль скоро уезжал в другую страну. Он внял не столько своему, сколько моему рассудку - у ребенка должен быть не виртуальный, а реально зримый отец. Геннадий принимал близко к сердцу все проблемы дочери, стоило ей высказать их, но они не слишком донимали ее, а теми, что у нее случались, делилась со мной. Но и меня не очень-то посвящала в них, видимо, усвоив с молоком матери, в нынешнем мире следует стараться обходиться без проблем. А поскольку Марина не знала, что такое достаток, ибо он существовал всегда, то и о недостатках слышала или читала только в СМИ, удивляясь тому, в какой неблагополучной стране все мы живем. И чем лучше некоторые жили, тем сильнее ее хулили. Толя в таких случаях говорил: "Таким образом, они, разбогатевшие на чужих несчастьях, избавлялись от чувства вины".
Лучше бы он сам чувствовал свою вину - пусть другую... Хотя старался быть объективным. Даже Геннадия, своего злейшего недруга, не упрекал в его большом состоянии, в том, что оно нажито им неправедно. Толя утверждал, если в стране отсутствует закон, незаконные поступки приобретают силу закона. Что не запрещено, то разрешено, напоминал он слова первого президента России, открывшего зеленый свет скорому обогащению немногочисленных царедворцев и умельцев. Геннадия он все же причислял к последним, что выглядело в его устах, скорее, похвалой, нежели хулой. Он вообще уважал умельцев, к коим не принадлежал сам, ценя в них то, чего лишен. Он не знал зависти, тем более зависти к тем, кто не похож на него. Говорил, что толку завидовать, скажем, космонавтам, артистам и шлюхам. Почему на третье место он ставил шлюх? Потому что мало кто им завидует. Обожал нехитрые парадоксы мой первый муж и любил поразить собеседника, даже если это - знавшая его, как облупленного, благоверная, которой я ему никогда не была, за что и поплатилась...
Мне б следовало объяснить, почему Марина запомнила настоящего отца. Толя в своих письмах ко мне почти не спрашивал о дочери. Правда, я сама писала о ней, стараясь не слишком бередить его раны, если таковые у него были. Марина начала читать рано. И, хотя в нашем доме выписывались только солидные газеты и журналы, в одном из этих изданий напечатали статью, где прошло сообщение о Геннадии. Там, в частности, между строк, сообщалось и обо мне, за кем я находилась замужем раньше, куда делся мой первый муж и т. д. Марина, как нарочно, увидела и прочла эту статью. Комментарии излишни, мы уже не могли дальше скрывать от дочери ее происхождение и место пребывания ее родного отца, по которому она стала скучать. Видимо, Толины гены не из робкого десятка и дали себя знать очень скоро, едва Маринке исполнилось три года. А как только она научилась читать - писать, так сразу же вступила в "оживленную" переписку с родным отцом - с "одобрения" - неродного. Геннадию, разумеется, привязанность Марины к Толе не по нутру. Но он никак не выказывает это...
Я уже сказала, Геннадий довольно быстро охладел ко мне. При всей своей занятости он не мог не заметить, я досталась ему лишь тогда, когда осталась одна, и деться от него мне некуда. Кроме того, и это главное, я, сколько ни старалась, не сумела утаить от мужа свою нелюбовь к нему. Как-то на мой упрек, что даже в постели я редко слышу признания мужа в любви, он резонно заметил, я и сама не слишком щедра на подобные слова, а он не такой болван, чтобы не понимать, какими моими чувствами вправе располагать. Его вполне устраивало то, что он имел. Постепенно, ненавязчиво взял в свои руки бразды правления всем нашим домом, включая воспитание детей, особенно мальчишек. Он не позволял мне баловать их - делать их, по его словам, непослушными марионетками. (Я тут же вспомнила Толю с его привычкой играть словами.) Можно подумать, Геннадий сам непослушный - не служил и не служит Мамоне, пусть с огромным на то удовольствием. Наверное, боится, подобное служение станет недоступным его детям, если они позволят себе непослушание в младенчестве...
Любопытно, что стало причиной Толиного мягкотелого характера? Все что угодно, но не воспитание, так как его семья жила в нужде, и при всем желании родители не могли позволить ему никакие излишества, коль скоро жили впроголодь почти всю свою жизнь. Об этом я знала не от Толи, он никогда не вспоминал о лишениях молодости, слышала о них от его матери, когда расспрашивала о нем, глядя на фотографии сына. Удивительная женщина, она не пожелала уехать к нему из-за Марины. Сказала мне - я даже обиделась, - что не оставит сиротку, брошенную отцом. Она не могла простить ему отъезд только из-за внучки. И лишь один раз за все эти годы съездила к нему в Израиль, ответив на его настойчивую просьбу повидаться с ним и ее внуком. О внуке и тем более о своей новой невестке она говорить отказывалась, так и не простив измены сына своему долгу перед Мариной. Она так считала, и ничто не в состоянии поколебать ее мнение. Гордая старуха однажды призналась мне, я ей вместо дочери. И когда только я успела стать ею? Странные дела твои, Господи? Она любила меня неизвестно за что, возможно, за Марину, а та, к сожалению, не слишком тепло относилась к бабушкам уже только потому, что они проявляют слишком трогательную заботу о ней. А она не терпит никакого сюсюканья - ни с чьей стороны. Слишком самодостаточна, как ее отец. Странно это слышать? При всей своей слабохарактерности Толя презирал всякую опеку над ним, считая себя, если не венцом творения, то, во всяком случае, не последним его отпрыском. Ему было мало того, что он имел, но хотел достичь большего только самостоятельно, чему мешала его жуткая лень и сибаритство, неумение приспосабливаться к чуждому для себя миру. И он, никому и ничему не завидуя, был начисто лишен всяческого тщеславия. Так легко давалось ему его беспримерное отношение к жизни - в том смысле, что он не возводил себе кумиров, будучи атеистом...
Геннадий тщеславен, реалист до мозга костей, брал и берет от жизни максимум, что можно от нее взять, фактически не нарушая законов страны. Но если они позволяют ему нечто, даже мало гуманное с общечеловеческой точки зрения, возьмет, не задумываясь о таких тонких материях, как добро и зло. Не в пример Толе, который в силу своего характера и среды, где прошли его юность и отрочество, всегда чурался аморальных поступков. За исключением несознаваемых им тех, что он называл шалостями (никогда не забуду его баб!). Оправдывался, я не совершал этим никому зла (как вам это нравится!). Геннадий поступал по велению своего сердца (как Толя), но его сердце стучало в унисон с реальной жизнью, меняя ритм сообразно моменту. А для Толи словно не существовало ни среды, ни времени, ни пространства. Его мышление метафизично, диалектика ему чужда, религию он отвергал, потому что не верил большинству церковников, продавших души Сатане - золотому тельцу. (Так он шутил - уходил от ответа на собственные вопросы, слишком легкомыслен мой первый супруг и охоч до простых радостей жизни. Он позволял себе принимать их, независимо от картины мира, почерпнутой из разных, по большей части идеалистических источников.)
Это он увлекался философией, я же в ней не сильна, разве что не путала Гегеля и Гоголя. Все то, что я тут говорю, скорее всего, неточно отражает мир моего первого мужа, который уже одним привитием мне гетеросексуальной любви, должен навсегда остаться в моем сердце. (Шутка.)
Я постоянно перехожу от Геннадия к Толе, сравнивая их и находя в последнем достоинства, которые всю свою с ним жизнь неустанно отвергала. Причина этого кажущегося парадокса, видимо, в том, что раньше я не имела возможности разобраться, чем так нехорош нынешний, даже самый приличный, действующий по писаному закону, бизнесмен. Он занят делом, погружен в него, посвящает себя ему целиком, находя в нем даже отдохновение. И если б его могли устроить самые элементарные, грубые источники удовлетворения своей чувственной природы, будь то женщины, собутыльники, охота, игры, если б он не задумывался над тем, что, его дело может остаться без хозяина, достаться черт знает кому, не приведи Бог, государству, которому он ничем не обязан, разве что его законам, которые оно писало для себя и своих присных, то он вполне обошелся бы без семьи, жены, даже без детей. Ему ведома земная любовь, никак не небесная. Но и земной любовью он пресыщается быстро, так как все свои силы отдает бизнесу, а сексуальные - лишь часть всех имеющихся в его распоряжении сил. Одно - предаваться грубой любви, заниматься любовью с чужими бабами, способными вызвать элементарную эрекцию, совсем другое - любить, отрываться от дела, тратить силы там, где это не приносит прибыли, где никто не увидит твоего могущества, власти над прочим людом, боготворящим и обливающим тебя грязью, уважающим и завидующим одновременно... К чему вся эта риторика? Не ходите, девки, замуж за бизнесменов! Только в том случае, если никто другой не берет. Бизнесмены дадут вам все, о чем вы не могли мечтать, но только не любовь, во всяком случае, любовь долгосрочную. Они не способны любить никого и ничто, кроме своего дела. И умные, и дураки, и добрые, и злодеи, и законопослушные, и воры в законе и без закона - все они импотенты в любви - даже гиганты секса.
А Геннадий не только не гигант или титан секса, но нередко вообще уклоняется от своих супружеских обязанностей по известной вам причине - слишком сильно занят своим бизнесом, чтобы приносить его в жертву другим интересам. Все, что он хотел от меня, уже получил. Меня, наследников. Таня, не одобрявшая когда-то мои отношения с Геннадием и отругавшая за обман, повлекший за собой развод с Толей, предполагала, у Геннадия наверняка есть любовница, которую он содержит. Я в этом не уверена. А если она и есть, то пусть. Он, скорее, импотент. Если не сейчас, то станет им в скором будущем, как многие из его класса, отдающего все свои силы золотому тельцу...
С годами я стала относиться ко всему философски. У меня есть все, кроме любви. Своей любви к мужу и любви мужа ко мне. Но я люблю детей, и они любят меня. В них моя жизнь. Я оставила работу, посвятив себя им. И мало волнуюсь, чем все это обернется для меня в будущем. Не исключено, дети вырастут и отнесутся ко мне, матери, примерно так же, как Геннадий чтит своих родителей. При всей своей занятости он должен чаще вспоминать о них и уделять им больше внимания, чем делать короткие звонки и задавать банальные, ничего не значащие вопросы. Его мать как-то сказала мне, за что боролись...
Да, я ни о чем не жалею. Я довольствуюсь тем, что имею. Ведь далеко не все могут похвастаться тем, что любят и любимы своими мужьями. Вы можете спросить у меня, не завела ли я себе любовника? Нет. Хотя еще не так стара и имела возможность. Вы будете смеяться, как-то однажды, когда я гуляла со своими малышами, ко мне на улице пристал молодой парень, аспирант. Он заявил, уже давно наблюдает за мной и только теперь, наконец, осмелился признаться во внезапной любви, охватившей его, стоило ему меня увидеть. Я рассмеялась, сказала, гожусь молодому человеку в матери. Это только раззадорило парня, и он пошел за мной, когда мы с близнецами возвращалась домой. Его не остановило заявление о том, что дома - муж и дочь. Сказал, он не прочь познакомиться с ними и сказать им о своей любви ко мне. Я подумала, уж, не сумасшедший ли этот тип. Но он был так пригож и умен, я так соскучилась по хорошим словам, что меня нисколько не покоробило его поведение. Хотя и подозревала аспиранта в чувствах, весьма далеких от любви ко мне. А именно - в любви к моим деньгам. И еще хуже - в желании ограбить. Но он сумел-таки убедить меня, мои подозрения беспочвенны, сама не знаю, как это ему удалось. От него исходила некая магия. Тот самый случай, когда у некоторых людей глаза говорят больше слов. Разумеется, я не впустила его к себе, сколько он ни просил, чуть ли не со слезами на тех самых глазах (не правда ли все это смешно, как в дамских романах, которые я никогда не переваривала?). Сказала ему, люблю мужа, а он, молодой человек, хотя и хорош собой, но не в моем вкусе. И пусть поищет себе кого-нибудь другого. Это парня не остановило. И как-то, когда я шла по улице одна, без детей, он остановил меня и буквально силой затащил в ближайшую парадную. Целовал, словно обезумев от страсти. И не могу сказать, что мне это не понравилось. И хотя не отвечала ему, не слишком сопротивлялась. Я с трудом отбилась от него, пообещав встретиться с ним в другое время при более благоприятных обстоятельствах. И знаете, в тот момент была готова выполнить свое обещание. И непременно выполнила б его, если бы не дети. Впервые в жизни я испугалась, сочла невозможным рисковать. И когда мой аспирант встретил меня снова, извинилась перед ним и попросила оставить меня в покое, так как не могу заниматься любовью с теми, кого не люблю. Впрочем, он еще долго морочил мне голову. И когда только находил для этого время? Мне не то чтобы хотелось переспать с ним, но ... Просто я нуждалась в любви, хотя бы в ее подобии, прекрасно сознавая всю ее кратковременность. Я упустила свой шанс быть любимой, побоялась риска, за что даже слегка возненавидела себя. Как-то при мелкой стычке с мужем сказала ему, имела возможность изменить ему с человеком, которому понравилась, и который понравился мне. На это Геннадий только то и заметил, что был бы удивлен, если б я перестала нравиться мужчинам, пропустив мимо ушей сам факт возможной ему измены. Он не сомневался в моей верности. И я пожалела, что упустила парня. Ради одного самоутверждения стоило...
И все же я изменила Геннадию, если это можно назвать изменой. И кому бы вы думали? Толе. Он появился у меня так же внезапно, как вошел когда-то в мою жизнь. У него случилась командировка в Финляндию - вон, куда занесло израильтянина со своими приборами. Финны собирались дать Толиной фирме заказ на несколько десятков миллионов американских долларов, Жора послал Толю заключать контракт. Мой первый муж сумел раньше срока закончить свои дела и без предупреждения приехал в Питер, благо - гражданин России. Он уже побывал у матери, которая едва не обомлела от его неожиданного визита. Рискуя не застать меня дома, ошарашил меня звонком в дверь. Сказал охраннику, кем приходится Марине, - тот опешил, забыл, что она в лицее и пустил в дом. Едва вошел в квартиру, как, не дав мне опомниться, заключил меня в свои объятья - я едва не задохнулась в них... Этому натиску я не захотела и не смогла противостоять. "Мой пылкий влюбленный" остался таким, каким я знала его в первые дни нашей любви. Хотя изменился внешне - постарел. За все то время, что он владел мной, мы не произнесли и десятка слов, и из них - только "я тебя люблю" и "я то же". Наш словарный запас в тот момент куда-то испарился, потом, позже, мы смеялись над собой, недалеко ушли от Эллочки Ильфа и Петрова. В письмах друг к другу мы обходили стороной свои чувства. Не потому что стыдились их или опасались возможных семейных осложнений, скорее, мы боялись признаться самим себе в прежней любви друг к другу. И в письмах трудно высказать словами то, что могут выразить только одни, как оказалось, все еще неостывшие наши тела. Быть может, вам это покажется странным, но никто из нас не выказал сожаления, что мы расстались. Видимо, понимали всю невозможность продолжения или возобновления совместной жизни. И не только из-за детей и разных мест проживания, больше всего ввиду так называемого несходства характеров. Одна из самых банальных причин всех разводов на свете. Как любил говорить мой Толя, нет ничего более верного, чем банальности. Вся, почти вся наша жизнь - сплошная банальность, в какие бы тоги мы ни рядились. Это я так, к слову, не в свое оправдание или порицание. Все два дня пребывания Толи в Питере он пропадал у меня. Я мало заботилась о том, что подумает и скажет Геннадий. Он не проронил ни звука, словно не знал о визитах Толи. Толя, якобы, приходил ко мне, ради дочери. Маринка не хотела отпускать отца, но Толя оставался лишь до возвращения Геннадия, не спешившего домой. Они оба не желали видеть друг друга. Не знаю, что больше всего сказалось на молчании Геннадия - его безразличие ко мне или чувство самосохранения и сохранения целостности наших отношений. Он уже не рассчитывал, видно, найти более удачную жену, не хотел осложнять себе жизнь, благо я никак не затрудняла ее ему, не претендуя на его привязанность, не говоря о любви. Мы жили и живем с ним так, как живут миллионы обездоленных и самых богатых семей в мире, без чуйств, как говорил Райкин. А это самые крепкие семьи, так как их не связывает то, что больше всего разъединяет. И не следует забывать, мы не одни. Что ни говори, Геннадий любит наших детей, даже Марину. После близнецов - мальчишек он хотел иметь от меня и дочь, но позднее оставил всякие разговоры о прибавлении семейства. Геннадий - разумный человек, всегда знал, где следует остановиться. Где и когда...
Те памятные встречи, которые произошли у меня с Толей, оставили сладкое воспоминание, о чем грустишь потом всю жизнь. Но не более того. Несмотря на сентиментальность, обретенную с годами (вы не можете ее не чувствовать), я осталась здравомыслящей женщиной. Я не горжусь - лишь констатирую, - владение собой заложено в моем характере. Хотя мои нервы - не такие железные канаты, как у Геннадия. Иначе б он не являлся тем человеком, которым стал не столько по рождению, сколько по жизни (ненавижу это слово). Отдаю ему должное, он всегда держался настоящим мужчиной, вернее сказать, мужиком. В противовес моему первому мужу. Кто знает, может быть, я нуждалась в них обоих, в каждом по-своему. Жаль, у нас нет полигамных браков, в которых к тому же женщине позволено иметь несколько мужей. Правда, есть и другая незадача. Оба моих возлюбленных не терпели друг друга. Тот самый случай, когда два медведя - пусть один из них по своей натуре скорее медвежонок - никогда не могут ужиться в одной берлоге, да еще с такой медведицей, как я, которая сама не знает, чего хочет. Видите, я самокритична. Потому и могу жить с Геннадием, потому не ужилась с Толей. Такой вот, лишь на первый взгляд, парадокс... Будущее покажет, насколько удачно я смогу и дальше исполнять роль жены - матери - хозяйки, в которой пребываю сегодня, в возрасте за сорок лет. Будущее покажет, милые дамы, возможные читательницы моих записок. Эти записки, привитые мне первым мужем, стали моей второй натурой, кто бы мог подумать? Даст Бог, мы еще встретимся с вами...