Согласно доброй традиции, последнее слово предоставляется подсудимому. Не буду и я отступать от нее. Прежде всего, хочу решительно заявить, что никакой ответственности за недостойное поведение своих так называемых персонажей я не несу. Если хотите знать, они мне, как тот самый гусь, который свинье не товарищ. У меня с ними нет ничего общего. Хотя, нехотя, должен признаться, каждый из них это я. Как та самая мадам у Флобера: она это он. Такова диалектика, никуда от нее нам не деться. И все же я и мои герои - совсем разные люди, я не изменял своей жене, как Толя, не спал с мужчинами, как Геннадий, у меня нет детей, как у них всех. Такие дети, как Марина, мне не нужны. И такой зять, как Володя. И моя жена - полная противоположность Маше, пусть не совсем полная, но - в главном - совсем другая женщина. Моя жена никогда не читала моих писаний, тем более не пыталась всучить их в какую-нибудь редакцию, не уходила от меня к матери - ни к той, ни к другой, соответственно не возвращалась от них ко мне. И до меня у нее никого не было - ни мужчин, ни женщин. Ни до меня, ни при мне. И сам я был и оставался верным ей до самого гроба как единственной женщине, которую любил, чего бы это мне ни стоило. Уж такой я человек.
Я спрашиваю себя, какого дьявола меня угораздило на стольких страницах писать о людях, чуждых мне во всем. Самый правильный из них - Толя - стал настолько неприятен, что я забросил его куда подальше, не в глушь, в Саратов, а в Израиль, хотя по определению не могу быть антисемитом. Он оказался там лишь по одной единственной причине - я хотел любым способом избавиться от него. Уж, на что противен Геннадий - полный мой антипод, но даже он оказался более интересен мне. Хотя я никоим образом не разделяю ни его страстей, ни стремления к наживе, пусть даже сравнительно честной и тем более гнусного поведения со своей домработницей..
Женщины - Маша и Марина далеки от меня хотя бы потому, что они не мужчины. Я ничуть не страдаю мужским шовинизмом, но такие женщины не в моем вкусе. Я и к собственной жене имел всего лишь одну претензию. Она, как Маша, всю нашу совместную жизнь навязывала мне свой образ жизни, подавляла меня своей неуемной энергией созидания. А я со школьной скамьи симпатизировал Обломову и не переваривал Штольца. И хорошо сохранился по сию пору.. А вообще-то я ни какой-нибудь вам Анатолий, Мария, Геннадий, Марина, Володя и даже не кот Микс, с каждым из которых знаком не понаслышке и даже - о ужас ! - сроднился так, словно сам один из них - и это - несмотря на свое неприятие их (впрочем, к коту это не относится), чтобы раскрывать свою душу (или нутро) перед самим собой на бумаге (на мониторе компьютера)...
"Метаморфозы и другие..." есть не что иное, как в чистом виде шарлатанство (как и то, что написал о своей жене, с которой знаком чуть больше, чем с Марией и другими, включая мужчин и своего кота Микса.
Я принадлежу к многочисленному племени графоманов, не имеющих настоящего мужского дела, или оставшихся без него по воле случая. Вот и я, оказавшись в свое время от полного безделья перед компьютером, решил освоить печатание на нем, втянулся в него, начал писать, не в состоянии остановиться, чтобы оглянуться, какой бред пишу. Тогда-то я понял, что есть компьютерная зависимость. Приняв первую дозу этого сильного наркотика, колешься им дальше.
Есть повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. К ним относятся физиологические повести, одна из которых родилась на нашем с женой старом компьютере.
Рыбу чистят с хвоста, театр начинается с вешалки. Принимая во внимание театральные подмостки, которые все же ближе к моему писанию, чем рыба, я начал с названия. Будучи любителем классической музыки, я вспомнил о концертах. Поскольку о фортепианных, скрипичных и прочих концертах речь идти не могла, я назвал свои опусы концертами с оркестром слов. Мне стоило немалого труда на этом остановиться, когда вспомнил Иоганна Себастьяна Баха, его ХТК - хорошо темперированные клавиры, и подумал о том, что мог бы в равной мере назвать свои главы ХТС - хорошо темперированными словами. Но моя природная скромность не позволила мне зайти так далеко, а от названия ПТС - плохо темперированных слов я отказался уже совсем по иной причине (не трудно догадаться какой). А вообще перспектива назвать главы ХТС-1, ХТС-2 , ХТС- 3 и т. д. долго преследовала меня и не давала покоя, но я сумел подавить собственное тщеславие, чем горжусь никак не меньше, чем всем остальным. Хотя, надо признаться, гордиться нечем, т. к. слова, которые легли в основу моих концертов, не то слово, не те слова. Но другие, более достойные, мне в голову так и не пришли.
Теперь по существу моего произведения, если этим словом можно назвать то, что я произвел на свет. К сожалению, не могу сказать, будто гора произвела мышь. Впрочем, сами мыши никакого отторжения у меня не вызывают. В детстве, помнится, я напугал свою мать, притащив ей одну из этих особей за хвост.
Этот авторский концерт положит конец моей так называемой концертной деятельности и оградит возможного читателя от дальнейшего нагромождения слов, в том числе обозначающих некоторые не слишком презентабельные части тела, без которых, увы, остановилась бы всякая жизнь на Земле. Что, к счастью или несчастью, вне зависимости от угла и точки зрения наблюдателя и аналитика, напрямую связано с греховным сладострастием, и только потому оно стало причиной вытеснения его из вербальной речи, во всяком случае, фигурой умолчания. Все же я напрасно пренебрег всякими условностями и заходил туда, куда не принято забегать приличным людям. И хотя несколькими строками ранее я не признал собственной вины в злодеяниях Анатолия и иже с ними, сейчас ее признаю. Я виноват по всем статьям. Графомании, использования (в самом начале творения - не мира, к счастью) компьютера, пустой, хуже того, вредоносной траты времени, чрезмерного зазнайства и тщеславия в период писания данного, с позволения сказать, сочинения на весьма вольную тему. В нем нет и толика правды (не правды Толика - Анатолия, прошу не путать), ради которой некоторые люди шли на костры инквизиции, в тюрьмы и психушки. Но надеюсь, есть в нем некая фабула, затягивающая читателя в омут порока, в который я никогда с головой не погружался или, если угодно, погружался только одной головой. Есть в моем творении и другое достоинство. Оно является, в некотором роде, лекарством для невротиков. Если б нашлись среди них такие, кто удосужились прочесть это чтиво, то они могли бы прийти к утешительному для себя выводу, что являются далеко не единственными на белом свете психами. Нет ничего приятнее сознания того, что ты не одинок в этом мире.
Каждый человек, заглянув в дно своего колодца, даже если и найдет в "Метаморфозах..." частицу самого себя, поймет, в своем падении он отстоит далеко от моих героев. А если учесть тот факт, что я, автор, по-своему, все же люблю персонажей, не разделяя их страстей и воззрений, то и читатель, заметив мое к ним отношение, может позволить себе такую же роскошь, памятуя о себе, любимом.
Чтобы понять, чем вызвана, в некотором роде, моя привязанность ко всем героям, следует сказать о том, как развивались "Метаморфозы и другие..." Первый концерт Анатолия вполне мог стать единственным, так как я написал его, шутя, экспериментируя - осваивая компьютер. Раньше я уже писал от руки или на пишущей машинке, но то было сто лет назад. За давностью лет этот грех можно мне простить, и ни к какой ответственности не привлекать. Когда первый концерт был написан, написан легко и быстро, в одно мгновение, я подумал - его можно развить. Я захотел объяснить самому себе все чудеса, происшедшие в жизни моего героя, чудеса, в которые я не верил. И тогда пошло - поехало. Я написал второй концерт для Анатолия, в котором дал себе труд объясниться с собой. Тогда я испытывал достаточно большой интерес к своему герою и находил его вполне приличным человеком для того, чтобы он оставался им до самого конца моего писания. Но позже, когда я втянул в действие Машу, она показалась мне более привлекательной, и я стал утрачивать интерес к Анатолию. В конце концов, я разочаровался в нем, утратил к нему интерес и отправил в Израиль. Все у него прекрасно, я рад за него . Появился Геннадий - полная ему противоположность. Геннадий со своей достаточно странной и неправдоподобной любовью к жениху дочери вышел на первый план. Я просто обязан был хотя бы частично найти оправдание его поступкам. Он заинтриговал меня одним тем, каким образом я сумею разрешить возникшую между ним и его ближними проблему. В результате я написал второй концерт для него, в котором до нитки раздел, чтобы затем надеть человеческое платье. Прямо скажем, аналогичная попытка, предпринятая мной раньше, в первом и последующих концертах для Марии, далась мне много легче. Но и поступки Маши куда более предсказуемы и ординарны. Что ни говори, Геннадий менее зауряден. Что из всего написанного получилось, судить трудно. Не исключено, я созрею для того, чтобы признать их полным бредом. Единственное, о чем, скорее всего, не пожалею, это о том, что мои герои живут согласно своей природе, какой бы хорошей или плохой она ни была. Сам я склонен считать их людьми своего века, не более того. (В частности, их сексуальная ориентация - всего лишь одна из примет нынешнего времени, когда бисексуальность стала, чуть ли не последней модой. А мода, в свою очередь, раскрывает те уголки подсознания, которые раньше находились в таком уединении, что до самой смерти никто раскопать их не мог, разве только психоаналитику это по силам. Впрочем, психоанализ выходит из моды - подавляющее большинство не нуждается ныне в анализе своих мыслей и действий.)
И еще. Должен признаться в том, что испытываю глубочайшее чувство вины, стыда и раскаяния перед виртуальными и не виртуальными издателями, читателями и особенно перед собственными персонажами за свои невозможные (в смысле - нестерпимые) ошибки в тексте "Метеморфоз..."
Как пример, насколько я неграмотен хотя бы в деталях. Кашкин вправе остаться недовольным мною за одно то, что с моей легкой руки Маша назвала его, чуть ли не сталинистом. Уж лучше б она сказала - почти сталинистом. А так, если я, как обычно, вместо частицы "ни" поставил частицу "не", то исказил сущность Кашкина. Могло получиться, будто он, чуть ли не или ни?... почти демократ. Возможный читатель вслед за Кашкиным вправе сколько угодно негодовать, постоянно сталкиваясь с подобными и не подобными - бесподобными по неграмотности - авторскими ошибками. Я еще больше негодую, чем они, так как, в отличие от читателей, неисправим.
Если б я поместил эти покаянные слова в начале своего повествования (назвать его ни произведением, ни "произведением", тем более не произведением ничто во мне не поднимается), то формально мог бы посоветовать читателю не браться за чтение "Метаморфоз..." Однако не смог преодолеть противоречие между принципом реальности и удовольствия, последнее из которых испытал уже только потому, что несколько человек через какую - то неделю пусть случайно, по недоразумению посетили первый сайт, в котором я их опубликовал раньше других своих вещей.
Нисколько не ерничая, совершенно серьезно я выражаю огромную признательность господину М.М. за одно то, что он предоставляет место неизвестным авторам. Нынешняя молодежь - те, кто достиг сознательного возраста, - с трудом поймет, что такое писать " в стол", без всякой возможности быть прочитанным другими людьми. И то, какие чувства испытал я, увидев первую часть "Метаморфоз..."
Ничуть не рисуясь, я писал их меньше всего для других. Так поступают настоящие графоманы, для которых достаточно иметь собственное мнение о своем творении. Самооценка, как правило, выше всякой критики, которая не столько потому оценивает нас низко, что только о том и думает, как бы унизить, сколько в своем анализе исходит из собственных представлений, что такое хорошо и что такое плохо. Достаточно вспомнить известное выражение о немцах и русских, чтобы понять, как все мы далеки друг от друга...
Вслед за Остапом Бендером хочется воскликнуть: "Лед тронулся, господа присяжные заседатели". То есть жизнь продолжается. Для каждого из нас наше творение - единственное и неповторимое, даже если за ним следуют другие. Да, оно не приносит никакого дохода, отнимает массу времени (особенно правка текста), но какое это блаженство - писать! Даже если получается полная абракадабра. Но ты узнаешь об этом последним, если вообще узнаешь... от других, чьего внимания домогаешься. Так что отсутствие читателя, в известной степени, величайшее благо. Здесь я целиком и полностью солидарен с Анатолием...
До нас, при нас и после нас написано, пишется, еще напишут столько всего, что мы, как песчинка, затеряемся в песках этой огромной пустыни слов - и тех, и не тех. Но это ваше творение. Не последнее ваше творение, надеюсь. Как и это мое...
И самое последнее признание... Не стану скрывать, далеко не сразу я понял, что создал ироническое произведение. Что же тогда требовать от возможного читателя? Но пусть он поверит мне на слово, как верит нашим властям, когда голосует за них, наступая на одно и то же самое, знаете что, от одних выборов до других. А если, паче чаяния, некто лишен определенного чувства и принял всерьез данное чтиво, не стану корить его. Все издержки принимаю на собственный счет. Ведь даже замысел чаще всего отличается от его изложения. А у меня и мысли не было, что в итоге получится ироническое чтиво. Оно и не получилось.
Увы, мне!