Есть слова паразиты. Есть паразиты - выражения. У каждого из нас они свои. У меня такое: "Просто не знаю, с чего начать". Маша (я с детства зову родителей по имени) имеет дурную привычку. Отучать детей от дурных привычек. Тем самым, прививая им их. Так вот она в таких случаях говорит мне, чтобы я начал с начала. Она у нас в семье - настоящий кладезь народных мудростей. Черпает их с самого дна и щедро одаривает ими близких и дальних. Последую ее совету. Впрочем, начала я не помню. Хотя на память не жалуюсь. Просто (опять это словечко) не припомню свой первый грех первородства. Может быть, я действительно был вторым, а не первым. Младшеньким, а не старшеньким. Хотя Маша рожала нас с братцем в самой первоклассной клинике города на Неве, все же это Россия. Не Германия, куда хотел всех нас троих спровадить Геннадий. От греха подальше. Там бы нас точно не перепутали. Первым из Машиного лона извлекли бы меня, а не братца - рохлю, Дмитрия Дурного. Так я называю его. А он меня - Юрием Голопопым. Уровень культуры не позволяет ему назвать меня точнее, как он сам утверждает. Называет он меня так за то, что я сплю голым ( считаю это гигиеничным и полезным). Мы находимся с ним в одной комнате, хотя наши условия позволяют изолировать каждого члена семьи. Маша, сколько я помню, спит в своей комнате. И как только угораздило отца навестить мать в одну прекрасную ночь? После нее и родилась наша двойня. Затем Геннадий излечился от дурной привычки встречаться с Машей так близко.
Кроме меня с братцем, Маша еще раньше родила дочь. Нарекли ее Мариной. Маша, Марина ... Лучшего имени ее отец - первый Машин муж - не нашел. Видать, с извилинами у него туго. Я его никогда не видел. И век бы мне его не видать. На кой он мне сдался, Маринин папаша. Пусть она одна от него млеет. Мы, братья, против сестры ничего не имеем. А она - против нас. Так мы и живем - в любви и согласии. Никогда не дрались. Делить нам нечего. Наследство? Когда еще оно будет? Раньше рак на горе свистнет. Я не сомневаюсь, отцовское дело станет моим. А чьим же еще? Марина - женщина. Откуда у меня такая уверенность, что я - младшенький стану старшеньким? Все очень просто. Дмитрий Дурной ни на что претендовать не может. А главное - не будет. У него совсем другие интересы. Отцовский бизнес находится вне сферы его интересов. Он витает в облаках музыки и поэзии. Мы с ним похожи, как две капли воды (еще одно выражение - паразит). Но, к счастью, только внешне. Так он сам считает. Я вполне разделяю его мнение на этот счет. Мы друг другу братья, не враги. Как-то в шутку я сказал Диме, что мы с ним близнецы из разных отцовских яиц. Шутка солдатская и плоская. Братец не оценил мой юмор. По нему, мы - разнояйцовые близнецы. С участием в нас отцовских яиц он, морщась, со мной согласился...
Однажды (все происходит однажды) нам с Димой исполнилось ровно пятнадцать лет. И надо такому случиться, ночью мы оба увидели разные сны. Каждый в соответствии со складом своего характера. Он - жуткий. Я - сладкий. В самый ответственно - приятный момент своего сновидения я проснулся от крика и плача брата. Подбежал к нему и стал трясти. А когда с трудом разбудил, он - весь в слезах - обнял меня.
- Наша мама умерла.
Потом перевернулся на другой бок и снова заснул беспокойным сном, бормоча что-то бессвязное. А потом опять горько заплакал. Пришлось мне снова будить брата. Первым делом я сказал ему, что наша мать жива - здорова.
-Лучше послушай мой сон. Он куда более приятный. Я был в нем наедине с Катей, и если б не ты со своим криком и плачем, то все бы у нас с ней случилось в самом лучшем виде.
- Как ты можешь? Посмотри на себя! Оденься!
Я в спешке забыл, что раздет. Натянул на себя трусы. Не хотел смущать покой брата. Раз он такой эстет... Дима обиделся, хотя я выбирал выражения и не оскорблял его слух словами, более точно отражающими картину моего сновидения. Я знал, он сохнет по Кате. Я же просто видел приятные сны, в которых занимался с нею любовью...
Катя - наша домработница. Она приехала в град Питер то ли с Дальнего Востока, то ли с Крайнего Севера, чтобы поступить в вуз. Но провалилась. А сыр почти во рту держала... Так это о чем я? С треском провалила вступительные экзамены, но домой не вернулась. Не желала сгорать от стыда перед домочадцами и соседями - всем дальним - крайним селом. И наш уездный город - все же не ее село - заманил и притянул к себе шестнадцатилетнюю девушку, впервые увидевшую большой город. Стала искать более или менее приличную работу с общежитием. Нашла по объявлению работу на отцовской фабрике. Взяли ее красильщицей. Работа грязная, тяжелая, но с приличным заработком. Сняла вместе с другой такой же красильщицей комнатенку, где можно жить. Работала, по словам отца, справно, вышла в передовики. Геннадий, словно президент России, придумал для лучших работников своей фабрики именную стипендию - для тех, кто хочет учиться и работать. Таких стипендий - пять в год. Наша Катя как передовик выдержала конкурс и была осчастливлена Геннадием. Она понравилась отцу, и вскоре он предложил ей перейти к нему домой. Вести хозяйство, убирать, стирать, помогать матери с детьми. Нам с Дурным было тогда по десять лет. Маше она пришлась по душе, вся наша семья не могла нарадоваться. Только Марина не хотела взять в толк, зачем это нужно матери. Она имела в виду возможность более тесных контактов отца с домработницей. Мать резонно сочла, пусть лучше муж будет на виду и не ходит налево.
Катя - не только мила, но и работяща. Ей предоставили комнату внизу, на первом этаже нашего дома. Она получала от отца зарплату, превышающую ту, что имела на фабрике. Кроме того, питалась за наш счет. Ела почти то же, что все мы. И училась на заочном отделении в вузе. Как она туда поступила, история умалчивает. Одной отцовской стипендией и заработком тут явно не обошлось. Марина считала, отец спит с Катей и платит ей за это. Дима на такие слова сестры выходил из себя и называл ее глупой. Назвать сестру дурой культура не позволяла.
У Кати завелся парень. Они встречались по выходным, иногда вечерами, когда мать отпускала ее на волю. К нам домой он не приходил. Да и охранники бы его не пустили. Мало ли кто напросится в женихи нашей домработнице? От греха подальше. Еще бомбу подложит куда-нибудь, хотя бы в унитаз.
С нами, братьями, Катя - сама душечка. Меня в шутку называла, не иначе, как барином. Диму - уважительно, по имени, но Дмитрием. Он не сводил с нее глаз и постоянно краснел, когда она к нему за чем-нибудь обращалась. А я исподтишка время от времени пытался коснуться края Катиной одежды, а когда удавалось - рук и даже тела. Она - сама непосредственность, и никогда не журила меня за некоторые вольности, которые я себе с ней (так я думал тогда) позволял. Геннадий на все это смотрел снисходительно. Однажды я услышал разговор матери с отцом.
- Не удивлюсь, если Юрка когда-нибудь спутается с Катей. Она слишком много ему позволяет.
Любимчик Дима, не сомневалась она, себе такого не позволит.
И вот нам пятнадцать, Кате - соответственно двадцать один. Она расцвела, еще больше похорошела, хочет выйти замуж за своего Николая. Но жить им негде. Он проживает в общежитии. Геннадий великодушно обещает молодым, что купит им однокомнатную квартиру, когда мы, братья, окончим школу и поступим в вуз. Тогда надобность в Кате не то чтобы отпадет, но не станет такой необходимой. И она пожнет плоды своего добросовестного труда и поведения. Катя вела себя с отцом, как подобает добропорядочной невесте своего будущего мужа Николая, и на шутливые заигрывания Геннадия отвечала одной улыбкой.
Теперь самая пора вернуться к ночи снов и сновидений. Дима далеко не в восторге от моего рассказа. Он никак не гармонировал с его отношением к Кате.
- Ты, сам того не желая, выставляешь себя в моих и собственных глазах полным пошляком. Можно еще кое-как понять самую возможность подобного сновидения, в конце концов, сны неподвластны людям. Но ты мог скрыть его, не радоваться ему и тем более не огорчаться по поводу того, что из-за меня не закончил в своем сне, как пошло выразился, славное дело с Катей. Сам должен понимать, чем бы оно закончилось - ничем хорошим для твоей постели. Тем более что спишь нагишом.
Большего оскорбления он мне нанести не мог. А безобидный тон его нравоучения выглядел почти презрением. Он такой духовный, мечтает о высокой любви, скрывает ее от всех, а я открыто говорю о своем вожделении. И к кому?! К Кате - этой чистой, непорочной девушке, вынужденно жить у нас, чтобы зарабатывать на жизнь и учебу. Он встретил ее как-то с Николаем, женихом. Они шли рядом, держась за руки, даже не в обнимку, без бутылок с пивом. Чистый бред! Причем тут пиво? Брат, не желая того, еще больше унизил меня.
- После твоего сна можно как-то понять тебя. Но сейчас пора тебе уняться, лучше бы подумал о нашей матери.
Я не сразу понял, что он имеет в виду. А потом вспомнил причину его рева. Мать наша жива, нет причин волноваться за ее здоровье.
- Понимаю волнение по поводу твоего сна, но теперь и тебе пора уняться, прийти в себя и успокоиться. А если не можешь, чего проще, оторви свой зад от кровати и проверь, в каком состоянии Маша. И не удивляйся тому, что дверь ее комнаты может быть закрыта. Обычно она спит так, что ее бомбежкой не разбудишь...
Почему-то бомбежка вызвала его гнев. Он разозлился и посоветовал мне, в свою очередь, проверить дверь Кати.
- И не слишком удивляйся, если она спит и не ждет тебя с твоими объятиями. А если дверь ее комнаты почему-то открыта, можешь удостовериться в этом окончательно. Но советую прикрыть свой зад, все же на первое свидание следует приходить в штанах.
И такая насмешка в его глазах, что я взорвался и заявил, что последую его совету. И облачился в пижаму. Он рассмеялся. Хотя я называл его Дмитрием Дурным, он далеко н дурак, чтобы понять, куда я могу направиться.. Тем удивительнее для него оказалось мое исчезновение на целых два часа...
В пошел в ближайший туалет. Он находился рядом с комнатой Геннадия. Стоило мне выйти из нашей с братом комнаты, как я увидел тень, проскользнувшую в дверь отцовской спальни. Я не настолько недогадлив, чтобы не проверить свою догадку. Спустился вниз, комната Кати приоткрыта. В ней никого. Я тут же юркнул в ее постель, скинув пижамные штаны и бросив их под кровать...
Я уже засыпал и видел продолжение того же сновидения, прерванного Димой, когда проснулся от скрипа двери. Хотел спрятаться под одеяло, укрывшись им с головой, но оно во сне разметалось, а зрелище, открывшееся моим глазам, окончательно вырвало меня из пут Морфея. Я жадно смотрел на Катю, снявшую с себя ночную рубашку и изучавшую себя в зеркале трюмо. Затем она погасила свет над трюмо и направилась к кровати. Меня она не заметила. И тут я жутко испугался. Вытянулся во весь рост на самом краю постели, покрылся холодным потом и мечтал лишь об одном, чтобы Катя не наткнулась на меня и быстро заснула. А я мог бы сбежать без позора, прихватив свои портки. Но случилось обратное. Катя своим жарким телом налетела именно на меня, ледяного, и в страшном испуге закричала так, что я чуть не свалился с кровати. Затем она пришла в себя и схватила меня за волосы. Я лежал не жив, не мертв, скукожившись, не испытывая никаких других желаний, кроме одного - любой ценой избежать позора. Катя зажгла свет над кроватью, откинула одеяло, я лишь успел перевернуться на живот. Она приняла меня за Митю. В этом оказалось мое спасение. Она стала уговаривать его уйти, не подвергать ее унижению. Обещала никому не говорить о том, что он оказался здесь.
- И когда только успел сюда проскользнуть. Пока я ходила в туалет?
Я молчал, набравши в рот воды, не чувствуя своего тела. А душа, если она была во мне, стала подавать сигналы нового смятения. Мало того, что я опозорен, так теперь позорил своего невинного брата. Даже если он заслуживал наказания, то не такого. Я лежал под одеялом, которое вновь натянул на себя, и держал его мертвой хваткой. Так, словно Катя только о том и мечтала, чтобы сорвать его с моего брата. Я обязан был положить конец такому унижению. И ничего лучшего в своем отчаянии не придумал, как прижаться к Кате и обнять ее. Она почти не сопротивлялась, поняв, что не подвергнется никакому насилию с моей - Диминой стороны. Этому двойственному положению нужно было, немедля, положить конец. Я признался, кто я.
- Так это ты, барин! Как же ты посмел сюда прийти! Вон, жалкий мальчишка!. Совсем обнаглел
При этом в гневе вырвала из моих рук одеяло и с презрением глядела на меня. Я готов был провалиться в бездну. И в этой ситуации, совершенно безысходной, я совершенно неожиданно для себя почувствовал острое желание, которое не захотел скрывать ни от нее, ни от себя. И потянулся всем своим телом к ней, шепча о любви, приведшей меня сюда, и о страхе быть неправильно понятым. Откуда-то взялись нужные слова. Вместе с жаром тела - жаркие слова любви. Я сам верил в эту любовь. Даже Катя уже сомневалась в том, что я не лгу ей. Но она отказывала мне в себе, отпихивалась от меня. Она уже поняла, что теперь мы слишком далеко зашли. Так мне тогда казалось, хотя ничего у нас не было. Даже поцелуев. Но я считал, поскольку мы видели друг друга без одежды, более того, она убедилась в подлинности моего чувства, как же теперь все это так остановить? И потому окрыленный уверенностью в том, что у нас просто нет иного выхода, как отдаться друг другу, впился в ее грудь так, что она застонала от боли. Но это ровным счетом ничего не значило. Она отбивалась от меня всеми силами, на которые способна. Уже поняла, никакими уговорами меня не остановить. И поменяла тактику. Попросила на миг остановиться. Я внял ее просьбе. И тогда Катя стала угрожать мне, что будет кричать, все сбегутся сюда. Да, ей придется оставить наш дом, но и мне мало не покажется. Ее лицо было таким злым, что я с трудом сдержался, чтобы не сказать ей, откуда она пришла только что. И все же нашелся, что ответить ей в тон. Всем нам мало не покажется, всем. Она все поняла и смякла. Такая она мне нужна меньше всего. Теперь уже она лежала в постели бездыханная. Я мог делать с ней все, что хотел. И не хотел. Мы лежали рядом - оба без желаний, без сил. Не таким мне виделось все это... Я почувствовал, что плачу. С трудом сдерживал слезы. А Катя, так она рыдала впрямую.
- Ах, барин, разве ж так можно? Что вы наделали?
Она впервые говорила со мной так, на вы, и не шутя. И снова пробудила во мне желание. Я уже верил - буду обладать ею. Пусть неумело. Пусть потерплю полную неудачу. Но это не тот позор, которого я опасался несколько минут назад. Я стал целовать ее мокрые глаза, плакал сам, не стесняясь. Она гладила мои волосы, поцеловала в лоб. А когда я впился в ее рот, она не оттолкнула меня. И тогда я стал лизать ее тело, спускаясь, все ниже и ниже. Катя издавала какие-то нечленораздельные звуки. И тогда, боясь за себя, что все кончится у нас именно так, как предсказывал Митя, попытался проникнуть в нее. Но ошибся. Она назвала меня дурачком, которого нужно наставить на истинный путь. И наставила. И это не было никаким богохульством. Это было прекрасно! ...
Я не хотел уходить от нее. Мое тело желало ее снова. Но она уже устала. Я вспомнил, до меня у нее был Геннадий. И я позволил себя уговорить, что должен уйти, что это не последняя наша встреча. И пошутила, трепля мои волосы, она могла вполне забеременеть от меня. Мне даже в голову не пришло, что это шутка. И до меня у нее совсем недавно был мой отец и тогда... Напротив, я не только не испугался, но даже обрадовался, и сказал ей, тогда мы уже точно поженимся, ей некуда будет от меня деться. Это так насмешило ее, что она стала целовать и ласкать меня. И позволила мне снова обладать собой.. Я верил в то, что могу стать ей мужем, забыл о своем возрасте, о родителях, об учебе, обо всем на свете. Я верил только в любовь... В любовь, которой у нас не было. Ни у меня к ней, ни у нее ко мне. Осознание сего прискорбного факта пришло ко мне, когда я вернулся к себе. Дима не спал. Он ждал меня. Я еще никогда не видел своего брата таким растерянным, таким несчастным. Я попрал его первую любовь. Напрасно уверял брата в том, что я сам влюблен в Катю, - и давно, готов даже жениться на ней. И услышал его саркастический смех. Он впервые ругнулся матом. Потом стал извиняться передо мной.
- Что ж, так бывает. Неужели мы, братья, станем врагами из-за женщины? Этому не бывать. Я уступаю ее тебе, раз она позволила..., раз она тебя любит. Все равно у меня нет никаких шансов...
Мы оба плакали от счастья, от собственного благородства. Я уже сомневался в том, что люблю Катю и женюсь на ней. Вспомнил о Геннадии, с которым она переспала до меня. Я уже не сомневался в том, что до нас с отцом у нее был Николай. А до него, может быть, еще другие мужчины. Я хотел тут же рассказать брату обо всем, чтобы он не слишком расстраивался за себя. И вообще, если Катя такая ****ь, почему бы ни уступить ее братцу на ночь - другую. А потом я устыдился себя, какая же я, однако, сволочь. Как я смею судить, если сам залез в ее постель, почти силой заставил уступить мне. И разве было мне плохо с ней? И разве кто другой час назад хотел жениться на ней? Какие же мы, мужчины - гады, если позволяем так судить женщин? Затем я вспомнил о своем возрасте и рассмеялся. Дима спросил, чему я смеюсь...
- Брат, я смеюсь тому, что таким дураком уродился на свет. И если хочешь знать, я совсем недавно думал всерьез о том, что люблю Катю. И это, несмотря на то, что передо мной она приходила к отцу. ( Сам того, не желая, я проговорился.)
Дима возмутился.
- Ты клевещешь на папу, на Катю, а сам, похотливый самец, только об одном и думаешь.
Пришлось мне, в конце концов, рассказать Диме все, как оно произошло. Я даже предложил брату занять мое место, но он отказался.
- И вовсе не из моральных соображений, и даже не потому, что сам иногда хочу того же, что ты, еще как хочу, просто не могу, зная все это, таким путем становиться мужчиной. Уж лучше подождать. А тебе советую не изменять собственной природе. Если хочешь, можешь дальше заниматься любовью с Катей, ежели и она того же желает, почему бы и нет. Не судите, да не судимы будете. И я не осуждаю отца, хотя он-то, скорее всего, воспользовался своим положением и принудил Катю спать с ним. Он старый, если его не устраивает жена, может подыскать себе кого-нибудь, кто ближе его годам. Нечего зариться на молодых. А Катю можно только пожалеть. Вспомни Катюшу Маслову Толстого. Какая участь ожидает нашу домработницу, если она пойдет по тому же пути? Ты меня, брат, прости, но все же не стоило тебе к ней идти. Да я и сам виноват, подначил тебя. Не думал, что мы на такую подлость способны. Мы оба. Как же это все ужасно!
- Что все? - спросил я, засыпая.
- Насколько же мы, люди, отвратительны. И я больше всех!..
А Катя, между тем, оказалась лучше нас. Она не стала каяться в своих грехах. Просто подала в отставку с поста нашей домработницы. Ничего, никому не объясняя. Геннадий так ничего и не понял. Но, будучи добряком по натуре, отпустил ее с богом после того, как она нашла себе другую работу и другое жилье. О своей квартире она может забыть. Недавно я встретил Катю на улице.
- Барин, ты простил меня за ту ночь?
- Если что было у нас не так, виноват один я....Ведь все-таки из-за меня ты потеряла хорошее место.
- Успокойся, барин, не из-за тебя.
- Ты, прости меня, - я всего лишь сын своего отца...
После Кати у меня никого нет. Хотя многие девчонки вешаются мне на шею. И не только потому, что у нас такие предки. Меня ни к кому не тянет. Во всяком случае, пока. О Дмитрии Дурном и говорить нечего. Он - ангел...