Шёл раз калека мимо села да искал, где бы ночь переночевать. Видит - что ни изба, в каждой ставни крепко заделаны. Ни звука вокруг, ни шороха. Аж собаки молчат. Только вороны каркают.
Подошёл нищий к одной избушке, да в окошко посохом постучал.
- Кто там?
- Нищий я, странник божий. Пусти, сделай милость, ночь переночевать.
Отворил хозяин. Зашёл нищий в и́збу. Повели к столу странника, да на ларь посадили, да лучинку зажгли.
Посмотрел нищий на хозяйскую бабу, да так обомлел, что аж волосы дыбом. Губ-то, слышь, нет у неё, а посреди вместо зубов дыра зияет. Вместо ноздрей - два ошмётка гниющие. Словно мертвец оживший из угла пялится.
- Что с женой твоей, батюшка? - спросил нищий. - Медведь, что ль, в лесу заломал?
- Куда там медведь, божий странник, - ответил хозаин. - Это барыня бабу мою побила. Щепачиха поганая, ведьма лютая. Вот полгода прошло, как прогневалась барыня, да Прасковью поленом отделала. Да и ты, мужичок, только солнце взойдёт - уноси-ка ты сразу ноги! Чую я, не уйдёшь ты отсюда живым.
Не послушал мужика калека. Отправился поутру к церкви, милостыни просить. Бредёт по дороге-то, смотрит, да диву даётся. Что ни мужик - то рубаха в крови, или волосы драные. Что ни девка - то с носом разбитым, иль без зубов.
Видит странник - ковыляет навстречу повозка с боярыней Щепачихой, тройка, на запятках гайдук разодетый. Застряла повозка в яме. Подбежал нищий к Щепачихе, да бухнулся на колени, и давай тут же хлеба просить. Боярыня нос воротит, да всё злобно шипит на кучера.
А нищий всё просит и просит, всё-то он до земли кланяется. Взял раз, да как бухнется об землю лбом! да прямо и в лужу, да так, что аж грязь брызнула. Взял, и нечаянно боярыне белое платье говном испачкал.
Разошлась да разгневалась Щепачиха, ну на кучера с гайдуком орать. Взяли те калеку, скрутили, да сзади к повозке и привязали. Как вернулась тройка к усадьбе, затащили его в конюшню, повалили на пол окровавленный и стянули с него рубаху. А потом достали ножи острые да тут же, сразу, с живого, со спины кожу содрали.
Достал кучер кнут, и ну по спине пороть. Ему гайдук вторит. Люто бьют, совсем без пощады лупят, по конюшне ошмётки летят, из плоти красные рёбра выступили.
Приоткрылись ворота, сама Щепачиха вошла. В одной руке кнут, в другой - водка. Смотрит она на калеку да ржёт во всю глотку, что твоя кобылица.
Отмахнула она тут слугам, чтоб пороть перестали, да сама к нищему подошла. Отхлебнула барыня водки, да остатки на драную спину ему и вылила. Взвыл калека от боли, да так взвыл, как ни люди-то не кричат, ни звери, да Богу душу-то и отдал.
А Щепачихе с тех пор никакого покоя нет. Вот пошла она в тот же день почивать, а заснуть и не может. На руках кожа зудит, на локтях всё прям чешется. Уснула барыня кое-как. Просыпается посередь ночи, чует - пальцы будто бы облизал кто. Отворила барыня ставни да и видит при лунном свете - гниёт палец на правой руке-то. Четыре пальца все алые, а средний распух, да гной из нарыва так и течёт.
И так каждый вечер. Как зайдёт солнце - надуется где-то на коже волдырь. Как он лопнет - на пол гнилое мясо льётся. Уж сгнила у ней вся правая рука, одни кости лишь только остались. Да в левой гною - хоть выжимай. Кисть - как скелет. Рожа - что череп мертвецкий, даром что кожей обтянут, да и та гнилая.
Позвала Щепачиха лекаря с города. Тот лишь руками развёл. Что делать с боярыней, ума не приложит. Выписала другого. Тот гнянул на барыню, да тут же перекрестился и прыг в повозку, ну и был таков.
Проезжал раз мимо столичный доктор. И одет-то как не по-нашему, в чёрный кафтан заморский. На башке шапка диковинная, высокая - чилиндром зовётся. Да и стрижен-то как-то чудно. Щёки заросшие, а усы-то все выбриты. Бородка ещё: длинная да узенькая, как козлиная. А ещё сказывают, что чилиндр этот при людях он и не снял-то ни разу.
Вот узнал он про Щепачиху, да в тот же час велел кучеру прямо в усадьбу править. Молвил он барыне: "Знаю, слышь, как болезнь проклятую исцелить". Только взял сперва, да бумажку ей протянул - подпиши, мол, чтобы всё чин чином.
Обмакнула Щепачиха перо в чернила, да силится мёртвой рукой своей грамоту подписать. Увидал доктор, что делается, и говорит:
- Э, нет, кумушка, не теми чернилами подписываете. Мне кровушкой, сударыня, да будьте добры, да пожалуйста.
Ткнула Щепачиха пером тем в руку, да там ни мяса, ни крови и нет уж давно. Врезалось остриё в самую ейную кость, заскрипела зубами старуха. Покрылось перо лишь белёсым гноем.
- Что делать мне, батюшка? - взмолилась барыня. - Нет у меня крови, хоть режь.
- Воткни перо в глаз, - сказал доктор. - Да покрепче в башку вдави. Будет у тебя кровь. Будет, чем грамоту подписать.
Сделала Щепачиха, как лекарь велел. Хоть без глаза, но как откажешь, не помирать же лютою смертью-то.
Сварил доктор лекарство, да Щепачихе отдал. Перестала боярыня гнить. Зажили все волдыри страшные.
Только плоть-то вся вытекла - как её взад-то вернуть? Осталась Щепачиха сушёная, как скелет, да без глаза. Оттого ещё больше пошла лютовать. Никого не щадила, гадина: ни девок, ни старцев, ни детишек малых. Всех секла, проклятая, всех муками мучила страшными.
Не стерпели крестьяне. Пришли всем селом к Щепачихе, во двор выволокли да косой зарезали, да затем и вовсе башку отрубили. Как понесли её на погост, так схватила она, безголовая, одного мужика за локоть, сжала, и ну его костлявыми пальцами в кровь давить. Перепугался народ. Взяли да порубили старуху на куски, потом каждый ломоть на мелкие части изрезали да на костре прямо тут и сожгли.
Как поднялся дым-то над полем, налетели откуда-то с криком, с визгом, крылатые черти, и ну над костром кружить. Достали черти мешки, весь дым собрали, а после убрались восвояси.