|
Все вокзалы одинаковы, и все-таки в самом названии игры "Города" есть такая скрытая замануха, которая самостоятельно запускает ржавые шестеренки памяти. Собственно говоря, сам город почти ничем не запомнился. Но после него моя жизнь совершенно четко разделилась на "до" Новосибирска и "после".
Про сибирскую практику на факультете ходили фантастические байки. Некоторые доходили из десятых рук, некоторые от тех, кто там был. Я понимала только одно - люди возвращались оттуда другими. А шансов попасть именно в Сибирь у нашего змеюшника было предостаточно. Отличники за романтикой не рвались, и вакансии покормить комаров где-нить на Васюганских болотах всегда были. Если бы не одно "но" - никто бы нас вместе не отправил, всю "непримиримую оппозицию" распихали бы по разным конторам, пользуясь тем, что места распределяются по рейтингу, а на каком месте мы в этом рейтинге, объяснять никому не нужно. Так что мы закатали губу и не мечтали.
Вечером должен был грянуть фестиваль "Весна Ала-Тоо", и я с самого утра ваяла в редколлегии нагрудных аллигаторов для участников. Дверь у меня за спиной открылась, и кто-то громко выматерился, получив в лоб литровым жбаном из-под гуаши, который встречал каждого, входящего без стука. Оля Маленькая затушила мою сигарету об очередного крокодила и сказала:
- Быстро! Все, кто имеет отношение к фестивалю, могут распределяться без очереди.
Мы пронеслись по коридору, сшибая зазевавшихся, и влетели в комиссию. Пока Маленькая, захлебываясь слюной, диктовала наш список фамилий, я радостно отметила, что до нас вписали от силы десяток желающих. А когда мы с ней, не сговариваясь, ткнули наугад пальцами в графу с сибирскими экспедициями, кто-то из преподов даже улыбнулся.
К сожалению, это не стало нашей победой. Яму себе прогульщики и разгильдяи роют сами. Хвостов у меня на то лето был вагон и маленькая тележка, надо было оставаться в городе, отвечать. Мир треснул, отрезав от участия в авантюре ее главных героев. И вот я сижу на подоконнике, уже отдельно, отрешенно наблюдая, как "сибиряки" вертят в руках синюю болгарскую мазилку от комаров с экзотическим названием "Москито". Бутылек переходит в руки Маленькой... Возможно, мне только показалось, что она засмеялась в мой адрес. Вспышка справа! И рука уже сжимает выхваченное синее чудо. Запах гвоздики сносит ослабленный чердак.
- "Мескалито"?! Втяни слюня, Маленькая! Я еду!!!
На прощанье мы с Равой и Оскаром пошли играть в индейцев. Оскар никуда не ехал, он косил от сессии в нейроотделении Республиканской больницы. А Раву не отпускала мамочка. Трубка мира была, как всегда, великолепна, костерок отлично замаскирован, и жуткие истории про Албарсты (местных йети) пробивали до холодных мурашек.
Дома царил бардак, предки расходились, и им ни до чего иного не было дела. На мои жалкие попытки попрощаться они только пожимали плечами и отводили усталые глаза.
Денег, оставшихся от покупки билета, хватило на приобретение ядовито-оранжевого ушастого рюкзака и трех бутылок "Токайского". Вечером зашла любимая соседка с вывихнутой ножкой, мы взяли большую рюмку, чтобы не хлыкать с горла и поехали провожать меня на вокзал.
На перроне толпилась непроходимая масса из безутешных родственников, девушек и женихов. Мы с Равой и соседкой сидели на перилах моста и плевали на рельсы. Потом проводили соседку до такси, а я пошла к своим. Через толпу за мной продиралась растрепанная женщина.
- Так вот ты кака-а-ая! - вопит она пронзительным голосом, сдавленная со всех сторон биомассой - А я-то думаю, что это у меня сын дома не ночу-у-ует!
Ей чуть-чуть не хватает скорости, чтобы вцепиться мне в волосы, а вокруг уже сжимаются болельщики. Я иду, растягивая руками пустое пространство впереди себя. В глазах подозрительно щекотно, и из толпы кто-то восторженно орет мне в ухо:
- Это еще ничего, Серегу Маковского она вообще зонтиком отоварила!
Истерика подкатывает одновременно с вагоном, но я успеваю войти в купе с невозмутимым видом. Там Жорина мама утирает мне сопли, а солидный жених Маленькой срочно-срочно наливает сто грамм. И от этой жалости чужих близких темнота прошла, веревочки лопнули, и накатил пароксизм свободы. Так что, выпив налитое и посвистев из окна в четыре пальца, можно было жить дальше, причем регулярно.
В Новосибирск поезд приходит глухой ночью. Нормальные люди сразу скидываются на ресторан, а мои собрались в зоопарк. Ну, не видели дети никогда зоопарков, только заезжие зверинцы, где зимой под брюхом у слона горит для сугрева костер. Денег у меня все равно не осталось, поэтому шипеть и плеваться было бесполезно. До открытия ZOO пришлось бродить по рассветному городу. Пошли по мосту через Обь. Устали идти, а другого берега все нет - обернулись, ужаснулись, поплелись дальше.
Вечером пили в бревенчатой пустой общаге мерзкое алжирское винище с осадком, похожим на толченое стекло. Утром выписали на складе все, что положено стандартному геодезисту: спальники, матрасы-надувастики и болотные сапоги на три размера больше. Вокзал, электричка, вот и весь Новосибирск. А дальше было - "Снизу цЕмент, сверху дым - это город Искитим".
Искитим, возможно, милейший город. Люди там определенно замечательные. Но! Большинство городов, которые я в своей жизни проезжала, запомнились не своими достопримечательностями, а исключительно вокзалом и автостанцией. Ну так вот, вокзал в Искитиме оказался уютный и привокзальная площадь симпатичная. Мы это успели заметить, поскольку ночевать нам пришлось на тамошних лавочках. Пьяные аборигены пели всю ночь приятным хором и с северным изумлением закусывали нашими яблоками.
Предписание, выданное нам руководством Новосибирской экспедиции, обязывало прибыть на базу партии в село Мосты. Рейсовым автобусом. Видели мы этот автобус... Судя по количеству в него впихнувшихся, Мосты должны были быть четвертым Римом. По крайней мере, ни вечером в пятницу, ни в субботу ранним утром нам не удалось даже близко подойти к заветным дверям красного ПАЗика. А барахла у нас было как раз на пол-автобуса. И пришлось искать попутку.
Водила был живописно патлат и прикуривал, одновременно глядя на дорогу и в карту. Разумеется, "килОметров двадцать спустя" мы уехали в кювет. Орел наш поехал в город за запчастями, а мы, слегка приняв в честь ХБ Маленькой, приставали к проезжающим мимо подводам с просьбой одолжить домкрат.
Собственно, меня в предстоящем приезде в Мосты больше всего волновала возможность увидеть живьем легендарного Сипотенко, (кто читал Федосеева, тот поймет), доживающего свой геройский век в радистах. Еще нас ждал нач. партии со сказочной фамилией Садко, расписанный нам главным инженером, как красавец мужчина, "к сожалению для вас, женатый". В моей иерархии древний Сипотенко котировался на несколько пунктов выше простых смертных, и красавцы мужчины на тот момент являлись абстрактной величиной. Кроме того, мои единственные джинсы от переноски тяжестей лопнули на коленках, и это начинало меня нервировать.
Вопреки нашим представлениям о римской перенаселенности Мостов, на улицах, кроме свиней, ни одной собаки не было. Базу экспедиции мы обнаружили по торчащим антеннам. Садко оказался томным брюнетом, затянутым в крупный вельвет. А Сипотенко - совершенно глухим дедом, забившимся при виде нас в дальнюю комнату.
- Значит так, - рассказывал Садко, учитывая нашу аудиторию, - в поле они все холостые, но я вас предупреждаю, это не всегда так, вот есть там Григорий...особо опасный...кровей...
Я не слушала, бродя по комнатам, и пытаясь связать себя с этой реальностью.
- Оль, - рассеянно переспрашиваю уже по дороге в лагерь, ковыряя дощатый борт партийного Уазика. - Каких он там кровей?
- Цыганских! - бодро отвечает Маленькая, как отлично выученный урок.
- Оль, а че они нас все предупреждают, заповедник у них тут, да?
По прибытии, а было это уже почти в сумерки, наши кинулись ставить палатку. Я села на шмотки, и сделала вид, что первый раз их вижу. Нет, я не против работы! Я против суеты друг у друга под ногами. Был Жора - крутой альпинист, были Света с Олей - просто здоровые бабы. Что бы изменилось от моего участия? Правильно. Поэтому я сидела на сваленном с машины барахле и смотрела, словив ржотик. За моей спиной покатывались от смеха местные.
Это была лажа, Лажа, Ла-а-жа!!! Мало того, что ставили впопыхах без хребта, так еще и наизнанку. Когда, наконец, опомнились, вывернули и забили, я тоже пошла укладываться. У входа уже стояли соседи, те, что ржали вместе со мной...
- Веревки, - сказали мне они. - Лямки! Какая у вас рационализация: вышел из палатки, положил снаружи трусы в кармашек, ушел обратно постраничку считать.
Мне одновременно было стыдно и смешно. А они покатывались, не пропуская меня в палатку. И глаза у них были сумасшедшие, а зубы черные от черемухи.
С тех пор соседняя бригада задирается постоянно, и больше всех выкладывается "особо опасный". Его цыганский темперамент вгоняет меня в краску, и я чересчур старательно отвожу глаза, остерегаясь лесного пожара.
- Кто будет плохо работать, отдам соседям в рабство! - пугает нас Жора.
И мы боялись.
- Пошли рыбу ловить! - зовут нас каждый вечер.
А мы боялись...
Как-то раз я заметила странные манипуляции нашего шофера, Лехи. Берет он кружку, высыпает туда пачку чая со слоником...
- Ле-е-еха! - говорю я, крутясь вокруг него, как кошка возле сметаны. - А че это ты?
- Изжога, - отвечает Леха, любовно пристраивая кружку в костер, - только так и спасаюсь.
- Ле-е-еха! Представляешь, а у меня тоже изжога...
- Да они нормальные пацаны, - рассказывает он мне после сеанса борьбы с изжогой. - Я с ними всю весну пахал. Бригадир только, Малютин, психованный немного, вот, смотри...
На жилистой Лехиной руке круглые розовые шрамы. Я таращу на них глаза, силясь понять.
- Бычки! - смеется Леха. - Бычки он об меня тушил.
На следующий день малютинцы празднуют завершение трудового месяца. У нас к тому времени стояло уже две палатки, командирская - большая и красивая, и двухместный собачник для прекрасных дам. Дам было трое, но три раскладушки тик в тик становятся рядом в двухместку. И вот на соседской половине поляны дым коромыслом, а мы укладываемся спать. Комендантский час, завтра рано вставать. Светка прячет в изголовье топор. Маленькая спрашивает у меня:
- Ты проснешься, если я тебе в ухо заору: А-А-А-А-А-А!?
Но ночью спокойно, а утром все уезжают по домам, оставив только своего бесноватого бригадира. Который со скуки увязывается с Лехой забирать нас с работы. И на мое несчастье, места мне в кабине не остается, кроме как у Малютина на коленях. Сижу всю дорогу, не дыша, и стараюсь не смотреть на его руку с сигаретой. Ужинать он, разумеется, тоже остается у нас. А после ужина все быстренько разбегаются по палаткам, оставляя меня наедине с грязной посудой и Малютиным. Ладно, ситуация не новая, бросали меня под танки и раньше, но с домашними мальчиками, и где-нить рядом всегда были предки, преподы, в общем, ответственные лица.
Малютин ждет, как удав, совершенно уверенный в финале. А что я могу сделать? Визжать? Никто не выйдет. В лес чухнуть? Так здесь вам не тут. Где, бишь, эта... полярная звезда? А мох с какой стороны растет, ночью? Найдут дня через три мой сиреневый трупик с выпученными глазиками в темном овраге.
"А злодей то не шутит..." Железная рука берет меня за локоть.
- Ой! - пищу я, отбрыкиваясь. - Малютин, ты та-акой небритый!
- Ну, я же не знал, - оправдывается он, разводя руками, - у меня ведь и станка с собой нет, чтобы побриться, вот приедет мой помощник, я у него возьму.
- Вот побреешься, тогда и приходи, - воспользовавшись случаем, я уже сижу в своей палатке и, сопя, вытаскиваю из под Светки топор.
Утро, как всегда, солнечно и безмятежно, кошмар забылся, Малютин не заходит.
Через пару дней приезжает посвежевшая бригада. С пивом. И нас, очень даже чинно, приглашают к столу. И все весело и замечательно, пока не приходит, слегка покачиваясь, мрачный небритый Малютин.
- Гриш, я у тебя станок возьму, - странным голосом говорит он и уходит в палатку, как привидение.
А я, офонарев от этого ужаса, смотрю квадратными глазами, форматом со спичечный коробок, в Гришкины. Зеленые. Бездонные. Цыганские. Бывают в жизни такие моменты, когда ничего еще не случилось, а уже знаешь, чем все кончится. Я буду плакать?
Ну а пока чисто выбритого Малютина грузят в машину, и Леха увозит его в деревню, по бабам. В знак протеста тот успевает раскидать по окрестным кустам ящик пива. И две бригады увлеченно ползают в зарослях, собирая бутылки, как грибы. Праздник удался.
Много надо влюбленным идиотам? Рыба, жаренная над костром на прутьях, разговоры и хиханьки до утра. Еще можно что-нибудь на кухне накатить, хозяйственной Светой приготовленное, вытряхнуть Маленькую среди ночи из раскладушки с криком:
- Спать вредно, особенно по ночам!
А на ее недовольное бурчание в сотый раз объяснить, что имя Григорий означает "бодрствующий". Потом весь день засыпать на работе и ждать нового вечера. И наивно думать, что лета хватит на все. И посылать к чертям комендантский час, дисциплину и то, что осталось где-то там, в городах.
Светка, не выдержав такого ритма, переезжает в командирскую палатку, к Жоре под бок. Приехала еще одна бригада, спокойная такая, деловитая, настоящие сибиряки. На фоне наших, скандально-итальянских, просто оплот стабильности. От их помощницы мы и услышали ту "лав стори", от повторения которой нас пыталось застраховать руководство.
В прошлом сезоне студентка с Семипалатинского техникума и экспедиционный техник обнаружили, что жить друг без друга не могут. Они вместе по ночам считали журналы, а в свободное время ходили слипшиеся, как мармеладные медвежата. Практика кончилась. Любовь осталась. И девушка под Новый год бросила все, купила билет до Новосибирска и с замиранием сердца пришла по заснеженным улицам, со всем приданным, в общагу. Сюрпрайз!!! Ей там, конечно, обрадовались, но там не было Его. И все, к кому она обращалась, опускали глазки и плели что-то невразумительное. А Он, оказывается, женился. Медовый месяц... И весь праздник Новый год обитатели общаги прятали острые предметы, димедрол и уксус.
Перебирая рюкзак, нахожу в нем, на самом дне, завалявшийся бутылек "Москито", пачку болгарских сигарет и подарки от братца. А я расстраивалась, что никто обо мне не помнит. В моих теплых вещах старательно зарыты колода карт и детская дудочка, издающая нечеловеческие звуки. Идет дождь, а мы сидим, гадаем на картах и дудим, пока слабонервные не заваливают нам палатку.
На утренней связи приходит радиограмма. Бригаду Малютина срочно перебрасывают на Север, в Стрежевой. Все молча расходятся по своим норкам, и над лагерем повисает мертвая тишина. Потом к нам приходит Малютин.
- У нас не хватает одного человека, - говорит он, не поднимая глаз, - я могу взять любого из ваших, подумайте и подходите.
Мы думаем, и к Малютину уходит наш замученный соплями Рахматик. На Севере у него, кстати, проходит аллергия, и он привозит домой ящик великолепной клюквы, которой и угощает нас на обратном пути, в бревенчатой экспедиционной общаге.
А лагерь готовится к прощальному банкету. Поджидая нашу машину, едущую в магазин, выхожу к броду. Там Маленькая, подоткнув подол, насколько это применительно к брезентовой робе, моет машину Шмакова. Шмаков - самый крутой водила экспедиции, обхаживает Ольгу уже давно.
- Будешь со мной жить, - говорит он ей, - будет у тебя все!
Все у него действительно есть. За водительским сидением он прячет целый склад полезных и вкусный вещей. Начиная с аккуратно уложенных инструментов, и кончая домашними солеными огурчиками. Маленькая на его предложения морщится, но что-то в нем ее гипнотизирует. Я дергаю Ольгу за штанину, кивая в сторону дороги, но она, как зомби, водит тряпкой по идеально чистой машине.
- Расслабься, егоза! - Шмаков протягивает мне из кабины налитые полстакана.
Не подозревая подвоха, лихо глотаю. Ни вдохнуть... ни выдохнуть...Чистый спирт.
- На, закуси курятиной, - смеется Маленькая, прикуривая мне сигарету.
На всех парах подлетает Леха, и я, запрыгивая в кузов, тяну с собой Ольгу.
- Держите зубы! - орут нам из кабины.
Да, ездить стоя, вцепившись в "полубудку" ЗИЛа, по сибирским дорогам - это вам не мелочь по карманам тырить. А время сжимается, сворачивается, подкатывает комком к горлу.
Банкет хорош, но не всем до него есть дело. Постепенно лагерь погружается в туман, встающий от реки, голоса звучат, как с другой планеты, и в двух шагах уже ничего не видно. Мира нет, есть только Гришкина палатка, и по ее крыше стучит, как крупный дождь, осыпающаяся спелая черемуха.
А утром на месте соседских палаток только вытоптанные квадраты с пожухлой травой. Машина загружена, осталось собрать всякую мелочь.
- Когда кто-то уезжает, особенно малютинцы, надо сидеть на своих шурушках, потом до фига чего не досчитаетесь, - наставляет нас опытный бригадир Иванов.
И Света, как клуша, самоотверженно бросается сторожить ящики с посудой. А я топлю в кружке с чаем осу, та сопротивляется, пытаясь вылезти из кипятка.
Машина трогается, все выбегают вслед махать и кричать. Оса упорно не хочет дохнуть. Постепенно общее внимание переключается на меня. Пипл хочут шоу. Я буду плакать?
Выплескиваю чай с осой в костер и твердым шагом иду собираться на работу. Ну, знаю я теперь, где эта хренова полярная звезда. Жизнь продолжается!
Третий день живем на базе партии, пишем отчеты о практике. Спим вповалку на полу. На мой спальник просыпалась из косметички бронзовая пудра, и Светка клянет меня за свой насморк. За окнами переливается бледным золотом холодный сибирский сентябрь.
Я сижу на кровати нач.партии возле жарко натопленной печки. Садко за столом беседует с новым исполнителем, который доделает то, что мы не успели.
- У меня не хватает людей, - бубнит исполнитель, - если бы кто-нибудь из студентов задержался, мы бы успели до снега...
Я могу остаться здесь... В этой волшебной стране... С этими прекрасными людьми... Я засыпаю под их полушепот. Мне снится, что я иду по подземному ходу, босиком, в ночной рубашке. Впереди идут предки, навстречу чему-то страшному. Я разворачиваюсь и крадусь на цыпочках в обратную сторону. Заметят? Успею? Что-то тупое и тяжелое врезается мне под дых... Я открываю глаза. Маленькая, буравя локтем мой бок, смотрит на меня с издевкой:
- Ты храпишь!
Все наши сидят рядом, Садко все так же монотонно объясняет, как правильно оформлять отчеты.
Автобус до Искитима уезжает утром, затемно. Снова электричка, Новосибирск, общага, в которой мы стираем все теплые вещи, с себя, да так и уезжаем в недосохшем. На вокзале нас провожает ссутулившийся грустный Леха, обещая передать всем приветы.
В поезде Маленькая трет уши случайному попутчику:
- Нет, мы обязательно сюда вернемся, мы будем работать, в этой... Где вы живете? Да, в Юрге, обязательно!
Я смеюсь, а она обижается на меня, искренне веря в то, о чем говорит.
Летний вечер, пивное застолье... Почему-то я знаю все, что должно произойти.
- Нет никаких вокзалов, - говорит мне спокойный голос, - их придумали. Не плачь, в любой стене есть дверь, для тех, кто действительно хочет войти.
|