Чернов Вениамин Константинович : другие произведения.

Земля Русская!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три романа о Земле Русской

В. К. Чернов

Земля Русская!

Сборник

Киров

ООО "Издательство "Радуга-ПРЕСС"

2017

   ББК 84(2Рос=Рус)6-44
   Ч45
  
  
   Рецензент - Ю. В. Першина, кандидат исторических наук
  
  
  
  
  
  
   Чернов, В. К.
   Ч45 Земля Русская : сборник / В. К. Чернов. - Киров : ООО "Издательство
   "Радуга-ПРЕСС", 2017. - 740 с.
  
   ISBN 978-5-9907984-7-2
  
   В сборник историко-художественно-документальных произведений вошли три книги: "Разрозненная Русь!", "Не покоренная Батыем Русь!" и "Упреждающий удар русского меча!", - все они издавались, продавались. Последняя была выпущена под названием "Упреждающий удар!" тиражом 10 000 экземпляров, разошлась молниеносно - люди хотят знать свою историю!
   Автор (член Союза российских писателей, врач, филолог, обучался в аспирантуре по современной антропологии, офицер, член Всероссийской организации "Боевое братство"), исследуя исторический материал, много лет проводил свои отпуска в музеях, архивах; объездил исторические места, чтобы достоверно донести до читателя события, которые до сего времени многим не известны. Помогала и рецензировала кандидат исторических наук, доцент Ю. В. Першина.
   Пусть дух Великих наших предков разбудит, заставит вспомнить нас, почувствовать, кто мы есть!..

ББК 84(2Рос=Рус)6-44

  
  

Книга издана при финансовой поддержке

Союза российских писателей.

   0x08 graphic
ISBN 978-5-9907984-7-2

No Чернов В. К., 2017

Вместо предисловия

  
   ...В предисловии пишут обычно и об Авторе, но в аннотации уже сказано и остается лишь договорить: семейный, двое детей: дочь - кандидат наук (математик), сын - офицер ВС, в настоящее время далеко... Впервые родовая фамилия писателя засвидетельствована в Вятском Епархиальном архиве, где сказано о строительстве каменного здания церкви в с. Рожки: "...тщанием купца Федора Григорьевича Чернова" в 1841 году. Писателю недостаточно жизненного опыта и знаний!.. Нужно иметь специальные научные знания по всему тому, о чем он хочет рассказать-показать, да сам он по жизни должен быть кем-то, а не просто "писакой"! Ему, сыну военного (израненного в боях), выучившегося на учителя русского языка и литературы, и медсестры, пришлось начать работать с подросткового возраста помощником комбайнера несколько сезонов, с 17 лет - на всероссийских стройках (Северный Урал - Качканар) - слесарь, бульдозерист, - одновременно учился на вечернем отделении горного института... Затем - Екатеринбург: дневной вуз (военная кафедра), стажировка-служба и - воинское звание лейтенанта. Далее - три года работы главным врачом района и вновь - офицерские погоны (теперь уже спецзвание МВД: старший лейтенант внутренней службы) и должность начмеда, которая обязывала быть не только организатором-руководителем, но и хирургом или терапевтом, а на практике, в жизни, пришлось получить специализации в ГИДУВах: кроме хирургии и пропедевтики, и по психиатрии, невропатологии и наркологии, и помогать работать, так как врачей не хватало. Имея педобразование и являясь членом педагогических династий Вятского края "Черновых-Шиловых" (Сборник материалов научно-исследовательского проекта. Киров : Радуга-Пресс, 2012), одновременно преподавал в медтехникуме, в школе (вел историю), обучал местное население через свои художественные очерки, рассказы на медицинские темы необходимым знаниям... Жил, работал, служил в девяти местах Великого Союза и России. (Сейчас можно было бы создать сборники, включив туда кроме медицинско-художественных и "чисто" художественные рассказы, повести, но люди не поймут - не тот общественный строй: сейчас, когда диктатура денег, когда медицина другая - не профилактическая, врачи - в большинстве бизнесмены, нежели врачи, да и само лечение больше похоже на зарабатывание денег, и было бы от этого книжного мусора больше вреда, чем блага - а я не хочу своей Родине зла - я давал Присягу и служил и еще буду служить Ей пока могу!.. Понимаю, уважаю людей труда - любого: физического, умственного и бизнеса, - но - особо тех, кто не просто работает, а служит Родине, Стране - Народу!!! Знаю, что Читатель на самом деле более умен, чем принято считать профессионалами-писателями, поэтому не сомневаюсь, что Он прекрасно во всем разберется и простит, если я пишу не так, как "чистые" писатели, державшие в руках только ручку и видящие перед глазами бумагу или открытый монитор, ведь я вижу Мир из-под козырька офицерской фуражки, сквозь линзы докторских очков, слышу через стетоскоп из ливанского кедра, держа иногда скальпель в руках...)
   И конечно, я должен кратко сказать о произведениях. (Но не могу не сказать вот о чем: герои и сюжет начинают иногда жить по своим законам и своей жизнью и тогда приходиться вмешиваться и "резать по живому" - иначе повествование будет расти как снежный ком - до неприличных размеров - и в этом пусть Читатель с высоты своего личностного Я увидит необходимость сделанного.)
   "Разрозненная Русь" достоверно восстанавливает, художественно описывая исторические события: Рюрик (Сокол) - варяг, но не из викингов, а славянин - рядом с бодричами жили (южное побережье Балтики). Кстати, пруссаки - это прибалтийские славянские племена - их потом завоевали (с трудом!) германцы (в наше время еще живут в ФРГ коренные народы тех земель на которых разлеглась восстановленная Германия, - прилужские славяне - более 100 тысяч); что Москва - слово мерянско-марийское (ученые: Кастрем - финский языковед-филолог, швед по национальности, и Костров - всемирно известный ученый-археолог, уже давно доказали и не нужно больше выдумывать...) - медведь-мать (откройте марийско-русский словарь: маска - медведь, ава - мать) и построена, стала городом, Москва зимой в 1152-1153 года, - а в 1147 году она впервые лишь упомянута как усадьба боярина Кучкова (см. летописи!) ...Говорится об убийстве Андрея Боголюбского... О походах новгородских ушкуйников... Заселение Вятки русскими (Вятка слово удмуртское: вюд-кэ - серебряная вода, и правильно делают вятчане, когда просят переименовать город Киров в Вятку, так как исторически русские, живущие на Вятке, наполовину удмурты - ушкуйники и другие русские "бродники", колонизовавшие Вятку, приходили без "женок" и женились на местных красавицах: рыжеволосых, зеленоглазых, - хотя для исторической справедливости нужно сказать, что Хлыновым город на реке Вятке был более четырех веков, в Вятку переименовала Екатерина Вторая, которая, конечно, не спрашивала мнение жителей нашего края... Единственно правильно будет сейчас назвать область "Вятским краем", понимая под "краем" область, и пройдет время, люди привыкнут... и никто уже не будет против, чтобы вернуть городу свое историческое имя)... Что меряне - это древние мари - черемисы - переводится с древнетюркского: воинственные люди... И заканчивается описанием битвы новгород-северского князя Игоря Святославовича в мае 1185 года с половцами, показан автор - участник битвы - "Слова о полку Игореве", место битвы - поле-степь, речки, овраги, соленое озеро - там, на месте битвы, краеведы давно уже экскурсии водят и рассказывают (а знаменитые историки-ученые, сидя в кабинетах, повторяют когда-то написанные и сказанные неверные предположения, что битва происходила около Азовского моря)...
   Показана Русь: раздробленная на более полутора десятков княжеств-государств, князья-бояре которых дрались друг с другом, поочередно опустошая свои земли... и это перед самым нашествием монголо-татарских орд!..
   Впервые под моей фамилией, а не под псевдонимом вышла в июле этого года книга "Не покоренная Батыем Русь!" - историко-документально-художественный роман. Согласно договору с Россоюзпечатью книга продается, наверное, уже продалась в Кирове. Рецензент-консультант - Ю. В. Першина, кандидат исторических наук, доцент. Не словоблудием-фантазией создана, а, художественно-образной мыслью растекаясь по древу научно-документальных источников, сотворена-рождена книга, вот потому так по-своему своеобразен, интересен и поучительно-познавателен исторический роман! И если есть в Ваших хромосомах хоть нано осколочек дезоксирибонуклеиновой кислоты от Русского Человека, читая книгу, затрепещет Ваша Душа от любви к своему Народу и Родине!..
   "Упреждающий удар русского меча!" тоже, как два первых романа, издавался отдельной книгой (под названием "Упреждающий удар!") в Волго-Вятском издательстве тиражом 10 000 экземпляров - стал редкостью - из продажи исчез "молниеносно". Об этой книге были две передачи по радио "Россия", очень добрым письмом отозвался - в то время еще живой - Патриарх нашей современной русской литературы Василий Иванович Белов ("...я только что дочитал Вашу книжку. Спасибо. Позавидовал. (Чуются в ней неистраченные силы Добротного таланта...) От души желаю новых удач...").
   В "Упреждающем ударе русского меча!" описан поход русских (тайно организованный Иваном Васильевичем III), чтобы упредить нападение хана Большой Орды (по привычке Большую Орду продолжали называть Золотой Ордой) Ахмета - спасти Московскую Русь от гибели, так как по договору троих: Ахмет-хана, Казимира Четвертого и Марфы Борецкой - Большая Орда должна была подняться на Москву, - и одновременно - с запада ударить по Московскому княжеству Польско-Литовское государство, - с севера - Великий Новгород... Но русские в 1471 году захватывают столицу Большой Орды Сарай-Берке и, разгромив город, уничтожив запасы оружия, полонив, взяв в заложники "царских женок" (фантастика!), вернулись... Два года Орда собиралась с силами!.. А Москва смогла в том же году разгромить новгородские войска, и вернувшиеся из похода под руководством воеводы Константина Юрьева тем же летом "воевали" Двинские новгородские земли...
   Практическое значение похода русских в 1471 году выше, чем Куликовская битва!.. - после этого похода Москва перестала платить выход-дань татарам, а не после "стояния" на Угре в 1478 году - конец монголо-татарскому "игу"! (Конечно, ига татарского не было, а было великокняжеско-боярское "иго" над своим народом.) Народ, - кроме ученых-историков, - не знает об этом! В "Упреждающем ударе русского меча!" впервые в России в литературе описывается такое важнейшее коренное историческое прошлое нашего народа, - большинство людей не имеют возможность читать научные труды, летописи, ознакомиться с трудами археологических раскопок (в частности, Ленинградского археологического НИИ, которые тоже подтверждают этот факт...).
   Предложил написать о походе русских Борис Александрович Порфирьев, член Союза писателей СССР (он тогда рецензировал мою повесть-роман "Найти себя!"), познакомил с Анатолием Васильевичем Эммаусским (историк, профессор), который помог разобраться в историческом материале. И думаю: сбудется Его мечта: "Когда-нибудь на Вятке установят памятник русским храбрам во главе с Костей Юрьевым!" А пока только устанавливают памятники типа "айболит" на территории областной травматологической больницы!.. Нельзя же так унижать (главное, за что?!) кировских медиков, ставя перед окнами человеческих врачей образ ветеринарного врача!.. Поневоле вспоминается известный классик, который назвал наш город именем, какое мы никак не заслуживаем. Так давайте устанавливать памятники тем, кто своим героическими подвигами заслужил! - не говорить-отрицать все - а делать дело, тогда уж явно никто уже нас не назовет глуповцами!..
   Процветание России возможно лишь при восстановлении исторического прошлого страны! Богом-Судьбой предопределена истинная величайшая Вселенская роль русского народа! К сожалению, культура русская, как и сам народ, нуждаются в возрождении и восстановлении. Где наше Правительство?! Где его помощь своему народу?! И страшны-опасны народу, как иноземные враги Соросы и прикрывающиеся именем Святого Христа богохульники-бабтисты, так и моськи-пираньи, мерзавцы-взяточники - практически предатели своего народа, родных, но в первую очередь предавших себя, такие не нужны никому - они не вправе жить!.. Тем более называющие себя русскими: ни внешне, ни духовно ничего у них нет святого и русского, - они своим поведением-жизнью оскорбляют-унижают русского человека! Русский Человек, познай самого себя, стряхни с себя всю эту гадость и нечисть и стань во весь Великий рост, и пусть засияют синевой твои глаза, просветлеет лик твой разумом и волею к жизни, которая предначертана Тебе на Земле!!! Русский народ sapare aude!!!
   Да будет Бог с теми, кто живет по Правде! - "Не в силе Бог, а в Правде!.."
   Да будут люди свободны от порабощения! - в первую очередь, от социально-экономического - и от неправды!..
   Да будет вечно на Земле Россия-Russia: с синими глазами-озерами, золотыми хлебными полями (похожими на волосы наших матерей), с высокими стройными белоствольными березами - так напоминающими тела-станы русских женщин!!!
   Да помолимся "братие" и "сестры" Богу хотя бы раз в жизни искренне, усердно и слезно с болью в сердце и с Верой в Душе: "Боже Великий!.. (Вечный, Всесильный!) Твою силу ... низпосли, уврачуй язвы душ наших и воздвигни нас от одра болезни, яко наполнишася разслабления чресла наша, яко болим неправдою и рождаем беззаконие. Утоли шатания и раздоры в земли нашей, отжени от нас зависти и рвения, убийства и пиянства, разжжения и соблазны, попали в сердцах наших всяку нечистоту, вражду и злобу, да паки вси возлюбим друг друга и едино пребудем в Тебе ... Вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людех Твоих. Силою Креста Твоего укрепи воинов наших и избави их от всякого навета вражия. Воздвигни нам мужей силы и разума, даждь всем нам духа премудрости... духа крепости и благочестия..."

(Молитва составлена святителем Тихоном,

Патриархом Московским и всея Руси.)

  
  
  
  
  
  
  
  
  









  
  
  
   0x08 graphic
   Разрозненная Русь!
  
   Исторический роман
  
  
  
  

О, светло-светлая и украсно украшена Земля Русская!

И многими красотами

удивлена еси...

Всего еси исполнена

Земля Русская!.."

  
  
  
   0x08 graphic
0x08 graphic

0x08 graphic

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Русь (до 0x08 graphic
XI-XII вв.)

0x08 graphic
"Хоровод". Художник Елена Юрьевна Тимкина

   Часть первая
  
   1
   -Г
   осударь, ябедник просится: хочет что-то в ухо сказать... - мечник-охранник наклонил голову - легкий поклон.
   - Пусти, отведи в боковую гостиную...
   Вошел отрок. В рубашке чуть выше колен - из беленого холста; ворот, подол вышиты красными нитками; на ногах желтые сафьяновые чеботы с синими узорьями. Светлый тонкий лик, золотоволос, невысок. Блестя голубыми глазами, ловко поклонился низко - брякнули на серебротканном поясе, на бронзовых колечках, огниво и ножичек - выпрямился, огладил нежный пушок на подбородке; молча краснел...
   - Говори! - князь стоял в красной шелковой рубашке: широкогрудый, голова гордо откинута назад (не сгибалась шея), черные курчавые волосы - с проседью - прикрывали высокий лоб, - водил строгими синими глазищами по вошедшему: разглядывал.
   - Ну! - уже нетерпеливо, грозно... - Выйдите! - показал рукой двоим охранникам. Раздувая ноздри, выпятив толстые губы, - пегобородый, квадратный - шагнул навстречу... Смотрел глаза в глаза и басом: - Как зовут?.. Откуда?
   - Фотием... по прозвищу - Богомазы мы... из Рязани.
   - О-о-о! - помягчел князь. - Не сын ли Ефима Богомаза?
   - Эдак: сын...
   - Помню, помню отца твоего - все помнят: в шестьдесятом году церковь Успения Святой Богородицы во Володимере разукрашивал...
   Видел?.. До сих пор люди качают головами: "Диво дивное!" - Андрей Боголюбский изобразил на лице подобие улыбки. - Хотел он в Киев ехать: учиться к Лазарю Богше... Что хотел сказать? Говори... - лицо князя приняло вновь привычную суровость.
   Фотий вздрогнул и испуганно, со страхом в голосе:
   - Великий князь!.. Тебя хотят убить! - и пал на колени.
   Как будто тенью накрылось лицо Андрея Юрьевича, исказилось от гнева, в глазах - жуть; придушенно просипел:
   - Кто?! Встань!
   - Твой шурин...
   - Яким?!
   - Сказано: старший Кучкович...
   - Эй! - зычно, как в степи, крикнул князь, повернулся к дверям. Вбежали сторожа, возник в белом мальчик-паж. Андрей Юрьевич - к нему:
   - Прокопушка, сбегай борзо за боярином Михной, скажи, что я велю...
   Мальчик-паж, ангелоподобный, поклонился:
   - Чичас, господине, - исчез.
   Всем телом развернулся Андрей Боголюбский, его жесткий взгляд обломил встречный взгляд Фотия, заставил отвести глаза.
   - А мы с тобой еще договорим, да и дело есть к тебе - раз уж Бог послал - пошли... В покои - не каждого вожу...
   Проходя мимо охранников, приказал:
   - Скажите сотскому, чтобы закрыли ворота и никого в Боголюбово не пускать! На городских стенах, воротах удвоить охрану.
   В княжеские покои (на втором этаже дворца) вела каменная лестница, расположенная в башне. Фотий смотрел на светло-зеленые фрески на стенах, на пол винтовой лестницы, выложенный майоликовыми плитками - удивлялся...
   Поднялись на второй этаж башни. Охрана прижалась к стене. Теперь шли по пешеходному переходу, представляющему собой двухскатный сводчатый коридор - длиной чуть более десяти метров, - который заканчивался узкой дверью. Проход был тесен - двоим в ряд трудно идти. (Убийцы Андрея Боголюбского прошли этот же путь.) К ним присоединились двое слуг и дородный - с животом - дворецкий Анбал Ясин - круглые щеки по самые маслянистые черные глазки заросли темным волосом. Прищурясь, он льстиво улыбался князю, поклонился.
   Пролезли через дверь и оказались в просторной прихожей - куда открывалась неширокая, низкая дверь - в опочивальню и широкая, высокая - вошли туда.
   Фотию показалось, что он попал в крестовую палату и монастырскую келью одновременно - похоже было на то и другое: фрески, сосуды церковные, иконы... Около стен - ряд сундуков, ларцы, покрытые золотом и серебром тканными рубами; на окнах в лучах утреннего солнца переливались шелковые наоконники. Сели на лавки, убранные коврами и бархатными налавочниками.
   - Принесите-ка вон тот сундук и откройте замок.
   "Книги!" - в серебряных, золотых застежках, в толстых кожаных обложках. Фотий смотрел и не понимал: до этого ли сейчас должно было бы быть князю!..
   - Вот тебе, Фотий, работа... Идите Анбал, принесите нам самоцветы - помнишь?.. Я тебе их показывал и говорил для чего.
   Когда ушли, - князь:
   - Теперь все говори! - Фотий совсем близко увидел лицо государя: усталое, веки припухшие, густые брови с отдельными седыми волосами свисали на глаза... И было в то же время в нем что-то неземное, божественное - не одолеть его взгляд, не мочь смотреть в великокняжеские очи... - Значит, отец твой послал... Благодарен ему. Эх, Глеб ты Глеб (Рязанский), что замыслил против меня! Уже послов-бояр: Дядильца и Бориса Куневича во Володимер заслал! Тоже, как бояре, воли от меня захотел? Я своих бояр, главного воеводу Бориса Жидиславича, с прошлого года начал подозревать, когда нас, с огромным войском, под Вышгородом Мстислав Ростиславич разбил... Но чтоб они так: вместе!.. Не допущу! - и зло оскалился, повернулся к вошедшему Анбалу и слугам.
   Вскрыли принесенный медный ларчик с драгоценными каменьями - оттуда брызнул радужный свет...
   - Ты, Фотий, посмотри камни-те, почитай книги - дня два, - Анбал будет тебя на день закрывать здесь... Подумай, как украсить мои книги. Может, сделаешь на обложке рисунки из камней, а потом - зальешь эмалью? Углы тоже укрась... Не надо, не говори, не хочу слушать - сумеешь! По твоему отцу знаю... Не хуже Лазаря Богши сделаешь...
   - Просил меня? - заговорил незаметно вошедший боярин Михна, здороваясь и кланяясь Андрею Боголюбскому,  короткие рыжие волосы и борода (Фотий удивился: "Срамно так-то боярину стричься!") курчавились; красный, потный, он моргал на князя бело-зелеными глазами, ждал.
   - Анбал, прикрой дверь - оставь мастера одного. Я потом сам с ним договорю... И найди ему жилье, к вдове какой пристрой - хоть к купчихе Смоляниной... Чего зарделся? Молодой, а не то думаешь - плохо думаешь!.. Христиане же мы - я ж по-хорошему... Сыт, обстиран будешь, да мастерские у ей есть - увидишь... Эй! Еще скажи княгине, как проснется, что меня не будет - на охоту еду, вернусь завтра...
  
   2
   Князь с Михной спустились вниз, закрылись. Говорили.
   - Скажи ему, что я его на охоту зову.
   - Давно ты бояр с собой на охоту не берешь - заподозрит...
   - По-другому нельзя - не дастся; если у них заговор, то надо, не подымая шума... а то спугнем...
   - Может, сюда позвать? Как на думу к тебе... На пир... А там, на берегу, можем не взять его - вон у него сколько пасынков-дружиников, - боярин Михна сидел прямо, глаза его смотрели умно и зло (он не моргал теперь): вспомнилось ему вновь унижение: как русские князья велели остричь своим слугам Михну - княжеского посла Владимиро-Суздальской земли! Подумал: "Теперь через Рязань, наших бояр до Андрея Юрьевича добираются!.."
   У Боголюбского раздувались ноздри, он зло заговорил: 
   - Все они: Мстислав, Рюрик, Давид Ростиславовичи - князья русские, Глеб Рязанский и бояре ростовские и суздальские - одна свора: хотят Русь... остатки Руси изрезать, чтобы каждому - кус пожирней!.. - и уже спокойнее: - Возьми-ка в свои руки подвойские дела. Дам тебе мечников-детских - нужно упредить их... Сначала по своим боярам пройдемся... Начнем с моего шуряка. Зови Степаныча-старшего на пир-думу!.. Потом об остальных помыслим.
  
  
  
   0x01 graphic
  

Дворец в Боголюбово

  
  
  
  
  

0x01 graphic

Андрей Боголюбский

  
  

0x01 graphic

  

Золотые ворота (Владимир-на-Клязьме)

0x01 graphic

Схема города Владимира. XIII век

  
  
  

0x01 graphic

Успенский собор, город Владимир

   3
   Фотий забылся, потерял себя: кто он, где он.... всегда так - не мог спокойно смотреть на камни-самоцветы, что-то делалось с ним, душа отрывалась от тела и, впитывая эти волшебные излучения, оживала: то взлетывала, наполненная жизненной силой,  глядя на красный сердолик и белый оникс; то, впиваясь глазами в белый агат и синий лазурит, как бы пила свежесть и успокоение...
   Длинные тонкие чистые с перламутровыми ногтями пальцы его (у хорошего мастера не пачкаются руки) гладили, ласкали эту небесную красоту... Только так: вначале художник наполняет свою душу красотой, восторгом и только потом может делать-творить что-то...
   Продолжая любоваться, восторгаться, наполняясь сладострастным вожделением, он начал разглядывать узорья, различать формы кристаллов. "Вот так вот - по нему пущу трещину - отколю пластинку..."
   - Ты сперва книги почитай - вникни в суть, - князь Андрей взял у Фотия из рук зелено-голубой кусочек аквамарина и, вертя в пальцах: толстых, с золотым перстнем с крупным рубином: - Что за камень?
   Фотий видел, что, спрашивая, князь мыслями, думами был не здесь... Ответил владимирскому князю:
   - Светло-голубой изумруд - берилл...
   - Знаешь, что из него делают талисман, который оберегает в морских путешествиях и дает победу в морских сраженьях?.. А Агапит (знаменитый древнерусский врач) говорит, что этот камень успокаивает, расслабляет человека... Хорошо мечтать, думать, глядя на него, уйти в мир грез, - говорил мудрый Боголюбский - синие глазища - в раскос: что-то думал свое... - Что за лал на моем перстне?
   - Яхонт...
   - Дает силу льва, смелость орла и мудрость змеи. Знал?
   - Про силу, смелость знал...
   - Чуешь камень?
   - Чую...
   - Вижу. Читай их, - князь начал перебирать тяжелые, в толстых (под кожей - буковые досочки) обложках книги, - и такой сделай рисунок, узор такой формы и цвета, чтоб была в них суть, по обложке чувствовалось содержание. И века сохранились бы... Вот в этой: "Слово на праздник Покрова" - должна быть связь с Византией... К "Проложной статье" и "Службе" сам подумай - потом скажешь... Особо постарайся к "Сказанию о чудесах Володимирской иконы Божьей Матери" - мне мой духовник Никола помогал писать - добро укрась. Тут их несколько пар; по две книги в Русскую землю вышлю: в Киев - Десятинную церковь и Поликарпу - в Киево-Печерский монастырь... Я всего себя вложил в эти книги - пусть познают потомки, какие князья были на Руси!..
  
   4
   Князь Андрей Боголюбский впереди, за ним - Михна с мечниками, спускаясь в подвал, поскользнулся - чуть не полетел вниз...
   - О, Господи!.. Посвети!
   Кто-то из дружинников подскочил с факелом. Боярин Михна на ходу рассказывал:
   - Мы его с коня сняли - хотел бежать... Кто-то упредил нас... Пришлось несколько раз стукнуть... Двух слуг убили...
   Князь остановился.
   - Зачем так-то! - шуму-то...
   - Убег бы!.. Я сторожей поставил - никого не пускают и не выпускают с его двора.
   - Ладно... Сразу бы сказал.
   Боярин Кучкович - окровавленная повязка на голове - лежал связанным на соломе, на полу, рядом пыточная - уже разжигали огонь, готовили дыбу...
   Андрей смотрел на шурина - в потемневших глазищах - гнев и одновременно - удивление и жалость... Подумалось: "Как мои сыновья Изяслав и Мстислав были похожи на него - одна кровь! Особенно Мстислав - весь в дядю: телом и лепотой - правда, волосы у сына потемней... Эх, Улита!.. Женушка родная, рано ушла!.. А эта, гордая, молодая, красивая, но чужая мне... Была бы ты, Улитушка, жива, и братья твои не вели бы себя так!.."
   - Ну, что скажешь, Степаныч?..
   В ответ из-под повязки выглянули две синие ледышки - глаза. По крупному пегобородому лицу прошлась судорога.
   - Развяжи! Так не буду говорить, - синий холодный взгляд шурина - мурашки по коже у зятя...
   Шурин моложе - казался старше. Андрею Юрьевичу вдруг стало не по себе: "А может, наговор?!.. Нет - очень много доказательств..."
   - Развяжите...
   Степаныч сел, пошевелил плечами, стал вывертывать руку - смотреть порванное место на локте.
   - Что ж ты так, зятек!.. Всего порвали, избили, как татя какого...
   - Ты и есть тать - вор!
   - Это еще как посмотреть: кто из нас больше тать... Тебя вот эдак-то надо бы...
   Князь бешено посмотрел на него, резко повернулся:
   - Михна, вели подать нам скамьи, вина!.. - у боярина от удивления поползла кверху рыжая бровь. Боголюбский повторил и  велел:
   - Уйдите! Нужны будете - позову; стража, закройте нас, стойте снаружи!
   Сидели врозь: каждый на своей скамье - между ними (вместо стола) - скамья с вином в высоких глиняных кувшинах, закуски: соленые грибы, огурцы... Молчали. Слышно, как факелы потрескивают, освещая красноватым светом лица. У Андрея дышали ноздри. Степаныч взял кувшин, налив на ладонь вина, сполоснул лицо...
   - Скажи: правда, ты собираешься убить меня?! - в хриплом голосе князя слышалась угроза и еще чего-то такого... - Один?.. Говори!.. Ну ладно, но скажи хоть за что?! - Андрея затрясло, из последних сил он сдерживал себя.
   Шурин поднял на него глаза, смотрел открыто, смело.
   - Спрашиваешь! Ты же умный, князь!.. Я тебе дважды местьником должен быть.
   - Дважды?! - больше от удивления, чем от гнева, задохнулся Боголюбский: - Обскажи!
   - Ты знал, как и кто убил моего отца, ростовского тысяцкого, Степана Ивановича?
   - Ведомо, знал: в драке порешили...
   Кучкович поежился, как от холода, шевельнул плечами, лицо исказилось, охватил кувшин руками и начал большими глотками пить... - только бугристый кадык ходил вверх-вниз в заросшей бородой шее, да слышно было громкое бульканье в горле... Опорожнив кувшин, шурин открыл глаза, смотрел зло - в зрачках красные огоньки - на удивленного зятя...
   - Догадался?.. Нет!.. Не веришь!.. Да, да - по повелению твоего отца убили... Развратник был твой отец (Юрий Долгорукий), его похоть одолевала, как язычника... Господи! Какой он христианин?! У вас, у князей, спесь, гордыня, властолюбие - превыше всего... Юрий Володимерович, пусть простит меня Бог,  наверное, в аду сейчас вопит за свои прегрешения: сколько русской крови пролил - реки! - все хотел великим князем стать... Да чужих женок любил... Не дал мой отец в обиду мою мати, так вот он и убрал... А потом надглумился над памятью отца, поиздевался над матерью моей: женил тебя на Улите - на моей сестре...
   Андрей Боголюбский был поражен - пот выступил на лбу.
   - Не верю: побожись!
   - Вот тебе крест...
   - Почему ты только сейчас сказал об этом?!
   - Я сам недавно узнал... Под великой клятвой был тот убийца - перед смертью на исповеди открылся...
   - Яким знает?
   - Не ведает...
   - Кто исповедовал? Почему он эту исповедальную тайну открыл тебе?!.. Молчишь!.. Ладно, узнаем...
   - Многие церквослужители недовольны тобой...
   - Чем?! Тем, что не даю больше воли земли хватать?.. Землепашцев под себя крепостить?.. Я им дал! Много дал, а они еще хотят... Ну, а второй раз за что ты местьником должен быть?..
   - Тоже не знаешь?!.. Смотри, что ты делаешь? Ты же отца своего превзошел: не реки, а моря русской крови льешь!.. Взять хотя бы последние годы: шестьдесят девятом - взял Киев на щит - никогда еще такого не было, чтобы этот древнейший Великий город - Матерь русских городов - так разрушили!.. Разграбили храмы, церкви... Жителей увели в полон твои сородичи в Степь: благодарил ты их за службу русскими женами и дитями... Я еще тогда покаялся, что со своими людьми тебе в том поганом деле помог... Согрешил, Господи!.. Печерский монастырь и то подожгли. Не христиане мы после такого-то... Ты хуже своих язычников-половцев!.. И покарал нас Бог на следующий год под Великим Новгородом... Господи! Сколько же тогда там мы людей положили, в полон отдали?.. За две ногаты новгородцы суздальцев и ростовцев иноземцам продавали... Через два года - опять: на волжских булгар послал, но мы тогда впервые с Борисом Жидиславичем ослушались тебя: попридержали дружину и воев, и один твой Мстислав не мог долго воевать - вернулся...
   Князь Андрей сидел как идол - только чернел лицом. Степаныч продолжал истово выкрикивать:
   - А прошлогоднее позорище - побоище под Вышгородом!.. Как нас обесчестили русские князья! - и поделом. Ведь сил уже нет ни у бояр, ни у горожан - все ты забираешь на войну... Все!.. И с кем?.. С чужеземными ворогами бы драться, дак нет - со своими - русскими. Вот ты и есть тать!.. - шурин все больше и больше распалялся. - Кто ты есть?.. Ты не русский! У тебя ни капли нет русской крови!.. Ты Русь губишь, изводишь русский народ: скоро мы, бояре, по миру пойдем - ни холопов, ни смердов скоро не останется у нас...
   - Замолчи!!! - страшно крикнул Андрей.
   - Дай перед смертью сказать - выговорить!.. Посмотри ты на себя, образина! - где ты русский, славянин?.. Родила тебя половчанка, дочь Аепы; бабушка по отцу - из англов (Ригита Гаральдовна); по отцу дед - Мономахыч - гречанин... Скажешь, от Рюрика род наш? - он - викинг...
   Тяжелый кувшин с вином ударил в голову боярину, разлетелись черепки, брызнуло красное вино,  Степаныч повалился назад, упал на спину в солому. Андрей, опрокинув скамью, бросился на него, пальцами вцепился в горло ненавистного шурина... Тот захрипел, забил ногами...
   Вбежала стража, подскочил Михна... Опомнился князь, разжал пальцы, встал над ним...
   - Ты!!! - задохнулся от ярости князь: - У меня глаза еще голубы!.. Я, я... - на земле своих отцов!.. Рюрик никогда не был викингом - выдумки! - он варяг, из поморянских словен, рядом с бодричами жили... И имя-то у него славянское: Рюрик - сокол значит... - продолжил потише, скорбно: - Все вы, бояре, только о себе, о своем имении думаете и как побольше мошну нарастить... Того не мыслите, что нет Руси по отдельности: Суздальская, Новгородская, Черниговская, Галическая и другие земли, как бы ни были велики, не смогут заменить Русь... Она есть, если едина, и ее нет, если разделена, как сейчас, на пятнадцать княжеств-государств, - блеснул глазами: - Собрать я хочу земли снова, как было при моих дедичах: Володимере Мономахе и Мудром Ярославе!.. - вновь боярину Кучковичу: - Как я могу не воевать, не проливать кровь - ведь каждый князек насмерть - вместе со своими боярами - стоит за свои грады и имения... Но Бог поможет Руси! - если не я... то другой придет князь и возродит Русь: объединит православные земли... Я сломаю вашу тупость, ваше тугодумие, корыстолюбие, которое для вас дороже своего народа, земли! Бог со мной, а не с вами, хотящими меня... убить!.. Не вами я послан на Землю и не вам меня убирать... Михна! - Андрей Боголюбский повернулся к нему. - Не могу больше с ним говорить. Расспроси его, а потом посмотрим, что делать...
   Шагнул через валявшуюся скамейку, стал подниматься по лестнице, остановился.
   - Допроси... с пристрастием! Пусть все скажет: кто еще с ними, кто у них за Святополка Окаянного, кто Горясер?.. Торчин?..
  
   5
   Андрей Боголюбский прошел по переходам из дворцово-соборного комплекса на городскую стену. Здесь, на воле, открывался чудный мир - лик Земли Владимирско-Суздальской - Залесской Руси. Сколько раз он, стоя на этом месте, любовался красотой родной земли; одухотворенный, вдохновленный, снова полный сил, спускался через городскую башню на площадь Боголюбова и шел, чтобы снова жить, творить!.. Но теперь он стоял и не видел, не ощущал красоту... Не завораживали живописные правобережные заречные луга быстрой Клязьмы... Ни синие лесные дали... Тревожилась душа. Временами сердце куда-то падало, то вновь билось ровно...
   В стороне стояли детские, посверкивая доспехами, оружием - не мешали князю думать. Неслышно поднялся и подошел Никола - духовник Андрея. Кашлянул, тихим голосам спросил:
   - Звал меня?
   Андрей Юрьевич развернулся, смотрел недоуменно, непонимающе... В глазах - боль и тоска. Кажется, он не понимал, кто перед ним и что спрашивает, но постепенно взгляд прояснился.
   - Не уходи!.. - придержал рукой князь. - Где же Бог?!.. Где божья справедливость?..
   - Мужай, все в Его руках. Господи, помилуй и не гневись! - духовник высоко поднял руку и перекрестил Андрея Юрьевича и себя. - Бог с тобой, Андрей!.. Смотри, какую благодать сотворил ты - утвердил Русь на этой земле: возвеличил город Володимер - город "мизиньных людей", - по имению и красоте не уступит Киеву. А какой собор (Успенский собор Божией Матери) воздвигнул в Печерном городе (средняя часть Владимира)!.. Каменный княжеский дворец и церковь Спаса... А каким градом опоясал!.. С Золотыми и Серебряными воротами с надвратными церквями!..
   - Но сей город был поставлен моим дедом - великим князем Руси Володимером Мономахом еще шестьдесят шесть лет тому назад, а отцом моим были сооружены каменные: двор и церковь Георгия... Я лишь продолжил их дело...
   - А это-то?.. При тебе же!.. - и духовник взглядом и рукой показал на Боголюбов с белокаменными широкими приземистыми стенами, с блестящими в каменных узорьях дворцом и собором с золотым куполом; внутри красивых боярских теремов, высоких клетей, амбаров и житьих дворов, где кое-где поблескивали драгоценным металлом крестики домашних церквушек. И сам этот - сказочный городок - крепко лежал на пятнадцатиметровом высоком берегу Клязьмы, с которого было видно даже устье реки Нерли и храм Покрова на ней...
   Никола повернулся лицом от солнца (на запад - в сторону Владимира - его не видно), взмахнул рукой - показал - на высокий обрывистый берег Клязьмы - вдали блестками искрились купола церквей монастыря за Ирпенью, в Яриловой долине, пониже Княжеского луга. Сюда поближе, под устьем оврага - откуда вытекала Сунгирка - ощетинился деревянным градом крепость-городок Сунгирь (современное село Сурома)...
   Андрей Боголюбский вскинулся, глаза блеснули. Действительно, с 1158 по 1165 год он укрепил южные границы Залесской Руси: создал цепь укреплений левого берега Клязьмы: Владимир, Константино-Еленинский монастырь, крепость над Сунгирем, замок-город Боголюбово, - последний к тому же перекрыл путь Ростову и Суздалю по нерльскому пути в Клязьму - это был очень дерзкий и мужественный шаг князя, что вызвало сильное недовольство старобоярской знати. Никакими чудесами не скроешь суть действий своих! Чего он хотел - добился: взял власть в свои руки - вырвал у бояр!..
   Но каковы же эти люди, с большими имениями: и миряне, и духовники-клиры?!.. Им чем хуже на Руси, чем она более распадается, разрозняется на мелкие княжества, тем лучше: легче своеволить, помыкать слабеньким князьком!
   Его вдруг пронзила мысль: "Ведь простой работный люд в этом отношении выше духовно и чист перед Богом: каждый считает себя русским - сыном единого народа, на какие бы государства ни дробилась Русь. Вот где зиждется суть объединения Руси - на понимании, чувствах и осознании себя единым народом!.."
   Он поднял глаза к небу - и синева неба и глаз слились - и мысленно произнес: "Господи! Дай мне силы, дай разум и укрепи мой дух и тело, чтобы смог я одолеть нечестивых бояр и грехопадших церковников, которые, забывши, что они смертны - голые пришли и такие же уйдут,  предали свою землю и свой народ - Бога!.."
   По Владимирской дороге мчался в Боголюбово комонный. Князь, прищурясь, вглядывался, крикнул своим кнетям-отрокам: "Проведите его ко мне!" - и, тяжело ступая, раскачиваясь, зашагал по переходам во дворец...
  
   6
   Протас Назарыч поднялся на палубу. Большой, тяжело просевший в воду насад шел на парусах. Прижав ладонью левой руки широкую пегую бороду, перекрестился: "Благодарны мы тебе, Господи, - помог выйти на большую воду, дал попутного ветру!.." (После впадения Шексны Волга разлилась, постепенно повернула на юго-восток - потекла "вниз"...)
   Запах речной воды, аромат луговых трав - бередили душу воспоминаниями; как будто что-то защипало в носу, глаза увлажнились...
   Ведь не молод - скоро уже полвека будет, а он бросил семью, детей (взрослых - у самих уже дети), имение - пусть не богатое, Великий Новгород и покатил... Ладно молодежь - жеребятятся, им все чешется, неймется, все хотят свое, новое, старое отвергают...
   Смотрел вдаль - на поблескивающую на солнце воду; на правый гористый берег, заросший лесом; на левый - луга... Перекрестился вновь: "И прости меня грешного!.."
   Оглянулся. Сзади гуськом шли насады. Поискал глазами ушкуи - не видно...
   Из-под палубы показалась лохматая голова Булгака - темно-русые волосы  до шеи. Широко открыв  в зарослях бороды  рот, зевнул, перекрестил его; поднялся и пошел черпать ведром (деревянным - на длинной веревке) воду...
   На Булгака закричал кормщик. Еще несколько человек выскочили, побежали править паруса...
   Протас поморщился: "Эко!.. Утром и то нет покоя - шумят". Прошел вперед, выставил бороду и, рукой держась за гриву оскаленной головы вырезанного из дерева медведя, задумался...
   Какое доверие оказали!.. Считай, он, Протас, тот же посадник. А куда ведет: то ли ушкуйничать, то ли насовсем?.. Но он больше не может так жить, когда попираются вековые традиции новгородского веча, когда кругом шастают лживые, поправшие совесть и Бога людишки из княжеского окружения, и от имени сына Андрея Боголюбского Юрика (четыре года исполнилось - только титьку бросил) правят делами: грабят!.. Не смог он перестроиться: изменить себе, своей совести, своему родному городу, Богу... - обнищал имением, но не душой!..
   Вот и Любим - его тысяцкий - такой же, как он... Больше всех орал, недовольный жизнью, а как на деле поведет себя?.. Сможет ли?.. Смогут ли они вдвоем управиться с такой вольницей?!.. Умаялись люди, хотят пожить достойно, по-человечески: без князей и бояр!.. Но совсем-то без власти нельзя: земной и божественной! - все сгинет...
   Начало калить голову солнце. Очнулся от дум. "До полудня далеко, а уже печет. Жарко будет нонче..."
   И снова - мысли. Конец июня. Сенокос; скоро и жито будет наливаться...
   Слева караван стали обходить два ушкуя ("Где ж они были?") - внешне похожие на небольшие насады, но ох как обманчиво! Они шли на парусах, легко набрали ход и на глазах стали удаляться - ведомцы ушли вперед.
   - Ты что отстаешь?.. - Любим вылез на свет. Волосы и подстриженная курчавая бородка отливали золотом. Блеснули зубы - хохотнул.
   Кормщик ответил:
   - Это они могут эдак-то, бесясь, нестись - на шкурах-то в леготу плыть...
   Протас слышал сопение Любима, но не оборачивался ("Что-то завеселел, изменился Любим-то!..") - продолжал смотреть на воду: насад не отставал от катившихся гребешков волн, и казалось, что он не плывет, а стоит на месте...
  
   7
   Третьяк (христианское имя - Трофим) влетел на взмыленном гнедом коне в широкие ворота. Весь в пыли - только ощеренные зубы белели да глаза посверкивали из-под серого валяного колпака.
   - Эко отрок, как запалил коня!.. Тут езды-то... - ворчал старый воротник, закрывая створки городских ворот. (От Владимира до Боголюбова - 11,5 км.)
   Вестовой лихо промчался по площади, остановился напротив входа во дворец, бросил поводья подскочившему навстречу охраннику... Снял колпак, стряхнул - войлочный колпак стал черным; смел ладонью со лба гроздья пота, размазал по молодой светлой бородке грязь, открыл пересохший рот:
   - Мне велено к князю!..
   - Иди за мной, ждет он, - и повел его.
   Третьяк поклонился князю низко, заговорил:
   - Послал меня Есей - сотский...
   - Ты кто?
   - Я десятник... Недавно...
   - Почему без брони, без оружия?!..
   - В город въехал великий боярин Борис - воевода ростовский - во множестве дружины...
   - Как он миновал Боголюбово? Прошел мимо или мои проспали?!.. - злость в глазах у князя, смотрел на десятника потемневшими зрачками. Третьяк начал заикаться, сухой язык костенел. - Говори внятно! - разъярился Боголюбский. - Что ты видел, знаешь!..
   - Дак он... Сразу же твою дружину заменил своей...
   - И в моем дворце тоже?!
   - Нет... Мы не поддались... Сотский меня послал... Я переоделся - никого из Володимера ратных не выпускают... Велел сказать Есей, что все остальные сотские переметнулись к Борису... Просил послать помочи.
   - Иэх! - скрежетнул зубами князь, от гнева исказилось лицо. Как смел Бориска?!.. Сегодня же отберу воеводство!. Повернулся Андрей к двум сотским, потом - к начальнику стражи:
   - Иди в подвал, пыточную: казните с Михной перевертника-боярина, и - ко мне оба!..
   Тот побелел, кивнул головой - звякнули кольчужные бармецы, закрывающие шею и затылок, - и, раздувая ноздри, бородатый, коренастый, шагнул к выходу.
   - А ты, - обратился к одному из сотских, - возьми всех детских - оставь только сторожей - и скачи во Володимер, в княжеский двор, к Есею и ждите: боярин Михна подойдет с дружиной, - обвел взглядом стоящих дворян, приказал: - Созывайте дружину, пошлите людей звать, пусть, идут в борзе, комонно... Подожди, останься, - рукой придержал за плечи высокого седого боярина, - поговорим...
   Третьяк вновь почувствовал на себе жуткие, неземные, сковывающие волю, глаза:
   - Ну чего рот-то разинул? Что стоишь?.. Иди! Завтра, в субботу придешь, скажешь начальнику стражи, что я тебя к себе беру.
   Высокий, плечистый, бронзовые волосы до плеч, десятник, изумленно вытаращив глаза, пошел:  "Во как!.. У Самого буду служить - в личной охране..."
   Топот, крики, звон, лязг оружия; храп и визг взнузданных и оседланных жеребцов на коновязи. Андрей Боголюбский с высоким старым боярином и с двумя дружинниками-охранниками вошел в гридню.
   Все заспешили, заскакали... Десятники кидались с кулаками к воинам: "Давай, давай!.." - торопили. На ходу одеваясь, ратники выбегали во двор...
   - Зовите боярина Михну!
   Князь ждал, хмуря брови, смотрел на последних, оставшихся, которые, подхватывая оружие, спешили к дверям.
   Вошел Михна. Меловое лицо покрыто бисеринками пота; полоумными глазами уставился на князя; руки дрожали.
   - Все!.. Зарезали... Мучался, кричал очень: не мог умереть - пришлось мне самому...
   Дрогнула нижняя губа у Андрея Юрьевича. Перекрестился:
   - Господи!.. По грехам ему, но и меня прости, грешного,  не могу по-другому... Завтра день памяти апостолов святых: Петра и Павла (29 июня), и надо помнить слова апостола Павла: "Всяка душа властем повинуется, власти бо от Бога учинени суть, естеством бо земным, подобен есть всякому человеку царь, властью же сана яко Бог веща бо великый Златоустець темже противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть..." Поезжайте, Михна с Димитриевичем, берите дружину. С вами все обговорено, будьте тверды, делайте, как велю!..
   Старый боярин отвернулся от князя, сделал вид, что рассматривает выходящих дружинников-мечников, его серые глаза поблескивали недобро, затаенно...
  
   8
   - Сам-то он едет? - Петр, зять Кучковичей, ходил по гостиной. Анбал и Ефрем Моизович сидели, поворачивая черные головы, следя за ним. Анбал ответил. Петр остановился напротив - кулаки сжаты:
   - Зачем дружину шлет?!.. Выпытал или же разгадал?..
   Вбежал Яким Кучкович, белобровый тучный Егор Домнин и с ними несколько дворян. Оба с выкаченными глазами - кинулись к Петру и страшными голосами закричали:
   - Брата мово казнил!..
   - Зарезал, аспид, в подвале!..
   - Сейчас нас возьмет, и эдак же с нами!..
   Петр в ответ затопал ногами и еще страшнее и громче:
   - Перестаньте вопить!.. - и вдруг тихо и спокойно: - Ефрем, приведи своих ясинов ко мне во двор - вместе с моими пасынками будут сторожить... Анбал, скажи князю, что мы мое день рождения отмечаем, и его зову - хоть знаю - не придет: брезговать начал нами, как со своими холопами начал обращаться...
   А ты с Егором, - обратился к своему шурину, - соберите всех наших... Зови на пир...

. . .

   Анбал нашел князя у его духовника Николы.
   Дворецкий поклонился, белозубая улыбка осветила широкое лицо, черные волосы курчавились.
   - Тебя, мой Господине, Петр зовет на свой день ангела.
   Андрей усмехнулся:
   - Не сегодня же у него?.. Не терпится! Какие могут быть увеселенья!.. - подумал: - Хорошо, пусть... Скажи, что приду, ждет!.. - Еще раз усмехнулся, нахмурил брови: - Сам-то будь там: смотри: что, как у них...

. . .

   Анбала Ясина долго не пускали во двор. Слышно было, как сторожа за воротами говорили, видел, как выглядывали из-за забора: высматривали, нет ли с ним еще кого-нибудь. Наконец открыли.
   На крыльце сидели джигиты-ясины.
   - Ты что пришел?! - встретил в сенях Петр.
   Вошли в горницу. Анбал молча огляделся, нашел себе свободное место, сел за стол, уставленный питьем и яствами, и потом только ответил:
   - Обещался прийти в гости...
   Ропот, шум - по рядам. Некоторые вскочили - у многих оружие; возбуждены.
   - Чего ждем?!.. Придет и закует нас в железо.
   Снова подал голос хозяин дома:
   - Тихо!.. Ором не поможешь. Садитесь. Пейте и думайте...
   Сели. В немоте пили; кое у кого стучали зубы об края чаш. Ни крепкий мед, ни пиво не брало...
   Бледный от волнения Яким (как похож на убиенного старшего брата! - только моложе и без седин) вдруг проговорил грозным голосом:
   - Надо упредить: его самого!.. Этой ночью... На охоту собирается?
   Анбал ощерился.
   - Никуда не собирался, - это так, княгине да для нас было сказано...
   Кто-то вновь - испуганно:
   - А если раньше возьмет?!..
   Кучкович крикнул задрожавшим голосом:
   - Я живым не дамся!..
   Петр встал. Коренастый, кареглазый, подошел к Якиму сзади, положил на его плечи руки, встряхнул со своего лба темные волосы, обвел глазами гостей.
   - Я так не думаю... Видит Бог, по-другому не можем: убежать не убежишь - стража сильна на градских стенах и воротах... (Заглянул было в горницу слуга с подносом - на него рыкнули, выхватив поднос с медными посеребренными тарелями с закусками, напитками, вытолкали, закрыли дверь.) А дворцовую охрану мы одолеем: нас вон только два десять, да еще наши пасынки, холопы, и, главное, они не ждут...
   Ефрем, тебе со своими джигитами надо взять князеву охрану, отобрать оружие и, перевязав, бросить в подвалы... Вы, - обратился к троим детям боярским, - берите наших пасынков, холопов и перехватите сотских тихонько в своих домах и держите их. Будут борониться - бейте до смерти!.. Анбал - только ты можешь это сделать - передай княгине, чтоб она князя этой ночью одного оставила; скажи, чтоб не появлялась здесь, пока мы все не сделаем и не боялась: я и Яким сделаем все, как обещали. (Яким Кучкович кивнул русой, курчавой бородкой.) И вынеси из княжьей опочивальни меч... У него над постелью висит и мне принеси.
   Дворецкий встрепенулся:
   - Как же вынесу?! Сразу же спохватится!
   - Нужно изъять меч!.. Будто бы этот меч Святого Бориса. Знаете же Андрея, он ничего зря не делает... Конечно, меч никакого не Бориса, и, нужно будет, он применит - он вельми силен и искусен в бою. Не помните, что ли?.. Много раз на рати ходили с ним - видели, какой он бывает в сражении: впереди дружины! - и снова к Ефрему: - С вечера мы сторожей-то напоим - пьяны будут... Без князя-то все притихнут, будут делать то, что мы велим...
   На крупном породистом лице Кучковича заискрились глаза синим льдом.
  
   9
   - Иди, Фотяй! Закрывать буду, - в дверях стоял Анбал, взволнованный, потный.
   - Куда идти? - Фотий очнулся, оторвался от книги.
   - К купчихе Смоляниной... Оставь, сам я приберу.
   Дворецкий что-то держал под мышками: длинное, завернутое в старый кафтан.
   Спустились вниз, вышли на площадь.
   - Вон туда иди, - махнул рукой Анбал в сторону видневшейся серебряной маковки домашней деревянной церквушки с золотым крестом за высоким тыном - через площадь, под городскими стенами. - Скажешь, что князь велел поселить, - усмехнулся.
   К Фотию спешил (заждался!) его холоп Бурдулай - в годах, широк, высок, не по-летнему тепло одет - черная борода коротко пострижена. Он вел двух лошадей с седлами: переметные сумы свисали с обоих сторон. Радостно улыбаясь, бросился к своему господину, вытащил хлеб, кус копченого мяса:
   - На-ко, дитятко, ешь!.. Я уж начал бояться за тебя...
   Отошли к ротонде - напротив дворца и собора, - где из-под земли бил родник. Струя хрустальной воды на полметра поднималась и падала на обустроенный лоток. Вокруг сидели странники, купцы, просто зеваки - мочили сухари, ели, запивая ключевой водой - кто ладошкой черпал, кто ковшом.
   Фотий любовался изукрашенным цветными камнями лотком. Поднимал глаза и радовался каменным узорьям дворца и собора, ротонды. "Такая же ротонда, как и в Киеве, но только эта покрасивше будет!"
   Как вкусна была еда, как приятно было запивать еду прохладной водой.
   Бурдулай ел аккуратно, красиво - будто и не холоп... "Какой!.. Не зря мой отец его со мной послал. И не силой, а любовью к нам держится - как пес верный!.."
   Поели. Перекрестились золоту креста на соборной главе.
   - Пошли, - Фотий взял под уздцы одну из лошадей, повел за собой.
   В купеческий двор их не пустили. Сторож закричал, замахнулся копьем...
   Бурдулай сверкнул черными глазами, вопросительно посмотрел на Фотия: "Может отпихнуть его?.." Но отрок заговорил с воротником ласково и достойно:
   - Ты не кричи, мы люди князьи. К купчихе Смоляниной на житье поставлены. Проводи-ко к ней...
   Во дворе появилась стройная молодая женщина со служанкой. Сторож подбежал к ней, поклонился, что-то сказал - она кивнула, остановилась, стала их ждать.
   Они вошли во двор... По мере приближения к купчихе Фотий все более и более краснел: страх брал его - до мурашек по коже была она красива!.. Она тоже удивленно смотрела своими ясными карими глазками на смуглом лице. Прекрасное ее личико как будто светилось...
   "Господи! - Фотий чуть не вскрикнул. - Да что же это такое!.." Большие голубые глаза его "застекленели". Взгляды их встретились и слились. Нежный, ласковый женский - заворожил... Он очнулся: круглые лукавые глазки ее улыбались.
   - Тебе что, отрок, надобно?
   - К тебе... Купчиха...
   - Меня зовут Чеславой (крещена Марией).
   - К тебе велел идти князь и стать в дом...
   Женщина смутилась, сквозь смуглоту на щеках выступил румянец, губки бантиком раскрылись:
   - Это не ко мне... Это к матушке...
   10
   Два брата: князья - Юрьевичи - Всеволод и Михалко - слезли с коней. Михалку помог стремянной. Всеволод - молодой, двадцатилетний - соскочил сам.
   Под большим раскидистым дубом на краю лугового леса слуги разложили ковры, середину накрыли скатертью - из белого холста, - вытащили снедь из сумов, поставили вина в сосудах.
   На крупном смуглом лице Всеволода блеснули темно-карие глаза: "Любит брат, как и я, греческие вина - в Торческе и то в медушах одни только вина держал..."
   Налили сами - слуг отослали в сторону: "Нам поговорить надо!" Выпили. Заели копченой свининой. Князь Михалко - небольшой, длинные, начинающие седеть волосы свисали на плечи; узкая светлая борода - до пупа, под ней золотой наперсный крест с горящими на солнце каменьями; в белой расшитой сорочке. Он больше походил на монаха...
   "На десять лет только старше меня, а уже как старик!.. И какие мы разные! - ведь от одного отца-матери", - подумал Всеволод и перевел взгляд на цветущий луг. На синеющие вдали воды Десны, на правом возвышенном берегу которого искрились купола храмов и церквей - среди них выделялись золоченные купола Борисоглебского и Спасского соборов в детинце Чернигова... Нижние части хором и жилища черного люда не было видно - городские стены на валу и детинец закрывали их...
   Стрекотали кузнечики в траве, гудели шмели, пчелы, в небе с одиночными белоснежными облаками висело солнце - оно огненным золотистым шаром прилепилось к голубой тверди и изливало оттуда потоки горячих ослепительных лучей... Травы млели, испуская нежнейший аромат. Пахло цветами, медом...
   - Всеволодушка, я пригласил тебя не на охоту - сам знаешь, я не любитель такого пустого времяпровождения - а для разговора.
   - Знаю. Знаю даже, что ты мне скажешь...
   - Нет, не знаешь!.. Я хочу уйти из мира... - в монастырь... Жаль только дочь!..
   Всеволод удивился, черные брови переломились, полезли вверх..
   - Ну, вот сейчас ты знаешь, что хочу сказать... - Михалко вновь наполнил кубки: - Хочу отговорить тебя от такого греха, Святослава Всеволодовича тоже умолить не вмешиваться... Не хочу, чтобы кровь нашего брата пролилась...
   - Я тоже не хочу! - привстал на колени, смотрел, не мигая, в глаза старшего брата.
   Светлые глаза Михалка, обычно добрые, ласковые, зажглись гневом:
   - Господи! Останови своей десницей сие... Не допусти!.. - перекрестился, глядя на Всеволода.
   Прохладный ветерок из темной сырой чащи освежил голову, тело. Всеволод тряхнул черными жесткими волосами; в глубине курчавой бородки забелели зубы:
   - Мы уж Андрею не поможем!.. Он обречен... Все верно он делает: стольному князю нужно быть государем... Дед наш, Мономах, был таким - его даже венчали, Патриарх и послы императорские привезли царские ризы и корону...
   - Патриарх сам не приезжал в Киев.
   - Но он же благословил!.. Ладно!.. Так вот, даже деду не дали русские бояре изменить наследование великокняжеской власти, как это делается в империях, так у нас и продолжается титул по старшинству в роде даваться... Хотя Андрей одно не то сделал: - разогнал всех старших отцовых бояр и остался со своими безродными дворянами... Что его дворяне - они, как варяги, сегодня у него - завтра  у другого князя... - и продолжил потише, с болью: - Ростов, Суздаль нам завещано. Наш отец перед смертью с боярами рядился... А что Андрей?!.. - уже зло: - Он и меня и тебя с матерью выгнал на чужбину... Сколько слез я пролил, молил бога в Аскалоне на берегу Дуная, чтобы помог вернуться в Землю моих отцов... И Он услышал мои молитвы!.. Нельзя нам отдавать Залесскую Русь племянникам Ярополку и Мстиславу - они вместе с боярами растаскают княжество. Да и сам посмотри, что теперь с нами: мы с тобой сидим в Чернигове у Святослава Всеволодовича... Ты потерял Торческ, я - Городок на Остре... Где нам, нашим семьям жить?!.. Мы помогали Святославу Всеволодовичу брать Киев, отбить Чернигов от Ольговичей - не наша вина, что он не усидел на великом княжении, из-за него мы остались без отчин. Пусть теперь нам помогает!.. - и продолжил строже. - Могут они и без нас все сделать. Не зря к племянникам приезжали ростовские да суздальские бояре. Говорили с ними, с их дедом Святославом. Пока с нами они говорят, надо говорить... Ты знаешь ведь, Глеб Рязанский, зять наших племянников, после смерти Андрея, если сможет своих шуряков поставить на княжение, то станет самостоятельным от Ростово-Суздальской земли, сам будет хозяином... - Вдруг голос Всеволода загремел: - То не понимают, что благодаря силе Залесской Руси держится Русь! Ослабнет она, и тогда не удержать остальные русские земли: будут дробиться, разваливаться, и враги докончат нас - кругом только этого и ждут!.. Смотри, что в сердце Русской Земли - в Поросье - створилось - одни черные клобуки живут! Так по всей Руси может статься... - и скорбно: - Я ему простил, но Бог не простил ему, видимо... Обречен он грехами прочими... Вот еще что: моя жена, Мария, и его жена - ясинки - родственницы; так вот, княгиня-свояченица жаловалась Марии, что Андрей - седина в бороду - бес в ребро - заимел в стороне женок, а со своей не спит... А та, видимо, в отместку снюхалась с Якимом Кучковичем... Все равно ему конец. Удивительно еще, как жив до сих пор Андрей, не отравлен княгиней?!..
   Всеволод встал, нечаянно дернув ногой, уронил кувшин: густое красное вино разлилось по белой скатерти...

. . .

   Впервые узнали, каков есть Андрей Юрьевич в 1135 году, когда под Ждан-горой разгромили ростовцы и суздальцы во главе с сыном Юрия Долгорукого Ростиславом объединенное войско "новоградцев", "пъсковичей", и "со всею областию Новоградского". Исход битвы решила дружина двадцатичетырехлетнего Андрея, который - в золоченом шлеме, в блестящей пластинчатой броне - впереди своего конного войска врезался в ряды новгородцев, прорубился сквозь них - вышел им в тыл...
   К концу пятидесятых годов Боголюбский уже хорошо известен, и не только потому, что получил во владение пригород Суздаля Владимир Залесский, а из-за того, что многие "суждальцы", воевавшие в войсках Юрия Долгорукого, с 1149 года были очевидцами, а некоторые - участниками военных и дипломатических подвигов Андрея. "Старшая" и "младшая" дружины многократно наблюдали его поединки с врагами во время бесконечных междоусобий с Изяславом Мстиславичем и Всеволодом Владимировичем, с которыми Юрий Владимирович (Долгорукий) враждовал.
   Андрей Боголюбский не терял голову во время азартного боя. Князь был и очень разумным политиком, трезвым и расчетливым соперником во время переговоров. Он удачно выступал в роли посредника между своим отцом и его противниками.
   Андрей был опытным полководцем, авторитетным и грозным воеводой, его приказам подчинялись даже "дикие половцы". Он имел тесные связи с церковью. "Он был хорошо образованным, начитанным человеком, не лишенным оригинального литературного таланта".
   Боголюбский был "суждальским" патриотом, а на Киев смотрел как на временное место своей деятельности. В летописях мы встречаемся и с такими записями, когда Андрей уговаривает отца, просит "поити ны Суждалю..." Недовольный политикой отца и стремящийся к самостоятельности, не убедив Юрия Долгорукого "иде в свою волость Володимерю", он не подчинился приказу отца, за что последним был обвинен в нарушении договорных обязательств и чуть ли не в клятвопреступлении.
   В тот момент Андрей Юрьевич разделял мнение ростовских и суздальских бояр, относился враждебно к продолжению борьбы за Киев и стремился уйти в "Суждаль". Конечно, такой князь очень нравился местным - ростово-суздальским - боярам.
   В 1145 году, летом, князь Андрей со своей свитой и домочадцами, духовником Николой и дружиной вышел из Вышгорода. Перед отъездом был тяжкий разговор с отцом. Юрий Владимирович терял верного союзника, талантливого полководца, превосходного дипломата и близкого советника.
   В обозе отъезжающего князя было сокровище: икона "святое Богородици, юже принесоша с Пирогощею ис Царяграда" - будущий национальный и духовный символ Владимиро-Суздальской и Московской Руси - икона "Володимерской" Божией матери.
   В четверг, в ночь на 15 мая 1157 года "представился благоверный князь Гюрьги Володимеричь в Кыеве...". В южной летописи дополнено: "...пив бо Гюрги в осменика у Петрила в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии".
   (Через 15 лет сын Юрия Глеб - великий киевский князь - повторил своего отца: тоже был отравлен!)
   После смерти Юрия Владимировича стали прибывать на северо-восток остатки дружины его, близкие бояре, мужи; Андреевы родственники: его мачеха и младшие братья.
   4 июня 1157 года представители "старейших" городов разорвали ряд с Юрием, а духовенство освободило их от присяги, от крестного целования, и Андрея Юрьевича избрали на стол Ростово-Суздальской земли.
   Во Владимирской летописи записано: "Ростовци и Суждальци здумаши вси, пояша Андрея сына его (то есть, Юрия Долгорукого) старшею и посадиша и в Ростове на отни столе, к Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу, и ко всем сущим под ним".
   Младших Юрьевичей удалили с собора,  а через пять лет Андрей "выгнаша" братьев за пределы Ростово-Суздальской земли.
   Андрей превратился из незначительного мелкого князька "сподручника" своего отца в могущественного князя, владеющего третьей частью Древней Руси.
   11
   Третьяк, радостный, вёл коня под уздцы. "...Так я смогу из детских в мечники перейти, а потом и - в старшую дружину... Получу землю, имение - он даже своим дворянам дает, - потом женюсь... ух! - стану со временем боярином!"
   В Боголюбове - крики, шум; суетились, бегали, седлали коней; наконец потные, злые вооруженные воины стали выезжать из Владимирских ворот. Он тоже вышел...
   Нужно было коня накормить, напоить - овса хоть полторбы купить... Пощупал кожаную мошну: "При себе... Эх, оружие и доспехи остались там - растащат, если Есей на углядит. Поторопился, полуротый, надо было спрятать!.." - но все равно не огорчился, снова на душе посветлело, запело. Хотелось с кем-то поговорить... Куда же идти? Вперед - по дороге - не поедешь: конь устал ("Добро хоть конь-то со мной!"), и завтра нужно - к князю... Да и кто его в Владимире ждет - еще в такой-то час! - товарищам по дружине не до того... Ни родни, ни близких - даже женщину не завел, как многие, - всего себя отдавал службе и не зря! За усердие и правоту Бог помог ему...
   Свернул направо - на тропу, которая виляла среди стеной стоящей, зеленя ржи. На правой руке теперь, на обрывистой стороне оврага, белел Боголюбов; слева полого поднималась пыльная дорога (только что по ней он шел) на Владимир; прямо на север - по ржи - бежала тропа, теряясь на взгорке. Она все равно доведет до жилья смердов-землепашцев... Хлеба высокие, по грудь; по ним волнами ходили ветра - Стрибожьи дети,  обдувая жарким, сладко пахнущим полевым духом.
   Огромное желтое солнце калило сквозь холщовую сорочку плечи, спину... Он остановился, ослабил ремень чересседельника, сунул ладонь под седло - все еще мокро от пота; разнуздал коня: вынул из желтозубой пасти обглоданные удила; зашагал по потрескавшейся тропе. Вгляделся под ноги - чернозем! Удивился, - он слышал, что в этих местах земля такая, но другое дело увидеть самому.
   Снова остановился, нагнулся, развязал супоневые шнурки на поршнях, снял их и ноговицы - босиком ступил на сухой отвердевший чернозем (приятно обожгло ступни)... Из-под ног выпорхнул серый комочек - птаха и, трепеща, заливаясь трелью, стала быстро уходить в небо... Жаворонок исчез, как будто растаял там, а песня - серебряная трель - становилась все громче и громче; звуки пенья этой полевой птицы трогали самые глубокие струны его души. Вспомнилось детство, родимый дом - он не помнил лица своих родных, но как бы чувствовал... Лет пять ему было, когда половцы, приведенные на Русь русскими князьями, увели в Степь его и его мать, братьев, сестренку, там их раскидали по вежам. Он не знает, что стало с его отцом (наверное, убили), в каком месте родился, где его родина, но хорошо помнит, что на такой же вот земле они сеяли и пахали, засевали хлеб - где-то в южных княжествах...
   Спасибо ("Никогда не забуду!") князю Боголюбскому - его дружине - который в 1162 году ходил в Степь и вызволил его из плена... К себе на жилье взял его Овсюг Комолый - странный, боголюбивый бобыль-дружинник. До похода на Киев в прошедшую зиму они жили в Москве - в засаде. Жаль, под Вышгородом сложил свою голову его воспитатель, крестный отец - на руках Третьяка умер: кровью истек раненый Овсюг. Всех он заменял: и отца, и мать, и родных... Две крупные хрустальные шарики-слезы скатились, замочили золотистый пушок на верхней губе. Третьяк с трудом сглотнул ком в горле, вытерся рукавом и вновь на его лице засветились синевой глаза-озера... Ничего, он еще будет человеком, встанет на ноги, - сиротой он себя не чувствовал - это главное!
   Тропа пошла вниз - на краю оврага, заросшего лесом, открылось селение. За высоким тыном виднелись соломенные крыши строений. В одном месте поблескивала серебряная маковка с позолоченным крестом церквушки. ("Смотри-ко, крещены!") За противоположной крутой стороной оврага - снова поля.
   Ближе к поселению - участки с яровыми, кое-где были полосы с зелено-синими клубками гороха, к самому тыну упирались огороды: с капустой, репой, свеклой...
   Вошел в широкие ворота - открыты настежь. Селение как будто вымерло - только куры рылись в дворах, да собаки озверело рвались на привязи. Тревожно... "Что случилось?!.." - он остановился, прислушался. И верно, где-то выли, плакали бабы. Застукотилось сердце - зашагал... Вот ближе и ближе... Большой двор, заполненный народом - в основном дети и бабы: в киках и повоях - редко виделось молоденькое личико с венцом на голове; кое-где стояли парни, старики. Догадался: "Взрослые ушли на сенокос, а тут без них что-то случилось!"
   Кроме маленьких ребят, на него никто не обратил внимания. Конь за его спиной фыркал, тянул поводья, задирая голову, он натянул поводья - притянул к себе.
   Половина двора была в тени от высокой клети и амбара. В середине стояла летняя изба - оттуда доносились завывания и причитания, на дворе некоторые бабы тоже пытались шмыгать носами, утирались старательно подолами сарафанов, понев и, не отрываясь, смотрели на чернеющий дверной проем летней избы, куда, пихаясь, пытались некоторые протиснуться.
   Малыши в одних коротеньких рубашонках, без портков - ничуть не стесняясь - забегали перед Третьяком и, стараясь друг друга переговорить, затараторили:
   - Святомил умилает. Его уж в колыто положили...
   - Окрестить хочет поп перед смертью его, а он не хочет, говорит: "По старине меня проводите на Тот Свет: сожгите на костре..."
   - Ему в луки клест сунули, на лоб свечку поставили и зажгли...
   - У него брат - старик волхва, за рекой живет и древних богов - идолов сторожит, Вечный огонь поддерживает, чтоб не погас... Вот и просится дед Святомир, чтобы его туда отвели...
   В дверном проеме показалась высокая девушка - темно-русые волосы раскиданы по плечам, в белом сарафане, в золотисто-карих глазищах - гнев, бешенство. "Пустите!.." - она растолкала людей, выбежала босиком, - поверх сарафана, на бедрах, оказалась клетчатая понева - на освещенный двор, прогнувшись в стане, - одежда облегла тело, выявив ее девичью красоту - вскинула голову к небу, протянула руки к солнцу.
   - О, сын Сварога, Сварожич Дажбог!.. Помоги своим детям!.. Моему прадеду Святомиру... - Третьяк смотрел на очаровательную фигуру девушки-невестки (понева на ней), на ее лик, и его бросало то в жар, то в холод: "Хороша-а, а!.." - он открыл рот. Она продолжала: - Дай ты ему умереть - уйти на Тот Свет - как наши пращуры... Пусть его Душа соединится с Родом и Рожаницами в Ином мире... - она встала на колени.
   - Радуня - божья невеста, - голос мальчика-подростка (уже в портках) послышался в притихшей толпе, - тоже не крещена; русалили ее нынче в поле и недаром: видел, какой хлеб в этом году будет? - Третьяк в ответ кивнул. - Видать, Земля приняла от ее силу.
   Третьяк уставился на "божью невесту" - встретились глазами - девичий взгляд загипнотизировал его. Он перестал слышать... Очнулся:
   - Как русалили?..
   Подскочил малыш - волосы обгорели на солнце, нос облупился до красноты, голый живот, в пупке чернела земля, один глаз прищурен - другой - синий, наглый, - хитро улыбаясь, - Третьяку:
   - Не знаешь как мужики баб лусалят?!.. Вначале на четвеленьках ее, а потом положили... Ох и визжала...
   Третьяк покраснел. Вцепился глазами в молодую женщину, помимо воли представил ее в поле... Подумалось: "Бабы же не носят портки - у нее и сейчас там ничего нет!.." - он почувствовал, как тугая приятная горячая волна начала неудержимо, пульсируя, наливаться в паху, попытался он рукой остановить, но... вырвался... "Господи!!! Только не это!.."
   Большие глаза Радуни округлились... Она вскрикнула, закрыла лицо руками и бросилась вон со двора...
   В это время Святомир - Третьяк не видел, когда он вышел, - рослый седовласый, белая борода до пояса, - наблюдавший с крыльца, выпрямил, сколько мог, согнутую спину, заговорил неожиданно громким, сильным голосом. (Из избы высунулась рыжебородая, гривастая голова попа.)
   - Дети мои!.. Не могу принять я христову веру, предать своих богов... - голос крепчал: - Не могу и, как вы, двурушничать: одной рукой креститься - другой требы класть упырям и берегиням. Да и не верую я в вашего Бога, - он повернулся к попу, - от которого люду тяжелее становится жить - ведь каждую десятую часть всего имения забираете и, кроме того, еще: крестины, именины, праздники тьма тьмущая... венчания, похороны... Если бы это Богу шло, дак нет - вам, попам и церковным клирам идет на обогащение! Странно проповедуете: нам - народу - одно, чтоб мы смиренны были, лишения, нищету терпели и за то будто бы в Рай попадем, а сами, прикрываясь крестом, богатеете... Вы что, сами в Рай не хотите?.. Или вера ваша для холопов, чтоб их в узде держать?!.. Мало вам имения съестного, рухляди, дак вы еще землю, леса, луга вместе с боярами отобрали у нас... Какой это Бог, если он допускает такое унижение одних и разбой других! Никто не должен сметь присваивать себе то, что на Земле, - все это общее, каждому поровну дано!.. - продолжил потише: - Я еще помню - отроком был,  когда Русь была едина, когда приезжал Великий Мономах и закладывал город Володимер... И един князь был на Руси, и раз в год приходили его дружинники к нам - свободным, вольным - и собирали небольшую дань - не то что теперь: свора бояр, попов, княжьих дворян и тиунов - все обирают нас... (Снова громко.) Трутни! Зачем они нужны, зачем живут они?! - зорят и сосут кровь у трудового человека...
   Не хочу креститься! И я не умру, пока не отведете меня в капище к моему брату и не поклянетесь справить по мне тризну...
  
   12
   К вечерней трапезе подали кушанья. Сидели четвером: князь, княгиня, повар и Прокопий - паж. Как обычно, перед вкушанием пищи Андрей Юрьевич попросил своего пажа сотворить молитву.
   - Отче наш, Иже еси на Небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царство Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. - Прокопий, встав на колени перед образами, ловко бил поклоны и пел высоким чистым голосом: - Хлеб наш насущий даждь нам днесь...
   Остальные, сидя - взгляды устремлены на иконы - крестились и негромко вторили:
   - Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и нынче, и присно, и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй! Господи, благослови!
   Блаженный отрок дважды поклонился.
   Повар разлил из большой мисы в тарели густую золотисто-масляную стерляжью уху. Первым начал хлебать - за ним остальные... Подали тушеную телятину в сметанном соусе с хреном... Князь зорко смотрел, чтобы его сотрапезники не отставали от него и ели все то же, что и он... Заедали соленьями, мочеными яблоками, брусникой прошлогодней, запивали хлебным квасом...
   Андрей Боголюбский вытер губы рушником, уперся рукой об стол, встал. Обратился к Богу. Стоя, все слушали.
   - Благодарим Тя, Христа Боже наш, яко насытил нас земных Твоих благ; не лишил нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас, - перекрестился. Повар - толстый, лысый - смотрел изумленно на своего господина: "Странный молебен проговорил!.."
   Князь повернулся к Прокопию и - назидательно:
   - "Пищу имей умеренно, да не в объядение владеши. Ибо сладкоядение и многоядение гроб есть... Но, не пища Зло, а чревоугодие" - утверждал святой Максим Заповедник, - с усилием улыбнулся.
   Вышли из трапезной. Разошлись.
   Князь направился по переходам в храм, чтобы отстоять вечерню. Остановился, обернулся к отставшей княгине.
   - Ты чего?!..
   - Андрей! - голос ее вздрогнул, смотрела она как-то странно, разглядывала его. Черные глазки ее, на круглом смуглом личике, вдруг нежно затуманились, повлажнели... Заморгала, опустила головку - прядь черных вьющихся волос выскользнула из-под вышитого золотом и жемчугом кокошника. Но, пересилив себя, продолжающим вздрагивать голоском, чуть нараспев, красиво коверкая слова, вопросила, чтобы Андрей позволил ей уйти ночевать к своей подруге - боярыне.
   - Ты же все равно на охоту уедешь? - спросила-сказала.
   - Наверно, теперь уж под утро выедем. За Нерлю - на кабанов... - князь Андрей про себя был рад, что жены не будет этой ночью. (Он собирался на "охоту", но не на кабанов!..)
   То, что они врали друг другу, между ними - давно - с первого разу, когда она, увидев своего жениха, старого - пусть и сына великого князя,  изобразила себя влюбленной. А он сделал вид, что верит. Вот и пошло. И странно: ее, красивую, молодую, он не может любить, как Улиту. Видимо, если мужчина не в состоянии исполнять обязанности мужа, то он не может и любить и быть любимым!..
   Он-то, седой, "мудрый", на что-то еще надеялся... Думал, что она поймет его, но они все дальше и дальше удалялись душами друг от друга. У него дернулась левая бровь, щека - ему сейчас не до женщин; дай Бог жизни и силы, чтоб смог он выполнить свое предначертание Судьбы: объединить Русь - как Рим, Византия. Иначе не стоило родиться Андреем Боголюбским!

. . .

   - Ефрем!.. Мозеич! Ты что такой?.. Сидишь - только пьешь, не ешь ничего, не слышишь?..
   Ефрем - сотский, бледный,  молча повернул голову и посмотрел на Петра своими синими глазами - в них боль, ярость и еще чего-то, но не страх... Он уже давно никого не слушал - думал, переживал вновь, что было в его тридцатилетней жизни. Иногда (привычно!) возникали перед внутренним взором черные женские глазки; они то любовно смотрели, то насмешливо блестели... Мягкий круглый овал смуглого личика; носик... узорчатый вырез ноздерок... Она, даже став княгиней, женой Боголюбского, не отпускала его от себя!.. А ведь когда-то он сам сватался к ней, но ему, родовитому, но бедному, ясину отказали! Так и остался служить у ее отца, потеряв голову и вместе с головой гордость... Поехал с ней в Русь.
   "Джани (она всегда для него будет Джани)?!.. Не можно ее ни понять, ни обдумать... Ох, уж эти женщины - не человеки они!.. И какая стала: мужу изменяет... Полюбила Якима"...
   Надо было на нее обидеться, но не мог: сам виноват, когда-то, когда она - тайно - полюбила его, молодого, красивого, он, проверяя ее ("Крепко любит - простит!") любовь, изменил ей и так, чтобы она узнала об этом... Теперь всю жизнь кается: "Зачем так сделал?!.."
   Вон сидит Яким Кучкович, ее любовник,  Ефрем все знает, но делает вид, что ему не известно... Странно, но нет у него даже злости к нему... Ефрем знает, что это до поры у него: хоть взглядом, движением губ даст она понять, что она простила ему и вновь любит, он ринется в бой, он устроит резню, перебьет всех этих чванливых бояр, увезет ее к себе. ("А вдруг она все еще любит и со зла делает так!") И он решил: что, как только уберут Андрея, он увезет ее на родину. Он любит ее не только как женщину, но и как частицу своего народа. О!.. Его несчастный и прекрасный народ!..
   "Где же она сейчас? Надо послать к ней, пусть тайно передадут, что я ее увезу... Никому больше ее не отдам!.. Якима - убью!.. Господи! Дай мне разума и сил", - забывшись, перекрестился.
   - Смотрите! Мозеич уж крестится со страху...
   Ефрем вскочил, бешено заворочал глазами - прямые черные волосы разлетелись, - короткая борода и оскал белых зубов - звероподобный рык:
   - Кто говорил?!.. Убью!..
   Петр схватил рукой за плечи сотского - ясина.
   - Да что ты, что ты!.. Это так: сдуру - перепил...
   Коренастый, ростом с Петра, но сухой, натянутый как струна - в глазах посверкивают голубые искорки - сотский Ефрем застонал, скрежетнул зубами: ух! сколько у него теперь злобы!.. О-о-о! Как он их всех ненавидит... "Все!.. Хватит терпеть - в первую очередь этого старика - князя, который отобрал мою любовь, а потом - вон того: Кучкова!.." - он взял со стола кубок с вином, опрокинул себе в рот. Поднял глаза и увидел своего земляка, Анбала - низкородного, холопа - дворецкого, у которого ничего не было за душой, а сейчас сидит с боярами и как равный с равными... "Да как Анбал может сравнивать себя?!.. Он позорным способом разбогател: воровал у своего господина-князя... Этот выродок, родившийся от совокупления половецкого быка, на человека-то не похож... Какой он ясин! Какой мне земляк!.. Позорник, весь мой народ позорит - мужчина-джигит добывает себе имение в бою или честным трудом!.. А чваниться ворованным богатством... О! Что еще может быть поганее!... - Ефрем сжигал Анбала глазами: он поставит этого холопа на место - раб от рождения не должен и не может быть господином!.. Человек, с детских лет росший в нищете, в невежестве, дорвавшийся до богатства, власти, неимоверно возгардывается и спесью, чванливостью губит свою душу!..
   Петр налил, протянул кубок с вином, попросил Ефрема выпить и сесть. "Не-ет! Я больше не буду пить - нельзя мне быть пьяным..."
   В горницу влетел один из Петровых холопов-охранников и - в ухо своему господину: "Снаружи подошли князьи пешцы и обложили двор!"
   Петр - громко:
   - Много их?..
   - Два десять и еще три...
   Все смолкли. Только слышно хриплое дыхание обезумевших людей. У многих на бледных лицах - пот...

. . .

   Андрей Боголюбский сидел, напротив него - стояли: сотский - начальник охраны, три полусотских. Князь говорил, строго поводя глазами:
   - Из Петрова двора никого не выпускать! После полуночи начнем - ждать рассвета не будем... Сделаем, как уговорились: никого в живых не оставлять!.. Вы, - к полусотским, - отправьте в ближние селения гонцов собирать воев. Обещайте хорошую добычу-плату - отбою не будет... Их вместе с дружиной поведу во Володимер. Там к нашему приходу Михна с Димитричем перехватят Бориса с его людьми...
   Еще поговорили. Сотского князь попросил остаться на слово.
   - Ты про двор Степаныча не забыл?.. Смотри... Всех пасынков и дворовых его - тоже...
   - Я уж потом их, сейчас не хочу шум подымать, да и сторожей у меня не много - часть отпустил отдыхать...
   - Забери из дворцовой охраны - оставь восемь-десять и хватит...

. . .

   - Не берут, не пьют, - Петров холоп стоял растерянный.
   Боярин Петр вопросительно взглянул на сидящих. Посыпались советы. Кто-то предложил приглашать их по одному - по два сюда... Его обругали дураком.
   Петр озлился.
   - Надо, чтоб пили!.. Споить, взять их руками, перевязать - и в подвал... Иначе они нас!..

. . .

   Прокопий заметил, как повеселел под вечер князь. В опочивальне, раздевшись, Андрей Боголюбский долго молился, шепча про себя обращения к Богу; затем стоял смотрел сквозь зарешеченные окна (решетки из кованого железа) на устье реки Нерли, где с этой стороны, на лугу, словно из сказки, белея телом и светясь золоченым куполом-головкой, красовался собор Покрова. Любовался и о чем-то думал... Повернулся к своему пажу - слуге.
   - Вот, Прокопушка, еще на несколько лет отодвинулась от меня смертушка... Мне нагадал тут один ведун - Светлозар - за Нерлей у него капище, - что приму я мученическую смерть подобно Борису и Глебу... Вот я и построил такой дворец, чтобы не так легко было ко мне пробраться... Я чуть не поверил языческим гаданиям. Истинный христианин не должен верить суевериям и гаданиям, разным предсказателям... Иди спи.
   Прокопий лег к себе на лежанку-лавку, рядом с дверями. Как будто издалека он услышал голос князя.
   - За полночь постучат - разбуди меня...
   Проснулся Андрей сам - как кто-то ткнул его. Где-то вроде бы шумели. Встал, в ночной сорочке, - в окнах белые ночные сумерки. Тяжело ступая, дошел до двери. Прислушался, но, кроме сопения рядом спавшего слуги-мальчика, ничего не слышно. Хотел вернуться и лечь, как услышал - теперь уже явственно - приглушенный топот ног и, кажется, голоса...
   - Спишь?!.. Ох, паробче, любишь же спать! Мне приходится за тобой ходить, а не тебе за мной... Встань! Посмотри-ко, что там такое?..
   Княжий отрок прошел переход-коридор, соединяющий верхние этажи каменного дворца с сенями (в виде башни) с винтовой лестницей. Где-то тут должны быть сторожа, но никого не было. Подумал, что они, наверное, ушли вниз, и действительно, на первом этаже слышны приглушенные шаркания ног, раза два звякнуло оружие. Он стал спускаться...
   - А-а-а!.. - чьи-то грубые, сильные руки схватили горло; вонючая ладонь прикрыла рот, нос... В рот затолкали тряпичный кляп, связали, пнули (больно!) босыми ногами, оттащили под лестницу - бросили. Негромко позвали:
   - Эй!.. Идите.
   Андрей Юрьевич прилег, расслабился, как в двери постучали - в груди екнуло: "Кто такие?!.." - стук: осторожный, недобрый - повторился. Князь (пытаясь на цыпочках) подкрался к дверям. Почувствовал сквозь толстые дубовые доски - тянуло холодом-жутью... Оттуда послышался голос:
   - Княже, господине!..
   - Кто ты?
   - Я Прокопий.
   - Рабе, я слышу, что ты не Прокопий...
   Дверь начали ломать: рубили, били чем-то тяжелым...
   В какое-то мгновение князь, оглушенный от грома ударов и неожиданности, оцепенел, онемел - не верилось, что это явь!.. Но в следующее мгновение он закричал, побежал в спальню, рванул в темноте ножны - меча не было!.. Андрей все понял, но не мог он вот так вот умереть - слишком ужасно и дико! - у себя в спальне... "О Господи! Зачем ты не взял мою жизнь в бою?.." Такое невозможно было представить... "Неет! Я не жертвенное животное! Я еще жив и ты, Господи! отведи от меня этот позор-зло... Я все сделаю... Да ты знаешь ведь, сколько мною сделано, построено, но этого мало - я еще не успел доделать свое дело... Ты же знаешь мои мысли - много раз я в молитвах об этом тебе говорил... Господи! Не для себя живу, не для себя прошу..." - двери затрещали.
   Князь схватил с постели одеяло, побежал к двери, на ходу обмотал левую руку, прикрыл слева грудь...
   Двери проломили. В проеме показались силуэты - не людей, а дьяволов: крики, брань, шум, лязг оружия - вот две тени бросились вперед... (На Андрея пахнуло винным перегаром.) Князь успел левой рукой отбить сабельный удар - острая боль рванула локоть, левое плечо... Правой он схватил одного из нападавших, дернул на себя, переломил длинное тело, подмял под себя. Еще двое, пролезшие вслед за первыми (только по двое могли протиснуться в дверь), тут же в темноте закололи своего товарища - тот закричал, смертельно раненный... Вот теперь их уже много - они окружили в прихожей Андрея и старались поразить его: в тесноте и во тьме кололи, рубили, били... Князь вдруг поверил, что его действительно убивают, и он от боли и мучительной тоски, сжавшей сердце, теряя сознание, закричал:
   - Нечестивцы!.. Зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на землю, то Бог отомстит вам за мой хлеб!..
   Очередной удар и что-то жгуче острое пронзило под правое подреберье - сознанию гасло, погружаясь в холодную жуткую муть... Но все равно он чувствовал - хотя уже не мог думать, - что жив, не умер... Ощутил, как подняли рядом лежащего убитого, ушли... Пытался вынырнуть, выбраться на поверхность из этой удушающей жути; откуда-то пришло понимание, что если не вырвется, не выкарабкается, то все: конец ему... Смог... Открыл глаза. Темь. Боль! - не шевельнуться, не вздохнуть... "Жив!.. Господи! Спас ты меня,- по щекам текло: то ли слезы, то ли кровь - затекало в ухо, бежало по шее... - Как просто умереть и ничего на Земле не изменится... Человеческая жизнь ничего не стоит!.. Но я же великий князь, Андрей Боголюбский, мне еще надо жить, многое сделать!" - откуда только силы взялись?! Перемогая адские сверлящие, колющие боли во всем теле, он перевернулся на бок, упираясь руками, встал на колени, поднялся на дрожащие и подгибающиеся ноги, опираясь правой рукой за стену, с громкими стонами (помимо воли), рыгая кровью, пошел по переходу... Спускаясь по винтовой лестнице, начал кричать - звать своих дворовых слуг, охранников...
   "Убийцы услыхали (они не успели далеко уйти) и вернулись назад". Забежали в спальню - нет его там. Кто-то закричал: "Если не найдем, то пропали мы!.." Зажгли свечи и по кровавому следу нашли князя: Андрей сидел за лестничным столбом. "...И как он хотел меч отвести рукою, то Петр отсек ему руку, а протчии кололи..."
   Смертельная боль сжала железными тисками грудь, голову и давила и давила!.. Валяющееся тело перекатывалось от наносимых ударов, он уже не чувствовал ничего, кроме нарастающей внутренней боли в груди, голове... Теперь уже все: остановилось дыхание, сердце - "Конец!!!" Ох как долго!.. Что-то темное, безумное быстро, все быстрее, еще быстрее начало накатываться, поглощая его... И последним проблеском земного сознания прогорело: вспыхнуло - погасло: "Господи, в руце твои предаю тебе духъ мои..." Взрыв! - душа оторвалась: от тела, от боли, от всего... Взлетела, начала вращаться, втягиваться в воронкообразный туннель, в конце которого - яркий свет. Вращение все убыстрялось, вибрирующий полет ускорялся - вот свет приближается... Все ярче и ярче - вспышка и... фиолетовая тьма!.. И последнее: яснее ясного - и уж никому, никогда не скажешь (но только каждый человек обязательно об этом - с глубочайшей неземной, неощущаемой, бесчувственной, но как-то осязаемой - и от этого еще ужаснее! - болью и тоской в конце своей жизни узнает), что после смерти уже НИЧЕГО и НИКОГО нет!!!
  
   Часть вторая
  
   1
   Ч
   ем ниже спускались по Волге, тем тревожнее на душе у Протаса Назаровича. Он, старшина ватаги-вольницы, куда ведет?!.. А может, не он, а его ведут?..
   Многие, не понимая, хотят идти на булгар: пограбить, потом вернуться домой или же сесть где-нибудь, обжиться. Но ведь их, новгородцев, чуть больше пяти сотен. Как такими силами можно воевать Булгарию?! - это не на чудь, не на весь ходить...
   Белая ночь. Кормщики сменились. По течению, по чуть заметному отблеску воды они видели глубину, и смело водили суда по незнакомым рекам. А тут, на Волге, - такая ширь, простор!..
   Сидели на палубе, на чурбаках: напротив Протаса - Любим, рядом, слева - к корме - дед Славата. (Тудорский - неопределенного возраста: то ли мужик, то ли старик, но голова его не седа, голосом и телом крепок, если бы не знали возраст, то не поверили бы, что ему седьмой десяток...) Взяли его как ведомца-путеводителя. Но и не только: он и хороший сказитель; кроме того, лечит, советует; хоть и крещеный, но предсказывает судьбы, болезни... Конечно, на Новгородской земле были и более сильные предсказатели-гадатели - не перевела еще христианская вера колдунов и ведунов. Можно найти и лекарей-знахарей не хуже Славата, но чтоб в одном человеке,  к тому же не язычнике,  все это... Да и сам он просился, кланялся собравшимся, сказал, что хочет ехать с ними на новые земли и там помочь им обжиться, наладить вольную жизнь. Новгородцы, хоть и христиане, но каждый в глубине души все еще оставался язычником: верил в приметы, в суеверия - и то, что к ним присоединился дед Ведун (так его прозвали между собой ушкуйники), сочли благоприятным знамением.
   Уже за короткое время совместного плавания Протас и Любим убедились, как ценны его советы, мысли. Но личная жизнь деда и им была неведома. Знали, что он всю жизнь ездил, плавал, путешествовал, жил по многу лет в разных землях, местах. Семьи не было, но, говорят, в молодые годы имел красавицу-женщину (некоторые сказывали, что из полонянок), которую очень любил, возил ее с собой, имел от нее даже детей, а потом какой-то страшный случай... и он - один... После той женщины никого никогда не любил... Кроме своего родного, славянского, хорошо понимал и говорил - даже читал и писал - по-гречески; знал языки местных народов, которые проживали на русских землях и рядом. Начнет разговаривать, говорить - заслушиваешься, все забудешь - и ведь не врет, сказки не сказывает: все правду - быль... И всегда бодр, ясен - только очами своими ярко-синими ворочает, и если кого поймает его взгляд, то уже не выпускает - держит. Говорят, так-то он человека может против своей воли делать заставить: человек будто ума лишается, скажет дед пой - тот поет, плачь - плачет...
   Журчала вода за кормой. Поскрипывала мачта, серые полотнища-паруса, наполненные приятным несильным ветром, закрывали светлое, как будто выбеленное, небо. Позади шли гуськом, чернея парусами и бортами, насады, высокие учаны, низкие узенькие ушкуи... Тихие звуки нарушались вдруг вскриками ночных птиц; переговаривались кормщики - голоса их далеко слышались над водой; коростели скрипели на луговой стороне; притихшую, укутанную в дрему реку нежно гладил ветерок.... Всплеснула темную воду рыбина, всплывшая из холодных глубин...
   Любим очнулся от своих дум, посмотрел на Протаса:
   - Может, меду?..
   Славата блеснул глазами, сказал глухо, низким голосом:
   - Погоди-ко с хмельным-то - смотри, дыши, слушай - отдыхай душой и телом, - когда еще такое будет...
   Протас закряхтел, кашлянул - получилось громко - смутился.
   - Ты уж не обессудь нас. Мы люди шалые, когда что взбредет, тогда и говорим, и делаем, не смотрим... Днем народ, не дадут вот эдак-то посидеть... Ты, Любим, потерпи уж, не обсохнет, чай, горло - так, всухую, поговорим... Мы вчерась - знаете ведь - собирали сотских и десятников и говорили, что хотит - ватага-вольница... Как ты, Славата, думаешь нам поступить?..
   - Ждете от меня предсказания?.. - дед замолчал. Смотрел на левый берег, где из-за поднимающегося клубами тумана, кое-где были видны на лугах темные стога сена. - Зачем оно вам? Вам Бог дал разум... вот и ведите людей, а не можете - не губите дело - Бог вам этого не простит - отдайте вожжи в другие руки... - Нюхнул воздух: - Ах, пахнет-то как: свежим сеном!.. Вот и тут живут русские люди.
   - Может, не русские...
   Приходилось терпеть, пока старик не выговорится, и ждать ответа на главный вопрос: "Воевать булгарские земли или обживать новые?"
   - Кроме русских никто сено не заготавливает на зиму. Хотя вокруг пошли земли, заселенные цармиссами - воинственные люди переводится... Охотники они - живут в лесах, сами никого не трогают, но сунься к ним... С русскими живут мирно - разные земли нужны: цармиссам - охотничьи угодья, а пришлому люду - пахотные. Охотничьи племена живут родами и больше между собой воюют - уничтожая друг друга.
   - Я слышал, что они родственники мерянам.
   - Да, это одно и то же: язык, одежда, обычаи, верования - все схоже, но цармиссы не мирные, живут в лесах, а меряне - оседлы, глядя на русских, начали заниматься земледелием, некоторые уже крестятся и смешиваются с русскими...
   Цармиссы - хорошие воины и непревзойденные лучники. Известно, что великий киевский князь Игорь Рюрикович вместе со славянскими племенами и маамиссами (эстами - тоже финские племена, как и народы мари) призвал их воевать Царьград. Так вот, на их земле нам не сесть мирно... Свободных земель нет - так вот сразу для всех - много нас... Что улыбаешься, Любим?.. Нас много, но не настолько, чтобы воевать булгар!.. Удачи не будет. Единственные благоприятные земли - это то, о чем я уже вам не раз говорил: земли вятчан-удинов. Вот где мы можем обжиться, пустить корни! Народ этот вельми добр, мягок, совестлив и честен, как дитя. Там городки нарубим, женок наберем.... Давайте завтра пристанем, соберемся и поговорим со всеми. Я обскажу, как два раза бывал-живал в тех местах; предскажу им добрую жизнь. Я говорю и предсказываю не как нехрист-язычник, а как человек, через кого Бог говорит и направляет и пасет... Быть там русской земле!.. - дед начал смотреть то на Протаса, то на Любима - поочереди, глаза у него светились. - Когда-то в верховьях Вятки и Северной Двины была Великая Биармия - Страна Северных Людей. Могучая, богатая; варили железо, соль добывали, пушнину, торговали через север - по Двине, с югом - по Вятке, Каме ходили, были грамотны - имели свою письменность. Я запасся пергаментом, буду там писать, описывать были, легенды, которые мне довелось слышать про эту страну, да и про свои путешествия, свою жизнь запишу... Где только не бывал, в каких землях не живал я, - помолчал, пожевал губами и продолжил другим, каким-то торжественно-строгим голосом: - Там, в большом кованом ларце, все мое имение, и, если что со мной... - возьмите... Но только - на строительство и устройство церквей!.. Все наше могущество и будущее - через Православие... Вера объединяет русский народ в единый народ, земли княжеские - в единую Державу и вытащит народ из полудикого состояния. Господи! - посмотрел на небо, перекрестился. - Когда же истово поверим в тебя?! Когда же будем истинными верующими?.. Ведь мы людей темных крестим... И страшно-то даже не то, что людей не готовых, не переставших верить в суеверия и приметы, в ворожбу и гадания принимаем в христиан, а то, что человек, научившийся махать руками крест и бить поклоны, считает, что он уже крещеный, православный... Господи! Да это только начало... Душа-то еще у него темная, надо ему перевоспитаться и просветиться... Вон наши-то крещены, а меня от колдуна-ведуна не могут отличить - беспутны, бестолковы: называют меня колдуном и прозвище, слышал, такое дали! Надо сделаться истинным вероносителем христовым, а так - народ будет оставаться стадом диким, зверем... Такому дай благо, богатство, так он от этого еще больше только обнаглеет и озвереет... Жадность, корысть, неумеренная гордыня, распутство - погубят... Я из купеческого рода: отец, братья - были купцами, и я был, но потом понял, что деньги ради денег, это - ничто... Лучше совсем не родиться и не жить, если только жить, работать и думать только о деньгах - копить деньги ради денег! Другое дело, если эти богатства пустить на дело или на благодать, на то, чтобы помочь своему народу просветиться лучезарным животворным христовым учением, православной верой... Я все свое имение обратил в золото, серебро, каменья и везу... - Славата добро улыбнулся, - средь темной бороды белели зубы: - Да, да, на новом месте построю я церкви, монастыри - это островки культуры и знаний, а остальное, мирское, вы обстроите... - Долго молчал: - Я на вас все равно в обиде: не послушались меня, предлагал вам через Белое море, Северную Двину на Вятку идти - пусть подальше, но зато вернее... Ах, начинаю разочаровываться в вас: буйноголовых, - да разве в ваши башки втемяшишь какую-нибудь добрую мысль - ничего вы не боитесь: ни Бога, ни черта - одним словом, ушкуйники вы и есть!.. Все равно, исподволь да есть мыслишка у вас поохальничать в Булгарии, а потом уж будете думать, что дальше делать... Ох, бойки вы, так-то мы и до рыжих вятчан-удинов не дойдем... Да не вам лично говорю, а вообще... Ведь дело-то серьезное очень, рискованное: надо сквозь земли цармиссов плыть - ниже до Камы даже и на правом высоком берегу они, потом - булгары, там как встретят?.. И только потом сможем подняться по Вятке или Каме. А на правом высоком берегу Вятки опять-таки цармиссы, - даже реки с одним и те же названием встретим: скоро поворот на Волге и с левого берега будет впадать река Немда, и в Вятку впадает река Немда, но справа... Как переводится?.. - глухонемая - вроде этого. И Волга тоже ведь по-ихнему: блестящая - переводится по-русски. Но арабы, греки и другие народы, живущие ниже по течению, зовут эту великую реку Ителем, Итилем или Иделем.
   - А Вятка что обозначает? - Любим с интересом посмотрел на деда.
   - Ну, это уже не с мерянско-цармисского, а с вятского языка переводится: "Серебряная река", а может: "Серебряная вода". Не надо путать вятичей - славян-русских, которые живут на Оке, с вятчанами-удинами, живущими на Вятке.
   - Почему рыжие они?.. Чем-то на славян, русских похожи?
   - О-о-о! Это-то я вот и опишу... Еще Геродот писал о рыжих удинах - это целая летопись, потом я все расскажу, а теперь давайте соснем - вон заря красная улыбается, не будем грешить - ночь создана, чтобы спать... - дед встал, тело длинное сухое, - голова велика и лик выразительный, солидный - возвысил голос: - Никогда русские, которые не из инородцев, ни рыжими, ни черными не бывают! - Золотоволосы - да...
  
   2
   Князя Всеволода Юрьевича будили:
   - Вставай, проснись Всеволодушка... Димитрий! - боярин Семион Ювиналиевич потряс за плечо.
   Всеволод узнал голос своего дядьки-пестуна, проснулся - зря ночью не будет тревожить.
   В небольшой комнатке-опочивальне горела лампадка пред иконой, изукрашенной серебром и каменьями яркими. Красный свет высветил большой нос, усы и пегую бороду ближнего боярина. Почувствовав на себе взгляд больших черных глаз, излучающих силу и заставляющих повиноваться, он сел, продавив своим дородным телом постель, у ног своего - одновременно - господина и дитяти, которого вынянчил, воспитал и до сих пор продолжал учить и наставлять и считал его (в тайне от всех) сыном... Вот уже восемнадцатый год пошел, как призвал к себе умирающий великий князь киевский Юрий Долгорукий его, ближнего (думного) боярина, сына Переславльского боярина Ювиналия Семиона, и просил стать пестуном малолетнего княжича. Обещал ему боярин, клялся перед иконой Божией Матери, целовал крест, что будет "смотреть" за княжичем, как за своим сыном... Шестой десяток перевалил, все отдал этому родному человеку; им и его семьей: жена и полуторагодовалая княжна Елена - жил. У самого у него - ни семьи, ни родных - утерял: ушли, как время сквозь года...
   - Княже! - ябедник Онаний Вернут с товарищем прискакал. Не стали они дожидаться утра, воротников купили, и те пропустили в город... Вести весьма скорые и потайные, да и не хотел, чтобы лишние глаза видели...
   - Давай его сюда... Принеси питье и снедь и вели никого не пускать к нам, пока мы с тобой не послушаем его.
   Князь встал, оделся. Придвинул скамейку к небольшому дубовому столику, сел, задумался... Руки локтями - на стол, сжатыми кулаками подпер скулы. Никогда ему не было так трудно, не мучился он, не страдал так даже тогда, в детстве-юности, в изгнании... Сейчас решалась судьба не только его и его семьи, но всей Земли Русской!.. Теперь он поднимется или опустится - потеряет даже то немногое, что имел: княжий двор - человек шестьдесят, личную дружину - вместе с детскими чуть больше полутора сотни, и ту (часть) посылает по землям: ябедниками - это его глаза и уши - последние деньги тратит на это, но без них нельзя - слеп и глух становится он. В Городке-на-Остре и то больше имел, а сейчас как нищий - живет подаяниями Святослава Всеволодовича, по вине которого они с Михалком остались без земель, без городков и имений и живут они оба со своими дворами в боярских хоромах в Чернигове, да так, для приличия, несколько сел имеют... Жена с ребенком мучается в таком же закутке. Стало жалко Марию, стыдно перед нею. Наверное, потому и родилась дочь такая - слабая телом и умом - сколько же жене пришлось перенести вместе с ним - мужем!.. Перед глазами возник образ жены: высокая, стройная, синеглазая; черные волосы не вмещаются под повоем (она надевает кокошник только на торжества, да по праздникам). Как он ее любит!.. Никогда не разлюбит, не предаст, не изменит ей... - даже в походах, когда по обычаю воина, пользуются женщинами-полонянками, он ни разу не делал, не желал этого... Он - князь благороднейших кровей, не может уподобиться мужланам-князьям, боярам-выскочкам из простолюдинов, которые только стремятся, как бы разбогатеть - каким способом - неважно, пресытиться, попрелюбодействовать, обмануть - это за честь у них считается - в плебейской крови!..
   Какое счастье - хоть тут-то Бог дал ему удачу - они любят друг друга. Чтобы князья по любви женились - это редкость. Черному люду - легче: они могут - по любви, а богатые, да знаменитые - нет: нужно им еще богаче стать, еще знатнее - у них не высокие человеческие чувства определяют жизнь...
   Вошел боярин Семион, принес свечи, еду, кувшин с вином. Зажег от лампадки свечи, закрепил на столе. За ним - боком, застенчиво - Ананий - невысокий, лет тридцати пяти. Несмотря на тепло, в свитке, в белых холщевых портах, серые шерстяные наговицы до колен, на ногах - поршни. Низко поклонился,  лицо светлое, честное; борода русая, рыжеватые волосы, свисая, закрывали лоб, из-под бровей светились умом ясные глаза; добро улыбался, посмотрел в сторону иконки и на всякий случай перекрестился.
   - Сядь...
   Сел напротив князя. Руки не знает, куда деть, положил себе на колени. Успокоился.
   - Прими от меня сию чашу, испей, ешь и расскажи, как убили моего брата, - Всеволод перекрестился: - Господи! И брат Андрей, простите, если что не так!.. Ероша ты послал не мешкая, молодец, - он раньше пришел в Чернигов, чем слухачи Святослава Всеволодовича. Как только сообщил, что убит Андрей Боголюбский, мы с князем Михалком тут же отслужили молебен в Борисоглебском соборе и говорили с князем Святославом и со своими племянниками: Мстиславом и Ярополком - Ростиславовичами - не узнай мы раньше об этом, не обговори с ними,  улетели бы они в Залесскую Русь, а так они будут ждать приглашения... Как, кто убил?.. Знаем только то, что в Боголюбове его... ночью... Что решила дружина?.. Бояре некнязьи?.. Володимерцы чего говорят?.. Послов, говоришь, к Ростиславовичам дружина и бояре послали?.. И Глеб Рязанский своих бояр шлет?.. Значит, моих племянников все же решили призвать?! Ну, это мы еще посмотрим!.. Хорошо, что ты и на этот раз обогнал их... Пей, пей!.. и давай начни с убийства Андрея...

. . .

   ... - Петр, значит, отсек ему руку, а другие прикончили его?!.. - перебил, переспросил рассказчика задыхающимся шепотом Всеволод. В черных блестящих очах кипели слезы - в них жалость и одновременно ярость и еще чего-то... Налил себе остатки вина, выпил. - Ну! Дальше что?..
   Ананий откашлялся в кулак.
   - Порешив князя, пошли, убили Прокопия, потом поднялись в сени, ключами открыли и взяли золото, дорогие каменья, жемчуг; вынули ткани и всякое дорогое имение; навьючили на лошадей и тут же отослали в свои дворы, усадьбы загородные, а сами стали набирать дружину - благо было на что нанять, - они все таки боялись, что володимерцы ударят на них. Послали туда своих людей, чтобы те поддержали в городе смуту, произвели резню между жителями, и предупредили их: "Не собираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами; ведь не одною нашею думою убит князь, есть и между вами наши сообщники". Володимерцы не двинулись на них,  хотя многие из простого работного люда и купцов хотели этого,  ответили: "Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен". Без князя-то, самостоятельно, не привыкли володимерцы-то еще что-то решать...
   Между тем, как узнали, что убит Андрей Боголюбский, жители Боголюбова и остальных сел и деревень явились на княжеский двор - пограбили, что осталось, потом бросились на церковных и палатных строителей, призванных Андреем, пограбили и их... Грабежи, убийства начали происходить по всей волости; убивали посадников, тиунов, детских, мечников... Грабежи начались и во Володимере... Тогда попы с образом Богородицы стали ходить по городу, и смута в городе стихла...
   - Куда Андрея дели?..
   - А его, прости Господи! - Ананий завертел головой, перекрестился. - Нагого, изрубленного бросили в огород... Все боялись подходить к нему, так как было сказано, "если кто за него примется, тот нам враг, убьем и его". Но Кузьма киевлянин, преданный покойному слуга, пошел к телу и начал плакать над ним: "Господин мой, господин мой! Как это ты не почуял скверных и нечестивых врагов, когда они шли на тебя? Как это ты не сумел победить их: ведь ты прежде умел побеждать полки поганых булгар?!
   - Что, так и лежал он там?!
   - Усовестился Анбал и бросил ковер и корзно; Кузьма обвернул тело и отнес его в церковь, но Кузьму внутрь не пустили. Он, поплакавши, положил тело в притворе, покрыв корзном и здесь оно лежало двое суток. На третьи сутки не выдержал козьмодемьяновский игумен Арсений, отпер церковь, отпел тело князя и положил в каменный гроб.
   На шестой день утихли волнения, горожане-володимерцы сказали игумену Феодулу и Луке, демественнику Богородичной церкви: "Нарядите носильщиков, поедем, возьмем князя и господина нашего Андрея". И, взявши тело, привезли во Володимер с честью и плачем великим. Володимерцы, встречая у Серебряных ворот, рыдали и приговаривали: "Уже не в Киев ли поехал ты, господин наш, в ту церковь у Золотых ворот, которую послал строить на великом дворе Ярославом; говорил ты: хочу построить церковь такую же, как и ворота эти золотые, да будет память всему отечеству моему..."
   - Почему решили Ростиславичей звать?
   - Говорят ростовские и суздальские бояре просили, - особо Борис Жидиславич... Да рязанцы: Дедилец и Борис - посланцы Глеба Рязанского, - яро стояли за племянников твоих...
   - Даже клятву не помнят! Дважды нарушили, окаянные: первый раз, когда Андрея ставили, а теперь вновь... - даже не вспоминали, наверное, что Ростов и Суздаль мне и Михалку по ряду с моим отцом должны они были дать!.. Ладно!.. Вечером договорим. Идите отсыпайтесь. Через день выедешь со своим товарищем... Говоришь, себя он Страшко Суздальским называет? Это добро: у человека есть гордость, достоинство, если он помнит и любит землю, где он родился, рос. Если не зазнается или не проснется у него жадность, то со временем добрый из него выйдет боярин... Не веришь?.. Не из простолюдинов или смердов-землепашцев делать же мне бояр! Вы, такие как вы: честные, преданные - замените старших бояр. Мы создадим с вами могучую русскую империю - великое княжество!.. - князь повернул голову к старому боярину своему: - Вели печатнику написать на них грамоту и составить с ними ряд: десятника Онания назначаю сотским, Страшко и Ероша делаю десятниками... - Ананий легко вскочил и поклонился низко - в ноги - своему князю.
   - Благодарствую премного, государь мой...
   - Треть имения получишь серебром за службу, а остальное - выделю землю, когда получу в руки княжение... Возьмешь с собой и семью свою - все, что нужно, подходи ко мне или вот к боярину. Страшко поедет нынче чуть дальше: в Суздаль - к себе, - скажи ему, что я велю ему жениться и осесть... И еще раз предупреди их, чтобы говорили всем, что отъезжают от меня, - правду должны знать только Бог, я да вон боярин... С сыном купчихи Смоляниной с Ульяном сдоговорился, значит?
   - Говорил, передал ему от тебя перстень; обещал помочь: взять с собой Ероша, но только он теперь уехал в Великий Город - к осени вернется...
   - Нам до осени не ждать. Отправь сразу же, а там он найдет Ульяна двор - все русские в одном месте живут и знают друг друга. Стар ли Ульян, женат?
   - Не молод - за четверть века перевалил; недавно женился - детей нет еще...
   - Как думаешь, справится Ерош?
   - Должен... Ему, некрещеному, легче с бусурманами-то жить.
   - Вот потому-то его и посылаю.
   - А вдруг он обусурманится? - примет ихнею веру: надо его окрестить...
   - Не нужно... Это даже хорошо: женится, осядет там... Будет вести посылать на Русь... Для начала мы тут ему кое-что дадим, чтобы он там начал торговать, стал купцом...
   - Тяжко ему будет таким ремеслом заниматься: больно горд Ерошко-то, - ему бы меч, коня, да рать удалую...
   - По дороге убеди его, что это тоже рать, да еще какая - он будет стоить целого полка. Пусть потерпит - за землю свою, за язык свой! Служа мне, он служит Богу, а какой бы не был веры Бог, он всегда един, только на разных языках и религия по-разному зовется... - распахнулись черные очи, в огромных зрачках - блещет пламя свечей. Ананий втянул голову в плечи - князьи глаза притягивали, ужасали: - Да ты сядь, сотский!.. Запомни, русский человек какую бы веру не принял, в какие бы земли не забросила его судьба, всегда останется русским!..
   Веселый, довольный, достойно кланяясь, ушел сотский Ананий...
   Хмурился боярин. Не переубедить Всеволода - упрям!.. Вначале бы княжение заиметь и потом уже в Булгарию посылать, званиями, серебром одаривать, но спорить не стал. Что-то начал уставать последнее время он, да и уж князюшко большой... Поставить бы его на княжение и можно будет спокойно умереть. Но, а пока он еще должен жить: драться, помогать в правом деле!..
   Всеволод взглянул на ссутулившегося старого своего дядьку и вдруг стало жалко его и себя: ведь оба они одинаковы - сироты: ни родных, ни близких, - правда, у него, Всеволода, - жена, дочь есть, брат Михалко, а у боярина - никого... "Как никого? А я?.. Мне три года было, когда отец умер, и я был взят им на попечение... Мать одна, без верных бояр ничего бы не сделала бы. Я ведь для него должно быть вместо сына - да так и есть, тем более я его крестный сын..."
   Подсел, обнял за широкие плечи боярина-пестуна своего, прижал к себе. Старик ткнулся лицом в грудь Всеволоду, всхлипнул (что-то стал слаб на слезы!).
   - Ну-ну... что ты, крестный?.. - голос князя по-юношески зазвенел: - Ты, пожалуй, прав: утвердиться рядом надо с волостными боярами-мечниками, а то уйдут к племянникам, да заставить нужно Михалка, чтобы взял себе старшинство... А Святослав Всеволодович поддержит нас - иначе мы поднимемся - пусть знает! - северские князья помогут, смоленские Ростиславичи... Бог с ними... И пусть старшинство утвердится крестным целованием, в присутствии епископа, при послах и присоборно. Мне самому сразу княжение не получить - только через Михалко...
   - Добре, сынок! Давай пойдем спать: труден будет у нас завтрашний - теперь уже сегодняшний - день...
  
   3
   Непривычный (только что била заменили на колокола), благодатный звон церковных колоколов Спасского собора повис над древним Черниговом, разлился волнами далеко вокруг, достигая невидимые за лесами и расстояниями села и деревни, сторожа на бродах рек и речек, поселения землепашцев-огневщиков и лесовиков, рыболовов...
   Лохматые бурошерстные коровы, пасшиеся на другом, левом, луговом,  берегу Десны, поднимали головы, шевелили ушами и, поворачивая морды туда,  откуда плыли торжественно-небесные звуки,  нюхали розовыми ноздрями воздух, глубоко утробно вздохнув, вдруг успокаивались и начинали жевать сочную траву. Пастух, высокий широкоплечий, в круглой кожаной шапке (от солнца), чернобородый, в холщовой рубашке с вышитым воротом и подолом ниже колен, босиком, глядел, блестя светло-карими глазами, на искрящуюся золотом луковицу - купол собора в Детинце и крестился левой рукой - правая, иссохшаяся, висела кривым суком - только мешала...
   Его, еще не старого, - нет сорока - звали дедом...
   - Дед Валуй, что это?.. - подросток-подпасок стоял рядом, в правой руке кнутовище.
   - Перекрестись!
   Мальчик: золотоволосая копна на голове, облупленный в веснушках нос, глазища - в пол-лица, в них утонуло небо - переложил тяжелое просмоленное кнутовище в левую руку и перекрестился.
   - Старшинство над Залесской Русью делят князья: Михалку Юрьевичу дают, крестным целованием утверждают... Теперь и там начнутся, как у нас на Руси, междоусобия князей... Они делят власть, земли, а народ от этого страдает; за остатки Руси: княжества и земли - дерутся... Дрались бы одни, так нет: всех гонят на рать, а люди, как бараны, русские убивают русских; грабят, жгут, рушат, насилуют, уводят в полон - будто не единокровный мы народ... Гибель  для нас, народа, от таких князей... Я два раза терял из-за такой рати семью, детей, имение свое - и вот - один, калека, сирота... А вначале я душу и сердце отдавал, служа им, - как же - Богом ставленные!.. По-моему, как теперь понимаю, Бог их нам навязывает таких: бестолочей, своенравных и своекорыстных, с понятием, что народ для них, а не они для народа, Руси. Так Бог, навязывая таких правителей-князей, наказывает нас за нашу тупость и глупость...
   - Скажи, дед Валуй, как ты семью, детей потерял? - в глазах у Савела нескрываемое любопытство и боль.
   Нахмурился, задумался пастух Валуй, шапку надвинул на глаза. Помолчав, начал рассказывать негромко, низким голосом:
   - Служил я в дружине великого князя Юрия Долгорукого... Семья моя: жена, двое детей и мать - жили на берегу Ирпени - оттого у меня прозвище Ирпенин, - хорошим гоном о двуконь от Киева за полдня можно было доскакать. Так вот, когда умер великий князь, то "по смерти Юриевой учинилось в народе великое смятение и того же дня разграбили его Красный (загородный) двор...". Суздальцев же в Киеве и по градам и селам многих побили и ограбили, говоря: "Вы же нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насиловали и несть нам братия, но неприятель".
   Был я десятником в молодшей дружине, - из вольных мужей, имение доброе приобрел и все это... Опять-таки князьи разборки: Изяслав Данилович хотел Киев перенять у Юрия - Изяслав так и так уже собрал вокруг себя князей: родичей Смоленских, из своего Чернигова набрал - хотел войной идти, много своих людей тайно заслал в Киев и вдруг, чтобы те народ подняли на бунт против Долгорукого, как только он со своим войском войдет в киевские земли... Но тут, видишь, как получилось: говорят даже, что будто Юрия Володимерыча отравили... Тут, видимо, Изославовы людишки... А ему, народу-то, того и надо - дикий еще у нас народ, алчный - награбить, нажиться при возможности; не думает, что завтра и его также сделают...
   - А почему ты семью свою не оборонил?..
   - В то время я на Красном дворе отбивался от взбешенной черни: великую княгиню с малолетним Всеволодом спасал, хотя и знал, что имение мое в поток пустят - ведь кругом избивали Юрьевых слуг с семьями, - но я проводил княгиню Елену в три дня пути от Киева и только после этого покинул... Своему сотскому сказал, он молча отпустил меня - все понял, коня вьючного дал... Приехал домой, а там - только обгорелые глинобитные печи, да вокруг земля, покрытая толстым слоем золы... Иэх! - скрипнул зубами: - Выполнил долг воина, честь сохранил, а вот своих детей, женку!.. - заслезились глаза (вытер рукавом), голос дрожал... И, немного погодя, - зло: - Второй раз сгубили мою семью Юрьевичи... Я тогда служил у очередного великого киевского князя Мстислава Изяславича, - да какой там служил!.. Был уже наемником, а не воином: за вознаграждение служил... Теперь новая семья была рядом - за Лыбедью, но опять не смог я помочь - ранили тяжко... Вон рука-то после этого и сохнет - за пять лет совсем иссохла... Тогда привел Северную Русь внук Юрия Мстислав - сын Андрея Боголюбского - вместе с ним еще одиннадцать князей пришли на Киев: Глеб Юрьевич из Переславля Русского, Роман Смоленский, Владимир Дорогобужский, Рюрик Овруцкий, Давид Вышегородский с братом Мстиславом, Олег Святославич и его брат Игорь Северский, Всеволод Юрьевич (ему тогда пятнадцать лет было), Мстислав Мстиславич из Городка, и еще половцев пригласил Андрей Боголюбский. И сошлись все князья с войсками у Вышгорода, стали на Дороговичи близ церкви святого Кирилла, а с Федоровы седьмицы вступили в Киев. Хотя великим множеством приступали, но мы крепко оборонялись. Мстислав Изяславич - храбрый был князь! - сам стоял на стенах, пример показывал и с немалым уроном много раз отбивал атаки... Я же говорил, что наемники не воины, так оно и оказалось: торки и берендеи не вельми верны были Киеву, да и бояре Петр Борисович и Нестор Жирославич тайную пересылку с Давидом имели и сказали, где плохие места, где плохо обороняют... Многие князья, три седьмицы стоящие около Киева, потеряв много людей, намерены были мир учинить и отступить, но, получа от изменников киевских известия, все взбодрились и пошли на приступ с половиною войск по горе, которым Мстислав Киевский крепко противился и многих людей побивал. В то время другие войска во главе с Глебом прошли по рву и, не имея сопротивления, вошли в град...
   О, о!.. Что было сотворено с Киевом... Пограбили весь Киев: Подолие и Гору, не пощадили и церкви, монастыри; дома жгли, людей всюду побивали, жен и детей с плачем великим в полон тащили... Даже Святую Софию и митрополитов дом обнажили... Иконы малые из окладов побрали, другие ободрали, книги и колокола... А половцы зажгли - уходя - Печерский монастырь. И был в Киеве плач и воздыхание великое и неутешимое...
   Меня выходила одна вдова - не знаю, как смогла вылечить?!.. Господи, прости меня! Помрачился тогда ум мой от горя, - не отблагодарил сердобольную Полеву ясноглазую: ушел от нее... Запил, пока не пропил все оставшееся имение. Хотел руки на себя наложить, но надоумил меня Господь перед смертью в церковь идти... в полуразрушенную, в Подоле, в честь святой Пятницы воздвигнутой, - исповедаться.
   Вначале не пускали: страшного от многодневного питья, изможденного, - от меня тянуло бражным смрадом. Греки-попы отворотили от меня черные свои лики. Я начал было кричать - возмущаться, но тут подошли ко мне двое молодых в рясах и выволокли меня на паперть. Пообещали: "Зайдешь - поколотим!.. Много вас таких... Не те времена!" Я снова - туда. Снял на этот раз шапку, встал на колени, начал бить поклоны, крестясь. Но снова кинулись те двое, я приподнялся: решил драться... Метнулся к нам поп - из русских, - его большие синие глаза были добры и умны. Он понял меня, мое состояние...
   Уехал я из Киева в Чернигов... Остальное ты знаешь...
   Давно стих колокольный перезвон. Солнце перевалило за полдень, уже не жгло.
   Коровы, жуя жвачку, поворачивали головы, смотрели на реку, на приближающиеся к берегу лодки с женщинами в разноцветных повоях, киках; кое-где мелькали девичьи венцы, украшенные цветами. Они, весело переглядываясь, - в руках лубочные подойки-ведра с крышечками, - пошли по лугу к своим буренкам.
   Сытые коровы мычали, поднимались, тыкались влажными прохладными мордами в теплые ладони хозяек, шершавыми языками слизывали кусочки черствого хлеба...
   Валуй смотрел, опершись на свой посох, - искал глазами... Вот уже второй день нет ее - приходит другая холопка вместо синеглазой отроковицы... Не дает покоя ее образ, и теперь она перед глазами: юная, красивая; невысокая, плотная - улыбались ее синие глаза, губы. Он видел ("А может кажется?"), что только ему она так улыбалась,  в остальное время  грустная, задумчивая. Жалко было ее. Сколько раз порывался к ней подойти заговорить...
   Шагнул к сидящей на корточках женщине-доярке. Ее длинные сильные пальцы давили и тянули коровьи соски - две белые струйки по очереди били в ведро, молоко пенилось белой пеной, пахло вкусно, сытно - молоком парным и липовым лубом... Заговорили. Женщина белозубо улыбалась, говорила, вертя глазами (а молока уже - полведра), шутила, продолжая доить:
   - Ты с рук коров-то кормил? - вон сколько нынче молока.
   Пастух - серьезно:
   - Церковного звона наслушались они, вот и молочка много...
   Молодая баба взглянула круглыми глазами снизу вверх на Валуя, прыснула от смеха: не верила.
   - Если бы так было, то не водили бы коров пасти, повесили бы в хлеве колокола и звонили.
   Опять весело смеялась.
   - А где... молодая такая?..
   - Ох, поздно ты спохватился, молодец! - продал ее наш кормилец, боялин...
   - Продал?!.. Зачем?
   - Зачем, зачем... Забрюхатила она. Говорят, сам боялин... А боялиня - шумит. Да и... в последнее время измучили голубушку: затаскали мужичье... - уже зло, брезгливо посмотрев (как будто до этого и не смеялась, не шутила): - Кобели вы, мужики, что боялин, что холоп!..
   Валуй ошалело смотрел, потом вдруг, скрежетнув зубами, бросил шапку - черные волосы до плеч, на сухощавом смуглом лице хищно расширились ноздри, глаза засверкали от гнева. Женщина перестала доить, изумленно уставилась: "Во как обиделся! - кабы не вдарил своим клюком..." - попыталась снова улыбаться:
   - Да я так - сдуру... Мы, бабы, сами такие: сучки - вот вас и баламутим...
   Он спохватился, собрал себя, но все же - зло:
   - Ты тут не причем... Эх бояре, князья - богатые, мало того, что народ на вас спину гнет, пот и кровь льет, так вы еще их, как скот, продаете! Бог создал человека свободным, подобным себе! Какое они имеют право крепостить людей? Это не по правде, не по-божьи!.. И непонятные мы, русские: инородцев берем в полон - даем свободу, садим на свои земли - вон сколько их теперь живет половцев-ковуев, - а своих... И терпеливы мы... пока нас не коснется, - это уже он больше - к себе.
   Только теперь он понял, почему так он обеспокоился о ней, почему затревожилось сердце. Если честно, то всегда при виде ее у него от тоски-воспоминания о своей первой жене ныло в груди - вроде бы не похожа внешне, а напоминало... (Даже как зовут не знал - потом только узнал - Весняной). Да любит он ее - девоньку!.. Сейчас понял. Сколько бы женщин ни знал - всегда помнил и любил ее - первую, и вот эту сиротку-холопку... Не смог он защитить, спасти любимую женушку с детушками, так хоть эту должен спасти... и посвятить всю оставшуюся жизнь ей - девушке-женщине, - иначе какой смысл жить ему на этом свете... Может, Бог и отворотил тогда от него смерть, а потом отвел от самоубийства, чтобы выполнить вот это предначертание?!
   "Мы, мужики все равно любим только одну женщину! А эта так напоминает... - характером, движениями, походочкой... - О, Господи!.. - такая тоска сжала у него сердце, что из глаз капнули слезы. - Что это я так-то?.. Что дура-баба подумает?" - повернулся к ней и - как можно ровным голосом:
   - Не знаешь, куда и кому продали?
   - Кажется - купцу из Новгорода Северского... - еще что-то говорила, но Валуй не слушал. Позвал своего подпаска.
   - Савел! - погладил золотистые волосы мальчика, прижал его к животу. - Прощай... Мотри не обижайся - всяко было... Так уж получается, что не могу... Пойду к боярину, пусть себе другого пастуха найдет или же холопа поставит... Нет, нет, Савельюшка, не упрашивай - не могу оставаться - надо!.. И про себя: "Эх, курицын сын!.. пропил все, как бы теперь пригодилось..."

. . .

   Валуй хотел было оттолкнуть охранника-воротника, но тот, сильный, схватил его, закричал. На помощь прибежали еще двое и - бить...
   - Князя мне... Надо-до-о-о!.. Да отпустите ж!.. Псы...
   - Отпустите его. Кто таков? - старый, грузный мечник-меченоша (главный воевода) с десятком воев стоял около ворот.
   Валуй Ирпенин встал; губы, нос в крови, левый глаз полузакрыт - опух, разлепил губы:
   - Ты?!.. Сотский?.. Осакий Тур!.. Сам Бог дал мне встречу с тобой...
   Воевода смотрел, стараясь вспомнить. Что-то знакомое, но очень давнишнее...
   - Помнишь, ты сотским был, я - десятником?.. Великую княгиню с малым княжичем Всеволодым на Красном дворе...
   - А, а!.. - из пегой бороды вдруг высветилось, заулыбалось по-доброму лицо мечника Осакия. - Десятник!.. Как тебя?..
   - Валуй.
   - Верно: Валушок... Где теперь ты?.. Что это с рукой-то?.. Пошли со мной, - я иду к князю своему - отправляем Михалка Юрьевича с Ярополком ставиться князьями в Ростово-Суздальскую землю - за Стриженем расположились... По дороге поговорим...
  
   4
   Шли весело, налегке - всё: оружие, брони, одежду - побросали на вьючных коней. Чуть выше впадения Москвы перешли вброд Оку. Как будто бы и не было позади тысячеверстного пути. Тропа-дорога пролегла по правобережью Москвы-реки... То  боры с величественными соснами, то  лога с густым чернолесьем, отдельные дубравы, липовые рощи с необъятными стволами... Удивлялись, кто впервые был в этих местах: "Какая сильная земля!" - "Не скажи, - говорил тот, кто знал. - Подзол, песок. Да торф в низинах-болотах - не то, что на Руси: чернозем - слой в рост человека". Тут дело в особой силе, если можно так сказать, в духовной силе природы и в чистоте неизгаженной земли грехами человека. Видит Бог, здесь, на этих великих лесных просторах быть великой Руси!.. Гляди, как в храме! - показал на разноцветные покачивающиеся столбы солнечных лучей, просвечивающих сквозь гигантские верхушки сосен... - А трава-то как растет на полянах, лугах!.. - Ночью шевелится - идет вверх - летом тут не бывает темени... Как только поставим Михалка, так я вернусь за семьей и своим имением. Там, на полдень, что ни год, то  степняки, то  войны между русскими князьями.
   Напротив Яузы, на этом - на правом - берегу Москвы - их встретили послы от Ростова Великого и Суздаля. На воде покачивались причаленные лодки, паром. Они подошли к Михалку и Ярополку (князья и воеводы спешились, встали порознь - каждый со своими), низко кланялись и говорили от всей земли Залесской: Ростова Великого, Суздаля и пригородов: Владимира, Переславля, Юрьева-Польского, Дмитриева, Москвы и прочая... Преподнесли подарки - так, неценное. Один, высокий седоволосый ростовец подошел к самому Ярополку и что-то шепотом - в ухо ему. У молодого князя дернулась щека, удивленно-испуганные глаза заходили по сторонам, взглянул - и  в сторону взгляд, на старшего князя, смутился... Морщил лоб, краснея, думал. Несмело, но кивнул: "Согласен..."
   Послы еще раз поклонились, поспешили к лодкам. Ярополк в три шага подошел к Михалку Юрьевичу, посмотрел в глаза ему, смутился.
   - Отец, я не пойду в Москов-град, переправлюсь здесь, встану своим полком на том вон лугу. Между Яузой и Рачком, а сам - у Якима Кучкова...
   - У убийцы Андрея?!..
   Ярополк сильнее смутился, но отвечал теперь резко:
   - Его нет там, ушел он... Ты в Москве сам говори, решай...
   - Так мы не договаривались!
   Но молодой князь отдавал приказания своим мечникам, чтобы те повернули растянувшийся полк на берег.
   Ближайшие бояре Михалкова двора зароптали. Мечник-меченоша князя Всеволода Осакий Тур (его не узнать: помолодел, сбросил с тела), - громко, басом:
   - Князь, вели остановить Ярополка, тут что-то не так... Я со своими (в стороне стояла полуторасотня - на конях, в бронях, при оружии) приведу его к тебе, - при этих словах Всеволодова дружина взбодрилась, зазвенел металл, заскрипела кожа, - ропот-шепот прошелся по рядам. Несмотря на то, что Осакий-воевода держал их в походе в большой строгости, уважали, любили его и, обученные, отважные, готовы были исполнить любой приказ.
   Уважали старого Осакия и Михалковы бояре, но все равно они зло повернулись и смотрели на него: "Не след, когда мы рядом, встревать с советами к князю!.."
   Михалко примиренчески улыбнулся своим и воеводе, развел руками:
   - Пусть идут...

. . .

   Дорога-тропа отошла от берега, повиляла по красному бору, спустилась в луговое чернолесье - открылся луг - Замоскворечье, река Москва, левый (северный) ее берег; на остроугольной возвышенности, образованной впадением Неглинной в Москву, на юго-западном углу, как игрушечный, виднелся городок - с деревянным рубленым градом на валу, - с большим посадом (для такого городка) внизу на берегу Неглинной и вдоль Москвы-реки и вверх до бора.
   На том берегу их ждали. Увидели, закричали, замахали руками, послали лодки, два парома.
   Михалко (из-под ладони - мешали солнечные блики, прыгающие по воде, - слепили глаза), пока приближались встречающие: бояре, церковники в ризах, московская дружина... - смотрел изумленно на город. Как выросла Москва! Ведь в 1153 году, когда (с апреля по октябрь) строили "град", то внутри, за стенами, было всего несколько хором, да небольшая рубленая церквушка, а посада не было. Прошел 21 год, и вон какая стала Москва... И место-то удачно выбрал отец: на месте древнего городка мерян, которые в свою очередь облюбовали берлогу медведицы - по-мерянски: "Маска-Ава - Медведь-Мать (в марийском словаре - то же самое)... Вот почему медведь - символ Москвы.
   Сзади все ползла-выползала дружина. Шли по двое, всадники - по одному. Ровный шелест-треск сотен ног, копыт, перекрывали отдельные голоса - говор, смех, выкрики, - стук-бряк чего-то, хотя все было хорошо уложено в торбы, в мешки и привязано чересседельниками к спинам извозных...
   Вдруг (Михалко явно различил) этот - в общем-то, монотонный, обычный - шум идущего войска изменился. Он повернулся в седле - посмотрел назад.
   Сбоку, вдоль колонны войск мчались, обгоняя ("Себе шею или ноги коням сломают!" - тревожно застукотило сердце, мелко задрожали руки), три всадника - луки на спинах, в руках короткие копья. Вот они вылетели на луг и - галопом к Осакию Туру. Не доскакав метров десять, скатились с седел, держа в одной руке копье,  в другой - повод, подбежали к воеводе и все враз что-то возбужденно заговорили, показывая копьями на реку.
   Осакий-воевода, не дослушав, что-то сам крикнул им, те послушно вскочили в седла и - теперь уже рысью - обратно... Сам воевода развернул своего жеребца, поддал шпорами и - галопом к князю. Резко осадил коня, и гневный, потный - с укором и обидой в голосе:
   - Князь!.. Просил же я тебя перехватить твоего племянника, а ты не дал... Чуяло мое сердце... Не встал он на том берегу, а ушел по Переславльской дороге со своей дружиной...
   - Господи!.. - князь закатил глаза кверху  и, глядя туда, на высокое синее небо,  перекрестился. (Бояре сделали то же самое.) - Только не это. Не нужно нам рати!.. - забормотал молитву. У Осакия сузились зрачки от злости, задергалась левая бровь, заросшая густым бурым волосом...
   Князь кончил молиться. Ясными глазами посмотрел на воеводу.
   - Иди догони и перехвати его!..
   - Да, перехвати... - завторили бояре.
   - Вы что-о-о?!.. - задохнулся от гнева Осакий Тур,  под широкой пегой бородой заходили желваки; хотел еще что-то сказать, но взял себя в руки: "Да ну вас!.." - и, сверкая глазами,  рокочущим басом: - Князь! Вели своим полкам на Володимер идти, пока дороги свободны... Москвичей возьми с собой...
   Михалко Юрьевич смотрел на воеводу. В светлых удивленных усталых глазах князя зажглась мысль...
  
   5
   Вчера было солнце, тепло - сегодня: дождик, ветер, прохладно.
   Борис Жидиславич собрал всех бояр, сотских в большом шатре на поляне (на берегу речки Мураши) и сразу же всех огорошил:
   - Князь Михалко, московской дружиной усилив свою, вборзе двинулся на Володимер!.. Только что скоровестник примчал из Москвы.
   Многие - даже из бояр - не знали, что с Ярополком прибыл в Залескую Русь брат Андрея Боголюбского, а тут еще такое... Это же ведь рать начинается!
   Есей и еще несколько владимирских сотских переглянулись удивленно и зло: "Обманули!.. Заставили, принудили крест целовать на верность Ярополку..."
   Владимирцы хотели иметь своего князя, как при Боголюбском, а не посадника Ростово-Суздальского княжества. Не хотели быть пригородом. Если бы знали, что Михалко здесь, Владимирская дружина (полуторатысячная) отказалась бы от присяги, вернулась домой.
   Сотский Есей встал - не велик, но не мал, жилист: в светло-карих глазах нехороший блеск, - начал пробираться к выходу. Еще четверо владимирских сотских последовали за ним.
   Седовласый Младослав Дмитриевич, старший воевода владимирской дружины, растерянно-зло смотрел на спины своих строптивых сотских. Борис Жидиславич что-то сказал рядом стоящему охраннику-дружиннику, тот выскочил из шатра вслед за сотскими...
   Есей с товарищами не успел сделать по мокрой траве и полсотни шагов, как был нагнан и окружен. Он выхватил длинный узкий меч с заостренным концом и взмахнул - отвел наставленное на него копье и в то же время (руки сами сделали), изогнувшись, прыгнул и левой рукой ударил рукояткой засапожного ножа по голове... Молодой суздалец опрокинулся назад, упал на спину...
   - Живыми брать! - захрипел в ярости голос.
   Сотские ощерили зубы, влажные мечи поблескивали в их руках. Пятеро против десяти - силы не равны, - но те и другие знали, что прольется кровь...
   - Отдайте мечи по-хорошему, - уже разумно говорил голос, - ничего вам не будет, - предложил пройти в город (Переславль), в детинец, где в хоромах находился временный постой Бориса Жидиславича.
   Есей вгляделся в стоящего напротив юношу воина, чем-то похожего на его Гришату... Повернул в сторону своих товарищей моложавое суховатое лицо.
   - Нельзя нам, братья, кровь своих лить - грех!.. - вложил меч, шагнул к дороге: - Сами пойдем, а меч я никому еще не отдавал... в бою.
   Десятник охранной сотни перегородил было путь, но отошел в сторону перед жгучими и ужасными от гнева глазами сотского Есея...

. . .

   Третьяк, укутавшись в теплую вотолу, откинул холстяной полог своего шалаша, сел - так, чтобы холодные капли не попадали на него - стал смотреть на костер, который горел ярким пламенем, несмотря на то что шел мелкий, как осенью, дождь, - только по краям его, где дрова отсырели, дымило, шел пар...
   Жар огня приятно пронизывал сквозь шерстяную ткань, грел...
   Порыв ветра - хлестануло дымом - закашлялся, но с места не двинулся - снова думалось. Смеялись, о чем-то говорили внутри шалаша воины его десятка...
   Почему у него все не так, как у людей?.. Даже когда грабили Боголюбово, после убийства князя Андрея Юрьевича, он (оглушенный случившимся) не смог обогатиться... Некоторые рассказывали потом, что набрали серебра и золота - на всю жизнь хватит - все равно безбожники-убийцы Боголюбского растащили бы... А ему не верили, когда он говорил, что ничего не взял - по себе люди судят о других.
   Очередная порция дыма - и он очнулся, замотал головой, откинул золотисто-бронзовые кудри с лица, прислушался к товарищам. По-доброму позавидовал: "Хорошо им!.. Оторвались от дома, семьи - отдыхают, веселятся и - никаких забот, дум..." А у него как будто кто-то внутри сидел и подсказывал, напоминал ему, что он что-то не так делает, не так живет, не то, что нужно, хочет...
   По-другому надо жить, другим стать!.. А как?.. Боярином, такими, какие (в большинстве) они есть, он никогда не сможет быть: для этого надо не иметь совесть, стыд, честь - а такие святости, как Русь, Земля родная, народ родной, - для них не существуют, точнее, по-человечески недоразвились до таких понятий. Для них там родина, где они смогут обогатиться или жить, в жиру катаясь... И женится он, скорее всего, не на боярыне, не на богатой, а на Радуне... Как иначе-то после того, что между ними было в ту ночь!.. Разве можно предать, обмануть эту ангельскую душу и божественное женское тело!
   Лицо Третьяка впервые за многие дни просветлело (решился: "Буду жить, как совесть подсказывает, как Бог, Душа велят!"), улыбнулся. Рядом подсевший воин - уж не молод - тоже улыбнулся, и негромко - в глубине сидевшим товарищам:
   - Оттаял, завеселел наш-то, солнышком засверкал... - и все поняли, о ком речь. В шалаше весело зашумели - еще громче, - кто-то загыкал. Они любили своего старшого, хоть и молод, - за его честность, доброту и светлую Душу...
   Послышались крики-команды. Велели строиться. Забегали выскочившие дружинники, забеспокоились: "Видать что-то спешное - коль в такую погоду не ленятся воеводы!.."
   Третьяк в шеломе, на ремне - меч, крутил головой, но сотского не видел.
   Перед шалашами, вдоль речки построенной дружины, подъехали и остановились бСльшие бояре-воеводы в окружении охранной полусотни.
   - Володимирские мужи! - зычный голос главного воеводы Бориса Жидиславича.
   Погас шум, говор, ропот в рядах.
   Чуть приподнявшись в седле, выставив широкую пегую бороду, главный воевода продолжил:
   - Вы вчера дали клятву князю Ярополку Ростиславичу! - голос его гремел. - Клялись перед Богом - еще крест митрополичий не обсох после вашего лобызания, - что послужите нашему, Богом ставленному, князю... Защитите его, восстанете против его ворогов, посягнувших на его стол.
   Зароптали в рядах,  отдельные выкрики: "Мы за князя! Кто его ворог?!.." Кое-кто звякал оружием.
   - Ворог его - князь Михалко, который сжег, взял на щит Москву и сейчас двинулся со своей дружиной и наймитами-половцами на Володимер...
   Ряды стихли. Воевода теперь говорил, а не кричал - хорошо было слышно. Люди молча слушали и начали отворачивать глаза...
   Борис Жидиславич кивком подозвал Младослава Димитрича и, когда тот подъехал поближе,  громко, чтобы все слышали, велел:
   - Выбери сотских... И вели седлать коней - выезжаем... (В это время - отсюда было видно - из Переславля начали выходить конные сотни и одна часть направилась по Московской, - другая по Владимирской дорогам...) Во Володимер, через Юрьев...
   Хотел уже Жидиславич повернуть коня и поехать, но в это время кто-то из дружинников крикнул:
   - Где наши сотские?..
   - Да-а-а! Где наши сотские?!.. - эхом повторили несколько сот голосов. Димитрич замахал руками: "Погодите, не кричите, все скажу!.."
   Начали стихать.
   - Говори же!..
   - Слушаем...
   Но тут Борис Жидиславич - красный от ярости - заорал:
   - Предали они!.. Захотели к Михалку переметнуться...
   - Не верим! Дайте мы сами их спросим.
   - Все равно... Мы не хотим других!
   Дрожал воздух от ора, звенел металл об металл... (Кто-то с гиканьем пустился в пляс - дикий: только грязь из-под чоботов - и по-летнему времени редко кто был в сапогах.) Грохот, топот, хохот, гик!.. Кони под боярами и охранниками - на дыбы... Димитрич, слетев с седла, валялся в грязной траве - никак не мог встать. К Борису Жидиславичу хотели приблизиться охранники, но он движением руки остановил их, вернул на место. Смирил своего жеребца, стоял теперь тот как вкопанный, только ушами прядал и похрапывал... Наконец совсем успокоился: седок и конь - едины - только глаза главного воеводы вспыхивали мужественным гневом. Ждал...
   Боярин-воевода Младослав (в грязи от седовласой головы до подола) закинул ногу, чтобы сесть в седло, но нога его скользнула в стремени, и он вновь полетел вниз головой...
   Засмеялись, загоготали: ихний воевода валялся...
   - И его вон нам не надо!..
   - Какой он нам воевода, если, как пьяный, то и дело валяется в грязи. - Снова смех...
   Но уже смеялись и шумели не озлобленно. Борис Жидиславич встрепенулся и - могучим своим басом:
   - Вот что, мужи володимерские, - верну вам сотских, а воевода пусть с вами будет... Но смотрите! Уговаривать больше не буду... Найдутся во Володимере другие, которые заменят вас... Пойдете на все четыре стороны: пашите землю, растите животину...
   Повернул и поехал. Охрана - за ним. Владимирцы вмиг протрезвели, притихли - не глупы - поняли, чем им пригрозили...

. . .

   После полудня дождик перестал, крупы коней запарили, подсохли, а к вечеру, когда въехали на широкий невысокий увал на левом берегу Шахи (приток Клязьминской Нерли), предзакатное солнце выкатилось из-под тучи и залило все: заросшую кустарником вершину увала,  где они остановились на привал,  блестящие воды извилистой тихой речки с пойменными лугами на правобережье, далекий лес... - красным светом.
   Развели костры, повесили медные котлы - варили пшено с салом. Говорили.
   - Кажись, более 17 верст (34 км) отмахали, пешцы отстали сильно...
   - Им-то что - нам вот велено поспеть во Володимер раньше Михалка.
   - Поспеешь по такой дороге-то...
   - Подсыхает, завтра сухо будет, весело пойдем... И ростовцы ведь все равно поспеют - на полдня раньше нас вышли.
   Третьяк встал. К ним подъехал Есей с двумя конными. Соскочил, бросил повод сопровождающему, и устало улыбнулся десятнику.
   - У меня к тебе дело есть.
   Увел его к отдельным кустам, в тень, куда не попадали лучи уходящего за вершины дальнего леса огненно-красного солнца.
   - Устал?.. Устали ребята?
   Третьяк вяло улыбнулся, ответил:
   - Есть немного.
   - Сядь, - сотский показал на сухой обросший травой бугор, сел сам. Третьяк - рядом. Сотский старался, как обычно, говорить спокойно, мягко, но голос его иногда тревожно вздрагивал, - на затененном лице угадывались усталость, напряжение.
   - Вот что, друже мой!.. Выбери из своего десятка пять таких, кто менее устал, легок на ногу... быстр... Коней по два каждому... Из запасных. Луки хорошие выбери, по две запасные тетивы дай каждому... Стрелы с узкими наконечниками, чтобы кольчугу и бронь брали... Все отдай...
   - А что?!..
   - Ты вместо меня останешься, будешь полусотню водить. Придете во Владимир, перекинься за град - к своим, но, если не сможешь, то не дай воям своим озлиться и драться... Борис постарается что-нибудь, как-нибудь сделать, чтобы вы стали драться против своих... Ты что? Обиделся?.. Да я тебе как самому себе верю!.. Трифон, с нами будет Бог, пока делаем, как разум нам подсказывает, как совесть велит... Я б и тебя послал упредить Михалка - справился бы ты, - чтобы он в ловушку не попал, но тут конники нужны... Ты тяжел - для пешего боя создан, - каждому свое... Верхами идти вборзе долго не сможешь: кони не выдержат... Вот потому-то и велю выбрать таких, с которыми я бы мог лететь...
   Поднялся Есей (до плеча десятнику), похлопал его.
   - Давай к полночи подготовь... И не говори... Скажи, что с сотским в дозор поедут, - я им по дороге все обскажу: они поймут, согласны будут...
  
   6
   Богдан одной рукой держался за седло, - юное безусое лицо - бледно-синее, голова, как каменная, внутренности все отбиты от тряски - больно вздохнуть. Вот уже вторые сутки... Как жив еще!
   - Опять так сидишь?.. Сколько можно тебе говорить, показывать - вот так вот сиди, вот так телом делай: коню помогай,  а то ты себя разбиваешь и ему идти мешаешь. - Десятник Сорока Мерянин щурил свои коричневые глаза - на его круглом лице темнела бородка,  показывал зубки: то ли улыбка, то ли ухмылка.
   Десятник поехал стремя в стремя с молодым дружинником-пасынком по узкой дороге. Еще раз показывая, как нужно сидеть, ехать... Похлопал по плечу.
   - Эх ты, Кожемяка, - это тебе не кожу гладить...
   Богдан обиделся (про себя, конечно): "Тебя бы заставить кожу-то мять, - не знамо еще, смог бы ты такими ручками-то кожу гладить".
   Стали переходить вброд речку Ушму (правый приток Клязьмы), - их московская сотня шла впереди - ведомцами. Вдруг послышалась команда: "Стой, стой!.."
   Сорока ударил пятками в бока своему коню - конь, разбрызгивая воду, грязь, вылетел вместе с ним на берег.
   Его сотский разговаривал с незнакомым всадником-воином,  судя по лошадям (один - заводной) и по оружию, и по тому, как тот - равный с равным - разговаривает, десятник понял, что не простой он. (Тут увидел еще нескольких конных). Все они были в пыли, лошади притомлены. "Неспроста... - что-то важное... Кто они? - с Володимера или же переметчики с Ростова?.."
   - Сорока! Поди-ка сюда.
   Десятник подъехал к своему сотскому.
   - Проводи володимерского боярина к князю и... возьми своих ребят, будь с ним - делай, что он тебе велит...
   Проехав чуть ли не с версту - по лугам, по перелескам - тропа вела по берегу озера, качалась под копытами на гатях, - за леском на луговине-косогоре Есей увидел всадников, вьючных лошадей, которые гуськом шли навстречу... Немного погодя показались другие: в поблескивающей богатой одежде, звездочками вспыхивали на вечереющем солнце золотые и серебряные украшения на сбруях... "Князь с боярами"... - сотский Есей поддал коню, тот тяжелым махом поскакал навстречу. Не доезжая до Михалка и его бояр полсотни шагов, сотский соскочил, побежал...
   Его подпустили к остановившемуся князю Михалку - на сивой высокой кобыле, богатое седло и узда сверкали, в синей ферязи, на бледном лице бесцветные глаза, - едва держался в седле...
   Поклонился низко сотский Есей ему.
   - Князь!.. Не за богатство, а по велению души я служил твоему брату Андрею... Не хочу изменять Юрьевичам: тебе хочу отдать свою Душу и Сердце... и меч мой!
   У Михалко дрогнуло лицо, глаза начали оживать - он узнал его - честного и верного сотского из личной охраны Андрея Боголюбского - Есея Непровского...
   Когда князь Михалко узнал о конных сотнях, посланных Борисом Жидиславичем на перехват, велел позвать Осакия Тура.
   Воевода подъехал с двумя десятками: вооруженными, в доспехах, воинами. (У самого Осакия Тура под ферязью видна была бронь.) Хмурый, сердито блеснул серыми глазами, подал знак своим, чтобы остались на месте, а сам въехал в толпу бояр, растолкав их, подъехал к князю; увидел сотского - узнал, все понял, и уже, ни на кого не обращая внимания, слез с коня, шагнул к Ессею, хлопнул по плечу его, одной рукой полуобнял.
   - Знал... думал о тебе, что по-другому не можешь ты поступить... Только вот точно не знал, где ты... Говоришь, что Борис дорогу хочет перегородить?.. Можем не успеть?.. - вдруг Осакий резко повернулся к князю: - Говорил тебе, что эдак мы не поспеем во Владимир... Ты больше слушай их - мы все потеряем!..
   Лица бояр искривились, как от оскомины.
   - Князь!.. Дай мне свой полк со всеми людями в мои руки и я доведу... или уйду в Русь! - Видит Бог, мне больше ничего не остается делать...
   Есей смотрел и любовался воеводой: красив, могуч. А какие глаза у него! - серые, в обыденное время, становились выразительны и красивы, когда в них загорался огонь желаний или гнева, небесной синевой обволакивались в минуты нежности и любви... (С 1169 года знал Осакия Есей - тогда они вместе брали на щит Киев - состарился воевода, а глаза те же.)
   Седая борода Михалка затряслась, он покачнулся - чуть не упал - схватился за спинку седла, вскрикнул высоким петушиным голоском:
   - Бери!..
   Осакий Тур какое-то время продолжал стоять и смотреть на князя, потом перевел свой взгляд на оторопевших бояр, - видно было, что и они такого не ожидали, - вдруг широко улыбнулся, сверкнул глазами, дернул повод - подвел к себе коня, продел левую ногу в стремя и кинул свое тело в седло: конь присел, всхрапнул, повел красными ноздрями.
   - Тогда слушайте меня!.. Опростайте извозных коней, - с собой брать только оружие, едЩ на день - все остальное - в болото... Имение - дело наживное, мы иначе большее потеряем: честь и жизнь!
   Князь поедет в качалке, - посмотрел на бояр, усмехнулся: - Ну, кто тоже болен, могут также сделать себе качалки... А ты Есий, поведешь нас... Опередим-проскочим!..
   Красивое чернобородое лицо Есея осветилось улыбкой.
   - Исполню воевода, но только (уже потише) ты вели не делать качалки - мы ведь не по полям-степям поедем - кругом деревья, тропы местами узки - разбиться можно...
   Осакий нахмурил кустистые брови, сощурил глаза - в них: серость, недовольство, - смотрел на сотского. Есею хоть под сорок, но все равно - молод, да и положение... Не смущается, смел... Воевода тряхнул головой: "Такой и должен быть он!.."
   - Хорошо, волокуши стройте, пожалуй, вернее будет, - и по-доброму улыбнулся...
  
   7
   - Эй! Проводите меня до своего князя.
   Из-за кустов над речкой вышел голый человек: тело, ноги - молочно-белые; шея, лицо с темно-русой бородкой, кисти рук - коричневые (от загара), на голове копной стояли нерасчесанные золотисто-желтые волосы. Прикрыв руками между ног, он весело скалил зубы...
   Пятеро конных воинов остановились на мосту (ведомцы Всеволода Юрьевича - князь, идучи со своим небольшим отрядом вместе с племянником Мстиславом в Владимир-Залесский - напрямую, отстал на день пути) - встреться с врагами, они бы не так испугались, струхнули, чем сейчас... "Кто такой?!.. Леший али оборотень?.." - бледные, со стучащими зубами смотрели на чудо - здесь: между степью и лесом, люди, если они люди, наоборот, прячутся от посторонних, тем более вооруженных... Старший (ему положено по службе) сжал крепко зубы, вспотел - день не жаркий: пасмурный, ветряной - натянул поводья, развернул коня, шагом пошел навстречу неведомому существу...
   Пригляделся - нет, человек вроде: синеглаз, борода, волосы настоящие - не шерсть... Да и конь шел спокойно - даже не всхрапнул - он-то бы учуял нечистого!.. Крикнул громким голосом:
   - Ты кто?!..
   - Меч-то убери, - теперь голый человек уже не улыбался. Конный смутился, остановился, сунул свое оружие в ножны (он не помнил, когда и как вытащил его), выставил вперед черную бороду - ветер шевелил длинные усы воина и мял, прижимал к груди широкую его бороду.
   - Отвечай!
   - Я гость, - ответил молодой человек. - Нас разбойники убили, пограбили...
   - Ты же живой?
   - Это сейчас, а тогда тоже без памяти - без души - лежал. Вы не князя ли Всеволода дружинники будете?..
   - Мы не обязаны каждому говорить кто мы такие!
   - Эдак-то эдак, но князь Всеволод Юрьевич меня хорошо знает и тебя бы он отблагодарил, вот тебе крест, - черные кисти замелькали на белой груди. - Ежели не Всеволожьи вы, то прости, - и пошел посверкивая белым задом.
   - Стой! Куда в таком виде... Не пугай, не ходи... Поможем тебе... Только вот на счет гостя ты врешь: посмотри на свою рожу и руки... Но все равно пошли.
   Всеволод удивился:
   - Страшко?!.. - велел всем отойти, встать на отдых, себе - развернуть небольшой походный шатер.
   Подъехал боярин Семион, усмехнулся в седую бороду, глядя на голого человека.
   - Ты что ли Страшко?.. Тебя не узнать - прикрыл бы свое чудище, а то вон кобыла моя испугалась - трясется, косит на тебя глазом... - своему слуге: - Дай-ко ему что-нибудь, чтобы срамоту свою прикрыл...
   Князь уже оправился от удивления, сердито накинулся на своего ябедника-соглядая.
   - Ты почему здесь?!.. Где я тебе велел быть?
   - Меня Онаний послал.
   - Онаний?.. Вертун? - переглянулся князь с боярином: - Пройдем в шатер. - И уже под пологом (из дубленой кожи) шатра: - Но почему ты без портов, рубахи?.. Без оружия?.. Бегаешь по степям.
   - Я это нарочно, чтобы узнать не ты ли идешь... До этого чуть Мстиславу в руки не попал - ладно подслушали и догадались, что не ты. Сам же учил, чтобы выдумщиком был...
   Всеволод фыркнул, рассмеялся:
   - Ну и артист!.. В Древней Греции были такие: артисты - ставили комедии, трагедии... - увидев непонимающие глаза Страшко, вновь озлился: - Ты зачем сюда явился?!..
   ...- Князь Михалко Юрьевич с твоей и со своей дружинами во Володимире осажден (князь и боярин метнули взоры на говорящего: у одного глаза большие темные, у другого - ярко-синие) Ярополком и Борисом Ростовским... И к ним на помощь Глеб Рязанский прибыл... Муромцы, а также подсобляет Володимирская дружина...
   - Постой, постой! Ты действительно не в своем уме: как это володимерцы против володимерцев ратятся?..
   Тут Страшко вскочил, начал объяснять, торопился, заглатывая слова, слоги - ничего не понять!
   - Сядь и перестань спешить - ничего не ясно нам!.. Кто?.. Кого?.. Чего?.. - все смешал, наворочал... - князь крикнул, чтобы принесли вина, и - опять к ябеднику: - На, пей и говори!
   Всеволод локтями - об колени, руками подпер щеки: слушал. Страшко, отпивая большими глотками вино, покряхтывая, рассказывал.
   Князь уставился на Страшко.
   - Все?.. Может еще налить?..
   - Не-е - хватит: я все уж сказал, - и икнул.
   Темно-карие глазища Всеволода засверкали - гневом и яростью:
   - Обманули нас племянники! - расширились ноздри прямого греческого носа.
   - Теперь с ними не уговоришься - только рать, - Семион скорбно пожевал беззубым ртом. Князь вновь - к ябеднику-соглядаю: - Говоришь, с тобой десятник Третьяк с полусотней володимерцев, хочет нам, Юрьевичам, послужить?.. Иди, приведи его... одного.
   Страшко ушел. Всеволод крикнул, чтобы усилили охрану; взглянул на своего старого дядьку-пестуна.
   - Хочу вернуться к Святославу в Чернигов... Попрошу помощи, - а не даст, буду молить... Пойду к Ольговичам, поеду в Поле за половцами... и - обратно во Володимер: надо выручать Михалка!
   Боярин допил чашу, крякнул.
   - Там посмотрим, что делать: судя по делам, которые вот-вот заварятся на Руси, мы не сможем, как хотелось бы, получить помощь и воротиться во Володимер...
  
   8
   Ефрем Моизович сидел в постели. Болела голова, слабость, во рту - погано. Чувствовал, что под повязкой мокро, рана стала сильно пахнуть. Нагнул голову, чтобы рассмотреть: на холщовой рубашке (чуть выше правого соска) красновато-желтое маслянистое пятно - от гноя и медвежьего топленого сала... Оголил белые исхудалые ноги из-под мехового одеяла - хотел встать. Закачалось, закружилось перед глазами, он опустил тяжелые веки, поплыли образы, видения... Как будто где-то рядом говорили... "Господи!.. Только не это: сумасшествие..." - перекрестился, осторожно, стараясь не делать резких движений, лег на спину. В груди, справа - болючий камень: дышала только левая сторона, правая - под повязкой - задеревенела.
   Вот уже сколько дней - счет потерял - лежит в тереме, наверху (светлице) у боярина Петра и с каждым днем - все хуже и хуже... В первые дни ранения (его успел ткнуть копьем князьий сторож, который неожиданно вынырнул из темноты и был не так пьян, как другие) он даже не хотел ложиться: хотя сильно болело, опало внутри правое легкое и не дышало - только сукровица и воздух из отверстия ранки выходили, когда он пытался дышать правой стороной. Наложили тогда повязку, туго стянули грудь. Возбужденно-радостный: ведь Джани свободна!.. А сколько добра-имения он побрал (в бою - рисковал жизнью, кровь пролил - добыл) - хватило и своим воинам-джигитам, и себе, роду всему хватит на всю жизнь и еще останется!.. Заработанное, честное богатство!
   Но до конца осуществить намеченное все-таки не смог: вспыхнуло восстание, неделю бушевало людское разгневанное море: яростные приступы на боярские дворы, убиты многие княжьи тиуны и слуги-дворяне, разграблено все, что осталось от Андреева имения - немногие бояре отсиделись, отбились в своих хоромах-замках! Ефрем тогда сразу понял, что то был не просто бунт холопов и смердов, а своего рода месть за смерть князя Андрея Боголюбского. Народ, - в отличие от бояр и дворян, обязанных служить, оберегать своего князя, но предавших своего господина (разбогатели благодаря ему, теперь не только не нужен, а и мешает свободно пользоваться ворованным богатством) - правильно понимает значение чести и правды! Так, через народ, пришла Божья кара нечестивым...
   Ефрем был смущен: забыл, что правитель оценивается своим народом, который возвеличит и будет вечно хранить память о нем или презрительно забудет, как бы в свое время ни возвышался, поднятый на вершину власти своими сотрапезниками по общему корыту.
   Весть о том, что княгиня уехала после убийства мужа с боярином Якимом Кучковичем в его московскую усадьбу Кучково (за Яузой), уложила его. Ефрем вдруг понял тогда, что он наказан Богом за свою необдуманную жизнь "для себя" (ведь желал ее для себя... Если бы не так, наверное, не преследовал бы ее, не поехал с ней... Может быть и она, не видя его, успокоилась, жила бы смирно - ему думалось до этого, что в глубине души у нее сохранилось чувство любви к Ефрему, - рожала бы княжат и, как знать, возможно, и полюбила в церкви венчанного супруга), у него что-то сломалось внутри, в груди; в Душе погас и освещающий свет. Он стал чахнуть... Жизнь потеряла смысл...
   "...Какой же я глупый: жизнь отдал пустой женке!.. Да все они такие. (Изнутри у него напомнило: "Ты же сам виноват!.. - но он тут же "задавил" мысль: - Если бы любила, то могла простить...") О, Господи! Как я не разумен... был. Зачем отдался этому чувству? Какой я муж-джигит, если так слаб под женскими чарами!" - он, лежа, не открывая глаз, застонал.
   Вбежала старушка-сиделка.
   - Плохо тебе, боярин?.. Может, попить дать?.. На-ко брусничного квасу, - приподняла голову больному, поднесла ковш к губам. Ефрем открыл помутневшие глаза и - сквозь зубы:
   - Позови-ко мне Саухала - десятника моего.
   - А Сохал тута-ка: ждет-пождет, когда проснешься, - знахаря-лекаря привел к тебе.
   Саухал, высокий, светловолосый, вошел, мягко ступая в шерстяных копытцах по деревянному полу, за ним - тенью, белоголовый - синяя борода до пупа - старичок в пестрядинной рубашке до щиколоток, уставился умными выцветшими немигающими глазами на больного.
   У Ефрема прояснился взгляд (как будто проснулся), его потянуло... он сел, таращась на деда.
   - Вот привел. Пусть посмотрит, полечит, - Саухал нахмурился: ему тяжело было смотреть, как постепенно тает-чахнет его господин, друг и брат "на крови".
   - Брат, - тоже по-осетински заговорил сотский Ефрем, - ты ведь знаешь, что я крещен... Мне только христианский Бог поможет и больше никто!.. - во рту пересохло - сиделка воспользовалась паузой - подала ковшик, он отпил, сглотнул с натугой, сморщился: - Не слышно ничего?..
   - Она в Москву переехала - оставила Кучково - ждет сына Юрика, говорят, его новгородцы выгнали...
   - А Яким?!.. - с натугой.
   - Он тут со своей дружиной - под Володимером сидит в осаде.
   Вдруг лицо Ефрема еще больше побледнело и как будто одновременно и озарилось внутренним светом, он слабыми руками стащил с ног одеяло, застонал, закачался, схватившись за голову, - отросшие волосы - черной копной: - "А, а, а!.. Как же я забыл, что она же мать... Она из-за сына туда уехала!.. А, а-а, а-а!.. А я-то думал!.. - но в гримасе боли не было боли, только расширились зрачки: - Ведь я сделал ее сына сиротой - я и должен помочь!.. Убив Андрея, убили будущее Юрика... Я не оставлю его, все мое имение, все мои силы отдам, чтобы поставить на ноги княжича! Но для этого надо одолеть мой недуг, поправиться", - и  вслух, повернувшись к знахарю:
   - Помоги мне, дедушко, вылечи!.. Мы богато заплатим тебе, - голос вздрогнул, хотел еще что-то сказать... Смолк, слезами наполнились глаза.
   Саухал удивленно смотрел то на своего сотского, то на деда-лекаря-знахаря: "Во как наколдовал-нашептал дед!.. Ефрема не узнать: то он не хотел жить, лечиться, а тут сам запросил..."
   Старичок достойно подошел, аккуратно подсел на край лежанки; взяв руки больного, и, глядя ему в лицо, тихо напевно проговорил:
   - Мы, лекари, лечим - не товар торгуем, и если что-то и возьмем, то только тогда, когда поможем человеку, или когда он дарит с благодарностью и с радостью... - и вдруг на другую тему: - Давно мочился?..
   Ответила сиделка.
   - Начал редко и помалу... Ничего не ест, не пьет...
   - Вижу, боярин, в твоей Душе зажегся огонек жизни, но он слаб и надо помочь, чтобы из искры разгорелось пламя, которое оживило бы плоть твою...
   Знахарь попросил принести кусочек свежего мяса, заставил Ефрема помочиться, обмакнул мясо в мочу, вышел во двор, кинул собакам, подбегали, нюхали и, поджав хвосты, отходили - не ели.
   Дед нахмурился, лицо сморщилось, почернело. Велел позвать к нему Саухала.
   - Не берут собаки мясо: чуют смерть... Я не могу помочь твоему господину...
   Саухал покраснел до слез, до пота.
   - Помоги!.. Много денег дам... Ну, попробуй, как можешь!.. На вот пока вот эти... - совал серебряные арабские монеты.
   - Деньги, деньги!.. Да не возьму их, не могу обманывать - иначе не врачеватель я буду, - потеряю силу исцеления... Многие вот так-то... сейчас в купцах, даже в боярах ходят, накопив так-то деньги, но зато потеряли человеческое умение-талант, Богом данное... Погоди сокрушаться: есть посильнее меня... Надо его - к Светлозару. Конечно, трудно... может умереть по дороге, но другого не дано... Нет, он не ездит никуда - не оставляет Священный Огонь-Сварожич и стар уж очень... Есть у него внук, который может прибежать, - он за деньги лечит, - но он уже теряет силу - только зря время и деньги потеряете... Нет-нет, я уже сказал - не буду пробовать: надо везти к Светлозару - он русский волхва из славян, а я мерянской крови... А как же!.. Кровь еще как влияет! От крови зависит, какой народ, человек. Народы так же отличаются между собой, как и люди, поэтому бывают великие и малые народы... И у великих народов вожди и колдуны, знахари, волхвы всегда мудрее и сильнее... И если Бог даст человеку силу, то умом обделяет, красотой обижает, но только у русских-славян не так: они лепотой не обделены, умом и телом могучи, и Духом благородны!.. Он поможет - я с вами поеду.
  
   9
   Фотий стоял на палубе купеческого учана. Справа - гористый лесистый берег Волги - в тени; слева - луговой, - освещенный лучами заходящего солнца, сливался в сине-фиолетовой дали с горизонтом. Он смотрел на реку: широка, величественна - какой простор, какая мощь и красота! После нее уже не будут смотреться и любиться другие реки: все будут малы, вертки...
   Нижний край солнца начал касаться темных зубцов елей и пихт и постепенно расплавленный золотистый диск, гасясь, как бы тонул... Вот последние искры-лучи вскипели и, глаза, ослепленные исчезнувшим огненным шаром, уже не различали деревья - сплошным темным валом казался лес на горах... Было сладостно-тревожно. Задумался...
   Прошел почти месяц, как он вместе с Чеславой вырвался из взбунтовавшегося Боголюбова. Бурдулай с несколькими дворовыми слугами купчихи Смоляниной помог Фотию, и самой купчихе, и ее снохе Чеславе пробиться (из града вышли по подземному лазу) к Клязьме и сесть в ладью.
   В Городце на Волге прожили чуть больше недели. Купчиха-вдова со своими людьми вернулась домой, а Фотий поехал на купеческом учане вместе с Чеславой в Великий Булгар. Она упросила купца-булгара, чтобы тот взял ее с собой к своему мужу, обещала хорошее вознаграждение (в залог дала серебряные браслеты и золотые серьги). Фотий, в свою очередь, не мог никак расстаться с ней. Блестя глазами, дрожа от волнения, он обещал купцу три года (погорячился!) бесплатно работать в его ювелирной мастерской.
   Булгар: высокий - черная борода с проседью, клинышком, - медлительный в движениях, соблюдая приличие и достоинство, повернулся к нему, улыбнулся - забелели зубы, большие карие глаза подобрели:
   - Ладнэ, ладнэ - вазму, - и хитро подмигнул (дескать, все ясно - опытный был муж в любовных делах - разбирался в душах). Да и Фотий не скрывал - не мог! - что не может отстать от Чеславы.
   Бурдулай, могучий, мудрый, сам, мужественно страдая от ран, попытался уговорить Фотия поехать домой, но, увидев, какими безумно-влюбленными глазами смотрит его маленький господин на молодою купчиху, понял...
   Действительно, что бы Фотий ни делал, о чем бы ни думал, все было пронизано, пропитано великим чувством Любви; чувства, которого может познать только тот, кто готов к этому, кто понимает красоту, любит по-человечески жизнь, людей; и все, что было прекрасного в мире, казалось, есть частица Женской Красоты. "Ничего нет на этом Свете лучше красной женки - она милее жизни!" - и перед глазами - смугленький лик Чеславы, ее черные ласковые, излучающие какую-то женско-божественную нежность  глазки, розочкой губки, носик...
   Прислушался к себе: как будто Кто-то или Что-то сказало: "Человек-мужчина должен служить, посвятить жизнь этой Женской Красоте, и у каждого должно быть свое, личное, понимание этого божественного дара - по-другому не может быть, если он человек, а не двуногое существо..."
   Душа у Фотия, как тонкий музыкальный инструмент, созданная природой, чутко отзывалась на созвучные звуки другой - любимой, - женской души... Хотелось чего-то сделать такого, чтобы созданное было равным Женской Красоте... "Написать икону Божией Матери... - остановилось дыхание, сердце замерло - с ликом Чеславы (Марии)!.. Краски и дубовую доску!.."
   В это время тень коснулась правого борта, поползла по палубе... Вода в реке была в тени и только еще узкая полоска у левого берега - низкая луговая сторона - посверкивала под лучами... Но вот и она исчезла - зачернели прибрежные ивовые кустики...
   Усилилась тревога в душе, чуялась какая-то, откуда-то опасность... Вдруг такая тоска, жуть охватили его, что он застонал и, не помня себя, упал на колени, подняв глаза на темно-синее (еще незакатное) небо, закрестился истово, прося у Бога вопленно, чтобы Он помог ему: не дал Чеславе доехать до своего мужа, чтобы они остались вместе...
   Очнулся от криков и беготни.
   Несколько булгар (слуг-охранников) по двое-трое, сев за тяжелые весла, опустили их в воду и начали, раскачивая учан, грести; кормщик с перекошенным от злобы и страха лицом, что-то кричал, показывая на слабо надутые паруса.
   К Фотию шагнул Бурдулай - в руках лук, на поясе меч - сунул ему в руки засапожный нож с длинным лезвием в кожаных ножнах и с тревогой в голосе сказал:
   - Иди вниз: тут сейчас будет опасно!..
   Фотий ничего не понимал. Мимо пробежал купец - без кафтана, чалмы - в одном летнике, черные волосы вздыблены, сверкнул на них глазами. "Охо!.. Сам забегал, - понял Фотий, что что-то действительно случилось такое... - и увидел, как к правому борту приближается низкое длинное судно с дико и устрашающе орущими... - Вот оно что: разбойники!..."
   - Дай лук мне, Бурдулай!
   Тот замотал башкой.
   - Неет...
   - Сам найду, - подбежал к хозяину-купцу: - Дай мне лук и стрелы!..
   В ответ - дикий взгляд купца и его хриплый голос:
   - Нада лодка вода пускать... Эй! Бярдалай и вы!.. - позвал еще двух своих слуг.
   Вместе с левого борта они опустили на веревках лодку-дощанку. В это время приблизившиеся разбойники ударили стрелами: - стук впивающихся в дерево стрел, приглушенный, короткий хруст входящих в тело (одновременно - вскрики, стоны)...
   Булгары бросили весла,  которые забуравили воду за бортом, остановили ход судна-учана,  схватились за луки, выхватили висящие на поясах односторонне острые мечи...
   - Прыгай лодка! - купец прыгнул сам, за ним - двое слуг.
   - Держи их! - закричал Фотий Бурдулаю, пронизывая своим голосом шум боя. - Я мигом...
   Звенели мечи, сабли; оглушительный ор - на правый борт лезли...
   Фотий вытянул из-под палубы Чеславу, заставил пригнуться, потащил за руку к лодке... Женщина завизжала, прикрыла глаза рукой... - купец еще раз ударил кинжалом уже почти мертвого Бурдулая, который правой рукой вцепился в борт учана, левой - сжимал горло булгарина-купца (оба стояли на лодке).
   Только на миг Фотий встретился глазами с умирающим Бурдулаем, который в последние мгновения жизни сказал взглядом: "Я выполнил свой долг до конца!.."
   Купец - лицо перекошено - хрипя и задыхаясь, резким движением выдернул кинжал из груди Бурдулая (рубаха его изрезана, в крови), полоснул по его оголенному локтю - брызнула кровь, выставились из разреза толстыми белыми струнами сухожилия - кисть разжалась: горло булгарина освободилось. Бурдулай качнулся, полетел в воду - правой рукой он бессильно процарапал черный борт учана...
   Визг-крик Чеславы, который вначале оглушил Фотия, теперь пробудил. Он спрыгнул в лодку (она чуть не перевернулась - черпнула воду), закричал по-дикому и по самую рукоять всадил купцу засапожный нож...
   Протянул руки к Чеславе:
   - Прыгай!..
   Женщина без памяти упала на руки Фотию. Лодка еще больше погрузилась в воду - вот-вот пойдет ко дну. Фотий схватил сидящего на корточках, истекающего кровью купца, приподнял - тот застонал, рыгнул черной кровью - и перекинул через борт. Лодка приподнялась, замахнулся на булгар-слуг: "Гребите!" - те рванули... Чеслава расширенными от ужаса глазами смотрела, как, чуть-чуть не заливая лодку, журчала за бортом лодки вода.
   - Выгребай из лодки воду!..
   Сам Фотий схватил плавающий в лодке из лубка сделанный черпак ("Откуда взялся?!"), стал вычерпывать почернелую воду. Чеслава - ладошкой...
   Несколько стрел вжукнули в воду, заклевали по лодке. Один из гребцов застонал-захрипел: белое оперенье стрелы торчало у него в груди... Еще стрелы!.. Лодку развернуло, закружило, понесло по течению... Чеслава ойкнула - Фотий повернулся к ней - она стояла на четвереньках: в левом боку у нее торчало черно-коричневое оперенье стрелы!
   - Что с тобой?! - понимая и цепенея от ужаса, вскричал Фотий.
   Она, изумленно открыв рот, не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть - в круглых черных глазках - слезы и муки смерти...
   Что-то остро-жгучее - тяжелое ударило его по голове - все вокруг потемнело, погасло...
   10
   ... Пошли пологие, местами заросшие терновником, вишенником и орешником увалы. В стороне от дороги - по одному, группами - росли могучие с темно-зелеными раскидистыми кронами дубы; землисто-каменные стволы их были необъятно широки, под ними острыми коричневыми пиками торчали погибшие молодые поросли дубняка (кабаны, роясь в земле, порвали их корни).
   С одного из таких дубов взмыл в воздух орел-великан. Широко раскинув гигантские крылья, подхваченный высотным сильным ветром, он кругами уходил в темно-синее небо.
   Глазам было больно смотреть - слепило солнце.
   - Стародубские земли... Вон такие орлы на Руси-то... За горой будет речка Вобоя.
   - Как, как?
   - Вабая, кажись...
   - А названия рек такие же нерусские, как и у нас во Володимерской земле - в Залесье.
   - Это исконно русское слово, только местные немного по-другому говорят, - пожилой (под сорок) воин из Третьяковской полусотни - русая борода - широка, густа - блеснул светлыми глазами: - Я хоть не дружинник, но ох и часто хаживал по Руси: вначале под Юрьевым, затем сын его, Боголюбский, таскал. (Всадники могли ехать по двое-трое в ряд - тропа постепенно перешла в дорогу.) Почище половцев позорил Русь-то, - усмехнулся: - Теперь вот привык: не могу без рати-грабежа - приучили князья-то - не землепашец, не хозяин я уже у себя во дворе. Жена плакала, когда поехал Ростиславичей встречать: "Ох Ладо! Не в Москов едешь князей встречать, а опять ратиться идешь..." Как это женки все знают, предвидят?
   - Поди жен-то у тебя не одна?..
   "Комонные" - в коротких рубашках - до колен, в портах (из оружия - только тупоносые мечи на поясах, - все остальное: бронь, луки со стрелами, верхняя одежда - навесили на вьючных лошадей), раскачиваясь в седлах - ехали шагом - загоготали. Уставшие, изнуренные кони запрядали ушами, напряглись, пошли резвее.
   - Крещеный я, робяты, нельзя больше одной-то иметь, а жаль, - сам тоже смеялся - широкая борода тряслась.
   - Знаем мы тебя, жеребца, у тебя во дворе табунами ходят кобылицы-полонянки...
   Снова смех. Позади и впереди, не слыша разговор и не зная, над чем смеются, тоже смеялись.
   Спустились в низину, перешли речку Вабая (по брюхо лошадям), которая текла с горы на юг, и, проехав вдоль речки по правому берегу до того места, где она стала полого заворачивать на восток - к Стародубу, встали лагерем на ночлег.
   Всеволод позвал к себе воевод, сотских и Третьяка. Сидели на земле на седлах, около шатра, вокруг полотняных скатертей со снедью и вином. На четырех кострах дымились паром огромные котлы - оттуда стряпчие вытаскивали куски кабанины и, положив в деревянные мисы, разносили... всем: воинам, дружине и отдельно сидящим с князем ватаманам.
   Обжигаясь горячим душистым мясом (давно горячего не ели), говорили; чавкали, слизывали по локтям текший жир (рукава засучены), запивали вином. В затухающем свете ушедшего дня и от костров было видно, как раскраснелись лица, завеселели... Удивлялись про себя: не спешит князь, как будто чего-то ждет. Смотрели, как он аккуратно ест, прихлебывает вино. Всеволод улыбался - в последнее время тоже редкость, - говорил со всеми, по-совиному уставя глазища, а потом с каждым по отдельности - в шатре.
   Поговорив с князем, молча, не прощаясь, уходили...
   Стало уже темно. Здесь, на юге, вечерняя заря быстро тухнет, перейдя в угольно-темную ночь; на черном небе, как висячие, покачивались крупные звезды - яркие, посверкивающие синевато-красными огоньками. В глубине небо опоясывал широкий жемчужный пояс - Млечный Путь. Все это, когда-то родное, знакомое, пробудило у Третьяка воспоминания: детство, трехлетняя жизнь полонянина в Степи...
   - А мы с тобой поговорим здесь, все ушли...
   Третьяк не заметил, как князь подсел напротив, завертел головой: действительно, они были одни около догоравшего костра. Слышались где-то неторопливые прохаживающиеся шаги сторожей, да стреноженные кони у речки вдруг испуганно всхрапывали и топотали...
   - С того, первого - при встрече - разговора я приметил тебя. Не зря в свою личную охрану хотел взять Андрей... Нравишься ты и мне: ликом и телом пригож, честен (в народе любят князя строгого, чтобы порядок на земле был, а боярина - честного), истинно веруешь в Бога?.. Кажись, грамотен?..
   - Да я так - плохо, - смутился десятник, - только церковные читаю...
   - У нас на Руси тепрешние бояре и этого не делают и не умеют, - Всеволод фыркнул носом. - Только чрева свои отращивают - у кого больше - тот и важнее, - как будто и не православные: никогда не постятся, видать - чисто азиаты-купцы!.. - глотнул вина, велел и ему выпить: - Со временем из тебя - из таких, как ты, - хочу делать бояр...
   Третьяк поперхнулся, кашлянул. Даже в темноте чувствовал мощный покоряющий взгляд Всеволода.
   - Беру тебя в личную охранную сотню... Сиди, сиди, не вставай!.. Подбери из своих: кто может и кто подойдет... - а остальных - в дружину... Завтра утром чтобы были! Как только приедет из Стародуба боярин Семион, мы поедем... Знаю, коней заменим, сбрую, одежду, бронь, оружие получите новое... Иди!..
   Рядом с князем возникли две тени - сторожа...
  
   11
   Страшко торопил. Проскакали, часто меняя коней, всю ночь. Еще какое-то время ехали по утренней росе и с первыми лучами восходящего солнца отошли в сторону от большой тропы, заехали в сырой черный лес, опутали коням ноги и пустили их пастись на поляну. Сами тут же разложили одежды и легли отдыхать. Спали крепко - устали. Даже сторож, прислонившись к березе, дремал...
   Десятник Страшко почувствовал, как кто-то начал его душить, чем-тo вонючим затыкали рот. Он никак не мог понять: во сне или же это наяву... Ему почему-то казалось, что сторож Матвейка навалился на него. "Бес в него вселился, коровий сын?!" - и он с силой пнул, отбросил от себя и... проснулся. На него теперь уже набросилась двое, один поднял меч - другой крикнул: "Не до смерти бей! Он у их голова, его живого надо..."

. . .

   Боярин Семион с трудом слез с коня, детские помогли дойти до шатра князя Всеволода. Боярин с помощью княжьего слуги разделся, сел, на мгновение прикрыл глаза - кочкастые брови нависли над веками, - пересилил усталость.
   - Может, принести что-нибудь поесть тебе? - князь сидел в постели - черные глаза его горели от нетерпения.
   Старик отрицательно замотал головой, потом разлепил толстые губы средь пегой бороды и усов:
   - Пить только... Хлебного квасу.
   Всеволод суетился - так это не шло ему, - подал братину. Боярин выпил полбратины, повел белесыми выцветшими глазами. Князь понял его: велел слуге выйти из шатра. Семион Ювиналиевич, неторопясь, передыхивая слова, начал говорить:
   - Готов помочь Володимер Святославич, но только отца своего хочет испросить...
   - Конечно!
   - Просил он, чтоб ты подождал - вместе с тобой в Чернигов поедет, а полк твой советует к Стародубу поставить: в случае чего за градом можно укрыться... Туда же он табуны сгонит, скотину сгрудит... Да я буду - останусь: сделаю как надо - что войско-то туда-сюда гонять - самим-то налегке быстрее...

. . .

   ...Часто переходили вскачь, но Третьяк не устал: ногами, телом он чувствовал, как свежий рослый конь дает ему силу. (Есть лошади, которые, наоборот, забирают силу у всадника - такие годятся только для извоза.) Он временами клал свои ладони Гнедку на горячую, потом пахнущую холку, и успокаивался: вся тревога куда-то исчезала...
   К вечеру, подъезжая к Чернигову, он уже решил: "Как только возьмем Володимер, поеду к Радуне, окрещу ее и женюсь... Перед Божией Матерью помолюсь, попрошу прощения за содеянный грех (должна простить - по любви содеяно, по согласию!) и церковную виру заплачу" - ему стало совсем хорошо - снова увидел мир, любовался берегами Десны, природой, дышалось свободно, на сердце растаяла тяжесть...
   Когда Страшко отъезжал, шепнул ему: "Никому не говори, - еду в Володимер к Михалку... Скоро и вы на помощь приедете".
   ...Вот они и приехали к князю Святославу Всеволодичу, чтобы, взяв черниговскую дружину, набрав воев, двинуть на Залесскую Русь. Вон как молодые князья-то торопятся: не дали нигде Всеволод с Влодимером полную ночь ночевать.
   Но, въезжая в ворота Детинца со своей сторожевой десяткой вслед за Всеволодом, Третьяк вдруг вновь заволновался: "Она же божья невеста!.. Отдадут ли ее?.. А может за другого уже вышла замуж!? - Вон сколько времени не вертаюсь к ней..."

. . .

   Святослав Всеволодович, как всегда, в чистой белотканной русской рубашке с красным вышитым воротом и подолом, сидел с князьями за дубовым - до желтизны скобленым - столом с небогатым угощеньем. Если бы не осанка и надменно-хитроватое лицо с темно-синими, всегда настороженно всматривающимися глазами, то можно было подумать, что не князь перед тобой, а муж из простолюдинов, уже набравший года и силу.
   Всеволод горячился. На золототканой одежде - под желто-красными огоньками свечей поблескивали вышитые двухглавые орлы - у него не было простой: привык с собою возить немногое, что у него имелось - царственные византийские, сшитые царьградскими мастерами. На смуглом, маслянистом от пота лице глаза метали черные молнии - не было с ним боярина Семиона - некому было его сдерживать. Он бешено смотрел на Святослава: по вине этого черниговского князя, подстраивающегося, подыгрывающего под народ, он остался теперь без всего... В прошлом году почти в это же время Всеволод сидел в Киеве, правда, по воле Андрея,  а сейчас просит помощи у по-мужицки медленно, острожно, нерешительно думающего князя, который никак не может решение принять - боится себе навредить,  а ведь что надумает, то у него из башки ничем не выбьешь - упрям. Все остальные: брат Святослава Ярослав, сын его Владимир, двое молодых племянников сидели молча... Вдруг Святослав побледнел, ноздри вздрогнули гневно и впервые за вечер повысил голос:
   - Что ты все кричишь, Всеволод, - схватил горсть своей пегой бороды, - погоди, послушай... Да я ни в чем тебе не отказываю!.. Но только нужно обдумать... Помогу тебе... Дай договорить!..
   Всеволод замолк, подобрался, поставил локоть на стол, уперся в ладонь опущенной молодой смоляной бородкой, подбородком и, уставясь огромными глазищами на черниговского князя, смотрел, не мигая.
   - По Правде Михалко должен получить Володимерский стол после Андрея, но война на Руси опять!.. Ярослав Изяславич и смоленские Ростиславичи, кроме Романа, сдоговорились с Олегом, моим двоюродным братом, на меня идти: Олег никак обиду не может забыть на меня, - когда я в Киеве сидел, не дал ему Чернигов... Игорь может с ним пойти...
   - Знаю!.. Вот потому-то и хочу упредить...
   - Как ты их упредишь?! - Они с двух сторон идут. Остер возьмешь, а Олег с северской дружиной - на Чернигов...
   - Если мы будем ждать их, то нам - конец!.. А так можем мы не победить, так хоть не дадим им выиграть рать. Дай мне сына своего! Мы с ним возьмем Остер - это моя вотчина, там я смогу набрать дружину и воев - всю землю, всех: от холопов до мужей подниму!.. Ты, Володимер, почему молчишь? Мы же с тобой говорили об этом!..
   Владимир стряхнул с себя сонное оцепенение, в темно-синих глазах растаяла муть, взгляд прояснился... ("Похож на отца своего - Святослава... - такой же тугодум!" - со злостью подумал Всеволод, глядя на Владимира). После короткого молчания заговорил, блуждая глазами по столу:
   - Я же тебе, Всеволод, сразу сказал, что с отцом надо говорить... Я-то согласен...
   Взметнулась над столом темно-красная князья накидка, - задвигались на ней вышитые золотом орлы, зашевелили крыльями, заскребли когтями, - и громовой голос Всеволода загремел под сводами низенькой горницы:
   - Иду один!.. Мне лучше голову сложить, чем жить в оскорблении и унижении. Я - сын своего отца - Великого князя Киевского Юрия Володимеровича, внук Мономаха, пращур мой - Ярослав Мудрый... По матери - внук византийских царей, племянник ныне правящего императора; по бабушке (по отцу) - во мне кровь Великого Гаральда!.. - опустил голову, глаза потухли - и тихо, скорбно - сердечно (все напряженно смотрели на него) сказал:
   - Но я - русский князь и мне богом дана Земля Русская и народ... Не для себя хочу жить!..
   Широко шагнул к дверям, нагнулся, вышел - только шелест его одежды в ушах, запах чуть заметный, легкий, но достаточный - розового масла, да трепетанье огоньков свечей в глазах и слова, сказанные Всеволодом - в сердцах...
   Первым шевельнулся Святослав Всеволодович, кашлянул в кулак, сам налил в братину вина, отпил глоток - пустил по кругу.
   - Давайте еще по одной... и - спать!.. Не так уж велик полк соберет, если даже всю остерскую землю подымет. Дак ведь отвоевать эту землю-то надо, удержать! - так просто Ярослав не отдаст: киевскую дружину, Ростиславичей бросит... - рать великая!..
   - Отец, все равно война!..
  
   12
   Радуня сидела на полусухом, упавшем вершиной в воду, дереве. Напротив, на луговой стороне Нерли, над дымчатым туманом висело солнце - еще красноватое - утреннее... Воздух свеж, тих, - и только комариный писк: уже редкие, вились вокруг вкусно пахнущего девичьего тела, - да запах реки... Девушка опустила босые ноги в теплую парную воду,  улыбнулась впервые за последние недели: приятно щекотали ступни. Широко открыв глаза, она посмотрела вокруг, вздохнула, прижав к себе лубочный сундучок со своими вещами, и, опустив голову, глядя на полусонный ток светло-прозрачной воды, задумалась... Вдруг чуть продолговатое красивое лицо у нее исказилось, как от боли, и из-под длинных черных ресниц покатились друг за дружкой крупные светлые слезинки, около верхних губ срывались и, сверкнув на солнце, со стеклянным звуком падали в воду.
   Недалеко затрещали кусты и оттуда выглянули: длинная молодая женщина в розовом сарафане и маленький коренастый мужичок - борода с проседью. Радуня подняла голову, хлюпнула полным носом, утерлась ладонью... Всмотрелась: вспомнила этого мужика - только неделя прошла, как он просил у нее - "божьей женки"... Страшно дышал, пугал шепотом, делая свое дело, говорил, что будет, если она откажет ему, какую беду наведет на всех жителей...
   Радуня сощурилась, вгляделась в плутоватое лицо мужичка и неожиданно (и для себя!) истерично захохотала... Мужик - юрк в кусты, за ним, медленно с разинутым от удивления и суеверного страха ртом длинная баба...
   "Кобели!.. Пользуетесь тем, что я не могу в течение года - пока "божья невеста" - никому отказать". Не стало у нее сил больше терпеть. Чувствовала, как будто тело испоганено, хотя беременность считалась во время ритуала при севе жита великим благом, и зачатый всем миром будет всю жизнь в почете: от рождения до смерти - самым уважаемым в среде поселян и жителей ближайшего округа...
   Вокруг - живая природа: чистая светлая Душа Реки, разноголосые души деревьев и кустиков, шепотом говорящие души трав и живущих в них тварей, зверюшек, птиц и мелких тварей... Все это укрыто Сверху девятью небесами. На главном - седьмом небе, - где среди неиссякаемых пресных вод небесного океана, на райских островах ("иридиях") живут души безгрешных умерших людей, оформленные в невесомые телеса; на синей небесной тверди катит отец всех живых на свете - Солнце, а внизу - Земля - мать всего живого... - в том числе и людей. До встречи с Третьяком Радуня, - когда впервые почувствовала, познала, что такое любовь, - не определяла себя в этом мире, но теперь нет: она знает, что надо делать: очистить тело свое от грязи - вытравить плод, спасти свою душу - принять православную веру!.. То, что христианство заставляет после венчания жить супругов в чистоте, верности, - это великое благо. Она любит "своего" парня, и не хочет быть "божьей женкой": оскверняться, выполняя желания мужиков... А то, что он, любимый, долго к ней не едет, то значит, не может - дела. Она знала, что и Третьяк о ней думает, и это знание шло изнутри, и оно никогда не подводило ее.
   Она закатила кверху золотистые сияющие влажные глаза - русые волосы свисли из-под повоя.
   - О Небо и ты, Даждьбог Сварожич, не предаю я вас и никогда не брошу вас: всегда буду и вам молиться - общаться с вами, только помогите мне, дайте жить, как я хочу: по любви с суженым - с семьей... Вон, звери-птицы и то попарно живут... Простите!.. Ведь Православный Бог - это общий Бог всех Богов...

. . .

   На рыбачьей лодке-долбленке переправилась через Нерлю, пошла по тропе к Огненному озеру, где был остров с идолами-богами на горе. Путь до озера Радуня знала. Природа, близкая и понятная ей, успокаивала и давала силу. Прошла дубняк со стройными высокими дубами, вышла на луга, свернула с тропы налево... Началась низина с кустами ивняка, обвитыми ежевичником,  на ходу хватила горсть свисающих темно-синих ягод и отправила в рот, сладких, чуть с кислинкой... Неожиданно выскочила на затененный кочкастый, поросший осокой берег озера - напротив (на расстоянии полутора полета стрелы) виднелась обрывистая высокая сторона заросшего лесом острова. Всматривалась, но так и не видно отсюда - хотела рассмотреть на вершине деревянных богов во главе с Перуном. Она ни разу не была там - по рассказам знала, что давным-давно женщин и девушек приводили туда для жертвоприношения богам, но шли они туда добровольно - никто не заставлял их - с радостью: впереди их ожидала вечная жизнь в раю. Прадед как-то ей рассказывал, что боги огорожены, что с той - северной - стороны остров полого снижался к воде... Там и тут из воды поднялись большие пузыри и лопнули - Радуня вздрогнула... Затосковала: "Не туда вышла!" Отсюда она была не видна с острова и Светлозар не мог ее заметить. Кричать здесь не принято - хоть умри!.. И все: эта летняя прохлада, воздух луговой озерный, стрекозы с радужно-прозрачными спаренными крыльями, синее небо с редкими белоснежными облаками - показалось ей нерадостным, темным...
   Послышалось всплескивание воды веслом. Вот ближе и ближе: справа кто-то плыл вдоль берега на лодке. (Радуня даже привстала на цыпочках, чтобы рассмотреть, кто приближается, но камыши не давали увидеть - только небольшие волны морщили слюдяную поверхность озера...) Неожиданно в разные стороны открылись камыши и появился смоленый нос долбленки, а затем и вся лодка с улыбающимся белоголовым двоюродным прадедом. Радуня подпрыгнула от удивления и радости.
   - Дедуня!..
   - Садись, доченька, перевезу к себе, - от Светлозара исходила могучая исцеляющая доброта. Синеглазый, с светло-коричневым загаром лицо - моложавое, без морщин, - как бы светилось. - Никогда еще "просто так" женщина не бывала на Святом острове - ты первая... К богам, конечно, не пущу - поживешь внизу, а потом посмотрим...
   Она сидела в лодке и чувствовала, как борта лодки глубоко ушли в воду, как при каждом взмахе весла она раскачивалась и просмоленное дерево слегка прогибалось под давлением воды - было страшновато и весело. "Ах, как глубоко!.. Жутко! - сквозь прозрачный верхний слой воды виднелась бездонная чернота... которая притягивала и завораживала. - Дна не видать!.."
   - Радунюшка, не смотри туда!..
   Когда начали подплывать к острову, снова за лодкой появилась - вначале еле заметная - дорожка из пузырьков... Казалось, что вода закипала за ними, появился какой-то странный неприятный запах.
   - Дедуня, что это такое?..
   - А ты знаешь, почему озеро называется Огненное?
   - Не знаю.
   - Расскажу тебе... Хочешь увидеть Богов на Святой горе?
   - Хочу!..
   - Покажу, - но как будто свет погас на его лице, потухли глаза, - кому вот только... в какие руки перейдут они после меня?!.. - пересилил себя: вновь заулыбался: - Не скоро это еще будет: я полон сил и Дух мой молод и крепок!..
  
   13
   Страшко, связанного, как куль, положили поперек на вьючную лошадь; подпругой закрепили, чтобы не сполз со спины коня и погнали... Всяко ему приходилось, но такого он никогда еще не испытывал: руки, ноги, перетянутые веревками, онемели; голова его (первое время он пытался - пока не обессилел - приподнимать, чтобы лицом не тыкаться в потные грязные бока) отяжелевшая, дергалась, болталась - носом, губами, лицом билась о костистые ребра... готова была разлететься... Сыромятный ремень разрезал спину... От тряски он не мог дышать, думать, сердце едва билось... постепенно он перестал чувствовать боль и на туловище... Мир куда-то исчезал, истаивал... Чернота и немота поглотили его...
   ...Очнулся и в первое время не мог понять даже себя: кто он есть, где он, что с ним случилось... Через какое-то время осознал себя: свою Душу, тело, которое было будто бы изломано... Вот стал слышать: говор, плеск воды, почувствовал, как на него полили свежую воду. Он открыл глаза и увидел мужиков-воев: один черный, ощерил зубы:
   - Смотри, мыргает.
   Второй, старше, рыжеватый, уставился на Страшко.
   - Ожил?.. Молодец, а то нам за тебя ужо было бы... Иди-ко скажи сотскому - он велел, - приказал молодому, черному.
   Страшко помогли подняться (он лежал на берегу речки), посадили на траву под тень.
   Сотский, седобородый, сухой, злой, не спрашивал, а лаял:
   - Где Всеволод?.. Куда повернул?.. Кто ты таков?..
   Устало, едва обдумывая, Страшко отвечал. Сотскому не нравилось (если бы не слабость пленного, то, наверное, побил...)
   - Обратно повернул, говоришь? А откуда он узнал, что Михалко в Володимере осажденный сидит?..
   - Узнал вот откуда-то, испугался и вернулся на Русь.
   Сотский подобрел: "Не врешь?"
   - Зачем мне врать: я сам от него убег - к себе в Суздаль возвращаюсь. (Говорил, а сам с тоской думал, как бы до Владимира-на-Клязьме добраться и передать Михалку от Всеволода послание. Из разговора понял, что он в руках Рязанцев, скорее всего у Глебовских соглядатаев.) Я десятником у Всеволода был...
   - У Всеволода, говоришь, десятником?.. Так ты все знаешь!.. Ты мне все скажешь, а нет... живьем!.. Вон, - рукой показал на верхушки двух рядом стоящих деревьев, - туда за ноги привяжу и разорву!..
   - Тогда ничего не узнаешь, - Страшко приподнял голову, лицо напряглось: - Перехожу служить в Суздаль и мне есть что сказать ростовско-суздальским князьям и боярам. Вели отправить меня к ним! - тебе я больше ничего не скажу... (Про себя подумал: "Лишь бы поближе к Володимеру быть, а там все равно убегу!")
   Смотрели бешено друг на друга. Сотский не выдержал: засопел, отвел свои блестящие от гнева глаза от синих холодных глаз Страшко. Понял: "Не обломать - ничего не скажет!"
  
  

. . .

   ...Страшко сразу же привели к шатру боярина Бориса Жидиславича. Он главный воевода осаждающих Владимир войск, и это было по всему видно... Долго ждали, когда позовут...
   Вышел сам, кажись, с ним был князь Глеб Рязанский, с которым воевода о чем-то спорил. Вот остановился боярин-воевода, и все стали. Большой, грузный, смотрел сверху вниз белесыми холодными глазами - ("Выше князя себя ставит - погляд, как у шатуна-медведя!" - что-то похолодело внутри у Страшко - почувствовал вдруг, что не перехитрить ему главного воеводу) - спросил басом:
   - Десятником был у Всеволодки?
   - Был...
   - Почему же ты бросил его в такое трудное для него время!?.. Раньше ведь ты у нас крутился?..
   Пот выступил на лице, спина взмокла под рубахой у Страшко: надо было что-то особенное сделать, такое сказать!.. Он весь собрался, дерзко взглянул на Жидиславича.
   - Боярин, Всеволод с помочью сюда идет!..
   В глазах у Бориса мелькнуло удивление, вспыхнули гневом, он повернулся к Глебу. Тот смутился - будто и не князь. До Страшко долетел приглушенный голос боярина.
   - Говорил же: "Не снимай заслон!" - Подозвал старшего из сторожей: - Накорми, да соли не пожалей и отведи его... (не было слышно куда - только в конце разобрал слова: "Раз продал хозяина - другой раз и нас предаст - нет ему веры, не надобен...").
   Когда отвели пленного, обеспокоенные Борис и Глеб обратно вернулись в шатер, вызвали всех воевод, позвали к себе Ярополка.
   Через какое-то время лагерь, осаждающий Владимир, ожил, зашевелился, пришел в движение: половина войск ушла, чтобы перегородить путь Всеволоду на дальних подступах к городу, и этим лишила возможности одновременного удара (Всеволода и осажденного Михалка) по лагерю, другая часть отошла от стен, стала копать, где можно, ров со стороны города, насыпать вал, на нем "чинить" острожно-земляные стены, чтобы лишить Владимирцев делать внезапные вылазки...
   Михалка решили взять измором.
  
   14
   ...Обогнули остров и пристали на северной стороне. Радуня удивленно смотрела: весь пологий склон под городком Богов был обстроен домами-полуземлянками...
   - Что, неведомо было?.. Целый посад большого города можно здесь, в подоле, заселить.
   - Дедуня, а кто тут живет?..
   - Люди, доченька, русские люди, которые еще не предали веру своих отцов и дедов!.. Они приходят и живут в праздники, устраиваемые в честь богов... Да и так, в такие дни постоянно кто-то живет: помогают мне - правда, с каждым годом таких все меньше и меньше становится...
   Зашли в одну из полуземлянок. Внутри, как в курной избе,  только световых окошек нет - свет и воздух попадали через входную дверь и волоковое окошечко над нею. Темно, прохладно. Постепенно глаза привыкли. Прадед принес с погреба мяса копченого, хлеба, мед восковой печатный, соль. Подал пустой кувшин:
   - Рядом ямка-родник, набери водицы.
   Долгим изучающим взглядом смотрел Светлозар, как ест правнучка мясо: жадно, хватает большими кусками; хлеб - густо солонит; сотовый мед глотает вместе с воском, запивает ключевой водой.
   - Которая неделя уже?..
   - Месяц... более чуть - сразу не учуяла, - Радуня перестала жевать, зло сверкнула глазами: - Мне противно... Я живу, счастлива только тогда, когда с одним мужиком... с любимым, а так, как будто я и не человек, а животное...
   - Значит, ты пришла, чтобы я тебе помог?..
   - Да!
   Старик сильно огорчился, заволновался (такого первый раз видела) и заговорил горестно и страстно:
   - Радунюшка, надо до конца... до конца быть верным - тем более перед богами, народом! Люди так и так отошли, но пусть хоть двурушничают: Христу крестятся и поклоняются своим богам. Если и ты еще... то они уже совсем отойдут от веры нашей...
   Ведь что теперь делается: никто не знает своих богов - так, назовут имя, да кое-что... В праздники несут требы и не могут к Богу обратиться: слов не знают!..
   Всё славяне забыли... даже письменность: задолго до рождения Христа имели письменность!.. Что не удивляешься? Или не веришь?.. У подножья Перуна в земле закопана медная пластина, где явно видна запись... На остатках-прахах древних истуканов есть, кое-где - можно даже понять... Некому разобраться: огнем и мечом многожды проходили крестоносители по нашим землям... Богов, храмы пожгли, жрецов - отцов-вероносителей - поистребили, культуру нашу, а это душа народа, изничтожили!.. У них, христиан, заповедь Христова: "Не убий!.." А они что делают?!.. Может, сама вера и верна у них, но вот люди, которые несут божий крест, не доросли до христиан, не стали ими! Куда же ихний Бог смотрит, если допускает такое?!.. Что, Он не видит, как поганые люди, одевшись в церковные одеяния, губят все хорошое, человечное и через свою корысть, бессовестность заставляют людей сомневаться в христианском Боге - вот почему люди, приняв крещение, на всякий случай продолжают в тайниках поклоняться своим старым богам, - Светлозар приподнял руки, затряс ими, и громогласно зарокотал басом: - Это же смерть народу, когда его лишают Веры! Любой народ будет жить, преодолеет все, пока Вера едина и крепка у его, а нас, славян-русских "верховые люди" отлучают от своей Веры, а новую не могут привить, обучить... А вина в них - "верховых" - эти недоучки, полуграмотные, они нас ведут к гибели. Как еще не исчезли с лика Земли русские после такого?! - другой народ давно б сгинул...
   Успокоился. Взял большой кус копченого мяса, нарезал ножом и ножом же, - насадив на кончик, - стал по одному отправлять в рот и, вкусно жуя сочное ароматное мясо, отрывисто говорил:
   - Ты... скажи... Отстанут мужики, возрадуются люди... По всем приметам - вон как родила нынче земля жито! - большой силы родится муж.
   - Может девка... Откуда знаешь?
   - По тебе вижу... В нашем роду через два-три поколения по женской линии добрые волхвы-ведуны рождаются... Он меня заменит!.. Велимира я упустил: не заметил, как он серебро и злато полюбил, а такой уж не может быть святым, посредником между Богом и человеком - таких не любят ни Бог, ни народ...
   Поел. Запил родниковой водой, утерся рукавом. Поблагодарил еще раз богов.
   - Не бросай больше богам - они уже поели, вечером еще покормят. Много ли им надо: поклонение да уважение...
  
   Ночью сидели около костра. Небо беззвездное - укрыто то ли низкими влажными облаками, то ли туманом с озера. Но от большого огня тепло, сухо, хорошо! Лишь изредка сверху мелко посыплет влагой, когда дунет резко и тогда, не успевшие испариться от жары капельки падают вниз, но тут же высыхают. Да иногда невидимый мужик опахнет свежестью, подкидывая в костер сухие дрова, и тут же вновь исчезает.
   - Завтра с утра съезжу на лодке в Заозерное - там князя Андрея боярин - вот уже неделю с ним... Теперь ему легче: будет жить... Потом до полудня поднимемся к богам... Преемник мой еще в утробе матери должен быть принят богами - он укрепится плотью, и Дух его зародится и примет священную силу! Вот почему я тебя пригласил сюда. Ты без него просто баба и не было бы тебе пути за Огненное озеро в Божий городок!.. А потом решим, что и как делать. Наши боги велят нам самим все решать и делать: они только помогают, подсказывают...
   Радуня смотрела на красные угли. Глаза у нее огненно золотились, на возбужденном лице раздувались ноздри.
   - Думаешь, доченька?.. Думай, думай - редко, вам, женкам, головой-то приходится думать, и запомни: вы, женки, сами по себе ничто есть, вы проявляете себя, только родив и воспитав дитя, - другого не дано и не старайтесь: иначе зря жизнь проживете или же будете несчастны.
   ...Наконец Радуня оторвалась от огня, посмотрела на прадеда смиренными глазами и попросила:
   - Расскажи мне про богов и о нечистой силе.
   Сзади нее возникла тень, за светлым пространством вокруг костра - непроглядная чернота. Стало страшно! Она мелко задрожала...
   - О!.. Сколько я знаю, никто сейчас уже не знает. Вот и хочу все это оставить преемнику, иначе все уйдет со мной... Много ночей мне нужно для того, чтобы обсказать то, о чем просишь, а чтоб подробно - то потребуется жизнь... Давай сегодня начнем... Слушай и пусть твоими ушами слышит мой праправнук!..
   Вначале хочу сказать вот о чем: все вокруг нас - живое: деревья, лес, реки, озера, земля...
   - Знаю, знаю...
   - Не встревай и слушай!... Так вот... Живые, конечно, и все твари, ползающие и летающие. Ты же знаешь, как мы травами, отварами лечим или некоторые калечат... Так же можно излечиться и набраться сил жизненных у природы... Только для этого нужно уметь-смочь настроить больного и он сможет, если слаб, принять силу дерева, дуба например, или, наоборот, когда расслабиться надо, то подойти к осине, содрать кору и приложиться голым телом - уйдут тревога, напряжение... Также, стоя у реки и озера, можно глазами, ушами смотреть, слушать и впитать в себя радость бытия,  Душа воспрянет, захочется жить... Ладно, этому мы потом поучимся. Надо о богах сказать: они по-другому на человека действуют, но... они тоже борются, живут - везде идет жизнь, везде борьба - добра со злом. Не так-то просто и им, богам: небесным, земным, подземным и водяным, а тут еще - нечистая сила...
   О каждом боге и о каждой нечистой силе нужно по отдельности говорить и долго, а я сегодня так - сколько успею... А потом о каждом - будет время - обскажу...
   Бог всех богов - это Род. Его зовут и Святовитом и Стрибогом (Отец - Бог) или - просто Богом.
   Раньше для него строили отдельные храмы. В середине храма ставили Святовита: огромного, с четырьмя головами, на каждую сторону света глядело по голове, без бороды, в короткой одежде, в левой руке - лук с заложенной стрелой, а в правой - рог, кованный из металла, на бедре - меч в изукрашенных ножнах. В ногах лежали седло и узда, тоже величины непомерной.
   Раз в году, после окончания жатвы, в месяце Серпене (август) приносили Богу в жертву много скота; рог наполняли хмельным медом, пекли большой каравай и ставили перед ним.
   - Почему четыре головы?
   - Четыре головы - четыре лица - это четыре времени года и четыре стороны света. Лук и стрелы - солнечные лучи... Но он же и Бог-воитель: не зря меч у него... - и защитник, и покровитель славян. После успешных походов ему нужно было приносить в жертву пленных...
   - Ужас!.. Как это делают?
   - Невольников обряжают в воинские доспехи, вешают им мечи, лук со стрелами, копье, на головы одевают шеломы, привязывают - точнее, вначале их привязывают, а потом на них вешают - их в вбитые в землю перед Богом столбики и под звуки боевых рожков со всех сторон обкладывают хворостом и поджигают. Заживо будут гореть. И чем дольше и страшнее их муки, тем больше нравится Богу.
   Раньше в храмах Рода имелись даже воины...
   У нас Род стоит со всеми вместе - в одном городке. Мы 66 лет тому назад, когда приехал на нашу Залесскую Русь Мономах и послал своих церковников с охраной и велел сказать нам, волхвам: "...Вас же, готовящих пир и приносящих жертвы в честь Рода и Роженицам, наполняющие свои ковши в угоду бесам, - вас я предам мечу и все вы будете пронзенными!.." - Разорил, сжег городок-капище - на месте нынешней Кинешмы был... Волхвов всех сгреб и поотрубал головы и, побросав их тела и головы в огонь, сжег... Я один смог как-то убегчи - ушел вниз по Нерли (подальше от церквей и князей) и вот на левом берегу нашел мерянское капище. Конечно, оно не такое, но боги-то у нас с ними одни - мы и они, в отличие от других народов, славим своих богов, они нам - отцы, мы их не боимся, они нам никогда плохого не делают...
   - А как же грехи?..
   - Грехи сами по себе ведут в Ад, а не Бог посылает.
   - Не поняла...
   - Потом объясню - поймешь, подумай... Так вот, позже другие из русских обратись к оставшемуся капище... Теперь снова подбираются к нам: города, церкви настроили - не дав прорасти, вырасти Русской Руси, силком насаживают Греческую Русь - что вырастет, что получится?!.. Уж получилось бы что-то одно, но только бы не гибель Руси!..
   - С тех пор не приносили человеческие жертвы?
   - Что?.. А-а, а... - нет. Ведь в жертву приносили врагов-пленных, а сейчас какие враги, какие полоняне...
   - Потом?.. Ну, потом какие боги идут?
   - Потом идет супруга бога неба Рода - Макошь. Когда-то, говорят, она была первой...Богиня земного плодородия Макошь вступает в брак с Родом весной, в присутствии богини любви Лады. Это пора, когда щедро светит солнце Даждьбог, а грозный Перун, бог грозы, обрушивает с небес на разомлевшую землю потоки теплого дождя-семени... И она, оплодотворенная, оживает, покрывается зеленью... нивами.
   Раньше богиня земли и плодородия Макошь тоже имела отдельные святилища: обычно в центре стояла богиня, а по сторонам - поменьше - две рожаницы: Лада и Лель.
   - Ладу знаю, а вот Лель?.. Не совсем пойму...
   - Лель - это дочь Лады, богини любви и весны. Лель - покровительница семьи и благополучных родов, - она дополняет свою мать... Ведь "бабье лето" осенью названо в честь этих рожаниц: Лады и Леля, когда после богатого урожая, пируют, празднуют... Уже полночь, пойдем спать...
   - Нет, деда, не хочу!.. Ладно, про небесных потом... Ты про земных богов что-нибудь скажи - я про них плохо знаю.
   - Про кого сказать?.. Про Велеса, бога умерших предков, богатства и покровителя скота, знаешь: вон как вы, молодые, зимние "велесовы дни" отмечаете: веселые, разгульные игрища...
   Белбог - податель благ, бог правосудия, питатель живущих на земле тварей. Без него нельзя: он противостоит всегда Чернобогу и не дает разгуливаться этому подземному богу - злых и мрачных сил. Белбог у нас также есть, стоит чуть в стороне от всех...
   Молодую летнюю богиню Живану увидишь. Ее зовут Живой. Она растит нивы, хозяйничает в садах; лечит, приносит изобилие, здоровье... Эта богиня о своем приходе через кукушку "лето кажет"...
   Радуня вспомнила, как весной отмечают ярилины дни, и хотела спросить, кто такой Ярила, чей сын, но перед глазами возник образ чучела - Ярилы с огромным торчащим фаллосом, и она, смутившись, спросила о другом:
   - Еще какие боги?..
   - Коляда, Ярило, Позвизд, Чур Симаргл... - это земные. Подземные: Чернобог, уже говорил, - Вий - это страшный губитель всего живого. Своим взглядом убивает людей, а города и деревни обращает в пепел. Глаза у него огромные - кто в них заглянет, живым не останется уже. Он сквозь землю, стены видит.
   - Страшно!.. Не говори больше про него.
   - Баба-яга... Старая и злая колдунья. Живет в дремучем лесу в избушке на курьих ножках, иногда разъезжает в ступе, погоняя пестом, а след заметает привязанным к ступе помелом... Вот эту нечисть наши предки, славяне, сами по своей глупости раньше плодили.
   - Как?..
   Когда пращуры наши расселялись по лесам, то каждое новое поколение врубалось в лесные чащи со своими подсеками и лядинами и уходили все дальше от захоронений предков; а хоронили они умерших не в земле, а в тесной избушке-домовине без окон и дверей. Избушку ставили на стол, чтобы уберечь покойников от хищных зверей, вроде росомахи. Надо сказать, что своей смертью умирали только женщины - как правило, мужчины погибали на войнах, охоте... Не принято было им доживать свой век и умирать от старости - так вот, некоторые из злых женщин-покойниц, оскорбленные тем, что они покинуты, оживали и превращались в колдунью - Бабу-ягу...
   - Не говори больше, знаю, что злее Яги никого не бывает на свете. Еще?..
   - Морана, или Мара, богиня смерти, зимы и ночи. Она сама и есть смерть... Повелевает страшными болезнями, от которых вымирают люди, гибнет скот... Помимо того Морана посылает на людей лихоманки - двенадцать безобразных и злых дев-сестер: Трясучку, Огнею, Ознобу, Гнетуху, Грызуху, Глухею, Костоломку, Отечницу, Желтуху, Корчею, Глядею (бессонницу), Невею...
   Морана принимает разные облики...
   - Ой, деда!.. Я ее видела: девчонкой еще была... Как-то поздно вечером, в начале лиственя, мы с подружкой с грибами шли... Только перешли Глухой овраг, начали подниматься в поле, как видим, с той стороны за нами человек весь белый на дно ручейка на камни прыгнул... Такой длинный-длинный, как жердь! Мы побежали что мочи, кричим, он - за нами. Сам как туман - сквозь видать. Подружка отстала от меня, а тут - лужа. Я через лужу прыгнула и обернулась. Смотрю: она (подружка) лежит лицом вниз и никого нет рядом. Я подбежала к ней, а она стонет: "Он меня толкнул!"
   Кое-как подняла ее, ноги у ней отказали. Потом пришла в себя и говорит: "Это моя смерть была". В том же году сгорела на заимке. Десять человек с нею было - все повыскакивали, а она одна сгорела...
   - Уже начало светать, дедусь, - не стало страшно: в такое время я уже не боюсь, да и спать расхотелось... Расскажи последнее: о нечистой силе... Больше не буду так просить... Ну давай, деда!.. Когда потом-то?..
   - Ну, девонька, больно уж ты... О лешем, водяном, баннике скажу... Про домового, кикимору, ведьмака, русалок - в следующий раз...
   - Нет, о русалках сейчас хочу! Вот с них и начни...
   - И не русалками зовутся вовсе, а зовут их: купалками, водяницами, водяными, водяными шутовками, водянихами, чертовками, хитками, лешачихами, лобастами, лоскотухами - во как!.. Сколько названий было. Теперь кличут русалками и считают нечистой силой; говорят, что это души некрещенных детей, утопленниц, удавленниц и вообще женок и девок, лишивших себя жизни и непогребенных - христиане называют их залежными покойниками. Враки все это, выдумки иноземных вероносителей. На самом деле русалки - это души всех умерших, поэтому они водятся не только в воде, но и в горах, лесах и в полях... Они, наши умершие предки, помогали, но теперь, когда мы вместе со старой верой забыли и их, они озлились и стали мстить. Правда, не всегда и не каждому. Я вот много жил, много видел, встречался в молодости... Как-то послали меня волхвы-отцы в Борок - 20 верст надо было пройти - к смолокурам. Решил пройти сосновый бор напрямую - так ближе, - да и заблудился. Вместо бора в черный лес попал. Не могу понять: в какую сторону идти, а уж ночь на носу. Присел под дерево. Задремал и слышу вдруг: кто-то меня зовет сладострастным голоском. Смотрю вокруг - никого. Опять задремал - опять зовет. Глядел, глядел и увидел: перед мной на ветке русалка сидит, качается на ветке и к себе зовет, а сама помирает со смеху. Месяц-то светил сильно, хорошо видать: сама вся светленькая, беленькая, словно плотичка какая или пескарь. Я обмер, а она, знай, хохочет да все эдак рукой к себе зовет. Я было и встал - на какое-то время разум мой помутился - но, видать, помогли мне боги, а может, они меня сами испытать хотели?.. Кое-как, как в бреду, пересилил свою плоть и страсть, и сказал ей (уж как трудно мне было языком-то ворочать, как камнями!), что богам я служу. Как только это выговорил, сразу отпустило меня, а русалка смеяться перестала, да вдруг как заплачет. Плачет она, глаза волосами утирает, а волоса у нее зеленые, что твоя конопля. Я спросил ее: "Чего ты, лесное зелье, плачешь?" - "Не отказывать бы тебе, человече, жить бы тебе со мною на веселии до конца дней". Я отвечал ей: "Не могу, красивая, мне боги велят вступать в брак только с "божьими женками" и от них иметь веселье и детей". Тут она пропала, и мне точас понятно стало, куда идти.
   - Как интересно!.. Только не верь им, деда, она не того хотела... а защекотать...
   - Нет, Радунюшка, раньше они так не безобразничали, да и одни водяные русалки остались. Они по-другому немного ведут себя, и даже вид у них другой: вместо ног рыбий хвост, а тело до пояса покрыто чешуей. В ночное время выходят из воды и сидят на камне или на вымостках, чешут гребнем волосы, поют или плачут. Иногда выходят на берег толпой: устраивают игры. Вот они-то могут затащить в воду или защекотать до смерти.
   - А вот крещеному стоит перекреститься, и они ничего уже не могут сделать и тут же исчезнут...
   - Дура, если захотят, и крест не поможет - крест-то спереди висит, а они - сзади: спина ведь открыта - и схватят. Самое надежное - это головешка или кочерга. Боятся они укола острым предметом: стоит одну уколоть, все с плачем бросятся в воду. Можно еще с собой взять головку чеснока и, когда с ними встретишься, раздави головку - сразу же убегут.
   - Детей рожают они?
   - Конечно, они с водяными живут, некоторые замуж за лешего выходят. Водяные разные бывают: омутные, водоворотные, прудные, колодезные, озерные, в болотах живут болотники...
   - Здешнего озерного видел? Какой он?..
   - В нашем озере никто не живет, рыба и та уходит.
   - Почему?
   - Потому, что озеро огненное да боги рядом...
   - Ничего не поняла.
   - Поймешь, когда про Огненное озеро узнаешь...
   - Какой из себя водяной?
   - Водяной - это нагой старик (Радуня прыснула, беззвучно затряслась от смеха), весь в тине, похожий обычаями и ухватками на лешего, хотя с ним нередко враждует, но он не оброс шерстью...
   - Из-за русалок, наверное, враждуют, - и снова кисла от смеха.
   - Лешие везде живут: в поле, на дороге, в лесу, в деревни заходят. И оттого, где живут, зовутся: лесовик, лисун, полевик, лесной хозяин... В каждом лесе есть свой леший, а в большом лесу их может быть два и три. Иногда при дележе они устраивают между собой свирепые потасовки, вырывают и ломают деревья, бросаются огромными камнями, подымая бурю.
   - Ты много раз, поди, видел леших? Какой вид у них?
   - Вид самый разный. У него рога, козлиные ноги, недаром он нечистый, как черт. Рост меняет - если по лесу ходит, то он бывает вровень с самыми большими деревьями, по лугу - он вровень с травой. Может обернуться зверем, конем, человеком, даже деревом или грибом. Срежешь такой гриб, а он вдруг захохочет, заухает и - прыг из корзины...
   Видел я однажды его сидящим на дереве; старый-старый, как столетний пень. Борода длинная, полощется на ветру, а сам весь голый, только руки мохнатые, как у медведя лапы. Молча обошел я его, он только глазами посверкивает - пропустил... Другой раз был случай в поле, около Сухоречного оврага. Уж не помню, зачем ходил я туда. Вдруг передо мной мужик появился, как из земли вырос. Огромный, в руке палка сукастая, одет в белую рубашку и подпоясан красным кушаком. Поклонился он мне, а я ему не ответил. Он тогда плюнул мне под ноги и ушел - как и не был. А на там месте, куда он плюнул, яма огромная образовалась, я чуть на краю удержался, не упал туда. Теперь эта яма заросла травой, кустами... Ну, хватит...
   - Про банника!.. Обещал ведь.
   - Но больше не проси!.. Банник (вместе с домовым и кикиморой) - это домашний нечистый. Живет он - сама знаешь - в бане. Не зря баня нечистым местом считается. Правда, многое зависит, как срубили баню, как и где поставили...
   Смотри, никогда одна напоследок не ходи мыться в баню, а то выйдет из-под лавки маленький старичок, голова большая, борода зеленая, глаза, как уголья горят, и схватит тебя за ногу...
   - Ой-ой! Ногу оторвет?!..
   - Ногу-то не оторвет, а лоскут кожи снимет. На святках-то ходила, гадала на суженого?
   - Ходила, но ничего не поняла. В этом году снова схожу...
   - Можно каждый год ходить, пока не выйдешь...
   - Я же "божья женка".
   - На этот год... На будущий год можно будет тебе выйти замуж. Только смотри: надо одной пойти гадать и в полночь... Тихонько открыть входную банную дверь, приподнять подол, оголить... и, повернувшись задом, просунуть... Если погладит голой ладошкой, значит, жених будет небогатый; если прикоснется мохнатым, мягким, то быть жениху богатому...
   - Ха-ха-ха... - смеялась Радуня...
  
   15
   Валуй Ирпенин сидел на берегу (он только что вышел из города). Тут был перевоз: стоял привязанный к мосткам паром, смолёные лодки. На левом берегу Десны тоже виднелись приколотые двухвесельные лодки. Ходили какие-то люди, говорили, но ему не до того...
   Всего ожидал он в Новгород-Северском, но только не это - отказ Весняны... Иногда у него зажигалось в груди и поднималось к горлу и душило зло: "Как она смеет ему, свободному, отказывать?!.." Валуй даже срядился с купцом, чтобы работать у него почти бесплатно, лишь бы быть рядом с ней. А она, холопка, не хочет бросить своего мужа-раба-холопа и стать свободной (Валуй Ирпенин не знал, как, но знал, что все равно откупит ее!) Не понять их, женок, что им надо?!.. Может, он стар?.. "Господи! Бабы есть бабы - даже холопкам и то подавай молодого, красивого, любимого!.. Неблагодарное дело - посвящать свою жизнь им!.. Ну, а кому же нужна мне теперь моя жизнь?!.."
   - Эй, глухой?!.. Помоги с лодкой справиться - вон князь, похоже, на том берегу...
   Валуй вскочил, еще ничего не поняв, ничего на сообразив, знал, что "князь" и что ему нужна помощь. Уже садясь в лодку, подумал: "Во как приучен: одно слово "князь" заставляет бежать, делать..."
   - О, дак ты калека?!.. - разочарованно проговорил на корме, а другой, сидящий рядом с Валуем на веслах, промолчал, но тоже закосил недовольным взглядом. Ирпенин вскочил - лодка закачалась - зло, громко:
   - Пересядь! На левую сторону я сяду.
   Поменялись местами; и так начал Валуй грести, что весло стало потрескивать и лодку повело в сторону...
   Уже два раза менялись рядом сидевшие гребцы, а он все - один. Взмок, рубаха прилипла к телу и все увидели, какая мощная левая сторона груди у него.
   Княжий воевода заметил Валуя, позвал к себе, поговорил, поспрашивал.
   - Я больший воевода; сейчас подведу тебя к князю, то же самое расскажи Игорю Святославичу (главный герой "Слова о полку Игореве"). Игорь оказался молодым (где-то двадцати пяти лет), голубоглазым, высоким - из-под князьей шапки завивались светло-русые волосы.
   Воевода, чуть наклонив голову, обратился к Игорю Святославичу:
   - Он левша; все умеет делать левой рукой...
   - Конечно, куда он денется: правой-то нет, - князь улыбался и по-доброму смотрел в глаза Валую. - Мечом как владеешь? Это не ложкой крутить...
   Валуй побледнел, глаза потемнели, но князь Игорь продолжал по-хорошему смотреть на него и Ирпенина "отпустило", попросил:
   - Дайте меч и спробует пусть со мной кто!..
   - Ну-ко, Валько, - обратился к младшему воеводе князь, - возьмите по мечу - только тупоносые берите - и здесь вот, при мне...
   Блеснули, ударились встреч мечи - искры и звон в ушах, - скрестили мечи - не отвели, начали передавливать: кто кого!.. Валько - молодой, здоровущий, от напряжения покраснел, но не мог... пережал, передавил его однорукий, а потом вдруг резко выдернул и тут же - мгновенный удар мечом с другой стороны - меч воеводы с визгом взлетел вверх - упал в стороне...
   - Если вначале Валуй не верил, что его могут взять - зачем он нужен - калека однорукий! - то теперь вспыхнула надежда... "Устроюсь и Веснянку с ребенком заберу, - не пойдет: выкраду!.."
   Валько смущенно оправдывался: "Он одной левой за две руки... Попривык..."
   - Хорошо!.. Добро. Поди сюда - как тебя - Валуй. Вижу, ты не молод, видать, в жизни всякое пережил - это тоже хорошо. Валько, определи его в дружину, одень, обуй, вели справить все, что нужно, скажи, что он будет делать... Потом я с ним сам поговорю.
   Въехали во двор Олега Святославича в Новгород-Северском - все вошли-уместились: дружину с собой привел Игорь небольшую, конную.
   Валуй Ирпенин - как во сне. Не мог поверить, понять свое теперешнее положение: дружинник князя Игоря. "Что, молодого, здорового не мог взять к себе?!.. Может, я сплю - всякое бывает?" - и он, остановившись, ущипнул себя...
   Вечером, когда поел вместе со всеми, уже улегся, к нему в сарай-сенник поднялся воевода Валько. Велел почиститься от сена и пойти с ним. Прошли сени, зашли в небольшую горницу, сели за стол. Слуги налили им меду-насыти, снедь принесли богатую. Валуй удивленно крутил головой.
   - Посумерничаем, а потом князь придет.
   Валуй чуть не вскочил. Валько успокоил. Молодой, он весело загоготал - видать, был уже "навеселе".
   - Что ты все дергаешься? Давай выпьем: за князя, за твою службу у него.
   Показав друг другу полные чаши (тогда еще не чокались), выпили, воевода вытер тылом кисти свои светлые усы и рот с красными полными губами, усмехнулся:
   - Не могу тебя понять: то ли ты радуешься, то ли еще чего?..
   Валуй нахмурился, впервые взгляд его осмелел:
   - Я... Когда ты еще под столом бегал, уже был десятником у самого Юрия Долгорукого великого князя киевского!..
   - Ну, ну - это я так, не сердись.
   - Да не сержусь я, - тоже спокойно заговорил Ирпенин: - Зачем я нужен вашему князю?.. Я, как старый битый гусь, среди молодых лебедей.
   - Будешь его сына, княжича Володимира, учить мечом... Другим оружьем владеть - он у него левша.
   Валуй Ирпенин вмиг преобразился; посветлел лицом, взгляд - добрый, проницательный.
   - Велик ли княжич? - одним придыхом спросил.
   - Четыре ему, в следующую осень постригать будут его, вот надо поучить, а то некоторые бояре его хотели переучить, чтобы он правой мог... Да старики говорят, что правой-то он хуже будет владеть... Ты не смотри, что наш князь молод и пока не имеет титула "великий", он по роду-крови не ниже Юрия Долгорукого - Володимера Мономахича. Игорь Святославич - да и все ольговичи - искоренно русские, внешне и то вон какие: нет у них иноземных кровей...
   - Скажешь: весь род Игоря от самого первого князя Рюрика? (Валуй опьянел.) - Но говорят, будто Рюрик-то не русский, не из славян был?!..
   - Эй, кто там! Зажги-ко свечи... Слушай и не спорь, - у воеводы расширились ноздри. - Я буду говорить имена всех предков нашего князя... только таких, которые прославились, а остальных тебе не нужно знать...
   - Надо всех знать - каждый русский князь - это суть нашей истории-были! - свеча чуть не потухла, когда Игорь Святославич со своим стремянным вошел и подсел к ним. По тому, как блестели глаза и лоснились лоб и нос, было видно, что он уже выпивши. Князь погладил широкой белой ладонью светло-русую бороду и обратился к воеводе: - Раз уж взялся говорить, то надо все говорить. Давай, наливай всем и слушайте: первым князем на Руси был Рюрик Варяжский - все путают... - Не Викингский - из поморянских славянских племен. Он пришел в Великий Новгород по призыву вече с дружиной. Главным воеводой был у него Олег - племянник... И еще двое друзей-воевод: Синеус и Трувур... Потому что братьев у него не было, потому и племянника поставил - ты, Валько, не перебивай!.. С 862 года - от рождения Христа - по 879-й правил Новгородом. Умер. Остался малолетний сын - княжич Игорь, рожденный от новгородской боярыни... Княжение взял в свои руки Олег, и три года он сидел в Новгороде. Затем спустился с дружиной, новгородцами на Русь и взял на щит Киев - правил Русью и Великоновгородскими землями. Надо сказать, что все-таки от имени Игоря Рюриковича он повелевал, последнего женил: сам ему выбрал невесту из полоцких боярынь - Ольгу: красавицу и умницу...
   - Говорят, будто из простых она была?
   - Из простых?!.. Такого не бывает: красивая, может быть, но чтобы еще - умна!.. Знающая!.. Для этого нужно воспитание - некогда им простым-то, они могут ростом вырастать, а среди простых так и бывает, но умом расти - такого не бывает... И вот, с 912 года по 945 год Игорь сидел на княжение, а после того, как его убили, правила его жена Ольга - до 957 года, пока не подрос его сын Святослав. От него пошли сыновья: Олег, Володимер Святой, Ярополк. От Володимера и греческой царевны Анны родился Ярослав - прозванный Мудрым. До крещения у Володимера было много жен: одна из них - Рогнеда... И еще наложниц многожды держал... С 980 по 1015 год был великим князем киевским Володимер Святославич.
   Ярослав Володимерович правил Русью 33 года: с 1019 по 1054 год... Женат был на Ирине-Интигерде - дочери шведского короля Олафа. Ярослав - муж вельми мудр, многие иноземные языки знал: говорил, читал и писал. Заставлял бояр и житьих людей хотя бы по-своему - по-русски - научиться читать и писать - у нас такой народ, что его насильно всему доброму и нужному надо учить, а плохому он сам быстро доходит... Много он сделал для Руси - не перечислить,  были бы все таковыми князья, и тогда бы не была Руссия разрозненна, как сейчас...
   От сыновей его: от Святослава пошли мы, Ольговичи, а от Всеволода - Мономахичи. Надо сказать, что Святослав был женат на сестре трирского епископа Бурхарга, и было у него пять сыновей: Глеб, Роман, Давид, Олег, Ярослав. Вот этот Олег и был моим дедом - умер он в 1116 году. У моего деда было пять сыновей: Всеволод, Игорь, Глеб, Иван и мой отец Святослав. Нас у моего отца в живых осталось трое: Олег, Всеволод и я...
   Ну что?!.. Спать!.. Я еще поговорю с Валуем - ведь сына моего будет учить... И ты иди, - велел своему стременному, - тут рядом моя опочивальня - подняться только...

. . .

   Утром в Новгород-Северский прискакал гонец с двумя товарищами от Ярослава Изяславича. Передал на словах, что он идет с киевлянами на Черниговскую землю, перешел на левый берег Десны - чуть выше впадения реки Остер, выжег Лутаву и Муравлеск, в осаду взял Всеволода в городке Остре. Просил Олега Святославича поторопиться и с другой стороны ударить по Чернигову.
   Игорь Святославич отказал в помощи Олегу, сказал: "Теперь и без меня справитесь... Помни, брат, Бог тебе не простит то, что ты свою обиду ставишь выше русской крови, которую будешь проливать!" - и поехал обратно к себе, а нему пристал молодой боярин Рагуил со своей небольшой дружиной - пасынками: он перешел на службу к Игорю (будущий автор "Слова о полку Игореве").
  
   16
   Вот уже которые сутки Остер в осаде. Киевляне надеялись взять этот городок с ходу, через ворота, но осажденные успели вовремя разобрать мост, и вот перед воротами града - широкий глубокий ров, наполненный водой. В других местах в городок не войти. Остер-городок стоял на высоком месте над рекой, опоясанный деревянными рублеными стенами (внутри засыпанными землей и камнями). Высоту стен снаружи увеличивали обрывистые склоны, где их нет, были вырыты глубокие рвы, соединенные с рекой.
   Всеволод в золоченном шлеме, в темно-красной пурпурной накидке золотом вышитыми орлами поверх пластинчатой брони, носился там и тут - только плащ-накидка раздувалась красными крыльями, да золотом искрясь, шевелились на ней клювастые и когтистые птицы - сам правил войском. В осажденном городке не было суеты, беготни, но шла упорная, напряженная целенаправленная работа, руководимая одной волей и разумом.
   В котлах сторожа постоянно кипятили воду. Большая часть дружины (пополненная за счет местных) и воев была размещена перед воротами - изнутри, но могли в "борзе" добежать до любого места городской стены.
   Осаждающие попытались под прикрытием щитов наладить мост, но их поодиночке выбивали сидящие на воротах и рядом на стенах самострельщики - для стрельбы вдаль применяли только самострелы, когда однажды все-таки прорвались через ров и вышли к воротам, то такой град стрел - лучных и самострельных - обрушился: сверху, спереди, с боков, что почти никто не ушел назад.
   Если до этого с обеих сторон воюющие посматривали друг на друга как-то еще с интересом и удивлением, то теперь - только вражда, ненависть и непримиримость!
   ...Второй день нет приступа, видимо, киевляне что-то готовят. Всеволод поднялся на стену и смотрел. С высоты хорошо просматривается: на западе - Десна, куда, протекая под городком, впадала река Остер; с северной стороны, напротив ворот, в дубраве, расположились войска Ярослава Изяславича - оттуда день и ночь слышны шум, крики, ржание коней и стук топоров, звон пил, когда ветер от них - запахи и дымы костров; на восток - до туманного синего горизонта: речки, луга, разработанные вспаханные поля и темно-синие леса, холмы, овраги...
   Он ждал!.. Еще до осады Всеволод послал гонцов к Роману Ростиславичу в Смоленск. Просил его прийти с войском на Русь и взять Киев: убеждал, что другого такого удобного момента для Романа стать великим Киевским князем не будет. Как и предвидел, Ярослав двинул на Чернигов. Киев остался неприкрытым. Смог ли смоленский князь понять мысли Всеволода?.. Осмелится ли? Всеволод обещал ему, когда станет князем Владимиро-Суздальской земли, свою дружбу и любовь.
   А в Чернигове своим послам велел говорить Святославу Всеволодычу уже по-другому: грозил, что если не придет на помощь, то он заключит союз с Олегом Святославичем и Ярославом Изяславичем и вместе с ними опустошит Черниговскую землю, лишит его княжеского стола...
   - Скажи мои слова черниговскому князю и добавь: "Видит Бог, у меня нет другого выхода!.."
   Внешне Всеволод был спокоен, но в голове бурлили мысли: долго не смогут обороняться - нет в достатке ни оружия: стрел, наконечников, сулиц... ни продовольствия - единственное есть вода (и то благо!) в колодцах... Из глубины души возник  никогда не покидающий его  образ Марии. Какие чувства вызывает этот дорогой до бесконечности и таинственный женский образ!.. Притягивает, заставляет волноваться, любить и наслаждаться - он никогда раньше не испытывал подобное. Какое счастье Бог дал ему: познать Любовь, отвеченную взаимностью!.. Только омрачало то, что дочка такая... Но верил, надеялся, что со временем пройдет, поправится...
   Снизу закричали, замахали ему. Всеволод с двумя сопровождавшими его дружинниками-детскими побежал вниз по лестнице... - начался приступ!..
   На той стороне рва - ор, звон, треск... Пo одному, по нескольку человек наступающие подбегали ко рву и заваливали: бревнами, ветками, хворостом. Заваливали быстро - заранее готовились. Осажденные оцепенели: никто не стрелял - удивлены были быстротой и решительностью действий противника.
   Всеволод страшно громко закричал: велел стрелять самострельщикам, приготовиться лучникам. И вот защелкали, как пастушьи бичи, самострелы, метая короткие тяжелые стрелы. Киевляне подняли огромные щиты, укрылись и товарищей защитили, которые продолжали дозаваливать ров. Там, где завалили, стали класть настилы... По нему, защищаясь от стрел щитами, побежали к воротам - на приступ... Бегом же волокли огромное заостренное бревно: таран!..
   - Князь! Дай мне выйти - отгоню - иначе... - Рядом с Всеволодом стоял его тысяцкий - из остерских сотских - уже немолодой, с седыми усами и бородой, в блестящем железном шлеме.
   Осажденные смотрели на них. Пусть не слышали многие, но видели и поняли, о чем спросил их сотский-тысяцкий Твердило у князя Всеволода. Всеволод Юрьевич бешено вращал глазищами, метая черные молнии - понимал, что еще миг - и все: может случится непоправимое!.. Надо сделать такое, чтобы переломить... Но выйти из ворот!.. Поразить врага, отбросить, а потом смочь благополучно, не затащив за собой киевлян, войти обратно и успеть запереться?!..
   Князь оглянулся - охватил всех вглядом, глаза его расширились и наполнились решимостью, вспыхнули мужеством:
   - Мечи и сулицы в руки, луки за спину!.. Открывай ворота-а-а!.. За мной!..
   Огромный двуручный меч в правой руке, в левой - обитый бронзой круглый щит, на лице личина в виде морды льва, - князь-воин обрушился на надвигающийся на него большой деревянный щит: столкнул телом, отбросил и на укрывающихся за ним врагов опустил меч, своим щитом отбил встречный удар сулицы, третьего ударил ногой... Вслед за ним выскочившие остерчане с таким бесстрашием, силой и яростью начали бить киевлян, что те в первое время растерялись и на какое-то мгновение дали опередить себя, и это погубило наступающих...
   Пораженная сулицами, ударами мечей, часть врагов пала, другие побросали щиты, таран, оголили встреч мечи свои, но были смяты вдохновленными и опьяневшими удачей...
   Только за рвом смог остановить Всеволод своих, приказал снять с плеч луки и открыть стрельбу по бегущим...
   - Стрели и отходи! - Сам тоже боком стал отступать к воротам... Как только последний заскочил в ворота, тут же закрыли их, просунули задвижки, установили подпорки. Всеволод закинул личину на шлем - лицо красное потное, повернулся, поймал взглядом главу каменной церкви (единственное каменное строение в городке) с подзолоченным крестом и благодарно перекрестился, - прислонился к углу рубленного крепостного строения: отдыхивался... Подозвал тысяцкого, велел зажечь в кузнях огонь и начать перековывать на наконечники стрел и сулиц все, что есть железное в городке.
   - Все железо, что есть, мечите в огонь и куйте... В колчанах не осталось стрел и нечем их пополнить. Посади несколько умелых и пусть колют лучины для древок... Отобьемся, найдем железо для орал и сошников... - Ушел в избу. В прохладе снял с себя накидку, бронь, переоделся (с помощью слуги-стременного) - сменил сырое исподнее, вновь на себя все одел.
   Принесли ему еду. Только пил, не ел, думал, морща высокий смуглый лоб: "Почему нет до сих пор моего гонца? Ведь Роман, если согласился и вышел на рать, то должен уже к Киеву подходить".
   В углу висела иконка.
   - Выйдите-ко, оставьте меня одного...
   Подошел, вгляделся в изображенный на иконе святой лик, встал на колени, закрестился.
   - Господи!.. Помоги, дай удачи - ты это можешь!.. Всегда буду верен тебе и своему народу, всю жизнь отдам служению Русской земле, русскому языку!.. Раз уж я родился по твоей воле князем, то дай им быть!.."
   Вбежал дружинник.
   - Княже!..
   Всеволод смутился-огневился: застали его на коленях - пусть и перед Богом, но увидев лицо воина, пересилил себя.
   - Что?!.. - Не дожидаясь ответа, вскочил, накинул на себя (поверх брони) свою золотисто-пурпурную накидку, схватил меч в ножнах и, на ходу опоясываясь ремнем от ножен, выскочил, подбежал к воротам, взлетел вверх и...
   За рвом - напротив ворот - трое конных отбивались от окруживших их пешцев-киевлян - звон оружия, крики, треск... Вдруг один из конных вырвался и - галопом по настилу к воротам. Вслед ему засвистели стрелы; одна - около самых ворот, когда всадник уже соскочил с коня, - впилась ему в бок, он начал заваливаться...
   Выскочили, затащили раненого... Князь узнал одного из своих гонцов, посланных в Смоленск... Кинулся к нему, стал тормошить.
   - Ну, как князь Роман?!.. Пошел ли на Киев?
   Гонец, захлебываясь кровью, закатывая глаза, прохрипел: - Уже... под... ходит...
   У Всеволода вспыхнули глаза, лицо осветилось, он отбежал, стал звать тысяцкого. Над умирающим нагнулся кто-то из десятников:
   - Почему не через лаз-то? Ведь оттуда ждали...
   Гонец в ответ захрипел, начал ртом ловить воздух, забился в агонии, глаза вылезли из орбит, из широко открытого рта и ноздрей точками поползли сгустки крови...
   Подошел к князю Твердило - он никак не мог оторвать глаз от умирающего племянника.
   - Ты что!.. Не слышишь меня? - сердился Всеволод. - Собирайся к Ярославу. Возьми с собой мужей поосанистей, оденьтесь побогаче... Говорить там вам не придется - я грамоту напишу и там все, что нужно, будет написано.
   В грамоте сообщалось, что Роман Ростиславич подходит к Киеву, чтобы отобрать у Ярослава Изяславича великокняжеский стол. Всеволод предлагал заключить мир (через себя) с Святославом Всеволодовичем... Прочитав грамоту Всеволода Юрьевича, киевский князь принял послов. Он был не просто удивлен, но и растерян... "Как же так: Романовы братья Давид, Рюрик и Мстислав - со мной, а он поднял всю Смоленскую землю и - на меня?!.."
   Ярослав собрал своих бояр, пригласил и князей - Ростиславичей. Действительно, Романовы действия подтверждали и некоторые бояре (они имели своих слухачей-ябедников), а Ростиславичи только головами мотали - они ничего не понимали... Выхода, кроме мира с Черниговской землей, не было - нельзя иметь за своей спиной врага!.. Киевляне, поспешно сняв осаду вокруг Остра, ушли...
   Всеволод, не медля, посадил дружину на коней - их ловили, отбирали по всей округе - выехал в Чернигов. На ходу продолжая искать и менять коней - к концу второго дня уже был под городом Черниговым. Их приняли за киевлян - подняли тревогу. Святослав Всеволодович с сыном Владимиром - они так и просидели в городе - погнали всех мужчин на стены для защиты, но, узнав, что вместо Ярослава, подходит Всеволод, смутились и обрадовались... Князь Всеволод Юрьевич потребовал у Святослава Всеволодовича:
   - Поставь меня главным над объединенными войсками, чтоб я мог распоряжаться дружинами и воями, как хочу!..
   Святослав Всеволодович согласился.
   Всеволод немедленно послал Владимира в Стародуб и вовремя: вскоре туда подошел со своей дружиной Олег Святославич и хотел с ходу взять город, но не смог. Забрал вокруг весь скот и табуны лошадей и погнал обратно в Новгород-Северский.
   Святослав Всеволодович с Всеволодом Юрьевичем из Чернигова бросились за ним, обступили Новгород-Северский. "Олег, устроя свое войско, вышел противо Святославу. И как токмо по стреле пустили, побежало войско Ольгово, а князь ушел в град и заперся. Нa котором бою несколько Ольговых побили, других побрали и острог около града сожгли. Назавтре же выехал Олег к Святославу" и помирился.
   Всеволод Юрьевич спешно собрал все конные дружины, имеющиеся у него под рукой, в Стародубе присоединил Владимира Святославича с дружиной и погнал во Владимир-Залесский, но недалеко отъехал - неожиданно встретился с братом Михалком... Всеволод бросился к нему не с приветствием, а горьким упреком: "Почему не подождал! Ведь послал тебе сказать, чтобы ты ждал меня, не сдавал Володимер, не шел на мировую с племянниками..." - "Никто из твоих посланников не дошел до меня... И не с племянниками там нужно говорить - бояре ростовские и Глеб верховодят..." Михалко еще никогда не видел такого разгневанного брата...
   Повернули обратно, к Стародубу,  и, чтобы до вечера успеть, шли без отдыха. Измученный, болезненный Михалко и молодой полный сил и энергии Всеволод ехали рядом. Договорились: послать во Владимир-на-Клязьме и Переславль-Залесский людей, чтобы они связались с верными Юрьевичам боярами, для того, чтобы те постепенно повернули народ против Ростиславичей и призвали на стол Владимирско-Суздальский Михалка Юрьевича!
   Братья не остались в Чернигове, пошли на Переславль-Русский. (Знали, что Роман, взяв Киев, сразу не посмеет затребовать Переславль.) Там, на берегу Трубежа, и остался со своей дружиной Михалко. Всеволод вернулся в Остер. Оба стали готовиться, чтобы выступить на Северо-Восточную Русь!..
  
   17
   Шел снег. Вот и кончилась осень!..
   Крупные хлопья сплошным потоком валили сверху вниз, заваливало все: усадьбу, деревья, поля и речку Яузу, дорогу... Небо, воздух, земля - белый снег. Тишина: слышно, как шуршат, задевая друг друга, снежинки.
   Ефрем с верхней ступеньки крыльца смотрел, широко распахнув глаза, на все это. Он в медвежьей шубе поверх полушубка; на голове меховая шапка. На исхудалом, заросшем черной бородой лице изумление и восторг, в темно-синих глазах - слезы...
   Вышел Саухал, выбежали слуги и по колено в снегу пошли в сараи, конюшни... Начали расчищать двор от снега. Саухал, стоя рядом, посмотрел на него: никак не мог привыкнуть к той перемене, что произошла после излечения в его друге-брате Ефреме. "Не узнать!.. Как женщина стал..."
   Ефрем повернулся, улыбнулся белозубо - радостно, как-то по-детски.
   - Саухал, смотри!.. Никакого Рая не нужно на Том Свете - жить бы так на Земле: вон как хорошо!.. Почему раньше не замечал, не ценил, не знал?!.. Самое главное в жизни человека - это вот Жизнь, что Богом дано, - само по себе великое благо! - и дело, которое он должен делать, а остальное - блажь, суета никчемная...
   Саухал удивлялся: "Как может мужчина, будучи в разуме, такое говорить, вздыхать по природе, когда от него ушли почти все его воины-джигиты?!.. Говорил ему, что надо в одном месте драгоценности хранить, а не делить, - вот и не нужен стал им сотник Ефрем. Остались с ним только самые честные и верные его друзья-слуги - он, Саухал, и еще трое земляков..."
   Холоп-ямщик весело улыбался, радуясь первой санной поездке, подъехал к крыльцу. Сели, черногривый рослый гнедой с места (дернул - постромки затрещали) - в галоп: взметнулся длинный черный хвост и затрепетал в снежном вихре - хруст снега да стук об передок срывавшихся с копыт снежных комьев...
   Ефрем щурился из-под воротника тулупа - ничего не видно: по глазам сечет ветер со снегом. Сани трясет, раскачивает из стороны в сторону, скрипит рассохшееся дерево. Русобородый дурень-ямщик, стоя на коленях, насадив меховую шапку по самый нос, хлестал вожжами коня и звероподобно гоготал...
   Сотник высунул нос - вмиг и усы, борода, лицо стали мокрыми - он ткнулся в плечо Саухала и, перекрывая свист, шум, тупоток бешеного бега:
   - Многое непонятно в жизни, брат, и особенно себя трудно понять. Ты уж прости меня, но пока княжича Юрика не поставлю на ноги, никуда из Руси не поеду. (Саухал усмехнулся про себя: "Когда на княжеский стол сядет и княжить будет, то тем более не уедешь. Да... - заглянул в глаза своему сотнику-другу. - Старая любовь?!..") - Ефрем угадал-понял мысли Саухала, попытался отодвинуться: - Мне теперь... Джани - мать Юрика-княжича и только!.. - и - зло: - Я пред Богом клятву дал, что содеянный грех искуплю!.. Не смотри на меня так!.. - и тихо, скорбно-покорно: - Ничего не могу поделать: видимо и ее люблю... Чего лыбишься?! Тебе не понять!.. Займись-ко делом: поезжай в Рязань, походи - набери дружину - полсотни-сотню мечей Выбирай молодых, из ясинских семей... На Рязанской земле много осело нашего народу - часть уже обрусевает... Нет, из русских только хорошие рабы получаются - не зря на Юге так ценятся русские полоняне...
   ...Cгyкало: пролетели мосток через Рачку. Дорога пошла в гору; жеребец сбавил ход - перешел на рысь, потом - на шаг. Снег поредел, посветлело. Стали попадаться встречные возки. Внезапно ветер стих - въехали в бор. Скоро Москва. Конь изогнул шею, поворачивая голову, и бешеными черно-фиолетовыми глазами поглядел на ямщика, фыркнул, разбрызгав с атласных губ белоснежную пену, снова попытался перейти на бег.
   - Ну, тихо-о!.. - натянулись вожжи, сдерживая коня.
   Когда въезжали через Боровицкие ворота в город, Ефрем посерьезнел, нахмурился...
   Бояре Брястяне (два брата - у которых жил с матерью, выгнанный из Великого Новгорода княжич Юрий Андреевич) встретили настороженно, почти враждебно, но, когда получили or Ефрема богатые дары, то подобрели, заулыбались.
   Вышли Юрик и княгиня-мать. Ефрем побледнел... и у Джани трепетали черные ноздерки, глаза светились... Они встретились взглядами и (о чудо!) увидели друг друга - не только внешне, но главное, внутренне, обменялись чувствами своими... Время и горе испепелило, очистило их души и сердца от того многого, что мешало им любить!..
   Ефрем бросился на колени перед княжичем.
   - Я берусь оплатить твое содержание, обещаю охрану, - перекрестился: - Я дал слово Богу, что посвящу тебе свою жизнь, если Он мне ее сохранит!..
  
   18
   - Купец к тебе просится, - дворецкий поклонился навстречу шедшему Всеволоду Юрьевичу.
   - Потом... после трапезы, ты же знаешь - ждут меня, - и на ходу: - Откуда?
   - Из Володимера-на-Клязьме...
   - Володимера?!.. Кто такой? Как зовут?
   - Не спрашивал...
   Князь остановился в переходе.
   - Так узнай!..
   В трапезной уже собрались ближайшие бояре Всеволода: Осакий Тур, Семион Ювиналиевич, печатник, казначей, воеводы и несколько служивых дворян - князь хотел с ними совет держать.
   Снег уже сходит - весна. Всю зиму шли приготовления к походу на Владимирско-Суздальские земли. Оголенный, отточенный меч должен рубить, приготовленное войско должно воевать!
   Что делается в Залесской Руси - не ясно - вслепую не сунешься... А дружину, воев нужно кормить - они все вокруг Остра объели. Из Переславля Михалко два раза слал гонцов - спрашивая: "Когда идем?.." Надо сегодня решить: что делать.
   Вернулся запыхавшийся дворецкий.
   - Княже, Онанием его зовут...
   - Ананий!.. - Всеволод расправил плечи, строго повел глазами:
   - Вовремя приехал! Приведи купца в сей час ко мне туда - наверх.
   Всеволод Юрьевич волновался - он ждал вестей из Владимира. Перед ним появился купец-сотник Ананий Вертун, который раболепно исполнил все, что положено при встрече. У князя мелькнуло: "Не подняться - не осилить! - выше сотника Ананию - слишком прост. Купцом-то ему сподручнее - больше похож... - вон какая плутовская рожа у него, да и телом-то не воин..." Помог встать с пола Ананию, приобнял, похлопал по спине - сотник захлюпал носом на груди у князя. Всеволод поморщился, как от зубной боли. Ладно, дядька-боярин Семион в день по нескольку раз так-то - стар, но этот!.." - Перетерпел, ничего не сказал - ждал.
   Ананий спохватился, высморкался в подол своего кафтана, посерьезнел вдруг и - о деле:
   - Боярин Михна просил вас с братом Михалком прийти и взять Володимер. Он подымет горожан и откроет ворота...
   Князь задохнулся и с хрипом в голосе:
   - Почему он просит?!.. И почему не раньше? - ведь снег тает... Тем более там: в северных лесных краях... Знаешь, сколько надо ждать, пока дороги не откроются? - Месяц, если не более...
   Успокоился: все равно он рад вестям. Зря погорячился. Улыбнулся Ананию.
   - Сядь, расскажи: что и как там?..
   ... - Как только князь Михалко Юрьевич, не мирясь с князьями-братьями Мстиславом и Ярополком, выехал со своей дружиной из Володимера, володимерцы отворили град, вышли с иконами к князьям... Мстислав же и Ярополк, зайдя в город, утешили бояр и горожан и разделили Землю: Мстислав взял себе Ростов Великий, Переславль-Залесский и прочие грады и селения на черных землях; а Ярополку - Юрьев-Польский и Володимер; Суздаль поделили меж собой. Радовались володимерцы - "без князя не остались!" Вначале все было хорошо, Ярополк Ростиславич женился...
   - Слышали...
   ... - Взял Всеславля дочь (из Витебска): венчался во Володимере февраля три дня во вторник Мясопустныя седьмицы. Неделю князь поил, кормил народ. Нечего Бога гневить, попили вволю, - глазки сотника маслено заблестели. - Но... сильно после свадьбы уверовал в свои силы Ярополк и начал... Вначале потихоньку - наместничества и правления в городах в селах роздал прибывшим с ним служителям русским, которые, надеясь на милость князя, хотели быстро обогатиться, многие обиды начали людям чинить, кое-где стали открыто грабить, оскорблять... Зайдут в дом, выберут покрасивше бабу или девку и давай утехаться... Не боятся никого!..
   - А церковь что молчит?!
   - Церкви-то?  Да они с нее и начали: взяли ключи от церковной казны в Святой Богородице и выскребли все золото и серебро, драгие камения, а потом отобрали у богослужителей земли, деревни и веси... - оставили их без доходов.
   - Народ-то где?..
   - Очнулись, начали князя Андрея вспоминать... Челобитчиков посылали в Ростов Великий к Мстиславу...
   - А он?!..
   - Он словами-то сожалеет, но ничего не делает... Русские бояре обуздали своих князей и управляют, крутят имя как и куда хотят!..
   Всеволод изумленно смотрел на Анания: его как подменили - перед ним был прежний Ананий Вертун - деятельный, ловкий в движеньях, быстр в соображении... Воин с головой! Редко такие-то у него... "Надо послать Вертуна к Михне, и пусть они поднимут горожан, церковников, бояр против Ростиславичей и пошлют выборных знатных мужей на Русь и от имени Володимера и других залесских городов попросят Михалка прийти на княжение..."

. . .

   Бояре одобрили мысли Всеволода Юрьевича, а пока дружину и войско во главе с воеводой Осакием Туром (он сам напросился) посоветовали послать вольницей в Поле "на кормление". Но ходить должны по Окраине, не углубляясь в Степь, когда сойдут снега и полые воды, вернуться.
  
   19
   В начале мая 1175 года в Переславль-Русский к Михалку Юрьевичу прибыли двое знатных граждан с небольшой свитой-охраной и от имени Владимира-на-Клязьме и Переславля-Залесского говорили Михалку: "Прислали нас просить Вас, понеже ты есть старейший ныне во братии и сыновцах твоих и тебе достоит владеть нашими землями, и просят, чтобы ты с братом Всеволодом пришли с войски своими, а мы готовы все вам по крайней возможности помогать. Ежели же ростовцы или суждальцы с нами не будут согласны и пойдут на нас войною, то мы, уповая на нашу правду и милость божию, не убояся, противо им станем и за вас головы своя положим".
  
   20
   Между реками Остер и Удай вот уже третий день стояли лагерем всеволожьи войска во главе с Осакием Туром. Воевода не торопился возвращаться в городок на Остре. Из Поля они вели много скота, коней и везли скарб - полона не было: он запретил убивать и брать в плен мирных кочевников - не хотел травить, обозлить половцев, навести их на Русь. Все выглядело как простое ограбление - так-то они и между собой делают...
   От Всеволода Юрьевича ждали вестей, так как знали, что из Владимира-на-Клязьме прибыли послы в Переславль...
   Сотник Третьяк Комолый (или, как иногда уже звали, Третьяк Овсюгович), взяв с собой пятерых конных, объезжал сторожей, когда в лагерь прибыли вестовые от князя Всеволода с требованием немедленно быть в Остре...

. . .

   Как ни спешили, только 21 мая смогли выйти из Чернигова.
   Сотник Третьяк со своими семью десятками ехал позади Всеволода Юрьевича. Впереди них шла дружина Михалка, сзади, за ним, Владимир Святославич вел свою дружину, усиленную тремя черниговскими сотнями. Вечернее солнце скрылось за тучами, но все равно - кругом зелено, весело. Шли бодро - все-таки первый день пути.
   Третьяк оглядывался временами: смотрел на свои вьючные лошади, на Гнедко, которого берег и велел без поклажи вести за собой. Почти не было разницы между дружинниками князя Всеволода и воями, набранными весной в поход с воеводой Осакием Туром в Степь, - все подтянулись, сравнялись: кто был слишком толст, жирный - сбросил, те, кто был слаб (изнежились дома под женскими подолами), окреп, набрал вес. У Третьяка крупное, костистое тело обросло мышцами; успокоилось сердце - он твердо решил жениться на Радуне,  поэтому и завелся имением: взял у половцев коней, рухляди... Воевода и князь одобряли его, да и поведением он отличался от всех многих: молился, уходил от пиров и потех... Третьяк стал в последнее время замечать за собой, что он все чаще и чаще начал вспоминать Овсюга Комолого... То, что ему говорил приемный отец, чему учил, только теперь он мог осмыслить и понять... "Все надо делать по-божьи, с умом, а не так, как получится... Грехи, поступки, совершенные умышленно, Богом не прощаются, не замаливаются!" - вспомнилось Третьяку. "Не делай их и тогда сохранишь свою Совесть и Душу... Бойся потерять Совесть, совершая лживые, сладострастные поступки-прегрешения. Совесть дана человеку, чтобы помогать различать плохое от хорошего, черное от белого..." Даже, оказывается, и стыд нужен, чтобы не дать себе делать непристойности. "Без стыда и Совести Душа оголяется, первые две - это одежда, бронь, которые защищают ее... У всех живых, кроме человека, Душа голая, не защищена от бесовских желаний и поступков, и только у нас... Мы, благодаря Стыду и Совести, есть человеки!.. Теперь ты понимаешь, что значит Стыд и Совесть?!.." - однажды взволнованно спросил Третьяка крестный-приемный отец. "Понял", - ответил тогда, но только сейчас начал понимать и усилиями и умом создавать себя...
   Впереди зашумели. Оттуда к князю Всеволоду прискакал всадник, что-то сказал Всеволоду Юрьевичу; князь посмотрел на своих (лицо - удивленно-злое), громко приказал воеводе Осакию Туру остановиться, а сам с боярами поехал вперед, где на берегу Свини стояла взволнованная дружина Михалка Юрьевича. Его самого не было видно...
   Осакий Тур подозвал сотских, велел расположиться лагерем, Третьяка (как самого молодого сотского) с двумя десятками послал в сторожа - на стоящий в стороне курган, чтобы следить за подходами с юга.
   Князь Михалко бледный, лицо в мелких бисеринках пота, лежал на кошме, постеленной прямо на песке на берегу речки. Вокруг него суетились, пытаясь отпихнуть друг друга от князя, знахари, колдуны и поп, и все вместе - лекаря, которому не давали приблизиться...
   Всеволод Юрьевич не смог спокойно доехать последние сотни метров - дернул поводья, пятками поддал коню - оторвался от сопровождавших его - и скоком - до Михалка; соскочил, сунул поводья кому-то в руки и, раскидав всех, кто ему мешал, подбежал к брату, нагнулся, встал на одно колено.
   - Ты что?!.. Что с тобой?!..
   Михалко открыл мутные мокрые глаза, попытался улыбнуться, зашевелились губы и еле слышно прошептал:
   - Отхожу... Вот как получилось...
   Всеволод вскочил, в глазах бешенство, лицо перекошено от гнева.
   - Где лекарь?!.. Мой! Остальные - все вон отсюда!..
   Смугленький с небольшой бородкой малорослый лекарь подбежал, наклонился над заболевшим князем, стоя на коленях, слушал сердце. Всеволод заговорил с ним по-гречески:
   - Что с ним?!.. Будет жив?..
   Лекарь-грек не спеша поднялся, выпучил свои миндалевидные глаза. - Похоже... Дали ему яд, - и вдруг заговорил, напрягаясь, спеша, отдал распоряжения своему помощнику, слугам князьим - Михалковым. Больного перенесли в установленный шатер, раздели, обтерли и переодели в cyxoe, дали ему пить - насильно, приподняв, влили в рот, а потом вызвали рвоту. (Все это под строжайшим присмотром Всеволода!) В это время помощник лекаря заканчивал уже приготовление отвара из трав... Михалка вновь раздели, протерли, тепло укутали и дали остуженный отвар, положили. Больной впал в забытье.
   Протиснулся дородный духовник Михалка.
   - Господи, спаси и помоги!.. Умирает, дайте я с него грехи сниму...
   Всеволод Юрьевич от гнева закашлялся:
   - Уйди!..
   Лекарь с помощником принесли сердечного лекарства (очень резко запахло), растворили в воде и деревянной ложечкой влили в рот уже потерявшему сознание Михалку. Всеволод от напряжения почти не дышал - смотрел на своего брата. "Если умрет, - все!.. Все мои великие мысли и мечты погибнут вместе с ним!.. По старшинству князья власть перейдет племянникам и тогда все - прахом: Русь уже никогда не собрать, никогда не будет Руси - останутся в лучшем случае земли с населением, которое какое-то время будет еще говорить по-русски, а потом... О, Господи!.. Помоги, спаси его!.." - про себя молился.
   Лекарь еще раз послушал сердце больного князя - глаза грека ожили, и Всеволод без слов понял...
   Врачеватель и князь Всеволод Юрьевич, успокоенные, сидели, говорили, как равные. Отсветы костров проникали через полуоткрытый полог в шатер, где горели свечи и лампадка перед иконкой. Собеседник князя усмехнулся и продолжил:
   - В Руссии не верят лекарям: лечатся с помощью заговоров и колдовства или же ничего не делают: отдают себя на волю Бога - молятся... Бог сам не лечит, он через нас, людей, все делает. Во всех цивилизованных странах, когда прижмет, то все: и церковные клиры, и тайные жрецы-колдуны - пользуются нашими услугами...
   - Тебе, нерусь, со стороны легче видеть и судить... И я, князь, вижу и удивляюсь тому, что у нас делается... Прошло три века, а народ до сих пор еще не может забыть язычество - суеверен, как триста лет назад; окрестившись, повесив кресты на груди, внутри, в Душе остаются такими же дикарями. Мне больно!.. Но другого народа мне не дано, - с ними мне жить в добре или зле и строить Великую Русь!.. Ты что усмехаешься?! - зашипел Всеволод, сжав кулаки, уставился своими жуткими глазищами на собеседника, - Но я верю в свой народ!.. Ты посмотри, какие они в работе и в веселье!.. Где еще есть на Свете такой красивый?.. А как умеют любить!.. Души у них, как у чистых дитяти - еще не испоганенных, не испачканных земными грехами... Да, да, согласен с тобой, что при этом они умудряются как-то быть злыми иногда и глупыми... - князь нахмурился и отвернулся от лекаря.
   Ночью Михалка еще два раза поили отваром и, раздевая догола и paстерев, одевали в сухое, чистое и укладывали вновь в постель.
   К утру полегчало ему совсем, но был он очень слаб. Всеволод, обезумевший от радости, оставшись с ним, о чем-то тихо говорил...

. . .

   На носилках на двух иноходцах в первых числах июня довезли Михалка до Москвы.
  
   21
   "Тут встретили их владимирцы, доброжелательные к Михалку, и многие дары принесли, прося его, чтоб как можно поспешил ко Владимиру". Но князь Михалко Юрьевич вынужден был на несколько дней остаться в Москве: чтобы окончательно поправиться...
   К нему, лежащему - худое бледно-желтое лицо еще более заострилось у Михалка - зашел Всеволод. Посмотрел на больного брата, на иконку с бесцветно горящей лампадкой - было уже светло, в слюдяные оконца проникал утренний свет - небольшую спаленку (на стенах - из сосновых бревен, - кое-где выступила смола), и перекрестился.
   - Чую, что нельзя нам долго оставаться в Москве. Приходил ко мне вечером боярин Есей...
   - Кто такой?
   - Воевода володимерцев, - помнить должен его: бывший сотский. Так вот, - у меня Осакий сидел - они друг друга хорошо знают, - говорили... Нас могут упредить племяши наши. Есей говорит, что они в Суздале стояли со своими дружинами и набранным войском, и они раза три поболе нас-то... Давай, брате, помолись Богу и вставай: пойдем в трапезную, посидим, я воеводу Осакия позвал и Есея Житовича.
   В тесной, деревянной - как и все в Москве - трапезной Всеволод Юрьевич попросил разложить на столе карту-схему Владимиро-Суздальской земли.
   Есей, в льняной сорочке с косым вырезом, показывал, где и что обозначено.
   - Вот мы, в Москве, здесь - Суздаль - они были там, а сейчас кто их знает где! Они попытаются загородить нам путь и дать сражение - к Володимеру не дадут прорваться... Они ближе к нему...
   Послышался топот, шум, говор во дворе. Несколько человек подошли к дверям, вошел один - вестовой. Он прижал правую руку к груди, поклонился и, стараясь быть спокойным, заговорил:
   - Я из-за Яузы из сторожей... Князь Володимер велел привести к вам ябедников - они с Суздаля, говорят, что очень важную весть хотят сказать.
   - Пусти...
   Вошел молодой воин, лицо чистое, вымытое, в испачканной одежде - кое-где порвана, высокий, голубоглазый, золотоволосый, и, увидев Всеволода, растерялся, но, узнав Есея, улыбнулся истрескавшимися губами, поклонился старательно князю, заговорил хрипловатым голосом:
   - Я десятник боярина Михны Рыжего... Петряевича был послан в Суждаль, чтобы видеть и слышать князей Ростиславичей, и велел боярин, если что... то - к тебе боярин... к вам скакать (со мной еще пятеро моих)...
   - Подойди сюда и говори!.. - князь Всеволод показал на карту.
   Молодой ябедник взглянул на карту-схему и смутился.
   - Я так... вам обскажу, - и продолжил поочередно, поворачиваясь то к Всеволоду, то к Есею (на Михалка и не смотрел). - Мстислав и Ярополк со своими боярами советовались и решили раздвоиться: Ярополку ехать из Суждаля на Володимер, а оттуда двинуться навстречу сюда. Мстислав в то время должен через Переславль пойти на Москву, там повернуть на Володимерскую дорогу и гнать за вами... Они хотят с двух сторон сжать и уничтожить...
   Всеволод метнул темный взгляд на ябедника, потом на брата. Михалко еще сильнее побледнел, у него затряслась бороденка. Осакий раздувал ноздри - набычился.
   О Господи!.. - каждый понял, сказанное Всеволодом это слово, по-своему и "на себя"... 
   - Где они на сей час могут быть? - князь вертел глазами.
   Осакий Тур тряхнул головой - копна седых волос легла на плечи,  начал спрашивать у ябедника: когда он вышел из Суздаля, как долго скакал до Москвы, по какой дороге-тропе, когда (в какое время) Ростиславичи должны были выйти, какое войско у них, сколько пешцев, сколько комонных... Потом, кряхтя, встал над картой (волосы свесились: закрыли лоб, лицо), что-то мыча себе, водил толстым полусогнутым пальцем по ней, потом резко вскинул голову назад - открылось лицо, в ясных глазах - мысль и решительность,  лоб наморщен.
   - Ярополк может уже в это время подходить к Киржачу - реку ту ему недолго одолеть: как я помню, на ней много бродов и перекатов; Мстислав может быть на день пути от Переславля...
   Всеволод Юрьевич, - глядя на карту-схему - сквозь зубы:
   - Почему Мстислав так тихо идет?
   - От Суздаля до Переславля дорога хуже, чем те, по которым скачет Ярополк. От Переславля до Москвы - хороша, а от Переславля до Володимера дороги накатанные...
   - Что хочешь сказать?
   - А то, что и Мстислав перегородит нам путь - он не глуп... Они временно разделились, а ратиться будут вместе... - Глаза засинели у воеводы: - Нам нельзя позволять им делать, что хотят!..
   - Что думаешь!?..
   - Немедленно выйти нам... И не по Великой Володимерской, а по Болвановской... За Киржачом перейти Клязьму и выйти на Володимерскую - Ярополка минуем; там трехдневный путь пройти за два и выйти во Володимер - это уже не Москов деревянный - двести на двести шагов...
   Ну, ну, не скажи, - впервые подал голос Михалко. - Подол чего стоит: он несколько раз поболее самого града, да поселения, села вокруг...
   - Чего хочешь этим сказать!? - прервал его Всеволод.
   - Да так... ничего, - сник князь Михалко.
   Всеволод Юрьевич повернулся к своему воеводе, отдал распоряжение всему войску выступить:
   ... - Да вели брони, колчаны одеть, мечи и луки на себя навесить, а не извозом вести: чтоб в любой миг могли к сражению готовы!..
   Михалко еще не успел закончить молитву, как во дворах в Москве зашевелились, задвигались, зашумели.
   В полдень через Боровицкие ворота (всего было двое ворот в Москве) выехали и сами князья Юрьевичи. Топот, говор, шум отъезжающих и провожающих; те и другие истово молились, поворачиваясь лицом к старой деревянной церквушке Иоанна Предтечи.
   Михалко, несмотря на солнечный летний день, в теплом синем кафтане, украшенном сереброткаными узорами на рукавах и вороте, трясся в седле, - как только проехали мост через Рачку, попросился на носилки.
   Всеволод Юрьевич впервые за целый день улыбнулся: "Давно бы так..." Заплясал конь под князем, он дернул поводья - поскакал (за ним - десятка полтора из его дружины), догнал Осакия Тура, поехал рядом. Старый воевода повернул к нему хмурое лицо и заговорил, рокоча басом:
   - Не так начали... Дай я вперед с князем Володимером поеду, а ты с Михалком - за нами... Пешцы тихо идут, посадил бы их на запасных и извозных лошадей и - гнать... А так затяжка с ними...
   Всеволод смотрел на воеводу, и лицо у него наливалось гневом. Мутными глазами князь глядел на движущуюся массу воинства, вытянутых вдоль дороги, и Душа наполнялась тревогой и злостью и силой. "Все беру в свои руки!.. Господи! Не молюсь тебе - пусть молитвой будет мой труд во имя Земли Русской... Дай мне удачу и я устрою Землю! - Осакий Тур продолжал говорить, показывая рукой. Князь подумал о воеводе, не слушая его: - Хоть близкий ты мне человек (сколько раз меня спасал, выручал из бед, стараешься опекать, как сына), но ты все-таки лишь боярин и лезешь туда, куда не след!.. Я князь, сам должен думать и водить дружину и воев, народ..." - воевода с частью всеволожьей дружины уже было тронулся вперед.
   - Погоди, не спеши боярин, - вдруг холодно и твердо заговорил Всеволод Юрьевич (Осакий, изумленный, осадил коня своего, и остальные - кто с ним), подъехал к воеводе: - Вместе... со мной пойдешь; пошли вестовых: к Володимеру Святославичу - пусть стоит на месте и ждет ведомцев и моего слова. Остальных оповести, чтоб, переехав Рачку, поднялись на поле - вблизь усадьбы Якима Кучковича - и остановились.
   Некоторые спрашивали друг у друга: "Какое Кучково поле? - оно ведь на левом берегу вверх по Неглинке..." - "Да это просто поле около усадьбы внука Ивана Кучкова". - "А, а, а!.." - открывали рты, кивали головами...

. . .

   Ведомцы, хорошо знавшие все дороги и тропы, вели Юрьевичей ("с ним же несколько москвич") по тропам, вспрямливая намного путь, минуя Владимирскую дорогу. Чтобы сбить с толку неприятеля и для разведки боем по Великой Владимирской дороге навстречу Ярополку, был направлен конный отряд во главе с боярином (из русских) Милославом Семиградским - в помощь ему приставили сотского Третьяка с полусотней...
   22
   Подходили к устью Киржача (шли по правобережью Клязьмы), когда усланные вперед и по сторонам сторожа-разведчики доложили Всеволоду Юрьевичу, что Ярополк (он шёл по левому берегу Клязьмы - навстречу - по Владимирской дороге) только что начал переправу через Киржач. У князя Всеволода вмиг прошла усталость, опухшее искусанное комарами лицо оживилось; оглянулся на воеводу - старым, сильно утомленным показался ему Осакий Тур. "Правильно все делаю - надо самому!.. Норовистый характер хочет выдержать... Господи, что это я - да хороший он, просто гордый - такой и должен быть".
   Узнав про Ярополка, Осакий обрадовался (и обидчив он не был):
   - Видишь, княже, Бог помогает нам: мы, считай, минулись с суздальцами...
   - Ты говорил, когда мы были еще в Москве, что он к Киржачу подходит...
   - Война ведь!.. Мог он стоять и ждать... Всеволод, вели всем остановиться, и чтоб никто не подходил к реке... Подождем, затаимся - пропустим...
   - Слышали?! - обратился Всеволод к рядом стоящим сотским: - Велите, как воевода сказал-приказал!.. Чтобы тихо!.. Остановиться и ждать. Всеволод вплотную подъехал к воеводе и - негромко:
   - Бог дал случай!.. И мы не должны упустить его...
   - Ты хочешь сказать, что нужно ратиться?!..
   - Когда еще такое будет: Ярополк один, переправляется через реку, войско у него разделилось... Нападем на одну часть, а вторая сама падет... И Мстислав не будет страшен нам...
   - А мы знаем, где он?!.. - отвел в сторону грустный усталый взгляд Осакий и вновь посмотрел на князя, но теперь уже - сильный ясный взгляд: - Я в жизни всякое видал!.. Не надо врага глупее себя считать!.. Мне кажется, они видят и слышат нас, знают, где и как идем - нарочно пропускают... О, Бог мой! - минуй это нас... - поднял на миг глаза к небу - опустил (синева радужек погасла), спрятал напряженно-злые зрачки под густыми нахмуренными бровями. - Нам еще через Клязьму - на левый берег перебираться. Что, если они, а не мы - перехватят?.. Что они задумали, знаешь?.. - Нет! - сам себе ответил, и - требовательно: - Я прошу тебя, если сможем, давай увернемся от боя!.. - и погоним во Володимер. Только еще пошли сторожей-ведомцев: глядеть за Ярополком.
   - За ним смотрит Милослав.
   - Да что Милослав!.. Ты же знаешь - он как кость брошен, чтобы отвлечь!.. - Осакий помахал кистью рук - изобразил крест перед своей бородой: - Пусть простит нас его Душа.

. . .

   Раставив далеко - вниз и вверх - вдоль берега потайных сторожей, встали лагерем. К Всеволоду Юрьевичу к только что поставленному шатру прорывался московский воевода с двумя сотскими. Его не пускали сторожа. На шум вышел сам...
   - Княже!.. Мы же разошлись с Ярополком. Они на Москву идут!.. Мы не можем с тобой, прости, - вертаемся для обороны своих домов...
   Всеволод хотел спокойно:
   - Суздальцы не пойдут в Москов!!! Они повернут за нами... - московичи не слушали или не могли понять.
   - Не можем мы!.. Не можем свои отчины бросить! - кричали они: - Перед Богом говорим: не поднимем мы на вас оружье свое, как бы ни заставляли Ростиславичи...
   - Отпусти, - тихо, в ухо (Всеволод Юрьевич не заметил, как к нему подошел воевода Осакий Тур). - Все равно от них толку не будет, да и сбегут...
   Князь презрительно прищурил глаза: - Тоже мне союзнички, други!..

. . .

   Русские перешли на левый берег Клязьмы, вышли на Великую Владимирскую дорогу, подошли к переправе через Колокшу (разведка доложила, что путь за рекой - до самого Владимира - "открыт"), когда на загнанных лошадях примчали двое вестовых и сообщили, что войска Ярополка повернули обратно, идут вдогон. "На четверть дня от нас - к вечеру будут тут!.." - говорили, тараща глаза, уставшие, потные.
   Князю Владимиру Всеволод велел немедля начать переправу. Осакия Тура и воеводу Есея Непровского подозвал к себе и вместе пошли к Михалку Юрьевичу. Князь Михалка сидел на носилках (рядом расположились лекарь и поп), крутил головой - соболья круглая шапка свесилась, из-под нее выставились мокрые редкие седеющие волосы, - он еще не мог прийти в себя от качки. У Всеволода Юрьевича задергалась правая щека под густой черной бородкой: "Ну и вояка!.." - повернулся к воеводам:
   - Мы давеч советовались с братом... - они слушали хрипловатый бас Всеволода Юрьевича: слова произносились правильно, но с нерусской интонацией и неправильными ударениями (у Есея смугловатое лицо напряглось; Осакий Тyp завесил глаза своими густыми бровями) и оттого заставляло вслушиваться. Всеволод опять посмотрел на брата - тот, по-петушиному задрав голову, закатив глаза кверху, что-то шептал про себя, - и уже откровенно насмешливо проговорил: "Геракл!.. Русский храбр!.." - так тихо, что никто не разобрал, и громко продолжил:
   - Ты, главный воевода, со своей личной конной дружиной - пешцев оставишь - вместе с князем Володимером пойдешь как можно скорее до речки Кужляк (около 80 км) и встаньте на этом, правом берегу, ждите нас с князем. Думаю, Мстислав за той рекой поджидает. Но если раньше встретитесь, то огородите дорогу - обойти трудно в тех местах: кругом непролазный лес, низины, речки и озера - ко мне вестников и тоже ждите! Раз Ярополк позади нас, то Мстислав - впереди: перед городом Володимером... - Подошел к Осакию Туру и - только ему: - Иди, Осакий! Бог в помощь!.. И смотри - попридерживай князя, чтоб не ввязывался в бой раньше времени...
   - А ты, - повернулся к Есею, - с конными останься здесь, на левом берегу Колокши: не пусти Ярополка через реку!.. До завтрашнего полудня... Мы без отдыха пойдем... Когда перейдем мы Кужляк и сцепимся с Мстиславом, Ярополк не смог бы нам в спину ударить... Я оставлю тебе десятка полтора самострельщиков, посади на коней, - после догони меня. Без тебя, без володимерцев нам с Михалком с русской дружиной трудно будет справиться!.. От тебя многое будет зависеть: кому... кто будет княжить на нашей Земле... Пусть дойдет это до каждого твоего воина!
   - Исполню, княже!.. - нагнул голову воевода Есей, а потом, подойдя поближе, тихо спросил Всеволода: - Почему думаешь, что Мстислав там, а не в Переславле?..
   Всеволод Юрьевич (было видно) нервно вздрогнул, уставился своими большими темно-карими глазищами на Есея и с силой, сквозь зубы, произнес:
   - Они не могут быть глупыми: как никак, князья!..

. . .

   Конные Осакия Тypa и черниговцы Владимира Святославича рысью ушли вперед, за ними гулко двинулись пешцы и "комонные" князей Юрьевичей. Солнце сегодня с утра пряталось за серые низкие тучи (но дождя не было), поэтому плохо высыхали крупы, гривы коней и одежда ратников, намоченная во время переправы.
   Главный воевода выслал усиленный разъезд вперед, параллельно дороге - с обеих сторон - направил сторожей-разведчиков, и только тогда поддал шпорами жеребца в пах - конь в галоп - догнал Владимира Святославича, перешел на рысь. Князь Владимир улыбался - он о чем-то думал про себя. Осакий Тyp недовольный покосился на него: "Молодость, молодость!.. Всеволодушка тоже такой же... Осторожным надо быть! - Взял и разделил... Не нужно было так-то... Лишь бы обошлось!.."

. . .

   Три конные сотни владимирцев остались на левом берегу Колокши, чтобы перегородить путь Ярополку.
   Есей позвал к себе сотских, десятников - пришли: по грудь одежда сырая; корячились, шагали - неприятно в мокрых портках. Сказал им, напрягая лицо, что от того, смогут ли они задержать ворога до завтрашнего полудня, зависит судьба Владимирского стола: будет там сидеть князь и кто: Ростиславичи останутся или сыновья Юрия Долгорукого займут?!.. - Возвысил чистый сухой голос:
   - Скажите каждому воину это!.. Чтобы дошло. Стоять насмерть, но не умереть! - Мы еще должны помочь князьям Михалку и Всеволоду одолеть Мстислава, который притаился, должно быть, за Кужляком, под нашим родным городом. Нельзя допустить, чтобы Володимер вновь был унижен!.. - Подозвал молодого десятника: - Выбери себе два десять воев и иди за реку по дороге навстречу суздальцам. Не раться, - только смотри и слушай их и, когда надо, посылай ко мне вестовых... С Богом!.. Ты, - к сотскому, - расставь сотню свою вдоль реки - по обе стороны дороги. Чуть выше переправы, где перекат - увидишь, - посади самострельщиков - оставь мне пятерых - остальных забери; и, как только кто увидит... начнут они переходить - пусть свистят громко и шлют вестовых бегом...
   - А может, затаиться, не показываться?..
   - Наоборот... Пусть слышат, сколько нас, как широко мы стоим на реке. Одиночных - сами бейте, а когда пойдут гурьбой, то буду посылать подмогу... Но смотрите, что и как!..
   Сотский со своими десятниками ушел.
   Оставшимся двум сотням приказал встать лагерем, развести костры, сушиться, готовить еду - отдыхать. С собой взял двух воев и пешим пошел вдоль берега, где были расставлены сторожа: смотрел, говорил, как и что делать, если увидят на той стороне суздальцев...
   Под вечер вернулся на дорогу, в лагерь. Присел около костра, к десятнику Овдею. Спросил (будто о чем-то попутном), были ли вестники - хотя и спрашивать не нужно: его, воеводу, тут же бы нашли. Смотрел на огонь, а сам чутко прислушивался. "Что-то случилось с посланными сторожами!.. Хорошо хоть Гришату отправил с пешцами. Стыдно, конечно, осуждают, но не мог я своего сына здесь оставить!.."
   - Есий, - старый десятник протянул руку с куском поджаренного мяса, - поешь... хлебушка у нас... - улыбнулся, развел руками.
   Суровое темного загара с коротко стриженной бородкой лицо воеводы преобразилось: помолодело, нежно-трогательно дрогнули сухие истрескавшиеся губы - осветилось изнутри добротой.
   - Спаси Бог тебя, Овдей!.. Некогда мне было велеть себе затопить костер - сухари на ходу только...
   Начал есть, показывая из-под черных усов белые ровные зубы.
   Овдей подсел поближе, посмотрел, не подслушивает ли кто:
   - Кабы не обошли нас!.. - негромко, в глазах у десятника тревога. - Они уже должны быть тут...
   - Не обойдут, - но в голосе воеводы - неуверенность.
   - Мы и лодки-то и паром забыли изрубить или вниз по реке пустить...
   - Зачем?! - Есей перестал жевать, посмотрел строго своими красивыми карими глазами: - Вот за ними они и попробуют в первую очередь кинуться и только уж потом, если не получится, попытаются обойти. У них времени нет, потому и постараются, пока можно, за нами прямиком гнаться, - и как бы про себя добавил: - Может, Милослав задержал их... - Задумался.
   Свист, крики сторожей!.. С того берега, как эхо,  но послабее, ответили тем же.
   Воевода вскочил, к нему прибежали двое сотских; в лагере забегали, без команды бросились к лошадям. К Есею стремянный подвел его жеребца, воевода вскочил в седло и уже сверху крикнул сотским:
   - Постройте сотни на дороге и - ждите!..
   Сам - к берегу, к воде. Конь его, приседая на задние ноги, спустил Есея по пологому песчаному берегу к застывшим за кустами сторожам - правее в трех десятках метров от переправы, где стояли приколотые лодки и паром. Спешился. К нему метнулся старший из сторожей.
   - Боярин, прячься - стрелой могут!..
   Владимирский воевода кинул ему повод, сам продолжал без отрыва смотреть на тот берег. Замолкли и там. Потом вдруг обернулся: за ним стоял Овдей со своей десяткой - девять воев,  и - к десятнику: - Видишь?.. - На другой стороне то в одном, то в другом месте по одному, по двое, спускаясь к воде, орали, размахивая копьями или мечами. - Овдей! Надо - туда... посмотреть, что там?!.. - какое-то мгновение они смотрели друг на друга.
   - Понял, воевода!.. Ей, робяты, на седла и за мной...
   Кони махом попрыгали в воду, взбуравили - шум, брызги, храп и ржание... Через 2-3 шага лошади уже плыли, чуть ли не до самой середины отталкиваясь задними ногами. На середине неширокой реки они поровнялись с переправой - их понемногу сносило течением. На той стороне притихли - как будто никого... Потом - истошо-грозный ор и полтора десятков воев высыпали на берег, выставили копья, некоторые начали стрелы пускать.
   Атакующие всадники сползли с седел в воду и, укрываясь от стрел в воде - одной рукой держась за чересседельники, другой - гребя: плыли рядом с лошадями, то и дело погружаясь с головой в воду... И как только копыта коней доставали дно, мокрые взбирались на седла и, прижимаясь к шеям лошадей, выхватывали мечи, кто-то саблю, и с боевым кличем, поднимая и таща за собой огромную волну, как бешеные, кинулись на берег на пешцев-суздальцев... Смяли, изрубили, растоптали и - исчезли в кустах ивняка: там еще какое-то время - крики, треск, звон и... тишина.
   Воевода стоял как статуя. Выкаченные глаза застекленели... Потом встряхнулся, вскочил на коня и широким тяжким скоком - вверх на дорогу, закрутился на месте - только песчаная пыль из-под копыт, - дико закричал. Его все же поняли: построенные сотни развернулись, вначале шагом, а потом рысью - в галоп - помчались по владимирской дороге.
   Остался только вестовой воеводы, который начал звать воев сторожевой сотни, чтобы все бежали к переправе...
   Тем временем Овдей со своей десяткой (осталось шесть человек) плыл обратно, что-то кричал... Когда они в мокрой обвислой одежде взобрались на левый берег, то полсотни воев во главе с сотским уже ждали его. Овдей, разбрызгивая грязь, подскочил к нему и, тряся слипшейся сырой бородой, заорал:
   - Обошли нас!..
   - Не ори, знаем!..
   Отдельные воины продолжали еще выходить на дорогу, ведя за повод коней, когда сотский подал команду и неполная сотня устремилась, поднимая пыль, вслед за ушедшими...
   Десятник Овдей скакал рядом с сотским и, подлаживаясь к ходу, перекрывая грохот копыт, шум, кричал:
   - Докуда едем?
   - До Длинного оврага - верст пять...
   - А если они уж там?.. Ярополк перехватил мост?
   Сотский в ответ звероподобно оскалил зубы...
   Овдей и сам знал, что тогда - конец. Длинный овраг можно пройти только через мост, - его не обойдешь: на десятки верст в ту и в другую стороны от него тянутся с глубокими крутыми склонами овраги, заросшие непролазным еловым лесом с буреломами. Не только коню - пешему не пройти.

. . .

   Летние ночи в середине июня (12 числа) светлы. Хорошо после дневного зноя, жары ночью: воздух прохладен, влажен - приятно веет в лицо, но плохо охлаждается потное перегретое тело под одеждой, доспехами. Шли-скакали без отдыха, Есей выслал вперед дополнительно сторожей - десятка три - велел далеко не отходить от него: "Чтоб на крик - не далее..."
   Вот уже большую часть дороги пронеслись - никого. "А вдруг Ярополк уж там - на мосту?!" - у воеводы сжималось в груди - трудно становилось дышать...
   Кони начали похрапывать, крупы потемнели от выступившего пота, в пахах - мыльная пена - загоняли коней...
   Сотни сильно растянулись. Есей сказал сотскому Демиду, чтобы он с теми, кто еще может, продолжал скок, а сам с другим сотским приостановил бег, чтобы подождать отставших...

. . .

   Сотский Демид догнал высланных вперед ведомцев. Теперь он сам скакал вo главе отряда. В страшном напряжении - дышал через рот; ощеренные зубы жутко посверкивали, когда оглядывался.
   - Зарублю!.. Кто отстанет.
   Попытался он разглядеть дорогу (есть ли следы), но тени от кустов, дерев не давали это сделать.
   За каждым поворотом, за каждыми близко к дороге выступившими деревьями чудились ощетиненные копья Ярополковых дружинников... И даже когда уже дорога опустилась в темноту оврага и зацокали копыта по широкому длинному мосту, и то не верилось, что дошли...
   Демид на своем полуживом коне по инерции выскочил на другую сторону оврага. Натянул повод: "Тпру!.." Соскочил с коня, присел на несгибающиеся ноги - рассматривал дорогу, водил по ней ладонью - свежих следов не было! Он встал, испустил облегченный вздох, снял с головы шлем - свесились на плечи черные (темно-русые) волосы - и, закатив кверху - на серо-молочного цвета небе горели слабыми искорками мелкие звездочки - глаза, перекрестился: "Благодарим тебя, Господи!" Сзади подскакивающие спрыгивали на землю, снимали шлемы, колпаки и тоже благодарно крестились. Сотский махнул рукой:
   - Выделите на каждую десять коней одного коновода, и пусть они отведут их наверх... Эй, Горазд, где ты?.. Возьми с собой своих три десять воев и идите обратно - за мост, - встаньте по обеим сторонам дороги - там, где она начинает спускаться... Копья тоже берите с собой. Сами не показывайтесь... Как только пройдет воевода с сотней и отставшая сторожевая сотня, затаитесь вдоль дороги - с левой стороны и больше никого не пускайте к мосту - бейте из луков!.. Если что, отбиваясь копьями, отходите в лес - не дайте себя побить. До утра стоять!.. Мы коней вам оставим вон там на краю оврага, за березняком - туда и выйдете-продерётесь...
   Горазд подозвал воев, каждого осмотрел - уставшие, понурые - знают: на смерть идут!.
   Подошел сотский Демид: немолод, но еще в силе мужик, лицо строгое и вдохновленное, низко им поклонился:
   - Сыны, братья, други!.. Удержать их теперь можем только здесь, на мосту, - больше негде... Мы тоже будем ратиться не на живот, а на смерть!.. Да благословит вас Бог! - перекрестил их...
   Оставшимся велел таскать хворост, сушняк под мост, завалить ими весь овраг вокруг его. Несколько человек послал секирами подсекать деревья, так, чтобы в нужное время их можно было свалить на мост, дорогу.

. . .

   Вдруг как будто земля треснула, небо рухнуло на голову - конь Овдея встал на дыбы: впереди - буря: гром, треск, звон и истошные крики и проклятия десятков людей; визг дерущихся коней!..
   Только опыт и ум старого десятника не дали страху пленить тело и Душу его. Он почти что на месте заставил коня развернуться и вышел из начинающейся давки, - скокнул за куст - в сторону от дороги, но его остановили наставленные копья.
   - Слезь!.. Брось свое оружие... Теперь иди...
   Через десятка четыре шагов Овдей оказался на полянке. Судя по одежде и обличию, перед ним были Ярополковские приспешники: полусотня или чуть более - все хорошо вооружены: копья, мечи висели в ножнах на поясах. Ждали... Неожиданно (сзади) к нему подошли сотский и высокий молодой - шелковистая бородка курчавилась - ("Князь!.. Ярополк!") - за ними вооруженные, в кольчугах - охрана.
   - Ты кто? - сверкнул глазами молодой князь.
   Овдей вздрогнул от его голоса - такого неприятного, в отличие от внешности, - кувыркнулся перед ним и - лбом об землю...
   У Ярополка, как от оскомины, скривился рот.
   - Подымись и говори, кто ты! - сердито.
   - Я - десятник володимерского полка...
   - Плохой ты воин, коль сбежал от сражения.
   - Не хотел, княже-господине, против тебя воевать, - голос старого деcятника задребезжал, слезы выступили - на дурашливом лице - испуг (сам себе Овдей в этот миг стал противен).
   - Хватит!.. Знаю вас - надо было сразу ко мне... Скажи: сколько человек у Михалка и Всеволода?.. Ты впереди шел?.. В сторожах?.. Стоят ли еще князья на берегу или тоже двинулись?..
   Овдея как ушатом холодной воды: "Господи, да они ведь не знают, что князья Юрьевичи ушли!.." - обрадовался, забылся от радости.
   - Что молчишь?!.. - к нему уже подходил сотский с плеткой в руках.
   - Убери плетку, теперь я и так скажу - теперь мои слова ничего не изменят...
   - Ну ты, холоп, вздумал посмеяться надо мной! - князь до багровы покраснел, крупные капли пота выступили на лице.
   - Ой, князюшко, ведь великий князь володимерский Михалко и его брат Всеволод Юрьевич, наверно, уже под Володимером...
   - Что-о!?.. Что ты сказал, собачий сын?! - бросился к Овдею, схватил за грудки, хотел приподнять, но тяжел, крепок оказался старый владимирский воин, - отпустил, нагнул в сторону. Повернулся Ярополк к своему сотскому:
   - Отведи и сам... убей!.. И быстро - ко мне...
   Овдей выпрямился сколько мог, смело и дерзко посмотрел на князя.
   - Ты, Ярополк, к своему народу относишься как к своим рабам, потому-то люди, кроме бояр-холуев, - им все равно, кто князь - лишь бы имения давал, - тебя никогда не признают своим князем, а без нас, народа, хоть сто раз называй себя князем, на самом деле им не будешь...
   Сотский по рукоять всадил засапожный нож (с хрустом) в грудь Овдею... Вытер об траву кровь с лезвия ножа, сунул за голенище, подошел к князю.
   Ярополк - в ярости:
   - Найди тех лазутчиков, которые неверную весть принесли, и с ними так же поступи!.. - передохнул: - Пошли ко всем сотским вестников, чтоб все вскочили на коней - будем гнать до самого Кужляка... В никакие стычки не вступать, бои не принимать, если можно, обходить!..
   Едва отдохнувшие кони с усилием несли всадников по Владимирской...

. . .

   Горазд не сразу понял, что мимо скачут суздальцы-ростовцы (он принял их за отставшую сторожевую сотню), а когда понял,  начали стрельбу из луков, но те достигли моста, и если бы не воевода Есей со своей сотней, - они еще не успели пройти мост, - то Ярополковцы с ходу бы открыли путь себе через Длинный овраг.
   Есей сумел развернуть сотню, к ним кинулись на помощь воины сотского Демида, и все они вместе отбились от обессилевших на загнанных конях ростово-суздальцев - из сторожевой сотни.
   Сотский Ярополка поспешил вывести из темноты оврага из-под обстрела лучников Горазда своих разведчиков.
   Через полчаса, когда подоспевший Ярополк бросился со своим спешенным войском на приступ, то мост уже горел, понизу разгорался сушняк, на огонь падали вековые ели, которые через какое-то мгновение вспыхивали... Огонь разгорался. Поднялся ветер, сильные порывы повели огонь по обе стороны моста. Разгорался лесной пожар!..
   Есей отвел оставшихся от двух сотен подальше от жаркого огня... Охрипшим голосом попросил сотских построить своих "комонных" и шагом повел их по дороге на Владимир.
  
   23
   К вечеру 14 июня подошли к Владимиру Святославичу Михалко и Всеволод Юрьевичи. Их встретил радостно воевода Осакий Тур, обнял поочередно, повел сразу в шатер к черниговскому князю, который стоял чуть ли не на самом берегу Кужляка. До полуночи слышался оттуда говор, спор - ужинали и советовались...
   В полночь прибыла полутора сотня владимирцев Есея. Весь лагерь проснулся, ликовал - будто не сто пятьдесят, а сто пятьдесят по сто пришли!
   Никто из князей никому ничего не говорил, но дружина и вои знали, что будет бой с Мстиславом, который стоял за селом Загорье - это примерно в 2-3 верстах - если идти прямо: спуститься с крутого правого (но не высокого) берега, пройти - по пояс - речку, прошагать низкие луга с небольшими мелкими озерками и кустиками вокруг них, подняться по полю (жаль, по жнивью придется идти!) на холм, а за ним - село с деревянной церковью...
   В три часа дня (9 утра) - день солнечный - войско трех князей перешло речку Кужляк: вначале пешцы, затем  конные - и начали строиться на лугу вдоль поля. Впереди выстроились длинной цепью дружинники Владимира Черниговского - все рослые, в бронях, на лицах у многих надеты железные личины с узкими щелочками для глаз. В левой руке у каждого - червленый щит, закрывающий все тело, в правой - копье. За ними в два ряда пристроили пешцев с луками и самострелами из Михалкова и Всеволодова дружин; туда же попали семь москвичей во главе с десятником Сорокой Мерянином (они не ушли со своими в Москву - их было восьмеро - одного Сорока послал коноводить с верховыми и вьючными лошадьми).
   Сорока Мерянин, поставив около ног самострел (коловоротный), щурясь от солнца, осматривался. Вот сзади к ним начал пристраиваться конный полк - там князьи стяги Юрьевичей. Рядом топтался Богдан Кожемяка с большим тяжелым луком - рослый и плечистый; над верхней губой и на подбородке золотился пушок. Он тихо басом спросил:
   - Почему мы так длинно и узко построились?.. - Сорока подскочил - он казался бы подростком, если б не темное загорелое морщинистое лицо, - сурово замахал рукой: "Заткнись!.. Сглазишь... нельзя ничего говорить!.. Для такого дела есть князья и воеводы: как скажут, так и будем делать..."
   Но все равно было странным видеть открытые, незащищенные фланги длинной шеренги - почти во все поле!..
   Справа, в полуверсте от них на холме, поросшем кустарником, вдруг появились - передний ряд более сотни выставились из кустов - конные. Сорока довольно усмехнулся - он знал, что это всего лишь обманное пугало, созданное из полутора сотен владимирцев, которые только нынче ночью пришли и не успели еще отдохнуть и годились только для этого. Еще раз посмотрел: "Да, смотрится как взаправду запасной конный полк!.."
   Вперед, на край поля, выехали князья Михалко и Всеволод с главным воеводой. Все в шеломах, вооружены, - кроме Михалка, - лошади убраны серебряными уздечками, султаны меж ушей, покрыты ковровыми попонами... "А где же русский князь Володимер?.." - его не было видно...
   Осакий Тур поднял руку ("Внимание!"), развернул коня, встал левым боком к воинам - солнце светило ему в лицо, - глаза блеснули из-под огромных рыже-бесцветных бровей, и звучным голосом мощно заговорил: что сейчас произойдет сражение, сказал, как должны вести себя воины, где и у кого какое место должно быть в бою, предположил варианты действий противника... Закончил:
   - ...Мы не можем не побить Мстислава, иначе они нас побьют: после полудня будет здесь Ярополк!.. Слушайте своих старших и не бойтесь: что бы ни вытворял ворог, помните: это он от страха перед вами будет делать: - Правда и Бог с нами!..
   Михалко с неестественно бледным лицом снял с головы шапку - открыл седую голову - перекрестился, а затем, подняв висящий на груди крест с сверкающими на солнце каменьями, перекрестил воинство... Показал рукой на брата своего Всеволода - все поняли, что он хотел сказать этим.
   Всеволод сиял золоченным шеломом и орлами на пурпурной накидке поверх начищенной, блестящей подобно рыбьей чешуе брони, на посеребренном седле с высокой спинкой, чуть привстал на стременах и могучий бас его зарокотал над лугами, речкой, вторил эхом от правобережного леса. Он чеканил каждое слово, непривычно озвучивая слоги и ставя ударения:
   - За нами Бог, потому что мы идем в бой за Правду!.. По Правде княжеский Володимерский стол должен быть за Михалком - братом моим; это земли наши - сыновей великого князя Юрия Володимеровича. Ростовские и Суздальские бояре вкупе с Ростиславичами неправдой убили... Зверски!.. Андрея Боголюбского!.. Издеваясь над его телом и Душой его... Бог прибрал великого Андрея к себе, и он теперь Оттуда смотрит вместе с Господом на нас!.. Мы обязаны нынче победить нечестивцев, которые разорили божьи церкви на Володимерской земле, ограбили Володимерскую Богородическую церковь и увели... отдали в полон Глебу Рязанскому нашу святую соборную икону Володимерскую Божию Матерь - она вопит: просит от нас помощи!. Знайте это!.. - опустился на седло, помолчал и уже потише, по-деловому, абсолютно не сомневаясь в победе, заговорил: - Одолев врага, когда он побежит, не гонитесь за ним - не разбегайтесь, с простых воинов снимайте доспехи, отнимите оружие и отпускайте - они такие же русские, как и мы, - нам вместе завтра с ними жить; в полон берите только бояр, сотских и знатных мужей. Еще раз заклинаю вас: не разбегайтесь!.. Иначе быть беде: мы можем заплутать средь них - их поболе нашего... - Развернул коня, как и воевода: - Ну, вперед! С Богом!..
   Заревели боевые трубы, и тысячи ног горным обвалом выкатились в поле.

. . .

   Первыми пали хлеба под ногами вступивших в поле (теперь уже поле битвы!). Сорока с болью и с жалостью сделал первые шаги по растоптанному жнивью - "еще неделя-полторы и рожь бы цвела - уж колосья оперились..." А потом у него как будто что-то оборвалось в груди: "Что теперь?!.. Если жито топчем-губим,  до живота ли!.. На смерть идем!.. - сердце наполнилось горячим гневом, руки, ноги затяжелели, в голове - звон, гул: - Скорее бы!.. Где ж они?!.." - и он увидел их: из-за вершины поля высыпали пешцы и, дико крича, размахивая оголенными мечами, секирами, посверкивая на солнце небольшими круглыми щитами, бронью, устремились вниз. Сорока совсем не испугался, он больше удивлялся: зачем бежать (пусть и под гору) - при такой жаре, при таком расстоянии пока добегут - выдохнутся. А то, что рассчитывали на испуг (Сорока посмотрел вокруг),  никто и не испугался,  только лица напряглись, да шаги стали тяжелее у русских воинов.
   Вот уже стройный четырехугольник ростово-суздальцев стал рассыпаться...
   Сзади загудела земля под копытами: шедший конный полк стал рысью растягиваться в стороны и, немного погодя, пристроился за пешцами, двумя полусотнями с обеих сторон прикрыл фланги; всадники в руках держали луки и самострелы.
   ...Пешцы Мстислава полностью вышли в поле, также во всю ширь загородив его, и их теперь было очень хорошо видно - всех: первых, средних и последних - передние не закрывали задних (так как шли сверху вниз).
   Что-то случилось - Сорока почувствовал, понял по изменившемуся шуму... Закрутил головой - впереди, - наступавшие перестали орать, некоторые стали переходить на шаг... С правого фланга русских вырвались конники, построившись в длинную лаву, они мчались навстречу Мстиславому войску. Видно было, как напрягались в неимоверном усилии всадники (они почти лежали в седлах - припали к шеям своих лошадей) и кони, чтобы в бешеном галопе лететь навстречу врагу. На "острие" лавы несся Владимир Святославич. Его все (свои и враги) узнали: по одежде, по позолоченному шелому и блестящей богатой брони... по тому, как рядом с ним скакал всадник с черниговским княжеским стягом... Гик, свист одобрения вырвались из сотен глоток русских. Сорока Мерянин тоже кричал, но что-то сегодня у него было не так как раньше: как-то не четко и не реально (чувствовал он) и не было гнева прежнего... И только тоска какая-то! - что словами не пересказать. Поневоле - думы: "Господи! - ладно, хоть детей дал доростить, имение нажить - если что... - без меня проживут..."
   Небольшой конный полк Владимира Черниговского на скаку развернулся налево и мчался теперь вдоль передних рядов противника и засыпал его стрелами... Видно было, как попадали, завертелись враги. Строй и порядок в Мстиславовом войске окончательно нарушился. Вдруг показалась (из-за Загорья вышла) конная дружина Мстислава - они хотели обойти своих слева, но остановились ("Видать, испугались нашего "засадного" конного полка") - справа им не пройти было: там овраг...
   Тем временем и у черниговцев несколько всадников, пораженные стрелами, вылетели с седел. Сорока понял, что и ростово-суздальцы тоже стали отвечать стрелами... Князь Владимир Святославич вывел своих из-под обстрела и ушел так же, как и пришел,  пристроился позади Всеволода Юрьевича. Между сражающимися полками остались лежать несколько трупов, да десятка полтора раненых и спешившихся воинов ползли, шли, отстреливаясь от наступавших навстречу к своим... (Взбесившиеся кони без седоков умчались с поля боя.)
   Еще сблизились, можно стало достать из самострелов, послышалась команда:
   - Стрелить из самострелов!
   Сорока Мерянин натянул тугую тетиву, крутя рукоять коловорота, вложил в желоб самострела короткую тяжелую стрелу - она в 2-3 раза летела дальше обыкновенной стрелы из лука и на близком расстоянии рвала кольчугу, пробивала любую бронь - и, приподняв ложе-ствол, плавно нажал на спусковой крючок - тетива щелкнула, как бич, - стрела свистнула - исчезла... То тут, то там застучали-защелкали самострелы... Свист, жжукивание пускаемых стрел... Никто не ожидал такого: ни те, кто открыл беглую стрельбу из самострелов, ни те, по кому били (у Мстиславцев были в основном луки, и те не у каждого - они шли в бой, оголив мечи) - пешцы ростово-суздальцы остановились, ряды их еще сильнее смешались... Русские прибавили шаг и вот уже, дойдя на расстояние лучного боя, засыпали противника тучами стрел. Самострелы стали бить прицельно по передним - это окончательно ошеломило их, впереди шедшие были перебиты, многие пораженные стрелами попадали, раненые дико кричали от боли и страха... И чтобы помочь своим пешцам, сквозь них Мстислав пустил конную дружину, но это только усугубило положение: попав под дождь русских стрел, конница начала сама топтать своих - взбесившиеся раненые кони сбрасывали под копыта седоков и, топча пешцев, повертывали обратно, лягая и кусая встречных коней со всадниками, разметывая конные ряды, прокладывали себе дорогу вон...
   Вновь взревели трубы, забили "рать" барабаны; послышалась команда: "Пропустить комонных!.." Первыми сорвалась русская конница с флангов, затем, пройдя сквозь ряды своих пешцев, вылетел с конной дружиной Всеволод, - врезался в Мстиславов полк - полуоглушенных, растерянных (многие раненные стрелами, изувеченные своими конями) - разил огромным двуручном мечом; бил по шеломам лезвием, тыкал острым концом... Несколько раз он слетал у него с руки, - только железная цепь, которой была пристегнута к запястью рукоять, не давала оружию упасть... Личина слетела - висела на ремешке - он его закинул на затылок, в левой руке держал продолговатый червленый щит - защищал им себя и коня.
   Сзади подпирал - поддерживал полк Владимира Святославича.
   Хыканье, хрип, звон, треск, душераздирающие крики умирающих и раненых, проклятья и вопли восторга...
   Ростовцы и суздальцы уже не сопротивлялись (но нет-нет, да кое-кто из них из-за страха или бессилия оборачивались и пускали по последней стреле, успевали кинуть сулицу в догнавшего - гибли и русские), бросая оружие, скидывая на ходу бронь и оружие - облегчались, - бежали с поля кто куда...
   Всеволод ногами (шпорами) повернул коня, поддал в бок - догнал двоих - один без шлема, его он ударил плашмя мечом по голове, второго, который успел обернуться, стоптал конем, - помчался дальше...
   Русские пешцы тоже гонялись... Догоняли, срывали бронь, одежду и отпускали, но которых (в дорогих доспехах...) крутили веревками - пленили. В полон было взято почти столько же, сколько и русских в строю осталось.
   Лагерь гудел. Возбужденные победители шумели, кричали - не могли успокоиться. В стороне сидели (их, связанных, заставили сесть) пленные.
   Осакий Тур послал конные разъезды: навстречу Ярополку, вслед за бежавшим Мстиславом - проследить за ним: куда убег.
   Конные дружины князей и полутора сотня Есея стояли, построившись, готовые к бою. Пешцы бегали, таскали хворост, сушняк для костров, чтобы варить обед, носили воду - поили людей, коней...
   Вернулись разведчики: сообщили, что Ярополк повернул обратно - у него разбежалось войско - с ним осталась лишь личная дружина; Мстислав умчал со своей небольшой охранной дружиной, бросив извозных коней, за Клязьму...
   Вновь ликовали русские и владимирцы - победители, поели, прибрались и вышли на дорогу - пошли во Владимир. Их провожали жители окрестных сел и деревень - они сами пришли, они и похоронят по-христиански павших: теперь между убитыми не было разницы...
   Часть третья
  
   1
   Ф
   отий забылся кратким, но освежающим сном, - проснулся от нежных прикосновений по лицу. (Узнал.) Подумал, не открывая глаз: "Как могут быть такими ласковыми, шелковистыми ее ладони, покрытые мозолями от работы?!.."
   Несмотря на то, что Йымыж была дочерью (младшей) родового вождя, она, как все женщины, трудилась: варила, чистила, шила, таскала дрова; сейчас вот со своим мужем - новым (первый муж в прошлую зиму погиб на охоте) - рыбачила.
   В то лето молодая вдова подобрала Фотия, которого воины-охотники принесли в летнее стойбище, бросили полуживого к ногам Родо Кугужак. Она вышла с годовалым ребенком на руках из жилища вождя (к отцу только что переехала), чтобы посмотреть на русского - русских мужчин она еще ни разу не видела, - встала как вкопанная: до того был пригож юноша и так был жалок, что она, когда раненого осмотрел знахарь и сказал, что не выживет, и хотели отнести его на "место для умерших", она бросилась, не помня себя, загородила дорогу и со слезами упросила отца отдать русского парня ей в мужья.
   Позднее лето, осень, зиму Йымыж боролась за его жизнь, здоровье... К весне он начал ходить, иногда улыбаться ей; стал понимать марийскую речь, но что было с ним до того, как попал сюда, помнил плохо, отрывками...
   Фотий лежал на сене, на берегу озера, в тени (было, наверное, два часа от восхода солнца). Не открывая глаза, наслаждался: запахами луговых трав, сена, близкой прохладной воды, звуками, щебетаньем, пением птиц, дыханием и шумом недалекого леса, и - отдельными стрекотаниями и гудениями многочисленных насекомых и вот этими прикосновениями...
   Поднял веки, и его небесно-голубые глаза слились с двумя нависшими над ним безумно-нежными большими светло-карими... Глуповатое от счастья круглое лицо молодой женщины сияло...
   ...Чувство, которое он испытывал к Чеславе-Марии, вновь ожило, когда разглядел Йымыж, и дало и давало ему силу для жизни и радость бытия... И он впадал в какое-то ослепительно-счастливое состояние, когда прикасался, обнимал и целовал Йымыж...
   Она лежала на нем, слышала, как трепетало в груди у любимого сердце, снова целовала в губы, - это он научил (как приятно!) - лучше, чем тереться с мужчиной щеками,  а вот основное, главное, любовное, детородное... бездействовало у него. Что только не делала!..
   Но что это?!.. Показалось? Нет! - она среагировала мгновенно - оголилась, у Фотия рубашку - через голову, порты его полетели в кусты. "О радость!.." - между ног, среди золотистой копны волос оживал, медленно поднимался, набухал... Дождалась: бледно-розовая головка налилась, напряглась у него...
   Они лежали оба потные, усталые, но бесконечно счастливые - "Получилось!!!"
   - Говорила я тебе, Потяй, что получится, и к Шим Кува не нужно ходить... - Вновь обнимала, ласкалась, прижималась к нему, говорила: - Хочу от тебя ребенка, много... - таких же, как ты: голубоглазых, золотоволосых, красивых. Ты ведь вон какой у меня красивый... Умеешь паять, лудить; ремонтируешь котлы, ножи, оружие охотникам; изукрашения женщинам. Хотя... этим делом у нас, мари, женщины занимаются, но какая разница - ремесло: оно кормит, а ты не такой сильный, да и не охотник... Я тебя все равно люблю очень, Потяй! Хоть вы, русские, слабы физически, но вы до ужасти прекрасны, и сердца ваши добры, головы умны, а руки... умеющие...
   Фотий усмехнулся, повернулся к ней.
   - Ты не суди о русских по мне: я самый маленький и слабенький среди них, - я же не пахарь или воин, а  (вдруг он ясно вспомнил, кто он!)... ремесло мое тонкое: рисую, изукрашиваю серебром и золотом, красками, драгоценными камнями церкви - это божьи храмы... Я тебе еще не показывал, как умею рисовать!.. Ты бы посмотрела, какие у нас могутные мужи, красавцы, - помрачнел. - Только вот не могут между собой мирно жить - князья да бояре народ друг на друга натравливают: княжество на княжество воюют...
   Долго он еще говорил. (Восхищенно блестели глаза у Йымыж - не от слов - она не вникала их смысл - она любовалась Фотием.)
   Фотий как будто проснулся!
   Они вытащили снасти из воды. С рыболовных крючков (поставлены были наживы на щуку), сняли несколько рыбин - Йымыж ловко коленком переламывала им хребты, чтобы не бились. Улов сложили в пестери, сверху укрыли от мух крапивой. Пошли по лугам, обходя многочисленные озерки, намывные бочаны - некоторые пересохли - чуть на дне вода с кишащей рыбой. Они руками выбирали крупные белорыбины, клали в переполненный пестерь, сняли одежду - наложили туда. Рядом, не боясь людей, ходили ленивые, отъевшиеся (не могущие летать) вороны.
   Преодолев заросли шиповника, поднялись на возвышенность, где на опушке леса (дубы и сосны) стояли шалаши, сплетенные из ивы, сверху сено и береста, это была временная летняя стоянка.
   Ребятишки первыми встретили их, закружились, обрадовались, закричали:
   - Потяй и Йымыж рыбы принесли!
   То тут, то там запылали костры. Каждый, кто хотел, подходил и брал рыбу. Вскоре в котлах закипело, вкусно запахло ухой.
   Ели: отдельно женщины и дети, старики и мужчины, которые вели себя как гости - их было мало, многие только что вернулись из лесу - они осматривали охотничьи угодья, ставили силки на мелкую дичь - для подкормки куниц; помогали бобрам укреплять плотины... Часть молодых воинов прибыла от племенного вождя, где поочередно служили сивушами. Родовой вождь ел вместе о Фотием и Йымыжем. Она держала на коленях сына, кормила его с вечера оставшимся печеным мясом. Недалеко от них расположились несколько сивушей - охранников родового вождя.
   Родо Кугужак закончил трапезу. Поблагодарил богов, духов и берегинь остатками еды, не забыл и упырей; запил ключевой водой. Повернув седую голову к Фотию, прищурил глаза.
   - Потяй, мы с тобой начали говорить о медной руде, из которой можно получать медь, а потом и бронзу для украшений... Так вот, я даю тебе в помощь своих сивушей - иди на берег Вятки, за Шошму. Дам оставшиеся от старой Абсак-Батэ - ох, жаль ее: какая кудесница была! - кузнечные, литейные инструменты, тигли... Олово дам, чтобы смог там же из меди бронзу лить. Часть бронзы придется тебе тратить на покупку медной руды... В начале зимы, когда будут дороги, жду тебя...
   Фотий от неожиданного предложения растерялся. Он говорил с вождем просто так, у него не было желания ехать куда-то в неизвестность. А сегодня, когда он вспомнил себя, ему хотелось вообще уйти (вместе с Йымыжем и ее сыном!) к себе, в Руссию...
   Вождь встал, ушел. Йымыж, радостно улыбаясь, бросилась к Фотию, повисла на шее у него.
   - Ты остаешься?!..
   - Я и не хотел никуда ехать...
   - Не ври! Я там... сразу почувствовала. Давай поезжай за Шошму; мы с сыном тоже с тобой поедем, а то будешь без меня на мариек-кузнечек лазить... - и надрывно засмеялась. Ее сын, Антай, подошел к Фотию, и, видя, как смеется мать (он еще не мог говорить по-взрослому, но на своем детском языке - всем ребенкам мира понятном - заговорил), улыбаясь, смотрел ему в глаза. Он был очень похож на свою маму. Фотий нагнулся, взял на руки и прижал Антая к груди (сам не ожидал от себя такого - так почему-то жалко стало ребенка!) Йымыж от умиления прослезилась, положила голову на плечо Фотию.
   Женщины, проходя мимо, качали шимяками: "Какова дочь вождя, даже с трапезного места не дает отойти - висит на муже", - завидовали ей.
   Фотий вдруг встрепенулся.
   - Твой отец говорил, что там живут мари-еноты. Это что?..
   - А-а, они от енотов произошли - они местное племя, а мы, соколы, пришлые - из-под закатной стороны... В ритуальные праздники, после жертвоприношений, молитв, во время трапезы послушаем племенных жрецов - они все помнят и рассказывают народу, чтобы не забывали, кто мы, откуда и кем будем... - Она оттолкнулась, резко села: - О Боги! Они же могут тебя убить и принести тебя в жертву своим богам. Жрецы всегда для человеческих жертвоприношений выбирают иноплеменников... - и скороговоркой, зло: - Они и наших охотников ловили... И только потом мы узнавали, что с ними случалось... Не отпущу, упрошу отца! Это племя родилось от смешения мари и одо-вятчан - вот потому-то они и таковы: хитры, льстивы и скверны, и сверх меры самолюбивы - все можно от них ожидать!..
   - Но ты же слышала, что твой отец cказал: "Купцов, кузнецов, рудоискателей, мастеровых они не трогают..." Поедем вместе?.. Антая оставь - он уже большой - присмотрят.
   Вдруг ему, как бывало, захотелось уйти в работу: забыться, успокоиться, вновь вернуть себе уверенность, но чтобы рядом была с ним и Йымыж. Решил "Сюда больше не вернусь и ее возьму с собой - обучу языку, окрещу и женюсь на ней... - посмотрел пристально ей в глаза. - Начну прямо сейчас учить". Взял на руки Антая, прижал к груди, погладил по черной кудлатой головке - жалко очень, но нельзя брать с собой: самим кабы живым быть, а тут ребенок...
  
   2
   Всю зиму готовились: чинили насады, ушкуи, большие лодки, одинаково хорошо плавающие под парусами и на веслах; собирали, заготавливали съестные припасы и многое другое...
   (В том году, после того как пограбили по берегам Камы поселения булгар, их, новгородских ушкуйников, "заперли" булгарские военные суда на Каме. Пришлось уйти вверх по реке и, заплыв в одну из стариц, срубить избы, огородившись высоким частоколом от зверья и недобрых бродников-разбойников, зимовать.)
   В весенний разлив посланные на разведку ушкуи вновь обнаружили вражеские сторожевые суда. Решили подождать до лета.
   Ребятам не терпелось: столько добра, и все это пропадает зазря - скорее домой!..
   Потеряли благоразумие. Даже красивые узкоглазые широкоскулые рыжеволосые вятчанки не прельщали уже... Соскучились по родине - об освоении новых земель и слышать не хотели.
   Протас Назарович тянул с отплытием до сего времени. Любим и то стал коситься на него. "Менять надо старшину!" - говорили между собой, но с заменой не спешили: то ли чего-то ждали, надеялись, а может быть просто и это делать было лень - обленились: с чего им работать, когда за серебряные, золоченые побрякушки, украшенья туземцы щедро расплачивались, работали на них...
   И вот наконец закачались в воде тяжелогруженые суда, отчалившись от берега. По одному стали выходить из узкого (в летнее время) протока-старицы. Оставшиеся в городке 37 человек - раненые, покалеченные, больные, да и несколько таких, которые посовестились бросить своих беременных жен, - слезно молились и срывающимися голосами выкрикивали приветы родному Великому Новгороду и Святой Софии - прощались. И не нужно было обладать сверхчувствительной душой, чтобы понять отчаяния оставшихся... - но поздно! Даже попа не оставили (один из троих был согласен) - побоялись: вдруг мусульмане-булгары прознают, и тогда им всем - конец - в отличие от православных, магометане (они это по опыту знали) не терпят иноверных и уничтожают всех, кто не их веры. Так у них оставался шанс: предав христианство, остаться живыми.
   ...Шли на веслах - сильный встречный ветер поднимал с крутыми пенистыми гребнями волну, мешал, не давал ход. Но действие успокаивало, давало надежду - это все-таки лучше, чем сидеть и ждать...
   Булгак помог убрать и свернуть парус. Брызги долетали и сюда: по мокрой деревянной палубе было скользко ходить. Он смотрел на белые гребешки, на мутную воду между ними; прислушался к уже ставшими привычными звукам ударяющихся об нос насада волнам; вдыхал запах сырой речной свежести и, успокоенный, перекрестился; спустился в чердак (под палубу), где сидела часть отдыхающих ушкуйников и балагурила.
   К вечеру пристали к песчаному острову, заросшему молодым ивняком, увитым ежевичником.
   Бегали, резвились, купались, жгли костры - в глубине острова - с воды не видно, - готовили еду, ели ягоды - ладони, губы были, как будто выкрашены,  синие.
   Старшие сидели отдельно. Беседовали, ждали вестей.
   Ночь посветлела, пришли дальние сторожа-разведчики, сообщили, что ниже впадения Вятки в Каму вновь рыскают булгары.
   Вначале говорили спокойно, разумно, потом заспорили. И уже потух костер, утренняя заря протянула свои оранжевые шелковистые косы сквозь деревья и кусты, окрасила небо, воды реки, а они так ничего и не решили. Мнения разделились. Протас и двое сотских предложили, как советовал дед Славата, свернуть на Вятку, подняться по ней посмотреть город Кокшару (впервые упомянуто в летописи в 1143 году - на десять лет старше города Москвы!), осмотреться - может, и остаться, а кто захочет домой, то можно будет по Моломе подняться, через волок протащить суда на реку Юг, впадающую в Северную Двину, по ней выйти в Белое море - а там уже, считай, дома - новгородские земли.
   Любим, весь красный от спора, усмехнулся:
   - Лучше тогда по Каме подняться, а там по Чепце в Вятку - хоть по пути серебра наберем...
   Славата повернул голову, начал пристально всматриваться на него: Любим уже - зло:
   - Что смотришь?! Меня ты ведь не околдуешь своим взглядом... Да и про серебро я так сказал - знаю: за ним нужно на Каменный Пояс идти... И вовсе оно не нужно мне! - Вон сколько добра в чердаках везу... Оставайтесь, идите хоть через что, а мы, - показал рукой на рядом сидевших четырех сотских, - пробьемся и выйдем на Волгу, поднимемся до Оки, и там, где она впадает, на горе поставим свой город и назовем его Нижним Новгородом, - тысяцкий ощерился, как будто уже сделал дело. Всем полегчало; некоторые заулыбались.
   - Там уже мордвой сооружен град на правом берегу Оки, живут в нем и русские: купцы, ремесленники - глядишь, через 30-40 лет будет русским, и без вас, охальников, назовут сей град Нижним Новым Градом, - Славата тоже улыбнулся.
   Глядя на деда Ведуна, у Любима, как мотылек, мелькнул в глазах суеверный страх, но этого было достаточно, чтобы сотские заметили это:
   - На одних веслах, против ветра... Не уйти!..
   Тысяцкий озлился, перебил:
   - Нам только - до Волги, а там на боковом ветре...
   Решили идти по ночам (хотя ночи были коротки и светлы), днем, забившись в какие-нибудь протоки, заводи, прятаться.
   Под утро прошли место впадения Вятки, когда солнечные лучи осветили верхушки деревьев на высоком берегу Камы, расстроив боевой строй, начали разворачиваться, чтобы зайти в устье небольшой речки (а там они расставят корабли, лодки так, чтобы смочь оборониться от нападения), как были внезапно атакованы верткими небольшими суденышками с орущими черными воинами, которые, не боясь смерти, - несмотря на стрельбу по ним из луков, - сблизились с русскими судами и лезли на выставленные копья, подставляли головы свои (многие вместо шлемов - в меховых шапках) под удары мечей...
   Бились отчаянно. Ни те и ни другие не уступали ни в ярости, ни в бешенстве, ни в умении сражаться. Знали, что пощады никому не будет. Булгары мстили за своих убитых родных, за разоренные аулы и селения, истоптанные сады и поля, - и ненависть была их такова, что они забывали себя, не думали о смерти - единственное у каждого из них было: не выпустить, убить - уничтожить врага!..
   Русские хотели жить и вернуться на Родину!..
   Такого: страшный бой, озверелые нечеловеческие крики, звон, треск, дьявольские стоны - не было еще в этих местах со времен рождения реки!..
   Булгак встряхнул головой - длинные мокрые волосы мешали прицелиться, - вновь пустил стрелу. Но на борг уже лезли... Он схватил было меч, чтобы кинуться навстречу лезшим булгарам, как сквозь шум боя услышал окрик-команду: "Подымите ветрила!.."
   Протас тоже кинулся помогать, дед Славата (волосы копной, лицо страшное - еще ужаснее глазища - посмотрит, схватит взглядом - сковывает жутью!) длинным копьем, держа двумя руками, сбрасывал булгар в воду.
   ...Вот наконец-то парус принял ветер, натянулся; затрепетала шелковистая ткань его от напряжения, и насад двинулся: вначале потащились и прицепившиеся к его бортам лодки булгарские, но потом - порыв ветра - рывок - и он уже один полетел, погнал, не отставая от волн, вверх по течению...
   Вслед полетели стрелы. Они сразили в первую очередь своих же, висящих на правом борту насада. Ушкуйники ответили прицельном боем. В ответ - тоже стрелы. Рядом с Булгаком воин-ушкуйник охнул, загнулся, сел... Белое оперенье вражеской стрелы торчало внизу живота. "Насквозь пробило - видать из самострела дали", - Булгак выпустил две стрелы...
   Дед Ведун нагнулся над раненым.
   Протас Назарыч смотрел на оставшееся "поле битвы", перекрестился. Пусть простят его товарищи, но в таком положении он им не может помочь - тут каждый за себя. Вдруг он с радостью увидел, как еще несколько насадов вырвались, и так же, как они, на парусах уходили вверх по реке. Он даже узнал судно Любима.
   "Не нужно более пытать судьбу: надо подняться по Вятке, а Любим пусть идет на Каменный Пояс, потом все равно выйдет на Вятку"...
  
   3
   На второй день после въезда Юрьевичей в Владимир прибыл боярин Милослав Семиградский и с ним - Третьяк с оставшимися в живых воинами.
   Народ в это время ликовал, праздновал победу. В церквях, храмах шли службы. Клиры вдвойне радовались: Михалко Юрьевич, став князем Ростово-Суздальско-Владимирской земли, вернул им села и деревни, земли и леса, луга-покосы, которые были отобраны Ростиславичами; велел разыскать церковную утварь и посуду, растащенную русскими во время правления Ярополка.
   ...Вот и княжеский двор. Третьяк слез с Гнедка, ослабил подседельник на потном брюхе коня, огляделся. Спешилась и его полусотня (полтора десятка). Не узнать их - это уже не грозные мужи-воины, а толпа уставших, но веселых  мужчин, которые были пьяны от радости - смеялись, широко открывая рты, показывая зубы из-под русых бород, - иногда встречались и безбородые юношеские лица, - приглядевшись, можно было почти у каждого заметить повязки (у некоторых окровавленные), умело закрытые одеждой.
   Из белокаменных княжеских хором выбежал воевода Есей. Обнялись. Отпустили воев-владимирцев домой - остальных разместили по княжеским гридням. Дворецкому велено было досыта накормить, напоить их. Третьяка повел к себе - в рубленый дом с многочисленными дворовыми постройками. (Рядом через оградку красовался Спас - небольшой одноглавый четырехстопный, но строем пропорций и форм создавалось впечатление легкости и изящества, женственной стройности, невесомости, - сотский Третьяк поднял раскрасневшееся усталое лицо и, глядя на золоченый купол, перекрестился: "Господи! Благодарен Тебе за то, что я жив!..")
   ...Недалеко высились боярские терема со светлицами, на окнах которых кое-где голубели-зеленели стекла...
   Слезы выступили из глаз Третьяка. "Теперь я могу жениться!.." Вспомнились слова Овсюка: "Только служение Богу, через своего князя, и народу есть смысл жизни и пребывания на Этом Свете, а остальное - суета...", - он отмахнулся - мало ли в сердцах говорил ему приемный отец, старый бобыль. Он и женитьбу считал необязательным: "Детей могут плодить и другие, кому это дано..."

. . .

   Вечером чуть отдохнув, взяв с собой несколько воинов-дружинников (из товарищей,  одев их свахами), отправился за Радуней. Есей начал прибирать свой дом, готовиться к свадьбе сотника... Но на следующий день Третьяк вернулся без невестки; изменившийся, суровый, злой - на лбу прорезались глубокие борозды...

. . .

   Князь Всеволод Юрьевич с боярином Семионом Ювиналиевичем разговаривал со Страшко.
   - Ты, сотский (боярин приподнял кустистые брови, недовольно посмотрел на князя), Страшко Суздальский, поедешь вместе с суздальцами, которые сегодня будут отпущены... Денег дадим... У тебя там и родня и родители?..
   - Нет... Но знакомые есть, знаю Суздаль...
   - Поди знакомые-то одни милашки-женки?.. - боярин прищурил глаза.
   - А как же, - вновь названный сотский ничуть не смутился. - Я люблю женок, и они меня...
   - Еще бы!.. - боярин хохотнул. - Кобыла моя, и та еще не оправилась от испуга...
   Всеволод не сдержался - улыбнулся, продолжил:
   - Переговори там с кем надо, - купи, если нужно... Суздальцы должны послать к нам с Михалком с повинной выборных людей и чтоб были они готовы дать роту верности с крестным целованьем. Слышишь, как можно скорее!.. И - женись: солидность, вера к тебе будет - хватит блудить - ты теперь сотский, а не бродник какой.
   Страшко низко поклонился и, весело скаля зубы, вышел.
   Боярин Семион вновь приподнял брови и - назидательно:
   - Из таких, как он, не будет тебе верных, порядочных... Не верю, что такой вертиголова сможет со временем стать боярином...
   - С каких же мне делать тогда?  Не из зажиревших, обленившихся боярских сынков же?!..
   - Из трудовых, умных, толковых, серьезных и боголюбивых - истинно верящих - Бог православный русских заставляет быть честными, добрыми, порядочными!..
   Всеволод встал.
   - Знаю я!.. Пойду поднимусь к брату - поговорю с ним. Хоть он и устал от тяжких трудов своих вчерашних (полдня молился и еще полдня делил-возвращал обратно церковную утварь, земли, села, деревни, леса и луга с озерами и дичью церковному клиру).
   На следующий день Михалко и Всеволод Юрьевичи провожали домой и благодарили Владимира Святославича "за учиненную к ним от отца его и от него помочь и, одаря его пребогато, его бояр и все войско отпустили к отцу с честью великою".
   Владимирско-суздальские князья послали к Святославу Черниговскому и своих бояр с охранной сотней во главе с Третьяком Овсюговичем (сам напросился), чтобы привезти княгинь с детьми.
  
   4
   Четвертый день, как они на острове - ближе к левому берегу Вятки - отдыхают, залечивают раны, чинят суда. Протас Назарыч и дед Ведун по вечерам подолгу сидели и о чем-то говорили.
   Воины-ушкуйники чувствовали себя как дома: речной пресный ветер отдувал комаров и гнус; краснотал, увитый ежевикой, синел от ягод; отъедались, благо рыболовные снасти были у них всегда при себе, отсыпались; ушибы и раны начали заживать. Еще пару деньков, и можно будет тронуться вверх по реке.

. . .

   В километре от Вятки, на правом высоком берегу был Рож (с марийско-мерянского языка (м.-м. яз.) - дословно "дыра"). Вход в рудник охранялся двумя воинами,  сами охранники никогда не были под землей, поэтому со страхом и суеверием смотрели на тех, кто уходил в глубь каменисто-глинистой земли и спустя несколько часов выползал (мокрый, грязный), волоча в плетеных корзинах коричнево-зеленую медную руду.
  
   0x08 graphic
  

Русские воины

   0x08 graphic
  
  

Русская конница

0x08 graphic

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Русское оружие XII-XIII веков

   0x08 graphic
0x08 graphic
  

Русский воин

   Пятеро сивушей и трое слуг, которые вместе с Фотием и его женой пришли в селение Рож, построили на окраине, на краю заросшего глубокого широкого оврага времянки-шалаши - для себя и для хозяев.
   Здесь много было приезжих: кузнецов, рудокопов и медеплавщиков, торговцев-перекупщиков - всем нужна была красная медь.
   Пока Фотий не передал от имени Родо Кугужак подарка местной родоплеменной знати, к ним относились недоверчиво, недружелюбно. После - смягчились, разрешили свободно ходить, работать; при встрече на широкоскулых лицах изображали улыбку.
   Фотий еще не все помнил из той (как будто потусторонней) жизни, но свое умение не забыл. Он даже иногда сам себе удивлялся, когда вдруг получалось удивительно хорошо то или иное украшение, изделие... - руки, пальцы не разучились: знали, что и как делать.
   Он скупал медь, добавляя олово в той или иной пропорции, получал бронзу: то ярко-золотистую, похожую на золото, то путем добавок железного порошка - "бронзовое железо".
   Вчера он по форме, которую изготовил по образцу огромной бронзовой бляхи (главный племенной савуш дал, чтобы Фотий припаял сломанную дужку), вылил бляху - подчистил и отдал вместе со старой отремонтированной Куго Савушу. Главный савуш - он одновременно являлся и главным племенным воеводой - онемел; молча встал и в сопровождении слуги-воина ушел из летней кузни, то и дело разглядывая золотом сверкающую бляху.
   Вечером к Фотию пришли два воина и пригласили в гости к Куго Савуш. Отказаться - значит обидеть. Пришлось идти.
   Летний рубленый дом главного воеводы был заполнен гостями. Многие были уже пьяны.
   - Кто пришел!.. - Куго Савуш, коренастый, потный в праздничной белой рубахе с красной вышивкой во всю грудь, широко расставив ноги, раскрыл руки и ждал в свои объятия Фотия. Кто-то из гостей ехидно спросил: "Кто это такой желтоголовый?.."
   На него хозяин зло оскалил зубы:
   - Мой Первый гость!..
   Поили пюре (медовуха), кормили дичью, рыбой, заедали ягодами и снова - пюре...
   Фотий за последние недели окреп, подрос, он с аппетитом ел все, что было на столе.
   - Останься у нас: будешь Первым гостем всегда за моим столом, жить будешь у меня... Построю тебе зимний дом двухэтажный,  рядом - кузню... - говорил главный воевода так, как будто он уже согласился работать на него. Не понравилось это Фотию. Но, собрав остатки разума и воли, он еле сдержался: знал, что, скажи сейчас он что-нибудь не так, не выпустят его живым...
   Что-то случилось. Стало тихо, только из самых пьяных продолжали иногда выкрикивать-говорить. К Савушу подошли двое. Впереди - постарше мужчина, лет 30-35, c черной бородкой,  коричневые глазки его испуганно поблескивали. Он заговорил, Фотий первые слова не понял, потом, разобрал...
   ... - Видать, богаты они; видать, булгар грабили и теперь отдыхают, - сзади стоящий жадно смотрел на стол, собрав морщины на черном от загара лбу, шумно сглотнул слюну.
   - Где они?.. Вы к ним близко подплывали?.. Сколько их?..
   Когда рыбак закончил ответ, все вновь зашумели, - захотели тут же идти на Вятку и брать русских купцов (а может, разбойников: какая между ними разница!) Но хозяин приказал:
   - Идите проспитесь! А завтра днем пойдем.
   Послышался и трезвый голос: "Как днем?!.."
   - Еще раз говорю: "Днем нужно... Они в это время не ждут - после обеда спят!.."
   Когда все ушли, вызвал охранников-сторожей своих и троих послал разведать.

. . .

   Медовый напиток ослабил тело, члены, но голова - ясная. Пришел домой, лег рядом с женой и сыном (она в последний момент отъезда вдруг отказалось без Антая ехать), в первое время впал в забытье, но потом: "Ведь они же убьют их, русских, моих соплеменников!.. - мороз по спине, проснулся окончательно: - Вот тот самый случай, не зря шел сюда, сердцем чувствовал, что Бог дает мне возможность уйти к своим... Во сне зачмокал Антай, жена пошевелилась, повернулась, обняла мужа... Фотий вдруг закаменел: - А как же они?!.."
   Йымыж проснулась, приоткрыла глаза - благо уже светло (коротка летняя ночь) - смотрела удивленно, как молится муж своему Белому Богу; прислушалась к словам и, хотя не понимала, интуитивно, по тревоге в его голосе заподозрила беду. Она не бросилась расспрашивать, а, затаившись, ждала - мужчина сам должен все, что надо, сказать - так приучена. Кончил молитву. Вышел, где-то долго ходил. Пришел - вся исподняя одежда мокрая. Она села и, широко открыв глаза (теперь, уже в шалаше можно было различить лицо), смотрела на своего любимого мужа. Но Потяй вел себя не по-мужски: он волновался, суетился, жалобно смотрел на нее.
   Самой себе удивлялась: "Как я его люблю?.. За что?!.. Кажется, в последнее время начал расти... Какие остальные, русские, если он среди них самый маленький, как он говорит, самый хилый?.. Все равно его люблю, хоть ведет он себя женоподобно..."
   - Слышь, - он погладил ее по плечу, - я не могу... Они нападут, перебьют их...
   - Кто, кого?! - перепугалась Йымыж (не за "их", а за мужа).
   Фотий, волнуясь, рассказал.
   Жена облегченно вздохнула.
   - О духи! А я уж подумала...
   - Надо предупредить их.
   - Предупредить?!.. Не ты ли это собираешься сделать? Сощурилась: - Да тебя поймают, не пустят к русским - убьют! - последнее слово выкрикнула в истерике. Сторож-савуш, подслушивающий их разговор, отпрыгнул от шалаша. (Йымыж услышала.) Выскочила, босоногая, волосы черные распущены, как упырь накинулась на своего слугу-савуша:
   - Ты что делаешь?! Подслушиваешь, подглядываешь! Я вот все скажу отцу...
   - Не надо, не говори! Я ничего не слышал и не видел: вот тебе клятва, - и савуш, наклонив голову, руками изобразил клятвенный знак.
   Йымыж была в ярости. Фотий никогда ее такой не видел.
   - Хочешь меня бросить?! Никому не отдам! Никуда не пущу!..
   Успокоилась, взяла себя в руки, в упор стала смотреть своими большими глазами на него, смотрела неотрывно...
   - Возьми меня с собой... с сыном... Хочу быть с тобой... Меня тянет к русским - что-то зовет изнутри... Один ты туда не доберешься, а я помогу...
   - Со мной!.. - Фотий задохнулся от радости.
   "Смотри-ко, обрадовался! Значит, любит, - только русские могут так, у наших кобелей нет больших чувств к женщине - им бы только опорожниться..."
   - Я хотя женщина, но не хуже любого воина-охотника - ты меня еще не знаешь!..
   Позвала сторожа. Фотию приказала: "Бери на руки спящего сына и иди вдоль того оврага - выйдешь на берег Вятки, жди - мы вас догоним.
   - Ты, что, Ямыж!.. На самом деле?..
   - Конечно, давай, давай!.. У нас нет времени, иначе не успеем, они скоро выступят к реке и будут готовиться к нападению на русских. Кто знает, может Куго Савуш решит раньше напасть.
   Подошли савуш-соколы и трое слуг. Некоторые сонно позевывали, ласково щурясь на молодою жену Фотия. (Он с ребенком скрылся за густым ельником, который рос на краю оврага.)
   - Иди ко мне - дело есть, - позвала Йымыж главного своего савуша Вюдвия.
   Коренастый, обросший темно-бурой бородой, савуш подошел к Йымыж и уставился своими коричневыми медвежьими нагловатыми глазками на нее.
   - Мне нужна твоя помощь, Вюдвий (савуш не шевельнулся, лишь в глазах вспыхнули искорки),  надо достать лодку и нас с мужем перевести на тот берег... На остров, где русские... Прямо счас...
   - Помнишь?.. Просил, не дала...
   У женщины на миг на лице - растерянность, глупая улыбка, но тут же озлилась и - сдержанно-гневно - сквозь зубы:
   - Я же тебе тогда пояснила, что я жена русского. У них не принято женам, как у нас, блуд творить, все они, кроме тех язычников, как и мы живущих в лесах, имеют по одной женщине...
   Савуш прервал зло, грубо:
   - Ты и твой Потяй никуда не пойдете - я послан твоим отцом, чтобы следить за вами, охранять... И отвечаю за вас. - И, повернувшись, хотел что-то крикнуть-приказать своим савушам и слугам, но Йымыж, как рысь, бросилась на него, прижалась, обняла.
   - Помоги, умоляю тебя!.. Пошли... - взяв его за руку, повела за шалаш, в кусты; сама обломала ветви, обтоптала место, встала на коленки и локти, задрала подол шовура - открыла широкий белый зад...
   Когда до ушей оставшихся стали долетать возбуждающие непритворные сладострастные женские стоны и всхлипывания, то их затрясло - вмиг в одичавших глазах у них загорелась животная страсть...
   Вюдвий такого ни с одной женщиной еще не испытывал... Он тоже обезумел... Только после третьего раза у него хватило сил оторваться от нее: так она была хороша и желанна...
   Когда Йымыж с Вюдвием и еще с двумя савушами догнали мужа с Антаем, то она бросилась к Фотию, обняла руками и, впившись губами в губы, прижавшись к нему, со стоном, извиваясь, затрепетала...
   Фотий с восхищением глядя на ее прекрасное раскрасневшееся лицо, подумал: "Во как любит!.."
   Она раскрыла свои прекрасные опухшие губы: прошептала:
   - Потяй, помни, я только тебя люблю!..
   Савуши положили на землю котомки и мешок с кузнечными и литейными инструментами.
   - Ждите нас, - и, оставив Фотия о женой и сыном, спустились к самой воде, где на берегу лежала перевернутая лодка-долбленка, но из-за мыса появились вооруженные мари.
   - Ложись! - шепотом - Вюдвий, хотя те были далеко. - Отползаем обратно...
   Фотию и Йымыж он объяснял, показывая рукой направо (вниз по течению) - в сторону мыса:
   - Там должны идти основные приготовления к нападению. Остров, где русские, ниже по течению - отсюда не видать - ближе к левому луговому берегу.
   К ним бесшумно метнулся посланный на разведку:
   - Весь берег занят енотами - готовят лодки...
   Вюдвий взял в руки дротик, вынул длинный нож.
   - Сидите, ждите меня! - Мягко поднялся, бесследно исчез... Вернулся, дротик дрожал в его руке: - Не смочь уже, не успели...
   Глаза Фотия гневно вспыхнули, лоб, лицо покрылись бисеринками пота. Йымыж взглянула на мужа, потемнела лицом:
   - Я сама!..
   К ней кинулись муж и Вюдвий.
   - Что "сама"?..
   - Я сама перейду на остров и предупрежу! Я женщина, меня не остановят, возьму с собой сына, - и презрительно посмотрела на Вюдвия: "Эх ты!.."
   Савуш положил руку на плечо женщины:
   - Пойду я!.. Мы теперь всегда будем вместе - даже там - в Мире Предков, - и уже другим голосом: - Возьми своего теленка-мужа, савушей и идите вверх - на 2-3 дня пути... Будьте осторожны, обходите людей, стоянки. Я через 3-4 дня поднимусь с русскими и заберу... Мы не сразу пойдем вверх: вначале собьем со следа енотов - уйдем вниз, отсидимся, а потом поднимем паруса - благо сейчас ветра южные - я знаю толк, как по реке ходить. - Он нежно погладил черные волосы Йымыж, на миг прижал к себе стоящего у ног матери Антая, шагнул в кусты - за ельник...
   Вюдвий решил дойти до берега напротив острова и переплыть там реку - воины-еноты сосредоточивались выше по течению... Прокрался вдоль берега, далеко уйдя от воды, осторожно спустился с крутого, обросшего кустарником берега к воде; прислушался, пригляделся. Напротив - левый берег, остров были хорошо видны. Солнце скоро должно было выйти из-под Земли - Утренняя Заря уже расчистила дорогу в Небе: развеяла дымку над лугами, проложила красную дорожку по синему Небесному Своду.
   Он снял с себя верхнюю одежду, спрятал в кустах - остался в коротких портках, на поясе кожаный ремень с длинным ножом в ножнах. Попробовал воду, ноги приятно обдало прохладой...
   - Эй, одо!..
   Вюдвий не оглянувшись, прыгнул. И еще брызги, поднятые им, висели в воздухе, а он уже, напрягшись в единый тугой жилисто-мышечный ком, летел-плыл - только руки мелькали, да ноги, помогая плыть, взбуравливали воду...
   Несколько дротиков жжукнули рядом, последний с хрустом вошел в спину...
   Раненого догнали на лодке и добили,  бросили на корм рыбам...

. . .

   Протаса Назарыча - только что под утро заснувшего - затрясли, закричали басом в ухо:
   - Вставай! Кажись, на нас напасти хотят...
   - А, что?.. Уф!.. - Страшно колотилось сердце. - Ты, дурень, разве можно так!..
   - Вставай, пошли быстрее, смотри!..
   Протас протер глаза, взглянул из-за куста: на правом высоком берегу розовели верхушки могучих елей; внизу, около воды, копошились темные фигурки местных дикарей-аборигенов, которые садились на лодки.
   Сторож-ушкуйник пояснял:
   - Я слышу - вроде бы на том берегу крик и шум, выглянул, - вижу: от берега отошла лодка (на ней - двое), один на корме гребет, а второй, когда догнали кого-то - я потом только заметил мелькающую в воде голову - тыкал копьем, а та, захлебываясь, дико орала...
   - Надо поднимать ветрила и уходить!..

. . .

   Десять дней и ночей ждали, но так и не дождались. Фотий и Йымыж с сыном решили подняться по Вятке до Кокшары. С ними увязались двое молодых савушей - они боялись вернуться домой: Родо Кугужак наказал бы их - он их послал со своей дочерью охранять ее, помогать...
   5
   Всеволод и Михалко Юрьевич наконец-то дождались приезда своих княгинь с детьми.
   - Сегодня же отпустите мать и жен с детьми Ростиславичей... Вместе с ними освободи ихних слуг, а с боярами поговори: может, кто к нам на службу перейдет, - говорил Всеволод Юрьевич.
   - Ладно, - мотнул тяжелой седой головой Семион Ювиналиевич.
   - А ты, - обратился князь к Осакию Туру, - возьми наших и Михалковых бояр (Михалко Юрьевич занемог - отлеживался) и осмотри стены, ворота града; где что нужно починить, укрепить.
   Сам Всеволод в тот день занялся дружинами: пополнить - принять новых, назначить сотских, воевод из бояр; в Михалковой дружине он заменил неугодных себе старших, заменил их своими...
   Забежал к жене, вновь захотелось увидеть ее, поговорить с ней, поласкать... Вдруг черные его глазища начали косить, радостно заблестели: Мария беременна: "Теперь, Бог даст, будет сын! Не можно без наследника!.."
   Вечером прискакал "о двуконь" гонец от Олега Святославича (сын Святослава Всеволодовича Черниговского) - до Москвы он сопроводил с дружиной своей семьи князей Юрьевичей. Оказывается, на обратном пути из Москвы в Чернигов Олег с дружиной остановился в своей волости: в Лопасне. Хорошо отдохнув, попив медовухи, решил зайти на рязанские земли и взял Свирельск, "который прежде был их же области". Глеб Рязанский собрал многолюдную дружину и пошел на своего шурина.
   Олег просил помощи.
   У Всеволода расширились ноздри, бешеными глазами уставился на молодого гонца, который сжался от испуга.
   - Олег что?!.. Нельзя трогать Глеба! Мы еще не управились с делами, не укрепились, и если Глеб побьет, то и на нас рязанский князь пойдет... И кто знает, как вновь поведут себя Ростов и Суздаль?!.. Мстислав (Ростиславич) сидит в Новом Граде и ждет только случая, чтобы вновь кинуться на нас...
   Отослал гонца. Велел ему и пятерым его сопровождающим заменить лошадей, накормить и скакать обратно, обещав помощь.
   Когда Всеволод остался один, подошел к иконам, перед которыми горели лампадки, и, встав на колени, стал молиться...
   Утром на помощь черниговцам выехала конная дружина, набранная из молодых, выносливых. Вел полк "о двуконь" воевода Есей.
   Перед самым отъездом (собрались "не стряпая") к Есею Непровскому подошел боярин княгини Марии Ратша:
   - Воевода, возьми с собой и моего сына Кузьму, он хочет помочь князю Олегу... Вон он сидит на коне и с ними еще два десять пасынков. Не подведет тебя ни он, ни его дружина...
   Всеволод сам проводил воеводу Есея с его войском. Все были бодры, воины улыбались, махали руками, когда выезжали с княжеского двора. Как только они вышли из Золотых ворот, сразу перешли на рысь.
   Михалку вновь стало плохо. Всеволод велел своему лекарю не отходить от больного. Дворецкому приказал:
   - Пока мой брат не поправится, не пускать к нему ни знахарей, ни попов - пусть они молятся в церквях, соборах - там их лучше Бог услышит.

. . .

   "Олег победил Глеба... многих побил и пленил, едва сам князь ушел".

. . .

   На следующий день во Владимир к Михалку прибыли послы от суздальцев.
   Всеволод Юрьевич от имени брата велел послам ждать до "после обеда". Суздальцы понимающе переглянулись, почесали бороды: "Могло быть и хуже", - и стали терпеливо ждать напротив княжеского крыльца.
   Всеволод поспешил к брату. Радостно посверкивая темно-карими глазами, сообщил Михалку. Михалко задергался в постели, засобирался - хотел встать.
   - Лежи, лежи пока, брате!.. Пусть постоят, подумают; дома расскажут, как по-княжески по заслугам приняли, а то чести не будут знать...
   Поднялся в светлицу к жене. Выгнал бабок-знахарок, повитух: "Оставьте нас одних и пошлите-ко ко мне моего лекаря". Открыл слюдяные окошки - свежий утренний летний ветер вмиг выдул затхлый воздух. Подошел к Марии, она присела в постели, повела синими очами, черные волосы свесились по смуглым щекам, продолговатые разрезы ноздрей призывно зашевелились - видны мелкие темные курчавые волосенки... Ополоумевшие от страсти, они вцепились глазами, а потом и губами...
   Грек-лекарь кашлянул. Молодой князь скосил любовной негою затуманенные глаза, увидел его. Лицо лекаря улыбалось, но его миндалевидные глаза смотрели строго: "Нельзя!.."
   Всеволод взглядом поласкал опухшие губы Марии, обеими руками попридержав божественную головку на длинной шее, - с трудом пересиливая себя, отодвинулся от жены, сел на край кровати.
   Нет, теперь Всеволод точно знал, что "это" между ними не любовь в простом обычном понимании, а какая-то всесильная всемогущая неодолимая любовная страсть!.. Мария дохаживает последние недели - "Нельзя!", но он хочет только ее - остальные женщины не нужны ему!..
   - Ей нужно двигаться, нужно правильное питание, воздух, - лекарь говорил по-своему. - Надо отвлечение, точнее, развлечение в виде прогулок на природе...
   Всеволод переводил.
   - Слышала?.. Вот так вот теперь и будешь делать: что он скажет... А брат мой поправится и так - вон сколько "лекарей" прибыло из Суздаля - во дворе ждут, когда их позовут к князю, - Всеволод улыбнулся. (Действительно, это была радостная победа!) - Ну, я пошел, не скучай, я к тебе вечером забегу, а завтра, может быть, буде собираться в Суздаль, Ростов Великий... Давай к моему приезду выходи и встречай меня с сыном. Я правильно говорю? - обратился вновь к своему лекарю. Тот потупил глаза. - Ну, ну - правду: твой бог Эскулап, а не бог торговли Меркурий - первый плут и мошенник...
   - Девочка будет, мой господин...
   Князь метнул взгляд:
   - Что ты сказал?!
   - Правду сказал. Я не гадальщик, который так и эдак нагадает; по медицинским законам всегда бывает так, как бывает, как должно быть...
   - Не верю тебе, грек! Ошибаешься: все предсказывают, что - сын...
   - Дай Бог, дай Бог, чтобы я ошибся, мой господин, но ребенок уже есть - девочка, и она живет в утробе своей матери, - маленький грек склонился, как бы извиняясь и прося прощения, но потом выпрямился, выставил вперед бородку. - Прости меня, мой господин, но я врачеватель и не могу под тебя подстраиваться,  для того у тебя есть другие...
   Всеволод Юрьевич чуть смутился, но тут же, как будто ничего не было, встал и сказал:
   - Давай, пока, милая, до вечера, - поцеловал ее и повернулся к греку-лекарю: - А ты теперь будь здесь хозяином: распоряжайся, делай, как надо, кого не нужно - не пускай... Я скажу боярину Ратше - он тебе поможет.

. . .

   После обедни суздальцы льстивыми лицами низко кланялись Михалку и Всеволоду: "Мы не воевали против вас с Мстиславом, а были с ними одни наши бояре: так не сердитесь на нас и приезжайте к нам". - И преподнесли князьям немалые дары, собранные миром.

. . .

   Юрьевичи поехали в Суздаль, оттуда - в Ростов Великий, где устроили "наряд людям", утвердились с ними крестным целованием. Взяли много даров у ростовцев, и, "посадивши брата своего Всеволода в Переславль, сам (Михалко) возвратился во Владимир".
   Братья уговорились, что долго не пребудет Всеволод в Переславле: как только уладит дела там, усилит свою дружину, набрав молодых воев из местных, сразу же он должен вновь соединиться во Владимире с Михалком, чтобы совместно пойти на Рязань: хватит Глебу мутить бояр ростовских и суздальских, тайно натравливая их против братьев Юрьевичей; помогать шурьям-Ростиславичам - тем более, Ярополк так и остался в Рязани со всем награбленным, в том числе в плену у них была икона Святой Богородицы Владимирской, меч Борисов. В любое время можно было ожидать от Глеба вместе с Ростиславичами новый поход на Владимир.

. . .

   Всеволод Юрьевич привел в Москву огромное войско. Кроме своей многочисленной дружины, набранной из владимирцев, переславльцев, из свободных и холопов, обученных, одетых, хорошо вооруженных и сытых, было много беглого люда - князь не спрашивал: "Откуда, чей?" - а смотрел, сможет ли быть воином; давал пищу, одежду, оружие: копье, лук... "Меч добудешь в бою!.."
   Пока двое суток на берегу Москвы-реки (на месте впадения Яузы) ждали Михалко, все время шло обучение.
   Москвичи, которые ходили смотреть, а некоторые - проситься к нему в войско (князь Всеволод хорошо платил, но не каждого теперь уже принимал), потом, вернувшись домой, восторженно рассказывали:
   - Како много воев-то! Как он столько смог набрать?.. Вся почти дружина комонна, а пехи на телеги садятся. (В то время в Залесской Руси вне населенных пунктов дорог в нынешнем понимании не было - ездили по тропам, грузы перевозились не на телегах, а на вьючных лошадях или на себе; основные сообщения и перевозки осуществлялись по рекам, озерам.) Некоторые уверяли, что видели вделанные в телеги небольшие камнеметы...
   Но в этот раз воевать не пришлось: к Михалку и Всеволоду в Москву прибыли послы Глебовы, которым велено было сказать: "Князь Глеб кланяется тебе, князь Михалко Юрьевич, и поздравляет с восседанием на Ростово-Суздальско-Владимирский золотокняжеский стол и просит прощения у вас, князей, за то, что натворили его шурья; он отобрал у них награбленное: золото и серебро, ружье и протчее, особливо образ Святой Богоматери, книги и меч Святого Бориса... И обязуется Глеб впредь своих шурьев противо вас не помогать".

. . .

   ...Родилась дочь - Верхуслава...
  
   6
   Так и не зашли князья - Юрьевичи в Москву в гости к боярам. Москва не Владимир, но все-таки...
   На второй день после приезда Глебовых послов владимирские войска засобирались. Часть их была отпущена по домам; других - молодых, сильных пригласили в дружины. Еще никогда у князей-братьев не было таких сильных дружин - объединившись, они могли, если нужно было, покорить любое русское княжество, дать отпор любому врагу.
   Боярин Яким Кучка, братья Брястяне с дружинниками-пасынками и сотский Ефрем со своей, набранной, обученной полусотней тоже отошли уже от лагеря владимирцев, как их догнали полтора десятка комонных. Впереди скакал рослый синеглазый, судя по одежде, доспехам и оружию, сотский. Он поискал глазами, к кому обратиться, нашел:
   - Боярин, светлый князь Володимерский просит вас поехать с ним во Володимер. Просит приехать и сыновца своего Юрика, и его мать, княгиню Андрееву... Велел сказать, что с ворогами покончено, надо теперь и их обустроить...
   Яким и братья удивленно посмотрели друг на друга, поклонились в пояс посланнику.
   - Благодарим Бога и его за приглашенье - соберемся и приедем вместе с княжичем и княгиней...
   Едва отъехал сотский владимирский, как на бояр налетел Ефрем. Он коренаст, сухощав, с горящими синими глазами:
   - Какой покой и обустроение княжича и княгини будет в Володимере?!.. Вы же знаете, что на Руси - снова война: Святослав Всеволодович, Рюрик, Роман Смоленский, Мстислав Ростиславич с новгородцами воют за Киевский стол. Кто бы ни победил из них, будут потом драться с Володимерской землей!.. Какой покой будет!.. Да и я не верю, чтобы Михалко забыл и простил смерть своего брата. У русских хоть крест на шее висит, но они всё ещё как язычники-дикари мстят за кровь.. - Он повернулся к своей полусотне, показал на них рукой (Саухал все-таки сумел в Рязани набрать осетинов): - Вот они и я не пустим, не отдадим княжича и княгиню в руки Михалка!.. (Ефремовские головорезы, отпустив тяжелые копья к земле, смотрели из-под мохнатых шапок затаенно-зло - они произвели впечатление на бояр.)
   Сотский Ефрем развернулся и галопом поскакал, за ним - его джигиты.
   Ефрем встретился с Джани. Волна эйфории и любовного экстаза все захлестнула, смыла все мысли деловые, подозрения... Оставленные в покое, они уже открыто встречались: то у братьев Брястян, то у него - он выстроил усадьбу, где жил с Саухалом и со своей дружиной - рядом с Кучковым. Не раз он говорил:
   - Джани, давай уедем!.. Возьмем Юрика - его нельзя оставлять здесь.
   - Нет, я никуда не поеду - эта земля принадлежит ему, и он будет им владеть...
   - Неужели ты не видишь, что тут делается?! - Ведь на смерть идут: друг на друга, брат на брата, дядя на племянника - князья ли, бояре ли - все помешались на имении!..
   Южные люди тоже любят золото, серебро (еще как любят!), но у них хоть есть уважение к старшим, священные чувства к своей земле, народу; а эти, русские, как только вылезут из грязи, холопства - сразу за богатство!.. Даже не будут наслаждаться волей - а воля, свобода в ихнем понимании - разбой, делай что хочешь... Господи, да как же ты создал такой народ, который живет только ради денег, и думает о них день и ночь: как их (не заработать, не в честном бою взять!) украсть, добыть!..
   - Хватит!.. Ты обозлен, не знаешь русский народ; ты и свой не знаешь, и бросил его...
   - Не я бросил свой народ, а Бог позабыл про нас - разбросал: часть живет на Северном Кавказе, другая, большая - растеклась по Руси: только в Рязанской земле сколько... Но мы не потеряли человеческое достоинство, и оно у нас выше и дороже любой драгоценности, и мы, осетины-аланы, не меняем свою Честь и Достоинство на кусок желтого жирного металла...

. . .

   Ближние бояре восьмилетнего Юрика (Андреевича) решили ехать, но не во Владимир, а в его отцово Боголюбово. Княгине посоветовали ехать с ними.
   Всю дорогу Ефрем и Саухал о чем-то говорили, спорили между собой. В Боголюбово они не зашли...
  
  
   7
   Ох, хорошо пели дружинники - молодые, синеглазые; одни, свесив золотоволосые головы над дубовыми столами, другие, сидя на лавках, запрокинулись на стенку гридни, полузакрыв глаза, выводили грустную языческую русскую песню.
   Всеволод некоторые слова не совсем понимал (да и поющие также не все понимали), но интонация, мотив разгульный, удалой... Его поражало то, что лирика в песне совмещалась с каким-то занимательно-угрожающе-просительным тоном. Приятные отдельные (задевающие самые дальние уголки Души) высокие звуки вторили подголоскам: низким, грозно-рокочущим басам - и сливались в мощный неразделимый неповторимый многоголосный хор...
   Все они были при оружии. Воевода Осакий сам их отобрал. (Их перед "делом" накормили, досыта угостили вином из княжеских запасов.) Всеволод Юрьевич, простояв, так и не замеченный, не отходя от дверей, громко крикнул - позвал воинов и решительно прошел в большую палату, где князья обычно принимали гостей, проводили думы. Когда он вошел в сопровождении трех десятков вооруженных дружинников, которые тут же встали, загородив двери и окна, сел рядом с Михалком, все взоры устремились на него: такое странное вдохновленно-грозное лицо было у молодого князя, что даже его брат Михалко удивленно таращился на Всеволода.
   Бояре заерзали под прицелом черных огненно-блестящих глаз: поняли, что не на совет пригласили их князья. (И на столах немного было яств, питий, как обычно.)
   Всеволод Юрьевич продолжал разглядывать всех, не таясь, смело, грозно вглядываясь в каждого.
   Боярская Дума разделилась вдруг как бы на две группы: одна - те, кто был всегда за Юрьевичей, и тех, кто непосредственно принимал участие в убийстве Андрея Боголюбского...
   Михалко вздрогнул от призывного огненно-жгучего взгляда брата; заговорил слабым, охрипшим голосом о том, о чем уже догадались многие, но все равно неожиданном:
   ... - "Вы хвалите меня и благодарите за то, что я волости и доходы по смерти Андреевой от монастырей и церквей отнятые, возвратил и обиженных оборонил. Но ведаете, что оные доходы церквям Андрей, брат мой, дал, а не я, да ему вы никакой чести и благодарения не изъявили и мне не упоминаете, чтоб вашему князю, а моему старейшему брату, по смерти честь кою воздать, если вы токмо милость его и благодеяния ко граду Володимирю помните..."
   Напряжение спало, лица у некоторых посветлели - подумали, что князь Михалко хочет "некоторое церковное поминовение ему вечное уставить", отвечали:
   - "Мы сие полагаем на вас. Что тебе угодно, то и мы все желаем и готовы исполнить без отрицания, и совершенно знаем, что он по его многим добрым делам достоин вечной памяти и хвалы".
   Всеволод Юрьевич почернел. Михалко привстал, взмахнул руками, высоким визгливым голосом закричал: "Асче он неправильно убит, то тако право убийцем не мстите?!.."
   В это время, как по команде, в зал вбежало еще несколько десятков вооруженных (из личной охраны князей) - вмиг заполнили проходы между столами, огородили князей.
   Шум, топот, говор, крики...
   Михалко бледный, потный, замахал трясущимися руками: "Тихо, тихо!.." Когда стихло, заговорил:
   - "Воистинно убит неправо..."
   - Вяжите! - бас Всеволода перекрыл вновь поднявшиеся крики. - Вот этого, вон того!.. - Князь стоя показывал, кого брать.
   Треск, стук ломающихся и падающих скамеек, столов; хрипы и вскрикивания связываемых бояр. Их тут же уводили во двор, где уже ставили столбы с перекладинами. По периметру двора стояли сторожа. Вслед за взятыми боярами выскочил без шапки молодой Всеволод. Он теперь уже не слушал, что скажет брат, все взял в свои руки.
   ...Вслед за возком (в нем везли княгиню Андрееву) в княжеский двор въехал конный отряд, на одном из вьючных лошадей был перекинут поперек связанный сотник Ефрем. Соскочив с коня, к князю Всеволоду торопливым шагом подошел командир сотский Третьяк. Морщась от боли (был ранен), сотский доложил: что около самого города (Владимира) догнал их Ефрем со своими пасынками-джигитами и хотел отбить княгиню.
   - Человек два десять его людишек ушло от нас, а его вот взяли, показал на висящего сотника-осетина.
   - Говоришь: хотел отбить?.. - Всеволод шагнул к полоненному. Ефрем был без сознания: - Развяжите его и дайте что-нибудь, чтобы ожил; посадите рядом с княгиней и пусть смотрят... а в конце они и сами будут участниками драмы...
   Из белокаменного двухэтажного княжеского дома-дворца вышел Михалко и ближние бояре Юрьевичей...

. . .

   Вначале что-то грубое, неприятное трогало его, трясло, делало больно... И вдруг - нежное, мягкое - и голосок милый родной сквозь рыданья:
   - Очнись!.. Скоро и нас будут казнить!..
   Ефрем вновь почувствовал, как женские трясущиеся руки старались привести его в чувство... Он очнулся и, не открывая глаз, попросил:
   - Воды...
   В рот ему влили хмельного меду: "Пей, подсластись перед смертью!.." Он открыл глаза, к нему прижалась Джани - в глазенках безумство, страх и безграничная надежда: на него, своего любимого человека: мужчину, который, единственный, остался с ней до конца - остальные ушли, предали. Даже на сына ей перед смертью не дадут взглянуть, проститься с ним. А смерть какую ей присудили, изобрели: зашить в кожаный короб вместе с Ефремом и бросить в озеро!..
   Она была бы уже, наверное, в обмороке, если бы не раненый Ефрем, - его, связанного, полуживого усадили рядом с ней на скамью.
   Обреченный сотник осмотрелся. Увидев в стороне стоящую толпу, окруженную вооруженными дружинниками, все понял, но только не знал "как?!.." Спросил у Джани, но лучше бы не спрашивал...
   Он не мог вот так вот умереть, не помогши ей!.. ("Зачем я не погиб!  Ведь хотел этого, когда не смог ее  освободить".)
   Ефрем придвинулся как можно ближе к любимой, она дрожала, обессиленная, плакала - уже ничего не могла говорить...
   - Эй вы, князья! Развяжите женщину, отпустите ее!.. - откуда сила взялась у сотника. Голоса смолкли. Он - еще громче, в голосе уже угроза: - Побойтесь Бога, зачем женщину-мать впутывать в наши дела!.. Бог не простит вам!.. Она мать княжича, вашего племянника... Что вы делаете, безумные!.. У всех народов женщин берегут, чтят... Только у вас, у русских!..
   - Что у русских?!.. - это подошел один из бояр-судей Михна. Рыжий, краснорожий - дышал винищем: - И Богом ты нас не пугай: вы с Ним не встретитесь - души повешенных и утопленников не выходят из тел и гибнут вместе с вашими погаными телами...
   - У тебя, возможно, душа и выйдет из тела, но в Рай она вряд ли попадет после этого. Освободи руки!.. - ненавистью переполненный взгляд Ефрема встретился с презрительно-высокомерными зелеными глазами Михны.
   - Обойдешься...
   В это время к перекладине вели Якима Кучкова и Анбала Ясина. Вдруг перед самой перекладиной Анбал упал на колени, заревел, запросил пощады...
   Яким бледный, до предела напряженный, стоял и ждал. Было видно, что он уже отрешился от жизни, и то, что он видел и слышал, для него было маревом - он весь ушел в себя и, собрав всю оставшиеся духовную и физическую силы, старался смочь достойно принять мученическою позорную смерть...
   К ясину подбежали еще двое, схватили его голову, сунули в петлю и потянули веревку вверх, Анбал рванулся, забился со связанными назад руками, но несколько дюжих молодцев повисли на другом конце веревки - натянули: и вот толстое чpeвacтoe тело Анбала закачалось в воздухе, задрыгалось, изрыгая из себя зловоние...
   Яким повис беззвучно, не качнувшись... И ему перед смертью не дали помолиться.
   По извивающемуся в агонии телу Анбала выпустили стрелы - тело обмякло, зависло...
   И тут 13 оставшихся неказненных разом закричали - заревели громогласно:
   - Дайте хоть помолиться нам!..
   - Рубите-четвертуйте лучше нас, но не губите наши души!..
   Их неожиданно поддержали дружинники-палачи, бояре, стоящие в стороне (некоторые сами только что отошли от страха), и Микулица - протопоп Успенского собора Божией Матери.
   Михалко не было, - как только начали казнь Анбала, ему стало дурно, и его под руки увели, - повернулись все к Всеволоду. Он смутился, согласно кивнул головой.
   Осужденным развязали руки. Тут же появились откуда-то чурбаки, и вот по очереди, истово молясь, подходят обреченные, чтобы с облегчением ("Все-таки не повесили!") принять достойную смерть - отрубленные головы катились по земле, обливаясь кровью, моргая выпученными глазами и широко, беззвучно разевая рты...
   Ефрем взглянул на Джани, лицо его перекосилось от гнева и боли; с диким рыком он прыгнул на рядом стоящего воина... Тот выхватил меч - взмах и... зарубленный ясин-сотник упал под ноги ничего не понявшего дружинника... На лице убитого - боль и удовлетворение!..

. . .

   Раненое плечо болело все сильнее. "Кость задета!" - подумал Третьяк, чувствуя, как острая боль временами "стреляла" вниз по руке. Он, превозмогая боль, стоял смотрел и то и дело крестился правой здоровой рукой. То, что делалось, было ужасно. Такого здесь, на княжеском дворе, он не ожидал увидеть!
   Он как-то читал "Русскую Правду" и точно помнил, что мщение было отменено еще сыновьями Ярослава Мудрого (Изяславом, Святославом и Всеволодом). A тут, спустя почти век, мстили братья за брата, как будто простые некрещеные смерды, а не князья-христиане!.. Как же вести себя остальным, в том числе дружине (старшей - боярам и младшей - отрокам), если такое творится наверху: среди Первых на Земле?! А люди каковы: смотрят ведь! Крестятся, но смотрят - жутко интересно, как себе подобных умертвляют мученической смертью...
   Даже тогда, когда уже было совсем невмоготу, когда живую бьющуюся в рыданиях княгиню заталкивали в кожаный короб, чтобы зашив, бросить в озеро (туда до этого покидали части от трупов казненных - она это видела - специально показывали, чтобы еще более ужесточить казнь), он, как многие, не остался в городе, а поехал на озеро, чтобы посмотреть... Он оглянулся - какие у всех лица!.. И разве можно после такого с ними говорить, общаться - они же хуже зверей!.. Он вдруг зашатался: а сам-то он чем лучше других?! Кто он? - Не боярин, и не отрок - хотя сотник, - так же смотрит, как и все...
   Поганое озеро среди леса, на правой луговой стороне Клязьмы, с плавающими (оттого жуткими) островами, приняло в себя короб-гроб с живой кричащей, молящей о пощаде женщиной, - заживо утопили ее - мать трехлетнего Юрика - княгиню...
   Какая судьба: родиться на прекрасной солнечной земле юга и умереть насильственной смертью - до смерти напившись и надышавшись холодной вонючей воды из болотного озера!..
   Дикие звери до такой жестокости не могут дойти, а люди, называющие себя разумными, верующими, низойти могут!..
   "Нет!.. Нет больше сил у меня (рука разбаливалась) - уйду в монастырь", - решил Третьяк. Он, рожденный свободным в честной христианской семье русских дворян, успел в детстве получить то, что на всю жизнь делает человека человеком, и потому, даже будучи в полоне в Степи, он смог, - точнее, успели его освободить до того, как не успел он опуститься, - сохранить высокие чувства христианина.
   На второй день он проснулся поздно: рука, вечером перевязанная лекарем-греком, унялась...
   Придя после казни княгини в княжеский двор, он пошел к самому Михалку - хотел все высказать и отпроситься, чтобы его отпустили, - но не дошел: ему сказали, что Михалко болеет. Третьяк развернулся и повернул к боярину-воеводе Есею. (Князя Всеволода не хотел даже видеть - он был противен!) Стал собирать свои вещи. К нему сунулся слуга-холоп его: "Я с тобой!.." - Сотский оттолкнул его: "Теперь ты мне не нужен - я сам буду слугой... божьей (рука сильно болела - невмочь!): в монастырь иду..."
   - Ты что с ума сходишь? Третьяк!.. - Есей дернул его за больную руку. У сотского перекосилось лицо от боли - еле сдержался, чтобы не ударить воеводу, - и - сквозь стиснутые зубы:
   - Ухожу... потому что не могу на вас, мирян-христиан, смотреть после такого!.. И больше меня не зови Третьяком, а зови моим крещеным именем...
   - Господи! - перекрестился воевода, засуетился, забегал, схватил его за руку (опять за больную), - Третьяк-Трифон взвыл.
   - Уйди от меня! - ударил правой рукой Есея в грудь, присел; на побелевшем лице высыпали бисеринки пота.
   - Ты что в самом деде?!.. Ты что дерешься!?.. Пошли-ко к князю! - и потянул за кафтан за собой к Всеволоду.
   Всеволод Юрьевич принял их в своей трапезной (небольшой, семейной), принесли еще две ендовы с медом "подсласту"; слуг отослал. Улыбнулся князь грустно - лицо скорбное, глаза темные, мутные какие-то.
   - Вначале пейте, ешьте; сами наливайте в роги - я не люблю из чаш пить, да и вино греческое - привык больше к нему...
   Третьяк налил себе, выпил полрога, покрутил большой турий рог, окованный серебром, разглядывая черные узорья, рисунки - сцены охоты на туров, - и допил до конца.
   Князь и воевода посмотрели с удивлением не него: русские обычно пили небольшими глотками, а Третьяк раньше вообще редко пил хмельное.
   - Что случилось? Что у тебя с рукой? - князь смотрел теперь грозно, строго.
   - Ранили его...
   Князь перебил Есея. Позвал слугу. Вбежал молодой в белой чистой рубашке, золотистые волосы уложены, большеглазый - смотрел на своего господина о восхищением и преданно.
   - Позови сюда моего лекаря, - повернулся к Третьяку, черные глаза князя зажглись как будто: - Мы не можем... Не могли иначе!.. Нас не поймут они - это люди, которые в своем корыстолюбии и жажды наживы дошли до крайности... Для них ничего уже нет ни святого, ни родного - они своих родителей, детей своих не пощадят, когда речь идет об обогащении или власти! Такие доброту, снисходительность нашу примут за слабость, малодушие... Мы заменим их - бояр - новыми, молодыми из младшей дружины... Выберем самых преданных князю и своему языку, думающих о Боге, Князе и Руси единой!..
   Тебе, сотский Третьяк, Овсюгов сын, - о тебе мы говорили сегодня - вон боярин Есей Житович подтвердит - даю за верную службу имение: землю с людьми и селениями и место боярское в моей Думе, печатник уже роту написал, осталось тебе только прочитать и поставить свою тамгу-роспись... Из имений я выделил и тебе, воевода Есей Житович (Есей и Третьяк встали и низко поклонились). Остальным мы объявим завтра - в боярской Думе...
   Пришел с помощником лекарь. Промыл, обработал рану, выбросил заговоренные знахарем грязные тряпки, которыми была обвязана рука; показал помощнику на мазь и велел наложить повязку, дал питье, от которого стало легче, захотелось спать.
   ...Третьяку слуга принес небольшую лохань и умывальник-утку.
   - Умойся, боярин, - Третьяк вытаращил глаза от удивления и непривычной новизны: "Как, откуда узнал, что я теперь боярин?!"
   Слуга-отрок, улыбаясь, подал вытереться убрус-ширинку, расшитый петухами и языческими образами.
   - Велено тебе передать, что воевода Есей выехал с князем Михалком в Боголюбово, а может, и далее - говорят, княжич Юрий со своими боярами собирается уйти... После заутредня князь Всеволод созывает всех бояр к себе - тебе велено быть...
   Третьяк пошевелил рукой: он уж не так чувствовал рану, боль. Вышел во двор - ночью, видимо, был дождь, а сейчас тучи ушли, светило солнце, княжеский двор  прибран: там, где вчера была кровь, подсыпали речным песком; перекладины-виселицы  убраны... Он с облегчением вздохнул - в утай перекрестился на одноглавый купол дворцового белокаменного Спаса...
  
   8
   Хотя Страшко Суздальский родился в Суздале, но там не жил... Он и отца своего плохо помнит. В 1157 году, когда в Киеве умер великий князь Юрий Долгорукий, восставшие люди (на это подбили и руководили ими местные бояре), смерды, холопы перебили большую часть служивых из Суздаля. Одним из них был отец Страшко. Его маленького мать успела со слугами переправить в Городок-на-Остре, где его подобрали, воспитали сердобольные русские люди - научили честному труду, а потом попал он на службу князю Всеволоду.
   Он чувствует, что и здесь, на суздальской земле, он свой - русский. Велел работнику остановить лошадь на берегу Каменки, слез с телеги. На противоположном (на левом) берегу виднелся шатер церкви монастыря (Кузьмы и Демьяна); налево, на северной стороне (с низины плохо просматривалось) видны были: золоченный купол каменного собора Успения и верхние части (светлицы) боярских теремов, перекрестился. Поправил сено на телеге, чтобы удобнее было, подпрыгнул - сел.
   - Давай правь на брод, перейдем речку и поднимемся в монастырь, - надо кое-что купить у кузнецов-монахов.
   Конечно, главное было - послушать, посмотреть. (Монахи - это такой народец - "жеребцы",  которые все знают и все могут!) Позавчера бояре суздальские заказали ковать оружие - надо узнать, для чего, куда...
   Страшко никогда не задумывался раньше - лишь бы заработать, чтобы жить, - сейчас другое дело (хотя ему и теперь все равно, какой ему титул дали или звание), он начал понимать и чувствовать ответственность, долг, - главное знал, что служит он своему народу (через князя); он стал уважать себя как личность, как человек, через это.
   Страшко, прибыв на Суздальскую землю, сел в селение на излучине речки Мжары, которая впадала в Каменку ниже по течению от города. Купил лес, нанял работников и построился, - он сам себе до сих пор удивляется: как быстро - хотя в то время таких, как он, было немало: много русских переезжало на северные земли, чтобы спасти себя и свои семьи от диких половцев, от постоянных опустошающих войн между русскими княжествами.
   Но дом без жены - мертв!..
   Он знал в жизни много женщин, был опытен, как мужчина, но тут другое дело: нужна такая, чтобы могла вести хозяйство и, народив детей, поднять на ноги (мало ли что с ним случится). Трудна была задача: возьмешь из простолюдинок - будет здорова, крепка, но - глупа; из господ - хила, слаба, но умна.
   "Возьму в жены здоровую, крепкую, из трудовой семьи, чтобы на своих плечах могла нести весь груз семейный", - решил он, собираясь в город.
   (Главное нужно было узнать, с кем собираются ратиться суздальцы - в тот раз в монастыре не смогли сказать...) Запряг в ездовую телегу выездного жеребца, посадил верхом на коня (править) извозчика-отрока; в телегу велел погрузить два бочонка медовой бражки, взял с собой веселого разбитного мужика и его жену - такую же, нарядил ее праздно и поехал в Суздаль на торг: купить что-то для свадьбы, - конечно, под этим видом послушать, разузнать, что ему надо.
   Выехали на Владимирскую дорогу, поехали в город (на север). По краям, вдоль дороги - кусты, поля-нивы. В стороне слева виднелся монастырь с деревянной церковью Димитрия, принадлежащий Киево-Печерскому монастырю.
   Вот и правый берег Каменки, мост через нее, въезд в Кремль.
   Суздальский городской кремль-детинец располагался внутри крутой петли реки Каменки. Глубокий ров перерезал перешеек, превратив излучину в остров, края которого прикрыли земляные валы с рублеными стенами на их греблях. Внутри кремля выделялись великолепием, красотой и мощью белокаменные: собор Успения и княжеский дворец, построенные великим киевским князем Владимиром Мономахом.
   Город был плотно заселен. Простой люд ютился в полуземляных домиках с задернованными крышами, среди них высились рубленые хоромы городской знати, а над всеми господствовали грандиозные "дом Бога" и княжеский дворец.
   В кремле имелись три проездные башни: Ильинская, Никольская и Димитриевская - так же назывались ворота.
   За Ильинскими воротами и восточным рвом был Посад. С востока его территория прикрывалась руслом впадающей в Каменку речки Гремячки. С севера посад защищал искусственный ров ("Натёка"), смыкавшийся с Каменкой. Посад превосходил кремль в два раза; огорожен тыновой оградой - "острогом". В свою очередь, тоже имелось трое ворот: на север и два на восток.
   В посаде проживал в основном трудовой люд: ремесленники, плотники, кузнецы, оружейники и другие. Поближе к Ильинским воротам, на торговой площади, стояла одноименная небольшая деревянная церковь. Торг шел с утра до вечера: говор, крики, шум, гам. Местные продавали хлеб (просо, ячмень, пшеницу, рожь), лен-кудель, ткани льняные, шерстяные, из конопли; топоры, ножи, серпы, косы, сошники, плуги; посуду: глиняную и деревянную; разные поделки, особенно славились гудки, рожки, сопелки... Неулыбчивые меряне сидели на мехах; на земле стояли бочонки с медом, лежал кусками желтый воск. В небольших деревянных домиках-шатрах расположились купцы-булгары - на шестах (высоко) вывесили для продажи сафьяновые сапожки, чоботы; предлагали богатым разноцветные драгоценные и полудрагоценные камушки; золотые и серебряные украшения для женщин: браслеты, кольца, серьги, ожерелья из цветного стекла, из перламутрового речного жемчуга...
   Вот здесь-то, на торгу, он и нашел себе жену, семью...
   Вначале увидел двух ребенков: девочку лет трех и малыша полуторагодовалого - худые, в залатанных, но чистеньких рубашках, они, как завядшие цветочки, сидели, прижавшись друг к дружке, и, выставив для милостыньки маленькие ручонки, слабо помахивали ими...
   Бедные жалели, иногда давали горсть крупы или кусочек хлеба, а богатые, презрительно отворачиваясь, проходили, не замечая.
   Что-то оборвалось в груди у Страшко,  вдруг отчетливо вспомнилось его сиротское детство. Он вытер тылом ладони глаза, - а то не видать, - шмыгнул носом, отвернулся от рядом сидевшей здоровущей бабы-работницы, чтобы та не заметила его неожиданную слабость. Велел возчику, который вел коня под уздцы, остановиться, слез с телеги, подошел к ребенкам, - они враз подняли на него синие глазенки; Страшко погладил огромной мозолистой ладонью золотистые волосы у девочки, хотел заговорить, но тут (вначале почувствовал) увидел уставленные на него два синих ока - глазища в пол-лица (она сидела не рядом со своими ребенками, но спиной и чуть вдали от них, поэтому он ее не заметил) - женщину семнадцати-двадцати лет. В это время около нее остановились два мужика - из житьих людей.
   - Купи ее, Васлян, будет помогать по-хозяйству, будет тебе и на чем спать.
   - На жердях-то много не поспишь, - широко открыв оволосенный рот, мужик весело загоготал.
   Первый - понаглей - схватил ее за худую длинную тонкую руку и приподнял:
   - Пошли с нами за град...
   Страшко сжал кулаки, шагнул решительно на них:
   - Отпусти!.. - и, повернувшись к своим работникам, крикнул:
   - Эй, подсобите-ко мне - посадите вот этих ребенков и их матерь в телегу...
   ... - "Господи! Да как ты надоумил меня взять ее в дом..." - Не раз подумал Страшко, проезжая под песчаным обрывистым правым берегом Мжары.
   И действительно, как потом убедился, лучше ее вряд ли бы он нашел: сразу же после свадьбы она подобрала служанок, научила их прибираться, порядок завела в доме (и как женщина была опытна и умела - ее, горемычную, немало мужиков "учили" этому... - сумела тут же забеременеть). В доме как будто был праздник, ходила, сверкая счастливыми глазищами, излучая небесно-лазурный свет, и худоба исчезла - поправилась, налилась как спелая ягодина.
   Страшко снова поехал в монастырь, чтобы узнать, что ему нужно, он решил подкупить кого-нибудь из монахов. Его не знали в лицо, но о нем слышали как о скоробогатом, неизвестно откуда прибывшем и считали "нечистым": то ли награбил - тать, то ли еще какой плут - такими скоробогатыми по-доброму не становятся...
   То, что он услышал-узнал в монастыре, ударило в пот. Оказывается, князь Михалко Юрьевич, хотевший перехватить бегущего своего племянника Юрика, заболел и лежит теперь при смерти в Городце-на-Волге, - вот-вот "умре". Ростовские бояре Добрыня Долгий, Иванок Стефанович, Матеяш Бутович и Борис Жидославич послали гонцов в Великий Новгород к Мстиславу Ростиславичу, велев сказать, что Михалко, "стрый его", умирает, пусть со своей дружиной он немедленно пригонит в Ростов, если хочет стать князем Ростово-Суздальской земли. А потом собралась ростовская дума и решила: набирать войско, ковать оружие, бронь; то же самое делать и суздальцам.
   Со своим извозчиком спешно вернулся домой. Переоделся, собрался и, никому ничего не говоря, взяв с собой молодого слугу, по запасному коню - каждому, и поскакал в Владимир. Гнал так, что загнал не только коней, но и себя со слугой, к вечеру был там.
   На не сгибающихся в коленях ногах (внутренности отбиты от тряски - ни вздохнуть, ни кашлянуть) поднялся в княжеские покои, где принял его - при горящей свече - Всеволод.
   Через некоторое время по всему двору забегали, зажглись свечи в хоромах, домах - топот, говор, крики; из конюшен выводили и седлали боевых коней и по двое, по нескольку выезжали из княжеского двора, из города и скакали в полусумраке коротких светлых ночей по дорогам - прочь от Владимира.
   Уже на следующий день, поднимая пыль, пошли во Владимир люди в вооружении и доспехах из ближних поселений, городков. Вели своих пасынков бояре, шагали пешцы, рысили конные - собиралось войско.
   Одновременно с известием о смерти Михалко Юрьевича - скончался 20 июня в субботу по "захождении" солнца (тело его уже везли) - прибыла в Владимир часть ростовских бояр во главе с воеводой Михаилом Борисовичем (сын Бориса Жидославича) и суздальцы.
   Тело стольного князя положили рядом с гробом Андрея Боголюбского в церкви "Святыя Богородицы златоверхие". Был Михалко Юрьевич на Владимиро-Суздальско-Ростовском княжении год и 5 дней. "Ростом был мал и суx, брада уска и долга, власы долгие и кудрявы, нос нагнутый, вельми изучен был писанию, с греки и латины говорил их языки, яко русским, но о вере никогда прения иметь не хотел и не любил, поставляя, что все прения от гордости или невежества духовных происходят, а закон божий всем един есть".
   Успели на похороны и переславльцы,  они вместе с владимирцами и со всеми другими прибывшими, помня свое клятвенное обещание Юрию, отцу Всеволода, "О детях его", собравшись перед Золотыми воротами, единогласно "учинили роту князю Всеволоду Юрьевичу и по нем его детей и, взяв его, возвели на престол отеческий и братень, с великою честию и великолепием торжествуя день той".
   Послали об этом объявлять в Суздаль и Ростов. Многие суздальцы присоединились к крестному целованию, хотя и некоторые спорили, что владимирцы, не согласовав со старшими городами, "то учинили".
   Страшко теперь был в Ростове, - каждый день посылал известия.

. . .

   Всеволод Юрьевич созвал всех бояр, которые были во Владимире, на совет.
   - Ведомо мне, - говорил сидя, - что Мстислав уже в Ростове и к своей дружине совокупляет воев, набираемых по всей округе. Ростовцы же, желая иметь своего князя, не противятся ему, а некоторые даже помогают в том. А у Мстислава вся та же неправая дума: как бы всю Залесскую Русь прибрать, - Всеволод обвел бояр грозным взглядом.
   Третьяк, сидя недалеко, сбоку от князя, вдруг подумал: "Наверно, и Император (Византийский) так же смотрит, ведь недаром он племянник его... Михалко был больше отцом духовным как бы, чем правящим князем, государем, а этот - Второй после Бога на Земле будто!.."
   Своему племяннику (по старшему брату) Ярославу Мстиславичу приказал немедля со своей дружиной и переславцами выступить в Переславль-Залесский, чтобы упредить Мстислава с ростовцами, не дать им занять город.
   - Жди там моего указа, а сам шли вестей!..
  
   9
   Протас Назарыч шел, то и дело останавливаясь: отдыхивался, кашлял, пот застилал глаза, но он боялся снять полушубок - простудится - март не январь - обманчиво для старика. На ногах широкие короткие охотничьи лыжи, подбитые шкурами северного оленя. (В то время они водились зимой даже на территории Татарии - в северной части.) Впереди протаптывал ему лыжню молодой охотник из местных вятчан Пилям. За семь лет жизни в этих местах все вокруг городка Ушкуи стало знакомым, родным. Так же пахнет талый мартовский снег, лес, хвоя; пичуги будят весенними своими песенками природу - зовут тепло, лето. Воздух свеж и сладок, как в далеком родном Новгороде!..
   Русские ушкуйники, оставшиеся после безуспешных попыток прорваться вверх по Волге и Вятке, осели здесь крепко: построили рубленые избы на взгорке, которая с трех сторон огибалась речкой, впадающей в старицу Камы. С северной стороны прорыли ров: огородились высоким частоколом, сделали ворота, которые на ночь запирались и охранялись сторожем.
   Многие привели местных женщин, девушек: кто купил, кто-то уговорил, а кое-кто и силой... Пошли уже, как молодая поросль в лесу, ребенки: рыжие, русые, черные... Сияли у него глаза, душа отогревалась у Протаса, когда он встречался с молодыми женщинами, хотя сам уже их (божественных и одновременно дьявольских созданий!) не мог приласкать, но от того еще больше и острее любил и чувствовал... Вначале привыкал, потом постепенно все вокруг начало становиться родным - стало хорошо и весело, как будто он корнями начал врастать в эту землю.
   Для него и деда Славаты выстроили просторную избу. Днем, в межсезонье: осень, весна - никуда не выйти, не уплыть, - всегда у них был народ - свои, русские, и вятчане - теперь вроде тоже родные.
   Он приятно удивлялся: вот ведь Славата какой - его не брало время: в свои семьдесят лет он выглядел как сорокапятилетний... А Протас поддается старости: вон и борода и волосы все седы (а ему только 56). Время созидает и разрушает. Когда-то оно на него работало,  сейчас - против: с каждым годом он стареет, теряет здоровье и жизненные силы - желания!.. Сидит, как сыч, Славата-Ведун длинными зимними ночами - жжет сальные свечи или яркую лучину из сухой березы - пишет; встает и ходит - думает, - только поскрипывают половицы, да внизу где-то попискивают черные крысы. Протас в это время лежит под двумя шубами-тулупами - будто спит - и думается ему: о чем только не передумает, но в последнее время - все больше о доме, о Новгороде, о Земле Русской... И пришел к выводу, что нужно им уходить отсюда. Три раза в эту зиму нападали, но ладно как-то удачно обошлось - все ушкуйники оказывались в городке, да и охотники малочисленны. А если булгары прознают их селение: да за столько лет неужто не узнают, где поселились русские?!.. Напасти нападут - дело времени - и тогда уж никого не пощадят!
   Каждый день, под утро, заходит к ним молодая вятчанка: невысокая, но широкая, круглолицая, рыжие волосы свисают из-под тюрика, улыбается, показывая красные десна, щуря сине-зеленые глаза - красавица.
   - Опить ходяешь, Салават? Псе писять, писять - кому нада!.. - подходит к божнице в углу, переворачивает икону (стесняется русского Бога) - не крещена, - и начинает растапливать глинобитную русскую печь с трубой - одна единственная изба, которая топилась по белому.
   В летнее время дед Славата вместе с ушкуйниками-купцами ездил в Великий Город (Булгар), где собирались купцы, кроме местных, со Средней Азии, с Кавказа, со всех русских княжеств, с Ближнего Востока, продавать, менять пушнину, заготовленную за зиму; купцов (кем бы до этого они ни были) пропускают везде и всегда - даже дикие племена, враждуя со всеми, не трогают торговых людей; многое он еще узнавал, ненасытный в познании, Славата, поэтому так радостно собирался и к этой весенне-летней поездке, хотя еще до сезона оставалось 1,5-2 месяца. Сейчас середина марта, днем уже проталины вытаивают. Только вот сегодня выпал снег, но к обеду, если выглянет солнце, он начнет подтаивать,  по берегам рек и озер - наледь: по ней по ночам и до обеда не только пешему можно пройти, а и на лошади проскакать.
   ...Еще немного - и они  дома. Протас брал с собой Пиляма, чтобы посмотреть ближние охотничьи угодья - петли, капканы, ловушки на куницу, - всё: последний раз, скоро куница уйдет линять и мех будет не тот.
   На дальние охотничьи угодья ушли молодые (Протас Назарыч приболел), а Булгак с большой ватагой - они уже не будут охотиться - ушел к дальним северным жителям, чтобы "взять с них дань...". Скоро и они должны вернуться. В городке оставались женщины, дети, да человек 20 сторожей с дедом Ведуном - Славатой.
   ... - Однако, гарью пахнет, - Пилям (он 6-й год жил вместе с семьей, построив рядом с поселением полуземлянку) остановился, ощерился, показывая желтые зубы, - борода, брови рыжие (на мохнатой шапке снег, попадавший с веток), сузил зеленые глаза - в них вопрос и немного испуг - смотрел на старшину: ждал, что тот скажет.
   - Всего три дня и ночи нас не было - что за это время может случиться? Жгут, наверно, костры или ямы смолокурные - готовятся, - правда, рановато еще.
   - Моя чует, когда костра али печь жгут, - обиделся охотник.
   Протас знал, что нюх у вятчан собачий,  Пилям не мог ошибиться. Забеспокоился, перекинул с плеча на плечо мешок со свежими (тяжелыми) шкурками, махнул рукой ему:
   - Давай побыстрее!.. Вон с той опушки уже будет видно...
   - Ах ты, Господи!.. - Протас увидел: полуобгорелый, полуразрушенный городок - даже свежий снег не прикрыл то, что было сделано с Ушкуями.
   - Азырень!.. Кереметь!.. - с гортанными выкриками Пилям, бросив мешок, скинув с ног лыжи, кинулся бежать к своей полуземлянке.
   Протас Назарович подобрал его мешок и через сломанные ворота вошел в то место, где был городок. Все мертво, только около его обгорелой избы был сооружен шалаш - из бревен, досок, сверху укрыть ветками - рядом кучей лежала мороженая рыба (человеческие следы от нее до входа в шалаш). Он откинул полог из холста, шагнул внутрь: вокруг потухшего, но еще горячего костра (видны были, когда зола-пыль сдувалась, обнажались красные угли), сидели в полушубках трое. Пахло печеной рыбой.
   Старшина новгородских ушкуйников в жизни многое видел и поэтому ничему не удивлялся, но что он увидел - поразило: двое держали третьего и, хохоча, толкали в рот, забивали ладонями рыбу (как потом выяснилось, мороженную - лишь с боков чуть обваренную на углях)... "Что такое?!.. Кому это?!.." - Протас еле узнал Славату, которому запихивали очередной кус рыбины, - так он изменился: смертельно уставший, седовласый ("За три дня поседел!"), престарелый старик... Два ушкуйника-сторожа (он узнал их), сошедших с ума, продолжали насильно кормить деда Ведуна-Славату, задыхающегося (видно было, что у того уже и сил нет, чтобы срыгнуть), безжизненно повисшего на их руках, и снова гоготали...
   Старшина бросился на них, вырвал старика. Два безумца опешили вначале, но потом один схватил нож, которым резал рыбу, замахнулся... Протас громко крикнул - приказал положить нож, первый хотел было подчиниться, но второй страшно заорал на товарища:
   - Это опять они!!! Теперь уже за нами! - и кинулся на стоящего у входа (он только что вошел) Пиляма с секирой в руках, - хруст - стук разрубленного тела и окровавленный труп упал на горячую золу...
   Оставшийся безумный ушкуйник закричал дико, кинулся бежать - столкнул Протаса, держащего в руках деда Славату, схватил, приподнял, бросил в сторону Пиляма и, оторвав холст, закрывающий вход, вылетел из шалаша...
   В какое-то время все трое лежали, прислушиваясь к удаляющемуся дикому крику - вою, пока его вовсе не стало слышно...
   Протас Назарыч встал, хотел поднять Славату, но не смог.
   - Помоги, - к Пиляму. Тот полуоглушенный, покачиваясь, подошел, помог поднять и положить деда на лавку. Славата замычал, схватился руками за живот, попросил слабым голосом:
   - Помогите, ребята, на бок уложиться мне... Ну вот, теперь полегчало... Дураки, решили меня покормить, чтобы я не умер, но теперь мне и в самом деле - смерть: два дня мне пихали сырую рыбу - вон как пузо раздуло!.. О Бог мой, но я все равно бы умер, - разрыдался, как ребенок (Протас не видел его не только плачущим, но и слабым), - труд всей моей жизни!.. Все пропало... Нигде не трогают ученых и купцов, а тут, в дикой стороне!..
   Попросил вина, но не было даже и медовухи. Увидев, как Пилям занес хворост, вновь заговорил:
   - Не надо: не разжигайте огонь - пусть будет холодно... Переверните меня на другой бок.
   Ему помогли лечь на левый бок - лицом к Протасу. ("Господи, как Славата изменился: не просто состарился!..") Дед Славата смотрел обесцветившимися мутными глазами, вновь заговорил слабым голосом, но - своим, обычным:
   - Протас, я не доживу до утра... Ничего не говори, только слушай меня - пока могу буду говорить... Мои записи в свитках погибли!.. Все сожгли!.. - его затрясло от рыдания, но через какое-то время он оправился: - Я с этими двумя ушел за рыбой (весна - рыба "дохнет" в озерах), хотелось не только рыбы, но и вольного воздуха... Думали - недолго.... Но как выдолбили на толстом льду "лоток" и пробили пешней у него дно, вместе с зеленоватой водой пошла рыба - все забыли: рыба текла серебряным ручейком - хватай и бросай подальше, - выбирали крупную только... Господи, целый день мы рыбачили и ничего не слышали, увлекла нас нечистая, а ведь, если прислушались бы, то, наверное, могли и услышать...
   Когда на самодельных санках-волокушах мы притащили рыбу вечером, то все уже было... кончено!.. Всю ночь мы, как без ума (откуда силы взялись!), разбирали трупы - и ведь ни одного живого!.. Если пораньше пришли, я бы может кого и спас, кому-то помог... Мы их вон там, в ров положили и закрыли бревнами, хворостом, чтобы звери не растащили - потом похороните... Господи!.. Люди-звери! - Побили не только мужчин, но и женок с детьми... Человек хуже зверя бывает, когда звереет... - Помолчал, его надутый живот (видно хоть в вотоле) заурчал, зашевелился.
   - Опять начинает, а мне тебе многое нужно сказать!.. Протас - снегу... Заверни, оголи мне... да не боись, и положи прямо сюда... Пусть тает - мне главное боль утихомирить... Ну вот, полегче...
   Дак вот, прибрались мы, построили этот шалаш, я устал смертельно и лег на лавку, под шубы и вздремнул, а потом проснулся и слышу смех, - вскочил: они обнялись и ходят и не то говорят и не то делают и все время весело гогочут, и тут меня охватило беспокойство - почему-то до этого не подумал об этом - за свой тайник, где были спрятаны мои записи и ларец с драгоценностями. О Господи!.. Да как же они, нехристы, нашли? Не жалко мне желтого металла и цветных камушек - они имеют цену, но то, что они уничтожили (сожгли!), не имеет цены!.. - Вновь рыдания...
   Потом на какое-то время впал дед в забытье... - Тогда я тоже, - снова заговорил Славата, - будто обезумел, внутри у меня что-то умерло, как будто душа моя покинула тело... Я вот с тобой говорю, но говорит с тобой мой разум, а внутри у меня пусто... Я так и так бы умер через какое-то время, но они молодцы: ускорили мне смерть и какую мучительную смерть... Нам надо было тогда не возвращаться, а уйти прорваться по Вятке вверх, не искать Булгака с товарищами...
   Протас, уведи всех с этого места на Русь, на русские земли уведи!.. Хотя сейчас там местные, удельные князья, разрозняют Русь, губят ее ради своих прихотей и богатства!.. На Руси надо иметь одного Великого князя, как раньше было, и вокруг его объединить все наши земли, - другого пути у нас нет...
   Я за эти годы, как мы осели тут, постоянно следил и писал, что происходит на русских землях, - послушай, а потом реши, куда вести, но одно запомни: русский народ не нуждается ни в чьих повелениях... Какая культура, какие обычаи!.. А то, что они делают, умеют делать, что, князья или бояре научили?!.. Наоборот, мешают, не дают жить... У русских никогда не было безумного преклонения перед златом и серебром; и привыкли жить общественно-семейно-родовой жизнью - один за всех и каждый за всех; они сами определяли и управляли своей судьбой, пока им не навязали бояр да чужеземных богов... Все, что было, было общим, народным; чванства не было, вожди себе никогда не брали лишнего, а что брали, то было временным - до того момента, пока они вожди... Положь еще снегу... Теперь хорошо...
   Мы, когда осели на берегу Камы, на Володимирский стол, после смерти брата Михалка, сел его младший брат (последний из Юрьевичей) Всеволод. И тут началось... Не прошло 9 дней, а уже под Юрьевым, на берегу Гзю произошла жестокая битва: дрались русские - ростовцы во главе с Мстиславом Ростиславичем и русские - володимерцы-суздальцы во главе с князем Всеволодом Юрьевичем - все поле близ села Липицы было усеяно трупами. Людей у Всеволода было больше, поэтому и в живых осталось побольше - он и победил.
   А ты знаешь, русские с русскими дерутся по-страшному - всегда до конца бьются, не то, что с другими, поэтому всегда много потерь бывает - никто не уступает друг другу - до смерти бьются!..
   Оставшихся в живых ростовских бояр Всеволод Юрьевич вывез и посадил на володимирские земли. Волости их и скот, многие имения взял на себя.
   Мстислав с той сечи ушел живым в Рязань, где они вместе с Глебом Рязанским собрали войска и осенью пошли на Всеволода. Шли открыто на Володимирскую землю через Москву... Взяли на щит Москву и села вокруг. Всеволод был тогда за Переславлем-Залесским. Узнав об этом, сам повел свою дружину гоном на врагов, но Шеринским лесом ему встретились новгородцы Молонешковы "два сына с их людьми" и посоветовали князю, чтобы он послал в Новгород просить помощи, а без них один не ходил бы, так как у Глеба и Мстислава "вельми большая сила".
   Всеволод возвратился в Володимер, Глеб с Мстиславом - в Рязань.
   На Русской Земле в это время была кратковременная передышка - победил Святослав Всеволодович и стал великим князем Киевским. Вот к нему и послал своих володимерских бояр с просьбой, чтоб тот помог. Дал Всеволоду киевский князь своих сыновей Олега, Володимера с войсками да сыновца своего Володимера Глебовича Переславльского. И повел Всеволод Юрьевич свое объединенное войско (ростовцев не взял) на Коломну, а Глеб Рязанский другой дорогой пошел на Володимер с множеством половцев, и учинилось великое разорение около Володимера, все сожгли: церкви, села; тысячи людей поубивали, а живых множество в полон взяли... Но сумел догнать их Всеволод - более месяца шла рать и, наконец, побил... В том сражении были пленены: Глеб Рязанский с сыном Романом и другими его сыновьями; Мстислав со своими боярами, которые живыми остались при нем, в том числе и его главного воеводу Бориса Жидославича; Олстеня, Дедильца и других множество. Половцев же только 20 взяли - знатных, - остальных порубили...
   20 февраля возвратился великий князь Всеволод во Володимер с великою славою и честию...
   ... - Дай еще снегу, - попросил Славата синими губами.
   - Ты посмотри, этот еще не растаял... Не тает...
   - Что-то запахло сильно, - уберите труп...
   - Убрали уже, Пилям вынес давно...
   - Протас, кабы этот не вернулся, а то убьет тебя.
   - Я велел Пиляму охранять нас.
   Дед Славата с усилием приподнял руку, чтобы подтянуть шубу - открылись ноги.
   - Ноги... Я их не чувствую - сплошной лед... И Ярополка Ростиславича Всеволод у рязанцев вытребовал, - его сами рязанцы в Воронеже взяли и привезли во Володимер и вместе с другими тоже посадили в погреб...
   Зять Глеба Рязанского Мстислав Ростиславич Смоленский, узнав, что Глеб пленен, послал к Святославу, великому князю, просить, чтобы тот попросил Всеволода Юрьевича освободить князей; и княгиня Глеба Рязанского просила за мужа и сына...
   Святослав Всеволодович послал во Володимер Порфия, епископа черниговского, и Ефрема, игумена монастыря Святой Богородицы. Всеволод, в благодарность Святославу за предыдущую оказанную помощь, дал слово, что всех отпустит, но его бояре и все володимерцы не хотели этого и вскоре учинили мятеж и стали просить своего князя, придя к нему во двор, чтобы всех пленных побить или ослепить.
   Всеволод с епископом вышли к ним и стали уговаривать: князь говорил, что князи русские оскорбятся и обидятся за такое зло и, собрав войска, могут всю Володимерскую землю разорить; епископ увещевал им от письма святого, что сие тяжкое законопреступление и грозил им божьим наказанием. Но им отвечали зло: "Мы никакого закону нарушения не требуем, но хотим, чтоб злодеи сии и клятвопреступники по закону божию смертию кажнены были", - и перечисляли их вину: убийство Андрея Боголюбского, по научению Глеба; он же, как разбойник, напал на область Володимерскую, и мало сам, - неверных половцев привел, которые церкви ограбили, пожгли, много тысяч людей невинных по селениям побили...
   Всеволод Юрьевич вынужден был обещать, что сыновьев ослепит и отпустит, а Глеба будет содержать в темнице.
   В тот же день, вечером, он велел сыновцам своим сверх очей кожу надрезать и, довольно окровя веки, объявил народу, что глаза им выкололи. И тотчас, посадив в телегу, велел выпроводить за град... С Романа Глебовича взял обещание, что тот ему всегда послушный будет и с несколькими рязанскими боярами отпустил домой...
   Глеб, просидев в заключении 2 года, умер.
   Половцы, узнав, что князь Глеб с войском побит и пленен, пришли в великом множестве в область Рязанскую и, не встречая никакого сопротивления, многие села пожгли, большой полон взяли и возвратились к себе...
   Хочу тебе и про наш Великий Новгород сказать...
   Новгородцы в то время не имели князя, поэтому послали выборных в Смоленск просить к себе Мстислава Ростиславича. Он с радостью согласился и с братом Ярополком поехал. Приняв правление в Новгороде, брату Ярополку дал Торжок. Зная, что новгородцы очень желали воевать с Ливонией, он тут же собрал войска, и, присоединив их к своей дружине, пошел Мстислав в Чудскую землю. Там он объявил их старейшинам, чтобы они заплатили дань, но те, ссылаясь на то, что не имеют над собой никаких князей, отказались. Тогда Мстислав начал разорять, пленить и жечь до моря и реки Трейдер. Все бои храбростью и хитростью выиграл. Когда дошел до Трейдера, то тут его встретили, собравшись вместе, все ливонцы, ливы, зимогола, кури, торма, ерва; они укрепились засеками, и Мстислав, бившись, никак не мог одолеть, и тогда он послал своего тысяцкого Самца ночью с половиною войска, и только так, окружив и сжегши деревянные укрепления их, смогли разбить...
   Взяв великий выкуп с них, с множеством пленных и скотом, имением пришел князь в пригород Новгородский - Псков, где заключил роту, чтобы приняли его сыновца Бориса на правление...
   Всеволод же, узнав, что новгородцы без его ведома приняли Ростиславичей, разорил Торжок, и Волок Ламский, и множество сел области Новгорода и вернулся в Володимер...
   На следующий, 1179 год, новгородцы вспомнили, что дед Всеслава Полоцкого (Всеслав - зять Мстислава Ростиславича Смоленского), когда приходил на новгородское село и из церкви взял дароносицу и сосуды церковные, и решили князя Мстислава Ростиславича с войском послать на Полоцк... Разодрались родственники между собой, за что Бог и наказал: прибрал Мстислава к себе. Погребли его с великой честью, и плакали притворно "вопиюсче" новгородцы: посадник и бояре, воины и убогие, вельможи и подлые, богатые и бедные, мужи, жены и дети, мирские и духовные - многие не отходили от гроба целый день и продолжали безутешно рыдать: "Кто нас ныне наставит на совет благий и суд правый?" - "Кто нас ныне, княже, поведет на поганые и устроит войско, как когда потребно, смотря на силу и место неприятеля, и кто изъявит нам такие победы, яко мы видели?" - "Кто нам будет судия правый и от сильных засчитник и оборонитель, какова мы прежде никогда не видели, зашло нам солнце милости и правосудия!.."
   И вновь, не согласуя с великим князем володимерским, приняли в Новгород на княжение его брата Ярополка.
   Всеволод рассвирепел и велел всех купцов новгородских во всей своей области переловить, имение их отобрать, а самих в темницы посажать, и начал готовить войска, чтобы пойти на Великий Новгород. Новгородцы вынуждены были отказаться от Ярополка и послали в Киев к Святославу Всеволодичу за его сыном Володимером...
   ...До колен дошло... - дед Славата уже говорил чуть слышно, едва шевеля губами. Он снова заговорил и теперь старался не останавливаться - боялся умереть: - Всеволод Юрьевич призвал к себе Володимера Святославича и отдал за него племянницу свою Пребрану, дочь Михалка Юрьевича. А самого володимерского князя за его грехи в тот год Бог наказал четвертой дочерью Собиславой - до этого два года тому назад у него родилась третья дочь Всеслава...
   В августе пришли на Русскую землю "иноплеменники, безбожные исмаилтяне, окоянные агаряне, нечестивыи" половцы,  а вел их Кончак - и великое зло они учинили, много сел сожгли и пленили, со многим полоном ушли в Степь.
   В это время Святослав Киевский с протчими русскими князьми стоял у Триполя, по своему скудоумию и мягкому характеру, ждал их, чтобы заключить с антихристами мир...
   На следующий год великий князь Святослав Всеволодович звал князей всех на съезд в Любич, чтобы объединиться в своих действиях, согласовать между собой несогласия, прекратить воевать друг с другом, уничтожать друг друга, начать собирать разрозненную Русь в единое государство...
   Только урядились; не успели дома отдохнуть, как началась война на Рязанской земле между братьями Глебовичами. Вмешались: Всеволод Юрьевич - за братьев: Всеволода и Володимера Пронских, а Святослав Киевский - за Романа. И только то, что началась война (теперь уже на Русской земле) между Святославом Всеволодовичем Киевским и Ростиславичами: Рюриком и Давидом - не дала возможности самому участвовать, и киевский князь послал вместо себя сына своего Глеба, которого Всеволод Володимерский (Юрьевич) пленил в Коломне... Рязанская область разбилась на отдельные княжества и вынуждена была вновь подчиниться Володимерскому княжеству...
   ...Назар, - чуть слышно, только по движению губ разобрать. Протас Назарыч хотел снова укрыть Славату, но встретился с уже ничего не выражающими глазами умирающего, хотя еще как-то могущими сказать: "Не надо! - последним усилием: - Хочу без мук умереть... заснуть - замерзнуть... Проводи меня по-христиански в Иной Мир... На Вятку поднимитесь... Подальше от мусульман - в жизни мы не братья с ними... Возьми мои... обустройтесь... Церкви настрой - без Православия не будет у вас ни жизни, ни порядка, ни государственности... Теперь - раз так получилось - возврата нет... Только Вера Православная сделает русских людей русскими...
  
   Часть четвертая
  
   В
   1
   еликий князь киевский, Святослав Всеволодович, с небольшой конной охранной дружиной въехал через Софийские ворота в город Владимира Святого на Киевских Горах; копыта гулко стукали по деревянному настилу. Князь - в летней ферязи, в круглой шапке, опушенной соболями. Редко он так-то ездил по Киеву, но сегодня не мог себе найти место и решил он съездить в церковь Богородицы (Десятинная церковь) помолиться святым мощам Климента, поклониться гробу Владимира Святого и его жене Анне, и первому Святому на Руси - княжне Ольге-Елене.
   Князя Святослава душила ярость, гнев застилал глаза, болью отдавало сердце: обложили его мономаховичи - в Вышегороде (12 км от Киева) сидит Давид, в Белгороде - Рюрик, а в Залесской Руси - Всеволод... Вот ведь каков оказался сын Юрия Владимировича Мономахича: за все добро, которое он сделал Всеволоду, тот отплатил такой жуткой неблагодарностью - полонил его сына Глеба с черниговскими боярами...
   Но внешне киевский князь кажется спокойным: мерно покачивается в седле - едет по улице, огороженной с двух сторон высоким забором - острогом - не пролезть, не перепрыгнуть ни пешему, ни конному; в дворы можно пройти лишь через дубовые ворота, которые, как правило (даже днем), закрывались... Видны только верхние части теремов с вежами-башенками, да главы с крестами деревянных домашних церквушек.
   Вот, направо, возвышается - краснеет (в то время не штукатурили) кирпичная одноглавая церковь Святого Федора... Сейчас хоть не до любования этим великим древним городом, столицей Русской земли, но все равно успокаивался он...
   Теперь улица повернула чуть направо (на северо-восток) и пошла прямо к деревянным Подольским воротам,  оттуда дорога на Подол по Боричеву спуску. Они свернули налево от улицы и съехали к Десятинной церкви, обошли ее и оказались на площади - перед фронтальной ее частью. Чуть дальше, с правого торца, шумел Бабий Торжок, где продавали домашний скарб, вещи для хозяйства: горшки, ухваты, сковороды, мисы, котлы, скалки и многое другое. С презрением отвернул голову Святослав от суетившихся, про все забывших смертных, кроме страсти-наживы, и думающих только о том, как бы подороже продать-обмануть и подешевле купить. Он поднял глаза на главный купол, с горящим желтым ослепительным огнем золоченым крестом, бросил взгляд на остальные шесть куполов поменьше и тоже покрытых свинцовыми, тускло-металлически поблескивающими на солнце листами, и перекрестился: "Прости нас, Господи, грешных: меня, Великого князя, и простых русских, которые даже не знают, что они торгуют на тех самых местах, где когда-то были святыми!.." Действительно (Святослав это точно знал), там, где сейчас неистовствовали обезумевшие люди - "купи-продай" - было деревянное капище с богами,  пусть языческими, но с богами, с которыми народ много веков жил, молился им, просил у них помощи, совета, и - ведь помогали они: укрепляли души и тела молящихся ("теперь все получится: боги помогут!"), и, самое главное, благодаря им люди объединились в народ - со своим языком, культурой и все одолевающим сознанием душевного единства...
   Еще раз взглянул на базарную толпу: "Как могут они так быстро переметываться - предать своих кумиров, забыть их?!.." - слез с коня, поправил лежащую у себя на груди широкую темно-русую с проседью бороду, передал повод ближайшему дружиннику, снял шапку, перед тем как зайти в церковь, вновь перекрестился, - все сделали то же самое.
   Старше Святой Богородицы, построенной при великом князе Владимире Святославовиче (христианское имя Василий) византийскими мастерами, которые перевезли храм Святого Василия из города Херсонеса, была только небольшая каменная церквушка Ильи Пророка в Подоле, где еще чуть ли не за сто лет до крещения Руси молились первые христиане (туда же ходила и первая Святая из русских родная бабушка Владимира Святославича Крестителя, княгиня Ольга). Конечно, церковь Богородицы не сравнить с соборной тринадцатикупольной Святой Софией ("молодшей" почти на полторы столетия, построенной всем христианским миром), но...
   Дружина осталась ждать.
   Молодые - из отроков - черниговцы и северяне, не видевшие еще легендарную церковь, изумленно осматривали... Особенно их поражала квадрига - бронзовая четверка коней в 2-3 раза больше натуральной величины, установленная на правой стороне центрального входа... Великий князь вышел из церкви посветлевшим, успокоенным. Подошел к Кочкарю (его любимец, сотский - из черных клобуков, - он был всем для князя: постельничим, конюшим, стремянным, ловчим, начальником личной охраны и тайным советником), взял повод, и с помощью его сильных рук влез в седло, заговорил Святослав Всеволодович, обращаясь к своим ближним:
   - Бог снял с меня грехи; а мой прапращур, Святой Василий-Володимер, дал мне право на любое действо, чтоб я, единственный имеющий право на Киевский стол, мог там усидеть!..
   Придя домой, князь велел подняться к себе Кочкарю, позвал свою жену. Княгиня побледнела, когда села на лавку напротив Кочкаря - встретились глазами: "Что случилось?!.. Неужели прознал!" - "Не знамо..."
   Святослав Всеволодович, в белой вышитой рубашке, в синих портках, заходил по горенке (Слуг выпроводил.) - распалился гневом, разжегся яростью:
   - ...Отомстил бы я Всеволодке, да нельзя: подле меня Ростиславичи - эти мне во всем делают досаду в Русской земле; ну да мне все равно: кто мне из Володимерова племени ближе, то и мой, - Кочкарь облегченно передохнул, у княгини постепенно начали розоветь щеки, и в глазах появилась осмысленность. Князь продолжал, но уже остепененно - Давид Ростиславович с женой и со старшей дружиной охотится и рыбалит на правом берегу Днепра, напротив Вышгорода.... Вчера вечером прискакал мой соглядай, сказывает, что еще дня 3-4 будут они там.... Мы тоже поедем, возьмем сети, соколов, но только не рыбу ловить и не уток-лебедей бить, а... - он резко остановился, повернулся к княгине и, пугая ее страшными глазами, - Давида!.. Рюрика выгоню, - завладею один с братьями Русскую землю и тогда стану мстить Всеволоду за всю обиду... Кочкарь, вели собраться... - только вместо ловчих, сокольничьих и выжлятников возьмем с собой молодых сильных отроков из дружины. Одень их как на охоту, но кольчуги, шлемы, боевые луки и стрелы положь в торбы извозных... После полудня выезжаем... Постой, зайди к воеводе и скажи, чтоб тоже начал готовиться - он знает что делать - с ним еще утром обговорено...

. . .

   Киев удивлялся: "Как шумно и многолюдно выезжает на этот раз на охоту князь-то!.." У каждого, кроме вьючной лошади, - запасной конь. Вышли из города через Лядские ворота. Княгиня, по-дорожному одетая, сидела боком на рослом гнедом иноходце. Проехали деревянный мост через речку Крещатик, дорога - широкая, утоптанная, пошла на подъем, - справа показалось Перевесище (место, где ловили птиц, - пологий откос, заросший травой, кое-где уже пожухлой,  кустарником с пожелтевшими, покрасневшими листьями - на дворе листвень) - разделилась, повернула направо - к Кловскому монастырю, они поехали прямо, а потом по тропе спустились вниз, пройдя дубовую рощу ("ни один лист еще не окрасился"), оказались в Берестове. Заехали в княжеский двор, попили квасу на меду, заменили несколько лошадей, плохо подкованных, и тут же выехали... Святослав Всеволодович велел остановиться перед церковью Спаса, снял шапку, помолился. Повернулся к Кочкарю:
   - Здеся Юрий Володимирович (Долгорукий) похоронен. Негоже великому князю тут лежать. Меня рядом с Ярославом Великим (Мудрым) положите...
   Кочкарь тоже перекрестился, посмотрел как-то странно, искоса, своими темными нерусскими глазами.
   - Положим, князе... великий.
   Святослав Всеволодович вдруг почувствовал неясную тревогу, тоску, - попытался стряхнуть с себя все это... улыбнуться; посмотрел на княгиню, у той тоже как-то ("Может показалось?") странно синели глазенки... У князя расширились ноздри, борода взъерошена, глаза озорно-упрямо заблестели.
   - Я никому не отдам великокняжеский стол, чего бы это не стоило мне, и умру, будучи великим русским князем!..
   На перевозе забрали два весельных парома - переехали на левый луговой берег, - Святослав преобразился. Вперед услал сторожей-ведомцев, велел им найти место напротив Давида и, незаметно следя за ним, ждать его, Святослава. Рыболовные и охотничьи сети велел сложить вместе с другими орудиями лова и заодно с княгиней отвезти за луга - в охотничьи избушки в липовой роще. Жене сказал, улыбаясь:
   - Видел я, как тебе за градом-то нравится - вон как глазами лупила по сторонам... на воду смотрела... Как ноздерками дергала... Побудь там: поживи, отдохни...
   Остальным велел надеть боевые доспехи, вынуть и натянуть боевые луки, прицепить колчаны со стрелами и мчать вслед за ушедшими ведомцами.

. . .

   В это самое время группами, небольшими отрядами выходили из разных ворот Киева дружинники Святослава Всеволодовича. Перейдя в разных местах речку Глубочицу: кто через мост, кто - бродом, рассредоточились в роще на Кирилловых горах...
   Воевода построил дружину в боевую походную колонну; вперед и по бокам выделил сторожей и повел на Данилов стан. Дорогу показывал великокняжеский соглядай-ябедник.
   К вечерним сумеркам дошли. Остановились, засели за небольшим оврагом с ручейком на дне. На левый берег Днепра ушли-переправились две группы по 5 человек на лодках-долбенках, чтобы найти и сообщить Святославу Всеволодовичу, что они подошли к стану Давида и притаились - залегли за Ручейным оврагом...
   Воевода велел разведчикам, которые следили за вышегородским князем, дать сигнал, как только Давид и его дружина улягутся спать.
   Но они долго еще не ложились: сидели у костров, пили-ели, некоторые затягивали песни - шум, хохот, говор...
   Наконец у догорающих костров остались только сторожа, которые тут же уснули - "Кого бояться?  На своей, чай, на русской земле..."

. . .

   Святослав Всеволодович оступился в темноте - ком черной луговой земли оторвался от невысокого размытого обрыва и с шумным плеском упал в струящуюся воду. Кочкарь сильной рукой, приподняв князя, дернул к себе... Двое неотступно следовавших за ними молодых дружинников - из русских - столкнулись друг с другом. Княжеский сотский повернулся к ним: белый оскал его зубов в темноте отрезвил отроков ото сна и усталости.
   - Ладно, хоть дождя нет, - князь говорил шепотом.
   - Все равно темно - тучами обволоклись звезды и луна... - Кочкарь - громким голосом. - Там не слышно нас, княже,  Днепр широк, да и ветер оттуда...
   Около самой воды, где росли кусты краснотала, притаились лучники с луками и самострелами (у одного тускло блеснула короткая стальная дуга...) Кочкарь спросил кого-то в темноте:
   - Приготовили зажигательные стрелы?
   - Эхе!..
   - Ждите! Теперь уже скоро... Как только начнется там, - часть людей могут вырваться и на лодках пойдут сюда, и наверняка с ними будет князь Давид... Смотрите, прежде себя не выдавайте, когда уж близко услышите, то только тогда ожгите небо огненными стрелами, а вы стрелите и - в лодки и за ними...
   Князь Святослав подумал, что показалось, но нет: наклонившись и приблизившись к лицу одного из лучников, увидел: у того рот, нос и щеки - темно-синие (издали в темноте - черными казались)...
   Подскочил Кочкарь:
   - А, а!.. Опять жрали! Я вам!.. - замахнулся Кочкарь, но молодой дружинник ловко увернулся. Сотский повернул к князю: - Оставляют дозор и ходят жрут перезрелую ежевику. Барабаются бисовы дети в темноте - рожи чернят... Давидовых людишек до смерти напугают, - неожиданно громко хохотнул Кочкарь...
   На другой стороне Днепра вдруг залаяли охотничьи собаки; к ним присоединился звероподобный ор сотен мужских глоток... Звон-стук металла, треск ломающихся копий - характерный шум боя.
   Князь прислушался: кажется, слышится плеск весел, скрип уключин... Он увидел, как посыпались искры на землю (осветилось лицо лучника) от удара огнива по кремню-камню, - подскочивший Кочкарь дал отроку по уху...
   - Рано еще!.. Сучий сын...
   Теперь уже ясно слышался шум приближающихся лодок. Святослав крутил головой, ища сотского, - и тут послышался срывающийся голос Кочкаря:
   - Стрелите!..
   Три-четыре огнива стукнули по кремневым камням - брызнули мелкие огневые звездочки, задымились трутневые веревочки, на них подули - они превратились в огненные змейки - вспыхнули красными огоньками; от них зажигали обмотанные просмоленной паклей стрелы и пускали в небо. Взлетев над масляными водами широкой реки, высветили три лодки, приближающиеся к берегу. По ним начали бить самострелами, засвистели длинные стрелы боевых луков...
   Погасло небо - стрелы ушли в воду, и, когда вновь взлетели осветительные стрелы, то лодки, отвернув от них, уже шли вниз по течению. На третий раз - лодок не было видно...
   Святослав Всеволодович с Кочкарем со своими отроками на лодках выгребали на середину реки и устремлялись на тот берег...
   Когда пристали к берегу, по крутому обрыву вскарабкавшись, поднялись в Давидов стан, то все было кончено: дружина Давидова (оставшаяся на берегу) - полонена - обошлось без большой крови - только сторожей побили, а остальных взяли так - сонных, пьяных. А вот Давид Ростиславич с княгиней ушел!..
   Сокрушался князь Святослав:
   - Чуяло сердце!.. Надо было мне в погоню за ними!.. - накинулся на своего воеводу: - Как ты Давида упустил?!
   Воевода опытный, переживал, и сам не мог понять: "Как я упустил его?! Ведь сразу же стан от реки отрезал..."
   К воеводе близко - лицом к лицу - подошел князь Святослав Всеволодович и, глядя в освещенное разгоревшимся костром, лицо его:
   - Доброслав Емельяныч, отбери бояр из полоненных, которые хотят ко мне перекинуться, и приведи их ко мне. Надо, чтобы они помогли взять Вышгород, пока туда не вернулся Давид.
   Вышгород взяли легко - даже помощь вышгородских полоненных бояр не понадобилась - в городе не было ни дружины, ни засады - ворота были открыты...
   Переночевали. Рано утром великий князь Святослав, не выспавшийся, опухшие глаза - щелочкой, борода не чесана, вышел к собравшимся своим дружинникам. Вокруг него, рядом, стояли ближние бояре.
   - Братья, дети мои, некогда нам отлеживаться, надо искать Давида, иначе - война, большая кровь!..
   Воевода с Кочкарем разделили дружину на небольшие отряды и услали на поимку Давида Ростиславича. К вечеру (в любом случае) этого же дня велено было им прибыть в Киев.

. . .

   На закате, когда солнце, осветив красными лучами купола церквей и верхушки теремов, начало скрываться, к собравшимся дружинникам и боярам перед крыльцом великокняжеского дворца вышел Святослав Всеволодович.
   - "Теперь уже я объявил свою вражду Ростиславичам, нельзя мне больше оставаться в Киеве". К тому же Давид сейчас путь держит к брату своему Рюрику... - и приказал, собрав пожитки, имения, сей же час выехать в Чернигов.
   Приехав туда, созвал сыновей своих, младших братьев, двоюродного брата из Новгород-Северского Игоря Святославича, ближних бояр.
   Было тесно в горнице княжеского двухэтажного каменного "дворца" с двухскатной крышей, но зато  уютно и прохладно в летнюю жару. Игорь сидел рядом с Ярославом Всеволодычем - на правой стороне от него - напротив Святослава Всеволодовича с сыновьями; по дальним сторонам стола - бояре.
   Игорь присмотрелся к Святославу: "Как изменился за последние два-три года он!.. И непонятно, какой стал: то ли хуже, то ли еще какой... И одевается небрежно - на лице теперь вместо улыбки - недовольство и гнев; недоверчив, злопамятен, - Игорь Святославович усмехнулся: - Я и сам-то какой стал: русые волосы потемнели, посмуглел, правда, в тело я вошел, а вот ума... Господи! Дай мне ума, чтобы мог я сохранить на этой грешной, истерзанной, израненной земле, вдосталь политой кровью русских людей!.."
   Князь Игорь очнулся - на него смотрел каким-то недоброжелательно-недоверчивым взглядом Святослав Всеволодович, но, встретившись с встречным взглядом Игоря, тут же отвел глаза.
   Великий князь Киевский - теперь бывший - стал говорить им:
   - В Киев въехали Ростиславичи, послали за Романом в Смоленск, чтобы усадить его на стол... Помогите мне советами и делами: вернуть Киев и помочь мне освободить сына из Всеволожьих рук, а я в долгу пред вами не останусь: все, что имею, буду иметь, - поделюсь с вами, - мне хватит Киева и великокняжеского титула!..
   Бояре, старые дружинники, заерзали, зашевелились, горячо поддержали черниговского князя Святослава Всеволодовича, - и не понять их: то ли им действительно жалко князя своего и они верны своему господину, или нужно еще имения, или же просто греческое вино ударило в голову.
   Сыновья и брат Ярослав сказали, что как решит князь Святослав, так они и поступят.
   Встал Игорь Святославич - под самый потолок, - сильный, могучий, обвел сидящих синим взглядом ("В кого он такой богатырище?!.." - князь Ярослав залюбовался в утай), заговорил-зарокотал:
   - Иное скажу тебе... Если воевать с Ростиславовичами, то не нужно было с Киева бежать: легче всегда удержать град, чем его брать!.. Но теперь - раз так уж получилось - "лучше тебе в покое жить, и перво примириться с Всеволодом и сына освободить, и согласяся, обсче всем Русскую землю от половцев оборонять, а хотя что и начать, то было прежде с нами и со старейшими вельможами советовать. Но когда все то ты презрил и сам един начал, то мы, если что худо последуем, не виновны и уже ныне иного дела, как идти на область Смоленскую и не пустить Романа к Киеву..."
   Но Святослав не был в состоянии слушать чьи-либо советы, он собрал своих не для того, чтобы выслушивать поучения, а объявить о своем решении.
   Он перебил двоюродного брата Игоря: "Я старше среди вас остался - вместо отца вам, поэтому велю: Ярославу и тебе, Игорь, остаться оберегать Чернигов и всю волость, а я с Олегом, со Всеволодом и Мстиславом пойду на суздальскую землю выручать своего сына Глеба, а там нас Бог рассудит со Всеволодом Юрьевичем". И велел готовить свои дружины к походу, набирать в свои войска воев.
   - Погоди-ко, не садись на коня, хочу тебя услышать... - остановил отъезжающего Игоря провожающий его Святослав Всеволодович.
   Игорь Святославич посмотрел исподлобья, но пересилил себя, расслабился, покорно принял на посошок рог вина. Выпил. Святослав - к нему:
   - Ты сказал, что надо Русскую землю от половцев оборонять... И правильно делаешь, что свои южные окраины Северской земли заселяешь половцами, садишь их на землю и делаются они ковуями, землепашцами - казаками...
   - Ну, а как по-другому? Вон у тебя тоже... Поболее ковуев-то, чем у меня, скоро на Черниговской и Северской землях, как в Поросье будет - одни черные клобуки - окраинцы... К чему это я!.. У меня сердце из-за другого болит: каждый год - и не по разу еще - друг с другом ратимся... Что ухмыляешься? - в твою сторону тоже говорю. Постоянно мы с Киевом воюем! У меня скоро русских людей не останется... Вот потому-то и нужда заставляет половцев одомашнивать... Это ведь не просто! - Чтобы они, дикари и лодыри, привыкшие себя не трудом, а грабежом и пастушеством кормить, начали пахать, сеять, молоть хлеб... Да по сто раз им кажется легче добыть кровяное мясо и, обваляв в горячей золе, жрать - полусырое-то вкуснее им, - чем ежин день потеть, руки мозолить. И с одеждой просто: подсушил шкуру, обработал - опять-таки в золе - надел на себя и носи, пока кожа не изотрется (им ведь не нужно оголяться - в мовницы-то они, как мы, не ходят).
   - Как же они по нужде?.. - заусмехался Святослав, спьяну не понимая, шутит или всерьез говорит Игорь, но глаза впервые у старшего князя завеселели.
   - А для того отверстия сделаны: спереди и сзади, - улыбнулся Игорь: - Что?.. Еще на посошок... - вновь принял полный рог с вином, выпил, с удовольствием крякнул (в то время пили без закуски), подал пустой рог слуге, с благодарностью блеснув глазами, посмотрел на Святослава Всеволодовича: - О чем это я?.. А - одежда, так для этого надо посеять коноплю или лен; рвать, мочить, мять, теребить, прясть, ткать... сшить, да сшитое украсить хитрыми узорами и обереги изобразить, а на праздничной одежде навесить драгоценные жемчуга, камни; златом-серебром раскрасить... О, Господи! Как... Чего только я не согрешил с ними, чтобы научить их, угодить им!.. Одни, без русских, они не смогли - пришлось их вместе сажать - вперемешку...
   Ладно, говори, что хотел... Хотя я знаю: опять будешь половцев набирать, чтобы с их помощью бить, жечь, полонить своих же, русских?!..
   Святослав Всеволодович смутился, заговорил, оправдывался, пытаясь убедить о необходимости такого действия, наконец, рассердился:
   - Как мы без их помочи одолеем Суздаль, Володимер-Залесский!.. Дело мое правое - иду освобождать своего дитяти и хочу взять то, что положено: старшинство на Руси...
   - Брат, ты отцом моим назвался, так и будь им, мудрым будь!.. Какое старшинство, величие и сила теперь в Киеве?!.. Мы сами подрубили его могущество постоянными войнами - не было еще года, как помню, чтобы Киев не воевали, не грабили и не жгли... Но я тронут - за сына считаешь! - Игорь с умилением посмотрел на Святослава Всеволодовича: - И, видит Бог, я буду делать ради тебя даже то, что мне не по душе, не по сердцу, но и меня тоже уважь - послушай моего совета: пошли в Поле за теми, кого мы уже знаем, с кем мы братались и вместе на своих братьев ходили. Я думаю, тебе надо Кончака с братом и сыновьями Тудором и Бякубом призвать. У Кончака в жилах течет русская кровь и он умен и честен.
   Ханов Колгу Сатановича и Елтука можно позвать - они не так жестоко будут грабить и полонить, потому что сыты... Куньчука и Чугая - они мне помогли с ковуями, да я им помогал... между собой разобраться.
   - Мхы, ты половцев лучше меня знаешь и, видать, не реже моего с ними общаешься...
   - Потому-то и говорю, что знаю, какую опасность они представляют нашим разрозненным землям - княжествам-государствам, если вдруг объединятся, - хотя они так и так уже гуляют по нашим городам и весям с нашей помощью... Мало того, что мы, русские, воюя друг с другом, могилы роем себе, так еще призываем своих могильщиков, чтобы ускорить свою гибель!..

. . .

   Между тем Давид с княгиней и с полутора десятком оставшихся дружинников с ними, наняв лошадей, изможденные, испуганные примчали в Белгород к Рюрику Ростиславичу.
   Рюрик в одной рубашке выбежал на крыльцо, чтобы встретить их: князя с женой. Очень удивленный и перепуганный, обнялся с Давидом, заглядывая ему в глаза: "Что случилось?!.." - Даже дождь, моросящий из низких туч, не мешал братьям стоять так (прибывшие с ним, княгиня давно ушли во дворец) и говорить...
   - Как же так он мог?! - Рюрик от гнева заскрежетал зубами: - Если Святослав смог такое совершить, то что можно от остальных ожидать?!.. Какой он христианин после сия! - Тать, дикий степняк, а не великий князь!.. Что это мы мокнем тут...
   Давид с княгиней переоделись, немного поели, попили и поднялись в опочивальню - валились с ног от усталости.
   Через час ворота городские приоткрылись и, выпустив два десятка вооруженных конников, снова плотно закрылись. Над воротами, на стенах Белгорода появилась дополнительная стража - не шевелясь, стояли сторожа под мелким все пронизывающим дождем, всматриваясь в дали сквозь водно-туманную пелену - не появятся ли вдруг под стенами воины Святослава Черниговского - Киевского.
   Сотский Ставр Любич, который вел небольшой конный отряд белгородский, получил приказ от Рюрика: дойти до Киева и, если можно будет, войти туда и все узнать о Святославе Всеволодиче. Немолодой сотский знал, что их ждет, поэтому был хмур и суров; но молодые отроки-воины, наоборот, радовались возможности поиграть с опасностью. Все - в грязи, кони, скача, метали мокрый чернозем во все стороны. Крупы коней парили, с губ срывается ошметками пена. Ставр махнул рукой - перешли на шаг; он попридержал своего жеребца, пропуская мимо себя своих ребят, остановил двух последних - безбородые лица - черные от грязи, но, показывая белые зубы, улыбаются, глядя на него. ("И усталось их, чертенят, не берет!")
   - Ты, Холор, и ты, Поляк, идите чуть позади нас и, если что с нами передними случится, скачите назад и сказывайте воеводе или же самому князю...
   Поляк, здоровый, толстогубый, не сразу понял, но Холор - сухощавый, скор в движениях - скороговоркой: "Хорошо, боялин, все так и сделаем: мы могем борзо бегать", - хитровато блеснул черными глазками, хохотнул. Надув щеки, хлопая большими голубыми глазами, Поляк смотрел то на сотского, то на своего товарища, вытер рукавом свое грязное лицо.
   - А-а-а, а, - наконец до него дошло...
   Киев показался неожиданно. Недоезжая до Золотых ворот, остановились. Ставр смотрел на ворота, как будто широко и высоко открытый рот; на надвратную церковь с тускло поблескивающим желтым светом крестом; на въезжающих, входящих и выезжающих, выходящих...
   Подозвал десятника.
   - Ворота открыты?!.. Люди спокойно ходят, ездят - тут что-то не так. Возьми с собой двоих, спешьтесь и войдите в город, походите - все разузнайте: мы съедем с дороги, вон там будем ждать твоих вестей! Только не стряпая...
   Ждали. Сотский Ставр велел быть всем на стороже. Не слезая с коней, тревожно озирались. Луки измокли - не стрельнешь; одна надежда на мечи и сабли, да на короткие копья-сулицы.
   Десятник с товарищами вернулся, подошел к сотскому, устало улыбнулся, стал говорить.
   - Святослав со своей дружиной и имением, скарбом уехал в Чернигов, вместе с ним туда ушел и киевский тысяцкий. Сегодня там остались только митрополит да бояре, которые даже нового тысяцкого еще не поставили - Киев хоть голыми руками бери...
   - Хорол! Хорол, давайте скачите в Белогород - князю все, что ты здесь видел и слышал, расскажи, а он уж как решит... А я буду в великокняжеском дворце его ждать!..
   Но туда не дала войти митрополитская стража - так и простояли во дворе перед великокняжеским дворцом, пока в Киев поздно вечером не ворвался Рюрик с Давидом с белгородской дружиной.
   Рюрик сразу же заменил сторожей на стенах города на своих. Давид в ту же ночь ушел в Вышгород, чтобы там набрать себе дружину и укрепить город.
   Недели две укрепляли города: Киев, Белгород и Вышгород. К этому времени вернулись посланники к Ярославу Галицкому, которые сообщили, что из Галича идет на помощь воевода Тудор Елчич с великим войском. Слухачи-ябедники рюриковы узнали, что Святослав Всеволодович собирает войско и ждет половцев, чтобы пойти на Смоленск. Рюрик Ростиславич вздохнул облегченно. Помолился в Святой Софии и в тот же день послал послов к Всеволоду Юрьевичу во Владимир-Залесский: просить у него разрешения на Киевский стол - теперь не откажет, - к тому же они оба Мономахичи!
   По совету Рюрика Давид Ростиславич, собрав сильную конную дружину, отправился на север - в Смоленск на помощь Роману. Русские, терпя мокреть, холод, пронизывающий ветер, переправляясь иногда даже вплавь в ледяной воде, когда через незнаемую речку, разлившуюся от дождей, не было возможностей по-другому перейти, дошли уже до Мстиславльской волости Смоленской области, когда узнали, что Роман Ростиславич Смоленский скончался.
   Князь Давид не стал скрывать своей радости. Слез с коня, велел принести походную иконку, позвал попа-духовника. Отвернулся от всех, встал перед иконой, повешенной на не оголившийся от листьев сук лещины, засопел носом, поднял к небу мокрое лицо:
   - Господи, прости меня грешного, но я благодарен тебе премного за то, что ты вовремя взял к себе Романа, - перекрестился: - Он уже исполнил свое предназначение на Земле... Прости меня, но какой он князь: войн боялся, ненавидел, - потому и проигрывал, все больше мирскими делами... А как без силы-то?.. а по старшинству все братьев, нас, поучал, бояр своих заставлял учиться, к учению молодых понуждал, устраивая на то училисча, и учителями греков и латынян своей казной содержал, вместо того, чтобы казну копить, множить, имение расширять!.. Я, получив Смоленск - отчий стол, - не посрамлю, сумею оборонить свою землю...

. . .

   Давид Ростиславич сел в Смоленске; сын Романа, сыновец Давида, Мстиславль Романович - в городке Мстиславле.
   Реки встали, сковало их льдом; укрыло землю, грязь снегом, открылись дороги, и только тогда вошли в Смоленские земли войска Святослава Всеволодовича. Черниговский князь долго ждал половцев - пришли два сына Кончака Тудор и Бякуб, и Куньчук с Чугаем. Степняки сразу ушли вперед - веером по сторонам, чтобы побольше охватить селений. Святослав Всеволодович ничего не смог сделать, а отдельные половецкие отряды совсем ушли - вышли из повиновения своих князьков. Русская конная дружина практически осталась одна. Дойдя до Остра, повел Святослав войска по льду до Сожа, потом - на Север и на месте впадения Вихра в Сож под правым заснеженным и заросшим кустарником невысоким, но крутым берегом остановились, чтобы перед боем (до города Мстиславля оставалось полдня пути) хорошо выспаться, отдохнуть. Развернули, поставили походные палатки, сделали шалаши. На ночь поставили сторожей, - знали, что вокруг земли кривичей - коренных смолян. Вернувшиеся, посланные на разведку, доложили, что в Мстиславле все тихо, нет ни войск, ни приготовлений. Святославля Всеволодовича вначале это насторожило: "Не таков Давид, - но потом подумал: - Так ведь Давид-то в Смоленске, а тут - его сыновец!" - успокоился, решил завтра с утра как можно быстрее достичь городка и взять его, пока туда не прибыла подмога.
   Темная длинная ночь подходила к концу, костры догорали; сторожа, уставшие за день, под утро задремали, когда бесшумно скатились с обрыва вои-кривичи, - первыми были заколоты сторожа, они так и не проснувшись, не попрощавшись с Белым Светом, навечно уснули - ушли в кромешную тьму Небытия...
   Умение и опыт русских и малочисленность смолян не дали полностью разгромить Святославово войско!..
   Как ни бесился Святослав Всеволодович, ни метался, - пришлось уйти обратно в Русь.
   Ушли к себе в Степь и половцы, оставляя след: сожженные селения, городки, груды кровавых трупов да оледенелые тропы на снегу, протоптанные босыми ногами тысяч и тысяч женщин и детей...
  
   2
   Через неделю стали возвращаться отдельными небольшими группками женщины и дети в сопровождении 2-3 воев-ушкуйников. (Как потом оказалось, те горы трупов, которыми завалили ров справа от ворот, перед земляными валами были в основном нападавшими.) Новгородцы-ушкуйники - прирожденные войны и мореходы - были великанами по сравнению с местными - сторожа в городке не были застигнуты врасплох, они успели, могли собрать мужчин, которые находились там, и организовать оборону, и большую часть женщин и детей увели, спрятали... Но городок Ушкуи сгорел; большая часть скарба и инструмента были растащены: насады, лодки и ушкуи, вытащенные на зиму на берег, - уничтожены!..
   К весне, к разливу, изготовили все-таки несколько десятков лодок-долбленок и было решено: Булгаку с ватагой спуститься по старице на Каму, по ней подняться до Очера, затем по названному правому притоку Камы дойти до волока, перетащить лодки на Чепцу и по ней (приток Вятки) вместе с водами Чепцы выплыть на Вятку.
   Протас, с оставшимися мужиками (в основном мастеровыми) и женщинами с детьми, приступил к строительству больших лодок, могущих ходить под парусами. К концу лета (к тому времени Булгак должен был найти место в верховьях Вятки, обустроиться и послать проводников-ведомцев, которые провели бы их) - выйти вслед за ними...

. . .

   К длинным тяжелым однодревкам приделали уключины для двух пар весел. Плохо просушенные и просмоленные - сырое дерево не впитывает глубоко деготь - они сидели низко в воде. В лодках уселись по шесть-семь человек: в середине двое гребут, другие сидят напротив - отдыхают, смотрят на них, по сторонам, разговаривают; один (старший в лодке) на корме: правит; носовая часть загружена вещами, оружием, небольшой съестной припас в кожаных мешках...
   У всех радостные лица: засиделись!.. Спокойная разлившаяся Старица (такая родная!) медленно текла; легкий встречный ветерок освежал, низко наклонившиеся над водой ивы, кусты смородины (только что распустившиеся) безмолвно провожали в дальний неведомый путь. Гребцы, обмотав кусками кожи ладони, поскрипывая уключинами, гребли - сильными толчками - гнали лодки вниз по течению...
   Необозримые водные просторы Камы встретили резким юго-западным ветром, холодными брызгами... Ветер с каждым часом усиливался и усиливался... Огромный бурлящий поток шел навстречу им и ветру. Две гигантские силы: течения и ветра - боролись, встречный (низовой) ветер, поднимая крутые высокие волны, гнал их по поверхности вверх, а течение, борясь, крутя в огромных водоворотах желто-мутные весенне-паводковые воды, с всепреодолевающей силой давило, заставляя течь, двигаться вниз необъятную массу талой воды... Волны и течение шли навстречу друг другу - кто кого!
   Гребли изо всех сил (гнулись весла), но пенистые высокие гребни волн догоняли и обрушивались ледяной водой...
   Из мутных текучих - идущих в двух противоположных направлениях: сверху, гонимые ветром, и понизу встречно - вод повеяло смертью и жутью. Вмиг преобразились мужики - спокойно-веселого состояния как не бывало. Послышались громкие крики, команды десятников, лодки стали заворачивать к ближнему правому крутому берегу Камы; вычерпывали воду из лодок кто чем...
   Булгак осматривался по сторонам - ни одного слова не молвил он, - его лохматую голову трепал бешеный ветер, глаза из-под мохнатых бровей лучились неистовой силой. Все делалось так, как было нужно: все опытны, знают свое дело. Он редко испытывал страх, но тут испугался - не за себя... - случись лодкам нахлебаться воды, никто не выплывет, даже держась за перевернутую долбленку: тело скрутит судорога, закоченеет - не шевельнешь ни рукой, ни ногой и еще живой пойдешь в глубь...
   Солнце (сквозь пепельные тучи) все равно пригревало лицо, руки, хотя кругом - холод от огромного движущегося бугристо-холмистого безбрежного простора, брызг, окатывающих ледяных потоков...
   Вот уж осталось несколько саженей до прибрежной полосы, защищенной от волн, выступающей длинной косой, когда одна из рядом плывущих лодок вдруг накренилась, повернулась боком и накрылась набежавшей волной, ушла под воду...
   Булгак громко крикнул:
   - Табань веслами! - сам резко дернул кормовым веслом, стараясь затормозить...
   Лодка ватажного ватамана как будто уткнулась во что-то невидимое... Булгак, повернувшись назад, увидел мелькнувшее между гребнями волн днище и тут же захлебнувшиеся и скрывшиеся в воде головы...
   Огромная волна шлепнула по корме, ударила в грудь Булгаку и выкинула из лодки. Оставшиеся дико и страшно закричали...
   Десятник Демка, плывущий рядом (на другой лодке), свесившись с кормы своей лодки, кинул конец веревки в то место, куда только что смыло старшого...
   Был миг, когда Булгак не мог понять, что с ним произошло, - только почувствовал, что случилось непоправимое, смертельно опасное!..
   Тяжелая одежда потянула вниз - в глубину, на смерть!.. Грудь стянуло леденящим свинцовым обручем. Он уже не мог терпеть без воздуха - глотнул воду, затрясло его в кашле под водой, перевернуло, закрутило - приложив страшное усилие, руками, ногами, всем телом рванулся из-под жути, из объятий того, что его тащило в глубь, в пучину - смерть... Еще взмах руками, еще и еще - толчками ног помогал, - и он неожиданно оказался между гребнями волн, глотнул сладчайший воздух, - подумалось: "Как я мог жить и дышать им и не замечать!.." - чуть не разорвало легкие - боль!.. Осилил себя, не выпустил из груди крик ужаса (замычал только), ничего не видно, кроме нависших движущихся вод, и тут его как ударило молнией - прояснило: "Я же тону!.. Погибаю!!!" - захотелось дико жить! Слетели все наносные напридуманные мысли, мелькнула прожитая жизнь... родные, близкие... Настенька, которую бросил-оставил в Великом Новгороде... "Как мог я ее, русскую из славян, променять на этих полудиких, рыжеволосых, узкоглазых?!.. Никто не поможет - только сам!.." - руки гребли изо всех сил, ноги отяжелели, но все-таки держался наверху и успевал между гребнями волн вдохнуть (выдыхал в воду)... Он вновь был самим собой - русским, со своими богами языческими, характером, духом: "Моя судьба в моих руках!.." Он, как его предки, деды и отцы, не сдавался, не отдавался обстоятельствам, чей-либо воле; не отдавал свою жизнь, опустив руки, упав духом, на волю пришлому иноземцу Богу, завезенному и насильно прививаемому...
   Еще и еще сверхусилия: уставших рук, коченеющих ног, леденеющего тела, - вечность!.. "Надо наискось волнам плыть - к берегу!.." Правая рука сцапнула веревку, он судорожно, до боли, до ломоты в кистях сжал, но веревка дернулась и скользнула, но... в последний момент - все-таки каким-то неимоверным усилием удержался за конец веревки - тело его потащило... он попытался ухватиться и левой рукой, но веревка вновь чуть скользнула... Правая кисть занемела, веревка еще раз скользнула и оборвалась, - в груди у него одновременно с этим как будто тоже что-то оборвалось...
   Его тащило и тащило вниз, а он все боролся: пытался грести онемевшими руками, шевелил окоченевшими, как ледяные колоды, ногами и уходил все глубже и глубже...
   С болью и ужасающим омерзением вода забивала уши, нос...
   "Господи! Помоги, прости меня за мои грехи и за то, что двурушничал! Спаси меня! Я только в тебя сейчас верю! Никто, кроме тебя, уже не сможет меня спасти!.. Господи! Спаси, если ты еси!.. Я же не готов!.." - Он не выдержал: глотнул-вдохнул воду... Тысячи ледяных напильников впились в легкие, в груди сдавило так, что от мучительно-непередаваемой боли стало невыносимо тяжело, - в голове только одно: "Скоро ли?!.." Ох, как страшно долго не приходила смерть!.. Он не мог уже мыслить, думать и - лишь безразличие... Желание умереть, чтобы прекратилось это никогда немыслимое неиспытанное неземное ужаснейшее мучение!..
   ...Кормовым веслом Демка наконец смог достать дно. Крикнул, начал помогать: отталкиваться от глинисто-каменистого дна. Здесь, защищенную косой от волны, лодку уже не захлестывало, и они быстро приближались к пологому берегу...
   Крики, радостные возгласы, шум - эти достигли суши. Вот и их полузатонувшая лодка, зацарапав носом, ткнулась об берег-косу...
   Все шестеро выпрыгнули, - Демка - по колено - в ледяную воду, подхватили на руки лодку, вытащили на пологий берег, перевернули - вылили воду (на мокрый песок вывалились одежда и парусиновая ткань - для палатки и парусов, - на супоневых ремнях повисли закрепленные мечи, луки, короткие копья, - кожаные мешки с съестными припасами смыло волной, когда еще плыли по реке).
   Рядом приставали другие: мокрые, оскальзываясь - с них самих тоже лилась вода, - они тоже переворачивали лодки, осматривались, зевали на нависший над косой высокий гористый заросший лесом правый берег Камы, кое-где порезанный оврагами, белевшими вымытыми камешками известняка...
   Демка-десятник, русобородый, вращая синими полоумными глазищами, заорал:
   - Давай багры, ужицы (веревки), оцепи оружие!..
   - Куды?!.. - над ними навис здоровущий Касьян-сотский.
   - Ты что, сам не знаешь?.. Вон две перевернутые лодки!.. Зацепились и ждут, - пока зеваем-орем, и они вслед за ватаманом Булгаком уйдут!.. Давайте пошевеливайте, ребяты!
   - Их уж не спасешь, себя только сгубим... - вишь, как их вниз тащит...
   Один из ушкуйников, по кличке Гусак - высокий худой, вытянув длинную шею, с надеждой посмотрел на сотского, к которому подбегали его ближние слуги-воины.
   - Ах ты!.. - шлепнуло, бухнуло, - это подскочивший Демка снизу вверх ударил кулаком своего гребца по носу. Остальные с уважением и опасливо косясь на своего десятника-ватамана-кормчева, схватили опорожненную лодку и потащили в воду...
   Сотский обозлился:
   - Дурни! Остановите-ка их, - приказал своим слугам-воинам, - я на них гривны вложил!.. Мне решать!..
   Демка остановился, к ним стали подходить, несколько человек встали рядом, - лица мужественные, честные.
   - Спасти надо!.. как иначе-то... пальцы, руки цепенеют - ждут, а мы тут!.. - потащил лодку с четырьмя своими, но сотские слуги перегородили путь.
   - Утопните! Не ходите, - сотский хотел по-хорошему, но тут из рядов стоящих на берегу и сочувствующих Демке, послышался хрипловатый сильный голос:
   - Ты, Касьян, лодками не распоряжайся: серебро, которое вложил, мы отработали-отбили!.. Ты себе не присваивай! - и уже истерично: - Хватит!.. Мы от чего ушли, снова к тому и пришли, что ли?! Опять хозяева появятся, опять одни - жируют, другие в нищете и в голоде, что ли?!.. Не бывать тому, мы тут, на Вятке, вольный город построим, вольная русская земля будет тута-ка, а теперь пусти нас... Мотри, вернемся, соберем вече, как наши дедичи делывали в Великом Новом граде... И избранные в вече вновь будут бескорыстными слугами народа. Выберем Главу и его товарища такого, которые на себе тащили тяжесть власти... служили бы по долгу и чести своим людям, народу... Опять!.. У кого мошна тяжела, брюхо толще и рожа шире - тот сидит на народе и понужает им...
   Голос принадлежал седовласому Рядану Монаху, который ушел из монастыря и присоединился к ушкуйникам перед самым походом. Кем был в миру он, никто не знал, но только по виду по поведению явно был не простым мужиком-навильником - грамоту и многого такого знал и умел, для чего нужны ум, природные данные и знания и воспитание. Он бросился к Демке на помощь, - вместе с ним - еще семеро! Всего - 13...
   Никого не смогли спасти. Сами едва не утонули.
   Поздно ночью (ветер переменился - дул с запада с берега, - притомился, притих), таща свои лодки на веревках, - одни тянули, другие отталкивали веслами от берега, - поднялись к стану двенадцать человек во главе с Ряданом. Раскачиваясь от усталости, он подошел к ближайшему костру, сел; рядом бухнулись и все остальные вернувшиеся, - Демки среди них не было. Даже в красноватом оттенке слабого костерного света была заметна на смертельно уставшем лице Рядана лежащая великая печаль. Он свесил голову, седые мокрые волосы упали на белевший лоб, закрыли и глаза, сникшая голова беззвучно затряслась... Поднял голову - пегая слипшаяся борода задралась. Над головой - черное Небо! - Ни звука, ни света - темно: бездождевые тучи закрыли Небесную Твердь. Он задвигал, замахал рукой, - поняли, что он крестится.
   - Господи! Прости нас, грешных и бестолковых; по нашей вине сгибли братья... Страшной смертью умерли они, и не попадут души ихние к Тебе, Господи, в Рай...
   К костру стали собираться. Подошел и сел на корточки проводник (то ли из вятчан, то ли пермяк), он с нескрываемым любопытством смотрел, как молится и плачет Монах. Ему жалко стало русского.
   - Ни нада плачь, - эта Кама бзяла сибе жертба, типерь Она утихла и даст нам пылыть и не бозмет больше к себе никобо...
   Рядан, не обращая внимания на язычника-проводника, продолжал молиться-плакать.
   ... - Я чирез болок пробеду, - близка Чепца покажу, а тама быйдите Бюткэ (Вятка), настроите себе изба, баба налобите, зик-зик поделаите и она многа-многа чилобечкоп народит...
   Кто-то не выдержал и громко прыснул со смеха, другой - закашлялся-захохотал в кулак, третий - во весь голос по-жеребячьи загоготал...
   Монах резко и грозно мотнул головой, блеснул зло глазами на черт знает что говорящего проводника (вмиг стихли), на стоящих, сидящих вокруг ушкуйников, и все вновь увидели, как загорелись-засверкали зло в темноте глаза старого Рядана.
   - Не Кама в жертву взяла, а по нашей глупости!.. Бог через человека все делает. Зачем мы зашли в бурлящую реку? Кто посадил на непросушенные, непроконопаченные лодки?.. Сами - мы!..
   Надо просушить лодки, проконопатить, заготовить корма - у всех почти мешки с едой смыло в реку...
   - А нам велено завтра с утра уже плыть, - благо ветер стих и около берега...
   - Кто такой бестолочь?! - встал Рядан, от ярости забылась усталость.
   - Я!.. Хозяин всех лодок, снастей и припасов, - Касьян стоял рядом. - Тебе было сказано не ходить. А ты?!.. Булгака часть теперь мне перешла, так что все теперь мое! - последние слова прокричал сотский в лицо Рядану...
   - Ах ты хозяин, ах ты сукота! Привык на людском горе наживаться, - Монах ударил Касьяна в грудь, - сотский чуть не упал, охнул, схватил Рядана двумя руками за горло и начал душить... Люди стоящие, в первое время растерялись. Касьян позвал на помощь слуг, те стали бить старика по спине, голове - чему попало...
   Кто-то женоподобно завопил:
   - Робяты-ы-ы, ы!.. И здесь бояре объявились! Собственник, нас за своих баранов считает, а ну бей Касьяшку и его людишек!..
   Отскочили от Монаха сотские слуги. Несколько ушкуйников повалились на Касьяна, повалили на землю и связали веревками. Кто-то с притыхом, ударил раза два по голове сотника, чтобы тот перестал орать.
   Рядан страшно кашлял. Дали ему воды... Перестал кашлять, зашевелил ртом, зашипел-заговорил:
   - Изберите старшину ватажного... Нельзя быти стаду без пастуха; у волков клыкастых и то есть вожаки, которые стаю водят...
   - Тебя хотим в старшину!.. - Все согласились и порешили.
   Рядан, когда приутих шум и говор, заговорил: "Я стар, немощен, вот только, поди, товарищем ватажного старшины смогу... Тут молодого, крепкого... а я советом помогу..."
   Куда там, - договорить не дали, - разве можно переубедить уже что решивших ушкуйников. И слышать не хотели о другом. Теперь уже даже те, кто до этого молчал, присоединились к общему ору: "Кого еще выбирать? - Ты хоть стар, но умен и справедлив, и не праздно, не попусто живешь - не для себя, для людей, для миру стараешься... А то выберем, который только о себе... для себя... - горе с таким-то будет!.."
   Привели старого (на глазах старел!) Феогноста - исполнял обязанности попа, - и тут же при свете факелов заставили благославить вновь избранного старшину.
   Поп-ушкуйник подошел поближе к Рядану, затряс седой бородой, заскрипел-заговорил-запел молитву. Все подхватили: запели-заревели громко нестройно басами...
   Утром после небольшого тепленького дождичка из-за туч ослепительно и тепло брызнули на берег солнечные лучи. Щурясь от солнца, которое поднялось с той привольной, еле улавливаемой луговой стороны, за широчайшим ледяным текущим полем - Камой,  приступили к работе: конопатить, сушить лодки, приподняв на высоких кольях, под ними, внизу, разводили небольшие жаркие костерчики из сушняка.
   Рядан Монах подозвал к поднятой лодке (сырые борта парили, черными струйками стекали остатки смолы) двух развалисто шагающих с хворостом-сушняком мужиков.
   - Видишь?.. Вон как на сырое-то дерево смолить, - старшина показал длинным корявистым пальцем на смоляные полосы, стекающие по бортам, - местами (было видно) сырое дерево не пускало смолу, она лишь снаружи просмолилась. Один, - постарше - положил хворост, подошел совсем близко к лодке и начал рассматривать, провел пальцем по выкипающей черной смоляной полосе, отдернул палец, подул, сунул себе в рот...
   - Ай! Вижу... Надо просушить и просмолить плешинки. А где смолу-то взять - нету-ка... Не строить же смолокурню! - посмотрел в утай на своего товарища. "Вот как я!" - отвернул от Рядана, присел и начал подкидывать в костер, пышуший жаром, сухие ветки...
   - Надо сюда Касьяна позвать!.. (Он его своим помощником-товарищем назначил).

. . .

   Когда через волок протащились на Чепцу, то "вниз по оной пловуще, пленяюще отяцкие жилище и окруженные земляными валами ратию взеимоше, и обладающе ими... внизоша в великую реку Вятку... и узревше на правой стороне на высокой прекрасной горе устроен град чудской и земляным валом окружен... - Чуди Болванский городок... И приступивше к тому граду вельми жестоко и сурово... Той крепкий град взяша воинским промыслом в лето 6689 (1181 год) месяц июлиа в 24 день... и побиша ту множество Чуди и Отяков, а они по лесам разбегошася... и нарекоша той град Никулицын".
  
   3
   Постаревший, седовласый и седобородый Протас Назарыч присел - плечи опустились, спина горбатилась - на теплый сосновый комель-обрубок. Пахло смолой, лугами, близкой водой; журчание воды, щебетание и суета невидимых пташек; сухой стрекот кузнечиков; с недалекого озера взлетела стайка уток и, свистя крыльями, пронеслась низко над землей - матера-утка учила выводок летать.
   Закрыл глаза, солнце приятно жгло лицо; ладони, лежащие на коленях, прогревало сквозь холщевую рубашку и порты. Ох, как потянуло на сон!.. Голова зятяжелела, упала на грудь, и он забылся коротким сном... Перехватило дыхание, вскинулся; проснулся - задышал... "Господи! Не дай умереть эдак-то во сне, - перекрестился на солнце, - как без меня-то - пропадут..."
   В последнее время он стал часто вот так вот впадать в сон, - иногда на самом неподходящем месте и в ненужное время. "Старею!" - сам понимал. И вновь мысли...
   Уже должен был Булгак послать вести о себе с проводниками-ведомцами. Что с ним?! Протас давно ждет, - вон и суда готовы: три насады, десятка два больших лодок; смогли сшить паруса. (Прибрали даже обгорелые кусочки гвоздей - все пустили в дело.)
   А ждать больше было нельзя: в прошлую ночь булгарские лодки заплывали из Камы в старицу, и, должно быть, прознали, что их мало и вот-вот навестят бусурманы! Да и до холодной осени, до мерзлой воды нужно успеть пробраться в верховья Камы?.. Или Вятки?..
   Пиляй, как всегда, находился рядом, - он после гибели жен и детей привязался к старому Протасу, как пес, - ни на шаг не отходил; стал молиться, как и русские, "греческому" Богу, старался говорить по-русски, подражал во всем (в чем и не нужно) Назарычу, - вот и теперь пытался задремать...
   - Пиляйка, - позвал Протас Назарыч своего друга-слугу. - Пойди-ко созови - прямо сюда - мужиков; скажи, что об деле неотложном будем говорить-думать... Да, да - на берег, сюда, к лодкам созывай...
   Собрались не все (кто-то был на рыбалке, кто-то в лес ушел, а кто так где-то), но - чуть больше половины.
   - Робяты! Мы не дождемся чай вестей и людей от ватамана Булгака. Нам самим нужно промышлять... Сами знаете - идут дни. Солнце уже все ниже по Небу катит, а наши враги нашли нас и подбираются к нам, - надо отплывать!.. Нам и так нынче здесь не оставаться, не зимовать - ведь все лето мы лодьями провозились... - ни изб себе не построили, ни града вокруг шалашей не соорудили. Но вслед за ватагой Булгака мы не можем идти, не зная, что с ними случилось, где они: живы ли, Господи, храни и паси ихние души, - перекрестился в сторону собравшихся стайкой на бугорочке детишек (их подослали матери, чтобы послушали, о чем говорят мужчины), которые поняли махание рукой старшины как угрозу и дунули врассыпную по высокой луговой траве, высоко поднимая босые ноги, вприпрыжку - только грязные пятки сверкают...
   Снова - напряженный хрипловатый голос Протаса:
   - Пойдем по пробованному пути - войдем в Вятку снизу - с устья; подымемся до цармисского града Кокшары, перезимуем, а там - как Бог даст...
   - Что, они ждут нас? Избы прибрали, печи натопили?.. - ехидный голос. Другой - твердо, уверенно:
   - Не ждут, не пускают, а мы сами возьмем, - как-никак ушкуйники!..
   Говорили, спорили. Кое-кто сомневался в том, что есть такой град и они найдут (никто точно не знал, - даже Протас Назарыч, - в каком месте город, - все по рассказам деда Ведуна), но многие люди говорили уверенно:
   - Сомнений нет. Дед Славата сам видел, бывал там... На месте впадения Немды в Большую Кокшу (современная Пижма - перевод с марийско-мерянского языка: "Место битвы") стоит тот град, - в верстах пяти от Вятки-реки...
   - О, дак это не на самой Вятке!..
   Спор: между собой, с Назарычем: это - те, кто сомневался. "Не знамо куда ведешь нас!.. - Но все-таки согласились,  не зимовать же здесь.
   Единственное, что не могли решить, как поступить с женами, так как некоторые из них не хотели плыть неведомо куда и заранее предупредили своих мужей, что убегут с детьми в леса и найдут там себе новых мужей среди своего племени, если попытаются их силком везти.
   - А как без баб-то? Кто зимой нас будет греть? - улыбался белозубый русобородый Малюта Лось.
   Кто-то предложил "перевязать их и побросать в лодки".
   - Да пусть уходят, бегут - легче плыть будет, - только ребят-парней надо забрать с собой, а девок-мокрощелок пусть себе забирают в вятские леса.

. . .

   ...Все-таки часть женщин, забрав детей, ушла в ночь перед отплытием.
   - Бог с имя! - крикнул, садясь в лодку и кривя рот, Малюта Лось, - у него вместе с женой ушел старший сын, которого Малюта любил без ума, - рыжеволосого, с веснушками на носу, зеленоглазого...
   Плыли-летели по Каме по течению быстро, - как стая гусей по ветру; вошли в устье Вятки и только тут пристали к острову, заросшему ивняком.
   Старшина Протас Назарыч велел отслужить коленопреклонный молебен за счастливо пройденный путь, - он очень боялся, что их могут перехватить булгары. Теперь хотя и будет тяжело плыть - против течения, - но все-таки спокойнее - цармиссы на своих лодчонках не посмеют перекрыть им путь на воде, а на берег он не выйдет.
   Он смотрел, как молились: старательно, - продолжая молиться сам, он как-то резко неудобно повернул голову, - у него вдруг в глазах закрутились "черные мушки", его повело в сторону, и он упал навзничь, - и все сделали так же...

. . .

   Со стороны караван судов казался большим и многочисленным; в насадах были в основном женщины и дети, в лодках - вооруженные мужчины. Никого не нужно было подгонять: все понимали - идут на север, нужно до холодов обустроиться, заготовить корма, дрова, приготовить теплую одежду. А тут еще не ясно, где этот город? Смогут ли найти, одолеть местных жителей града, взять так, чтобы не пожечь...
   До боли, до слез в глазах вглядывался Протас Назарыч, стоя на носу насада, на впереди открывающиеся за очередным поворотом берега, пытаясь разглядеть признаки жизни и по ним угадать близость поселений.
   Вперед услал несколько небольших лодок, чтобы те плыли близко вдоль берегов и высматривали местных жителей. По карте-схеме до речки (правого притока Вятки) Большой Кокшы было еще далеко, но кто знает: вдруг, рисуя сию карту, дед Славата ошибся, и не бывал он там... - они могут и мимо проплыть.
   Старшина замахал ближайшей лодке. Те подплыли, развернулись, табаня веслами и брызгая водой, прижали лодку бортами к насаду, он пересел к ним, приказал:
   - Давайте вперед!
   Догнали ведомцев, плывущих вдоль правого крутого лесного берега. Уже надо было причаливать куда-нибудь на ночной отдых, готовить еду, - тень накрыла реку, берега; устали гребцы, кормщики - все - особенно страдали дети и женщины; они все световое время августовского дня томились в "чердаках", дышали затхлым спертым воздухом, - только "по-легкому" поднимались на палубу, да за водой... Вечерняя тень, постепенно переходя в ночную, сгущалась. Протас, стоя на носу лодки, молчал, - не отдавал команду: "На ночлег, к берегу!" На темном обветренном высохшем лице неестественно выглядела белая борода, мокрые сивые волосы свисали пучками, только глаза - большие (нестарческие) светлые - светились изнутри, посверкивали иногда искорками, когда смотрел по сторонам.
   Он сам безмерно устал, держался на одной воле, которая тянула вперед, как вожака стаи перелетных птиц, возвращавшихся с теплого юга, - куда они были вынуждены улетать на зиму, чтобы спастись от холода и голода, - на родную землю около студеного моря, где они родились, выросли,  где их родина. Казалось, что у старого Протаса силы непомерны. Он вожак-старшина, и от него зависели жизнь и судьба этих людей,  доверившихся ему!.. Если даже он не сможет их довести до дому, то должен помочь им обустроиться, обжиться...
   Места не знаемы; поймать бы кого... (он впервые вел ватагу без проводника), ориентировался по описанию деда Славаты да по тому, что наговорили отяки-вятчане, плывущие с ним.
   ...Вибрирующий свист и резкий "тук" - несколько стрел из затемненного крутого берега, вскрики раненых. Протас вздрогнул, хотя, как оказалось, он внутренне ждал этого: "Хоть таким путем найти, добыть "языка"!
   Один из русских успел заметить, откуда стреляли.
   - Вон там они! - пустил туда стрелу - за ним - остальные из луков, самострелов - и первый выскочил из приставшей лодки.
   С другой лодки, где был Протас Назарыч, продолжали стрелять, пока стало небезопасно - своих можно задеть.
   Старшина Протас продолжал орать:
   Быстрее, быстрее!.. Словите! - Вон там они, - показывал (с воды плохо - но видно) на большую заросшую кустарником площадку на склоне крутого берега.
   Лавина падающих камней (шум и пыль), но ушкуйники карабкались туда, где засели вражеские лучники. Никто не ожидал (даже сами русские) от атакующих такой прыти и ловкости.
   ...Уже несколько ушкуйников, ухватившиеся за края каменистого уступа площадки, с ревом приподняли свои огромные тела и бросились на лучников, - те ударили дротиками, - один из русских схватился за живот, согнулся и кричал от боли и ярости, покатился по краю уступа площадки, сорвался и вместе с вырванным с корнем кустом шиповника, покатился вниз - в воду.
   Крики, шум, визг, треск... Стихло...
   Сверху с темноты крикнули, чтобы приняли "языка".
   Протас велел пристать к берегу. Пленного - связанного, лицо разбито, из-под разорванного мехового летнего кафтанчика на оголенной груди зияла рана (на воде было светло - все-таки северная летняя ночь) - бросили в лодку.
   Отчаливай! Греби вон туда, - Протас Назарыч показал рукой на темнеющий узкой полосой островок.
   Он наклонился над пленным: узкоглазым, черноволосым, коренастым - крепкого телосложения, лет 20-25 от роду, который молча, зло посверкивал глазами, лежа на дне лодки.
   Ты кто?.. Отяк бишь вятчанин?.. - пленный закрыл глаза, закаменел лицом. - Вишь, какой злой, грозный - цармисс должно быть.
   - Развяжите его, да завяжите рану, а то вон как кровоточит...
   - Убегет!  Смотри он какой - чисто рысь... Это ведь не мирный отяк-теля...
   - Куда ему - вона, сколько крови выбежало, - живуч, чисто собака.
   Развязали руки, ноги. Пленный вздрогнул, открыл глаза, подвигал, потер по очереди онемевшие руки и вдруг: распрямившись, столкнул стоящего перед ним ушкуйника и прыгнул за борт, - ушел под воду. До берега было недалеко (не успели отплыть), когда он вынырнул, его, взмахивающего лишь одной рукой, понесло по течению.
   В первое мгновение от неожиданности у ушкуйников - никаких действий, потом - крик:
   - Лови его!.. Багром...
   Развернули лодки, догнали. Насадив плотное жилистое небольшое тело - с хрустом - на железный крюк багра, как на гарпун (три раза нырял - уходил), подтащили к борту, вдвоем на руках подняли и бросили в лодку. И только на острове, где устроились на ночной привал, он пришел в себя.
   Вначале молчал, только крутил круглыми темными глазами, потом не выдержал и начал от боли постанывать, ощерил рот, заскрипел зубами и что-то начал говорить-просить (голос тихий, но злой). Привели отяка, который понимал по-вятски и по-марийски.
   - Это мари... Гоборит, чтоб ебо быстрей кончали... Кочет к сбоим - на Тот Свет... У ник смирт Боина корошо...
   - Спроси, сколько до ихнего Кокшары-града?.. Где река Большая Кокша?..
   - Ничебо не гоборит болше - умрил...
   Протас спросил у десятника, который штурмовал и взял засаду.
   - Ушел ли кто из них?..
   - Кажись, нет, все погибли, там остались... Не боятся, дерутся насмерть.
   - Язычники, идолопоклонники!.. Как теперь дорогу до Кокшары найдем? Кто?.. Как узнаем? Опять надо поймать "языка", но такого, чтобы говорил и сказал нам!..
   - Зачим ик ловить, искать?..
   - Дурак, сказано, чтоб путь до Кокшары узнать!..
   - Дык дорога до Кокшара я сама знаю...
   - Ты знаешь?!.. И молчал! - с кулаком бросился на него десятник, - схватил за грудки, приподнял одной рукой: - Мы ж тебя спрашивали: "Знаешь путь до Кокшары?" - А ты мотал головой: "Низнам!.."
   - Отпусти его, - Протас приказал. Нагнулся над валявшимся под ногами (упав на землю, тот повредил ногу): так все-таки, почему ты не сказал нам путь до Кокшары?
   - Ни знам я путь, только дорога знам, - ответил, размазывая слезы проводник отяк.
   - Закопайте, - показал на труп умершего мари, - а то до утра засмердит, - и Протас отошел к заросшему густым ежевичником кусту шиповника, подложил под себя на землю (песок, заросший мелкой травой) шубу, завернулся войлочной вотолой и впал в сон, как умер...
   Проснулся от холода - вотола валялась в стороне; уже посветлело, но видно плохо еще. Предутренний холодный туман, парясь, поднимался от поверхности воды и наползал на остров, где они обустроились, и на левобережный берег (луга).
   Встал, посмотрел. Костры погасли, хотя кое-где слабо дымились еще. Все спят и как спят! - Мужики и бабы в обнимку; дети побросаны в сторону - в кучу... Некоторые пары продолжали ("И во сне!!!") шевелиться... Кое-где слышались сладострастные стоны и повизгивания женщин.
   Пошел к воде, чтобы проверить охрану, - а заодно и умыться и напиться... Чуяло сердце, так и есть: все сторожа спят! Ужаснулся, закричал что было мочи, чтобы проснулись...
   Поднялись в лодках сторожа, - морды заспанные, недовольные. На берегу проснулись тоже. Бабы быстро раздули костры, побежали, начерпали воды в медные котлы, наложили туда для варева, повесили над огнем.
   Мужики сидели, позевывали, почесывались - ждали, когда будет жратва. ("Во обленились! Даже не умываются".) Старшина Назарыч отвернулся, глаза бы не смотрели на них, уселся на песчаном берегу. Подозвал десятника из сторожей, велел, чтобы тот разыскал сотских и передал: "Пусть соберут всех мужиков". Сам, молча, тупо, зло смотрел на реку в сером тумане. Надо было что-то делать! Посмотрел в сторону, - думал, показалось, - нет, рядом валялся труп пленного. Это было уж слишком, - вскочил, замахнулся на подходивших мужиков, шагнул к ближайшему, Пилипке, схватил его за грудки - порвались завязки на вороте рубашки:
   - Бери лопату и закопай!.. Да перекрестясь... Креститесь, поганцы, безбожники. Бога вы не боитесь!.. (В стороне встали двое сотских - один ухмылялся, второй - хитро щурился, - оба не подходили к старшине.) Это они могут так-то, они язычники, - не хоронить человеческие трупы... Обленились!.. Только и знаете на бабах скакать... до одури! До умопомрачения, - даже во сне!.. А утром не можете встать - дрыхнете все... Эдак-то бы, мужики, на веслах днем гребли, как по ночам работаете по-дурному... Господи! Что с ними делать, с кобелями?.. И баб до того разохотили-довели, что они уже ополоумели - по безумным глазам видно, что в ихних длинноволосых головках дума только об этом... Хватит, сегодня же, сей час же разберите своих жен и детей - ватажно жить с бабами и детьми неможно и недобро, - они не только вас уже не узнают, а своих детей путают... Стервы, всех подряд ублаждают! - Протас не говорил, а кричал: - Добром такое не кончится. Не зря есть обычай не брать с собой баб в походы и на войну. Так мы не дойдем до городка - нас сонных перебьют однажды... И тихо идем: упредят нас слухи, и тогда Кокшару с ходу - влеготу не взять будет... Ну и кобели!.. Знал, что такие, но не до такого же!..
   Протас Назарыч велел мужикам построиться в один ряд. Взял в руки большой медный крест и пошел вдоль неровной шеренги - каждому тыча в оволосенный рот крест.
   - Целуй и побожись, что пока не возьмем Кокшару-град не будете утехаться-играть с бабами...
   Ушкуйники, отводя глаза, с неохотой (некоторые с отвращением) целовали обслюнявленный позеленевший металл... - боялись отказываться (суровый железный старик пригрозил, что в случае непослушания, снимет благословление и проклянет).
   Когда кончили, Протас Назарыч,  еще не остывший,  вытащил огромный засапожный нож, предупредил вполне серьезно:
   - Мотрите, кроме слова, будет и действо божье: вот этим ножом отрежу балясину у того, кто нарушит свое клятвенное обещание!.. Могу у всех отрезать! - У меня хватит характера...

. . .

   Второй отряд новгородцев "внидоша во устье Вятки реки и идоша по ней вверх до Черемишских жилищ и дошедше до Кокшаров городка обладаемы черемисою... И те новгородцы, распространишася и начаша жить..."
  
   4
   Двухгодовалая Сбыслава стеснительно посмотрела на своего отца светлокарими глазками, приоткрыла розовый ротик и, сидя на коленях у матери, вновь ухватилась губками за влажный темновишневый набухший сосок, зачмокала, - мать-княгиня сама кормила грудью своих детей.
   Всеволод улыбнулся дочурке ласково нежно. В это время он был любящим отцом и мужем своей красивой обожаемой жены.
   Княгиня Мария смотрела-ласкала синими очами единственного мужчину в своей жизни... Они встретились глазами и в какое-то время вглядывались - этого времени хватило, чтобы вновь напиться (непередаваемыми словами) любовными чувствами райского наслаждения и счастья живой плоти и вечной души. Глаза, взгляд никогда не соврут - в них всегда истина, правда!
   - Всеволож ты мой, - только не перебивай - мне тоже нелегко было вначале, но потом поняла, что так нужно Богу...
   - Опять!.. Не могу я порушить, сжечь святилища своего народа, - пусть языческие... Конечно, не все сразу, вдруг, поймут, что Бог един на земле, и все мы в Его воле... Люди отвернутся от меня, - даже и те, кто на пиру со мной рядом сидит... Нет, не смуты боюсь, - смуту я урезоню, на то есть дружина, - а того, что, оставаясь на княжеском столе, не стану для них оставаться князем; не будет ко мне почтения и уважения, - а это главное для любого правителя и государя. И это будет конец моей власти... Нужно через просвещение, через благостные дела заставить принять Бога, чтобы человек, имеющий совесть, душу и разум, с любовью воспринял Всевышнего, но не с корыстными целями, чтобы грешить - жить не для себя, а для ближнего...
   Мария склонила голову - локоны черных вьющихся волос выставились и свесились, закрыли шею, - слезы погасили синеву в глазах, потекли по смуглым щекам, заполнили ноздри...
   - Не мучь меня и себя, Всеволож, и решись - не страдай!.. Жалко их как человеков, но... прав мой духовник: до нас князья... Володимер Святой огнем и мечом... Нам продолжить нужно его дело - искоренять язычество - укреплять Православие... Люди в большинстве своем глупы, подлы - особо черный люд - злы...
   - Работный русский люд не глуп и не плох!.. На них и мы, князья, в конечном счете держимся, и тут уж: какой народ - такой и правитель, и, наоборот, какой правитель - таков и народ... (Глядя с удивлением на злую, глупую мордашку жены, - первый раз такую видел - подумал: "Надо духовника ей сменить, - нужно русского...") Господи!.. Народ к Богу как свинов и коров к корыту с едой нужно приманивать... попробуют - сами будут исть - не оторвешь, но не железом и огнем, истребляя их...
   Жена-княгиня все еще зло сверкала глазищами из-под мокрых ресниц.
   - Грех на тебе: под носом Поганое Капище! - А ты терпишь. Андрея ведь за то же Бог прибрал - за двурушие: одной рукой он церкви, соборы строил, а другой - охранял, не давал церковным клирам капища сбивать, идолов сжигать - это же оскорбительно для Православного Бога нашего, как ты не понимаешь?!.. Ведь предупреждает, наказывает Он нас с тобой - сподряд 4 девки... Не дает Он нам парней, а как без них - ты сам как-то говорил, что если я не рожу мужей, то кончится твой род и княжение, - снова влагой наполнились глаза у Марии, хлюпая носом: - Давеча Протопоп богородический и то говорил: "Пусть испепелит и сравняет с землей Поганое Городище, а то вельми многие туда ходят вместо того, чтобы в божьи храмы посещать..."
   Нахмурился князь.
   - Ладно, нынче же поеду в эту осень туда... на озеро - рыбы там почти нет, а вот перелетные птицы садятся во множестве, - и заодно посмотрю, поговорю, подумаю...
   У княгини вмиг высохли слезы, синим лаского-любовным светом вновь зажглись глаза.
   - Всеволож, поцелуй нашу Сбыславушку... родненькую, - и сама первая чмокнула в смуглый лобик дочурки.

. . .

   Всеволод Юрьевич поселил в Андреев княжеский дом (двухэтажный, кирпичный, побеленный; пол и внутренние стены кое-где изукрашены майоликовыми плитами) свою семью и Михалкову вдову Февронию, - оставшись одна, выдав дочь замуж, начала полнеть, стареть. Кроме небольшой охраны домов, была общая - по периметру высокой каменной ограды вокруг княжеских домов и двух церквей (Спаса и Георгия). Он широким шагом пошел в верхнюю (северную) часть двора, - здесь он всегда ходил без слуг и охраны-телохранителей, - к себе, в отцовский дом, - вон - рядом краснеет кирпичной кладкой. Вдыхая свежий - с реки - осенний (листвень месяц) воздух, по деревянному настилу дошел до выложенного булыжником придвора перед крыльцом, где, склонив головы, - отдавая честь, - приветствовали стражники; поднялся к себе в опочивальню на втором этаже. На том же этаже были гостиная и трапезная - для приема гостей: деловых и праздных; в нижнем этаже располагались охрана и кухня с бытовками. Отдельно стояла мовница - деревянная, впритык с "княжей" конюшней.
   Вошел в опочивальню - небольшую, аккуратную; прямо - два узких (взрослый человек не пролезет) окошечка, полуприкрытые белыми, вышитыми по краям занавесочками. По сторонам около стены - лавки с постелью; на одной, широкой, был полог из синего крашеного полупрозрачного паволока, - на ней спал он с женой, когда бывал дома, - что было редко. Посредине стоял тяжелый дубовый стол с резными толстыми ножками, расписанной яркими диковинными цветами столешницей и лавка, покрытая рубом, тканная из разноцветных толстых ниток.
   Тут же, вслед за ним, вбежал в чистенькой белой рубашке слуга-мальчик, поклонился - метнул пол (отскобленный до белизны) длинными золотистыми волосами:
   - Чего делать, господине?..
   - Пришли ко мне лекаря Андрея. Скажи, что князь перед послеобеденным сном хотит поговорить, и пусть сторожа ко мне никого не пускают,  даже больших бояр...
   Лекарь Грек (Андрей) за эти годы почти не изменился, - лишь в бородке кое-где посеребрились волосики, да смуглота постепенно уходила с лица и тела.
   - Князь... я пришел, - по-русски, и легкий вежливый поклон, - тревожно-изучающе взглянул в лицо и в глаза Всеволоду.
   - У княгини все в порядке, но... тут вот какое дело, Андреас, - начал по-гречески; закончил по-русски: - Ты мне все равно как родной: ты знал мою маму,  меня с малых лет... Мне хочется с тобой поговорить не как с моим лекарем, а как со своим близким умным человеком... Ты же знаешь, что у меня нынче, кроме жены, тебя, да боярина Ратшы рядом никого нет: боярин Семион, мой дядька умер, сестра Ольга, княгиня Галицкая, далеко...
   - А ближние бояре?.. Воеводы?..
   - Они в государственных делах!.. - перебил князь и приподнялся в постели. - Да и то... Одни молоды, другие... нельзя доверять. Вот только Осакий Тур, но он, сам знаешь, не жилец... просится к себе на родину, на Русь, - умирать ехать... Ты, как родной, семейный... после того, сколько ты мне, моей семье сделал, делаешь...
   Андреас (Андрей Грек - так прозвали его русские) сидел на лавке, смотрел на напротив полулежащего Всеволода и пытался понять своего хозяина-друга, что тот хочет от него, и удивлялся, почему так долго подходит тот к делу-вопросу, - не похоже на него, - видать, что-то важное хочет решить, мучается, не знает как решить... И вдруг Всеволод Юрьевич заговорил как обычно: четко и ясно и задал вопрос:
   - Почему у меня родятся одни девочки?!.. Только не нужно на Бога ссылаться, ты не поп, а врачеватель - должен быть мудрым; в Библии сказано, помнишь ведь: "Богу - богово, а кесарю - кесарево!.." От клиров и от людей моих то и дело слышу, чтобы я убрал, уничтожил-сжег языческий божий городок вместе с богами-идолами. Церквослужителей можно понять: они за Веру ратуют и за добро, которое зря переводится, не попадает им в брюхо и мошну, - говорят, бычачьими и коровьими тушами одаривают язычники своих богов... Злато-серебро сыплют в Огненное Озеро!.. Игумена Феодула до синевы трясло, когда он об этом рассказывал... Может действительно надо сжечь?.. От чего рождаются парень или девка? - Только как мудрец-ученый говори!..
   У лекаря выпучились миндалевидные глаза, - темно-коричневые радужки заблестели - и, чуть кося ими, уставился на Всеволода Юрьевича - на высоком выпуклом лбу у грека с глубокими залысинами собрались морщины-складки, и он медленно, вставляя в свою речь латинские слова и выражения, заговорил:
   - Сразу, одним словом-предложением, не ответить; я не колдун и не предсказатель - им можно не думать, не обязательно знать, а достаточно иметь навыки...
   Видишь ли, мой государь, все зависит от того, в каком состоянии находятся тела (у мужа и жены) в момент зачатия ребенка. А тело связано с Душой - связь прямая и обратная... И отсюда, - очень многое внешнее может влиять на это, воздействуя на наше тело и Душу: питание, среда, время года и час - то есть Солнце на Небе или Луна... Звезды - пусть маленькие они, но их много, но и то они через Солнце влияют: земные и подземные силы Земли... Но, единственное точно, кто бы, что бы, как бы ни влияло, ни влиял, ни влияли на нашу Судьбу, действо происходит через нас, через наше Я... Так что все равно от нашего здоровья, состояния зависит, через нас можно влиять... Сжечь, порубить, конечно, можно языческие городки, капища, - но это ведь никак не повлияет на рождение княжьего ребенка, а вот свой народ... Равносильно тому, что ты их самих побил, а может, еще хуже - за своих богов они озлобятся, отвернутся... И как ты будешь ими править? Кем ты для них будешь?.. Если люди тебя не будут считать князем своим, то им ты не будешь, как бы ты сам, твои ближние бояре ни называли, ни утверждали... Можешь короноваться императором, но для них будешь тем, кем они тебя посчитают... Да и если языческое, то это не значит все плохо, не умно, не полезно. Среди них есть такие жрецы-врачеватели-знахари!.. Нет, нет, не колдуны и разные волшебники, которые только словом... Хотя словом многое можно, в том числе и лечить, но когда что-то серьезное, то нужен знахарь или лекарь, - переломы, раны, особо гнойные например, и многое другое - одним словом, без трав, нужного питания и действа, ничего не сделаешь... Так вот, среди них, славянских русских знахарей, есть которые травами, нужным питанием, правильным сном и поведением, отношением (они научат этому) к окружающим и к окружаемому - живому и неживому, - помогут...
   - Ты имеешь в виду Велимира?
   - Нет... Теперь, как он переехал во Володимер и стал большим купцом, он перестал быть лекарем...
   - Андреас, мне нужно знать: кто мне поможет?..
   - Кроме самого или же через правнучку он может помочь...
   - Но он же колдун, а им Бог дал талант только разрушать, губить, - не зря в цивилизованных странах их сжигают, чтобы не только поганое тело уничтожить, но и Душу ихнюю погубить навечно.
   - Не верь слухам. Светлозара я знаю: он не мог такое сделать, чтобы наколдовать погибель князю Андрею - князь ничего плохого не сделал, единственное, что было, то это, что при встрече Светлозара и Андрея первый предупредил князя, что у того печаль смерти на лице и посоветовал поберечь себя от лихих людей, от непосильных дум и трудов; посоветовал возгореться радостью к жизни на Земле - никакого колдовства и никакой обиды между ними не было, хотя они и поговорили-поспорили о богах-идолах и о Боге, но вроде бы на чем-то даже сошлись...
   - Верю тебе, продолжай.
   - ...Истина выше и важнее всего на Свете... Мой государь, у меня есть надумки, давай я обскажу тебе... С сегодняшнего дня - жить по моему распорядку: питаться, спать, жить, отдыхать, движения... Я с княгиней уже начал... Кое-что получается, но без тебя ничего не выйдет...
   Всеволод сел на постель.
   - Слушай, Андреас, если ты поможешь... Я буду твоим вечным должником!.. - в больших темно-карих глазищах блеснули слезы.
   - Вначале мы с тобой сейчас пересмотрим твое питье, еду и сон... особо с княгиней...
   - Княже-господине!.. - отрок-слуга появился в дверях.
   Всеволод побелел (заметно даже при его смуглоте), скрежетнув зубами:
   - Как ты не вовремя дворовик! Что тебе было велено-сказано?!.. - рука князя нашаривала, чем бы запустить в насмерть перепуганного юношу (до сего дня он никогда не обижал домашнюю прислугу). Пока нашел чем кинуть, отрок со страху скороговоркой - успел:
   - Из Руси прискакали, вести срочные, неотложные...
   Всеволод соскочил с кровати (в руках увесистый подсвечник), - понял: раз срочные неотложные дела, то обязательно неприятные.
   - Ты что!.. Что стоишь?
   - Не знамо что...
   - Что теперь, - зови, пусть в гостиную поднимутся, а я выйду...
   Одеваясь, Всеволод Юрьевич говорил:
   - Кроме твоего лечения, нужно Андреево дело продолжить: строить державу на месте Залесской Руси - места и земли хватит - пусть не всю Русь, хотя бы часть Руси возвеличить и будет зваться "Великая Русь"! Утвердить это возведением божьих храмов и городов предивных и богатых, - тогда Бог мне поможет...
   Вон через княгиню Ольгу у меня родственные связи с Галицко-Волынской землей, можно было бы приблизиться, объединиться - две русские земли составили бы самое могущественное государство на Земле - это была бы почти Русь. Но бояре там взяли вожжи управления, князь идет туда, куда повернут - рулят его... Мало им войн между русским княжествами, так еще вмешиваются в дела и жизнь соседей-венгров, поляков, чехов... Даже с германцами... Все что-то делят... Конечно, специально делают - чем слабее княжеская власть, беспорядок в государстве-княжестве, тем им лучше... Князьям приходится воевать со своими боярами. О-о! Это намного труднее, чем с иноземцами...
   Государство богато и сильно бывает людями, работными в первую очередь, потом торговыми, затем уж боярами. Хотя последние ведут и держат вожжи власти. А князям приходится управлять телегой-государством через их, но много ли науправляешься через чужие руки, нужно самому держать в руках те вожжи, что и пытаюсь я делать... Все зависит в чьих руках управление. Если управитель перед Богом и своим народом ответственен, то - благо!..

. . .

   Твердислав (27-летний старший сын тысяцкого Твердилы из Городка-на-Остре) смотрел истово на владимирского князя Всеволода Юрьевича и говорил стоя:
   - Святослав, не послушав совета Игорева, чтоб с тобой, князь, послав послов, договор учинить, собрал свои войска, совокупился с братьями своими, а также призвал половцев с Поля: Колга Сатановича, Елтука, Копчака с братом и двумя сыновьями: Кунячука и Чугая и идет на тебя - мстить за свои обиды и сына освободить...
   Всеволод Юрьевич повернул голову к рядом сидящему думному дьяку Никонору (из монахов - не стар, внешне очень похож на своего князя, но только борода и волосы золотистым цветом отливали, да глаза другие - синие), спросил жестко:
   - Никаких вестей не было с рязанской стороны?
   - Нет, - уголки рта, полуоткрытые в коротко стриженой бородке, сжались.
   - Иди, вели собраться всем воеводам и ближним думным боярам, которые в городе, - и повернулся вновь к русскому сотскому - слушать - но, уже гневно раздувая ноздри, на крыльях прямого высокого носа выступили бисеринки пота.

. . .

   На совещании Всеволод Юрьевич объявил, что главным воеводой будет он сам, так как Осакий Тур тяжко болен; старшим воеводой (товарищем главного воеводы) назначил Михаила Борисовича. (Князь Всеволод окинул всех взглядом. "Вроде бы ничего, приняли".) Молодой Жидиславич - сын Бориса Жидиславича - убийцы, точнее, заговорщика-убийцы князя Андрея Боголюбского - главного воеводы Ростово-Суздальской земли - встал, низко поклонился князю, затем, повернувшись к боярам.
   Главный воевода князь Всеволод Юрьевич приказал-распорядился: конному полку под командованием Есея немедленно вступить в Рязанские земли.
   - ...Оставь заслон сильный ниже речки Коломенки на левых берегах Москвы и Оки, чтобы - не дай Бог! - не перехватили броды половецкие разъезды. Сам иди и войди в Пронск и стань там засадой; князьям пошли вестников и от имени меня передай, чтобы собрали со всей земли воев и пусть вместе с дружинами в случае нападения русских полков Святослава и половцев, обороняют города. В Рязань, Ожск, Ижеславль, Белгородь-на-Проне, Воинов, Дубок, особенно в последний,  пошли ведомцев-вестников, чтобы они были твоими глазами и ухами. Ко мне каждый день шли вести, если надо - и почаще...
   Ты, Михаил, поезжай на отцово место и собирай рать ростовцев, суздальцев, веди в Юрьев и жди моих велений.
   Кузьма, ты самый молодой, бери полусотню детских и скачи в Муром. Скажи князю, чтоб собрал всю дружину и воев и шел к Пронску. Но в Муроме оставил бы крепкую стражу! Я со своими боярами буду здесь, в Володимире.
   Знал Всеволод Юрьевич Святослава Всеволодовича, что тот не глуп в ратных делах, но все равно не предвидел, что так легко обыграет в начале военных действий его русский князь!
   Святослав Всеволодович с братом своим Всеволодом да с сыновцами Олегом и Ярополком и с многочисленными половцами обошел Владимиро-Суздальскую Русь с запада и, соединившись на Волге (недалеко от места впадения Твери) с новгородцами, которых (около 3000) привел сын Владимир, пошел стремительно вдоль Волги - благо лед уже был крепок, снег сметался сквозными ветрами с широкой реки - на Ростовские земли...
   Не ошибся, ставя воеводой Ростово-Суздаля сына Бориса Жидиславича - в отца пошел: с имеющейся дружиной - и сколько мог привлек воев молодой воевода, не посоветовавшись (некогда и не успеть) с Всеволодом Юрьевичем, - выступил и загородил путь русско-половецко-новгородскому войску на Ростов Великий. Святослав Всеволодович, не вступив в бой (только передовые разъезды подрались и то так, без большой крови), уклонил направо и стремительно ринулся на Переславль...
   Михаил, оставя (сколько мог!) сильный заслон на пути врагу в Ростов (вдруг это очередная уловка-маневр Святослава), лично повел конно-пешую дружину наперез... Перейдя Влену, разведка ростовцев встретилась с сильным разъездом русских и почти вся погибла, едва двое доскакали обратно и успели сообщить...
   Михаил Борисович тут же увел свои войска за реку на восточный берег Влены и едва успел, широко рассредоточив свою в общем-то небольшую теперь дружину вдоль берега с трудно проходимым лесом для пешцев и абсолютно непроходимым (из-за "великые буероков") для конницы, как последовала разведка боем половецкой конницы; поднимая вихрь, с дикими криками и воем, бросилась через реку, но их встретили ростовские лучники, но конную лаву они не могли остановить. Всадники достигли берега, преодолев реку; наткнувшись на неприступные берега, пошли вдоль - и тут их начали достигать прицельные стрелы, метко пущенные сулицы ростовцев...
   Половцы вынуждены были уйти обратно. Они стали ждать подход основных сил и, в частности, русских пешцев.

. . .

   Всеволод Юрьевич, получив известие о походе Святослава на Ростов, оставил во Владимире сильный гарнизон во главе с Михной и сам повел свою дружину и Владимирский полк на север наперехват, но, узнав, что Святослав Всеволодович повернул на Переславль, пошел ему навстречу - спешил: без долгих привалов и ночлегов - и вовремя успел, так как русские пешцы атаковали и кое-где уже начали оттеснять от берега в глубь леса ростовцев и переславцев (последние только-только прибыли).
   Туда, на место боя, спешили и вызванные рязанские князья. (Муромский полк и конница Евсея оставалась в Пронске - мало ли что!)
   Русские снова отошли на свой берег и, чего-то выжидая, вот уже несколько недель стояли...
   Под вечер к Всеволоду Юрьевичу пришел воевода Михаил и попросил разрешения перейти в эту ночь реку и напасть на тылы и обозы - нарушить коммуникацию и снабжение Святославых полков.
   - Он ничто же не сможет сделать в темноте противо меня... - возбужденно говорил Михаил князю Всеволоду.
   - Нет... - при неясном вечернем свете владимирский князь увидел, как скривилось лицо Михаила. Улыбнулся ему, похлопал по плечу рослого молодого ростовского боярина.
   - Ты уже свое сделал - спас наши земли от разорения и остановил врага... Нам надо беречь своих... Мы малой кровью, стоянием победим - как только пойдут оттепели, они сами уйдут с позором; сырой снег будет рушиться, кони завязнут - не разъездишься, воевать не можно будет, войска потеряешь... Но твоя мысль добрая!..
   В ту же ночь Всеволод тайно послал на другую сторону рязанского воеводу Игоря Мирославича с сильным полком пешцев, чтобы уничтожить обозы с съестными припасами.
   Едва хватило длинной ночи, чтобы успеть обойти сзади и напасть на обоз Святослава... Много людей побили рязанцы, в плен взяли, но скоро рассвело, русские разобрались и окружили нападавших. С большими потерями пробились рязанцы сквозь кольцо русских; воевода Игорь, раненный в руку, с полутора десятками измученными, обессиленными своими воинами попал в плен.
   Разъяренные тем, что обозы уничтожены и часть владимирцев (рязанцы) пробилась, ушла, русские хотели пленных тут же казнить, - вмешался сам Святослав Всеволодович и спас им жизни, но князь тоже был сильно сердит, - нельзя уже было бездействовать - бой!.. Битва нужна - пусть решится по справедливости: на поле брани...
   Позвал к себе своего священника.
   - Ты, духовный отец мой и наставник, возьми с собой двух десятников и иди к Всеволоду, - я до тебя посылал дважды мирских к нему - никто обратно из посыльных не вернулись! Не хочет говорить или еще чего?!.. Тебя, думаю, он послушает, и скажи ему такое: "Брате и сыне, я тебе много добра делал и никогда от тебя зла не надеялся, но паче уповал иметь от тебя благодарение и доброхотное воздаяние, но ты, забыв то, учинил мне зло, сына моего, пленя, держишь не яко брата, но яко злодея и есче мне хочешь большее зло учинить. Но почто войну стоянием продолжаешь? Тебе меня недалеко искать, отступи токмо от реки и дай мне свободный переход, я не умедлю к тебе придти. Не хочешь ли меня перепустить, то я даю тебе свободу и отступлю дале, доколе ты совсем перейдешь. Тогда увидим, кого Бог оправдает".
   Всеволод Юрьевич велел взять под стражу послов и отослать во Владимер.
   Три дня ждал ответа Святослав. На четвертый - собрал все свои войска и по всей ширине фронта, сколько мог охватить, повел в атаку, на лед вывел и половецкую конницу (хотел степняков ссадить с коней, пехом послать в бой, но не смог уговорить их... Да какие они в пешем строю воины!), чтобы прикрыть русские полки с тыла и флангов.
   Пробовал по-разному: то одновременный удар по всей линии, то пытался, собрав кулак, бросать в одно место, с целью прорвать... Безуспешно бились целый световой день - только груды и одиночно лежащих - кровявящих белый снег трупов росли, да раненые разбредали, - некоторые, обезумев от адской боли, бросались в заросли-кусты, уползали дальше в лес и многие замерзали среди мшистых стволов дерев...
   Через день, опасаясь всего... в том числе и потепления, пошел Святослав Всеволодович назад, по пути взял приступом город Дмитров, отдал на разграбление (плата за службу). Город не только разграбили, увели жителей в плен, но уничтожили совсем - сожгли...
   5
   Во Владимире-на-Клязьме спешно собиралась боярская Дума. Было над чем подумать: закончилась война чернигово-новгород-северско-половцев с русскими и черными клобуками во главе с Рюриком Ростиславичем Киевским полной победой последних (Игорь Святославич Новгород-Северский и половецкий хан Кончак спаслись тем, что, прыгнув в лодку, ушли в Городок, а потом в Чернигов), но главное то, что победитель Рюрик уступил побежденному Святославу Всеволодовичу Киевский стол и две враждующие стороны заключили между собой мир - объединились! Что теперь будет?!.. Вместе они - Русская, Черниговская, Новгород-Северская земли - представляли огромную силу! Кроме того, в Великом Новгороде сидел князем сын Святослава Всеволодовича - Владимир. Булгары, пользуясь тем, что Всеволод Юрьевич и его вассалы рязанские и муромские князья были вовлечены в междоусобную войну с русскими, собравшись, поднялись на лодках и берегом вдоль Волги до Городца, по Оке - до Мурома, Рязани и "учинили велико разорение".
   Никогда еще земли северо-восточной части разрозненной Руси не были в такой опасности! Получалось так, как будто внутренние и внешние враги действовали вместе, сообща, против Залесской Руси.
   Дума Владимирская поддержала стольного князя Всеволода Юрьевича и решила: мобилизовать все ресурсы, призвать-заставить взять в руки оружие и господ и рабов для защиты своей земли.
   Всеволод Юрьевич, посоветовавшись со старшими воеводами, решил создать три группировки: самую сильную - на юго-западном направлении,  расположить под Пронском (для перевалочной базы велел построить опорный пункт - городок на левом берегу реки Москвы, на 15 км ниже речки Коломенки); вторую  по численности и силе - собрать в Городке-на-Волге, туда направить все суда и большие лодки; третья - немногочисленная, но мобильная, направлена была в северо-западном направлении - огородиться от Великого Новгорода.
   Если у двух первых группировок были однозначные назначения, то третья должна была иметь двояко-троякое назначение: пассивная оборона, активная оборона и использование этих войск с целью вторжения на Смоленские земли, чтобы заставить Давида Смоленского вступить в войну на стороне Всеволода Юрьевича.
   Но упаси бог задеть Волынские и Галические земли, тут же бы к ним присоединились Венгрия, Польша, Моравия (Чехия)!.. Пусть уж между собой дерутся, - полгода не проходило, чтобы они не воевали друг с другом.
   В тот же день великий князь Всеволод отслужил молебен и дал обет Богу, что если тот поможет ему и отведёт беду от Владимиро-Суздальской земли, то построит великий собор (это был второй обет - первый дал, что, если у него родится сын, то возведёт монастырь)...

. . .

   До Бога дошли молитвы!
   На другой день примчали скороходы-вестники, - сообщили, что через рязанские земли едут с миром во Владимир великие послы из Руси - от Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича.
   "Всеволод, получа сих послов, рад был как тому, что в Руссии мир и племянники его тем союзом покой получили, так и о своем покое, которой ему чрез примирение со Святославом имел пользу приносить, немедленно Глеба, сына Святославля, со всеми его людьми, одарив, отпустил. И учиня договор о Новеграде, послал своих послов с дарами ко Святославу и Рюрику".
   Всеволод Юрьевич, любя свою племянницу Пребрану, оставил Владимира Святославича в Великом Новгороде. Разделил, помня брата своего и простив его сыну, Ярополку Ростиславичу дать на его содержание Торжок. По договору с русскими князьями закрепил за собой отцовский удел - Городок-на-Остре и земли вокруг.
  
   6
   - ...Тебе, князь, на другой надо жениться, на местной - из боярынь. И будет наследник и крепкая кровная связь с боярами... - шептал-говорил вечером на ужине полупьяный боярин - из ближних, - приходилось Всеволоду считаться с ними - они представляли реальную власть и силу Владимиро-Суздальско-Ростовской земли: недвижимое и движимое имущество у них, многие производства (промышленное и продовольственное) и людские ресурсы... К ним прислушиваются, за ними идут местные богатеи, часть деловых и "житьих людей", - в том числе торговых.
   Боярин продолжал, хитро-пьяно поблескивая прищуренными глазками:
   - Бог не дает тебе сыновей, видать, надо так и делать, как говорю... Мы уж об этом меж собой не раз говаривали, и все тебя одобрят... Митрополит тебе разрешит развод...
   Всеволод Юрьевич (тоже выпивший) засверкивал глазищами, повернул голову на рядом сидевших ключника и печатника... На той стороне стола неясно улыбался ему конюший - он не мог слышать, что говорил князю боярин, - видимо, догадался...
   "Господи!.." - буря мыслей, чувств, страстей, желаний - в голове Всеволода Юрьевича... Ему и самому не раз приходила подобная мысль, - но тут же гасил эту мысль и крестился: Марию предать, отправив ее в монастырь, не мог даже в мыслях!.. Как человек не мог это сделать, а как князь стольный, государственный муж, он должен иметь наследника дел!.. "Как это совместить?! Господи, подскажи, научи, помоги!.." - взмолился князь про себя, ища глазами образы в дальнем темном углу, где лампада неярким красным светом высвечивала тусклые лики богов на иконах...
   Ночью, ворочаясь в постели, думал... Под утро, в полусне вдруг ясно, как будто со стороны, увидел и понял, что об этом говорят уже не только бояре, но уже действуют, делают и кто?! - Его жена, княгиня Мария, строит монастырь - уже деревянные срубы высятся, забор высокий - частокол - огородил северо-западную часть - угол - "Нового города". А он-то, глупец, разрешая строить женский монастырь, и не думал!.. Теперь вспомнился и разговор с ней, - он тогда подумал, что она шутит, и все перевел на смешинку. "Значит, Марию раньше меня доготовили!.. То-то в последнее время она так странно, изучающее смотрит на меня, как будто что-то выискивает и в то же время не верит... Бог, может быть, за это... и люди не осудят, Мария, дочери поймут, а вот как он сам?! Как его Душа и Совесть?.." - Нет, не сможет Всеволод такое сделать. И пусть много примеров из истории он знает, как жен усылали (это в лучшем случае!) в монастыри...
   Он встал с постели, стал думать о делах текущих, суетных...
  
   7
   Перевалила зима 1182 года. Спали-ушли талые воды, реки и речки вошли в свои берега; природа ожила, зазеленела, запела, когда с Переславля (Залесского) примчали вести к стольному князю Всеволоду Юрьевичу: "Племянник твой Ярополк, которому ты простил, пожалел и разрешил кормиться в Торжке, собрав дружину, спустился по Тверце на Волгу и пустошит и жгет села и погосты, - теперь идет на нас!.."
   И вот скачет Всеволод Юрьевич по дороге-тропе со своей конной дружиной в Переславль, - с низких тяжелых мшистых веток елей капает утренняя роса, попадая на голую шею, лицо, приятно взбадривает; душистый сырой воздух отдает свежестью и землянично-груздевым духом, - если бы не заботы и думы, как бы он любовался и наслаждался в это утро русской природой - как он любил эту землю, народ, которому он - отец родной и одновременно слуга!..
   Хоть один шел Ярополк, но не без тайного разрешения великого Новгорода. Надо закрыть прямой путь с Низовья на Новгород, и в первую очередь отрезать Торжок от Волги... Правильно советовал старый Овдей Мякинин, суздальский боярин, - надо построить город-крепость на устье Тверца. Посмотрю место и нынче же!.." - Построить, но как? Где людей взять, мастеров? - и сам себе ответил: - "В Торжке!"
   Загоняли коней... Запах пота перебивать начал все запахи. С губ, с паха большими хлопьями летит белая пена... Его конь начал всхрапывать, поворачивая голову, сверкал фиолетовыми глазами, ронял из черных атласных губ нежно-розовую пену...
   - Стой!.. - Остановились, сменили лошадей, надели на спины свежих коней теплые, потные седла и поскакали дальше...
   На третий день выехали к вечеру из логового леса на Владимирскую дорогу и по ней домчали до Переславля.
   Всеволод немного успокоился: все-таки он успел раньше Ярополка до града, но злость на племянника еще была: "Теперь ты у меня попляшешь, - мою доброту за слабость принял!.. И вам, господам новгородским, перекрою мошну, - будете еще меня молить, чтобы я поставил в Великом Новгороде своего князя!.."
   Утром, когда на посеребренной маковке Спасско-Преображенского собора засверкали первые лучи, присовокупив к своей дружине переславльскую засаду, он выехал навстречу Ярополку. (Судя по данным разведки, Ярополк шел по новгородской дороге на Переславль и был уже недалеко.)
   Вперед выслал Всеволод сильный отряд, чтобы встретить противника и задержать до прихода основных сил. По флангам владимирско-Переславльского войска были выставлены (двигались параллельно) легкие разъезды - для разведки и страховки, чтобы не обошли, не ушли от встречного боя ярополковцы.
   Около речки-ручейка Шенгер владимирский отряд и передовая часть дружины Ярополка встретились. В скоротечном яростном бою новоторжокцы были разбиты, рассеяны, остатки бежали по дороге обратно - их преследовали ("висели на хвосте")...
   Всеволод Юрьевич, узнав об этом, велел перейти на рысь, и шли войска так, пока не достигли места боя. Сделали небольшой привал, подобрали раненых, послали в Переславль за телегами, чтобы увезти их туда; для захоронения убитых оставили десятка полтора людей и походного попа и, слегка перекусив копченым мясом, сменив коней, вновь помчали, но тут же за поворотом им встретились двое конных вестовых, которые сообщили, что Ярополк повернул свою дружину и бежит к себе в Новый Торжок...
   Перешли на шаг и так шли с короткими привалами до Торжка, нигде не встретив сопротивления.
   С ходу, в тот же день, как подошли к Новому Торжку, обложили град так, что никто не мог ни выйти, ни войти.
   Князь Всеволод вместе с воеводами обошел свое, расположившиеся вокруг Торжка войско и дал указания, где и как поставить стрельцов, копейщиков. Велел выставить на высоких и защищенных (от вражеских стрел) местах лучников-самострельщиков и день и ночь вести прицельный бой по защитникам города.
   - Стрелите по каждому, кто высунется из-за ограды, кто бы ни был!.. Выслал вокруг разъезды и приказал им пожечь все, чтобы неоткуда было "помочь в еде поступать".
   Вот уже месяц держатся осажденные. На помощь Всеволоду подошли суздальский и ростовский полки. Из них он отобрал для подвижных застав, которыми отгородился от возможного нападения с западного, северо-западного и северного направлений.
   Разведка докладывала, что в Торжке голод - едят конину, - но сдаваться не собираются.
   Всеволод Юрьевич нервничал: "Ярополк ждет, надеется на новгородцев!" Созвал воевод, сотских к себе в шатер. Князь оброс черным кудрявым волосом, почернел на солнце; не скрывая раздражения, начал:
   - Мы не можем больше ждать! В Новгороде уже сильно ропчут, - нам нужно победить или уйти, - иначе война с Новгородом... У нас тут кое-что приготовлено, настроено - завтра же начнем приступать и через день-два возьмем Торжок на щит!..
   Некоторые облегченно переглянулись между собой: "Наконец-то!.."
   Всю светлую ночь подвозили к стенам и воротам осажденного города бревна (разобранные рубленные башни), части разобранных камнеметов, бревна-тараны с железными наконечниками, и утром с первыми лучами солнца началось...
   Перед стенами, перед городскими башнями с воротами, прикрываясь щитами, начали быстро возводить-собирать деревянные высокие башни с бойницами, из которых можно было простреливать не только городские стены и башни, но и сам город. На площадках перед стенами поставили камнеметы: подтащили длинные лестницы; и уже под вечер начался штурм, - со всех сторон одновременно...
   Беспрерывно били стрелы (лучные и тяжелые самострельные), выбивая с городских стен всех защитников, - они высунуться не могли... Наконец тараном проломили дубовые ворота и туда хлынуло с грозным боевым кличем владимирско-суздальско-ростовское войско...
   Дружинники Ярополка ожесточенно сопротивлялись и бились до конца: новоторжокского князя израненного, обессиленного от потери крови, связали вместе с оставшимися и подвели к Всеволоду Юрьевичу. Дядя не стал даже разговаривать с племянником - велел Ярополка бросить в телегу и под усиленной охраной везти во Владимир.
   Торжок горел. Победители не стали тушить огонь и жителям не дали: их всех вывели за град и стали отбирать: "лутчих людей" заковывали, заставляли одеться, позволив взять с собой необходимое, отправили вслед за плененным князем; женщин и детей отпустили; мастеровых и простых мужей-горожан построили отдельно, - к ним подъехал Всеволод Юрьевич.
   - Бог покарал вас моей рукой!.. - громко и грозно. - Я прощаю вас, и Бог простит ваши грехи, если вы поможете мне построить город на устье Тверца... - повернул коня, проехался вдоль мужицкого ряда, вглядываясь в бородатые и безбородые лица стоящих, остановился, - ехавшая с ним охрана-стража тоже встала, - прищурился и, пытаясь изобразить улыбку, крикнул-сказал: - Хоть невольники вы, но выстроите град, и я вас не только отпущу, а и оплачу вам работу...

. . .

   Место для города князь Всеволод показал сам - въехал на холм между крутыми берегами, соединяющимися в этом месте, Волги и Тверцы, - и, показав рукой, приказал:
   - Вот здесь будет город Твердь!..
   Оставив часть войска для охраны и помощи в строительстве, поехал во Владимир. За Переславлем догнал плененных торжокцев и Ярополка. Ехали вместе, но он ни разу не подъехал, не поговорил с тяжелораненым князем-племянником. Во Владимире ждала Всеволода очередная неприятность: умерла княгиня Галицкая Ольга, сестра его, "во инокинях" названная Ефросиньей...
   Привез покойницу на родину (Владимир-на-Клязьме) ее ближайший боярин верный ее друг Дорожай в сопровождении небольшой, но сильной дружины. Похоронили (положили) в церкви "святыя Богородицы златоверхой".

. . .

На поминках, вечером, при свече, пьяный Дорожай вытер покрасневшие глаза рукавом белой полотняной рубашки и продолжил рассказывать Всеволоду Юрьевичу. (Они сидели от всех в стороне.)

   - Я сам русский боярин, но честно скажу, не могу понять: откуда у наших бояр на западных землях столько алчности, бессовестности?.. Нет любви ни к своей земле, ни к народу - на все готовы, чтобы разбогатеть-нажиться, - будто они и не государственные мужи, а купцы-торговцы!.. И не нужно им государство, народ - им надо, чтобы был хаос, - там, в мутной воде, легче рыбку ловить, - и чтоб люди были не гражданами, а толпой, стадом...
   Нет там порядка, нет покоя, потому и житья нет такому, как я... Чтобы там жить, выживать, нужно в стае боярской по-ихнему вести себя, а я не могу... Общаясь с Вашей сестрой, я имел честь быть ее другом... Хоть была она женщиной, но была великого ума и порядочности человек, - ангел. Страдала... но никогда не опускалась... - снова - слезы у боярина - вытерся, высморкался в вышитый узорами-оберегами подол рубашки... - Куда?.. Куда смотрят князья?!.. - сам себе ответил: - Да им некогда заниматься своими, Богом определенными, делами - они то и дело дерутся между собой, зорят земли: чужие и свои.
   Вот недавно: Василько Дрогичинский, поссорившись с Володимерко Володаревичем Минским, призвав поляков и мазовшан в помочь, пошел к Бресту. На берегу Буга встретились бывшие друзья-князья и учинили жестокую битву между собой. Володимерко потерял много людей и ушел к себе в Минск, а Василько, взяв Брест, отдал вместе с его жителями князю мазовецкому - за службу...
   Побитый Володимерко тем временем вновь набрал войска (призвал почти всех жителей мужского пола от мальчишек до древних дедов), попросил помочь у полоцкого князя и повел всю эту орду отбивать Брест. Девять дней жестоко приступал, побил всех защитников града (своих тоже немало уложил) и Брест взял. Потом развернулся обратно, но на реке Нуре его перехватил Василько (на помощь призвал к себе поляков). Бились с раннего утра до полудня. Минчане и полочане сражались отчаянно - им не было выхода: или победить и уйти домой или погибнуть, - и они одолели: почитай всех на месте побили, "и едва Василько малыми людьми к тестю своему Лешку (в Польшу) ушел". Тесть его тут же дал ему новое войско польское, с которым он вновь кинулся на Володимерка и выгнал его со своей земли. Но пришлось с тестем со своим Лешко расплачиваться - отдать русские земли полякам...
   Теперь Роман Мстиславич (князь влодимирский-волынский), уведав о том, повел дружину и воев своих на Василька и Лешка... И пока не перебьют у себя свой народ, так и будут воевать между собой!..

. . .

   Новгородские послы, узнав, что во Владимире похороны княгини-монахини Ольги-Ефросиньи, остановились на несколько дней, - не доехав два дня пути до Владимира-на-Клязьме, - в селе Долгополье, в вотчине боярина Третьяка Овсюговича.
   Староста - и он же тиун - распоряжался в боярской усадьбе как у себя дома.
   Захмелевший, угощая щедро гостей, говорил:
   - Ешьте, пейте - я тут... всему голова: боярин уже год как на Руси, в Городке-на-Остре вместе с молодой женой и двумя сыновьями погодками - то ли сам напросился, то ли князь послал...
   Бояре не возлюбили его: безродный, высоко поднялся, да не так ведет себя - не пьет, не ворует, не насилует девок и женщин... Наоборот, помогает своим холопам жить, церковь на свои деньги отремонтировал, у погорельцов хозяйства поднимает, поборы с них снимает, оставляет только барщину на своей земле... Крепко люди зажили,  хотя вначале и дивились, думали, что "не того ли он"... Но потом все-таки рассудили, что ведь настоящий боярин-то такой и должен быть!..
   Люди, трудовые, поняли, а вот верхние, бояре, - нет, они и наушничали день и ночь князю нашему, я тому куда деваться - отослал в тьмутаракань - в Остер... К тому же женился он не на боярыне, а многие хотели выдать дочерей-то своих - перестарок...
   Боже, да как можно честным-то быть боярину, когда вокруг, кругом одни жулики!.. Откуда такие берутся?.. Когда человек работает, трудится, конечно, не из-под палки, а для себя, не для хозяина, и дело делает-творит, то у него все радуется: и душа и тело, а как только начинает думать о богатстве и делать денег - все - его не узнать... Я-то честный ли?.. Боже, за то, что я был честным, меня и поставил хозяин тиуном...

. . .

   Во Владимире послов встретили с честью. Всеволод Юрьевич еле сдерживал свою радость. ("Победил!..") Великий Новгород просил его поставить на княжение своего ставленника-князя...
   Из темницы были выпущены новоторжокцы. В Новгород был послан князем свояк Всеволода Юрьевича Ярослав Владимирович, внук Мстиславля.
   (Ярополк Ростиславич вскоре "по привезении" во Владимир скончался в заточении.)
   Часть пятая
  
   К
   1
   лету следующего года русские князья примирились - не воевали между собой, и это вызывало удивление - даже среди своих. Но на Владимирско-Суздальскую и на земли союзников-вассалов: Рязанские и Муромские пришли на этот раз в "тяжкой" силе булгары. Они поднимались на ладьях и лодках по Волге и Оке, шли вдоль берегов одноименных рек конные полки. Вокруг Городца-на-Волге, Мурома, Рязани горели села и поселения. Уводили в полон людей, угоняли скот; забирали подчистую хлеб, драгоценности (серебро, жемчуг, золото), железные орудия труда, домотканые холсты и многое другое; а что не могли с собой взять - сжигали, иссекали, ломали...
   Имеющиеся силы Всеволод бросил на оборону городов, в том числе Рязани и Мурома. Загородил путь на Владимир, поставил заслоны на лодках и насадах в устьях Клязьмы и Нерли. Контратаковать противника не хватало сил, - помощь никто не предложил!..

. . .

   Илья Лекарь (ученик и помощник Андреаса Грека) вошел в опочивальню - одновременно и кабинет - Всеволода Юрьевича и низко - в пояс - поклонился - звякнули фарфоровые, стеклянные склянки...
   Князь поднял голову от стола (огоньки свеч закачались), сбросил накинутую на плечи меховую душегрейку, - осень, но еще не топили, - встал, чтобы размяться (любил он сидеть по ночам - днем не дают ни думать, ни читать). Вот уже которую ночь он изучает карты-схемы, записи о Волжской Булгарии. Спросил всех воевод, кто воевал Булгарию, но нужны были еще свежие данные. Вот-вот (пока реки не встали) должны были подъехать купцы Илья и Ерош - давно их не видел: "Каковы они? Может, приняв мусульманскую веру, переметнулись?.."
   Посмотрел на вошедшего, нахмурился.
   - Сколько раз тебе говорено, что ты не слуга мне, а лекарь!.. Веди себя со мной как подобается сану твоему. Что опять?..
   - Испей, господине, - с поклоном.
   Всеволод сверкнул черными глазищами. Илья побледнел, на белом челе выступили бисеринки пота.
   - Меня просил Андрей, чтобы тебе давать...
   - Значит ты за мной ходишь, а Андреас княгиню обихаживает?
   - Нет, княже-господине, княгиня сама...
   - Господи, - и запивая один отвар трав другим, проговорил, глотая горькую жидкость, - хоть бы меду туда добавляли.
   - Нельзя...
   Всеволод, подавая обратно склянки, вдруг по-доброму улыбнулся:
   - Мне может не обязательно пить-то?.. (Хотя и сам понимал, что зачатие ребенка зависит не только от женщины.)
   Лекарь разинул рот - не знал, что сказать-ответить.
   - Рот закрой!.. Ведешь себя как мужик...
   Заходил вновь князь: 3-4 шага туда и обратно, - что-то обдумывая, поглядел на придурковато-глупое лицо молодого лекаря, спросил:
   - Ты всегда такой? Или только со мной так?..
   - Только с тобой, господине-княже...
   Всеволод Юрьевич остановился, пристально посмотрел на него и уже доброжелательно, без раздражения спросил:
   - Травы вы вместе собираете?
   - С кем?.. - то ли не понял, то ли опять придуряется Илья и, видя, как начинает строжать взгляд Всеволода, заспешил ответить:
   - Нет, мы с Андреем не собираем, - к нам приносит сама внучка Светлозара, она все сделает, поможет, лишь бы Богов-Идолов не трогали...
   Всеволод изумился:
   - А что, учитель твой не знает?!..
   - Знает... Но не знает, где они растут. Он больше иноземные знает, говорит, что травы помогают лучше те, которые здесь, на нашей земле растут, где живет человек...
   - Выходит так, что если мне из южных стран привезут какое-нибудь снадобье, то оно не поможет?
   - Поможет, но слабо, на месте можно лучше и сильнее найти. То же и пища, - нужно питаться тем, что вокруг растет, а не иноземным... Бог создал для каждого климата свои продукты питания и лекарственные травы, растения, ягоды...
   Вдруг князь резко остановился перед лекарем и, глядя сверху вниз, строго, - не сдерживая раздражения:
   - Вы!.. Поите меня и княгиню тем, что вам приносит эта ведьма, как ее?!..
   Илья пал на колени.
   - Что ты, господине, мы все проверяем, испытываем - уже второй год... Да и не колдунья, Радуня-то, а ведунья. Андрей задолго до того, как тебе, княгине давать, дворовых девок поил и Оське Жеребцу давал - всех их обихаживает... Одних парней рожают...
   У Всеволода Юрьевича опустились плечи, зашагал вновь.
   - Встань! Гиппократы... Почему мне об этом не говорили?
   - Не велел он мне говорить...
   - На каких дворовых девках-то? На моих, что-ли?..
   - На твоих, на твоих, мой господине...
   - О Боги! Да как же знаете, что отец у них тот, кого поили?!
   - Андрей сам осматривал новорожденных и говорит, что все они похожи на Оську.
   "Ха, ха, ха!.." - Глядя на хохочущего князя, Илья успокоился и начал улыбаться. Всеволод остановился, взглянул все еще смеющимися глазами на своего лекаря.
   - Передай своему учителю и сам запомни: никогда больше без моего согласия подобные дела не делать!.. А про то, что сделали, догадываются сами-то они?..
   - Нет, нет, не знают и не догадываются.
   - Хорошо и пусть никогда не узнают.
   Князь снова помягчел, усмехнулся.
   - Вы бы хоть отцом ребенка стоящего мужика выбрали - кого-то из умных, не из подлого рода, человек ведь не скотина, и смотреть нужно в первую очередь не на то, что телом велик да до женок охочь, а как он востер на ум. Вон в древности в Греции целое государство погибло из-за этого: после рождения ребенка древнеспартанские жрецы оставляли в живых только тех детей, которые были велики и крепки телом, а хилых, слабых (но Бог всегда что-то дает человеку: или силу или ум - хорошо, если то и другое, но то редко) выбрасывали, как щенят... И некому стало управлять древней Спартой... Перевелись мастера, умелого трудового люда не стало - и хоть все, в том числе и даже женщины, были хорошими воинами, - цивилизация погибла...
   И, не дай Бог, на моей земле такого, а то народятся от одних Осек Жеребцов, и тогда конец придет тому, что даже есть, и никакую мы Русь Великую не построим, пока в народе не будет, не научатся уважать человеческие качества: ум, честь и достоинство!..
  
   2
   Небольшой московский полк на новеньких насадах и больших лодках пристал под вечер, как было велено, ниже устья Лыбеди, под высоким обрывистым берегом Клязьмы. Воевода москвичей разрешил десятникам вывести своих людей на берег, разложить костры, варить пищу,  ночевать приказал на судах.
   Даже сюда доносился шум большого города и многочисленного воинского люда - все левобережье разлившейся широкой Клязьмы, вдоль реки вытянувшегося Владимира, было забито: стругами, насадами, большими купеческими учанами, лодками - с парусами и без.
   Сладко-дурманяще пахло талой водой с дымным ароматом, рекой, оттаявшей весенней землей, ожившими кореньями и проклюнувшейся зеленью... Весенние ночи - уже коротки и светлы, но прохладны, - от воды веяло холодом, да и земля еще полностью не проснулась, не отогрелась до конца. Но с каждым днем солнце все сильнее и сильнее светило и грело горячими лучами, прогревая, оживляя природу и людей...
   На другое утро к ним подсадили владимирцев во главе с сотским. Десятник Богдан Кожемяка обрадовался, когда увидел на своем насаде сотского. Он оказался нестарым, разговорчивым боярским сыном - Осипом Беловым, сыном Ефима. Вместе с ним вошли еще восемь владимирских воинов, кое-что из припасов съестного и воинского (в плетеных корзинах осторожно внесли и поставили в "чердаках" судна закупоренные горшки с зажигательной смесью).
   Богдан вообще-то был княжеским воином, служащим в засаде в городке Москве. Он выкупил у боярина родителей, двух братьев и трех сестер, бабушку, женился (двое детей уже), построили вместе двор в Загородье (посаде), ниже Пристанища на берегу Москвы; через двор кузнеца Федотки - дальше вниз по реке - раскинулись Васильевские луга, сейчас залитые водой - только верхушки ив и черемух виднеются, да огромные осокори одиноко стоят великанами среди разлившихся, как море, трех рек: Москвы, Яузы и небольшой (летом) Рачки.
   Богдан вышел на палубу, прищурясь от ярких бликов от воды, осмотрелся. Как было хорошо!.. Как хотелось побыстрее в поход - в заморскую страну в Булгарию, - было не только любопытно, но по опыту знал, что можно поживиться, если будет все удачно, а в удаче сомневаться не приходилось - вон какая силища, сколько княжеств пойдут вместе со стольным князем Всеволодом Юрьевичем,  даже из Руси.
   С сотским было интересно. Он собирал десятников и разговаривал с ними, - было видно, что он очень много знает, - как-то проговорился, что готовил себя Богу - хотел стать монахом, - отец его, боярин, выпорол, мать, плача, умолила остаться в миру... Но все равно не женился, много читал и в поход шел ради интереса и защиты русских земель, а не ради, как большинство, захвата-поживы. Откровенничал; а вот с простыми был вежлив, неразговорчив и строг.
   Сотский каждый день ходил в город, встречался с большими воеводами, иногда и ночевал там. Десятник Богдан подружился, сблизился с ним - часто и подолгу разговаривал.
   То, что сотский знает свое дело и умеет владеть оружием, убедились, когда он собирал свою сотню в одном месте на берегу и тренировал их. Он сам учил, показывал, как нужно ударять мечом, сулицей, как обороняться, отвести удар, увернуться. Хотя Осип-сотник был слабее его, но, случись (не дай Бог!) сражаться друг с другом, боярский сын одолеет его, десятника.
   Наконец собрались во Владимире все князья: Изяслав Глебович из Переславля Русского, Владимир Святославич из Чернигова, Мстислав Давидович из Смоленска, Роман и Игорь Глебовичи - рязанские, Владимир из Мурома.
   Все думали, что отправятся уже, но пять дней князья пировали. Которые из Владимира и близи, начали отпрашиваться домой, - просили сотского отпустить, но тот вдруг посуровел лицом, взгляд строгий, грозный, - не разрешил никому, и погрозил, что если кто самовольно уйдет, то накажет, "мы, считай, в поход вышли и любая вольность ослабит и даже может погубить войско, какое бы оно ни было могучим"...
   Вечером во время ужина (на воде) к Богдану подсел сотский. Лицо его искривилось в усмешке.
   - Князей не нам обсуждать, но раз они отцы народа, то должны по-оному и вести себя - народ ждет, а они то пьянствуют, то теперь опохмеляются, - время-то идет - по большой воде надо идти... (Сотского почему-то - может, родовитости не хватило или  молод, - не пригласили и он был очень обижен.)
   - Ты был там?..
   - Где? В Булгарии? Бывал: под видом купца езживал осматривал, потом князю Всеволоду обсказывал. У него и кроме меня есть соглядаи-ябедники, некоторые там и живут.
   - Как это?
   - Постоянно, являются жителями ихними, принимают и веру ихнюю - магометанство.
   - Господи Иисусе, не приведи! - перекрестился Богдан.
   - Зря крестишься. Они хоть и бусурмане, но живут законом. У них больше порядка и между собой, как мы, русские, не дерутся друг с другом. Царь един держит власть и ни с кем - ни с боярами, ни с духовенством не делится, и оттого порядок у них в стране. И рабства, холопов нет, - все люди свободны и платят одному Царю через государевых мытников... Платят даже за то, что женишься, что пир большой заказываешь - не жируй!..
   - Как рабства нет?! Я много раз слышал и так знаю, что пленников, разбойников (вместо казни) в рабство в Болгарию! А полон берут, куда их девают?
   - Рабов там не держат, еще раз говорю, а только по головам пересчитывают и перепродают дальше - в Бухару, Персию, в другие страны...
   - А зачем пересчитывают-то?
   - Какой ты непонятливый, - раздражение появилось в голосе Осипа. - говорю же тебе, что Царь ихний за все плату берет!.. Одну десятую часть от товара...
   Сотский тоже поел.
   В стороне сидели уже сытые и осоловевшие от еды воины и изредка поглядывали затуманенными глазами на сотского и десятника. Сотский Осип тоже посмотрел на них: "Нигде нет меры - даже в еде: жрут до умопомрачения!" - с неприязнью вдруг подумал он.

. . .

   Наконец-то утром 20 мая тронулись - вниз по Клязьме.
   Богдан, как и другие, удивлялся: "Где же князья?"
   Сотский пояснил ему, что князья идут за ними - по берегу, позади, - кроме Всеволода Юрьевича, который поехал прямо к Городцу-на-Волге, к своему основному полку, давно готовому.
   До устья Нерли шли не торопясь, на веслах, а потом, когда Клязьма стала делать повороты, то при ветре открывали паруса, чтобы помочь гребцам (гребли в охотку все по очереди), - ход заметно прибавился, шли день, ночь - без остановок.
   Река повернула на восток, северо-восток, начала делать дугу, поворачиваясь на юг, разлилась-расширилась - не видно берегов, - и вдруг прямо - лесистые горы - правый берег Оки.
   Здесь войска соединились - с переславцами, черниговцами, смолянами, рязанцами и муромчанами. Ока уже не виляла, как Нерли, правый берег был высок, лесист, левый уходил вдаль - в затопленные весенним паводком луга.
   Большая часть войска состояла из конницы, которая "отправилась полем с воеводами".
   Вышли на Волгу, и как будто посветлело вдруг - расширилось всё, отодвинулся горизонт.
   - Не зря эту великую реку, которой нет равных в мире, называют Волгой - по-русски Светлой, - сотский показал рукой направо - там под высоким гористым берегом, где соединялись правые берега Оки и Волги, ждал их большой полк Всеволода Юрьевича на судах.
   Сверху с гор спустились к русским мордовские послы с богатыми дарами и клятвой о вечном мире и дружбе с русскими.
   После короткого отдыха, перестроившись, объединенные войска русских князей шли уже без остановок до самых булгарских земель...
   Северо-западный тугой ветер помогал - шли-плыли-летели вниз по течению стремительно...
   Конное войско, построенное в боевой порядок: сторожевой полк - переславльцы во главе с князем Изяславом Глебовичем; передовой - дружина Владимира Святославича; затем основной полк, состоящий из владимирцев, суздальцев, ростовцев, белоозёрцев и других земель Залеской Руссии; туда же вошли и смоляне, муромчане; а позади - охранно-резервный - состоял из рязанцев, - шли по правобережью и, чтобы не отставать от плывущих, иногда переходили на рысь. Время, которое у них уходило на короткие отдыхи, чтобы коней сменить и подкормить, нагоняли - сами воины отдыхали (и даже спали), сидя в седлах.
   Волга ширилась, становилась как море; луговая сторона уже слилась с сине-фиолетовой далью; на правобережье все выше поднимались горы...
   Богдан Кожемяка ждал, когда же пахнёт чужеземьем, но всё так же, как в Подмосковье, пахло речной талой водой, дальними лугами, с гор стекал холодный из-под вековых дерев хвойный аромат...
   Сотский показывал рукой на правой стороне равномерно движущийся высокий берег и говорил, что проходят земли мокши (мордва делится на дае поднародности: мокша и эрзя); потом пошли земли горных цармисс, на левобережье - луговых цармисс...
   На 18-й день неожиданно левый берег ушел на восток, слился с горизонтом - исчез: приток Волги, великая Кама, влилась, - а может, наоборот: - Волга?.. Теперь уже Идель. Проплыв по ней полдня, пристали к большому острову с пологими песчаными берегами, заросшему в центре лесом.
   Обрадовались, что передохнут на твердой земле, поедят горячего, отоспятся, но... лучше уж бы бой, чем такое: с вечера до утра переправляли конные полки, - для чего сооружали паромы: три лодки - вместе, сверху настил - крепко все связывали - вот тебе и весельный паром... На следующий день, после короткого отдыха и приготовлений, сторожевой и передовой с боем высадились на левый лесостепной берег Иделя и захватили плацдарм.
   (Вдоль левобережья Камы и Иделя булгарами были построены глубоко эшелонированные линии обороны.)
   Судя по разведданным, в южном направлении за рекой Актай стояли крупные (вероятно, основные силы) соединения противника. На Великий Булгар, как хотели, без тяжелых боев, преодолевая укрепления (рвы глубокие с высокими валами с непреодолимыми городками), без риска завязнуть не пройти - не пробиться. Можно было подойти к этому городу и по воде, высадиться в устье оврага-речки, по ней 6 верст от левого берега Иделя до Великого города, - так всегда поступали русские, и именно этого ждали. Соглядаи-купцы сообщали Всеволоду Юрьевичу, что булгары приготовили даже греческий огонь и установили на своих боевых судах, чтобы пожечь русские корабли еще до высадки на берег.
   Оставив на острове суда и лодки (после переправы их угнали туда) и для охраны воеводу Фому Назариевича с белоозерским полком и Дорожая с Галицкой дружиной, русские войска, "пешцы и конницы", подошли на правый берег Актая и встали. Конница прикрывала фланги и тылы. Во все стороны полетели конные разъезды. Измученные, уставшие пешцы засыпали тут же на земле, не постелив под себя ничего.
   Вскоре разведка стала возвращаться. Один из таких разъездов приволок трех плененных булгар: судя по одежде, не простолюдины...
   Допрашивал "языков" (через переводчика) сам Всеволод Юрьевич. Они сообщили, что вокруг города Булгар собрано великое войско - и не только из булгар, но и из кусян, себи, чалмата, мяри, мтильдюдичи...
   - "Мяри" - это что, чармиссы?
   - Да, цармиссы, по нашему древнетюркскому значит "воинственный человек..."
   - А вы сами кто такие и откуда скакали?
   - Из Быэляр (Буляр)...
   - Что за нужда заставила вас скакать из Буляр в Булгар?! - грозно, басом спросил князь Всеволод, взглянув страшными глазищами. Поняли без перевода.
   - Царская... Весть несли в Булгар воеводам...
   - Булгарский царь разве не в Великом городе?! - удивился Всеволод Юрьевич и поглядел на главного воеводу Михаила Борисовича и на русского князя и воевод, - и вновь к пленникам: - Какие вести?
   - Приказ-повеление цесаревичу и воеводе главному, чтобы защищали Великий город, как будто там царь... и не сдавать город, а он, царь, в это время наберет силы и нападет, разгромит... русских...
   Всеволод Юрьевич встал.
   - Уведите их и... отрубите головы - такие ни своему царю, ни мне не нужны!..
   Велел созвать к себе в шатер всех князей и воевод больших.
   Где объявил:
   - Пойдем на столицу Булгарского царства на Буляр!..

. . .

   Под вечер сотский разбудил десятников и приказал развести костры, натаскать дров, приготовить пищу. Десятник Богдан распределил своих - кого за дровами, сам, взяв с собой двоих, спустился с невысокого, заросшего кустарником (за ними таились русские сторожа) берега Актая к воде. Темная вода текла спокойно. С того противоположного левого южного берега (такого же невысокого) - чувствовалось - смотрели на них вражеские глаза дозорных. Река хотя широка - весенний паводок не спал, - но все равно из самострела могли ранить, правда, сумеречная тень уже мешала ясно видеть. Зачерпнув прохладной воды в железные кованые котлы, поднялись, поставили на огонь, засыпали крупой, положили сушеного мяса, соленого сала...
   Поужинали плотно. Везде ярко горят костры. Громкий говор сытых, отдохнувших. Богдан потянулся, широко открыв в глубине зарослей бороды рот, зевнул; захотелось снова спать, но... Тихо, без шума снялись, сложив все, связав, погрузили на вьючных коней, кроме оружия: мечей, сулиц и лука со стрелами, - и пошли на восток. Оставшимся двум сотням "комонных" велели всю ночь ходить, жечь костры и шуметь по возможности громче.
   Ночь летняя темная, темнее, чем дома. Ряды держали плотно, прижимались к основному пешему стольнокняжескому полку. Конные отряды прикрывали со всех сторон и то и дело уходили вперед, - в стороны и вновь возвращались, сообщали воеводам, что видели, что слышали...
   Только когда в самый полдень стало совсем невмочь от жары, было позволено передохнуть, вздремнуть.
   Десятник Богдан усадил своих, и сам, постелив под себя дорожный кафтан, сел рядом с Осьмаком Жердяем - длинным, рыжеватым, с придурковатым выражением на большом лице, - немолодым уже. (Начали в сухомятку есть.) Богдан - жуя:
   - Если ты, Осьмак, еще раз упадешь, запутавшись в своих развернувшихся онучах, я твоими же длиннющими вонючими онучами удушу тебя и выброшу вон, чтобы не расстраивал ряды и не мешал идти!.. Ну-ко, сними свои лапти... Фу! - они у тебя развалились, верви - узел на узле - сгнили, - пойдешь босиком...
   Осьмак обиделся.
   - Ты что, сердишься эшшо?! Вот скажу сотскому, кто это всё время под ногами валялся-мешался, он не это тебе сделает. Зря я тебя ему не выдал. Говорил тебе еще в Москве: "Осьмак, одень сапоги..."
   - Так ведь нет моих размеров-то!
   - Ко мне бы пришел, я бы сам тебе сшил сапоги к твоим лешачьим ножищам.
   Товарищи развеселились, предлагали разное...
   Богдан прикрикнул на них.
   - Вы бы лучше достали супоненные верви ему, чем смеяться над товарищем, я сам ему прикреплю - не будут рваться, а придем в Булгар, то там найдем тебе сапоги - да сафьяновые...
   - Мы ведь не в Великий Булгар идем, а в Буляр - столицу булгарского царства, - чей-то ехидно-насмешливый голос.
   - Господи, все вы все знаете...
   Давайте отдохните, вздремните сколько-нибудь...
   До ночного привала шли с короткими остановками.
   Короткий ночной отдых.
   Посветлел на востоке горизонт, можно стало различать силуэты, вблизи - лица. Вновь построились и, прижимаясь сотня к сотне, гулко и грозно, как море в шторм, двинулось русское войско, все подминая и преодолевая. Шли долгим равномерным шагом "длинных дорог". Воеводы вели по открытому пространству, стараясь обходить селения, чтобы не терять темп и строй.
   Сотский, блестя белками глаз на пыльном лице и показывая белые зубы, улыбнулся Богдану и прокричал сквозь бряцание, шум и гул:
   - Еще успеете пожиться... Если что - на обратном пути, - сейчас не велено, - отпусти вас, так все разбежитесь по всей Булгарии, - сотский снова улыбался.
   Проснувшийся ветер развеял тучи. Сквозь туман и пыль выглянуло большелицее красно-оранжевое солнце - все вокруг приобрело цвет, ожило - стало будто реальным.
   Пройдя еще часа три, пешие полки встали лагерем на огромном, широко раскинувшемся в стороны, поле (которое пересекалось извилистой небольшой речкой), засеянном яровыми: пшеницей, ячменем, просом. Многие, перед тем как сесть на темно-зеленые ростки хлебов, крестились и, обреченно озираясь, садились - мяли восковой спелости хлеба. Конные полки расположились по периметру.
   Сотня Осипа Белова оказалась на краю поля - рядом с небольшим селом. Все сразу - в сон. Только сторожа да еще несколько человек все еще возились в речке - одни, черпая ладошками сырую замутненную воду, пили, другие умывались, раздевшись, стирали свою исподнюю и тут же надевали на себя, весело гогоча.
   Солнце, уже довольно высоко поднявшееся на Небесную Твердь, побелело и начало припекать.
   Богдан крутил головой, удивленно прислушался и осмотрелся: все равно даже, когда войско отдыхало, оно приглушенно шумело, гудело и, как будто огромный зверь, урчало - не слышно ни свиста, ни писка, ни тем более пения птиц - все живое убежало или примолкло. А земля пахла по-летнему, по-родному, будила воспоминания о Москве, Руси... Да и ("смотри-ко!") сельцо как будто было похоже: деревянные дома с клетью, амбары, конюшни, дворовые постройки в виде сараев, колодцы с коловоротом, а не с "журавлем", но было... все-таки не то, и он открыл рот, пытаясь понять, почему?.. И вдруг понял: заборов не было между усадьбами!..
   - Что?.. Думал, бусурмане, так живут под небом, укрываясь шкурами, да одну только конину жрут?.. Не хуже, чем у нас, правоверных - сеют и пашут, - вон там вот у них, должно быть, огороды... Вот такие у них огромные огурцы растут - тыква называют, - белые зубы сверкали на солнце, - Не веришь?.. Погоди, еще увидишь. А земля-то, земля - чернозем... Пахнет, как пахнет: верно, наша... На-а! Еще раз нюхни. Господи, как будто русская земля... Видать, Господь создал эту землю для нас, русских, да не нам она досталась. А может, еще достанется?!..
   Богдан хлопал синими глазищами. Сотский взял его за плечи.
   - Полежи, отдохни, а то до вечера уж, наверно, не будем делать большого привала, - до самого Торцеса - городка на правом берегу "Черемисан", - а там перейдем реку, и день пути на полдень останется до Буляра...
   На западе, откуда они шли, появилась пыль, потом стали различимы скачущие воины - даже отсюда, издали, можно было понять, что не русские. Да и откуда такая масса, кроме булгар. Им навстречу выступили, развернулись плотным фронтовым строем, русские конные сотни.
   От вражеской конницы отделились пять всадников и пошли смело наметом, размахивая бунчуками, - предлагали переговоры...

. . .

   ...В походный шатер (только что поставленный) Всеволода Юрьевича впустили одного, четверо остались перед входом, - велели отдать оружие.
   Вошедший заговорил по-русски:
   - Я Алтук - сын киназа кипчак Ямака! - Судя по одежде, по брони и по позолоченному шлему,  действительно, сын половецкого хана, внешне был похож на русского: светлые глаза с широким разрезом век, кончики русых волос, выставляющихся из-под "шелома", курчавились; широкая короткая молодая борода тут, в шатре, в тени, отливала бронзовым цветом, - лет 20-22. В его голосе слышались обида и угроза. ("Смелый".)
   - Вэлыкий киназ Высэвалад, вэли атдать мынэ мой мэч и пустыт мой ваевода суда, - я к тыбэ сам прышол - нэ кащей твой, а твоя друг!..
   Всеволод Юрьевич, сидящий со своими князьями-союзниками и воеводами-меченошами за невысокими булгарскими столами, посмотрел на них, потом на половецкого хана стоящего (высокого, могучего - под самый свод шатра), подумал: "Наверное, мать русская, - вон какой - мне по росту и телосложению не уступит", - а вслух:
   - Верните ему и его воеводе оружие и пустите воеводу.
   Остальные русские тоже с удивлением смотрели - очень уж был не похож ликом и статью на половца молодой хан, но в то же время по движениям, по выражениям, по повадке можно было в нем определить жителя Поля.
   Атлук с товарищем-воеводой сели на низенькую скамеечку. Вдруг половецкий хан улыбнулся по-доброму и широко и заговорил:
   - У мына мат русский была... Атэц мой послал старший брат Артлан и мына, чтоб памоч вам побыть нашык обчих врагов. Мой брат посылал мына к тыбэ вэлыкий кыназ спрасыт: "Если вам не противно, то он с вами обче пойдет". Наш кипчак орда псэгда памагал ваевать русскый с русскым, тэпэр Бок справэдлива сдэлал: вмэстэ собрал русскык, псэгда бы так...
   Всеволод Юрьевич переглянулся со своими князьями-союзниками.
   - Хорошо, князь Алтак, сын великого князя Ямака, мы обговорим, и сей же час я пришлю к вам своих послов воевод-бояр с ответом.
   "Князь великий, созвав князей всех и вельмож, советовал какую им отповедь дать. И положили на том, что взять от них роту, велеть идти близ полков русских, что они охотно учинили и пошли вкупе..."
   Пристроились степняки на правом крыле большого русского полка.

. . .

   - Князь!.. - Подскакавший гонец-десятник с двумя товарищами на полуживом загнанном коне, еле удерживаясь в седле, - все потные, черны от пыли, - одежда у некоторых рваная местами, - блестя зубами и белками глаз, хотел поклониться, но чуть не слетел с лошади. Владимирский князь, до этого смотревший вопросительно-удивленно большими черными глазищами, гневно крикнул на гонца:
   - Сколько говорено, чтобы на войне мне не кланяться низко - валяться в ногах - только должно быть приветствие!.. Сказывай, слушаю...
   - Сотский-воевода наказал сказать, что князь Изяслав Глебович просит помочь...
   Всеволод Юрьевич послал одного из стременных за своим главным воеводой, который вел правое крыло полка; всему войску приказал остановиться, - и вновь к гонцу.
   - А почему Изяслав Глебович, а не Владимир Святославич?!..
   - Он там... в тени лежит...
   - Лежит?!!.. Убит?!.. Что с ним? - Говори!
   - Да его голове... Булгарский храбр налетел и ударил мечом...
   - Господи! Голову отрубил?!..
   - Нет, только ошеломил...
   - О-о-о!.. - отпустило, передохнул Всеволод.
   - Вестимо же твоему князю, что к вечеру, к ночлегу пешцы (всю пехоту объединили в один большой полк) подойдут к Торцесу.
   Передовой полк, созданный из конных дружин князей Владимира Святославича и Изяслава Глебовича, усиленный конницей из других полков, во главе с Владимиром Святославичем был послан вперед, чтобы до подхода основных сил русских захватить городок Торцес и не пустить подкрепление из Буляра, если таковые попытки будут; форсировать "Черемисан" и захватить плацдарм на левом берегу.
   - Почему не взяли на щит Торцес?!
   - Не смогли... Мы уже спешились и хотели идти на приступ, когда из града вышли булгарские пешцы с длинными щитами и закидали нас короткими сулицами (дротиками), отжали нас от стен, а с других сторон наскочили комонные - царский полк обложил нас, мы едва пробились...
   Подъехал Михаил Борисович со своей охранной полусотней.
   Всеволод Юрьевич посмотрел вокруг.
   - Пошли!.. Длинным и ускоренным шагом! - и сам первый пустил коня. Главный воевода пристроился рядом,  с другой стороны - гонец.
   Великий князь внешне спокойно обратился к Михаилу Борисовичу, рассказал, что передал ему гонец.
   - Вот так вот, где объявился царский полк!.. Ты, Михаил, говорил, что они попробуют нас сзади ударить, так оно и было бы, не кинь мы вперед передовой полк, - и  резко: - Пошли Есея Житовича с конницей на помощь русским князьям... Он сам на месте разберется лучше нас, что и как делать!..
   - А может, половцев?..
   (Вестовой помчался к Ессею-воеводе с приказом.)
   Всеволод Юрьевич продолжил:
   - Нет, нельзя рисковать. Мы же знаем, что они пришли не нам помогать, а булгаре их пригласили, но то ли им не заплатили, сколько просили, то ли еще чего, - они и переметнулись к нам... Иди, на ходу, не останавливаясь, перестройся - забери к себе на правое крыло всю оставшуюся конницу... Не нужно теперь сзади оставлять - только сторожей... Всю ее сосредоточь в один полк! (Поднимая пыль и гремя тысячами копыт, рванулась русская конница, посланная на помощь, ведомая воеводой Есеем, - сына своего, Гришату, не взял, оставил - и через миг скрылась в клубах пыли, - только удаляющийся грохот и гул еще какое-то время слышался впереди.) Пока мы своих "друзей" не проверим в бою, не можем доверять им, нехристям, - они, хотя себя князьями называют, ханы они: дики - поклоняются только жирному блеску золота или блеску драгих камней... Если что!.. Дай знать, и тогда возьмем "клещами" и прижмем к русским копьям и стрелам пешцев...

. . .

   Красноватые предзакатные лучи солнца грели сзади - жара спала, но все равно  тяжело,  как будто кто-то сидел на спине.
   "Скоро ли Торуса?!" - Богдана выбили из сил монотонные многоверстные шаги; исподняя одежда липла к телу, мешала идти, - сверху сдавливала еще кольчуга, голова гудела - даже и теперь железный шлем на голове был нагрет.
   Рядом шли - тоже через силу - воины его десятка. Вот очередная ложбинка, заросшая мелким кустарником, снова овраг с крутыми лесистыми склонами. Одолели, поднялись и... - перед ними (в семи-восьмистах шагах), как игрушечный, городок с деревянными городками на валу.
   Сотский (он шел пешком, хотя мог, как положено его званию, ехать верхом) приободрил своих охрипшим басом:
   - Дошли, - передохнём сейчас.
   От его слов всем стало легче.
   Богдан посмотрел на своего сотского и поразился: до того Осип Ефимич был бледен и изможден, что и испугался: "Не добро сотскому таким-то быть!"..
   Сели там, где шли. Сотня шла впереди, поэтому они лучше, чем остальные могли просматривать булгарский городок.
   Сотского Осипа вызвал воевода. Пришел он как будто отдохнувший.
   - Кожмяк, собери-ка всех десятников, нужно кое-что обговорить с вами.
   Сам, стоя в стороне, ждал. Когда собрались десятники, он, показывая рукой на вражеский городок,  недалеко от которого бражировали легкие конные разъезды русских,  сказал:
   - Видите?.. В городке булгарские пешцы и есть там конные. Русские князья с пришедшим им на помощь конным полком перешли реку и ратуются с остатками царского полка, но на помощь бусурманам приходят новые и новые отряды. Нам надо взять Торцес прямо сей же час - до утра нельзя откладывать - будет поздно - могут прийти на помощь с Булгара Великого. Основные силы у них были там, в Великом Булгаре, они туда нас ждали, поэтому большая часть войск была собрана там. Если они нас выбьют с левобережья "Черемисан", то вновь форсировать реку эту не сможем - придется обходить ее, а это не только потеря времени, но и успешного похода... Наша сотня пойдет вперед, мы будем на самом челе, и, что бы ни было, мы не можем оглядываться назад или отступить. Смерть или победа - каждый из вас решит исход битвы!.. Сжечь городок нельзя - в Торцесе съестной припас большой сделан и - корм для коней - огромные запасы овса...
   Богдан, со своей десяткой возьми таран-бревно - вон уже волокут на лошадях (срубили в овраге). Впереди сотни пойдешь ты, - показал на рослого могучего телосложения десятника, - возьмите в руки длинные щиты... Не смотрите так! Если нужно Богу, то умрем, и я умру вместе с вами... Вы берите длинные лестницы (их сделали из длинных еловых жердей). Все ненужное оставьте здесь...
   Идите еще немного полежите, вздремните, пока трубы молчат.
   Богдан прилег на бок. Смотрел на природу вокруг, дышал через рот, сквозь приоткрытые зубы. Давило в груди от тоски: "Неужто вот здесь мне и умереть?!.." Не хотелось, но умом знал - все-таки достаточно был опытен в ратном деле (не зря десятник), чтобы знать, что живым не быть ему, - тем более идти в "лоб" на врата с тараном!..
   Краем глаза замечал, что и его товарищи тоже не дремлют - с тревогой в лицах ждут сигнала...
   Приволокли и бросили бревно-таран. "Путем даже от веток не очистили!" - Богдан привстал, хотел ругнуться, но передумал: не все ли равно - все равно до ворот не дойдем - перебьют их, только третья-четвёртая смены дойдут и по воротам будут бить. "Кто же на голову тарана-бревна железный наконечник наденет?.. Куда только воевода смотрит?!.."
   ...Заревели призывно боевые трубы, загрохотали барабаны. Сотня за сотней поднимались, брали в руки оружие, приспособления, лестницы. Богданова десятка и еще пятеро данных в помощь, подняли на плечи "таран" и пошли.
   Куда-то исчезли тревожные думы, волнения, страх. Огромный русский полк, как гигантское чудовище, расползался-разливался пред открытым пространством городка Торцеса, и с грозным ревом и грохотом покатил-пополз на городок. За несколько сот шагов до рва из рядов наступающих выскочили лучники и, рассыпавшись впереди полка, пустили тучи стрел, которые с жжуканьем и шелестом взвились в небо и накрыли стены городка.
   В ответ на русских с городских стен полетели, едва долетая, полтора десятка стрел.
   Богдан преобразился, заблестели глаза у него. Жердяй, который до этого шел низко пригнувшись (нес таран), выпрямился - бревно приподнялось - несколько человек, идущих сзади него, остались без груза...
   Вдруг боевые трубы и барабаны смолкли, русские остановились, - на городских стенах махали копьями, к которым были привязаны треугольные стяги.
   Богдан еще не понял, что случилось, но уже знал, что смерть от него отдалилась на несколько дней... месяцев... лет... Только теперь он понял и поверил до конца, как был близок к смерти и к тому, что он из боевого похода может и не вернуться домой. "Как я был наивен и глуп, думая только о победах на заморских землях. Мечтал увидеть сказку, привезти домой богатство, нажиться, а то, что убивают, - забыл!... Я один только такой в семье - все трудом зарабатывают, и оттого у них радость в душе, а тут - рать, кровь, смерть... Останешься жив до следующего боя и ты счастлив... Да, радость жизни трудового человека всегда основательна, жизненна, чем ратника, который, считай, тот же самый разбойник... Конечно, если ты защищаешь свою землю, то это другое дело!.."
   Войска стояли. К русским воеводам вышли послы от булгар. Всеволоду Юрьевичу доложили, что булгары просят их выпустить из Торцеса, пропустить, дать возможность с оружием уйти к своим. К удивлению своих воевод и русских князей, владимирский князь приказал выполнить требования их, а своим сказал: "Нам время дорого, да кровь прольем, и пусть знают, что мы сдавшихся не бьем и оставляем им честь: отпускаем с оружьем, не чиним позор над ними..."
  
   3
   Воевода Фома Назариевич свой "Белозерский" полк расположил в глубине продолговатого лесистого большого острова. Как утверждали белоозерцы, привычные к воде, остров этот был частью луговой стороны волжского левобережья.
   Насады и большие лодки, которые перегнали после высадки русских на булгарские земли на остров, "подняли" на берег - целых два дня вытягивали их, подкладывая под днище катки, сделанные из осиновых чурбаков - хорошо, хоть берег был пологий.
   Галицкий воевода Дорожай расположил свою дружину тут же - рядом с судами.
   В последующие дни воевода Фома велел своим на вершине острова (невысокий заросший лесом холм) вырубить деревья и кустарники, сделать шалаши; вокруг лагеря рыть глубокий ров, с внутренней стороны сооружать земляной вал, на котором "учинить" частокольную изгородь.

. . .

   Коротка летняя ночь, тянуло в сон, - намахались за день, возводя укрепления. Ждан - беловолосый белоглазый (альбинос) лет 18 - то и дело клевал носом. Его товарищ, сидя к нему спиной, уже спал. Жданкина голова мотнулась и стукнулась об пень... - аж в голове у него треснуло от боли, - вмиг сон сдуло, он открыл глаза и начал смотреть, не моргая, на реку... Стал протирать веки с бесцветными ресницами, вскочил на ноги, заорал товарищу (с которым сидели в сторожах):
   - Эй! Проснись, глянь!..
   Товарищ его повернул с неохотой голову (лицо сонное) и - вмиг проснулся.
   - Булгары!.. Беги, Ждан, подыми, буди сотского, скажи, что во многих лодках плывут к нам тьма бусурман, - а я здесь останусь!..
   Галицкий воевода, взяв с собой десяток дружинников, сам прибежал к воеводе Фоме. (Его сторожа тоже увидели булгар.)
   - Слышь, Фома, не нужно ждать, а встретить их около берега, на воде - не дать им высадиться...
   - Да ты посмотри, сколько их! - при подступе начнут стрелять - перебьют они нас, а не мы их. Надо с ними в ближнем бою встретиться, они малы ростом, слабее нас, как подростки, - один на один русский любого из них осилит, поэтому нужно выманить с лодки, а потом ударить и смять, не дав им разбежаться, рассыпаться по острову.
   - Не можно им дать идти на нас - смотри, каково их много - количеством возьмут - набравшую ход массу не остановить!..
   - Господи! От того: одолеем, не одолеем мы их, - судьба решится всего русского похода - без судов князья наши с войском пропадут - не смогут переправиться... Булгарский царь соберет всех бусурман, своих и чужих, да еще кипчаков натравит...
   Булгары тем временем уже достигли берега и с диким воплем (кучно) кинулись наверх на лагерь белоозерцев, другая часть побежала вокруг острова, надеясь обойти и напасть на той стороне, на оттащенные от воды насады, большие лодки русских.
   Дорожай, потный, красный от бешенства, засверкал голубыми выпученными глазищами, часто дыша, прохрипел:
   - За благо приму твои слова, вели как делать!..
   - Иди беги... Чтобы не подожгли суда, охрани, а я побью вот этих и приду к тебе - помогу.

. . .

   Воевода Фома построил свой полк "бреднем", а чтобы не порвали "бредень", в середину (в "мотню") усилил сотней Темита.
   Наступающие с душераздирающими воплями и устрашающими криками, размахивая саблями и полуизогнутыми односторонне-острыми мечами, кинулись вверх; передние достигли рва, остановились, стали накапливаться; некоторые из них сняли из-за спины луки и стали стрелять.
   Русские укрылись за изгородью, прикрывшись щитами залегли за земляным валом - ждали.
   По рядам передали приказ воеводы: "Подпустить, ждать сигнала!.."
   Вот уже сгрудились булгары в ярких, пестрых одеждах, - редко у кого железные кольчуги (пластинчатые брони - только у нескольких - видать, воеводы ихние) - перед рвом; стали уже закидывать местами ров чем попало; настраивать мостки из валявшихся бревен; часть начала прыгать в ров, чтобы потом вскарабкаться на другую сторону - более высокую...
   Вдруг (неожиданно для русских - хотя ждали) призывно загудели с флангов и задних рядов белоозерского полка боевые трубы. Темит встал, за ним последовали и остальные - такие же могучие, рослые, - бешено сверкая синими глазищами из прорезей железной личины, заревел-запел боевой клич, многосотенный рев русских глоток подхватил клич и перекрыл все остальные звуки; одновременно с этим несколько сот сулиц, сверкнув острыми отточенными железными жалами, метнулись в передние ряды булгар и повалили их, разредили ряды наступающих. Перепрыгнув через ров, как ураган налетели русские храбры и, ревя и разметывая все вокруг, пошли вниз к булгарским лодкам. Туда же, отбиваясь от русобородых великанов, бежали уцелевшие бусурмане, крича "Алла, алла!.." А за ними, грохоча, гремя и ревя, выкатилось на берег огромным валом русское воинство - грохот, треск, ор, крики победителей и молебные вопли поражаемых - отдельно, как свечи, до самого Неба уходили ввысь гортаннонутряные плач-крик-вопли душеиспускающих (так может человек только раз в жизни - расставаясь с жизнью!)...
   Каких-то четверть часа и - горы трупов - от вершины острова до воды, где русские добивали тех, кто смог добраться до своих лодок-дощатников. Рубили, кололи, зайдя в воду, сидящих в лодках.
   Только малая часть булгар смогла отплыть на лодках от берега...
   Воевода Фома Назариевич приказал Темиту собрать всех здоровых не раненых молодых и бежать на ту сторону. "Туда уже должно быть подошли те, кто пошли в обход, - помоги оборонить наши насады и лодки!.."
   - Слышали! - Темит обратился к близ от него десятникам. - Идите бегите - соберите сюда борзо людей...
   Сам, красный (личину у него сбили - потерял), потный, зашел в воду, черпнул большой горячей мозолистой ладонью - сполоснул лицо, попил, вышел, встряхнулся, обратился к собранным воинам:
   - Ну, рёбяты! Не отставайте... Бог с нами! (последние слова кричал уже на бегу). - И повел сотни полторы бегом напрямую - через вершину острова.
   Успели вовремя, напали сверху - с тыла, перебили почти всех...
   Когда пришли остальные белоозерцы, все было кончено: кругом трупы, раненые ползали. Русские подбирали своих, перевязывали раненых, погибших - немного - своих укладывали на берег, врагов кидали в реку в быстрое течение.
   Воевода Фома подошел, наклонился над тяжелораненым Дорожаем, что-то тихо говорил, потом перекрестил его и велел отнести наверх - в лагерь белоозерцев. Оставив сильный сторожевой полк на берегу для охраны судов, увел всех на вершину острова.

. . .

   Несколько булгарских лодок плыли вдоль острова, приблизившись к русским на берегу. Вновь собранная флотилия лодок стояла у них вдали, развернувшись носами против течения, веслами тихонько гребли, чтобы не уносило течение.
   Темит сел на песчаную кочку, заросшую травой, положил меч между ног; тут же вдоль по берегу расположились остальные из сторожевого полка. Он повернулся к рядом стоящему Мокею Портку.
   - Сядь, не пойдут они уже на нас.
   - Откуда знать, пристанут - не пристанут, налетят - не налетят?..
   В этот момент разведчики булгарские (плывущие вдоль берега) закричали с лодок - никто из русских не понял, но Мокей запрыгал на месте: "Обзываются, обзываются!.."
   Темит посмотрел на него, улыбнулся.
   - Что им теперь остается делать?
   - Обзываются!..
   До этого молчащий белокурый десятник устало улыбнулся (чем-то подражая Темиту).
   - Не боись, не тронут - они уж знают, как мы их...
   Другие сидящие тоже оживились. (С вершины острова спускались остальные русские - их вел воевода Фома.)
   Ехидный голос спросил:
   - Слышь, Порток, почему у тя ни одной царапины на теле, ни одного синяка на лице? Ты, поди, где прятался?...
   Заулыбались все, повернув головы к Портку, с любопытством стали ждать ответ. Но вместо Мокея ответил другой еще более ехидный голос:
   - Так ведь булгаре-те его за своего приняли.
   - Ха-ха-ха!..
   Далеко по воде катилось веселое гоготанье русских парней. Мо-кей Порток начал было буравить черными глазами смеющихся, но потом сам улыбнулся, разинул свой широкий рот, среди редкой черной поросли на смуглом скуластом лице, и тоже начал смеяться - безудержно, до слез...
   Даже дальние в лодках булгары, отчетливо слыша веселый смех, суеверно поеживались, некоторые вспомнили своего бога: "О Алла! Что за люди русские, их не понять нам!.."
   Так и не посмели булгары высадиться еще раз на берег.
  
   4
   Объединенные русские полки пришли к Буляру, "и в первый день, устроя полки, стали советовать, что делать, ибо чаяли булгар встретить в поле. Но оные все заперлися во граде и, перед градом укрепя оплотом крепким, стали со всем войском своим".

. . .

   В походном шатре Всеволода Юрьевича  душно, жарко. Князья и ихние воеводы-меченоши были в доспехах, из-под кожаных ременных подкладок пластинчатой брони пахло потом, супонью...
   Владимир Святославич, страдая от головной боли, вышел на ветер. Сидели на низких скамеечках, кто по-булгарски - на пятках, - пили квас (вино нельзя, поэтому владимирский князь распорядился распечатать бочонок брусничного квасу), все, кроме одного, - насуплены, хмуры. Молодой Изяслав Глебович посматривал весело - он единственный из князей, который воевал и бил булгар. (Правда, если бы не помощь воеводы Есея, как бы еще вышло...)
   Высказались Мстислав Давидович и Владимир Муромский. Роман и Игорь Глебовичи молчали, - они хоть и "молодшие", но князья, и пустое не могли говорить, - лучше ничего не сказать.
   Всеволод Юрьевич хмуро (он тоже не знал, как поступить) оглядел всех, остановился взглядом на Михаиле Борисовиче, который, сидя по-булгарски, небольшими глоточками пил квас, с раздражением подумал: "Сидит, попивает квасок, как будто не главный воевода?" - Но вслух:
   - А что скажет наш главный воевода?.. Не вставай.
   Михаил Борисович, уже не молод, - за тридцать, - статью и голосом (должно быть и умом) - в отца (то, что его отец, Борис Жидославич, предал Андрея - брата, Всеволод всегда помнил, но верил в наследственно-профессиональный талант полководца Михаила, стольный владимирский князь и нуждался в нем - за ним, Михаилом, стояло все боярство Ростова Великого и большая часть знати из Суздаля), будто не слыша, встал - все поневоле залюбовались могучей статью воеводы и притихли, повинуясь обаятельной силе этого человека. Он спокойно, деловито, сильным рокочущим басом рассказал о сведениях, которые приносили ведомцы-разведчики, о положении врага в настоящее время, о своих возможностях - как главный воевода, он знал больше, чем кто-либо из князей (кроме Всеволода, конечно).
   ...- Нам Буляр приступом, сходу не взять... Это не тот град... - Первым очнулся от заворожения Всеволод Юрьевич.
   - Мы не можем долго здесь быть!..
   Михаил Борисович вежливо повернулся к нему. Большие строгие глаза засинели, на высоком лбу выступили крупные капли пота, горстью провел по лицу - оправил темно-русую бороду:
   - Говорю, как твой воевода... Что можно и как нужно, а принять мое или не принять, - это вы уж, князья, решайте (вдруг заговорил побыстрее и порезче) - я под вас не лажу... Прошу только, чтобы князя Ямака с его кипчаками направили бы навстречу булгарам, идущим на помощь Царю, - их так и так нужно убирать от нас, - если что, то мы от них своей конницей оборонимся, даже пусть они объединятся с идущими на помощь...
   Буляр-град надо обложить и начать кидать камни и огонь из камнеметов, а там как Бог даст...
   - Дайте к моей дружине еще полк пешцев - я через ворота, на плечах булгарских войду в Буляр... И через стену можно - не так уж и велики, - Изяслав Глебович посмотрел на всех: "Во я какой!"
   У главного воеводы задергалась щека под бородой, но он, старясь быть спокойным, как взрослый ребенку, понимая, что все (пожалуй, с большим вниманием, чем Изяслав Глебович) слушают его, стал объяснять:
   - Чтобы добраться до ворот или стен Буляра, нужно одолеть два ряда глубоких и широких рвов с валами, где сооружены низенькие - издали не различить - городки с бойницами... Даже мостки над рвами, по которым въезжают в град, поднимаясь, превратятся в высокие неприступные стены... И булгарский оплот, который стоит перед воротами, не отступит - их просто не пустят в город... Но даже, если пробиться к воротам, то с двух сторон с боков, башен, будут стрелить, бить сулицами - попадешь как бы в ловушку...
   Изяслав Глебович вскочил.
   - Давайте опыт учиним!..
   - На войне побеждает тот, кто по разуму воюет, а не наудачу: "повезет - не повезет?" - и, расстроенный (теперь уже не скрывал), Михаил Борисович снова сел на пятки, налил себе братину шипучего пенного квасу выпил одним духом и - больше ни слова.

. . .

   Сотского Осипа вечером вызвали к воеводе. Вернулся быстро, собрал всех, сообщил:
   - Значит, завтра пойдем на Буляр - будем брать на щит...
   После, до поздней ночи обсуждали:
   ...- Возьмешь!..
   - Воеводы и князья, чай, не глупы, - будем камнеметы собирать, чтобы камни и смолу кидать, - так не взять царевград...
   В больших котлах вылавливали руками остатки говядины, - доедали. Еды было много: в Торцесе запаслись кормами, кое-что и из пожитков взяли. Отдыхивались, отъедались; спали днем, вечером, по ночам - теплым - сидели и говорили, рассказывали друг другу быль и небыль, вспоминали дом, родных; балагурили - смеялись над Жердяем, - тот никак не мог себе сапоги подобрать. Уж всякие приносили - раз даже женские...
   Сотня расположилась на краю неглубокого широкого оврага с прохладным чистым ручейком, заросшим по берегам высокой травой и кустарником. Богдан своих ребят разместил под самым кустом орешника (лещины).
   Настроение у ребят было сегодня не такое хорошее - знали, что с утра - бой - на штурм Буляра пойдут в составе передового полка ведомым русским князем Изяславом Глебовичем.
   Богдан Кожемяка вовсе не ложился, хотя под утро многие прилегли,  решил спуститься на дно оврага и, умывшись, переоделся в свежее чистое исподнее. Надел новые сапоги - туго: сильно жало ноги, начал смотреть: в чем дело? Вчера носил - все было хорошо, - а забыл, он перепутал, оказывается, "левые" с "правыми" - то ли дело у русских - нет различия - по ходу ношения становятся "правыми" или "левыми"; да и юфт потверже у них, - русский юфт помягче, кажись, и посуше. Богдан поднял сапог и попробовал кожу на зуб...
   - Эй, Кожемяк, ты что, сапоги ешь?!.. - у сотского лицо улыбалось, но глаза - тусклы и невеселы. (Богдан заметил, что во время похода стал так-то улыбаться сотский.) - Подними ребят и вели собираться...

. . .

   Всеволод Юрьевич волновался, - понимал, что успех или неуспех этого довольно-таки великого похода объединенных русских войск зависит от сегодняшней битвы. Коню передавалось его волнение, он перебирал нервно копытами, мотал головой, прядал ушами.
   Легкий прохладный утренний ветерок приятно освежал разгоряченное лицо. Владимирский князь смотрел, как разъезжал его главный воевода, расставляя людей, давал указания воеводам и даже князьям. Хотя Михаил Борисович был против сегодняшнего штурма без соответствующей подготовки, но раз уж решили "учредить" битву, то он полностью отдавался делу, вкладывая весь свой ум и опыт.
   (Основным полком руководил сам Всеволод, полком правого крыла - Владимир Святославич, левого - Мстислав Давидович; сзади, в стороне должны были быть - их не видно отсюда - два запасных полка во главе с князем Владимиром Муромским и рязанскими князьями-братьями.)
   Спешащие на помощь окруженному царю в Буляре, разметывались и громились еще на дальних подступах русской конницей и ордой Ямака, - он не обманул, его отдельные разъезды далеко уходили от своего стана и грабили, жгли селения и городки.
   Передовой полк заканчивал перестраиваться и готовился к атаке.
   Стольному владимирскому князю жалко было своего племянника Изяслава, и не только по-родственному, но и еще оттого, что с ним у него наладились такие отношения, которые практически позволяли Переславлю Русскому быть в военно-политической орбите Владимирско-Суздальской земли. Случись что с Изяславом Глебовичем, его место займет брат Изяслава Владимир, и тогда это древнерусское княжество, всегда принадлежащее Мономахичам, уйдет из-под влияния Залесской Руси. Но кто из князей мог бы вести передовой полк на приступ, как не Изяслав?! Не им, Всеволодом Юрьевичем, заведено то, что на войну идут и гибнут самые лучшие, умные, сильные!..
   Оставшиеся (не задействованные в штурме) войска были брошены на усиление блокирующих Буляр.
   Изяславов полк с лучшими приданными сотнями пешцев приготовился, ждал сигнала. В челе вместе со своей личной конной дружиной стоял сам русский князь.
   Теперь все зависело от него, передового полка: сможет ли он прорваться через булгарский оплот и взять их. Если получится, то в бой будет введен основной полк, полки правого и левого крыла, которые должны ворваться в город и взять его на щит. Все просто! Но почему булгары, зная и понимая, что хотят русские сделать, дают возможность - шанс?.. Зачем они рискуют? Хотят показать, что не боятся или же еще что?.. "Ответ получим только в битве!" - Всеволод Юрьевич перекрестился, посмотрел на своего главного воеводу, который, блестя доспехами, сверкая глазами, подъехал на белом рослом коне, встал рядом с князем. (С другой стороны, чуть впереди владимирского князя, стояли всадники-знаменосцы - могучие, в тяжелых бронях - сами и кони укрыты - поблескивали сталью.)
   - Ну, Михаил,  с Богом!..
   Затрубили боевые трубы - сигнал к атаке...

. . .

   ...Свист, гик - кони у некоторых - на дыбы и - с места тяжелая конная дружина Переславльская стала набирать ход, оторвалась от пешцев. Богдан Кожемяка вместе со своей десяткой шагнул вслед; за ними - многочисленный топот передового русского полка.
   Как две огромные встречные лавины врезались друг в друга... загрохотало, застучало - звон стали, разноязычные крики сотен глоток - сеча... Как однообразны и в то же время различны эти неповторимые по непередаваемости и ужасти звуки боя!..
   Десятник Богдан ринулся туда, где пыль, бой-сеча; оглохший, с бешено стучащим сердцем, открыл рот - кричал (не слышал себя), навстречу сверху на них полетели тяжелые (дальнобойные) стрелы,  одна царапнула левую щеку, и вместо того, чтобы прикрыться щитом, он начал махаться мечом. Кто-то длинный, выставив щит и размахивая обоюдоострым мечом, обогнал его. "Жердяй!.."
   Русская конная дружина, топча, рвалась сквозь плотные железные ряды кольчуг и шеломов, отбивая направленные на них копья и мечи. Впереди, огнем горя на солнце, мелькал позолоченный шлем князя Изяслава Глебовича. Русские пешцы передового полка подтянулись, теперь шли они вплотную за конной дружиной, то и дело вступая в единоборство... Гибли и сами (пешие и конные). Богдан никак не мог привыкнуть к страшному крику-реву-плачу смертельно раненых коней - это его всегда сводило с ума - "Так даже человек не может!.." Боевые кони, преданные хозяину-воину, умнейшие, даже когда оставались без седока-друга, продолжали биться - рвали зубами, топтали, вставали на дыбы, а потом сверху били передними копытами по железным шеломам врагов, - пока не падали, пораженные копьями или стрелами.
   Богдан, прикрыв раненый левый бок (даже не заметил, когда и чем ранили!) щитом, рубил, колол, был как бы в беспамятстве; вдруг пронзившая острая боль в правое плечо, потом в руку, вернула в реальность, он уронил меч, следующий удар - в голову - его оглушило, но он не потерял совсем сознание:  "Только бы не упасть - затопчут свои же!" Сколько хватило сил, он попытался уйти в сторону - не так-то просто. На глаза потекло что-то, мешало смотреть. Он бросил и щит, левой рукой протер глаза, - руки в крови! Его закачало, повело, закружило - теперь ему уже явно конец. "Господи! Помоги!.." - почувствовал, что кто-то его приподнял и понес; последнее, что он успел подумать, перед тем, как потерять сознание, было: "Есть все-таки Бог!.."
   Осьмак Жердяй вынес своего десятника, положил, а сам вновь кинулся в самую гущу озверелой драки.
   К раненому десятнику подбежали другие и понесли в стан, под навес, положили вместе с другими умирающими и ранеными...
   Переславльский князь "гнал их до самых врат... Тут и ударен был Изяслав стрелою сквозь бронь под сердце так тяжко, что уже принуждены его на руках в стан отнести."
   Считай, передовой полк был уничтожен. Но и булгарский оплот почти весь был разбит - остатки убрались в город.

. . .

   Изяслава Глебовича уложили на кошму в своем шатре. Туда прибежал лекарь князя Всеволода Илья. Он вытащил из кожаного пестеря-сумки пузырь со снотворным отваром - влил в рот раненому князю.
   - Иначе умрет от боли, не приходя в сознание, а так... будет спать.
   Затем Илья попросил княжеских слуг помочь раздеть раненого; обработал рану, перевязал, но при этом был очень огорчен, - судя по ранам, не жилец Изяслав на этом Свете, но вслух ничего не говорил. Нагнулся к груди князя, приложил ухо - сердце у Изяслава едва билось-трепетало. Надо было дать сердечного настоя, но... тогда вновь пойдет кровь из раны, не дашь - остановится сердце. Лекарь задумался, морща лоб всматривался в мертвецки бледное лицо с мокрой золотистой бородкой-пушком. В это время в шатер вбежал владимирский князь - лицо напряжено, глазища выпучены - в них вопрос, тревога и печаль великая.
   - Как?!.. Будет жить?.. Жив!!!
   Илья приподнял голову, повернулся к Всеволоду Юрьевичу искривил в гримасе рот.
   - Густого свекольного сока надо!..
   У Всеволода дернулась щека, но понял, крикнул одному из сопровождавших отроков-дружинников-охранников:
   - Беги и скажи чашнику моему, пусть найдет свеклы и наделает густого свекольного сока.
   - Княже, отварить его надо, тогда сгустится... - говорил Илья, вливая в рот, осторожно приподняв голову Изяслава Глебовича, сердечного отвара. (Опять остро, как тогда, когда с Михалком было плохо, запахло в шатре - запах этот на всю жизнь запомнился Всеволоду Юрьевичу.)
   Духовник Изяслава подошел к своему князю, наклонился.
   - Господи, отходит!.. Надо причастить, а то уйдет, - ну-ко, пусти меня - и оттолкнул лекаря в сторону.
   Илья растерянно закрутил головой. Всеволод Юрьевич озлился, глаза налились бешенством, шагнул к попу, схватил его за пояс, потянул назад, и с гневом в дрожащем голосе:
   - Святой отец, не торопи его на тот свет!.. - взял себя в руки и уже, стараясь быть спокойным, отпустил попа, заговорил: - Великая печаль по всему нашему войску. Нельзя ему умирать - иначе падет дух русского воинства... Иди и помолись за него, за нас всех, а умирать моему племяннику еще рано... А ты, Илья, не отходи от него - дневай и ночуй рядом - делай, что надо!.. Оставьте нас одних - мне нужно поговорить с лекарем моим.
   - Скажи, Илья... правду!
   - Княже-господине, он в любой час может умереть... Самострельная стрела угадала между пластинами и глубоко зашла в грудь - задела само сердце... Там, в груди, и остался конец стрелы... - Нагнулся лекарь, послушал, - глаза его радостно блеснули. - Ясно стало слыхать тук!.. Будет жить... Сколько-то... Я пока здесь не нужен - без меня дадут свекольного сока, - пойду помогу, а то многие раненые без меня умрут, - никак не могут русские язычество-дикость забыть: все еще шептаниями да колдовскими заклинаниями "лечат", - лучше уж бы совсем не прикасались, чем раны замазывать заговоренными грязными зельями - от этого обязательно горячка начинается и раны загнивают, чернеют; нас, лекарей, не слушают, - перекрестился: - Господи, дай им человеческого разума!..
   В шатер влез Михаил Борисович. С улицы плохо было видать, - глазами поискал, увидел лежащего Изяслава Глебовича. Осторожно ступая, подошел к нему, нагнулся (громадное туловище воеводы нависло над раненым князем), перекрестил его, пробормотал короткую молитву, разогнулся-выпрямился - голова под свод шатра, - спросил:
   - Куда уязвлен?
   Лекарь пояснил-ответил.
   Дай Бог, чтобы он прожил дольше, чтобы мы успели взять Буляр, закончить поход... - перекрестился; и сразу же, озабоченно, - к владимирскому князю:
   - Княже! Давай делать то, что я давеч тебе говорил... Немедленного действа ждут не только русские, но и булгары - все другое будет приниматься за слабость и нашими и врагами.
   - Ладно... Пошли, - перед тем как выйти, обратился к своему лекарю: - А ты будь здесь, как сказал, никуда не ходи... Слуги, охрана, другое, что нужно - снаружи - спросишь, а внутрь никого не пускай, особо попов не пускай!.. - вышли.
   Михаил Борисович сам (от помощи слуги-стремянного отказался) вскочил на своего белоснежного жеребца - конь под тяжестью всадника присел. Князю Всеволоду тоже подвели коня, помогли сесть в седло.
   Главный воевода крикнул своей свите:
   - В борзе соберите всех воевод!
   Всеволод Юрьевич добавил:
   - И князей попросите ко мне в шатер прийти.

. . .

   После короткого совета воеводы поскакали в войска, где тут же, собрав сотских, дали указания-приказы, и вот уже ожило, зашевелилось, двинулось русское войско... Два отряда самострельщиков побежали: один к южным стенам, где втекала речка Буляра, другой - к северной,  откуда вытекала речка. Они, стоя на краю наружного вала, загородились длинными щитами, стали прицельно бить по бойницам деревянных стен, где сидели защитники города, - не давали им даже высунуться.
   В это же время русские начали вокруг окруженного города ставить-собирать камнеметы и забивать сваи на речке (южной стороне) - готовясь запрудить ее - и пустить по новому руслу - в обход города, чтобы оставить без воды его жителей и защитников.
   К вечеру пригнали под конвоем первую партию местных сельских жителей на большеколесных телегах-арбах и заставили их возить землю для плотины. Другая часть плененных булгар начала прокапывать новое русло.
   На другой день речка потекла по новому руслу - воду отвели в ближайший овраг. По городу стали кидать огромные камни вперемешку с горящей смолой... Конечно, до центра города, где было немало каменных зданий (в том числе бани и мечети), ни камни, ни тем более горшки с горящей смолой не долетали. (Площадь территории города Буляра в XII-XIII веках была более 500 га!)
   А местное население окрестных сел и деревень (мужчин и женщин) все гнали и гнали... Плотину поднимали, удлиняли, уплотняли. По высохшему руслу речки с двух сторон к городу стали делать подкопы - рыли широкие, в рост русского человека траншеи, сверху для защиты закрывали бревнами и засыпали землей. Защитники Буляра, несмотря на большие потери, постоянно сменяя своих убитых и раненых товарищей, стоя на полуразвалившихся обгорелых стенах, стреляли по строителям - пленным булгарам - и по русским лучникам и самострельщикам, которые одновременно охраняли и защищали их, беспрестанно ведя стрельбу по стенам...
   Там, где велись подкопы (с южной и северной сторон - места входа и выхода речки) к стенам города Буляра, установили еще несколько камнеметов и практически снесли и сожгли деревянные городки-стены до земляных насыпей (рубленые городки стен заполнялись изнутри землей); но все равно остатки стен на валу были еще высоки - 12-15 метров.
   Сильно переживая за своего очень тяжело раненого племянника ("Почему пошел у него на поводу?! - Разрешил Изяславу идти на бессмысленный приступ"), постоянно будучи в напряжении, - ему то и дело докладывали о происходящем, просили совета, помощи, указаний, - Всеволод Юрьевич за последние дни так устал-изнемог, что временами стал засыпать стоя, на ходу, - валился с ног в прямом смысле. Не замечал уже время: день - вечер - ночь; не ощущал вкус поедаемой пищи, не замечал вокруг природу... Он велел оставить его одного в своем шатре; прилег, чтобы отдохнуть-поспать, но (странно!) не мог... Закрыв глаза, полежал, - в голове какие-то слова, голоса, звуки; перед глазами - образы: виденные за день и не виденные. Раскрыл веки: солнце светило - через шатровую ткань виден был яркий круглый диск - в юго-западной стороне. ("Вечереет день".) Голова раскалывалась, ноги, руки дрожали мелко. Повернул кисть левой руки, поднес близко к глазам палец с перстнем с большим фиолетово-сине-лазурным камнем в золотой оправе. Свет был не яркий, но достаточный для драгоценного камня (аметиста), чтобы ожить, заиграть тысячами огненно-цветными искорками. Всеволод впился глазами в этот живительно-целительный цвет чудодейственного камня, стал себя подстраивать под его... Успокоился. Голова прояснилась - мысли четкие, ясные: "Зело верно говорит Михаил - сам знаю! - что на войне должен быть единоначальник!.. То же самое должно быть и в государевом правлении. Только из-за того, что не стало единого великого князя на Руси, она распалась!.. Каким я мудрым, всезнающим должен быть! И не сделать ни одной ошибки; твердым стать, чтоб мочь доводить дела до конца, не уступив многочисленным советам и просьбам, - всегда кому-то что-то не нравится, кто-то чем-то не доволен, - всем не угодишь, и - не нужно!.. Каждый должен быть тем, кем должен быть! Делать то, что обязан делать!.. Я князь, который должен собрать куски земель, когда-то составлявших единую русскую землю - Русь!.. Хотя бы часть Руси восстановить - Великую Русь создать!.."
   Уснул.
   - Князь не велел к нему никого пускать...
   - Что?! А ну, отойди и не смейте со мной!..
   Голоса разбудили Всеволода. По басу-рокоту узнал Михаила Борисовича. Послышалась возня и громкий грозный (и удивленный) окрик-крик:
   - Вы ополоумели?!.. На кого хотите руку поднять!..
   Всеволод Юрьевич окончательно проснулся. "Господи, что случилось?!.."
   Крикнул страже, чтобы пропустили. Приподнялся, сел, широко открытыми глазами смотрел, как протискивается главный воевода, - красный, потный, в глазах еще не растаяла полностью гневная пелена.
   - Княже, Всеволод Юрьевич!.. На двух днях пути идет помощь из Великих Булгар царю. Они собрали все, что можно собрать... Конные и пешие; много среди них служивых воинов. По числу они два раза более нашего войска... - Князь Всеволод побледнел, глаза в глаза Михаилу Борисовичу, спросил:
   - Что думаешь?!..
   - Ямака я уже отозвал...
   - Без меня?!.. Открыл булгарской орде путь?
   - Княже! Каждый миг дорог. Если это не сделать, то мы можем потерять их: или разобьют кипчаков - они плохо дерутся с превосходящими силами на чужой земле, - или же они перейдут на их сторону. Единожды не справиться нам с ними; и не дай Бог, если соединятся вместе! Все надежды на русского воина... Вот, надеясь, я предлагаю...
  
   5
   Расположившиеся на ночлег на день пути от Буляра идущие на помощь булгарские войска в полночь были атакованы русскими и разгромлены, - оставшихся преследовали и полонили кипчаки Ямака.
   Уставшие, некоторые раненые, русские сели на коней (верховых, извозных - на своих, булгарских) и к полудню были уже снова на месте - вокруг окруженного Буляра.
   Всеволод Юрьевич предложил царю сдаться, а иначе пригрозил штурмом города. В осажденном Буляре уже знали о гибели шедших на помощь к ним и были переполошены, хотя сдаваться никто и не думал. Защитники молились: просили Аллаха, чтобы помог им устоять, а многочисленные пленные и увезенные в рабство русские (в том числе женщины и дети) просили Бога - плача, как умели (некоторые впервые) молились христианскому богу Иисусу Христу, - чтобы он даровал победу сыновьям Русской земли, пришедшим им на помощь из родной милой Родины...

. . .

   После полдника - необычно и для русских воинов - запели-загудели призывно-тревожно боевые роги. Даже князья и большие воеводы были удивлены ("Всеволод в последнее время ни с кем не советуется - все сам!..") - поступил приказ от Всеволода Юрьевича и главного воеводы: "Всем не участвующим непосредственно в осаде града, построиться на поле перед главными вратами Буляра!"
   Сонные, уставшие - многие только что вернулись с боя, - кое у кого окровавленные повязки, - так на них, не сменив, спеша, надев доспехи - выходили из шалашей, укрытий-навесов и бежали, - на ходу преображаясь: лица прояснялись, мужествели, - туда, куда велели, пристегивая ремнями кожаные подкладки броней, застегивая шлемы, забрасывая на спину луки. У некоторых - синяки, кровоподтеки на лице, царапины; у одного скула разрезана до самой желтой кости, у другого бровь кровавым куском мяса свисала над глазом... Кое-кто не отошел от ночного боя - все еще был там, где немало осталось лежать боевых товарищей.
   Пытаясь приподняться, смотрели на уходящих тяжелораненые, - к ним подбегали, успокаивали, заботливо поправляли повязки на ранах ухаживающие за ними легкораненые, многие из которых не имели представления о врачевании...
   Всеволод Юрьевич в позолоченном шлеме, без личины, блестя на солнце чешуями пластинчатой брони, в красных высоких сапогах со вшитыми в юф (больше для защиты) серебряными пластинами в виде птиц и зверюшек, высился верхом на гнедом жеребце - бока и круп которого лоснились коричнево-матовым цветом - объезжал вместе с главным воеводой объединенных войск в сопровождении телохранителей-стремянных построившееся русское воинство.
   Владимирский князь был как Бог могуч и красив. С восхищением, готовые на любой подвиг, смотрели на него простые воины; воеводы - неестественно серьезны. Князья стояли в стороне от своих полков (вместе - конные и пешие), скрывая волнение. Темно-жгучий взгляд владимирского князя охватывал одновременно всех и каждого. Он остановил коня, приподнял руку, запрокинув голову, посмотрел на Синюю Твердь Неба.
   - С нами Бог!.. - опустил голову, обратился к своим воинам: - Мы только что побили шедших на подмогу к царю, но уже по всей булгарской земле скачут царские глашатаи и созывают воев... Уже посланы булгарские послы в Степь, чтобы купить кипчакские орды.
   Мужи!.. Я верю в вас, в русских, хотя знаю, что есть среди вас много раненых, уставших, но пока нам Бог шлет удачу, надо дерзать - у нас нет времени, надо сегодня же, сей час идти на приступ и взять Буляр!.. Стены разрушены, подкопы сделаны - возьмите на щит, и я на два дня дам этот град вам на руки. Там не только несметные богатства, но томятся наши братья, отцы и матери, сестры, дети!.. Они превращены в скотов и сидят многие в колодах в подвалах и темницах-ямах - ждут, когда их купят, а некоторых повезут продавать в далекие южные магометанские страны. Они ждут нас!.. Зовут!..

. . .

   Начался ад в Буляре!.. На город посыпались огромные камни,  бухая и грохоча, они добивали полуразрушенные стены, построенные внутригородские укрепления; горящие тюки пеньки, пропитанные смолой,  загорелось все - даже камни.
   Русские прекратили обстрел (защитники и жители - все перемешались - бросились тушить огонь, некоторые сбрасывали с себя одежду и сбивали пламя,  вновь вскарабкивались на разрушенные городские укрепления), кинулись на штурм из подкопов, которые были подведены по высохшему руслу речки под городские стены, выбегали с громким боевым кличем и, оголив жала мечей, сабель карабкались на вал, только что сооруженный вокруг выхода из подкопа, булгары сверху их поражали копьями, кидали дротики или же, когда кто-то из русских добирался до верху, как на него кидались двое-трое булгар, вцеплялись намертво и кидались-скатывались вниз, увлекая за собой русского воина...
   Приступали к Буляру со всех сторон - шли через рвы, штурмовали и брали валы между рвами, во многих местах пробивались к полуразрушенным стенам, но там попадали под такой обстрел сверху, что русские, неся огромные потери, вынуждены были отступить за вал...
   С холма русские князья и главный воевода наблюдали за ходом сражения. (Всеволод Юрьевич никому из князей больше не разрешал вести полки: "На это у вас воеводы есть", - отвечал на их просьбы. Командовал через главного воеводу.)
   Михаил Борисович подозвал одного из сопровождавших вестовых.
   - Скачи и вели камнеметам стрелить по стенам... И пусть камни оборачивают просмоленной пенькой и, поджигая, бросают...
   Всеволод Юрьевич только глазами поворачивал - не встревал - "Лишь бы взять стены, прорваться в город, а там!.."
   Но - вот час, другой... - нигде ничего не взяли, только все больше становилось трупов во рвах...
   Понимали все, - хотя наступление шло по всему периметру, - что в город можно прорваться только в одном или в двух местах, и все, русские и булгары, знали эти места, поэтому там были сосредоточены основные силы обеих сторон - там, где выходили подкопы...
   Главный воевода слез с коня, передал повод стремянному, подошел вплотную к Всеволоду Юрьевичу (на голову только ниже сидящего в седле князя) взглянул своими огромными небесно-синими глазами - твердо, мужественно:
   - Теперь мой черед наступил! Пойду со своими ребятами сам. Прости, княже, если что не так будет, но я по-другому не могу... Или победю или лягу со своей дружиной!...
   - Ну, ну!.. С Богом! - глаза Всеволода помягчели, блеснули как-то по-хорошему. - Шли ко мне вестников постоянно, чтобы я знал, что делается. (Не спрашивая, знал, куда пойдет воевода, откуда будет брать Буляр.)

. . .

   Небольшой отряд-дружину, состоявшую из двух полусотен молодых и опытных ветеранов, главный воевода содержал их на свои средства, как и все бояре - дружину пасынков, но то были у Михаила Борисовича необычные: чтобы попасть к нему, нужно было быть не просто могучим, от природы сильным, но и уметь сражаться в бою, владеть оружием, как своими руками. Бывало, брал он и молодых неопытных, но одаренных (сам отбирал), но с условием, что выучатся они воинскому мастерству.
   Дружина его была одновременно личной охраной (лейб-гвардией сказали бы в наше время) главного воеводы и резервом; выполняла, когда требовалось навести порядок в полках, и функции подвойских.
   В мирное время - в отличие от простых боярских дружинников - они, как правило (летом всегда), жили в военном лагере на берегу озера Неро, недалеко от места впадения в это озеро речки Сары, где ежедневно тренировались, учились, совершенствовали свое боевое умение. В бои, сражения они ходили только с главным воеводой. Каждый воин дружины стоил нескольких, а один на один "брал" любого противника.
   Михаила Борисовича его дружина уже ждала внизу под холмом (они отделились от остальных резервных полков, стоящих позади холма).
   Все были в темных доспехах - великаны. Главный воевода повел их к южному подкопу. Потный, шумно дыша, он все убыстрял и убыстрял шаг. Он был вооружен так же, как и его воины: огромный двуручный обоюдоострый меч с длинным заостренным лезвием; нож-кинжал на поясе, копье-сулица на толстом древке, круглый окованный железом щит (когда шли на ближний рукопашный бой, луки не брали); на лицах - бронзовые личины-морды оскаленных медведей... Тело укрыто пластинчатой бронью, конечности - в кольчугах, на которых прикреплены железные пластины, на руках кожаные рукавицы, тыльная сторона которых защищена блестящими стальными пластинками, на ногах до самой голени - кольчужные ноговицы.
   Уже у входа в подкоп толпились (ждали очереди) возбужденные русские воины; в самом проходе подкопа было очень тесно: воевода Михаил с трудом протискивался со своими дружинниками. (Михаил Борисович пока шел, задыхаясь от одышки и тесноты, зарекся, что умерит свой аппетит - "С таким чревом не воевать, а в думе только сидеть и дремать".)
   Радостная молва: "Сам главный воевода идет с дружиной!" - шла впереди его.
   По усилившемуся шуму, грохоту и звону; по уплотнившейся до предела толпе было понятно, что подошли к выходу...
   Михаил Борисович полусогнутый (низко), знаком подозвал своего сотского - воеводу полусотни дружинников и, - перекрикивая шум:
   - Данил, иди и возьми со своими ребятами сооруженный вал булгарами вокруг выхода из подкопа! Но дальше не иди - пусти вон тех, - показал на ждущих очереди идти на приступ. - Там они уж справятся и поведут их в город полковые сотские, - они знают, что делать, - мы пойдем за ними.
   Выскочив на яркий свет из подкопа, воеводская полусотня, на ходу построившись, без единого крика, молча (только слышно сквозь грохот боя, как бухают сапоги, да харкают, выдыхая воздух), быстро перебежали усыпанный камнями участок до подола вала, отталкивая в сторону, - когда мешали, - своих же, вмиг вбежала по трупам почти до половины высоты вала и рванула наверх - только руки и ноги замелькали. Со стороны показалось, будто гигантские железные пауки ползут-бегут на гребень вала - за ними полезли остальные русские.
   И ничто и никто не мог оторвать или остановить!..
   Вот гребень вала, скоропостижные стычки русских великанов с булгарами и окровавленные трупы последних скатывались вниз.
   Со стороны города по покатой стороне вала кинулось на помощь своим булгарское воинство: многие в халатах, в чалмах зеленых, призывая на помощь Аллаха, размахивая полусогнутыми короткими односторонне острыми мечами, вбежали до половины вала, как на них сверху обрушились могучие, как гераклы, неуязвимые в своих железных доспехах русские храбры...
   Вот тут и показали вновь, на что способны синеглазые золотобородые красавцы!..
   Рубя, сбивая, топча, сметывали, раскидывали во встречном бою дружинники воеводской полусотни, за ними не отставали и остальные... Вывалились, гонясь за побежавшими, на улицы Буляра...
   Данил умело, чтобы не сбить темп наступления, отвел своих в сторону. А русские, окрыленные победой, переваливали через вал, скатывались вниз и рвались в глубь города, но через полторы сотни шагов неожиданно наткнулись на завалы - бревна, камни, телеги, огромные лари... Сверху, с боков на русских полетели стрелы, копья, дротики... Крики, стоны... Наступающих поток закрутился-завертелся, как огромный водоворот, не в силах прорвать преграду.

. . .

   А Всеволод Юрьевич слал и слал туда резервы...

. . .

   Главный воевода Михаил Борисович вместе с десяткой личной охраны взбирался на вал, когда его известили о случившемся. Он бегом одолел последние шаги, пробежал десятиметровую ширину вала, остановился. Пот катился по лицу, заливал глаза, он, не отрываясь, смотрел вниз, крылья носа побелели, правая рука с мечом задрожала от нервно-физического напряжения: "Еще полчаса, час и !.. Нужно отступить или..."
   Полковой воевода Торсакий Перемытов тронул главного воеводу за руку.
   - Перебьют ведь!..
   Михаил Борисович скосил на него окровавленные белки глаз, крикнул:
   - А ну, ребята, за мной! - первый сбежал по откосу вниз, закричал зычным могучим голосом:
   - Не стойте, берите бревна и протараним, сметем их!..
   Ближайшие услышали, дальние увидели. Данил со своими окружили - взяли в плотное кольцо главного воеводу с его десяткой - образовалось мощное боевое ядро; прошли-пробежали сквозь обстрел; повыдергивали, повыхватывали бревна, и вот уже десятки таранов ударили по завалу...
   Силы русских, вложенные в удары, удесятеренные только что пережитым отчаянием и унижением, были столь сильны, что верхние части сооруженных завалов вместе с защитниками-булгарами рассыпались, разлетелись. По ним закарабкались русичи; вот некоторые перебрались, выбежали на узкие мощеные проулки-улицы города. Новый вал наступающих с победным криком уже заполнил открытые пространства между домами (деревянными - 2-3-этажными, кирпичными, мазанками); часть русских, перепрыгнув невысокие заборы, все круша и ломая на своем пути, устремились в жилища булярцев... Брали только драгоценности: золото, серебро, драгие камни; с полуживых от страха женщин срывали ожерелья, бусы, подвески, медальоны; стаскивали узорчатотканую, сшитую из парчи, бесценного шелка одежду...
   Михаил Борисович призвал полковых воевод и сотских прекратить мародерство.
   - Вначале нужно взять город, потом уже брать, что в городе, а не наоборот!
   Вдруг со всех дальних сторон улиц появились конные булгары, - остановились. Русские, протрезвев, стали устраиваться в боевые порядки. Впереди в два ряда поставили копейщиков, - это не поле, где конный булгарин мог - все; здесь, в тесноте, против русских пешцев не повоюешь, но все равно, в пешем строю можно только обороняться.
   С правого переулка-улицы отъехали от своих три всадника, судя по одежде, непростые. Один держал в руке ткань - в виде платья, - размахивая, что-то кричал. Приблизились.
   Позади передового отряда на возвышенности стоял главный воевода. Он учил и знал булгарский, но прислушиваясь к словам, ничего не понимал, - интонации, звуки, ударения - по-булгарски, а слова - нет... Михаил Борисович завертел головой, нашел, подозвал к себе сотского.
   - Переведи, что они хотят?
   Сотский удивленно заморгал глазами.
   - По-русски говорит!.. Мир просят заключить... Спрашивает, есть ли главный, который мог бы провести к русскому царю.
   У Михаила Борисовича радостно застучало сердце, хотя и сейчас не очень верилось такой удаче. Только он знал, каких сил и жертв потребуется вложить, чтобы взять царевград! Могло даже быть так, что взяв Буляр, потом могли потерпеть поражение. Ох как нужен мир!
   Приказал стоящему рядом сотскому:
   - Выйди, встреть и приведи ко мне.
   Действительно, это были царские посланники, уведомляющие, что на преемственных условиях царь готов с русскими князьями заключить мир на вечные времена.
   Булгарские дипломаты вежливо улыбались, - лбы покрыты чалмами в алмазных звездах и серебряных полумесяцах - на коричневых носах блестел пот; зубы сверкали белоснежной белизной, но черные глазки иногда зло и настороженно озирались. Условия договора не говорят: "Бэлыкым кыназэм скажым!" - и больше - ни слова.
   Главный воевода отдал распоряжение: огородиться от внезапной конной атаки, сделав небольшой завал, занять оборону; часть войска посадил на полуразрушенные городские стены и особо усилил фланги - с двух сторон вдоль стен.
   Взяв с собой личную охрану, Михаил Борисович сам повел дипломатов-булгар: пошли по подземному проходу (одобрительный шум-гул слышался вокруг), вышли на поверхность и, сопровождаемые любопытными взглядами (Откуда? Как?! - Но знали, что идут царские бояре на переговоры), направились в шатер Всеволода Юрьевича, где их уже ждали.
   Булгарам велено было подождать.
   Михаил Борисович вошел в шатер, - вокруг небольшого невысокого пустого столика на низких скамеечках рядом и позади Всеволода Юрьевича сидели русские князья и ихние воеводы, - по надменным смуглым лицам можно было отличить русских воевод, уроженцев Поросья, по крови из черных клобуков: берендеев, печенегов и ковуев. Про себя главный воевода удивился: "Вести раньше послов поспевают! - Успели уже собраться и рассесться". - Прошел по узкому проходу, сел на пустующее место рядом с владимирским князем.
   Всеволод Юрьевич крикнул страже:
   - Пустите их!..
   Булгарские вельможи (сейчас только бросилось в глаза Михаилу Борисовичу, что они все в зеленом), блестя драгоценностями, склонив низко головы, припали на одно колено, приложив правую ладонь к сердцу, что-то проговорили. Никто из русских не понял, по-каковски приветствуют послы и что проговорили, но каждый подумал, что так и нужно. Посланники встали. Один, с седой бородкой, прогнувшись в поясе, безошибочно найдя глазами главного, протянул в сторону Всеволода Юрьевича руку с пергаментным свитком-грамотой.
   - Моя вэлыкый царь посылаит твоя вэлык кыиназ пысма-мыр.
   Окольничий Всеволода Юрьевича (он же и ближний боярин и охранник-дружинник) выхватил грамоту с висячими на шнурках золотыми печатями, передал в руки владимирскому князю. Всеволод Юрьевич разрезал ножичком шнурки, развернул пергамент с написанным красной церковно-славянской вязью текстом, взглядом прочитал... Черные глазища начали у него наполняться бешенством, лицо потемнело от прилива крови, он хотел бросить свиток-грамоту на землю, но удержался (все это заметили). Повернулся к Михаилу Борисовичу:
   - На, прочитай вслух.
   Главный воевода спокойно и внятно прочитал, рокоча басом, снова сел.
   Зашумели недовольные русские князья и воеводы.
   - Не нужен нам мир на таких условиях, мы так и так возьмем Буляр!..
   - Княже Всеволод, - мы не можем не согласиться... У нас нет сил, город не так-то просто будет взять; там, в самом граде, мы еще несколько дней повозимся: у царя огромный резерв - бусурмане насмерть стоят! - и вот-вот к нему будет подходить подмога. (Лицо Всеволода Юрьевича оставалось неизменным.) И... племянник твой, Изяслав, не может ждать - умирает, - знал ростовский боярин, главный воевода, как переживает за него Всеволод Юрьевич - это его больное место. - Поручи, княже, слово сказать!..
   Всеволод Юрьевич повернулся лицом к своему воеводе, смотрел на него и было заметно (все притихли), как вначале гневно раздулись ноздри у владимирского князя, в бешенстве вспыхнули глазища, задрожала мелко черная курчавая борода на нижней челюсти, со лба на прямой смуглый нос покатил ручейком пот... Так - несколько мгновений, затем будто что-то у него обломилось: опустил очи, глубоко вдохнул в себя, выпрямился, поднял глаза (теперь уже разумные) - поглядел на троих булгар, которые, прижавшись друг к другу, ждали ответ, громко сказал:
   - Михаил Борисович, ты голова всего русского воинства и тебе от имени нас говорить через посланников царю булгарскому наш ответ.
   Главный воевода встал, оправил одежду на себе и, выпятив нижнюю толстую губу, не торопясь, раздумчиво, чеканя каждое слово, громким голосом заговорил, обращаясь к стоящим в центре послам булгарским. Начал с того, что назвал полное имя и титул булгарского "йылтывар" царя всех трех народов Булгарского государства: берсулов, эсегелов и собственно булгар; обратился от имени великого "бик" (князя) Всеволода Юрьевича и всех остальных русских князей, участвующих в походе (перечислил их по именам, титулам); затем начал говорить условия мирного договора: в первую очередь дать откуп за ограбление русских купцов на Оке, за то, что многие селения пограбленные были, побиты и увезены в полон русские люди...
   Потребовал, чтобы были оплачены расходы, которые были "учинены" при подготовке к походу и во время... За потери русских на Булгарской земле; дали откупные за город Буляр; дали бы корма и провизию, чтобы хватило до дому; выпустили из Буляра и других городов немедленно, - а позднее и по всей Булгарии - "кощеев" из русских земель; подписали бы взаимный договор о беспошлинной езде купцов: русские могли торговать по всей земле Булгарской, в великих городах Булгарского царства: в Буляре, Великом Булгаре, Торцеске, Суворе, Тухчине, Ошеле, Балымере, Нухрате, Джукетау, Кашане - и в других малых городках, весях и селениях, а также беспошлинно пропускать русских купцов в Хвалынское море и южные страны... Запретил бы царь торговлю и провоз через царство русских "кощеев"... Убрали бы укрепления, завалили бы рвы вдоль по правому бережью Утки и по левобережью Шешмы и впредь не строили бы их.
   В свою очередь булгарам разрешалось ездить и торговать беспошлинно в Ростово-Суздальско-Владимирской земле; в Рязани и на ее землях; в городах: Пронске, Муроме, Ярославле, Белоозере и беспошлинно же проезжать в Великий Новгород и в другие полунощные страны...
   Закончил Михаил Борисович.
   Послы молчали - довольны. Русские князья от негодования зашумели: ничего конкретного не сказано, - одно словоблудие. Как можно говорить, ничего не сказав о "наживе"?!.. Зачем заключали союз, шли вместе в поход, несли урон?!..
   Шум стал переходить в ропот. Всеволод Юрьевич понимал их, но он понимал и то, чего опасался главный воевода. Владимирский князь встал резко (поутихло).
   - Други мои! На обратном пути в мордовских землях возьмете все, что здесь не доберем, - там и легче брать и сподручнее будет оттуда до дому довести.
   - Ты же с имя договор мирский заключил?
   - Для каждого договора найдутся отговоры!..
   Послов окружили русские дружинники - для почести и охраны - и повели прямо к главным воротам Буляра, где им сверху, просунув между бойниц, опустили длинные веревочные лестницы...

. . .

   Ровно в полдник запели-заиграли бусурманские трубы, забили большие и малые тюмбюри, открылись широко главные ворота и пошли оттуда в несколько рядов потоком, блестя, сверкая и позванивая драгоценной одеждой булгарская знать и клиры - в зеленом. (Слышно было, как во всех мечетях Буляра муллы сладкоголосыми тенорами блеяли - протяжно пели, играя голосами, - молитвы.) Затем вели на поводах извозных лошадей, диковинных огромных вьючных животных, гордо покачивающих задранными кверху мордами на длинных изогнутых шеях, завешенных между горбами поклажей - везли богатые дары...
   Завершала шествие радостная многочисленная толпа русских - женщин, девушек, реже мужчин и отроков, детей, - освобожденных из плена-рабства. Все они смеялись, радовались, показывая белые зубы, некоторые плакали,  синели глаза, золотились волосы, и, хотя были они в простых сарафанах, сорочках, в рубашках-косоворотках, портках - мужчины, босиком, от них исходил праздничный свет, любовно-живительная сила.
   Поочередно,  по мере прохождения, опускались мосты через рвы и потом вновь поднимались, закрылись дубовые ворота, окованные медными листами...
   Русские ждали, построившись в поле недалеко от главных въездных ворот Буляра. Вокруг князей во главе с Всеволодом Юрьевичем стояла буквой "П" пешая дружина, с боков - два конных полка (осада не была снята с Буляра).
   Князья нарядились в торжественно-праздничную одежду. (Везли ее в далекую Булгарию, чтобы ходить после победы в покоренных городах, но пришлось так...) Всеволод Юрьевич выделялся своей могутностью и внешним видом - в нем все подчеркивало, что он великий "бий". Он стоял, сурово насупив брови, обжигая огненно-черным взглядом, кланяющихся и кладущих перед ним богатые дары, в малиновом кафтане ниже колен, сверху - синее корзно с зеленым подбоем, застегнутое на правом плече красной запонкою с золотыми отводами, опоясан золотым поясом четырьмя концами; воротник, рукав, подол кафтана и края корзно наведены золотом; от шеи до пояса - золотом обшивка с тремя поперечными золотыми полосами; на ногах желтые востроносые сафьяновые сапоги без каблуков, разукрашенные серебряными изображениями диковинных трав; на голове высокая синяя шапка с красными наушниками и зеленоватым набоем, опушенным черным соболем.
   Владимирский стольный князь Всеволод Юрьевич и царевич Каштун (родной брат булгарского царя - невысокий, сухощавый - глаза оставались злыми, даже когда лицо у него улыбалось нервно) прошли под навес, где торжественно обменялись грамотами. Мир состоялся!..
   Повеселели даже пригнанные для работ под осажденный Буляр местные жители,  хотя знали, что им придется сопровождать на арбах до Итиля, где русские оставили насады и лодки, войско победителей.
   Всеволод Юрьевич распорядился снять осаду и начинать отход...
   - Будем идти всю ночь! - Он подошел к лежащему на арбе племяннику - по всем признакам тот был не жилец, умирал, хотя, когда бывал в сознании, мог еще тихо, медленно говорить. Изяслав все понимал; на заострившемся лице тускнели глаза,  они как бы смотрели уже в "себя". Вокруг них стоящие видели, но не слышали, как о чем-то говорили князья: дядя с племянником - Всеволод Юрьевич слушал, наклонившись над ним, иногда кивал головой, тараща удивленно-страдальчески-любопытно-испуганные глазища на своего сыновца. Пытался Всеволод улыбнуться в ответ - не получалось, - на лице у него гримаса боли и страдания... Единственное знали, что Всеволод Юрьевич спешит, чтобы успеть довезти умирающего до Русской земли.
   Подвели пару увязанных иноходцев со сделанными между ними носилками. Подняли, переложили осторожно Изяслава из арбы на конные носилки (кони дико косили глаза и прижимали уши), сверху раненного укрыли от солнца по самое лицо тонкотканным пологом, взяв под уздцы коней, повели шагом. Изяслава лишь покачивало, как в лодке.
   Русское войско пошло напрямую, минуя Торцеск; по флангам и позади выставили сторожей, вперед, на закат, были усланы конные разъезды.
   Всеволод Юрьевич, покачиваясь в седле в такт шагу коня, выслушал подробный рассказ, что и какие откупные и сколько прислали булгары, распорядился разделить всем князьям поровну и вновь о чем-то глубоко задумался...
   Лошадей кормили ячменем и пшеницей (некогда их выпасать, а без хорошего корма конь не повезет - это не человек - сдохнет) - дали по 1/4 четвертины на каждую голову - независимо, чей конь - русский или же бусурманский извозный, - должно хватить, чтобы пройти булгарские земли. Как правило, кормили на ходу, надевая лошадям на морды торбы с зерном. Умные животные, фыркая, хрумкали, косясь на людей фиолетовыми глазами.
   Главный воевода радовался белужьему клею, - его везли много, - очень прочными выходили луки, склеенные на этом клее. Гороха, чечевицы, пшенной муки было вдосталь... Рядом скрипели от тяжести возы с медными крицами (из "вотьской" земли). Кольчуги, оружие, которое попроще, раздали молодым мужам, освобожденным из плена, и создали из них отдельный полк во главе с воеводой Гришатой Есеевичем. Особо охранялись извозные лошади, на которых князья везли золотые и серебряные украшения, драгоценные камни, дорогое оружие, монеты-дирхены (много было среди них новокованных из закамского серебра, что доставляли вогулы и осьтяки в Булгарию). Для своих княгинь и детей, кроме паволок, парчи, сережек, медальончиков, бус, браслетов, перстней и других украшений и погремушек, везли в небольших кожаных мешочках сладости: сахразм, изюм, сушеную хурму, дыни...
   Полдня пути осталось доехать до своих лодей (уже шли по левобережному лугу вдоль Итиля), когда умер Изяслав...
   Лето, жара, через день труп засмердит, вздуется. Но не хоронить же христианского князя на магометанской стороне, - тогда навек будет погублена Душа князя Изяслава! Остановились. Всеволод Юрьевич собрал князей и больших воевод под тенью дерев на совет. Оглядел каждого усталыми потухшими глазами на безвольном вытянутом лице, спросил:
   - Что скажете?!..
   Всякое говорили. Один предложил завернуть труп, укрепить на извозных конях и наметом без передыху, на бегу меняя коней, мчать на Русь; другие - другое, но ничего толкового - все выходило, что не довезти в цельности...
   Князь Всеволод перекрестился.
   - Прости нас, Изяслав!.. Мы с тобой и проститься-то по-человечески, по христиански не смогли, - отошел ты в Мир Иной тихо, незаметно, никто-то с тобой и не попрощался, никого из нас рядом с тобой не оказалось, когда твоя Душа покидала Тело, - глянул, как бы одновременно на всех, вдруг огневившимися глазищами: - Так давайте довезем хоть, похороним на своей земле!.. Не дадим сгнить!.. Господи, прости нас грешних!.. Позовите ко мне моего лекаря.
   Илья посоветовал очистить от внутренностей живот (убрать кишечник с печенью, селезенкой и почками), забить мятой и крапивой и, положив в деревянную колоду, залить медом и, закрыв плотно крышкой, по воде (такую тяжесть лошади не поднимут) везти во Владимир-Залесский.
   Вначале все закричали возмущенно, даже Всеволод грозно смотрел на Илью, но потом, накричавшись (лучшего-то не придумали!), решили частично согласиться - внутренности не стали убирать.
   Илья даже не обиделся: знал, что хозяева и те, кто у власти, богатые - всегда правы, - лишь Всеволоду Юрьевичу, зная его ум, еще раз - тихо, только для него, - сказал: "Не довезти будет - разложится изнутри..." - и осекся под недовольным нетерпящим возражения взглядом своего господина.

. . .

   Срубили огромный осокорь. Выдолбили колоду. Пока все это делали, в разные концы в поисках меда послали к местным жителям закупщиков; за каждый пуд платили очень дорого - тут же русские рассчитывались золотом, серебром, - поэтому жители-булгары охотно помогали: сами продавали и указывали путь, где можно было приобрести жидкий (не сотовый) мед.

. . .

   Всеволода Юрьевича не радовала победа, - лишь в теле и душе - усталость, опустошенность, желание скорее вернуться домой.
   Часть шестая
  
   1
   Б
   оярин Третьяк Овсюгович изменился: волосы стали темно-русыми, лицом погрубел и посмуглел, телом погрузнел. Весной и летом ходил без головного убора - будто простолюдин. В жаркую погоду, где-нибудь на лугу или на реке, мог оголиться (снять рубашку, сорочку), как из подлого рода. Ему казалось, что прошло уже много лет с тех пор, как живет он с семьей здесь, на Руси, в Городке-на-Остре.
   К своему имению (к селу Долгополью) он тогда так и не успел привыкнуть, хотя ему начало нравиться жить хозяином, по совести и как велит Душа. Конечно, будь он воспитан прирожденным боярином, не изменял бы жизнь смердов-крестьян: не вводил облегчения, - и тогда не пришлось бы познать неприятностей, чинимых местными боярами-соседами, - а что впереди его ждало, можно было не сомневаться, - спас от будущих напастей и бед стольный князь владимирский, сослав его на свою вотчину - островок Залесской (будущей Великой) Руси среди бушующего моря междуусобий русских княжеств и сражений: мало того, что Поле, живя и питаясь враждой с Русью, постоянно совершало набеги, с постоянной периодичностью угоняло людей, скот, унося все, что можно увезти, унести, - русские князья, собрав в дружины и в рати своих подданных, шли друг на друга и рушили, грабили, жгли города и веси. А какие сражения между собой!.. С той и с другой стороны бились до последнего - никто не сдавался, не отступал, не убегал!.. Крови лилось, и гибло людей намного больше, чем в войнах с иноплеменниками. Бывало, в течение года несколько раз менялись правители и границы русских государств-княжеств - этих искусственных суверенных образований, созданных князьями и боярами, чтобы иметь кормление и звание и должность.
   А что князьям русский народ, если с ним у них нет ни кровного родства, языка, культуры, веры (древней, коренной веры), ни исторических связей!.. Бояре же ради личных амбиций, похоти и злата-серебра, готовы предать не только свой народ, но и свои души заложить дьяволу. Но слава тебе, Господи! Есть и истинные, Богом даденные князья-правители, на которых держится-живет Русская земля, - это такие, как Всеволод Юрьевич. (Хотя Третьяку никогда не забыть то, что устроил вместе с Михалком, мстя за Андрея!) Он и как человек умен, порядочен и учен.
   Перед отправкой сюда Всеволод Юрьевич, вызвав его к себе, беседовал с ним: "Не жить-быть тебе, белый ворон, среди черных ворон - заклюют... В конце концов найдут вину, которая даст им расправиться с тобой моими руками... Долгополье останется за тобой, - продолжил он, помолчал, отпил из рога греческого вина; посмотрел на боярина, князьи глаза блеснули отраженным светом горящих свечей: - Не как отступника-изгоя, а как верного мне боярина, посылаю тебя на Остер... Мне свой человек-управитель там нужен, да и не каждый справится... Городок-на-Остре очень важен для нас, Владимирско-Суздальско-Ростовской земле!.. Поживешь, понравится, полюбится там..."
   Действительно, Третьяк привык быстро, стало нравиться, и семья: жена и двое сыновей (погодки) - прижилась; он впервые почувствовал, что такое свой дом (было что-то подобно в туманном раннем детстве).
   Жил он как бы односторонней жизнью: свой дом, хозяйство, жена, дети, - к другой стороне - деловой - жизни еще не приступал, то вел тысяцкий Твердило.

. . .

   Боярина Третьяка встретили за полдня пути до Остра - навстречу ему выехали местные бояре, деловые мужи во главе с тысяцким Твердилой - седоваласым, пегобородым.
   Знакомство с Городком Третьяк начал с церкви. Небольшая, каменная уютная церквушка с позолоченным восьмиконечным крестом на главе, приятно удивила. Он уже знал по своему опыту, что по состоянию церкви можно судить о крепости-городке. Видать, и без него, наместника княжеского, здесь дела идут неплохо. Это обрадовало, хотя и было у него желание показать себя, наведя порядок. "Да ладно!" - перед тем, как войти в церковь, вгляделся в лик Спаса, нарисованный в печурке над входом; посмотрел на стены из красного кирпича - кое-где свежела известь - подремонтировали, залатали щербины.
   А внутри!.. Море огня (от свеч) и блеск золота и серебра. Нестарый поп - из русских - улыбался.
   - С прибытием к нам, - и перекрестил боярина владимирского... Третьяк не скрывал восхищения, похвалил клира. Батюшка вновь заулыбался, заговорил: - Вот даст Бог, колокола повесим - хоть от христиан-латынян пошло это, но ведь красиво и божественно...
   Но крепостные укрепления требовали ремонта. На второй день Третьяк попросил прислать к нему мастеровых и долго с ними ходил, осматривал, слушал ихние советы, что, как нужно подлатать, подремонтировать, что подстроить, но, когда боярин приказал немедля приступить к делу, старший из них поклонился:
   - Боялин, нам сейчас велено другое делать... Тысяцкий сказал нам избу и двор тебе чинить...
   Не обиделся, а, наоборот, обрадовался, ожил. "Во как заботятся, встречают!".
   У тысяцкого, оказывается, недавно погиб старший сын. С ним оставался младший - Неждан - десятник. Не по годам развит и умен был он. Третьяк подружился с ним.
   Вокруг Городка, близко был лес - дубрава основном. Как княжеский управитель, он велел вырубить леса, которые близко подходили к Городку-на-Остре, чтобы враг не мог незаметно подкрасться к городским стенам, к воротам, но Твердило отказался выполнять.
   - Мне сказано только умные распоряжения твои выполнять, прости боярин, - и головой сделал небольшой кивок-поклон.
   Третьяк опешил: "Вон оно что?!.." - И вмиг пропало желание вмешиваться в жизнь Городка. Полюбил рыбалку. По утрам брал удочки и сидел под стенами (под обрывом) - ловил язей, лещей, окуней. К реке спускался по подземному ходу - она была расширена и отремонтирована. Лаз выходил в небольшой заливчик; сверху и снизу (по ходу течения) сделаны были искусственные завалы, засаженные колючими кустами и деревьями - даже знающему места трудно было проникнуть сюда (со стороны реки сделан был затор-остров), так что в этом тихом, затененном от солнца месте никто ему не мешал, не мог его видеть. Думалось, отдыхивалось...
   Прошел год. Окончательно выяснилось, что он действительно сослан! Но как же быть?!.. Честный неущербленный человек всегда, живя для себя,  живет для кого-то, для чего-то: для семьи, детей, близких и родных людей; для своего дома-хозяйства, земли, на которой живет родственный по крови и языку, культуре, единодуший и единоверный народ; и конечно, чтобы никто не мог зорить, трогать-обижать их, чтобы все могли хорошо и безбедно жить в своих гнездах, нужно иметь умное справедливое государство-Родину! - Для которого в конечном счете и должен служить! - через князя-государя...
   С женой - повезло: из скромных, совестливых, чистоплотных и ласковых девушек получаются прекрасные жены, любящие мужа и детей - преданные до конца жизни! Авдотья к тому же была из трудовой,  в третьем поколении,  крещеной семьи. Женился на ней и не думал, что полюбит так...
   Прошло два года, родились дети, она расцветала, все умела, все, что нужно знать женщине, знала...
   2
   Третьяку Овсюговичу привезли приказ от Всеволода Юрьевича подготовить, усилить свою дружину из местных и быть готовым, если призовет к себе для "помочи" Ярослав Всеволодович Черниговский. "Наконец-то!.. - обрадовался, ожил боярин Третьяк. - Вспомнил обо мне". И стал набирать людей. Вместе со своими получалось почти 300 человек, - более не дал Твердило: "Нельзя оголять Городец - случись что, некому будет на стенах стоять". Вооружил, снабдил запасными конями, начал выводить в "поле" для тренировок, ждал вестей от Ярослава Всеволодовича...
   Сюда, в Городок-на-Остре, приходили вести со всех сторон (правда, с запозданием), поэтому, что творится-зиждется вокруг, знали: "погорел Владимер едва не весь" - на Клязьме, сгорело 32 церкви; преставились епископы Дионисий и Леон...
   Третьяк, узнав, что с похода на Волжскую Булгарию, зайдя на мордовские земли, привели на поселение много полона, подумал: "Не пройдет и полвека, как будет в Поросье, где живут теперь одни черные клобуки (на исконно русской земле!) - в Залесской Руси не будет синеглазых, русоволосых (князья-то вон давно уже не русские - у них уже в жилах не течет русская кровь)".
   Кругом шли войны, только удивительно: этот островок земли во главе с Городком оставался нетронутым - может, боялись великой Залесской Руси?! Второй год Русь и Степь ожесточенно, без передыху воевали между собой. Даже в далеком Северо-Западе, где было всегда (относительно) тихо и спокойно, нынче Псковская и Литовская земли с переменным успехом ходили друг на друга "многое разорения чиня"...
  
   3
   Половцы, в очередной раз нарушив обязательство хранить мир, пришли о огромным войском к Дмитрову - вели их ханы Кончак и Глеб Тиреевич.
   Святослав Всеволодович, посоветовавшись со своим сватом Рюриком Ростиславичем, призвав на помощь черниговского и новгород-северского князей, выступил вместе с Рюриком к Олжичу и стал их ждать. Но ни Ярослав Черниговский, ни Игорь Новгород-Северский не пришли. (Половцы отступили, скрылись в Степи.)
   Игорь не мог прийти на помощь Киеву и Белгороду: только что половцы, неожиданно глубоко вторгнувшись в область Северскую, жгли, топтали, разоряли землю и, полонив людей, взяв скот, ушли в южном направлении. Князь Северский, Игорь Святославич, взяв с собой брата Всеволода Святославича и Всеволода Святославича черниговского, Андрея с Романом Святославичем, черных клобуков во главе с князьями Кудером и Кунтувдеем, кинулся в погоню.
   Степняки, перегруженные награбленным и из-за большого полона, не успели выйти из русских земель. Игорь их настиг и, прижав к разлившейся от дождей Хоролу, бился... Большая часть половцев, загнанная в воду, потонула, другая - принявшая бой, была побита и пленена.

. . .

   Тем временем вернувшиеся домой великий князь Святослав и Рюрик услали вестовых ко всем ближайшим князьям русским, в том числе и к черниговскому и новгород-северскому, с просьбой прийти со своими дружинами к ним для совместного похода на Степь.
   Охотно откликнулись и присоединились: Мстислав и Глеб Святославичи, Владимир Глебович из Переславля Русского, Всеволод Ярославич из Луцка с братом Мстиславом, Мстислав Романович, Изяслав Давидович, внуки Ростислава, Мстислав Владимирович городенский, Ярослав Юрьевич из Пинска с братом Глебом Добровицким; из Галича прибыл полк го главе с воеводой. Родственники Святослава Всеволодовича вновь не пришли.
   Русское объединенное войско под единоначалием Святослава Всеволодовича в среднем течении Орели, на левом берегу, в решающем сражении 1 июля, в понедельник на память святого Иоанна Воина, разбили половецкие орды; взяли половецких ханов: Кобяка Каллиевича с двумя сыновьями, Билюлковича и зятя его Тавлыя с сыном, брата его Такмыша Осолукова, Барака, Тoгpa, Даныла, Содвика Колобицкого, Башкарта и Корязя Колотановича; "побили" Тарсука, Изуглеба Тереевича, Иекона, Алака, Атурия с сыном, Тетия с сыном и Турундия и многих других.
   Всего пленили около 7000 и освободили русских из "полона".

. . .

   Игорь Святославич, призвав брата Всеволода, сыновца Святослава Ольговича, зная о походе русских на Степь, решил совершить набег на половецкие станы на Донцу, рассчитывая на то, что там остались только женщины и дети. "И как были за Мерлом, встретились с половцы". Вел их Обослый Кестутович.
   Встречный скоротечный бой - и побежденные степняки бежали. Эффект неожиданности был утерян,  оповещенные половцы стали собираться, чтобы встретить идущего на них с полком Игоря Святославича... Князь северский велел повернуть домой.

. . .

   1185 год. Под горячими лучами жаркого весеннего южного солнца снега днем оседали и плавились на глазах, истекая ручейками, сверкая живыми мелкими чешуйками-искорками; ночью покрывались-сковывались серебряными пластинками льда...
   Передовые отряды огромного половецкого войска, ведомые "безбожным и свирепым Кончаком", вошли в русские земли, достигли реки Хорол и встали - ждали основные силы. С собой степняки везли укрепленные на больших телегах гигантские самострелы, которые могли стрелять огнем и метать "каменья в середину града в подъем человеку". При помощи такого оружия можно было взять или уничтожить любой град. И сделано было это фантастическое, небывалое по мощи оружие мужем-греком.
   Чтобы скрыть истинные намерения, Кончак послал в Чернигов к Ярославу Всеволодовичу (льстя последнему) посольство с богатыми дарами для "учинения мира". Ярослав поверил и с ответом о своем согласии снарядил своих бояр во главе с Олстином Алексичем.
   Святослав, узнав о коварстве (донесли русские сторожа) Кончака, велел немедленно собрать войска, послал за Рюриком, Мстиславом и Владимиром, и все вместе они, "не стряпая", поспешили навстречу врагу. А в Чернигов послали сказать, чтобы Ярослав не верил, и предложили вместе идти на Кончака. Но увы, разве убедишь надутого от гордости князя: ведь такая честь оказана от главного хана половцев!
   Игорь Святославич, узнав о том, разгневался на Ярослава. "Кто-кто, а я Кончака знаю!" - и, собрав войско, пошел на помощь Святославу с его союзниками - русскими князьями, - но в пути настигла их "великая вьюга", - к сражению не поспели, и, "уведав", что русские, победив половцев, идут обратно, тоже возвратились.
   Игорь, князь северский, страшно огорчился: уже который раз не участвует в совместных походах на Степь!..
  
   4
   Третьяк прилег с женой под утро... Ласки, объятия... - короткий сон-забытье - проснулся. Вновь тревога; сна нет, голова ясная (несмотря на выпитое вечером); часа через три - вставать: отправление в путь... Все вроде бы уже обдумано, переговорено, уложено, приготовлено. С детьми попрощался вчера, чтобы их утром рано не будить...
   Жена спала, посапывая, у него на руке, расплескав золотом отблескивающие шелковистые волосы. Он понюхал ее голову, тело... - тоска, боль в груди стала невыносима... Еще ни разу он их не оставлял таких - беспомощных и родных. Когда не был женат, не было у него семьи, тогда он не задумывался, не боялся - что за себя бояться...
   - Господи, помоги и сохрани меня ради моих детей и женки милой, любимой!.. - прошептал он, глядя в потолок, слегка освещенным новым светом рождающегося дня.
   Осторожно вытянув руку, он встал, босиком, ступая по выскобленному холодному деревянному полу, прошелся, шаря в темноте прохода, в крестовую, где перед Спасом, едва освещая, шевелился красный язычок лампадки; зажег от нее свечу, поставил перед иконкой и, встав на колени, начал молиться, обращаясь к Богу, всматриваясь в суровый лик на черной иконе.
   Во дворе всхрапывали кони, переговаривались-перекрикивались сторожа на стенах городка.
   Он молился.
   И когда в подклети заходили-застукотили, Третьяк встал, погасил догорающую свечу, - через слюдяное окошечко уже проникал белый свет.
   Спустился вниз. Баба Фекла (в переднике) перед протопившейся печью катала круглые тестяные мячи и клала в берестяные кольца-формы - пекла хлеб. Она улыбнулась (забелели зубы), поклонилась - руки были у нее в тесте, - вкусно пахло: кислым хлебом, - вытерла кисти рук о передник.
   - Подать, хозяюшко, брашки? - спрашивая, уже протягивала в деревянном ковшике-утице брашку-медовушку.
   - Лучше кваску...
   Медленно вытянул белопенный ядреный квас, вытер руками губы.
   - Ах, хорошо стало! Благослови меня, Феклушка!..
   Поднялся наверх, оделся. Жена проснулась, подбежала в одной длинной сорочке - простоволосая, босоногая, прижалась к нему всем телом - слилась... От нее пахло постельным теплом, домом...
   - Ну, не плачь, женушка... Мы с тобой обо всем обговорили: что и как, если что... Давно я хотел к ним в Степь сходить - поквитаться с ними...
   Гладил, целовал коноплей пахнущие волосы и ему вновь стало ее, детей жалко так, что в груди сердце будто вывихнулось и стало биться с болью и перебоями, отдаваясь в висках и затылке.
   - Давай, еще раз здесь попрощаемся, а там... - во время проводов, смотри, не показывай свою тоску-кручину...

. . .

   Боярину Треьяку полегчало только тогда, когда отъехали на полдня пути от дома. Жена, как обещала, не плакала, когда во главе трехсотенной дружины провожала своего мужа, - только глаза у нее, - круглые, карие - блестели неистово молитвенно-жалостливо...
   "Случись что со мной, и она беззащитная, с детьми!.. Господи, помоги и убереги меня", - мысленно попросил он Бога, - в Душе появилась уверенность, что с ним ничего не случится.
   Смотрел на своих воинов, качающихся в седлах, ребячествовавших, забыв уже о домашних делах, - радовались воле...
   Вспомнилось наставление воеводы Твердилы: "Береги коней - в Степи без них, что в море без лодий!.."
   Да он сам знает. Кони были тучные, несмотря на то что они не раз выходили на ученья-походы вокруг Городка. Холодный предутренник сменился хорошим солнечным днем, кони шли тяжело, только под угор - широким размашистым шагом, кое-где приходилось перебродивать разлившиеся ручейки, - но слава Богу - по пути не было рек, - под солнцем быстро сохли кони и люди. На передних копытах поблескивали новые подковы, - на мокрых и крутых спусках и подъемах лошади не оскальзывались.
   Когда выехали на Бакаеву дорогу (шла по гребню водораздела рек Сулы, Псела, Ворскла, Северного Донца и левых притоков реки Сейм), то их встретил воевода Олстин Олексич с полком ковуев, - вместо князя Ярослава Всеволодовича с черниговской дружиной, - с руганью! "Тихо идете - мы вас уже сутки ждем!.. Надо теперь князя северского Игоря Святославича догонять, - они так и так до нас прошли!.."
   Не понравился ему обрусевший воевода-половчанин, да и ковуи тоже - это, считай, те же кочевники, чуть присевшие на землю, еще не привыкшие трудом на земле добывать себе пропитание, одеваться - жить безбедно, и видно, что вольная жизнь им дороже, - вон как веселятся и резвятся, - даже кони у них сохранили зимой ходкость и легкость, - наверное, они больше на конюшнях пропадают, чем на зернотоках...
   Русский боярин-воевода и воевода Олстин на привалах и на ходу старались держаться друг от друга отдельно.
   Ковуи иногда далеко уходили вперед, оставляя русских на тяжело дышащих потных тучных, с раздутыми животами конях (у каждого, кроме запасного, были извозные).
  
   5
   Тридцатипятилетний Игорь Святославич, присоединив в Путивле дружину 15-летнего сына Владимира, переправившись через разлившийся Сейм, останавливаясь на короткие привалы дневные и недолгие ночные, как мог быстро шел по Старой Бакаевой дороге к Пселскому Перевозу. Здесь, на правом западном берегу, его должен был поджидать со своим полком племянник князь Рыльский Святослав Ольгович. Как было условлено, к ним, идущим по Бакаевой дороге, князь Ярослав Святославич не присоединился. Ни того - ни другого...
   Потный, без шлема - темные мокрые от пота волосы свисали до плеч, коротко стриженные виски постепенно переходили в широкую русую бороду - в легкой кольчужной броне, князь северский слез с коня - он был вне себя...
   Его тысяцкий Рагуил, - поджарый, сухой, черная борода коротко подстрижена, смуглое лицо поблескивало, - вслед за своим князем ловко соскочил с седла, крикнул-приказал водрузить шатры; подозвал двух сотских и велел строить дополнительные весельные паромы. Передовые сторожа-ведомцы, не дожидаясь указаний, прыгнули в лодки и погребли на ту (луговую) сторону, там стали засадой. Боковые и задние сторожа совсем не показывались - сели там, где остановились (они на привалах не готовили еду, не разжигали костры - спали-дремали по очереди сидя, стоя, не впадая в глубокий сон).
   Рагуил подошел, сел напротив Игоря Святославича. Светлые глаза тысяцкого переливались ореховым цветом, пытались встретиться с темно-синими глазами князя. Рядом уже горел костер - вкусно пахло дымом, окоренной ивой, речной пресной рыбой... По одному, по двое подходили бояре-воеводы, сотские, садились, молча смотрели на полупрозрачные пляшущие розовые фигурки пламени. Стряпчие на вбитые двурогие колья повесили на толстой длинной поперечине огромный черный котел с водой...
   Наконец, встретились глазами - тихо, чтобы никто не слышал, заговорили: "Не этим путем надо было идти нам!" - "Я тебе, княже, опять скажу: дело не в пути, а во времени, - не в то время выступили мы опять..." - "Ты что?!.. Нельзя мне теперь после стольких неудач не воевать..." - "Да все знают, что ты не нарочно..." - "Хоть ты и тысяцкий, но ты больше книжник-писатель... После разгрома их Святославом они убоятся". - "Много ли он их побил? - Большая часть их разбежалась и все они ушли в гору - туда, куда нынче мы идем..." - "Все ведь помнят, как я вместе с половцами воевал Киев, а потом вместе с Кончаком,  теперешним моим сватом, в одной лодке спасался бегством от Рюрикова воеводы Лазаря и Бориса Захаровича..."
   Прибежал дозорный с задних сторожей и уведомил, что подходят черниговцы и владимирцы "Всеволожьи".
   Но как изумлен был Игорь Святославич - даже не мог огневаться,  когда вместо черниговской дружины увидел ковуев, а вместо "полка" владимирцев стояли усталые три сотни русских, - большую часть из которых составляли городецкие вои во главе с молодым незнаемым воеводой!.. И когда к ночи прибыла дружина из Рыльска, он даже не вышел из своего шатра, чтобы встретить сыновца.

. . .

   29 апреля (понедельник) выехали на Муравский шлях.
   Не останавливаясь, пересекли в дневной жаре широкую дорогу-шлях, кое-где высохшую, вытоптанную до пыли. Бакаева дорога сузилась, - вкусно запахла свежая изрубленная копытами молодая трава, - местами до тропы, пошла вилять между кустами, чуть поднимаясь, на восток.
   Ехавший рядом с Третьяком сотский Жмень Бродник (друг Твердилы, не был никогда женат - вся его жизнь прошла в походах, битвах, в княжеских пирах), когда проезжали шлях, показал на свежие следы.
   - Только что проехали туда, - махнул рукой на юго-запад. - Они быстрее нас доедут до Степи: мы еще только подступимся к Сальнице, a они уже перебродят Донец (реку Уду), обойдут Дон (Северный Донец) и выйдут на Торскую дорогу...
   - Может, купцы?.. Идут в Низовья Днепра-Славутича - на Олешье?
   Старый сотский повел светлыми выцветшими глазами на своего воеводу, качнулся туда-сюда в седле, мотнул головой (лохматая шапка едва не слетела), ощерил на солнце из-под широкой пегой бороды крупные желтые зубы.
   - Я следы извозных жидово-купеческих лошадей отличаю от рысью прошедших стременных половецких коней, - сторожа-кипчаки или русские бродники... Я в молодости побывал в ихних ватагах: русские по языку - в жизни они нерусские - обманут-разорят, отымут, а когда и башку отсекут. Схожи они с степняками и тем, что и у тех и у других нет Родины-Отечества - они как звери - живут там, где сытно, где можно богатеть и легко наживиться - не для Бога, не для людей живут они, а для себя, для живота своего - это одно и тоже, что не жить на Свете - все равно зря жить. Бог засчитывает только то, что ты хорошее, доброе на Земле сделал, а если такого не будет, то Бог не примет Душу в Рай!..
   - Отмолят... Многие пред смертью в старости начинают отмаливать грехи.
   - Ха-ха-ха, - посмотрел Жменя на своего воеводу и снова: - Ха-ха-ха... Знатный ты боярин, грамоту знаешь, потому не должен уподобляться недоумку или человеку родовитому, но нечестивому... Бог дурак, что ли?! Все бы так: грешили-грешили, а потом перед смертью раз и помолились, поклонились, или же требы наложили и все - в Рай... Тогда и на Земле невозможно было бы жить - перебили бы люди сами себя - самые лучшие превратились бы в звероподобных: каждый себе поболее, чтобы ему было поболее, сытнее, а другие пусть голодают, страдают, мучаются от худой жизни... А может, русские окраинные поселяне, живущие в городках-сторожках, проскакали - они на половецких на некованых лошадях ездят... Ты заметил, что у нас к ним тоже нет доверия - проезжая мимо, мы не заходим в русские селения и ничего не просим у них, и они на нас будто бы не обращают внимания: многие на полях землю работают, по водоемам рыбалят, скот пасут на зелень-траве...
   - Так ведь они наши!
   - Их и половцы не трогают и так же, как и мы, не доверяют, но они нужны: землю метить. Но в отличие от бродников - русские еще и имена, прозвища - русские, а не "чуки" и "енки"...
   - Как это так?
   - А так: меня называли в бродниках Жменько Броднячук, - и опять засмеялся: - Да между двумя они... "Нашим и вашим" - двойные такие - живут и привыкли, сосут иногда двух маток.
   - Не понял: как это?..
   - А вот так вот, - и громко зачмокал губами, - кони запрядали ушами, а некоторые - вскачь... Вокруг дружно гоготнули.
   Третьяк дернул головой: "Совсем не смешно!" - начал осматривать своих дружинников, как будто видел их впервые...
   30 апреля и до обеда 1 мая (с ночным и двумя короткими дневными отдыхами) достигли Северного Донца.
   Третьяк впервые видел эту реку, хотя так много о ней слышал. В верховьях была она не широка, и если бы не весна (паводок-верховодье уже спадало), то, наверное, при переходе всадник не замочил бы ноги.
   С возвышенного правого - западного - берега спустились по крутому глинистому мокрому обрыву к мутной, медленно, но величественно-мощно текущей воде. На широкой сухой полосе берега, заросшей зеленой мягкой сочной травой, разместились, чтобы передохнуть и перекусить, начать переправу. На тот берег ушли сторожа, наверху остался для прикрытия Путивльский полк Святослава.
   К сидящим - Третьяку и сотскому Жменю - около разгоравшегося костра из сухих топляков, подошел походный (временный) сотский сын Твердилы Неждан. (За его спиной прятался десятник, которого послали с его людьми попасти извозных коней.)
   - Вот он говорит, что у извозных копыта разбиты, не могут идти... Сам ходил, проверил: правда, так...
   Жменя почернел, из-под косматых бровей зло взглянул на десятника, тот вновь спрятался за сотского.
   Третьяк вначале спокойно воспринял сказанное, но когда до него дошло... Вскочил:
   - Что будем делать?!.. - и смотрел на сотских: Жменя, на Неждана. Твердилов сын - могучий, с орлиными сине-стальными глазами - не отвернул взгляд, лишь стряхнул со лба темно-русую прядь.
   - Знамо, нужно менять...
   - Менять!.. А где коней взять?!..
   Когда Тpeтьяк лично пришел к воеводе Олстину и доложил, тот не только не разгневался, но даже не удивился.
   - Знаю, - и впервые раздраженно? - Зачем набрали таких быков? - Олстин вскочил - сухой, жилистый - пробежался туда-сюда вокруг костра: - Выгрузите извозных, перекладите на запасных... Иди, готовь к переправе...
   Сторожевая полуторасотня, посланная во главе с Ратмиром по Муравскому шляху с приказом догнать тех, кто до них прошел, и узнать, кто такие, и, если это половецкий разъезд,  побить, должна была еще к утру вернуться.
   Князь Игорь и его тысяцкий волновались, - особо Рагуил - за сына.
   - Давай, иди!.. Начинай переправу с Володимером - помоги ему вести полк, - вставая и дожевывая, приказал Игорь Святославич рядом сидящему тысяцкому...
   Забегали десятники, захрумкал песок под ногами, зашумели, загалдели. Выделенные табунщики погнали обратно - домой - покалеченных хромающих (их набралось со всех русских полков немало) коней. Вот они уже поднялись на берег, скрылись из виду.
   Первым, как было велено, начал входить в текучую воду (брызги, визги - крик) полк Владимира Игоревича. Оголенные люди - одежду и оружие привязали к седлам - тянули за поводья упирающихся, храпящих своих коней, которые, непоенные, не только не пытались пить воду, но задрав морды, широко открытыми красными ноздрями начали что-то вынюхивать в воздухе, крутя лиловыми зрачками, а потом встали...
   Шедшие за ним Новгород-Северский и Черниговские полки тоже остановились. Спустившаяся рысью дружина Святослава Ольговича ткнулась, въехала, смешалась с ними.
   Природа вокруг замерла - слышно только как журчит вода, да как дико всхрапывают кони... Вдруг стал тускнуть свет: белый цвет начал превращаться в фиолетовый... И тут, подняв головы, наконец увидели, поняли, в чем дело: с Солнцем творилось что-то неладное!.. Правую верхнюю часть солнечного диска как будто кто стал откусывать, - "кусаемый" край забрызгал слепящими искорками.. Постепенно вся верхняя половина "поглотилась", а оставшаяся нижняя - узкая полоса (двурогая) - стала похожа на "угль горящий"...
   Ошеломленные, испуганные люди смотрели, не отрываясь, на явление...
   - "Княже! Се есть не добро знамение се!"
   Игорь посмотрел на своих ближних бояр, оглянулся (глаза его излучали какой-то фосфорическо-синий цвет и лицо его будто бы освещалось этим фантастическо-жутким светом) назад - как ночные сумерки (только звезд не видно), - и громко:
   - "Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець бог и всему миру своему, а нам, что створить бог, или на добро, или на наше зло, а то же нам видити..." Но начало нашего пути не здесь, а было 23 апреля - в день Святого Георгия (при крещении князь был наречен Георгием, и об этом знали), - в мой день и Бог уже положил удачу в начале нашего похода!.. По-другому не можно: хватит им ходить по нашим землям и зорить-полонить!.. Надо выйти нам на Поле и стреножить их, показать нашу силу, чтоб отбить охоту у нечестивых гулять по нашим полям и селям, - и потише, - да и братья наши по крови уже говорят, что мы заодно с ими, что уже не ходим совместные походы против их, не бороним землю русскую, не трогаем ихние вежи, роднимся с ими, миримся!..
   Тут уже рядом ихние земли, вот Бог и дает знать... Им это недоброе знамение - пусть они, язычники, трепещут... Мы христиане и от таких примет огораживаемся божьим крестом, - и первый перекрестился, глядя на четыре пятых ущемленного солнца...
   Все равно в течение всего затмения (началось в 16 часов по местному времени) воины были в изумленно-заторможенном состоянии. Лишь когда серпообразный диск солнца вновь приобрел форму огненного шара, вошли в разум и снова, благодарно, закрестились:
   - Спасибо тебе, Господи, не допустил конца Света, оставил живым сотворенный Тобой же Мир!..
   Кони раньше людей пришли в себя, перестали всхрапывать, прижимать ужи; в глазах исчез звериный погляд - снова привычный одомашненный взгляд.
   Третьяк облегченно вздохнул полной грудью  (вновь почуял запах речной воды, услышал голоса, шумы), глянул на своих - у всех на лицах выражение, как будто вновь родились. Сотский Жменя, стыдясь за свою былую слабость (поддался, глядя на других, Богом сотворенному страху!), петушился... кричал-приказывал во время переправы, обзывал собачьими детьми, ушканами, но никто не обижался - радовались жизни. Третьяк чувствовал, как приятно и живительно щекочет прохладная вода, журча, его левое плечо, грудь...
   На левом, пологом берегу Донца надел он на сырое тело сухую одежду, прикрылся легкой кольчужной броней и пустил коня, привязав к седлу оставшегося запасного ездового, в рысь - вслед за ускакавшими вперед ковуями Олстина Олексича...
   Игорь Святославич не дал в эту теплую весеннюю ночь разлеживаться войску. Велел передать: "3автра днем, придя на место, отдохнем".
   2 мая до обеда дошли до "места": к верховью речки Корочи, где она прорезала Изюмскую сакму и, извиваясь, уходила на восток на 25 километров сквозь заросшие лесом взгорки, луговые низины, - вливалась в реку Оскол.
   По обеим сторонам сакмы расположилось новгород-северско-путивльско-рыльско-черниговское войско. Вокруг поставили крепкие сторожа - хотя еще на русской (северской) земле, но уже редки стали майданы-городки русские, - только одни небольшие огорожа-селения и то они в основном южнее - по Сальнице, по Левобережью Донца. Стали ждать, - сюда - с полуночной стороны - выходила на сакму Пахнутцова дорога, по ней должен был подойти Всеволод Святославич со своим Трубчевско-Курским полком.
  
   6
   После обеда пригнал Ратмир. Тысяцкий Рагуил был вне себя от радости, встречая, обнимал, хлопал по мокрой от пота спине сына и снова тискал. Сын начал отталкиваться от отца, ушел в шатер - неудобно: видят...
   Ратмир переоделся, попил, поел немного и засобирался.
   - У князя и расскажу...
   - Уж спешное, сынок, что?.. - и вопросительно-тревожно посмотрел. Сын мало походил на отца - высокий, голубоглазый; доброе открытое русое лицо; длинные волосы при дневном свете отливали золотом.
   Рагуил настороженно слушал, о чем докладывает Paтмир князю, и одновременно любовался своим старшим сыном. (В этом году женил его - дома у него осталась беременная жена. "Хорошо, хоть со мной живут, - есть кому присмотреть, если что!..")
   Игорь Святославич, сидя на обтесанном бревне, - вместо лавки - хмурил брови, морщил лоб, - слушал. В походном шатре, кроме них троих был еще Владимир Игоревич - не по годам серьезный, - подражая отцу, тоже морщил свой смуглый лоб...
   - ...Мы было уж догнали их, но они вдруг съехали со шляха и исчезли...
   - Так вы их видали видом или по следам?!.. - привстал князь. Рагуил как будто проснулся, вдруг - резко:
   - В каком месте?! - тысяцкий сухопар, жилистый - чуть выше среднего роста - впился взглядом на сына, - в выкаченных каре-ореховых глазах - гнев.
   - По следам... Не доходя до Торской дороги с версту...
   - Почему не проследили?! Может, они, сойдя со шляха, - прямо к своим вежам за Каялу?.. - отец, привстав с места, пытал своего сына.
   Ратмир, крутя головой, отвечал то князю, то своему отцу. На его лице временами появлялось выражение растерянности, но он тут же брал себя в руки... Раскраснелся, пот обильно выступил на лбу, мокрые виски; белая рубашка-косоворотка прилипла к телу.
   - Почему не проследил, куда ушли?!.. - Вдруг Ратмир бухнулся на колени. У тысяцкого и князя от неожиданности глаза полезли на лоб; Владимир так и застыл с открытым ртом, глядя на стоящего на коленях...
   - Простите меня за Христа ради!.. Божье знаменье... Не пошли дальше... Отказались слушаться меня...
   Игорь Святославич совладал с собой, отвернулся от Ратмира, повернулся к Рагуилу-тысяцкому.
   - Может, Володимер (Переславль и Новгород-Северский враждовали в это время между собой!) что надумал и меня пасет?! - спросил князь. Тысяцкий отмахнулся:
   - Нет, ему сейчас не до того... Давай-ко, сынок, встань! - Мы не боги и ты не монашка - еще раз, теперь уже подробно, обскажи-ко все по порядку...

. . .

   Князь Северской земли и его тысяцкий остались одни. Красные лучи закатывающегося солнца уже не светили сквозь тонкую ткань, занавешивающую вход в шатер, стало темновато и душно, но на ночь не открывали - неистребимые дикие рои комаров - черных (чем-то похожие на степняков) - до смерти бы изъели!
   Зашли стольники князьи, поставили на низкий широкий походный столик чаши и мисы со скромным походным ужином, кувшин квасу и два - вина. Вино Игорь велел тут же унести обратно.
   - Это нам сейчас ненадобно. Зажгите свечи и идите... И скажите сторожам, чтоб без моего сказа никого к нам не пускали... Кроме, ежели от Всеволода что будет...
   Ели намеренно не спеша, запивая квасом; говорили, думали, решали...
   В шатер проникал размеренный лагерный шум-гул. Иногда резко врывались отдельные крики о чем-то разбирающихся между собой мужиков, слышались дикие взвизгивания дерущихся жеребцов. Князь переставал говорить и жевать, недовольно скривив лицо, пережидал.
   - Ох жеребя!.. И брат что-то запаздывает - тихо идет... - подавился - закашлялся.
   Рагуил, перегнувшись через столик, постучал кулаком по широкой потной спине князя.
   - Не нужно ждать его, надо немедля послать дальних сторожей-ведомцев, чтобы просмотреть Поле, и выходить самим... А таких людей, знающих те места, и у нас найдется... Узун (современный Изюм) оседлать пошлю своего сына.
   Оставь, пусть отдышится, отдохнет.
   - Ему и его людям нужно от стыда отмыться!.. Всеволода еще день-два не будет, - сам знаешь, от него даже еще дальние сторожа-вестовые не пришли... Ладно, отдыхай, княже, - я пойду, сделаю я все...
   Игорь Святославич, подняв усталое полное темно-русое бородатое лицо, посмотрел на спину согнувшегося, чтобы выйти из шатра, своего друга-тысяцкого.
   - Ладно...
   Рагуил вышагнул, выпрямился перед входом, втянул в себя сладкий прохладный воздух, насыщенный ароматами цветущих трав, ягодников-кyстoв, древ, наполнил им до приятной ломоты грудь, вытеснив из тела всю усталость - вернулась жизненная сила, брызнула свежесть чувств, появились желания...
   Восток уже потемнел, но на западе светилась еще чуть светло-розовая полоска горизонта. Окрикнул ближнего сторожа:
   - Эй, позови ко мне в шатер черниговского воеводу Олстина и его боярина-воеводу Третьяка Остерского с их воеводами и сотскими.
   Вокруг лица загудели, завились комары, стараясь сесть, ужалить и напиться крови. Размахивая руками, отбиваясь от несносных вездесущих вампиров, Рагуил пошел к себе, в недалеко стоящий походный летний шатер.
  
   7
   В низком в широком из темно-синего полотна шатре было тесно от людей и запахов: густо-жирно вкуснo пахло жареным (на костре) мясом, медом... пСтом. Иногда стенки и потолок слабо колыхались от наружного дуновения ночного сонного ветерка, и тогда красно-язычные огни больших сальных свечей, установленных на специальных высоких стояках по "углам", слабо шевелились; вокруг расстеленных прямо на полу (на войлочном ковре) широких белых рушников и заставленных деревянными мисами с дымящимся мясом и белопенным медом ("насыти") в больших - потемневших от времени и потребления - деревянных с уткоголовыми ручками ковшах, сидели, лежали черниговский воевода Олстин с четыремя своими воеводами-пятисотниками и Третьяк с сотским Жменем. Перед ними сидел на низеньком раскладном стульчике тысяцкий Рагуил и продолжал говорить.
   - ...И запаздываем сильно!.. До сего дня нет князя Всеволода - у курян есть люди, которые каждую тропинку, ложбинку-луговинку знают в тех местах. Они должны были пойти в дальние сторожа, но... придется из твоих выбрать (тысяцкий посмотрел на Олстина Олексича, тот перестал чавкать, преподнесенный к чернобородому смуглому лицу ковш с "медовушей" застыл в руках, - прислушался, глядя в сторону из-под сузившихся век черными глазками) и послать лучших конников, знающих места, дороги, чтобы ночью не путались, и сей же час... за Узун-гору (Изюмский курган - возвышенность напротив брода через Северный Донец - напротив впадения речки Сальницы). Пусть пройдут, спустившись с горы, до Каменки-речки (правобережье Северного Донца), не переходя, идут вдоль ее в сторону речки Суюрлий; идя по правобережью Суюрлия, обшарьте боковыми дозорами... Особо надо оглядеть и быть осторожным у Кaялы-речки, та речка вытекает из глубокого длинного каменистого балка с крутыми склонами-берегами и там могут сидеть ихние сторожа-засадники. В верстах трех (~5,6 километра) ниже от места слияния Каялы с Суюрлием, напротив впадения-слияния Суюрлия с Тором, на левобережье последнего растеклось Соленое озеро, обойдите вокруг озера, поверните обратно и идите на северо-восток, слева оставив исток Каялы, выйдите на Большую Поляну, она ограничена с юго-востока речкой Каялы, с северо-запада - Суюрлием, - до самого придонного (Северного Донца) леса - на полдня пути тянется та поляна... В дальнем углу, поближе к Тору-реке, лежит большой град - станица Шарукан, пошлите туда несколько человек - пусть глянут: есть ли там собранные для похода на Русь половецкие полки. Две другие станицы, которые будут по пути, объедьте стороной... Посмотрите табуны. Весной в том Поле кормят-готовят коней для наезда на наши земли. Без коней они что птицы без крыльев. Вот мы, как это делывал Великий Мономах каждую весну, и подрежем у них крылья, чтобы черные вороны не летывали к нам. Надо нам успеть, покуда не подошли Кончак с Гзаком - для них, ихнего войска уж коней должны приготовить, - но достанутся те кони нам... Скажи-обещай посылаемым в дальние сторожа, что они получат столько коней, сколько попросят, - когда мы войдем в Поле, мы заберем тьму коней, полоним людей-половчан в вежах, настрижем злата-серебра, драгих камней у ихних женок...
   Поблескивая белками (когда поворачивал глаза) меж припухлых век, Олстин внимательно слушал Рагуила, - смуглый морщинистый лоб и свободные от бороды щеки лоснились от пота; в одной руке - кус мяса (жир капал на подол рубахи, портки и, застывая, белел), в другой - ковш с медом.
   Третьяк, красный от жары и выпитого меда, обливаясь потом, полулежал и смотрел то на тысяцкого, то на черниговского воеводу.
   Тысяцкий продолжал:
   - На Узун-гору посади вот его, - Рагуил показал на Третьяка. - Сам ты, не доходя до Узунского брода, встань со своим полком за Холм (справа обтекала Сальница) - из-за него не будет тебя видно, и жди нас... С того места удобно ужо оборониться, если вдруг пойдут-упредят на наши земли Кончак с Гзаком... Только дай им некоторым перейти на русскую сторону, а потом неожиданно выскочи и, подковой обхватив, ударь, пустив копейщиков вперед - бей и вгони их обратно в Дон, но за реку за ними не ходи один... Так-то сделал в этом месте Мономах в 1111 году - во много раз сильнее кипчакское войско побил...
   Воеводы встали, попрощались-поклонились, пошли. Выходящего последним Третьяка из шатра Рагуил попридержал за локоть и, чтобы не было слышно остальным (уже вышедшим), - тихо ему:
   - Оседлай Узун и будь настороже - все может быть! Я тебе нескольких дам, если что, то в утай - ниже по течению Дона переплывут и - ко мне... Всеволод будет здесь самое скорое только завтра к вечеру; мы сможем выйти только послезавтра и... сам знаешь: за ковуями глаз нужен - чует мое сердце, что беда может быть через них...
   Тысяцкий вышел вместе с Третьяком и уже - ко всем стоящим тенями:
   - Гоните! Идите без остановок, больших привалов - нужно закрыть на замок Узунский брод... Через Переславльские земли они не пойдут - их там только что били, - говорил уже вслед шагающим, - не видно было, как перекрестил воздух в сторону уходящих...

. . .

   Тысяцкий огляделся: вокруг - чернота - костры, разожжённые в лагере для приготовления пищи, догорели, - прислушался, - нет, не спят еще сторожа; взглянул на небо: покачиваясь, висели, алмазно поблескивая, крупные звезды; вокруг них искрились серебряной пылью мелкие звездочки; широким бело-матовым поясом Млечный Путь соединял две противоположные небесные полусводы...
   Ветерок потянул в темноте уже прохладой. "Время самое то!.. Нет ночной духоты, как летом, и - холода, как ранней весной". Комаров сдувало, только одиночные - самые ярые - неожиданно в неожидаемых местах жалили больно, - чесалось. Судя по ветру, скоро должна появиться Луна - угольно-красная огненная огромная (пока не поднимется) - на востоке.
   Какая-то тоска-тревога... Вдохнул в себя полную грудь весенне-летнего непередаваемо вкусного, родного воздуха - отошло-отпустило; подумал: "Вроде бы рядом, но в Поле не так пахнет - там горький полынный дух, - а тут свое, русское, земля сама испускает какое-то особое благоуханье и придает энергию и жизненную силу для тела и востоpгaeт радостью Душу!.."
   И задумался крепко Рагуил... Не сразу и понял, кто это перед ним появился темной скалой в окружении полутора десятка вооруженных теней-людей. Paгуил слышал знакомый голос, слова, но смысл не понимал, - так глубоко ушел в свои мысли, образы, чувства.
   - ...Не могу никак уснуть-отдохнуть - трясет всего... Пойдем ко мне!.. Очнись, что с тобой?! - только теперь узнал-понял Игоря Святославича.
   В княжьем шатре горела свеча. Двое домовых заприбирались, подставили низенькую скамеечку Рагуилу и тут же вышли. Тихо похлопывает ветерок завитками макушки шатра, да сонно переговариваются где-то недалеко устроившиеся домовые и сторожа.
   Игорь Святославич не спеша снял поблескивающий шлем с прибранным забралом, бережно положил позади себя, отцепил меч, положил рядом, колчужную рубаху, усиленную спереди и сзади стальными - до зеркального блеска начищенными - пластинами, не стал снимать. Сидя, достал столик, - осторожно, чтобы не уронить стоящую большую сальную свечу, и не опрокинуть посуду с яствой, - поставил между обоими; протянул руку в сторону - в затененное место, - вытянул огромный булькающий бурдюк... с квасом. Налил ковш себе, потом - Рагуилу.
   - Что улыбаешься?.. В походе не пью меды и вина, как некоторые, и хожу в колчуге... Сам ходил, проверял сторожей.
   Выпил одним вдохом белопенный шипучий квас, крякнул, вытер ладонью губы, бороду, вопросительно взглянул на друга-тысяцкого.
   - Я, княже, - говорил Рагуил, - нарочно не надеваю броню, - пусть знают, что их тысяцкий воевода уверен в своих воинах, и знают, что меня нужно оборонять, сберечь. Конечно, в Поле, на чужой земле, когда рядом ворог, другое дело... Ты, вижу, доволен, что завтра к вечеру доспеет Всеволод с дружиной, а по-моему, мы не успеваем!.. Может быть так, что вот этих двух дней и не хватит нам! - Да какой - двух - одного!.. Одной ночи может не хватить!..
   - Что не хватить?!.. Предлагаешь не ходить?!.. - Игорь набычился, вылезла нижняя губа из-под русых усов и бороды. - Я же не могу больше такое терпеть: ведь каждый русский знает, что мой сын помолвлен с дочерью Кончака и поэтому смеются надо мной: мол, Кончак - друг-сват Игоря, потому северский князь и не ходит со всеми русскими воевать Поле, на Кончака... - налил князь себе еще ковш, запрокинув голову, влил себе в рот, оскалил зубы - громко рыгнул. Мышцы лба, лица расслабились вновь, хлопнул по плечу друга Рагуила.
   - Давай поговорим о чем-нибудь о другом... Как Бог даст, так и будет, - невесело, баском хохотнул: - Дома мы с тобой начнем о чем-то говорить, но так и не договариваем... А тут вон сколько пустого времени - не знаешь и куда деть, куда деться; но вот оказия: говорить не хочется... И у тебя, вижу, то же самое, но ты же гусляр-песняр: вон всего сколько знаешь... Пей, ох, какой ядреный! Несмотря ни на что бодрит-веселит, - а вино нельзя во время ратного дела - от вина - вина да горе будет...
   - Мы с тобой уж четыре раза так-то не ко времени и не к месту ходили, - поднял глаза на князя. - И опять нынче идем не так!.. - Рагуил выпил квасу, аккуратно вытер подолом рубашки-косоворотки рот, заставил себя улыбнуться, - белые зубы на чернобородом худощавом красивом лице молодо блеснули. - Говоришь, песняр-гусляр... Наверное, теперь уж нет: разве можно совмещать тысяцкого и песняра?!.. Сколько уж лет ничего нового не пою, - да какой там - и старые песни забываю ...
   - Что ты!.. Вон ты в какой образованной, воспитанной, умной, высокородной семье родился. В такой семье труд не для зарабатывания, чтобы прокормиться, а  в радость: сколько у тебя написано! Об Володимере Мономахе чего стоят... - еще хлебнул. - Ну, а чего стоят человеки, вышедшие из подлого рода, из нужды? Всегда алчны,  из таких бывают писаки (но не песняры-гусляры), которые марают-красят пергамент ради гривен или чтобы имя свое вырисовать... Да знаю - можешь не говорить, - истинный писатель на Руси никогда свое имя или прозвище не указывает...
   - Зачем указывать: слово пишется для тех, кто умен, кто хранит человеческую мудрость и дальше по роду-племени передает, обучит - вот для кого книги... - для народа...
   - Народ?! Может, это пахари-земледельцы, которые и буквы-то не знают, или городские холопы-ремесленники,  вся мудрость которых в умении и навыках рук?
   - Каждый человек своим положением кто есть: боярин или холоп, - уже определен кем быть - это верно, верно и то, что в каждой группе людей есть свои мудрецы - носители человеческих знаний и умений, культуры.
   - Поясни: что-то не совсем ясно говоришь.
   - Ну, например, крестьяне-землепашцы: есть среди них никчемные и те, на которых держится ихняя жизнь,  они передают из поколения в поколение трудовые умения, знания, верования, культурные навыки...
   - Ясно...
   - Тут еще вот что: и в определенном соотношении-количестве должно быть и людей, чтобы народ, государство не просто существовало, но и было сильным и живучим,  например, тех самих управителей должно быть столько, сколько нужно - не более, иначе они, хитроумы, сожрут, растащат, ради себя и наживы разрушат государство почище любого внешнего ворога!..
   - М-да!.. А князь каким обязан быть?
   - Он сам должен знать и быть таким, каким нужно!  Если  нет, то от такого только вред народу
   - Ну все-таки?..
   - В Мономаховом Поучении все сказано... Видишь ли, писатель не учитель, но только изобразитель... показывает правду, истину, и читатель сам возьмет, - по тому, кто он есть, - себе то, что ему надо. Можно судить о человеке, зная что он читает. Что так смотришь?.. Ну как писатель, например, не будучи зодчим, будет учить, как строить храмы, если  он, кроме писала и лебединого пера с красками, ничего не держал?!
   - Но это к тебе не относится - у тебя отец как раз был знаменитым зодчим, дед - православный священник-грек... А по матери ты из знатного рода русских бояр-воевод... Хотя, действительно, сколько угодно таких пергаментоизводителей, но самыми опасными, вредными являются переписчики: каждый из них может изменить, вставить что-то свое в переписываемую книгу - ох какое зло от них!.. А поучения?! - Кроме Володимepa Мономаха, - что в них жизненного, путного!!! Это потому, что авторы в миру-жизни были никем - правильно ты сказал: кроме пера и красок ничего не видели. Ну что в поучениях жизненного, нужного у Феодосия Печерского, Луки Жидяты или Кирилла Туровского?!..
   - Ты, Святославич, про Кирилла Туровского не все знаешь, - он хотя и ушел от мирской жизни, был монахом, а в конце жизни - епископом, - многое сделал для земной плотской и духовной жизни и оттого и в поучения внес великую пользу, - он в своей жизни и деяниях печется не о себе, и славы себе не искал, - таким, как он, она не нужна - они по своему рождению славны, и души у них свободны от алчи к злату и серебру, зависти и гонора... А русским князьям пример надо брать у Мономаха! В его образе: князя, человека и писателя ответ: "каким обязан быть князь..."
   - О-о-о! - так они с Ярославом Мудрым носили титулы когана!..
   - Ну о Ярославе я тебе потом скажу - он двояк, - о нем я сейчас начал писать и многое о нем читаю и думаю, а вот Володимер Всеволодович действительно за свои годы (1052-1125) сделал столько для Руси, как ни один до него князь - может, придут другие, но и то вряд ли превзойти его смогут!.. Он прекратил между русскими князьями усобицы, объединил Русскую землю, развал которой заложил Ярослав Володимерович (Мудрый), отбросил врагов от границ Руси...
   А какой правопорядок он навел,  и все не ради личных, своекорыстных семейных интересов делал... Вся его жизнь - это пример высокого служения князя интересам своей земли.
   Бог дал такого князя!.. Если бы слушались его русские князья!.. Как можно не понять, что священные обязанности князя - это заботы в первую очередь не о благе своего личного удела, а о всех русских княжествах, о Русской земле, о государстве, о его единстве и силе, где должна строго соблюдаться законность... Кроме того, он писал (и делал), что князь должен "пещись о хрестьянских душах", "о худом смерде" и "убогой вдовице", обязан сохранять мир.
   Второй, - после заботы о государстве, - обязанностью князя является попечение о благах церкви, которую называет верной помощницей и велит заботиться о священном и иноческом чине. Но он предупреждает от ухода в монашество или чрезмерное неразумное преклонение - все-таки земная жизнь творится через разум человека и его деяний, а не с помощью крестоцелований и поклонов перед иконами - пусть и святыми.
   Мономах был примером высокой нравственности и трудолюбия и того же требовал в Поучении от своих детей (бишь от нас). Труд, в его понимании - это прежде всего воинский подвиг, занятие охотой, когда в непрестанной борьбе с опасностями твердеют тело и Душа...
   Он наводил порядок в государстве и мир не округлой говорильней с размахиваниями руками, а делом: только больших походов совершил он более 83 (а малых не упомнить), где пленил 300 половецких ханов - из которых 200 самых лютых, неисправимых и несговорчивых, казнил; 100 - отпустил под откуп и клятву; заключил 20 мирных договоров...
   Он не раз рисковал жизнью - не трусил, не отсиживался, не прятался за спины своих бояр или дружины даже на охоте... Писал: "Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бил, а 2 лоси, один ногами топтал, а другой рогома бил... лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже."
   А основным пороком, что ты думаешь, он считал?
   - Пьянство!..
   - Да, это тоже - он говорил, что от лжи, пьянства и блуда: ..."В том Душа погыбыеть и тело", но главным человеческим пороком он считал лень: "Ленность бо всему мати: еже уместь, то забудеть, а егоже не уместь, а тому ся не учить..."
   - А еще, как полководец, Володимер советует во время военных походов не полагаться во всем на воевод, а самим "наряжать" сторожей и спать, не снимая оружия и брони... Что?!.. Ха-ха-ха!.. - хохотнул, перегнувшись через стол, хлопнул по плечу Рагуила. - Читал и я Поучение, конечно, знаю, что и в быту князь должен быть образцом: посещать больного, проводить покойного (но это он уж слишком - для чего тогда бояре?)... В семье должно быть уважение мужей к женам, но он сказал, что жену свою нужно любить, но не давать ей над собой властвовать... Только не ведомо мне: сам-то он любил ли свою жену?
   - Гиту Гаральдовну? - Да-a! Они редко расставались: всегда, если было можно, он брал ее с собой. Володимер Мономах стал таковым не само по себе, - любой плод - носитель того древа, которым порожден: он сын Великого Всеволода Ярославича - честнейшего, умнейшего князя; от матери получил кровь византийских императоров и наследие древнейшей мировой культуры...
   - В свою очередь, Всеволод - сын Великого Ярослава Мудрого!..
   - Да... Ярослав был грамотен, но... честным, порядочным не был! - Вернее, двуликим был!.. Погоди!.. Я же говорил, что пишу, изучаю его...
   - Оx-оx-ox, что ты говоришь! Кто открыл школы для обучения боярских детей в Киеве, - хотя насильно, из-под палки, а по-другому русских не научишь... - и обучал грамоте? Кто столько языков знал?..
   - Языки... Его сын Всеволод не менее знал... Давай все обскажу, послушай - времени у нас много... Он действительно в жизни, поверь,  был человеком хитрым, коварным, непорядочным, но, удивительное дело, сделал много хорошего, хотя... много и такого, чего нельзя простить...
   - Чего такого?!
   - А то, что Русь раскололась-рассыпалась на множество государств-княжеств!
   - Интересно, давай по порядку, говори!
   Рагуил подставил ковш, испил, вытер белую пену с черной бороды и усов, заговорил, не торопясь:
   - Ярослав Володимерович, - по прозвищу Мудрый, - так о себе он веливал говорить и писать летописчикам, - хотя о его мудрости можно посомневаться, а о святости - тем паче...
   - Ну, не говори! Он в святости родился и воспитывался: отец его... еще прабабушка великая княгиня Ольга (в крещении Ирина) Церковью были признаны святыми!
   - Да святыми Ярослав и сделал их, посылая просьбы с бессчетными дарами злата и серебра Патриарху... Ты же сам знаешь, как никто другой, что княжение - это не монашество и всяко приходится в жизни, - Рагуил посмотрел в глаза Игорю Святославу, тот опустил голову, взял ковш, допил.
   Тысяцкий продолжил:
   - Так вот в начале же своего княжения Ярослав начал с убийства своего отца...
   - Что ты, что ты говоришь, окоянный! Как был ты гусляр-песенник, им же и остался...
   Рагуил,  не меняя выражения своего напряженного лица:
   - При отце Ярослава, великом князе Володимере Святославиче, Русь была едина, могуча, хотя оставались несколько славянских племен, - и не только славянских, - которые окончательно не были обращены в Русь, но дань платили исправно все - русское государство состоялось. И кто, думаешь, разрушил с таким трудом созданную Русь?.. Ярослав!.. Посаженный на княжение в Великом Новгороде (это ведь равный Киеву по древности и могуществу!), он отказался посылать ежегодную дань...
   Предательство сына великий князь не простил - не мог позволить разрознять Руссию, - приказал своим боярам: "Исправляйте дороги и мостите мосты!.." Как отец, по-человечески переживал, и не выдержала Душа и Сердце старого Володимера Красного Солнышка ("Ладно бы - вятичи или мещера так-то!.."), разболелся и умер...
   Мало того, Ярослав погубил тысячи христиан, пролил озера крови на новгородской княжиемой земле: вначале он ничего не сделал (бездействие тоже действо), чтобы предупредить от гибели варягов из Скандинавии, нанятых им, чтобы воевать против своего отца, - перерезали и порубили новгородцы их во время пира на дворе Паромона...
   - Поделом же,  они стали сильно обижать новгородцев и их жен.
   - ...Потом вдруг князь решил отомстить за свою наемную погубленную дружину: хитростью пригласил к себе тех горожан, кто участвовал в устроенной бойне и велел умертвить. А на второй день, получив весть из Киева от сестры Предславы: "Отец умре, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса; послал и на Глеба, берегись его", - Ярослав жалел не о том, что погубил христианские души, перебив русских и, позволив, предав, зарезать варягов, а о том, что этими убийствами отнял у себя воинов, которые теперь были очень ему нужны.
   Благо хоть Ярослав покарал Святополка - своего брата (не родного по крови), который убил до этого трех братьев Володимеровичей: Бориса, Глеба и Святослава - последний, сидевший в земле Древлянской, узнав о гибели Бориса и Глеба, бежал в Венгрию, но Святополк послал за ним в погоню, и Святослав был убит в карпатских горах...
   С четвертого разу с помощью Северной Руси Ярослав достал окончательную победу над Святополком Окоянным: в 1019 году на реке Альте, где был убит Борис, они сошлись - "сеча была злая, какой еще не бывало на Руси, - секлись, схватываясь руками, трижды сходились биться, по удольям текла кровь ручьями", к вечеру одолел Ярослав.
   Теперь из соперников Ярослава в живых остались: братья Мстислав и Судислав, да племянник Брячислав, сын Изяслава полоцкого.
   И вот Мстислав пришел и сел в Чернигове. Ярослав послал до заморских варягов, так как киевляне и новгородцы отказались идти воевать за него - сколько можно!. И к нему пришел слепой Якуп с дружиною.
   Совокупив небольшую свою личную дружину с варягами, Ярослав отправился на Мстислава и встретился с ним у Листвена...
   - Где это? В каком месте?
   - На речке Рудне, впадающей в Снов с правой стороны, в верстах 40 выше Чернигова.
   - Вон где! - Так как не знать мне те места...
   - Мстислав с вечера исполнил свое войско: северян поставил в середине против варягов Ярославовых, а сам стал с дружиною своею на крылах. Ночью началась гроза-буря - дождь, гром оглушал, молнии слепили, - Мстислав не стал ждать утра - напал. Сеча была сильная и страшная... Ярослав с Якупом бежали - князь варяжский свою золотую луду потерял...
   - В Киеве-то Ярослав сел?!
   - Князь Мстислав Володимерович, - в отличие от Ярослава (ко всему еще, маленького, сухонького, хромоногого) был благороден и добропорядочен, - и внешне-то противоположный: красавец-богатырь, большеглазый, очень похожий на своего знаменитого деда Святослава, - послал сказать вдогонку Ярославу: "Садись в Киеве, ты старший брат, а мне будет та сторона". В следующем, в 1025 году, заключили мир у Городца: братья разделили Русскую землю по Днепру, как хотел Мстислав: он взял себе восточную сторону с главным столом в Чернигове, а Ярослав - западную - с Киевом. И писано о тех временах: "...Начали жить мирно, в братстве, перестала усобица и мятежи, и была тишина великая в Земле".
   В 1035 году умер Мстислав на охоте. Ярослав взял всю его волость, и стал самовластцем в Русской земле, и тут же посадил Судислава в тюрьму во Пскове...
   Я уже говорил о двуликости Ярослава Володимеровича, - он и хорошего кое-что сделал.
   Первым делом он наладил и упрочил, закрепил отношения кровными узами: с Польшей - Казимир женился на сестре его Доброгневе (по-христиански - Марии), отдав вместо вена Ярославу 800 русских пленников; а сын Ярослава Изяслав взял Казимирову сестру; с Норвегией - отдал свою дочь Елизавету королю Гарольду; дочери: Анастасия и Анна Ярославовны стали женами королей: Андрея венгерского и французского Генриха I. Про то, что три сына его женились: на гречанке - дочери византийского императора, на немецких княжнах - ты знаешь. И как великий князь Ярослав в 1036 году побил бесчисленное множество печенегов под Киевом, тоже знаешь. После того нападения их на Русь прекратились...
   Поставил Митрополитом русского, Илариона - сделал это независимо от греческого Патриарха, решением русских епископов. В его княжение христианство и грамотность на Руси распространились. Ярослав строил церкви по городам и местам неогороженным, ставил священников и все - из своих денег; приказывал попам учить людей, а Новгороде было сделано то же, что и при его отце, Володимере, в Киеве: собрал у старост и священников детей (300 человек) и обучил их грамоте.
   Впервые при нем был написан Устав "Русская Правда",  хотя устно до него бывший. Жаль, что теперь мы, разрозненные, не живем по Русскому Уставу, по законам русским, а каждая земля врозь - по-своему, что бояре приговорят,  а князь им поддакнет, - живет...
   - Так уж и поддакивает!..
   - Два города построил: на Волге и в земле Чудской, - назвал их своими именами: Ярослав и Юрьев. Огородил острожками Русь от Степи; по реке Рось поселил пленных поляков и настроил по Поросью порубежные городки-поселения...
   По смерти Ярослава остались в живых пять сыновей, да внук от старшего сына его Володимера... Так вот, этот князь Мудрый, главное, что должен был сделать, - если он действительно мудрый, - вписать в Основной закон, "Русскую Правду", изменения в родственные отношения между князьями, чтобы дети-князья, как только умирал отец-князь, не начинали драться за главенство - сколько крови, сил тратится... Сколько можно! Князья - государственные великие мужи и отношения должны быть таковыми!.. Сейчас мы уже живем в окончательно развалившейся Руси!..
   - Не нами заведено: род русских князей, несмотря на свое многочисленное разветвление, есть одна семья, - каждый князь член рода. Что в этом не так?! Единственное, нужно честно соблюдать старшинство - и тогда Земля наша вновь воссоединится и будет едина.
   - Не будет единения, пока будут выставляться на вид одни родственные связи и обязанности, - нужны государственные связи, государственное мышление и подчиненность!..
   - Тебе легко говорить... Но как не можно разуметь, что лучшего не дано нам!.. (Игорь смахнул со лба крупные капли пота - начал горячиться.) Старший князь, - пусть названный, - как отец бдит выгоды целого рода (князей), думает и гадает о всей Русской земле, о чести своей и родичей, судит и наказывает младших, раздает волости, заботится о сиротах-княгинях и ее детях... Младшие князья обязаны оказывать старшему глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом вправду, быть послушным и являться к нему по первому зову, выступать в поход, когда ему велит старший. Но своенравны, непокорны были и есть князья-то молодшие, вот откуда и вся распря и неурядица! Говорено же: "Молодший ездит подле стремени старшего, имеет его господином, быть должен в его воли, смотреть на него..."
   - Да, Ярослав все верно сделал: собрал вокруг своего смертного одра сыновей и завещал им: "Вот я отхожу от этого света, дети мои! Любите друг друга, потому что вы братья родные, от одного отца и от одной матери. Если будете жить в любви между собой, то Бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире: если же станете ненавидеть другу друга, ссориться, то и сами погибнете и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они приобрели трудом своим великим. Так живите же мирно, слушайтесь друг друга, свой стол - Киев поручаю вместо себя старшему сыну своему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как меня слушались: пусть он будет вам вместо меня". - Забылся, а потом открыл глаза и, собрав все свои силы, уже немеющим языком, обратился к Изяславу: "Если кто захочет обидеть брата, то ты помогай обиженному".
   Ну, что еще больше и лучше скажешь?! - Вроде бы все сделал Ярослав, но прошло совсем мало времени, а Святослав Ярославич уже изгнал брата и взял без правды старшинство!.. Вот пример того, что законы, связанные семейными, родственными обязанностями, не прочны, - нужны законы, которые построены на обязанностях к своей Земле-Государству, вот тогда уже будет всегда единый господарь на Руси, а вместе с таковым - единая нерушимая Русь...
   Младшие слушаются старших до тех пор, пока он поступает с ними, как отец, - чуть не так, то могут вооружиться: "Ты нам брат старший, но, если ты нас обижаешь, не дашь волостей, то мы сами будем искать их". - И сколько примеров, когда, сказав так, прибегали к суду божьему... Яснее ясного, что родовые отношения противополагаются государственным! Вообще старший был связан родственными обязанностями, в первую очередь: не мог предпринимать ничего, не посоветовавшись с младшими... И кроме того, и старший-то был не всегда по уму старше, а лишь по годам... Ох, горе для Руси от этих, пусть не совсем дураков,  но глупых великих князей!..
   А сколько волостей-земель русских отрывалось, уходило из единой Руси вместе с князьями-изгоями и образовывались особые княжества-государства, такие как Полоцкое, Галицкое, Рязанское, Туровское... Черниговские земли и то чуть тоже не ушли...
   Ты, как князь, знаешь, что и неотделившиеся волостные князья не были подручниками старшего, а были названными сыновьями, то есть никакого государственного подчинения не могло быть, - старший не мог иметь значения главы государства, верховным владыкой страны, великим князем Всея Руси!..
   - Ладно нам, тысяцкий, с тобой рассуждать то, что Богом предопределено, - все в его руках! - и перекрестился.
   - Легко же и просто сослаться на навязанного Русской земле Бога!.. Русским, имеющим очень сильных, влиятельных и многочисленных богов, которые и теперь еще сохранились исподволь в Душе у каждого - это же боги свои, родные, не иноземные...
   - Ты, Рагуил, не прав! - Я и то знаю - ты тем паче, - что еще в 860 году - за 128 лет раньше до того, как остатки некрещеных чернолюдинов киевских вогнал в воды Почайны - крестил в "Иордан-реке" - Володимер Святославич, - в Подоле поставили - после очередного победоносного похода на Царьград - церковь христианскую - Ильи... Русь уже тогда выбрала Веру!..
   - Русь не выбирала, ей навязали: вначале гости, ходившие по Днепру-Славутичу из Греции в полуночные земли норманов-викингов, а потом Аскольд и Дир со своими христианскими дружинами постепенно утвердили христианство. Правда, Олег спустился и, взяв Киев, вновь ввел русских богов, но не помогло...
   - Знаю, ты аккурат все разложишь и расскажешь про все, что происходило, но пора нам, друг, обойти посты, подышать свежим ветром... Самое сонное время сейчас, ребята спят - хоть убивай их. Ты же знаешь, скольких пороли, но все равно спят - стоя научились спать черти, - ох не к добру!.. Скорее бы уж Всеволод с курянами пришел...
   Рагуил, уже выходя из шатра:
   - Эх мы! Коренное истинное в народе и то рушим: Веру славян-русинов, которая живила, объединяла не только нас, русских, но иные народы в единую Русь с могучим телом и душой, заменяем силком инородным чужеземным, пришлым, заставляем прижиться на суровой и в то же время прекрасной великой просторами земле, чем-то подобием веры, что было у русского народа... Конечно, со временем люди примут Православие, - куда денутся, - но это уже будут другие люди: не русские, а только народ, говорящий по-русски!..
   8
   Рядом с Третьяком - стремя в стремя - скакал сотский Жмень Бродник. Пыль, топот, запах конского пота. Изюмская сакма отвернула от Оскола направо - пологий длинный подъем. Слева еще на светлеющем горизонта зловеще догорали, зажженные закатившимся под Землю огромным огненно-красным Солнцем, зверозмееподобные тучи.
   Сотник повернул голову к Третьяку и, перекрикивая шум-грохот бегущих коней, - низким хрипловатым натуженным голосом:
   - Сейчас дорога пойдет по гребню - водоразделу между Осколом и Сальницей - вновь поедем на полдень - повернем налево - слева будет Оскол, а справа - Сальница... Днем-то далеко бы нас видно было бы... - оскалился: на темном грязном бородатом лице забелели лешачьи зубы. Третьяк покосился на него, ничего не сказал. - Ты теперь будь всегда рядом со мной и делай то, что я скажу... Олстин хоть и Прохоров внук (знаменитый черниговский боярин - тысяцкий), но Степь и обычаи ённые я лучше знаю... Я слово дал Твердиле и крест целовал пред Богом, что тебя сберегу!..
   Третьяк теперь уже смотрел на сотского с удивлением и не нашелся, что сказать, кроме как:
   - Олстину почему-то не верю...
   - Он все верно делает: нам в темное время нужно успеть пройти высокое место, а потом, когда спустимся к Сальнице, там пойдет широкая песчаная плотная сакма и тогда можно будет потише, но все равно к Узунскому перевозу (броду) нужно подходить в темное время и лучше до поры-времени за Холмом встать...
   Перед самым рассветом, когда они уже подходили к Холму (справа обтекалась Сальницей), к ним навстречу выехали русские сторожа-заставники. Помогли правильно расположиться, чтобы Холм прикрывал, - не видно было ни с Узуна, ни с правобережья Донца (кипчакская сторона).
   Третьяк, ложась на одну попону с Жменем, спросил:
   - Почему Олстин все-таки послушался сторожей и не послал нас на Узун-гору?
   - Тут свои законы. Ты видел, как русские сторожа одеты?
   - Приметил: как половцы будто бы...
   - То-то!.. И наши и ихние (половецкие) сторожа ходят к друг дружке и, если не наглеют, то не трогают друг друга. А Длинная Гора, или по-половецки - Узун (высота - 218 метров, длина - чуть более 4 километров), - ничейная как бы земля - но сейчас оттуда ушли ихние сторожа - они и без того знают, должно быть, где мы и сколько нас. Вот-вот должны вернуться с Поля наши русские сторожа - сам заставный воевода ушел смотреть и слушать Поле...
   Проснулся Третьяк от того, что в глаза светило солнце, было жарко и онемела шея (под голову клали седло).
   Русские сторожа пришли только в среду к вечеру (8 мая). Не знали суть вестей, но то, что вести тревожные, знали все...
   И когда в четверг утром на рассвете прибыли князья с полками, то их встретил сам заставный воевода. Он подошел к Игорю Святославичу и хотел поклониться, но сидящий верхом на коне князь попридержал за плечо воеводу, слез сам без помощи стремянного и полуобнял, похлопал по спине своего старого знакомого боярина-воеводу...
   - Княже, "видихомся с ратными, ратници ваши со доспехом ездять; да или поедете борзо, или возворотися домовь, яко не наше есть веремя"!..
   Игорь Святославич велел собраться вместе с ним на утреннюю трапезу князьям, главному воеводе, тысяцким и пригласил заставного воеводу. Всему войску было приказано напоить и накормить коней и отдыхать. Третьяк с сотским Жменем проследили, что и как воины выполнили приказанье, и улеглись в тени, обиженные тем, что их не пригласили на княжескою трапезу, разговаривали: "Советуются-думают, как воевать, где и какими путями идти". - Жмень отвернулся от Третьяка - повернулся на бок: "Я и так знаю, куда и где пойти, - этими местами мною многожды хожено-езжено..."
  
   9
   Солнце уже давно ушло за лесистую Узун-Гору на правом берегу "Дона" (Северного Донца), нависшей над переправой-бродом темной громадой. Было около 22 часов, четверг, 9 мая. Собрались "через ночь" на половцев. Третьяк чувствовал какую-то тревогу - необычным было даже не то, что не утром выходили в поход, а то, что впереди известность: враг ждал...
   Конь и то понимал, точнее, чувствовал своего хозяина и пошел с неохотой. Из-за Холма спустились на утоптанную песчаную сухую сакму, которая пролегала рядом с Сальницей. Вот к устью она широко разлилась, запрудив себе путь песчаными наносами и заилив Северному Донцу русло так, что кони по брюхо перешли на ту сторону. Олстин повел свой полк напрямую - через Гору, - за ним шли все остальные - Игорево войско. Час шли по хребту (в южном направлении) Горы сквозь притихший лес - природа молчала - она была еще не чужая, но уже не своя. Спустились шагом в луговые леса - дубравы в основном, - с широкими просторными пожнями-полянами, чередующимися оврагами с заросшими кустарниками, и тут все изменилось. ("О, Русская земля! Уже за шеломянем еси!") Лес вдруг начал шуметь, слышались ужасные отдельные крики-свисты, которые даже приглушенные шумом-гулом многотысячного конного войска, вызывали страх и тоску...
   Дошли до первой речки-притока Тишлы-Каменки (речка Каменка впадает в Донец чуть ниже по течении горы Узун-Изюма - русские войска шли по левобережью навстречу истоку этой реки). Остановились на короткий привал, - чтобы напоить и накормить коней. Выделив конюших, воины улеглись на прохладную траву. И тут началось...
   Жмень - чуть в посветлевшей ночи - сверкнул глазами.
   - Какую жуть наводять бисовы дивы - кликами своими пугают и дают знать своим другам-половчанам о нас... Тут еще вон волки в яругах воют так, что душу холодом дотpaгивает... Ух, сколько их!.. Соловьев заглушают...
   А когда войско поднялось и вновь пошло, но тучи галок и ворон с чаканьем и граем поднялись в посветлевшее небо и так продолжали кружится над ними, сопровождая их, и только по мере того, как поднималось жаркое солнце, все распекая и накаливая вокруг, все неистовее и громче гаркали и клекотали.
   К шести утра достигли истока Каменки - небольшого ручейка. Стояли недолго - только поили коней. Солнце начало пропекать: шлемы и брони, колчуги, оружие так нагрелось, что обжигало голые пальцы, а тут еще этот зловещий грай кружащих над головой пожирателей мертвечины... Вой волков-вампиров, ждущих живой крови раненых и умирающих ... Муторно на душе у каждого русского - скорбные лица и тоска в глазах (но страха не было!).
   ... - Скоро пересохнет, - сотский Жменя Бродник еще раз наклонился и, ладонью черпая, пил воду. - Летнее время Ташлы на одну треть усыхает... Сейчас пойдут поля и до Сюурлия - это где-то 10-12 верст - не будет воды, а там, должно быть, нас встретят...
   Действительно, постепенно деревья и кустарники исчезли, пошли луга с сочной высокой травой, затем - поле-полустепь, и, только когда стали подходить к Сюурлию, увидели вдали полосу кустарников и отдельные деревья на пологом правом берегу речки. Сквозь шум многотысячного (русских было около 7 тысяч) топота копыт по крепкому дерну послышались вдали,  из-за речки Сюурлия с Поля клики-скрипы (не мазали) колес больших половецких телег-жилищ...
   Команда - и русские полки стали разворачиваться в боевые порядки и, продолжая путь, приближались к Сюурлию... И вот кусты, деревья исчезли и открылся берег речки и... "Господи!" - На противоположном левом берегу через неширокую речку у самой воды, загородив путь, стояли готовые к бою плотно прижатые друг к другу конные полки половцев. Развевались значки на ветру, высоко поднятые бунчуки-знамена грозно покачивались в знойном воздухе. Вся эта огромная масса, блестя доспехами, оружием в красной, зеленой, синей одежде - наряжались степняки на бой, как на праздник, - возбужденно шевелилась, орала и заполнила пространство от левобережья Сюурлия до половины Поля.
   ...Что-то как будто сломалось в боевом строе русского войска ("...изрядяша полков 6: Игорев полк середе, а по праву руку брата его Всеволожь, а по леву Святославль, сыновца его, напереде ему сын Володимирь и другий полк Ярославль, иже бяху с Ольстином коуеве, а третий полк напереди же стрелци, иже бяхуть от всех князий выведени"): полки сбавили ход, а потом встали, - не дойдя 1-1,5 полета стрелы до речки Сюурлий. Тишина: и тут и там!..
   Третьяку стало жутко, а когда увидел на лицах у большинства своих воинов не только растерянность, но и страх, то ему самому стало страшно. "С такими воями не осилить ворога!.. Могут и вовсе не пойти!.."
   ...Взметнулись, как крылья, над русскими полками распахнутые полы ярко-красного княжеского терлика (накинутого поверх брони) - Игорь Святославич встал на стремена - головы - туда, - загремел-зарыкал голос князя-храбра.
   - "Братья! сего есмы искале, а потягнемь!.. Оже ны будеть не бывшися возвортитися, то сором ны будеть пущеи смерти!.."
   Не успел его голос долететь до дальнего леса (5-6 км - на этом правом берегу Северного Донца) и погаснуть, как уже тысячи отточен-ных жал копий ощетинились-сверкнули над русскими полками, дрогнула конная лавина русских войск, двинулась, а потом - вскок, перешла в галоп - поскакали-полетели, пригибаясь к шеям своих коней с развевающимися на ветру гривами, на врага, стоящего через речку, притихшего, ждущего...
   "Выехаша ис половецьких полков стрелци, и пустивше по стреле на Русь", но редкие стрелы достигли цели. Передовой русский полк на скаку открыл стрельбу - ливень стрел, перелетев неширокую речку, ударил по передним рядам половцев на левом берегу Сюурлия, ихние ряды смешались - шум, крик, визг - "и тако поскочиша; русь же бя хуть не переехла еще реке Сюурлия, поскочиша же далече реки стояхуть"... Русские "потопташа поганыя полкы половецкыя, и рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девки половецкыя, а с ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты".
   - Ох, не нравится мне эта легкая победа и взятие так легко столь великого добра! - и как легко они побросали свои летние вежи...
   Но сказал на ветер: Третьяк не слушал - радость столь быстрой удачи опьянила и его. Вскоре и сам Жменя-сотник поддался общему ликованию.
   После короткого отдыха Игорь разрешил полкам Владимира и Ольстина преследовать противника и взять Шарукань и Сугров (археологические находки-городища: Теплинское и Сидоровское); Святославу - Балки (Маяцкое городище). Расстояние соответственно до них: 6,8 и 16 километров.
   Кое-где путь на стойбища половецкие перегородили топкие места. "Орьтмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты моститы по болотом и грязивым местом, и всякыми узорочьи половецкыми. Чрьлен стяг, бела хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие - храброму Святославличю!"
   "А Игорь и Всеволод помалу идяста, не роспустяста полку своего", по огромному полю в юго-восточном направлении в сторону Тора, приближаясь к речке Каялы - современная Макатиха, - протекающей по глубокой балке с крутыми, заросшими густым кустарником, скалистыми склонами...
   Рейд русских полков по ближайшим тылам противника оказался очень удачным. В ночь с пятницы на субботу они вернулись к полкам Игоря Святославича и Всеволода, вставшие лагерем в поле - в 1,5-2 километрах от речки Сюурлий в северо-западном направлении и 5-6 километрах от Каялы в восточном направлении и на столько же километров на север до правобережного леса Северного Донца - пригнали огромный табун лошадей, скот, полон (в основном - женщины и дети), драгоценности и скарб. Позднее всех пришло Святославого войско - на еле живых лошадях, чуть не падая от усталости, сидели мешками воины, сползали с седел и валились на землю.
   Вернувшиеся говорили одно и то же: "...Видихом полки половецькии, оже мнози чуть".
   Игорь Святославич собрал князей, старших воевод.
   - "Се бог силою своею возложил на враги наша победу, а на нас честь и слава". Мы выполнили свою задачу и можем возвращаться... Но вы знаете, что враги наши собираются - если честно, то мы разгромили только передовые сторожевые полки. "Ныне же поедем через ночь!" Будем обратно идти тем же путем, каким шли сюда.
   Но "рече Святослав Ольговичь сироема своима: "далече есмь гонил по половцex, а кони мои не могуть; аже ми будеть ныне поехати, то толико ми будеть на дорозе остати - и поможе ему Всеволод, акоже облечи ту. И рече Игорь: "да недивно есть разумеющи, братья, умре ти" - и облегоша ту".
   Русские войска устроились лагерем так: в центр загнали полон, "вежи с добром", табун лошадей степных, стадо волов, вокруг них поставили сторожей, зажгли костры; на внешней стороне огромного кольца расположились полки: на северо-западной части - Владимира Игоревича, на северо-восточной - ковуи Олстина и русские сотни Третьяка; на юго-восточной - куряне Всеволода; на южной - основной полк: Игоря Святославича; на юго-западной - Святослав. От поля отгородились ближними и дальними сторожами, - последние ушли на 1-1,5 километра, чтобы смочь предупредить от внезапного ночного нападения.
   Воины легли одетые в брони, под рукой - оружие, рядом привязан боевой конь...
   Третьяк никак не мог уснуть, хотя ноги и тело ломило, голова гудела от усталости, хотелось пить... Перед глазами мелькали кони, люди, узорья, девки-полонянки с темными от ужаса глазами, насмерть перепуганные дети половецкие; летела как будто под ногами навстречу земля... Запахи, ночные непонятные крики-вопли: то ли людей, то ли еще кого, но все заглушало - ближнее - храпы спящих мертвецким сном!.. "Как хочется пить, и кони не поены... - только завтра уже с утра, когда на обратном пути дойдем до воды, придется попить". (Олстин предупредил, что завтра с утра повернут домой: вначале пойдут на юго-запад до Сюурлия, напоят коней, сами попьют, перейдут речку и по ее правой стороне пойдут (в северо-западном направлении) обратно - как шли сюда.)
   Рядом храпел-спал Жменя. "Как он легко владеет собой - никаких забот-тревог: тут же засыпает, нужно - вскочит, и сна  ни в одном глазу!.."
   ...Проснулся от удара по голове, вот еще раз ударили - в голове сгудело - вокруг: топот, крики, визги - беготня. Когда открыл глаза, увидел здоровенный кулак сотника Жменя - замахивался, чтобы еще раз ударить. Поняв, что Третьяк проснулся, Жменя что есть мочи заорал:
   - Вставай! Половцы!.. Видать, дальние сторожа проспали, али же их...
   "Светающе же суботе, начаша выступати полци половецкии, ак борове; изумешася князи рускии..."
  
   "...Чрнъныя тучя с моря идут,
   хотят прикрыти 4 солнца,
   a в них трепещутъ сини млънии.
   Быти грому великому!
   Итти дождю стрелами.
   С Дону великого!
   Ту ся копией приламати,
   ту ся саблям потручяти
   о шеломы половецкыя,
   на реце на Каяле,
   у Дону великого!"
  
   "Се ведаюче собрахом на ся землю всю: Кончака, и Козу Бурновича, и Токсобица Колобича, и Етебиха и Тертьтробича".
   Игорю кто-то из князей предложил сесть на свежих коней и самим со своими личными дружинниками вырваться из окружения. Но он гневно ответил: "Оже побегнемь, утечемь сами, а черныя люди оставим, то от бога ны будеть грех, сих выдавше пойдемь; но или умремь, или живи будемь вси на единомь месте".
   Половцы, уставшие после ночного быстрого марша, в спешке продолжали окружать войска Игоря; вначале они "бишася... стрелци, а копьи ся не снимали, а дружины (свои) ожидаючи, а к воде не дадучем им (русским) ити".
   Русские (конные) построились в два плотных железных кольца - загородившись от стрел красными щитами, ощетинились острыми пиками - диаметром чуть более километра. Снаружи - стрельцы на конях же - но уже не сплошной линией, - они открыли ответную стрельбу.
   "То было въ ты рати и въ ты походы,
   а сицей рати не слышано!
   Съ зараниа до вечера...
   летят стрелы каленыя,
   гримлютъ сабли о шеломы,
   трещатъ копия харалужныя
   въ поле незнаемом,
   среди земли Половецкыи.
   Чръна земля подь копыты костьми была посеяна,
   а кровию польяна:
   тугою взыдоша по Руской земли."
   ...Русские к Сюурлию не смогли прорваться, удалось лишь, введя все имющиеся резервы основного (Игорева) полка, продвинуться на полверсты: половцы успели в этом направлении подтянуть огромные силы и, создав многократный перевес, остановили, а потом медленно, с трудом начали оттеснять от речки. Все: русские и половцы - понимали, что исход этой битвы зависит от того, смогут ли русские полки дойти до воды - в такую жару, в сушь кони падут, люди (человек может обойтись без воды, лежа в прохладном месте, максимум 3 дня!), хотя покрепче,  но тоже не выдержат: потеряют сознание, упадут в обморок, который перейдет в кСму, а затем неминуемо - в смерть.
   Стрелы у русских кончились, отбивались воины Игорева полка копьями, мечами, саблями уже в контактном бою, нанося противнику сильный урон, но и сами несли потери: убитыми, ранеными...
   Главный воевода Рагуил (сам и конь - в рыжей пыли, по лицу текут черные ручейки пота) вывел своего шатающегося от усталости коня из боя и - к Игорю Святославичу, дышал через рот, какое-то время отдыхивался - только зубы белели меж потрескавшихся кровоточащих губ, да белки глаз сухо посверкивали.
   - Говорил тебе, Игорь, не к Сюурлию, а на Дон надо было... Мы смогли бы прорваться - там у них были только стрелки. Упустили время и случай!..
   В глазах Игоря на какое-то мгновение мелькнула растерянность, но в следующий миг князь мотнул головой - огненно-желтым горячим светом полыхнул позолоченный шлем на голове у него.
   - Давай туда... к Володимеру и будь с ним и делай что надо... До конца!.. А я - тут... И пусть твой сын Ратмир будет со мной...
   Но и в северном направлении теперь уже было не пробиться: половцы нагнали свои полки!..
   Враги засыпали стрелами (русские стрелки перед передними рядами - внешнее кольцо - уже погибли, поэтому не могли ответить) окруженных русских, еле сдерживающих на качающихся от усталости и обезвоживания конях. Местами сходились на пики и мечи и сабли. Таяли ряды русских, кое-где уже вместо двух был один ряд. Нужно было что-то делать!..
   Рагуил подозвал десятника:
   - Иди, скажи князю Володимеру, что надо выводить изнутри лошадей, скот и полон и гнать на половцев, а мы за ними... Так и прорвемся... А я тут... Видишь!.. Скажи, что вот-вот они прорвутся - разорвут кольцо-круг!..
   Владимир Игоревич сразу понял... Погнал вестника по кругу к отцу, чтобы тот разрешил.
   ...И когда табуны диких коней, разъяренных быков вперемешку с ними, визжащими и кричащими от ужаса и боли, - растаптываемых, - женщин и детей, неудержимой лавой поперли на половцев, то они вначале растерялись, а потом просто - ничего не могли сделать... Русские в это время успели сжать свой круг, уплотнить ряды - теперь внутри круга были только раненые русские воины, - и двинулись вслед за животными и пленными людьми на прорыв к Дону. Пиками подгоняя их, гоня впереди себя обессиленных коней, ревущих быков - рогами раскидывающих встречных конных половцев (женщин и детей скоро не стало видно!) - как сверхмощным тараном расчищали себе путь сквозь половецкие конные заграждения. На усталых высохших от жажды лицах русских ожила надежда...
   Уже прошли почти половину пути до придонного леса (а там их степнякам не достать!), но... конные половцы, бешено крутясь, где арканами, где копьями и плетями, сумели-таки развести в разные стороны прущих на них лошадей и быков и вновь плотными рядами перегородили путь... Русские в какое-то время еще по инерции (задние давили на передних) шли прямо на выставленные навстречу им длинные пики с острыми сверкающими на солнце стальными лезвиями-наконечниками. Спереди, с боков полетели половецкие стрелы, - и никакие щиты, панцири не помогали защититься от них - все равно (так густо они летели) находили щель: поражали насмерть или же ранили...
   Уязвленный стрелой, Рагуил сполз с седла. Его тут же уложили на носилки, понесли (русские - теперь уже очень медленно - продолжали продвигаться), он попросил к себе подойти Владимира Игоревича.
   - Надо, князь, спешиться, - у нас кони все равно уже не могут идти, - и пока совсем не остановили нас, нужно продолжить...
  
   "Яръ туре Всеволод!
   Стоиши на борони,
   прыщеши на вои стрелами,
   гремлеши о шеломы мечи харалужными!
   Камо, туръ, поскочяше,
   своимъ златымъ шеломемъ посвечивая,
   тамо лежатъ поганыя головы половецкия.
   Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя,
   отъ тебе, яръ туре Всеволоде!
   Кая раны дорога, братие, забывъ чти и живота,
   и града Чрънигова отня злата стола,
   и своя милыя хоти, красныя Глебовны
   свычая и обычая?"..
   Половцы давили так, что уже не было сил сдерживать!.. Святослав и без предупреждения Игоря знал, что хотят враги: прижать русских к Каяле и... не нужно добивать - русское войско, столкнутое в глубокий овраг с крутыми скалистыми склонами, на дне которого, сверкая быстрыми струями-лезвиями текла речка Каялы (Каяла), рассыпалось бы и стало беспомощным. А до Каялы всего-то 2-3 версты - за час дожмут!..
   Князь Святослав сам встал в передний ряд и начал рубиться... Вместо охлаждающего пота тело и лицо покрылись густым горячим липким... В горле, во рту горело, трескалось от сухости, руки, ноги, тело сковало свинцовой обезвоживающей тяжестью...
   Когда поступил приказ спешиться и коней пустить на прорыв, он тоже "соседоша" с коня "и поидоша бьчеся..."
   Но не хватило коней, чтобы и дальше, раздвигая путь конями, продолжить пробиваться из окружения!..
   "...И тако, божиим попущением, уязьвиша Игоря в руку и умртвиша шюйцю его, и бысть печаль велика в полку его... (Он единственный продолжал биться верхом.) Наставши же нощи суботнии, и поидоша бьючися... И мнозии ранени и мертви быша в полках руских; наставши же нощи суботнии, и поидоша бьючися. Бысть же светающе неделе, возмятошася ковуеве в полку, побегоша. Игорь же... пойде к полку их, хотя возвороти их к полком; уразумев же яко далече шел есть от людий и соймя шолом, погнаше опять к полком, того деля, что быша познали князя и возворотилися быша; и тако не возворотися никто же, но токмо Михалко Гюрговичь, познав князя, возворотися; не бяхуть бо добре смялися с ковуи, но мало от простых или кто от отрок боярьских, добри бо вси бьяхуться идуще пеши, и посреди их Всеволод не мало мужество показа. И яко приближися Игорь к полком своимь, и переехаша поперек и ту яша един перестрел одале от полку своего. Держим же Игорь, виде брата своего Всеволода крепко борющася, и проси души своей смерти, яко да бы не видил падения брата своего Всеволод же толма бившеся, яко и оружья в руку его не доста, и бьяху бо ся идуще вкруг при озере. И тако во день святoго воскресения наведе на ня господь гнев свой: в радости место наведе на ны плачь, и во веселье место желю, на реце Каялы. Рече бо деи Игорь: "помянух аз грехы своя пред господем богом моим, яко много убийство, кровопролитье створих в земле крестьяньстей, яко же бо аз не пощадех хрестьян, но взях на щит город Глебов у Переславля; тогда бо не мало ало подъяша безвиньни хрестьяни, отлуеми, отець от рождений своих, брат от брата, друг от друга своего, и жены от подружий своих, и дщери от материй своих, и... все смятено пленом и скорбью тогда бывшю. Живии мертвым завидять, а мертвии радовахуся, аки мученици святеи огнем от жизни сея искушение приемши, старце поревахуться, уноты же лютыя и немилостивыя раны подъяша, мужи же просеками разсекаеми... жены же оскверняеми и та вся створив аз - рече Игорь, - недостойно ми бяшеть жити; и се ныне вижю отместье от господа бога моего..."
   И взмолился мысленно к Небу Игорь Святославич: "...Господи боже мой! не отрини мене до конца, но яко воля твоя, господи, тако и милость нам, рабом твоим".
   Игоря взял в плен Тарголов Чилбук, Всеволода - Роман Кзичь, а Владимира - Копти. Святослав Ольгович (со слов автора "Слова о полку Игореве") - "...тъмою ся поволокоста..."
   "Тогда же на полчищи Концак поручился по свата Игоря, зане бяшеть ранен."
   И сказано в летописи, что "русь с 15 мужь утекши, а ковуемь менее".
  
   10
   Вот уже сутки спит Игорь Святославич, как привезли его в стан-стойбище хана Кончака (на правом берегу Тopa - в 25-30 верст от устья Тора). Просыпался (будили), чтобы воды попить, - поили понемногу - да перевязать руку. Поместили его в отдельный шатер.
   Под вечер к нему, откинув полог, через вход пролез Кончак... Отослал двух слуг, старушку - с лицом, как уголь.
   - Выйдите, я сам тут поухаживаю - присмотрю за ним.
   Сел на войлочный пол, подсунув под себя подушечку. Смотрел, как спит Игорь ("Будьте мертв - не шелохнётся"). Хотя внутри небольшого уютного шатра было уже сумеречно, все равно хорошо было видно лицо князя: осунувшееся лицо, заострившийся нос, глубокие впадины под глазами. Хан осторожно легонько дотронулся до его плеча, - негромко, по-русски:
   - Ну, хватит спать, проснись, сват!
   Игорь, не пошевелившись, не издав ни звука, открыл глаза. Видно было, в первые мгновенья он был очень удивлен, но не показал вида; осторожно повернулся на бок и, прижав к себе к груди (был в одной белой рубашке) перевязанную левую руку, начал приподниматься (Кончак помог) - приподнялся, сел, молча стал смотреть на Кончака, который дружелюбно улыбался ему, показывая белые зубы из-под черной бороды и усов.
   - Ну, ну!.. Здорово, сват!.. Понимаю, тяжко тебе, надо бы тебе еще день-два отдохнуть, но я потревожил тебя - я завтра с утра уезжаю: мы выступаем...
   Взметнулись брови Игоря, в глазах вспыхнули синие огоньки, и впервые, как его пленили, он разлепил губы, открыл рот, чтобы сказать.
   - Ко мне, на Посемье?!..
   - Я не хотел... Как мог... но Кза все-таки решил идти туда - не смог отговорить его; уж просил: "Пойдемь на Киевьскую сторону, где суть избита братья наша и великий князь наш Боняк", - а Кза "мовяшеть": "Пойдемь на Семь, где ся остали жены и дети, готов нам полон собран, емлем же же городы без опаса". Так мы и разделились на двое. Я собираюсь пойти на Володимера - "друга" твоего - на Переславль...
   - Значит, пока я у тебя в плену?!..
   - Да какой ты пленник! Что ты!.. Ты гость мой, дорогой! Волю тебе даю, будешь жить, как князю положено - по сану твоему: даю личных слуг 6, сторожей приставил только для... "15 от сынов своих, и "господичев пять"; езди где хочешь, ястребов даю... Попа даю тебе, чтобы ты мог бы со своим Богом общаться - и пусть он тебе поможет!.. - помолчал. - Сторожа будут слушаться тебя и чтить; куда пошлешь, туда пойдут, любое твое повеление исполнят... - И - тихо, чтобы мог слышать только князь Игорь: - Дам тебе Лавора - он по отцу половчанин, но мать - русская, - ему можно все доверять, слышишь? - Все!..
   Давай... выпьем кумыса - рука у тебя быстрее заживет... А заживет!.. Может, не увидимся... Я возвращусь, наверное, когда Солнце перевалит на зиму... Сам знаешь, откупные 2000 гривен - это не делает чести...
   - Лучше бы уж смерть, чем такой позор! Еще никогда не было такого сраму среди русских князей!..
   - Вот и выйди достойно из положения... Но не при мне...

. . .

   Вечером 21 июня (1185 г.) послал Игорь к Лавору (который был на левом берегу Тора и ждал князя) "конюшего своего, река ему: "перееди на ону сторону Тора, с конем поводным", бяшеть бо совечал с Лавром бежати в Русь. В то же время половци напилися бяхуть кумыза, а и бы при вечере: пришед конюший, поведа князю своему Игореви, яко ждеть его Лавор. Се же встав ужасен и трепетен и поклонился образу божию и кресту честному, глаголя: "господи, сердцевидче! аще спасеши мя, владыко, ты недостойного" - и возмя на ся крест, икону, и подойма стену и лезе вон".
  
  
  
  
   А Игорь князь поскочи
   горностаем к тростию
   и белым гоголем на воду.
   Въвръжеся на бръз комонь,
   и скочи с него бусым влъком.
   И потече к лугу Донца,
   и полете соколом под мъглами,
   избивая гуси и лебеди
   завтроку,
   и обеду,
   и ужине.
   Коли Игорь соколом полете,
   Тогда Влур влъком потече,
   труся собою студеную росу:
   претръгоста бо своя брьзая комоня.
  
   На одиннадцатый день Игорь Святлавич дошел до города Донца.
   Солнце свeтится на небесе -
   Игорь князь в Руской земли:
   Девици поют на Дунаи, -
   вьются голоси чрез море до Киева.
   Игорь едет по Боричеву
   к святей богородици Пирогощей.
   Страны ради, гради весели.
   Певше песнь старым князем,
   а потом молодым пети:
   Слава Игорю Святъславличю!..
  
  
  
   0x08 graphic
0x01 graphic
  
   Русские княжества и земли в XII-XIII веках
   "Разрозненная Русь!"
  
  
  
  
   Не покоренная
   Батыем Русь!
  

Историко-художественно-документальный роман

0x08 graphic
Часть первая

Глава первая

1

   В
   ыбежала девушка-подросток, - такая же молодая и нежная, как вокруг оживающая весенняя природа, - из летней избы, зажмурилась от яркого теплого солнца. Радостно заулыбалась, блестя зубами. Было раннее утро, но солнце уже успело высоко подняться в темно-синее небо. Свежий ветерок ласкал матово-розовенькую кожу девичьих щек; от куч коровьего навоза, только что выгребенного и сложенного рядом с хлевами, шел парной теплый дух свежевыдоенного молока; сладко пахло оттаявшей и нагревшейся под лучами, землей... Весенний аромат распускающихся почек пьянил. Душа рвалась куда-то ввысь: хотела полета; тело заволакивало негой - сердце "таяло" в груди...
   - Ты чо это - зимогором?! - подружка через двор (подошла незаметно) - рыжая конопатая Степана кривила рот в ехидной улыбке.
   Действительно: Агапка была одета в овечью полушубу прямого покрова с длинными узкими рукавами, застежках на кожаных пуговицах, на груди и по краям рукавов - строчные вышивки. На голове - плат: кус нового холста ("новины") - "Жарко!"
   - Где браслеты-те?
   - Вот одна... - Агапка показала: - Мати боюся...
   - Скоро тебе поневу носить, а ты все матери боисься!.. Да не заметила бы она - сама же говорила, что навез-навоевал твой тятя, когда с нашим володимерским князем ходил пустошить Рязанскую землю... За одну браслетину баба Чуга не приворожит тебе Устина, а мне Мокея!
   - А давай к бабе Радуне!
   - Она только лечит... Хоть грешно так-то делать, но теперь уж решено... Пошли к бабе Чуге: она, может, и на одну согласится - все-таки, сама знаешь: жадна она...
   - Жадна! Все в старой избе живет... - девушки шагали-бежали по улице Подгорцев на Низ - конец села. Солнце светило им глаза. - Говорят: копит, копит она... Для чего?! Для кого?! Помогла бы кому: радость, здоровье дал бы ей Бог...

. . .

   Баба Чуга: высокая, чуть сутуловатая, мужеподобное лицо, над верхней губой большого рта - усики, пыталась улыбаться (глаза пусты: ничего не выражали), выслушала скороговорку Степаны, подержала - взвесила на руке браслет, рассмотрела, заулыбалась по-настоящему, показывая крупные желтые зубы, и - радостно:
   - Согласна я, греха не боюсь: это по-вашему грех - крещены, - а я своих богов не омманываю, не предаю... Не отговаривайтесь, сикушки, на вас грех-от... Чо вы мне говорите!? Грешны, грешны! По вашей вере уже рождение - грех... Да видала, видала, как в утай на вьюношник бегаете - сама там была, - прикусила язык, заозиралась, смотрела на девушек, но те - как будто не слышали (скорее всего не поняли)... В наше время все своими именами называли: Ярилиными днями... Ну-ко, чо вы там закрестились, дергалки!..
   Девушки крестились в темноту угла. Баба Чуга распалилась:
   - Двурушничаете!.. Одной рукой креститесь - Богу молитесь, а другой колдуете?! Ничего нет святого!.. Ничему и никому не верит народ! - так, на всякий случай крестятся - машут руками, в душе оставаясь пустыми, безвольными, точнее, своевольными, живущими по-звериному: страстями своими... Чо так вылупились на меня? - говорю вам: я не крещена - мне можно... Хе-хе!.. Все мы таки - я, может, первая... На днях не утерпела, когда в Град ходила, хоть и не крещена (страсть любопытно стало!), зашла в церковь Успенья Богомати и слушала моленье с церковным пеньем... Ох, как поют!.. Но вот у многих - ничего не шевелится... крутят свои дурные головы и лыбятся: нет ни уваженья, ни страха перед Богом!.. - баба Чуга закатила глаза, открылся рот, свесились губы, как у уставшей лошади, - стояла так какое-то время, очнулась: - Красота!.. Только ради этого можно в церковь ходить, окреститься (говорят, что все грехи снимутся) и молиться тама... одна не буду: с людьми, с Богом... В конце речь проповедную слушала. Поп церковный говорил... А сам-от какой: большие глазища алчным огнем горят на мордатом сизобородом лице! Одежда на нем как на князе каком в праздничные дни: золотом-серебром шитое - слепит - сверкает при множестве горящих свечей... невысок, толст, чреват - не объять... Среди блеска и света горящего золота и серебра - темные лики богов: жуть как страшно и хорошо!.. Только говорил он о наших богопротивных поступках и стыдил нас, пугал, будто мы своими поступками и поведением гневим Бога и Бог послал на нас кару: появились неведомые татарове, которые пустошат земли: убивают, полонят, жгут... Опять пугал, что если мы не перестанем грешить, сами крещеные, не окрестим всех своих близких родных, истинно не будем верить в Бога, исполнять Его заповеди на Земле, то и к нам, на наши русские земли они придут... И молитвенно призывал церковослужитель побороть в себе все звериное и бесовское, и приложиться душой и телом и добрыми мыслями ко Кресту Бога, и отмолиться от божьей кары молитвой и приношениями в божью церковь: кто чо может... Русские слова он произносил кувыркатисто, но понятно и на старославянский манер, и получалось, как будто с нами говорят на божьем языке...
   - Ой, как страшно!.. Чо делать?.. - еще больше заполошились девушки.
   - Чо делать?.. Сходить после этого в церкву, можно и даже лучше - во Володимир, благо великий Град совсем рядом: пять верст на полдень - свечку толстую поставить и все рассказать-покаяться Богу, сказать, что не для блуда вы эдак-то делали, а чтобы их, молодых жеребя, своими мужьями сделать... И не грешить больше, девки!..
   - Почему же Бог такой: нужно постоянно Его бояться и чуть чо - наказывает?! - как еще наказывает! Бог таким не должен быть, если это истинный Бог!..
   - Хватит, сороки, настрекочете!.. Если бы не было такого строгого Бога, то чо было бы!? По лесу нагими бегали бы вместе с лешими, жили звериной жизнью!.. По-церковному Он един (видать так!) и Он нужен вам, как родительская рука с хлыстом и вас - по заднице, по заднице!.. - баба Чуга от удовольствия прищурила глаза, ощерила, оголив лошадиные зубы - но как вам не помогает (толстозады), так и людям: злое думают, говорят и делают друг другу, отбирают у ближнего еду и кров, иногда и - жизнь. Это по-большому, а по-малому: в избе кричат, домового обижают, плюются при огне или даже в огонь; с чужими женками могут и не в разрешенные богами дни... В непраздничные дни могут и медком и бражкой или даже вином повеселиться - будто бояре или же князья каки!.. А чо вы на меня так смотрите?..
   - Прости нас! Мы ведем себя ...
   - Да ладно!.. Вы перед Богом кайтесь... Я уж говорила: сама така: срамна: все коплю... - в нищете и в голоде росла, потому и стремлюсь всю жизнь насытиться... И самое страшное: старости боюся - одна - ни детей, ни рода!.. Но перед смертью все роздам - особо неимущим, многодетным, работящим, и Бог меня простит - пройду я проверку земной жизнью... Другие и этого не знают, не хотят знать - думают, вечно будут жить. Появилась седина - первая отметина смерти - перестань глупить: на Тот Свет ничего с собой не возьмешь, кроме души!.. и никого и никогда Бог не простит, если ты всю жизнь жил только для себя, себя ублаждал, чванился перед другими... Не перебивайте меня!.. Да чо вы говорите, всезнайки! Сказала же вам, что крещение приму после вас, грешниц, - вы последние будете - чистенькая буду... Богу не нужны никакие посулы - у Него все есть, а нет, то сотворит!.. Ему Душа нужна человеческая, чистая, чтобы Там Душа могла помогать Богу, а грешные Души забирает в Ад Черт... Вот они и стараются на Земле каждый себе побольше себе душ набрать, но Черт больше набирает - люди сами в том помогают ему... Я хоть кака, а стараюсь людям... вам помогаю... хочу Там вечно жить!.. С Богом!..
   - Ты же не крещена!
   - Я ж сказала - крещусь! Да при чем тут крещение?! - за добрые дела попадают в Рай!.. Чо думаете: если крещеный, дак можно грешить, грешить, а потом раз перед смертью отмолиться или же купить себе отпущение грехов?! - нет, такого не бывает!.. Ладно, девоньки, - вдруг умиленным голоском, и тут же, вытерев рукавом глаза, высморкалась в подол, и - баском:
   - Истопите-ко баньку!
   - Ба!..
   - Кака я вам, дурочки, ба!..
   И действительно: на них смотрела нестарая еще женщина - страстными огнеискрящимися желто-зелеными глазищами, большеротая, губастая, - готовая накинуться и вытолкать их. Девушки изумились,- испугались, заизображали на своих личиках улыбочки. Завертелись. Степана вновь затараторила:
   - Ой, прости нас ба... Чу...
   - Кака я вам еще "Чу"?! Ладно, баньку-то - удивим Подгорцы: все работают, а мы - баньку... Пошлите в летник.
   Они вышли во двор, вошли в летнюю избу: одновременно изба и клеть. Удивились Агапка со Степкой, когда оказались на втором этаже клети-избы: было чисто, светло и тепло. Но вот только - кругом сундуки: железные, деревянные, плетеные; и мешки, мешочки... Баба Чуга изменилась: лицо посветлело-помолодело, подобрело - глаза ее ласкали каждый сундук, каждый мешочек, тряпочку...
   - Разденьтесь!..
   Высокая стройная Агапка развязала плат - открывшаяся копна тяжелых золотых волос упала на плечи, - закрыла лицо...
   - Ты бы, девонька, постыдилась (Агапка и без того робела-стеснялась своей белоснежной наготы): скоко одежды на себя наворочала!.. Повторяйте за мной! Ты, Степка, называй имя Мокея Тугого... Ты - Устина Троедворцева... Мне Устина жаль, а вот Мокея - дурня, лодыря - нисколь. Ох, вьюноши, сбесяся понесут ваши ноженьки туда, куда укажет и потянет ваша чуга; разум помре пред страстью!.. Говорите за мной, поводя руками по своему телу вот эдак... - бабка срамно делала-показывала на себе.
   Агапка ойкнула: "Не буду!.."
   - Делай давай - все равно браслет обратно не отдам!
   - Ты с ума сошла? - полненькая, толстозадая, раскрасневшаяся Степана накинулась на подружку. - Мне мати сказывала, что по-другому мужиков не привяжешь к себе - только "этим" женки и держат в первое время мужей!..
   - А потом?.. - Агапка, преодолевая себя, кривляясь телом, руками проделывала такое!.. с виноватой улыбкой ждала ответа.
   - Потом - дети, внуки... Привяжется кобелина, - не выгонишь... - Степана - все это выговорила по слогам, в коротких промежутках прыжков-полетов.
   Баба Чуга лыбилась (уйдя мыслями и ощущениями в себя), ощерив рот до красных десен, топоча ногами, мотая головой, распущенные темные волосы - в разные стороны; обеими руками схватив правую длинную (до пупа) грудь, звонко шлепала ею себя голую, взвизгивая по-дурному, кричала:
   - Не останавливайтесь: делайте, делайте!.. Потейте, потейте и желайте мужиков... Агапка! Куды?.. Поздно... На место! - баба Чуга схватила девушку и как тряпичную куклу встряхнув, поставила на место. - Вспомните праздник- вьюношник... Раньше Ярилу из могутных мужиков выбирали, а сейчас греха боятся - трусливы стали мужики и хиловаты - приходится чучело делать с большой чугой и то!.. Вспомните мужскую чугу и желайте!.. Без этого не можно приворотное зелье изготовить... Желайте-потейте, а я буду у вас протирать-смывать приворотный пот и собирать в горшочки...
   Все втроем бесились: прыгали, крутясь, отплясывали "танец любви", кривляясь одновременно все вместе, проделывали руками и телом срамные действия... Вскрикивали слова заклинаний:
   ...- Садись белый кречет на рабу божью (имя), на белы груди, в ретиво сердце, в кровь кипучую всю тоску-кручину, всю сухоту, всю чахоту, всю вяноту великую во всю силу его могутную, хоть и плоть его в семьдесять семь жил, семьдесять семь суставов, в становой его сустав-чугу, во всю буйную головушку!.. - призывали ударить похотью-страстью...
   Доведшие себя до безумства девушки превратились в страстных демоничек... Но всех их вместе превосходила баба Чуга... При этом она успевала протирать потные молодые тела прыгающих в неистовстве "вакханок", орущих что-то нечленораздельное, страстное, смывала, споласкивала льняную тряпочку в ключевой воде ("наговоренную"), налитой в горшочек (для каждой свой горшочек).
   - Ну, Степана!.. На жеребячий табун хватит, - говорила, дрожа от страсти, баба Чуга. Протирая у нее внизу (между ног)... - рыжие все таки!..
   Провожая еще не отошедших, не пришедших полностью в реальный мир, озирающихся вокруг полуумными глазищами девушкам, говорила простоволосая колдунья:
   - Мотрите!.. Делайте, как велела: сразу ставьте квас - в свежем больше силы...
  

2

   В просторном, огороженном, утоптанном скотом и людьми дворе Троедворцев, как во всех русских семьях, уже с раннего утра кипела работа, озвучиваясь бодрыми сильными голосами людей: женщин, мужчин и веселыми, звонкими - ребенков; мычали коровы в хлевах - просились на волю; блеяли овцы; иногда вскудахтывали куры - снесли яйцо; ржали призывно лошади, запрягаемые подростками... Жили большими семьями - несколько поколений. Глава семьи - Антип. Вот он, прохаживается-распоряжается: рослый, могучая грудь выпирается из вотолы; русые волосы, бороду кое-где побелила седина - самый старый мужчина в семье - 46 лет - он один из мужчин в семье Троедворцев уцелел, участвуя в многочисленных постоянных ратях, - в основном в междоусобных войнах русских князей. А вот женщины живут дольше и часто доживают до глубокой старости: жива еще его бабушка (79 лет), матери 63 года - она вместе с его женой, братовыми вдовами-снохами весело и бойко ведут "женское" домашнее хозяйство: в избах, в скотном дворе, в огородах. Старшие женщины давали распоряжения, чтобы молодые вовремя убрали холсты, выложенные для беления; сгребли коноплю, которая зиму пролежала под снегом, а теперь готова и подсохла... и сами работали - не отставали... Антип с мужчинами: с младшим сыном Устином и племянниками (неженатыми еще) делали "мужскую" работу: во дворе, избах, клетях, амбарах, сараях, хлевах, овинах - готовили сохи, бороны; вытачивали деревянную посуду на лучных токарных станках; рубили, чинили избы, баню, другие постройки; успевали "рыбалить": сетями, мерешки ставили; бортничали (как без меда!); зимой - охота; весной пахали, сеяли; в середине лета заготовляли сено, в конце - жатва - и все это весело - в радость!.. Сейчас вот едут помогать огнищанам: старшему и среднему сыновьям, племянникам - они со своими семьями отделились в починок - нужно сжечь нарубленный посек в прошлом году, спахать сохами и в новой земле, густо удобренной золой, посеять; помочь им нарубить новый посек (рядом, вокруг Подгорцев, пашни уже засеяли, предварительно осенью унавожив, - на открытых полях земля раньше "просыпается"). Он подумал о своих снохах: иногда огорчали они - не так легки на подъем, любят поваляться в постели, распустили их сыновья - дают им волю, нет положенной строгости к своим женам... и тут же - с умилением о братовых женах-вдовах: "Трудолюбивы, чтут старших и память своих погибших мужей!.. Везде успевают: варят, парят, помогают сеять, жать, сено косить, сушить, убирать и попутно коноплю рвут, сушат, мочат, снова сушат, мнут, теребят-чешут, прядут, ткут, шьют... Хлеб молотят - от нас, мужиков, не отстают, веют. Крупу в ступах колют; ручной мельницей зерно мелют... И все - с радостью, с песнями!.. Ребенков-мурашей нарожали, вырастили таких же, как сами: жорких за столом и ненасытных в работе!.."
  
   ...Устин запряг лошадь в волокуши: две длинные жерди-оглобли с круто загнутыми вверх концами, которые волочились по земле, они в двух местах соединялись перекладинами, на них была закреплена большая корзина, сплетенная из ивовых веток. Туда Устин помогал класть продукты: мешки с крупами: ячменем, пшеном; горохом; печеный подовый хлеб: пушной - из плохо провеянной и непросеянной ржаной муки (биологически самый полноценный хлеб: кроме углеводов имелись незаменимые аминокислоты, почти все витамины группы "В" и микроэлементы) и - ситный.
   Подошедший Антип невольно залюбовался своим младшим сыном. Шестнадцатый год, а он уже с него ростом. Еще два-три года, и будет такой же могутный, как и он сам. Лицо у Устина успело покрыться золотистым загаром, на верхней губе отрос золотисто-желтый пушок. Такого же цвета волосы свисали до плеч, обвязанные вокруг головы синей ленточкой. Сын чему-то улыбался: белели зубы, сверкали синим цветом глаза - радовался жизни! "Женить его надо, нынче же, в Покров, тогда некогда будет телей ходить и лыбиться, а то забалует: что у него на уме-то... Говорят, с Агапкой ходит, как-то нужно присмотреться к ней - хоть людишки так себе - из худого рода, не уважаемы: воровством нажили богатство, но девка не в родителей - бывает и такое... - посмотрел вдаль: на северо-восток, где в трех верстах виднелся черный (смешанный) лес - хвоя на елях и соснах уже ярко зеленела - и о другом: - Начали ли жечь прошлогоднюю подсеку?.. Хорошо бы, если пожгли, можно было бы тогда пахать и сеять... Новый участок нужно срубить там же: на правом берегу Нерли..."
   Во дворе неожиданно появилась Агапка - в руках берестяной туесок с крышкой, на смущенном лице - виновато-глупая улыбка. Подошла к удивленному Антипу - поясной поклон, еще сильнее зарделась и, повернувшись к Устину, подала туесок:
   - Едешь?.. На тебе... по дороге захочешь пить... Сама делала, хлебный, не твореный...
   Антип задрал бороду, выпятил нижние губы - левый глаз прищурен - разглядывал ее: "Долга, тонка - такая слаба в работе (что мордашкой красива - не в счет!)..."
   Устин еще больше был удивлен. Он ничего не понимал в действиях Агапки и никак и ничем не мог объяснить ее появление, поэтому, подчиняясь сказанным словам, глядя на нее, как загипнотизированный, взяв в левую руку туесок, правой, вслепую нащупав крышечку, начал открывать...
   - Поставь, Устинко... потом, сбегай борзо и вели Микитке и Темиту - я забыл сказать - пусть вытащат медвежью шкуру и повесят на солнце, - и высоко вешают, чтоб собаки не порвали... Луки приберут и рожны с древа снимут и, протерев кипяченным конопляным маслом, повесят в клети под потолком...

. . .

   Выехали поздно, наверное, последние, если не считать Тугих, которые никогда не спешили - им работа - в тягость. Поехали в объезд, так как овраг можно было перейти только по мосту. Вешняя вода бежала по дну оврага с шумом, мутная, пенная, чуть не касаясь поперечных бревен моста. Переехав мост, поднялись по пологому северному склону оврага. Пошли по полю; в открытых местах тропа-дорога была суха, утоптана, начала прорастать ярко-зелеными остроконечными травинками, фиолетово-сине-зелеными на концах трубочками молочая; в конце поля, перед лесом на пригорках вовсю желтели цветы мать-и-мачехи... В лесу стало сыро, тенисто, прохладно; вокруг кое-где белели подснежники, зеленели вечнозеленые кустарники (с кочку) черники, подалее - брусника с крупными красными прошлогодними ягодами. Тихо шумел-говорил лес. Хвоя на ели, пихте и соснах близи была еще зеленее. Приятно стало холодить, чувствовалось: в глубине леса снег только что растаял, ушел в землю.
   На трех лошадях ехали Троедворцы на починок. Устин с отцом шагали за лошадью с возом позади всех. Впереди обоза шли племянники, за ними ехали женщины на лошадях, запряженных в летние сани, с ними младшие ребенки; табунок подростков убежал вперед...
   ...Антип даже приостановился - только сейчас заметил: Устин шел в ступнях (будничная летняя обувь, плетенная из бересты) - по голенищам было видно, что он поверх портянок не надел наговицы (сшитые из куска кожи - не пропускали воду).
   - Ты что?.. Работать едешь али так?! Ноги-то намочишь!..
   - Я портянок намотал поболе...
   Отец посмотрел строго на сына (Устин по привычке съежился), но оплеуху не дал: "Большой стал, кто его знает, - можно и сдачи получить..." - зашагал:
   - Что у тебя с Агапкой?.. Мотри, без баловства! А то я тебя!.. другую найду - на Строгановых дочери... Они вон какие: все на подбор: коренасты, крепки и сильны, а главное честны, порядочны и не лодыри - такие они хоть не богаты, но всегда они в достатке бывают, и души у них в спокойствии пребывают и день и ночь в радости-работе - трудом живут, не воруют и не грабят - не губят свои души... Так-то Агапка... Посмотрел на нее - давно ее не видел - с той осени - еще длиннюще, еще худущее стала: ноги как две жердины, сисек не видать... - посмотрел сыну в глаза: - Как дитя будет вынашивать, чем кормить?!
   - Тятя!.. Вырастут... - Устин красный, потный, еще что-то хотел сказать, но его сердито перебил отец:
   - Вон, Видана, тетка твоя - ни одного толком сама не выкормила, ладно другие тетки у тебя титькастые - помогли твоих двоюродных братьев и сестричек выкормить!..
   - Да ладно, тятя!..
   - Что ладно! Вон жизнь-то какая!.. Опять, наверно, война будет: какие-то татарове появились, и будто бы они всех побивают... Нам и своих войн хватает: мы не только с русскими землями деремся, но уже теперь в своей, Володимерской... Некому от иноземцев оборонять: почти все взрослые володимерцы полегли под Липицами (в 1216 году), когда братья-князья Юрий и Константин володимерский великокняжеский стол делили, - говорили, в церквях 9232 душ отпели!.. А искалеченных!.. Сколько не сразу умерло, а после, - придя домой... И с другой стороны: ростовцев и новгородцев - не меньше: хоть и победители они - просто их побольше было... Прошло всего 7 годов - ребенки ихние - у кого остались, кто успел обзавестись, - еще не успели подрасти... Я вот один из четырех братьев, дядьев твоих, в живых остался - остальные все головы сложили за князей...
   Устин смотрел на отца, раскрыв рот, слушал, не замечая, что ноги у него иногда по лужам идут.
   ...- В конце снежени (февраля) от князя Удатного (Великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого) гонцы прибыли в Володимир с просьбой к нашему великому князю Юрию, чтоб помог: вместе с русскими князями и половцами выступить против неведомых татар и помог побить их.
   - Послал помочь?
   - Нет. Ни сам не пошел, ни свою дружину не послал... Ты что под ноги-то не смотришь?! - звонкая оплеуха, от второй Устин увернулся. - Дай-ко попить...
   Уже попивая из туеска Агапкин квас, Антип говорил:
   - Эх, уйти бы нам куда подальше - на новые земли-места и не видеть, не слышать, не участвовать бы в этой грызне между князьями и боярами!.. Или же в монастырские земли податься - пахать и сеять - монахи забирают себе только на свое пропитание и содержание, а тут... как бы земля хорошо ни рожала вокруг Подгорцев, все не хватает: то этому дай, то другому оброк - то за это, то за то... Хорошо хоть новые земли (подсечные) выручают - с них три года не берут... на себя, в свою радость работаем-живем...
   - Деда, дай!.. Тоже хотим пить, - откуда-то подскакали ребята-подростки. - Нате, пейте, туесок-то обратно принесите. Ох, благодать!.. Никогда такого не пил, - пожалуй, надо подумать... Агапка... пожалуй... - улыбнулся, подмигнул сыну: - Какой вкус-аромат!..
   Устин думал о своем, вдруг глаза у него вспыхнули:
   - Вот бы в князью дружину попасть!..
   - Не то говоришь: я об одном - ты о другом!.. О деле надо говорить, а не пустое. Мы для земли рождены и на земле должны жить и радоваться: семье, детям... Какая радость пахать, сеять - жить среди полей, лесов, лугов, рек и озер, под небесами на воле вольной - тело и душа радуются - счастье-то какое!..
   - Дак откуда берутся воины-дружинники? С наших Подгорцев тоже ведь есть...
   - Чтобы хорошим воином быть, нужно с детства, с малых лет... Княжат с пяти-шести лет постригают, на коня сажают и от мамок-нянек дядьям передают, которые учат ратному делу, и не только... читать, писать - грамоте учат... княжить... И детей боярских с малых лет готовят... Такие, как мы, могут только стать конюхами, стремянными слугами, оруженосцами - копья, щиты и другое оружие таскать и потом только в молодшую дружину попадают. У бояр есть тоже свои дружины, но только из холопов - это совсем другое... во время войн обычно набирают... Мне отец (деда не помню) всегда говаривал, что истоки жизни и всех благ на Земле - народ. Все от народа: и хорошее и плохое - куда он настроится, повернется...
  
   Лес кончался, показались позапрошлогодние подсечные поля, за ними - новины - вспаханные уже (но еще не засеянные), кое-где среди обработанной земли торчали полуобгорелые пни. Пошли по тропе по полю; справа, на высоком берегу Нерли, стояли, плотно прижавшись, кругом, рубленые - еще желтизна не потускнела - избы, хлева, сараи-сенники; слева, далеко, в глубине, лежала между хвойным зеленым лесом посека. (Лесная поляна, на которой вырублен лес, и, когда участок этот сожгут, будет называться подсекой.)
   - Ох, коровины дети! Еще и не думали жечь!.. Лодыри, что же они столько времени делали?!.
  
  

Глава вторая

1

   Снова - вскачь... По Владимирской дороге... Тепло пошло от лошади - приятно запахло конским потом - Латомиру стало жарко. Он расстегнул плащ-корзно, оглянулся на свою небольшую дружину: девять ребят - таких же молодых, как и он, десятник великокняжеский Мстислава Романовича Киевского. Впереди его скачет посол-гонец, молодой боярин Алекса Андреевич - к владимирскому великому князю Юрию Всеволодовичу - с проводником-ведомцем и со своим слугой стремянным. У всех были по два извозных коня. Алекса Андреевич летел впереди, все ускоряя и ускоряя ход, уходя от своего проводника и стремянного и охранной сторожевой десятки... Встречные - пешие и конные, увидя развевающийся красный терлик, скачущего галопом боярина, заранее уступали дорогу. Догоняемые в испуге, от неожиданности, шарахались в стороны и долго с тревогой смотрели вслед: "Так-то с добрыми вестями не носятся по дорогам!.." - "Поди опять война!.."
   Перейдя полноводную (после весеннего разлива) Клязьму, на виду владимирских городских стен переоделись, прибрались сами и коней сменили. Въехали во Владимир через Золотые ворота. Латомир открыл от удивления рот: "Получше киевских!" Ведомец Шестак чуть попридержал своего коня - поравнялся с десятником: - Говорил я, какие Золотые ворота во Володимере?! Не верили, смеялись, говорили про меня непотребное!..
   В воротах их никто не остановил. Городская пешая стража толпилась в стороне от ворот и о чем-то разбиралась между собой - со стороны казалось, что они чем-то очень важным заняты. Но по-своему опыту Латомир знал, что они заняты пустой болтовней... Люди свободно входили, въезжали и выходили, выезжали - никакой охраны!.. Было дико и не по себе киевлянам: на Окраинной Руси нет такой беспечности и спокойствия - непривычно и страшно было людям, привыкшим к постоянному напряжению от ожидания нападения врагов, здесь (в Залесской Руси), где все было иначе, русским, приезжим стало как-то тревожно... А народ!.. Шумный, но спокойный; веселый, но не злошутливый; добрый, но ехидный, нехотя уступали дорогу. Увидев коня боярского, громко восторгались: "Мотри какой: первый раз такого вижу!" - "Это какой масти?" - "Очень редкая масть - изабеллова..."
   Алекса Андреевич - по-боярски приодетый, на золотом шитом поясе в серебряных ножнах висела половецкая сабля - красовался на своем высоком светло-желтом (почти белом) с голубыми глазами жеребце. Конь, по-лебединому изогнув шею, цокал лакированно поблескивающими белыми копытами по уличным настилам...
   - Кто такие?.. Откудова?
   - Не видишь по боярину - из Южной Руси...
   - А сторожа-то какие!..
   - Так это - черные клобуки, или, как они сами себя называют, "окраинцы"...
   Перед въездом в Средний город (город Мономахов) в Торговых воротах их встретили великокняжеские люди, провели в Детинец, в княжеский двор, устроили; коней - в конюшни. Алексе Андреевичу отвели небольшую чистенькую "избу" в княжеских палатах, - высоко под потолком небольшое узенькое слюдяное окошечко на полдень - солнечные лучи, радужно расщепляясь в невидимых трещинках, брызгали через желтоватую прозрачную слюду. Он тут же попросил приставленного слугу-сторожа к нему сходить и сказать княжим людям, чтобы его в сей же час отвели к великому князю Юрию Всеволодовичу...
   Только когда прошло достаточно много времени, когда - солнце на закат, позвали его.

. . .

   Принял посланника Алексу ближний думный боярин великого князя владимирского Кузьма Ратшич.
   - Мне велено вестовую грамоту отдать в руки великому князю Володимирскому Юрию Всеволодычу, а не тебе, великий боярин, - и легкий поклон Алексы Андреевича.
   Боярин Кузьма Ратшич: седой, коренастый, в боярской шубе, на голове горлатная шапка - сидел за небольшим дубовым столом - на голом столе для приличия были поставлены: мед подсласту (крепость, как у современного крепленого вина), и в небольших деревянных расписных тарелях дымились паром мясо и каши, отдельно - хлеб пресный ломтями, соль в солонках и свежая выпечка. Великокняжеский боярин разгреб толстыми пальцами в перстнях в густой в мокрой от пота бороде - освободил большой рот с синими стариковскими губами - и неожиданно мощным мужским басом заговорил:
   - Не может он тебя принять - болен, меня попросил взять от тебя вестовую и выслушать... Если тебе есть что сказать, садись!..
   Русский посол покраснел, на сморщенном лбу появились крупные капли пота, еле сдерживаясь, передал грамоту, подумав, сел и начал говорить: вначале осипшим обиженным голосом, урывками, но потом, попробовав мед, и немного погодя, не отрываясь выпив целый жбан, разговорился, увлекся сам и увлек старика-боярина, который не притрагивался ни к еде, ни к питью...
   ...- Значит, объединенных половцев Данилы Кобяковича и Юрия Кончаковича за Доном татары побили?! - удивленно переспросил Кузьма Ратшич.
   - Побили!.. Многих полонили, другие сами перешли на их сторону; часть половцев побежала на полдень - к морю, в Крым, там их татары под Судаком загнали в соленую воду и утопили; но другая часть во главе с великим половецким ханом Котяном пришли на Русскую землю к Половецкому валу - в близь Триполя. Оставив там свое войско и вежи, Котян поехал к своему зятю Мстиславу Мстиславичу Галицкому и преподнес дары: коней, верблюдов, пленниц-красавиц, драгоценности и просил помощи... Вот тогда великий князь Мстислав Удатный и послал гонцов во все Русские земли и во Володимер-на-Клязьме тож... Сейчас в Киеве собрались во главе двух великих князей: великого князя Мстислава Романыча и великого князя Мстислава Мстиславича Удатного - сын Мстислава Романыча Всеволод Мстиславич и зять великого киевского князя Мстислава Романыча Андрей; Мстислав Святославич - великий князь Черниговский - с сыном Юрием; Олег Курский; князья Путивльский и Трубчевский; сын Всеволода Чермного; князь смоленский Володимер Рюрикович; Александр Дубровецский; Даниил Романыч Волынский - зять Мстислава Мстиславича Удатного, ему 21 год; дядя его, Даниила, Мстислав Ярославич Немой, - князь Луцкий; Ярун Василич с новгородской конной дружиной; да князья - само по себе: Святослав Шумский, Юрий Несвижский, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Володимирыч Теребовльский - со своими небольшими дружинами, - ни в чью руку не идут... Все ждут великого князя Юрия Всеволодыча с его великой дружиной... Мне велено сказать великим князем Мстиславом Романычем - в утай, - что не сколько его ратная сила нужна - его у русских хватает, - а сколько Единая Рука и Единая Воля нужна!.. - от себя скажу: великие князья ни киевский, ни галицкий не хотят уступить друг другу первенство - хотя все понимают, что нужно поставить во главе объединенных войск единого военачальника, - и, если это будет великий князь Юрий Всеволодыч, то все согласятся. (Стариковские глаза владимирского боярина стали оживать, прояснились. Отчетливо стали видны края обесцвеченных радужек, он впервые посмотрел прямо в глаза молодому киевскому боярину и хотел что-то сказать, но подождал - дал договорить.) И еще просил Мстислав Романыч сказать слова хана Котяна: "Нашу землю сегодня отняли, а ваша завтра взята будет, так защитите нас, если не поможете нам, то мы нынче будем иссечены, а вы завтра иссечены будете..." От себя передает великий киевский князь, что те половцы, которые в полон взяты были и перешли на сторону татар, не только конюхами и пастухами служат, и, если не помочь половцам и вместе с ними не оборониться от татар, то и оставшиеся половцы перейдут на их сторону, и тогда будет татар трудно одолеть.
   - Передай великому князю Мстиславу Романычу - тоже в утай, - что великий князь Володимерско-Суздальский Юрий Всеволодыч не может помочь своему брату, потому что суздальские полки и часть великокняжеской дружины ушли с князем Ярославом на помощь восставшим эстам... Вижу, ты тоже ничего не знаешь и князь твой!.. А когда-то великие киевские князья владели этими землями, ставили там города - как, например, Юрьев - теперь об этом думать даже перестали, только о собе... Эсты перебили немцев в Оденпе и Юрьеве, бьются с датчанами и попросили помочь у русских из Новеграда и Пскова. А те в свою очередь - переяславльского князя Ярослава Всеволодыча, который к тому же является призванным новгородским князем. Если им не помочь, то католики, подавив восстание, захватят всю Эстляндию, окрестят в католическую веру и усилятся тогда тевтонские и ливонские рыцари и пойдут они на восток, на наши земли. Чтобы перекрестить нас из православия в католики, а это что душу вынуть у русского человека из тела - жив будет, но другой: инородец, иноземец - хороший ли плохой ли, но другой - умрет в нем русский человек, а вместе с ним и Русская земля!.. Двадцать тысяч ведет туда родной брат великого князя Юрия Всеволодыча Ярослав, - помолчал и добавил Кузьма Ратшич: - Негородоимцы те татарове - кочевники и потому не страшны они нам - города наши им не взять!.. Страшно и смертельно опасно то, что с Запада на нас идет!.. Но от себя скажу: был бы я волен сам себе делать - обязательно выступил бы вместе со всеми русскими: нам нужно объединиться, все делать вместе в единой воле и в единой силе!..
  

2

   Владимирский великий князь Юрий Всеволодович собрал своих ближних бояр в думной палате. Сидели бояре парились с напряженными недовольными бородатыми лицами, в глазах у некоторых тревога: кое-кто догадывался, по какому поводу пригласил их князь - по очень важному...
   Боярин Кузьма Ратшич смотрел на длинную сутулую фигуру князя, на его всегда хмурое, недовольное лицо с коротко постриженной бородой и думал: "Даже себя исхудил - горбится, хмур и при этом старается показать себя так, как будто бы он единый, необыкновенный... Не по-христиански и глупо: что бы он без нас, бояр, делал?! Спесив, чванлив и труслив к тому же... - не зря в срамное место позорную рану получил копьем, когда с поля боя бежал... Хромает - на всю жизнь памятная метка... (Старый боярин Ратшич был при его отце, успел и его матушке послужить...) По кому князь такой?! Верит в приметы - вдолбил себе, что сказанное перед смертью, - когда на Огненном озере уничтожали древнерусские языческие идолы, - праправнуком жреца Светлозара будто бы пророческие предупреждающие слова: "Как мне тебе отрубят голову и похоронят тебя без главы... За грехи твои придет на твои земли невиданная иноземная рать и пройдет по твоим землям и сделает ее пустой... Но не от иноземной силы придет погибель Русской земли, а он (русский народ) сам себе враг - погибель его в самом себе: он отдаст свою Душу, Веру, Отечество вместе с Землей, похороненными в ней отцами и пращурами, живущими на ней женками и детьми своими за жирное желтое золото, за мертвенно-лунный блеск серебра!.." - сбудутся! - вдруг боярину захотелось узнать, что же сказал бы волхв, если дали ему договорить - не дал договорить последнему великому древнерусскому волхву-жрецу молодой тогда - только что женившийся - князь Юрий Всеволодович - отрубил голову, а как разумно было бы дослушать волхва: может, что-то и сказал он, что нужно делать, чтобы не сбылись его пророчества... Вот и бережется - до трусости: сбегает с битв, перестал сам ходить в походы!.."
   Юрий Всеволодович говорил вяло, чуть гнусавя, уставшим недовольным злым голосом:
   - У нас великие заботы, дела, а они... собрались в Суздале, ушли туда и из Володимера тоже, - назвал имена знаменитых дружинников - среди них были и сыновья некоторых сидящих здесь бояр. Кузьма Ратшич удивленно уставился на князя - не замечая, что некоторые бояре тоже насторожились: правду ли говорит. Князь продолжал: - В основном это вои из засадного Суздальского полка, которые собрали вокруг себя из окрестностей... в том числе и из Володимера переманили; одни - без князя - с выборными воеводами хотят идти на помочь русским окраинцам. Кричат, что надоело воевать между собой, хотят быть едиными... Я первый этого хочу!.. А то, что мы иногда между собой разбираемся, так вынуждают!.. Идут наперекор мне, собираются, ослушавшись меня, идти на Половецкую Степь!.. Что сие?! И Василько в Ростове Великом готовит дружину!.. Но они ох как покаются!..
   Боярин Ратшич, несмотря на возраст, вспыхнул: нос, лоб покраснели: "Как они верно делают!.. Сейчас только Церковь Русская пытается в единстве держать народ!.." В конце речи князь велел боярам-воеводам выйти с владимирской дружиной навстречу идущим из Суздаля и побить, затем повернуть на Ростов Великий и там "раскидать" всю ростовскую дружину князя Василько, а самого его заковать и привезти во Владимир.
   ... Бояре какое-то время сидели, молча, затем заговорили-зашумели, некоторые стали кричать - сыновья у них, не сказавшись, ушли в Суздаль - только теперь они узнали, где у них сыновья. Кто-то из бояр вскочил с места:
   - Ты, Юрий Всеволодыч, без нашего согласья отказал послам Мстислава Мстиславича и Мстислава Романыча!.. Многое не слушая делаешь: как при Липице!.. А потом совсем убежал, бросив нас с войском в поле!.. Мы пойдем, будем делать что велишь, но кровь наших детей на тебе будет!..
  

3

   Без единого выстрела из лука, не вынув мечи, стояла владимирская дружина, выставленная в поле навстречу вольным витязям, вышедшим из Суздаля и решившимся, избрав воеводу, самостоятельно, без князя, идти совместно с русскими и половцами на татар. Построившись колонной по четыре в ряд, конные, в полном вооружении в поблескивающих бронях, на головах стальные шлемы, на лицах - личины, в правой руке - копья - наконечниками вперед, вниз; в левой - красные продолговатые щиты, - проскакали мимо великокняжеской дружины тяжело бряцая оружием, - гулко, грозно, как горный обвал: гудели тысячи кованых копыт, фыркали и тяжело дышали упитанные боевые кони... Перешли на шаг и, перестроившись в колонну по два, сняв личины, подняв копья, вошли в Владимир через Серебряные ворота (с востока), вышли через Золотые ворота (западная сторона города).
   Ни один владимирский воин, даже сторожа-воротники, не подчинился своему воеводе, сотнику, десятнику...
  
   Войска великого князя владимирского отказались идти в Ростов Великий. Такого еще не бывало на Владимирско-Суздальской земле!..
   Спустя четыре дня вышла дружина князя Василька Константиновича из Ростова Великого и пошла на Русь, минуя Владимир-на-Клязьме, через Переяславль-Залесский, Москву.
   Василько послал весть своему стрыю великому князю Юрию Всеволодовичу: "...Хочу в воинстве со старшими обучиться..." С ним было "малое войско" - 800 дружинников, каждый дружинник имел оруженосца - всего людей в ростовском войске было около полутора тысяч.
  

4

   Русские князья, бояре-воеводы и великий половецкий хан Котян со своими ханами сидели в великокняжеском дворце в Киеве - собрались на Совет перед выступлением на татар.
   Так получилось, что русские разделились на три самостоятельные группы (коалиции): киевская - во главе с великим князем Мстиславом Романовичем; чернигово-смоленская - во главе с Мстиславом Святославовичем, великим черниговским князем; галицко-волынская - во главе с великим князем галицким Мстислав Мстиславовичем Удатным.
  
   С 1214 года в Киеве за "старейшим" столом сидит Мстислав Романович. Много раз встречал и потчевал он гостей в этом зале-гостиной, но впервые по такому поводу собрались князья и русские бояре вместе со своими старинными врагами-друзьями-соседями: половцами. На столах мед "насыти" и "подсласту", квасы, каши и вареное, жареное на вертелах мясо... Сколько уже дней стоят станом и столько народу вокруг Киева! - трава-зеленец по самые корни изгрызена лошадьми. Простые воины стали голодать (в близлежащих селах, деревнях и городках кончились запасы хлеба), но запасы продуктов в обозах, приготовленные для похода, не трогали... Киевский князь собравшихся князей, бояр и половецких ханов, как мог, кормил и поил...
  
   ...Киевский великий князь встал, начал говорить... Мстислав Мстиславович смотрел на него сбоку, слушал и кровью наливались глаза у галицкого князя: "Что он говорит?!. - уже с явной ненавистью смотрел на Мстислава Романовича. - Ни виду!.. Старый (Мстислав Мстиславович и сам был не молод - 54 года) седой... Разве об этом нужно говорить?!. И почему он не может понять и согласиться, что не может он воеводить объединенными союзными войсками!.. При чем тут то, что он великий киевский князь - старейший в княжеском роду!.. Ведь великая должность не делает человека умнее и способнее - тем более он, даже будучи киевским князем, не отличался ни выдающимися талантами, ни энергией, по крайней мере, ни в чем особенном не обнаружил их, но пользовался лишь славой - "старый добрый князь"..."
   Не выдержал, - полноватый, - и от этого казался еще мощнее, могутнее - черные усы и борода с проседью, - Мстислав Мстиславович вскочил, заговорил-зарокотал басом - приглушил-погасил слабенький слащавенький голосок киевского князя, который от возмущения и обиды вдруг поперхнулся, закашлялся и сел, не сводя блестящих от слез-обиды старческих глаз с Мстислава Галицкого.
   ...- Не держи на меня обиды Мстислав Романыч, но не могу более молчать!.. Не о том ты говоришь! Сейчас нам надо решать, как идти, куда идти, как воевать... А прежде надо знать врага. Мы даже точно не знаем, где он на сей день находится, сколько их, что они делают и делать хотят?.. То, что ты говорил, всем известно и не о деле... Да, не пришел со своей дружиной Юрий Всеволодыч и воевод своих не послал; отсиживаются рязанцы, - повернулся к Яруну Васильевичу, не про тебя будет сказано, - молчит, как всегда, когда нет поживы, Великий Новгород - торгаши: как они были язычниками, поклоняющимися своему богу торговли: Меркурию - вору и жулику, так и остались такими же, хоть кресты носят, за что их души вечно в Аду будут!.. Зачем об них говорить, молоть языком - время на то тратить, давайте думать, решать, как воевать с имеющимися силами, которые у нас есть, - а силы не малые - только их нужно в единое тело-войско собрать и телу поставить голову умную и смелую...
   - Тебя что ли?! - князя перекати поле!.. - выкрикнул пришедший в себя и отдохнувший Мстислав Романович.
   - Меня!.. Я никогда в жизни не проиграл ни одного сражения, но видит Бог, что сейчас иду как в темный неизвестный непроходимый лес за поводырем-слепцом...
   - Это я-то поводырь-слепец?!.
   - Не ты, это я так...
   Но тут вдруг возмутились великий черниговский князь и смоленский: заговорили, закричали - перебили Мстислава Мстиславовича. - Ты, Мстислав, пришлый князь - всего четыре года в Галиче, а мы на своих наследственных землях сидим и отние столы занимаем... Хоть ты Удатный, но ты, рожденный в Торопце, живешь то в одном, то в другом месте... - Долго ли в Великом Новеграде сидел?..
   - Выгнали его оттуда!.. Мало того, ездишь, стравливаешь князей друг с другом: ты ведь Константина и Юрия Всеволодовичей стравил - сколько людей русских положил!.. Не бывало еще между русскими такой резни!..
   - Вам самим на себя надо посмотреть: что ни год - то война, рать-сеча - пылают города, села на Руси и тысячи полоненные русские потоком идут с ярмами на выях и опутанные верьми через Степь в рабство!.. Не верите? - спросите вон Котяна...
   - Ты не ровня нам, Мстислав! И не будем мы под тобой ходить!..
   Сидевший рядом с Мстиславом Галицким его зять Даниил Романович, красный, потный, сверкая синими глазищами, что-то сказал своему тестю. Рядом с ними сидевшие князья: Мстислав Ярославович Луцкий, Изяслав Ингваревич Волынский, Святослав Яневский - тоже услышали, зашевелились, заговорили друг с другом и вместе с Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем встали и пошли к выходу, громко стуча и бренча, вон из духоты и смрада - на волю...

. . .

   В тот же день, 23 апреля 1223 года, расположенные на западной стороне Киева войска галицкого и волынского князей, присоединившийся к ним воевода Ярун Васильевич с конной дружиной и несколько "свободных" князей с личными дружинами поднялись с лагеря и пошли к Зарубу. Уже около Заруба их догнали половцы Котяна. На третий день туда уже прибыли все остальные русские.
  

5

   Солнце, поднявшееся на полдень, начало нагревать броню, стальной золоченый шлем на голове Даниила Романовича. Пахло молодыми, на глазах растущими травами, распустившимися листьями берегового тальника - внизу, ближе к воде; видны были ярко-зеленые кудрявые верхушки деревьев - отдельно растущих на высоких местах и чуть покачиваемые теплым весенне-летним ветром. Все было бы как в обычные мирные дни, если бы не шум многотысячного войска, вставшего лагерем на правом берегу Днепра; стук топоров, зиньканье пил, приглушенный звон забиваемого в дерево железа - строили переправу (понтонный мост) через Днепр. Отдельные крики работающих взлетывали над разлившейся рекой и уносились-катились далеко по водному простору.
   Мост наводился, чтобы черниговским и новгород-северским войскам переправиться на правый берег и объединиться с остальными русскими.
   Даниил Романович верхом на Белане (белогривый высокий длинноногий белой масти конь в черных "чулках") в окружении двух десятков своей охраны-сторожей и вестовых, стремянных, оруженосцев смотрел с возвышенного берега, как достраивали переправу. Необычно возбужденное лицо князя, обрамленное короткой русой бородкой, казалось, светилось; необузданные смелые мысли синими искорками брызгали из прищуренных глазищ. Сверкающие его доспехи испускали-отражали энергию солнца. Даниил чувствовал, как внутри у него где-то "горит", одновременно тревожа и радуя... "Эх, эти склоки старых князей!.." - но он был рад за себя, что смог сдержаться, соблюсти честь - не встревал в разговоры-раздоры на встрече князей в Киеве; он знает себе цену: он сын Великого Романа и еще придет время, когда он покажет себя - все у него впереди - все может быть (наверное, а не может быть!) - вот с этого похода и начнется его взлет!..
   По три в ряд войска чернигово-новгород-северские начали переправу по мосту... Вдруг что-то случилось!.. "Что" - еще не знал Даниил, но понял, что очень серьезное, тревожное - остановилось движенье по мосту, шум-гул изменился - стал другим: хаотичным, неровным. Его конь Белан, всегда спокойный, слегка задрожал кожей спины, повернул голову - стал смотреть на хозяина-друга: ждал команды (в больших фиолетово-зеленых глазах коня князь увидел отображенное изображение - вниз головой - своих дружинников). Его воины, стоящие рядом, раньше увидели татар - все разом заговорили (кто-то - в крик), показывая вдаль, на левый далекий берег Днепра... Даниил Романович тоже увидел: к переправе съезжали десять верховых в ярких (не боевых) одеждах; в руке у одного на длинном древке был прикреплен стяг - понятный любому: "Послы!.."
   Подъехал стремянной Даниила Романовича (он знал, что делать), ведя на длинном поводу всхрапывающего, пытавшегося встать на дыбы темно-карего жеребца Орлика - во время боя князь пересаживался на боевого коня. Когда начал пересаживаться (не сходя на землю), то увидел, как ревниво-обиженно блестели повлажневшие огромные глаза Белана, - говорить только не могут кони - все понимают и преданы до конца, если нужно, то легко расстаются со своей жизнью, чтобы спасти хозяина-друга или просто угодить, послужить ему в последний раз. Орлик под седлом хозяина вначале успокоился, был весь внимание, но потом его длинная спина задрожала от нетерпения, запрядал ушами... Попытался несколько раз встать на дыбы, высоко выбрасывая передние ноги - страшные в бою. Даниил Романович каблуками удерживал коня. Вглядывался. Вот три десятка всадников ("Киевляне!") с правого берега помчались на левый - навстречу "гостям"...
   - Княже, тебя великий князь Мстислав Мстиславич к себе кличет! - примчавший вестник тут же круто развернулся - ускакал.
   Мстислав Мстиславович Удатный со своей личной охранной полусотней в окружении нескольких князей, воевод и ханов ждал его возле летнего шатра, на вороном жеребце такого же богатырского статью, как и он сам, - всадник-князь. Конь махал головой, хрустел стальными удилами. Увидев приближающегося Даниила Романовича в полном боевом облачении в сопровождении своей охранной десятки, Мстислав Мстиславович смягчился лицом; черные маслянистые глазища его, прикрытые густыми темными бровями, приветливо сверкнули, но он тут же снова сдвинул брови, черно-пегая коротко остриженная борода кое-где серебрилась, приказал рокочущим басом прибывшему князю:
   - Остаешься!.. Проследи: пусть все, - а не только мои и твои, - наденут брони. Сядут на коней и будут готовы!.. Враг знает каждый наш шаг. Мысли читает, а мы не готовы!.. Ринься татары по готовому мосту и - бери нас!..
   Рядом и позади стоящие смущенно переглянулись. Тесть Мстислава Удатного великий половецкий хан Котян с большим серебряным крестом на груди поверх блестящих лат (он и еще несколько ближайших его ханов приняли крещение в Киеве) что-то сказал воеводам-ханам, - те развернули коней и поскакали в свои станы... Мстислав Удатный повернулся к Семену Олюевичу:
   - Скачи со своими в борзе вниз по правому берегу Днепра, пока не встретишься с поднимающимися на ладьях с ратью Домамеричем и Держикрай Володиславичем... И веди их, сторожа с берега, до Хортицы!.. Ты, - обратился к своему воеводе Василько Гавриловичу, - иди вместе с Семеном до Хортицы, там отделись - дальше он один пойдет, - с ходу переправься на Хортицу (остров) и закрепись там... Жди поднимающихся пешцев-галичан и нас. Татар нам нельзя допускать ни на Хортицу, ни на правый берег!.. Я поскачу к киевлянам - к Мстиславу Романычу: хочу посмотреть, послушать татарских послов. Если они таковыми есть...

. . .

   Татарские послы потребовали от встретивших их русских: "Кыев кыназ Мысляб вэды!"
   Сопровождаемые послы, ведя своих коней - в красивых изукрашенных золотом-серебром сбруях, сверкающих от драгоценного металла и камней седлах - на поводу за собой, перешли по мосту (идя вдоль рядов русского воинства, остановившихся на мосту, даже не взглянули на них, как будто их и не было) Днепр, встали на берегу, чтобы прибраться - некоторые сняли с себя дорожные верхние халаты и засияли на солнце богатой одеждой; сели на своих коней и шагом, вслед за ведущими поднялись к большому ярко-желтому шатру великокняжеского киевского князя.
   Чуть позже подъехали туда Мстислав Мстиславович и Мстислав Святославович.
   У Мстислава Романовича хватило ума и такта подождать русских князей.

. . .

   Три Мстислава, три великих князя выслушали послов сидя. Послы спешились, стояли, говорил один, стоящий впереди, - коренастый, загорелый до черноты, обветренный, как угли посверкивали его глазки из-под щелей прищуренных век, лицо скуластое, черная редкая бородка на подбородке - клинышком, усы - черной узкой веревочкой свисали по краям сильного круглого рта. Он смотрел на князей как равный, говорил достойно, сильным гортанным басом, сзади его стоящий переводчик - высокий, с красивым смуглым лицом (в больших карих глазах - тревога), на голове зеленая тюбетейка, вышитая серебром.
   - "Слышали мы, что вы, русские, идете против нас, послушавшись половцев. А мы вашей земли не трогали, городов и ни сел ваших. Не на вас пришли, но пришли, Богом пущенные, на холопов и конюхов своих, безбожных половцев. А заключить с нами мир. А если же половцы побегут к вам - бейте их, а товары забирайте себе. Слышали мы, что и вам они много зла творят, поэтому и мы их бьем".

. . .

   "Приняв слова послов за обман, князья на отказываются от своих замыслов. Более того, с их молчаливого согласия половцы, мстя за свою неудачу в Предкавказье, убивают парламентеров".
  

6

   Вот уж который день русско-половецкие войска - порознь: тремя потоками идут вниз по Днепру: по воде и берегу: конные - правым берегом, пешие - на ладьях плывут ...
   Широким фронтом шли конные, оставляя след: потоптанную, мятую, местами уже подсохшую, пахнущую сенным ароматом степную траву... И будто и не войско идет: без строя... крики, шум...
   На Днепре холодные мутные воды играли водоворотами: крутящиеся круги расходились, то стягивались - плывущий мусор, попадая в центр, исчезал во втягивающей воронке.
   Одинокие группы всадников спускались по пологому берегу к воде, пытались напоить коней, но те раздували красные ноздри, фыркали, высоко задирая морды, шарахались от движущейся воды, не пили...
   Далеко по реке вниз по ветру разносились-катились многочисленные голоса людей, стук уключин, плеск воды, разрываемой тяжелыми веслами...
   Первыми (вслед за своими небольшими сторожевыми полками - на один-два дня пути от них) шли галицкие войска, позади их двигались, объединенные под руководством Мстислава Галицкого, владимиро-волынская дружина, новгородцы Яруна, князь Луцкий, Изяслав Ингваревич, Святослав Яневский, Изяслав Теребовльский со своими дружинниками; замыкали половцы - они отличались от русских: битые татарами, держались более или менее строем, лошади у них были разъезжены, поджары и ходки...
   За ними на расстоянии в полдня друг за другом - киевская группировка во главе с великим князем Мстиславом Романовичам и чернигово-смоленские войска - под началом великого черниговского князя Мстислава Святославовича.

. . .

   Мстислава Мстиславовича после того, как прибыли татарские послы и, как с ними поступили, - не узнать: то задумчив, то вспыльчив, злой... Вечером, во время остановки на отдых, он послал нарочных-вестовых с приказом к своим воеводам и к князьям-союзникам, идущим за ним, и к тестю хану Котяну: прибыть к нему и - с просьбой - к Мстиславу Романовичу и черниговскому и смоленскому князьям самим прийти к нему или же послать своих воевод.
   Сутки - до следующего вечера - ждал великий князь Мстислав Удатный русских великих князей или их воевод!.. Пришли только "свои" - в первую же ночь. Ни киевский, ни черниговский и смоленский князья не только не приехали и никого не послали, но даже не ответили. При свете костров, угостив "гостей" горячим жареным на углях мясом, дав им запить красного вина, Мстислав Мстиславович вдруг резко и гневно заговорил:
   - Мы дали повод татарам к праведной войне! - многие не поняли, удивились, внимательно прислушались. - Смерть во время битвы есть всего лишь естеcтво, но убийство доверившихся нам, пусть и врагов - послов, есть оскорбление!.. Если хотите, и Бога!.. Мы, причастные к нему, нарушили Правду!.. Выходит, Правда не с нами... - повернулся, смотрел на Котяна зло: - Мой тесть! Как человека я тебя понимаю, но как великого хана, который допустил такое, не могу понять и простить!.. Ты отнял у нас божье покровительство - побеждают те, у кого Правда на сердце и им сопутствует удача!.. Передай ханов (назвал имена) с конными полками Яруну, а сам с остальными и обозами иди позади нас и прикрывай с тыла - сам не ищи боя, сегодня не твой день и Бог не на твоей стороне, - но до нас не допусти врага, кто бы он ни был!.. Хотя перед походом благословил и обслужил молебен за нас сам митрополит Кирилл, давайте еще раз помолимся: попросим у Бога, чтобы Он простил все наши прегрешения и даровал победу!..

. . .

   Все ушли, а Мстислав Мстиславович и его тесть Котян долго еще сидели около костра: пили вино, кумыс, говорили. Котян вспоминал, рассказывал зятю:
   - Татары спустились с Кавказских гор - их провели через те горы ширванские беки, - обойдя неприступный Дербент горными тропами, вышли на кипчакские равнины. Но мы вместе с аланами, лезгинами, черкесами перегородили им выход в Степь. Целый день мы бились. Они меняли, чередовали свои полки: то легкая конница засыпала нас стрелами, то тяжелая конница - всадники и лошади укрыты броней: железными, кожаными (из буйволовой кожи) пластинами, которые ни стрелой не пробить, ни саблей не разрубить, - пытались прорваться в Степь... В самые трудные места они бросали татарские сотни...
   - Что-то не понятно говоришь!
   - Так-то они монголы - значит побеждающие - так они себя называют, а мы все их татарами зовем -- по имени сильнейших монгольских племен, которых монголы завоевали, переняли их обычаи боя: тактику и стратегию, в том числе построения, вооружения; монголы научились сражаться и побеждать, как татары, но все равно, когда где-то тяжело, вперед посылают татар или монголов под командованием военачальника татарина, - правда, им - татарам - войско более трех-пяти сотен не доверяют... Так вот, бились мы с ними целый день до вечера, но никто не одержал победы. Тогда они послали ко мне лазутчиков, которые принесли такое письмо...
   - Они еще и грамотны?!
   - У них уйгурская письменность; языки: монголо-татарский, уйгурский и наш - схожи; уйгуры у них служат писарями, почтой ведают... И, как помню, они такое прочитали: "Мы, монголы, как и вы, кипчаки, - одной крови, одного роду. А соединяетесь с иноплеменниками против своих братьев. Аланы и нам и вам - чужие. Давайте заключим с вами нерушимый договор не тревожить друг друга. Мы за это вам дадим столько золота и богатых одежд, сколько пожелаете. А сами уходите отсюда и предоставьте нам одним расправиться с аланами". - Я, дурак, принял подарки: много коней, нагруженных подарками; под утро увел своих от аланов на север и, поверив татарам, распустил войско по своим стоянкам... А татары в это время разгромили аланов и их союзников-горцев; ограбили их земли и, усилившись покоренными аланами, черкесами, лезгинами, напали на нас... Остальное ты сам знаешь...
   Рассветало. Можно различить уже лица ближних сторожей. Князь Мстислав Мстиславович сидел на седле (около костра) и, слегка раскачиваясь, смотрел на догорающие угольки... Левой рукой схватил горстью свою бороду, развернул свое грузное тело в сторону тестя.
   - Где они сейчас? Ты говорил, что они разделились и по всей Степи гоняются за остатками непокорившихся половцев. Много их осталось?
   - Кого?
   - Тех и других.
   - Я же привел с собой небольшую часть - большая часть осталась там... А самих татар не так и много, но с ними теперь не только аланы и кавказские горцы, но и мои половцы. Единственно утешает то, что татары сейчас разделены: хан Джебе должен быть в Судаке, а Судэбэ - где-то между Доном и Днепром. Теперь самое время по ним ударить, пока они врозь, но... они очень быстро передвигаются...
  

7

   Латомир оглядел свою сторожевую десятку, которая шла впереди, на виду небольшого сторожевого полка боярина-воеводы Алексы Андревича, за ними - огромное киевское войско, - лошади и воины его были невеселы. Латомир и сам был такой же, но не показывал виду. Приходилось то и дело придерживать своих коней, которые в отличие от многих были разъезжены и хотели прибавить ход (когда "летали" во Владимирско-Суздальскую Русь, то несколько коней загнали, но оставшиеся сейчас были хороши: поджары, резвы), но нельзя... Его ребята, как и другие, хотели поживиться в Степи... - не найдут татар, найдут вежи половецкие, оставшихся, предавших Котяна, - их нужно также наказать: побить или полонить, забрать скот, скарб, найдется у их женок злато-серебро... Приходится терпеть. Великий киевский князь Мстислав Романович обещал, что как только дойдут до острова Хортица, переправятся через Днепр и пойдут в Степь.
   К киевским войскам и его сыну Всеволоду Мстиславовичу присоединились: зять Мстислава Романовича князь Андрей, Святослав Шумский и Юрий Несвижский, и еще несколько незначительных князей, бояре-воеводы со своими дружинами - вот эта силища сама, без остальных русских и половцев, разобьет любого врага! А сейчас приходится идти уже по протоптанной избитой Степи, тащить с собой обозы (чтобы было на чем везти обратно домой завоеванное-награбленное), питаться одним хлебом (кашей)... Вслух не ропщут - понимают, не то что черниговцы и смоляне, хотевшие левым берегом идти - так ближе, быстрее можно добраться до татар - первыми быть... Вон они сбоку идут, пытаются обойти - уйти вперед: догнать галицко-волынское войско с половцами Котяна...
  

8

   После короткого сна в седле, на ходу - шагом, Джэбэ вновь - в бешеный галоп, меняя коней... Судэбэ просит помощи! Это впервые, как они по повелению Чингисхана (Суту-Богдо Чингисхана) преследовали бегущего Хорезм-шаха Мухаммеда, а теперь смотрят новые земли на Западе и наказывают половцев за помощь врагам монголов...
   После разгрома половцев, бежавших и укрывшихся в Крыму - в Судаке, Джэбэ со своим туменем (остатками от десятитысячного тумена) монголов, вместе с вспомогательными войсками оставался в крымских степях - на севере полуострова. Основная монгольская орда с "присоединившимися" союзниками-половцами во главе с Судэбэ находилась в Степи между Доном и Днепром. И вот теперь Судэбэ срочно просит Джэбэ прибыть к нему - русские все-таки решились выйти в Степь и искать войну с монголами: они отвергли мир - послов убили! Бог войны Сульдэ оскорблен, и нужно отомстить, наказать русских и половцев Котяна - иначе отвернется Бог от монголов, покинет их, и тогда не будет удачи... Джэбэ, исполняя просьбу-приказ (хотя оба монгольских темника были равными, но для блага обоих, не сговариваясь между собой, Судэбэ практически стал главнее: так как он опытнее, да и изначально войск у него было два раз больше по численности, чем у Джэбэ), все вспомогательные войска в сопровождении монгольских сотен направил на три дня пути от Днепра на восток по Залознинскому шляху, а сам с пятью тысячами монгольской конницы спешит на помощь к татарским сторожам на левом берегу Днепра.
   Джэбэ скакал по левому берегу Днепра, не приближаясь близко к реке. Посланные вперед сторожа-ведомцы докладывали, что видят много лодок и ладей, плывущих вверх по течению. Джэбэ с сотней таргаудов-телохранителей, оторвавшись от своих войск, подскакал к ждущим его на левом низком берегу, заросшем вдоль края и по склону кустарником, ведомцам (реки не было видно, и их с реки не видать). Соскочил с коня - высокий, жилистый, черный от загара, в легкой броне, в стальном шлеме с прочным назатыльником (для предохранения шеи от сабельного удара), бросил повод подбежавшему таргауду, щуря глаза от солнца, и, блестя белыми зубами, шагнул в кусты, пригнувшись и замаскировавшись, стал смотреть, как, широко заняв реку, вверх по течению поднимался огромный караван лодок, ладей - шли на веслах и парусах - конца не видно... Когда передние прошли и скрылись за поворотом, через какое-то время показались задние: замыкающие лодки. Шло многотысячное сильное войско: хорошо вооруженные пешцы - незнаемые для татар, непонятные из какой земли - рода-племени. "Кто такие? Куда идут?.. Если это союзники русских и кипчаков, то план сражения, разработанный юртаджи - современным языком: штабные офицеры - и одобренный Судэбэ и мною, уже никуда не годится!.."
   - Ко мне! - приказал недалеко стоящему десятнику ведомцев-сторожей.
   Извиваясь на кривых ногах, по-звериному ловко, подскочил десятник - невысокий, но коренастый, на скуластом лице горели сквозь прищуренные короткоресничные веки черными угольками бесстрастные глазки.
   - Узнай: кто такие и сколько их! Я жду там, - показал рукой на временный стан, где расположился на кратковременный отдых его тумен. - Не позднее, чем Солнце в Небе пройдет полторы ладони, ты должен доложить мне!

. . .

   Десятник подозвал своего коня тихим посвистом, вскочил на головастого невысокого с длинной гривой, но мощного, сделал знак рукой. К нему подскакали его воины.
   - Мы должны узнать, кто такие плывут, сколько их и куда! Ты, ты, ты и ты, скачите, догоните и, спустившись к самой воде, кричите... делайте что угодно, чтобы привлечь их на берег. А вы двое и вы двое - верх и вниз: ищите лодки! Найдете: один остается, а другой - быстро ко мне; нет - вертаетесь оба! А мы втроем будем надувать кожаные мешки - не найдем лодку, не подойдут к берегу, сами на лошадях вплавь... - иначе позорная смерть нам; мы Богом избранный народ, и наши души после смерти должны подняться в Небо, где ждет нас вечная счастливая жизнь среди наших ушедших туда раньше нас предков и единственный путь Туда - это геройская смерть в бою!..

. . .

   Солнце успело пройти в Небе ладонь, когда раненый, истекающий кровью десятник доложил Джэбэ, что вверх по течению плывут русские ("Галицкие выгонцы"); они, выйдя из Днестра в Русское море (Черное море), достигли устья Днепра и теперь поднимаются на помощь... Галичан почти тумен... - не договорил - упал - умер татарский воин-батыр!..
   Джэбэ позвал к себе тысячника Гемябек-нойона. В летнем шатре один на один поставил боевую задачу перед тысячником:
   - Урусов больше, чем мы думали, - все изменилось. Ты один со своей тысячей продолжишь делать то, что я должен был делать со своим туменем... Поднимешься до острова Хортица и на время закроешь переправу-выход в Степь урусам и кипчакам Котяна. На время!.. Пока мы не отойдем... Но они должны переправиться и выйти в Степь!.. Я уже послал весть Судэбэ и поворачиваю на северо-восток - иду на соединение с Судэбэ Багатуром. Дальнейшие указания получишь через вестника. Иди охотничьей лавой, собирая кипчаков, из них образуй вспомогательные отряды...

. . .

   Тумен Джэбэ мчался по степи. Передние кони раздвигали грудью высокую зеленую (от обильных дождей) траву, приминали толстыми сильными шерстистыми ногами, рубили нековаными копытами, вырывали корни из земли, оставляя после себя широкую полосу чернозема вперемешку с изрубленной травой. Скакали, часто меняя коней, - у каждого было по нескольку запасных; изредка останавливались, чтобы напоить и накормить их, - монгольские воины могли сутками скакать: они ели, пили и даже спали на ходу (конечно, когда ехали шагом) в седле! - но их кони, несмотря на фантастическую выносливость и силу, не могли так, как люди.
   ...Иногда впереди, в стороне показывались половцы, которые в ужасе разбегались - дьяволов, нечистой силы меньше боялись, чем татар, неизвестно откуда явившихся: непобедимых и страшных: страшнее страха!..
   Равномерный монотонный мощный гул несколько тысяч мчавшихся боевых коней успокаивал и одновременно навевал думы Джэбэ, скачущего в середине своей сотни таргаудов, вслед (в видимом удалении) за сторожевой сотней легкой конницы.
   Он думал: сколько же русских и половцев вместе с теми, поднимающимися на помощь?.. Судэбэ должен знать - у него разведка и юртаджи день и ночь в работе. Конечно, их намного больше, чем одних монголов, которых осталось от тридцати тысяч всадников от начала похода монгольского отряда во главе двух "псов" (Судэбэ и Джэбэ - из четырех вернейших) Чингисхана с апреля 1220 года, прошедших по боевой дороге: Самарканд - Нишапур - южное побережье Каспия (там закончилось преследование хорезмшаха) - зимовка в Муганской степи - Ирак - Грузия (разгромлены были армии Георгия Четвертого и Иана Мхаргузели) - зимовка - Дербент - переход через Кавказский хребет и победа над алано-половецким войском... По подсчетам Джэбэ, монголов оставалось не более тринадцати тысяч.
   ...Наконец-то!.. В полдень, соскочив с коня, бросив поводья таргауду, Судэбэ враскачку на онемевших ногах, шагнул вышедшему его встречать из огромного полевого темно-коричневого шатра, Судэбэ, - приветливо светился его правый прищуренный глаз и трепетал под веком левый мертвый, - и, обнявшись, Джэбэ с нежностью потерся щекой об его шрам на лице. По всему было видно и чувствовалось, что Джэбэ очень ждали. Зашли в тень просторного шатра. Отгороженная войлочно-полотняным завесом небольшая северная часть шатра служила столовой. (Готовили на кострах под открытым небом.) Джэбэ подали обед. Он глотал пахнущее душистым дымом мясное варево, запивал чистой водой ("Сладка вода в реках у урусов!..")...
   Вышел к сидящим в другой части шатра - большей, продуваемой, освещенной (снизу стенки шатра местами были приподняты в рост человека), где вокруг расстеленной карты местности (очень точной), изображенной на выделанной из телячьей шкуры пергаменте, - нойон-юртаджи и тысячникам во главе с Судэбэ. Свежий ветерок приятно наполнял шатер теплым влажным (несмотря на жару), настоянным ароматами степных трав воздухом. Джэбэ, блестя черными глазами, сморщил на сухом продолговатом лице улыбку, сел, поджав, кривоватые, как у всех, кто привык больше ездить верхом, чем ходить, ноги, на разостланный толстый войлочный ковер, - легкий приветственный наклон головы:
   - Пусть ваши кони никогда не споткнутся и руки ваши будут тверды, а глаз меток!.. - и уже не слушая обратные приветствия, впился глазами в карту: не отрываясь, глядел-изучал (все молча ждали). Джэбэ, благодаря ясно нанесенному изображению, определил местонахождение монголов и русско-половецкого войск. Они сидят в шатре на три дня пути от Днепра на Залознинском шляхе, который строго уходил на восток, пересекая верхушки-источники многочисленных рек и речушек, текущих на север, в русские черниговские земли. Сейчас они были полноводны, но не так, чтобы быть непроходимыми, некоторые к концу лета пересыхали...
   Толстый коричневый палец Судэбэ с длинным желтым ногтем ткнулся на перекресток дорог - на полдня пути от левого берега Днепра по Залознинскому шляхту. По тому, как это было сделано и как на него посмотрел напротив сидящий Судэбэ, Джэбэ понял, что он уже определился, что делать и как делать, не посоветовавшись с ним. Джэбэ привычно пересилил обиду ("Любому другому никогда не позволил бы такого!.."): "Все верно делает - мало времени!.. Надо утвердиться в том, что он предложит..." Глазами - вновь на карту: слушал и следил за движением пальца Судэбэ, который вел-показал на юго-восток вдоль правого берега Конки (впадает в Днепр) к его истокам, на полтора дня пути (для конных монгольских воинов) до возвышенности; затем - на восток по холмистой местности по водоразделу рек и речек полтора дня пути на восток до реки Калки шла караванная тропа-дорога...
   - Основные и вспомогательные наши войска должны собраться здесь! - Судэбэ ткнул пальцем. Снова сидел, полузакрыв глаза, как идол, ждал, когда Джэбэ закончит ознакомление с его планом боевых действий. Джэбэ вновь - на карту: снова две его черные косички свесились с двух сторон...
   У Судэбэ по коричневой, будто бы дубленой безбородой коже левой щеки мутными каплями скатывался пот, собираясь в ложбинке бурого шрама, стекал на подбородок...
   ...Джэбэ вскинул голову - косички легли на затылок. Он все понял! (Запомнил на карте даже тропы-дороги на южнорусских землях.) Согласен. Он бы тоже так же решил. Тут до него уже немало сидели, и все определили и решили, где и как дать сражение!..
   Затрепетал левый мертвый глаз под веком у Судэбэ, правый - прищуренный - засветился-ожил; Судэбэ чуть заметно кивнул Джэбэ и повернулся к рядом сидящему нойону-юртаджи:
   - Повтори!.. Еще раз, теперь уже все вместе, окончательно, подумаем, обговорим, - может, что и новое надумаем - еще лучше...
   Тот громко звонко, иногда переходя на кипчакский (тюрский), понятный монголо-татарам.
   ...- Урусы вместе с недобитыми нами кипчаками тремя большими ордами идут вниз по Днепру: конные по правому берегу, пешцы по воде; показывает им путь к нам старый шакал Котян... Ведут урусов "кыев киназ Мыстысляб, галич кыназ Мыстысляб" и "черны гов кыназ Мыстысляб". С ними много меньших "кыназ", сыновей со своими нукерами; бояре-воеводы с дружинами, и еще девять тысяч урусов пешцев поднимаются на помощь - завтра к вечеру дойдут до острова Хортица. Урусов и кипчаков вместе - одних конных - в три раза больше, чем нас, монголов...
   - Но у нас вспомогательные войска, а вы сами знаете, сколько их!..
   - Кони у урусов еще не разъезжены, тучны, не резвы, а пешцы в степи...
   "Заспорили"...
   Судэбэ и Джэбэ молчали, внимательно прислушивались: во время военных советов споры младших поощрялись - пока не скажет решающее слово старший. (А так, где-нибудь поспорь и, встревая в спор, встань на чью-нибудь сторону - смерть!)
   ...- Видел урусов?!. Нет?!. Один на один тебе его не одолеть. Каждый урус - багатур: здоровше и сильнее любого монгола - мы как подростки выглядим по сравнению с ними!.. (Судэбэ грозно нахмурился, посмотрел глазом на говорившего, - даже на военном совете, где разрешено все говорить, есть предел и нельзя унижать монголов!) - говоривший понизил голос и заискивающе:
   - Не все... некоторые урусы только такие...
   У Джэбэ в глубине прищура зло заискрились глаза, на сухом лице (с немонгольским длинным носом) напряглись желваки, как крылья хищной птицы взметнулись черные брови - вот-вот вскочит-кинется на юртаджи-нойона.
   - Кто твои глаза и уши?!
   - У нас много кипчаков среди...
   - Им нельзя верить! - гневный сильный выкрик Джэбэ - один, из близсидящих, заковырял в ушах: заложило уши.
   - Урус-бояр!.. Они за мзду все продадут...
   - Так почему же они еще существуют... княжества, почему жив еще народ?!.
   - Но сам урус-народ не таков: они не продаются, их нельзя купить - они землю свою не продают... Потому и крепки и живы княжества, пока таков народ!
   - Теперь верю!.. Это у всех народов так... кроме нашего, у нас никого не подкупить - даже женщин!..
   - Если у урусов их бояре-нойоны берут мзду, то они предадут - купятся! - и свой народ. И тогда мы этот народ победим! И со временем они будут нашими рабами...
   - Кто в конных и пеших войсках у них? Одни ратные или есть работные люди, слуги и рабы?
   - У них нет рабов, как у нас, они пленных-иноземцев отпускают - "садят" на землю - хлеб выращивать, а вот когда своих полонят, то делают кабальными, слугами или же продают в рабство в чужие земли.
   - Что за дикий, неумный народ!.. Сам Бог велит полонить их земли и навести порядок!..
   - Слуга - это не раб, - молчавший до этого тысячник, с небольшими седеющими косичками - щепоть седых волос на подбородке: - Народ, который не имеет рабов, сам никогда рабом не будет... Только вот гибель от своих мзду берущих (эти упыри в каждом народе есть! - как сказано было, кроме нас) действительно может быть!..
   Темники уважительно промолчали: старик-тысячник начинал свою службу нукером у самого Чингиса, когда тот был еще Темучином.
   - Странный народ! У нас по закону Ясы монгол не может быть рабом даже у своего хана, а тут кабалят своих... - все посмотрели на юртаджи: - Да-а-а! Такой Великой Ясы нет ни у одного народа в Мире, и он им не нужен...
   - Об этом может говорить и решать Бог и Чингисхан со своими мудрецами-учеными, собранными со всего Мира, и вместе с которыми Он составил Ясу! - вмешался Судэбэ, который неукоснительно выполнял то, что указано и сказано в Ясе, несмотря на возраст, раны и благодаря чему сохранил силу мышления и способность ратиться - ни в теле, ни на лице (хотя на вид казался полным - просто коренаст) - ни жиринки; не пьянствует, не обжирается, не прелюбодействует... Знали, что Судэбэ каждый день тренируется - случись: в бою не уступить никому из молодых - даже в стрельбе из лука (держит он лук в правой вытянутой руке, так как из-за ранения левый локтевой сустав полностью не разгибался, и прицеливался правым глазом...) на полном скаку в 60-70 шагов попадал в голову высунувшемуся из норы сурку. (Правда, в бою, в отличие от русских, монголо-татарские военачальники в атаку впереди своих воинов не ходили.) Усмехнулся Судэбэ, но уже не так жестко, как в первый раз, посмотрел на юртаджи (который начал выдергивать невидимый волосок у себя на подбородке), левый глаз под веками у него затрепетал и продолжил низким негромким голосом: - Все народы вместе с их вождями - уже наши рабы или будут нашими рабами!.. Так предназначено Богом - Вечным Синим Небом!..
   Затем Судэбэ и Джэбэ выслушали каждого по очереди. Почти все в тактике и стратегии сражения с объединенными русско-кипчакскими войсками были единого мнения. (Другого способа победить просто не было.)
   Судэбэ отдал приказ: чтобы татарские тысячники закончили сбор и формирование из разрозненных племенных групп кипчаков и других союзников по подобию монголов сотни и тысячи (но в тумени не объединяли); к каждому вновь назначенному тысячнику - из союзников - прикрепляли охранную монголо-татарскую сотню во главе с сотником, который практически будет управлять через тысячника тысячей; потребовал уделить особое внимание урусам-бродникам (предки современных донских казаков), перешедшим на сторону монголо-татар, к ним нужно послать только для связи два-три десятка во главе сотником, - урусы сами пришли и изъявили желание участвовать в походе на кипчаков, - и пусть стоят отдельным станом и без личного приказа Судэбэ в бой не вступают; чтобы один из колчанов у каждого монгольского воина был набит стрелами с бронебойными наконечниками. (Узкий длинный конусовидный наконечник состоял из игловидного стержня из сверхпрочной стали, на острие и с боков наплавлено мягкое железо: идентично пуле-снаряду противотанкового ружья времен Второй мировой войны!)
   - ...Джэбэ, мы с тобой не нарушим Ясу, если для сраженья возьмем тоже по колчану тяжелых железо пробивающих стрел!.. Тебе и твоим воинам трудно придется: не так-то просто будет, когда во много раз превышающие численностью враги, перейдя Днепр, войдут в Степь; нужно будет очень тонко и умело вести их туда, куда мы определили... сдерживая, и чтобы не прорвались, и не нагнали, и дали приготовиться, и не сорвались они с "крючка"... В ближний контактный бой с урусами разрешаю вступать только тяжеловооруженным!.. Всем дать кроме колчана со стрелами с бронебойными наконечниками еще три - с простыми боевыми наконечниками!..
  
   Для усиления Джэбэ ему были приданы часть аланов и черкесов (несколько тысяч). Походные оружейные кузни мастерские были далеко увезены в тыл, где в кузнях продолжали вновь ковать оружие и восстанавливать-ремонтировать старое и трофейное: наконечники стрел, сабли, палаши, топоры, наконечники копий с крюками и т. д. В мастерских делали луки; надевали наконечники на стрелы, оперяли их; шили бронь и ремонтировали старое...

. . .

   В шатре остались втроем. Судэбэ теперь уже подробно (при всех не стал!) инструктировал Джэбэ, который внимательно слушал, изобразив на лице покорность и смирение. В стороне сидел, низко наклонившись над желтым пергаментом, юртаджи - писал письмо русским.
   ... - Они устремятся в глубь Степи даже не сколько за нами, а чтобы поживиться: скотом, скарбом, полон взять - хоть рабов у них нет, но очень выгодно торгуют ими - за море отправляют через перекупщиков, так же как своих, когда друг с другом воюют... Еще раз прошу: сдерживай, не давай им быстро передвигаться - нам нужно время и место для встречи с ними!.. Растяни, не дай им объединиться - всех их вместе, одновременно мы не одолеем... Наших послов доведи до Днепра, и пусть они к ним не переходят на правый берег; с ними пошли три сотни конных лучников... - на лице у Судэбэ гримаса боли и скорби (не понять: наигранная или на самом деле...): - Они убили моих лучших багатуров - среди них двое тысячников!.. Еще раз клянусь вам, мои побратими, что отомщу за вас - будьте Там спокойны!..
   Подошел юртаджи.
   - Читай!.. - приказал Судэбэ.
   Судэбэ не дослушал, выхватил письмо, скомкал пергамент, бросил.
   - С врагами много не говорят! Пусть наши послы на словах скажут: "Если вы послушались кипчаков, убили наших послов и идете против нас - то вы идите. А мы вас не трогали, и рассудит нас Бог!.."

. . .

   Высокий жилистый Джэбэ и коренастый, как будто вытесанный из гранита, Судэбэ - одни в шатре. Стоя, положив руки друг другу на плечи, они молчали-говорили, понимая без слов, читали мысли по выражениям глаз, лица... Судэбэ-багатур из племени урянкат, Джэбэ-нойон из племени ясут - лучшие полководцы (братья по оружию - выше и ближе, чем кровное родство!) друга и одновременно земного бога Чигисхана!
   Попрощались: обнялись. Джэбэ надел легкий стальной шлем - без единой царапины, нагнулся - вышел. Через некоторое время - гул быстро удаляющихся сотен копыт...
  

9

   9-10 мая 1223 года при подходе к Олешье в Надпорожье, в 42-50 км выше порогов (не путать с нижнеднепровским Олешьем), плывущие по Днепру пешцы - киевляне, черниговцы, с северских земель и другие - все смешались (они обогнали своих конных) - сообщили Мстиславу Удатному, что к левому берегу подходит татарское посольство в сопровождении нескольких сотен конных.
   Мстислав Мстиславович и Даниил Романович в сопровождении своих сторожей спустились к воде. С неба - жара: печет солнце, а здесь от воды тянуло ледяным холодом...
   Пристали несколько русских лодок, ладья. Князь Мстислав Мстиславович посадил в одну из лодок половца-толмача с гребцами, высадив пешцев, и велел ему передать послам: "Переезжайте на правый берег!.."
   Татарские послы не стали разговаривать даже...
   ...- Я пойду!.. - князь Даниил Романович и с ним десять его дружинников запрыгнули в ладью.
   - Даниил! Вылазь!.. Останешься... Если что... то возьми в руки... Все!..
   Ладья с великим князем Мстиславом Мстиславовичем с полутора десятками воев, которые довооружились тяжелыми коловоротными самострелами, и с шестью гребцами, в сопровождении пяти лодок быстро стали удаляться... Хотя в этом месте было уже, чем в других местах по нижнему течению Днепра (исключение - Протолчия брода - ниже порогов - перед островом Хортица), все равно до пологого левого берега было далеко - отделяло текучее неукротимое море студеной вешней непрогретой мутной воды...
   Вначале их относило течением... Вода журчала, расталкиваемая тупым носом ладьи; приятно было, когда на лицо попадали холодные брызги...
   - Табань!.. Так, так - наискось, как раз к ним плывем...
   Подплыли к берегу на сотню шагов (ближе не стали подплывать) - лица послов и конных татарских воев хорошо видны, - конные стояли строем, чуть выше, полукольцом закрыв послов с тыла (четно выделялись десятники и сотники), на невысоких коренастых большеголовых конях, укрытых кожаными "латами" - только мощные мохнатые ноги не защищены, на мордах - личины. Татарские воины сидели на седлах прямо в блестящих кожаных "бронях", в шлемах (десятники и сотники - в железных) - кожаных же, сзади с широкими назатыльниками ("Голову не срубишь!"); на поясе - узкие длинные мечи (палаши), в руках - луки; спереди, сзади, по бокам свисали прикрепленные к седлу колчаны со стрелами. Вдруг один из них развернулся, сидя в седле, посмотрел назад (показал спину) и что-то сказал...
   - Смотрите! А спины-то у них ничем не защищены!.. - удивились русские в ладье, некоторые, не понимая, захихикали. Мстислав Мстиславович нахмурил брови, почернел лицом...
   Из десяти послов пятеро были "людимы", остальные с непривычно непроницаемыми лицами: скуласты, узкоглазы, гололицы, если не считать узкие ниточки усов и редкие черные бородки - у одного - хищная белозубая улыбка-усмешка...
   Стоящий впереди всех посол-татарин неожиданно громко и резко прокричал слова Судэбэ. (Мстислав Мстиславович и посол на миг "стукнулись" взглядами!..) Развернулся и пошел, не ожидая ответа, остальные - за ним.
   Половец-толмач начал переводить великому князю, но Мстислав Мстиславович, не поворачивая голову:
   - Не надо: я понял ...
   В ладье, лодках (их постепенно сносило течением) зашевелились, зашумели, заспорили; в руках появились самострелы, кое-кто уже прицеливался в уходящих послов... Мстислав Мстиславович вмиг побагровел, почернел лицом - борода взмокла, прилипла, из-под золоченого шлема потекли крупные капли пота: по лбу, коричневому носу; в выпученных глазищах - гнев и еще что-то такое... - яростный зычный окрик:
   - Положите!.. Не сметь стрелить!
   Послы даже не оглянулись, хотя и для них этот окрик должен был быть неожиданно громким.
  
  

. . .

   Поплыли обратно, дошли до середины. Лицо Мстислава Мстиславовича постепенно просветлело, повеселел, ожили глаза - другие мысли: "Судя по сказанному послами, татары не так сильны, как про них говорят!.. И уже бегут, уходят, увидев и узнав наши силы". - Он теперь знал, что делать: переправиться на левый берег и стремительно атаковать-преследовать - не дать противнику собраться, организовать сражение! Догнать татар и разгромить или же гнать их как можно дальше...
   Вышел на берег и отдал приказ войскам - своей дружине и присоединившимся к нему, - чтобы подтянулись.
   Лично сам носился на гнедом высоком туркменском огненно-злом жеребце - все видел, замечал, громко ругался, если что не так, и тут же заставлял исправить; у некоторых воев, проверив вооружение и доспехи, выгонял из построения - отсылал в обоз...
   Через своих гонцов известил великих князей о татарских послах и о том, что они сказали. И уже не призывал объединяться, но предлагал всем начать военные действия, пока "татары бегут и не в силах оборониться". Предупреждал, что в случае отказа русских князей он один будет ратоборствовать: у него достаточно сил, чтобы справиться, - с ним "многия князи с воеводами" и половцы Котяна; напоминал, что половцы не враги, а союзники и им нужно помочь восстановиться на Юге и Востоке, - "они теперь суть щит нам, нашим землям!.."
  

10

   Объединенные, собранные в единый кулак войска Мстислава Мстиславовича, еще какое-то время шли, поджидая остальных русских, но великие князья молчали и на этот раз...
   На порогах присоединившиеся к Мстиславу Удатному пешцы, оставив ладьи (грузы перенесли на вьючных коней), вышли на берег, подняли лодки на плечи, - сделав "коромысла" из жердей, - и совершили девяностоверстный марш мимо порогов, - к 15 мая дошли до Протолчьего брода (ширина Днепра в этом месте: 180-200 метров) перед Хортицей и стали станом на берегу.
   Мстислава Мстиславовича уже ждали воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович. (Они разместили свои дружины на острове Хортица.) Великий князь Галицкий слез с коня, обнялся с каждым и повел в свой, только что поставленный шатер. Послал за Котяном, Даниилом, другими князьями, Яруном и воеводами...

. . .

   ... Стрела, еще несколько стрел, сотни стрел посыпались с шелестом сверху со стороны реки на правый берег: стукающе-скрежещуще-хрустящий звук, когда стрела на излете ударялась в песчано-гранитный грунт у воды или глухой стук - в истоптанный дерн; как град слышался, попадая в шлем, броню... "шлеп-чмок", когда - в незащищенную часть тела, не глубоко раня, но - больно!.. Раненые кони дико взвизгивали, вставали на дыбы, вырывали поводья, сбрасывали седока и ускакивали прочь...
   Дикий ор людей, вопли, визги... Бешеный галоп несущихся и сбивающих все на своем пути раненых коней...
   Стреляли татары с левого берега через брод, стоя конным строем, не спускаясь к воде.
   Когда прискакали Мстислав Мстиславович, Даниил Романович и Ярун на место обстрела, русские вои, прикрывшись щитами, начали уже стрелять-отвечать из самострелов (русские лучные стрелы на таком расстоянии, перелетая реку, не достигали до высоко стоящих на берегу противника).
   Татары перестали стрелять, отошли от берега, исчезли из виду.
   Данил Романович поднял татарскую стрелу. Показал Мстиславу Мстиславовичу.
   - Смотри какие наконечники - ни бронь, ни кольчугу не проткнут...
   Подходили, смотрели, удовлетворенные.
   - На охоту и то такие не возьму...
   - Что-то знакомые... Кажись, это не татарские...
   Между тем крики, шум нарастали. Общее возбуждение среди русских!.. Подбегали, подскакивали конные на пляшущих конях - просили быстрее переправиться на левый берег, чтобы побить за "насмешку" татарву.
   Ярун вздыбил черного рослого с лоснящейся короткой шерстью жеребца, развернулся и умчался к своей новгородской дружине и к приданным ему половцам, которые были уже готовы к выступлению и встретили своего воеводу громкими криками-призывами ринуться в бой...
  
   Могучие новгородские конники - в тяжелой броне, в руках толстые длинные древки копий, слева у каждого, поблескивая на солнце бронзой, медью или железом, висел щит, - плотным строем шли за Яруном; за ними - пестрые конные отряды многочисленных половцев - во главе каждого - стойбищный хан в красных, синих, зеленых одеждах, у некоторых поблескивали на ушах кольца из драгоценного металла - кое у кого были кольчуги и шлемы, с луками в тульях, привязанные сбоку к седлу, в руках легкие длинные пики, - гортанно кричали, блестели черные глаза, светились бронзовым цветом потные лица, торопились к переправе...
  
   Остров Хортица разделял Днепр на два рукава: левый - быстрый и правый: раза в три шире и с более спокойным течением. До подхода русских войск пешцы воевод Домамерича и Держикрая Владиславовича успели построить понтонный мост с правого берега на Хортицу. Вот по этому мосту и ринулась конница подошедших русских и половцев.
   Мстислав Мстиславович, уже не колеблясь, отдал приказ начать переправу на левый берег - атаковать противника.

. . .

   Пешцы ("выгонцы галицкие"), с ног до головы увешанные оружием: копья, мечи, луки, самострелы, за спинами тяжелые колчаны, наполненные стрелами, слева у каждого тяжелый червленый щит - чуть ли не в рост человека - спускались с крутого скалистого берега Хортицы по вырубленным в граните ступенькам к воде. Садились в длинные лодки, закрывшись щитами по бортам и спереди, отталкивали тяжело осевшие лодки в водные струи левого протока Днепра и, быстро гребя веслами, мчались к левому берегу... Зеркально отсвечивала солнечными бликами река; брызги, шум, стук уключин и веселый возбуждающий гомон-рокот тысяч людей.
  
   На острове тесно от войск. Со стороны кажется, что все смешалось, неразбериха... На восточной стороне острова, на краю невысокого каменистого берега стоит спешившийся Мстислав Мстиславович в окружении своей охранной сотни, вестовых; рядом - стремянные с двумя его боевыми конями, оруженосцы. Великий князь весел, блестят на солнце его белые зубы; к нему то и дело подходят один за другим: князья, воеводы... - как и он, все в бронях, латах, на головах надеты - у князей позолоченные - стальные шлемы, шитые золотом оплечья - последние были и у воевод.
   ...Великий князь Галицкий заканчивал давать наставления воеводам Юрию Домамеричу и Держикрай Владиславовичу (они вслед за своими сотнями собирались на левый берег):
   - Отгоните их подальше в Поле и, огородившись копьями, прикрывшись щитами, бейте по ним из луков и самострелов - не давайте приблизиться к себе или обойти вас, - нам нужно время и место (освобожденная полоса на левом берегу), чтобы конные полки наши перевезти на тот берег...
   Сел на коня - так виднее Мстиславу Мстиславовичу. Судя по ябеде дальних сторожей, там - союзники татар, а сами они где-то за ними прячутся.
   Вот последние лодки с воями-пешцами пересекли левый быстротечный проток. Передние взобрались уже на левый пологий берег Днепра и вступили в рукопашный бой с алано-касожскими полками.
   Теперь Мстислав Удатный хорошо разглядел: "Точно не татарове. И стрелы те не татарские". Похоже было, что противник не в состоянии сопротивляться и потому уходит-бежит в Степь, оставив для прикрытия союзников. Он (Мстислав Мстиславович) все правильно делает: оставив на правом берегу часть половцев с кибитками, во главе с ханом Котяном для защиты с Юга русских земель, переправившись на левый берег с войсками (пешцы, его конная дружина, присоединившиеся к нему Даниил Романович, Ярун со своими и конными половцами, союзные князья и бояре-воеводы) пустится в погоню за татарами, не обращая внимания на киевских, чернигово-северских и смоленских князей. Он один сделает то, что должны были сделать вместе!.. "Своих сторожей нужно оставить на переправе..."
  
   Обогнув остров сверху, подошли и причалили весельные (сделанные из трех-четырех лодок) паромы. Гулко стуча коваными передними копытами по деревянным плахам-настилам парома, заходили, нервно вскидывая головы и всхрапывая, ведомые за поводья кони. На паромы была загружена конная дружина Яруна, затем - половецкие полки. Конники стояли около паромных перил, каждый со своим полком, поглаживая морду, шею своей лошади...
   Передние паромы переплыли, причалили, конница начала высаживаться. Ярун смотрел на приближающийся берег. Там уже не видно было сражающихся русских со спешившимися степняками, - только знакомый шум-гул боя слышался с той стороны, - врага оттеснили от берега. Вот уже, ведя за собой на поводу коней, вверх вбегали половцы, ухватившись за седла, взлетали на своих коней и с гиком-свистом уносились - исчезали с глаз...
   Ярун оглянулся: на берегу Хортицы могучий всадник в сверкающем золоченом шлеме и в латах, подняв правую руку с мечом, радостно приветствовал-призывал их вперед... - в бой!..
   Слева, нагоняя их, шли паромы с конной дружиной князя Даниила Романовича.
   Пахло рекой, свежей древесиной (устланный пол парома из только что срубленных и обтесанных деревьев был изрублен сверху подковами беспокойно топочущихся коней).

. . .

   Паромы ходили - продолжали перевозить. Даниил Романович через вестового сообщил, что он со своей дружиной вместе с Яруном и половцами гонят врага, но с самими татарами еще не скрещивали мечи; спрашивал: далеко ли от Днепра уходить - гнать их?..
   Великий князь послал ответ: "Идите как можно дальше в Поле за ними, не останавливайтесь! Я догоню вас".
  

11

   ...Джэбэ, стоя на кургане, одетый и вооруженный как воин тяжелой конницы, приподняв стальную личину (даже шея спереди и с боков была закрыта мелкоячеистой кольчугой, которая крепилась к шлему, сзади - к назатыльнику), щурясь, наблюдал за боем. Подправил висящий на левом боку тяжелый длинный палаш, обратился к рядом стоящим тысячнику багатур-нойону и юртаджи.
   - Хватит!.. Достаточно!.. Гемябэк, у тебя восемь сотен: пять легкой конницы и три тяжелой. Пусти вперед пять сотен легкой - останови урусов, засыпь их стрелами; остатки бегущих аланов и касогов поверни лицом к врагу - и чтобы ни шагу назад!.. (Приказ был исполнен немедленно: пять сотен легкой конницы умчались на запад.) Сам с тремя сотнями тяжелой конницы и бери всех моих аланов и касогов и гони на врага - закрой урусам на два-три дня дорогу в Поле, - из-под век сверкнули темные жгучие глаза: - Я разрешаю тебе достойно, как положено монголу-мужчине, умереть с оружием в руке!.. Так нужно Богу Сульдэ - мы должны показать силу и, как умеем, когда нужно сражаться до конца, не отступив, не показав спины, достойно уйти к Нему в Синее Небо, чтобы стать божьим воином - мы давно не посылали Ему монгольских батыров, пусть знает, что мы не стали трусами, не прощаем оскорбления и унижения, которое мы получили от своих врагов: убили наших безоружных мирных послов! Пусть Сульдэ всегда будет с нами, помогает, не отворачивается от нас!.. Нам нужно время, чтобы успеть приготовиться к Большому сражению!..
   Темник Джэбэ опустил закрепленную к шлему личину (изображающую морду тигра с оскаленной пастью), вмиг преобразился, приказал глухим (из-под маски) рычащим голосом:
   - Проводим багатур-нойона Гемябека и наших братьев Непобедимых в последний бой на Земле!..

. . .

   Боевые трубы, бубны подняли трехтысячное войско алан и двухтысячное касогов. За ними вскачь - три сотни монгольской тяжелой конницы воинов-батыров во главе с тысячником Гемябэком. Чуть отстав, скакала за ними, провожая на бой, навстречу русским дружинникам многотысячная монголо-татарская конница Джэбэ.
   Расстояние между сотнями тяжеловооруженных татар Гемябэка и последними рядами легковооруженных алано-касогов неукоснительно соблюдалось, так как тех, кто отставал, затаптывали, изрубали, сбивали, - после двух-трех случаев алано-касоги подтянулись и уже, не сбавляя скорости, скакали вперед. Вскоре увидели легкие татарские сотни, которые, заметив догоняющих, прибавили скорость и вскоре скрылись за горизонтом.
   Задние из касогов, оглядываясь, видели, как вплотную к ним, будто прицепившись, скачут, тяжело грохоча копытами, три сотни татар во главе с тысячником. За ними равномерно, не убыстряя и не замедляя бег, катилась конная лава Джэбэ. Мощные воины-татары (в тяжелую конницу отбирали самых сильных воинов и под стать им коней) в блестящих черных кожаных латах (из буйволовой кожи специально выделанные, обработанные и покрашенные); длинные тяжелые палаши (в полтора раза длиннее сабли или меча) в руках, луки в полуоткрытых чехлах висели слева - рядом с круглыми щитами, - прикрепленные к седлам. Колчаны со стрелами висели справа, задевая бедра. Лицо, шея воина защищены; крупы коней укрыты кожаными пластинками-латами; на мордах - огромные личины-намордники; кожаные пластины кое-где усилены стальными пластинами - все самое лучшее, передовое было взято у народов Китая и Средней Азии в вооружении и технике! - редкая стрела или копье или меч, сумев пробить кожаные пластины, добирались до нательного белья монголо-татарского воина, но и добравшись, как правило, не протыкала ткань из специального шелка, а уходила в глубь раны вместе с наконечником стрелы, копья и, потянув ткань белья, легко вытаскивалась из раны - эта своего рода операция многим спасала жизнь, так как оставшийся наконечник приводил к инфекции - к гибели раненого.
   ...Расстояние между тремя тяжелыми сотнями Гемябэка и туменем Джэбэ начало увеличиваться... Отставшие конные лавы монголо-татар сворачивали налево, затем поворачивали назад...

. . .

   Пять сотен легкой татарской конницы Гемябэка на бешеном скаку разворачивались в широкую лаву, охватывая урусов, скакавших навстречу на тяжело дышащих лошадях, не могших развить достаточную скорость...
   (Боярин-воевода Иван Дмитриевич вел свою полуторатысячную дружину, обойдя справа - по приказу Мстислава Мстиславовича - сражающихся Даниила Романовича и Яруна с остатками бегущих алано-касогов, в Поле - разведка боем.)
   Вот татарская конница обхватила уже подковой и быстро пошла на сближение. Иван Дмитриевич усмехнулся: противник явно переоценивал себя - в дружине воеводы в три раза больше воев. Хотя... то, что татары появились вдруг и смело атакуют, с какой скоростью выполняют маневры, говорило о том, что все не так просто и что противник опытен. Пригляделся и удивился: татары были хорошо вооружены и в шлемах и в легкой брони!.. ("Вон какове татарове, а я-то думал!.. Только зачем столько колчанов со стрелами?! - счас врежемся и порубим их!..")
   Они, сблизившись с русскими на расстояние полтора-два полета (русских) стрел, вдруг разом развернулись и закрутили "карусель", при этом бешено мчавшиеся в переднем ряду татары начали стрелять из луков и, выпустив - каждый - по десятку стрел, доскакивали до конца ряда, разворачивались и уже обратно скакали по второму ряду и, вновь развернувшись на другом конце, снова оказывались в переднем ряду и все вновь повторялось... И поражало то, что расстояние при этом между русскими и собой они сохраняли!..
   Стрельба из луков ошеломила русских, отрезвила - беспечности как не бывало, когда после первых выстрелов они десятками скатились, сползли, умирающие, с седел, повисли раненые. Длинные тяжелые стрелы с узкими стальными наконечниками на таком расстоянии легко пробивали броневые пластины, проходили сквозь кольчугу, как будто их и не бывало на русских воинах.
   Лебедина (лошадь воеводы) сама, без команды, страшно напряглась, напружинилась вся и, вытянув белую шею, вдруг вырвалась вперед и со страшным ускорением понеслась на татар. Его лошадь сделала то, что должен был сделать он, воевода Иван Дмитриевич: не дав времени на действия врагу, повести своих за собой на сближение, вступить в контактный бой, используя свое численное превосходство, изрубить, разметать противника.
   Воевода, уже бешено несясь, вынул меч (в левой руке тяжелое длинное копье, справа висит, привязанный к седлу, большой колчан с сулицами), закричал зычно, перекрывая грохот-шум, призывая всех за собой... Но большинство отстало от него... Удар-боль в левое плечо - плечо - как огромный больной зуб! - до самой кости впилась татарская стрела!.. От боли застонал, - щит у него слетел, - он согнулся (лошадь не сбавляя сумасшедшего аллюра, изогнув шею, кося глазами, посмотрела на него: в светло-карих лошадиных глазищах - дикий страх), прилег на гриву коня...
   Татарская конница - миг и разделилась, пропустила - атака-удар растянувшейся и сильно поредевшей русской конницы - в пустоту!..
   Воевода неимоверным усилием, превозмогая боль и слабость, выпрямился в седле, хриплым, но все еще громким голосом приказал остановиться и начать стрелять из луков. (Татары, скача с двух сторон, не переставали стрелять - выбивать русских.) Дружина воеводы, образовав большой овальный круг, закрывшись щитами, начала отвечать стрелами, но не все выпущенные стрелы долетали и попадали в цель. "Лодыри!.. Даже луки поленились пристрелять, как натянули тетиву на луке..." - Иван Дмитриевич вспомнил, что ему самому только перед Хортицей оруженосец натянул тетиву и он тоже не пристрелял лук.
   Даже прикрытые щитами, то тут, то там пораженные воины, вскрикивая, вываливались с седел - тяжело с шумом грохались на изрубленную копытами степную траву.
   Бой-перестрелка продолжалась. На одну пущенную стрелу татары отвечали тремя-четырьмя метко пущенными. Они стреляли только по всадникам, а незащищенных коней не трогали, и, как ни странно, но у многих русских это вызывали уважение... Воины легкой татарской конницы джигитовали, не стояли на месте, и в них даже с близкого расстояния было трудно попасть: носились на своих диких (с виду) конях, постоянно двигались, меняя положение, и будто без всяких усилий и не целясь, пускали стрелы, и, пока первая стрела успевала долететь и поразить, вслед за ней летели еще две-три - по другим уже целям...
   Пересиливая боль, повернул движением ноги Лебедину, закричал своим двум сотникам, чтобы они атаковали татар слева от них, а сам с остальными дружинниками, развертываясь фронтом, пошел на сближение с другой частью татар - которые справа...
   Но быстрые татарские сотни не подпускали на ближний бой - вновь легко уходили, при этом продолжали стрельбу, нанося урон русским. Вот они вновь соединились вместе, развернулись назад и, ускоряясь (стрелять перестали), - расстояние между ними увеличивалось на глазах - одолели длинный пологий подъем и скрылись из виду...
   Когда преследовавшая конная дружина вслед за бежавшими монголо-татарами одолела пологий косогор, была неожиданно атакована скрывающимися за возвышенностью алано-касожской конницей!..
   От полного истребления дружины Ивана Дмитриевича спасли подоспевшие великий князь Мстислав Удатный и его зять Даниил Романович с Яруном и его половцами. Мстислав Мстиславович повел свою личную пятитысячную конную дружину в "лоб", остальные обошли...
   Скоротечный ожесточенный бой и... небольшая часть оставшихся в живых аланов и касогов, сумевших вырваться из окружения, бежали в Степь и рассеялись, но оказавшиеся за ними легкая татарская конница (уже знакомая) и три сотни тяжелой сражались... Они, организовав круговую оборону, вначале отстреливались - не подпускали; когда кончились стрелы, ощетинившись короткими копьями, бились в ближнем бою... Уцелевшие татары, привязав к седлу умирающего хана (Гемябэка), каким-то образом смогли прорваться и уйти...
   Посланные в погоню Ярун с половцами, на рассвете следующего дня, нашли спрятанного в земле (в норе), на восточной стороне кургана еще дышащего тысячника хана Гемябэка. Остатки татар, расположившиеся тут же, почти все израненные, хотели отвлечь внимание и увести за собой преследователей, но были окружены... никто из них не сдался, не попросил пощады!..
   Гемябэка привезли к великому князю Мстиславу Мстиславовичу. Как ни пытались, не смогли хану вернуть сознание. Только раз услышали из его спекшихся окровавленных губ тяжкий хриплый стон: "Баш аурта!.."
   ... "Половцы и, выпросив у Мстислава (Гемябэка), зарезали".

. . .

   Оставив на правом берегу Днепра (напротив Хортицы) с вежами многотысячную орду во главе с Котяном и тысячу пешцев из галицких выгонцев на острове Хортица, русские князья вместе с половцами бросились в Степь в погоню за "побитыми" монголо-татарами...
  
  

Глава третья

1

   Судэбэ, скрестив ноги, сидел на мягком толстом сером войлоке в своем небольшом походном шатре; он только что проснулся - сидя, под утро вздремнул; два ближних таргауда, которые всегда находились с ним рядом (Судэбэ никогда не видел их спящими!), откинули полог и приятная предутренняя прохлада обдала влажной свежестью. Он повел широкими ноздрями короткого носа, принюхался, и лицо его ожило, исказилось подобием улыбки: пахло родным: степью, дымом костра (пекли мясо). Вот и наступил решительный день! Почти все приготовлено, обдумано, сказано; главный шаман вчера еще раз просил у Бога победу, - не монголы навязали войну урусам, а они сами, совершив тяжкий непростительный грех: убили послов-посланников, охраняемые принятыми у всех не диких народов обычаями: не только не убивать, но их даже нельзя оскорблять - это как гости, которые приглашены, они оберегаются Богом... И теперь должно последовать возмездие! Монголы никогда не трогали и не тронут ни один народ, который дружественен или становится союзником, и, наоборот, нет пощады никому, кто против избранного Богом монголов, являющихся божьим карающим мечом за совершенные грехи на Земле; народом, который установит порядок и мир на Земле, когда завоюет все земли и народы, населяющие Ее.
   В эту короткую летнюю ночь он вместе с шаманом молил Бога ("Бог един!"), отдельно - Сульдэ. Потом сидели с Джэбэ: слушали юртаджи, тысячников - советовались, и, наконец, приказал от имени себя и Джэбэ, что делать тысячникам, - каждому в помощь придавался "союзный" половецкий хан со своей ордой - в две-три тысячи конных половецких воинов. Все половцы от простого до хана предупреждены, что они подпадают под закон Ясы (легче погибнуть в бою, чем отступить-побежать).
   Хотя Судэбэ почти не спал в эту ночь, но его воины отдохнули и будут отдыхать до полудня, кроме тех, кто "вел" урусов...
  

2

   Сегодня восьмой день, как они идут по следам татар. И уже у русских не было того напряжения и собранности - ни у воевод, ни у сотских, ни у простых воев, - как в первые дни преследования. Поход стал казаться прогулкой, игрой... Разленились, растолстели от обильной пищи; щиты, тяжелые доспехи, - кроме сторожей, - сложили в обозы, воеводы оружие отдали своим оруженосцам.
   Так получилось, что русско-половецкие войска разделились на три потока и шли параллельно друг другу: Мстислав Мстиславович шел южнее западной части Приазовской возвышенности, приближался к реке Калке; группировка Мстислава Романовича шла по верху западной части Приазовской возвышенности, подошла к месту, где, разрезав северный пологий склон западной части возвышенности, образовав широкий с пологими краями (сочащимися многочисленными ключами) болотистым дном овраг, небольшим ручейком вытекала Калка. Текла вначале она на север, через полтора километра начинала поворачиваться на восток и, приняв в себя десятки таких же ручейков, став речкой, дугой радиусом в четыре-пять километров обтекала восточную сторону западной части Приазовской возвышенности и, слившись еще с тремя речками, разлившись в ширину, но не глубокая, спокойная, текла на юг, разделив Приазовскую возвышенность на две части (западную и восточную), близко протекая и образовав крутой высокий берег на восточной стороне западной части возвышенности, а левый берег Калки в этом месте - напротив - образовывал широкую луговую сторону - перед западной стороной восточной частью Приазовской возвышенности.
   Киевляне справа по возвышенности обошли овраг, дошли до восточной стороны - крутого спуска к Калке; оставив наверху повозки, сторожей, пустив захваченные стада пастись под присмотром верховых половцев-пастухов по северному пологому склону, сползли, ведя боевых коней под уздцы (приседающих на задние ноги, катящихся на своих крупах) вниз по крутому восточному склону, и на правом берегу Калки около воды устроились на отдых.
   Севернее киевлян (на расстоянии трех километров) к левому берегу Калки, огибающей западную часть Приазовской возвышенности, подходили чернигово-северско-смоленские князья - они свернули с Залознинского шляха (тоже шли по следам татар) и пошли вдоль берега, стали по отдельности устраивать свои полки на отдых.

. . .

   Мстислав Мстиславович, как и все, раздобрел, загорел (впервые в жизни в походе ему стали тесны боевые доспехи) - дни и ночи на воле: летний свежий воздух, солнце, кругом молодая зелень. Шли не спеша, то и дело поджидая своих пешцев, - он так-то и дома не отдыхал - не верилось, что в походе, преследует врага. Воевали малыми силами: разъездами-сторожами, которые гнали небольшие сторожевые татарские отряды-заслоны, безуспешно и неумело пытающиеся отбиваться от налетающих русских и половцев Яруна, и, как всегда, они теряли скот - целыми стадами и периодически обозы с кумысом и вином. Поэтому мяса жареного, вареного и увеселительных напитков было у русских вволю - каждый день на привалах во время ночлега объедались... Русские были уверены, что после поражения на левом берегу Днепра татары уже не в силах были организовать серьезного сопротивления и поэтому уже не хотели объединения, окончательно решив каждой из трех группировок воевать по отдельности, продолжали преследовать противника порознь. (И очень удачно сложилось: и татары разделились тоже на три бегущих потока.) Монголо-татары уходили туда, откуда пришли, - на Восток, но они при этом не давали русским сторожам нагнать ни свои обозы со скарбом, в том числе и с драгоценностями, ни добраться до многочисленного полона, и всегда после жесткого ожесточенного боя татары легко уходили - почти без потерь, они, как правило, не подпускали к себе на контактный бой - били из своих дальнобойных луков...
  
   Вчера, во время пира-ужина (днем русские вновь отбили у противника большое стадо буйволов с буйволицами и обозы с вином) великий князь Мстислав Удатный, сидя у себя в походном шатре в окружении князей, воевод и половецких ханов, еще раз сверялся: где они (русские и татары) идут и, главное, куда идут. Выходило, что все бегущие татары катились в ловушку: за рекой Калкой лежала луговая низменность (местами заболоченная), а за ней огромная равнина, огражденная с севера, с северо-востока и востока крутыми склонами гор (восточная часть Приазовской возвышенности) - для конницы и тем более повозок непреодолимы, - на юг - Азовское море...
   Мстислав Мстиславович напомнил, что и русские князья (киевские и чернигово-северско-смоленские), идя за отступающими монголо-татарами, тоже знают, в какую западню сами себя татары загоняют, поэтому нужно опередить их: завтра к обеду достичь Калки, перейти на левый берег и встать на ночлег, чтобы быть как можно ближе к татарскому стану и в полночь следующего дня выступить: пройти между болотами (татары такого никак не будут ждать), рывком пробив сторожевые посты, выйти на равнину и полонить весь их стан, где к тому времени должны собраться все три потока бегущих монголо-татар с повозками, с запасами провизии, оружия и так далее, самое главное, с драгоценностями, которых у них должно быть не мало, их женками и полоном. Им не уйти! Это будет окончательная победа русских и поражение татар! Они навсегда зарекутся ходить на русские и половецкие земли!..
   Он, Мстислав Мстиславович, как всегда победитель, храбр, с огромным захваченным полоном, добром возвратится на Русь и, конечно, поделится: на всех хватит! - но остальные русские князья получат это из его рук и, хотят или не хотят, им придется благодарить, возвеличивать Мстислава Мстиславовича, это будет им своего рода урок за то, что не слушались его, игнорировали его советы и предложения, не выбрали главным князем-воеводой. Пусть не важничают: он один справится с татарами и поделится захваченным, но не славой!..
   Пьяные князья и воеводы, половецкие ханы славили чуть опьяневшего великого князя Мстислава Удатного...

. . .

   Пахло конским потом, навозом - гул многотысячной конной дружины Мстислава Галицкого. Половецкое чужеземное солнце лило сверху желтый тягучий жар; кое-где местами - пыль; уже отросшая степная трава, изрубленная, прибитая конскими копытами к иссохшей земле, вяла, желтела-сохла; у людей жажда вытесняла все чувства, притупляла сознание, - одно желание и стремление - напиться воды...
   Впереди идущие во главе с Яруном Васильевичем половцы и его личная дружина новгородцев начали подходить к реке Калке. Русские с обгорелыми на солнце носами (забрала шлемов подняты - Мстислав Мстиславович приказал всем надеть боевые доспехи) - кое у кого шелушились, бородатые: русые, рыжие, темные - мокрые от пота, сильно страдающие от жары (исподняя одежда прилипала к телу - сколько дней не мылись в мовнице!), утомленные, почувствовав свежесть близкой воды, повеселели: поблескивали зубы, засверкали синие глаза... Соломенно-желтые сухие лица половцев с клиновидными бородками на подбородках и с черными узкими свисающими усами, ничего не выражали. Они (и их кони) как будто не чувствовали жару, ехали, даже не распахнув верхнюю одежду (уверяли, что так менее жарко), но тоже начали готовить своих коней к водопою.

0x01 graphic

   Все знали, что сегодня предпоследний день похода...
   Вдруг впереди - нарастающий встречный топот-гул, - из-за холмистого правого берега Калки (внизу около воды - отсюда не видно - скрывался до поры татарский отряд) выскочила вражеская конница на быстрых, приземистых конях, несущихся с невероятной скоростью, вмиг развернулись по фронту и начали обхватывать передние половецкие сотни, приблизились и, весело-зло скаля белые зубы (непривычно узкоглазые, широколицые, скуластые), выпустили тысячи стрел - сотни всадников-половцев слетели, скатились с седел, - враз, выставив копья с крюками, татары врезались в растерявшиеся смешавшиеся ряды половцев и еще несколько сотен их кончили свои жизни на остриях копий или же, стащенные с седел, были растоптаны насмерть конями...
   Великий князь Мстислав Удатный, всегда готовый к неожиданностям, и то в первый момент растерялся: так легко татары расправились с передовым отрядом половцев!.. Но его личный богатый опыт, умение и мужество "сработали" - он понял, что там происходит, - хотя отсюда ему было плохо видно. Приказал князю Даниилу Романовичу броситься на помощь Яруну и вместе с ним атаковать татар в "лоб", остановить побежавших половцев, развернуть их против врага.
   ...Воевода Иван Дмитриевич (русский лекарь вытащил наконечник ранившей его стрелы - как занозу с сердца! - на глазах начал поправляться боярин-воевода), без кольчуги, брони - мешала надеть раненая, привязанная к телу заживающая левая рука, - не дожидаясь указаний от великого князя, велел своему стремянному подсадить его на коня, оруженосцу подать меч: сам повел свою - теперь уже небольшую дружину наметом в обход справа сражающихся - на левый фланг татар. Забытая в последние дни боль в руке вновь напомнила болью-туканьем, но он продолжал лететь на Лебедине. Лошадь сама знала, чего от нее хотят: неслась... За ним со своими дружинами устремились князья: Василько Гаврилович и Мстислав Ярославович Луцкий... К ним присоединился владимиро-волынский воевода-боярин Семен Олюевич, ведший свою семисотенную дружину позади Даниила Романовича, который вначале удивился, а потом разгневался, когда увидел, как его воевода, не спрашиваясь, вдруг повернул своих воев направо и - в бешеный галоп вслед за умчавшимися вперед, обход справа князьями Василько и Мстиславом Ярославовичем - скрылся в рыжей пыли, - только гул скачущих и затем гром-треск и зверино-человеческий ор - разгоралась битва...
   Мстиславу Мстиславовичу ничего не оставалось, как повести свою многотысячную дружину в обход слева. Но пространство между сражающимися и крутым южным склоном возвышенности было узко, да к тому же завалено скатившимися крупными камнями (гранитных и кварцевых пород), приходилось придерживать своих коней, переходить на шаг, - дружина растянулась (задние все еще стояли, ждали, пока передние не пройдут). Неожиданно выйти в тыл к татарам не удалось: как только передовые сотни во главе с великим князем Мстиславом Удатным стали приближаться к правому флангу, чтобы начать обходить их, татары развернулись и начали стрелять из луков, легко ускользая от встречного контактного боя, и одновременно стали быстро отходить, чтобы не быть окруженными в несколько раз превышающими силами.
   Легкая татарская конница вначале отступила к реке, потом, перейдя Калку, построившись в линию, начала расстреливать бросившихся вслед за татарами обезумевших от позора и гнева и боли половцев, не давая им перейти на левый берег, постепенно от татар осталась только сотня, которая продолжала стрелять, остальные ушли-скрылись в луговой стороне (заросшей кустарником, отдельными деревьями и высокой травой), через какое-то время отступила-исчезла и последняя сотня...
   Впервые в этом походе половцы понесли такие большие потери. А сколько раненых!.. У русских погибло чуть больше десятка, но раненых было тоже много. И особая, горькая печаль была по поводу гибели русского воеводы Ивана Дмитриевича!..
  
   Мстиславу Удатному пришлось изменить свой первоначальный план. Оставив на правом берегу обозы с добром и тяжело раненными и убитыми, запасных коней, захваченные стада и сильную сторожу: всех пешцев, которые практически не участвовали в боях во время преследования монголо-татар, он перешел с конным войском Калку и расположился на левом берегу, чтобы привести себя в порядок. Велел объявить, что до вечера будут отдыхать. Об остальном все уже догадывались: пройдя в ночь до татарского стана, нападут на спящих, возьмут богатые трофеи и полон. Завтра ("Какое завтра: можно сказать, уже сегодня!") последний бой, последний день погони!
   Вновь повеселели лица воев, даже легко раненные наравне со всеми забегали: раздували костры, над ними вешали большие котлы - варили мясное хлебово, жарили мясо на огне; остальные купались, шумно плескаясь и дурачась в теплой речной воде; тут же недалеко поили коней, а потом, стреножив, пускали пастись - благо вокруг сочная мягкая луговая трава.
   Вскоре котлы были вычерпаны, вылизаны. Укрывшись от солнца, беспечно разоблачившись, улеглись после очень плотного обеда спать.
   Мстислав Мстиславович не ожидал такого от своих "робят", был удивлен и разгневан. Хотел поднять всех по тревоге, чтобы надели доспехи, - говорено же было, чтобы ели и спали в броне, в обнимку с мечом! Но в последний момент то ли самоуверенность, или у самого появившаяся беспечность, или еще чего-то пересилили его многолетнюю воинскую мудрость и он решил до вечера, оставив в основных войсках все как есть, не тревожить их, а для безопасности решил выдвинуть всех половцев с Яруном, чтобы захватить и закрыть довольно просторный проход между двумя болотами, чтобы татары из своей "ловушки" не смогли неожиданно выйти и напасть. В свою очередь Яруна с половцами "подпер" для надежности дружиной двадцатидвухлетнего волынского князя Даниила Романовича. С южной стороны (вдоль реки Калки) обезопасился, загородившись дружиной Святослава Яневского. Напротив, через реку, его развернутый стан, где немало войск. Прошло совсем мало времени, а его "робяты" вновь забегали: в не успевшие потухнуть костры подбросили дрова; вновь кое-где мучительно взревывали смертельно пораженные быки - привычно резали на обед ("Сегодня решили дважды обедать?!"); вновь - шум, галд, вскрикивания, хохот... Снова над лагерем разгорелись многочисленные костры, синее небо заволокло дымом...
   Глядя на то, что выделывают, как ведут себя, - безумствуют, обжираются - его дружинники, Мстиславу Мстиславовичу вдруг стало тревожно, холодно в груди: "Что-то делается не так и не то!.." Сняв с себя только верхнюю бронь, он сел на лежащее на земле (утоптанной траве) седло, отпил большими глотками из бурдюка прохладной воды, подкисленной и побеленной кислым молоком (такой напиток половецких женщин, хранящийся в кожаном бурдюке, всегда был прохладен в любую жару, чист от патогенных микроорганизмов, в том числе кишечных, хорошо утолял жажду и голод), велел подвести свежего коня - мощного высокого туркменского жеребца. Конь задирал голову, пытаясь вырвать узду из рук стремянного, косил черно-фиолетовыми глазами, настораживал уши, всхрапывал, дрожа всем телом, раздувая красные ноздри, - по своему опыту князь знал, что лошадям под силу то, чего человеку не дано: они безошибочно угадывают-предчувствуют опасность; не раз заблудившегося в незнакомой местности кони выводили его к людям, а в бою спасали жизнь!.. Вот и теперь его конь что-то знал о какой-то опасности: вглядываясь своему коню в зрачки, Мстислав Мстиславович видел в них ужас... Но он не был бы "Удатным", если бы был суеверным, как степняк, труслив, как слабоумок, не могущий пересилить животные чувства. В утай все-таки перекрестился малым крестом, обратился к Богу мысленно: "Господи! Ты дал мне тело и разум, чтобы я все делал сам на Земле, с рождения сделал меня князем, чтобы я водил и служил своему народу, так дай же мне, как всегда удачу, чтобы я смог побить ворогов-татар, которые пришли с оружием и недобрыми намерениями на наших соседей-друзей половцев!.. Пособи нам, Господи!.."
  

3

   Посланный сторожевой отряд великого киевского князя Мстислава Романовича во главе с велико-ростовским воеводой Алешей Поповичем, который вот уже восьмой год служит ему верой и правдой, состоявшим из его небольшой дружины (семьдесят восемь человек привел с собой из Ростова Великого Алеша Попович) и дружины киевского молодого боярина Алексы Андреевича, расположился на отдых у подножия горы-берега на правой стороне реки Калки, чуть пониже по течению от основного стана киевлян.
   Алеша Попович и Алекса Андреевич и их дружинники наблюдали за скоротечным, но от этого не менее жестоким боем, который произошел между войсками Мстислава Мстиславовича и татарами. И сейчас продолжали наблюдать за русскими и половцами, перешедшими Калку. (Алеша Попович в разные стороны разослал для разведки разъезды: по пять-семь человек.) Отсюда хорошо был виден лагерь - хотя и далеко - ниже по течению - Мстислава Мстиславовича на левом берегу.
   Кое-кто из сторожевого отряда, видя, как на том берегу растелешиваются, тоже начали снимать с себя бронь, оружие, верхнюю одежду... Попович негромким, но очень сердитым грозным голосом приказал, чтобы все оставались в броне и при оружии. Нехотя, некоторые с ворчанием, выполнили приказ.
   - Комоней напоить: остыли уже, стреножить и пустить по низу, около воды - там трава густая и сочная! К закату солнца мы выйдем и присоединимся обратно к великому князю и вместе с ним пойдем в ночь, перейдя Калку и пройдя сквозь разбросанные и растянувшиеся чернигово-смоленские станы, на татар. Мы опередим всех!.. Мы должны быть варягами (в смысле: верными) Мстиславу Романычу, хотя мне люб и Мстислав Удатный - я с ним при Липице князьям Ярославу и Юрию Всеволодычам зады драл... (Зажгли костры, повесили над ними котлы с варевом, воины уселись вокруг огней на седлах - ждали...)
   Храбр (исконно древнерусское слово, которое было заменено нами татарским: "багатур" - богатырь) Алеша Попович снял шлем с личиной и тоже сел к своему костру, где уже бегал-готовил еду его вернейший слуга и друг Торопко. Рядом сидел его сын, похожий на своего боярина-отца, как лебеденок перед лебедем-отцом: русобородым, синеглазым, золотистые волосы свисали до плеч.
   К ним присоединись приглашенные: Алекса Андреевич со своими двумя сотскими (один из них Латомир, вместо раненного в стычке с татарами сотского Бороки) и двое полусотских из дружины Поповича.
   Торопко еще быстрее забегал, на ходу потчуя их из большой деревянной братины вином, у всех вызвав радостное удивление. А Алеша Попович, повернулся к Торопке и, поймав его взглядом, улыбнувшись своей светлой доброй улыбкой, - басом:
   - Ох, Торопка, Торопка, ты всегда чем-то радуешь, вот потому ты мне пригож и люб и не можу я, бес, без тебя!..

. . .

   Солнце - за полдень. Жара начала спадать, подул свежий восточный ветерок: запахло рекой, лугами, конским потом, болотом, и ко всему этому примешан ароматный дымок. Пили, говорили, смеялись. Отдыхали. Прискакали друг за другом посланные в разведку, соскакивали с уставших - с черными от пота полосами на крупах - лошадей, передавали поводья подошедшим товарищам, шли к Алеше Поповичу, жадно пили из преподнесенной братины (устало-томно закатывая маслянисто заблестевшие глаза), докладывали.
   Теперь стало ясно, где и как расположились черниговские, северские и смоленские полки: всех дальше, на самой северной части дуги реки Калки (с внешней стороны слева) - великий князь черниговский Мстислав Святославович с сыновьями Юрием и Василько и с Михаилом Всеволодовичем - сын Всеволода Чермного; ниже, южнее - князья: Юрий Несвижский и Святослав Шумский; еще южнее по левому же берегу (ближе к Мстиславу Мстиславовичу) - князь смоленский Владимир Рюрикович, князь Александр Дубровецкий, князь Олег Курский с Ярославом Неговорским, Изяслав Ингваревич Северский с князьями Путивльским и Трубчевским...
   - Слышал? Все понял: где и что и как?.. - обратился к одному из своих полусотских Алеша Попович.
   Тот встал, надел шлем:
   - Точно так: все понял!
   - Возьми с собой двоих комонных, скачи к великому князю Мстиславу Романычу и все обскажи!..
  
   Тень от горы подползла и закрыла лежащих, дремлющих. Дышать стало легко, тело отдыхало от дневного зноя в райской прохладе, душа радовалась: последний ратный день!.. Разобьют татарский стан, побьют неведомых степных разбойников и - домой...
   Веселы были лица и радостны голоса (говорили вполголоса) и у Алеши Поповича и Алексы Андреевича, сидящих около затухающего костра. Недалеко от них сидел-лежал, как сторожевой пес, Торопко. Он привычно оглядывался, прислушивался ко всему. Он был в курсе всех дел, событий и дум своего друга-господина и всегда был готов к исполнению любого его приказа-просьбы...
  
   Черная тень уже переползла реку Калку и начала подкрадываться к лагерю Мстислава Мстиславовича...
  

4

   ...Напрасно Ярун звал пройти между болотами и на выходе из прохода отдохнуть, но половецкие князьки на этот раз не послушались его, - даже вестового от великого князя Мстислава Мстиславовича с приказом пройти проход и закрыть вход. Новгородцев было слишком мало, чтобы одним идти и заполнить-закрыть проход. Ханы кричали: "Дай коням отдохнуть!.. А татар так и так не выпустим - у прохода стоим". Убедили Яруна, и он подумал: "Какая разница, где перекрыт проход здесь или там!.." - приказал-разрешил расположиться перед входом в проход, позволил отдохнуть, пообедать. Ярун упустил время!..
   И когда они, сытые, отдохнувшие, двинулись и прошли половину прохода, им перегородили путь татары, обстреляли из луков, смело вступили в бой. И вдруг Ярун и все увидели и почувствовали, что это были совершенно другие татары: бесстрашные, сильные, наглые и умелые!..
   Подошли и вступили в бой основные силы половцев. Теперь Ярун разглядел (он начал распознавать) - это была легкая татарская конница и было их не более тысячи - столько, сколько нужно было, чтобы закрыть проход и смочь маневрировать (если было бы их больше, то они мешали бы друг другу - в любом случае все не могли сражаться). Татарские воины мужественно сражались, нанося урон, - сами при этом практически оставались неуязвимыми, - они молниеносно наскакивали, поражая копьями с крючками у оснований лезвий, сдергивали с седел под копыта своих страшных звероподобных коней, которые тут же умело в дикой ярости растаптывали поверженного врага своими мощными копытами; увернувшись от половецкого сабельного удара, наносили точный разящий удар длинными саблями и... все-таки отходили...

. . .

   Мстислав Мстиславовичу доложили, что Ярун с половцами и Даниил Романович с Мстиславом Немым и Изяславом Ингваревичем вытесняют татар из прохода. Мстислав Удатный послал вестовых к Яруну и к Даниилу Романовичу с требованием, чтобы, заняв проход, не выходили из него, а плотно закрыв, держали до ночи, до его (самого) прихода!

. . .

   ...Сколько же может тянуться проход?! По всем расчетам, они уже должны давно пройти и выйти из него. Ярун со своей новгородской дружиной, - окруженный со всех сторон плотными рядами своих половцев, которые в многократном большем числе и массе, чем русские, были впереди, сбоку, сзади и которые бились, орали в диком радостном возбуждении: они побеждали татар! - видел только своих союзников-половцев. В свою очередь половцы, зажатые, окруженные видели лишь ближние ряды врагов своих (за деревьями не видели леса!), а то, что противник вытянул их вместе с русскими из прохода, окружил-обхватил и теперь лишь ждал благоприятного момента, чтобы ударить разом, не видели...
   Ярун все-таки смог, наткнувшись на небольшой бугор, взойти на лошади на него и, привстав на стремена, взглянуть вокруг и увидел!.. Огромное пространство - сколько могли видеть глаза - было забито вражеской конницей (одних только копий, торчащих вверх, было столько, что они затеняли колыхающее шумящее, как перед штормом, пестрое яркое на солнце море татарского войска!), он понял, что произошло, происходит и что произойдет!.. "Надо князьям Даниилу Романычу, Мстиславу Немому и Изяславу повернуть назад и, построившись, закрыть проход, чтобы татары не смогли напрямую выйти к Мстиславу Мстиславовичу - предупредить..." - но не хватило времени: вдруг, как будто треснуло небо и обвалилось на Землю, - сотни и сотни боевых барабанов грохнули враз, взревели трубы и - ураганный рев тысячи и тысячи глоток: "Уурррааа-а-а-хх!.." - и тучи ревущих, свистящих, изворачивающих душу, приводящих в ужас половецких и русских коней, стрел закрыли небо; качнулось, двинулось, ударило татарское море-войско все пробивающими и разметывающими волнами спереди, с боков, окруженных вышедших из прохода половцев и русских, и вместе побежавшими ополоумевшими от ужаса половцами, гоня их впереди себя, хлынули в проход; на оставшихся и сплотившихся вокруг русских половцев ударили еще более мощные волны тяжелой татарской конницы (укрытые спереди в бронь: кожаные и стальные латы, на голове шлемы свисающими - для защиты шеи - толстыми, но гибкими кожаными пластинами, непробиваемыми, неразрубаемыми), построенные в плотный строй в три-четыре ряда, с длинными тяжелыми палашами и копьями с крючками вбивались в толпу половцев и русских, рубили, кололи, стаскивали с седел под копыта своих таких же, как сами, ужасных бешено-диких в бою зверей-коней, которые расталкивали, вставая на дыбы, били мощными передними ногами с крепчайшими копытами: сбивали противника, а когда нужно - зубами - не хуже тигра!.. Затем шла-наваливалась основная большая часть волны - союзники (из покоренных, перешедших на их сторону народов), в том числе и половцы, перешедшие к татарам и служившие им, которые добивали оставшихся в живых: оглушенных, раненых, растерявшихся... Вновь новые ряды татар, которые гнали, подгоняли в бой отстающих или робеющих союзников и при этом вели стрельбу из дальнобойных тяжелых луков... - и, если нужно и по своим "друзьям", чтобы дать им возможность выбора: победив врага, остаться в живых или быть убитыми теперь...

. . .

   Поток бегущих половцев, вперемежку с гнавшимися за ними потоком перешедших на сторону татар половцами и самими монголо-татарами с остальными союзниками, хлынули из прохода и вмиг, достигнув расположившихся на отдых войска Мстислава Мстиславовича, опрокинули, растоптали!.. Часть дружины, сумевшая уцелеть от конских копыт и татарских стрел и копий, палашей и сабель, вместе с великим князем Мстиславом Галицким вступила в неожиданный и неравный бой...

. . .

   ...Мстислав Ярославович Луцкий бился рядом со своим племянником Даниилом Романовичем... Новая волна монголо-татар - тучи стрел, рев, свист и боевой клич: "Уурррах!.." - сверхмощный удар боевой татарской конницы, разогнавшейся и врезавшейся всей громадной массой...
   Даниил Романович остался с немногими своими дружинниками перед наскакивающими на него врагами и, если бы не его длинное копье у него в руках и не его конь, который широкой грудью и мощным телом не только сдерживал напор атакующих и поток обезумевших и бегущих "своих" половцев (их было не отличить от "татарских" половцев - так же они выглядели и практически помогали монголо-татарам), сметающих все на своем пути, но и передними копытами сбивал налетавших татарских всадников вместе с конем ...
   "Данила Романовича в грудь копьем прокололи. Он же хотя и млад был... но мужественен вельми, презрев свою рану, бился есче, крепко..."
   Остатки Даниилова войска подхватило, понесло сквозь проход... Спасло то, что он соединился к рвущимся к нему на помощь, - несмотря на страшное противодействие врага и бегущих, - с Мстиславом Мстиславовичем, который был со своими вернейшими старыми друзьями-воями из охранно-сторожевой сотни и пришедшими к нему на помощь князьями со своими поредевшими и тающими на глазах дружинами: Олегом Курским, Ярославом Неговорским, Изяславом Ингваревичем, Путивльским и Трубчевским.
   Под руководством Мстислава Мстиславовича смогли организоваться и начали, сражаясь, отходить.
   Мимо потоком неслись враги и бежавшие.

. . .

   Перед рекой Калкой татары отделили поток бегущих и, повернув их направо, пустили вдоль левого берега на приготовившихся к бою смоленский и дубровецкий полки и вслед за ними атаковали... - раскололи, разъединили, расстроили ряды отчаянно сражающихся дружинников князей Владимира Рюриковича и Александра Дубровецкого, разбросали в стороны: первого направо, второго заставили броситься в реку Калку, и, потеряв почти половину людей от сильного лучного боя, он перешел на тот берег и стал сбираться со своими людьми на гору вместе с ропчущими дружинниками Мстислава Романовича (великий князь отказался помогать, как хотели его воины, остальным русским, приказал подняться на гору-берег и занять оборону - оттуда и наблюдал Мстислав Романович за продолжавшимся сражением). Смоленский князь невероятным усилием смог вывести часть своего полка и уйти в сторону... - покинуть поле боя.
   Князья Юрий Несвижский и Святослав Шумский, не дожидаясь противника (они только что видели, что произошло с сильными полками смоленского и дубровецкого князей), сами ушли за реку Калку, защитив, как потом выяснится, от разгрома-гибели не успевших подняться в гору сторожевой отряд Алеши Поповича, - татарская сотня, уже почти нагнавшая сторожей-киевлян, увидя приближающихся русских князей Юрия Несвижского и Святослава Шумского, повернула назад, пролетела мимо, пустив больше для острастки, чем для поражения, в их сторону десятки стрел.
   Набравший ураганную скорость и силу искусственно созданный поток бегущих и их преследующих умело был направлен теперь уже на построенные и приготовившиеся к бою многочисленные полки великого князя Мстислава Святославовича Черниговского, его сыновей Юрия и Васильно и князя Михаила Всеволодовича... Князья погибли. Русские полки были разбиты, разбросаны... Оставшиеся в живых и раненые по отдельности, группами разбежались по степи между бассейнами рек Мокрые Ялы и Янчул. Их настигали татарские сотни и расстреливали, рубили, и никому бы из оставшихся русских не дожить до вечерних сумерек, если бы неожиданно не явились железные витязи - из Суздаля (которые до этого были на четверть полудня пути до места сражения и, узнав через своих сторожей о начавшемся бое, пустили коней вскачь). Они едва успели, мчась-продираясь через лес, кустарники, форсируя, где и вплавь, разлившиеся речки!.. Почти все погибли храбры Залесской Руси, но они спасли от полного уничтожения сколько-то черниговских воев и, главное, нанесли урон татарам и их союзникам, - впоследствии об этом вспомнив, татары, когда дойдя почти до Киева, разгромив, сдавшийся Новгород Святополча на правом берегу Днепра в 60-70 километрах ниже по течению от Киева, остановились, повернули обратно, узнав, что под Черниговом стоит ростовская дружина из Залесской Руси Василька Константиновича.

. . .

   ... Неожиданно поток бегущих и гнавшихся за ними оборвался - как будто их и не было. Перед Мстиславом Мстиславовичем и Даниилом Романовичем оказались в два ряда построенные конные татары, загородившие путь русским через Калку к своим пешцам обозам и запасным коням. Затишье мелькнуло лишь мгновение, но его хватило, чтобы вои Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича прорвались сквозь татарский заслон, - в ближнем контактном бою, который успели навязать русские, они не смогли применить луки. Хотя противник среагировал молниеносно (тут же вслед за прорвавшимися были брошены два татарских отряда из резерва Джэбэ во главе с Чигирханом и Тешуханом), не успели - остатки галичан и волынцев во главе с великим князем Мстиславом Галицким вышли из-под флангового удара и ушли бродом за реку в свой лагерь.
   Отряды Чигирхана и Тешухана не стали преследовать Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича. Джэбэ их тут же пустил вслед за атакующими монголо-татарами, чтобы не ослабить натиск на терпящего поражение (теперь уже ясно!) противника...

. . .

   ...Очередная волна мчавшихся татар вслед за бежавшими половцами и русскими, не сбавляя скорости, повернула и врезалась-ударилась об потрепанные, но еще боеспособные дружины князей: Олега Курского, Ярослава Неговорского и Изяслава Ингваревича Северского с князьями Путивльским и Трубчевским. Теряя людей от страшного дождя стрел и коротких с крючками - очень удобных в ближнем бою - татарских копий, стараясь, сколько это возможно было, соблюсти строй, русские отступали вдоль речки (левого притока Калки) - кустарники и заросли молодого леса помогли русским оторваться от противника и скрыться в том же направлении, куда ушли до этого смоляне во главе с Владимиром Рюриковичем...

. . .

   ...Джэбэ (на этот раз наблюдал и руководил, непосредственно участвуя в сражении) подозвал своего сына Тимрюя:
   - Возьми свою тысячу и - туда... Ускользнул Мысляб кынязь из-под копья. Помоги Тукерхану окружить его вместе с пешцами и приведи его ко мне или принеси его голову!..

. . .

   ... Русские воеводы Юрий Домамерич и Держикрай Володиславович не растерялись: приказали огородить лагерь обозами (тут же были запасные кони), занять круговую оборону.
   Около пяти сотен легкой татарской конницы, окружив лагерь, издалека били стрелами и не смогли - не успели - помешать Мстиславу Мстиславовичу и Даниилу Романовичу с остатками дружин войти в лагерь. Татары явно поджидали подмогу.
   Мстислав, бледный вялый, чуть не слетел с коня, когда слезал, схватился за грудь и упал бы, если б его не поддержали. Бросились с него стаскивать бронь - думали, что он ранен. Он оттолкнул руки, показал на раненого своего зятя.
   - Ему помогите... - подозвал воевод: - Видит бог, мы уже не можем ратиться, наденьте наши княжеские золоченые шлемы, чтобы видели наши враги, что князья живы и здоровы...
   Даниила Романовича перевязали, напоили подкисленной водой. Он, как и Мстислав Мстиславович, заменил княжеский шлем на простой. С великим князем все еще продолжал возиться лекарь (лечил коней и людей), напоил его чем-то, что-то говорил, изредка крестился, закатывая глаза к небу. Велел лежать, пока не пройдет сильная боль в груди... Мстислав приподнялся, сел, попросил своего стремянного подвести к нему коня, посадить его на него, привязать ремнями к седлу. Мстислав Мстиславович крикнул хрипло, негромко, - по нему было видно, что боль у него проходит. К нему подбежали сразу несколько человек. Лекарь еще раз подал ему испить горькую пахучую жидкость (отвар). Воевода Юрий Домамерич - в золоченом княжеском шлеме, в блестящей (из стальных пластин) брони, как и все русские из славян: высокий, широкоплечий - синие глазищи возбужденно горели - заговорил, тревожась:
   - Княже, тебе надо уходить, еще немного - и будет поздно: через Калку рысью переходят татары - их много. (Тимрюй гнал впереди себя две с половиной тысячи союзников-половцев для захвата лагеря.)
   - Один - нет!.. - только вместе с Даниилом...
   Юрий Домамерич забегал - организовывал прорыв и спасение князей; Держикрай Володиславович - оборону.
   Даниилу Романовичу помогли сесть на Белана (молодой князь не дал себя привязать), конь тонко заржал, отдохнувший, свежий, в силе, косил глазами, будто спрашивал-укорял: "Что с тобой? Почему без меня ходил на сраженье?"
   Оставшимся в живых дружинникам князей - всех вместе было чуть более полутора сотни - также сменили коней. Каждому привязали по запасному коню, на седла повесили по кожаному бурдюку с водой. На других - несколько сотен свежих коней и на уставших (некоторые были покалечены), только что вышедших из боя, - воевода Юрий посадил своих "галицких выгонцев" - пешцев, и под свист и крики и рев, открыв проход между возами, бросил на прорыв - на запад, вдоль южного склона возвышенности-горы (по тому же пути, по которому шли сюда). C восточной стороны в это время на возвышенность-гору лезли на штурм лагеря киевлян часть спешившихся татарских половцев.

. . .

   Тимрюй, наблюдая за ходом начинающего боя с левого берега Калки, увидел, как русские, выйдя из лагеря с противоположной стороны, легко и просто атаковали-разорвали растянувшиеся редкие ряды конных татар, прорвались, а потом разделились: небольшая часть - полторы сотни - в стальных доспехах, на свежих конях (любой монгол мог это легко определить) - у каждого сзади привязан запасной - вырвались вперед и, все убыстряя бег, исчезли за выступающим гребнем возвышенности; другая, большая, часть, сразу же отстав, развернулась и загородила собой от бросившихся в погоню татар. Монголо-татар было немного по сравнению со скакавшими им навстречу русскими, но они яростно бросились в встречный-контактный бой, даже не открыв стрельбу, они видели, кто и как сидит на лошади... Завязался не просто бой, а избиение-резня. Пока русский пешец (он не профессионал, не дружинник) замахивался мечом (ему не то чтобы сражаться - усидеть на коне было трудно!), татарин протыкал его копьем, приблизившись, поражал саблей или палашом - русский, как и его пращур, был землепашцем - ему сподручнее ходить за плугом, держать вилы, грабли, чем меч, - ему не воевать, убивать, разрушать, а созидать-строить - бревна таскать легче, чем, сидя верхом, сражаться, - пеший он мог бы за счет огромной силы противостоять и справиться один на один практически с любым противником, но с конным татарином, - прирожденным воином-конником, когда человек и обученный и знающий только рать конь, едины, - не может...
  
   ...Оставшиеся в живых, спешившиеся русские пешцы, были расстреляны - не спасли и стальные латы...

. . .

   Джэбэ приказал монголо-татарским военачальникам Чигирхану и Тишухану, оставив для преследования русских, которые отступали-бежали, защищаясь местностью, на северо-восток - к Донцу, по несколько сотен своих конников, прийти на помощь Тукерхану и Тимрюю. У Джэбэ уже больше не было резерва - только личная гвардия тысяча воинов... "Видит же Судэбэ, что я снял с преследования смоленского и северских князей Цыгырхана и Тэшыхана, а оставшиеся сотни не смогут удержать, если вдруг, опомнившиеся от страха, поняв, что их преследуют только несколько сотен, русские повернут на помощь великому киевскому князю, который помогает нам: не участвует в битве... Ряхмят, Сульдэ, что дал нам такого глупого и трусливого противника!.." - Джэбэ сложил пальцами знак и с благодарностью посмотрел на небо. В это время вышел через проход между болотами Судэбэ с резервными войсками. Джэбэ обрадовался ("Как всегда, Судэбэ вовремя!"), хотел доложить ему, но он прервал:
   - Ты же знаешь, что я знаю, что происходит!.. Придет время, и мы вместе доложим нашему Повелителю Вселенной про наши дела!.. Возьми мой резерв с кипчаками и две тысячи моих и доделай свое дело: преследуй бегущих урусов (на котяновских шакалов не отвлекайся - они уже нам не враги, но и не друзья, а наши слуги, возьми их в услуги) до Днепра, утопи их там, поверни на север на их земли и, сколько можешь, огнем и стрелой уничтожь их берлоги - оставь метку на земле урусов, чтобы знали и помнили нас!.. Здесь я справлюсь сам. Да пусть всегда с нами будет Вечное Небо, волю которого мы выполняем на Земле!..

. . .

   Татары Чигирхана и Тешухана обхватили лагерь Юрия Домамерича и Держикрай Володиславовича с запада и с севера, не давая русским прорваться на запад и в горы, где, соорудив укрепленный лагерь, огороженный обозами, кольями (усиленный каменными грудами), засели дружинники великого киевского князя (всего около двенадцати тысяч) Мстислава Романовича, его сына Всеволода и его зятя князя Андрея, и отступивших к ним и загородивших их собой, когда киевляне лезли в горы, князей Александра Дубровецкого, Юрия Несвижского и Святослава Шумского.
   Судэбэ тут же организовал штурм лагеря галицких пешцев и укрепленный лагерь киевлян с присоединившимися к ним русскими князьями.
   Уложив почти всех своих половцев, атакуя лагерь галицких пешцев, Тимрюй прорвался все-таки и лично бросился в атаку со своими нукерами на Держикрай Володиславовича - сын Джэбэ принял его за великого князя Мстислава Мстиславовича Галицкого, - прижал русских пешцев к западной стороне под смертельный ливень бронебойных стрел воинов Тукерхана, Чигирхана и Тешухана, которые через обозные ряды били им в спину...
   На гору со стороны реки по крутому склону (где лагерь киевлян был менее укреплен) полезли спешившиеся русские бродники под предводительством православного атамана Плоскини. Сзади их - татарские лучники, которые вели прицельный бой по показывающимся защитникам киевлянам. С запада и с севера и юга окружили лагерь Мстислава Романовича плотным кольцом черкесо-аланская конница, позади которых стояли на небольшом удалении конные татарские лучники. Они били прицельно не только по обороняющимся русским, но и для острастки и наведения порядка по своим союзникам, когда те переставали биться насмерть.
  
   ...Пешие галичане продолжали оказывать бешеное сопротивление прорвавшимся внутрь лагеря конникам Тимрюя, и, если бы не лучный бой им в спину, из-за чего постепенно таяли ряды галичан, неизвестно, как долго бы бились-оборонялись еще русские. Великорослые храбры - одинакового роста, что татарин на коне, - один на один в рукопашном бою, как правило, побеждали... Но вот уже остались несколько русских, которые тоже, пораженные стрелами, повалились, подобно дубам, на горячую кирпичного цвета от крови липкую землю...
   До воевод Держикрай Володиславовича и Юрия Домамерича Тимрюй не дошел - они пали, как могучие туры, истыканные стрелами, вначале - на колени, потом тяжело оседали на землю...
   Когда Тимрюй узнал, что великий князь Мстислав Галицкий ушел вместе с волынским князем, в ярости приказал добить всех раненых русских - перерезать им горло. Взяв с собой десяток конных, помчался к реке, перешел и поскакал к Судэбэ, который в окружении своих таргаудов и юртаджи руководил продолжающимся сражением (недалеко расположилась его личная гвардия, готовая в любой миг броситься по приказу в атаку-бой). Не дойдя сотню шагов, Тимрюй оставил свою охрану, подъехал к Судэбэ-багатуру и, не доходя полутора шагов, слез с коня, подошел к грозному темнику, наклонил голову и вновь поднял, посмотрел в колючий глаз великому полководцу, благодаря которому монголо-татары к тому времени завоевали и покорили четвертую часть Мира, и уже не мог отвести свои от цепкого, ужасного глаза Судэбэ... У Тимрюя пересохло во рту: никогда не думал, что с ним может такое случиться, язык как будто сам заговорил:
   - Я не исполнил приказ: упустил великого князя Мысляпа и готов принять наказание...
   Молчание. Все взгляды - на сына Джэбэ... Затем рокочущий низкий бас Судэбэ:
   - У тебя есть еще время и пространство, чтобы выполнить приказ, - Яса допускает такое: отложить наказание (смертную казнь!), если есть возможность выполнить приказ позднее... Сколько воинов с Мысляпом ушли?
   - Сотня и еще полсотни.
   - Возьми сотню и - за ним!.. Свою тысячу передай вот ему, - Судэбэ отвернулся, стал смотреть на гору, где начинал бушевать новый многоверстный ураган сражения. Крикнул вновь назначенному тысячнику: - Помоги бродник-урусам - толкай их в спину!.. И закрой им путь отступления к реке!..
  
   В помощь преследующим татарским сотня бегущих русских (остатки разбитых дружин): смолян, курян, путивлян и новгород-северцев - Судэбэ послал усиленные сторожевые отряды, повелев им вместе с ними добить урусов, и каждые четверть хода (ладони) солнца, - а при необходимости - немедленно - посылать к нему вестовых: сообщать о положении дел...

. . .

   ...Вечерело. Солнце, красное, огромное, закатилось. Осталась светиться неширокая оранжевая полоса в том месте, где божье Светило ушло на ночь под Землю.
   Здесь, на горе, где было еще светло, шло сражение!..
   Бродники, несмотря на то, что сверху на них скатывали камни, стреляя из луков, кидая сулицы, достигали горы то в одном, то в другом месте и вступали в рукопашный бой. Латомир (потный, грязный) в страшном напряжении поднял на копье тяжелое тело прорвавшегося на гору бродника и сбросил вниз - в темноту... Сел в изнеможении - и вовремя: стрела чиркнула шлем. Крикнул с усилием своим охрипшим голосом - в горле пересохло:
   - Несите камни и вновь стройте загороть!
   Осмотрелся и удивился-взъярился: сколько убитых и раненых!.. - от его сотни осталась половина. "Достают стрелами!" Слева от него горную кручу со стороны реки защищали: Алексей Попович со своими велико-ростовскими витязями, Алекс Андреевич со своими сотнями и князья Дубровецкий, Юрий Несвижский, Святослав Шумский - у каждого не более трех-четырех сотен воев осталось.
  
   Оранжевая полоса заката потухла, начало быстро темнеть - впереди черная южная ночь. Снизу потянуло речной свежестью. Природа готовилась к отдыху, ко сну, но люди не только не утихомирились, а наоборот: на западной стороне киевляне, вынужденные отступить за построенные частокольные загороды, усиленные камнями, подожгли повозки; с обрыва, кручи-горы, летели, периодически освещая ползущих на приступ, зажженные смоляные факела. Звуки грома-боя и людского безумного ора ночью многократно усилились.
   ... Закричал громко раненый князь Святослав Шумский, призывая к себе своих воевод. Прибежал на его зов сотник.
   - Светлан, возьми в руки воеводство над моей оставшейся дружиной. Бродников татары заменили на пластунов-лучников неведомого мне племени. Они нам ночью не дадут покоя, но только с нашей стороны лагерь им не взять... - стиснул зубы, в свете факелов видно было, как исказилось у него бородатое лицо: - Позови двоих - помогут мне...
   - Княже, дай я тебе подсоблю!..
   - Нет! Тебе нужно быть тут... Я - к великому князю Мстиславу... Нам нужно уходить, пока не поздно...
   - Я тоже с тобой, - из темноты появился князь Юрий Несвижский - сам, поддерживая Святослава Шумского здоровой рукой, повел к великому князю.
   В полуземлянке киевского князя Мстислава Романовича было как в келье: развешены походные иконы, кресты, горели свечи, с кадилом в руках походный поп подпевал басом слабенькому стариковскому тенорку великого князя - пели очередную молитву. В углу безмолвно сидел князь Андрей - уставший, осунувшийся.
   Позвали лекаря, который перевязал раненый бок князя Святослава и руку Юрию Несвижскому... Но внутреннее кровотечение не останавливалось у Святослава Шумского. Надежда - только на Бога! И поп начал молиться, прося помощи у него... Святослав Шумский таял на глазах. Собрав последние силы, он еще раз попытался убедить Мстислава Романовича сняться этой ночью из лагеря и пойти на запад к Днепру - прямо путь был в два раза короче, чем шли сюда.
   - В темень они не остановят нас... В близком сражении они не сильны... Они сильны лучным боем и посылая впереди себя своих союзников или гоня полоненных...
   Шумского поддержал Юрий Несвижский. Мстислав Романович, как будто не слыша его, повернулся к очередной иконе, перекрестился, проговорил молитву, повернулся к умирающему князю и - страстно (аж на бледном лике его выступили капельки пота):
   - Все это за грехи наши!.. Из-за грехов наших, из-за того, что мы не верим искренне в Бога, не молимся, не соблюдаем посты... Давайте все слезно помолимся! - попросим у Бога прощения и помощи, и вот увидите, искренняя наша вера в Господа совершит чудо!..
   - Через два-три дня татарские войска, которые сейчас преследуют... вернутся и... у нас воды нет... - Святослав Шумский потерял сознание... Только что живое лицо превращалось на глазах в воскообразную маску.
   Поп забегал, запричитал.
   - Господи Иисуси Христоси, прости грешного, - не покаявшись, не причастившись помре...
   - Того, кто с мечом в руках умирает, Бог освобождает от всех грехов и всегда к себе в Рай берет! - так в Священном Писании сказано. - Юрий Несвижский поцеловал, что-то шепча, в холодные твердеющие губы своего друга (крупные капли-слезы, блеснув при свете свечей, упали на бороду покойника) и трижды с поклонами перекрестил ...

. . .

   Третьи сутки идет сражение - ни на один час не прекращающийся штурм лагеря киевлян - и днем и ночью. Без сна и воды бились русские воины - труднее этого ничего не бывает. У человека в покое, в комфортных условиях, после трех дней, проведенных без сна, появляются галлюцинации: зрительные, слуховые, тактильные - практически он сходит с ума и, кроме того, - обезвоживание ("сухая" голодовка более четырех-пяти суток - смертельна, с водой, без пищи проживет недели - до двух месяцев)... А тут еще - жара и смертельное запредельное физическое и нервное напряжение!
   На неоднократные предложения татар сдаться русские отвечали отказом.
   Судэбэ послал к атаману Плоскине своего таргауда с требованием, чтобы русский бродник уговорил-убедил киевлян сдаться - все-таки православные православным поверят.
   Плоскиню киевляне пропустили в свой лагерь, провели к великому князю, где он целовал крест - клялся, что татары за откуп отпустят князей домой, а других без выкупа, но с условием, чтобы из лагеря все вышли без оружия, сняв с себя доспехи.
   У Мстислава Романовича - блаженная радостная улыбка на лице, слезы умиления выкатились из синеньких глазок. Перекрестился на походную иконку и трижды облобызал почерневший лик Николая Чудотворца.
   - Спасибо тебе, Господи! - дошли-таки до Тебя молитвы... - пропел краткую молитву, славя Бога, снова крестясь и лобызая иконку, перекрестил себя и, повернувшись, к Плоскине: - И тебя благодарю ватаман!..
  
   Многие поверили ("Крест целовал татарский посланник!.."), а которые сомневались, то ночи, проведенные без сна, и невыносимая жажда помогли им согласиться. Но сын великого киевского князя Всеволод Мстиславович, князь Юрий Несвижский и русские храбры Алеша Попович с сыном и Добрыня Рязаныч (Золотой Пояс) отказались сдаваться. Удивительно: не радостны были лица складывающих оружие. Старый князь Мстислав Романович подошел при всех к своему сыну обнял его:
   - Я бы тоже, как ты... но видит Бог, не могу: в руках моих столько душ христианских! - не могу их на погибель... Берите оставшихся в силе коней и - с Богом!..
   Всеволод знал своего отца и потому засомневался в искренности сказанного, но сделал вид, что верит.
  
   Татары наблюдали и видели все, что происходило в русском лагере. Они разрешили и дали возможность выйти из укрепленного лагеря почти тысячному отряду конных во главе с князем Всеволодом Мстиславовичем, и затем, когда они отошли на 400-500 шагов, вновь плотно заблокировали место выхода русских, и началось: c северной пологой и южной крутой сторон, - невидимые со стороны лагеря киевлян, - выскочили на бешеном галопе татарские тысячи, окружили и одновременно враз атаковали не покорившихся русских, которые даже не были построены в боевые порядки, поэтому они сражались каждый по отдельности, потеряв связь-поддержку друг с другом, но даже и так киевляне в ближнем бою смогли неожиданно для противника дать отпор. Татары отскочили-оторвались и, перестроившись, вновь повторили удар, но изменили тактику: во время атаки-сближения открыли стрельбу из луков; обрушившийся смертельный ливень стрел на русских, как град на поле жита... Окружили и, вдруг остановившись в 40-50 шагах, продолжали десятками, сотнями выбивать с седел... на глазах таял и таял русский отряд...
   Киевляне в лагере закричали и, несмотря на запрет великого князя, часть (пешие) бросилась, выйдя за ограду, на конных татар, окружавших лагерь, но встреченные градом бронебойных стрел, вынуждены были, - оставшиеся в живых, - уйти обратно - только широкая, плотно усеянная трупами полоса осталась в том месте, куда выходили русские...
  
   Киевский князь Всеволод Мстиславович и те, кто вместе с ним предпочли смерть в бою, чем позорный плен, погибли!.. Погибли не в пьяной драке, не от болезни, нажитой "веселой и легкой жизнью", подагры, а как мужчины: в бою, в сражении с врагом своего народа, земли. Редкий мужчина достоин бывает такого предначертания на Земле: погибнуть за справедливость, за правду, за свой народ, спасая своих близких и родных от рабства-кабалы и нищеты!.. Не каждому Бог-Судьба дает такое, а способ ухода из земной жизни (переход в другое состояние) характеризует его жизнь и "кчемность" его сущности и одновременно предопределяет способы его вечного "бытия" в нематериальном - в земном понимании - Мире-Космосе: в биоэнергическом поле "Рая" или "Ада"!.. Да и народ помнит: например, как через былины, сказания знаем и помним о русском храбре Алеше Поповиче! (Не олигарха же!..)
  
   ...Какое-то время установилась относительная тишина. Солнце уже - на полдень. Оно было в каком-то красно-желтом знойном тумане, как бы не хотело смотреть, что творят озверевшие, потерявшие всякий разум люди... палило-калило в небе - за эти дни не появилось ни облачка. (Хотя в те времена климат был в тех местах более влажным, чем сейчас.)
  
   ...Раздвинулись ряды конных татар, и передние киевляне, стоящие за лагерным изгородем, увидели, как татары пропустили сквозь себя пеших бродников. Послышался громкий, с хрипотцой, далеко слышимый, южный донской говор атамана Плоскини:
   - Братия по крови и Христу! Мы же крест с вами лобызали, что не будем ратиться!.. Сложите оружье!.. Пустите нас, мы поможем вам...

. . .

   Бродники - злые, еле сдерживая себя (у них за два дня штурма от двух тысяч осталось едва тысяча), - вошли в лагерь во главе со своим атаманом и стали, сверкая глазами исподлобья, - некоторые злорадно усмехаясь, - наблюдать-следить как, решившие сложить оружие киевляне, клали в одну кучу мечи, секиры, копья, сулицы, луки без стрел, щиты; в другую, снимая с себя, - кидали доспехи - у большинства были в основном кольчужные рубахи - целое состояние, были еще дороже - доспехи со стальными (булатными) пластинами; туда же бросали шлемы. Все были в каком-то молитвенном оцепенении. Поп, стоя на небольшой груде камней, пел громко басом молитву - благодарил Бога за спасение; некоторые тихонько подпевали - хотя видно было по растерянным глазам, что не все еще верили в свое спасение.
   Киевский великий князь Мстислав Романович, его зять и Александр Дубровецкий подошли к попу, который благословил князей и заверил, что их молитвы дошли до Господа и что не пройдет и три седьмицы, как киевляне выкупят их. Они тоже сдали оружие и сняли шлемы, затем в сопровождении двух десятков бродников прошли на южную сторону лагеря, где, пройдя через разобранный проход в изгороди, были приняты татарами. Оставшихся раненых, ослабленных, истощенных коней велено было отпустить на волю. Затем всех остальных русских согнали на северную сторону и, проделав проход, стали по одному - по двое выпускать. Попа посадили на коня, сзади к седлу привязали извозного, нагрузив съестными припасами и водой и дав в руки пайцзу, приказали гнать к себе домой...

. . .

   На северном склоне сохранилась густая трава; спускающиеся из лагеря - по мере приближения к реке - справа на восток рукой подать, - жаждущие люди, у которых от сухости во рту язык прилипал к небу, загустевшая кровь в жилах с трудом проталкивалась надорванным от перегрузки сердцем, остро, до безумия почувствовали свежесть воды, но Калку предусмотрительно загородила татарская конница; прямо на север - далеко. Татары начали охватывать тяжелой конницей и с запада; легкая - ворвалась в лагерь и сменила бродников, которые, спустившись вслед за уведенными князьями по южному склону, начали располагаться у подножия горы на отдых.
   Киевляне были уже внизу, не все еще не верили, что их отпустят... Оглядывались: как их много! - пусть они в рубашках, простоволосы (на ногах почти у каждого - сапоги), а сами какие по сравнению с кочевниками - богатыри! - голубоглазы, золотоволосы; удивлялись самим себе, стали возмущаться: "Как это мы поддались уговору великого князя?! Вон сколько нас! Мы бы за три дня, которые впустую оборонялись, дошли до Днепра!.." Недовольный рокот - заколебалась волнами толпа...
   Из татарских рядов выехал с тремя десятками хан - рядом толмач (все в латах, даже кони), подъехал близко к огромной многотысячной толпе киевлян, которая приутихла и стала с интересом рассматривать татарского хана и его воинов - дрались (даже в рукопашную) но не с ними, а их союзниками, хотя от монголо-татарских стрел полегло немало русских, - вблизи да еще днем не приходилось их видеть: европейскому человеку было непривычно видеть такие лица и главное - выражения монголо-татар: высокомерно-презрительное и удивленное - наверное, и они тоже удивлялись непривычным чертам лица русских - их не азиатской внешности: не скуласты, глаза - синие, большие; волосы на голове не как у монголов: не прямые, не черные до синевы, а цвета светлого тертого золота, и к тому же у всех бороды... и сами... "Разве можно таким большим, крупным быть?! Как на лошади?.. Верхом воевать!.." Взгляд хана - не разглядеть - даже глаз не видать в узком прищуре; лицо - как черная маска; голос тонкий пронзительно-громкий - далеко очень слышимый и одновременно грозный. Толмач (по внешности похож на половчанина) стал переводить слова монголо-татарского хана:
   - Урус! Вы храбро сражались, и мы, воины от бога, уважаем ваше мужество, и, если бы вами не водили такие женоподобные князья, которым даже место около кухонных костров нельзя доверять, вы бы сейчас достойно выглядели и не были в таком положении... Переходите к нам на службу! Вы многого добьетесь, служа под нашим руководством, приобретете богатства и много другого блага... Боги покровительствуют нам...
   Послышались в толпе русских вначале отдельные выкрики, затем - многие одновременно:
   - Ты наших князей не трогай! - мы сами разберемся...
   - Пропусти нас: вы Богу дали слово и крест целовали!
   - Мы не целовали!..
   Не дали договорить: рев многотысячных глоток... Толмач привстал на стременах, закричал, - но его не было слышно, и только по тому, как он открывал и закрывал рот, можно было понять, что он кричит. Замахал руками, требуя замолчать... Закрыл рот, взглянул на своего хана, тот что-то сказал. Толмач вдруг возвел руки к небу и сделал жест, понятный всем: "Ради Бога, выслушайте!.." Когда приутихло, вновь заговорил хан.
   - Урус нукеры!.. Мы, монголы, Богом выбранный народ, чтобы покорить весь мир и создать Великую Всемирную Монгольскую империю, где будет мир и порядок, все будут сытые, одетые, довольные и где править будет нами Великий Чингизхан! Он сейчас за двумя морями, на Востоке. Ему нужны такие, как вы!.. Выбирайте: или вы - в почете и в силе: воины Вселенского хана или рабы, которые будут распроданы по всему миру!..

0x01 graphic

   Не дали договорить. Вновь грохнул взрыв возмущения, каждый, стараясь перекричать друг друга, напрягая лица, бросился на хана и сопровождавших его. Произошло то, чего не ожидали русские: хан вместо того, чтобы отступить-отбежать под защиту своих, выхватил длинный палаш и сам бросился навстречу бежавшим на него и яростно орущим - его таргауды - за ним... Остальные татары, видя такое, со всех сторон бросились на русских и начали избивать безоружных, не защищенных бронью людей!..
   Здешняя Земля и Небо не видели и не слышали такого сражения, когда безоружные люди бились насмерть с вооруженными и защищенными с ног до головы на боевых конях с врагами. Русские, никогда никого не унижавшие и не позволявшие этого делать и по отношению к себе, даже своим боярам, князьям, не могли позволить сделаться рабами каких-то язычников кочевников, возомнившими себя сверхчеловеками, и, предав свой народ, служить нечестивым!.. На десятки верст были слышны дикие вопли умирающих, ор дерущихся... Не раз и не два бывало: обученный боевой конь монгола-татарина, встав на дыбы и пытаясь передними копытами поразить русского великана, сам оказывался опрокинутым вместе с всадником назад... Кое-кто из киевлян был уже при оружии и, поражая встречных и преследовавших врагов, бежал в сторону реки, в заросли...

. . .

   Бродники поняли, что происходит. Вскочил Плоскиня, за ним - все остальные, и, несмотря на то что сопровождающие их татары, вложив в свои луки тяжелые оперенные бронебойные стрелы, навели на них, все готовы были броситься туда, откуда слышался бой-избиение, но первым же очнулся атаман: было безумием - монголо-татары всех бы их перестреляли!.. Плоскиня вложил меч в ножны, за ним все остальные... Татары отвели свои наведенные луки от них... "Господи, прости! - перекрестился атаман Плоскиня, задрал широкую бороду кверху, вглядываясь в серое небо с фиолетовым солнцем, еще раз перекрестился: - Я искуплю свой грех!" Повернулся к своим и прохрипел:
   - Мы искупим грех!..
   - Дааа!.. - выдохнули истово донцы.

. . .

   Русских князей подвели к Судэбэ. Бледный, трясущийся (и сюда доносился - уже затихающий - шум боя-избиения) старый Мстислав впереди, позади его - вялый безвольный Андрей и краснолицый от гнева Александр. Метрах в двадцати, не доходя до монгольского темника-воеводы, их остановили. Судэбэ сделал знак, чтобы дальше шел один Мстислав. И пока киевский князь делал эти три десятка шагов к никем и никогда не побежденному полководцу, он получил столько презрительных взглядов и усмешек в свой адрес, что за всю долгую жизнь столько не принял!..
   Судэбэ, глядя сверху вниз, сидя на могучем вороном жеребце, зарокотал низким басом:
   - Не помог тебе твой Бог?.. И не поможет! - толмач переводил. - Ты нарушил божьи заповеди: убил моих послов - моих близких преданных мне и Великому Чингизхану людей!.. У всех народов не трогают мирных безоружных посланников!.. Ты повел свою дружину на нас, - хотя мы вам не угрожали, а, наоборот, просили, посылая послов и во второй раз, не ходить войной... Но даже выступив против нас, ты вел себя не достойно, не умно, трусливо и предательски по отношению к своим братьям-князьям и воинам: когда все они сражались, ты не только не помог им, но даже увел свое войско на гору и там ждал, когда побьют остальных русских, а силы твои были немалые, и, вступи ты в бой, то мне бы пришлось трудно - ты помог мне, но у нас не принято уважать трусов и бездарных и прощать предателей... Я тебя на службу даже простым воином не возьму: если ты раз предал (своих родных!), то нас, при случае, ты подавно предашь!.. У нас кто предпочитает трусость вместо достойной смерти в бою, тот заслуживает позорную смерть! Ты и твои князья умрут под досками сидящих на победном пиру монголов, а до того как умрете, - умирать будете мучительно, долго! - вволю надышитесь злого духа и тысячу раз будете просить Бога скорой смерти, и тысячу раз покаетесь, что не погибли в бою!.. Свяжите и бросьте их вон туда - пусть валяются, ждут...

. . .

   Низко стелясь к земле, - развевались от встречного ветра гривы, длинные хвосты, - мчались татарские кони вслед за скачущими русскими - догоняли, несмотря на то что у каждого бежавшего было по одному запасному коню. За ночь, под утро настигла Тимрюевская сотня Мстислава Мстиславовича и Даниила Романовича с дружинниками - будь у татар, как обычно два-три запасных коня, они бы раньше догнали. До Днепра, переправы оставалось совсем близко: один конный рывок получасового галопа и - там... Все зависело от коней, умения воинов - это понимали русские и монголо-татары.
   Татары сошли со шляха, пытаясь слева обойти скачущих русских и, перегнав, снова выйти на дорогу и, загородив путь, не дать русским уйти, вырваться к Днепру, но густая высокая степная трава затормозила движение, и степняки никак не могли обогнать. Тогда они, подавшись вправо, приблизились на расстояние своего лучного боя и начали стрелять, мешала трава - хлестала по рукам, и подымаемая скачущими по шляху рыжая пыль тоже не давала привычно и точно бить из лука. Русские отвечали также лучным боем, но их стрелы долетала на излете, потому, даже попав, не пробивали кожаные пластины ни на всаднике, ни у коней. Татары стали отставать: по такой траве невозможно было так быстро скакать - даже сверхвыносливые их кони стали выдыхаться. Гортанный, громкий, перекрывающий многосотенный гул копыт, крик-приказ заставил погоню вернуться снова на шлях и гнать вслед за скачущими русскими. Татары нагнали вновь, несмотря на пыль, стали прицельно бить по впереди скачущим. Вдруг что-то произошло впереди. Тимрюй не сразу понял, что русские развернулись и встретили - закидали их короткими копьями, он, как и все его нукеры, врезался в русских, поневоле вступил контактный бой (это не из лука бить!) и, получив смертельную рану в грудь, слетел с седла... Два нукера оттащили его в сторону, пытаясь ему помочь, стали снимать с него бронь, одежду, но он, собрав силы, показал рукой, чтобы шли туда и сражались...
   Сражение как началось, так и вдруг кончилось - только трупы разноплеменных людей и стоны раненых и умирающих русских (татары умирали молча), да кружащие вокруг своих павших хозяев-другов боевые кони, призывая их тонким ржанием подняться... Неожиданно встретившись два коня - татарский и русский - бились: рвали друг друга зубами, калечили передними и задними копытами...
   Оставшиеся в живых не более трех десятков татар прибрались, кое-кто заменил коня (на татарского - русские не давались) и во главе с десятником помчались вслед за ускользнувшими князьями. Судя по тому, что русских пало около пяти десятков, то с русскими князьями ушла сотня. Но татар это не смутило: у них не было выбора, а что такое страх - они не знали...
  
   "Мстислав Удалой (Удатный) с небольшим числом уцелевших дружинников вышел к тому месту, где стояли ладьи русских. Все воины разместились на нескольких ладьях, а остальные Мстислав приказал сжечь или изрубить, чтобы не дать татарам настигнуть их за Днепром".

. . .

   Остальные русские, прибежавшие после битвы на Калке к левому берегу Днепра, не смогли переправиться и, настигнутые татарами и перешедшими на их сторону оставшимися в живых половцами Котяна, были добиты.
  

5

   Джэбэ, гоня перед собой многотысячные орды кочевников-половцев, остатки аланов и черкесов, заставляя их одновременно показывать путь на Русь и сражаться, дошел до Новгород-Святополча (60 км от Киева), проехался по землям Киевского, Переяславль-Русского и Черниговского княжеств, оставляя след: пожарища и руины городов, поселений и весей, заваленные горами трупов мирных жителей... Города и городки, крепости русские сдавались без боя - еще только передовые части монголо-татарского войска подходили к городку, как уже попы православные одевались в церковные одежды, брали хоругви, созывали жителей и говорили им, что за грехи их Бог наказывает, послав на них татар, и, дав вместо оружия иконы, кресты, с хлебом солью и вопленным молением, открыв городские ворота, встречали завоевателей... Татары церковнослужителей не трогали, а вот жителей... Те немногие уцелевшие потом проклинали попов, которые обезволили людей, заставив их не сопротивляться, сдаться на милость монголо-татарам, забыв завещанную пращурами нашими истину, что завоевателя-врага нужно встречать с мечом в руках и с ненавистью в груди и - никакие переговоры, тем более "полюбовные" встречи!.. (Любовь нужно иметь в сердце: к Женщине, своему народу и к Земле, где ты живешь со своими родными тебе людьми и где похоронены твои предки!)
  

6

   "Татары, не находя ни малейшего сопротивления, вдруг обратились к востоку..." (Н. Карамзин)
   Монголо-татары более чем справились с поставленной задачей: они не только топографически разведали западные земли, но и опробовали силу и слабость тех народов и через четырнадцать лет использовали при походе на Русь слабости русских княжеств: во-первых, разрозненность между собой, соперничество-вражду-борьбу князей за власть и богатства - редкий князь в то время был угоден Богу: жил для своего народа, Земли; во-вторых, православная вера была в то время подобна вере китайской (хинской) - попы-иноземцы говорили и внушали, что за грехи "наши" пришли завоеватели, что это божья кара ("Что против Бога сделаешь?!") помогала завоевателям, это не ненавистные (но не презираемые татарами, как китайцы и русские) мусульмане, которые, объявив Джахат, бились до последнего с завоевателями независимо от своего возраста и пола, не сдавались в плен!
  
   (А что русские?!)
   "Селения, опустошенные татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах; отцы, матери оплакивали убитых, - но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним..."

(Н. Карамзин)

Часть вторая

  
   Битва на Калке имела огромное значение и последствия в истории народов Европы и Азии, и в частности для русского, половцев и для самих монголов.
   Ближайшие: ослабленные татаро-монгольские войска потерпели поражение (в 1223 году) в Волжской Булгарии (это первая и единственная точно фиксируемая по источникам неудача Судэбэ); в русских землях, особенно в Киевском и Черниговском княжествах и частично в Галицком и Волынском, были уничтожены практически все воины-профессионалы.
   Отдаленные: события на Калке - одна из причин завоевательных походов монголов на Русь; русские южные княжества не успели восстановить свой военный потенциал ко времени нашествия монголо-татар; роковые последствия для половцев: битва на Калке - первый поражающий удар монгольских войск по половцам; после следующих двух (1228-1229, 1236-1237 годов) они вытесняются с занимаемой ими территории - как народность и государственное образование исчезают с исторической сцены.
  

Глава первая

   П

1

   отери были велики у монголо-татар: из-за гибели или ранения в союзных и вспомогательных войсках осталось в строю менее четверти; наполовину уменьшилась численность самих монголов.
   Пока подбирали своих погибших и, согласно принятым монгольским обычаям, с почестями, пышно и торжественно предавали похоронным кострам; переформировали войска монголо-татар; набирали вновь только что в завоеванных землях алан, черкесов, половцев (Плоскиня сам напросился и привел донское войско, призвав всех молодых мужчин), время шло, поэтому только в последних числах августа 1223 года смогли монголо-татары двинуться обратно на восток, решив по пути пройтись по землям волжских булгар.

. . .

   17 августа 1223 года
   Вот уже прошло три недели, как войска монголо-татар быстро двигаются на северо-восток, - достигли земли Волжских Булгар. Атаман Плоскиня хорошо знает этот путь - он не раз бывал как гость и как бродник со своими товарищами донцами. Татары доверяют теперь ему после того, что он сделал для них при Калке. А у Плоскини при этом воспоминании к голове приливает кровь, в глазах ярость, в сердце - гнев. Он и его боевые товарищи, которые вместе с ним сражались на Калке, не могут простить себе то, что по их вине погибли киевляне. И это не просто вина земная, человеческая, но великий грех перед Богом: он, атаман, от своего имени и имени своих товарищей, временных союзников татар (теперь личных врагов, которые еще не знают об этом) целовал православный крест - обещал, что русских киевлян, если сдадутся, отпустят домой!..
   Вдали показался Кермек. Впереди видны конные булгары, они, по мере приближения к ним татар, стали разворачиваться по фронту. Плоскиня знал, что за булгарами - волчьи ямы-ловушки. Когда он пополнял свой полк перед походом на Булгар, с Дона послал тайно верных своих друзей в булгарский город Биляр, чтобы предупредить их о грозящей опасности. Во время переправы через Итиль (Волгу) буртасы-перевозчики тайно передали ему благодарность булгарского царя - золотой браслет, украшенный изумрудами, и предупредили об этой ловушке-засаде под Кермеком.
   Он оглянулся. Его конный полк донцов шел рысью. За ними - аланы, черкесы и половцы; всех подпирали монголо-татары. Скачущий с ним рядом татарский сотник с полусотней, приданный атаману, оскалился. Сверкнул белыми зубами, показал сигнальным флажком: "Всем! Вперед! Атака!" - в боях практически командовал он, а не Плоскиня. Атаман Плоскиня приподнялся в седле, взмахнул саблей:
   - В галоп за мной!.. - вырвался вперед, еще раз крикнул, подал условный знак своему сотскому атаману: "Убери, скинь татарского сотника и его!.." - а сам развернул своего коня направо и помчался вдоль своего полка на правый фланг - все за ним (даже несколько оставшихся в живых татарских воинов). В освободившееся пространство хлынули скачущие за русскими бродниками союзные и вспомогательные войска монголо-татар, миг и они врезались в редкие ряды конных булгар, которые без сопротивления рассеивались. Не в силах уже остановиться, вся огромная масса конных горцев и степняков продолжала скакать... на волчьи ямы и на другие хитроумные смертельные ловушки...
   Вылетев на правый фланг, донцы еще раз развернулись направо и пошли в атаку на монголо-татарские сотни, во много раз превышающие их по численности. Предки донских казаков бились насмерть... Истратив стрелы, сулицы, переломав пики, рубились саблями, мечами... Несколько сотен бродников все-таки прорвались сквозь монголо-татар и ушли бы в Степь, но, бросившиеся вслед за ними, легкие татарские сотни догнали на своих бешеных степных конях и, не вступая в контактный бой, держась на расстоянии лучного боя, стреляли и стреляли по русским... Одним из последних сполз с седла, утыканный стрелами, Плоскиня - из-под бурых от запекшей крови бороды, губы, с трудом шевелясь, прошептали:
   -... Искупил свой грех!.. - на большее не хватило воздуха в мертвеющем теле...
   Тем временем основные силы булгар (превосходящая татар конница) "напали на монголов во время боя с тыла и нанесли им сильное поражение. Джэбэ, по-видимому, погиб".
   Судэбэ увел часть монголо-татар, бросив отдельные, уже небоеспособные остатки союзных и вспомогательных войск на погибель, вниз по левому берегу Итиля, и, соединившись со своим громадным обозом, - где, кроме награбленного скарба, многотысячных толп рабов, были семьи монголов и сильные сторожа, - дошел до Яика (реки Урал), умело организовав переправу, оказался в среднеазиатских ими завоеванных землях. Прошел через безводные пустыни-степи между Каспийским и Аральским морями, устелив пройденный путь трупами русских людей (в первую очередь от нехватки воды гибли-вяли "ребенки"...), и в начале 1224 года прибыл в Бухару, где его с почестями встретил сам Чингисхан.
   Перед тем как обняться, смотрели друг на друга. Судэбэ впился глазом в Тимучина (Чингисхана) - давно не видел этого поистине великого человека: не только отличавшегося необычным умом, фантастической памятью и гениальными способностями организатора, руководителя, полководца и непревзойденного по жестокости человека, внешне совсем не похожего на монгола - перед ним стоял высокий широкоплечий чуть сутуловатый мужчина (трудно назвать стариком, хотя великому хану было 69 лет), - в его желто-зеленых тигриных, гипнотизирующих, отнимающих волю и наводящих животных страх на человека, на которого он смотрел, глазах сейчас сияла искренняя радость; светло-рыжие волосы и широкая борода, еще не успевшие полностью поседеть, приветливо маслянисто блестели... (Судэбэ знал, что Тимучин родился (в 1155 году) в очень привилегированной семье известного богатыря Есугея из рода борджигинов: голубоглазых, светловолосых; и три сына из четырех сыновей-наследников, - родившихся от Первой, Главной жены, Бортэ, - были тоже светловолосы (точнее, рыжеволосы) и светлоглазы...) О чудо! - Великий хан улыбался и, раскрыв руки, шагнул навстречу - он очень доволен успешным походом Судэбэ - "разведка" боем удалась!..
  

2

   ...Когда Тимучину исполнилось 10 лет, отец его погиб от рук татар. Семья познала нужду, лишилась имущества, стада; подданные, бросив своих хозяев, ушли к другим, богатым; и только верные бангхары (огромные собаки-волкодавы) не предали, жили, хотя голодали. Юношей будущий Великий хан какое-то время (недолго) носил на шее деревянную колоду пленника-раба и на себе испытал все тяготы и унижения. Но незаурядный ум, воинские способности помогли Тимучину освободиться, вновь набрать свою родовую дружину, восстановить богатство.
   С самого начала организации своих войск Тимучин требовал от своих воинов железной дисциплины, лютой жестокости к врагам, неимоверной храбрости и исполнительности. Внезапность, быстрота, коварство дали ему преимущество и позволили расправляться с противниками - покорить все соседние племена.
  
   В 1206 году на Курултае провозгласили его Всемонгольским Великим ханом и нарекли Чингисхан (суту Богдо Чингис-хан). Столицей монгольского государства стал Каракорум. Власть Чингисхана была неограниченной. Все его близкие родственники составляли при нем совет, помогающий в управлении. Подвластное население делилось: на десятки тысяч (тумены), тысячи, сотни, десятки - это одновременно было и войско. Под страхом смерти в армии держались железная дисциплина, беспрекословное подчинение начальникам. Относительная малочисленность монголов по сравнению с теми, кого предстояло завоевать, требовала высочайшей военной организации. Кроме того, всемонгольский хан имел свою личную гвардию, где служили дети феодалов-нойонов. Гвардия насчитывала десять тысяч человек и служила личной охраной. Ни одна система, тем более государственная, не может существовать без четко расписанных правил, законов, и гений Чингисхана, с помощью 19 призванных величайших всемирно известных ученых того времени, создал-написал (под диктовку) Ясу, или Джасак. В Законе было: религиозное представление о сущности кочевников, право, приказы и указы, высказывания и замечания практически по всем вопросам и, в частности, быта, власти над самими монголами, а также над покоренными народами...
   Конечно, в причинах таких длительных военных успехов монголо-татар были и объективные факторы: монгольское государство возникло на ранних стадиях развития феодального общества, когда в отличие от Китая, стран Средней Азии, Кавказа, Восточной Европы, где уже были феодально-раздробленные государства, феодалы единодушно поддерживали завоевательные стремления великих ханов; в завоевываемых землях велись в это время междоусобные войны, которые не прекращались и во время вторжения в их страны кочевников.

. . .

   Завоевательные походы Чингисхан начал в 1207 году с сибирских земель, направив туда старшего сына Джучи, который за короткое время покорил народы: бурят, якутов, ойронов и других, - по общественно-социально-экономическому положению стоящих на одном уровне с монголами. К 1209 году была захвачена территория киргизов. В 1211 году орды Чингисхана и его сыновей ворвались в Северно-Западный Китай - богатейшую и культурнейшую страну Средневековья. Современнейшая китайская армия не смогла противостоять, не помогли и мощные каменные оборонительные сооружения - путь во внутренний Китай был открыт. Завоеватели оставляли за собой страшные следы насилия, грабежа и пожарищ. Они "ни над кем не сжалились, а побивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременным и умертвляли зародышей".
   Монголы, захватив большие ценности, пленив талантливых мастеров военного дела и ремесленников, пополнив свои отряды невольниками, вооружив их и гоня их впереди своих войск, покорили в 1215 году Северо-Западный Китай со столицей Пекином - помогли завоевателям и раздробленность государства, и предательство китайской знати.
   Одновременно относительно небольшие отряды монголо-татар пошли на Запад, - нависла угроза над народами Средней Азии, - но сил хватило лишь достичь Семиречья. Прошло девять лет, и Чингисхан вывел свою армию из Китая, усиленную китайскими военными инженерами, которые могли построить любое инженерное сооружение, сделать боевые метательные и таранные установки, благодаря которым можно было разрушить любую каменную стену города, крепости, сжечь город и т. д., в сентябре 1219 года повел ее в наступление по нескольким направлениям на Среднюю Азию.
   Многие большие города, особенно центры земель, были хорошо укреплены: имели высокие каменные стены с неприступными башнями, с многочисленными прекрасно вооруженными гарнизонами, поэтому сопротивлялись по нескольку месяцев; например, Отрар - 5 месяцев, Ургень - 7 месяцев; в таких городах, как Сыгнаку, Ашносу, Бенакет и Ходжент, народные ополчения под предводительством героев-патриотов мусульман (таких как Тимур-Мелика и др.), отказывая уговорам своих бэков, купеческой знати, не сдавались и бились насмерть. Но некоторые крупнейшие города - жемчужины Средней Азии, древнейшие культурные центры, города великолепных архитектурных памятников, сокровищницы ценнейших древних рукописей, такие как Бухара, Самарканд, Мерв, имеющие многочисленные гарнизоны, не уступающие по численности и в вооружении монголо-татарам, имея многолетние запасы продовольствия, благодаря изменам богатой части горожан и бегству правителей городов, практически сдались без боя, если не считать отчаянные сопротивления отдельных плохо вооруженных мусульманских отрядов, которые сопротивлялись, гибли, уже не влияя на исход сражений, были разрушены и до начала XV века оставались необитаемыми.
   За два года Средняя Азия была захвачена-разорена монголами, практически превращена в пустыню.
  
   В 1220 году войска монголо-татар опустошили Северный Иран и вторглись в Азербайджан - и тут предательство феодальной знати открыло дорогу в страну - пали Тебриз, Марага, Ардебиль, Нахичеван и другие. Как и в Средней Азии, по существу, оказали вооруженное сопротивление только простолюдины, организованные и руководимые мусульманами.
  
   Далее нам известно до 1224 года...

. . .

   В 1225 году Чингисхан вернулся в свой коренной улус, в столицу Монгольской империи - Каракорум. Даже Великий хан был удивлен тем, каким большим и красивым стал этот когда-то маленький городок-стойбище на реке Орхон. Поражало все: и большие дворцы, построенные пленными рабами-мастерами, возведенные в степи сады, фонтаны и многое другое изобретенное в Мире; и огромное количество людей и не только рабов - прислуга так одевалась, что ее невозможно было отличить от горожан, - но и приезжих из всех стран, - даже из тех, до которых не доехали еще монгольские кони, - дипломаты, ханы, бэки, представители различных религий: жрецы, шаманы, колдуны разного толка, мусульмане, христиане, буддисты... и везде и всюду - купцы со всех сторон Света.
   1226 год. Завоеватель Мира в первый раз, казалось, спокойно живет в своем дворце, но близкие знали, что Чингисхан серьезно болен: болели грудь и плечо, сильно ушибся, упав с лошади во время охоты.
   Весной следующего года на реке Керулен, в своих родных кочевьях, в становище Буки-Сучегу, Чингисхан велел поставить свой Белый шатер, где он провел Курултай, на котором участвовали его братья, сыновья и другие близкие родственники, созванные со всех земель империи знатнейшие ханы и отличившиеся полководцы. О чем говорили-совещались, неизвестно, но сказано в летописях-записях, что был устроен никогда еще небывалый в Степи богатый пир. Через три дня умерла молодая (Младшая) любимая жена Чингисхана Кулан-Хатун (кстати, татарка) - у ее сына Кулькана практически исчезла надежда на получение того наследства, какое бы он получил, будь она жива.

. . .

   Великий хан не мог себе позволить умереть, не исполнив обещания, данное им богу Сульдэ: наказать тангутов и лично их царя Бурханя. Послал за сыновьями старшей жены, - имеющими право на наследование власти в Монгольской империи, - предупредив, что их лично поведет со своим войском на завоевание Тангутского царства. Прибыли три сына, старший Джучи не приехал. На ухо Чингисхану второй сын Джагатай зашептал, что Джучи, став наследником, многое изменит... что будто бы он откровенно говорит о бессмысленных жестокостях отца, желает заключить союз-дружбу с мусульманами. Великий хан - в ярости! - вслух спросил, обращаясь к посланнику своему:
   - Почему не исполнил мой приказ хан Джучи?!
   - Он велел сказать, что болен...
   - Позови ко мне моего брата Утчигина.
   Обратился к своим сыновьям и посланнику: "Вы можете уйти".
   Оставшись один на один с братом, он тихо, чтобы никто не слышал, говорил-приказал...
   На следующее утро его брат, взяв верных людей, ускакал в Хорез - через две недели был там. От имени Чингисхана приказал Джучи принять его. Повторил повеление Великого хана, тот снова отказался, ссылаясь на болезнь, тогда посланник-брат молча ударил кинжалом - убил Джучи!..
   Джагатай был отправлен в свой улус Самарканд. Чингисхан со своими сыновьями Угедеем и Тули повел свои войска в поход. В районе Онгон-Талан-Худуна он - страстный охотник - не выдержал и позволил себе поохотиться и, увлекшись, в азарте, во время погони за дикой лошадью, вновь упал с седла и сломал себе ногу в области бедра. Встать уже не мог. Тут же позвал к себе сыновей и о чем-то долго тайно говорил с ними.
  
   Теперь войска Чингисхана шли, останавливаясь только для короткого отдыха и чтобы покормить и напоить коней. Встречные племена и народности, города заявляли о своей покорности и преподносили дары, которые Великий хан уже себе не брал.
   - Каждый день для меня дороже любых драгоценностей! - говорил Чингисхан со странным блеском, появившимся в глазах, сильно похудевший, озабоченно, тревожась.
  
   Тангутский царь выслал навстречу своих посланников, которые передали через сыновей Великого хана Чингисхану щедрые дары и слова царя: "Нет толку в сопротивлении. Я хочу служить тебе и прошу мира, договора и взаимной клятвы". Чингисхан не принял послов и ответа никакого не дал - он спешил достичь столицы тангутского государства. Умирая, он приказал своим сыновьям: "Когда умру, то ничем не обнаруживайте моей кончины... Когда же царь и жители тангутские выйдут из ворот с дарами, бросайтесь на них и уничтожайте!"

. . .

   Каждому придется умирать! - и не нужно уходить мыслями от этого: время быстро пролетит, как бы не было много впереди лет жизни! - и умирает человек, как жил и что заслужил!.. Для умирающего Чингисхана мучительнейшая агония длилась более двух часов - невыносимо долго: секунда была годом, минута - веком!.. ( Время относительно!..)
  
   Где был погребальный костер? Где похоронен (или разбросан) прах Суту Богдо Чингис-хана?.. Неизвестно! Есть только предположения и легенды. Только смерть этого Великого и одновременно Жуткого человека (другого такого в истории Человечества не было и, надеемся, не будет!) увела за собой тысячи, если не десятки тысяч, человек: когда везли его труп, почти неделю, для исполнения погребального ритуала убивали всех встречных, не глядя на национальность, пол, возраст, вероисповедование и социальное положение, вместе с людьми умертвляли и все живое, что попадалось на пути, и на гигантском костре вместе с трупом Великого хана были сожжены сотни живых наложниц, рабынь и рабов и трупы нескольких сотен коней белой и черной масти... Неимоверное количество драгоценного оружия, бытовых инструментов, посуды и одежды и просто золота, серебра, драгоценных камней, побросанных в огонь, превратилось в огромную кучу золы и глыбы конгломерата металла и камня...
   Место захоронения не могли знать даже современники: родственники, даже близкие, не участвовали на похоронах, а те, кто провожал Чингисхана в последний путь, последовали за ханом... Убиты были и руководители погребального процесса!..
  

3

   Через год после смерти Великого хана, в 1229 году, собравшийся Курултай, исполняя волю-завещание Чингисхана, избрал великим ханом Угедея (Октая), подчинив ему старшего брата Джагатая и младшего Тули, племянника Бату (сын Джучи).
   Съехавшаяся на Курултай на реке Онон через шесть лет монгольская знать, упоенная недавними победами над многими землями на Востоке и Западе, предвкушая новые наживы, приняла решение о новых походах: Тулия послали в поход на Южный Китай; Джагатая - на Персию; Бату, дав 120-тысячную армию, приказали завоевать Запад - начать с Булгар на Итиле, Асов и Руси. В армии Бату были ханы-чингизиды: Гуюк, Кадан, Хайдар, Бури, Буджэк, Менгу, Кулькан, Орду, Беркэ, Шербани и Тангкнут. Из Китая срочно вызвали полководца Судэбэ, покорителя 32 народов, выигравшего 65 сражений.
  
   В армии хана Бату монголов не могло быть более 30 тысяч, из них татар - не больше 5. Так характеризовал монголо-татарское войско булгарский эмир и талантливейший воевода Гази-Барандж Бурундай (разгромивший при Кермете Судэбэ в 1223 году и в 1236 году вынужденный перейти вместе со своим народом на сторону Бату, ставший татарским полководцем, участвовавший в походах на Русь - и, в частности, со своим 12-тысячным отрядом булгар и с приданным ему в помощь 4-тысячным нижегородским полком нашел и разбил великого князя Юрия Всеволодовича - бежавшего от монголо-татар, бросив великокняжеский престольный град Владимир, под видом сбора русских войск - на реке Сити: на севере, в глухомани - в тайге, где на тысячи верст не было ни одного крупного поселения русских!..) и летописец (его записи дошли до нас в "Сводах булгарских летописей"): "Кроме доспехов татары имели отважные сердца, совершенно не знающие жалости, и среди них никогда не было недисциплинированных или усталых. Каждый из них знал, что если он не ожесточится, не подчинится или устанет, то будет убит на месте. Они делились на десятки, сотни, тысячи, тумены. За трусость в бою одного убивали десяток, за трусость десятка - сотню и так далее. А казни у них были такими жестокими, что я, видевший всякое, не мог досмотреть до конца ни одной, ибо по сравнению с ними самая тяжелая гибель в бою была наслаждением. Татарам же было запрещено при этом отводить глаза или как-то выражать свои чувства, поэтому казни, виденные мною, татары наблюдали в полной тишине и с бесстрастными лицами. А придерживались они такого зверства с той поры, как Чингис изрек: "Жестокость - единственное, что поддерживает порядок - основу процветания державы. Значит, чем больше жестокости, тем больше порядка, а значит - блага". И еще он говорил: "Сам Тангра велел подняться нашей державе, а его волю нельзя понять разумом. Жестокость должна выходить за пределы разума, ибо только это поможет осуществлению высшей воли...""
  
   А вот что сказал об армии монголо-татар Наполеон: "...Военная организация (их) была значительно выше, чем в войсках ее противников".
  
  

Глава вторая

1

   О том, что русские потерпели поражение в битве на Калке, народ узнавал друг от друга - весть пришла из Владимира-на-Клязьме быстро, но почти совсем никого не огорчила сильно: ведь только что с великой победой вернулся с Ливонии князь Ярослав Всеволодович - летописи отмечают: "Ярослав повоева всю землю Чудьскую, и полона приведе бе щисла... злата много взяша". А там, где-то на Юге, - за тридевять земель - слишком далеко; людям представлялось, что те события на их жизнь не могут повлиять.
   0x08 graphic
0x08 graphic
Ярослав Всеволодович и его жена (одновременно и подруга, и соратница-помощница) Ростислава так не думали. Они только что получили послание, написанное на пергаменте, от великого князя Галицкого Мстислава Мстиславовича - отца Ростиславы, тестя Ярослава, деда трех (на то время) княжат: Федора и Александра (4 и 3 года) и титешного Андрея - вон двое старших сидят за столом вместе с матерью (Ростислава старалась по возможности обходиться без мамок-нянек - сама выкармливала грудью детей, но совсем без их помощи не могла: вот и сейчас полуторогодовалого Андрея оставила с мамкой в опочивальне детской). Князь Мстислав Мстиславович кратко описывал ход сражения и свои выводы, которые он сделал после битвы, где русские и половцы потерпели страшное поражение.
   Князь Ярослав задумался. (Вывод тестя заставил не просто задуматься, а по-другому пересмотреть отношение к степнякам и, в частности, к новым хозяевам степей, и вывод, который делал по отношению к ним, был таков, что эти татары вскоре заменят кипчаков и они будут намного сильнее. Тесть советовал, как с ними вести: однозначно дружить, быть с ними союзниками. Напоминал о себе, что только благодаря тому, что породнился с кипчаками и всегда был в союзе и дружбе с этим многочисленным кочевым народом, добился такого положения: из удельного князька стал великим князем Галицким.) Дети притихли, молча ели. Ростислава, чтобы мужу было покойно и никто не мешал, сама обслуживала стол...

. . .

   Только второй день Ярослав Всеволодович в родном Переяславле. Поспал с женой, с детьми пообщался-порадовался и немного успокоился, но все равно его мысли были там... Что за люди эти новгородцы?! Так по одному - всем хороши: доброжелательны, разумны и надежные верные други!.. А как соберутся на вече!.. Он помог со своей дружиной вернуть Великому Новгороду под свою руку земли Ливонии, а вместо благодарности новгородцы отказались от дальнейшего его княжения в Новгороде, и он вынужден был вернуться свой Переяславль-Залесский. Призвали на место его великого князя владимирского Юрия Всеволодовича - родного брата его. Всем было ясно почему: самовластный, волевой и главное в военном и административных делах умелый теперь князь Ярослав был не нужен. Бояр новгородских больше устраивал слабенький слабовольный Юрий Всеволодович, которым можно было крутить-вертеть. Им (боярам) не нужен был порядок - так легче проворачивать свои дела - барыши получать - богатеть. К новгородцам Юрий Всеволодович послал своего сына Всеволода. Ясно было и то, что шла борьба и между князьями-братьями: Юрий не хотел усиления Ярослава и, используя все методы, в том числе и "грязные", не давал закрепиться родному брату в Великом Новгороде.
  
   После отъезда Ярослава Всеволодовича из Новгорода началась война между сторонниками и противниками братьев-князей. Новгородско-боярская республика, занятая своими внутренними делами, необдуманно бросила на произвол судьбы только что вновь отвоеванные земли. Немцы воспользовались этим: они вновь вернулись туда, откуда были выгнаны и даже сделали большее: завоевали северную часть Прибалтики - подошли к самым русским границам: нависла непосредственная угроза новгородской, псковской, полоцкой, торопецкой землям; эсты и латыши попали в полную зависимость к немецким захватчикам.

. . .

   ... Дети встали, подошли к отцу, чтобы попрощаться с ним до вечера. Мать их учила, как и что говорить, они повторяли. Ярослав невольно залюбовался своей женой: высока, стройна, полова - красавица! - такие становятся либо поляницами (богатыршами), либо хранительницами семейного очага. Она погрузила детей в мир песен, сказок, старины и преданий о Русской земле. Уже учила старших читать, писать и считать - спешила: года через два-три Федору и Александру учинят княжеский постриг и отберут их у нее, отдадут дядькам на воспитание. Александр (в больших его темных глазах горело любопытство и любовь к отцу, золотисто-половые волосы, курчавясь, свисали до плеч) был на полголовы выше своего старшего брата и отличался внешностью - в мать - и незаурядными способностями во всем и какой-то внутренней (не по годам) серьезностью... Отец каждого перекрестил, поцеловал в лобик - попрощался.
  

2

   Разрозненная Русь продолжала делиться на независимые земли-княжества-государства, которые начинали жить своей жизнью. Княжества соперничали между собой, пытаясь усилиться за счет своих соседей: воевали друг с другом, заключали союзы против третьих, нарушали их и снова мирились, и снова дрались... Хотя знали, что главный общий враг Руси - Запад. (Русские - да не только они, но и другие православные народы - поняли после страшного разгрома мирового центра православия Царьграда-Константинополя в 1204 году крестоносцами-христианами-католиками, кто является истинным врагом православия, а значит, Руси!)

. . .

   В 1225 году город Юрьев был переименован в Дерпт. В том же году в грамоте короля Генриха говорится, что епископом Дерпта является Альберт.
   Псковское боярство и купечество пошли на сделку (практически на предательство) с немцами: им торговые дела и барыши были дороже интересов Пскова, выше национальных интересов Руси.
   Князь Ярослав Всеволодович понимал что происходит, и решил восстановить положение... Собрав большое перяславльско-суздальское войско, решил совершить поход на Ригу, но встретил решительное сопротивление со стороны псковичей. Ярослав хотел опереться на Великий Новгород, но у бояр и купцов (любой национальности и вероисповедания) родину, честь и мораль заменяет, говоря современным языком, бизнес: ссылаясь на то, что "размирье" с немцами вызовет повышение цен на товары - "вздорожица все на торгу", - они отказали в помощи, несмотря на то, что княжеские войска стояли, раскинув шатры, в резиденции Ярослава под Новгородом в Городище.
   Ярослав сделал попытку самостоятельно совершить поход. Тогда Псков заключил с немцами настоящий союз и вместе с ними и вспомогательными войсками "Чудь, Лотыгола и Либь" выступил против.
   Через десять лет этот союз окончился захватом немцами Пскова.
  
   В том же году "литва, собрався в 7000 человек", вторглись в новгородские и торпецкие земли, грабя и все сжигая на своем пути, полоня женщин и детей, дошли почти до Торжка. Князь Ярослав пошел с войском на них и, догнав их на Ловати около Русы, разгромил: 2000 литовцев погибли, остальные разбежались, освободил пленных русских, отобрал награбленное.
   Новгородцы, узнав о победе Ярослава над литовцами, послали за ним: звать его на княжение. Обещали ему возвратить все его убытки в походе и целовали крест, что его больше не изгонят и не будут чинить ему неприятности. Он им простил вину и принял предложение.

. . .

   1226 год. Ярослав Всеволодович учинил своим сыновьям Федору и Александру княжеский постриг.
   В Южной Руси разгорелась кровопролитная междоусобица между обессиленными, обескровленными после Калки княжествами: Курским и Черниговским - князь Олег захватил Чернигов, а князю Михаилу Всеволодовичу давал удел. Михаил, лишившись отцовского княжеского стола и не имея воинской силы постоять за себя, послал своих бояр просить помощи у своего зятя великого князя Юрия Всеволодовича. Возмущенный Юрий, собрав огромное войско, пошел на Олега, который в свою очередь обратился к великому киевскому князю Владимиру Рюриковичу, оправдывая себя тем, что он старший в роду. Киевский князь не имел такие силы, чтобы помочь, поэтому послал к Юрию митрополита Кирилла, который поехал и встретился с великим владимирским князем и говорил так: "Княже пречестный, ты довольно знаешь, как отцы, деды и прадеды ваши распространили и населяли землю Русскую не иным чем, как любовью и согласием в братии, тем страшны они были всем окрестным; и когда совокупно противо неприятелей русских воевали, всех побеждали, и никто противо их воевать не смел и не мог. Когда же междоусобие начали, брат на брата воевали, тогда неприятели пришед, иногда поляки, иногда венгры, половцы, литва и болгары землю Русскую разоряли, пределы древние отнимали овладали или опустошили. От чего ныне так много слез и стыда достойная русским от татар погибель случилась, как единственно от несогласия князей, котораго без плача во веки и по нас возпомянуть не могут. И сие всякий знает, что одному трудно противо многих обороняться, как бы он храб и силен не был. Таково вам трудно и неудобно, враждуя между собою, противо других воевать и свои земли засчищать. К тому время настоясчее наиначе требует в вас согласия, понеже со стороны татара, а с другую литва пределы Русские губят. А ты внутрь безпокойство хочешь начать, по тебе должно других унимать и обидимого оборонять, помня слова Христова: "Асче царство разделится, противо себя не может стоять". Мы можем видеть, что вы дотоле будете друг друга воевать, как придут языци и всеми вами обще обладают и себе покорят. А ежели будете жить в мире и любви по закону божию, согласно о пользе русской обще прилежать, то никто вам не может зла учинить. Ныне же Олег на войне за отечество много войска потерял и не может воеваться, по любовно просит оставить ему его владение по старшенству в покое. Но шурин твой Михаил требует не право, не взирая на крестные грамоты отец и дедов своих, и начинает войну противо его, для котораго и тебя яко сильнейшего призвал. Я прошу покорно и молю оставить вражду и жить в мире". Митрополит едва упросил Юрия Всеволодовича. Князь Олег и Михаил помирились и без войны решили спорный вопрос.
   Великий князь владимирский повернул свои войска и во главе своих младших братьев Святослава и Ивана направил на мордву, где владимирцы, разорив многие поселения, набрав много полона, скота и драгоценной пушнины, успокоенные и довольные, вернулись домой. Русские потерь не имели, так как мордва не могла и не хотела "противо их в бой ступить".
   "Князь Ярослав ходил в лодиях в Невское (Ладожское) озеро на емь и, повоевав много. Взав от еми дан, возвратился".

. . .

   1227 год. В Великом Новгороде церковный суд приговорил четверых человек, занимающихся колдовством и гаданиями, к сожжению на костре. Было устроено боярами великое зрелище: "...Пред народом на Ярославе... зделав сруб, всех сожгли". Правящий боярский "Совет господ" (туда входили "300 золотых кушаков" - самых знатных и богатых бояр) таким способом отвлекал народ от забот, отводил от себя недовольство, злость.
   "Маиа 11 учинился во Владимире великий пожар и згорело 27 церквей и двор блаженного великого князя Констянтина Всеволодовича и церковь, построенная в нем, архангела Михаила со всею богатою утварию. В нем же трудилися иноки русские и греки, учасче младенцев. И погорели книги многие, собранные сим Констянтином Мудрым".
   Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович, используя дипломатию и угрозу военного вторжения, прибрал к своим рукам Переяславльское княжество на Руси: поставил на княжение в Переяславль-Русский своего сыновца Всеволода Константиновича и женил его на дочери "Ольга Всеволодовича северского". Другому сыновцу, Васильку Константиновичу, который сам избрал себе невесту - Марию, дочь Михаила Всеволодовича, помог организовать свадьбу.

. . .

   1228 год. По пути в Киев разболелся Мстислав Мстиславович Удатный и "умре".
   Великий князь Юрий Всеволодович, "совокупяся" с братьями Ярославом и Святославом, взяв с собой сыновцев Василька и Всеволодова да князя Юрия Давыдовича Муромского, пошли войной на мордву. Возвратились большим полоном, добычей. После возвращения из похода-набега отобрал Юрий у племянника Всеволода Переяславль-Русский - отдал своему брату Святославу.
   У Юрия Всеволодовича родилась дочь Феодора.
   На новгородскую землю на ладьях пришли по Невскому озеру емь - воевать. Во время отступления-бегства они умертвили всех взятых в плен женщин, мужчин и детей. В преследовании участвовал вместе с новгородцами князь Ярослав Всеволодович.
   Псков окончательно разорвал отношения с Ярославом Всеволодовичем, узнав, что он собирается в поход на немцев, чтобы отвоевать у них захваченные земли; они выгнали из города его сторонников со словами: "Вы нам не братья, пойдите к вашему князю". Прислали в Великий Новгород гречина-посла. "...В Новгороде в народе учинилось великое беспокойство и на Ярослава нарекание".
   Ярослав вместе с княгинею выехал из Великого Новгорода, оставив на Городище (княжеская резиденция - в двух верстах южнее Новгорода) наместниками двух своих сыновей с небольшой дружиной, помогать должны им были боярин Федор Данилович и тиун Яким.
   В Новгороде начались голод, болезни. Непрерывно шел дождь (с августа по 6 декабря). Злой ропот народа на бояр!.. Наконец - мятеж. Созвали вече, где бояре смогли направить людской гнев на новгородского архиепископа Арсения, "якобы его ради дождь был". Купленые крикуны орали из толпы: "Ты выслал Антония на Хутынь, а сам сел, купя у князя дарами". Едва спасся архиепископ Арсений от разъяренной черни, запершись в Софийской церкви. Наутро же, снова собрав вече, воззвали на место Арсения Антония. Но на этом народ не успокоился - "весь град пришел в мятеж". Разграбили дом тысяцкого, а потом начали громить и грабить остальных богатых. От великого кровопролития спасло то, что начавшийся осенний ледоход сломал мост через Волхов и Софийская половина города была изолирована от торгово-ремесленной стороны, клиры и богатые на какое-то время были спасены от доведенных до безумной ярости простолюдинов. Эту передышку использовали - "знатные, послали паки Ярослава просить": "Поеди к нам, забожничье (пошлины) отложи, судье по волости не слати; на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих ты - наш князь, или ты - собе, а мы собе". Ярослав Всеволодович счел такое предложение за унижение и, "обругав предложение", отказался ехать. Приказал своим сыновьям и боярам прибыть к нему в Переяславль.

. . .

   1229 год. Великоновгородцы вторично призвали к себе шурина великого князя Юрия Всеволодовича Михаила Всеволодовича из Чернигова, "приняв его с честью, учинили ему роту, а он им на всем том, что новгородцы желали согласился и чего прежде ни един князь не делал сделал": отменил подати смердам на пять лет; велел, бежавшим от своих господ, жить там, где они сейчас живут, отменил всем все долги княжеские. Убедил сменить Антония - по жребию выбрали архиепископом новгородским дьякона из Юрьева монастыря Спиридона.
   "Того же году жита не родилось и была дороговизнь по всей земли Руской".
   К Нижнему Новгороду пришла мордва воевать во главе со своим князем Пургасом. Пытались приступом взять город, но не смогли. Ночью нижегородцы вышли из города, напали на беспечно спавших и многих побили. Мордва в отместку зажгли монастырь святой Богородицы и ушли. "Петрушев сын с половцы перенял их на пути, всех побил, а Пургас едва с малыми людьми ушел за реку Чур".
   Впервые молодые княжичи Ярославичи кроме обучения военному делу, грамоте (не только читать, писать по-древнерусски и по-гречески, но получали огромные знания для того времени по истории, культуре не только Руси, но и мировой) начали входить с помощью отца в орбиту княжеских дел, и не только политических...
  
   Одновременно в Переяславле, Владимире, Ростове и Суздале пошли слухи, что князь Михаил посажен в Великом Новгороде стараниями князя Юрия Всеволодовича, чтобы не дать усилиться своему брату Ярославу Всеволодовичу князю Переяславля-Залесского. Что это было?! Наговор новгородских бояр, чтобы рассорить владимирско-суздальских князей, - им не нужны были сильные, тем более, единые в политико-экономическом отношении княжества, - и, пользуясь их разрозненностью, использовать князей "по своей воле", - или же действительно его брат, дядя его сыновей, хочет ослабления Переяславльского княжества?!. Ярослав объяснял суть боярской политики Великого Новгорода своим детям - могло быть и действительно наговором. А вдруг не так?!. Девятилетний Александр сразу схватывал мысли отца. И когда Ярослав Всеволодович начал действовать: поссорил племянников троих Константиновичей ростовских - Василька, Всеволода и Владимира - с дядей (со своим братом), он понял отца и одобрил его действия: "нехристианское" поведение, так как опереди его Юрий, и тогда уже Ярославу не справиться с объединенными князьями-родственниками!..
   "Юрий, уведав о том тайно, не хотел верить, однако ж, хотя испытать истину того, послал к ним и другим братии, чтоб съехались на совет". Ярослав сначала не хотел ехать во Владимир, но, узнав, что его племянники поехали, тоже поехал. Выяснилось, что Юрий не поддерживает своего шурина Михаила; братья Ярослав и Юрий помирились. Родичи целую "седьмицу" веселились: праздновали Рождество Богородицы - вначале у епископа Митрофана, а потом у великого князя Юрия, получили от него богатые подарки сами и бояре их, князь Ярослав и князья-племянники Василько, Всеволод, Владимир кланялись Юрию, просили у него прощения за то, что поверили клеветникам, "крест ему все целовали на том, чтоб иметь его отцом".
   У пьяных князей обострилось чувство справедливости, проснулась совесть гражданина-человека и честного христианина и по наущению владимирского епископа Митрофана судили ростовского епископа Кирилла, "который был вельми богат, паче всех прежде бывших епископов ростовских, потому что много чрез всю жизнь как мог собирал, а желал оное для себя употреблять". Обвинили Кирила в стяжательстве и в грехе: не по-христианстве жил и поступал с паствой - решили его имение отдать "за убытки обиженным". "В ту же самую седмицу епископ Кирил ростовский, оставя епископию, пошел паки в Суздаль в монастырь и тут скончался".
  
   "Сие время глад был по всей Руси 2 года, и множество людей померло..."
   Зная о таком положении в Северо-Восточной Руси, великий князь Волжской Булгарии прислал дар великому князю Юрию Всеволодовичу 30 насадов с хлебом. "Которое князь великий принял с благоволением, а к нему послал сукна, парчи золотом и серебром, кости рыбьи и другие изясчные весчи". Был подписан мир на 6 лет, с обеих сторон разрешалось ездить "невозбранно" и пошлину не платить "безобидно". Булгары стали возить хлеб по Волге и Оке во все русские города и, продавая не за очень высокую цену, "тем великую помочь сделали".
  
   Между тем сидящий в Великом Новгороде князь Михаил Всеволодович затребовал у Ярослава Всеволодовича князя переяславльского Волок Ламский, который он взял от области Новгородской силою. Ярослав ответил: "Ты сидишь в Новгороде? - Ну и сиди, и если хочешь мира, то будь доволен тем, что имеешь! А Волока не дам".
  
   "...Пришла литва в область Новгородскую и разоряли Любие, Мореву и Селигер. Новгородцы же, собрався, гнали за ними и, догнав, многих побили и полон свой отбили".

. . .

   1230 год. Едва князья Юрий Всеволодович и Владимир Рюрикович киевский и митрополит Кирилл с черниговским епископом уговорили помириться князей Михаила Всеволодовича и Ярослава Всеволодовича, которые начали войну между собой.
   Михаил Черниговский оставил Великий Новгород. В Новгороде начался голод и "от того люди не токмо коней, но друг друга, убивая, ели и, где слышали хотя малой избыток, отнимали; детей своих иностранцам продавали и даром отдавали, токмо бы оных не уморить", и, как следствие, - грабежи, бесчинства - мятеж. Новгородские бояре вынуждены были вновь призвать Ярослава Всеволодовича.
   Князь Ярослав разрешил всем купцам беспошлинно возить хлеб в Великий Новгород; обратился к иностранным государствам, городам, чтобы помогли.
   . . .
   В 1231 году, как только прошел весенний ледоход, "пришли немцы из-за моря в Новгород на многих судах с житами, мукою и всякими овосчи и учинили великое избавление граду сему, понеже были уже все при конце жизни". Летом добавилось новое бедствие: был страшный пожар, погорело в Великом Новгороде много домов, церквей. Людей много сгорело, и "потонуло немало".

. . .

   1232 год. Булгары прислали послов к великому князю владимирскому Юрию "объявить, что пришел народ неведомый и язык, коего прежде не слыхали, вельми сильный, и просили, чтоб послал к ним помочь, обечая все его убытки заплатить". Юрий Всеволодович созвал всех своих братьев и племянников и держал совет и "болгаров обезсилеть не желея, отказали им в помочи". Как потом стало известно, татары не просто покорили южную часть Волжской Булгарии (это одна треть страны), а стерли с лица земли города, селения, превратив их в пепел и руины, население "ненужное" было уничтожено, остальное превращено в рабов, в "союзное" войско.
  
   Очередной поход русских князей во главе с сыном Юрия Всеволодовича Всеволодом - с ним были князья: Федор Ярославович и рязанские и муромские князья - на мордву.

. . .

   10 июня 1233 года умер накануне свадьбы со старшей дочерью великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского Феодулой княжич Федор Ярославович. Летописец по этому поводу написал: "Еще млад (14 ему было), и кто не пожалеет о сем, - свадьба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позваны и бисть в веселия вместо плач и сетование". Можно было представить неутешное горе родителей жениха, печаль невесты, но нельзя было представить, какое горе обрушилось на его младшего брата Александра! - в таком возрасте такое горе воспринимается как вселенское... ушел из жизни любимый брат, друг и товарищ его детских игр, соправитель и соратник в княжеских делах. Смерть брата заставила Александра повзрослеть, теперь он должен был жить в Великом Новгороде, а в отсутствие отца вся ответственность за правление Новгородом и Великоновгородской землей ложилась на его юношеские плечи.
  
   "В Киеве представился Кирилл митрополит, родом был грек из Никеи града, много ученый и филозоф славный".
   Новгород и Псков соединились под князем Ярославом Всеволодовичем. Но бояре новгородские во главе с Борисом Негочевичем, бежавшие вначале в Псков, оттуда - в Оденпе (Медвежью Голову), в немецких землях нашли претендента на псковский престол в лице бывшего псковского князя Ярослава Владимировича и вместе с немцами организовали нападение на Изборск и взяли его, затем захватили Тесово. Псковичи немедленно собрали войско и выступили: окружили Изборск и через несколько дней яростного приступа вновь завладели своим городом - "князя Ярослава с некоторыми главными поимали, немецкого воеводу Данила убили, а некоторые немногие ушли".
   Ярослав Всеволодович был в это время в Переяславле и только по возвращении в Великий Новгород "выправе" положение.

. . .

   1234 год. Переяславльский князь Ярослав привел войска из Суздальской земли, "совокупя войски новгородские и псковские", стремительно повел ратников на Ливонию. Впервые в военных действиях принимал участие юный князь Александр. Немцы "сели в осаду" в Оденпе, Дерпте (Юрьеве) и в другие "городы". Ярослав пустил небольшие отряды-сторожа "в зажитье" и одновременно для выполнения функции дозоров и с целью заманивания противника туда, где стояли, за рекой Эмбах (Омовже), приготовившись к сражению, русские полки. Немцы вышли из крепостей, собравшись и построившись, напали на сторожей, которые, отчаянно сражаясь, отступали-вели их на лед реки, за реку, где находились полки Ярослава Всеволодовича.
   Александр, в латах, со щитом и с девяностосантиметровым мечом в руках, в шлеме с трепещущимися на ветру перьями сражался наравне со всеми, как простой воин. Юный князь впервые видел ражих немцев в деле, закованных в латы, с латинскими шлемами на головах и в белых плащах с черными крестами поверх лат, с мечами и секирами, с дротиками, пиками и щитами. В большинстве они были на конях, тоже защищенных бронью. Волнение юного князя передавалось его коню - мощный вороной жеребец заплясал под ним. Немцы, уверенные в своем превосходстве, шли нагло, но, неожиданно встретившись и столкнувшись с воинами-профессионалами (вперед князь Ярослав поставил свою дружину), они, рассыпав строй, побежали. Александр, в упоении боя, впервые испытывая - непередаваемое словами! - высочайшее чувство наслаждения побеждающего в сражении воина, вместе с другими русскими догонял тяжело и медленно скачущих немцев и бил их своим мечом, рассекая их шлемы. С невысокого, но крутого берега сбросили рыцарей на весенний лед, который начал проваливаться "и истопе их много, а инии язвьни вбегоша в Гюргев, а друзии в Медвежью Голову". Русские воспользовались победою: опустошили их землю, заключили мир на "сей своей правде", Ярослав выговорил дань с Дерпте (Юрьева) для себя и для всех своих преемников. (Которая в 1558 году послужит поводом Иоанну Четвертому включить в состав Русского государства Ливонию.)
  
   "Литва нечаянно, пришед к Русе". Ворвались в монастырь Святого Спаса и пограбили погреба, иконы ободрали и убили 4 монахов, затем устремились в город "уже вошли до торжисча", но монах Петрила (с таким именем остался в народной памяти), взъярившись на литовцев, обидевшись на Бога, который позволил такое над смиренными, покорно молящимися монахами, порвал на себе монашескую одежду и с несколькими мирянами и служками, бывшими в это время в монастыре, прорвался в город и поднял рушан-горожан, девять крестьян-огнищан, приехавших торговать, гридьбу, купцов - всех кто в это время был там - и организовал умело: вначале оборону, потом контратаку - выгнали литву из посада, "бияся крепко до поля". Потери у русских были велики - погиб в том числе и "храбрый поп Петрила", но противник отступил: вначале по реке Порусье до Ловати, затем литовцы повернул на юг и на тяжело нагруженных ладьях поплыли против течения, по берегу вдоль Ловати шли конные. Князь Ярослав Всеволодович, получив весь о нападении литовцев, с конной дружиной бросился в погоню (князь Александр был с ним). Догнал их у Дубровны в Торопецкой области и "многих побил и пленил, взял у них 300 коней и весь пожиток".

. . .

   1235 год. "О горе льстецем и клеветником тем, которые для получения себе чести или имения к неправедным войнам и пролитию крови христианской и погублению людей государству нужных, князей возмусчают и землю Рускую губят"!
   Оскорбленный и возмущенный великий князь Владимир Рюрикович, призвав на помощь Данила Романовича и усилив свои войска галицкими, пошел на Михаила Всеволодовича черниговского, который в свою очередь вынужден был обратится в Смоленск к Изяславу Мстиславовичу, чтобы тот помог бы ему защититься. Киевляне и галичане вошли в черниговские земли, пожгли, пограбили многие волости.
   ...Встречный бой: ожесточенный, кровопролитный - несколько часов бились на месте (гром, треск и рев, крики и визги обезумевших людей и коней): ни одна сторона вначале не могла одолеть, но потом фронт сражающихся начал ползти-смещаться на восток - черниговцы и смоляне вынуждены были отступить к Чернигову,- за ними - страшный след: залитая кровью исковерканная земля, искореженные деревья, сломанные телеги, утварь, трупы людей в изорванных кольчугах, пробитых бронях, разбросанные обломки копий, пробитые щиты и погнутые, затупленные в зазубринах мечи и - на несколько верст слышны стоны расползающихся от страшного места раненых...
   Как бы ни были велики потери (одинаковые с обеих сторон), но отступившие войска князей Михаила и Изяслава еле поместились в стольном Чернигове. Победители ликовали и, оставив часть войск для осады, послали остальных на другие города и селения для наживы. Киевские и галицкие князья со своими боярами, расположившиеся тут же под осажденным градом, предались отдыху-веселью - пировали. Им было ясно: штурмовать, брать на щит Чернигов не так-то просто (город Чернигов был довольно хорошо укреплен: вокруг глубокий ров, наполненный водой, за ним высокий земляной вал, на котором высились рубленые деревянные стены, внутри засыпанные грунтом, не подожжешь; на въездных воротах: Водные, Киевские и Погорелые - неприступные надвратные башни. В городе, на горе, высился Детинец; он был в значительной степени застроен каменными сооружениями в 2-3 этажа; тут же располагался княжеский двор, который, как и епископский двор, был огорожен дополнительно каменными стенами; блестели золоченые купола Спасского и Борисоглебского соборов; в месте впадения правого притока Стрижня в Десну к Детинцу с юго-запада примыкал "Окольный град") - все сделает время: голод вынудит сдаться осажденных - никаких запасов продуктов питания для такого количества людей не хватит надолго: участь Чернигова предрешена.
   Между тем Михаил Черниговский и Изяслав Смоленский, дав распоряжения своим воеводам поставить на стенах града и детинца усиленные наряды сторожей, собрались со своими боярами и долго о чем-то советовались...
   После трапезы, вечером, отслужили молебен. (Молебен шел во всех церквях: Благовещенском, Михайловском, Ильинском и соборах; а также в Елецком монастыре - за городом...) В эту же ночь, подкупив стражу осаждающих, князь Изяслав Смоленский, с небольшим конным отрядом "о двуконь" выехал из Чернигова и незаметно был проведен сквозь кольцо осаждающих. Через две ночи и день он уже доскакал до половецких веж и просил ханов, "чтоб оные пришли на помочь".
   Михаил Черниговский, оставшись один, смог подкупить бояр-воевод галичан, те уговорили своего князя, "чтоб отстал от Владимира", и, когда Даниил, послушавшись своих предателей воевод, отвел войска с целью, примирившись с Михаилом Всеволодовичем, уйти к себе, коварно, ночью напал на спящие полки галичан, "так оные разбил, что едва Даниил сам спасся". Великий князь Владимир вынужден был возвратиться в Киев. Но это не спасло его. Смоленский князь привел на Русь огромное конное войско половцев, и князья Изяслав Мстиславович и Михаил Всеволодович повели их вместе со своими полками на Киев. "И по жестоком приступе, взяв Киев, пленили князя великого со княгинею, и взяв их, половцы отвезли в свою землю. И учиняя Киеву великое разорение, половцы возвратились со множеством пленников и богатством".
   Великий князь черниговский Михаил Всеволодович отдал Киев Изяславу Мстиславовичу, а сам со своим войском, усиленным киевлянами, пошел на Даниила Романовича и захватил Галич. Князь Даниил едва ушел с остатками своей дружины во Владимир-на-Волыни.
  
   Юрию Всеволодовичу, великому князю Владимирскому, попадает письмо хана Батыя, посланное королю венгерскому. Из содержания послания было ясно, что Батый не простил венграм помощь половцам, которые во главе с Котяном получили защиту-приют; монгольский хан требовал от короля полного и немедленного выполнения его приказов и в случае отказа угрожал опустошить Венгрию. Князь Юрий после перехваченного письма укрепляется уверенностью, что Владимиро-Суздальским, да и всем Северным русским землям, ничто не угрожает, и, окончательно успокоившись, уже не прислушивался к дельным советам, которые давали ему ближние бояре, и, слыша от своих и приезжих купцов о монголо-татарских завоевателях, он говорил советникам-боярам, что за бесконечными лесами, многочисленными реками и болотами русские города для диких кочевников, привыкших воевать и жить в степях, не доступны да и не нужны. "Они на нас и не думают идти - вон какие намерения у ихнего великого хана Батыги", - говорил князь Юрий Всеволодович и вторично отказался с Волжской Булгарией (уже потерявшей южную часть) подписать союзный договор о взаимопомощи в случае нападения монголо-татар.

. . .

   1236 год. "Из Царяграда приехал в Киев митрополит Иосиф, родом греченин града Никеи".
   "Того же году от пленения татарского многие болгары, избегши, пришли в Русь и просили, чтоб им дать место. Князь же великий Юрий вельми рад сему был и повелел их развести по городам около Волги и в другие. Тогда многие советовали ему, чтоб городы крепить и со всеми князи огласиться к сопротивлению, ежели оные нечестивые татара придут на землю его, но он надеялся на силу свою. Яко и прежде, оное презрил. "О зависть безумная, по Златоусту, искал бо, егда татара других победят, великую власть получить, но за то от бога сам наказан, гордяйся бо, по пророку, смирится"".
  

3

   Старый новгородский купец Нифонд с двумя сыновьями вернулся в Великий Новгород с Волжской Булгарии, да не один: с ним прибыли два черных безбородых коренастых необычной внешностью гостя - "Бухар-га купца" - так они себя называли. Иноземных купцов сопровождали два десятка с такой же внешностью (кроме одного) людей. Судя по поведению и одежде, никто из них не был торговцем, - слишком смелы и горды, и взгляды были у них цепки и иногда становились грозны. Событие это взбудоражило многих новгородцев, в том числе и простолюдинов. Кидались к Нифонду и к его сыновьям с одним и тем же: "Кто они такие, что с вами приехали?! Не татарове ли - бухарских купцов мы хорошо знаем?.." - "Правда, что в Булгарии все города татарове пожгли, людей побили?" - "Кто такие татарове? Вы их видели и каковы они из себя?.." - вопросов было столько, сколько спрашивающих. Отец и его сыновья отвечали, говорили обо всем, кроме о приехавших с ними "купцах". Да и сами они, Нифонд и сыновья его, были какие-то другие, как будто подмененные: всегда веселые и яростно-горластые, сейчас были тихи и кротки - ни разу не улыбнулись, как вернулись домой.
   Купцы-гости попросили провести их к князю. Ярослав Всеволодович принял их у себя в Городище, в княжеских хоромах. Ярослав давно уже догадался: кто они и от кого. Да они и сами здесь уже не скрывали - открылись...
   Были накрыты богатые столы: для двух "бухар-га купца" с переводчиком и князя Ярослава с сыном Александром, и отдельно столы для сопровождавших "гостей". Перед началом переговоров Ярослав Всеволодович, посуровев лицом, показал на своего сына: "Мой сын Александр - мой соправитель!.."
   Говорил из "купцов" один - моложе (через переводчика), необычно скуластый, из-под припухших век прищуренных глаз колко и дерзко посверкивали небольшие черные глазки:
   - Ты, вижу, знаешь кто мы... Да, мы посланы к тебе от великого хана Бату, внука Вселенского завоевателя, Покорителя Мира Чингисхана с тайным поручением передать тебе восхваление за твои победы над врагами вашими, которые являются и нашими врагами, постоянно ходящие на вас войной с запада, и которых ты постоянно бьешь и не пускаешь на свою землю. Ты смелый и умелый воин... - посмотрел на своего старшего товарища: сказать - не сказать? - тот чуть заметно кивнул. - О тебе отзываются как о честном, верном князе Господина Великого Новгорода, и ты яркий хранитель и защитник Веры Святой Софии... (Кровь бросилась в голову Ярослава: "Значит, они были там и разговаривали!.. Почему в утай от меня?! Ни посадник, ни архиепископ - мне ни слова, ни намека!..") Великий хан Бату уважает тебя, хочет считать тебя братом своим (князь, сидя, слегка сделал легкий поклон - само собой получилось), не хочет и не будет воевать с тобой, хочет с тобой иметь мир (теперь лицо князя Ярослава стало бледнеть, напряглось, в ясных светло-карих глазищах - радостное удивление, и уже с неподдельным интересом слушал продолжавшего говорить монгольского посла). Мне велено дословно сказать слова Великого хана: "Ты будешь владеть Русью, а я - что лежит на востоке от Руси и что лежит южнее и западнее Руси. Князья Владимирский и Рязанский имели тайные договора с моими врагами о взаимной поддержке; приняли и продолжают принимать, бежавших от меня врагов моих с Булгарии и куманов с Великого Поля. Потому эти князья не могут быть моими друзьями - им я не доверяю. Знаю, и ты с братом Юрием немирно живешь, многожды оскорблял тебя твой младший брат. Ты по Правде и заслугам должен быть великим князем, а не он!.. Ты отойди от него, когда я буду его наказывать, и владей его землей потом... Я знаю, ты верный своему слову, и пусть наш Договор будет на словах". Он велел передать тебе вот эту золотую пайцзу с изображением морды взъярившегося тигра. С такой пайцзой можешь ездить по всем монгольским землям и тебя будут принимать как великого хана и исполнять все твои желания и повеления...
   Недолго пробыли купцы-послы. Поели мало, - только специально для них приготовленную конину, от вина отказались. На вопрос: "Почему так мало поели и не выпили вина?" - старший по возрасту (по-видимому, не только по возрасту!), до сих пор молчавший, вдруг неожиданно заговорил по-русски:
   - Яса запрэд обжыранье и пыянство во врэм дэл и карай смэрт!.. Ты тэпэр нам друга, кыназ Ярыслап и твоя сына Эскандэр. Рэхмэт! Эсамбол!.. И пуст о нашэм говорэ знат тылкэ мы и Бок...
  
   После ухода гостей долго говорил один на один Ярослав со своим сыном Александром. В тот же день из Великого Новгорода по тропам-дорогам полетели княжеские скоровестники в Переяславль-Залесский, Ростов Великий и Суздаль с поручениями. На следующий день князь Ярослав вместе с сыном обратился к посаднику новгородскому, к архиепископу и к "золотопоясным боярам" с просьбой собрать вече.
   ... Собралось вече, где вместо себя Ярослав посадил на Новгородский стол своего старшего сына Александра. Обряд посажения был совершен у белокаменных стен Святой Софии. Когда князь Ярослав грозно-торжественным громким голосом благословил сына, произнося: "Крест будет твоим хранителем и помощником, а меч твоею грозою! Бог дал тебе старейшинство между братьями, а Новгород Великий со времени князя Рюрика - старейшее княжество во всей Русской!" - две крупные светлые капли слез скатились из глаз Александра и, упав на блестящее на солнце булатное лезвие меча, разбились-сверкнули самоцветными брызгами. Архиепископ Спиридон возложил руки на светлую голову склонившегося Александра и прочитал молитву "Царю царей", чтобы Бог "из святого жилища своего благословил верного раба своего Александра, укрепил его на престоле Правды, оградил Святого Духа и показал его доблестным защитником соборной церкви Святой Софии". Затем Александр поклялся на "грамоте Ярославней", что будет соблюдать вольности новгородцев и не будет вмешиваться во внутренние дела бояр и веча. Потом принесли новгородцы торжественную присягу на верность князю. В честь такого великого события в Городище был устроен княжеский пир, где в изобилии были приготовлены меды, вина, квасы, пиво - для бояр отдельный стол с дополнительными кушаньями и заморскими сладостями и винами, с горами вареной, жареной и копченой дичи; для простого народа - другие столы со скромными кушаньями: "шти", каши, овощи. Не один день пировали-веселились новгородцы и громко кричали юному князю: "Ты наш князь! Мы тебя любим и гордимся тобой!"
   Ярослав Всеволодович после окончания пира, "собрав новгородцев и помочь от сыновцев Константиновичей, со всеми своими переславскими войски пошел на Михаила. К Киеву идучи, область Черниговскую, где не было кому оборонять, разорял и, тяжкие окупы с городов взяв, пришел к Киеву. Сам сел на Киеве, а в Новеграде оставил сына Александра".
   Даже Александр и ближние его бояре были удивлены такими решительными и смелыми (и надо сказать умелыми в военном отношении) действиями Ярослава Всеволодовича... Это было начало войны с Юрием Всеволодовичем - с великим владимирским князем!
   Суздальские князья, по просьбе союзного князя Ярослава Всеволодовича собирали и готовили большое войско, чтобы помочь защитить Великий Новгород от великого князя Юрия Всеволодовича (теперь у него появился повод и возможность - большую часть сил Ярослав увел на юг), который давно хотел, силой захватив, уничтожив боярское вечевое правление, присоединить Великий Новгород и его земли - важные в торгово-экономическом отношении - к себе! В случае начала военных действий со стороны Владимира суздальские полки должны были, усилив в Торжке местный гарнизон ("засаду"), прийти на помощь Новгороду. Юрий Всеволодович легко мог осуществить свой план-мечту, так как его военные силы были достаточны для этого, но его нерешительность, неумение вовремя и правильно принять решения и действия; или же он что-то знал (конечно, у него тоже были свои "послухи" среди Ярославова окружения, и они докладывали своему князю) о замаскированных под купцов татарских посланниках к его брату и мог даже знать, о чем шла речь при встрече, - скорее всего, то и другое вместе, - не дали великому владимирскому князю начать войну со своим братом. Конфликт этот князья-братья могли решить и при личной встрече, но они уже никогда не увидятся друг с другом - последние общения в жизни между собой у них будут лишь через посыльных и скоровестников.
  
  

Глава третья

  
   Народ и государство - едины и связаны, взаимозависимы, влияют друг на друга: когда позитивно, поднимаясь на более высокую ступень общественно-социальной формации или же, наоборот, опускаясь (как в начале девяностых XX века Российское государство опустило свой народ на порядок ниже...)... Да и в повседневной жизни... Народ может жить без государства, правда, тогда он уже не будет народом, нацией - люди будут соплеменниками, но люди будут жить!.. А вот государство без народа, без граждан, без людей - невозможно!.. И пусть это феодальное государство не мешало бы жить: собирая немалые подати, различные придуманные сборы; и вместе с государством в союзе не занималась бы стяжательством православная Церковь (она в принципе не должна производить никакие поборы! - только просить милостыню и добровольные пожертвования...) во время крестин, венчаний, похорон-отпеваний и при проведении различных бесчисленных церковных праздников. Православная вера не проникла в душу народа, но странное дело: вызывала уважение! - благодаря страху и непонятности!.. Народные верования (хотя и медленно забываемые с каждым поколением, но оставшиеся обычаи бережно и душевно передавались детям-внукам, друг другу), веками проверенные, и закаменевшие в морально-нравственных устоях, впитавшиеся в культурно-хозяйственные обычаи и обряды, казалось, что позволяют жить вольно, свободно, сытно и богато, что, удовлетворенные жизнью, они будут жить счастливо и долго!.. Вот так вот или примерно так понимали русские люди Северо-Восточной (Залесской) Руси себя по отношению к государственному устройству, но при этом помнили, знали и ощущали себя людьми единой крови и единого языка и единой веры (остатками старой - языческой - и новой - православной, как было сказано, еще не ставшей полностью "своей", и потому христианская вера в то время не могла сделать русских единой нацией, полностью оторвать от общественно-первобытного понимания мира и межчеловеческих отношений).
   Смертельными врагами в то - да и не только в то! - время для русских были немцы (все западные народы, говорящие на непонятных языках), шедшие с Запада с мечами и несшие католицизм, религию, абсолютно не приемлемую для русского, - он, став католиком, мог бы быть неплохим сапожником, купцом или господином, но - "бездуховным" (у католиков Святой Дух отделен от Бога Отца и Бога Сына), для русского человека - это смерть человеческих качеств, присущих русскому из славян! - духовная смерть, потому становились наши предки грозными, непобедимыми воинами, когда их вели князья оборонять русские земли от немцев; и вторым, не менее опасным врагом было государственно-княжеское администрирование: дробящее когда-то единую Русь на все более мелкие и мелкие княжества-государства, постоянно враждующие между собой и делящие силой оружия власть, богатства, земли и людей, неестественно заставляя единокровных, говорящих на одном языке, имеющих общую культуру верования, отделяться друг от друга, враждовать между собой, забывать общие духовно-культурные ценности и язык...

. . .

   В самом начале XIII века не было еще этнографического разделения между севернорусскими (образовавшиеся путем слияния славянских племен, пришедших на территорию северной и северно-восточной части Руси и ассимилировавших финские племена, жившие на этих землях до прихода первых), белорусами ("русские западной Руси") и украинцами (русскими, жившими на окраине Южной Руси) - речь между ними была понятна и отличалась только небольшими диалектными выражениями. Севернорусский и южнорусский говоры практически свободно понимались говорящими. В то время (продолжается и в наши дни) - вплоть до смены языка и культуры - ассимиляции подверглись финские племена, народности, народы, в частности меря (научно доказано всемирно признанным языковедом-финноведом Кастремом и известным русским археологом Костровым, что меря - это западные мари, или, как их называли на древнетюрском языке цармиссы - в русском языке буква "ц" при переводе произносится как "ч" - обозначало: "воинственные люди"; об этом же говорит и современный (XX век), признанный в Европе и у нас этнограф Д. Зеленин: "...Финские племена, упоминаемые в древнерусских летописях, сохранились до нашего времени... вепсы или чухари; меря - как мари..."), которые и дали название нашей столице Москве. Москва - русское слово, произошедшее от мерянско-марийского: маска - медведь, а ава - мать, - это уже научно доказано как "дважды два - четыре!"... В древнерусских летописях говорится о Ростове Мерянском, о Галиче Мерянском, озеро ростовское называлось мерянским словом: "Неро" (Клюв) и т. д. Хотя в летописях XII-XIII веков можно найти многократные упоминания о "жестоких кровавых боях", после чего финские народы вынуждены были отступать, уходить со своих земель (но разве русские с русскими не воевали?! Еще как! Одна битва, - уже упомянутая, - при Липице - чего стоит!), все-таки колонизация славянами, а затем русскими земли финских племен, народностей шла относительно мирным путем, так как были разными социально-экономические уклады этих народов: славяно-русские занимались в основном земледелием, а вторые, как правило (если еще не подверглись влиянию русской культуры), - охотой, рыболовством. Первым нужны были поля, открытые плодородные земли, гари... Вторым, наоборот, - леса, озера... Да и они нужны были друг другу: взаимно поддерживали, дополняли, обменивались продуктами сельскохозяйственного, ремесленного производства и охоты-добычи... На биологическом языке такие отношения называются: "симбиозом".
  

1

   ...В Новые Подгорцы к молодым Троедворцам переехало еще несколько пар молодоженов, отделившись от родителей. Образовалась новая община. Из стариков попросили Антипа, чтобы он руководил, следил за порядком; давая советы, он помогал вести жизнь по обычаям и законам своих предков.
   Антип поседел, чуть сгорбился, старался казаться бодрее, чем себя чувствовал; вволю и в радость наслаждался доверием и уважением своих и чужих, носился по деревне-селу, бегал по полям, плавал за реку - на луга, где пасли животину, косили пожни - заготавливали почти такие же стога душистого сена, как летом. По примеру оседлых мерян (мирные мари), которые на луговой стороне реки Нерли, в трех верстах выше по течению соорудили небольшое поселение из полуземлянок, на возвышенности вспахивали и выращивали на удобренной илом, хорошие урожаи жита и овощей, на общинной сходке предложил начать распахивать земли на лугах (возвышенных участках) и сеять яровые. На отвоеванных у леса землях-полях, благодаря вывозимому каждый год "назему", выращивали неплохие урожаи ржи, овса, ячменя и пшеницы, проса и потому решили пока не подсекать и не сжигать вокруг леса.
  
   Устин, поехав осенью во Владимир продавать свежий урожай жита, случайно познакомился с великокняжеским дружинником и, став его оруженосцем, осуществил свою мечту - теперь он сам дружинник в младшей дружине - вестовой. Женился на дочери кожемяки из владимирского посада.
   Агапка и Степана вышли замуж за местных парней из Подгорцев - у них так же: семьи, дети.
   Мокей Тугих нанялся к суздальскому купцу и "пропал". По слухам, потянуло его на "легкий хлеб, к большой мошне": плавает-разбойничает где-то на Волге и Оке...
   Бабушка Антипа умерла, Микитка и Темит выросли, женились и уже стали счастливыми отцами.
   В Подгорцах новый священник: отец Тихон - немолодой, с седеющей бородой, высок ростом, глазаст и голосист; родом русин (без матушки и попят - один), грамотен, знает греческий, но во Владимире не прижился среди церковников-греков. Всего себя отдавал отец Тихон святому делу: просвещению, принятию и укреплению в душах людей православной веры - его можно было встретить далеко от Подгорцев, беседующего с русиным, мерянином-земледельцем или же с черемисом (немирным мерянином-охотником).
   В неурожайные годы в начале тридцатых, когда на Северной и Северо-Восточной Руси умерла от голода одна треть населения, пережили: никто голодной смертью не помер - жита всегда рождалось немного, хотя спасались в основном тем, что питались желудевой мукой, добавляя в хлеб, мясом домашнего скота, птиц, так как помногу держали свиней-кабанов, овец, коров, кур, гусей, рыбой и добываемой дичью, зверьем... Так трехлетний мор обошел их.
  
  

Часть третья

  

Глава первая

1

   Н
   ичего не хотелось, не желалось; не было жизненных сил в большом рыхлом теле; в голове место ясных мыслей - водяная туманная тяжесть. После того, что он услышал от своих бояр, узнал, захотелось побыть одному, чтобы, вновь обретя себя, все обдумать, решить: как дальше...
   Юрий Всеволодович великий князь только владимирский - раньше его отец был и суздальским и ростовским и рязанское княжество было в его руках, и другими землями владел, а теперь... Но и сейчас он сильнейший князь на Руси!.. Поднялся к себе в опочивальню и, не раздеваясь, не сняв с себя летнюю верхнюю одежду, упал в постель. Бросившемуся ему помочь слуге-постельничему дал оплеуху и велел не тревожить его, пока он сам не позовет. Лежал какое-то время бездумно, расслабившись, постепенно в голове ушла тяжесть, прояснилось: мысли, как проснувшиеся птицы, сами по себе стали летать; перед глазами - образы; в ушах - голоса и звуки кричащих и шумящих бояр были уже понятны...
   Такого давно не было среди его братьев, племянников и - впервые с сыновьями!.. Ну, а о ближних боярах (да какие они ближние! - вот отцовы бояре, которые остались после смерти отца, те действительно были ближними)... Сам виноват: бояре не хотели кровопролития в 1216 году между русскими князьями-братьями Всеволодовичами, и он, молодой, самоуверенный, отказался от услуг отцовых бояр и набрал молодых "своих", выбирал не по уму и деловым качествам, а по личной преданности и симпатии. Вот из-за своих некомпетентных советников-помощников бояр он и проиграл битву при Липице, и не "знамо", что было бы, если не будь такой брат Константин - не зря у него было прозвище "Мудрый", "Добрый", - который простил Юрия, не унизил, дал ему "в кормление" Городец на Волге, а потом и Суздаль. "Господи! Через год мне будет полвека. Я уже стар: волосы уже седы, борода давно пегая!.. Дай мне разума, силы перемочь испытания, которые Ты мне посылаешь! - правая рука перекрестила большой живот, - помоги мне одолеть моих ворогов и недругов: внешних иноплеменных и своих!.. Я Тебе собор великий, какого еще не было на Русской земле, сооружу и зело украшу, буду день и ночь молиться!.." - продолжал креститься. Полежал. Крикнул постельничего. Прибежал - ухо красное, как вареное, опухлость спустилась по левой щеке, но угодливо-расторопный, в чистенькой белой с вышитым воротом рубашке - отрок, махнул до пола поклон белокурой головой, преданно, по-собачьи смотрел своими синими глазищами (окаймованные длинными черными ресницами), князь тоже смотрел на него какое-то время: не к чему придраться, не за что отругать - и уже почти успокоенно:
   - Принеси мне вина, какого владыка Митрофан послал.
   Пил сидя, не торопясь, вытирая усы и широкую пегую бороду поданным рушником. Снова лег. На загорелом лице появилось подобие румянца, потом оно ожило мыслями: "А может позвать только... зачем всех-то?!" Покряхтывая, сел на кровати, встал, оделся с помощью постельничего, спустился вниз и велел пригласить в малую трапезную великокняжеских бояр-воевод (старейшего, опытнейшего) Жирослава Михайловича, Еремея Глебовича, Петра Ослюдаковича и сыновей: Всеволода, Владимира и Мстислава и, подумав ("Больно горласты - вот пусть на деле покажут себя!"), сыновей боярина Кузьмы Ратшича: Ульяна, Романа и Семиона. Отдельного слугу послал к епископу Митрофану, прося его прийти к нему на совет. Приказал усилить охрану княжеского двора.
  
   Когда пришли бояре-воеводы Жирослав, Еремей и Петр (Жирослав Михайлович, окончательно растолстевший, сидел, прикрыв глаза тяжелыми опухшими веками), краснощекие Кузьмичи, Юрий Всеволодович, сидя, стараясь быть спокойным, посопывая пенный квас, начал говорить, чуть хрипя, уставшим голосом:
   - Много было ору, криков... но так дела не делаются: слова верные не слышны!.. Почто не могли прийти ко мне и с глазу на глаз сказать? - посмотрел на братьев-бояр. - Ваш отец - царство ему небесное! - ближним человеком мне был... и вы тоже... не делал эдак-то, а приходил ко мне и говорил... Не орал при всех!..
   - Прости нас, великокняже Юрий Всеволодыч! - Кузьмичи встали и низко поклонились; Ульян продолжил: - Мы никак к тебе не попадем - отнекиваются от нас, не пускают: дела у тебя, всегда в трудах ты в великокняжьих...
   - Я многожды говорил и сейчас скажу: для дел будите меня хоть в полночь!..
   - Вот и скажите это своим холопам... - с места, не вставая, боярин-воевода Ермей.
   У великого князя потемнело лицо, сузились зрачки больших светло-карих глаз, со лба скатилась мутная капля пота и поползла по длинному породистому носу, но он сдержался (если бы сейчас воевода Еремей так не был бы нужен!) и - спокойным голосом:
   - Ладно, ешьте-пейте и говорите, сидя, мы должны все-таки до конца обговорить и решить, что нам делать и как делать... Мы тут одни, и потому все можно и нужно сказать для пользы дела, но, сами знаете, все должно остаться между нами... Давай, начнем с тебя Ульян, раз уж ты начал...
   Старший Кузьмич, чуть рыжеватый, светло-зелеными глазами, - нет еще сорока, - ничуть не удивляясь, что ему первому дали слово, начал уверенно и поучительно:
   - Мы после того... и меж собой продолжили - спорили, но так и не пришли к единой мысли и слову. Может, это так и нужно: Бог каждому разум дал, и каждый по-своему думает, а истина-то найдется, когда - вместе... Вот что я думаю: правы были те, кто хотел, чтобы ты шел в тяжкой силе на Великий Новегород и прибрал их к своим рукам...
   - Да это!.. Нельзя то делать!..
   - Сейчас, здесь не спорьте!.. Пусть каждый скажет свое слово, дайте договорить... - Юрий Всеволодович просящее посмотрел на Еремея Глебовича, который решительно встал и, обращаясь, к боярину Ульяну:
   - Ты не могешь эдак вести себя: не зная говорить... Еще раз говорю, что нельзя этого делать!.. Мы за столь короткое время, которое нам дано, одолеть Великий Новгород и князя Ярослава вместе с его союзниками никак не сможем. Мы упустили время и возможность сделать нынешних союзников Ярослава нашими друзьями-союзниками!.. Мало того, мы умудрились сделать их нашими врагами... Да какие они враги?! - Вот новгородцы - действительно!.. За нашими спинами бояре, вместе с архиепископом Спиридоном, ведут переговоры с ханом Батыем, чтобы за то, что они не будут нам помогать в случае нападения на нас татар, Батый не должен трогать Новеград, ихние земли - в том числе и князя Ярослава... Дак кто же так поступает?! - только враг: не помощь нам - это помощь нашим врагам!..
   Все примолкли: обдумывали услышанное, а воевода Еремей продолжал:
   - Стан Батый хана пока еще на левом берегу Итиля (название реки Волги от устья до слияния с Камой), недалеко от града Великий Булгар; он призвал к себе на военный совет всех своих воевод и ханов-чингизидов, и думается, что они обговорят, как воевать наши русские земли... То, что они переправятся на правый берег Итиля и полонят вначале буртасов, мокшу, эрзю, а потом - русские княжества, уже решено...
   - Ты откуда все это знаешь? - который раз уж спрашиваю тебя!..
   Боярин-воевода Еремей Глебович, плотный, высокий, русоволос и русобород, потный с красным лицом - не дашь ему 47 - моложе выглядит - настоящий русский "храбр", - набычившись, рокоча голосом, продолжил:
   - С тобой ведь мы, Жирослав Михайлыч, не раз допрашивали своих купцов?.. - старый воевода моргнул очами и кивнул головой. - Созывая с тех земель гостей, многожды силком напаивали их так, что нам они говорили то, что трезвые ни под какими пытками не сказали бы... И наши послухи доносили... Но мы главного не знаем: где у них основные силы и каковы они? И с какой стороны они пойдут на Русь?.. Надо немедля сторожей послать во все направления, откуда они могут прийти...
   - Ты забыл, что нам они послали грамоту!..
   - Та грамота ни к чему не обязывает ни нас, ни их - то пустое, для обмана и увода нас от истинных ихних намерений! А вот грамоту, которую они тайно доставили в Великий Новегород, к князю Ярославу и Александру и боярам новгородским, по-видимому, это ответ Батыя на просьбу Новегорода, где хан соглашается на мирный договор и условиями, которые предлагают новгородцы. Татарский хан обещает не трогать Великий Новегород, если когда будет наказывать великого князя Володимера, князь Александр и Великий Новегород не будут помогать...
   - Откуда знаешь, что написано в грамоте Батыя?
   - Они очень-то и не скрывают, Юрий Всеволодыч. Им даже лучше, если нам будет известно, - главное им рассорить нас!..
   Юрий Всеволодович побледнел, потом начал темнеть лицом - великий князь вновь который раз посмотрел на своего старшего воеводу Жирослава Михайловича, но тот не открывал глаза и сопел носом, как будто его не касалось... - "Спит!?."
   - Я ничего не понимаю!.. - хотел про себя - получилось вслух.
   Все вдруг смолкли и удивленно посмотрели на князя - такого признания от него никак не ожидали услышать. Великий князь, удивленный сам себе за свою оплошность, как бы очнулся, глаза просветлели-протрезвели:
   - Хорошо... Пусть... Говорите, что хотели бы...
   Было видно, чего-то еще хотел сказать Еремей Глебович, но, поколебавшись, недовольный сел.
   Высказались остальные (кроме Жирослава Михайловича). Было много наговорено и даже на великого князя Юрия Всеволодовича. Самый младший из сыновей его, Владимир, укорил своего отца за то, что он поверил и до сих пор верит, что грамоты, посланные угорскому королю от Батый хана, случайно попали в его руки.
   - Те написанные пергаменты подкинуты, чтобы так думал, как сейчас думаешь!..
   Уставший, великий князь прохрипел:
   - Сынок, ты-то почему не понимаешь, что Русь, тем более Залесская, не для житья этим табунщикам, им степные пространства нужны, где есть корма круглый год, где нет таких зим, какие у нас, и где непроходимые леса и болота, многочисленные реки и речки - ни пройти, ни переехать, и вокруг - комары и гнус, пауты-вурдалаки иссосут комоней и животину ихнюю, а на земле мадьяр между горами - рай: степные равнины с обильным кормом и теплым климатом...
   - Мой отец! - средний сын великого князя поддержал своего младшего брата, - Митрополит Русский призвал нас, князей, объединиться...
   - Перед Богом я в ответе, а не он!.. Бог в руки мне дал великокняжеский стол, и мне решать, что и как делать. И я знаю, что нужно делать!.. (На самом деле он не знал, что и как делать, ему совсем стало не ясно, не понятно, что происходит не только вокруг его княжества, но и что внутри... Но нужно было что-то делать, предпринять! Видел, что его князья-сыновья готовы активно действовать и, главное, каждый из них знает, что нужно делать, в отличие от его самого. Вдруг он ясно понял, что нужно было делать: передать свою власть в руки одному из сыновей, вот ему - Всеволоду - это говорил у Юрия Всеволодовича разум, но его гордыня, спесь и трусость, всегда сопровождающие его, и природная недальновидность не могли позволить ему такое сделать. Он страшно напрягся... Все это заметили и по-своему поняли - уверились-обрадовались, облегченно стали ждать мудрых решений-действий) - посмотрел на всех в величайшем напряжении: - Я решил!.. - и вдруг, как будто у него что-то лопнуло, скис, обмяк и вновь заговорил уставшим вялым голосом: - Глядя на зиму, они уж не пойдут на нас, может быть, успеют полонить Рязань, но нам это на руку... Хотя им нас не осилить, согласен с вами, береженого Бог бережет: ты, Ульян, собери пеший полк и иди к устью Оки и встань напротив Нижнего (Нижний Новгород), вы, братья Роман и Семион, со сторожевыми полками (пешцев не брать) пойдите за Клязьму... Далеко вглубь не ходите - там Муромские земли - не хочу войны с муромчанами - к ним обязательно придут на помощь рязанцы...
   - Какая война, княже великий, - мы же в помощь идем?!
   - Погоди Еремей!.. Тебе, Володимир, идти под Москов, там в засаде сидит воевода Филипп Нянька, укрепитесь вокруг засекой - туда вряд ли когда дойдут татарове, но вот рязанцы могут... В Москов рязанцев не пускай - это наш град: моего отца Великого Володимирско-Суздальско-Ростовского княжества... Ты, Мстислав, и вы, воеводы Жирослав Михайлович и Петро, будьте со мной: вы нужны мне будете... А ты, Всеволод, бери свой полк, усиль из моего большого полка, и вместе с воеводой Еремеем - вам большое доверие по уму и силе - на Торжок, возьми его на щит, перегородите пути подвоза жита с низовских земель на Великий Новгород: тогда по-нашему они заговорят без хлеба-то - урезоним норов новегородцев!.. Отец мой, деды делывали так... - откинулся с облегчением назад, с гордостью посмотрел: он, великий князь, все-таки развязал гордиев узел!..
   Вскочил снова Еремей Глебович: красный, разозленный:
   - Теперь уже не нужно этого делать!..
   - Что не нужно делать?.. - князь Юрий Всеволодович взглянул на своего воеводу.
   - А все!.. Ну, может, что и надо, но по-другому...
   - Говори уж, послушаем, может, что-то и путное добавишь...
   - Посылаешь если на устье Оки, то не напротив стоять Нижеграда, а брать надо и внутри расположиться, усилить свои силы нижегородцами... Сторожевые полки пусть идут сквозь заклязьменские леса до Оки и там, не переходя реку, растянутся вдоль реки. А чтобы не было войны, нужно заключить хотя бы временные мирные договоры, а еще лучше - союзные со всеми соседями - одним не справиться!.. Прости, великий князь (коли не опасность такая над Русью, я бы промолчал), но опять не доделываем... Зачем такие большие силы посылать на Великоновгородские земли, если, взяв Торжок, стоять на месте?! Нужно сразу же идти на Великий Новгород - не напрямую, не через Селигерский путь, - где они настроили засеки и рвы с частоколом, там они нас ждут... Мы успеем заставить их стать нашими союзниками - мирно с ними никак нельзя: с купи-продаями не сдоговориться, и даже, если на кресте поклянутся, обманут жиды! (тут не имеется в виду национальность). С ними - только силой оружия нужно!.. К зиме успеем, вернемся: Володимер никак нельзя без сильного прикрытия оставлять - думается, они зимой пойдут на нас, как и Булгар брали...
   Крякнул громко - прервал речь Еремея Глебовича, - медленно встал грузный, седовласый серебробородый старший воевода Жирослав Михайлович - на опухшем славянском лице: тяжелый уставший взгляд больших темно-синих глаз - несуетлив в движениях, спокойная твердая речь (по голосу не скажешь о его возрасте):
   - Слушал я вас всех и тебя, великий князь Юрий Всеволодович... - посмотрел-оглядел сидящих и, повернувшись и глядя в глаза великому князю: - Видит Бог, что я верно и не за страх, а по великой любови и заботе о своей земле и народе служил через твоего отца, а теперь через тебя (во время битвы при Липице Жирослав Михайлович был воеводой брата Юрия Всеволодовича Константина Всеволодовича), Юрий Всеволодович... Служа, тебе, мой господин, служу своему народу и земле своих отцов, служу Богу!.. Готов отдать свой живот!.. И говорить буду, не обессудьте... Молчал я эти дни и сегодня... правду, истину, которая, по-моему разумению, в любом деле одна!.. - повысил голос: - Зачем княже собирать такие советы?! То, что касается ратного дела, должны решать и думать люди, которые знают это и занимаются только этим, - люди ратные и только они, знающие, что такое битва, сражения, не по рассказам, бывав там, слыша гул и гром сражения, душеразрывающие вопли умирающих, могут правильно все обсказать и делать, повести полки и выиграть сражение...
   К войне нужно готовиться всегда и даже тогда, когда никто и ничто не угрожает, это истина, веками проверенная и веками должна выполняться нашими детьми, внуками - народом, если он хочет быть великим и счастливо жить. А мы что?! Только воюем с мордвой и бьем мордву, зная, что они как теля... сунулись бы к цармиссам (черемисам), горным или луговым на Ветлуге, - положили бы мы свои полки на кольях волчьих ям и на тропах-ловушках в болотах, а оставшихся они перестреляли бы - в глаз белку бьют стрелами, а человеческий тем более!.. Помните, как многие вначале ор подняли, когда я предложил с Волжской Булгарией заключить военный договор - они тогда сами об этом просили?.. Заключить-то мы заключили тайный договор, но, когда подошло время, мы так и не решились выполнить свой союзнический долг!.. А помогли бы мы Булгарии не пустить татар на верхние коренные земли Булгар, и сейчас бы были в безопасности русские земли!.. Вы, мордвобои, даже не хотите понимать, какая опасность нависла!.. Не пугаю я, а говорю как есть: как бы мы их ни называли: дикие кочевники-пастухи, сыроядцы, поганые безбожники, но они полмира захватили - справились с огромными армиями восточных и полуденных стран и империй; брали такие города, с каменными стенами, что вам и не представить, не чета нашим деревянным!.. Народ, состоящий из пастухов и диких кочевников, может такое делать?! Что молчите!.. Это умелые и сильные воины, знающие свое дело, и ведут их дети, внук Чингисхана, человека-дьявола, какого еще не рождала Земля! - и потомство у него такое же пошло... Воевода Еремей многое правильно сказал... - передохнул, вытер пот со лба. - Калка нам явно показала, каковы татарове и мы... Наша слабость в том, что не можем собраться в единый кулак и под единое военоначалие. То же самое опять. Сами мы не заключаем ни с кем союзы; Южная Русь к нам не придет - помнит, как мы их бросили, не пришли на помощь, когда они звали нас!.. И сил-то у них нет: вон сколько воев уложили в Степи под Калкой, да сколько голодных лет на Руси людей унесло!.. Тут уже говорили не раз, что Ярослав и Великий Новегород предали нас. Еще не предали! Надо в борзе послать умелых и верных бояр к Ярославу, к его сыну Александру и к новегородским боярам, Архиепискому, в Торжок, где стоят суздальские полки, в Ростов, Суздаль и, главное, в Рязань...
   - Почему "главное в Рязань"?..
   - Нужно успеть объединиться!.. Батый воюет буртаские земли и мордовские земли; летом он не пойдет, а вот как только станут реки, откроются дороги и пойдет он на Рязань, затем отрежет нас с заката и полунощной сторон от Залеских русских земель, Великого Новгорода: чтобы они не смогли прийти, если вдруг захотят, к нам на помощь. И наше спасение - это не дать татарам полонить Рязанские земли!..
   Шум, ропот: не понять, то ли одобрение или же наоборот.
   Жирослав Михайлович громким голосом, перекрывая всех шумевших (притихли - увидели, поняли, что он еще в силе - пусть и стар - старший воевода, и знает и может такое, чего не знают молодые воеводы и князья):
   - Все силы, какие у нас есть и какие придут к нам на помощь, нужно собрать на границе со Степью и не пустить врага на наши земли, закрыв завалами пути и проходы вдоль рек особенно... У нас кругом леса! Сделать сплошные засеки, и коннице трудно их будет одолеть - в любом случае с наскока не преодолеешь: нужно время, и небольшие сторожевые полки могут сдержать врага, пока мы не поспеем на помощь, собрав все силы... Нужно собрать силы ратные в большой кулак и, выбирая правильные направления, бить точно и верно ворога, а не рассыпаться отдельными ратями... Татарове постараются уничтожить нашу военную силу и взять крупные наши города, и тогда им воля: полетят ихние разбойные волчьи стаи по землям русским, и не остановишь их - они очень быстры, и города наши деревянные им только потеха: у них есть пороки, которые кидают не только огромные камни-валуны, но и огненное зелье, вроде греческого огня, который сжигает все, даже земля горит. По отдельности русским землям не устоять!.. Надо Володимер укрепить: стены подновить, усилить и на зиму обледенить их, и дома в самом граде - огненное зелье они докидывают очень далеко, к тому же луки у них далеко стрелют зажигательными стрелами; вторую стену нужно сделать внутри града, чтобы, преодолев основную стену, татары попали в ловушку - с двух сторон сверху защитники Володимира всех побьют, никого не выпустят... И еще: убрать или, лучше, уничтожить сено и жито по предполагаемому пути татар...
   - Ты уж сильно!.. Укрепить стены! - таких стен в Киеве нету!.. Подновить местами - это можно, а остальное... И как без сена, жита?!
   - Дай мне досказать: я не все еще сказал, княже Юрий Всеволодович!.. Так вот, мы обязательно должны помочь Рязани, так как, помогая им, мы защищаем себя! И общим, единым воеводой должен быть князь Роман!.. - вновь шум ...
   - Какой Роман?..
   - Роман Игоревич, коломенский князь, родной племянник великого князя рязанского Юрия Ингоревича... - все удивились и молча, вопросительно уставились на владимирского великокняжеского воеводу, - даже Юрий Всеволодович: не смеется ли он над всеми. - Я его отроком знаю, когда он, божьим случаем побывав с черниговским полком на Калке, вернулся пораненный и наученный к деду своему в Рязань, и, как сейчас помню, я тогда, удивленный и пораженный, как и все, подолгу с ним общался, и потом я понял, что его 16-летнего послал его отец Игорь Ингоревич сам и не зря...
   - Так с каких лет он правит Коломной?
   - С десяти лет он сидел наместником своего деда, великого князя Рязанского и князя Коломенского, а когда в тридцать пятом преставился Ингорь Игоревич, то по посмертной грамоте своего деда он был посажен в Коломну князем, а дядя его - брат его отца, Юрий Ингоревич, - великим князем в Рязань.
   - Зачем так-то?!. Значит, отец его, Игорь Ингоревич остался в Переяславле-Рязанском, а Романа - туда. Хитер!..
   - В чем хитрость? - Расчет!..
   - Ничего не понимаю!.. Не понимаю и то, что отрока-недоросля Романа послали воевать в 1223 году с неведомыми татарами!
   - Нет же, он сам, говорят, по своему любопытству и озорству со своей прислугой и челядью ускакал на помощь русским... И впрок это пошло ему: он совсем какой-то другой в отличие от нас!.. Я с ним не раз встречался, так скажу вам, что умнее его князя-воеводы среди нас нет. Хоть только что за три десятка перевалил, но он очень хорошо знает военное дело и изучил и постоянно следит, как воюют татары. Только объединив все наши силы и поставив Романа, который не только сможет организовать оборону, но и разгром, мы сможем выйти из тягчайшего положения...
   Не дали договорить, не захотели выслушать, пресекли-прервали:
   - За грехи наши Бог наводит на нас татарву!.. Все от него, Бога, зависит!..
   - Да слышал про него: всех пугает татарами, всех учит, что надо делать, чтобы на русские земли они не пришли воевать, уж смеются над ним в Рязане князья-то...
   - Бог через нас, людей, все делает! - вот мы и должны отмолить наши грехи с мечом в руках, эх, люди!.. - сел Жирослав Михайлович и вновь стал старым, рыхлым, как бы ничем не интересующимся.
   Снова выступили сыновья великого князя Юрия Всеволодовича. Они, молодые, разгоряченные, говорили почти одно и то же: возмущались тем, что Суздаль, Ростов практически отошли к князю Ярославу Всеволодовичу и делают, что им велит переяславльский князь Ярослав (их дядя) и его старший сын Александр; что второй их дядя Святослав (младший брат Юрия Всеволодовича) сидит у себя в Юрьеве и, по слухам, в утай собирает вокруг своего стольнокняжеского града полки, вооружает их...
   ...В ходе совещания, при одобрении большинства, великий князь решил отменить поход на Торжок; большую часть своих сил направить на восточные свои границы включая Городца на Волге, приказал выдвинуться в сторону Нижнего Новгорода, не переправляясь через Оку, стать укрепленным станом на луговой стороне напротив города.
   Закончил-закрыл княжеско-боярский совет Юрий Всеволодович, стараясь говорить как можно авторитетно и непререкаемо:
   - За южные границы своего княжества я спокоен - там Рязань, Муром, а с востока мы огородимся полками. Ежель татарове пойдут, то только на Рязань и Муром, а на нас, ежель решатся, то - со стороны Булгарии - зачем они будут нас обходить?.. - посмотрел поучительно на своего старшего воеводу. - В петлю себе на шею: со всех сторон враги у них будут - мы первые им пути-отходы загородим и, окружив их, побьем; так далеко оне, да еще зимой, не пойдут; сил у нас хватит, чтобы их на своих границах остановить, и силы у степняков явно преувеличены, - со страху могут наговорить, и не так они уж страшны... Там у себя, в Степи, может быть... Какие у них пороки?!. Греческий огонь?!. Как они могут города брать с саблей в руке верхом на комони!?. - широко открылся в улыбке-ухмылке рот (видны зубы желтые корявые) Юрия Всеволодовича, оголив из-под сивой бороды толстые синие губы. Молодые бояре поддержали: гоготнули по-жеребячьи...
  
   ...Закончилось на этот раз хорошей веселой пирушкой!.. Пьяные, сытые, довольные, счастливые от выпитого вина, - даже Еремей Глебович (который обычно редко пьянел), веселый и пьяный, бешено хохотал, пел, несколько раз отплясывал топотуху - разошлись по своим домам, поехали к себе...
   Подходило к концу лето 1237 года.

. . .

   Владыка Митрофан не пошел на совет, велев передать, что болен. Епископ Владимирский действительно был сильно болен, но не его толстое тело болело, а душа. Это было с ним впервые. Казалось, до этого дня он как будто и не жил, а изображал жизнь, а сейчас будто проснулся и вдруг все вокруг себя, и в себе, увидел по-другому: стал самим собой!..
   Вчера вечером получил он церковную депешу от Митрополита русского (из Киева), где давалось разъяснение, как нужно понимать и что нужно предпринимать на призыв монголо-татар к русским православным священникам воспринимать их как божью кару за грехи народа-паствы православной; эти неведомые "божьи посланники" обещали, что они не тронут божьих людей и их дома-церкви, монастыри и другие культовые сооружения, клялись, что освободят церкви от княжеской опеки и власти и дадут полную свободу во всем, в том числе освободят от податей и налогов великокняжеских; обещались не обижать не только церковных клиров, но их слуг, работных людей и не трогать их имущество; но за то просили русских священников внушить своей пастве, что монголо-татары - Богом избранный народ, который выполняет волю Бога, потому русский народ должен покориться божьей воле и не вмешиваться в действия монголо-татар, которые будут наказывать русских князей и бояр, не умеющих мирно жить между собой и благоразумно править своим народом, грабящие свой народ поборами и строгостями, сами при том наживающиеся...
   Видит Бог, многогранен он, Митрофан, но чтобы быть спокойным, когда иноземцы будут убивать и ратить русскую землю (да разве народ добровольно даст покорить себя иноземцам! - это своим, русским князьям прощают все, потому что верят в княжескую мудрость и доброту)!.. Конечно, русские между собой постоянно воюют (и как еще воюют!), но то свои разборки, а тут!.. Нет, он не согласен с требованием русского Митрополита - иноземца-гречанина, который советовал отойти в сторону от мирских дел, дескать, у нас, у церковных клиров, свое: мы занимаемся душами людей, готовим их на Тот Свет, а монголо-татары как раз помогут Русской Церкви обрести свободу от княжеских опек, стать истинно независимой на Земле... Надо в этом, Земном мире, правдиво, по совести жить, и тогда само по себе уладится и - вечная потусторонняя жизнь!.. "Глупо (раньше и в голову такое не приходило: смотрел на людей сквозь церковный крест, как положено клиру, "давил", пугал... - прости меня, Господи!), живя на Земле, всю жизнь готовиться к вечной жизни, творя моления и церковные преподношения, а как же род человеческий, мир православный?!" - крестился и истово молился... Теперь он знал, что делать: вначале чрево свое укротить, затем начать жить для людей, для паствы, чтобы им жилось хорошо... Подумал: "Надо было идти мне на совет!.. Мне, как человеку, не нужно ценой гибели, страданий моего народа, получить церковные блага через отпущенную свободу Церкви!.. Лучше я погибну, - если уж так Богу угодно, - вместе со своим народом... Так надо поступать каждому русскому священнику!.."
  
   Назавтра гудели колокола Успенской соборной церкви, собирая людей на Соборной площади. Народ слушал речь епископа Митрофана. Никогда он не говорил так искренне и так верно о жизни, о появившихся завоевателях, которые беспощадно истребляют народы и покоряют земли, и призывал всех объединиться перед надвигающейся опасностью и дать отпор врагам...
   - А это нужно начинать делать уже сейчас, сегодня!.. Все на ремонт городских стен Володимерских!.. Встанем стеной, братья и сестры единоверцы!.. Враги обещают нам, церковнослужителям, жизнь и свободу, и материальные блага, если мы поддержим их и будем за них молиться... Зачем нам это, когда вы будете в рабстве или мертвы!.. Мы со своим народом!.. Нам, русским священнослужителям, надо брать пример с соседей наших, булгар, где муллы отказались молиться за язычников, призывали булгарский народ предпочесть смерть, чем порабощение, и, судя по тому, что на земле булгар не осталось ни одного мечетя - минарета, можно предположить, что у них среди священников-мусульман не было предателей своего народа!..
   Народ ахнул в ужасе, увидев и услышав, как вдруг сидящий на возвышенности юродивый Панфутка вскочил, затрясся полуголым в рубцах и незаживающих язвах телом, замотал заросшим волосом, в репьях головой и вопленно с пеной на губах, размазывая грязь вокруг глаз, заревел: "Людей жалко!.. Все сгорят в огне, задохнутся в дыму!.."
  
  

Глава вторая

1

   Ранней весной 1237 года Бату разделил свое огромное войско на три части: южная группировка: во главе с Менгу-ханом и приданными ему тремя туменами Гуюк-хана, Кадан-хана и полководца Судэбэ (он же был временно назначен помощником-советником высокородного чингизида Менгу) была направлена на юг, чтобы подчинить земли половцев в междуречье рек Итиля и Дона. Монголо-татары умело и быстро справились с этой задачей: применяя тактику "облавы", шли широким фронтом, постепенно замыкая в кольцо половецкие кочевья, - уже к лету междуреченские половцы были подчинены и стали союзниками монголо-татар.
   Вторая, Западная, - во главе с самим Джихангиром Бату и ханами-чингизидами (со своими туменами) Бури, Кулькан, Орду, Берке - воевала на правобережье Среднего Итиля в землях буртасов и мордвы: мокши и эрьзи. К концу лета и эти войска, выполнив поставленную задачу, были оттуда выведены на отдых на степное левобережье Итиля (на территорию Волжской Булгарии).
   Третья часть войск, возглавляемая ханом Щербани (родной брат Бату), подчиненных ему ханов-темников-чингизидов Танкнута, Буджека, Хайдара и перешедших на сторону монголо-татар булгар во главе с эмиром Гази Бурундаем (Баранджа) и войска булгарского царевича Бояна, осталась в Булгарии "довоевывать Булгарское царство", и также к лету этого же года практически завершилось начатое осенью в 1236 году завоевание Волжской Булгарии.
  

2

   Кончилось время, которое было дано для отдыха, пополнения людей (в основном пополняли свои десятки и сотни из подчиненных, перешедших на сторону монголо-татар тюркских народов, так как практически из самой Монголии поступления подкрепления не было), резервов, запаса оружия (запасы продовольствия большие не имели - все это брали во время похода-набега) и материальной части, замены и ремонта коней, тренировки-обучения вновь сформированных и восстановленных подразделений и соединений, чтобы "новенькие" стали такими же, как монголо-татарские воины: "притерлись", научились умело взаимодействовать в бою; ветераны: тысячники, сотники и десятники монголо-татарские - отдельно обучали вновь сформированные части; особо выделялся булгарский тумен под командованием эмира-полководца булгарского Гази Бурундая, который теперь уже вошел в состав монголо-татарских войск... Да и больше нельзя было отдыхать: не только из-за того, что заканчивались запасы продовольствия, фуража, истощились пастбища вокруг, но дальнейший отдых и бездействие пополненных, обученных войск привело бы к постепенному снижению дисциплины, потере профессиональных умений и навыков и боевого духа и военной "злости", и к тому же подходила осень - поздняя осень, когда мороз, сковав льдом реки и озера, откроет широкие ровные дороги - туда, куда в другое время года трудно не то чтобы доехать, но и дойти. Пришло время похода на Русь, где они огнем и мечом добудут себе все, что нужно для пропитания-жизни: коней, рабов, одежду, драгоценности - они (монголо-татары) по-другому не могут: даже, если бы захотели, - не умеют выращивать хлеб, производить и строить - у них до гениальности дико, пошло (даже слов таких нет, чтобы сказать-выразиться об этом!), не по-человечески сверхгреховно и подло: нападать на государства-народы, уничтожив "лишних" людей, забрать-присвоить себе то, что не ими создано! (Их превзошли только советские выродки, которые, прикрываясь, называя себя коммунистами (конечно, они таковыми никогда и не были и даже не стремились к такому высокому идеалу!), совершив "перестройку", и продолжают это делать, и каковы ни были дики и жестоки монголо-татары, не трогали, не грабили свой народ, в отличие от перевертышей (новых русских - олигархов); тогдашние монголо-татары брали у покорившихся народов (разово!) не более 10% от всего имущества, а русские, современные "монголо-татары", забрали-приватизировали, - приняв антинародные законы, - все народное имущество: заводы, фабрики и другое, созданное-построенное народом-социалистическим государством!.. Пусть считают-оправдывают они себя, что совершили и совершают "не умышленно", а пользуясь случаем и положением, сложившимися не от них зависящими обстоятельствами, - какая разница! - когда они перейдут (после страшных мучений-агоний!) в другое состояние (или они в это не верят!?) и их души, (Она материальна!), распавшись на биолептоны, уйдя в Космос, будут притянуты-помещены в биоэнергетическое поле, обладающее свойствами "ада", и будет вечно страдать!.. - и никакие богослужения или пожертвования (тем более жертва, как правило, не заработанная, а присвоенная, награбленная!) не помогут: Бог - Объективная Реальность: Космическая Всевселенская Закономерность!.. - Всевселенский Разум: вне Пространства, Времени и Материи.)
   ...В Волжской Булгарии под руководством и присмотром монгольской администрации местными силами и средствами начались восстановительные работы. Джихангир Бату вместе со своими таргаудами и юртаджи жил в своем полевом стане. В плотном окружении небольших шатров, где помещались его личная охрана, войсковые советники-юртаджи и обслуживающий персонал, выделялся огромный белый войлочный шатер хана Бату. Вокруг этого было второе кольцо, - уже намного больше и шире, чем первое, - которое состояло из плотно прижатых друг к другу полевых шатров тысячников, в свою очередь окруженных шатрами сотников, - из личного тумена Джихангира. Второе кольцо вокруг шатра Главнокомандующего было расположено на расстоянии недосягаемости стрел (татарских). В личной охране-гвардии была тысяча человек; численность войск в личном тумене - около 14 тысяч, состоял в основном из коренных монголо-татар, испытанных, закаленных и обученных в победоносных походах и сражениях, и китайских военных специалистов, умеющих брать неприступные городские стены и укрепления (для этого имелись соответствующие военно-инженерные оборудования: стенобитные орудия, катапульты, могущие забрасывать на сотни метров огромные камни, сосуды с горючей смесью и стрелы-копья, обладающие фантастической (для того времени) поражающей силой; необходимые технические конструктивные части для дого, чтобы собрать боевые орудия, передвижные башни разной высоты для штурма городских башен и другие передовые военно-технические средства. Недалеко, на том же междуречье (Большого и Малого Ыргыза - расстояние между ними 40-50 км), только на 20 км ниже по течению, от ставки Бату, расположил свой тумен Судэбэ - численный состав и материально-боевое обеспечение было примерно таким же, как у Верховного Главнокомандующего.
   Луговая равнина между реками, кое-где поросшая островками кустарника и могучими одинокими деревьями, была идеальным пастбищем: на плодородной почве дико росла сочная, густая трава - даже и сейчас, поздней осенью, зеленела отава. Большой и Малый Ыргыз были неглубокими, неширокими речками-реками и стекающими на запад чистой проточной водой, а в восьмидесяти километрах ниже по течению ставшими уже полноводнее и шире, впадали в Итиль (Волгу). Междуречье с обильными травами и речки с чистейшей целебной травой были прекрасным местом для выпаса и ремонта боевых коней...
   Даже дальние подходы к ставке Бату строго охранялись: на расстоянии 10-15 км вокруг по периметру то и дело проносились легкие конные отряды монголо-татар, которые останавливали всех, в том числе и монголо-татар - независимо от родовой принадлежности и ранга, тщательно проверяли, кто такие и куда направляются. Если - к Бату, то военных ниже тысячника не пропускали, кроме тех, кто был из батыевского тумена или имел пайцзу. Из чужих военачальников и послов и представителей-иноземцев пропускали к хану Бату только по разрешению самого Главнокомандующего. При этом у них отбирали личную охрану и лишь при необходимости при них оставляли переводчика или помощника. Остальных останавливали на подходе, приказывали стоять, не подпуская близко к себе. Высылали к ним несколько своих проверяющих и, как правило, предлагали под страхом смерти удалиться за видимый край земли. Легкий конный отряд татар мог лучным боем на время остановить довольно крупное подразделение, и даже часть, и этого времени хватило бы, чтобы поднять по тревоге сторожевые полки Бату-хана.

. . .

   Сегодня назначен день общего сбора высшего командного состава Западной Большой Орды монголо-татарских войск под единоначалием Верховного Главнокомандующего Бату-хана, чтобы на военном совете еще раз обдумать-обговорить, как продолжать выполнять поставленную Курултаем два года тому назад на реке Онон задачу по покорению западных стран - дойти, завоевав земли на заходе солнца, до "Последнего моря".
   ...К четверти до полудня приехал на пегой лошади Судэбэ (доехал до самого входа в белый шатер - батыева охрана пропустила его как самого Бату, личную охрану-таргаудов полководца попросила остаться и присоединиться к личной наружной охране Джихангира); ему помогли сойти с лошади, приняли от него личное оружие - кинжал оставили.
   К полудню, как по команде, стали прибывать ханы-темники-чингизиды: Менгу, Гуюк, Шербани, Кадан, Бури, Кюлькан, Орду, Танкнут, Буджек, Хайдар, Берке и темник-булгар эмир Гази Бурундай; приехал и приглашенный царевич Боян - сын булгарского царя Алтынбека. Все приехали в сопровождении своей сильной охраны, которую оставляли за внешним, третьим, сторожевым кольцом Бату-хана, и дальше темники ехали верхом одни, не доехав до шатра Джихангира два десятка шагов, сами - без помощи - слезали с коней и до входа в шатер шли пешком, где, отдав оружие (в том числе и кинжал), сняв обувь, заходили, стараясь (упаси Бог!) не задеть ногами порог, к Главнокомандующему и низким поклоном приветствовали его, - легким кивком головы Бату-хан ответствовал (на Судэбэ, заходящие, - никакого внимания: как будто его и нет), садились, поджав ноги под себя, на маленькие подушечки, разложенные на ковре вокруг простой зеленой скатерти, уставленной скромной пищей и питьем (вина не было - только кумыс: пришли на военный совет, а не на пир, - объявлен военный поход, и Яса разрешает пить только некрепкий кумыс, и то не более двух чашек, - другие алкогольные напитки запрещены и в случае нарушения - смерть независимо от того, кто он: простой ли конник или нойон, монгол или не монгол - воин Великой Священной Монгольской империи - все подпадали под Ясу).
   - Все себя хорошо чувствуют!? Не хромают ваши кони?! Сыты вы сами?! - в кратком приветствии Бату, кроме вопроса, больше слышались требования: "хорошо себя чувствовать!", "чтобы не хромали кони!" и "были сами, - значит, войско - сыты!"... Джихангир предложил подкрепиться, но сам не шевельнул и пальцем. Все вежливо поблагодарили, прижимая правую руку к сердцу и склонив простоволосые (с двумя косичками) головы: "Бэк зур ряхмат!" - поблагодарили, сказались сытыми... (Сытыми и неуставшими были тут только: Бату-хан, Судэбэ, Гази Бурундай (Баранджа) и царевич Боян.)
   Верховный главнокомандующий Бату сидел на возвышении, но наравне со всеми в общем кругу. Рядом с ним справа сидел, как комель дуба, Судэбэ, прищурив правый живой глаз, с окаменевшим коричневым лицом (со страшным шрамом на левой стороне). Джихангир не снял, как все, свой затертый стальной шлем с тремя яркими перьями на остроконечном шишаке, также был одет в боевые доспехи: в легкой стальной брони, - ничего лишнего, никаких украшений или драгоценностей на боевой одежде, кроме кинжала на поясе, рукоятка которого блистала позолотой и сверкала разноцветными огоньками драгоценных камней. Было жарко, хотя верхнее отверстие белого высокого шатра было широко распахнуто и войлочные стенки не пропускали все еще жаркие солнечные лучи - все-таки было лето, пусть и позднее. Кое у кого по смуглым лицам катились капельки пота, на подбородках увлажняя редкие темные, пегие, седые волосенки; пахло от самих темников и батыевых таргаудов, стоявших неподвижно за шелковой занавеской (при колыхании полупрозрачной занавески - во весь полушатер за спиной Джихангира - их силуэты просматривались), немытым человеческим телом, потом, кожей, супонью и конской мочой - такой "аромат" не могли полностью заглушить и сушеные благоухающие благовония, развешанные повсюду, травы, собранные в далеких степях Монголии, хотя они своим запахом заставляли вспоминать о родине, не давали забывать им о своей далекой самой прекрасной в Мире земле!..
   Бату вначале выслушал по очереди короткие доклады каждого темника о готовности к выступлению в поход. В первое время темники косились на эмира и царевича, но после того, как тридцатилетний Бату сверкнул строго из-под прищуренных век своими умными ярко-карими глазками на говорившего чингизида, успокоились десятитысячники, забылись, увлеклись... А потом вновь заговорил высоким, громким голосом, круглолицый, курносый (по описанию, Карпини). Бату-хан, чеканя каждое слово:
   - Мы, продолжая выполнять Завет Священного Чингиса, высочайшую волю Курултая, ведем своих коней на Закат Солнца - к "Последнему морю", где омоем копыта своих боевых коней, - небольшая пауза. - Только что мы проложили себе путь для дальнейшего продвижения к своей цели: растоптали земли буртас и мордов на лесном правобережье Итиля - покорили эти народы, сделали их своими рабами. Дальше на запад, юго-запад и северо-запад - смотрите сюда (на большой обработанной и побеленной телячьей коже с вероятной точностью были нанесены реки и озера, болота, леса и отмечены города, границы русских княжеств-государств), лежат земли урусов. Народ этот велик и раскидан далеко друг от друга, разделен между собой расстояниями и распрями своих князей. Урусы велики ростом и могучи телом, но они не воины - живут не войной, хотя, как сказал, служа в князьих дружинах, сражаются друг с другом; дружины их не велики, малы и больше ратятся не на конях, потому продвигаются очень медленно, и от них можно легко уходить или, неожиданно появившись, напасть на них. Живут они в деревянных домах, расстояния между селеньями большие, и успеть помочь друг другу им очень трудно. Большие города у них, в отличие от среднеазиатских и чинских (китайских), невелики и укреплены не каменными высокими стенами, а низкими (относительно!) деревянными, которые легко поджигаются и горят, несмотря на то что изнутри засыпаны землей. Вера у них примерно как чинская, такая же слабая (не по молитвенным ритуалам, а по сути): не воинственна, прощаются все обиды - даже своим врагам - это не мусульмане! - надо такую веру урусов поддерживать, народ с такой верой все вытерпит и никогда не поднимется на своих хозяев - это вера рабов! Их нужно не просто покорить, а сделать их союзниками нашими - без покорения Урусских земель и не сделав их союзниками, мы не сможем продолжить путь на Запад... - чуть большая пауза. - Но те княжества, которые будут сопротивляться (такова Божья воля!): сделать их земли пустыми!.. Булгаре стали нашими союзниками-друзьями... сколько сил и времени ушло на это, вы знаете. Урусы будут посильнее, пусть даже и порознь они, есть отдельные княжества, которые не уступают булгарам... - задумался, что-то обдумывая; потом вдруг подпрыгнул, забыв про свою не совсем излеченную рану, взмахнув правой рукой, напрягся от боли - лицо потемнело от натуги, глазки еще ярче разгорелись, и - выкриками: - Доведите до уха, а от уха в сердце каждого монгольского воина Священной Монгольской империи, созданной Великим и Бессмертным Чингисом, что он стоит в рядах непобедимого и бесстрашного воинства, что он выбран Богом (а Бог един!), - кто бы он ни был: монгол, татарин, кипчак, чина или любой другой, - чтобы покорить весь Мир, и навести всемирный порядок и благодать, и чтобы больше не было войн нигде на Земле, и все люди со своими языками и верами стали едины: объединились в объятиях единой и могучей справедливой империи Великих Монголов, и чтобы было: Бог един и люди едины!.. Все земли и народы (так предопределено Богом!) принадлежат нам, Богом избранному народу, и потому и урус-земли с населяющими ее людьми, реками, озерами и всем, что на ней растет, живет и стоит: все живое и не живое - наше, союзники и что им принадлежит - так же как и сами они - есть часть Великой Монгольской империи! И Бог нам потворствует: урусы отделены друг от друга, враждуют между собой - немирно и недружно живут ихние князья, народ не воинственен, безоружен - войска-дружины только у князей при оружии; вера у них призывает к смирению и терпению всякие невзгоды и лишения, как уже говорил; церковные ихние люди не святостью живут, а наживой, жаждут свободы уже в земной жизни от своих князей, чтобы самим распоряжаться земными благами и ценностями, которые они получают от многочисленных подношений, и мы обещали им это дать через посланные грамоты в церковные дома, и мы действительно в этом поможем, за что они с благодарностью будут за нас молиться и, самое главное, оправдывать наши действия божьей карой и этим изначально убьют в человеках волю к сопротивлению, - уверят, что с нами сопротивляться бессмысленно и бесполезно - против Бога это! Но вы тоже под страхом смерти запретите трогать богины дома, божьих людей, если они не против нас и в руках у них не мечи и не копья, а кресты. Будьте с ними справедливы: пусть с ними остаются ихнее имущество и скот, и не брать у них ничего: ни съестного, ни драгоценностей, ни одежды или другого имущества и самих не трогать... - так вы поступаете по Ясе... Перед тем, как брать города, предлагайте жителям покориться и только, когда они не покорятся, только тогда уничтожайте их всех как врагов (Бог будет на вашей стороне!), а с покоренными поступайте как со своим имуществом - рабами... Зима поможет нам: откроет все дороги и пути по землям урусским. А мороз нам не страшен - в наших открытых степях не такие морозы с ветрами, а тут леса - нет ветра: тепло и кругом дерево - все горит, в любое время сколько хочешь жги не пережгешь - жарко нам будет!.. - переждал немного, и вдруг - низким хрипловатым голосом, - без всякого перехода - приказал: - Ты, Берке, - старший, возьми Хайдара и Орду переправьтесь вот здесь через Итыль и вновь облавой пройдитесь по земле буртас, полоня людей (полон нам нужен как можно больше!), забирая остатки скота, хлеба - все подчистую... меховые зимние одежды - никакой пощады - они не выполнили наши требования: не проложили дороги, не навели мосты, как это повелевали мы, припрятали продукты, скот и другое... - видит Бог, за то и наказываем!.. Земли буртас будут пусты, и пусть исчезнет язык такой!.. Дальше - земли мордов-мокши. Иди сквозь них, никого не трогая, ничего не беря. Они постоянно страдают от походов урусов на ихние земли, с их ханом Пурешым у нас союзнический договор, по которому он дает нам военную помощь против урусов. Его войско пошлите впереди себя, а они в свою очередь пусть гонят буртас, которые все вместе прокладывают просеки через леса, стелют лежневки по болотам и строят в первое время, пока лед не окрепнет, мосты для переправы - коней по осенней холодной воде не пускать!.. - и бьются со встречными урусскими сторожами. Дойти вот досюда: Польского Воронежа; нужно занять Левобережье Воронежа Польского от истока, откуда вытекает до впадения его в Воронеж; Пуреш с буртасами должен огородиться сторожами, да пошли к нему тысячника, который бы с него глаз не сводил и Пурешу не давал самостоятельно шаг вступить: ни с кем из своих вождей-воевод чтобы он тайно не встречался и не говорил. Ловите урус сторожей и посылайте ко мне. Крепко Пуреша держи, а он чтобы держал свой мордов и буртас! До моего подхода не переступайте указанный рубеж, если не произойдет что-то непредвиденное. Я, Кюлькан и Бури пойдем по вашим следам позднее: к вам выйдем к тому времени, когда мороз скует грязь и осенняя шуга пойдет по рекам, озера покроются первым льдом. Нам тоже нужны будут люди и продовольствие для наших воинов и фураж для наших коней, и мы это возьмем в мордов-мокше земле - все возьмем, ничего не оставляя... Оставшихся мужчин, женщин - всех, кто может и не может работать, - будем их гнать впереди себя: чтобы они рубили лес - прокладывали просеки. Управление нашими совместными действиями, как обычно, через нарочных. Итак, c сегодняшнего дня каждый третий день вы мне сообщаете о положении дел и состоянии своих войск и о противнике, для чего использовать моих нарочных, если их нет, то посылать своих. При необходимости посылать сообщение немедленно!.. Щербани, Танкнут, Буджек (старший - Щербани) останутся в Булгарии. Ты, эмир Гази, со своим войском (около 10 тысяч конных булгар) выступишь прямо сейчас: вот тут вот переправишься - напротив земель эрьзы, где тебя ждет пешее войско хана Пургеса, который враждебен русскому князю Нижнего Новегорода. Даю тебе на помощь своего тысячника Аяра (из-за занавеса вышел батыр Аяр), слушайся его, как меня самого! - Аяр (коренастый, сухощавый) согнул ноги в коленях и, прижав руки к груди, метнул на Бату горячий взгляд темных больших немонгольских глаз. - Мордов-эрьза хан проведет незаметно по тропам к самому граду... С градом, - не с князем - заключен тайный союзный договор с нами: выделить полутумен русских конников и вооружить, одеть, снабдить провиантом и фуражом. Оттуда эрьза поведет вас по прямой дороге через леса к Рязани, - к тому времени, когда Ока встанет, вы должны быть вот здесь: на правобережье Оки (чуть выше Пра) - и ждать - туда пошлю я весть. Объединенный отряд ваш должен закрыть подходы помощи рязанцам. Еще раз: ни один урус с оружием не должен пройти с Муромской и Володимерской земель. Я к тому времени подойду к Рязани с полуденной стороны... - повернул голову: - Менгу, Гуюк, Кадан, ваши тумени стоят на отдыхе на левобережье в низовьях Итыля. Менгу, вновь переправьтесь на правобережье и ждите подхода Судэбэ, который вот тут переправившись на паромах и лодках, спустится к вам по правобережью. Союзные кипчакские орды, бродники и северные аланы (жившие на Дону) должны ждать на левом берегу Дона, чуть выше впадения Хопра, - вот здесь, - ткнул коротким толстым немытым пальцем с длинным ногтем. Начинайте движение с Поля вдоль Дона на север к южным границам Рязанского княжества, не развертываясь, не задев Черниговскую и Северскую земли. Дойдя до границы Рязанской земли, - вот сюда - вдоль наружной межи развернитесь и ждите открытия зимних путей, когда у ваших коней отрастет зимняя шерсть. И, находясь там, вы к тому же будете загораживать путь помощи из южноурусских земель, если вдруг они надумают послать Рязан-князю. Каждый, выполняя свое, будет делать общее!.. Проверьте, чтобы и в союзных нам войсках конные были вооружены и одеты так же, как монгол-нукер! Особо - обуви внимание: на ногах у каждого должны быть надеты чулки из мягкого войлока. Кроме того, проверьте наличие даже таких предметов, как шило, чтобы иголки с нитками имелись у каждого... По моему приказу мы все вместе одновременно войдем в Рязанские земли; перед этим каждый получит приказ... Не нарушая наш обычай справедливой войны, мы предложим вначале Рязани без крови подчиниться нам, стать нашими друзьями, выплатив нам одну десятую часть того, что имеют. И от того, как они решат, - сами себе выберут свою судьбу! - мы поступим по-разному: не убивая никого, берете то, что нам положено и нужно, а если поднимут руки с оружием против нас, то другое дело: истребляете всех, кроме ремесленников, и мужчин, и женщин, юношей и девушек, которые нужны нам будут, берете все - остальное уничтожаете: палашом, саблей, огнем, добиваете оставшихся стариков и маленьких детей копытами коней и стрелами. Мы возьмем великого "разан кыназа" в поле, если посмеет выйти против нас, или в его стольном граде, но захочет достойно и мужественно уйти в Другой Мир, то мы дадим и такую возможность!..
   Оттого как мы, выбранные и посланные Богом карать за грехи народы мира, должны быть сильны, неожиданно быстры, бесстрашны, умны и умелы - непобедимы!.. - повернулся к Щербани: - А ты Щербани с Танкнутом, Буджеком и царевичем Бояном наведи порядок в Булгарии, какой подобает на землях Великой Монгольской империи, чтобы любой купец или гость из далеких стран свободно мог передвигаться и торговать там, где ему захочется; чтобы не было ни одного разбойника, чтобы ни один карачу (чернолюдин) не шлялся без дела!.. И упаси Всевышнее Синее Небо где-нибудь появиться хоть одному нищему, просящему подаяние, - сразу же секир башка!.. Что лыбитесь? - не нищему, а тому начальнику, который поставлен в округе или же в граде!.. Создать почтовые ямы, чтобы до любой стороны Булгар можно было доехать, довести весть, а оттуда - до любого улуса Великой империи. И всегда быть начеку, Щербани, и держи под руками конные стрелы, и тяжелые конные копья, и палаши, чтобы отразить, - если вздумает, - с северо-запада неожиданный удар князя Володимерского!.. - передохнул: - Теперь послушайте Судэбэ: он подробно каждому обскажет, сколько что иметь, как идти, объяснит, как и где развертывать войска... Все, что непонятно, у него спрашивайте... - руки скрестил Бату на груди - закрылся; застыл, следя умными глазами, наблюдая, слушая...
   За ним исподволь тоже наблюдали и думали...
   Несмотря на индивидуальные отличия каждого хана-чингизида, между ними было гораздо больше общего объективного, которое было дано им тем временем и историческим местом, которому соответствовали социальная среда, национальные особенности, культура, мировоззрение, религия, обычаи, традиции и, главное, уровень самосознания, которое является вектором и пассионарной силой нации, народа. И это объективное, "общее" сковывало в единый конгломерат под названием Монгольская империя почти одну треть населения Старого Света. Поэтому, сидя тут, на военном совете у Джихангира, монгольские ханы думали и чувствовали почти одинаково. Первое, они были чингизиды - сверхлюди, которым дано и позволено все в земной жизни, что не запрещено Ясой. Каждый из них претендовал на должность Джихангира, но раз избран Бату, то пока он главнокомандующий, ему будут подчиняться беспрекословно, к тому же избрали его сами, а Угедей (Император - Великий хан), довольный, лишь ухмылялся. Конечно, Великий хан мог сам, своим приказом назначить, но верил тому и хотел, чтобы на Курултае избрали Бату. Так уж заведено, что на ответственные посты, должности в государстве назначаются профессионалы, в частности главнокомандующим может быть только военный, который показал себя как талантливейший полководец, имеет опыт ведения успешных боевых действий, и никакое родовое происхождение, родственные связи не помогут занять высокий пост, если нет перечисленных качеств, - по-другому, регресс в развитии государства! (Без сильных вооруженных сил не может быть независимого свободного государства!) Бату имел огромный положительный военный опыт, проявил себя как талантливейший полководец, когда под руководством Угедея с 1230 по 1234 год громил великолепные армии императоров Цзинь (Китай), вооруженные и организованные по современным военным требованиям того времени. Благодаря победам над китайцами монгольские тумены усилились военно-инженерно-техническими частями, усовершенствовали тактику ведения боя - особенно при штурме укреплений и городов противника...
   Каждый чингизид хотел выделиться своими воинскими подвигами и поставленную ему задачу готов был выполнить даже ценой своей жизни. Бату читал это в их глазах. Он правом главнокомандующего мог любого из них отстранить от занимаемой должности и назначить другого, если бы вдруг засомневался в их непрофессионализме или потерял к ним доверие. Он знал многих давно, с детства, - сильные и слабые стороны, был уверен в каждом как в самом себе, несмотря на гипертрофированное мнение о себе, это тоже необходимая черта характера чингизида. Вот сидят его родные братья: Щербани, Танкнут и Берке - от одного с ним отца и матери. Они жизнь положат за него - так же как и он за своих меньших братьев. Гуюк и Кадан - сыновья Великого хана Угедея. Вернейшие, умнейшие даже в малом не посрамят имя отца. Внук Джагатая Бури - старательный, чуть медлительный, но аккуратный, исполнительный - внимательно слушает Судэбэ. Чуть отодвинувшись от остальных, переговариваются глазами друг с другом два брата (сыновья Джагатая) Хайдар и Орду, похожие друг на друга, с не монгольскими чертами лица и телосложением: большеглазы, с выразительными сухощавыми лицами, подвижны, поджары, высоки ростом. Когда они были сотниками и тысячниками, показывали не только высшие организаторские способности, но, когда нужно было, сами неслись вперед, увлекая за собой своих воинов, смело кидались в самую гущу врагов, не считаясь с их числом, всегда побеждали. (А у монголов по-другому быть не может.)
   ...Бату всегда нравились сыновья дяди Тулуя (младший сын Чингис-хана от старшей-главной жены его Бортэ.) Буджек и Менгу - улыбчивые, по-родственному мягкие в отношениях с ним, как и их отец. Вот почему, доверяя и зная Менгу, назначил его старшим на левом крыле своего войска. Левое крыло монгольского войска, прикрывая от внезапного удара урусов с юга и с запада основные силы Бату, - ведя с собой в три раза превышающие орды половцев, чем сами монголо-татары, - должны были еще выполнить очень ответственный маневр, от которого зависела судьба зимнего похода на Северно-Восточную Русь...
   Особое отношение было к сыну деда (Чингисхана) Кюлькану. Все знали и видели, что, несмотря на молодость свою, по своим личностным характеристикам и способностям младший сын Великого Чингисхана, родившийся от татарской ханши, был самым способным и умелым во всем: вести ли бой или же править государством. И нет у него чванства перед остальными, нет у него никакой зависти к своим братьям, племянникам - так ведут себя великие от рождения, он знал, кто он есть, и знал, как и все, что его никогда не изберут Великим ханом - императором Монгольской империи - он, рожденный от младшей, четвертой жены, да еще татарки, не имел права претендовать на это. И странное отношение к татарам было со стороны монголов!.. (Татары - одно из монгольских племен.) По воле Чингис-хана они (личные враги его) были ограничены в участии в управлении государством и их старались опустить на самую низшую социальную ступень иерархической лестницы, но, с другой стороны: от маленьких малаев до глубоких стариков-бабаев (редко доживали!) втайне считали себя единым народом с татарами, мало того (каждый про себя) хотели быть похожим на татарина - основа воинского построения, тактика, стратегия и боевое устройство, культура и многое другое было взято от них, - появись у братьев татар такая личность, как Тимучин-Чингис-хан, наверное, было бы по-другому... ("Историю делают личности!" - замеченное великими, верно.) Но сказанное Чингис-ханом и закрепленное в Ясе, что ведущим племенем-народом являются монголы (самопрозванное имя), - так будто бы предназначенно Богом, - постепенно закрепилось... Бату знал, что Кюлькан никогда его не предаст, не подведет, и за это уважал своего дядю, который был моложе его почти на десять лет - и старался всегда держать недалеко от себя...
   Вдруг как будто вихрь стрелой прорезал дальние подступы полевой Ставки, долетел до шатра Верховного главнокомандующего и зашелестел в рядах боевой охраны: долетел сигнал, переданный флажками, что летит гонец с очень важной вестью!.. Когда впустили к Бату с сидящими на военном совете грязного (пот и пыль превратились в грязь), смертельно уставшего (старавшегося не показывать это) старшего вестового гонца и выслушали стих-послание, которое он пропел хриплым голосом, все от неожиданности на какие-то секунды окаменели... Бату приказал повторить; братья его, не скрывая свое беспокойство, смотрели на своего старшего брата-джихангира - ждали его действия; сыновья Тулуя с надеждой уставились на Судэбэ - у которого под веком задергался мертвый глаз и левая щека; Кюлькан, сверкая черными глазами, яростно ощерил белые зубы; Хайдар и Орду едва не вскочили и не побежали; царевич ничего не понимал, крутил головой; и только эмир Бурундай и молодой темник Бури спокойно - или же смогли не показывать свое состояние - наблюдали за происходящим.
   Джихангир обвел всех жгучим пронизывающим взглядом и - высоким громким голосом:
   - Мы пущенные Богом стрелы, карающие в грехах погрязших, и нас ничто и никто не сможет остановить! Тем более этот старый хан Котян, который вновь обманул и предал нас. (Повинуясь Бату-хану, он покинул Венгрию и вернулся в родную Степь, стал великим ханом кипчаков и союзником монголо-татар. Обещал участвовать, как союзник, в зимнем походе на Северную Русь; до выступления на Русь он должен был вместе с монголами окончательно подчинить непокорные половецкие племена в междуречье Дона и Волги.) Он стал нашим врагом! Мы не можем идти на Русь, пока не покончим с ним, не взнуздаем кипчаков. Они, как уже было, могут вступить в союз с урусами, и тогда нам будет труднее одолеть их, объединившихся!.. Мы не можем такое допустить!.. Мы не можем отодвинуть и время начала похода на Урус!.. Щербани, остаешься один в Булгаре. Танкнут и Буджек - с Судэбэ, и как только устроите порядок там - сразу же обратно - к Щербани!.. Судэбэ назначаю моим полководцем - так велят законы Сульдэ, его приказы - мои приказы, так будет все то время, пока я Джихангир!.. Внимание: охватите куманов так, чтобы они не смогли уйти из объятий облавы на юг или же пробиться на запад сквозь вас, не дайте с севера соединиться с аланами верхнего Дона, с урусами, гоните их и прижмите к Итылю, а потом гоните их вдоль правого берега, не давая им переправиться, вверх, где от Узы до Итыля мы развернем свои тумены и будем ждать, - никакой пощады, как всегда, и жалости ни к кому: в том числе и к детям, кроме титешних ниже высоты тележной оси! Народ, который не покоряется, должен быть уничтожен! Все обозы с частями и инструментами для постройки осадных и огневых орудий и огневым зельем, мастеровых людей с их сотскими-умельцами огневого боя, штурмовыми мастерами оставьте со мной...
  

3

   Старый опытный Котян знал, что монголо-татары обязательно, даже отложив поход на Залесскую Русь, постараются наказать их и что действуют они стремительно и неожиданно, но такого не ожидал: как ни быстро (по возможности) ехали половцы (бросив вежи и повозки, посадив всех на коней, в том числе детей и женщин, надевших на себя платья из самых дорогих тканей, нацепив все драгоценности, малолетних детей покидав в большие люльки, привязанные между двумя конями, - все ценное и необходимое погрузив на вьючных лошадей и верблюдов и гоня за собой огромные стада буйволов и табуны коней), Судэбэ со своими туменами обогнал половцев и, перегородив путь, начал брать их в клещи.
   Впереди скачущий трехсотенный сторожевой отряд половцев неожиданно ("Откуда они взялись?!") нагнал и, обхватив спереди и с боков, остановил лучным боем небольшой отряд легкой конницы монголо-татар. Стреляли они как обычно: каждый всадник выпускал в минуту несколько десятков стрел - поражали на расстоянии недосягаемости половецких стрел. Пока растерявшиеся от неожиданности половцы кружились на месте, прикрываясь круглыми щитами от ливня стрел, которые все равно поражали, попадая в незащищенные места, сотня тяжелой конницы татар вначале закрыла путь к отступлению, а потом, кинувшись под громогласный рев: "Уррраааах!.." - на окруженных половцев, начала рубить длинными тяжелыми палашами, поражать мощными копьями, которые пробивали щиты и стальные латы (кожаные продавливались, но не пробивались - не рвались), сбивали половцев под копыта своих коней. Монгольские тяжелые конные воины не только были сами защищены: в шлемах с личинами, в стальной и кожаной броне, но и их кони также были от морды до ног в кожаных доспехах. Легкая татарская кавалерия, вложив свои луки в чехлы, выхватив стальные гнущиеся, но не ломающиеся даже при боковом ударе сабли, в правой руке, в левой - короткие копья с крючками на конце, присоединились: наскочили со всех сторон на растерявшуюся, обезумевшую окруженную толпу (пусть и вооруженных и на конях!) половцев и тоже начали рубить - засверкали, засвистели кривые сабли, - их, стаскивая с седел, топтать конями упавших на землю...
   Только двое из сторожевого отряда смогли вырваться из бойни и доскакать до своих - передового отряда половцев. Ужас охватил многих, не скрывая тревогу и страх, поскакали скоровестники к своим вежевым ханам, те - к великому хану Котяну. Половцы остановились. Их окружали: впереди на полдня пути - заслон врага, с боков на день пути - враги. Еще один день и они будут в смертельной петле!..
   Хан Котян сполз с помощью стремянных слуг с высокого гнедого иноходца. Все увидели, какой он седой, старый и маленький. Раньше как-то этого не замечали. Он перекрестился, подозвал двух (всегда в последнее время сопровождавших его) православных священников, попросил развернуть походную церквушку - представляющую из себя шатер, внутри которого размещался алтарь с небольшим иконостасом, - зажгли свечи. Начали молебен... К Котяну присоединились еще несколько крещеных ханов, но большинство приехавших вежевых ханов, срочно вызванных, стояли в стороне - они не были крещены. Потом они сели недалеко, постелив под себя войлочные кошмы, чуть вдали - воины. Заговорили ханы-язычники между собой, вначале тихо, потом все громче - крики послышались, ругань, - тут были все стойбищные ханы, кроме тех, кто был сейчас в сторожах и в боях и которые молились вместе с Котяном. На шум вышел великий хан. Он заговорил тихим слабым голосом, - как будто вдруг тяжело заболел (все замолкли, стараясь услышать).
   - Бог послал на нас за грехи наши...
   Разгоряченные ханы, спорившие до этого между собой, все разом повернулись к Котяну и, перебивая друг друга:
   - Да, за грехи! Но за твои! Когда тебя вновь принимали великим ханом, ты обещал быть, как это положено, хранителем веры наших отцов и дедов и вновь, как раньше, стать Главным жрецом нашим!..
   Котян хотел ответить, но ему не дали.
   - Знаем, что ты хочешь сказать!..
   - Тебя твои попы заговорили своими поучениями - они и к нам не раз подходили, просили, уговаривали, грозились божьим наказанием, - хотели, чтобы и мы приняли чужеземную веру, предали веру отцов, как ты сделал, - да грешнее греха, чем это нет!..
   - Ты не о своем народе печешься, а больше о себе: породнился с инородными ханами, князьями русскими, королем, потом стал кунаком татар, нас заверил, что так лучше будет... А потом вновь велел повернуть в другую сторону наши бунчуки, когда татары хотели повести нас вместе с собой на русские земли... Говорил, что придут князья к нам на помощь... Где помощь?! Пытались русские князья нам 14 лет тому назад помочь, да сами наложили в портки!.. Тогда ты с перепугу вместе с твоими подручными-лизунами и принял крещение. Спасло оно тогда?! И теперь не спасет!.. Когда нам грозит смертельная опасность, когда мы должны выжить, твоя вера призывает смириться и покориться, что будто бы все в божьих руках твоего бога, что все предопределено... - Котян не узнавал своих всегда послушных, вежливо-льстивых вежевых ханов - лица стали совсем другие: нет даже следов почтения к Великому хану, они не просто возбуждены и не довольны - в ярости... едва сдерживают себя - в глазах нет страха и растерянности, а - ум и непокорная воля - стремление выжить-победить!.. - Но мы от тебя, великого хана, в такое грозное время, не отказываемся - не отрекаемся: ты наш народный Стяг!.. Только отрекись от православия!.. Наши Боги простят и помогут нам: они, в отличие от христианского Бога, являются нашими отцами, и мы у них не рабы, а дети! И судьбу свою мы сами решаем - они только помогают!..
   Замолкли все, - только кони, удерживаемые стремянными, беспокойно топотали и, повизгивая, пытались лягнуть и куснуть друг друга, - смотрели на Котяна и стоявших за ним (когда они подошли, никто и не заметил) ханов-христиан, ждали...
   - Я не могу этого сделать! - встрепенулся, поднял сивую голову, затряс белой бородой и уже гневно, прорезавшимся высоким голосом: - Татары, враги наши, и то такого не требуют!..
   - Знаем: нам уже говорили твои крещены, что к ним от самого Бату приходили и обещали от его имени, что православных и тех, которые примут их, как божьих посланников, карающих за грехи, и покорятся им, то тогда их не тронут, - только пусть молятся, каясь за себя и за выбранных Богом татар...
   - Когда это было?.. Не было такого, никто такого не говорил!..
   - Попов-то твоих они не тронут - знаем, - вот они и бегают, просят не сражаться: "все равно ниче не сделаешь против божьей кары!" - а нас так и так теперь накажут: если не побьют, то сделают рабами и распродадут по всему миру...
   Поднялся сидящий в стороне на кожаном седле самый старый из ханов, старее Котяна, снял шеломовидную меховую шапку, подошел и встал между вежевыми ханами и Котяном с крещенами - его широкую густую седую бороду и редкие белые с пепельным оттенком волосы шевелил посвежевший степной ветер (солнце садилось, разгоралась вечерняя заря - стало прохладно, но никто на это не обращал внимания) - и, прочистив горло длинным "кхэханьем", заговорил сильным еще мужским голосом:
   - Ты, Котян, действительно Стяг наш! Оставайся им - без тебя нас не примет вновь венгерский король, - но понесет и рулить этим стягом будет хан Атсар. Быть ему военным вождем!.. Он является вождем племени Золотого коня, коренного племени куманов. Пока ты молился, мы, старейшины, так решили, - не удивляйся: мы возвращаемся к вере своей и к своим обычаям, - повернулся к подходившему военному вождю: - Атсар, мы все на время войны и похода передаем свои жизни и жизни наших жен, детей и стариков во главе великого хана Котяна в твои руки, - и поклонился, попросил одного из молодых ханов (назвав его по имени) сбегать в вьючный обоз великого хана и принести жезл-булаву великоханскую. Булаву дали хану Котяну, чтобы он передал его военному вождю Атсару. Котян поднял велиханскую булаву над головой. На темно-бронзовом лице его тревожно исказились морщины, потухли карие глаза, обесцветились, по краям радужек глаз обозначились белые круги, на голове длинные сивые волосы, на грудь свисала седая борода, прикрывая свисающий на серебряной цепочке большой золоченый православный крест. Перекрестился, что-то шепча, подозвал Атсара. Снял с груди крест и отложил в сторону, заговорил:
   Совет старейшин дает тебе, хан Атсар, на время войны с нашими врагами эту булаву власти и велит тебе быть Военным вождем!.. - Согласно обычаю (Котян все помнил) прочитал заклинание-молитву.
   Атсар как будто осветился изнутри духовным светом, повернулся к ханам: не старый, могучий (большой торс и короткие толстые ноги говорили о громадной его силе), сняв шлем, сморщив свой смуглый лоб, сияя черными глазами, заревел мощным рокочущим басом:
   - Принимая булаву Военного вождя, клянусь богами (назвал богов) перед отцами и дедами, а через них обращаюсь к нашим предкам, что одержу победу со своим народом над нашими врагами!.. За наши грехи мы сами ответим перед нашими богами и принесем любую жертву, какую они запросят, лишь бы они помогали бы нам, как всегда!.. - и уже более спокойно: - Пусть татары со своими богами живут и не вмешиваются в нашу жизнь!.. Наши боги с нами! Они сами, если нужно, накажут нас, но не позволят это делать чужим!.. А теперь слушайте мое повеление (приказы Военного вождя были равносильны повелениям богов - все об этом знали): ты, ты и ты и еще вы пятеро, берите своих кайсаров и - на правое крыло, а вы (выбрал двенадцать межевых ханов) - на левое крыло и атакуйте татар, рвите их ряды - прорывайтесь!.. Прощайте! Встретимся завтра к вечеру у подножья Большого Двухгорбового кургана или же на райских долинах, где будем вечно жить в сытости и в радости, как воины, погибшие за своих детей и жен, близких - за свой народ!.. Котян, вели выбросить все иконы-доски, сорвать с шеи кресты - они нам теперь только мешают помогать нам нашим богам. Попам выдай верховых и извозных коней, еды, сколько смогут взять, и пусть едут греки к себе на родину - в Крым, им не нужна охрана: татары их не тронут... Все мы - большая часть - идем на запад на прорыв!.. Женщинам, старикам, детям, которые могут держать хотя бы палку, выдать оружие из наших запасников, какое еще осталось... Жаль, что у нас не осталось огневого зелья для стреляющих огнем труб, но сделаем так!..

. . .

   Велики были монголо-татарские войска (по численному составу половцы все-таки превосходили), но растянувшиеся по фронту-кругу, охватывая на несколько дней пути кипчаков, при внезапном ударе можно было прорвать татарское окружение, поэтому, предвидя это, Судэбэ держал большой резерв, чтобы в случае чего, бросив на прорвавшихся кипчаков запасной тумен, остановить, разгромить противника, а затем, ворвавшись в центр окруженного врага, уничтожить его. Судэбэ-багатур, как и все великие полководцы, никогда своего противника не считал глупее себя, поэтому, зная о том, что в центре - по направлению на запад - у монголов сосредоточен огромный резерв ("Куманы должны знать об этом"), кипчаки не пойдут на прорыв тут. Они должны попытаться уйти на Русь к своим сватам и кумовьям или же на Кавказ к старым своим союзникам, пусть и предавшим их однажды, правда, давно. И когда ему доложили, что кипчаки пытаются прорваться одновременно на юг и на север, он воспринял это за должное, только не мог понять из разведданных и докладов сторожей и скоровестников, где же будет настоящий прорыв, а не отвлекающий? Надо было победить противника уже на стадии обдумывания, принятия решения - в скорости и правильности, - и только потом в действии. Судэбэ, как всегда, действовал решительно и дерзко. Противник имел два решения: прорваться на север или на юг...
   ...Атсар знал, что о прорыве на запад не могло быть и речи. И знал, что и татары так считают. И вдруг: "Значит нужно прорываться на запад!" - решил Атсар. Правда, надо такое сделать, такие действия предпринять, чтобы ошеломить татар и смочь-успеть уйти за Днепр до подхода остальных сил монголо-татар. За Днепром кипчаков они сегодня не будут преследовать.
   ...Гений великого полководца и его интуиция ( это многолетний опыт и накопленные знания, ушедшие в подсознание) говорили, что прорываться кипчаки будут на запад, но путем логического размышления Судэбэ опроверг такие возможные действия противника и с каким-то чувством беспокойства принял окончательное решение: опередить врага и навязать свои условия ведения сражения. Действуя по-своему, он продолжал еще про себя рассуждать: "Но как они прорвутся? Даже превышай нас кипчак в этом направлении многократно - не пробиться им: их конница не справится против нашей, вот, если бы у них была огневая поддержка, тогда другое дело. Выходит, единственный выход у кипчаков - это Русь - он рядом и там они попробуют найти защиту себе и отдых, и мы не можем в Южной Руси преследовать их - пока не можем..."
   Судэб приказал: резервному тумену хана Танкнута развернуться в боевые порядки и закрыть путь, - если прорвутся, - кипчакам на запад. А сам решительно помчался со своим туменом на север, чтобы, достигнув правого крыла противника, где он попытается прорваться, окружить части врага, рвущихся из окружения, охватить вначале их по флангам, уничтожить, а потом одновременно со всеми подчиненными ему туменами, развернувшимися на северной, южной сторонах и на западном фронте, атаковать противника и, где найдутся слабые места, прорваться, и, сражаясь и уничтожая противника, гнать оставшихся на восток - прижать к Итилю, к туменам непосредственного подчинения самому Джихангиру Бату...
   Через полдня Судэбэ прислал коннонарочных с приказом: резервному тумену, пройдя сквозь развернувшийся по фронту тумен Кадана, ринуться вперед - встречный бой...
   Но когда конница тумена Такнута прошла пропустивших их ряды воинов Кадана, развернувшись в боевые порядки, атаковала обороняющихся кипчаков и, разметав их в встречном бою, вышла на оперативный простор, чтобы начать наступление на основные силы противника, разгромив которого можно было бы безнаказанно уничтожать беззащитных женщин и детей, они услышали ужасный рев и нарастающий грохот (как горный обвал) и увидели необычайно быстро надвигающуюся тучу пыли и дыма, а под ней - по земле - мчавшееся на них многотысячное стадо буйволов, которые с небывалой скоростью и яростью бросились на них...
   Легкая татарская конница успела увернуться, но тяжелая конница была атакована обезумевшими от боли (у каждого животного к основанию хвоста была привязана ткань, пропитанная смолой и подожжена) буйволами и вынуждена была принять необычный неравный бой - по своей привычке и обычаю монголо-татары не отступали и гибли, до конца сражаясь с превратившимися в дьяволов животными, стараясь не дешево отдавать свои жизни: кололи тяжелыми копьями, рубили... но даже смертельно раненые буйволы, перед тем как рухнуть на колени, на землю, успевали еще двух-трех всадников вместе с конем опрокинуть и растоптать, разорвать рогами...

. . .

   Часть половцев во главе вождями все-таки смогла прорваться и, достигнув Днепра, переправиться, уйти к венгерскому королю...
  
  

Глава третья

1

   18 августа, 1237 год. Еще не совсем просветлело, небо затянуто низкими тучами, как осенью, мелкий дождь и холодный северный ветер. Рюриково Городище под Великим Новгородом, где в двухэтажном (первый этаж из дуба, второй срублен из вековых сосен) княжеском дворце уже год как жил посаженный на княжеский престол в Великом Новгороде юный князь Александр Ярославович, - шел ему восемнадцатый год. Городище лежало на небольшом возвышении, - в 3 километрах к югу от Великого Новгорода и на таком же расстоянии севернее от истока Волхова, от озера-моря Ильмени. Это был своего рода замок-крепость. И хотя имел более скромные укрепления, чем Новгород, - ров с внешней стороны стены глубиной 5-6 метров и такой же ширины, заполненный водой, затем земляной вал с деревянной рубленой стеной (изнутри засыпанной землей) с единственной воротной башней, - но с наскока-налета не взять!.. Недалеко находилось село Мирополье - более чем двухсотлетний храм Святого Спаса Нередицы указывал на древность поселения, - когда-то на этом месте шумел богатый древний Словенск.
   Князь Александр, отстояв заутреню, вышел со всеми из каменной церкви Благовещения. В ушах у него еще звучали отрывки из молитвенной песни: "...И да не обладает многовсякое беззаконие. Лице Твое просвети на раба Твоего..." А в душе и сердце высилось состояние величайшего блаженства и одухотворения одновременно: как бы поднялся над всей Землей и с выси узрел предназначение свое на Земле - бессловесно, одними лишь великими чувствами, кто ты есть и для чего ты живешь: ты раб Божий и в то же время Господин своего народа, над которым доверено править Богом, - через волеизъявления веча-людей - Церковь - Святую Софию! И не просто править, а править, служа своему народу! Князь, служа народу, служит Богу! Выходит, он - Господин и в то же время раб своему народу!..
   Тусклым, мокрым, неуютным казался день, если смотреть глазами простого смертного, после моря огней-свечей и блеска золота окладов икон, церковной обрядной утвари, его Душа, познавшая свое предназначение, горела (он давно знал - самого рождения, что он рожден не для простого житья-созерцания, и, подрастая, взрослея, читая, просвещаясь, он все более и более утверждался и утвердился в этом тогда, когда принимал меч из рук отца и когда давал клятву Святой Софии и своему близкому родному - пусть и не всегда понимающему его - народу... Но окончательно выкристаллизовалось - утвердилось только сейчас, сегодня: в нем вспыхнуло то негасимое пламя в Душе, которое не угаснет уже до последнего биения сердца, дыхания!). Так бы не выходил из церкви - из состояния высочайшего возбужденно-одухотворенной эйфории... Но, чтобы выполнять свое предназначение, он должен выйти в мир и помочь своему народу в холоде-стуже и зное выжить-жить и множиться и идти вперед, и какие бы трудности ни встретились со временем, он обязан вести и выводить его из всех состояний и опасностей на путь, который предопределен Богом его народу - путь к Правде! Он вождь великого народа и сам должен быть таким же! Как князь-вождь, он посвятит жизнь свою служению своему народу!.. Он выпрямил могучее тело во весь свой гигантский рост, вдохнул ноздрями пресный, сладкий холодный воздух, и вновь в груди у него могущественная и в то же время тонкая, чуткая Душа восторженно запела, предвкушая впереди целую жизнь!.. Да, он теперь вырос и стал таким и тем, каким хотела его сделать мама, дочь великого русского князя Мстислава Мстиславовича. Она до пострига успела заложить в Александре основу величайшей человеческой личности в плане морали и нравственности и обучить грамоте, языкам: русскому, греческому и половецкому (тюркскому - родному по матери - в свою очередь ее мать была дочерью великого половецкого хана Котяна), ознакомила с литературой, передовой для того времени, с мудростью православной культуры и дала толчок-ускорение на самообразование и самосовершенствование - саморазвитие. (А православие (так же как христианство, магометанство и буддизм) - это путь к такой морали и нравственности, которых достигнет Человечество, поднявшись на высшую ступень своего развития (общественно-экономической формации)!..)
   И другое, что было в его Душе и сердце (что определяло его как человека), - это то, что он был сыном своего отца, русского князя Ярослава Всеволодовича (рода русских князей Рюриковичей!) и он всегда знал, что эта великая православная русская земля, где ему суждено княжить, есть земля его отцов!.. У Александра было в крови (генах) понимание, каким надо быть, как поступать, как, куда вести свой народ!..
   Князь Александр стряхнул с себя думы-мысли, отогнал от себя охватившие его чувства, и перед ним вновь предстала сегодняшняя явь: он русский князь Переяславльский и Господина Великого Новгорода и Святой Софии!.. Рядом - неотлучные: боярин Федор Данилович, которому пятилетнего (после пострига) передали на воспитание Александра, и Савва из отцовской дружины - личный слуга-телохранитель молодого князя.
   К ним подошел тиун Яким. Завтра очень важный день: после обедни князь Александр встречается с Владыкой, с ответственными боярами из "Совета Господ" - или, как в народе называли, "Совет трехсот золотых кушаков", - посадником и в присутствии тысяцкого и некоторых авторитетнейших житьих людей Великого Новгорода должны принять проект решения о политической дипломатии и стратегии в сложившейся тяжелейшей международной обстановке вокруг Великого Новгородского княжества и Города и вынести на обсуждение и утверждение веча. Мнения князя с его советниками и помощниками не совпадали с руководством демократического боярского государства... Вот сегодня, в праздничный день, князь Александр решил собраться и кое с кем предварительно обсудить, обговорить... пригласили и новгородского посадника - от него многое зависит, чтобы подготовиться к завтрашнему дню.
   Семья Александра: мать и его братья, двоюродные братья и сестра ушли домой. В последнее время он редко с ними завтракал и обедал - лишь после вечерни, приходя домой, садился с ними - отдыхал душой и телом. Иногда, как и раньше, оставался с матерью, чтобы поговорить, посоветоваться. Мама его, Ростислава (в святом крещении Феодосия), была в курсе всех его дел, как и своего мужа. Большую часть хозяйственных хлопот она несла на своих красивых и сильных плечах. Вот и сегодня, в день Флора-Лавра (Лавора), - очень серьезного конского праздника, - уверила сына, что все организует и сделает, как нужно: накормит лошадей в полную сыть овсом, ячменем, отменит на этот день все работы и скачки на конях. Вчера еще она запретила ковать и перековывать лошадей, выжигать тавры в этот праздничный день. А лошадей княжеских много: в Переяславльском княжестве имелись большие табуны, что было личным богатством князя. Под присмотром опытных табунщиков ходили и угорские иноходцы, и степные аргамаки, и кони, вывезенные из Волжской Булгарии. Сейчас, в такой обострившейся обстановке, все конные табуны были выведены с Переяславльских земель сюда и размещены в ближайших новгородских землях, под Великим Новгородом, вокруг Городища. Были построены для высокопородных коней теплые светлые конюшни, для остальных - навесы. Для коня самое страшное - это сырость и ветер. И не только табуны, но и профессиональные воины, которые не были уведены с собой великим киевским князем Ярославом Всеволодовичем, рассредоточились в городах Новгородских. В первую очередь усилили гарнизон-засаду Торжка - города-замка, закрывающего путь на Великоновгородские земли. Юный князь смог убедить Великий Новгород готовиться к войне - точнее, к обороне. Отец и его советники предупреждали, что для него более опасны внутренние враги, чем внешние. Временно он объединил всех: от простого новгородского смерда до архиепископа. У Александра под влиянием отца сложился свой взгляд на это положение: с Запада нависла над русскими землями смертельная опасность: вот-вот должен был Папа Римский (Григорий IX) принять буллу на крестовый поход на язычников (вопрос был уже решен); всем было ясно, что это объявление войны католиков православным, и, в первую очередь, русским. Булла, еще не принятая, практически уже начала действовать: весной этого года объединились орден Меченосцев с Тевтонским орденом Святой Марии в единый Ливонский орден - в Прибалтику (территория расселения предков литовцев, латышей и эстонцев) Ливонскому ордену пошли подкрепления, - благословенные на христианский подвиг самим Римским Папой, - со всей Европы, действия которого были направлены против прибалтийских народов - в большинстве язычников - и православных русских. Опасность с Запада была реальной! - на сегодняшний день стоял вопрос о суверенитете западных русских княжеств, а на ближайшее будущее - всех русских земель!..
   Одновременно готовились к защите от нападения с Низовской стороны: со стороны Владимира-на-Клязьме - от великого князя Юрия Всеволодовича... Но, готовясь к войне с великим князем Владимирским, имели в виду монголо-татар (это тоже была реальная смертельная опасность!). Новгородцы - через купцов - в прошлом году, когда Булгария была захвачена и потеряла независимость - точнее, перестала существовать, - одни из первых русских поняли, как сильны и опасны степные завоеватели, поэтому даже у простых смердов птичкой залетали мысли в голову о далеких степных диких кочевых племенах, которые всех бьют и даже Булгарию на Волге испепелили, а людей сделали своими рабами, но ввиду своего социального положения говорили: "Пусть думают и решают большие люди: князья, бояре, купцы - их пограбят, пожгут, они потеряют богатства - пойдут по миру, а нам нечего терять - все у нас ими правдой и неправдой отобрано, - хотя защищать их, кроме нас, некому... и, пока не поздно, им пора задуматься и помнить: кто они?! и чего могут без нас?! - в покойные мирные дни-то подохнут, не то чтобы в лихолетье выжить!"
   И эти жирующие, грехами содеявшие свои богатства, действительно были сильно обеспокоены! С запада, как бы там ни было, они и их отцы и деды не раз встречали железные полки католиков-христиан и, как правило, всегда бивали и знали, как с ними сражаться, что ожидать, и пусть сейчас им идут в помощь все "благородные" рыцари, фанатики своей веры со всей Европы, не так боялись, как неизвестности: понимали, что если сюда доберутся неведомые "татарове" со своим "Батыгой", то... страшно даже представить что с ними будет!.. Потому они постепенно поднимали, настраивали весь люд: от "подлых" до "житьих" и "больших" на борьбу с врагами, идущими с востока: "Запад у нас только веру сменит, а мы живы будем, а с востока - всех нас побьют!.."
   Церковь не могла в тот период сыграть положительную роль в организации и мобилизации людей - народа, чтобы дать отпор завоевателям, так как Она еще в то время не набрала авторитета, того влияния, когда могла бы управлять душами народа, объединить его в единую нацию. (Она еще не была совсем Русской...) Да и сам русский народ был противоестественно разделен на отдельные княжества-государства княжеско-боярской знатью, - и основная масса людей была в состоянии двоеверия: забыв веру отцов и дедов, не стала верующей в православие в том понимании, когда вера входит в душу, поступки, дела и образ жизни. К тому же тайные обещания церкви не просто не трогать, а дать ей полную свободу на Земле - политическую, экономическую и идеологическую, действительно подтверждались купцами (в том числе и своими, новгородскими), которые, побывав в завоеванных землях, убеждались, что монголо-татары не трогают церковные дома, верующих не преследуют, а, наоборот, помогают местным верованиям, но... при этом требуют только молиться за них!.. И поощряют торговлю!..
   Другое, что еще связывало руки русским церковным клирам призвать народ к сопротивлению, - это грамоты русского Митрополита, где ясно было сказано, что все на Земле делается по воле Бога и монголо-татары посланы нам за грехи наши, и призывал народ к молитве, - хотя князей в то же время призывал к объединению, - последнее противоречило частнособственническим морально-нравственным устоям (иноземного происхождения) клиров и многих русских князей.
   Народ, люди, будучи суеверными (в абсолютном большинстве), поверили, что за грехи пришло божье наказание на землю русскую через неведомых татар. Народ, не имеющий общенациональной идеи, потерявший уверенность в себе, не уважающий себя, брошенный растерявшимися вождями, - толпа, которая опасна не только государству, но самому себе!..
  
   Конечно, были святые отцы, которые призывали отмаливать свои грехи мечом в руке, но таковых было меньшинство, и разве можно в чем-то переубедить темного суеверного человека? Да и крещеные православные, как и сейчас, в основном были неграмотны в православии: считали, что достаточно креститься и выучить несколько молитв - и они уже православные, и никому не приходило в голову, что это только начало принятия христианской православной веры! - также продолжали вести животный образ жизни. У многих верующих - духовное бессилие, опускались руки: "Против судьбы разве можно что-то сделать?!." (Историческое состояние Церкви было еще слабо: православие еще не стало общенародным!..)
   Но там, где сохранилась и была еще крепка языческая вера (когда-то единая, цементирующая народы Древней Руси), когда боги были отцами, матерями древнеруссов - они были детьми богов, смогли дать отпор: показали, кто такие русские!.. - исторический классический пример Козелеска. (Истинное название города - это потом он стал называться почему-то Козельском!)

. . .

   Князь Александр, несмотря на юный возраст, имел уже свой личный опыт, полученный, благодаря родителям, воспитателям и жизни. Знания и воспитание, попавшие в благодатное генетически подготовленное тело (по отцу он был рода русских князей Мономашичей; по матери: у него дед - великий князь Галицкий - Мстислав Мстиславович Удатный - величайший князь-полководец, бабушка - дочь и внучка великих ханов-вождей половецких Котяна и Кончака) и душу, сделали свое дело: к 17 годам он уже сформировался как гениальная личность!..
   С каждым днем все яснее и четче представлялась динамично меняющаяся ситуация для Северной и Северо-Восточной Руси: положение было сложнейшее, опасность - внешняя и внутренняя!.. Угроза гибели - реальная: с запада рыцари открыто готовились к войне и не скрывали, с кем они будут воевать; с востока - монголо-татары, хотя они и обещали в случае нейтралитета Ярослава Всеволодовича великого киевского князя и Великого Новгорода не трогать Великоновгородские земли и сам Великий Новгород и Киевское княжество, но веры в них не было, поэтому очень возможен (пусть и не одновременно) удар по Новгороду с двух сторон, и это обозначало только одно: смерть!.. Внутренняя угроза со стороны Владимира - дяди Юрия Всеволодовича - не исключалась!.. Александр тайно послал "в борзе" к дяде скоровестников с личным письмом, где его называл названным отцом, уверял клятвенно о своей преданности ему, признавался в родственных чувствах к нему и предлагал заключить тайный союз против общего врага и в случае нападения на одну из сторон совместно дать отпор, а для чего заранее мобилизовать совместные силы в районе Коломны. Убеждал дядю, что достаточно размещения огромного русского войска в этом месте, чтобы остановить внешних врагов: монголо-татары вряд ли решатся пойти не только на Владимир, но и на Северо-Восточную и Северную Русь, поостерегутся напасть на Рязань - до Рязани рукой подать; рыцари даже набег совершить поопасаются, так как поход-возмездие объединенного русского войска на их земли будет для них губителен. (Отца своего Александр известил об этом, но о привлечении Ярослава Всеволодовича к союзу не могло быть и речи - было достоверно известно отцу и сыну через своих "братьев"-булгар, служащих у монголо-татар, что Бату сдержит "слово", и не собирается воевать с Ярославом Всеволодовичем, и намерен после "наказания" Владимирского и Рязанского князей дать владимирский великокняжеский стол ему.) Юрий Всеволодович устно заверил сыновца своего Александра о родственных к нему чувствах и о дружественных намерениях к нему и к его отцу и ни слова о союзе...
   "...Нам, народу, не выжить будет между ходящими на нас с заката братьями-рыцарями и наваливающимися с восхода ордами степняков-язычников и нами сделан выбор, чтобы спастись от истребления и сохранить православную веру, - это не сопротивление монголо-татарам, а союзные отношения с ними - видит Бог, что все другое гибельно для нас и нашей Веры!.." - таков был ответ отца... Александр окончательно утвердился, в отличие от большинства, твердо встал против Запада, но вот союзническое сотрудничество с Востоком?!. Он многое делал, чтобы понимали, что ждет их, если они не дадут отпор меченосцам с крестами на щитах и на белых плащах: русские уже не будут русскими, - потеряв веру свою православную, потеряют и душу, а как без души?!. - в лучшем случае будут русскоговорящими... Конечно, все было взаимосвязано, зависело от многого, и в том числе от внутреннего состояния народа, и от многих других обстоятельств - даже небольшая оплошность могла привести к непредсказуемым последствиям. Александр, как было сказано, был начитан и знал не только Библию, но еще больше о военных действиях великих полководцев прошлого. Особо знал об Александре Македонском: каждый его поступок, который он совершал, хорошо обдумав, все изучив и поняв, не веря в слепую удачу или переложив на "божью помощь". "Все божие делается с помощью человеческого ума и сил. Бог все делает через и благодаря человеку, и если человек не готов, или невмочь сделать, то никакой Бог не поможет!.." - это определилось у него на всю жизнь благодаря трезвому воспитанию и правильному подбору книг. А читал он много, - если бы не родился князем (но, конечно, не в бедной семье!), то стал бы книжником...
   0x08 graphic
Переяславль-Залесское княжество с городами Переяславлем, Тверью, Дмитровом, Зубцовом, Кснятином, Кашином, Москвой (но к концу лета 1237 года великий князь Юрий Всеволодович, не объясняя законным владельцам Ярославу Всеволодовичу и Александру Ярославовичу, ввел туда войска (засаду), - это была со стороны Владимирского княжества провокация - война... но, с другой стороны, Москва, так же как и сам Переяславль, при Всеволоде Юрьевиче входили в состав Владимирского великого княжества. Ярослав, - тем более Александр, - пока молчал) вместе с Великим Новгородом и его союзником Псковом представляли немалую силу. И пусть непонятные отношения продолжатся с великим Владимирским княжеством, отец не может помочь (не только связывает его "уговор с Батыем", но главное он окружен враждебными великими русскими княжествами - Галицким и Черниговским, которые предпринимали уже военные действия против Киева и ждут удобного случая, чтобы снова напасть на Киев - развернуть боевые действия), но он, Александр, не пустит и монголо-татар в Великий Новгород!.. Последнее время он только о татарах и думал, делая дела по навыкам и привычке, по традиции и обычаям княжеским. Александр напрягал весь свой молодой сильный ум, призвал все знания, которые он получил, вспоминал все, что говорили об этих воинствующих монгольских племенах, начиная с поучительного послания его деда, которое хранилось в медном сундуке с грамотами, заканчивая рассказами купцов (почти все русские воеводы - воины-профессионалы - в то время судили о тактике и стратегии ведения боя и войны со степняками, опираясь на опыт сражений с половцами), и пришел к выводу, в отличие от абсолютного русского правящего большинства, что татары в зимнее время легко пройдут по русским землям, - дорогами им будут скованные льдом многочисленные реки и речки, - где они найдут себе на пропитание обмолоченное жито в закромах у жителей, в теплых хлевах - домашнюю живность, а для своих коней - многочисленные стога душистого сена, заготавливаемые обычно с запасом на два-три года. Зимой легко полонить безоружных людей, которые на время холодов собрались в теплых избах, набрать запасы хлеба, заменить своих уставших, раненых, убитых коней приспособленными к местным условиям лошадьми, набрать как можно больше одежды, обуви, в том числе зимней, драгоценностей и много другого, для того чтобы содержать такое огромное войско и выполнить стратегическую задачу по отношению к Руси: покорить ее и, если получится, сделать ее союзницей. Александр знал, что их Курултай поставил задачу перед Бату, завоевав Европу, дойти до Последнего моря (Закатного моря), и нужно было обезопасить себе дорогу на Европу, чтобы русские князья из-за своей корысти или просто из-за вредности не перегрызали тыловые пути провоза и прохода и связь с Каракорумом, Русь им не нужна была, как рыцарям-католикам, для "жизненного пространства", хотя монголо-татары не намеревались жить-устраиваться среди болот и лесов и рек-речушек, им нужны были степные просторы с теплым климатом, где они родились, привыкли жить, но огромные человеческие ресурсы для пополнения своих войск и в качестве рабсилы им были необходимы для похода на Европу и другие завоевания, да чтобы быть сильными и состоятельными, содержать свою огромную империю - вот почему была нужна живая Русь, вот почему татары не так были опасны (и не только из-за того, что Церковь не трогали, православие на Руси освобождали от земной власти князей), как завоеватели-рыцари. Но молодой князь Александр знал, что масштабы похода-налета монголо-татар будут страшные и еще трагичнее будут последствия, если русские князья своим бездействием и несогласованностью помогут им. Его терзали мысли, желания и стремления, чтобы если не спасти от татарского похода, то хотя бы свести к минимуму потери русских, а еще лучше - дать отпор!.. А потом заключить союз, пойти на какие-то и уступки. (Он прекрасно понимал, что Монгольская империя, обладая огромными ресурсами, в тылу у себя не оставит враждебное непокоренное государство и, если не покорится Русь, не станет союзником, то, напрягши, отмобилизовав все силы уничтожит русские земли.) Но никто из князей, даже близких ему (в первую очередь Юрий Всеволодович), не желал даже прислушаться - кроме отца, который к такому рассуждению и мыслям привел его. "Каждый по отдельности!.. Почему же так, ведь любой из русских князей желает себе, своему народу, земле благо, а поступают так?!"
   Действительно, объединение всех сил русских княжеств, по пониманию Александра, дало бы возможность Руси выйти из сложнейшего, опаснейшего положения: дать отпор любому врагу и, в частности, монголо-татарам, потом на равных можно заключить союзный дружеский договор, так как только с сильным суверенным государством они будут считаться и строить отношения. Но просто одного объединения мало, нужно не ждать, а самим выступить - опередить, и необходимо умело руководить объединенными силами - иначе будет как при Калке!.. А вот как заставить Великий Новгород объединиться - немедленно, сейчас?!. - купцы не захотят и не дадут: им дороже свое накопленное-наворованное, и не будут они рисковать. "Как их убедить - наконец заставить! - думать и делать не для себя, а для своего народа - Родины?! - хотя у них даже такого понимания нет, и думают, что и у других нет такого понимания, в каком принято понимать это священное слово - они не князья и не воеводы, а сословие торгашеское, и Родина для них там, где им тепло, сытно и вдосталь могут похоть-наживу свою справлять, - Александр остановился: - Как они Бога-то не боятся?!. Господи, и тебя-то они думают, что смогут обмануть-купить!" - обратился к Савве:
   - Скажи отцу Иеремею, что я не смогу прийти на молебен, пусть с моими братьями окропят комоней святой водой... и чтоб моих Акарслана и Каратода не выводили из теплых конюшен!..

. . .

   Яким, как было уговорено, привел Александра и его дядьку и несколько человек и вооруженных гридней (которые остались сторожить) к себе домой, усадил за стол. В красном углу, под божницу, посадил Александра, который даже среди своих - русских - выделялся могутностью и необычайно прекрасной внешностью. (Красота не зависит от возраста: если она есть, - родился красивым - останется и в старости!) Горел теплым красным светом огонек лампадки. В избе было темновато - свет начинающего пасмурного дня плохо проникал сквозь слюдяные небольшие квадратные окошечки, но в высоком, широком деревянном доме, топившемся по белому, было тепло. Хозяин пропел, гнусавя (в то время на древнерусском языке употреблялось "юс носовое", поэтому все говорили гнусавя) негромко краткую молитву перед вкушением пищи (остальные вторили - кто вслух, кто - про себя):
   -...Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое жи-вот-но бла-го-во-о-ле-е-ни-я-я-а!..
   Молодая стряпуха принесла толстую желтую сальную свечу, зажгла от лампадки. На большом деревянном столе, покрытом белой скатертью, хорошо стали видны кушанья и явства. Александр отказался от хмельного (он не пил, когда был дома, на Руси, - пил кумыс с татарами, будучи на пиру у них в Орде, или угощая их; никогда не отказывался от дарственных вин из рук ордынских ханов во время посещения их ставок, и последний раз в жизни выпил из золотой чаши с мастикой, услужливо преподнесенной на пиру у хана Берке беглярибеком, - но его никто и никогда не видел пьяным - он практически не пьянел), и, глядя на него, отказались и остальные. Принялись за трапезу. Боярин дядька Федор Данилович - моложавый (хотя ему было уже 46 лет), светлый, широкая русая борода по краям серебрилась, с типичной славянской внешностью, молча ел, лишь изредка, вскидывая голову, водил свои синими глазами по лицам сидящих и о чем-то напряженно думал, прислушивался - должен был прийти посадник новгородский Домаш Твердиславович и переяславльские бояре-воеводы. "Придет, не придет Домаш?!."
   Александр в белой вышитой рубашке перестал жевать... Светлые с золотистым оттенком волосы, курчавясь, свисали до плеч, темные его глазища блеснули, вспыхнули, загорелись, половое лицо засияло золотистым оттенком: пригибаясь в дверях, в избу вошел молодой Домаш, за ним по одному стали влезать княжеские бояре. ("Стояли во дворе - ждали посадника!..") Молодой князь хотел встать, но его опередил дядька (для Александра Федор Данилович всегда оставался дядькой-пестуном, заменял отца, когда того не было рядом, и, когда тот попутно взглядом укорил: "Тебе нельзя - ты князь!" - Александр даже заметно смутился). Боярин Федор Данилович, как будто он хозяин дома, с каждым гостем здоровался, приглашал раздеться, усаживал за стол, предлагал питье и еду. Те стали пить и есть, не замечая, что никто не пьет и не ест... Вдруг разом остановились, стали смотреть на князя. Александр, сидя на месте, вытер руки, золотистый пушок над губой и обозначившуюся бородку на подбородке вышитым рушником, кашлянул в кулак, и, как всегда, неожиданным для всех, заговорил приятным чистым, но в то же время сильным рокочущим басом. (На вече или же перед войском перед боем голос его ревел как труба, перекрывая все голоса и шумы вокруг. Люди видели его молодое прекрасное мужественное и в то же время светлое божественное лицо, которое как бы вторило-отражало то, о чем он говорил, интонационные звуки необыкновенного голоса пронизывали, заполняли сердца и души слушающих, и смысл сказанного, наверное, дошел бы и был бы понятен и так: без слов.)
   - Отцы и други, братья по крови и Вере! - оглядел горящими глазищами сидящих бояр-воевод, многие из которых верно служили еще отцу Александра, были опытны и не только в военных делах, но и в княжьих; сделал паузу. (Ораторской речи его тоже учили! - с детства.) Продолжил уже потише: - Вы знаете, почему мы в стороне от чужих ушей собрались, - уставился на посадника. - Я благодарен тебе, что ты прислушался к зову разума и пришел, чтобы вместе с нами обговорить, продумать и решить, что и как нам делать... Мы должны твердо и ясно довести завтра свои мысли до Владыки и до Думы, что на вече сказать народу, на что его настроить. Надо, чтобы люди поняли нас, чтобы были они с нами, тогда мы все одолеем! - Александр! - напрягая голос, воспользовался очередной паузой посадник Домаш, - ты сын князя Ярослава Переяславльского, который хотя и клятвы давал, но всегда старался подавлять волю Великого Новгорода... Как у себя... Ты тоже ведешь себя так! Я, мы знаем, что ты сейчас хочешь сказать и заставить нас делать, - это делать то, что тебе, вам нужно. Пойми, что вам хорошо, иногда нам плохо! Мы не ваши - не княжьи, наоборот: ты наш - наемный князь, - мы тебя наняли-купили, и ты должен делать то, что мы велим. Мы купцы, благодаря чему живут и процветают Господин Великий Новгород и Святая София, потому нужно соблюдать и чтить торгово-купеческие обычаи и порядки!.. Я сын купца-боярина и посадника и с детства видел и понимал, что жизнь моего родного града зависит от того, как идет торговля: внутренняя и дальняя - в чужих землях. Да, многие впервые оказавшиеся в Великом Новгороде, бывают сильно удивлены тем, что тут не так ведут себя и делают... Мы вольные, и никто, кроме Бога, не довлеет над нами!..
   - Погоди Домаш! Я терпеливо слушал, ты говоришь мне это уже который раз... Я еще не успел сказать - ты опережаешь меня, оговариваешь. Когда мы тебя звали сюда, мне казалось, что поймешь нас, и мы сможем договориться, и у Владыки и на Думе ты нас будешь поддерживать. Нет, видимо! Вы только собе!.. Купцы есть купцы: делаете только то, что дает прибыль!.. И Родина у вас там, где прибыль, где можно мошну свою нарастить, а не где родились и росли, и отцы и деды похоронены...
   - Александр, совсем не так!.. Все у нас делается по ряду, каждый знает, что как нужно делать, куда пойти, куда ехать и где что и сколько продать, где что покупать... Купеческие сотни организуют и следят за порядком... Мастера и ремесленники также объедены и у них тоже лад... - тряхнул рыжими волосами посадник - сын посадника, - краснобородое лицо - потное; вскочил: - Но воли своей мы не отдадим!..
   - Ся-аадь!.. - в гневе - с места (по молодости князь иногда еще терял самообладание, и сказано было так, что мороз по коже). Все на время онемели, сидели не шелохнувшись, как застывшие смотрели на Александра Ярославовича, вмиг ставшего чужим и грозным, растворялись-исчезали, попадая под взгляд гипнотизирующих страшных, пугающих светло-карих глазищ его... - Мы, Переяславль-Залессское княжество и Великий Новгород с его городами и землями, - суть Русской земли, народа, Веры, становой хребет русского тела и его глава, и от того, что сейчас надумаем и как поведем себя, зависит судьба нашей Русской земли!.. Бог дал нам разум, силу, и от того, как верно будем вести себя, делать, Он поможет или же отвернется от нас! А знаете, каково трудно наше положение?!. Никогда еще такого не было: С Запада на нас занесен меч всего католического мира - это крестовый поход на Русь!.. Осталось только узаконить - принять буллу Римским Папой. Не зря зимой приезжал в Великий Новгород магистр Ордена меченосцев Андреас фон Фельвен: он сам лично оценивал, осматривал... Когда встречались мы с ним, он очень был удивлен, - я так понял - нашими силами и возможностями и еще больше тем, что мы все о них знаем. Не в гости и не с добрым визитом он к нам приезжал, не наладить с нами добрососедские отношения, а как вражеский лазутчик!.. (Когда фон Фельвен возвратился в Ригу, то стал рассказывать "божьим слугам" о молодом князе Александре, с которым встречался в княжеской палате Рюриковом Городище: "Прошел я многие страны и видел я многих царей и князей, но нигде не встречал подобного ему красотой, мужеством и мудростью, а он еще очень молод! - ни среди царей, ни среди князей. В целом свете нет такого, как новгородский князь Александр Ярославович!") Он и убедил создать, объединив всех прибалтийских рыцарей-братьев и божьих рыцарей, Ливонский Орден. Не язычники, а мы, православные, для них первые враги! - и как бы нам они ни улыбались, и как бы они ни были с нами ласково-вежливы при встречах, выгодно с нами ни торговали, вели дела, - знайте: они всегда желали и будут желать нашей слабости и, если возможно, то нашей гибели - гибели всей нашей государственности, - и, чтобы при этом остались люди - люди не граждане-патриоты своей русской страны-земли, а как рабы, которые думали бы только о жратве, о своей мошне, скарбе, не понимающие, что от княжеской или другой государственной власти зависит жизнь всех живущих: от холопа и смерда до купца и боярина!.. В стороне никто не должен быть! А власть всегда должна быть: так предопределено Богом. И не надо думать, что уберем эту власть и будем жить "свободно" - такого не бывает! Даже среди зверей должен быть вожак, который устанавливает порядок... или же все перегрызутся между собой, или же их поедят соседние стаи... Я все о том же: княжеской власти!.. - вздохнул, чуть откинулся. Протянул свою руку (все увидели и вновь удивились его могучему телосложению, его божественно покорной и одновременно мужественной внешности), которая достала до крайнего угла стола, взял жбан с квасом и выпил. Все потянулись за квасом, пили. Стали смотреть на него - ждали. Князь Александр - задумчиво с болью в сердце, как священник в пасторском наставлении: - И без православной веры нельзя!.. Только вместе: божественная власть (православие) и земная власть (княжеская), объединяя нас, делает нас людьми - русским народом!.. У нас между католиками огромная разница в понятии о Боге и земном предназначении человека на Земле, и эти различия таковы, что родные братья по крови будут не просто врагами, а непримеримыми врагами, если они окажутся: один - католик, другой - православный... И пока мы, православные, да еще русские, существуем, они не могут себя чувствовать правоверными, потому что суть христианского понимания Бога только в нашей вере сохранена: для нас Бог - Триединство: Бог Отец и Сын Его и Святой Дух - отсюда и душа, и тело, и дела, и мысли едины у русского человека! Мы не раздваиваемся, как они, в мыслях, делах и в вероисповедании... Как можно Святого Духа отделить от Бога?! Это так же неделимо, как тело человека и его душа, пока он жив! А они допускают... По-ихнему Святой Дух существует отдельно от Бога... Ребенку понятно, что это не так!.. Наша суть человеческая едина во всем: как наше тело, разум, мысли и действия. У них - нет... Они мыслями и делами раздваиваются: говорят - врут, а делают другое; для них совершение греха допустимо - отмолят... У нас не так: мы знаем, что совершенный грех по недомыслию, по незнанию искренне покаявшемуся единожды простит Бог, а не как по их пониманию: можно сознательно грешить всю жизнь, а потом покаяться или же заплатить деньги в церковь, и все простится, и вновь греши, и искренность покаяния не обязательна... Мы Западу не можем покориться: иначе предадим Бога - Божью Правду!.. будем такими же, живущими только для себя, ради своей наживы, богатства и чванства, не выполняя своего божьего предназначения - жить для Бога - это значит для людей! - по-другому греховно, впустую жить!..
   - Это опять в нашу сторону, княже?!
   - И в вашу, купеческую сторону... Когда вы, не думая о земном, о народе, все делаете только для себя, под себя. Такие вы не нужны людям, значит, и Богу!.. Души свои бессмертные мы спасем, только сохранив нашу Русскую землю и его народ, без народа или же слабого бедного народа нас тоже не будет или же будем такими же слабенькими дохленькими, несмотря на все наши личные богатства!.. Никаких других отношений к завоевателям, пытающимся, прикрываясь именем христианского Бога, мечом покорить нас, кроме как дать бой и разбить их, нет! Поэтому тебе, Посаднику Великого Новгорода, с нами надо быть заодно... И опять я о том же, о чем мы позавчера говорили у Владыки: нужно строить укрепления на Шелони! И одно из них, самое мощное, - там, где Мшага впадает в Шелонь: на правом, приподнятом берегу Мшаги, в месте слияния с Шелонью. Там же можно и въездные брать...
   - Зачем?! Ты, княже, не прав - это же вроде таможних ограждений получается! Многие гости, узнав такое, не будут с нами торговаться...
   - Нужно сперва думать о том, чтобы они, псы-крестоносцы, не взяли наши города, не пленили земли и сам Великий Новгород: вот тогда-то не только барыша, но и самих русских купцов, бояр не будет! - в холопах будете ходить у католиков... Для мирных гостей-купцов наши укрепления не помеха... С Западом надо только так!..
   Закряхтели, зашевелились переяславльские бояре.
   - Как с татарами?..
   - Надо у твоего отца, великого киевского князя помочь просить!
   - Ему самому еще нужно помогать...
   Александр перебил.
   - Когда мы решим с Западом, то все остальное решаемо! Давайте дельно решать...
   Выступили бояре: Любим, Никифор, Борис и - снова посадник новгородский. Он говорил много: опять о немецких и ливонских рыцарях, которых нужно в своих гнездах побить раз и навсегда, чтобы о них больше не говорить, не думать; потом о великом Владимирском княжестве, начал о татарах...
   Сидевший будто в дреме старый Боримир (не раз бывший в Переяславле тысяцким) не выдержал: вдруг закашлялся... отдышался, вытаращил свои ясно-мудрые цвета голубой воды глазища из-под нависших белых бровей-кустов - уставился на говорившего посадника... Домаш закрыл рот, посмотрел с удивлением на старого Боримира, на бояр ("Что я такого сказал?!").
   - Домаш! Ты, как все державные, вожжи в руках державшие, юлишь, крутишься, обещаешь, много говоришь, но прислушаться - ничего дельного, умного... тебе лишь бы красоваться, быть каждому любимым и угодным - всем понравиться... Да такого не может и не должно быть!.. Ты хочешь воевать со всеми?! Или же ни с кем?! Погоди!.. - голос вдруг помощнел (появились рокочущие звуки): - Мы тебя долго слушали... По несколько раз... Ты никогда полки не водил, не воеводил - только сверху руками размахивал и рот разевал, - потому ты должен слушать, что тебе говорят, если сам несведущий, иначе будет только вред от твоего сиденья-посадничества!.. - посмотрел на всех: - А что вы знаете о татарах?! Их задумках?.. Верите их грамотам, обещаниям!.. Они полмира покорили!.. Мы, как никогда, сильны, но нам нужно с великим князем Юрием рядиться и обязательно помочь ему: не дать татарам одолеть Рязанское и Владимирское княжества!.. Ярослав Всеволодович, пока сидит в Киеве, никому помогать не будет - дай Бог, чтобы сам он не попросил помочи, - обратился к князю Александру и посаднику Домашу: - А вот прямой путь на Великий Новгород через Селигер нужно во многих местах загородить!.. Татарове могут... всяко могут... Они очень коварны и опытны... Никто их не видел, а вон что в Городе делается: люди бегут в церкви и молятся, попы помогают раздувать страх: "За грехи наши по наведению Бога пришли по наши души татарове!.." Сами-то толстопузые гривы не только не в страхе, но и в радости: через своих и булгарских купцов проведали, что они не только не трогают церкви и церковослужителей, но и обороняют от своих и княжеских и других напастей; дают, как обещают, полную волю ей - живи и радуйся, богатей, никому не плати податей, никого, в том числе и своих князей и бояр, не слушайся - лишь одно условие: молись за татар... Такого еще им не бывало: такая жизнь для церковников - это Рай на Земле, и умирать не надо, чтобы в Рай попасть!..
   - Татары такую грамоту Владыке послали! - а я не верил...
   - Конечно, раз такое творится...
   Александр встал:
   - Враг, который с уважением относится к нашей Вере, не трогает нашу Святую Церковь (оставляет душу народа живым!), не желая уничтожения народа, со временем может стать (в отличие от "культурного, образованного" Запада) нашим союзником!.. Для спасения своей земли и народа мы из двух зол выбираем меньшее, и видит Бог, что этот унизительный для нас союз, который спасет нас от порабощения и уничтожения и со временем поможет возродиться, является вынужденным!.. И им нужен такой союзник... Мертвые мы не нужны никому!..

. . .

   На второй день, когда собрались у Владыки в Детинце в Соборном зале, было очень жарко и от споров и криков ...
   Разве перекричишь, переспоришь, переубедишь новгородских купцов-бояр! Они никого не хотят слушать, кроме себя: кроме своих мыслей и убеждений, засевших у них в голове так прочно, что можно было выбить оттуда лишь вместе с головой!..
  
   Придя домой, в Городище, Александр поднялся на широкую, совсем не высокую с внутренней стороны стену городка на южной стороне. Ветер дул с юго-юго-запада: прохладный, влажный, - такой знакомый и одновременно незнакомый по запаху и вкусу - пресный воздух с озера-моря Ильмени. (Кто знает языки российских волжских финнов, в частности мари (марийцев - по хозарским грамотам-документам: черемисы), то может это перевести на русский как "место, где жить" или "место жизни".) Он напоминал родное с детства озеро Плещево и в то же время не было похоже не только тем, что оно располагалось южнее и было меньше, чем Ильмень; озеро Плещево (в нескольких верстах от Переяславля-Залесского), в отличие от Ильмени, было более теплое, ласковое, домашнее что ли... А это великоновгородское озеро-море было диковатое, мрачновато-холодное, безразличное к нему... Редкие низкие тучи временами закрывали уже не так греющее солнце, и тогда тревожные тени ложились на землю и ползли по низовьям-лугам, перелескам, опушкам, лесам и полям, заполняли темнотой улицы и дворы, избы в деревнях и весях, городках и в Великом Новгороде... Где-то внизу, прячась от князя, ходил Савва и следил, чтобы никто случайно не подошел бы и не помешал Александру думать. Он действительно думал, переживал, все еще спорил: "...Как не могут понять, что нужно использовать то время, когда немцы ослаблены?!" (В прошлом году, разгромленные литовцами, между прочим, братья-союзники новгородцев псковечане, сражавшиеся на стороне немцев, вернулись не все: только каждый десятый.)
   Александр четко представлял, что немецкие рыцари не могут противостоять, но пройдет какое-то время, и их уже будет трудно одолеть: к ним каждый день пребывают подкрепления. Он об этом говорил у Владыки, объяснял сидящим, что нужно воспользоваться тем, что немцы сегодня не в состоянии оборонить себя, и тем, что восстали против крестоносцев эзельцы, куры и семигалы, что Ревель и Северная Эстляндия перешли вновь датчанам, которых практически совсем немного, и нужно провести войсковой рейд и эти земли вновь вернуть в подчинение Великого Новгорода. Для этого времени и войск много не понадобилось бы и он успел бы до наступления холодов, до начала похода татар на Рязань. (То, что монголо-татары уже шли по мордовским землям и подходили к границе Рязанского княжества, было известно через купцов: своих и булгарских.) А потом можно было, объединив все возможные русские силы, повернуть на Восток и, какие бы ни были "боголюбивы" татары, не пустить их на русские земли. Если понадобится, он сам поведет войска Переяславльско-Суздальских земель, Великого Новгорода и Пскова и заставит русских князей присоединиться к своему войску. Но на его слова усмехались про себя "золотопоясные" бояре: "Молод еще нас учить!.." - а вслух говорили ему:
   - Ты пришлый князь, наемный, и нам решать, что делать!..
   И решили готовиться к обороне, отсидеться с божьей помощью в Великом Новгороде и от Запада, и от Востока.
   В глубокой задумчивости пришел в свой княжеский дом, поднялся к себе; велел зажечь большую сальную свечу (рано начало темнеть); поискал, нашел и еще раз прочитал написанное на пергаменте - уже пожелтевшем и высохшем, - письмо своего деда князя Мстислава Мстиславовича о разгроме монголо-татарами объединенного русско-половецкого войска. Сидя на лавке, за столом, застыл-думал (треск горящей свечи, огромная тень его на стене спальной комнаты покачивалась в такт шевелению горящего язычка огонька...)... Он понимал реальную угрозу русским княжествам с Востока и тех, кто это понимал, но интуиция, но больше знания и анализ происходящего говорили, что Запад - это смерть для русского народа, а Восток, как бы ни был дик ("Скорее всего, не так уж дик, если так успешно громит любого противника, и верования чужих народов уважает, и свое не навязывает - в отличие от "культурных" католиков; вон про половцев-куманов тоже говорят, что они дики, а по рассказам матери про своего деда хана Котяна и прадеда Кончака они совсем другие..."), но он понимает, что без сильного союзника, как Русь, им не жить и не быть... Татарове пусть сейчас, может, так не думают, но, связавшись с Западом, поймут, что заимей нас врагами, им не одолеть их... Подумалось: "Может быть, не попусту мать меня научила по-кумански говорить?! Значит, такое Богу угодно, и мне пригодится знание языка - он схож с монголо-татарским!.."
   ...И все-таки на вече он смог убедить, чтобы начали собирать всех мужиков и баб с города и с окрестных поселений вдоль Селигерской дороги и послать на строительство засек, - несколько линий обороны, неодолимых для татарской конницы, - начиная от урочища Игнатова Креста до самого Великого Новгорода, и укрепить сам Город; собрать и сосредоточить в Новгороде запасы оружия и продовольствия; чтобы оповестить, приготовить население даже дальних городков, селений и поселений к тому, чтобы случае нападения татар бежали бы в Великий Новгород под защиту стен, где они, получив оружие, сами могли бы себя защитить и помочь отстоять Великий Новгород и Святую Софию.
   ...Вспомнилась Александру своя речь на вече, сказанная в порыве нахлынувших чувств: "...Почитаемые отцы и деды, братья и други, подумаем о своем предназначении на Земле, и о том, что нас ждет!.." - и задумался о своем предназначении на Земле, и о том, что его самого ждет...
   Стоя на стенах древнего града, града, помнящего первого русского князя Рюрика (с древнеславянского переводится "сокол"), родом из прибалтийских славян, живших рядом с другими славянами - бодричами и пруссами, Александр дал клятву самому себе и Богу, что что бы ни случилось, как бы ему ни было трудно, он до конца, до последнего вздоха будет жить-служить своему народу, своей земле: "Земле Отцов"!.. К нему пришло твердое непоколебимое уверение, сохраненное и пронесенное всю жизнь в своей душе, что в таком случае Бог всегда будет с ним и за него!.. Подумалось: "Только служение своим близким, людям русским - народу, своей Земле, а не выколачивание лбом на церковных и монастырских плитах у Бога себе вечную жизнь есть смысл жизни. Жить для себя есть самая большая глупость человеческая и грех, который никогда не простится ни Богом, ни сам не простишь в конце жизни, - если будешь способен разумно мыслить, - зачем мне "вечная" жизнь, если не будет в живых ни моих родных близких людей, ни моих детей и внуков, - исчезнет единокровный народ с лика Земли!.. Но некоторые и особенно те, кто "спасает" свои души, устроившись клирами, монахами, так не думают или не хотят так думать... "темнота" народа и его прегрешения не его вина, а наша, князей и бояр, - мы сами многого не знаем, а что знаем и умеем, не можем преподнести - научить народ, подправить неверных церковнослужителей... Но придет время, когда каждый русин, если он неглуп, искренне поверит в христианского православного Бога!.. - самое главное, будет вести себя как православный христианин!"
  

2

   Климат в европейской части нашей страны в XIII веке и до начала XIV века был более теплым и влажным, чем даже сейчас, когда мы кричим о глобальном потеплении, но в тот роковой (для русского и коренных народов Руси) 1237 год зима наступила рано и была относительно морозной - благоволила набегу (да, да, по всем канонам военной науки это был набег, а не завоевательный поход! - пусть и необычайно масштабный) монголо-татар: рано отрылись зимние дороги по льду рек и озер, заковало крепким льдом и болота - некоторые непроезжие в обычную зиму.

0x01 graphic

. . .

   Разъезды монголо-татар (среди них один-два половца) в теплых меховых одеждах (наметанный глаз даже издали мог определить, что надеты они поверх защитных доспехов - у большинства кожаных), в островерхих волчьих или в рысьих шапках, надетых так, что видны были только смуглые скуластые широкие лица с сверкающими из-под щелок черными глазками, на ногах кожаные сапоги мехом вовнутрь, надетые не на голые ноги, а на них были длинные чулки из мягкого тонкого войлока (со временем русские тоже научились делать войлок, но вместо войлочных чулок стали катать валенки), в количестве двух-трех десятков, на коренастых мохнатых головастых с мощными ногами боевых конях - на многих были также кожаные "комонные" доспехи (таким не страшны ни морозы, ни пронизывающие зимние ветра) - у каждого - по два-три сменных коня, - с топотом-дробью множества копыт вихрем проносились, поднимая снежный вихрь, по неглубокому снегу, по застывшей земле и по молодому крепкому льду рек и речек, озер по южным и юго-западным приграничным землям Рязанского княжества, не заезжая в центральную и северо-восточную лесистую часть. У каждого у них были за плечами большие луки, к седлам прикреплены два-три колчана с длинными оперенными стрелами, в руках - копья с крюками, на поясе висели в ножнах сабли или палаши.
   Они врывались в сельские селения и требовали продукты питания: мясо, молоко, хлеб, а для коней - зерно, сено; если им отказывали, то людей убивали (всех - от грудных младенцев до стариков), брали сами; жилища и хозяйственные построения сжигали, кроме сараев с сеном и стогов. Укрепленные городки объезжали на близком расстоянии - рассматривали-изучали, пока не выезжали оттуда конные вооруженные отряды русских на перехват, тогда они разворачивались и, с места набрав бешеную скорость, уходили, все более и более удлиняя расстояние между погоней, пока не исчезали за белесым горизонтом... Люди были и напуганы, и удивлены, и очень поражены "комонями" кочевников: казалось, так быстро передвигаться по заснеженным полям, по неровностям, преодолевать овраги невозможно; поражались необычной внешности и вооружению и одежде монголо-татар. Даже далекие от военного дела понимали, что на таких конях, в такой одежде и при таком оружии и доспехах не страшны никакие расстояния, морозы, ни встречи-бои с противником. Потом татарские разъезды исчезли. Через какое-то время (неделю-полторы) они вновь появились, но уже вблизи Пронска, Переяславля-Рязанского, Белгорода, Ижеславля, Дубка и некоторых других больших городов - административных центров в западной части Рязанского княжества, чтобы подробно на месте изучить военно-крепостные оборонительные сооружения этих рязанских городов. Горожане и жители близлежащих селений не могли вначале поверить, что такое возможно, продолжали въезжать и выезжать через открытые городские ворота, пока, наконец, городская стража не поднимала тревогу. Татарские сторожа-разведчики, успевшие рассмотреть подробно, что нужно, отъехав далеко, но на видимое расстояние, построившись и изготовившись к стрельбе, поджидали скакавших к ним на тяжелых неразъезженных упитанных лошадях русскую стражу, которые на скаку тоже изготовилась к стрельбе, но они еще не достигали расстояния до лучного боя (своих луков), как татары открывали стрельбу из своих дальнобойных луков с бронебойными стрелами. Стреляли как будто несколько сотен, а не три десятка!.. Несмотря на потери, русские, напрягая все силы, старались сблизиться, чтобы достать своими стрелами, но степняки легко уходили и продолжали, обернувшись назад на скаку вести стрельбу... Некоторые отдельные витязи, загоняя своих коней, все-таки вырывались вперед, но тут же, попав под прицельный бой одновременно нескольких лучников, утыканные стрелами, падали, гулко ударяясь своими мощными богатырскими телами об мерзлую землю - об свою, родную!.. Монголо-татары вновь подпускали на расстояние своего лучного боя, ближе нельзя: знали, что, догони русские еще немного. и тогда они смогут достать их из своих луков, а то, что русские воины стрелять могут, абсолютно не было сомнений и у тех и других, - хотя личных встреч еще не было, - тем более сблизиться с рязанцами до контактного рукопашного боя, тогда не уйти степнякам: будут порублены... Татары на ходу меняли коней и на свежих продолжали бой, все дальше и дальше уводя от бессильной ярости потерявших голову русских, пока у оставшихся в живых не начинали падать загнанные кони... Вот уже гонятся за татарами пять-шесть русских. Впереди, далеко оторвавшись от остальных, скачет на вороном половецком аргамаке (по боевым доспехам и оружии видно, что не простой воин) русобородый - в руке огромный обоюдоострый меч. Татары убавляли скорость, давали себя догнать и вдруг разом разворачивались, расстреливали позади русского ватамана скачущих, а на него набрасывались разом со всех сторон (и как ни сопротивлялся он), стаскивали, не вступая с русским витязем в ближний бой, с помощью копий с крюками и, накинув арканы, на землю и скакали, таща его за собой сразу же несколько конных татар. У русского слетал шлем, и он, ударяясь об каменисто промерзлую землю головой, кровявясь, терял сознание. Соскочив с коней, крепко связывали руки и ноги пленному, втроем-четвером с трудом взваливали громадное тело русского на самого сильного запасного коня и гнали к себе, чтобы успеть довести "языка" живым, - а позади за плененным другом-хозяином еще долго скакал аргамак, пока не падал замертво...
   Так или примерно так происходило... Кроме того, по всем рязанским городам - необычно много для этого времени - начали разъезжать на санях булгарские купцы. Поторговав недолго, они неожиданно, как и появились, исчезали...

. . .

   Два года сидит Юрий Ингоревич на Рязанском великокняжеском столе. За это время его не только приняли и считали великим князем, но он и сам почувствовал себя таковым. И когда монголо-татары в прошлом году завоевали северную часть Волжской Булгарии, покорили всю Булгарию, он впервые стал серьезно прислушиваться к слухам и донесениям о степных неведомых кочевниках. Если до этого он считал их одним из диких кочевых разбойных племен, которые временами то появляются, то исчезают в Кипчакской Степи и на которых не стоит обращать великого внимания, то после этого ему стало даже интересно: хотелось показать себя, отбив набег кочевников, но тогда он был уверен, что они не посмеют вторгнуться на русские земли, в том числе и рязанские, даже с целью грабежа. Несколько раз приезжал к нему его сыновец Роман и говорил ему и ближним родичам-князьям о великой опасности, которая их ждет, просил созвать всех рязанских и муромских князей на совет, где принять решение о мобилизации всех сил, отремонтировать и укрепить имеющиеся городские стены, начать строить на границах и по всей территории фортификационные сооружения, чтобы, прорвавшись на муромско-рязанские земли, враг не мог свободно разгуливать - вон сколько лесу: перегороди поля, перелески, проходы по застывшим рекам и речкам, - а овраги и крутые берега рек и речек и так коннице не преодолеть; потом всем вместе призвать всех остальных русских князей к единению и заключить военный Союз против монголо-татар... И еще много чего предлагал. Предлагал во главе Русского Военного Союза избрать великого князя киевского Ярослава Всеволодовича... Многие смеялись. Ведь были времена и погрознее, когда половцы ходили на Рязань и пустошили землю, угоняли людей, скот. А "татарове" наши русские земли с дремучими лесами, с непроходимыми болотами и многочисленными реками и речками "незнаемы" и неодолимы, да и города им наши не взять. Обиделся племянник - давно уже не показывается. Говорят, что увеличивает численность своей дружины и делает ее только конной, кроме тяжелой конницы, создает легкую - из лучников и арбалетчиков.
   Но даже когда стали приходить сообщения, что татарские сторожа рыскают вдоль границы и жгут, грабят, убивают жителей, великий князь не предпринимал каких-то решительных мер. И только появление татарских разъездов около удельных городов "разбудило" Юрия Ингоревича - он отдал распоряжение собирать великокняжескую дружину в Рязань, размещенную "засадами" по городам и городкам Рязанской земли для усиления дружин удельных князей.
   Прискакал нарочный из Пронска от племянника, князя Всеволода, который привез весть, что на левом высоком берегу Хулты, чуть выше впадения в нее речки Раневы, расположился станом отряд монголо-татар численностью в несколько тысяч всадников, и ставил в известность своего дядю, что он со своей дружиной выступил, чтобы уничтожить обнаглевших степняков - чтобы впредь им было неповадно разбоем ходить на рязанские земли. Когда конная дружина пронского князя, усиленная ижеславлянами, спустилась с невысокого, но обрывистого берега Ранова на лед, чтобы, перейдя на тот берег, атаковать стан татар, неожиданно появившаяся легкая конница монголо-татар встретила ливнем стрел. Заржали кони, вставая на дыбы, закричали смертельно раненные, несколько дружинников сползли, попадали с седел, но большинство спасли щиты и стальная бронь; короткая заминка-растерянность от неожиданности, и вот уже русские по команде открыли ответную стрельбу и пошли в атаку и, выскочив на пологий луговой берег Рановы, кое-где обменялись бросками сулиц и копий, до мечей и сабель не дошло дело: несмотря на то что силы примерно были равны, степняки бросились бежать. К вечеру кони русских не могли уже идти вскачь. Остановились на берегу какой-то безымянной речки - правого притока Воронежа (шли по направлению на юг между Воронежом и Доном), где стояли заготовленные на зиму стога сена, рядом в кустах расположились на ночной отдых. Всеволод вперед выслал сторожа "о дву конь". На следующий день преследования гнали только по оставленным следам, к вечеру навстречу им прискакали на полузагнанных лошадях посланные сторожа, которые сообщили, что впереди на полторы дня пути, за пограничным Пологим Яром в залесье стоят татарские полки в великой силе.
   Всеволод прекратил преследование. Повернул свое войско назад, оставив сторожа на южном приграничье, вернулся к себе.
  
   Это по-настоящему встревожило рязанцев, и они начали всерьез готовиться к обороне. (Время было уже давно упущено!) В Рязань прибыли послы хана Батыя: двое мужчин и огромного роста женщина-колдунья - ее одежда и висящие на ней бубны, кости и зубы диковинных зверей, высушенные змеи и многое такое, что вызывало страшный суеверный страх, - крещеные люди забывали креститься; от ее жуткого взгляда черных светящихся глазищ немели не только простые, но и бояре, князья теряли ясность мыслей (охрана послов не заехала в город - расположилась станом в стороне, в поле, несколько десятков коней нерасседланные стояли наготове, привязанные к кольям вокруг небольших серых войлочных палаток-юрт)... Послы передали требования хана Батыя: "Дать откупные: десятины от всего - князей, бояр, простых людей и коней: белых, вороных, бурых, рыжих, пегих и - в остальном..." Великий князь Рязанский ответил, что он один не может решить, и послал за рязанскими и муромскими князьями - звал на Совет. Теперь уже не было сомнений, что монголо-татары собираются напасть на Рязанские земли, а до этого многие считали (в том числе и Юрий Ингоревич), что они не решатся пойти на русское княжество. Первым прибыл, чуть ли не самый дальний, Роман Игоревич. Племянник Юрия Ингоревича сразу же начал интересоваться у великого князя, где и как расположены русские войска, и очень был удивлен, что проход через Черный Бор не закрыт от противника и не сооружены даже засечные ограждения от конницы.
   - Все верно: вы южные и юго-западные стороны собираетесь оборонять - их надо закрывать, потому что оттуда враг тоже ударит и, поднявшись, полонит города и земли рязанские вплоть до Коломны и отрежет стольный Рязань от помочи, но именно пройдя через Черный Бор, перейдя Польный и Лесной Воронежи, пойдет сам Батый и основные его силы!.. Туда уже сам Батый подходит! Нужно сейчас же туда послать сильную сторожа и закрыть тот проход! Они пройдут на Рязань именно через нее по среднему течению Польного Воронежа и Лесного Воронежа, и еще раз говорю, а с Дона они поднимутся и постараются отгородить Рязань с запада и севера - от помочи своих городов и от других русских земель... А может, там они только отвлекают нас!?. Потому надо срочно послать полки под Воронеж, с близлежащих селений собрать мужиков, и пусть они лес валят и комонями волокут - закрывают путь!..
   Юрий Ингоревич, с трудом сдерживая свое волнение и раздражение, согласился и тут же отдал распоряжение тысяцкому Константину выдвинуть в район Черного Бора с опытным воеводой сторожевой полк и закрыть проход на речках Лесной Воронеж и Польный Воронеж.
   Приехали остальные князья. На Совете великий князь Юрий Ингоревич обратился с просьбой высказаться по поводу требования хана Батыя заплатить откупную дань им. Первым выступил средний брат великого князя Олег Красный, затем: Всеволод Пронский, Федор (сын Юрия Ингоревича - он в отличие от всех светился изнутри: на то были причины - любимая (красавица и образованнейшая для своего времени греческая княжна) жена и годовалый сын), Роман Ингоревич, - красный, потный, он, вспомнив еще тот летний разговор-спор, - заговорил с обидой в голосе и напористо:
   - Теперь ничего не решит: дадите откупные, не дадите - они уже наметились и в любом случае будут ратить-зорить нашу землю! С трех сторон ударят... Надо решать, что мы еще успеем сделать... Надо помочь просить у великих князей Володимерского и Черниговского, а платить - не платить... Да ну вас!.. все равно по-своему решите... Я еще тогда говорил, нужно жито спрятать и сено по лесам разметать небольшими копнами - так легче затаить, - не сделано даже это!.. Надо послать конных и поджечь стога, жито упрятать: без корма кони у них начнут дохнуть и падать и они не пойдут - повернут: уйдут в свои степи!..
   Крики, ор!.. - все были против. Горячась, выступили племянники Юрия Ингоревича Юрий Давидович, Глеб, Олег, самый младший брат великого князя Ингварь Ингоревич, бояре, воеводы - с гневом отвергли предложение князя Романа и, продолжая глядеть на него, так же с гневом отвергли и требования татарского хана.
   Тысяцкий Константин в своем слове ничего нового не сказал. Кряхтя, поднял свое тяжелое богатырское тело боярин Коловрат-Старший (бывший сотник, он уже давно не служил, но сегодня по приглашению великого князя, несмотря на болезнь, пришел) и посоветовал не горячится и не спешить с ответом, а хорошо все продумать, взвесить и только потом дать ответ хату Батыю...
   Княжеский Совет через послов велел передать дерзкий и гордый ответ хану Батыю: "Деды и отцы наши ни откупные, ни дани никому не давали и в рабах ни у кого не бывали, а за свою честь и отечество умирали: так и мы хотим свою честь оружием или смертью сохранить! Когда мы не останемся в живых, то все будет ваше!" Рязанцы надеялись на свои силы и помощь русских князей... Послали за "помочью": к великим князьям: к Юрию Всеволодовичу Владимирскому - поскакал по прямой зимней тропе (через мещерские дремучие леса и моря-болота, летом непроходимые) со своей небольшой охранной дружиной "о дву конь" Роман Игоревич; в Чернигов к великому князю Михаилу Всеволодовичу послали Ингваря Ингоревича (в помощь и для охраны и чтобы по пути собрать дань на окраинных Рязанских землях, дали сотника боярина Евпатия Коловрата Младшего - сына боярина Коловрата Старшего - с небольшой сторожевой дружиной).
   Татарские послы немедленно погнали своих скоровестников с ответом рязанцев в Ставку Джихангира Бату. Сами засобирались в другую сторону и попросили великого князя Рязанского дать им проводников, которые смогли бы провести их во Владимир-на-Клязьме по прохожей зимней дороге: по Оке - Москве-реке - Клязьме. Всеволод Пронский, подговорив Федора Юрьевича, бросился вместе с ним к великому князю к Юрию Ингоревичу:
   - Княже великий, ты же знаешь, что они соглядаи, чем послы! Зачем хочешь показать наши города и путь на Володимер? Пусть идут сквозь леса, болота - по бездорожью. Бог простит нас, если они заблудятся и потеряются или же утопнут...
   Сидевший рядом с Юрием Ингоревичем Коловрат Старший встрял в разговор:
   - Простите меня, старого, что влезаю, княже, но нельзя послов губить: тогда обязательно будет рать и правда будет на их стороне, а так еще не все еще... есть надежда. Города наши они уже так и так разглядели, и путь зимний на Володимер они тоже знают - вон с ними сколько кипчаков, да и среди русских за посулы найдутся немало проводников - за всеми не уследишь, потому пусть подольше идут - проводники твои постараются, - а мы подготовимся, глядишь, и помочь придет из Володимера - вместе нас с володимерцами и суздальцами никому не одолеть! - помолчал: - А Чернигов не поможет нам: мы в свое время Южным русским землям, когда они просили нас помочи, не помогли - отсиделись-отмолчались от суеты и труда ратного...

. . .

   Неожиданно (так быстро его не ждали) вернулся на усталых взмыленных конях князь Роман. Бросив тяжелое оружие оруженосцу своему и передав поводья стремянному, сняв дорожную шубу, вбежал к великому князю Юрию Ингоревичу и передал слова отказа Юрия Всеволодовича помочь Рязани.
   - Так и сказал?!
   - Так и сказал... Правда, при этом начал ссылаться на то, что монголо-татары стоят вдоль Волги на левой стороне от Булгарии в направлении на Нижний Новгород, Городец, Кострому, Ярославль, Галич Мерский и - на север, - и он вынужден был поставить заслон: загородить вход в устье Нерли большим сторожевым полком, чтобы из Оки татары не попали на зимний путь по Нерли на Володимерско-Суздальские земли.
   - Слава Богу, хоть по Оке не пустят - отвлекут от нас - татарву.
   - Я узнавал, не совсем на устье стоят володимерцы, а вокруг Гороховца, так что путь татарам, если пойдут на нас по Оке, не будут перекрывать. Потому путь конным войскам монголо-татар по Оке - через Муромские земли на Рязань - по-зимняку - по льду по Оке открыт и ведет их булгарский князь-воевода Бараджа Бурундай, перешедший на службу к Батыю, вместе туменом конных булгар с ним конный полк нижегородцев - говорят, 4-5 тысяч.
   Юрий Ингоревич вспыхнул, побагровел:
   - Что, Нижний взяли?!
   - Князь Нижегородский сбежал, а бояре не захотели ссориться и заключили союз и по договору в помощь татарам собрали полк, говоря при этом, будто бы мы, рязанцы, являемся тоже ихними врагами.
   - Что?!.
   - Нет, пока Бурундай стоит станом, недалеко отошедше от Нижнего... Вот потому и поспешал обратно к тебе...

. . .

   В Большой княжеской палате вновь собрались люди, где обычно проводились пиры, теперь кроме князей и бояр, воевод собрались и житьи люди, авторитетные мужи-горожане. Было тесно, в шубах, полушубах - жарко; на столах выставлено только питье: квасы... Все были изумлены: не верилось, что такое может быть!.. Великий князь велел говорить всем, у кого есть что дельное сказать. Говорили дельное и не дельное. Брат Юрия Ингоревича Олег Ингоревич (Красный) предложил послать послов от имени великого рязанского князя Юрия с богатыми дарами к хану Батыю, чтобы заключить с ним мир и этим оградить себя от нашествия монголо-татар. В качестве посла предложил себя. Коловрат Старший высказал, что один только мир их не устроит, он предложил заключить союзнический договор с татарами, по которому обещать материальную и, если нужно, военную помощь, как это сделали нижегородцы, только это, по его мнению, спасет рязанские земли от разорения и войны с ордами степняков... Крики и вопли с места возмущенных приглашенных житьих людей и мужей-рязанцев не дали договорить старому сотнику-боярину, и, видя такое, его не поддержали и князья и бояре, хотя видно было, что они готовы были на это и Коловрат лишь вслух произнес их мысли. Обиженный, распаренный Коловрат Старший выкрикнул:
   - Безумцы, не знаете с кем и с какими силами хотите драться! У нас ратных людей не столько, чтобы противостоять им!..
   - А мы на что?! Дать оружье всем людинам и даже чернолюдинам, собрать их, - никто не одолеет нас!
   - Пусть даже мы найдем столько оружья, - кричал мощным хрипящим голосом Коловрат, - каким-то чудом успеем собрать их вместе, но на обучение их нужно время. Князья и бояре с малолетства учатся ратному делу, а они-то работные люди, потому-то представлены будут перед степняками-воинами - да еще рожденными конниками, - как ягнята против зубастых волков!
   - Так и уж ягнята!.. Одними ослопами, да вилами и секирами хошь кого побьем...
   - Побьете!.. Для этого нужно, чтобы с вами было достаточно опытных воевод и ратных (пусть и бывших) людей. Все, кто никогда кольчугу не носил и на комони на всем скаку не врезался в гущу смерть тебе несущих врагов, так думают. Вы не знающего кузнечного дела и или другого ремесла возьмете к себе на работу!?. А тут подавно: неумеха-ремесленник, если даже крицу железа сожгет, жив будет, хоть и с поротой задницей, но а неумеха-ратник жизнь потеряет и не только свою и своих товарищей!.. Да не орите вы: я, наоборот... чтобы вооружить людинов, и хочу сказать, что их обучить надо, сколько успеем - времени хватит... Но лучше миром! Нам... нам не одолеть, коль мы не напряжемся сверхобычного!..
   Поднялся Юрий Ингоревич, все притихли.
   - Все верно сказано всеми нами уважаемым старым воином!.. Хотя никогда, как быти Руси, не давали оружья людинам и холопам и тем паче чернолюдинам, всегда сами князья да бояре со своими дружинами бивали ворогов: так дедичами и отичами эдак было заведено и Богом предопределено, но сегодня же мы будем давать каждому мужу, могущего сразится с ворогом, раздадим все, сколько у нас есть оружья!.. Жаль, конечно, не мочь, не успеть нам всю рязанскую землю поднять и собрать!.. - замолчал, скорбно разглядывая своего сына Федора - все поняли, что он хочет сказать, до того как сказал: - Сыне, княже Федор!.. Видит Бог, ты должен ехать... По-другому не можно: надо тебе поехать на ставку татар к хану Батыге... спасти нашу Землю, отвести беду... Сам бы я поехал, но не принято так-то, - унизим себя... Но союз заключать не след: мы против своих русских с иноплеменниками, заключив союз, спасая себя, будем каинами ко всем братьям русским, рожденным из одной утробы праматери, у нас едина кровь, един язык, и пусть мы сейчас раскиданы по разным землям, но мы сыны единой огромной великой Руси!..
   Сидевший до этого молча князь Роман, - только краснел и пыхтел, раздуваясь, - вдруг вскочил и, нарушив этикет приличия, заговорил быстро и напористо, перебив речь своего дяди:
   - Федора не нужно посылать, и других никаких послов с богатыми дарами!.. У них давно все решено, и они уже идут на нас, и, если бы даже захотели, не остановиться им! - одни нам убытки и ненужные жертвы!..
   Юрий Ингоревич не ожидавший такого от Романа, на время потерял дар речи, потом взревел (впервые люди его видели таким!):
   - Пока я еще Великий князь! По чину и молодости ты не указ мне!.. Сядь!!! Будешь делать то, что я велю, иначе в такое грозное время велю все отдать мне в едины руки!.. И не посмотрю кто еси!..
   Сразу же после собрания князь Роман попросил прощения у Юрия Ингоревича за свое неприличное поведение и упросил вечером встретиться и еще раз вместе с приглашенными братьями-князьями и племянниками и тысяцким, боярином Коловратом обговорить.
   - Я не стал говорить и ты не дал... А у меня есть что сказать: только что прислали вести мои дальние сторожа, посланные еще до татарских послов, и так случилось, что я их почти враз получил.

. . .

   Когда после короткого напряженного зимнего дня в малую трапезную великого князя Юрия Ингоревича пришел Роман со своим опытным воеводой Милославом (происходил из старинного боярского рода племенных вождей вятичей - не путать с вятчанами: жителями современной Кировской области, произошедшими от ассимиляции русскими коренного местного населения - удмуртов), стали собираться князья, прокосолапил огромный боярин-воевода Коловрат Старший, и в это же время примчал вестовой из-под Воронежа Лесного. Юрий Ингоревич спустился и долго говорил с ним. Вернулся к сидящим, уставший, постаревший (за последние дни он так и так заметно состарился), сел:
   - Придется нам на время забыть хмельного и бражного!.. - отодвинул от себя кубок с вином. - Бог кладет нам на плечи испытанья велики и грозны!.. Давай, сыновец Романе, начни, что ты хотел нам сказать, а мы подхватим...
   ...На большом листе пергамента, разложенном на столе, была подробно изображена Рязанская земля. Милослав поддерживал, чтобы не сворачивалась карта, князь Роман водил пальцем по ней и говорил.
   - Вот, на юго-юго-восточной части нашего великого княжества, на границе с нами, вдоль левого берега Польного Воронежа, залег сам Батыга и подтягивает растянувшиеся орды, которые гонят перед собой мордву - своих "союзников", - от мала до велика: детей, женщин, мужчин и стариков. Часть их, пригнанная ранее, уже приступила: они прорубают просеки в Черном Бору, чтобы, пройдя притоки Воронежа Польный Воронеж и Лесной Воронеж, выйти к нам, минуя проход с нашим сторожевым полком... (Только что весть послали мне из сторожевого полка об этом.) С самим ханом Батыем около трех десятков тысяч конных... И вот и отсюда могут пойти на нас, - и показал вдоль Дона, - поднимутся по льду - скорее всего так и будет. Тут, с полуденной стороны, насчитывается поболе: до четырех десятков тысяч конных - большая часть которых состоит из кипчаков. Отсюда, с восхода, по Оке уже пошел - пока еще медленно - Бурундай - ведет с собой 17-18 тысяч. Идут они по льду, откармливая своих коней душистым сеном, благо по всей луговой стороне Оки стоят стога, как будто для них приготовлены! Нужно срочно сегодня же решиться...
   Вскочил с места великий князь рязанский закричал-перебил:
   - Федор, завтра же скачи в стан к Батыю! Все выступаем на Воронеж!..
   Чей-то голос:
   - Коней еще не всех привели в Рязань.
   - Бери сколько есть, злата-серебра у нас хватит, и поезжай!..
   - Княже великий, Юрий Ингоревич, ради Господа, выслушай меня!.. Не остановить мольбами занесенную руку разбойника над нами! Надо прибрать все жито, которое не сможем закопать - спрятать, забрать с собой в леса всю животину и уйти за Оку, пожечь все оставшееся сено, чтобы реку не перешли они за нами, наделать лунки-ловушки. На тот берег, в леса без еды, фуража они не сунутся и, нас оставив в своем тылу, не пойдут дальше в глубь Залесской Руси. Вот смотрите: тут показано все... Основное население вдоль Оки - города и веси, что по Прони, то они, если сейчас начнут, то успеют вот сюда выйти к Оке. Чуть ниже Рязани надо теперь начать рубить лед: делать полыньи, прикрыв их тонким навесом - сверху присыпать снегом - и ни один булгарский конник Бурундая не пройдет, а одни нижегородцы в лес сунутся-рискнут - побьем: с ними, перевертышами-сранями, мы справимся...
   Великий князь остыл, пришел в себя: удивился: "Такая подробная карта!.. И то, что он предлагает, может, правильное решение? Наверно, Милослав подсказал, а Роман подхватил... Если действительно так велики силы монголо-татар и не будет помощи от великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича? (Несмотря на то, что Юрий Всеволодович "задумал один сразиться с Батыем", Юрий Рязанский все-таки надеялся до последней минуты своей гибели на благоразумие Владимирского князя.). А вдруг не так: от страха все преувеличено, как всегда так бывает?! Тогда мы сами, как глупцы, без борьбы отдадим свою землю, города и поселения - все что нажили и построили, накопили - на поругание и разграбление! Много же раз ходили на нас кипчаки - такие же кочевники, - и не так уж слабы, и не меньше их бывало, чем монголо-татары и ихние полки и тоже конные, - и выходили же мы из трудностей: бивали их и гнали с земли Рязанской. Города укреплены и их не легко взять... - но все равно посмотрел на племянника Романа по-другому: по-хорошему и с уважением: - Не зря он был Богом сохранен при Калке, попав туда еще отроком, - видать, не года делают человека умным-мудрым, а дела его!.."
   ...А Роман продолжал водить пальцем (перламутром отсвечивал ноготь) и с жаром и непререкаемым упорством говорил...
   Но не приняли предложения князя Романа!.. Многие надеялись на христианского Бога, на силу ратную, на неприступные города рязанские; некоторые вспомнили и веру "дедичей". Епископ Ефросин и сегодня не пришел; он, выставив чудотворный образ Николы, перенесенный двенадцать лет тому назад в Рязань из Корсуни, в соборном храме Рязани Пресвятой Богородицы призвал народ к молитве "денно и нощно"; так же не закрывались и соборная церковь Бориса и Глеба и каменная Спасская и не каменные церкви, где еще по старинке вместо колоколов звонили била...

. . .

   Сборы продолжались и всю долгую зимнюю ночь, закончились только под утро. Рассвет - тусклый, серый, ветреный; что небо, что дальний горизонт - все одинаково: все укрыто серым волоком снежного тумана; в спину дул северо-западный холодный резкий ветер - заметал поземкой оставляемые следы.
   Как ни спешили, рязанское посольство выехало поздно, - когда стало светать. Князь Федор Юрьевич (рядом с ним стояли восемь бояр, поехавших с ним) пропустил весь караван, растянувшийся по снежной польной тропе. Кроме вьючного конного каравана была с ними небольшая охранная дружина, сотня отборных коней (дар хану Батыю) из великокняжеских табунов, на зиму укрываемых в теплых зимних конюшнях, каждый конь богато украшен, был укрыт попоной и велся на длинном поводу за впереди ехавшим сопровождающим. Отдельно шли под присмотром запасные кони. Князь Юрий стоял в стороне от провожающих, - снегу не много, а потому так быстро успела земля промерзнуть до каменной твердости, - вместе с ним были сопровождающие его бояре и несколько десятков воев из охранно-сторожевой дружины. Пели молебен, крестили след отъехавших: миряне руками, священнослужители крестами (смотря по чину: золочеными, серебряными, медными; епископ в руках держал икону Николы Чудотворного), трепетали хоругви...
   Федор смотрел, как идут кони: все они - боевые, извозные, везущие драгоценные подарки, запасные и "подарочные", - перешли на длинный долгий шаг ("Как они могут знать, что предстоит им долгий путь?!.")... а перед глазами все еще Исадские городские ворота, из которых они выехали и вслед за ними вышли провожающие - впереди во главе с отцом епископ Ефросин в окружении клиров (рослых молодых - "Им бы - мечи в руки вместо креста и ко мне в дружину!" - но тут же попросил прощения на всякий случай за богохульство: "Прости меня, Господи, если я не так понимаю!..") Успенского и Борисоглебского соборов с образами и с крестами в руках, они молились за отъезжающих и крестили их, целуя примерзающие к губам серебряные и золотые - металлические кресты; с боков, чуть позади, стояли князья-родственники: из Пронска, Коломны, Ожска, Ижеславля, Переяславль-Рязанска, Свирельска, Белгород-Рязанска, воевода старший и молодший; за ними стояли мать его, и особо резанули его вид и взгляд его молодой жены княгини Евпраксии: высокой, стройной, огромные карие глаза, распахнутые широко, светились одновременно любовью и тревогой; тонкое благородное лицо с нежной гладкой смугловатой кожей. Она мучительно напряженно вглядывалась, затем рывками начала содрогаться рыданиями... Он больше не мог смотреть на нее, перевел свой взгляд на колыхающуюся толпу, огороженную от князей великокняжеской дружиной, затем на позолоченный (оттого как будто освещенный солнечными лучами солнца) крест на куполе соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, перекрестился, и из глаз его помимо воли выступили слезы... он отвернулся, чтобы не видели его плачущим... и еще долго слышались крики и возгласы провожающего народа. Такие проводы были больше похожи на прощание - так на смерть провожают.
  
   ...Какое-то время князь Федор и бояре ехали молча, вслед за ушедшим вперед посольским караваном. Каждый думал о своем, но всех их объединяла мысль о Рязани, где остались близкие и родные... До привала выражения лиц были еще у всех ослаблены, горестны. Но после единственного дневного привала-отдыха все изменилось: и у бояр, и у дружинников, конюших, извозчиков на лицах появилась решимость, взгляды - жестки, жесты и движения стали резки; если до этого у них были разные выражения и жесты, то сейчас у всех появилось одно выражение, рожденное одним желанием и стремлением: во что бы то ни стало исполнить поручение, данное им от великого князя: спасти от гибели Рязань и всю ее землю с живущими на ней дорогими им людьми. Федор Юрьевич до этого все время был в каком-то странном непонятном напряжении: он не мог никак настроить себя на то, что может не вернуться, не был готов к подвигу - к смерти - ни рассуждения, ни молитвы не помогали, и только теперь, глядя на своих бояр и особо на своего пестуна Апоницу (Апоню), которого любил как родного, знал с пострига своего, он вдруг почувствовал, как спокойная уверенная сила заливает его тело, вытесняя и глуша противную неуверенную душевную дрожь, и вместе с этим к нему приходят уверенность, твердость и ясный ум, который уже не зависел от смертного тела. В свою очередь и бояре, дружина и сопровождающие его сразу же заметили перемену в князе и стали еще монолитнее, увереннее и сильнее - с такими людьми можно было идти хоть куда, хоть на кого!.. Среди сопровождающих посольство не было ни одного холопа. Все были вооружены - даже с ними едущий добровольно молодой священник (из русских), нарушив все церковные каноны, на поясе в ножнах прицепил меч.
   В первый день пути они встречали мужиков в полушубах, зипунах, которые небольшими группами, по одному шли в Рязань, ни у кого не было боевого оружия - редко у кого только охотничьи луки и рогатины.
   - Разрешить бы имям иметь боевое оружие (вон как у мерян-мари-черемис - не подступишься к ним, хоть редки и малы у них селения!), и не страшны бы были никакие супостаты - Рязанская земля сама себя оборонила бы! И идут по одному - понаслышке... Безлошадны - разве мужик сам возьмет в битву своего работника-кормильца!? А пехом нам в поле не одолеть ворога комонного!..
   - Да, хотя б пораньше кликнули бы мужиков и роздали какое есть оружье, и дали бы мы тогда отпор любым нехристям, позарившимся на наше житье-бытье! А теперича хоть как не успеем поднять людей - просоветовались...
   Ехавший рядом Апоница, - зло и громко:
   - Не узнаю вас Клемент и Антроп: умны, грамотны, а какую небылицу глаголите! Разве можно мужичью боевое оружье давать да у себя позволить еще держать!?. К ним тогда и не подойдешь - не только с нами, боярами, не будут знаться, но и князей не будут признавать! Не нужны им будем мы... Они-то проживут, а вот мы-то не выживем без них!
   Князь Федор тоже слышал. Он удивленно-изумленно посмотрел на своих бояр, затем на мужиков, ходко шагающих в удобных легких лаптях, и о чем-то крепко задумался, покачиваясь в седле ...
  
   В конце третьего дня пути достигли рязанского сторожевого полка, который расположился, растянувшись, вдоль крутого невысокого правого берега Лесного Воронежа, закрыв Проход через Черный Лес. Федор знал, что сторожевой полк должен был развернуться в глубине Прохода вдоль правого берега Воронежа Польского, а тут... Дородный молодой воевода Ипат Глебович объяснил, неприлично сопя и злясь, князю, что только что вынужден был вывести полк сюда, так как монголо-татары с двух сторон параллельно Проходу прорубили в лесу проходы и потому, боясь быть окруженным и отрезанным, велел отступить за Лесной Воронеж и закрепиться на берегу, и еще растянуть линию обороны, закрыв и прорубленные проходы. Вместе с окрестными местными мужиками свободные от службы воины валили лес и засекой закрывали прорубленные выходы, волокли бревна на берег Лесного Воронежа и строили укрепления...
   На следующий день утром князь Федор снарядил бояр Клименьтия Федорова и Антропа Верховского - оба грамотны и в православной вере непоколебимы - в Ставку хана Батыя, с посольской грамотой от Великого князя Юрия Ингваревича с просьбой принять его сына вместо себя для переговоров. Толмачом дал своего дружинника Двояка Желудя и с ними отправил десять сторожей. Где-то между Лесным и Польным Воронежами они были остановлены татарским сторожевым разъездом, разоружены и под сильной охраной уведены за Воронеж Польный...
   Почти всю ночь сидели князь Федор Юрьевич, и его бояре, и воевода Ипат Глебович вокруг жаркого костра. Апоница сетовал:
   - Меня надо бы послать!.. Ох, говорил тебе!.. Не можно было доверить такое Клименьке - не зря он Варгошей прозван - видный, красный, на вид грозен и умен, а чтобы такое решать... не мочь ему!..
   Явно старик ревновал. Тихо, чтобы остальным не было слышно, - в ухо - шепотом говорил князь Федор рядом сидящему своему старому дядьке-пестуну (а про себя: "Не надо было дядьку брать! - поддался его уговорам"):
   - Знаю, ты бы лучше и понадежнее, но не могу тебя посылать: как без тебя-то я? - ты мне здесь нужен: ты ведь мне заместо отца!.. вдруг что... неведомо, - последнее уже искренне вырвалось.
   Бояре говорили между собой, с князем, нет-нет да прислушивались, оглядывались в темноту - за реку. По всей линии обороны русских горели сторожевые костры, по очереди к ним из темноты выходили ночные сторожа, грелись и вновь исчезали...
   Постепенно костер затухал, вместе ним и - разговоры. Некоторые бояре, сидя, начали клевать носом... Вдруг - приглушенный бас воеводы:
   - Федор Юрьевич, вернулись мои сторожа-лазутчики, которых посылал за Воронеж Польный, - не все... только трое... Очень много у татар конного войска и еще прибывают. Батый совсем рядом! - за Степным оврагом! Думается мне, что он хочет все свои силы направить в одно место - ударить, прорвать, развернуться вовсю... Такую конную тьму, если они пробьются, нам не остановить - они заполонят-заполнят нашу землю своей необъятной массой! Кроме того, в больших возах они везут с собой разобранные пороки, кидающие огромные камни, зажигательные горшки, бочонки; едут с ними мастера по устройству стенобитных машин и башен, других невиданных орудий для разрушения и взятия наших городов. Везут это все в общей связке волы и комони; многое нагружено и на извозных верблюдов. Для прокладывания дорог и ратной помочи нагнали всю мордву, вооружив их секирами, короткими копьями и дротиками - их не счесть - татарва впереди себя их гонит. Надобно их тут удержать, не пустить! Надо бросить немедля, пока не поздно, всю нашу силу сюда и загородить им путь! Мы их тут удержим, а там, глядишь, с божьей помочью и помочью володимерцев, да черниговского и северян, не пустим... Они уже наростили и укрепили лед через Воронеж Польный - лед выдержит теперь ихние тяжелые повозки и людскую и конную лавину... У нас есть еще какое-то время, пока не приступили укреплению льда на Воронеже Лесном!..
   - Что ж ты мне сразу не сказал?!.
   - Я, княже, помянул тебе про ледот-то по прибытию тебя, но ты, видать, уставший был, и ухи твои не смогли поймать слова те... А про лазутчиков? - так они недавно совсем... вот тебе и говорю...
   "Значит, они пойдут и уже идут на Рязань только отсюда!.. А то южное направление - это отвлечение! Да и не дураки ж они самим в мешок залазить - со всех сторон русские земли: с юго-запада Черниговские и Северские, с запада и севера Смоленские, Переяславльские и Володимерские, и лезть в саму средину Рязанских земель!.."
   Князю Федору стало все так ясно, что он даже физически почувствовал темную вражескую силу, расположившуюся там - за двумя речками-реками и готовую вот-вот двинуться как лавина и уже не остановишь, если она прорвется и выползет на просторы рязанские!.. Он должен срочно сообщить отцу и князьям сложившуюся обстановку, которая требует немедленного действия: бросить все имеющиеся силы и перегородить путь на Рязанскую землю! А самому идти к Батыю и пусть ценой своей жизни, жизнью этих сидящих с ним бояр-товарищей задержать хотя бы на несколько дней (где-то глубоко в душе у него теплилась все-таки тайная надежда, что он сможет предотвратить катастрофу), чтобы успели!.. Он вскочил.
   - Вестового ко мне!..
   В темноте послышался топот бегущего за вестовым сторожа.
   Прибежал заспанный десятник-вестовой (зевнул, прикрыв ладонью открывшуюся черную дыру рта, заросшего бородой). Федор Юрьевич приказал сей же час готовиться трем вестовым гнать "о дву конь" в Рязань к великому князю и передать вестовую грамоту, которую он напишет. Тут же при свете костра написал на пергаменте, подал Сухоте Пронину, который закрутил, завязал и, чтобы не открыли, не читали, защемил концы шнурков-ниток кусочком свинцовой пластинки и, взяв в руки похожие на кузнечные щипцы (только меньшего размера) с стальным штампом княжеской печати, выдавил на свинцовых пластинках печатный рисунок, передал вестовым. Князь напутствовал их:
   - Что бы ни случилось, как можно быстрее доставьте великому князю, лично в руки передайте ему - в день ни в день, в ночь ни полночь. Если что, на словах передайте, что нужно немедля выступить и загородить Рязанскую землю от полчищ степной саранчи! Они пойдут только отсюда - через Черный Бор - Воронеж, все остальное - отвлечение. А я, мы сколь можем, удержим... Батыя уже не остановить ни словами, ни крестом - только мечами и сулицами можно прервать его набег!..
   Присел вновь к костру, повернулся, огляделся: смотрел на красные лица бояр, воеводы.
   - Завтра утром выйдем и не будем ждать своих посольщиков - их могут протянуть, и мы не доспеем вовремя до главного хана ихнего монголо-татаров Батыя. Спать!..
   Все пошли спать в утепленные шалаши. Не мог спать князь Федор - знал, что и другие не спят в его шалаше: дядька Апоня, двое оруженосцев и стремянной, лежащие у входа. Многое обдумал в ночь, лишь под утро провалился в недолгое забытье. Так и не смог понять, за что его, родных, близких людей, народ рязанский наказывает Бог. (Он был уверен, что "татарове" за грехи посланы, это божья кара, как и все, не сомневался в этом.) А за свой народ князья в первую очередь в ответе. Теперь нужно найти в себе силы, ума и мужество, чтобы достойно принять испытания и одолеть все напасти. Его княжеское дело в годы лихолетий и особо, когда на твою землю идут, чтобы полонить его, уничтожить тебя вместе со всем, что тебе дорого, присвоить то, что создано и наработано, проявить себя как великая личность!.. И вдруг как будто бы озарило: "Да наш грех в том, что мы, русские князья, в первую очередь думали о себе, за свое держались, а когда дрались (ладно бы сами), своих людей заставляли драться: брат на брата - и даже подлость делали: созывали своих братьев-князей на пир и резали не подозревавших такого коварства единокровных братьев!.. Русь: Земля Отцов - была нами растерзана самими, растащена!.. И второй, непростой грех, грех всеобщий - общенародный: князей, бояр и всех людин - это непочитание православного Бога, как того требует Вера, - ведем себя не как христиане правоверные, а многие, считая себя православными христианами, в душе еще остаются погаными язычниками и по мыслям, так и по жизни: живем животной жизнью: сытно бы поесть, гордыню свою утешить богатством, плоть свою насытить похотью - другими греховными делами занимаемся, как мысленно, так и действенно, и в утай "на всякий случай" двурушничаем, не думая и не заботясь в первую очередь о близких, - тем более о своем народе..." - и много чего в это короткое предутреннее время мысленно летал-думал. Загорелся желанием спасти свою кровиночку, годовалого Ванюшу, любимую женщину-жену, которую он любил больше всего на свете (даже сильнее Бога, самого себя и, любя ее, был самым счастливым человеком!), родную землю с реками, озерами, полями и лесами, и все, что на ней росло и было построено: города с божьими храмами, селения и людей, живущих в них... Дошел до мысли: "Убью ихнего главного хана Батыя!.. Все равно уже ничем другим не остановить!.. Тогда не пойдут!.. Господи! Возьми мою жизнь за мои грехи, грехи моих родных, грехи русских князей и моего народа, но только не допусти, чтобы Батыга повел свою орду на русскую землю!.. Дай мне силы и мужества, уменья и случай, чтоб я мог убить его! А потом бери мою жизнь, если считаешь меня грешным, но сохрани мою Землю и людей, на ней живущих! - все грехи моего народа беру на себя... Всемогущий, Всемилостливейший и Всемудрейший, Всесправедливейший!.. Да неужто мои, наши грехи заслуживают такого, чтобы нас лишать за то имения, земли и жизни! - мысленно взмолился князь. - Господи! Где Твоя милостивость, справедливость и мудрость!?."

. . .

   Утром на льду Лесного Воронежа, прямо под обрывом правого берега, бесшумно замелькали темные силуэты конных. Еще не прояснело, и лица на расстоянии нельзя было различить, но, судя по всему, это были степняки. Было их не более полусотни. Толмач - из половцев - окликнул спящий русский берег. Что тут началось! Крики, ругань старших русских сторожей (как незамеченными могли пройти ночных сторожей татары?!).
   - Эй, урус! Пазави своя кыназ: известник Великого хана Джихангыра Бату хочыт гаварит!..
   Федор Юрьевич был настолько удивлен тем, что так неожиданно и неведомо русским сторожам подошли враги и что вместо русских посланников пришли татарские, что, не говоря ни слова никому, направился к обрыву - только потом бросились за ним охрана и бояре.
   Снизу князя Федора хорошо видели, да и глаза у степняков были острее. Сразу же высокий гортанный голос прокричал, а вслед за ним - толмача:
   - Рязан-кыназ! Тэбя приветствует и завет к сибэ Джихангыр Велик хан Бату! Сэгодня ты можиш эще быть гостим, а заптра уж нэт!..
   Развернулись и бесшумно исчезли как тени монголо-татарские вестники.
   - Господи! Услышал Ты мои мольбы!..
   Перед тем как дать команду своему посольству тронуться в путь, князь Федор еще раз обошел всех: осмотрел вьючный караван с богатейшими дарами, охранную дружину, состоявшую из отборнейших молодых сильных мужчин-воинов в дорогих бронях и оружии, прекрасных коней с лебедиными шея и великолепной статью, которые будут переданы в дар Батыю, и вдруг так жалко стало все это отдавать какому-то наглецу-кочевнику, решившему (по какому праву?!) напасть на его Родину - поработить, уничтожить. ("Господи! Останови его! Это несправедливо!") Он понимал, что все, что сейчас перед ним, через какое-то время будет потеряно!?- может быть, это пустая, ненужная жертва. Но он знал и понимал и другое, что по-другому не может: пока есть хотя бы малейшая возможность спастись от нашествия. Вернулся к своим шестерым боярам и, повернувшись к дружине, негромко, но чтобы было слышно всем:
   - Последний раз говорю вам: мы можем не вернуться - скорее, так оно и будет! - потому, кто не готов к этому - останьтесь!.. Нет таких?!. Тогда поклянитесь перед Богом, что вы достойно выполните свой долг перед своими родными, народом и Землей, где покоятся прахи наших отцов и дедов!.. - Все перекрестились, даже и некрещеные (они сейчас приняли крещение!) и выдохнули вместе с паром клятву, которая ушла уже в прояснившееся зимнее небо.
  

3

   Шагом, осторожно ступая коваными копытами по льду реки (лед - замерзшая шуга, то тут, то там куски стояли, примерзнув друг к другу, вертикально заметенные кое-где плотным снегом), кони перешли Лесной Воронеж и вынесли людей, грузы на луг - в междуречье. Просветлело, стало видно, хотя солнце еще не взошло, - впереди горизонт разгорался оранжево-малиновым цветом. День обещал быть чудесным: солнечным, с легким морозцем, безветренным - после метелей и снегопадов - благодать, если бы не такое!.. Под ногами чуть уплотнившийся неглубокий снег, промерзшая земля гудела под сотнями копыт. В другое время в такую погоду на первую зимнюю охоту бы, но сейчас об этом и в мыслях не было ни у кого. Все напряжены, что передавалось и коням, которые ступали не просто осторожно, а опасливо, нервно всхрапывали, поворачивая головы, внюхиваясь в зимний свежий воздух, поводя красными ноздрями, прядая ушами...
   Впереди едущему сторожевому разъезду рязанцев перегородила путь монголо-татарская тяжелая конница. (Посольство князя Федора подходило к правому берегу Воронежа Польного.) Малк, полусотник русского разъезда, опытный сильный (сразу же определил, что перед ним сотня), хорошо знавший вокруг местность и путь к Степному Оврагу, где находилась ставка Бату, - потому ему поручил Федор вести посольство - без шелома, в меховой рысьей шапке, с мечом в ножнах на поясе и в кольчуге под красивым праздничным меховым кафтаном, остановился, махнул рукой своим:
   - Стой!.. - негромко, но жестко. - Копья в руки, жалом вниз и без моего веления не шевелиться, если даже подойдут!..
   Расстояние между авангардным русским разъездом и караваном посольства было четверть версты. Федор не остановился, - продолжал приближаться, - велев боковым разъездам, прижаться, прикрыть с флангов. Посмотрел на своих бояр, ехавших, покачиваясь с боку на бок. Лучи солнца уже осветили верхушки гигантских, одиноко растущих тут и там осокорей. Хорошо стали видны заиндевелые бородатые лица бояр. "Какие они все разные!.. Особо это видать в такие вот минуты опасности", - поневоле подумалось князю Федору Юрьевичу.
   Рядом с князем справа ехал Фаддей, слева - Касьян с Борисом; сзади - Апоница с Осипом и Корнилом, за ними дружина, "подарочные" кони, запасные, вьючные, груженные драгоценностями в дар главному татарскому хану, продуктами, позади прикрывал аръергард из полутора десятков воев. Все были вооружены, кроме бояр и князя (правда, у него под теплой одеждой на поясе висел кинжал в ножнах, рукоятка и ножны были инкрустированы золотом и драгоценными камнями); князь Федор Юрьевич и бояре - в богатой одежде, в отличие от дружины без доспехов. Не дойдя 10-12 шагов до своего передового сторожевого разъезда, остановились. Бояре, как по команде, все приоткрыли рты, - у всех из оволосенных губ шел пар, окутывая бороды на лице свежим белым кружевным инеем, - и уставились на князя Федора. Князь кивнул Фаддею и Касьяну:
   - Идите!.. Возьмите Малка - он толмачит по-кипчакски - и разберитесь: почему задерживают нас!? Мы идем к ихнему главному хану Батыю по его приглашению!..
   Федор вгляделся (отсюда хорошо видны были монголо-татары) и неприятно удивился: вместо диких кочевников, он увидел стройные ряды всадников-воинов на толстоногих мохнатых головастых с длинными мощными туловищами "комонях", морды коней, шеи и туловища которых были защищены кожаными латами. Монголо-татары были в островерхих шеломах и латах, надетых поверх меховых шапок и одежды. Издали было не понять, стальные или же из буйволовой кожи. (Князь знал, что кожаная бронь из буйволовой кожи превосходит стальную: легка, прочна и тепла зимой, а летом защищает от палящих солнечных лучей. Потом, в стане Бату, он понял, что стальные доспехи носят воины Бату-хана начиная с десятника.) Смуглые скуластые лица сощуренными в щелки глазами тоже были прикрыты личинами (по-видимому, тоже кожаными). У каждого за плечами - большой лук и два-три колчана с длинными оперенными стрелами. К седлам прикреплены были копья с крюками на концах (вначале сразу и не понял, для чего крюки), у одних на поясах висели в кожаных ножнах прямые узкие длинные мечи (палаши), у других - тяжелые полусогнутые одностороннеострые мечи; слева на руках - круглые щиты. У некоторых в руках были бунчуки на длинных древках, на таких же длинных древках кое-где трепетали небольшие знамена-значки, висели большие бубны-барабаны...
   "Дак вот каковы татарове?! - и уже по-другому посмотрел вокруг, по-другому представились события. - Не зря они полмира покорили!.. Истину рек стрий Роман, когда говорил, что если даже захотят татарове остановиться, то не смогут, и смерть Бату остановит ли их?!. Нужно с ними мириться, договориться или - биться!.. Насмерть!.."
   И не только князь, но каждый русский, увидев монголо-татар, понял, что все, о чем раньше думали, говорили о них, было не так...
   Отделился и выехал с двумя сопровождающими из рядов татарских сотник. Замолкли. Даже кони - не слышно ни всхрапывания, ни чиха "комоней". Слышно только, как снег хрустит под копытами коней русских бояр и Малка, подходивших к строю татарской конницы, перегородившей путь. Не дожидаясь того, когда русские подъедут совсем близко к нему, сотник, не открывая забрала-личины, гортанно-грозным голосом заговорил... Малк перевел. Боярин Фаддей ответил. Малк перевел. Снова - сотник... Боярин что-то сказал Малку. На месте вздыбив своего коня, Малк развернулся и поскакал к князю Федору.
   - Княже, Федор Юрьевич! Татарове говорят, что послы так не ездят... Они требуют оставить охранную дружину, вооруженных людей, говорят, что сами будут охранять нас и доведут к хану Батыю...
   - Вели сказать боярину Фаддею, что мы поедем за ними, но все вместе!..
   Видно было, что не понравился ответ Фаддея татарскому сотнику. Он развернулся к своим и велел сигнальщикам что-то передавать туда, вдаль, где на возвышенной стороне степного левобережья Польного Воронежа стояла другая сотня (Фаддей удивился: "Как это я раньше их не заметил?!"), и она повторила все переданные сигналы-знаки еще кому-то... Прошло немало времени, как сотня получила ответные сигналы.
   Поехали за монголо-татарской сотней. Перешли Воронеж Польный по нарощенному льду, повернули направо, по степному левобережью реки пустились вскачь и через час-полтора достигли Степного Оврага: широкого, пологого, на дне которого текла-дымилась паром незамерзшая речка, прикрытая невысокими кустами (все были в белых ледяно-снежных кружевах). Повернули налево и продолжили бег по краю оврага. По мере того как полого поднимались, открывалась степь. Впереди до самого горизонта по краю оврага носились, поднимая за собой снежную радужную пыль, сторожевые разъезды легкой монгольской конницы. Увидели, что русское посольство с флангов тоже сопровождает татарская конница - с левой руки сотни две и на той стороне видимы около трех сотен, сзади показались - шли по следу. По вооружению и легкой брони всадников, отсутствию защиты коней и по скорости, с какой они неслись, - похоже, была легкая кавалерия. Овраг постепенно суживался, мелел, исчезли кустики на дне оврага, ручей превратился в ручеек. Вьючные и извозные кони стали уставать, отставать. Князь Федор приказал перейти на шаг, чтобы дать отдохнуть лошадям. Впереди скачущие татары тоже перешли на шаг, а потом остановились, ждали, когда подойдут русские...
   Навстречу выехал тот же сотник с двумя нукерами. Встретил Малк. Сотник показал ему: "Следуй за мной!" - и, не оборачиваясь, проехал шагом сквозь расступившийся русский разъезд. На расстоянии "удара копья" остановился перед князем. Приоткрыл стальные забрала (извнутри обитые тонким серым войлоком), смуглое - до черноты - широкое почти безбородое (если не считать за бороду клок редких черных волосенок над верхней губой и подбородке) лицо стало еще шире; из прищуренных век сверкали черными молнийками глазки, ощерился - заблестели белые зубы - это не была улыбка, а оскал сильного, всепобеждающего, не знающего страха хищника. Заговорил, Малк переводил. Сотник приказал русской дружине разоружиться, весь караван сдать под охрану монголо-татар...
   - Княже, тебе велят...
   - Понял!
   ... - Тебе и посольным боярам дадут свежих коней, и на них вам предстоит проехать оставшийся путь.
   - Оружие не сдадим! И я хочу ехать на своих конях и со своими людьми! - молодой (светло-русая борода стрижена-правлена), под стать своему белоснежному аргамаку, могучий, - в княжеской праздничной ферязи, надетой поверх соболиной шубы, на голове изукрашенная драгоценными камениями соболиная же шапка, - блистали под лучами яркого зимнего солнца, - побледнев, гневно сверкая синими глазищами, закричал громким рокочущим голосом, глядя на татарского сотника (который даже не изменился в лице, лишь сделал едва заметное движение рукой), все было понятно и без перевода. - Кто ты есть, со мной, с князем, так разговаривать!?.
   В этот момент пронзили воздух сигнальные трубы, грохнули барабаны-бубны и впереди стоящая сотня тяжелой монголо-татарской конницы скоком двинулась на передовой разъезд рязанцев. Почти одновременно боевые сигналы повторились слева, справа и сзади - снизу - пошла в атаку легкая кавалерия - в руках сотников и десятников засверкали солнечными бликами оголенные кривые татарские сабли, рядовые конники из-за спины выворачивали большие луки, выхватив длинные оперенные стрелы прикладывали на бешеном скаку к тетивам. Слева, доскакав на расстояние поражаемости своих стрел, развернувшись по фронту, остановились, взяв русских под прицел. Через какое-то мгновение справа и сзади посольства то же самое проделали другие две сотни легкой конницы татар. Русские дружинники вытащили тяжелые обоюдоострые, остро отточенные мечи, прикрылись длинными, слегка заостренными снизу, червлеными щитами. Воевода охранной дружины задрал всклокоченную темную, кое-где посеребренную сединой, бороду, смотрел на князя: ждал приказа, и видно было, что готов на все!..
   Князь Федор, еще более бледнея (не от страха, - от удивления-изумления: "Как они со мной: князем-русским послом могут так!?"), продолжал смотреть, как тяжеловооруженные конники монголо-татар, перестроившись в боевые порядки, перейдя на шаг, выставив крючкастые копья, в правой руке оголенные длинные палаши, заставили отойти-отступить русский разъезд (рязанцы-сторожа с мечами в руках также смотрели на князя: ждали команды вступить в бой, но, так и не дождавшись, замерли), они прикрыли спереди своего князя, - прижались: сзади и с боков охранная дружина - загородили-огородили князя и бояр.
   Монголо-татарский сотник повторил приказ и добавил:
   - Дальше идет охраняемая зона ставки Джихангира, и туда путь открыт только послам, и послами вы можете быть только до того, пока солнце не уйдет в ночь!.. Надо доспеть.
  

4

   Нехотя, с большим нежеланием сдала оружие рязанская дружина, охранявшая князя Федора. Конюха, сопровождающие подарочных коней, извозчики вьючных лошадей были заменены татарскими (кипчаками). Русского молодого священника попросили отдать меч, предупредили, что, если у него, "служителя Бога", увидят еще раз меч, то не посмотрят на его сан - убьют: он должен в руках держать крест и молиться за отпущение грехов своего народа и за победу Богом избранного народа монголов во главе с Джихангиром Бату-ханом. Татарский сотник приказал русскому священнику сесть на коня и ехать домой, а остальным прямо здесь, в поле, расположиться лагерем, - безоружным, без съестных припасов - ждать возвращения князя, бояр. Чуть поодаль расположилась татарская легкая конница. ("Сторожа наши! - не уйти".) Русские с удивлением смотрели на запасных татарских коней, которые, стреноженные, паслись: расчищая передними копытами мерзлую землю от снега (пусть пока и не толстый слой) и с жадностью с хрумканьем (сюда слышно) поглощали, перебирая черными с атласным блеском на солнце губами, пожухлую траву вместе с крупинками снега.
   Князь Федор (почерневший лицом) не стал смотреть на оставленных русских, не попрощался, - не мог он по-другому, и все его понимали!
   Сел на подведенного монгольского коня: мохноногого, невысокого, но с длинным мускулистым телом, головастого. Ему показалось, что конь понимает, кто он: не враг, а гость-посол, поэтому смотрел на седока, скосив узкоглазую морду, как-то по-собачьи. И потом Федор, сидя на непривычно удобном седле с высокой спинкой, мчась на бешеной скорости уже второй час (его княжеский конь так долго на такой скорости не смог бы скакать!), он убедился, что конь действительно очень умный и понятливый: даже не нужно было смотреть на дорогу, не то чтобы подправлять, конь сам обходил препятствия и выбирал дорогу и шел очень мягко, - только мощные тугие мышцы ходили под толстой, по-зимнему опушенной коже спины (русские кони, - даже недавно привезенные с той же степи, - живущие осенью, зимой и весной в теплых конюшнях, не имели такого теплого подшерстка и такую длинную шерсть), мчался, ничуть не отставая, за проводниками (и одновременно сторожами) татарами.
   Все чаще стали попадаться монголо-татарские войска, которые, как правило, располагались куренями. Тысячник (его походная юрта выделялась с высоко реющим на длинном пике с опознавательным знаком - на конце укреплялся бунчук с дополнением: с трепещущим треугольным знаменем) загораживался кольцом сотников, в свою очередь огороженных десятью юртами десятников с десятью воинами; десять тысячников со своими войсками располагались, огораживая темника...

. . .

   Прибыли в ставку Бату чуть за полдень. Спешились, послов сразу повели. Князь Федер хотел узнать у сопровождающих, где бояре Климент с Антропом, посланные им для переговоров с ханскими представителями, чтобы хан Батый ускорил прием князя Федора. Прикрепленный сопровождающий мурза к русскому князю, ответил через переводчика-половца:
   - Казали подождать нада!
   Прошли внешнюю охрану: сплошное кольцо походных юрт и большие груженые телеги, сверху укрытыми пришпиленными накидками, сшитыми из кожи (ни дождь, ни снег, ни ветер не страшны), там же громоздились двугорбые и одногорбые верблюды, бурые, выделяющиеся. (Федор, как и некоторые бояре, едущие с ним, впервые их видели, и удивились-оживились больше тому, что верблюды бывают, оказывается, одногорбые и многогорбые, и все намеревались увидеть трехгорбых...)
   Как с внешней стороны кольца охраны, так и с внутренней барражировали верткие, быстрые конные монгольские разъезды.
   На подходе к ставке Верховного главнокомандующего приказали слезть с коня, передать поводья выехавшим к ним навстречу гвардейцам Джихангира (личная гвардия хана Бату состояла из тысячи нукеров - "непобедимых" - это кроме своего личного тумена).
   Снова пошли походные юрты, но они уже были размерами больше и отличались покрытиями: все из добротно выделанной кожи, кое-где и крашеные; много было юрт и войлочных, и даже из белого войлока, но размерами намного меньше, чем большая белая войлочная юрта в глубине - в центре, виднеющаяся с дымящим верхом, чуть закопченная, где над ней реял девятибунчукный стяг с вышитым золотом кречетом...
   Но пошли не к большой белой юрте Бату-хана, а свернули к одной из обычных юрт. Федору объяснили, что это юрта русского князя Глеба и что тут же и его посланцы-бояре.
   - Урус кыназ Гылэб далшэ будэт водыт и к Джихангир Бату Саит-хан.
   Откинулся полог, и оттуда высунулась вначале голова в меховой русской шапке, а потом согнутое тело в ферязи, выпрямилось, и перед Федором предстал русский князь: седобородый, высокий (чуть сутуловатый), который засинел глазами из-под опухших и нависших век, не решаясь ни поднять руки для приветствия, ни обнять. Апоница, стоящий рядом с Федором, побледнел лицом, а его серые стариковские глаза потемнели, лиловые губы задрожали от гнева:
   - Каин!.. Глеб?! Ты еще жив!..
   Князь Федор смотрел то на русского князя, вышедшего к ним, то на дрожащего в бешенстве своего пестуна, который, показывая пальцем на князя Глеба, заговорил гневным дрожащим голосом:
   - Вот, смотри на него княже Федор, - это тот самый Глеб-Июда, который твоих старцев-дедов-дядьев, заманив к себе, убил! И твоего деда бы тож, но не смог: Ингорь не приехал, видать, тогда еще не настал его час...
   Бояре, по годам старше Федора, сами знали это, но то казалось легендой и неправдой. А тут встретились с живым Глебом-братоубийцем!
   О преступлении рязанского князя Глеба знал-слышал рязанский княжич, каждый боярин и не только...
   В 1218 году князь рязанский Глеб Владимирович, "подученный сатаной на убийство, задумал дело окоянное, имел помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: "Если перебьем их, то захватим всю власть". И не знали, окоянные, божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет Всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? Или ваш сродник окоянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не приих ли царствия небесного, а себе вечную муку? Этот же окоянный Глеб ту воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце в своем вместе с братом. Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, кир Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честный пир. Они же, на зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его - все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников. И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество со своими дворянами... Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью и восприняли со своею дружиною венцы царствия небесного от господа бога, предав души свои богу как агнцы непорочные. Так окоянный Глеб и брат его Константин приготовил им царствие небесное, а себе со своими советниками - муку вечную".
   ...Федор не подал руки Глебу, не сказал ни слова, но в ответ на приглашение князя Глеба зайти к нему обговорить дело, согнувшись, влез в юрту, за ним - его бояре. Вначале показалось темно, тесно, жарко от прогоревшего костра в центре юрты (обложенного камнями) под дымовым отверстием наверху. Там его ждали бояре Климент и Антроп (который при виде Федора смутился, но тут же взял себя в руки), приветствовали своего князя: привстав, поклонились. Сели кругом. Напротив, через костер с красными углями, сидящий Глеб Владимирович протянул чашку с кумысом Федору. Глаза князя Федора привыкли, он уже ясно видел старого князя, и было ему самому не понять, какого чувства у него больше к этому человеку, совершившего такое!?. "Почему он здесь и именно в такое время, когда решается судьба Рязани, когда личная моя жизнь висит на волоске, встретился мне на пути?!."
   Рука Федора потянулась было навстречу чаше, но остановилась, вздрогнула и немного погодя все же приняла чашу. Глеб заметно просветлел, облегченно вздохнул и улыбнулся грустно и, попивая медленными долгими глотками кумыс, беля усы и бороду, говорил между питьем хрипловатым, сильным голосом:
   - Да знаете ли вы?!. И князья, и бояре, люди, живущие на Рязанской земле, что Рязань как княжество не существовала бы давно, не сделай мы с братом то, что сделали?!. Ты, Федор, не можешь помнить, а вот твой дядька-пестун хорошо помнит, что уже все княжество было поделено между князьями и никто из них не признавал власть великого князя Рязанского! Каждый считал себя великим князем, каждый из них свой удельный городок называл престольным! И будь так еще немного времени, и уже никогда Рязани не стать бы великим княжеством!.. Бог видит и знает, что я спас свою землю, и Он снова дает мне случай спасти от гибели Рязанскую землю. - Продышался, осмотрелся и заметил, что взгляды у многих изменились: уже не было в них того презрения что было раньше. - Теперь, Федор, мы с тобой будем перед Богом и Землей нашей ответ держать: сможем ли мы сохранить великое наше княжество?!
   Федор молчал, но глаза его загорелись, лицо ожило. Глеб продолжил:
   - Передайте с отцом великокняжескую власть мне!..
   Федор и многие бояре его вскочили.
   - Не для этого я послан отцом своим великим князем!.. - и уже медленно, понизив голос. - Чтобы оградить мою Землю от гибели, согласен вести переговоры хоть с самим Антихристом!.. Только говори, Глеб, дельное, и почему мы здесь, а не у хана Батыя?
   Лицо, взгляд и голос у Глеба переменились: решительное выражение лица, взгляд жесткий, мужественный, голос грозный.
   - Меня Великий хан отыскал в Кипчакской степи, где я жил со своей семьей... Удивлен, Федор? А как же, у меня сыновья, внуки, все они сейчас вместе с половецкими ханами, которые перешли на сторону Великого монгольского хана Бату, который идет на Залесскую Русь, чтобы сделать русские земли своими союзниками или уничтожить, чтобы помогали им завоевать Западный мир или не мешали. Если этого не сделать, то русские будут висеть над ними и в любое время могут перехватывать, перезать пути между Западным миром и Ставкой Бату-хана. А западные земли монголо-татары обязательно завоюют! Им выгоднее нас иметь союзниками, чем врагами, так как мы будем соседями: его коренной Улус, величайшей его империи, будет расположен на землях Южной Булгарии...
   Бату-хан предлагал (и еще сегодня не поздно!) Великому рязанскому князю, твоему отцу, выплатить десятую часть от всего: из князей, из людей и из коней: десятого из белых, из вороных, из бурых, пегих... от жита, промыслов... Да ты же знаешь! И ничего в этом обидного нет - так принято во всем мире, но вы отказались (даже не подумав!), гордо и оскорбительно ответив Великому хану через послов: "Когда нас всех не будет в живых, то все это будет ваше!" Вы тогда уже ему отказали миром все решить - воевать захотели. Так почему же сейчас решили на поклон идти?!. Молчишь! Ладно, не отвечай мне, но ответь тогда по-умному, пересилив свою гордыню, Великому хану ...
   Федор вспыхнул, крикнул:
   - Тебя-то почему интересует наша судьба?!
   - Не ори, - не дома!.. Великий хан Бату велел передать тебе, послу великого рязанского князя, что согласен заключить союзнический договор, если мы выплатим десятую часть от всего...
   - Ты-то причем?!
   - Притом, Федор, что великим князем рязанским буду я, вот потому с тобою говорю, и я дал согласия на выплату десятой части всего. Мы пропустим войска Бату через нашу Землю, обеспечим всем необходимым и выделим в помощь монголо-татарам конные полки: тяжелую конницу и легкую, а также пешцев.
   Князь Федор и его бояре изумились и сразу не могли ничего сказать.
   - Что молчите?.. У меня уже набраны свои бояре, дворяне, и мне вас не нать!..
   Апоница смотрел побелевшими от гнева глазами на Глеба, но молчал, ждал, что ответит его княжич Федор. Рязанцы-бояре тоже гадали, что скажет князь Федор Юрьевич.
   Федор вдруг успокоился, даже попытался улыбнуться, но получилась усмешка:
   - Ты, называющий себя великим князем рязанским!.. Но пока я еще сын великого князя и я послан решать, как и что делать и поступить, - и это я скажу самому хану Батыю. Веди к нему!..
  
   Перед тем как зайти в большую белую юрту великого хана Бату (вблизи она была еще больше), послов рязанских (шестеро вместе с князем Федором) и князя Глеба с двумя своими боярами и переводчиком заставили пройти через два костра, где их опахнули горячим горьким дымом шаманы. Подошли нукеры-охранники Бату, обыскали: заставили снять внутреннюю защитную кольчугу Федору и еще двоим его боярам. Князю Федору предложили отдать им и кинжал. Через своего переводчика Федор попытался объяснить, что это не оружие, а украшение-талисман.
   - Отдай, княже! - боярин Климент тоже знал половецкий - тюркский - язык и обычаи степняков.
   Федор только сверкнул синими глазами. Нукеры перегородили ему путь к юрте... На шум вышел, откинув наружный ковровый полог, которым закрывался вход в большую белую войлочную юрту, старший юртаджи. Он гортанно прокричал-приказал охранникам-нукерам что-то, а потом - князю Федору. Федор - боярину Клименту:
   - Что он сказал?
   Ответил Глеб Владимирович:
   - Сказал, что нарушает князь закон послов, и это его дело, только пусть не ждет закона защиты и гостеприимства посла. Велел пропустить.
   Федор, высоко задрав ногу в красном булгарском сапоге, шагнул через порог.
   Не юрта, а - огромный шатер. Большая, светлая, теплая, - на уровне груди были небольшие окна, зашитые прозрачными пленками. (Из плевры внутренностей волов.) Верхнее волоковое окно-отверстие было прикрыто.
   Бату сидел среди своих юртаджи и нойонов-тысячников; чуть в стороне позади его стояли наготове таргауды-телохранители - в коротких полушубах с прикрепленными сверху спереди стальными латами, в руках - односторонне заточенные заостренные мечи (очень удобные в ближнем контактном бою).
   Послы сели, подражая хозяевам, скрестив ноги, напротив. Между великим ханом и его окружением и русскими - широкая скатерть, вышитая зелеными и золотисто-желтыми цветами, уложенная поверх двойного толстого войлока-пола. Еда была выставлена на скатерти для вида, а не "насыти", - так не угощают даже на могилах усопших, - кумыса не было, не то что вина.
   Бату средний, жилистый, как и все его соратники-воины, круглолицый, курносый, по-азиатски смугл, почти безбородый, лет тридцати, неестественно широко белозубо улыбнулся, из-за прищуренных век нагло светились-жгли ярко-коричневые глазки: "ощупывали" Федора, сидящего на полу, неумело скрестившего свои длинные ноги, - видно было, что золотом обшитый халат хана надет поверх доспехов, из-под соболиной шапки выставлялись по обеим сторонам заплетенные черные косички. Его окружение будто не замечало посланников великого рязанского князя.
   По тому, что хан Бату был без своего полководца и советника Субэдэ и не присутствовал ни один хан-чингизид, было ясно, что уже все решено и что сейчас они ведут переговоры только для переговоров.
   Бату перестал лыбиться. Сжал губы (и от того у него выделились скулы), заговорил строго, как будто приказывал, изучал глазами русских. Обратился к князю Глебу Владимировичу (переводчик продолжал переводить, чтобы русские поняли):
   - Глеб князь, ты все сказал Федору, что я тебе сказать велел?!
   - Да, великий хан! - правую ладонь приложил к груди. - Но он не ответил мне, сказал, что тебе, великий, сам скажет.
   Бату перевел свой жгучий пронизывающий взгляд на Федора.
   Глаза встретитлись: один яркий светло-карий, сверхнаглый - считающий себя, как и все чингизиды, серхчеловеком, другой синий - цвета темно-синего предгрозового неба... Это длилось какое-то мгновение, но за то время они успели кое-что сказать и даже ответить друг другу, два человека, каждый занимающий определенное место в истории и в жизни своих народов, представители разных человеческих рас, культур и религий...
   - Князь Федор, мне сказали, что ты привез хороший гостинец и великолепных коней, а я вот тебя даже вином и аракой не могу угостить, потому что я на войне: Яса запрещает пить, а кто нарушит, - будь то простой воин или нукер, или же хан, - тому смэрт (волнение охватило и переводчика)!.. Как решил? Ведь отец тебя послал не войну мне объявлять, хотя вы, не подумав, уже объявили войну, отказавшись платить десятую часть от всего, и оскорбили богов наших и единого Бога Вечное Синее Небо и Меня!..
   Князь Федор заговорил (от напряжения у него волосы под шапкой шевелились и ходил кадык):
   - Мы никого не оскорбляли: ни тебя, ни твоих людей, и тем более ваших богов! А то, что мы отказались платить откупную дань вам, то мы никогда и никому не платили и не платим дань!.. Мы с вами не хотим воевать и не отказываемся быть вашими союзниками, тем более, когда вы хотите идти на Володимерское княжество, чтобы покорить, - это нам хорошо: мы на них тоже зуб имеем - они многожды зорили нашу землю, дедов наших в полоне держали, как со своими рабами обращались. Мы пойдем с вами, но обязательное условие, которое вы должны соблюсти: не входить в нашу землю, обойти ее с восхода, а мы пойдем на Володимер через Коломну и Москву - ударим с запада. Поможем вам и сеном и хлебом, сколько сможем, а остальное довозьмете на Володимерской земле. А великим князем пусть остается мой отец.
   - Якше! Но по нашим условиям поможете покорить урус земли; великим князем будет вот он, Гылэб; мы войдем в Рязанские земли, и вы дадите мне десятую часть всего!.. Начнем с князей, с тебя Федор, - хитро посмотрел хан Батый на боярина Антропа и вновь перевел взгляд на молодого князя, - говорят, у тебя красавица жена?.. "Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей..."
   Вдруг Федор (сидевший до этого в страшном напряжении) рассмеялся (лучше бы закричал!) - перебил великого хана и - глядя ему в глаза:
   - "Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь"!
   Оскорбился, взъярился Батый, попытался вскочить, забыв о незажившей ране, в полусогнутом положении, показывая рукой на князя Федора, закричал высоким гортанным голосом:
   - Донггуз!.. Убить!.. Он нарушил закон посла: с оружием вошел, оскорбил наши обычаи, Веру и Меня, Великого хана! Казнить без кроволития, чтобы душа его не могла выйти из тела и вечно страдала!..
   Миг и несколько таргаудов-исполинов умелыми движениями отбросили от Федора, - вставшего и попытавшего защитить своего княжича,- боярина Апоницу, загнули молодому рязянскому князю голову назад так, что он затылком коснулся своих пяток - короткий дикий крик умертвляемого (одновременно хруст и треск рвущихся сухожилий, мышц, ломающихся костей еще живого Федора) и вот уже обездвиженное его тело с переломанным хребтом лежало ничком на войлочном ковре, вылезшие из орбит от боли глаза, смотрели изумленно от того, что с ним сделалось.
   Глеб и его сопровождавшие бояре отпрянули от казненного Федора и рязанских бояр, которые какое-то время, онемев-остолбенев, смотрели на происходящее. Но это длилось недолго: Апоница очнулся (из ноздрей текла кровь), встал во весь рост, за ним - послы-бояре. Батый показал знак ладонью на Апоницу: "В сторону!" и на остальных рязанских бояр: "Изрубить!". Таргауды не дали сделать даже движения послам русским: Апоницу отбросили в сторону, прыгнули на бояр, - теперь уже в руках телохранителей сверкнули булатной сталью полусогнутые односторонне заточенные мечи... Послышался жудкий звук мечей стукающих-рубящих тела живых людей... Груда окровавленных трупов легла, рядом со все еще мучительно умирающим князем Федором (ни шевельнуться, ни простонать - удар сердца в полтона, дыхание - чуть отпотеет зеркало!). В стороне валялся, катаясь от боли, со стоном, боярин Апоница...
   Хан Батый брезгливо (и уже без гнева) приказал:
   - Выбросить тела на корм зверям и птицам! А тебя, - обратился к уже сидящему и раскачивающемуся и стонущему от горя и боли (больше от душевной) Апонице, - я прощаю. Мне было сказано, что ты был верный слуга у Федора и был его пестуном; я увидел, что это так, потому и щажу.
   Апоницу затрясло, он приподнялся (нос опух, из ноздрей на седые усы, бороду капала кровь) и, задыхаясь от гнева, глядя побелевшими глазами на Батыя, закричал:
   - Ты почему не убил меня?! Я хочу быть вместе с ним, мне не нужна жизнь: как я могу жить после того, как его убили на моих глазах, а я не смог защитить?! - и вопленно: - Убейте меня! Не лишайте меня такой чести - погибнуть от врагов наших! Ты, Батыга, чванишься тем, что покорил полмира, но нас, шестерых русских, не смог покорить! Ты убил наши тела, а души наши не смог покорить и убить!..
   Джихангир повернулся к одному из своих юртаджи и - негромко:
   - Пусть верный слуга достойно по ихней вере проводит тело своего господина на Тот Свет, пусть видят, что верность служения своим господам я поощряю даже врагам! После дайте ему коня и сопроводите его до своих раньше, чем мы придем.
  
  

Глава четвертая

1

   Получив через скоровестников послание сына Федора с Воронежа, великий князь рязанский Юрий Ингоревич решил не ждать, пока соберутся все силы. Про себя (как и все рязанцы) он надеялся и ждал благоразумия от своих соседей великих князей Юрия Всеволодовича и Михаила Черниговского, но ни тот и ни другой пока молчали - Владимирский князь - на повторную просьбу помочь.
   Потеплело. Пошел снег крупными хлопьями. Пришедшие из селений крестьяне оживали: "К добру снег-то: жито озимое хорошо укроет от морозов, и влага будет весной - богатый урожай ржи будет на будущий год!.."
   Но князья рязанские и бояре (кроме старого Коловрата, который говорил: "Надо идти, чтобы доспеть до укреплений на реках Воронежах или совсем не ходить, а остаться на Рязани за крепкими стенами, - по-другому татары перехватять в поле и не уйти тогда от них!..") большинством своим пересилили: уговорили Юрия Ингоревича подождать. Прошло еще два дня. Тревожно! Все ждали вестей от посольства, отправленного к хану Батыю.
   На третий день пришел к великому князю Коловрат. Справившись с одышкой, тяжело дыша, он вновь попросил Юрия:
   - Княже Гюрьги! Не можно уж более ждать: или выступить на Воронеж, а ежели нет, то огородить Рязань внешней защитой и на грады поднять воев, изнутри за градом поставить камнеметы, чтобы можно было бы бить по ворогу, приступавшему к городским стенам. Опасно более бездействовать, надо обороняться теми силами, какие есть, а то и этими...
   - Господи, прости нас и помоги не допусти!.. - перебил и перекрестился великий князь. - Дай нам хотя бы время, чтобы мы успели подготовиться!..
   - Гюрьги княже! Они не так дики, как мы считаем, коли полмира полонили, да ведут их сыны Чингиса... Я в Киеве был, после того как побили нас татары вместе с куманами на Калке. Кое-что узнал о "незнаемых татарове" - тебе не раз говорил уж... Хан Батый - это внук самого Чингиса - повелителя многих народов и земель на Востоке... Мы зря не домысливаем их. Нам бы поднять не только русских, но и лесные охотничьи народы, которые уже готовые воины. Ведь служат же они у тебя в дружине: взять хотя бы сотника Таймета и трех его сыновей, старший Радим - десятник у моего сына. И скажу тебе, что они меряне, как себя они называют, - в миру черемисы, - прирожденные воины. Взять этого же Таймета: хотя и крещеный и детей своих (сыновей и дочерей тоже крестил), но по обычаю своих предков он в бою никогда не побежит и, если придется погибнуть, то умрет смертью воина, чтобы душа попала в Рай, где ждут ранее ушедшие туда его предки...
   Вбежал в горницу отрок, - низкий поклон и встал: простоволосый, в рубашке-косоворотке, - затрепетал, бледнея светлым ликом, открыв широко синие глазища, то и дело стряхивая со лба свисающую русоволосую челку, не отрываясь, глядя на великого князя: ждал, когда тот обратит на него взор, разрешит-спросит слугу.
   Юрий Ингоревич повернулся к нему, - с тревогой в голосе:
   - Говори!
   - Везут боярина Апоницу, - на полдня в пути, - вперед он выслал одного из своих попутников, который прискакал...
   - Где он?! - и великий князь сам бросился (совсем не по-князьи) вниз. Кинулся на прибывшего воина, который от такой встречи с князем растерялся: стоял столбом (даже большую меховую шапку не сдернул со своей головы, - не то чтобы поклониться великому князю).
   - Что?! Что с моим Федором? - уже второй раз спрашивал князь воина-отрока.
   - Помирает боярин-то, - весь запекший кровавыми ранами, ужо сидеть не могет в седле, мы его верьми привязали...
   У Юрия Ингоревича бабочкой затрепетала-ожила мысль, что Федор жив, но вглядевшись в лицо вестого, схватил его рукой за грудки полушуба и, задыхаясь, выдохнул:
   - Говори, что с моим сыном?! - что ты все про Апоницу!..
   - Помре!.. - заплакал отрок, как будто по его вине это случилось.
   Юрий Ингоревич был готов к такому, но все равно как будто кто-то ударил его: покачнулся, зашатался, отпустил вестового, - тихо, с болью в хриплом голосе:
   - Как это случилось?!.
   Совсем растерялся молодой воин и уже ничего путного не мог ни сказать, ни объяснить. Заревел сильнее: - Не знаю... Спросите боярина Апоню...
   - Одежду! Коня мне! - и кинулся великий князь во двор. Через несколько минут он уже (в сопровождении двух десятков конных) вылетел через Исадские ворота.

. . .

   Кони выдохлись, перешли на шаг. Пасмурный зимний день, снег перестал идти, проснулся ветер и начал поднимать поземку.
   Поспели вовремя: еще бы немного и умер бы старый Апоница, - он начал уже засыпать неземным сном. Боярина развязали, опустили, уложили на разложенные тулуп и шубу. Будили. Юрий Ингоревич нагнулся, позвал боярина, назвался: пошевельнулся Апоница, подал чуть слышимый голос-стон. Кинулись-помогли два воина-дружинника: приподняли вместе с меховой шубой - боярин открыл свои уже наполовину неземные глаза, - верный слуга великого князя Юрия Ингоревича и пестун его сына Федора, - в рваной и грязной одежде (кое-где пропитанной кровью) измученный "в усмерть", - исхудавший - с усилием захрипел-заговорил, прерываясь беззвучными рыданиями, - катились мелкими каплями бессолые слезы по его лицу, бороде и тут же застывали.
   - Хребтину ломали ему!.. Мучительной долгой смертью казнили его, окоянные!.. Никого в живых не оставили!.. Меня отпустили, - как не упрашивал-просил смерти! - вам поведать... На моих глазах умирал наш соколик!.. Глазами только смотрел - ни сказать, ни крикнуть, ни шевельнуться не мог... Похоронил я его, как смог, на чужой сторонушке, в холодной земле!..
   Стояли, смотрели и слушали еле слышимый голос умирающего боярина. Все были изумлены услышанным и увиденным (Апоница умер на их глазах). Первым пришел в себя великий князь: распорядился, чтобы вновь тело Апоницы погрузили на коня, привязали и велел гнать в Рязань: "Может, в тепле оживет еще!" - хотя не только он, но и все знали, что такого чуда не сотворится.

. . .

   Уже на подходе к стольному граду люди (в основном селяне, расположившись лагерем вокруг Рязани) по одному, группами старались приблизиться и рассмотреть боярина Апоницу, расспросить кого из младшей дружины великого князя. Рязань уже знала, что случилось с князем Федором и отправленным посольством в стан хана Батыги...
   В княжеском дворе: шум, хлопанье дверьми, рыдания, вопли... Старая княгиня Аграппина (мать Федора) в рыданиях билась на руках у плачущих боярынь.
   До этого как-то державшийся князь Юрий Ингоревич, добравшись до своего дома, заехав во двор, отпустив дружину, дал себе волю: казалось, потерял разум; рвал на себе одежду, крича:
   - Это я виноват в его смерти! Знал ведь, что не помогут никакие подарки-посулы!.. Только меч и мои молодцы-удальцы - узоречье рязанское - должно быть ответом Батыге!..

. . .

   На следующий день известие о гибели-убийстве Федора получила Евпраксия, - жена Федора была в Зарайске, где она вместе с мужем жила. Захотела лично сама еще раз выслушать посланника-вестового великого рязанского князя! Стояла и, не отрываясь, смотрела на говорившего, - высокая, стройная, смугленькая, красивая - испугалась (только теперь до нее дошел весь ужас и смысл услышанного!): в черных миндалевидных глазах - ужас, безумие. Семеня ножками, подошел к ней сынишка (только-только начал ходить) - интуитивно, как это делают маленькие дети, понял, что что-то случилось: маме плохо, и он хотел помочь ей и что-то залепетал на своем язычке, прижался к ее ногам, подняв на нее отцовские синие глаза. Взяла на руки Евпраксия своего дитя, обняла, зарыдала и побежала по лесенке вверх и "бросилась она из превысокого терема с сыном своим Иваном прямо на землю и разбилась до смерти".
  

2

   "Едва отдохнул князь от великого того плача и рыдания, стал собирать воинство свое".
   Перед самым выступлением Юрий Ингоревич пошел в церковь Успения Пресвятой Владычицы Богородицы. "И плакал много перед образом пречистой богородицы, и молился великому чудотворцу Николе и сродникам своим Борису и Глебу. И дал последнее целование великой княгине Агропине Ростиславовне, и принял благословение от епископа и всех священнослужителей".

. . .

   Несмотря на то, что часть населения (коренные финские народности, проживающие на рязанской земле, отдаленные русские поселения) не была извещена, собралось под Рязанью и выступило в поход, как говорят летописи, около сорока тысяч воинов и ополченцев. (Но в действительности чуть более 8 тысяч.) Кроме войск рязанские счетчики насчитали тысячу двести телег с продовольствием и запасом оружия и походной рухлядью; кроме того, с собой вели тысячи запасных коней...
  
  

Глава пятая

1

   Войско рязанцев и муромчан во главе с великим князем Юрием Ингоревичем выступило навстречу монголо-татарам, чтобы на рубеже Воронеж Лесной закрыть путь врагу на свою землю, отбить атаки батыевских орд, и при возможности, когда подойдет помощь владимирская и черниговская, совместными усилиями отбросить кочевников, - как не раз делали с половцами, - а затем разбить их в Степи.
   Непосредственно перед выступлением рязанские войска были построены в поле на виду Рязани (провожающие забрались на городские стены и смотрели на своих мужей, отцов, братьев и просто на русских воинов, - махали руками и кричали, некоторые крестились и молились за рязанское воинство, а потом замолкли: слушали, как великий князь Юрий Ингоревич, воздев руки к небу, сказал дрожащим голосом, со слезами на глазах: "Избавь нас, Боже, от врагов наших, и от подымающихся на нас темных сил и освободи нас, и сокрой нас от сборища нечестивых и от множества творящих беззаконие! Да будет путь им темен и скользок!" - сказал не очень сильным голосом, но все услышали).

. . .

   День прошли. Два. К вечеру третьего, уже к концу короткого зимнего дня приискали на полузагнанных конях высланные заранее сторожа, которые доложили страшно неприятную весть, что пешие татары штурмуют русский сторожевой полк на реке Лесной Воронеж.

. . .

   Монголо-татары атаковали укрепления, построенные русскими на берегу реки Лесной Воронеж, огораживающие-защищающие рязанские земли (проход через Черный лес) от Степи. На штурм бросили всю имеющуюся пешую рать, состоявшую в основном из буртас, оседлых полеских кипчаков, волжских булгар и мордвы. Вооруженные копьями, секирами, трезубцами и дубинками, они шли в бой, как на смерть, - у них не было выхода: сзади их шли-гнали татарские сотни, - чуть кто из пешцев замешкался, - получал две-три стрелы в спину... Сутки бились. Сторожевой русский полк оборонялся умело и мужественно (стояли насмерть и не за страх, а за Родину!), нанося огромные потери, но силы были явно не равны... Русские сражались до последнего: даже раненые продолжали биться, пока предсмертная судорога не скручивала, не сковывала окровавленное тело!..
   После взятия укреплений - прорыва на рязанские земли, - пешцам татары дали отдохнуть сутки. (Численность их, оставшихся в строю, была еще очень велика.) А затем пошли навстречу рязанцам, которые спешили во главе с великим князем на помощь сторожевому полку.

. . .

   Вместе с войском перешел по льду на правый берег Воронежа Польного и Бату с личной охраной и юртаджи. В утренних сумерках ему поставили походную войлочную шатер-юрту. Перед тем, как войти в свою юрту, Джихангир, сидя в седле, откинувшись на спинку, смотрел на свои войска: сотни и тысячи в строгом порядке продолжали переходить реку, поднимались на пологий луговой берег и шли нескончаемым потоком до реки Воронеж Лесной, а, перейдя его, поднимутся на крутой правый берег Воронежа Лесного - вступят на русскую - рязанскую - землю. В эту ночь он был в седле и не спал!.. (Боль, сковывающая движение в поясничном отделе, он научился преодолевать, и со стороны было незаметно, как он страдает.) И сейчас Бату-хан в полудреме обдумывал то, о чем они ночью говорили с Судэбэ-багатуром, - старый полководец предлагал, в связи с изменившимся положением, ввести изменения в тактический план боевых действий...
   Бату чуть повернул голову и, обращаясь к одному из своих юртаджи:
   - Хана Кюлькана - ко мне, - он уже должен подъехать, - пусть зайдет!.. - сам, - отказавшись от помощи, - сполз-съехал с коня, подал повод протянувшему руку таргауду-стремянному.
   В юрте Бату открылся тяжелый ковровый полог и вновь закрылся: вошел младший сын Чингиса Кюлькан. Хан Бату, Кюлькан и главный юртаджи Ургэн со своими помощниками и больше никого. Кюлькан знал, что от Ургена и его помошников нет никакого секрета не только в военных делах, потому джихангир-племянник и его дядя-темник вели себя свободно: обнялись, потерлись щека об щеку. Кюлькан с короткой бородой, высокий, широкоплечий, лобастый, молодой - в отца, но смугл - в мать-татарку. Бату коренастый, по плечо своему дяде, круглолицый, старше почти на семь лет.
   Бату-хан, пользуясь своим правом, назначил Кюлькана (на всякий непредвиденный случай) своим преемником во время похода на Запад. Кюлькан был действительно талантливейшим, умнейшим из всех чингзидов, и притом с такой внешностью и поведением, что, еще не зная, кто он, люди интуитивно (по-звериному) чувствовали, кто он, - от него исходила такая же сверхмощная биоэнергетика, как и от его отца... Это был прирожденный вождь и полководец! Если бы он был рожден от первой - главной - жены, то даже в такие молодые годы занял бы место своего великого, - одновременно страшного, - сверхчеловека-отца.
   Близкородственные отношения между Бату-ханом и Кюльканом были в тысячу раз усилены уважением друг к другу: как умелыми и мужественными полководцами-ханами. Кюлькан знал, что его племянник Бату с 19 лет водил тумены в Северном Китае и громил современную (для того времени) императорскую армию, брал города-крепости со сверхмощными каменными стенами и башнями. Лично сам мог в бою, когда требовала обстановка, летя на бешеном скаку, поражать стрелами противника (выпуская 20-30 стрел в минуту) на достаточно большом расстоянии...
   ...Светили сальные плошки-факела. Пахло овчиной, конским потом и копченым мясом, салом и полынью, сухие пучки которой всегда развешивались внутри шатра-юрты: напоминало домашний очаг в родной Монголии, не давало забывать, откуда ты и кто ты есть. Кюлькан снял верхнюю одежду, меховую рысью шапку, - на голове свесились две (по обеим сторонам) черные короткие косички. Юртаджи подали приготовленные чаши с горячим напитком-едой, куски разогретого копченого мяса. Пока ели, Бату спрашивал, Кюлькан отвечал. Разговаривали вначале как обыкновенные люди: о том, как доехал, как чувствует себя дядя, - потом уже: о состоянии войск, обеспечении кормами коней, здоровы ли кони...
   Насытились, оставили в стороны чаши. Урген развернул карту, где с большой точностью были отмечены реки, озера, города, городки и даже небольшие населенные пункты; особо выделены были расселения и территории финских племен, - меря и черемисы уже подразделялись: первые как оседлые - земледельцы, вторые как лесные - охотники. Например: Ростов Великий был обозначен как Ростов Мерянский; Галич Мерянский... (Русские летописи это подверждают.) Три пары черных косичек свесились над картой...
   - Вот к этому рязанскому городу Коломна, который находится за рекой Окой, подходит урусское войско: основные полки из Владимира, Суздаля и помощь с Великого Новгорода. А ведь с Ярославом (сейчас он в Киеве) есть уговор, что он не будет встревать!..
   Бату поднял лицо, щурился-смотрел на Кюлькана, - ждал, что скажет, но тот молча продолжал смотреть-разглядывать карту.
   - Мы предпологали, что Рязани будет помощь, но чтобы такая!.. Надо ускорить наше продвижение. Я дал приказ, чтобы Мэнгу, Гуюк, Кадан, Буджэк, Хэйдэр немедленно выступили и, пройдя вот отсюда (через Дикое поле), взяли Пронск, Ижеславль, Ряжск и все мелкие города и селения; Мэнгу, Гуюк, Кадан и Хэйдэр по Прони вышли к реке Оке, перерезав и загородив путь помощи с запада Рязани... Буджэку с юго-юго-запада установить дозор-охрану; самому с основным составом тумена быть здесь, чтобы при необходимости смочь ударить по урусам, которые могут прийти на помощь из Черниговских и Северских земель. А с юга может прийти помощь! - только, если даже придет, то она не должна успеть! Нет, меня известили, что черниговский князь пока не поможет, отказал, - он южные свои рубежи усиленно укрепляет, - я велел союзным нам кипчакам поставить свои вежи вдоль южных границ Переяславля и юго-восточных границ Чернигова. Так что большая часть наших сил, которая перекрывала границу с Черниговым, освободилась, и потому мы их бросаем на Пронск, Ижеславль, Ряжск и другие города в этом направлении, чтобы, взяв их, пополнив запасы мяса и хлеба, с великим полоном (без этого трудно будет взять Рязань) прийти к Рязани, окруженной к тому времени. Ты должен загородить путь урусам, которые идут на помощь Рязани. Сделай так, чтобы они остановились в районе Коломны, не перешли Оку! Ты выедешь прямо сейчас, тут, в месте слияния рек Ранова и Верды, присоединится к тебе Танкнут. Силами двух конных туменей, - ты главный, лично отвечаешь за успех или неуспех военной операции! - двигаешься по направлению города Заразска. (Позднее будет именоваться Зарайск.) До Заразска вы обходите все укрепленные города, которые будут сопротивляться, покоряя только те, которые не отнимут у вас ни времени ни сил. Но до того, по пути, ты должен взять Заразск. В том городе у рязанцев хранится святой лик, который охраняет и спасает будто бы ихнюю землю, и княгиня-вдова князя Федора - ее нужно полонить и переслать ко мне. Как всегда, предложите сначала сдаться Заразку, чтобы не гневить нашего бога Сульдэ, потом, когда не сдадутся, - и, если и сдадутся, - уничтожить всех, которые нам не понадобятся в войне! Но напомни тысячникам, сотникам, чтобы не трогали жилища и людей не урусутов, которые, так же как и мы, верят почти одним и тем же богам. Иначе они - урусы и иноплеменные - объединятся и тогда нам будет плохо! Нам не нужны объединенные урусские земли-княжества - поодиночке нам их легче подчинить - сделать нашими союзниками или уничтожить: мы не можем, выполняя волю нашего деда-отца великого Чингиса и нашего бога Вечного Синего Неба, идти на Запад, оставив за своей спиной сильный непокоренный народ!.. Да Святой лик не трогай! - оставь у урусов. Когда мы построим столицу Великой нашей империи в Южной Булгарии на берегу Итиля, соорудим огромные храмы мировых религий, и в том числе православной, которые будут центрами этих религий и оттуда главные священники будут управлять-помогать нам руководить миром, завоеванным нами, вот тогда у нас появятся свои Святые и ихние лики понадобятся... Православная вера уже помогает нам: она говорит, что мы посланы Богом за грехи ихние, потому с нами не сладить, а лучше покориться, разве против воли Бога можно что-то сделать!?. Они, урусские священники, как будто вторят нашим словам, мы же тоже говорим и посылаем эти слова впереди себя, что мы посланники Бога на Земле, наказывающие народы за их грехи!.. Но сам, не останавливаясь, - вперед!.. Уничтожь все города, городки и селения по правому берегу Оки напротив Коломны, но реку не переходи - закрой дорогу урусам, если они пойдут в Рязань на помощь. Но надеюсь, что, увидев вас так скоро и неожиданно, они остановяться и будут ждать-выяснять и уже не успеют прийти на помощь Рязани. Встанут в оборону, а это уже наполовину проигравшие битву!.. Мы возьмем Рязань и, захватывая и уничтожая города и селения вверх по Оке, подойдем к тебе, а там, на месте, поступим как надо и как велит наш Бог. - Бату говорил и одновременно водил глазами по карте, рассматривая города, которые были помечены как рязанские: Рязань, Новый Ольгов, Белгород-Рязанский, Переяславль-Рязанский, Борисово-Глеб, Коречье, Ольгов, Свирельск, Ожск, Ижеславль, Пронск, Коломна, Добрый Сот, Ростиславль, Заразск, Данков, Дубок, Исады... - Каширу и Тулу (примыкали к северо-западной части Рязанского княжества) не будем пока трогать - это спорные города западно-земельных княжеств. И Городец Мещерский тоже оставим - Муромские земли: города и селения Гази Бурундаю, идущему от Нижнего Новгорода, мною не велено трогать. Давай, Кюлькан, сын Великого Чингиса, Покорителя Мира! Веди своих неустрашимых на нежелающих покориться нам врагам, смеющим встать поперек божьей воли! Пусть кони наши будут быстры и нукеры наши бесстрашны и неутомимы!..
  
   Тумен Кюлькана - это одиннадцать тысяч отборных воинов - тяжело- и легко вооруженных - на более чем тридцати тысячах откормленных, отдохнувших, сильнейших боевых монгольских конях (у каждого по два, а у некоторых даже три запасных коня) понеслись с гулом, подобным горному обвалу, поднимая снежный ураган, туда, куда направила воля Джихангира, сильнее которого на Земле не было ничего!..

. . .

   Войска (в абсолютном большинстве были все-таки не воины-профессионалы, и они не имели даже представления о приемах единоборства, не то чтобы организованного группового боя с врагом!) великого князя Юрия Ингоревича прошли в закованный в прочный лед верховья Хунты и начали растекаться между верховьями Становой Рясы и Лесного Воронежа, когда прискакали посланные вперед сторожа, которые сообщили, что монголо-татары прорвали оборону на Лесном Воронеже и устремились навстречу им.
   Великий князь и его союзно-вассальные князья хотя и предвидели это, но надеялись все же, что они успеют на пограничные укрепленные рубежи, где они могут дать бой Батыю и на какое-то время задержат его, а к тому времени подоспеет помощь. (Они все, русские, до последнего верили, что братья-русичи придут все-таки на помощь!) Действительно, каким-то образом дошла весть до рязанцев, что объединенное русское войско уже подходит к Москве-реке и собирается спуститься по ней к Коломне и реке Оке и, как только укрепится лед, перейдет Оку и придет на помощь. (Ока - широкая, многоводная - поздно встает. Надо отметить, что разведка монголо-татар работала лучше: они раньше узнали о подходе русских к Коломне.)
   Рязанское войско построилось в боевые порядки: впереди шел сторожевой полк, за ними тоже пешцы; на левом крыле - конный полк князя Романа Игоревича и муромцы-пешцы; на правом крыле - Пронский и Ижевльский полки - в основном пешие; позади в центре подпирал и держал все войско объединенный великокняжеский полк (куда были собраны все остальные войска из русских городов и земель со своими князьями и воеводами) во главе с Юрием Ингоревичем; за великим князем ехал знаменосец с красным великокняжеским стягом с гербом на высоком древке - был далеко виден среди белой снежной равнины (хотя день был не солнечный).
   (Перед этим Юрий Ингоревич произнес речь перед войском: "...воздел руки к небу и сказал со слезами: "Избавь нас, боже, от врагов наших. И от подымающихся на нас, отводи нас, и сокрой нас от сборища нечесливых и от множества творящих беззаконие. Да будет путь им тяжел и скользок... О, государи мои и братия, если из рук господних благое приняли, то злое не потерпим ли?! Лучше нам смертью славу, вечную добыть, нежели во власти поганых быть! Пусть я, брат ваш, раньше вас выпью чашу смертную за отчизну отца нашего великого князя Ингора Святославовича"".)
  
   Шли до вечерних сумерек. Пешцы устали: снег - чуть ли не до колен. Остановились. Не разводя костров, поев всухомятку, вместо питья лизали снег в темноте, присели-прилегли кто как, кто на чем. Конным - легче, они, сидя в седлах, не мерзли, пытались дремать; кони, стоя, с тяжелым всадником на спине, покачиваясь, спали, - но некоторые во сне, раскачавшись, роняли седока или же вместе с ним падали на холодный снег.
   Под утро ветер переметнулся, усилился, задул с запада, поднимая снежную поземку, заметывая пешцев, нагребая сугробы вокруг телег и конных. Что было бы дальше, если бы впереди в утренних сумерках не замельтешили темные тени вражеских пластунов, послышались звуки сопения тысячи носов, кашля и приглушенный стук-бряк оружия - все это быстро приближалось...
   Многие русские, полуостуженные, продрогшие (пот на спинах так и не высох, и нижнее белье стало леденяще-мокрым), даже обрадовались: "Хочь согреюсь!" Судорожно нашаривали-хватали плохо сгибающимися пальцами свое оружие...
   0x08 graphic
До рассвета шел бой сторожевого полка русских с напавшими на них "татарами". Ни правое, ни левое крыло, основной большой полк рязанский не участвовали. Был приказ, чтобы увлекшись, не шли вперед, не наступали, не отрывались. Но когда рассвело, русские сражающиеся увидели-разглядели и поняли, кто перед ними. Самолюбие было сильно задето: рязанцы всегда били, не считаясь числом, мордву, буртасов и оседлых половцев и других народцев, а тут столько времени, принимая их за татар, бились с ними, как с серьезным противником. Закричали, заревели громовыми голосами русские, встали во весь рост - сначала по одному, потом - все - и с боевым кличем пошли валить-ломать ряды пеших "татар", и, которые, еще не были убиты, вначале по одному, а затем и остальные, побежали, бросая оружие, спотыкаясь, падая, не вставая на ноги, по-звериному: на четвереньках - махом...
   Рязанские пешцы (сторожевой полк и пешцы из основного полка), вложив в погоню всю силу, злость-ярость, оторвались от остальных и неожиданно были атакованы спереди, по бокам конными лавами врага, которые, приблизившись на лучный бой, устроили карусель вокруг русских, стреляя из луков: тысячи стрел затемнили воздух и усыпали преследовавших пешцев. Рязанцы вначале растерялись-остановились, затем, прикрываясь щитами, начали медленно отходить назад, но тут тяжелая конница татар вклинилась в свободное пространство между пешцами, далеко оторвавшимися от своих, и, развернувшись, стала колоть, рубить, сбивать топтать обученными боевыми конями в окованных в легкие кожаные латы, не прорубаемые ни мечами, ни копьями рязанцев...
   Одновременно (в это же время) лавы легкой татарской конницы окружили основной рязанский полк и начали просто расстреливать... Только конная дружина князя Романа, преодолев встречный смертоносный ливень стрел, пробивающий даже стальные пластины русской брони, проходящие сквозь кольчугу, как будто бы ее и нет, оставшиеся в живых, приблизились на ближний бой и, вступив в контактный бой с монголо-татарами, смогли сами вырваться из смертельной петли и помогли великому князю с небольшой частью личной дружины уйти от гибели...
  
   Вот как описывается это сражение в "Повести о разорении Рязани ханом Батыем": "И пошел (Юрий Ингоревич) против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских. И напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый (руководил этой битвой Судэбэ), что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева Божия кто постоит! Батыевы же силы велики были и непреоборимы; один рязанец бился с тысячей, а два - с десятью тысячами. И увидел князь великий, что убит брат его, князь Давид Ингваревич, и воскликнул: "О, братия моя милая! Князь Давид, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!" И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно сражаясь, так, что все полки татарские дивились крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Здесь был убит благоверный великий князь Юрий Ингоревич (нет, не убит), брат его князь Давид Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенчкий, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные, и воеводы крепкие, и воинство: удальцы и резвецы рязанские... Ни один из них не повернул назад, но все (не все!) вместе полегли мертвые. Все это навел бог грехов ради наших.
   А князя Олега Ингоревича захватили еле живого..."

. . .

   ...Бату-хан вышел на воздух. Метель стихала. Небо яснело. Сидя верхом на коне, с открытым смуглым лицом, встречал, смотрел и слушал то и дело прискакивающих к нему гонцов-скоровестников, затем, глядя на застолбеневшего перед ним скоровестника, думал какое-то время, если нужно было, еще раз дополнительно выпрашивал-уточнял, а потом отдавал короткие четкие приказы, и гонец, повторив приказ, крутанувшись на месте, пускал коня в карьер - уносился прочь. Верховный был в курсе всех событий и знал, что происходит не только в зоне действия его армии, но и вокруг, потому он часто, опережая события, сам отсылал гонцов-скоровестников с приказами, указаниями и требованиями, за неисполнение которых каралось смертью независимо от чина и сословия.
   Недалеко (под рукой) всегда находился Урген - один или с помощниками-юртаджи. Бату позвал главного юртаджи, спросил:
   - Что сообщает Судэбэ?!.
   - Ничего нового. Ты все то уже знаешь.
   - Все равно: проговори!
   - Рязанский князь разбит! Все пешее его войско полегло, он с оставшимися у него конной дружиной и конниками князя Романа окружен. Ночью их было трудно взять: они огородились телегами и возами. Решили подождать до утра: к утру будут готовы катапульты и большие луки, стреляющие стрелами-копьями, поражающие людей и коней на большом расстоянии; мы их закидаем огромными камнями и расстреляем большими стрелами!
   - Почему Судэбэ не берет их в плен?! Из них хороший впомогательный рязанский тумен можно создать!
   - Им предлагали, но они предпочитают смерть, чем плен.
   - А князя Олега пленили же!
   - Он был без сознания, тяжело ранен... Как только он немного придет в себя, Судэбэ пошлет его к тебе. - И, предвидя вопрос, Урген продолжил: - У нас большие потери: мы остались почти без союзного пешего войска; много кипчакских сотен полегли в бою...
   Бату-хан сделал резкое движение в сторону Ургена, тяжело смотрел на него (мог и так), опустил-прикрыл меховой ослепительно белизны шапкой (из снежного барса) свой широкий высокий лоб:
   - Передайте всем, что мы не можем нести такие потери!.. Было сказано, чтобы с урусами не вступать в открытый бой! Нужно загонять их в ихние деревянные города и сжигать их вместе с женами и детьми, если не сдаются!..

. . .

   Великий князь Юрий Ингоревич и его племянник князь Роман Игоревич со своим воеводой Милославом, сидя на разостланных шубах, ждали посланных на разведку с двумя десятками проводниками воинов-дружинников великого князя. Они должны были уже вернуться. Тревожились князья.
   С местными народами-язычниками договорился Милослав - сам некрещеный, язычник (только с ним разговаривали и ему верили меряне и меряне-черемисы, воинственные - не мирные меряне, мещера, мурома, так как русские крещеные в их глазах были предателями веры своих отцов и дедов - еще были живы среди русских и инородцев деды, которые помнили, когда большинство русского населения было некрещеным, так же как и финские волжские племена - язычниками, это почти одной веры, потому они (и некрещеные русские) считали, что боги через монголо-татар наказывают русских за предательство-измену своей вере, потому и не очень-то разговаривали и помогали христианам-русским!). Они с воеводой Милославом были как бы одной веры: не христианами - и это было ближе и роднее, чем язык и даже кровное родство в то время. (Да и, наверное, во все времена!)
   Окруженные русские огородились телегами, которые предварительно опорожнили: хлеб перегрузили на извозных коней, остатки скормили лошадям; мясные и прочие съестные припасы были розданы, - на пустые телеги погрузили трупы погибших русичей, - предварительно попросив прощения у Бога, - придав им положения сидящих, вложив в закостенелые руки им оружие; за телегами встали вооруженные спешившиеся дружинники. В середине, прижавшись друг к дружке, стояли стреноженные, взнузданные, оседланные кони, сытые, отдохнувшие. (Запасные кони, взятые с собой, выручили - рязанцы смогли заменить потерянных коней во время боя.)
   Наконец пришли посланные на разведку. Они доложили, что все пространство междуречья (заваленное трупами, полузасыпанными снегом) охраняется конными татарами, которые, сидя на своих степных мохнатых лошадках, дремлют в седлах.
   ...- В заречные леса нам будет трудно прорваться и с той и другой сторон, - продолжал старший из сторожей, - с восточной стороны татары устанавливают пороки, на возах подвозят огромные камни; настраивают большие луки.
   Юрий Ингоревич перекрестился:
   - Господи, помоги: спаси и сохрани!.. - Кто был рядом и слышал, тоже перекрестились (из крещеных). Повернулся к своему племяннику: - Романе, нам надо вырваться - уйти на Рязань!
   Роман (вдруг все заметили, что в бороде у него появилась седина!) натужился, повернул голову к Милославу: ждал, что он скажет... (У Романа не было теперь княжеской гордыни перед своим воеводой: он уверился в том, что его старый опытный Милослав, сохранив русский дух вместе с верой "дедичей", воинские знания и опыт ратный, накопленный веками и, главное, не скованный "божьей предопределенностью" и предначертанностью судьбы, как это принято в православии (дети Солнца - Даждьбога - были свободны в выборе Судьбы и от них самих зависела жизнь, а языческие боги помогали, если, конечно, люди не противоречили Добру и Справедливости), знает, как это сделать: вывести их из смертельной петли-ловушки, которую им уготовили татары).
   Небо яснело. Крупные звезды горели искристым хрустальным светом. Молодой серпастый месяц - рожками на восток - висел на южной половине неба. Лица уже можно было различать. Хорошо стали просматриваться силуэты людей и коней. Мороз крепчал.
   Воевода Милослав встал, и сказал (просто и мужественно), обращаясь к князьям:
   - Дайте мне всех в мои руки и в мою волю, и я сделаю то, что просите!..

. . .

   С западной стороны заречный лес был совсем близок. Небольшой отряд рязанцев, погрузив на извозных коней раненых, молча атаковал, - хотя знали, что их ожидают, - все равно надеялись до конца, что а вдруг смогут пробиться. Погибли все, но смогли отвлечь татар и дали возможность неожиданно выступить остальному конному войску на восток и достичь почти уже готовые к бою катапульты и большие луки. Уничтожить их не смогли: противник выставил тяжело вооруженную конницу, которая встала как стена, лицом навстречу русским, и сражались насмерть те и другие: от криков-ора, грома сражения сыпался снег с веток елей отдаленного леса!..
   ...И вдруг - неожиданный маневр русских: вся оставшаяся конница рязанцев поворачивает налево (татары в этом направлении сняли тяжелую конницу и перебросили на усиление восточной стороны) и устремляется в открытое поле - на север... Достигли разреженные ряды монголо-татар (пытавшихся лучными стрелами остановить скакавших на них с бешеной скоростью, прикрывающихся красными щитами русских), копьями и мечами прочистили себе путь, уложив никогда не показывающую в бою свои спины татарскую легкую кавалерию...
   Как ни старались на своих быстрых, неутомимых конях монголо-татарские воины обогнать русских и перегородить им дальнейший путь, им это не удалось: на этот раз кони у рязанцев не подвели, да и пошли перелески, а потом - лес, благодаря чему смогли уйти-прорваться остатки (в основном дружинники) от большого великокняжеского войска рязанского и муромского...

. . .

   ...Судэбэ впервые от Джихангира Бату получил выговор: "Ты упустил великого князя рязанского: позволил уйти ему в свой город Рязан! При этом потерял много своих нукеров! Он того не стоит!.."
   15 декабря 1237 года "воронежская группировка" монголо-татар во главе с самим Бату подошла к ближним пригородам Рязани, отдельные отряды сторожей - к самому городу и рассматривала...
   "Город Рязань, столица большого и сильного княжества, был хорошо укреплен. С трех сторон Старую Рязань окружали валы и рвы, а четвертая сторона была прикрыта природной крутизной берега. (Оки - в среднем течении.) Валы Старой Рязани были мощным сооружением и достигали высоты 9-10 м (при ширине у основания 23-24 м); рвы имели до 8 м глубины. Кроме внешнего вала в Старой Рязани был и внутренний вал, который тоже мог стать прикрытием обороняющихся. Мощные деревянные стены (на валах), рубленные террасами, дополняли картину укреплений города".
   Далеко были видны купола (сияющие на солнце) и сами белокаменные храмы: Борисо-Глебского собора на юго-западном крае столичного города; Успенского собора на южной части Рязани и Спасского на северной стороне под южными стенами Среднего города (Старой Рязани). Было 10 городских ворот, над каждыми из которых громоздились башни. На западной стороне вдоль городских стен (слева омывала река Ока) с юга на север лежал Подол: усадьбы, огороженные высокими заборами ремесленников - кузнецов, гончаров, железоплавильщиков, медников, ювелиров, стеклодувов, каменщиков и т. д. Кроме Посада было Южное Предградие, где тоже жили и работали ремесленники. Недалеко вокруг Рязани были поселения крестьян.
   Легкие конные отряды татар построились, изготовились и промчались по ближним селениям вокруг, поджигая дома (с соломенными крышами), выбегающих полуодетых жителей-мужчин и молодых женщин пленили, остальных: стариков, детей и женщин - расстреливали, рубили саблями. Такие городки, как Исады, - в пригородах Рязани подобных городков было около десятка - брали уже специальные штурмовые отряды спешившихся воинов из вспомогательных или союзных войск, которые гнали впереди себя огромные толпы пленных русских. Невысокие укрепления этих городков, состоящие в основном из одного ряда частокольных стен на валу и рва перед стеной (непреодолимые летом, - наполненные водой и вбитыми на дне кольями), зимой были легко преодолимы, - к тому же рвы обычно заваливались людьми - пленными, гибнущими при штурме, - брались без большого труда: после преодоления рва частокольные стены, деревянные ворота выбивали ручными таранами, - штурмующих прикрывали (вели непрерывную стрельбу из луков по защитникам) позади их бегущие воины монголо-татарского войска.
   0x08 graphic
Небольшие гарнизоны-засады защитников этих городков, как правило состоявшие из простых жителей, были не воинами и даже не охотниками и луки брали (большинство) впервые жизни; вместо копий у них - рогатины, вместо мечей в руках - секиры-топоры да деревянные ослопы. К тому же не каждый мог стрелять, убивать своих, русских! Да и высунуть голову было невозможно: в них тут же летели тяжелые стрелы, выпущенные из дальнебойных боевых татарских луков.
   Через какое-то время несколько монголо-татарских установок-катапульт забрасывали защитников бочонками (или глиняными горшками) с зажигательной смесью на основе нефти; начинали стрелять из луков зажигательными стрелами, свистящими, издающими страшные звуки...
   Деревянные городки вспыхивали, высоко поднимая огненные столбы, разбрызгивающие искры вокруг, и тут же врывались штурмующие и началось избиение-резня практически беззащитных людей-жителей (в том числе женщин, стариков и детей)...
  
   Ранним утром 16 декабря 1237 года примчались к самой Рязани первые конные монголо-татарские части первого эшелона (так неожиданно-ожидаемо появившиеся!) и окружили город, заставив поразительно точной стрельбой из луков убраться всех русских за городские стены.
   Зажигательными стрелами подожгли Подол, Южное Предградье и отдельные жилые и хозяйственные постройки вокруг города.
   Силы врага нарастали: начали подходить уже крупные воинские подразделения и соединения татар - шли до вечера, в ночь и на следующий день, - так до 19 декабря силы нарастали...

. . .

   Князь Роман Игоревич и его воевода Милослав, стоя на надвратной башне Южных ворот, наблюдали за происходящим и горячо заговорили между собой о предложении монголо-татар сдаться - в стороне стоящие четыре дружинника прислушивались и тоже зоговорили-заспорили. Их разыскал великокняжеский вестник и сообщил, что умер старый воевода Коловрат. (Это был второй сердечный приступ: первый после того, как сообщили о гибели рязанского войска под Воронежом, - тогда он слег; второй - сегодня, когда узнал об окружении Рязани татарами.) Тридцатилетний Роман, стараясь скрыть волнение, вновь - к своему воеводе:
   - Я пойду, попрощаюсь с ним... - И громко, резко: - Не ко времени эдак-то он!.. Сына не дождался и сноху с детьми на кого оставил! А ты вели всей дружине приготовиться к вылазке - это будет наш ответ, и клич бросьте: пусть желающие присоединятся к нам, а с Юрием Ингоревичем обговорю - думаю, согласится: ведь нельзя же сидьмя сидеть и ждать, когда нас вожгалят!..
   Взяв с собой стремянного и своего оруженосца, князь Роман спустился со стены и борзо зашагал от Южных ворот по Столичному граду в сторону Крома. (В северную часть города.) Рязань была забита людьми: жителями Рязани, пригородов, окрестных селений, войсками и лошадьми...
   Великого князя нашел на молебне в Спасском соборе. Службу вели молодые священнослужители. (Епископ рязанский, узнав о поражении-гибели великокняжеского войска, уехал вместе со своим окружением в Муром.)
   Князь Роман попросил одного из церковнослужителей передать великому князю, что пришел его сыновец Роман и просит князя поговорить с ним. Молодой протопоп вернулся с ответом, чтобы Роман присоединился к молебну и подождал, пока не закончится служба...

. . .

   Бату-хан расположил свой стан на левом берегу реки Прони, - недалеко от Рязани. Отсюда днем в ясную погоду хорошо просматривался стольный град и все подходы к нему, окрестности, а сам он со стороны окруженной Рязани был трудно досягаем.
   Как доложил главный юртаджи Урген, за стенами Рязани укрылось около 18 тысяч урусов: жители града, пригородных селений и ближайших окрестностей - в основном "карачу" (чернолюдины), в том числе женщины, дети и старики; воинов - мало: не более 2-2,5 тысяч.
   Бату, глядя в глаза Ургену:
   - Что нам ответили?
   - Ничего...
   - Продолжайте!..
   Явно сил для взятия Рязани было уже достаточно. Инженерные и артиллерийские части монголо-татар развертывались. Собирались большие баллисты, катапульты, ставились на огромные лыжи-бревна и толпами пленных (мужчин, женщин) волоклись-толкались по дорогам и - напрямую к восточной части городских стен: к Исадским, Ряжским, Южным воротам. Туда же тащили по снегу огромные тараны-бревна, окованные с ударного конца железом. На главной улице Подолья с юга на север - напротив западных городских стен - также устанавливались большие стационарные баллисты, стрелометы (аркбаллисты), катапульты, которые защищались огромными щитами. Кроме того, отдельно поставили несколько баллистов, стрелометов и катапульт, нацелив их на Борисоглебские, Оковские, Подольские ворота и особо - на Кром. Руководили всем этим китайские мастера огненного и лучного боя - специалисты по фортификации.
   Уже начали подвозить на санях русские селяне к катапультам (под присмотром конных конвоиров-татар) огромные камни, выкопанные на правом крутом берегу Оки; к баллистам на извозных лошадях везли заряды для "огненного" боя.
   (Монголо-татары в первый период завоевательных походов Батыя на Запад еще сохранили военно-тактические и стратегические методы ведения боя, вооружение - и в том числе применение осадных машин - времен Чингисхана. Последние в тактико-техническом отношении имели большое разнообразие в зависимости от типа и назначения. Так, например, эффективная дальность стрелометов доходила до 500 м, катапульт - до 200 м, а самые мощные "требуше" метали снаряды до 100 кг и разрушали зубцы и настройки каменных стен и башен, проламывали стены. И вся эта осадная техника, - в составе инженерных (и "артиллерийских", конечно, не в современном понимании) частей, - передвигались очень мобильно для того времени вместе с конными войсками. У кого-то из читателей перед глазами появились хрестоматийные картины обозов, с тянущимися рядами катапульт, баллист, таранов и других орудий - это в описании писателей исторических романов. Монголо-татары не возили в дальных походах осадные и "артиллерийские" машины - достаточно было взять с собой специалистов и определенное количество редких материалов, конструкций (уникальные металлические и не металлические узлы, кунжутные веревки, ингридиенты для горючих смесей и зарядов, а также формы и оболочки для них и т. п.). Остальное: дерево, камень, металл, сыромятная кожа, конские волосы, известь и даже горючие вещества (на Руси - деготь, смолы) и дармовая-рабская рабочая и вспомогательная (нередко и союзническая) воинская сила - находились на месте боевых действий. Там же отковывались недостающие металлические части для орудий, осадных машин. Снаряжались снаряды и т. д.
   Чтобы не было у Вас, читатель, представления, что на Русь напали кочевники-дикари, я только перечислю, какие снаряды и взрывные устройства они имели и применяли в сражениях: ракеты "огненная стрела" с пороховыми зарядами, огнеметы-пушки; снаряды были: осколочно-зажигательные (имели пороховой состав, начиненный железными колючками), осколочно-взрывного действия с железной оболочкой, "огневой кувшин" - взрывался со звуком грома, на заданной высоте и расстоянии, разбрасывая пламя до 50 м, прожигал стальные латы, "огненный шар" - подобного же действия, кроме того, применялись снаряды отравляющего и раздражающего действия: "дымовой шар", "шар ядовитого дыма" (из аконита, белены и плодов кретонового дерева), с негашеной известью, с фекалиями и т. д.
   Вот с какими умелыми, хорошо организованными и отмобилизованными воинскими соединениями, с опытными профессионалами-воинами и отлично вооруженными и снаряженными и оснащенными современнейшими для того времени вооружением, в том числе и штурмовыми орудиями, осадными машинами, врагами, покорившими полмира, вступили по отдельности (практически конкурирующие-враждующие между собой) русские княжества. Государства-княжества были в социально-экономическом и культурном отношении настроены на мирное развитие; народы жили не ратным - разбойным - трудом, а производством продуктов питания, товаров потребления и производства; строили города, селения и многое другое: кормили и одевали себя и "нетрудовые" сословия, строили жилье, промышленные и хозпостройки; благодаря православию воздвигали, дивно украшая, великолепные соборы, церкви; при этом народ облагораживался, получая знания и приобщаясь к мировой культуре.
   На Руси, конечно, были войны, но они велись небольшими силами - частями, а иногда решались воинские задачи лишь подразделениями. При этом мужская часть населения, кроме воинов профессионалов-дружинников, практически не участвовала в битвах и продолжала трудиться-заниматься мирными делами в это время. Но умели воевать и были сильны: враги, которые приходили с Запада, из Степи, всегда получали отпор - никогда ни под кем Русь не была, - и чужого не брала: ей хватало своей земли, своих богатств. Жили в русских княжествах в основном землепашцы, мастеровые разных профессий - мирные люди, потому древнеруссы от природы (образа жизни) были добры, гуманны и, как никто, великодушны. (До монголо-татар на Руси не знали матерных слов, какие у нас сейчас среди деклассированного и неграмотного населения еще бытуют. Самое страшное ругательное слово было "коровин сын", это подверждают летописи и письмена простых жителей в сохранившихся и найденных берестяных грамотах.)
   Вот Рязань уже плотно окружена снаружи по периметру конными и спешившимися сотнями сотен монголо-татарами. На восточной стороне городских стен, напротив ворот - на расстоянии недосягаемости русских арбалетных стрел (били в два-три раза дальше обычных лучных стрел) расположилась татарская конница, союзные и вспомогательные войска (первый - передовой - эшелон). Верховые, пользуясь возможностью, отдыхали, спали, сидя верхом на своих неутомимых степных мохнатых лошадках, которые раз в полсуток менялись. (Во время боя, преследования, быстрого передвижения - чаще.)
   На помощь группировке, осадившей Рязань, стали подходить тумены, посланные для захвата удельных рязанских княжеств: Белгородского, Ижеславльского, Пронского и Ряжского с городками, пригородами и селениями.
   По пути, поднимаясь на север к реке Оке, двигаясь по льду реки Прони, они взяли без боя, оставленный без защиты (без гарнизона) большой город Новый Ольгов на реке Оке - южнее, недалеко от Рязани, - одновременно этим действием закрыли путь помощи, которая могла прийти с запада в осажденную Рязань.
   Прибывшие докладывали Бату, что Белгород, Ижеславль, Ряжск взяты и за то, что оказали сопротивление, население этих городов уничтожено (от грудных младенцев до стариков), сами города сожжены, разрушены - остались от них пепел, зола и обожженные груды глины (от глинобитных печей), заваленные окровавленными трупами русских людей. (Ижеславль и Ряжск уже никогда не восстановились - так и остались "летописными городами".) Относительно крупный, с большим населением, но с малым гарнизоном-засадой Пронск сдался без всякого сопротивления, уверовав в обещания монголо-татар, что город и жители будут пощажены. Действительно: жителей не убили: отобрали ремесленников, молодых женщин, девушек и подростков и, организовав конвой, отправили многотысячным караваном привязанными друг к другу по 50-100 человек, в Каракорум - столицу Великой Священной империи Монголов. (Это было начало этапирования пленных русских - вначале в коренные монгольские улусы, затем - в Золотую Орду. Конечно, доходила до конца этапа только малая часть плененных - не выдерживали пеший дальний тяжелый путь и гибли.) Тех немногих пронских воинов, которые были во внутренней охране княжеских дворов и хозяйственно-складских помещений, оказавшихся не по своей воле в руках монголо-татар, построили и предложили служить хану Батыю. Русские отказались. Тогда им предложили сдать и личное оружие (засапожные ножи), снять доспехи. В том числе и кольчужные рубахи; дали восьмерым длинные супоневые ремни и велели своим товарищам, отведя руки назад, крепко завязать, но они зароптали, побросали под ноги супоневые ремни. Залп татарских луков - свист длинных оперенных стрел - и все восьмеро, утыканные (некоторые пробитые насквозь) стрелами, попадали на землю и закорчились в предсмертных муках, кровавя белый холодный снег горячей дымящейся красной кровью. Конные монголо-татары уплотнили кольцо окружения, приблизились к остальным и, играючи, обезглавили стоящих на снегу полураздетых пленных воев. Тела без голов какое-то время еще стояли, разбрызгивая кровь из обрубков шей, а затем падали на свои еще моргающие и страшно корчащие рты головы, валяющиеся на красном парящем снегу, и начинали корчиться-дергаться в агонии... Молодые сердца и легкие никак не хотели умирать и бились, выбрызгивая из сонных пульсирующих артерий остатки крови и дышали-хрипели через обрубки-трахеи... Остальных плененных жителей Пронска, так же как и других, захваченных во время боевого продвижения монголо-татар вдоль реки Прони, гнали к осажденному стольному граду земли Рязанской. По мере приближения к реке Оке и к столице Рязанского княжества толпы пленных возрастали в сотни раз.
  
   Вокруг Рязани на расстоянии недосягаемости русских лучных стрел (часть защитников города засели за "градскими предстенницами", которые представляли собой невысокие частокольные стены сразу после рва перед самыми городскими стенами) враги начали устанавливать с помощью нагнанных пленных внешние частокольные ограждения из свежерубленых бревен, за которыми укрылись татарские лучники...
   ...Неожиданно открылись Ряжские и Южные ворота, и из Южных ворот вылетела конная дружина Романа Игоревича, усиленная добровольно присоединившимися к ней конными воинами-рязанцами, из Ряжских ворот выехала объединенная дружина, состоящая из остатков конной дружины великого князя и удельных князей! Прорвали оцепления конных татарских сторожей и начали рубить-крушить осадные машины и прислугу, а затем соединились и устремились в сторону развернутого тумена первого эшелона войск монголо-татар (автор не смог установить, чей был тумен) на правом берегу Пронска - напротив стана Джихангира Бату.
   На этот раз сражение шло не по правилам боя, отработанным монголо-татарами веками: бились в ближнем бою, без применения луков-стрел, невозможно было джигитовать, уворачиваться, потому русский, как правило, при встрече один на один с противником ударом своего длинного тяжелого меча поражал степняка: тот падал с седла мертвым или же оглушенным (когда успевал защититься круглым щитом) под копыта (тоже дерущихся) коней...
   Джихангир сигналами и через вестовых приказал всем находящимся вблизи постам и подразделениям немедленно перекрыть пути отступления рязанцам обратно в город! Вызвал подкрепления со второго эшелона. Бросил на помощь атакованному русскими тумену тысячу тяжелой конницы из своего личного тумена.
   Татары атакованного тумена, хотя понесли потери, наконец оправились от неожиданности и непривычности ведения боя, сумели вновь построиться в боевые порядки и, благодаря подоспевшей помощи и своему огромному опыту и умению, остановили продвижение русских, а потом начали теснить, окружать...
   Роман привстал на стремена, оглянулся: назад им нет пути - в город уже не пробиться, с флангов к татарам подходили подкрепления. Надо было принять решение сейчас - иначе окружат! И он, как князь, принял решение: развернул свою дружину направо, а за ним воевода Милослав - всех остальных, и совместно атаковали на прорыв в сторону правого пологого лугового берега реки Прони... Им это удалось, так как противник еще не успел подтянуть на правый фланг войска - усилить. Бронированный конный клин из профессионалов-дружинников прошел сквозь строй отчаянно дравшихся монголо-татар, - за ними в прорванную брешь хлынули остальные русские, - вышли на лед реки Прони, - по нему - на лед Оки!.. В вечерних сумерках смогли уйти в заокские луговые леса - оторваться от преследования... Роман смог провести свои войска и присоединившихся к нему русских в Коломну...
   (Сторожевой тумен Кюлькана, растянувшийся на большое расстояние, не смог помешать этому.)
  

2

   Рязань гудела как гигантский растревоженный улей: звонили колокола соборов и "била" церквей, - особо выделялся мощный громоподобно рокочущий голос вечевого колокола, звуки которого на десятки верст долетали вокруг и извещали народ (на этот раз) об опасности, нависшей над Рязанью, звали народ на борьбу с врагом, просили помощи и одновременно грозили врагу, поднимали дух русских, - крики, ор многотысячной толпы заполнившей улицы, дворы усадеб; слышались молебные песнопения, с другой стороны - языческие заклинания... Дымили костры, на которых в больших котлах разогревали смолу, кипятили воду; мастеровые раздували сыродувные горны - нужно железо, много - для кузней, где из криц выковывали оружие. (Большая часть мастерских, в том числе и по выплавке железа, кузни остались в Посаде - они уже работали на татар.)
   Высшая знать, "житьи мужи" с семьями, - среди них и великий князь c княгинею, со снохами и внуками, - под ведением священнослужителей (епископ рязанский незадолго до осады града уехал в Муром!..) проводили молебен в Успенском и Спасском соборах и церквях (при свете горящих восковых свечей - днем и ночью!).
   Другая часть (тоже немалая - много было среди них простого работного люда) собралась вокруг огромного Алатырь-камня. (Священного камня, установленного на том месте задолго до возведения града Рязани.) Внешне камень был похож на огромную гальку: в высоту - в рост человека, в ширину и длину - в полтора роста.
   Сорокалетний Онфий, внук жреца, в полушубе (на поясе висели языческие символы и обереги), - русобородый, из-под медвежьей шапки торчали светло-золотистого цвета кудри, глазастый, высокий (как все в то время русские - из славян), плечистый, - кормил Священный камень. Ему бросился помогать Лунько, беленький улыбчивый, судя по бороде, не старый (с охотничьим луком за спиной), копье передал жене Малуше: "На, подержи!" - а сам схватил протянутый ему глиняный горшок с молоком и стал лить-кормить камень: молоко разлилось поверх уже замерзшего ранее разлитого молока и тут же превратилось в белый лед. С другой стороны стоящие Оленица и Полюжиха кидали на свою половину деревянными ложками жидкую кашу, которая крепко примерзала неровными комками к камню.
   Позади Онфия и Лунько стоял младший брат Онфия Рогота и слушал, как Онфий руководит проведением языческого обряда жертвоприношения Алатырь-камню и выкрикивает-поет заклинания-причитания.
   - Священный оберег-камень Алатырь! - Громким и сильным голосом - далеко было слышно, а потом шепотом (слышали только близстоящие), скороговоркой на непонятном для многих колдовско-ведунском языке - заклинания-причитания. Снова во весь голос: - Тебе много лет (ученые считают, что камень принес последний ледник, а европейцы-кельты, жившие до финских племен и славян, нашли и сделали его языческим символом, где-то чуть более четырех тысяч лет тому назад), и ты помнишь времена, когда мы, славянорусы, почитали своих древних богов!.. Когда мы считали себя детьми главного старого бога Семаргла - в действительности таковыми и были! - который потом нас передал своему сыну Дажьбогу. И мы остаемся детьми Солнца! Через тебя, Алатырь-камень (вновь - заклинания-причитания), мы доносим наши молитвы и приносим требу нашему Главному богу и другим богам, которые пестуют, защищают и дают нам все, что нужно для жизни на Земле: еду, кров и многое прочее другое. Ты уж прости нас - смилуйся, что в последнее время мы редко стали приносить Тебе еду и жертвы, не всегда в нужное время приходим к Тебе на поклонения и почитания, прости нас! Прости и за то, что многие забыли Веру своих прадедов и пращуров, переметнулись в чужеземную Веру, которую нам привязали огнем и мечом - Ты ведь знаешь об этом! (Заклинания-причитания.)
   Мы помним, как Ты нас, рязанцев, уже предупреждал-наказывал двадцать девять лет тому назад: сожжен был наш стольный град вместе с нашими домами и пожитками, церквями - но люди-жители остались живы (Великий князь Владимирский и Суздальский Всеволод Юрьевич Большое Гнездо в 1208 году взял Рязань на щит и сжег город, предварительно разрешив жителям выйти из предрешенного к уничтожению города, взяв с собой лишь личные вещи), и мы тогда, вернувшись, попросили прощения у Тебя и принесли кровавые жертвы и вновь стали кормить и поить, и Ты простил нас и помог вновь построить Рязань, воздвигнуть храмы, городские стены... А последние годы, - прости нас! - мы опять забылись... Прости! - Он трижды сказал и толпа трижды повторила за ним "Прости!.." ( Заклинания-причитания - некоторые это тоже попытались повторить, воспроизводя похожие, не понятные никому звуки.)
   Рогота, идя сюда, не хотел преклоняться перед Камнем, но видя людей, истинно верующих в своих "народных" богов, и пронизанный исходящими от них какой-то живительной энергией, вдруг расчувствовался, загорелся отвагой и силой (как физической, так и духовной). Он посмотрел на серое зимнее вечереющее небо, и ему подумалось, что было бы, если сейчас над головой светило летнее горячее Солнце-Даждьбог, помог бы Он своим детям-людям, не позволил бы такому ужасу-беде случится! Рогота мысленно взмолился к Солнцу, которое было за тучами, появляющемуся в ясный зимний день на полуденной стороне низко над горизонтом и совсем ненадолго. Просил Его, чтобы он дал силы и мужества всем рязанцам отстоять свой родной город, чтобы помог всей Русской земле подняться в единении на борьбу с врагом и помочь уничтожить, выгнать неведомых ворогов-степняков за пределы земли Русской, и, чтобы Он помог отнять у врага силы и нагнать на них страх и болезни...
   Но большая часть людей-жителей, состоящая в основе из работных - смердов - мужчин и женщин, - вооруженных охотничьими луками, трекольями, копьями, секирами, а кто-то из мужиков - огромными ослопами, под руководством опытных воев и немногочисленных полусотенных и сотенных, были на городских стенах и готовились к обороне, другие, имеющие боевые луки, лезли на надвратные башни, через "городники" выходили в "предстенницы градские" и начинали стрелять из луков по татарским конвоирам, которые охраняли и заставляли пленных строить из подвозимых бревен острожные стены, огораживая город от внешнего мира и, главное, сделать невозможным неожиданные вылазки защитников осажденного города или, в случае поражения, уйти. Русские стрелы, выпущенные даже из боевых луков, как правило, долетали до цели уже на излете, потому, попадая в цель, татарскую кожаную броню не пробивали. Сверху, с навесных деревянных бойниц, через "скважни" рязанцы тоже начали стрельбу, и теперь кое-где летели на монголо-татар арбалетные (самострельные) стрелы, выпущенные опытными умелыми воинами, которые поражали, но арбалетов было мало, и они не были скорострельны, как луки.
   Татарские лучники, укрытые за (почти достроенными) острожными стенами, в свою очередь открыли ответную стрельбу: точную, скорострельную, вынудив рязанских лучников, оставшихся в живых, укрытых за "предстенницами градскими", больше уже не высовываться. К монголо-татарам, засевшим за внешние острожные стены, все подходило и подходило усиление. Ведя точную убойную стрельбу и по "скважням" навесных бойниц, они заставили защитников Рязани на время укрыться от стрел и пока не высовываться и не стрелять...
   Заработали камнеметные машины рязанцев, установленные на усадьбах жилых домов горожан вдоль восточных и южных стен. Они били так, что кидаемые камни бомбили внешние острожные стены, сооруженные татарами, где они, укрываясь, отстреливали защитников города. Разнокалиберные камни летели густо и кое-где начали разрушать острожные стены, поражали засевших за ними вражеских лучников.
   В ответ монголо-татары - по мере готовности и сборки - из баллистов, катапульт "открыли огонь" и стали пускать огромные стрелы-копья-факела, которые летели очень далеко: практически достигали любого здания, сооружения в Рязани и, воткнувшись в крыши зданий, домов, построек, светлицы теремов, избы, ярко вспыхивали, обдавая жаром и разбрызгивая в стороны горящие шипящие капли "земляного масла" (нефти). Горели и воткнувшиеся в снег, лед, расплавляя все вокруг, и, добравшись до дерева или другого горючего предмета, материала, поджигали; если снег оттаивал до земли, то вспыхивала и земля, залитая кипящей горящей нефтью... Немного погодя на город полетели "бамбуковые огненные ястребы" - зажигательные ракеты... "Огневые кувшины" и "огневые шары", не долетая до земли, рвались, исторгая гром, поражали все неукрытое живое в радиусе полусотни метров. Стало светло и жарко даже ночью вокруг осажденной Рязани, а что творилось в самом городе, трудно было представить: казалось, горит все!.. Выворачивающие душу вопленные крики заживо горящих людей: женщин, детей, стариков - и рев яростно мечущихся в бессильной ярости мужчин. В толпу людей, пытавшихся у себя и друг у друга потушить горящую одежду и одновременно укрыться от нового извержения огня и от поражающих камней и стрел, осколков рвущихся снарядов, влетали скачущие огромными живыми факелами оставшиеся в городе лошади и другая домашняя "животина", которая, раскидывая и поджигая то, что еще не успело вспыхнуть, вновь уносилась прочь из пылающе-ревущего ада. Да, это был ад! - и не небесный, а земной! - только люди могут превзойти в злодействе богов!..
   Балисты и катапульты все усиливали "бой". Одни продолжали вести "огонь" по всему городу, другие начали целенаправленно бить по "предстеннице градской", по городским стенам и по надвратным деревянным башням с бойницами, разрушая и поджигая, убивая и сметая со стен все живое. Продолжали рваться осколочно-зажигательные заряды (начиненные порохом и металлическими поражающими предметами), "огневые кувшины" и "огневые шары со звуком грома", снаряды с железными оболочками с пороховым же зельем, и, конечно, продолжали закидывать город огромными ("неподъемными") камнями. Утром, после рассвета, татары перенесли обстрел с городских стен и ворот вглубь - в город.
   Тут же на рязанских стенах появились защитники с ушатами снега, бадьями с водой и потушили огонь, который, надо сказать, "слизал" только деревянные бойницы и забрала, сами стены из толстых дубовых бревен трудно поддавались огню (тем более что с внутренних сторон были засыпаны землей), и в это же время со всех сторон на штурм городских стен побежала тьма людей, вооруженных копьями, саблями, трекольем, некоторые держали в руках огромные деревянные дубинки. Среди них группами по 20-30 человек несли длинные (сделанные из цельного дерева) лестницы. Сверху, со стен, защитникам казалось, что эти гигантские штурмовые лестницы сами плывут среди моря людей, одетых в зипуны, редко - в шубы, в одной рубашке, и устанавливаются на стены. Чуть позади края толпы-моря людей барражировали конные татары, которые держали в руках луки, копья - у некоторых сверкали сабли. Вначале не верили рязанцы, но теперь убедились, что на них идут русские, набранные из плененных, а гонят их монголо-татары, которые не давали русским не только останавливаться, отставать, но даже оглянуться, - 2-3 стрелы поражали ослушавшегося, поэтому пленные сами себя подгоняли: позади бежавшие заставляли передних бежать побыстрее, чтобы не быть самим убитыми. Первых забравшихся наверх рязанцы-защитники встретили не так решительно, и даже некоторые поколебались: "Может, пустить? Не убивать? Все же русские, подневольные?!." Но окрики сотенных и полусотенных, бывалых дружинников заставили защитников из городских жителей и других невоинов быть решительными. Вскоре и они убедились, что русские-"переметчики" все-таки сражались всерьез - им нерешительность стоила своей жизни и жизни своих близких и родных: их семьи (жены, дети) были согнаны, как овцы, недалеко от города (им, женкам, детям, хоршо было видно, как ихние мужья, братья, дяди лезут на городские стены, и все они знали, что жизнь их зависит от того: возьмут или не возьмут осажденную Рязань их родные. Их крики-плачи не слышали штурмующие и защитники Рязани из-за ора-грохота-боя, но они видели их, и этого было достаточно, чтобы понять, что происходит с ними!
   Весь день, всю ночь шел бой! От пленных русских, штурмовавших, остались только небольшие кучки израненных обессиленных людей, которых татары расстреляли на месте. Теперь монголо-татары бросили в бой войска первого эшелона - ожесточенность сражения еще усилилась (казалось, куда еще ожесточеннее!). Город продолжал гореть, хотя гореть уже было вроде бы нечему: из зданий остались только ярко освещенные, догорающие огромными кострами остатки усадеб и изб, громадные каменные соборы с блестящими в отблесках огней, позолоченными и медными куполами...
   Рязанцы онемели, оглохли от шума-грохота рвущихся зарядов, ужасающего ора и диких безумных воплей умирающих...
   А поток-море штурмующих все нарастал! Лезли (все народы и народности, племена, призванные в армию Батыя) по лестницам, закидывая крюки, на длинных веревках, держась рукой за веревку, ногами опираясь на бревна городских стен, отчаянно рвались наверх, - у некоторых на смуглых от напряжения перекошенных лицах - слезы...
  
   Враги сожгли, разбомбили в городе вместе с жителями, которые пытались что-то потушить, спасти, не только все жилые и хозяйственные постройки, но и камнеметы, кузни, оружейные и продовольственные амбары, - даже до припрятанного в земле зерна не добраться: завалено - не найдешь, а что не успели схоронить - сгорело... Сгорела деревянная колокольня для вечевого колокола, и упал с высоты огромный бронзовый тяжелый колокол на обледенелую землю - но не разбился! - замер!.. Замолкли и соборные и церковные колокола, - сгорели "верви", за которые снизу дергали языки колоколов. Хотя так же продолжался бой (гром-треск, шум и ор-рев сражающихся людей), рязанцам казалось, что вместе с голосами колоколов и особо - вечевого (зычно-зовущим, исторгающим живительную силу голосом!), город потерял жизненную силу - умер, но они продолжали биться и умирать даже за свой мертвый родной город!.. Презрение и ненависть к непонятно откуда пришедшим врагам была настолько сильна, что они смерть почитали за благо...
   Рогота, Онфий и Лунько тащили полуобгорелое бревно - им помогали Оленица, Полюжиха и Малуша - к воротам, чтобы завалить снаружи вход, поднимали, толкали-подавали наверх на надвратную обгорелую площадку (все что осталось от надвратной башни), чтобы оттуда защитники кинули вниз: поразили татар, пытавшихся тараном выбить ворота, и одновременно завалили вход. Уже сколько бревен притащили, но просят-машут сверху: "Давай еще!" Судя по тому, как сверху падают, пораженые стрелами, то один, то другой, скоро Роготе, Онфию и Лунько тоже лезть наверх, чтобы заменить убитых...
   Рогота распорядился:
   - Онфий, возьми баб и давайте ищите людей в городе - может, кто еще живой - и всех на стены!..
   Сам полез наверх. Только поднялся, ему "чиркнуло" по голове, - стрела унесла шапку. Посмотрел вниз, по сторонам: хотя была ночь, но все было видно как днем. Он попытался вспомнить, который день они сражаются, но, как и многие, не смог: хотелось спать, устал, сильно болела голова и не думалось - потерял счет времени.
   - На, прикройся! - ему подали щит на кожаном ремне, - а то тут же стрелят: нас снизу видать, как тетеря на току...
   Тем временем татары, прикрыв голову и тело щитами от стрел и сулиц, летящих на них сверху, пытались пробиться через завалы - бревна, камни, трупы в 5-7 "слоев" - с тяжелым бревном-тараном к воротам. С башни, установленной в полусотне метров напротив ворот (только теперь заметил), татары в очередной раз пустили веер стрел, - некоторые издавали жуткий свист, - Рогота едва успел прикрыться. Недалеко, с обеих сторон на стены лезли по лестницам, по веревкам непрерывным потоком, крича, визжа, ругаясь на разных языках, воины Батыя. Подумал, что тут, над воротами, еще легко, а каково остальным дни и ночи без перерыва, без отдыха и сна! (Так устали и хотели спать, что некоторые, получив смертельную рану (да простит их Бог!) с облегченьем падали и впадали с сон-смерть...)
   Перепробовав многое, рязанцы (могучие русские мужи) научились бить, сшибать лезших врагов длинными тяжелыми вагами или сталкивали-скидывали с помощью бревен: одни бьют, другие прикрывают от стрел. Не было защиты против прямого удара, который проламывал череп лезшему даже с "шеломом", или вкось, который сбрасывал-сбивал. Штурмущим становилось все легче залезать на стены: росла гора из бревен и трупов под стенами - еще немного, и татары смогут доставать рязанцев копьями, не вскарабкиваясь на лестницы...

. . .

   Шли четвертые сутки ожесточенного штурма и героической обороны Рязани!..

. . .

   Каждые два-три часа к Джихангиру Бату приходят сообщения о ходе боевых операций по овладению Рязани. Кроме того, он сам день и ночь наблюдает за ходом сражения. По всем законам военного дела и по-своему личному опыту (он брал "на щит" города с мощнейшими неприступными каменными стенами!..) знал, что этот деревянный град, с деревянными защитными стенами, должен был бы уже взят!.. Кто же защищает Рязань, - не шайтаны же?!.
  
   За полночь. Вот уже пятые сутки идет сражение-приступ!.. Бату позвал Ургена: и, пройдя по укатанной тропинке к наблюдательной башне над обрывом реки, поднялся - вслед за главным юртаджи - наверх. Тут стояли уже приглашенные ханы и Судэбэ, постоянные наблюдатели (дежурные юртаджи). Пятые сутки одна и та же картина!.. Рязань - первый крупный стольный город урусов, и от того, как они быстро захватят его, многое зависит - даже судьба всего похода на Русь. Северные и восточные залесские русские княжества сильны и огромны как по территории, так и по населению и по военной мощи (конечно, для того времени). (Если бы этим княжествам-землям объединиться и мобилизоваться!.. Одна только Владимирско-Суздальская Русь чего стоила: не уступала практически ни одному западноевропейскому феодальному государству!.. А Великий Новгород с его землями и "пригородами"?!. - даже мы, не помнящие, принижающие величие своих предков, искажающие свою историю в пользу "инородцев", знаем, что Великий Новгород и его "пригороды" (Псков только чего стоит!) сдерживали - не пускали на русские земли - всю рать "псов-рыцарей" всей Западной Европы - защищали и защитили православную Русь от католической Европы! Правда, пытаются перекрестить русского человека они до сих пор - уже другими способами и методами (мы все об этом знаем, видим и молчим, надеясь на государство, а ему пофиг, ведь не страдает мошна у... - людями-человеками их не назовешь! - просто: патологически богатые, властью рулящие), - вместе с православной верой вынуть у него русскую душу - и будет тогда русин таким же, как "европеец" или "амерканец-янки", для которых ценность - "мани-мани" и "заднее место", которое они спасают в первую очередь в момент опасности, а не душу, как православный россиянин: русский, татарин-крещен, мари-черемис...)
   Джихангир Бату созвал на свой командный пункт всех ханов-чингизидов, чьи тумены участвовали в осаде и штурме Арпана (Рязани): Гуюка, Менгу, Орду, Хайдара, Танкнута, Кадана, Бури (Рашид-ад-Дин пишет, что и Кулькан участвовал, но ученый-араб не знал, что Кулькан был переброшен на Северо-Западную часть Рязанского княжества - и потом тоже принимал участие в осаде и штурме Коломны - это тоже рязанский город) и своего полководца-советника Судэбэ. (Во время сражения с великим князем Юрием Ингоревичем и его союзниками тумен Судэбэ понес такие потери в армейских частях, что потерял боеспособность как отдельное соединение, поэтому Бату-хан, оставив полководцу личную охрану, остатки частей и подразделений его тумена и сохраненные инженерные части присоединил к своему тумену), что знал и понимал Бату-хан, знали и понимали все чингизиды, и его советник Судэбэ, и главный юртаджи Урген: столицу Рязанского княжества нужно взять немедленно, так как не исключено и то, что вот-вот огромное объединенное войско владимирцев, суздальцев, ростовцев и, как доносили, великоновгородцев, уже подошедшее к Коломне, может двинуться на помощь осажденным. Чернигов и Северские земли, узнав об этом, обязательно одумаются и тоже придут на помощь. Но они не успеют! На кон поставлен успех похода на Урус! Слишком неожиданно большие потери уже в начале, потому надо завтра же взять Рязан: пять дней беспрерывного приступа измотали и обессилели-обескровили урус Рязан - и, чтобы устрашить, обезволить урусов, надо сделать на месте этого стольного города Рязанского княжества одно большое кладбище!.. и всю землю непокорных сделать пусто, чтобы, зная это, остальные города и веси урусов не сопротивлялись!.. Бату посмотрел на Ургена:
   - Пошли к Щербани, чтобы он снял свой тумен и все сотни и тысячи булгарские с левого берега Иделя и гнал сюда - князь Владимирский Юрий не сдержал слово и вступил на путь войны с нами, он не поверил нам и перебросил свои полки к Коломне, оставив только сторожа со стороны Булгар и Идэля, понял, что мы на него оттуда не пойдем. Бурундай к утру с булгарскими и урускими полками должен быть под стенами Рязан и тумен приднепровских кипчаков пусть гонят сюда к Рязан: в Чернигове до сих пор сидит посольство великого князя Юрия Рязанского во главе с его родным братом и, если даже сегодня получит черниговское войско, не поспеет на помощь Рязан. Войска нужны здесь и сейчас!
   Повернулся к Менгу, Орду и Бури:
   - Мэнгэ! Урдэ! Бурэ! Ваши тумены я берег для больших дел! Завтра утром возьмите князя Глеб с его урусами и кипчаками, усильте себя полками урусов, которые придут с Бурундаем, берите остатки бродников и сами лично поведите на прорыв городских стен между Ряжскими и Исадскими воротами. В течение пяти дней все сделано, чтобы вы тигриными прыжками одолели полуразрушенные стены в этом месте, где даже лестницы для приступа не нужны: трупами уложено-приподнято. (Менгу - будущий великий хан Монгольской империи. В китайской истории монгольской династии Юань, составленной в 1369 году и содержащей жизнеописания выдающихся монгольских военачальников, сказано о Менгу-Мунке, что он лично дрался врукопашную при штурме Рязани.) Мэнгэ! - в твоем подчинении: Урдэ и Бурэ!.. - К остальным: - Другим прорываться каждому на своем участке! Завтра Рязан должен быть взят и уничтожен вместе со всеми живыми!!!
   Это был приказ джихангира! Каждый знал, что не выполнить его невозможно!
   - Доложи, Мэнгэ! Твои действия!..
   Менгу-хан, обдумывая каждое слово, кратко сказал. Другие слушали, глядя на восток, где в ночное время отчетливо было видно, как горит Рязань, как ревет-бушует, грохочет-гремит бой-сражение за город. Велел высказаться остальным ханам-темникам.
   Бату знал почти все, что и о чем ему говорили, он был в курсе всех военных событий, но, как и все талантливые военачальники, он обязательно выслушивал мнения не только своих советников-помошников, но и полевых командиров, которые непосредственно вели бои-сражения, требовал от них высказывать свои личные предложения, как бы они поступили в тех и иных ситуациях, если бы им дали возможность самим принимать решения, менялся в лице, когда кто-то из них, забывшись и увлекшись, начинал говорить противное или не совпадающее с приказом-повелением Джихангира, но никогда не прерывал - выслушивал до конца, а вот с не военными (какое бы высокое положение ни занимали в обществе и рода были знатнейшего) не разговаривал, когда те начинали говорить о военных делах, - фыркал курносым носом, говоря про себя: "Осел не заменит боевого коня!" - иногда и вслух.
  
   Остались втроем. Бату смотрел на Судэбэ...
   - Ты, Джихангыр, все верно делал и делаешь: потери можно восстановить, а наше имя Великое и Грозное и Дух монгольского войска, если потеряем, - никогда!..

. . .

   На шестой день начался решительный штурм Рязани. Вот как описывается это в "Повести о разорении Рязани Батыем": "А на шестой день спозарану пошли поганые на город - одни с огнями, другие с пороками, а третьи с многочисленными лестницами ("Не устояла Рязань. Ушла сила из рук воинов, измученных пятидевной непрерывной сечей, притупились от ударов мечи и копья, иссеклись шеломы и колчуги, уходила жизнь с кровью многичесленных ран. Сразу во многих местах перевалили монголо-татары через стены, хлынули в город")- взяли град Рязань месяца декабря в двадцать первый день. (В летописях имеются сведения о том, что впереди себя татары гнали полуголых детей и женщин (с охапками хвороста в руках), чтобы дожечь полуразрушенные городские стены, разденые, плача от холода - на улице мороз! - они бежали к стенам, чтобы согреться у огня и этим на какое-то время продлить свои жизни...) Безжалостно убивая все живое на своем пути, пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли мечами, а епископа (его не было в Рязани) и священников огню предали - во святой церкви пожгли, и иные многие от оружия пали. И в городе многих людей, и жен, и детей мечами посекли. А других в реке потопили, а священников и иноков без остатка посекли, и весь град пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское, и сродников их - князей киевских и черниговских - захватили. (Великий князь Юрий Ингоревич, как и все воины-мужчины, погибли, сражаясь до конца!) И храмы божии разорили и во святых алтарях много крови пролили. И не осталось в городе ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего - ни отца, ни матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников, но все вместе лежали мертвые. И было все то за грехи наши".

0x01 graphic

  
   Город превратился в руины, заполненный грудами трупов! Фактически закончил свое существование: статус изменился не сразу, но "люди более в него не шли". Основная часть Рязанского княжества была полностью разорена. Со стороны монголо-татар была проявлена совершенно исключительная жестокость!
  

3

   ...Долгое темное затяжное зимнее утро. Евпатий не спит. Думается, вспоминается. Перед глазами Рязань: проводы, отец, жена в слезах и двое младших сыновей, прижавшиеся к нему... "Сейчас, поди, тятя, - воевода большой осады... премогая страдания, ждет!.. А мы все еще в Чернигове!.." Вчера, когда узнали, что рязанско-муромское войско великого князя Юрия Ингоревича разбито монголо-татарами, все перевернулось в душе у Евпатия, он видел, что то же самое произошло и у Ингваря, и у его воев-дружинников. Вон Заметня (полусотник), какой уж тверд и суров, и то затрепетал, а потом - громко басом:
   - Какое время еще можно сидеть здесь, когда дома ждут нас и нуждаются в нашей помощи?! Пока до нас весть доходит?!. Может, татарва уже обложила и приступает к нашему стольному граду?!.
   Евпатий вскочил, отбросил полог, слез с полатей. Велел слуге-отроку зажечь огонь. Умылся, оделся и выбежал из избы, зашагал по скрипучему снегу к своему князю Ингварю Ингоревичу. Ингварь не спал, сидел за столиком, где стояли кувшины, жбаны с медами и закусками, в выделенной ему спальней комнатке, - судя по одежде, он вовсе не ложился. Евпатий - с порога:
   - Княже! Отпусти меня с дружиной (пять десятков человек), у тебя останутся личная охрана-сторожа (примерно, столько же), поскачу на Рязань, по пути, как велено мне, соберу побор в Елецкой и Амченской волостях, там же и, идучи, наберу ратных людей, сколь могу... Каждый меч надобен для защиты и отпора супостатам-ворогам нашим, а тут полеживаем - бока уж все отлежали... Не могу я больше так, и дружина моя гнетется: сколько можно!.. Выехали, когда листвень шелестел на дворе, а сегодня уж студень - зимники по рекам открыты, жито закончили молотить, а мы все ждем!..
   - Сядь, Евпать! На, выпей, - князь Ингварь протянул жбан с хмельным медом "подсласту".
   Теперь только заметил Евпатий, что князь пьяный. ("Господи! До чего жизнь доводит: уж с утра грешим-пьем!") Выпил. Большой белой широкой ладонью вытер усы и бороду, сел и, протянув руки, взял большой кус копченой кабанины, стал жевать.
   - А мне, князю, брату великого князя, каково?!. Сказывают, будто погиб он, но я чую, что он жив, да никто точно не может сказать, что с ним: погиб не погиб!?. Все-таки есть надежда: точного слуха о гибели нет! - Задрал темную бороду, впился взглядом больших черных миндалевидных глаз в сотника - видно было - мучается князь: - Самое главное, что с Рязанью?! Мне, как князю, надо быть там и организовывать оборону и защиту, а я вместо этого сижу и жду, будто милостыню!.. - Вдруг он вскочил, крикнул слуге-отроку (прислуга назначена самим великим князем черниговским): - Подай одежу и помоги - одень!.. В темных глазищах князя отсвечивал свет двух сальных свечей. Одеваясь: - Пойду к Михайло Святославичу!.. И ты со мной!..
  
   Великий князь Черниговский, заранее оповещенный, уже ждал их в малой трапезной со своим ближним боярином Федоровым. На столе - вина, меды хмельные, квасы, еда и закуски... Разделись, прошли, перекрестились в угол, где висели иконы, - тусклый свет лампадки не позволял разглядеть темные лики, - сели напротив. Прислуга вышла. В трапезной остались вчетвером: Михаил Святославович с боярином-тысяцким Федоровым и рязанский князь Ингварь Ингоревич со своим сотенным-воеводой Евпатием Коловратом.
   Великий князь Михаил начал креститься, читая молитву; отмолился, сам наполнил большую братину вином, отпил большой глоток, протянул руку - пустил по кругу:
   - Помянем Гюргия Ингоревича, его братьев и сыновцев, его воинство рязанское и муромское!..
   Посмотрел пытливо на великого князя Ингварь Ингоревич, вздохнул, перекрестился и молча выпил весь остаток.
   Молились: кто - молча, кто, шепча вслух, часто прерываясь на поминание (пили вино, затем перешли на меда)...
   Раскраснелись, ожили чувства у всех; у великого князя мутные пьяные слезы закапали из глаз. Это обозлило молодого рязанского князя Ингваря, он отстранил от себя протянутую руку с братиной, взглянул зло - обжег темными жгучими глазами Михаила Святославовича:
   - Ты виновен! На тебе грех убиеных на поле брани великого князя Гюргия, рязанских и муромских князей и бояр, - всего русского воинства!.. Если бы нам дал помочь, - да какой помочь, - просто сразу отказал бы нам и мы тогда успели бы вернуться, набрав по пути из своих волостей кое-какое войско и помогли бы! - или же полегли со всеми вместе и не имали эдакого сраму!.. Господи! Отсиделись, как последние трусы, в тепле, когда наши отцы и братья, сражаясь за Родину, народ свой, гибли на поле!.. Не простится тебе это, Михайло, - Ингварь встал и, покачиваясь, погрозил пальцем. - Ни Бог тебе не простит, ни народ русский, ни потомки!.. (Вспомнились эти слова Михаилу Святославовичу в 1246 году в Сарай-Бату, когда он принимал мучительную лютую смерть...) Вместо помочи своим кровным единоверным братьям и народу ты загородился, спрятался в своем Чернигове, как улита в своей скорлупе!.. Ненавижу тебя и себя!.. - грохнул кулаком по столу. Все изумились: "Откуда у князя в белых кулачках такая сила?!."

. . .

   Через сутки Чернигов уже провожал рязанских послов и "помочь", которую он дал. (Почти шесть сотен выделил из своей великокняжекой дружины Михаил Святославович, да тысяцкий из городского ополчения - три сотни.) Провожали все три части города: Детинец, Окольничий град и Предградье. Басами ревели большие колокола соборов (Спасский, Борисоглебский и Успенский); невесело-прощально трезвонили колокола церквей Пятницкой и Ильинской и домовые церквушки бояр. Отдельно, уже за городом, проводили музыкально-рыдающие звуки колоколов Елецкого монастыря. А люди?!. Особо женщины и дети со слезами на глазах кричали, ревели, провожая своих мужей, отцов и братьев; махали, поднятые на руки своих матерей, красными ручонками титешные ребенки своим молодым отцам, интуитивно догадываясь, что прощаются навсегда!.. Евпатий Коловрат ехал на полконя позади своего князя (его князь Ингварь Ингоревич назначил главным воеводой своего объединенного войска), изредка бросая на провожающих особо быстрый и острый взгляд (не замечал, как у самого тоже слезы катятся из глаз), и вновь ему вспомнились жена и сыновья (она, ополоумевшая, бросалась ему на шею: "Не пущу!.. Не увидимся мы больше с тобой!.." - "Ты что, Донька, загодя хоронишь меня?!" - и оттолкнул ее от себя...). Евпатий поднял глаза: небо серое - в облаках, день серый, перекрестился: "Господи, прости меня! А я себе никогда этого не прощу!.." - сердце у него наполнялось жалостью и болью и одновременно горячим гневом на иноземцев-врагов, так нагло и вероломно вторгшихся в его жизнь - в мирную жизнь его города, его народа!..
   До этого он был в Чернигове несколько раз, но только теперь, пожив несколько недель, познал этот город. Велик Чернигов, и народу в нем в два-три раза больше проживает, чем в Рязани, - не зря эта сторона-земля Русью зовется. Конечно, можно понять Михаила Святославовича, который не может дать всю свою дружину и снять с городов усиленные засады, отозвать с границ - особо с южных и закатных сторон. С южной - понятно: там половцы-куманы, перешедшие на сторону монголо-татар, а как объяснить в такое время продолжающуюся вражду русских князей?!. - Киев является врагом Чернигова (или наоборот). Мало того, что великий князь Киевский Ярослав Всеволодович (по слухам) заключил договор с монголо-татарами держать с ними "мир" во время похода их на Русские земли и не помогать своим (это же больше, чем подсобничество врагу!), но он еще угрожает Чернигову, и ему, Михаилу Святославовичу, приходится держать немалые силы на рубежах с Киевом. Правда, и веры Михаилу Святославовичу теперь уже нет: может, это он угрожает Киеву и хочет выбить киевский стол из-под Ярослава и самому сесть - считает же он себя законным претендентом на Киев - в отличие от него, Ярослав чужой: князь из Залесской Руси!..
   После назначения его воеводой Евпатий Коловрат в свою очередь назначил себе: товарища - черниговского великокняжеского сотенного Ставра; Заметню и двух русских сотенных Гринько и Подстрела - младшими воеводами; десятника Родиона (по прозвищу Таймет) - сотенным сторожевой сотни.
   Спешили, но не могли идти-ехать быстро - кони были еще неразъезженны, тучны, первое время верховые после даже короткой рыси выдыхались, - переходили на шаг. Чтобы не остаться без коней - не загнать их, решили идти с частыми привалами, но без длинных ночных отдыхов-ночевок, постепенно увеличивая нагрузку. Сами такие же, как лошади, залежавшиеся, преодолевая себя, в трудных местах соскакивали и бежали, давая возможность коням передохнуть, чтобы не загнать (за себя не боялись: человека, в отличие от лошади, трудно загнать, если он в таком возбужденном состоянии и положении!..).
   До левого притока Десны Неруссы ехали по льду Десны. Почти в начале пути, на месте слияния Десны и Сейма, их поджидали: более четырех сотен вооруженных и одетых кто во что горазд людей, в основном пеших. Это были куряне и из Путивля. Все увидели, как вспыхнуло лицо у князя Ингваря, как он заулыбался, отошел от мрачного состояния. ("Видимо, все-таки заранее готовился Михаил Святославич помочь мне!..") К нему подскакал Евпатий Коловрат. Князь - к нему:
   - Посмотри!..
   Но воевода Евпатий хмурился и, глядя вдаль (горизонт на полдень прояснялся, снег перестал идти):
   - Негодяи они в большинстве: не годны быти воями! Велел Ставру с младшими воеводами выбрать...
   - Всех нужно принять: каждый меч, копье на учете!..
   Князь и воевода смотрели друг на друга, Евпатий, громадный (на рослом кауром жеребце), сверху вниз - рокочущим басом:
   - Я велел отбрать только тех, кто знает ратное дело, добро вооружен, на хорошем комоне и со своим припасом! Раз ты, княже, назвал меня своим воеводой, доверся мне: ты же знаешь, куда мы идем и на что идем!..
   Из набранных (чуть более сотни) составили отдельную сотню и прикрепили к личной охранной дружине рязанского князя Ингваря Ингоревича. В дальные сторожа послали Родиона-Таймета, в ближние - Заметню.
   В Новгород-Северский не зашли (он стоял на высоком правом берегу), хотя и звонил "встречную". Прошли по льду, снизу рассматривая городские стены и купола церквей, собора. Еще полсотни тяжело вооруженных воинов из Северской земли присоединились к дружине воеводы Евпатия Коловрата князя Ингваря Ингоревича.
   Когда шли по льду Неруссы, начались метели, - хотя снегу выпало еще немного (начало зимы), но наметало сугробы и суживало русло реки, а потом - речки-притока Неруссы, приходилось лошадям преодолевать по брюхо. Ближние сторожа остановились. Заметня махом подскакал к Евпатию.
   - Не можно так ехать! Надо подняться на берега и - по берегу...
   - Найди пологий скат и давай веди!.. Хоть и далеко нас будет видать, но так быстрее пойдем.
   Пошли по пологим увалам, - поля и лесные перелески. Если до этого во встречающихся поселениях их радостно приветствовали селяне, теперь многие пустовали, хотя избы и дворы с хозяйственными построениями были целы. Дальние сторожа повели напрямую, чтобы выйти к Сосне (его правым притокам).
   Евпатий ехал в окружении своих стремянных, вестовых, оруженосца и конюшего, среди своих сотен (всеми, кроме сотен великого князя Черниговского, - которыми командовал через Ставра, - и личной охранной дружины Ингваря Ингоревича, он воеводил напрямую), в которых на должность сотенных отобрал, судя по воинам, таких же, как он сам. Он постоянно работал со своим полком: когда шли, на коротком привале ли - знакомился и говорил не только с сотниками, десятниками, а при возможности - с каждым, кроме охранной дружины князя Ингваря.
   Слева шедшие боковые ближние небольшие сторожа (пять "комонных") заметили, как с полуночной стороны к растянувшемуся русскому войску быстро приближается конный отряд. Судя по коням, около трех сотен. Но при внимательном осмотре увидели, что всадников было не более сотни, остальные - запасные кони. Русские сторожа пустились вскачь, чтобы, обойдя перелесок, который отгораживал их от своих, предупредить войска Ингваря Ингоревича, но отделившиеся от основного отряда всадников десяток степняков (теперь уже ясно было видно, что это не русские и не половцы - "Татары?!.") на необычно быстрых мохнатых невысоких, с длинным корпусом конях (за каждым всадником на длинной привязи скакали по два сменных коня) загородили им путь. Сзади нагнавшие, окружили. Образовался большой круг-арена, где в центре - пять русских "комонных", напротив их в полусотне шагов - полукругом десяток татар в меховых шапках с ушами и небольшими хвостами на затылке и одетые в полушубы с мехом наружу - не понять: есть у них или нет броня под ними. Татарский сотник (русские и то поняли: по виду, по поведению и значку, хотя этот значок впервые видели, что это сотник) подал знак коротким копьем с оранжевым треугольником над лезвием, и в тот же миг напротив стоящие полукругом десяток всадников рванулись с места вскачь, поднимая снежный вихрь за собой, с грозным боевым ревем-кличем: "Ур-р-р-а-а-х!.." Оголив тяжелые обоюдоострые мечи и другой рукой защитившись щитами, русские ждали летевших на них с сверкающими, крутящимися в руках саблями татар... не долетев до удара копья, вдруг у них во второй руке появились короткие копья с крюками и (у некоторых) арканные петли... в следующую долю секунды русские всадники, даже не успевшие взмахнуть своими мечами, слетели с седел: одни, зацепленные крючками копий, другие - хрипя в петле затянувшегося на шее аркана, - всех пятерых бешеные татарские кони, прогнав волоком по снегу, поднимая снежную пыль, приволокли к ногам татарского сотника.
   Пленных раздели до пояса, до портков, связали-стянули больно руки за спиной узкими супоневыми ремнями. Спрашивал сотник, не слезая со своего коня, толмач переводил (посмотрели на толмача: "Вроде русский!") - в овечьей полушубе, на голове - малахай, судя по бороде, не стар, среднего роста для русского, но больше любого татарина на полголовы - даже сотника.
   - Кто такие есть и куда идете? Кто у вас хан?.. Князь?
   - Русские мы... - стояли рослые, белотелые, бородатые, бледные, на лицах - еще удивление и растерянность: они не могли понять, как получилось, что вот так вот, как простых мужиков-смердов, обезоружили, схватили - даже не успели оказать никакого сопротивления, а главное - предупредить!..
   Молчали. Толмач, увидев, как сотник поднял руку, чтобы подать знак стоящим позади пленных татарам, побледнел сильно и быстро крикнул:
   - Скажите!..
   - Русские мы, - опять ответил крайний, на вид - под сорок (лица русских изменились: стали суровы и решительны!), - но больше ничо не скажем!.. (Видно было и не нуждалось ни в каком переводе-объяснении, что они уже ничего не скажут: плененным было стыдно и позорно - лучше смерть!..)
   Сотник не без уважения понял это: поднял кисть руки - остановил замахнувшихся плетями-трехвостками (на конце - металлические набалдашники) на плененных, - заговорил, разглядывая сквозь щелки своих век перед ним стоящих нагих по пояс людей:
   - Мы видим, что урус!.. - и вновь - резко, визгливо, громко: - Кто ваш хан?!. Куда идете?!. Сколько вас?!.
   Ждал ответа. Руские набычились и было понятно и без перевода: ничего не скажут!..
   В ярости взвизгнул сотник, показал на попояс голых плененных русских, - рубанул ладонью воздух:
   - Тэхэерэх!..
   (Холодное низкое зимнее солнце закрылось-спряталось тучами...) Заплескали кривые сабли со стуком-хрустом (когда попадали в кость), рубя живые человеческие тела: отлетали руки и тяжело шлепались на холодный снег, протаивая ложбинки, - степняки визжали от смеха (странно и смешно им было видеть русских с кровавыми культашками на месте рук - торчали одни бородатые головы)... Вновь засверкали-засвистели сабли: перерубая шеи (иногда не с первого раза) - летели отрубленные головы, широко разевая ртами и моргая глазами, катились, дымя паром, кровавя белый снег... - оставались на какое-то время на ногах могутные тела без рук и голов со страшными зияющими ранами (на месте шеи) откуда толчками-струйками красными лилась кровь, скатываясь в темно-багровые сгустки-куски, а потом падали-оседали казненные тела, как дубовые стволы с перерубленными вершинами и ветвями, на родную им, укрытую белым (цветом траура - в то время - для русских!) снегом землю, которая их родила и вырастила!.. Но ни одного крика или стона не услышали враги!..

. . .

   Ставра нагнал со своим стремянным младший воевода Гринько, отвечающий за боковых ближних сторожей, и заговорил так, чтобы слышал один только товарищ воеводы.
   - Сторожа пропали!..
   - Как пропали?! Это же не табунные животины, чтобы пропасть!.. С обеих сторон?!
   - Одной: с ошуя...
   Сообщили Евпатию Коловрату. Он - удивленно-тревожно:
   - Ты, Гринько, сам пойди и найди: где они, что с ними? - замени, если нужно!.. Мы, окосев и оглохнув на один бок, не можем быти: так мы пропустим грозу и не успеем ни оборониться, ни уклониться и самим упредить!.. - и вслед крикнул: - Поспей до темени!.. - Остальным всем приказал: - Стой! - расположиться на ночлег...
   Многие, не знавшие еще, что случилось, удивлялись тому, что так рано встали на ночлег-привал.
   Князь рязанский Ингварь Ингоревич позвал к себе Евпатия Коловрата и Ставра - расспрашивал, держал совет с ними:
   - Почему без моего ведома приказал стать на ночлег?!.
   - Наших сторожей, похоже, татары выследили... Княже, я уж говорил тебе: сам меня поставил воеводить!..
   - Не моги больше собе эдакое!.. Без совета со мной и моего позволения! - В гневе был нехорош князь. - Ты не у себя в вотчине Фролове, которая тебе дана великим князем на кормление и за службу!.. - Но быстро и отходил Ингварь, да князь сам был воин и знал, что все верно сделал Евпатий. - Кто-нибудь видел татар?! И почему решили, что сторожа пропали? Может, зашли в глубь лесочную, где сейчас немало прячется у мирных мерян и их братьев мари-охотников-воинов и мещерян от татар русский люд, - боятся туда соваться татарва, да и не могут они в густоте лесном и тесноте на своих комонях... а пехом они, как все степняки, - не воины и главное по стреле в глаз могут получить от лесных людей...
   Вмешался Ставр:
   - Они хитры и коварны! Не узнав, что случилось со сторожами, мы не можем идти... В ловушку можем угодить!..
   Князь Ингварь взглянул на Ставра:
   - Что?!.
   - Я татар знаю, и у меня о них особое мнение и счет: будучи еще отроком, я ходил с великим князем Михаилом Святославичем на Калку, где они нас изловили в западню, ведя до того нас несколько дней в эту ловушку... Почти всю нашу Черниговскую дружину побили, - не говоря уже о других...
   Ингварь уже с интересом посмотрел на Ставра, у Евпатия глаза засветлели, глядя на своего товарища (подумал про себя, как ему повезло с помощником!).
   - Говори, говори! Мы тебя слушаем.
   - Надо узнать, какие силы нас пасут, и уйти из-под их силков...
   Решили подождать Гринько. Евпатий приказал Заметне со своими полутора сотнями подтянуться назад, передовой сторожевой сотне Родиона-Таймета тоже вернуться.
   Еще не совсем стемнело, как примчался Гринько с полусотней. То, что он рассказал (он нашел место казни...), всех повергло в ярость!..
   Князь Ингварь приказал Гринько взять собой два десятка воев и похоронить останки черниговских воинов великокняжеской дружины. Вместе с ними поехал отец Никанор со своим помошником-отроком (в миру - Андрей, молодой священник из русских). Князь кричал им вслед:
   - По-христиански похороните!.. Чтобы не растащили до конца их тела зверье и птицы окоянные!.. По следу нас догоните!.. - Повернулся к Евпатию Коловрату: - Как только придет сторожевая сотня Таймета, выходим в ночь!..
   Один на один Евпатий - князю Ингварю:
   - Говорил тебе: "Давай через Курск пойдем!.." Надо поспеть нам на Рязань!.. - Евпатия трясло.
   - Я что, не хочу?!. Тогда через Курск нельзя было: на Дону нас бы перехватили!..
   - А Фролово, княже, родовое мне имение!.. Мой род от вождей вятичей - польских славянских племен - идет! И не дадено нам князями!..
   В ночь вышли, повернули на юг и так шли сутки, затем на запад. Кажется, сбили татарские сторожа, сделав маневр, что уходят на Русь...
   На третьи сутки их догнал (на загнанном коне) отец Никанор, один - без своего помошника отрока-инока, без Гринько с воями!.. Подскакал сразу же к князю - на Никаноре лица нет, одежда порвана... - да таким еще не видели его - всегда спокойный, уравновешенный, что бы ни случилось, одетый чисто и аккуратно, как подобает его священному сану, а тут... У Ингваря Ингоревича, увидев такого отца Никанора, суеверно екнуло сердце, и он первым, нарушая этикет, обратился к священнику:
   - Отец Никанор! Что случилось?!.
   - Я!.. Я - не отец Никонор! Я отрекаюсь от священного сана! Я не могу служить такому Богу, который допускает такое! Я - Андрей, сын Твердимирича, русского боярина, - перекрестился по привычке: - Это касается только меня. Но призываю православных священнослужителей, подобно христианам-католикам, с врагами нашими выходить на битву с мечом в руке, а не только творить молитвы, жгя свечи в храмах!..
   Подъехали Евпатий и еще несколько воев - сотенный, десятники, простые. Действительно, перед ними был человек уже не священного сана, - многие, не слыша даже разговора, поняли это. Князь и все были поражены увиденным и сказанным!.. Но более до конца поразило их, когда Никанор-Андрей, рассказав, что случилось, попросил дать ему оружия и воинские доспехи и принять его в дружину.
   - А стрелить и рубить и другому ратному буду учиться на ходу - в битвах с супостатами, и пока я дышу и живу, не мочь им покойно быти на Русской земле!.. Нельзя нам, православным, быти глупыми, забыв Веру наших отцов, где заведено с вооруженными врагами, пришедшими нас, наших жен и детей убивать, делать Землю нашу пусту, а оставшихся сделать рабами, упрашивать молитвами, укрываясь за стенами церквей и домов, а выходить и встречать мечами!.. Раз мы приняли эту христианскую веру, то должны не забывать и наши свычаи и обычаи! Бог не может допускать того, когда бьют по одной щеке, подставь другую (так понимали на Руси веками, но теперь известно, что это не полный перевод, который меняет смысл - против зла нужно всегда бороться: зло какое бы ни было, оно никогда само не подобреет, не изменится!), мы грешны, и за наши грехи наказывает Бог, но не так же!.. И раз мы созданы по подобию и образу Его, то должны поступать как разумные твари: покаяться, поняв, в чем наши грехи, преобразиться и дать отпор!.. Cын Его, Иисус, показал пример, как это делать: Он принял страдание, но потом восстал-воскрес против насилия! Бог через нас творит благо или зло, потому борониться от зла нам дано самим!.. - и в этом нам помогут Бог и боги наших отцов!.. Мы должны сохранять в душе верования наших могучих предков-пращуров, чтобы оставаться в душе русинами, нас, русских никогда никто не бивал и не покорял!.. Нельзя, у народа вырвав корни, содержать ствол - дерево будет не живуче!.. Так мы погубим не только свои души, но и язык и род наш - Землю нашу Русскую!..
   Разрыдался Андрей-Никонор. Утерся рукавом. Поднял лицо к небу:
   - Прости меня, Господи, за мои прегрешения и сию временную слабость мою! - обратился к князю, воеводе и к остальным, стоявшим вблизи: - И вы простите меня и мои неразумные речи, то не я говорил, а мой помутненный разум!..
   - Бог тебя простит, и мы прощаем и понимаем тебя... - Ингварь Ингваревич, повернувшись к Евпатию, - шепотом: - Надо ему отойти... - князь Ингварь перекрестился и уже громко, чтобы все слышали: - Прости его, грешного, и нас, грешных, прости: все, что Ты делаешь, - по заслугам нашим!..
   Передовая сторожевая сотня Родиона-Таймета вышла на Ряжскую дорогу. Уже недалеко до Рязани, - и пошли сожженные и разрушенные села, городки, деревни, поселения и выгонки - и ни одного живого человека!.. Как-то заехали по пути в одно такое поселение: разрушенное и сожженное, заваленное снегом, и тут же выскочили: под сугробами - трупы женщин и детей!.. (Хоронить некогда!)
   Встали на короткий привал-отдых. Родион подозвал Евстигнея-десятника, - который вел по тропам и напрямую, а теперь вывел на прямую тропу-дорогу в Рязань сотню (по их следам на полдня пути шли остальные).
   - Ты зайди в сторону, в лес, найди людей и узнай, что под Рязанью? А то чудно как-то: никого - ни людей, ни татар! Теперь дорогу мы знаем - сам поведу, а ты дотемна поспей обратно - догони нас!..
   Снова - в путь. Кони шли ходко. Высланные вперед сотенным Родионом на видимое расстояние пятеро всадников-дозорных стали приближаться к пролеску, как вдруг к ним на дорогу выбежали две женщины в полушубах, - с исхудалыми обмороженными, почерневшими лицами, в шерстяных платах - бросились под копыта скачущих, ревя и причитая:
   - Ой, родненькие! Дождались наконец-то! Вся земля наша поругана, разорена!.. Мы уж думали, что помрем с голоду и холоду!.. Давеча проскакали-проехали на полузагнанных комонях двое полуобезумевших в обгорелых вотолах и с повыдранными бородами, вопя и крича, что Рязань наш стольный взят идолами-бусурманами, сожжен и разрушен-разорен, завален трупами погибших жителей и защитников града, - оставшихся в живых всех пострелили и изрубили!.. Идите, миленькие, отомстите за нас, наших мужей, отцов и братьев! Татары еще там, как сказывали те двое, - они даже не остановились - проскакали мимо, продолжая кричать, что все грябят, что еще осталось, рыскают вокруг по окрестностям и ловят-волокут не успевших уйти-спрятаться людей и, как скот, гонят за собой вместе с награбленным добром!.. Смрад стоит над развалинами Рязани от великих костров, на которых сжигают-хоронят татары своих, убитых!..
   На бешеном галопе, оставляя за собой снежный вихрь, подлетел сотенный Родион-Таймет, за ним - остальные. Женщины продолжали говорить - теперь уже о себе. Сами говорили одно, а руки, огромные синие глазища говорили-просили другое!..
   Сотник почувствовал, что все напряглось у него внутри, как тетива лука, оглядел своих - многие были в таком же состоянии: "Поймут меня!.." Приказал:
   - Все припасы, все съестное и из одежды теплого, у кого что есть, сложите сюда! - выбрал из своих конных воев тех, кто за дорогу изнемог, у кого кони ослабли, велел поменяться и оставить с теми, кого отправил вместе с женщинами в их лагерь в лесу и велел им, чтобы накормили, отогрели женщин и детей, построили им теплые землянки. - Ты, Людмил, местный, и года твои позволяют, потому тебя назначаю старшим и возлагаю привести всех, кого оставляю помочь, как только все уладишь, - вслед за нами в Рязань!
   - Нет больше Резяни!..
   - Кто сказал?!. - Родион-Таймет сверкнул темными глазами: - Запомни: пока мы живы! Пока жив хоть один из нас - Рязань жив и будет жить! - Подозвал скоровестника Епимку, - молодого, безбородого воина (из рязанцев): - Скачи!.. Передай воеводе Евпатию, что ты видел и слышал от женок!..
   Ехали шагом. Сгоряча Родион ничего не стал делать. Какое-то время выжидал-думал. Только в страшных предположениях можно было ожидать то, что произошло!.. Отобрал три десятка воев. Разделил их на пятерки, назначив для каждой пятерки старшего, и приказал своему десятнику:
   - Игнать! Поведи на дальний дозор. Смотри и слушай вперед, по сторонам дороги!.. Будь внимателен и острожен, как никогда: все можно ожидать!..

. . .

   Епимка гнал, не боясь загнать коня, - за столько дней пути кони уже втянулись, благо в начале пути им дали время расходиться, да и кормили не только сеном, но и овсом!.. Скакал, раскидывая позади и вокруг себя снег, по следам своей сотни, ощерив рот. Вскоре (не ожидал так быстро: не полдня пути, а намного меньше!) увидел крошечные фигурки конных. Не выдержал, еще издали замахал рукой и заорал так, что его конь, прижав уши, погнал как стрела летящая. Его тоже увидели скачущего-летящего (так скачут с очень хорошей вестью или же очень плохой!), и несколько верховых устремились навстречу скачущему и оравшему что-то - только поняли - страшное!..
   Заметня, воевода сторожевого полка, устремился вслед за ускакавшими вперед... Быстро сблизились, и вот уже до него долетели слова и их смысл:
   - Резянь!.. Реза-а-а-ань взяли!.. Сожгли!.. Побили всех оставшихся в живых!.. От малого до старого!.. Трупы, трупы людей!..
   Епимку остановили, схватив его коня за узду, но он, выпучив побелевшие глазища, продолжал орать. Заметня подъехал, остановил своего коня.
   - Перестань орать!.. - А у самого: "Как такое может быть?!. У меня же там дети, мати, женка... - родные!.." Заметня, как ни пытался скрыть свое волнение, но голос выдал, когда он велел ближайшему "комонному": - Скачи к воеводе Евпатию и скажи, что вестовой прискакал от сотника Таймета с вестью, будто бы татары Резань на щит взяли... Ты понял?!.
   - Понял, как не понять-то... Только почему такую весть я должен?.. - Кожняк молодой (в этом году у него родился второй сын, - он жил с семьей у родителей за Окой - на луговой стороне, - потому он был уверен, что у него все живы), негустая молодая борода отливала золотистым цветом и была неширока.
   - Не хватало еще того, что будете мне тут!.. В мирное-то время воину нельзя ничего спрашивать, а делать что велено старшим, - теперь война!.. За такое можно!.. - Младший воевода замахнулся плетью: - Скачи!..
   Кожняк шумно хлюпнул соплями, вытер нос рукавицей, ударил (не больно, не зло) под пах своему жеребцу каблуками. Конь мягко приподнялся, развернулся и, резво набирая скорость, поскакал, хрумкая по утоптанному снегу, копытами раскидывая по сторонам снег. (Солнце не грело - тускло висело-светило молочным шаром низко на юго-западной стороне горизонта, все глубже и глубже погружалось-тонуло в туманной мгле.)
   - Мотрите у меня! - Заметня обратился вокруг его стоящим, - никогда такого взволнованного и злого его еще не видели. - К вам, молодым, обращаюсь: вы как будто желторотые, в чьих губах еще титешное материнское молоко не обсохло!.. Да вы теперь мужи-воины!.. и должны (особо в такое время!) каждое слово старших, десятников, тем паче сотников без перечения!.. - уже потише, без надрывного ора: - Неисполнение или не вовремя выполнение повеления погубит не только вас самих, но и ваших другов и родных!.. Главное, врага не можно победить, если каждый свою пасть, как в миру, будеть разевать и свое делать!..
  
   Кожняк через каких-то полчаса увидел основной полк, подскакал к передним, ехавшим рысью, закричал:
   - Где воевода Евпатий?!.
   Ему показали. (Кто-то удивлено-осуждающе: "Никакого уважения к старшим!..")
   Подскакал, развернулся и пристроился с боку к воеводе и от волнения сорвал с себя шапку, закричал, - сам страшась своего голоса:
   - ...Резань татары взяли, сожгли, всех поубивали! - кругом мертвы лежат!.. - Видно было, что вестник в великом волнении. (Пока скакал, до него самого дошло!..)
   Евпатий-воевода нагнулся и достал-схватил рядом скачущего Кожняка, вырвал с седла, остановил своего коня, поставил его на ноги (конь вестового ускакал), затряс:
   - Перестань орать! - зло, сквозь зубы. - Повтори - только тихо!.. - впился глазами в молодого воя - смотрел на него так, как будто бы тот был виноват, принеся эту страшную весть.
   Кожняк повторил, все сильнее и сильнее бледнея, начало его трясти (то ли от волнения, то ли от страха перед воеводой: "Все может быть: возьмет да прикажет отрубить мне голову - ведь как-то рассказывал же Онифий, что таким вестникам отрубают голову иногда!..").
   Вмиг страшная весть облетела всю дружину! Вот уже к ним скачет сам князь Ингварь Ингоревич. Уже издали - нервно:
   - Что ты такое говоришь?!. Ты кто?!
   - Йа-а-а?!. Кожняк... - и смолк: князь остановившимся взглядом смотрел сквозь него, принесшего убийственно-страшную весть, - то ли продумывал услышанное, то ли вспоминал, кто такой Кожняк, или же думал, какой лютой смертью казнить его, но потом Кожняк понял, что, скорее всего, князь не мог поверить и не хотел верить сказанному...
   Вокруг поднялся шум, ор, послышались крики!..
   Ингварь Ингоревич вдруг как будто проснулся: взгляд, лицо его ожило в волнении, в его черных миндалевидных глазах - страх, боль и ярость: все вместе, напрягаясь всем телом, закричал-спросил:
   - Ты сам видел?!.
   - Меня сотник Заметня (младший воевода) послал и велел сказать, что я слышал, а я еще и многое другое слышал...
   Кожняк теперь уже и сам до конца понял саму суть произошедшего, потому сейчас у него от страшного волнения еще сильнее тряслись пальцы рук. Начал пересказывать то, что слышал, и, пытаясь говорить побыстрее, вместе со слюнями проглатывал слоги, - начала и концы слов... Видя, как у него трясутся губы и подмигивает левый синий глаз, верили его словам и начинали тоже понимать, что произошло очень ужасное!..
   Евпатий Коловрат отвел князя в сторону. Две пары глаз встретились друг против друга: большие синие, сильные - воеводы Евпатия Коловрата, - сверкали как молнии - были в ярости и в гневе; вторые: темные, удивленно-растерянные, но в то же время тоже яростно-гневные - то глаза Ингваря Ингоревича князя рязанского, родного брата великого князя Юрия Ингоревича, которого (скорее всего) уже нет в живых... и погибшего по его, Ингваря Ингоревича, вине. Будь князь Ингварь напористее и настойчивее, были бы воевода Евпатий и князь Ингварь там с "помочью" вместе со всеми сражающимися - в такое грозное нужное время - за свою Землю, Родину, за своих детей, родных, близких - народ!.. И защитили бы!.. (Так казалось Евпатию Коловрату, - хотя умом понимал, что могло бы быть и не так... "Но совесть была бы чиста и душа спокойна: мертвые срама не имут!") Да, все-таки Михаил Святославович дал часть своей дружины князю Ингварю в помощь рязанцам для защиты Рязани, да и остальные из русских земель, которые присоединись, шли защищать столицу Рязанского княжества, но Рязань взят!.. Там они еще не были и пока не знают-не верят, что все-таки там произошло, и потому они пойдут до Рязани!..
   - Княже! Дай мне дружину и всех тех, кто к нам присоединились, и отпусти меня: может, я поспею перехватить - они, говорят, еще там!.. Не могут они так быстро с полоном и награбленным уйти далеко от Рязани, и кой-кого удастся спасти!.. Там посмотрим!.. Прав отец Никанор, хотя сгоряча он хотел отказаться и от священного сана!..

. . .

   Евпатий Коловрат погнал с дружиной: без ночлега, делая остановки только для того, чтобы покормить коней, напоить их, секирами прорубив лед в ручейках, озерцах. Нагнал сторожевую сотню, достиг Рязани...

4

   ...Показалась Рязань, - точнее, место, где был город. Солнечный зимний день стал серым. Погасло солнце. Все стало в черно-белом цвете!.. Возвышались среди груды обгорелых глинобитных печей черные остовы каменных соборов и церквей, городские валы с остатками городских стен и башен и - трупы, трупы, трупы в обгорелой одежде и без - мужчин, женщин и детей - немногочисленные группы людей, убитых горем, преодолев страх, пришли с окрестностей и в первую очередь (успели до прихода Евпатиевской дружины) прибрали тела молодых женщин, девушек и девочек-подростков, которые голые были разбросаны тут же на снегу (каждый воин-татарин имел походную палатку-юрту, где он отдыхал и ночевал...), выкинутые - умирать - замученные до смерти - татарами-тыловиками, которые не только грабили, "собирали" трофеи после взятия города передовыми боевыми частями, ушедшими вперед, но в первую очередь они насиловали, удовлетворяя свои животные желания, брали в плен, доубивали "ненужное" население, - и некоторые (иногда - редко!) из женщин и девушек оказывались без сознания - живы... Потом начали искать живых и среди заваленных и иногда ведь находили спасшихся от пожара и татар!..
   Вот как описывается состояние Евпатия Коловрата: "...И помчался в город Рязань, и увидел город разоренный, государей убитых, и множество народа полегло: одни убиты и посечены, другие пожжены, а иные в реке потоплены. И вскричал Евпатий в горести души своей, распаляясь в сердце своем..."
   В самых страшных предположениях не могли такое надумать, что на самом деле увидели!.. Все, кто прибыл с Евпатием, забыв усталось, без всякого приказа бросились помогать местным жителям. Евпатий Коловрат выделил людей отцу Никанору и велел разыскать великого князя и великую княгиню со всеми родными. Собрав местных мужиков, дав им воев, приказал раскопать-найти вечевой колокол и установить на место и бить-созывать людей "денно и нощно". Сам, взяв в помощники десяток человек из своей дружины, начал раскапывать сгоревшую, заваленную полуобгорелыми бревнами, свою городскую усадьбу...
   - Боялин! Нету там ни вашего тяти, ни вашей женки и ребенков... - Стоял высокий старик в малахае, пепельно-белая борода косо подстрижена. - Тятя твой умер - слава Господу, не видел гибель Рязани (перекрестился широко двуперстно), а женку твою с ребенками хотели по потайному ходу из городу вывести, но их перехватили татарва...
   Евпатий отбросил деревянную лопату, обитую по краям железом, резко выпрямился:
   - В полон взяли?!. Что молчишь?! Говори!..
   Старый мужчина сгорбился еще сильнее, поникла голова его - дрожащим скорбным голосом:
   - Утопили их в ледяной проруби в реке - никого не пощадили: ни старого, ни малого!..
   Не вскричал на этот раз Евпатий, не затрубил, не зазвучал далеко его громовой голос, лишь закачало его бурей чувств, бушевавших у него в груди, и рвануло болью кровавой в сердце - и уже никогда до самой смерти не заживала, кровоточила эта рана!.. Перебарывая себя, прохрипел:
   - Поеду во Фролово... - и пошел, ни на кого не глядя, к своему коню. Его догнал, а потом перегнал его стремянной, отвязал и подвел коня. Воевода поскакал с охранной десяткой, думая о чем-то своем. Вдруг сзади его нагнал и ударил густой рокочущий металлический звук вечевого колокола (они отъехали совсем недалеко еще). Евпатий как будто проснулся: усилилась боль в сердце, душа вновь ожила-застонала: он только сейчас смог представить, что чувствовали жена и его сыночки, захлебываясь-вдыхая в свои легкие леденящую воду в жудкой темноте подо льдом!.. Как они ждали от него помощи! Не Бога звали, а его!!! Он застонал, скрежеща зубами. - Боялин! Тебе плохо? - подскакал к нему Нечай, поехав с ним стремя в стремя, пытаясь заглянуть воеводе в глаза...
   Евпатий Коловрат не смог отыскать никого и во Фролово, где жили со своими семьями два его старших сына. Можно было понять, что сыновья ушли на рать, но снохи, его внуки!?. На месте боярских изб, селища Фролово - пепелище!..
  
   Уже под утро, подъезжая к Рязани и слушая все нарастающие набатные звуки вечевого колокола, ему подумалось: "Прав тот старик: хорошо, хоть отец мой не видел, не познал погибель Рязани, смерть родных - детей, снохи, внуков и близких ему людей!.."
   Он задумался, погрузившись в горестные думы...
  
   Не далеко отстал от Евпатия князь Ингварь Ингоревич. Воевода выезжал в Фролово и еще недалеко отъехал, как въехал с южной стороны в Рязань князь рязанский Ингварь с охранной дружиной. И вот что он увидел, услышал и почувствовал: "...и увидел ее пусту, и услышал, что братья его все убиты нечестивым царем Батыем... и увидел город разоренным, а мать свою, и снох своих, и сродников своих, и многое множество людей лежащих мертвыми... и церкви пожжены, и все узорочье из казны... взято. ...И жалостно воскричал, как труба, созывающая на рать, как сладкий орган звучащий. И от великого того крика и вопля страшного пал на землю, как мертвый. И едва отлили его и отходили на ветру. И с трудом ожила душа его в нем..."
   - Княже, Евпатий к тебе пришел, - ты просил позвать его, как только он вернется...
   Ингварь Ингоревич, поднял голову, сел, огляделся:
   - Где я?
   - В соборе, тут тепло, хотя все черно...
   Горели свечи, но все равно было сумрачно, черно вокруг. Подошел, встал перед князем Евпатий - ни поклона, ни приветствия - стоял и смотрел каким-то неземным взглядом на Ингваря. И вдруг лицо князя изуродовалось-перекосилось и - рыдая:
   - Иди и мсти!.. Дедичами отцами так завещено на Руси! Я - православный, но все равно такое не прощают!.. Возьми всех: и тех, кто с нами пришли, и кого собрал сотник Рядько, и созвал Вечевой колокол! Иди!.. - осенил крестом воеводу. - Бог с нами и за нас!.. А в своей отчине я все сделаю, чтобы достойно проводить души и тела...

. . .

   Князь Ингварь Ингоревич "и похоронил матерь свою (Агриппину Ростиславовну), и брата своего (великого князя рязанского Юрия Ингоревича), снох своих с плачем великим вместо псалмов и песнопений церковных: сильно кричал и рыдал. И похоронил остальные тела мертвых, и очистил город, и освоил". Поехал "туда, где побиты были нечестивым царем Батыем братья его... и многие князья местные, и бояре, и воеводы, и все воинство, и удальцы и резвецы, узоречье рязанское. Лежали они все на земле опустошенной, на траве ковыле, снегом и льдом померзшие, никем не блюдимые. Звери их поели, и множество птиц их растерзало".
   Молился и плакал Ингварь Ингоревич. "И воздел руки к небу великий князь Ингварь Ингоревич, и воззвал со слезами, говоря: "Господи боже мой, на тебя уповал, спаси меня и от всех гонящих избавь меня. Пречистая владычица, матерь Христа, бога нашего, не оставь меня в годину печали моей. Великие страстотерпцы и сродники наши Борис и Глеб, будьте мне, грешному, помощниками в битвах. О братия мои и воинство, помогите мне во святых ваших молитвах на врагов наших - на агорян и внуков рода Измаила".
   Велел разобрать тела убитых. Отдельно в сторону положить тела братьев своих - князя Давида Ингоревича Муромского, князя Глеба Ингоревича, других князей местных - своих сродников, бояр и воевод, и ближних, "знаемых" ему, а тела остальных тут же "на пустой земле" сложить и надгробное отпевание совершить.
   Тела своих братьев, князей, бояр, воевод и ближних, "знаемых" ему, отвез в Рязань, где их похоронил с христианскими почестями ("призвав попов из сел, которых бог сохранил").
   "Благоверный князь Ингварь Ингоревич, названный во святом крещении Козьмой, сел на столе отца своего великого князя Ингоря Святославича. И обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал".
   . . .
   Мчались в погоню по льду Оки, по следу, оставляемому врагами: конский помет, следы тысяч некованых копыт, полозьев и поволокуш и на каждые сотни метров трупы русских людей (в основном женщин и детей!) полураздетых - в одних холщевых рубашонках - теплую зимнюю одежду татары у них отбирали для себя, для своих коней, укрывая их от мороза во время отдыха... (Плененных, которых готовили для отправки в становище хана Батыя, где собирался построить столицу своего государства, - в основном мастеровых-ремесленников и молодых женщин, девушек - содержали получше и теплую одежду не отбирали.) Проскакали мимо разоренных: Ожска, Ольгова, Переяславля-Рязанского, Борисово-Глеба. В города эти не поднимались, кроме сторожей из сторожевой сотни Родиона-Таймета, - отдыхали на левом берегу - луговой стороне (рядом лес: дубрава, "липняк"). За сторожевой сотней на видимом же расстоянии шел "махом" небольшой сторожевой полк Заметни, за ними плотно - объединенное войско Евпатия Коловрата, состоящее из сотен дружинников великого князя Черниговского, и сотня из других русских городов во главе с товарищем воеводы Ставром, рязанцев: во главе с рязанским сотником Рядько (Лютомировичем), который смог набрать на Рязанской земле воинов, готовых мстить за поруганную, униженную Землю (он один повел бы их вдогонку на иноземцев-врагов - не будь даже воеводы Евпатия) и с почти одновременно вышедшим на зов набата сотенный отряд, состоящий почти из одних разбойников-головорезов во главе с Мокеем Тугим (Тугих) - они пришли из-под самого Мурома на помощь осажденной Рязани, но не успели, а когда ушли татары, вышли, только когда услышали звуки набатного колокола. С самим Евпатием как личная дружина было около пяти сотен, - среди них был полуторасотенный отряд лыжников-лучников во главе с Тайметом (отцом Родиона) - великокняжеский сотник Юрия Ингоревича, которого он послал до начала осады Рязани в леса к мерянам-черемисам, чтобы собрать "помочь" - они, уцепившись веревками за легкие сани и волокуши по двое- трое, катились, прищурив рыбьи глаза (судя по русским летописям, до прихода славян среди местных коренных финских племен много было альбиносов: "чудь белоглазая..."), в улыбке ощерив рты, - так-то им еще не приходилось кататься, и явно это им доставляло несказанное удовольствие, - закинув на плечи завернутые небольшие "костяные" луки, со временем перенятые славянами и впоследствии названные "славянскими", которые при небольших своих размерах по дальности боя и убойной силе превосходили даже саксонский лук - лучший в то время в Европе!..
   Начало темнеть. Примчал вестовой от сторожей и сообщил, что "пошел парной кониный помет и за Большой Дугой (Ока делала дугу: текла на восток километров пять, заворачивалась круто на юг - потом на запад - тоже около пяти километров, а потом - вновь на юго-восток) стан-лагерь татарский, где не только обозы, но и люди полоненные, и чуть выше по реке, в Дедяславле, по-видимому, еще стоят татары". Евпатий тут же приказал своей дружине уйти в левобережный луговой лес и готовиться к ночному маршу и бою. Выставил скрытые сторожевые посты вокруг своего лагеря, Заметне велел выслать разъезды по десять "комонных", подстраховывающих друг друга напрямую - через основание Дуги (по ней сокращали путь раза в три), чтобы посмотреть, где стоят татарские сторожа и сколько их. А самому вместе с посыльным-вестовым (ему сменили коня и дали в рот большой кус хлебного каравая), взяв с собой полусотню "комонных", скакать к сотнику Родиону и вместе с ним организовать разведку: вызнать все подходы к татарскому стану и где и столько охраны; послать дальних сторожей узнать, где находятся передовые основные боевые части татар, их конные табуны, камнеметные и стенобитные машины (после Рязани они уже не разбирались: установив их на огромные полозья-бревна, везли за собой) и сам Батый?.. Велел сказать, что под утро он подойдет и "мы должны постоять за свою землю: отомстить: побить татар, освободить-спасти полоненных наших людей!.. ("А вдруг среди них и мои!?.")
   Евпатию доложили, что напрямую не пройти, так как стоят татарские сторожа-посты, "да и по круче сбираться, потом спускаться на комонях не можно". Воевода посмотрел на стоящих рядом сотников и на ватамана разбойников.
   - Что скажете?..
   - У них-то прошли, а почему мы не можем?!
   - Они с берега пришли. Евпатий, зачем выдумывать: давай по льду!.. Так быстрее будет, чем по кручам...
  
   Под утро, обогнув по Оке, подошли к татарскому лагерю. Их уже ждали Родион и Заметня со сторожами. Никто в эту ночь даже не взремнул, но Евпатий видел, что все бодры и возбуждены - рвутся в бой - даже коням передалось: прядали ушами, нервно всхрапывали.
   Родион сам лично ходил на разведку с двумя десятками, поэтому сам все рассказал и показал, где и как расположен лагерь, как организована охрана, внутренняя и внешняя. Закончил и посмотрел вдаль, где находился татарский лагерь, - его было видно отсюда (расстояние с километр) - повсюду горели костры, вокруг которых были люди.
   - Полоняне, - пояснил Родион.
   Смогли подойти незаметно довольно близко, несмотря на внешнюю охрану, - даже подумать не могли монголо-татары, что кто-то живой остался на Рязанской земле после того, что они с ней сделали, - потому в первое время охрана просто растерялась и позволила легко расправиться с ней, да и русские дрались так, как никогда, - это была кара-месть с их стороны!.. Остатки татарских сторожей (состояли в основном из кипчакских и других племен-народов, покоренных и вынужденных стать союзниками, чтобы не быть уничтоженными или плененными) отошли. Утром к ним подошли несколько татарских сотен. В это время в освожденном лагере: плач, слезы радости женщин. Евпатий приказал раздать теплую одежду пленным из обозов татарских, еду. Из освобожденных пленных мужчин, хотя их относительно было меньше, создали отдельный отряд, вооружив трофейным оружием, часть мужчин, которые все же не могли из-за ранений, болезни воевать, послали с отбитыми обозами с "житом", с награбленными драгоценностями, посадив на них женщин и детей в укрытия - в леса. Им было приказано углубиться в Заокские луговые леса и, пройдя сквозь них, выйти в Рязань. Татарские сотни попытались перехватить, но Евпатий всей своей дружиной и имеющимися сотнями оборонился и смог проводить до леса. Туда татары уже не пошли - там они терялись в прямом и переносном смысле, - но к лесу прижали русских. Татары по очереди - сотня одна за другой шли в атаку - только приближающийся гул копыт, снежный вихрь и хрип и злой визг татарских мохнатых звероподобных коней, бешено мчавшихся и неправдоподобно быстро приближающихся к выстроившимся перед опушкой леса войскам Евпатия, и как только начинали стрелять конные рязанцы по приближающимися, татары тут же разворачивались и, мчась вдоль фронта русской конницы, "пущаху стрелы яки дождем". Русские несли потери, практически не ведя бой! Конных татар было не более четырех сотен. Воевода Коловрат решил не уходить в лес. Он видел, как были одухотворены после победы его воины, а теперь вновь... И приказал: Таймету выйти из лесу со своими лыжниками и в перерывах между атаками выдвинуться вперед, залечь и при приближении противника открыть стрельбу из луков. Завязался лучный бой! Неожиданно монголо-татары понесли большие потери - они, пораженные в незащищенные (непривычно смуглые круглые безбородые) лица с дальнего расстояния, не смогли ответить таким же точным дальным лучным боем. Пользуясь этим, Евпатий сам лично повел в атаку конные сотни. Конечно, русские не смогли догнать, но противник бежал - скорее всего, делал вид, заманивал - Ставр первый понял и закричал Евпатию, чтобы остановить преследование... Но как бы то ни было, бежали "татарва" - это было самое главное!.. Русские ликовали!.. Впервые за многие месяцы появились улыбки на суровых лицах мужчин и - вновь слезы радости у женщин. Они, оказывается, не ушли в глубь леса, как было велено, потому, ликуя, выскочили на опушку. Евпатий сейчас только заметил, но сделал вид, что так и должно было быть. Он вдохнул свободно, - ему стало легче, тяжесть на сердце и боль на время отпустили.
   ...Евпатий вновь поймал себя на том, что продолжает искать среди женщин и детей свою Домашу и сыновей - вопреки зравому смыслу...
   Он выставил дальние сторожа. Велел развести костры и готовить горячую пищу - многие уже, наверное, и не помнят вкус человеской еды! Еще раз обошел обозы, волокуши, где лежали раненые. Потери были в основном среди освобожденных из плена, которые (в том числе и женщины и дети!), увидев и услышав евпатиевых воев и поняв, кто они, не ожидая никакой команды, бросились на своих врагов-конвоиров, схватив палку, - что попало под руку, - а некоторые просто голыми руками: душили, грызли зубами...
   Евпатий Коловрат и его товарищ Ставр собрали вокруг большого костра всех своих помощников и сотенных, ватамана разбойников Мокея Тугого и Нередю Осетра (его, бывшего полусотского, Евпатий назначил воеводой вновь организованного большого отряда из освобожденных из полона русских) - ели, пили и держали совет.
   Поели горячего: согрелись телом и душой - стало "веселее". Все зашевелилось, ожило. Подводы с житом и другими съестными припасами ушли вместе с ранеными и женщинами с детьми сквозь заокские луговые леса на Рязань. Через какое-то время все войско Евпатия снялось и вновь пошло вверх по Оке, и шли опять-таки открыто. Евпатию докладывали, что татарские сторожа "ведут" их. Шли вроде бы быстро (но все равно пешие - теперь уже половина войска состояла из пешцов - тормозила движение), но не могли нагнать татарские обозы. До Коломны приняли два боя с легкой татарской конницей, которая нанесла серьезный урон русским. Злость душила: практически не вступая в контактный бой с противником, несли потери! Если бы не лучники Таймета! Но и они понесли потери. Хорошо, хоть численность евпатиева войска не уменьшалась и даже прибавлялась по мере продвижения: люди, прячущиеся по лесам - в том числе и вои - как-то, откуда-то узнав, выходили и, даже не спрашиваясь, присоединялись к народному войску.

. . .

   За полдень. Небо в сплошных тучах, мелкий снег - в лицо. Легкий приятный морозец. Ощущение-предчуствие было у Евпатия, что что-то должно произойти... Впереди шедший сторожевой полк вошел в устье реки Москвы. Остановился, перегородил реку, выставив вперед несколько сторожевых застав. Воевода Евпатий Коловрат, оставив основной полк во главе с Ставром на месте, со своими приближенными воинами прискакал в сторожевой полк и - к Заметне:
   - Ну!?.
   - Родион поднялся вверх по свежим следам татар по реке Москве... Пока ничего и никого... По Оке тоже ведут - только старые следы - дня два-три тому назад прошли... судя по некованым копытам - татары... за кем?.. Могут в любое время - обратно...
   - Пошли о дву конь: пусть узнают, посмотрят!..
   - Послал уже...
   Евпатий смотрел на следы, оставленные татарскими обозами и русской сторожевой сотней, ушедшей вдогонку.
   - Ты уверен, что у Родиона там все?.. все путем?
   Младший воевода насторожился, но ответил уверенно. Через какое-то время из-за поворота реки Москвы показались верховые, десятка полтора. Заметня просветлел: он узнал десятника сторожевой сотни, но, разглядев, что вместе с ним едут незнакомые воины (то, что они русские, было видно сразу и не нужно было ни одежду, ни доспехи и оружие разглядывать), удивило его, Евпатия и всех, кто видел их. Ждали (кони и те как будто понимали своих всадников: нетерпеливо перебирали копытами). Десятник Игнать вырвался вперед, подскакал к воеводе Евпатию и доложил. (При этом десятник как будто иногда улыбался - Евпатий даже возмутился про себя: "Что за веселуха!..", но, приглядевшись, понял, что тот от боли так... "Ранен!")
   Евпатий был готов ко всему (так казалось), но, услышав даже краткое донесение, был поражен! Конь под ним всхрапнул, тонко заржав, выпустил пар. Подъехали остальные (среди них тоже несколько человек ранены, которые тоже старались не показывать свои страдания).
   - Иди, скачи и передай воеводе Ставру, чтобы он вел полк на левый берег Москвы, заглубился в луговой лес и с этими владимирскими воями - они знают Владимиро-Суздальские земли - поднимется, не показываясь, до места, где устье речки Коломны напротив будет, и там присоединится к остаткам дружины великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича (их сотен пять будет), которые сейчас перегородили путь-выход татарскому обозу и табунам на Егорьевскую возвышенность, где сейчас сам Батый-хан... Там, на левом берегу Москвы, когда дойдете, отдохнете!.. До рассвета дойти надо! В темноте, не дождавшись утреннего просвета, атакуем: я со сторожевой сотней и полком и с вместе присоединившимися-вышедшими воинами (сотни две) к Родиону. Еще раз говорю: завтра до рассвета чтобы быть там!.. Как только мы пойдем на охранные сотни по льду вверх, воевода Ставр пусть выйдет на лед и с восхода прижмет татар к правому крутому берегу Москвы - татарские кони не могут по воздуху летать. И скажи воеводе Ставру, что он назначается воеводой и над всеми воинами и великого князя володимерского!.. - Повернулся к Заметне: - А мы с тобой поскачем на помощь Родиону... Веди нас, Игнать!

. . .

   К вечерней темени доскакали до Родиона, который, перегородив реку Москву, вместе со своей сторожевой сотней и конными воинами-дружинниками из владимирско-суздальского войска (то, что осталось после битвы с татарами под Коломной) отбивал атаки татарских сторожей, которые нападали группами-сотнями... Узнав о прибытии подмоги, подскакал откуда-то из темноты сотник Родион. Можно было различить радостное, широко улыбающееся лицо сотника. Если бы не строгость воеводы Евпатия, наверное, он бросился бы обниматься.
   - Ты почему без шелома? - в одной шапке?
   Родион, смутившись:
   - Ай!.. - не влазит шелом-от - мал стал: голову-то пришлось обвязать, после того как узкоглазый лешак своей кривой сабелькой, прорубив шелом, голову задел. Ладно хоть стрелами перестали бить, а то сколько урону-то, да и не татары они, а какие-то наполовину...
   - Как наполовину?!.
   - Половцы, буртасы среди них, встречаются и касоги, - потому мы их бьем, несмотря на их большое количество, - зубы поблескивали, глаза сверкали в темноте, когда возбужденно говорил сотник Родион.
   Стычки прекратилиь. Поставив друг против друга сторожевые посты-разъезды, встали на ночь на льду татарские сторожа и русские.
  
   Тут же на льду, на снегу, соорудив навес, расстелили тулупы, уселись: Евпатий, Родион (Заметня - со сторожами своего полка), сотник великокняжеский, коломенский ратник и недалеко - воины личной десятки воеводы. Иногда кто-то из них подходил и приносил еду, подправлял навес с наветренной стороны. Вначале молча начали есть: вареное мясо, хлеб - всухомятку. Кто-то, набрав горсть снега, сосал...
   Евпатий Коловрат расспрашивал Родиона о расположении татарских сторожей, обозов, где собраны пленники (среди плененных русских ратников много было раненых), где стоят табуны лошадей, приготовленных для отправки в основной стан Бату-хана. В табунах под Коломной были согнаны кони, отобранные у местных жителей, русские кони легко переносили морозные зимы, не болели и были крепки и выносливы в работе (хотя не обучены к воинскому строю и бою), а в Егорьевской возвышенности, где на данный момент расположился сам Джихангир и несколько туменей на отдых со стенобитными машинами, катапультами, с огнеметными орудиями (как уже говорилось, монголо-татары в то время применяли "греческий огонь" и порох) и с огромными стрелометами-самострелами, недалеко паслись огромные стада запасных коренных монгольских коней, которых татары берегли-стерегли больше, чем самих себя, и стада разной "животины" - свои и трофейные - на "махан"...
   - Ну-ко, расскажи, как все-таки смогли татары так легко побить вас? - обратился Евпатий к владимирскому сотнику Борисославу.
   Сотник прожевал, проглотил, почистил ладони от прилипших хлебных крошек.
   - Да не просто было нас... Если бы нашего воеводу Еремея Глебовича поддержал князь Всеволод и не побежали московы, то кто кого бы побил!.. Мы вышли на лед реки: вступили на Рязанскую землю, а Всеволод с основной дружиной все еще колебался - стоял на левом берегу Москвы, - видите ли, его отец великий князь Юрий Всеволодович заключил мирный договор с татарами и не хотел нарушать, чтобы не вызвать гнев Батыя и этим открыть войну, а потом, когда уже владимирцы и суздальцы из его дружины сами пошли в бой, было поздно... Три дня мы бились на льду реки Москвы!.. Нам не надо было совсем-то выходить на открытый лед, с одной стороны прикрыться луговым лесом... А так их лучники со всех сторон - нас, а сами уходят от прямого боя. Это после того, как мы два раза прошлись по их полкам, разя и раскидывая их и когда самого сына Чингисхана изрубили вместе с его знаменами!.. После этого они уже не вступали с нами в рукопашный бой - отходили и выбивали нас стрелами... Мы гибли, но не могли к ним приблизиться - гонялись за ними, - у них быстры комони и уходили от нас, и при этом, оборачиваясь, метко выпускали по десятку стрел...
   - А что ж вы сами не стрелили?!
   - У нас было по колчану стрел, которых хватило нам на полдня... Кончились стрелы - да и не сподручно на скаку стрелить-то: только две руки у нас, в которых - меч и копье или щит!.. Они, бесы, хитры: уводят, как куропатка охотника, а потом расстреляют, когда приближаешься... Но когда догоняли, - пусть их было больше, всегда бивали!..
   - А что князь Всеволод Юрьевич?..
   - Ай!.. Бросил нас он - не стал ждать конца битвы, - и увел с собой часть своей дружины - через Егорьевскую возвышенность, - он не просто показал прямой путь, - который начинается от этой возвышенности, а потом идет по водоразделу, - татарам, но открыл зимник - проделал дорогу! Теперь татарве не нужно вкруговую идти по узкой Клязьме к Володимеру, - а по широкой возвышенности, где идти просторно и коням - корм, и свои стенобитные машины и камнеметы тащить влеготу будет... Когда московские храбры домой побежали на третий день, часть татар погнались за ними в догонку на Москов, но они не повезли ни стенобитных машин и камнеметов, ни большие огненные стрелы, кидающие самострелы, - так в леготу - Москов не Коломна, которую ими они разрушили-сожгли. Так вот возьмут-накажут московитов и обратно по реке и вернутся сюда - дорога-то накатана, - подняться по некрутым склонам на Егорьевское плоскогорье и путь открыт: на стольный Володимир, Суздаль и другие города Залесской Руси...
   - Как побили рязанско-коломенскую дружину князя Романа Игорича и сам он?..
   В темноте приподнялось бородатое лицо коломенского ополченца (из знатных мужей!) по-лешачьи перекошенное от обиды:
   - И вовсе не побили!..
   Голос в темноте:
   - Да лучше бы погиб! - так все считают, и пусть бы было так, но есть догадка - и не только у меня, - что он не погиб, - ранен, - и его воевода (из рода родимичей) увел дружину вместе с князем (а лучше сказать: утек!) к себе: вначале спустился к Оке, а потом вверх по ней... Говорят - в Козелеск... (В то время этот черниговский город был относительно не маленьким, хотя почему-то его описывают небольшим и плохо защищенным. Был там даже свой князь: восьмилетний Василий "Титыч" со своими боярами.)
   - И не бежал! А вынужден был уйти, когда после смерти сына Чингисхана татарове озверели и бросили все свои полки на нас!.. Да, он увел свою дружину, вместе с ними ушли и новгородцы, но не дался им и увел много татар за собой, и мы еще смогли день продержаться! Что, лучше было им тоже погибнуть?!. Так и так землю опустошили вокруг: когда хоронили на огромном кострище на правом высоком берегу реки Москвы хана татарского - сына самого главного татарина, то согнали всех молодых женщин и девушек с округа, мужчин и - в огонь вместе с покойником!.. Мужчинам русским резали горло и полуживых хрипящих кидали, а баб - так: за руки и ноги и далеко в огонь!.. К лошадям и то они лучше относятся, чем к человекам: перед тем как бросить в костер, умертвляют безболезненно!.. - скрипнул зубами, зарыдал - страшно слушать, когда рыдают мужи!..
   - Знать, те следы татарове, которые вверх по Оке от устья Москов-реки, - это погоня за Романом Игоревичем и полона?..
   - Не совсем: говорят (видели), бусурманы только часть русского полона увели к себе страну Монголию... Здесь оставили очень много, чтобы с помощью их Володимер взять...
   - Почему в ту сторону?
   Потому что по той стороне, которой шли они сюда, все выели и сожгли и полонили, а теперь обратно идут пусть дальней, но еще по не тронутым землям. И так совпало, что заодно и гонятся за коломенским князем Романом Игоричем...
   - Почему Козелеск-то?!.
   Рыдание прекратилось. Какое-то время молчали.
   - Немного вздремните. Завтра им покажем-накажем за убитых и униженных наших женщин, детей, за оскверненную землю нашу: уничтожим всех татар под Коломной, табуны их возьмем, освободим наших братьев оставшихся, а потом, поднявшись на Егорьевскую плоскиню, где самый главный враг наш Батыга разлегся со своими стаями на отдых, все до последнего погибнем, но, насколько хватит нас, сразимся - побьем их!.. Теперь уж он точно не уйдет от нас!.. Успели мы!.. Бог с нами и Правда с нами!.. Когда нас провожал в Рязани отец Никанор, напутствовал: "В Заповеди сыновей Ноаха, Бог велит убивать врагов на войне, защищая себя, своих родных и Землю своих отцов! Только так вы будете праведны и Богом любимы, и на Земле и на Небе бессмертны!.."
   - Лишь бы они не тронулись: дождались нас!.. - кто-то еще раз попросил Бога - помолился.
   - Им время нужно какое-то, чтобы прибраться, раны зализать - мы их тоже немало потрепали, да и пока Москов (небольшой деревянный удельный городок) не возьмут, они не тронутся, - а возьмут его... Впереди их Володимир - его-то им не взять!..
  

5

   Ночью проснулся ветер и открыл небо. Стало светло из-за звезд и серпастого растущего серебряного месяца. Стараясь не шуметь, подъехали два всадника - у одного сверкнул кончик копья. Соскочили, подкрались к спящему сотнику Родиону. Тормошили и тихо - в ухо ему:
   - В татарском стане задвигались: кони ржут, люди кричат, татарские сторожа усилились перед нами...
   - Что случилось?!
   Повторили Евпатию. Он окончательно проснулся. Близко было видно его бородатое породистое лицо русина. Может показалось, но Родион приметил, что воевода вроде бы обрадовался вести. И действительно, не показалось:
   - Это хорошо, что они задвигались! - обратился к сотнику: - Родион, вели поднять всех! - Прибежавшим: Угрюму, Нечаю, приказал: - Весь сторожевой на коней и - ко мне!.. Только без лишнего ора и шума... Они пошли на Егорьевскую... Лишь бы Ставр успел подойти и встретить!.. Прижмем их!.. Господи! Вот Ты и дал нам случай!.. Родион, веди свою сотню и, обойдя слева, ворвись стан, где плененные, освободи их и вместе с ними - на правый берег: отрезай их от табуна, который они попытаются увести за собой. Сейчас наш час: они не могут стрелами нас бить, мы им покажем, как умеют русские воевать!..
   Сотня легко прошлась, рубя и протыкая-скидывая длинными копьями, растерявшихся от неожиданности кипчакско-буртасскую конную сторожа, и неожиданно легко вышла в тылы - к обозам. Вслед за сотней ударил сторожевой полк, который, обхватив полукольцом (с закатной и полуденной сторон) сторожевые сотни татар, прижали к правому берегу - а откуда на них (до ужасти неожиданно) ринулись разъяренные исполинского роста русские воины-храбры, и не было от них спасения: огромными мечами, копьями, ослопами, а конные своими конями, - это не маленькие степные коняги! - они все крушили-косили-валили!..
   Врагам показалось, что это божья кара на них обрушилась, и они (многие) были уже обречены...
   "И начали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые восстали..."
   Но была сотня татарская из одних монголо-татар, которая руководила всеми сторожами обоза, держала их в порядке и в страхе. Как и все в войске Бату-хана, сотник не мог уйти с поля боя побежденным, но он должен был доложить, что случилось, поэтому гибнущая татарская сотня пыталась прорваться, окруженная черниговскими сотнями воеводы Ставра. Нельзя было выпустить их из окружения! - вместе с ними ушла бы и весть о разгроме татарского обоза в стан самого Бату. Превозмогая свою слабость от кровопотери и смертельную усталость, Ставр повел остатки своих (основном спешившихся) сотен на перехват... Схватились врукопашную!.. Набрасывались-вваливались русские великаны на татарского конного воина и валили его вместе с конем на землю-снег и давили, визжащего, кусающегося, в мелком кустарнике - и пока его жилистое неимоверно гибкое и сильное тело не переставало дергаться от агонии, иногда татарин успевал ранить обоюдоострым с длинным лезвием ножом... (кинжалом). Все-таки смогли вырваться три всадника татарских и ускакать вверх по некрутому склону на Егорьевскую возвышенность, а по ней погнали в стан самого Батыя...

. . .

   По следам убежавшей дружины Всеволода двигалась (в основном) конная масса войск Батыя. Очень замедляли движение осадные машины и длинные вереницы кибиток и саней. Поэтому этот участок от Коломны до Владимира двигались медленно, проходя не более восьми-десяти километров в день, - хотя татарская конница могла в день проходить 50-80 километров. Впереди - сторожевые сотни: дальные и ближние.
   Бату, нарушая все правила поведения Джихангира во время похода, обогнал почти все боевые части свои - впереди только сторожа, - поставил свою большую походную санную кибитку, запряженную цугом (нераспряженную - полтора десятка коней кормились тут же конюхами), утепленную войлоком и шкурами, чуть в стороне от движущегося потока его войск. Сзади его догнала и встала кибитка Судэбэ (тоже в сопровождении охранных сотен) - небольшая - тянули пять коней.
   - Позовите ко мне багатура Судэбэ, - приказал одному из своих сопровождавших юртаджи.
   Явился советник полководец Судубэ - с разрешения верховного гланокомандующего, оставил одного своего помошника-адъюнтанта юртаджи. День начал заметно прибывать, хотя все равно еще рано вечерело, в кибитке окна из бычьего пузыря плохо пропускали свет. Зажгли сальные фонари-светильники. Лицо Судэбэ, как из мореного дуба, чуть ожило: затрепетал под веком мертвый глаз, заходил змейкой шрам на лице:
   - Нет вестей от дальнего обоза из-под Коломны. Послал им навстречу сторожевой разъезд, мне только что доложили: будто за нами из Рязани какие-то урусы гонятся и, поднимаясь по Оке, они раза два нападали на отставший обоз...
   - Почему только сейчас?!. Об этом я узнаю?!. Кто такие?! - к своему юртаджи: - Пошли под Коломну, где наши отставшие обозы, три сотни с приказом, чтобы они немедленно двинулись за нами и догнали нас! Там табун, который нам нужен! У нас коней не хватает: вместо трех на одного воина, у нас один... Как ни крепки наши монгольские кони, - до последнего храпа служат, пока не упадут мертвы, - но они ломают ноги, болеют - гибнут! Урус-земля тяжела им и нашим воинам... Мы не можем без коней!.. Без коней мы - как оказаться в море вплавь - без лодок и кораблей!.. Да и полон-карачу нужен - без них Володимир трудно взять, хотя Гуюк-хан, полонив Москов, должен полон тоже взять, но много ли в этом маленьком деревянном городке... - Скинул легкий меховой кафтан мехом наружу - остался с короткими рукавами (до локтей) шубейке - мехом вовнутрь - на груди стальные пластины-латы из тонкой инкрустированной белой стали. На поясе - кинжал с позолоченной рукояткой. - И вдогонку: - Пусть приведут лично ко мне кого-нибудь из тех неведомых урусов, которые за нами идут! - Бату пододвинул кузовок берестовый, доверху наполненный красными ягодами рябины, к скрещенным ногам сидящего на толстом черном войлоке Судэбэ со своим помошником-юртаджи. (Ярко-коричневые глаза у Бату уже не были так ярки и светлы - усталось бессонных ночей была в них, под глазами появились отечные мешки...) - Мои лекари-ведуны вот это - рябин называется - предлагают нам ести, чтобы не болеть, - вон какие урусы от этих ягод вырастают; а когда их нет, то древний старинный способ: хвою жевать. Сегодня же приказ мой пошлите во все тумени, чтобы каждый воин съедал не менее горсти этих чудодейственных рябин! И сам проверь у рядовых воинов: все ли под верхней одеждой имеют короткорукавые шубки мехом вовнутрь? - приказал рядом сидящему с ним главному юртаджи. - А теперь давайте доложите, как все идет, так ли, как мы решили после Коломны и геройской гибели моего дяди?.. - при этом он поднял лицо, закатил глаза на несколько мгновений и сделал скорбный знак кистью, пальцами рук. Все повторили этот знак.
   Главный юртаджи доложил обстановку, состояние и направления войск. Судэбэ предложил усиленный булгарский тумен русским конным полком (более четырех тысяч) во главе с эмиром Гази Бурундаем направить ускоренным маршем вперед, чтобы, обойдя Владимир с юга, выйти на рубеж реки Нерли и преградить путь группировке русских войск, которые до сих пор были растянуты по правому берегу Волги. Только теперь стало понятно, что это не какая-то военная хитрость, а просто глупость или неумение вести-управлять великого князя Юрия Всеволодовича, если до сих пор он не отозвал войска прикрытия оттуда, когда уже ясно, что происходит...

0x01 graphic

   - Он совсем не знает, что делается даже вокруг его стольного града! И есть вести - только что получил, - что он собирается бежать со всей казной... По Нерли мы перегородим ему путь на соединение со своими, пусть небольшими войсками. Как известно, если сведения точны, у него мало сил, и их он еще делит и разбрасывает. Правильно мы планировали, рассчитывая на то, что после взятия Владимира можем уже пойти облавой по северо-востоку - на запад, взять богатый купеческий Великий Новгород, а потом - на юг Руссии облавой же, сужаясь и собираясь в Козелеске, где все это время будет, захватив его, стоять-ждать-охранять нас от внезапного удара в наши тылы урусов Тангут... Передай Бурундаю, что я лично поручаю поймать этого Юрия, взять у него казну и принести мне его башку, - его большое трусливое тело мне не нужно, - пусть это раньше сделает, чем урус кыназ успеет собрать вокруг себя рать!.. Такого великого князя нам не надо - мы своего поставим!.. - На коричневом курносом носу у Батыя поблескивала капелька пота - ему было жарко...
   Судэбэ нащупал короткими темно-коричневыми пальцами ягодку рябины и поднес к темно-синим своим толстым губам, едва спрятавшимся в седой редкой поросли волосенок, засунул в рот... Задергался мертвый глаз под веками, свело судорогой раненую щеку, но ел...
   - Ох, керемэт!.. Как ее едят урусы?..
   Сотник охранно-сторожевой сотни доложил, что прискакал тяжелораненый десятник с двумя комонными и хочет доложить самому Джихангиру.
   - Иди прими!.. - послал юртаджи.
   Десятник кратко доложил, что произошло с обозом под Коломной и замолк, - еще какое-то время его мертвое тело сидело в седле...
   Бату редко впадал в гнев и тем более в ярость, но когда узнал, что обоз разбит и табун захвачен, выскочил на морозный воздух, забыв про боль, и закричал-вызвал сотников сторожевых сотен, которые охраняли, и велел мчаться вслед за тремя ускакавшими пораньше сотнями с приказом побить урусов и принести на копье голову того уруса, который вел-руководил толпой, посмевшей напасть на его обозы и захватившей табун коней...

. . .

   Только успели немного передохнуть, вооружиться, коней между освобожденными пленными распределить и взнуздать и порадоваться: "Татар побили!.. Вон сколько людей освободили!.." - как с левобережной луговой стороны реки Москвы вылетело на лед, утоптанный тысячами копыт коней и ногами людей, несколько сотен татар и, на скаку перестроившись в лаву, решились на встречный контактный бой. Они даже несерьезно приняли русских: ни грозные ряды воинов в латах, ни вид - на первый взгляд - большая толпа кое-как и кое-чем вооруженных мужиков - "карачу"... Но ох как переоценили себя, как они ошиблись: вместо отары баранов встретились с арасланами!.. С теми, кто только что был освобожден из плена и уже ничего и никого не боялся... Другими, воинами евпатьевой дружины, не совсем отошедшие от ярости боя, но успевшие отдохнуть... Русские так сцепились с врагами, как будто бы от исхода битвы решалась судьба-жизнь всего Мира!.. Вместо того, чтобы от одного вида их (татар) разбежаться, они сами пошли на встречный бой... и, превосходя татар, окружив со всех сторон, били так, что только небольшая часть батыевских сотен ("...Едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогавших от великих ран. И привели их к царю Батыю...") смогла пробиться...

. . .

   "...Царь Батый стал их (плененных русских из евпатьевского полка) спрашивать:
   - Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите?
   Они же отвечали:
   - Веры мы христианской, слуги великого князя Юрия Ингоревича Рязанского, от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингоревича Рязанского тебя почествовать и с честью проводить... Джихангир Бату смотрел на русских витязей - восхищался: "Раненые, едва стоят на ногах, но как они держатся и достойно и умно отвечают!.. Настоящие батыры-воины!.." Повернулся к своему советнику-полководцу:
   - Может - к князу Глэбу?.. (Примерно пятитысячный полк князя Глеба Владимировича состоял из своих русских, и русских-переметчиков, присоедившихся к нему во время похода-набега на Северо-Восточную Русь, кипчаков и "бродников" - союзников монголо-татар. Благодаря этим русским июдам, которые не только консультировали, показывали, рассказывали о русских землях, городах, путях-дорогах, вели, но и участовали в боях, в захватах городов и населенных пунктов и - как это бывает: предатели всегда усердствуют, - в своем усердии-жестокости превосходили монголо-татар, - если, например, князь Глеб своих родных братьев зарезал, то что уж говорить, что с простыми русскими он делал!.. И о таких современных глебах, как горбачевы, ельцыны, тоже нужно говорить, чтобы их не было на Руси - мы сами таким помогаем, обманываясь и поддерживая их!..)
   - Нэт! Они не будут нам служить. Они достойные своего народа - пусть и враги нам, противники - и заслуживают достойную смерт! - пробасил-пророкотал Судэбэ.
   - Переведите им, что они своим мужеством, преданностью к своим князьям заслужили смерть, которую сами выберут!..
   "И послал (Бату) шурича своего Хостоврула (Тавлура - тысячника) на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. (Велел спросить, чего он хочет?!. "Я ему все дам, если будет служить мне!") Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого: "Ты сам его спросишь""...
  

. . .

   Как ни спешил Евпатий Коловрат, но только на следующее утро возобновил преследование. Его полк пополнился опять (не только освобожденными пленниками - было среди них много ремесленников, - но и вышедшими из лесов, - около четверти русских воинов остались после боя под Коломной: не погибли - скрылись в лесах, - как и откуда люди так быстро узнают?..), хотя потери были. На всех хватило коней. Вооружились трофейным оружием, взяли много съестных припасов. Он опять снарядил обозы санные и волокушные с житом в Рязань. Было еще темно, легкий морозец, ветер - в спину - с юго-запада, когда втянулись на возвышенность, уже рассвело. Евпатий приостановился, пропуская и разглядывая свой отряд. Он еще никогда не видел такими своих воинов: решительных, с одухотворенно-грозными ликами, с горящими глазами, не знающими ни усталости, ни страха - ничего не надо было им говорить, каждый готов был победить-умереть за близких ему, "за друга своя", за народ, за свой край-Родину - уйти в бессмертие!.. Слушались беспрекословно!..
   Евпатий знал, что надо делать: напасть на запасные табуны - без коней татарам - смерть!.. Дальше: на северо-восточной стороне к возвышенности прилегают огромные болотистые равнины, на которых сейчас пасутся степные неприхотливые кони, поедая сухое болотное высокотравье...
   Почти одновременно прибыли сторожа. Первый доложил, что навстречу им движутся татары, в "тяжкой" силе. Второй - тут же, что действительно огромные табуны пасутся на болотистых равнинах.
   Евпатий принял решение отойти в закатном направлении за Ушму и "встать на поле, развернув ополчение так, чтобы флангами оно упиралось в болота, ограничивающее поле с северо-востока и юго-запада. В тылу у рязанцев распологалось озеро Светец с его топкими берегами". Противник не мог в полной мере использовать численное преимущество, обойти или окружить.
   Чуть не дойдя на расстояние лучного боя, татары тоже развернулись по фронту и встали напротив русских. На переднем ряду Евпатий Коловрат поставил ряд конных воинов вооруженных мечами, копьями, защищенными щитами. Второй ряд был из лучников, во главе с сотником Тайметом, который был назначен воеводой отдельного сводного отряда лучников (вооруженные не только луками, но и мечами, саблями, сбоку висели, прикрепленные к седлам сулицы). Вдруг со стороны татар затрубил рог, выскочил всадник (на рослом коне, как и сам), замахал руками, что-то кричал, по мере приближения Евпатий, не разбирая слов, понял, что по-русски, - удивился: "Бусурман, а по-нашему орет!.." Напрягся, разобрал-понял: что ему предлагают переговоры. Про себя подумал: "Сдаться требуют!.."
   -Ты кто?! - от голоса Евпатия, задрав головы, поприсели (рядом стоящие) кони на задние ноги.
   - Я толмач тысячского Тавлура...
   - С перевертышами-изгоями я не глаголю!
   - Он хочет спросить тебя, что тебе надо? Что ты хочешь?..
   - Пусть выйдет сам и спрашивает. А я ему скажу, чего хочу.
   Толмач не знал, что делать, стоял ждал.
   - Скажи, чтоб ушел, а то стрелим! - обратился к своему близстоящему сотнику.
   Евпатий смотрел, как толмач ускакал, подъехал, как понял, к своему хану...
   Татарский хан выехал с толмачом. Высок в седле, жилист, подвижен, смугл лицом, щурил глаза, проехав полпути до евпатьева полка, остановился. К нему навстречу - шагом, достойно, не торопясь, на буланом рослом жеребце - Евпатий Коловрат (хотел молодой стремянной Нечай с ним, но Евпатий показал ему кулак - остановил). Встал. Полсотни шагов друг перед другом. Смотрели. Тавлур первый заговорил. Толмач переводил.
   - Джихангир Бату-хан хочет знать: "Чего ты хочешь?!."
   - Смерти!.. Твоей и твоего Батыги!..
   Правая рука Евпатия хватанула копье, левая - щит, крикнул, не глядя назад, сотникам Рядько и Таймету (единственным сотникам, оставшимся в живых) и всем своим воинам:
   - Если что, то - вперед!.. Победа или смерть!.. - другого нам не дадено Богом!..
   А сам уже мчался на Тавлура... Татарский тысячник ловко и легко вывернулся от прямого копейного удара. Вздыбил коня, развернулся и теперь уже сам помчался навстречу промчавшемуся мимо, чуть не поразившему его урускому батыру-храбру, а теперь развернувшемуся и мчавшемуся вновь навстречу ему, направив копье на него... Разрубили копья друг у друга. Развернулись и снова помчались навстречу: с тяжелым обоюдоострым, скованным из пяти слоев стали мечом Евпатий и Тавлур с саблей (почему не с палашом?!)... Тавлур вновь вывернулся - припал к седлу, выпрямился, оскалил белые зубы и мчался, крутя-сверкая саблей, на Евпатия, который только еще начинал разворачиваться. Евпатий в последний миг успел отвести мечом прямой колотый удар, наносимый татарским нойон-бэком тысячником в открытую часть шею, и сам нанес - неожиданно для себя (рука и тело сами сделали!) и противника - молниеносный страшный удар, чуть приподнявшись в седле, "и рассек Хостоврула на-полы до седла"...
   Рёв - ор - с обеих сторон!.. "Дождем пущаху" стрелы татары под углом, но на излете они не поражали: русские защитились щитами... Евпатий вернулся в ряды своего войска. Подал знак, чтобы не отвечали. Татары ринулись в атаку -- в галоп. Когда оставалось полсотни шагов до мчавшихся татар, воевода Евпатий Коловрат махнул рукой - тысячи прицельных русских стрел ударили залпом: раз, второй раз - завязалась битва!.. "Свежие силы врагов, волна за волной, накатывались на рязанцев. Видя усталость своих бойцов, Коловрат подал сигнал к отходу на заранее выбранную на северо-западном краю поля позицию". Русские начали отступать. Евпатий приказал Таймету отвести лучников - рассредоточиться сзади, с боков, чтобы татары оказались в котле - монголо-татары попали под град стрел, летящих с трех сторон. Остановились. Отступили - вышли из зоны обстрела. На какое-то время русские получили передышку. Радовались, отдыхали, лежа на снегу... Но русские сами были в западне: они не могли отступить ни назад, ни уйти в сторону... Потери были немыслимые: Евпатий Коловрат не видел рядом ни одного сотника (не говоря уж о воеводах своих), только лежал рядом тяжелораненый, умирающий ватаман разбойников Мокей Тугой, он стонал и кого-то что-то просил, потом замолчал и вдруг зарыдал, заблагодарил Бога:
   - Спасибо тебе, Господи, что так дал мне умереть, искупив грехи мои за сотни невинно погубленных душ, которые я погубил, чтобы злато-серебро себе взять... Господи, только сейчас, умирая, я понял, что не стоит жизнь того, чтобы, богатея, - значит, у кого-то отбирая, - жить богато, когда вокруг люди бедствуют, страдают - это великий грех, а не радость, и Ты меня никогда, как те, страдающие, не простишь!.. Но отведи меня от Ада - я по скудоумию своему не разумел того!.. (Душа распадается на биолептоны - имеет вес и энергию: материальна!.. Вначале попадает в биоэнергетическое поле Земли, затем - в Космос (который состоит из бесконечно множества вселенных - одни зарождаются и расширяются - как наша, - другие - сжимаются в "точку"!), где есть поля Ада и Рая. (Большая часть материи состоит в виде "полей"!..) И там наши биолептоны будут вечно - и никакой реинкарнации!.. - причем наши желания или неверие - наука! - это божье - закономерно!) Мокей плакал последними слезами: "Евпатий, храбр русский! Ты всегда останешься в памяти у народа русского, у людей русских, которые не погубили свои души (бессмертные, вечные!), позарившиеся на богатство и роскошь бытия телесного и смертного, земного!.."
   ...Но вот: с татарской стороны - гул, рев, многотысячный: "Ура-а-а-а-а-х!.." Нескончаемые, по всему фронту и глубине, татарские полчища ринулись в атаку... Дважды схватывались татарские воины с русскими храбрами и дважды отступали перед мужеством и силой теперь уже небольшого отряда.
   - Шайтаны-керемэты! - татары ярились...
   С неустрашимой храбростью бились воины русские!.. Татары атаковали одновременно со всех сторон, пустив стрелы - которые закрыли небо, - подавили фланговые линии обороны евпатиева полка, ударили в центр, где на холмиках укрепились последние русские воины. (Да, русские сами выбрали позицию, где нужно было только побеждать!.. На этот раз слишком не равны были силы!..)

0x01 graphic

   Тысячи татарских стрел!.. От свиста их летящих стрел ничего не слышло вокруг... Первая вражеская стрела попала в незащищенную часть шеи, Евпатий удивился, почувствовал, как будто у него что-то отключилось, и он даже не мог понять, что, но продолжал - страшный и гневный - сражаться... другая ранила плечо, копье ударило в левую руку...
   - Евпатий, ты ранен?!.
   Но он не слышит, напрягаясь, последним усилием пытается вести оставшихся в живых (обессиленных, израненных!) в бой!..
   Пропело татарское копье мимо, другое вонзилось ему в грудь... Евпатий согнулся, припал к гриве своего коня, сполз с седла...
   Враги, ликуя, налетели на мертвое тело, вдесятером еле подняли и положили в сани, - помчали к самому Батыю... Cреди оставшихся в живых-раненых нашли восемь человек, которые сами могли идти, их погнали вслед за санями с телом Евпатия, а остальным: тяжелораненым, умирающим татары перерезали горло...

. . .

   Джихангир Бату сам подъехал в окружении своих юртаджи и таргаудов к телу Евпатия Коловрата, лежащему на санях; подъехал Судэбэ и два чингизида, нойоны-тысячники, хотели послать за князем Глебом, но хан Бату сморщил свое круглое курносое лицо:
   - Нехорошо будет душе урус батыра видеть своего врага... Были бы все, как этот воин, то не смогли бы мы на боевых конях с саблей и копьем так по урусской земле идти, и пока есть у них кыназья: Гылэбы-предатели и трусы-недоумки Юрии Всэволодычи - мы выполняем божье веление: покоряем их города, земли, а которые не покоряются, рушим-жгем, уничтожаем, заставляем быть нашими союзниками, служить нам... Судэбэ чуть тронул своего коня. Конь его сделал шаг вперед, встал. Закаменело лицо у старого полководца самого Чингисхана, он отдал воинскую честь русскому храбру - мертвому, но не побежденному! - и отъехал. Бату замолк на полуслове (остальные вначале тоже были удивлены-поражены), подъехал поближе. Смотрел какое-то время на Евпатия и все видели, как меняется лицо у тридцатилетнего Джихангира:
   - "Хорошо ты меня попотчевал с малою дружиною... Если бы такой вот служил у меня, - держал бы его у самого сердца своего!"
   Развернулся телом в седле и - красным коротким пальцем - на юртаджи-всадника сзади стоящего:
   - Распорядись, чтобы тело урус батыра прибрали, надели чистое, как положено урус воину, и отправь вместе с восемью его братьями по оружию в Рязан. Дай добрых коней, крытые сани, обеспечь съестным, дай им охрану до Рязан. Об исполнении ты лично мне доложишь!.. Но предупреди урусов, что хоть одному моему воину нанесут обиду разанцы, вновь поверну тумены свои и тогда уже - до конца... до последнего младенца на разан землэ вырежу!..

. . .

   "11 января 1238 года Евпатия Коловрата с торжественными великими почестями похоронили в Рязани в соборе Успения Пресвятой Богородицы..."

. . .

   Народ хранит память о воеводе-боярине Евпатии Коловрате - русском Храбре! - и о тех героях-патриотах, которые вместе с ним не склонили головы перед господами-завоевателями, а восстали - дали бой!.. Совершив высочайший подвиг, погибли с оружием в руках, защищая свой народ, свою Землю, Родину!.. То место-поле названо народом "Убитое Поле". 75 километров от Владимира и 180 - от Рязани. Поле, окруженное лесами и болотами, заросло, стало урочищем Убитое Поле. Люди всегда знали и помнили, какое это святое для русских место, и не трогали лес, не тревожили погибших... Но сейчас пришло время частника-антихриста, который свободу, данную народу в нашей стране, считает вседозволенностью - ему наплевать на святость и память-историю своего народа, когда варварская рубка леса приносит дикий доход-деньги, - и священные места те, политые кровью, усыпанные костями наших предков, перепахиваются гусеницами тяжелых тракторов, сметаются хлыстами огромных вековых древ, которые волокут с ревом трелевщики!.. Душа Евпатия, души всех погибших за нас, за нашу страну-землю, - и за того же животного-частника - в Параллельном Мире не просто возмущены, но - в гневе!..
   Вся надежда на общенародный разум и волю, когда не захотят больше жить по-скотски, по законам Дарвина, когда проснутся в каждом из нас совесть, честь и достоинство, гордость за себя, за своих предков и кто мы еси, то тогда все вместе мы вновь вернем нашу страну на подобающее ей место! - но такого можно добиться, только поднявшись на высшую ступень развития общественно-социального строя, а для этого не нужно делать никаких революций и "перестроек" - через политические партии (они для того и созданы) помочь руководству страны вывести нашу страну из "дикого капитализма". (Почти весь Мир, народы - даже в "дикой" Африке - живут по-человечески!..) Вот тогда появятся патриоты-чиновники культуры, которые, трудясь не на себя (как сейчас некоторые), а для своего народа - страны, - не допустят такого глумления над памятью, историей своего народа!.. А призывать патриотов, которые в сегодняшнем обществе, как правило, без средств и прав, бессмысленно...
  
  

Глава шестая

   1238 год. Январь-просинец - к концу. Не висит в этом году много частых и длинных сосулек - к урожаю!..

1

   Устин спешил по зову во двор-усадьбу мастерового-кожемяки тестя Созонтия. Все тут ему знакомо: мастерские с чанами, где в щелоке вымачивались шкуры, большие длинные сараи-сушильни, внизу под висячими сохнущими шкурами мяли и выделывали кожу. Прошло десять лет, как он впервые зашел в этот двор, - тогда еще тесть сам работал вместе с сыновьями и было у него лишь трое наемных работников, а сейчас вон как расширил двор, сколько настроил мастерских по выделке шкур, и отдельно построена и оборудована мастерская (охраняемая) для драгоценных пушных шкурок (соболя, куницы, горностая). Два года тому назад стал обрабатывать-выделывать шкуры для сафьяна, и даже шить сапоги (он пристроил к себе на работу двух мастеров, бежавших из Булгарии).
   К нему подскочил молодой, здоровый, русобородый, с услужливой улыбкой дворовый в зипуне, в меховой шапке-ушанке и принял коня.
   Поднялся на крыльцо, прошел в сени, где его встретил сам хозяин (он весь светился от радости и, видать, ждал своего зятя). Обнялись. Тесть высок - с Устина, широк, с могучими руками. Помог раздеться. Устин смотрел восхищенно на своего тестя и, как всегда, вновь неожиданно удивился его силе, могутности и в то же время доброте его к нему, к внукам и, хотя как будто к своей дочери был строг, но чувствовал, что то было показным, и вот сегодня в этом убедился, когда они, уединившись (теща, к великому сожалению, в позапрошлом году от какой-то неизвестной болезни умерла!) в горенке за столом, начали говорить-решать (Созонтий многожды раз посылал своего слугу за Устином), что делать?!.
   - Устин, я сам ходил в собор Богородицы и клал дары, молился и просил Бога за вас: внуков и внучек моих, Алину и тебя, чтобы он сохранил и пас вас от всяких невзгод и напастей!.. Давай еще выпьем по меду ("Насыти".): больно на сердце тяжело!..
   - Зачем звал?
   - Все о том же... Увези ты Алину с ребенками к своему отцу, к свату моему!.. Как раз из-за Нерли чуть выше Новых Подгорцев приехали - привезли шкуры - меря, хотели они сегодня же уехать - отговорил: завтра с утра выедут с Володимира - вот и охрана: мало ли что - времена-то какие, - перекрестился.
   Устин надулся, покраснел. Выпили еще, закусили. Мед хмельной не пьянит, не туманит голову, - лишь тело... когда весело, веселит, когда горе - делает мысли ясными и смелыми.
   Тесть снова налил ему и себе, но не стали пить. Молчали. Сколько уже в последние дни говорено об этом!.. Не хочет Устин семью отправлять из Владимира. Считает, что в городе надежнее, чем в деревне, пусть и в лесу.
   - Устин! - большие синие глаза тестя под тяжелыми набрякшими веками увлажнились, белки глаз покраснели, хлюпнул носом, - отправь!.. Теперь уж каждое утро просыпаюсь с трепещущимся сердцем и с тяжелой головой: каждый раз снится одно и то же - я уж тебе в тот раз рассказывал... Все покойники снятся - живых людей перестал во сне видеть!..
   - Отец! Если бы так опасно было, то великий князь не оставлял бы великую княгиню и семью свою в Володимере, а взял бы с собой или отправил куда...
   - Я был на Большом Совете, когда он и житьих мужей позвал!.. И не глуп я!.. Ты, зять, нарожал пятерых детей, - все они, кровиночки от родной дочери моей, внуки мне! - а сам родительского чувства не имеешь к ним, потому и не чуешь беду, которая им угрожает!.. Кобели только эдакими бывают!..
   Устин вскочил:
   - Да когда тот Большой Совет был!? Все решается на закрытых, боярских советах, а не на народных!..
   - Сядь!.. Думаешь, стар я стал, - ничего не понимаю?.. Больше тебя ведаю: я все узнавал, что и как татарове делают и как они воюют. Деньги платил, узнавал... Возьмут они наш Володимер!.. И князь наш не так делает... Народ ему верит или делает вид, что верит!.. А о ближних княжеских боярах говорить даже не хочу: ни один из них ни слова поперечного не скажет князю - это я могу: свободный хозяин - и то... - Созонтий засопел, помолчал, приблизил свое пегобородое носатое лицо - дохнул медом - вновь заговорил: - Ты же меч носишь и не можешь не знать, что может быть!.. Христом-Богом прошу: увези!.. Я останусь, и все мои люди останутся, я все состояние отдам, чтобы оружья купить!.. Буду до конца со своим городом и народом, - я так решил!..
   - Погоди, отец!.. Я не меньше тебя, а больше люблю и страдаю по своей семье: жене и по детям своим, и потому-то и не повезу!.. Да, я меч ношу, - не торгаш, - и скажу тебе: в стольном граде остаются сыновья великого князя Всеволод и Мстислав. Князь Всеволод Юрьевич уже бился с татарами и знает, каковы они... Он едва не побил их под Коломной, самого царевича, сына Чингисхана (самый главный ихний хан был), убил во время сражения и весь его татарский полк положил, и он-то знает, что ему будет, если татарове возьмут Володимер, и он бы никогда не остался, не будь уверен, что стольный град наш не возьмут степняки. Вот уже более ста тридцати лет никто не может взять этот великий наш град. Я во многих городах бывал и видел: таких неприступных стен и башен на таких высоких валах не видывал! Да сам град еще внутри отделен друг от друга стенами. А Детинец?!. Его ни разрушить, ни сжечь - каменный! Даже ветчатый город, - считай, Подол - и то, так укреплен, что чтобы взять... ("Опорными пунктами защитникам могли служить многочисленные каменные церкви и монастыри: Успенский и Рождественский монастыри, Спасская, Георгиевская и Воздвиженская на Торгу церкви. Особенно мощные укрепления прикрывали Владимир с запада, где перед городскими стенами находилось ровное поле и не было естественных препятствий. Именно здесь находились знаменитые белокаменные Золотые ворота, неприступные для догдашней осадной техники. Хорошо укрепленный город...") Нет у них столько людей, чтобы взять на щит Володимер: три-четыре таких войск надо иметь татарам, чтобы одолеть градские укрепления. На комонях не перескочишь стены-те... И не только у них мало стало сил, но и огневого зелья нет - все под Рязанью израсходовали. Для защиты дружины не так много останется, но мы горожан и пришлых из ближних деревень и селений на стены поставим... Месяц-два продержимся, а этого времени вполне хватит, чтобы великий князь Юрий Всеволодович, выйдя из Володимира, успел собрать полки (сам слышал, когда он говорил в кругу ближних своих бояр на последнем совете об этом и его поддержали) из Ростова, Ярославля, Костромы, Углича, Юрьева-Польского, Галича Мерского, Белоозера, Суздаля, Переяславля и других городов и селений, кроме того, к нему на помощь придут его братья: великий киевский князь Ярослав, Святослав, кроме братьев к Юрию приведут свои полки сыновцы: Василько, Всеволод, Владимир Константинычи, Александр Ярославич приведет великоновгородские полки...
   Князь Юрий Всеволодович сказал, что с вновь собранным великим войском он подойдет к осажденному Володимеру, - если татарове посмеют осадить, - ударит им в тылы, но, скорее всего, они обойдут стольный град - не будут приступать к Володимеру - и, порыскав вокруг, уйдут туда, откуда пришли: не глупы же они так подставляться, и земли с необъятными лесами и болотами не для степных людей... На совете решили: великому князю со всеми силами "стать неподалеку от города в крепком месте, чтобы татары, ведая войско вблизи, не смели города добывать".
   Устин встал. Оделся и, стараясь казаться спокойным и безразличным:
   - Нет, не отпущу семью! - здесь надежней - было бы не так, не прибывало столько людей каждый день...

. . .

   Через день провожали великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. Город гудел. Даже сюда - в Детинец - каменный кремль, - где тоже шумели-провожали: семья: великая княгиня, дети, снохи и внуки и внучки - тут же суетились и сновали многочисленные мамки-няньки и прислуга, близкие ему (в том числе и бояре - не при народе же прощаться с великим князем) - доходил гул тысячи и тысячи горожан и жителей окрестностей, вышедших провожать своего князя. Вначале через крепостные ворота Детинца с надвратной церковью Иакима и Анны выехал передовой конный отряд, за ними - возы (более сотни), среди которых было пятьдесят с драгоценностями, везли тайно, потом снова конные и опять сани (десять), но уже крытые, утепленные с князем и прислугой. (Великокняжеский двор находился в глубине Детинца, и, чтобы выехать из Кремля-Детинца нужно было проехать через епископский двор - напротив Успенского собора.) Продолжали бить-гудеть-провожать колокола в церквях и соборах. Попрощаться вышел и епископ Митрофан с клерами, которые в одной руке поднимали над головами церковные хоругви, в другой держали примерзающие к пальцам медные, серебряные и золотой (епископ) кресты - пели молитвы и, как все, плакали... Устин в полном вооружении, ехавший верхом рядом с князьями Всеволодом и Мстиславом, которые провожали отца за город, вдруг услышал сквозь шум и ор плачущего, кричащего народа отрывки разговора двух бояр - также провожавших, - и из этого понял, что в пятидесяти обозах великий князь вывозит из Владимира драгоценности... В первое время Устин даже на мгновение потерял дар речи: настолько его это поразило. "Так вот оно что!.. Значит, не верит, что Володимер не возьмут!.. И все - втихомолку!.. Говорят одно народу, а сами делают другое!.. - но он тут же подумал, что не может быть такого: - Чего это я: драгоценности повез, чтобы войско набрать!.." Полегчало, отпустило, но он уже не мог так остро переживать и смотреть вокруг, и его не так задевало рядом творившееся...
   Прямо за постройками - купол церкви Воздвижения на Торгу, он перехватил короткий ременный повод в левую руку, чуть пригнув голову, глядя на восьмиконечный посеребренный крест на куполе, перекрестился, прошептав короткую молитву, - в этой церкви он венчался и крестил своих детей!.. Повернули налево и через Торговые ворота (на валу, с деревянной башней) вышли из города Мономаха (Средний город) в Новый город - вдали прямо по ходу громоздились каменные Золотые ворота с действующей надвратной Ризположенной церковью. Южная сторона Нового города (самая богатая часть - боярско-княжеская - города) чуть опускалась к Волжским воротам - по ней выходили к Клязьме (летом судоходной). Вновь повернули - теперь направо, пошли вдоль городской стены в тени (утреннее зимнее солнце закрывалось стеной) и выехали из города через Медные ворота, и здесь провожающие махали, кричали, крестили в спины уезжающим. Проводили великого князя до полдороги до Суздаля, вернулись. Судя по разговорам, Устину стало ясно: владимирский князь со своей дружиной отправляется не в Суздаль и даже не в Ростов, а дальше... Как ни думал, выходило, что князь бежал, бросив на произвол врагам свой город вместе с жителями и даже бросив свою семью: жену, детей, внуков, - было ясно и ребенку, что, пока он наберет войско (если наберет!), он никак не успеет обратно, чтобы защитить Владимир. "Видать не зря на заднице у него божья метка!.. (Рана, полученная во время бегства его с поля боя, которая не позволяла князю сидеть в седле, как подобает воину.) Лучше бы эти воины, которые ушли с ним, остались бы: каждый меч тут на счету, значим - судьба и жизнь зависят... О Господи! Избавь нас от таких князей и господ, которые больше беспокоятся о своей мошне и заднице!.." Поехал домой, чтобы перевезти свою семью во двор к тестю...

2

   Принятое на военном совете владимирскими князьями и боярами-воеводами решение для данной ситуации было единственно верное: великому князю Юрию Всеволодовичу выехать из Владимира, встать-развернуться укрепленным лагерем на труднодоступном месте для татар, но чтобы одновременно угрожать врагу в случае осады ими стольного града Владимира-на-Клязьме и собрать русские полки. Другое дело, что великий князь выполнить это не смог...

. . .

   Первые сторожевые разъезды монголо-татар увидели защитники Владимира с городских стен и башен 3 февраля 1238 года.
   Мела легкая поземка. Небо - в низких сплошных тучах. Появились неожиданно. Быстрые, легкие, как будто летели, оставляя за собой снежный вихрь-след. По тому, как шли, стремительно, решительно, уже можно было сделать вывод: что перед ними не дикие степняки - не орда, а отлично подготовленные, умелые, знающие свое дело войска...
   Некоторые промчались мимо Владимира. Другие (большая часть) приблизились к городским стенам и поскакали вокруг, рассматривая и изучая. Кое-где сверху со стен башен пустили стрелы. Татарские конники тут же легко ушли подальше - до недосягаемости русских стрел, - даже не ответили...
   К стоящим на надвратной башне Золотых ворот к князьям Всеволоду и Мстиславу Юрьевичам и воеводе Петру Ослядюковичу то и дело поднимались младшие воеводы, сотники и просили: "Выпустите нас, мы их побьем-отгоним!.." Молодые князья молча переглянулись друг с другом, смотрели на воеводу Петра. Опытный старший воевода - громким басом, чтобы многие слышали:
   - Поспеете еще. Эти дозорные - соглядаи, - они не будут с вами биться... Пусть посмотрят. Это не Рязань, чтобы взять Володимер, нужно ох сколько воев, - да и на комонях стены не перескочат. Оборонимся, дождемся великого князя с помочью!..
   Татары так же вдруг ушли. Поднялся шум в городе. Переполненный Владимир ожил, стал подобен гигантскому раздраженному улью. Если до этого люди, измученные тревожным ожиданием, были подавлены, даже между собой мало говорили, то сейчас прорвалось будто: все решительно настроились и начали готовиться к обороне своего города.
   4 февраля с полуночи до утра бесился ветер: выдуло-прочистило небо. Утром ветер стих, уснул. Стоящие в карауле стражи на надвратой башне Серебряных ворот первые увидели, как на востоке разливается кровавое зарево. (Дни заметно уже прибавились по сравнению с декабрем.) Жутко красиво! Заговорили: "Не к добру!.." - крестились и на всякий случай вспомнили и Перуна... И в это же время с высоты каменной надвратной башни Золотых ворот караульные увидели, как обширное белое поле перед главными городскими воротами начало чернеть от множества врагов, которые шли сплошным фронтом, нескончаемым потоком, постепенно заполняя все пространство... Приближающиеся вырастали, начали обозначаться конные, пешие, обозы, кибитки... Среди них много было и невооруженных. (Уже бежали горожане и лезли на городские стены и башни Нового города.) Когда распознали, что среди них находятся и русские, кое-кто из женщин заубоялись и начали креститься, шепча молитвы. Но тут громогласный голос старшего воеводы Петра успокоил-отрезвил многих.
   На виду Золотых ворот, на расстоянии недосягаемости полета стрел и порочных камений, остановилась основная масса. В глубине образовался огромный круг, защищенный-огороженный повозками, шатрами, в центре которого установили кибитку-шатер с развевающимся стягом, на которой можно было различить золотом вышитый рисунок пикирующего кречета.
   - Смотрите: самого Батыги шатер!..
   Весть о том, что перед Золотыми воротами расположился сам Батыга, в городе разлетелся молнией. Люди, побросав все, бежали, лезли на западную стену (где еще можно было найти место) Нового города, чтобы своими глазами увидеть этого страшного демоничного татарского хана, именем которого пугали не только детей...
   Вот от лагеря монголо-татар отделился небольшой конный отряд тяжело вооруженных воинов во главе с "Батыгой" (на самом деле это был Гуюк-хан - родной сын самого Угедея Великого хана Священной Монгольской империи), они вели пятерых пеших плененных, - полураздетых, без шапок, босых, но при этом свободных от "кощеевых пут", - все четверо шли по утоптанной снежной полосе вслед за конными, стараясь не отстать от впереди едущих и, чтобы задние не наехали, не стоптали, при этом помогали - практически несли на руках - пятого... Они приближались к Золотым воротам. Разглядев "Батыгу", русские поразились: он не был похож на демона, да от остальных монголо-татар резко отличался: крупный, мощный, светлолицый и светлоглазый, с такой же бородой, как у русских, с рыжеватым оттенком... (Очень похож на своего деда Чингисхана!)
   Со стен кое-кто из защитников открыл стрельбу из луков. Стрелы не долетали. "Батыга" поднял руку, повернулся к толмачу и начал ему говорить - толмач переводил-выкрикивал:
   - Не стрелите!.. Со мной ваш князь Володимер...
   "Они (защитники Владимира) пересташа стреляти. И придоша (татары) близь ко вратомъ, и показаша имъ Володимера. (Младший сын Юрия Всеволодовича, взятый в плен, когда монголо-татары захватили Москву и сожгли, уничтожили всех защитников во главе с воеводой Филиппом Нянькой - двоюродной брат булгарского эмира-воеводы Гази Баранджа - Бурундая.) И начаша татарове молвити володимерцемъ: "Знаете ли княжича вашего?" Бе бо уныл лицемъ и изнемогал бедою от нужа. Всеволодъ же и Мьстиславъ стояета на Златых воротех и познаста брата своего Володимера. О, умиленное брата видение и слезъ достоино! Всеволодь же и Мьстиславъ съ бояры своими и все гражане плакахуся, зрящее Володимера..."
   "Батый предлагал сдать крепость в обмен на жизнь Владимира и всех осажденных".
   Толмач продолжал переводить слова татарского хана:
   - "Я не на вас пришел, а на князя Юрия, которого и ищу. А вас призываю сдаться. Обещаю, что не только ничего плохого не сделаю, но не трону ни избы, ни кладовых, - только возьму десятую часть из ваших припасов для своих нужд... А кто из вас согласен служить у меня, то награжу, - княжей и бояр сделаю приближенными..."
   На городских стенах, где были в основном люди работные, - свист, крики и даже оскорбительные, с угрозами к татарам - ничего и никого не боялись русские парни: ни бога, ни черта! Князья да бояре, может быть, хотели по-другому, но народ не дал дальше продолжить бессмысленный разговор-уговор...
   Татарский хан лично сам - на глазах всего града, братьев и бояр - жителей - зарубил князя Владимира. В ответ со стен - засвистели стрелы и - грозный рев. Татары не развернулись - и не в бешеный галоп: не вышли из-под обстрела, враз, взметнув луки, выпустили по колчану стрел - ливень стрел непрерывным потоком обрушился на стоящих на стенах русских. Даже ромбовидные наконечники стрел на таком расстоянии, если попадали в бронь, пробивали, что уж говорить о стрелах с игловидными наконечниками, которые пронизывали любую стальную пластинчатую бронь, а защитника в кольчуге - сквозь... (Ни один татарский всадник не был поражен русской стрелой - лишь четверо плененных упали рядом со своим порубленным князем, утыканные стрелами.) Так, стреляя, они отошли от стен, соблюдая строй и достойнство воина...
   Князья и воевода бросились срочно распределять ополченцев из вновь созданных дружин по городским стенам и башням, которые, ни разу не обученные для совместных действий, больше представляли толпу, а не воинские подразделения, хотя каждый по отдельности был храбр и силен, как буйвол, - профессиональное воинское умение этим не заменишь!..
   С городских стен смотрели, как город ограждался острогом, - под присмотром татар строили нагнанные русские мужики и бабы. Вскоре напротив ворот, городских стен (в недосягаемости русских стрел) начали собирать огромные пороки и еще какие-то орудия. У владимирцев не было пороков или других дальнобойных метательных орудий. Они попытались арбалетами достать до пороков, но только отдельные арбалетные стрелы долетали на излете до цели, и они даже при попадании в цель лишь висли на вражеских доспехах. Длина периметра городских стен Владимира была настолько велика, что когда поставили-распределили горожан и оставшиеся от великокняжеской дружины воинов, то их оказалось недостаточно. А монголо-татар! - кто сказал, что их мало?! - Их - тьма! На одного защитника - 10-15 врагов. Главный воевода Петр Ослядюкович разглядывал и видел, что в войсках Батыя было много кипчаков, мордвы, касогов и - русских! Он сказал об этом молодым князьям, которые очень удивились.
   В это же время (4 же февраля) конный отряд, ведомый опытнейшим Судэбэ, состоящий из монголо-татар и русских, - во главе князя Глеба и ватамана бродников Кирила - устремился к Суздали (напрямую - 30 км). Древний русский город практически не оказал никакого сопротивления - был захвачен в течение каких-то нескольких часов!.. На следующий день с огромным полоном Судэбэ вернулся во Владимир. Теперь у Бату было достаточно полона, чтобы доогородить с внешней стороны осажденную столицу Владимиро-Суздальского княжества, достроить стенобитные машины, башни для штурма, обеспечить эти гигантские пороки снарядами-камнями, настроить штурмовые лестницы, обслуживать и другие многочисленные боевые орудия, завалить глубокие рвы перед стенами сырым лесом (чтобы не могли владимирцы поджечь), и главное: создать из плененных мужчин боевые штурмовые отряды.
   6 февраля к вечеру завершили татары подготовку к приступу города. Начали с обстрела: многопудовые камни с ураганным свистом обрушились на стены и башни, сметая с них верхние части сооружений вместе с защитниками; полетели зажигательные снаряды (горшки) с горючими смесями... Город вспыхнул: горел-рушился. Все вокруг осветилось красным светом (светом ада!) - на десятки верст видно стало. Стук-треск-грохот от ломающихся при ударе-бомбежке неподъемными камнями городских стен и строений внутри града. Громоподобно грохотали взрывающиеся огневые заряды... - "Да может ли быть еще страшнее и ужаснее, чем то, что могут делать люди?!. Нет - такого даже Бог не сможет создать в Аду для грешников!.." В это же время на виду градских стен для устрашения осажденных монголо-татары гнали, зверски избивая плетьми тысячи и тысячи полураздетых женщин и детей, стариков - долгие душераздирающие дикие ревущие крики (обессилевших и упавших умертвляли!) людей слились единый вопль-рев-гром-грохот-вой-стон, который заполнил все пространство вокруг до горизонтов и от земли до неба! Такого владимирская - и не только! - земля еще не видела и не слышала!..

. . .

   В этот трагический момент, когда решалась судьба великого стольного града русского, защитники Владимира разделились на две неравные группы! Первые были те, кто принял православие и искренне верил церковникам, объявившим монголо-татар "бичом божьим, карой божьей во грехи людей". Сейчас они, - где бы ни находились: на крепостных стенах с оружием в руках, таскали бревна, варили смолу, кипятили воду - меньшинство, в домах, прятались в погребах или с толпой, с такими же, как и они, забились в церкви, соборы - большинство! - отчаянно молились и слушали, смотрели на попов, которые вышли вместе с народом "помогать" - молились-пели и всех призывали к покаянию перед смертью... (Не к борьбе, а покориться судьбе призывали!) Под одурманивающие действия, конечно, попали бояре и князья (вожди народа первые предали веру-обычаи своих отцов и приняли неприемлемую иноземную чужую - так понимал народ в то время - веру рабов! - не надо считать народ глупым - люди бывают глупые и подлые, а народ всегда прав и умен, неподл!..), которые с благословения владимирского епископа Митрофана постриглись в монахи. Они вместо того, чтобы руководить сражением-обороной и самим с оружием в руках биться-отбивать приступы врагов, молились и ждали "ангельской смерти" и "вознесения" в Рай. Вместе с ними в "церковь святых Богородица владыко Митрофан постриг княгиню Юрьеву, и дочерь, и сноху, и добрыа мужи и жены"... И решающую роль в поражении русских, владимирцев, сыграло трусость-предательство сыновей великого князя Юрия Всеволодовича Всеволода и Мстислава, которые были оставлены отцом руководить и организовывать оборону стольного града: они не только позволили "элите" общества постричься в монахи - уйти от земных дел, то есть самоотстраниться от руководства и дел в защите своего города, - но и сами "ушли из мира"; мало того, эти "вожди-руководители", новопостриженные монахи, забрав всю оставшуюся казну и драгоценности, приказав своим личным дружинам следовать за ними, покинули осажденный Владимир и "поехали с богатыми дарами в лагерь хана Батыя просить ханской милости". В южнорусской летописи тоже подтверждается, что Всеволод с братом "убоялся" битвы и сам вышел из города с "малой дружиной", везя с собой "дары многие", но Батый не захотел даже говорить с ними и повелел князей "перед собою зарезати".
   - А их, - Бату показал пальчиком на стоящих безоружных без шеломов и без защитных доспехов дружинников только что казненных князей, - пришедших ко мне и покорившихся, отправьте в полк ватамана бродников Кырыла.
   Из толпы дружинников, окруженных таргаудами с копьями в руках, выступил русский витязь (в годах: лет под сорок) - грудью уперся на острия копий, - знаками попросил поговорить с Бату-ханом. Ему разрешил Бату. Русоволосый, на мужественном бородатом лице у дружинника синим гневом блестнули глазища - басом:
   - Мы не можем служити тебе!.. То была воля наших князей, а теперь их нет, и мы сами хотим решить за себя: делать и быть!..
   Бату переводили. Он удивился, рассердился.
   - Значит, будете рабами! Вы, урусы, созданы, чтобы быть рабами!..
   - Нет! Мы не только сами никогда не бывали и не будем рабами, но даже рабы, нами купленные, освобожденные, получают от нас волю; мы пленных не делаем рабами, мы не знаем, что такое раб, в отличие от других народов.
   Бату пристально смотрел на русского храбра - слушал, когда перевели, огневался, лицо исказилось, стало ужасным: на круглом смуглом безбородом лице сузились глазки, выступили скулы, ощерился рот с крупными желтыми зубами, сквозь них послышались горловые звуки-слова (похожие одновременно на свист-шипение и рычание). Не успели закрыться губы джихангира, как десятки копий проткнули русского дружинника-храбра. Засвистели-заблестели сабли телохранителей-таргаудов (свисали полу-отрубленные головы, хлеща вокруг кровью, слетали отрубленные, брызгая кровью свои еще живые тела и врагов), жала копий с крюками на конце вспарывали животы и выворачивали-вырывали наружу дымящиеся на морозе внутренности... Ни одного крика пощады или стона не услышали враги. Русские умирали молча, пытаясь, как могли, оборониться, но обрубки-руки, брызжущие кровью, были бессильны против острых стальных длинных лезвий сабель и жал наконечников копий...
   Вторая часть: люди не предавшие веру своих "дедичей" - пращуров - веру древнерусского народа: языческую веру, где Бог для них был отцом, а они были детьми его - детьми Солнца (а не божьи рабы!), когда судьба людей зависела от самих же людей, а не фатально уже определена, когда жизнь держалась и строилась на Любви к своим близким-родным: к матери, отцу, детям и бабушкам и дедам - языку своему - народу, к земле, освященной и оплодотворенной к жизни прахами белотелых могучих древнерусов-славян, и оттого ставшей навсегда родной, дающей жизненную силу и радость бытия, - да просто порядочные, честные, здравого ума люди труда, на которых держится жизнь-мир, взялись за оружие и дрались - насмерть! - защищая себя, родных, город, людей - жизнь! Они, наши предки, как и мы (православные атеисты и не только!), знали оборотную сторону Любви - ненависть и некомпромиссную непримиримость к своим врагам! - оказавшись без руководства, без связи с отдельными участками обороны стен и башен, в окружении морально сломленных, уже заранее предопределенных к поражению-смерти, но еще надеющихся на Бога (а не на себя!), поэтому сомнамбулически кое-что и делающие для защиты города, - но больше мешающие, - не сдались врагу!.. погибли в бою - и это всегда было и есть: высочайшая доблесть и честь, которая будет помниться и после смерти телесной, как в памяти народа, так и в Параллельном Мире!

. . .

   В ночь на седьмое февраля незаметно и неожиданно для защитников города перенесли враги вся мощь обстрела из метательных орудий на Иринины ворота, Медные и Волжские и на стены вокруг этих ворот. Особо били по городской стене Нового города, прилегающей с левой стороны к Золотым воротам. Русские в этих местах имели меньше защитников, так как были уверены, что высокие стены и неприступные башни, глубокие рвы перед стенами татарам не одолеть. Но именно на этих участках к утру огромные камни-снаряды расщепили наружные бревна деревянных стен и, раскидав грунт между срубами стен, открыли путь в город. "Рухнул большой участок стены Южнее Золотых ворот, против церкви Спаса". Почти одновременно были пробиты стены: у Медных ворот, Ирининых ворот и Волжских ворот. Бесчисленные толпы плененных мужиков, практически безоружные, под конвоем и угрозой смерти (тут же быть расстрелянным в спину) шли-полезли на приступ в проломы городских стен - их гнали сзади вспомогательные войска-союзники татар, - в свою очередь союзников гнали идущие за ними на штурм боевые сотни монголо-татар, которые били из своих дальнебойных луков как по защищающим Владимир русским, так и подгоняли впереди их бегущих на приступ... Вот волна аткующих дошла до рвов, заполнила-сравняла их своими телами, вошла в проломы, началась рукопашная схватка-бой-резня - до последнего защитника-владимирца. Город имел гигантской (по периметру) длины городские стены, где были рассредоточены владимирцы, которые даже не участвовали в сражении, потому будь кто-то из командиров-руководителей обороной, можно было вовремя перебросить резервы с других участков, но такого не произошло...

. . .

   Руководил взятием-штурмом Владимира сам Джихангир Бату. Он ежеминутно знал, как идет приступ города. Все шло, как было задумано: в Новый город прорвались с трех сторон. С запада, где наносился основной удар, вел штурмовые отряды Гуюк-хан. Он лично вел и корректировал сражение, находясь среди своих тяжело вооруженных сотен. Его передовые отряды, сформированные из пленных и "набранных" в сельских поселениях, полегли при прорыве в Новый город через проемы проломленных городских стен у Ирининых ворот и стен южнее Золотых ворот. Он ввел в бой все союзные и вспомогательные части, имеющиеся в его распоряжении, и около двух тысяч монголо-татар и начал развивать успех по захвату Владимира. С северной стороны (со стороны Медных ворот), от реки Лыбедь, проникли в город отряды Менгу-хана. Со стороны Клязьмы - через Волжские ворота - пробились отряды Судэбэ. Остальные темники-ханы со своими отрядами штурмовали-отвлекали по всей длине городских стен: Среднего (Мономахова) города и Ветчатого города, Серебряные ворота которого не на много уступали по мощности и боеспособности Золотым воротам.
   Бой-резня разгорелся внутри Нового города: за каждый дом, за каждый двор - до последнего русского парня!.. Все, что не успело сгореть при обстреле, татары дожгли. Часть войск темники развернули и кинули на оставшихся защитников Нового города, которые, находясь на уцелевших стенах и башнях, стреляли из луков, метали сулици или просто кидали камни, бревна в ворвавшихся врагов. На какое-то время атака-наступление-штурм остановилась. Бату тут же ввел резервы из одних монголо-татар, которые, не отвлекаясь-сражаясь за Новый город, рвались к Торговым воротам и городским стенам Среднего города. До обеда ворвались и в Средний город, и с ходу штурмом взяли каменные стены кремля-детинца. Оставшиеся кремлевские защитники-вои, выстроившись плотным строем, загородили собой проход через великокняжеский двор к Успенскому собору, где укрылись княжеская семья, множество бояр и народа - в большинстве женщины и дети. Татары кинулись на них врукопашную, пешие - так непривычно и несподручно им. Русские остановили огромную массу дико орущих, визжащих - со страшно непривычными нечеловеческими лицами. Устин сражался, не осознавая свои действия, - руки, ноги, тело делало-дралось само по себе, а мысли, чувства были в другом месте. Сердце, еще не раненное, обливалось кровью, когда перед глазами у него появлялись лица его детей: Ярославы, Веснятки - дочек, и - сыновей: Фирса, Сысоя и Созонтия - вместе и по отдельности. Навязчиво перед глазами - образ Алины - ее страдальческое лицо, синие глаза в слезах!.. Великая Любовь к детям, жене, людям, ко всему родному - к жизни наполняла его, и ни о чем больше не мог мыслить и чувствовать. Как хотел он им помочь! - и все для этого делал: не принял схиму и не закрылся в Успенском соборе, спасая душу, не пошел - спрятался, когда князья хотели взять его с собой, уходя сдаваться татарам. Мельком выхватил взглядом кресты на Соборе и молитвенно про себя обратился к Богу, чтобы помог-спас, - а сейчас как можно дольше держаться-сражаться!.. "Не может быть, чтобы Бог не помог, не отвел беду!.." И как ни пытался понять, что с ним случилось, остановить то, что с ним происходило!.. - только чудовищная боль, которая заполнила, оглушила и вытеснила жизнь из тела и постепенно таяла-изчезала вместе с ним (не понимал, потом уже перестал постепенно чувствовать-осязать, но знал как-то, что умирает!.. - как ни хотел уцепить момент перехода в небытие, не заметил, не отметил про себя - так и ушел, не успев даже почувствовать, как человек умирает)...
   Небольшая часть оставшихся в живых жителей, ведомые уцелевшими защитниками Владимира, преодолев полуразрушенные стены, попытались вырваться из захваченного города, но их расстреливали уже на подходе к тыну-частоколу (за которыми укрылись татарские лучники), которым был окружен по периметру Владимир. И даже тем, немногим, пробившимся сквозь тын-ограду, не удавалось далеко уйти: их нагоняли пьяные от крови конные сотни степняков и расстреливали, кололи, секли саблями, добивали-топтали раненых своими, такими же, как и они, дикими, звероподобными конями...
   Запершиеся в Успенском соборе отказались сдаться, открыть железные кованые двери.
   - То голосом князя Глеба говорит Сатана, не поддавайтесь искушению!.. Молитесь, братия и сестры!.. - как ни был силен и мощен звук голоса протодьякона, он гасился в тысячах тел людей, набившихся по самый купол собора, - дети, женщины не скрывали слезы - плакали, осипли от ора-плача младенцы грудные, малые.
   Татары выбили-открыли двери. Внутрь храма не стали заходить - да и не могли: все забито людьми (церковники уверяют: "...из-за уважения к Вере"...), - а завалили вход деревом, обложили собор вокруг хворостом и бревнами и подожгли!..
   Успенский собор, как уже было сказано, по самый купол был забит укрывшимися от врага жителями осажденного Владимира: в основном молодые женщины с детьми: от титешных, не понимающих еще, почему нечем дышать от дыма, почему становится так горячо и больно жжет, и почему так кричат и плачут вокруг, почему мама, корчась, изгибаясь от лижущих ее спину красных языков, закрывает его и, закусив до крови свои губы, сует ему в рот пересохшую титю, до подростков - из мужчин - в основном бояре и "житьи мужи" - они были вместе с князьими семьями на хорах. Сквозь шум-треск огня, сумасшедших криков, рева многотысячных глоток (малых и взрослых), обреченные люди услышали епископа Митрофана, который, в отличие от некоторых священников, решил умереть вместе с русскими: пусть не родными по крови, но родными по духу - по Вере!
   - "Дети, не побоимся соблазна от нечестивых, не будем думать о тленной этой и скоро минующей жизни..." - и затихающий кашель...
  

3

   Антип которую ночь уже почти не спал, не отдыхал: помогал людям, бежавшим от незнаемых степняков, налетевших вдруг на землю русскую подобно саранче. Голова раскалывалась от дум-переживаний. Вышел из полуземлянки, где в духоте и тесноте вповалку спали мужики и женщины, облепленные ребенками. Подумалось внезначай: "Вон столь народу явилось - ведь не было их до татар во лесах и лугах?!" Безветренная зимняя ночь. Вокруг - луговой лес: сосны, липняк и изредка - рощи дубняка и отдельные трех-пятисотлетние дубы. (Как правило, освященные и почитаемые староверами-язычниками и мари-мерянами.) Вновь: "Что, как там Устин и внуки?!." - заныло - и слегка будто покусывали зубиками - слева в груди.
   Сожгли Подгорцы татары, жителей, которые молодые и годны к работе, и всю домашнюю животину угнали; старых порубили, ребенков (вплоть до титешных) нанизали, скаля белые зубы и визжа, на копья. Все жито выгребли, заставили ссыпать в кожаные мешки и, погрузив на извозных коней, также увезли с собой.
   Господи, почему он живой остался?! Почему смог он убежать?!. Посмотрел на небо в тучах, которые уже по-утреннему просветлели, - можно было различить верхушки дерев. Холод охладил (застегнул на крючки полушубок), мысли прояснились. "Что это говорю-думаю! Бог меня для того спас и силы дал, чтобы я смог убежать в лес, а там - напрямую в Новые Подгорцы и предупредить: ведь все успели уйти за реку (Нерли) и укрыться-скрыться у мерян в теплых полуземлянках, вновь прибывающим помогают отстраивать времянки-шалаши, утеплив их сеном и еловым лапником... Жаль, в Новых Подгорцах прискакавшие татары, от злости, что жито успели спрятать жители, животину увели в заречные леса, сожгли деревню! Но главное, ребенки и женки, мужики живы остались!.."
   Верхушки деревьев стали различимы и хорошо видны, хотя здесь, внизу, было еще темно. К нему бесшумно на лыжах подъехал Ортай: при оружии - лук со стрелами, на спине связанные в пучок дротики, на кожаном широком поясе - узкий длинный нож (у всех финских народов такие ножи - "финки") в ножнах. Не видел, но знал Антип, что у каждого меря-мари-охотника с собой огниво и кремневый камень, еду не берут никогда они - еда вокруг: летает, скачет, бегает. За Ортаем стояли тенями еще 4 охотника-воина.
   - Онтип, мы идем, как вчера сдоговорились, как можно ближе подойдем Бладимир и узнаем, что делается. Жди. Я сторожа своих поставил на тропы, ведущие на Новый Подгорец и сюда, в луговые леса...
  

Глава седьмая

   Cудя по дальнейшим действиям монголо-татар после взятия и разрушения-сожжения стольного града Северо-Восточной (Залесской) Руси Владимира, они отказались от взятия Великого Новгорода (грамота, которую дал Батый о том, что он не будет трогать этот великий город, была просто военной хитростью: обмануть противника, усыпить бдительность считалось у татар правилом военной стратегии и тактики!): слишком большие были неожиданные потери в личном составе не только в союзных и вспомогательных войсках, но и среди частей и соединений, состоящих из монголов и татар. Кроме того, иссякли резервы коренных монгольских боевых коней, без которых исчезали боеспособность и преимущество воина-конника. (Местные кони русских годились для тяжелой работы, для извоза, но не могли по своим физиологическим возможностям и качествам заменить боевых монгольских коней - да и не так были вскормлены, обучены.) Потому на военном совете сразу же после захвата Владимира было решено: "пройтись" по речным и торговым путям, захватывая города, городки, селения Северо-Восточной Руси (Большую помощь оказывал князь Глеб вместе с русскими боярами-перевертышами: консультировали, описывали каждый город, пути подхода к ним, помогали составлять кратчайшие пути до них...) - центры сосредоточения русской ратной силы, и страна, лишившись войска и опорных городов-крепостей, административного управления, станет беззащитной, и ее легко будет сделать союзницей, опираясь на которую можно усилиться и продолжить, благодаря ее людским и хозяйственно-материальным ресурсам, дальнейшие походы-завоевания, и еще очень важное: опасность внезапного удара с тыла и флангов русскими будет ликвидирована. Нельзя было уйти с этих земель, не уничтожив (пусть не умного, трусливого, но врага!) великого владимирского князя Юрия Всеволодовича с имеющимися у него дружинами и успевшими присоединиться к нему войсками, который мог, если его не уничтожить, зажечь огонь сопротивления, и, чтобы такого не произошло, нужно было отрезать-изолировать его от Великого Новгорода и других городов и княжеств, откуда могли прийти к нему подкрепления, а где находился великий князь, не было секретом; нужны были рабы-люди: в первую очередь умелые мастера, - строители, ремесленники; требовалось пополнить вспомогательные и союзнические войска из русских - без этого монголо-татарам трудно было в дальнейшем не только продолжать вести активную наступательно-захватническую стратегию, но даже выжить, вот почему Батый не мог просто так уйти, не выполнив эти задачи, и потому решил организовать вывод из Северо-Восточной Руси свои войска "облавой"...

. . .

   После Владимира войска монголо-татар разделились на три группировки (в погоню за великим князем Юрием Всеволодовичем, к которому уже примкнули: младший брат его князь Святослав со своей дружиной, князья ростовские (племянники) Василько и Владимир Константиновичи с сильными дружинами, князья белоозерские и многие люди из русских городов; шел к нему с большой дружиной Иван Стародубский и другие жители - по одному, по двое, небольшими группами, большими ватагами - Северо-Восточной Руси, но не было никого из Великого Новгорода и его брата Ярослава, сильнейшего князя, на чью помощь он очень рассчитывал, мчался посланный Бату-ханом воевода эмир Гази Бурундай (Бараджа) со своим объединенным отрядом, состоящим из двенадцатитысячного корпуса булгар, четырехтысячного русского полка (посаженного на монгольских коней) и личных сотен царя булгарского Алтыбека (вел их сын-царевич булгарский): северная, северо-западная и восточная.
   Северная группировка была самой многочисленной, она шла-скакала до Ростова Великого вслед за усиленным отрядом Гази Бараджем. Группировка по льду Нерли и озеру Неро (Ростовское озеро) подошла к Ростову Великому. Этот древний богатый город сам открыл ворота: старое боярство пользовалось влиянием на горожан, и они заставили-убедили жителей сдаться, - им (как всем богатым) свое, частное, было дороже чести, достоинства и Родины. ("Зачем рисковать-обороняться-сражаться, - все сгорит-пропадет! Лучше так: откупиться!.." - психология торгаша.) Вот почему Ростов Великий уцелел: сам город и практически жители, - кроме тех, кто "изъявил" желание служить монголо-татарам. От Ростова Великого группировка разделилась: одна часть повернула на северо-восток - на Ярославль, другая - на северо-запад, на Углич. Бараджа в это время мчал свой булгарский корпус, усиленный русским полком, минуя Углич (по кратчайшей дороге), к притоку Мологи, к реке Сити, на лагерь великого владимирского князя. Воины русского полка, перешедшие на сторону татар, за три неполных месяца освоили (под "руководством стажеров") методику и тактику ведения боя по-монголо-татарски, и сами стали похожи на них: подтянулись, сбросили лишний вес, научились и привыкли переносить лишения длительных переходов, даже пытались отдыхать-спать, сидя в седле, когда ехали шагом. Да и по-другому не могли: все, кто становился воином монголо-татарского войска, подчинялся установленной ими военной дисциплине - засни на посту, не смоги сделать то, что приказано, - смерть!.. А если струсишь в бою, отступишь, то не только себя подвергнешь казни: мучительной смерти, но и своих товарищей, - вот этого-то не мог допустить никто из русских: лучше самому одному погибнуть, чем подвергнуть другов своих смерти!..
   Богатый Углич сдался без боя. Местный князь, узнав о приближении врагов, убежал с дружиной, а оставшиеся бояре вместо организации жителей на защиту города совместно с православными клирами вывели народ с хлебом-солью встретить татар. Так же как и любой город, сдавшийся, Углич выплатил десятую часть "от всего" (меньше, чем современный налог! - притом надо сказать, что это разовая выплата...) и остался цел и жив. Далее от Углича татары пошли по Волге, отгораживая великого владимирского князя от подмоги богатых торговых городов. Бараджа уже обходил лагерь великого князя с юго-запада - с того направления, откуда его не ждали, и перерезались пути отступления и подхода помощи русским.
   Восточная группировка монголо-татар, ведомая чингизидом Бури, по льду реки Клязьмы дошла до Стародуба. Князь Иван Всеволодович подготовил город к встрече с врагами-иноземцами: вывез за Волгу, в леса, свою семью, женок, детей - горожан со всем имуществом, оставив для защиты города горожан-мужчин, вооружив их и для усиления и руководства дал им из своих дружинников полсотни опытнейших воинов. (Сам с дружиной поспешил в лагерь великого князя - но не успел!) С защитниками Стародуба остались три священника, которые вместо крестов в руки взяли мечи и вместе со всеми (без щитов и доспехов - в церковных ризах) поднялись на городские стены...
   В Стародубе завоевателям достались: груды-развалины городских стен, зданий и черные остовы обгоревших церквей и мертвые тела русских мужей, которые предпочли героическую смерть, чем унизительную жизнь раба, и чудовищные потери!.. Но еще было достаточно сил, чтобы продолжить выполнять приказ Джихангира (даже если осталась бы лишь сотня!) - конница Бури перешла Волгу и с ходу взяла Городец. Затем стремительно устремилась вверх по реке, практически не задерживаясь нигде, брала один город за другим: по Волге "все грады поплениша", - отмечает летописец. Разделившись на отдельные отряды, конные монголо-татары пошли еще дальше на север и северо-восток - "до Галича Мерьского" и даже на Вологду, но темника Бури нагнал скоровестник (в сопровождении трех десятков воинов и одного русского-ведомца), посланный Кадан-ханом, который просил немедленно прийти к нему на помощь... (Часть северной группировки, отделившаяся после Ростова Великого, ведомая чингизидом Каданом, взяла Ярославль и жестоко расправилась с городом - жителями - за то, что они оказали сопротивление. С богатой добычей, огромным полоном Кадан приблизился к Костроме, чтобы и ее захватить, но в Костроме в это время княжил молодой князь Василий Ярославович (младший брат Александра Невского), который тоже имел в себе гены великих дедов, потому смог не только приготовиться к защите, но и вывел костромских ратников из города навстречу и недалеко от Костромы, на льду небольшого озера, талантливо организовав сражение, побил татар и освободил пленных. Это была первая крупная достойная победа над монголо-татарами на Руси! - жаль, что такое почему-то забыто: то ли умышленно или же по скудоумию!..)
   Северо-западную группировку вел сам Джихангир Бату-хан. Численность его войск была в два-три раза больше первых группировок. Задача этой группировки - изолировать великого владимирского князя от южных, западных русских княжеств и Великого Новгорода: не дать ему уйти-бежать туда или получить "помочь" оттуда - уничтожить!..
   Юрьев Польский взяли без особого труда. Единственное ожесточенное сопротивление оказали вместе с жителями окрестных селений, укрывшимися за стенами монастыря, монахи Михайло-Архангельского монастыря, за что обитель была разрушена - почти два века она простояла в запустении.
   Бату разделил войска. С большей частью пошел на Тверь через Дмитров, Волок Ламский. Дмитров играл значительную военно-оборонительную и торговую роль Северо-Восточной Руси. Об этом хорошо был осведомлен Джихангир Бату. Он стремительно атаковал город, окружил, изолировал, разорил-сжег окрестности, и в ультимативной форме потребовал сдаться. Нерешительность и колебания руководства Дмитрова дезорганизовали действия народа-защитника, что привело к сдаче города. Бату-хан "помиловал": Дмитров не сожгли и не разрушили - лишь разорили. Волок Ламский, возведенный на высоком холме на берегу реки Городенки, представлял хорошо укрепленный городок, вот уже 12 лет принадлежал князю Ярославу Всеволодовичу. "Засада" численностью чуть более сотни воев, возглавляемая молодым воеводой, который так организовал оборону-защиту Волока Ламского, что войска монголо-татар вынуждены были на несколько дней остановиться, развернуться в боевые штурмовые отряды и всерьез приступом брать переяславльский городок. То, что героическая оборона во главе с таланливым русским воеводой удалась, можно судить по тому, что Волок Ламский был разрушен и сожжен, и практически не осталось исторической памяти (одни выдумки!) о воеводе, воинах-дружинниках и защитниках погибшего, но не сдавшегося Волока Ламского!
   Находясь в районе Твери, юртаджи доложили Бату-хану, что, по полученным разведданным, в Торжке укрылись конные, которые идут на помощь владимирскому князю, и кто такие, откуда - неведомо. Бату немедленно послал туда сильный отряд, который должен был до подхода основных сил северо-западной группировки перекрыть все пути-подходы и отходы к Торжку - заблокировать город.
   Тем временем другая часть группировки Бату ушла на Переяславль-Залесский. Татары предложили стольному городу Переяславльского княжества сдаться. Напомнили, что с их князем Ярославом Всеволодовичем заключен мир и что они просят только дать им одну десятую от всего. На что воевода-боярин засады и защитников-ратников (набранных из числа горожан) ответил, что он поставлен воеводой самим князем Ярославом и "ни о каком мире с вами-врагами не слышал", и, чтобы требовать дань, нужно вначале взять город. (Переяславль-Залеский представлял грозную крепость: только валы достигали 16 метров высоты и по своей величине едва уступали укреплениям Владимира. Городские стены были деревянными, но сооружены из двойных рядов стен с 12 боевыми башнями. Кроме того, с северной стороны прикрывала река Трубеж с невысокими, но крутыми берегами, а с остальных сторон перед городскими стенами был выкопан глубокий ров.)
   Пять дней и ночей переяславльцы успешно защищались. Для того чтобы взять Переяславль-Залесский, татарам пришлось "мобилизовать" вокруг все население (включая и подростков) и поджечь город с разных сторон, что сделало невозможным продолжение обороны. Враги ворвались в Переяславль, всех перебили. Гигантское пожарище-пепелище осталось вместо большого цветущего, живого города!
   Нагрузив вьючных лошадей награбленным, пополнив войско продовольствием, лошадьми и людьми, по Нерли Волжской дошли до Кснятина - города-крепости, - взяли его с ходу и, не останавливаясь нигде, пошли по льду вверх по Волге на Тверь. (Тверь находилась в полутора километрах на правом берегу Волги у впадения в нее речки Тьмаки.) Тут две части северо-западной группировки монголо-татар вновь соединились. Совместными усилиями врагов Тверь была не просто захвачена, а уничтожена и на том, старом месте, город этот уже никогда не отстраивался. Ринулись на Торжок.
   20 февраля северо-западная группировка была уже под Торжком. Полтысячи километров от Владимира до Торжка (по прямой - 350 км) прошли менее чем за две недели, захватывая города и селения по пути. Бату предъявил осажденному городу через своего тысячника ультиматум: "Выдайте нам, предварительно обезоружив, тех пособников великого князя Юрия Всеволодовича, которым вы дали укрытие в своем городе, и мы вас простим: не тронем город, и вас, и ваших детей!"
   Жители Торжка на вече решили: не выдавать никого и сражаться до подмоги с Великого Новгорода (они смогли - успели! - послать скоровестников с просьбой помочь им). В городе "в это время не оказалось ни князя, ни княжеской дружины", поэтому для управления и руководства ведения боя-защиты с врагами выбрали из горожан: Иванко, Якима Влупковича, Глеба Борисовича и Михайла Моисеевича. Это были мужи смышленые, знающие военное дело и мужественные. Монголо-татары применили всю проверенную действующую тактику захвата крепостей, укрепленных городов с применением сверхмощного для того времени тяжелого осадного вооружения. Как мы видели, за считанные дни татары брали во много раз большие города и с более мощными городскими стенами, но тут русские люди, оказавшиеся сами по себе, без стояния над ними "мудрых" руководителей-чиновников, когда русское духовенство встало вместе со всеми с оружием в руках на городских стенах, а не молилось в церквях, призывая Бога на помощь, случилось чудо: враги не могли одолеть, город-крепость, несмотря ни на что, держался, не сдавался! Ни князь Александр Ярославович, ни новгородские власти, ни архиепископ "пальцем не пошевелили", чтобы как-то помочь сражающемуся Торжку. Две недели - сражения: "...изнемогли люди в граде". Через проломы враги ворвались. Месть была страшная: "...иссекли всех - от мужского полу до женского".
   Но, сгруппировшись, часть торжан сумела с оружием в руках пробиться сквозь вражеские ряды и бежать по Селигерскому пути. Татарские сотни, "секучи люди, яко траву", преследовали и, не дойдя до Новгорода 100 верст, около Игнача Креста окончательно нагнали, окружили и уничтожили всех "беглецов", повернули обратно на соединение с главными силами. Согласно русским летописным сообщениям, только за февраль 1238 года татары "взяша городовъ четыренадесяте опрочъ слобод и погостовъ в одинъ месяцъ".

. . .

   В 17 км выше устья реки Сити непролазные снега, глушь такая, что неместным не отыскать, не пройти в эти дебри, где расположился лагерь-стан великого князя Юрия Всеволодовича - далеко от городов и крупных селений - ни дорог, ни троп. Вот уже месяц бездействует великокняжеское войско, состоявшее, кроме его личной дружины, из дружин князей: Василька, Всеволода, Владимира Константиновичей, его родного брата Святослава Всеволодовича и других удельных князей, и из ратников-добровольцев ближних и дальних городов и весей. Реальная численность войск составляла (по летописным и другим документам, дошедшим до нас, цифры сильно разнятся и - завышены...) в пределах 13-15 тысяч, но не менее 10 тысяч. По всем военным научным канонам для того времени войска в обороне могли успешно противостоять противнику, имеющему четырехкратное превосходство! (Не более...) Но надо быть до гениальности бездарным в военном деле (а к советам своего престарелого воеводы Жирослава Михайловича он перестал прислушиваться, судя по летописным сводкам, еще с 1235 года), чтобы рассредоточить войска на расстоянии 40-80 км друг от друга, сторожей поставить только с восточной и юго-восточной сторон, откуда, - как он предполагал: "Раз с того направления они идут за нами, значит, с той стороны и нападут" - могли прийти враги, не послать дальних сторожей, чтобы знать оперативно-тактическую обстановку, и вообще "закрыться" - не видеть, не слышать, ничего не знать... А оборонительные сооружения?!. Он же русский князь - потомок Владимира Мономаха - в его жилах течет кровь римских императоров, военное дело должно быть в генах, - наверное, знал-слышал, что римский легион, останавливаясь даже на ночлег, укреплял свой лагерь - делал его неприступным для врага!..
   4 марта 1238 года "слухи о приближении Бурундая (Бараджа) дошли до Юрия Всеволодовича". Сообщил, рискуя жизнью, местный житель. Татары стремительно приближались совсем не с той стороны!.. Великий князь навстречу врагам послал трехтысячный отряд во главе с воеводой Дорожаем (Дорофеем Федоровичем), чтобы задержать врага на какое-то время, которое нужно было для предупреждения и сбора войска. Русский отряд шел, даже не выслав впереди себя ближние сторожа (каковы руководители - таковы и подчиненные!), - в неожиданном встречном бою был разбит-уничтожен, кроме воеводы, который первый бежал и привел за собой в русский лагерь "монголо-татар". Это было столь неожиданно для русских, что они не только не смогли собраться, но даже те, кто был рядом с великим князем, не успели построиться - "но, не успеша ничтоже". Гази Бараджа, оставив свои личные сотни для уничтожения великого князя, пустил наметом корпус булгар и полк русских вдоль речного русла, где расположились великокняжеские воины, - последовала широкомасштабная избиение-резня... Вот как описывается в Своде булгарских летописей гибель великого князя владимирского: "Юрий Всеволодыч оставил поле боя не на коне, а на возке. (Еще в 1229 году он был "ранен в зад, отчего с тех пор не мог ездить на лошади".) Он убежал по дороге на Новгород. Однако отъехать далеко не удалось: попал в засаду, устроенную Кул Булатом. Охранный отряд был быстро уничтожен булгарскими лучниками. Великий князь соскочил с возка и побежал в сторону леса, но увяз в глубоком снегу. К нему подскакал сын покойного тархана Бачмана Нарык и отсек голову. Нарык насадил его голову на древко своего боевого знамени и отправил к эмиру Гази Бараджу".
   Войска великого князя владимирского были практически уничтожены. Но из князей кроме Юрия Всеволодовича погиб лишь Всеволод Константинович, да князь Василько Константинович в плен попал. Тверская летопись говорит: "А Василька Константиновича Ростовского татары взяли в плен и вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаям и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их, но много хульных слов изрек на их царя и всех их. Они же жестоко мучив его, умертвили четвертого марта, в середину великого поста, бросили его тело в лесу".
   Заметим, что 4 марта 1238 года был бой. Его взяли в плен позже, и был казнен за... Получилось так: спасая 50 возов казны Владимирско-Суздальского княжества, князь Василько вместе с сыном Борисом поехали вслед за князем Юрием Всеволодовичем по Велико-Новгородской дороге, но, видя, что великий князь попал в засаду, повернули на юг (не на помощь кинулись!..) и по лесным дорогам ушли далеко, вышли на Волгу и тут наткнулись на разъезд отряда Гуюка. Возникла сумятица и Борис, ехавший в конце обоза, смог развернуть 10 возов и погнал обратно, где "попал в расположение Гази Бараджа". Вот что пишет в Булгарской летописи Гази Барадж: "...Но напрасно Васыл говорил, что ничего не знал о содержании возов и не склонял Борыса к побегу, Гуюк мучил его страшными пытками и, не заставив оболгать сына и меня, в ярости убил".

. . .

   Весть об уничтожении владимирского великокняжеского войска вместе с Юрием Всеволодовичем была доставлена до Джихангира Бату 6 марта, т. е. в день взятия Торжка, до его туменей северной и восточной группировок: по Волге вплоть до Ярославля, Костромы и Городца до 11-12 марта.

. . .

   ...Торжок, 4-й день как после двухнедельной осады, взят. Такого отпора, который дали торжане, никто не ожидал: ни татары, ни сами русские! (Как уже было сказано, в конце 1237 года Господину Великому Новгороду была послана грамота Великого хана с обещанием "не разорять город, если новгородцы не будут помогать великому князю владимирскому". Князь Александр Ярославович, городские и церковные власти (три независимые силы Новгорода) дали согласие и действительно держали строгий нейтралитет, пока татары громили северо-восточные русские земли. Но надо еще раз повториться, что на самом деле это была одна из военных уловок, чтобы противника разъединять и бить по отдельности, и не окажи такого ожесточенного сопротивления большинство русских городов, которое обескровило врага, конечно, Великий Новгород его города и земли были бы следующими на разорение и грабеж.) Но Торжок, не согласуя с Великим Новгородом, нарушил условия мирного договора с татарами, и потому его, несмотря на то, что это был новгородский город, захватили, сожгли, защитников и жителей, оставшихся в живых, умертвили-зарезали, догнали, добили и убежавших, и вот почему и Новгород не помог - предал свой город вместе с его жителями-людьми...
   На следующий день на бешеном аллюре ворвались татарские вестовые ("о треконь") в лагерь Бату-хана. Джихангиру доложили, что вырвавшиеся из Торжка урусы и пытавшиеся избежать наказания, догнаны, преданы смерти.
   В тот же день Гуюк-хан со своим наполовину обескровленным (но еще достаточно боеспособным!) туменом был направлен в Козелеск, чтобы до прихода-сбора монголо-татарских войск туда захватить город и ждать-встречать прибывающие части и соединения, расположить их лагерем на отдых на время весенней распутицы. Сам Джихангир остался, чтобы дождаться возвращения посланных в погоню подразделений и сбора направленных для грабежа по окрестностям татарских отрядов.

. . .

   В конце марта все монголо-татарские войска (растянувшиеся от Торжка до Костромы) повернули на юг - юго-запад - сбор в районе Козелеска. Шли облавой: широким фронтом, разделившись на небольшие отряды, веером, постепенно сближаясь, грабя и разоряя города, городки, селения, веси, - а где сопротивлялись, то все сжигали-разрушали, отобрав людей для полона, остальных убивали: рубили саблями, мужчин расстреливали из луков, детей насаживали на копья. Вслед за ними поднималось и плыло над Залесской Русью дымное зарево. Первыми чуяли приближение озверевших степняков дикие звери - они бежали, вслед за ними, если успевали, убегали люди - прятались в глухих чащобах. Практически не получая отпора, не встречая сопротивления, шли-разгуливались по русской земле обнаглевшие татары. Их отряды стали рассыпаться на сотни, полусотни, рыская по тропам-дорогам, уже в конце пути не стали брать в плен никого - просто убивали, имущество людей, жилища и хозяйственные постройки уничтожали-сжигали. На месте населенных пунктов - пепелища, трупы - порубанные, пронзенные стрелами, проткнутые копьями. Вслед за передовыми-боевыми подразделениями, частями шли, растянувшись на многие десятки километров, тыловые части татар, перегруженные от добычи. Шли-тянулись под конвоем бесконечные толпы-колонны плененных русских. Следы "облавы" проходили от Средней Волги по Клязьме, Средней Оке; на западе - от Верховья Волги, по Москве, Угре, истокам Днепра, Десны и Оки.

. . .

   Антип вместе с тремя мужиками новоподгорцами (после того как привез тело Устина и похоронил на только что освященном кладбище) живет в Новых Подгорцах: восстанавливают жилье, чтобы до воды-половодья успеть перевезти жителей деревни из заречных шалашей и землянок в избы. Каждый день к ним приходят с рассвета (а рассветать начало рано) подростки, женщины - помогать. Утром еще - морозец, наст даже на солнце держит без лыж почти до полудня, потому ходят напрямки - рядом. Лес помолодел: вечнозеленые сосны и ели ярко позеленели; тепло и радостно на сердце становилось от голосов прилетевших и с собой принесших весну птиц. Кругом еще - грузный, оседающий под лучами солнца, снег, но пахло весной. Сегодня проснулся от голоса Ортая:
   - Антипий! Выходи!..
   Все проснулись (спали в только что отремонтированной курной избе), Антип вышел на воздух, - за ним, - кряхтя, откашливаясь, - остальные, вдохнул-нюхнул: стало вдруг так хорошо, что он даже заулыбался, встретив удивленные взгляды окружающих, ему стало стыдно: "Что это я: кругом горе, а мне весело - новый год: весна!"
   Ортай на беговых лыжах, при амуниции охотника-воина. В стороне стояли также одетые и вооруженные и на таких же лыжах его молодые сотоварищи-единоплеменники: Изерге, Кугерге, Асай и Таныш. По тому, как грозно были сведены черные брови у Ортая, поблескивали рысьи глаза и временами ощеривался рот, показывая белые влажные зубы, Антип понял, что случилось что-то чрезвычайное.
   Поздоровались по-русски: пожали друг другу руки. Антип посмотрел на него пристально.
   - Что случилось?
   - Татары спускаются по Нерле. Идут не быстро: перегружены обозами и полон ведут. Много полон!.. Под Кинешмой сейчас должны быть. С нашим племенным вождем мир заключили - подарков послали татары. Но родовой вождь собирает нас - ему подарка не было! Наши семьи уходят за луговые леса, здесь остаются только дозорные: смотреть, как они пройдут мимо...
   - Вели взять наших женщин и детей с собой в дальние леса.
   - Я уже говорил им, что, если хотят, пусть идут вместе.
   Еще немного поговорили. Ортай спешил.
   - Ты погоди, Оротаюшко!
   Антип крепко задумался. Конечно, нельзя татарам позволить увезти людей в полон, да и добро лучше на месте останется: на русской земле, но как это сделать?!. Снова - к Ортаю:
   - Значит, ваш родовой вождь подарка не получил: обиделся, собирает вас, чтобы воевать с татарами. Как это будете делать?! - мало же вас!
   - Мы в своих лесах никого и ничего не боимся. Много ли, мало ли - с нами боги и лес!..
   - Давай вместе! Я сейчас пошлю ребят по округе мужиков звать, а ты, Гордей, собирайся, надевай лыжи и беги во Володимер, найди сотника Милорада, - первый страж, которого увидишь, укажет тебе, как его найти, - и скажи самому сотнику, что тебя послал я, Антип, отец Устина, сообщи ему о татарах, а дальше он знает, кому что сказать. Скажи, что помогут не выпустить из Нерли на Клязьму меряне-мари и местные мужики. Пусть к нам пошлют сотского с помочью. - Вновь к Ортаю: - Ты сам сбегай к родовому вождю и все обскажи и нам скажешь, что решили. Далеко он?
   - Рядом: в полсотни верстах будет. Асай, со мной побежишь, а остальные с Атипием остаетесь до нашего прихода. Завтра утром по насту возвертаемся.
   Антип хотел сказать, но ортай понял его.
   - Обозы, полоны идут медленно, успеем... Вот как раз на этом месте и перехватим - на Клязьму нельзя выпускать - там широко: не осилим, уйдут.

. . .

   Весть о том, что татары по Нерле ведут русский полон, всколыхнула округу, Володимер, где было уже немало людей, - они бежали из города до осады монголо-татарами, а теперь, узнав, что там князь Ярослав, - родной брат великого князя Юрия Всеволодовича, вернулись в родной город. Люди, оскорбленные, сгорающие от стыда и гнева, что позволили инородным врагам так поступить с народом, с русской землей, собрались в Володимере и кричали, чтобы князь Ярослав Всеволодович повел свою дружину и собравшихся на перехват татарам, уводящим полоненных к себе в Степь. Князь не вышел к народу, за него выступил тысяцкий, который много говорил, но смысл был такой: не надо трогать татар - пусть идут, лишь бы повторно не пришли на Владимер. И чтобы этого не произошло, князь выведет дружину в район Боголюбова и перекроет путь на город. Крик, ор, мужчины взбунтовались, схватились за секиры, вилы, ослопы и просто, что находили, чем можно было драться.
   Княжеский сотник Окул, старый, седой, решительно прошел сквозь охрану, зашел в Спасскую церковь, где усердно молился Ярослав Всеволодович со своими ближними боярами, нарушая этикет и церковные нормы, бледный в полутьме десяток свечек, дрожащим от волнения голосом обратился к Ярославу.
   - Княже, Ярославе Всеволожич! Нельзя отказывать людям - накличем беду, если они сами, без ведомого тебя пойдут на татар. Дайте мне полусотню своих молодших, и я поведу их...
   - У нас с татарами заключен мир, и я не могу посылать своих воев на них - вот тогда уж наведу беду на всю нашу землю.
   Сотник Окул попросил князя отпустить его от себя.
   - Я сам пойду, ты, княже, будешь в стороне.
   Сводный русско-мерянский отряд ведомый сотником Окулом, расположился чуть пониже Новых Подгорцев, с западной стороны (крутой лесистый берег) и восточной стороны (луговой пологий лесистый берег) Нерли. По разведданным стало известно, что татарский конвой состоит в основном из половцев, буртасов и булгар, что колонна идет медленно, но практически без остановок. Он дал бой!.. Известно только то, что отряд погиб почти весь, но часть полоненных русских смог освободить, люди разбежались по лесам. Княжеская дружина простояла под Боголюбцами и когда сражались русские мужики и меряне с татарами, и когда монголо-татары с обозами и полоном повернули, выйдя на Клязьму, налево, вниз по реке, на Волгу, они стояли - ждали...

. . .

   Крики радости женщин и девчонок-подростков, слезы, обнимания и - скрежет зубов, гримассы бородатых лиц мужчин свобожденных: вновь ставших людьми!..

. . .

   ...В это время Бату уже был недалеко от Козелеска. Его догнал и занял свое место большой отряд, посланный для захвата Вщижжа. Город был взят, разорен. Джихангир - доволен. Еще бы! Вщижж хотя город небольшой, но богатый. То же будет и с Козелеском, - скорее всего, он уже взят Гуюком. Судя по поведению Бату-хана (а может, так кажется!), он доволен походом-набегом на Восточную Русь. Ему нельзя быть непобедителем, он же внук Великого человека эпохи на Земле! Но конечно, он был достаточно умен, чтобы понимать, что урусы не покорены: хотя своим походом-набегом монголо-татары много разорили городов и селениий, поубивали, полонили население, но сама административная государственная структура русских княжеств осталась. ("А как же! Мне нужны сильные союзники!") Да, урон был нанесен великий урусам, но могло и такого не быть, если бы не заключенный мир с великим князем Ярославом Всеволодовичем и с его сыном князем Великоновгородским Александром. ("Надо с Ярославом сблизиться и дать ему великое княжение, - ведь он сам этого же хочет, - оставив еще великие русские княжества, чтобы было между ними соперничество и вражда - так легче удерживать в узде такую сильную и большую кобылу-Русь. Только Она поможет мне утвердиться как самостоятельное государство - независимое от Каракорума, и Европу взять, и от других чингизидов-родственников быть подальше, не пускать их руки в управление новой Монгольской империи!") А то, что он (Бату) создаст такую империю, он не просто верил, но уже все делает для этого. ("А без урусов такое невозможно сделать!") Большая часть русских земель осталась нетронутой, население сохранилось - вон какие лесные территории, где можно не только схорониться, переждать, но и разместить десяток государств и народов.
   Понимал Бату и то, что в землю урусов он не смог бы со своей армией и зайти, если бы на Руси не было бы таких, как Глеб, как нижегородские перевертыши, Кырылы, за мзду-плату готовых служить не только Бату, но самому Керемету-Сатане! - им, живущим для себя и любящим только себя, все равно, где жить, кем быть, - лишь бы в богатстве жить!.. Бату поблагодарил Бога, что его народ таких не рожает, и подумал: "Были бы у моего народа такие, то мы не были бы Богом избранным народом и не покорили бы полмира, - другую половину мира мне предстоит покорить!.. Совершив поход на северные урусские земли, я выполнил Повеление Великого Курултая и Божье предназначение!"

. . .

   Днем в походную кибитку влез с помощью сопровождающих его нукеров Судэбэ. Его пригласил Бату, чтобы обговорить, посоветоваться о текущих делах. Какое-то время ехали молча, охраняемые таргаудами. Чтобы не было душно и жарко (солнце уже грело не по-зимнему!), дверцы кибитки были открыты с двух сторон и Бату во время неторопливой беседы со своим советником-полководцем под равномерное раскачивание своей кибитки нет-нет да бросал изучающие взгляды на своих великолепных конных воинов. Глядя на них, трудно было сказать, что они с боями совершили многотысячеверстный поход по непроходимым заснеженным лесным необъятным просторам Северной Руси, заселенным такими же загадочными и необыкновенными урусами, как и их земля. В армии монголо-татар продолжалось-делалось по определенному воинскому порядку: не только сотник, тысячник и выше знали, что и как нужно делать, как вести себя в тех или иных случаях, но даже самый простой ордынский воин знал свое место и свою роль в той или иной ситуации. Как всегда, в рядах татарских войск не было уныния или сверхмерной радости и потому со стороны, смотря на всадников, сверху одетых в меховые полушубы, в рысьих или в волчьих островерхих шапках, увешанных оржием, нельзя было определить их настроение, душевное состояние воина: казалось, что войско состоит из людей, не имеющих ни душевных чувств, ни усталости, ни ощущения холода, жары, ни боли, но Джихангир благодаря своему опыту видел, замечал по едва заметным и ему только понятным изменениям в настроении его воинов, что они довольны: так и должно быть, - по их понятиям: поход на Русь был удачен, - впереди ждет их отдых под Козелеском, где должны собраться все тумени Орды, чтобы отсидеться-передохнуть весеннюю распутицу, разливы рек и озер.
   Бату вскользь взглянул на Судэбэ. Как всегда, по выражению лица полководца (точнее, отсутствию всякого выражения) нельзя было понять, о чем он думает или вообще думает ли, - похоже, дремлет, прикрыв веками глаз. Но вдруг послышался внутриутробный хриплый - похожий больше на рык - но такой родной (произнесенный на старомонгольском диалекте) голос Судэбэ: - Cаин Бату, если бы не мир с самым влиятельным и практически сильнейшим великим киевским князем Ярославом Всеволодовичем и его сыном Александром, который сидит князем в Великом Новгороде, крупнейшим не только на Руси княжеством-государством, еще неизвестно, что было бы, что стало с нами и вообще состоялся ли поход, который мы почти завершили!..
   - Я уже думал об этом. Почему говоришь: "почти" - Козэлэск, должно быть, уж взят!
   - Гуюк-хан если сразу не возьмет Козылэск, то трудно будет брать его: вода зальет и огородит его...
   Джихангир промолчал, преодолевая привычную боль, отдающую в поясницу. Но про себя продолжал думать: что нужно было привеcти в порядок свои тумени - восстановить их. (Все-таки были большие потери и среди основного коренного личного состава войска.) Сейчас очень важно было в сохранности вывести оставшиеся части и соединения - от этого зависит судьба не только ханов-чингизидов, самого Бату-хана, но и всего монгольско-татарского войска - Империи!

. . .

   ...Все равно такого не ожидали: от Джихангира Бату до простого монгольско-татарского воина - вместо легкой победы под Козелеском - неожиданно тяжелые многонедельные сражения, с большими потерями, чуть не приведшие к катастрофе и имевшие дальние отрицательные последствия в судьбе Бату. Встретились не просто с обороняющимися, а активно контратакующими русскими воинами, многие из которых были, судя по оружию и доспехам, и по тому, как организовываются во время сражений, ведут бой (как группой, так и индивидуально), профессионалами, - и численность их оказалась намного больше, чем должна была бы быть для такого (пусть хорошо укрепленного) относительно не так уж крупного города. Вместе с небольшой дружиной малолетнего Козелеского князя Василия - как правило, они находились в городе и периодически выходили из города, другая часть (большая) - из лесов (дружина, уже имеющая опыт сражения с татарами на Калке - великого князя Черниговского Мстислава Святославовича) - одновременно! - и, как всегда, неожиданно для врага нападали: устраивали избение-резню, и так же вдруг уходили, оставляя татар в недоумении, не успевших полностью собраться-сгруппироваться.
   Древнеруссы-козелескчане по происхождению в основном были из славян-вятичей (не вятчан-удмуртов, как в Кировской области), которые в то время, уже приняв православие, но еще не предали, сохранили веру своих дедов и отцов и потому трепетно и искренне относились к обоим верованиям - в отличие тех русских, которые, предав-забыв верование своих предков, и так же начавших относиться к христианству, то есть не серьезно, как к чему-то не обязательному, - считали себя детьми Даждьбога и рабами божьими и не просто старались исполнять божьи-христианские заповеди, но, даже молясь перед каждым сражением, искренне верили, что Бог им поможет, и Он действительно помогал! Грехи свои просили искупить делами-сражениями, а не только молитвами. Они считали, что Судьба человека зависит от самого славянина, хотя и предначертана Богом, они еще не затеряли свои общественно-родовые обычаи и культурно-нравственные отношения между собой, несмотря на то что вожди (родовые, племенные), жрецы отличались своим лучшим материальным положением от простых людей, знаниями, умениями, они несли-составляли культурно-цивилизованный стержень народа, были элитой, несущей на своих плечах все тяжести и ответственность жизни своего народа, но в то же время были частью народа и не отделялись от людей: жили вместе со всеми, и беды и радости были совместными. (Они были не просто богатыми-олигархами, как в наши времена, живущими только для накопления своих богатств!) Тогда действительно были все единым народом. Все люди были братьями; дети были сыновьями и дочерями всего рода. Не было зависти, жадности, чванства: да, таковыми были русские из славян, которые еще не успели смешаться с другими народностями, не перенять обычаи и нравы финских народов, которые вынуждены были бороться друг с другом - враждовать - за охотничьи угодья... (У них, в отличие от славян, чем меньше народа в роду-племени, тем было просторнее на охотничьих борах, больше дичи на каждого человека-родича.) Даже внешне русины-славяне были еще такими, какими их создал Бог: синеглазы, русоволосы с золотистым оттенком, белолицы и высокорослы, - и в то же время мудры, с душой, которая может быть только у таких людей, человеческой (а не как у нравственных уродов - торгашеско-воровская душа!)!
   Не буду подробно описывать схему Козелеска и его укрепления, подвиг, как героически оборонялись "урус шайтаны" от монголо-татар (для достоверности надо сказать, что паводок, конечно, тоже помог защищать: несмотря на то, что у монголо-татар была и осадная техника, и своя, годами отработанная тактика штрурма крепостей, использовать ее под Козелеском татарам вначале так и не удалось: город был надежно защищен со всех сторон, - кроме южного вала, - естественными преградами - двумя разлившимися половодьем реками; кроме того, крепость стояла на значительном возвышении - высота гряды составляла около 20 метров и имела высоту стен 10 метров; обстрел из луков и осадных орудий из-за реки не приносил никакого результата: ни "огненные" стрелы, ни снаряды не достигали цели; осадные башни невозможно было даже подтащить к стенам по почти вертикальной гряде...), вошел в мировую историю Человечества, - об этом много написано, - и не только русскими, но и врагами-недругами нашими, которые, не сумев принизить подвиг русских козелескчан, смогли стереть истинное имя (Козелеск заменили на Козельск - практически не просто стерли-заменили название, но переименовали на неблагозвучное, имеющее другое значение слово!..) города-храбра в памяти народа. Гуюк-хан начал штурм Козелеска 3 апреля, а удалось (тут не подходит слово "взять") занять территорию, где был город, только 23-25 мая 1238 года! У татар были израсходованы все людские ресурсы полонян (созданные из них воинские формирования и брошенные на приступ города Козелеска были уничтожены в ходе сражений), союзные войска отчасти также погибли, другая часть сбежала; и были огромные потери среди личного состава монголо-татарских войск! (Если судить по сохранившимся источникам, потеряли до одной трети участвующих в сражении за Козелеск.) Козелеск был взят только после того, когда были брошены последние резервы, - прибывшие сотни - оставшиеся от туменей - Кадана и Бури.
   ... Вот описание одного из последних боев, сохранившееся в летописях: когда татары пробили в стене брешь и кинулись туда, "однако, как только они взобрались на вал и завязали там бой", часть ополченцев открыла ворота с другой стороны города и сделала вылазку вместе с черниговской дружиной, которая вначале укрывалась за городскими стенами, на монголо-татарский лагерь, устроив там резню-побоище. В том бою, по-русским летописям, погибло более 4 тысяч монгольских воинов, в том числе погибли двое сыновей ханов-чингизидов, по-булгарским - 7 тысяч, полегли и все ополченцы, а великокняжеская дружина (понесшая также большие потери) скрылась в ближайших лесах и в течение всего времени, пока монголо-татарские войска приводили себя в порядок после таких сражений под Козелеском, где они практически потерпели поражение, русская великокняжеская дружина постоянно совершала нападения - тревожила, не давала покою врагу. Кроме того, русскими были жестоко наказаны и жители окрестных населенных пунктов, которые помогали захватчикам: снабжали их продовольствием.
   Русские под Козелеском показали такую доблесть и героизм при защите своего города, что враги-недруги наши объсняли это вмешательством сверхъестественных сил. Так, например, хан Батый, оправдывая свою неудачу и огромные потери при захвате Козелеска, назвал (и повелел так называть) этот город "Город Дьявола!" (Могу-Булгусун).
   Из пяти месяцев зимнего похода на Русь почти два месяца хан Батый потратил на Козелеск. Под Козелеском, как уже было сказано, погибли лучшие воины монголо-татарских войск. Последствия для Бату были таковы, что появилась у него не просто оппозиция, а противники из бывших его соратников-чингизидов (например, Гуюк-хан), который, став впоследствии Великим ханом Монгольской иперии, напомнил Бату, каким слабым и беспомощным он был под Козелеском, и едва не скинул Бату с трона Золотой Орды. И в дальнейшем Бату-хану еще долго напоминали в Каракоруме о его поражении под Козелеском...
  

Часть четвертая

(заключительная)

  
   В
   Великом Новгороде не только приглашенный-нанятый князь Александр Ярославович, бояре, церковные отцы, но и простолюдины знали, что в прошлом году была получена тайная грамота из столицы Монгольской империи от самого великого хана Угедея, где он обещал не тронуть ни город, ни его земли, ни жителей, если новгородцы будут держать нейтралитет: не будут помогать княжествам во время похода монголо-татар на русские земли. Но, тревожно следя за продвижениями монголо-татарских войск по Северо-Восточной Руси, ни бояре, ни архиепископ и посадник и большинство жителей-новгородцев не были уверены, что татары сдержат обещание. Князь Александр почти не волновался-колебался: был уверен, что татары на Великий Новгород не пойдут, до того времени, пока не получил известие о том, что татары обложили Торжок. Никто никого не звал - собрались вдруг сами у Владыки: посадник, бояре-"золотопоясники", настоятели церквей и монастырей, купцы, хозяева рмесленных мастерских, богатые "житьи" мужи и другие знатные граждане-горожане. Послали за князем Александром Ярославовичем. Он слушал выступления с очень серьезным лицом, все время оглядывался на архиепископа Спиридона, но после того, как тот отговорился, князь встал во весь свой громадный рост. Весь преобразился: это был не юноша от роду восемнадцати лет, а муж, не имеющий возраста (по виду); светло-русые волосы - до широких плеч, вспыхнули огромные черные глазища лучезарным светом, излучая одновременно гнев и призыв-зов к возвышенному действу! Глядя на него и слушая его, не нужно было спрашивать, кто он такой: все было написано на внешности молодого князя, - начиная от фигуры и божественного выражения его лика - как будто от его полового цвета лица, опушенного золотистым пушком юношеских усов и бороды исходил какой-то неестественно неземной сияющий свет, который завораживал и притягивал, заставлял не отрываясь смотреть на него и слушать. Мощный рокочущий голос раздавался под сводами архиепископовской полаты.
   - Слушал я вас и поразился: вы забыли Бога!.. Он дал нам жизнь!.. - и к земному бытию мы должны относиться по-божьи, а мы суетно молимся, всуе вспоминая о Нем, но все это так, как будто мимоходом - не всерьез. Вот отсюда и все дела наши земные идут так же, и вот и за грехи наши и беды на нашу Землю и на нас!.. Как дано к Вере нашей относиться, так и к делам нашим - к жизни надо быти. Раз уж заключили мир c татарами, то надо соблюдать. А мы что делаем? Под Коломну ушли наши робяты - не удержали их. Теперь собравшиеся к великому князю на Сити почему-то оказались в Торжке! Это как будто нарошно, чтобы мир с татарами порвать, сделано!.. Ведь мы решили, что лучше пережить татарский набег-проход по Руси, чем нам метнуться к католикам на Запад - тогда мы не просто земли потеряем, а души свои - себя... А татары нам торговлю с Югом и Востоком открыли как своим союзникам, без пошлин до самого Китая можно - ведь от Волжской Булгарии теперь там единая страна-империя Мунголов.
   Шум, крики, ор. Несколько человек вскочили с мест, заорали:
   - Значит, безбожники, сыроядцы жгут, разоряют наши города и веси, убивают женщин, детей и стариков, уводят в полон наших людей, а мы сиди, прикрываясь бусурманской грамотой! Это вот настоящий грех-то! Бросать своих близких на гибель...
   Тебе, пришлый князь, Александр, и твоему отцу Ярославу Всеволодовичу, может, и лучше с татарами-то: всю власть и богатства на Руси получите, - остальных князей-то, восставших за свою землю и народ, добивают батыги, а нам срамно эдак-то!..
   Князь Александр отпрянул назад, кого-то придавив, - это было не просто волнение!
   - Вы что?!. Кто вместе с вами Великий Новгород готовил к обороне?!. Свою дружину привел и братьев с дружинами!.. Вместе с боярами, владыкой и посадником из разрозненных толп мужиков создал полки, которые под руководством опытных воевод учатся совместным боевым действиям. А кто учил горожан укреплять стены заборолами, достраивать и укреплять сторожевые башни и остроги?!. Готовить смолу, составлять зажигательные смеси, отремонтировать старые, построить новые камнеметы!..
   Голос Александра еще более напрягся:
   - Город сдавать не собираюсь!..
   Все вскочили (вмиг все стали едины!), закричали вместе с князем-воеводой:
   - "Где Святая София, тут и Новгород! Станем как един за Святую Софию, умрем за Вольный Господин Великий Новгород!"
   Все были готовы к битве не на жизнь, а на смерть!...

. . .

   Когда сторожа князя Александра донесли ему весть, что татарские разъезды, настигшие у Игнача Креста бежавших торжокцев, уничтожив их, повернули обратно, он молился в Святой Софии и благодарил Бога за то, что надоумил отца его, Ярослава, и его, Александра, и Новгород подписать соглашение с татарами на мирный договор. Болезненно обдумывая (еще раз) набег на Северо-Восточную Русь монголо-татар во главе с Джихангиром Бату, Александр вновь пришел к выводу, что с татарами, - в отличие от католиков-рыцарей, - можно и нужно заключать договоры, и в том числе союзнические: они хоть не христиане, но выполняют свои обязательства, если самим не нарушать. Ведь те города русские, которые выполнили требования Бату, были пощажены и не понесли урона, были сохранены, в отличие от тех, которые сражались. И тут у него вновь в голове - сомнения и жгучие непримиримые друг к другу мысли: "Как же так могу осуждать других!? Ведь и я бы не сдался и сражался до конца, если бы они пришли в Новгород!.. Тут надо ясным трезвым умом выбрать из двух зол меньшее, которое сохранит нашу Землю и народ!.. Союз с татарами хотя унижает нас, но сохранит нашу Православную Церковь - они не только не трогают ее, а всячески даже поддерживают-помогают ей укрепиться, стать независимой от княжеской власти, сохранить государственность и, - самое главное, - мы душу свою сохраним, сохраняя Веру свою, так как мы, имея за своей спиной такого сильного союзника, как татары, мы оборонимся от Запада, которые являются истинными нашими врагами еще с дохристианских времен и которые ненавидят нас только за то, что мы, русские, есть, и никогда не успокоятся, пока мы существуем, и защита и оборона от них - это быть нам сильными - неодолимыми для них!.." Мысленно связался с отцом - теперь он был един с ним мыслями и чувствами, поддерживал его во всем. Да, он должен быть как он, отец: ради своей Земли, языка и Веры, пересиливая свою гордыню, горячие чувства, все делать по точному расчету, пусть вопреки "свычаям и обычаям" русским. Но вначале нужно объединить Русь, взяв его в одни (свои!) руки, повернуть ее к Богу! - а это сделать могут помочь только татары, - в жизни все от Бога! - и научиться вместе с народом жить по-справедливости - по Правде!" Подумалось, что за грехи и глупость князя страдает не только сам князь, но и его народ. Вот яркий пример такого - это его стрий великий князь владимирский Юрий Веволодович: он понес божье наказание за то, что в 1233 году вместо помощи Волжской Булгарии (которую они попросили от великого русского князя) его войска шли по Булгарии и громили и разоряли мирные города и селения, - не ожидавших такого от своих союзников-русских, приглашенных для помощи от напавших на них монголо-татар. Тогда эмир Гази Бараджа, возглавлявший булгарские войска, из-за коварства русских потерпел жестокое поражение. И вот спустя пять лет этот Гази Бараджа со своей дружиной и приданным ему русским полком покарал за содеянный грех-неправду Юрия Всеволодовича вместе с его дружиной и его людьми на реке Сити.
   Если бы не татары, то отцу его, Ярославу Всеволодовичу, не быть бы великим киевским князем и одновременно великим владимиро-суздальским. Об этом Александр подумал еще тогда, когда по вызову своего отца приехал в 1238 году в апреле во Владимер-на-Клязьме на съезд-совет русских князей, где великий киевский князь Ярослав Всеволодович, провозгласив себя еще и великим Владимиро-Суздальским князем (практически Северо-Восточной Руси!), распределял удельные земли-княжества между русскими князьями - вассалами великого князя. (Ярослав Всеволодович вместе со своей великокняжеской дружиной прибыл в Владимир-на-Клязьме в марте, когда вокруг шла война с монголо-татарами, враг, раскидав свои конные орды по Северо-Восточной Руси, не просто рыскал, а сжигал, разорял, уничтожал русские города и селения вместе с жителями, которые оказывали сопротивление, отказывались добровольно подчиниться, молодых и ремесленный люд угонял в рабство!... Но воины Бату-хана не трогали великокняжеских воинов Ярослава Всеволодовича, и он, как будто не замечая их, занялся восстановлением стольного града Владимира и его пригородов.)

. . .

   В 1239 году князь Александр Ярославович женился на полоцкой княжне Александре. Это было для него величайшим событием: по примеру своего отца женился по любви, жена стала не только любимой женщиной, но и другом, матерью его детей, которые продолжили его дело: дело великого русского князя, повлиявшего на всю дальнейшую судьбу Руси, Великой Руси - России!
   Во время свадьбы Александр уединился с отцом, неожиданно вдруг повернулся к нему необычно серьезным взволнованным лицом и, глядя в глаза, спросил задрожавшим голосом:
   - Отец, а нужно ли было ездить тебе в Булгар и отвозить татарам дань?!. - ведь они даже намека на это не делали!
   У Ярослава Всеволодовича сузились зрачки, бородатое лицо напряглось, мелкий бисер-пот выступил на высоком лбу.
   - Сыне, мы уж с тобой вроде бы едине: ты ведь понял, что татарове нам с тобой не вороги, а союзники. Не будь их, нам бы не видать великокняжеской власти! Как они нас возвысили: в наших руках главный русский град Южной Руси Кыев с его плодородными и многолюдными землями и вся Северо-Восточная Русь (правда, пощипана татарвой, но ранки срастутся, покроются молодыми острыми перьями и будет еще сильнее, злее к врагам и с нами послушнее), а через тебя, сыне, зауздан Великий Новгород и вместе с ним связанная Северо-Западная Русь! Да, они прошлись со своими комонными табунами по Залесским русским землям, но они оставили державный строй и власть, при этом очистили от нечисти, болезней и грехов, главное, возвысили Веру нашу; в отличие от татар, свинорылые католики-рыцари, если прорвутся к нам, уничтожат нашу государственность, искоренят душу русскую, навязав нам свою чужеродную, - пусть и христианскую! - веру, по которой все продается и покупается, когда богатство-деньги ценнее, чем честность, порядочность, любовь и Родина. Приняв такое, мы как народ исчезнем с лика земного!.. Запад - вот кто нам враг! От него нам грозит погибель, но когда за нашими спинами будет Восток (а еще лучше, когда он станет нашим союзником), то нас уже никакие швайны-доги-рыцари не одолеют! Мы ведь многожды говорили об этом!..
   Александр расслабленно широко улыбнулся отцу - в черных большущих глазах его слезы: - Я тоже об этом так же думаю! Это понял давно, и Бог нам в нашем деле поможет - хотел еще раз убедиться... И мир мы так на русской земле учиним, а не погибель!..
   Запад решил, что пришло их время, чтобы покончить с русскими навсегда, и в 1240 и 1242 годах предпринял громадные усилия-походы на Русь. Но Бог не для того создал этот вселенский народ, чтобы он, не выполнив свое мировое Предназначение на Земле, погиб-исчез! Тем и отличается великий народ, что трудности, потрясения не ослабляют, а, наоборот, усиливают, делают его непобедимым. Да и руководят в такие времена вожди, как правило, люди одаренные, как Александр Ярославович. В 1240 году к устью реки Ижоры пристали и встали лагерем под командованием ярла (князя) Ульфа Фаси и зятя короля Биргера Магнуссон (ярлом станет в 1248 году) шведские войска (в их рядах, кроме того, были норвежцы, датчане и воины финской племени суоми и еми - численность последних в несколько раз превышала католиков-рыцарей). Биргер, уверенный в победе, послал князю Александру: "Если можешь мне сопротивляться, то я уже здесь, воюю твою землю!" До этого в 1238 году шведского короля Эриха Картавого Римский Папа "благословил" на крестовый поход против новгородцев, всем участникам похода против русских заранее "отпустил грехи".
   Во время сражения-битвы проявляются высшие человеческие качества: как физические, умственные, морально-нравственно-патриотические, так и военно-профессиональные умения и навыки, и, как правило, кроме того, у победителя выявляется превосходство в оружии, стратегии и тактике ведения боя. Все это было в войсках князя Александра (как награду за победу над шведами в этой битве он получил прозвище-звание - Невский). С самого начала русские войска под командованием Александра Невского повели себя необычно: не так, как от них ожидали враги, многое стали делать "по-татарски": все войско свое Александр посадил на коней (даже пеших), потому неожиданно быстро появился под шведским лагерем, атаковал врага, построившись не сплошной стенкой-рядами, как принято было в то время, а разбившись на группы-отряды, которые вели вначале прицельный бой из луков, то есть до контактного рукопашного сражения шведов практически уничтожили-выбили из строя, оставшихся раненых, деморализованных добивали мечами, короткими копьями (с крюками на конце). Тот факт, каковы были потери и результаты битвы, говорят сами по себе о гениальности победителя-полководца Александра Невского: 20 человек погибли у русских, у шведов - три корабля с трупами (брали только своих, шведов), а остальных - не рыцарей - они не только не подобрали, не похоронили, а бросили на месте сражения. И на века остались в памяти нашего народа слова Великого Александра, сказанные своим воинам: "Братья! Не в силе Бог, а в Правде!" Русь.
   В 1242 году Александр Невский возглавил объединенное русское войско, состоящее из своей личной княжеской дружины, из добровольцев Великого Новгорода, псовских воинов и владимиро-суздальских полков под командованием великого князя владимирского Андрея Ярославовича (надо отметить, что эти полки составляли большую часть русского воинства, - разве можно было набрать такое количество воинов, если бы Батый, пройдя по тем землям, действительно их опустошил?!) и повел навстречу вторгнувшимся на Псковские земли, на Псков немецким рыцарям. (К врагам присоединился псковский князь-изменник Ярослав Владимирович.) Когда, где, как произошла битва с немецкими захватчиками, также описано прекрасно учеными-историками, в художественной литературе и в летописях, потому нет смысла повторяться, но все-таки надо лишь отметить, что русские вновь, как в битве на Неве со шведами, применили татарскую тактику ведения боя - основной урон наносили до сближения - выбивали противника лучными и самострельными стрелами, а затем, атаковав, вступив в контактный бой с оставшимися в строю рыцарями (...остальных - практически без защитных доспехов - не осталось в строю!), но уже израненными, психологически "сломленными", ловко орудуя копьями с крюками, стаскивали их с седел на лед, где они, подобно черепахам, оказавшимся опрокинутыми на спины, не могли самостоятельно подняться на ноги...
   Так в 1242 году был временно остановлен 500-летний натиск "немцев" нах Ост!..

. . .

   Как мы видели, судя уже только по тому, сколько и какого войска выставила Северо-Восточная Русь весной 1242 года против Запада, можно судить, что жизнь на Владимирско-Суздальской Руси практически возродилась сразу же после "прохода" по этим землям монголо-татарских туменей во главе с Джихангиром Бату. усиРВ те далекие века все-таки абсолютно большая часть населения Руси жила на огромных необъятных лесных просторах, потому, выйдя из лесов, быстро восстановила-построила-срубила избы, города, которые были разрушены. (Их было не так и много, оказавших сопротивление татарам - по пальцам можно сосчитать!) А то, что татары взяли с покорившихся городов одну десятую - это 10% (разово!) - современные налоги больше, - конечно, люди не только не умерли с голода, но могли трудиться, строить-созидать - множиться, развиваться...

. . .

   Гуюк-хан в Каракоруме и особенно Бату-хан в Берке (Золотая Орда) очень нуждались в поддержке-помощи русских земель, потому они помогли: сделали все, чтобы власть на Руси оказалась в руках их союзников: Ярослава Всеволодовича и его сыновей, в частности Александра, - и чтобы эти княжества были сильными и бое- и дееспособными.
   Они, великий хан и хан Золотой Орды, пошли на уступки великим князьям: вначале отменили рекрутский набор русских в монголо-татарское войско, - которое заменили сбором дани на Руси; затем пошли еще дальше: отозвали своих сборщиков налогов (баскаков) и дали право самим великим русским князьям собирать дань. Вот тут-то и началось иго, но не монголо-татарское, а русское великокняжеское: если татары брали умеренную дань, чтобы население могло жить, плодиться, развиваться, и в неурожайные годы совсем не собирали, то великие князья минимум брали в 3-4 раза больше: одна часть ("истинная" дань) - татарам, другая - великому князю, третью - тиун присваивал себе. (Как правило, тиуны-чиновники были из "подлого рода" или торгашами, потому присваивать, воровать - это у них в генах: - причем тут грех, нехорошо-подло: они же не церковники и не дворяне - все равно им определено Богом после смерти смертного тела душе, распадшейся на биолептоны, быть затянутыми в просторах Вселенной в биоэнергетические поля Ада и вечно страдать от мук...) Но Русь развивалась, крепла и мощнела - особенно за счет населения, относящегося или прикрепленного к монастырям, церквям. В этих населенных пунктах и на территориях, освобожденных от всякой подати указами и грамотами великих ханов (для примера лишь два Указа ханов Золотой Орды Менгу-Тимура и Узбека: "...На Руси да не дерзнет никто посрамлять церквей и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, леса, луга, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все принадлежит Богу, и сами они Божьи. Да помолятся они о нас..." - "...Все чины православной церкви и монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелиться издеваться над православной верой или оскорбить церковь, монастырь, часовню, тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога..."), опережающими темпами росла промышленность, развивались культура, торговля и промыслы. Эти православные государства (государства в государстве), поддерживая культурные, духовные и торгово-промышленные связи со всеми местами и областями Руси, сыграли роль локомотивов, которые не только не дали потухнуть жизни на Руси, но и помогли вытянуть из труднейших положений русские земли и вырвать страну вперед: Русь - союзник-данник Золотой Орды - опередила и оставила далеко позади по промышленно-военному потенциалу, говоря современным языком, Монголо-Татарское ханство!.. - и только за одно это мы, коренные народы России: великороссы и финские, тюрские, - в великом пожизненном долгу перед Святой Православной Русской Церковью!!!
  
  
  
  
  
  
  
   Упреждающий удар
   русского меча!
  
   Повесть
   0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
   "В лето 6979 идоша Вятчане Камою на низ в Волгу на судех и шедше взяша град царев на Волзе, и..."
  
  
   Воевода Константин Юрьев
  
   А
   фоний Пожняк, в распахнутой шубе, без шапки, вбежал в истопку воеводы и, зацепившись хромой ногой, упал на колени, застукотил по деревянному полу.
  
   Воевода вздрогнул, побледнел, отбросил гусиное перо, которым писал, и, тряхнув бородасто-гривастой головой, легко вскинув свое крупное тело, встал, шагнул навстречу.
   - Что?! Говори! - задышал зрачками вятский воевода - Константин Юрьев.
   - Беда!.. - выдохнул Афоний, стоя на коленях, испуганно крестясь. Колебался теплый спертый воздух - отчего красные язычки сальных свечей плясали, отражаясь в его черных зрачках.
   На дворе рассвело, но сквозь слюдяное окошечко еле просачивался утренний белый свет...
   - Беда! - повторил Пожняк - седовласый, широкоплечий. - По Великоустюжской рать идет.
   - Далеко? - Константин Юрьев опустил веки, глубоко вдохнул.
   - В двух днях на сей день...
   - Кто они?
   - Татарва и русские...
   "Откуда татарва?!" - подумал воевода, а вслух спросил:
   - Кто весть привез?
   - Бесенятские мужики скоровестников верхами послали. Двое-то утопли - комони не стерпели ледяную воду, - а трети-ет выбрался на берег...
   "Тук, тук, тук..." - мелко застучало в висках у Константина. Мужественное лицо закаменело. Большие глаза заискрились синим льдом. "Татарва!" Перед взором - отец: сучит ногами в смертельных судорогах, из зияющей, широкой раны на шее с бульканьем и хрипящим свистом хлещет кровь...
   Давно это было - лет тридцать назад, но он помнит - такое не забывают!..
   Его, семилетнего, и мать чудом спас Мирон - стремянный отца. Приютил и вскормил дядя, - брат матери, - который сразу же после резни, устроенной татарами, вместе с семьей и со своими людьми поднялся по Ветлуге на земли одного из немногочисленных, но грозных охотничьих племен мари.
   Вождь мари, узнав, что русские пострадали от татар, разрешил пришлым золотоволосым людям пожить до весны...
   К лету дядя Кости довел своих до свободных земель. В верховьях Вятки, на правой стороне, там, где она - не широкая, но полноводная, - неся прозрачные серебряные воды в низких берегах, делала поворот на запад, - нарубили избы, поставили боярскую усадьбу, деревни.
   Места были хороши: мягкая песчано-торфянистая земля, сосновый бор, рядом озера - это правый берег; на левом зеленели тучные заливные луга, красный лес изобиловал ягодами, грибами, полон был дичи, непуганого зверья. В озерах жирели караси, золотистые лини...
   Недалеко - в Песковке, в 15 верстах выше по реке, варили железо из болотных руд, и дядя, обзаведясь хозяйством, наладил обжиг древесного угля - снабжал им домницы боярина Лазарева. Кроме того, из березовой коры топил деготь, курил из сосны смолу...
   Освобожденные от леса участки распахивали. На лугах нагуливалась животина...
   Тяжело переболев гибель отца, маленький Костя поклялся отомстить.
   Безусым юношей на белянах, груженных крицами железа, Костя спустился по Вятке до Хлынова, где его дядя - в то время земский воевода - зачислил племянника в кремлевскую сторожевую сотню.
   Вскоре Костю, не обделенного ни силой, ни разумом, честного, старательного, стали выделять среди боярских служивых людей.
   Костя знал грамоту. Читал мирские и церковные книги, которые, писанные от руки, в дорогих переплетах, с серебряными застежками, стоили больших денег - уходило на них все заработанное.
   В начале службы сторожевая сотня насчитывала чуть больше полусотни воев. Кремль состоял из земляного вала. На нем "учиниша острог" - по углам низенькие деревянные четырехугольные башни. Все это окружалось: с востока рекой Вяткой, с северной и южной сторон - глубокими оврагами, с запада - рвом.
   Посада не было - лишь две курные избы стояли, прижавшись к темному вековому еловому лесу.
   В 1455 году построили кремль в Хлынове с деревянными городками и башнями. Вместо одной сделали две сторожевые сотни: для внешней и внутренней охраны...
   Вот и 1468 год. Сбылась мечта Кости - он, сотенный ватаман, веселый и злой, ведет сотню на штурм земляно-острожного казанского кремля.
   В том же году - ответный набег хана Ибрагима на Вятку.
   Татары, собрав все силы и использовав внезапность, сожгли Котельнич и Орлов, дошли до Хлынова, осадили. Отдельные отряды врагов разбойничали по русским деревням, селам - вырезали жителей, молодых женщин и девушек полонили. Сколько отрубленных русых и черных голов, изуродованных, окровавленных трупиков детей валялось вокруг пожарищ, вдоль дорог!.. У скольких униженных и обесчещенных девушек и женщин жгло сердца клеймо позора!..
   Не щадили татары и марийские городища и стойбища.
   Население близлежащих к Хлынову сел и деревень, жители посада укрылись в кремле.
   После нескольких безуспешных попыток взять город приступом враги решили его поджечь. Они, укрывшись от русских стрел и пушечной картечи за огромной кучей бревен,  разобрали дома в посаде  и теперь, перекидывая бревна, постепенно подходили все ближе и ближе. Вот уже ров начали заваливать. Положение осажденных стало опасным...
   Вятчане собрались на военный совет.
   Крик, шум. Все свели к тому, чтобы ждать помощи из Великого Устюга.
   Протиснулся, поднялся на крыльцо к воеводе сотенный ватаман Костя Юрьев:
   - Доколе будем, люди, горло драть?! - гневно глянул на красные, потные лица, перекошенные рты. - Устюжане придут через два-три дня, - не ране... - Костя Юрьев, набрав воздух в легкие, тряхнул желтыми волосами. - Тогда нам Бог поможет, когда сами будем ворога воевать - не будем ждать помощи!.. - успокоившись, потише добавил: - Надо, люди, выйти и отбросить татар, пока они не подожгли...
   - С кем выйти-то?!
   - С кем? - снова возвысил голос Костя Юрьев. - Сами, да вои... с народом!..
   Молчали: слишком не равны силы.
   - Дай мне воев! - обратился Костя Юрьев к воеводе. - Я не дам поджечь град...
   Полторы сотни русских вышли и так стремительно и решительно-яростно атаковали, что татары, устилая землю пестрыми трупами, отхлынули назад, и, если бы было достаточно сил, можно было прижать их к бору, а там и переколоть, как собак! В лес татары не пойдут, там они не вои, да и каждый из них найдет стрелу мести мари.
   Костя Юрьев удивился: так легко удался замысел! Татары - сильный, коварный противник, всего можно от него ожидать. Ему показалось, что враги хотят заманить и специально побежали, и он, боясь засады и окружения, приказал прекратить преследование, поджечь со стороны посада накиданный ими холм деревянный.
   "Без сухих дров им не сжечь городки".
   Бесцветные под полуденным солнцем, языки пламени, жарко треща и колеблясь в воздухе, поползли вверх - на вершину. Проснулся ветер, начал раздувать огонь.
   Враги перестроились, пошли в атаку. "Чего ж не стреляют?!" - Костя Юрьев оглянулся, и, как бы услышав его, с башни рыгнула огнем и дымом пушка - тюфяк; зашелестели в воздухе стрелы знаменитых вятских лучников...
   Дико визжащая лавина татар ускоряла движение. Затаптывая раненых и пройдя по трупам соплеменников, они сомкнулись в сплошное ревущее море: ярких халатов, сверкающих сабель... Десяток вражеских воев, обезумев и онемев от ярости, с перекошенными смуглыми, темнобородыми лицами вырвались вперед, бросились на вятчан.
   Нужно было выиграть бой - это понимал каждый русский. Костя Юрьев, прикрыв лицо и левую половину тела щитом, поднял меч:
   "За Русь!.. Веру!" - голос сотенного перекрывал шум боя, и, не оглянувшись, огромный, он ринулся вперед.
   Огонь разгорался, заревел; усилился ветер. Стало нестерпимо жарко.
   Великая ненависть к врагу переполнила душу ватамана, растеклась по членам, наполняя их неимоверной силой...
   Враги приблизились. Передний - батыр - взмахнул саблей, русобородое лицо татарина оскалило зубы... "Русский?!" - обожгла мысль Костю. И этого мгновения хватило, чтобы его опередил казанский вой... Щит разлетелся, но спас ватамана - рука с мечом сама сделала дело: опустилась на голову батыра... Наскакивал другой - черненький, в халате. Костя ткнул его, затоптал... "Каждый раз - не привыкну. Сколько среди них русских по крови татар! Немало ж они русских полонили... Но они такие же враги для нас!.."
   ...Резкий удар в правый сосок!.. Боль!.. Перехватило дыхание, сдавило грудь; обжигающая боль переползла в правую руку, ослабли ноги, тело...
   "Что это?! - одновременно понимая, "что это", и в то же время не веря: - О боже! Неужели смерть?!.. А как же враги?.. Не-ет, я еще живой!"
   Бросив щит, Костя быстро перехватил в левую руку вдруг ставший очень тяжелым меч, сделал шаг на дрожащих ногах и увидел торчащий в груди обломок копья...
   Как ни боролся, сонливая вялость охватила тело. "Душа расстается с телом, - с ужасом подумал, как будто во сне, подставляя под удары кривых татарских сабель свой обоюдоострый меч. - Почему темно?!.. О-о, о!.."
   Очнулся он только на третий день, в своей избе, в красном куте на лавке.
   Перед темноликими образами курилась лампада; на глиняном крашеном желтом подсвечнике горела свеча.
   Над ним наклонилась, радостно улыбнулась бархатисто-нежными черными глазами жена.
   - Как?.. - он еле разлепил иссохшиеся бескровные губы.
   - Все хорошо... Бог помог, - поняв его, ответила жена: - попей-ко, - протянула к губам Кости деревянную ложечку - зеленый отвар травы - в глазах слезы, перекрестилась. - Народ не выдержал - вышел... Из лесу пощекотали татар стрелами... выручили нас... позавчера сняли осаду поганые, ушли...
   ..."Опять татары!.. Но почему оттуда?.. Нет, не похоже на них; наверно, великоустюжане идут. Но зачем?.. На всякий случай надо сторожных воев послать", - Константин Юрьев повернулся к висящим в углу иконам и, найдя взглядом грозно-таинственный лик Спаса Великого, опустился на колени, вполголоса, напевно, попросил:
   - О! Спас Великий!.. Отведи от нас, грешных, беду!.. - двумя перстами закрестился... И сразу, без перехода, не глядя на Афония:
   - Беги! Скажи боярину Игнату, товарищу моему, пусть соберет борзо бояр и сотенных...
   Афоний Пожняк вприпрыжку, подволакивая левую ногу, побежал исполнять повеление воеводы.
  
   Боярин Андрей Воронцов
  
   Н
   алегке, без повозок, шел конный отряд. У каждого воя по две лошади; у боярина Андрея Воронцова, мурзы и сотенных - по три. Сзади, гуськом, соединенные веревками, месили грязь вьючные кони.
   От Ярославля до Великого Устюга всю дорогу моросил холодный осенний дождь - промокали кожухи на боярине, сотенных,  а о легких полушубах на русских воях и кафтанах татар говорить нечего. Девять московских татар и русский остались в Великом Устюге - хворые.
   Дни коротки, серы; ночи долги и темны.
   От Великого Устюга пошел крупный - в горсть - белый снег. Вмиг все изменилось вокруг: мир посветлел, в первые два дня снег, густо падая на темную вязкую дорожную грязь, таял и лишь на обочине, ложась на коричневую пожухлую траву, на темно-зеленые могучие пихтовые лапы, застывал гривастыми комьями.
   Шли и по утрам, и по вечерам, освещая путь смоляными факелами - спешили. Кони храпели, мотали головами, отряхивая снег. Пар шел от них.
   Впереди скакала сотня татар - во главе с русским сотенным, мурзой; за ними - русские полутораста воев и вьючный обоз. Русские - с копьями - долгомерами, с саблями в больших ножнах; висели к седлу привязанные кожаные сумки с луками и колчаны со стрелами. У татар - короткие копья, кривые сабли, луки.
   Много дорог изъездил боярин Андрей Воронцов - бСльшую часть жизни провел в разъездах и походах. Приходилось сопровождать и великокняжеских послов в Сарай, но по этой дороге ехал впервые.
   На Вятской земле не бывал, хотя с вятчанами в 1468 году встречался - в Нижнем Новгороде. Жаль, не познакомился с ними поближе: не думал, что по божьей воле и по повелению великого князя придется ехать в этот глухой край.
   Древнего русского рода, он честно служил великим князьям, Вере и Отечеству. Был не богат, имел деревеньки с людьми и с землей. Построил двор в Москве - в Великом посаде; детей народил, которые, не успел заметить, как подросли, оперились, сами стали служивыми, обзавелись семьями.
   Дожил до седых волос, но недоволен жизнью: с горечью сознавал, что не добился чего хотел! Не разбогател, не встал на ноги - и виной тому татары: какой урон наносят боярам, его людям своими набегами и поборами!.. Да еще великий князь от имени золотоордынского хана собирает с боярина дань. Легко ли при этом содержать дом, войско, с которым должен являться на службу?
   Некоторые приспосабливались - роднились с татарами. Легче жили, богатели. Получали свободу в торговле, не так притеснялись Ордой. А он не пойдет на это. Смешивать кровь с чужой, иноверной, инородной - никогда!.. Тогда конец всему отчему, родному; не заметишь, как душа будет другая - и кто тогда будет Русь растить, плодить и укреплять?! На таких, как он, держится Русская земля...
   Вот и на такое великое дело едет не кто-нибудь, а он! С освященным самим митрополитом Филиппом стягом с ликом Георгия Победоносца, с московским полком, с татарами-ведомцами везет великокняжескую тайную грамоту. Прощаясь, государь Иван Васильевич по-русски троекратно обнял, поцеловал его и, пристально вглядываясь своими большими неземными, пронизывающими душу глазами, прошептал:
   - Помни!.. На какое дело посылаю. Помогай воеводе и ратуй, как мне...
   ...До переправы на реке Вятке оставалось два дня пути. Ветер переметнулся - подул с севера - стало примораживать. Захрумкал под копытами снег, воздух посвежел.
   Андрей Воронцов отряхнул с шапки снег, оглянулся, вдохнул полной грудью: "Все ж хороша погодушка - русская, скоро можно будет везде проехать, всюду пройти!" Он почувствовал себя по-юношески бодрым и сильным, духом высоким и твердым. Уж и не помнил, когда ему было так покойно и легко.
   Развернулся на пол-оборота в седле, приказал рассыльному из личной охраны:
   - Скажи ватаману Федорову, что без привалов и ночлега пойдем до переправы. Пусть рысью идет! - боярин торопился: до шуги успеть, а то придется ждать на берегу, пока река не станет...
   Пошли еще быстрее, часто меняя коней; и двухдневный путь прошли за одну лунную ночь.
   К утру выехали из притихшего лешастого леса, пошли по лугам. Медленно просыпался день. Луна, повторив путь дневного светила - солнца, большая, раскалившаяся красным углем, наполовину ушла за зубчатый темнеющий горизонт. Противоположная сторона небосвода окрасилась слабым клюквенно-оранжевым цветом. Ярко-голубым хрусталем сияла Утренняя звезда.
   Погасла Звездная Дорога - остались только отдельные звезды, светящие холодным неживым светом.
   К реке подошли неожиданно. Впереди идущие издали радостные гортанные крики. Через три сотни шагов кончился ивняк, и Андрей Воронцов тоже выехал на пологий правый берег. Спустился к темной парящей воде - шуги не было. "Слава тебе, Господи! Не дал замерзнуть реке", - перекрестился боярин. Только около берега - местами до двух саженей - поблескивал жемчужно-жирным светом лед. Небольшие темно-серебристые волны, накатываясь, лизали, чмокали его. Потускневший было жемчужный цвет льда вновь освежался, сильнее блестел, намерзая округлыми кусками.
   Встали на привал, разожгли костры.
   Боярин велел из числа русских - "перебьют вятчане татар!" - разослать по обе стороны - вверх, вниз - ведомцев.
   - Все, на чем можно переправляться, - волочите сюда, - приказал боярин. - А ты, - обратился к сотенному Ивану Федорову, - поставь вокруг усиленную охрану - лучше татар: они сторожнее.
   Сам с тремя воями пошел обходить лагерь. Было так, как нужно: вои варили завтрак, спали, завернувшись в полушубы и кафтаны. Несколько русских на лошадях, зацепив веревками, с пожней волокли сено. Татары, выделив табунщиков, пасли своих коней на заснеженном лугу.
   Не все лошади у них полудикие, степные - были и выделенные им для службы крупные русские кони, которым трудно из-под снега добывать корм, но боярин не вмешивался: что-что, а с конем татарин лучше разберется, а подохнут - спросит с Мишки-мурзы за государево добро: втридорога с него сдерет. Андрей Воронцов не очень-то разговаривал с простыми русскими, а с татарами тем более (другое дело мурза!): презирал продавших свою веру за кусок земли. Если бы не верная их служба великому князю и не нужда в походе на Сарай в татарах, он бы, пожалуй, не взял их с собой: со своими, кровными, проще - можно по-всякому... и в зубы дать. "Я бы не смог эдак - хоть рай мне дай", - подумал боярин, разглядывая угрюмые, но выразительные, смуглые в большинстве, лица татар. Многие из них кашляли, кутались в свои теплые кафтаны.
   Отгорела кирпично-красная полоса зари. Солнце, появившееся из-за дальнего леса, окрасило окоем в золотисто-розовый цвет, но никто из посланных искать лодки не вернулся.
   Подмораживало.
   Белые, густые облака тумана, клубясь, медленно двигались над водой, а потом как-то резко поднимались вверх, разрывались на клочья верховым ветром, таяли.
   Андрей Воронцов спустился к воде и стал вглядываться в противоположный берег, но из-за тумана ничего не мог разглядеть.
   Тревога стала закрадываться в сердце. "Эх! Скоровестников бы загодя послать, так простоим тут..." - ругнул себя.
   Ветер совсем стих, и густой пар стал подниматься стеной; журчала вода, намывая ледяную кромку.
   К боярину подошли два сотенных ватамана, мурза. Он недовольно покосился на них и приказал Федорову: "Кликни!"
   - Лодку-у-уу! - прогудел басом над притихшей рекой сотенный.
   "Ой да голосище!" - с восхищением глянул на Ивана боярин...
   - Розевай тебе, а не ло-о!.. - отозвался приглушенный туманом, по-видимому, не менее сильный голос с противоположного берега.

. . .

   ...- И-иить! - затряс кулачищем перед носом рослого, рыжебородого вятского воя десятник сторожевого поста на переправе Иван Заикин.
   - Говорил вам - не отвечать!.. Ты, Федот, - указал, успокоившись, десятник на кричавшего, - и ты, Митяй, берите по кобыле и скачите до сотенного Евсея Великого - скажите, што те уж на том берегу - лодку просят... Спросите, што делать: давать, не давать?.. Митяй, борзо вертайся, а ты, Федот, останься: мне охальники не нужны...

. . .

   ...- Баламуты! - Иван Федоров обиделся.
   - Ай да вятские! Молодцы робяты, - заулыбался боярин Андрей Воронцов, прикрыв ладонью щербатый рот, - появилась надежда переправиться: раз отвечают - пошлют лодки. Глаза блеснули у него: - С такими хоть куда можно - вятские, видать, ушлые мужи.
   После этого еще кричали, ждали, но левый берег замолк, лодок не посылал.
   Невысокое предзимнее солнце поднялось, загорелось ярким холодным светом, до боли в глазах заискрился снег.
   Вновь ожила тревога в душе у боярина: время идет - вот-вот пойдет шуга. "Здесь не дождаться, - наконец решил Андрей Воронцов. - Надо по берегу пойти до Хлынова".
   Подозвал сотенного Ивана Федорова, отвел в палатку, развернул карту Вятской земли (больше похожую на схему).
   - Покажи-ко, Иван, как по берегу до Хлынова дойти?
   Через откинутый войлочный полог в палатку заглядывало солнце, освещало "пол", сооруженный: снизу - слой сена, сверху - медвежьи шкуры. Иван Федоров наклонился над картой - тонкая струйка пара вырвалась из полуприкрытых губ, спрятавшихся в дремучей белокурой бороде, и, блеснув радугой, растаяла.
   - Вот где мы, - сотенный ткнул большим красным пальцем в пересечение черной линии - дороги - с широкой изгибающейся лентой реки Вятки.
   В том месте, где Великоустюжская дорога подходила к берегу, Вятка, бежавшая с востока на запад, прогибалась на юг. Оба берега были пологи. В 5-6 верстах по течению впадала в Вятку река Великая, неся свои воды со стороны Великого Устюга. Вверх - в 3-4 верстах - по правому берегу, по лугам, как раз на пути, будет небольшая речка.
   - Она уж, поди, сковалась? - предположил Федоров. - Нам лучше к берегу держаться, Ондрей Ондреевич, а то можем на болоты наехать... Они, болоты-те, для нечистой силы... Зимой только замерзают...
   Шли около самой воды, обходя густые поросли ивняка, черемухи. Справа - парящие и от того кажущиеся теплыми - темные воды Вятки, слева - широкие заснеженные пойменные луга со стогами сена. "Раз сено есть, то и деревни должны быть", - Андрей Воронцов надеялся-таки достать лодки (ведомцы вернулись ни с чем).
   Уж более четырех верст прошли, но незнакомой речки не было, только луга сужались, да сосновый бор все ближе и ближе подходил к берегу, а затем, взобравшись на крутогорье, взгромоздился зеленой горой над высоким обрывистым берегом Вятки.
   Как и предполагал Иван Федоров, за горой оказалась речка, правый берег которой тоже был крут и высок. Она оказалась шире, чем ожидали, но слава богу! - встала: между ее берегами лежала заснеженная бугристая полоса, кое-где дымили черные полыньи.
   Отряд, вытянувшись по берегу, подошел к устью речки. Попытка с ходу перейти ее не удалась - три всадника, посланные вперед, тут же провалились, сползли с седел и, уцепившись за края образовавшейся полыньи, мокрые, перекатились на лед; обезумевшие кони, стоя на задних ногах в ледяной воде, били передними копытами, скользя и ломая лед, истошно-пронзительно кричали...
   - Арканы!.. - скомандовал Иван Федоров растерявшимся воям.
   Мурза гортанно повторил, десяток татар с арканами кинулись к огромной полынье и, ловко накидывая на шеи лошадям веревочные петли, повытаскивали полузадушенных животных на берег.
   - Тебе на махан, - боярин показал мурзе на дрожащих коней. - Все равно околеют, - мрачно добавил он.
   Мишка-мурза наклонил голову, оскалил зубки, исказил лицо в льстивой улыбке:
   - Спасыба! Зур рахмат, боярин...
   "Обрадовался... А еще крещеные! Никак к христианской еде не привыкнут - конину жрут, - с неприязнью к татарам, жалея сгубленных коней, подумал Андрей Воронцов и тут же - о другом: - Как перейти речку?.."
   Посоветовался с сотенными Федоровым и Аникием - но они ничего путного не смогли предложить. "Сам думай!" - приказал себе, но и сам ничего не придумал, кроме как идти в обход. Он уже отдал распоряжение, когда к нему вплотную подъехал десятник личной охраны - из крестьян - и, как равный, заговорил:
   - Ондрей Ондреич, а может, не пойдем в обход-от? Уж больно долог будет путь: все-таки речка не мала?..
   Боярин натянул поводья, попридержал коня, гневно глянул на Ефима-десятника: "Как смеет со мной эдак говорить?!" - и, еле сдерживая гнев:
   - А ты что, способ знаешь?
   - Так ведь знаю... испытанный, пробованный: положить жерди, сверху - снег и воду - лед будет...
   - Что ж ты, старый дурень, молчал?!
   - Так ведь не спрашивали...
   Андрей Воронцов велел сотенным и десятникам:
   - Возьмите с обоза секиры, дайте самым сильным и гораздым рубить лес - пусть валят деревья, на жерди. Остальным таскать и ложить их на лед... А ты, Ефимка, показывай, как это делать!..
   При свете костров закончили стлать жердяной мост. Вся трудность оказалась в том, что мало было посудин для воды - черпали и носили из прорубей чем попало - даже в шапках.
   Наутро по затвердевшему ледяно-жердяному мосту благополучно перешли речку.
   Повторяя изгибы Вятки, пробираясь сквозь заросли ивняка, шиповника и черемухи, дошли на второй день к вечеру до места, где напротив - на высоком левом берегу, - играя искорками (то были горящие факела) на городках и башнях, темнел Хлыновский кремль.
   Внизу, около самой воды, мигали огни костров.
   "Ждут!" - отметил Андрей Андреевич, а вслух приказал расположиться лагерем, выставить усиленные караулы.
   Под утро поднялся порывистый сильный ветер, приволок серые пухлые тучки; потухли яркие зимние звезды. Мороз смягчал.
   На землю, на темную воду повалил снег. Река перестала парить - пошла шуга... Белая мгла закрыла небо, луга, дальний лес и воду.
   Андрей Воронцов сидел с сотенными в палатке. Молчали. Только ветер шелестел войлочным верхом палатки, бросался снегом, да часовой ходил туда-сюда.
   Внутри палатки тепло. Спрятавши лица в меховые воротники, делали вид, что дремлют. Иногда кашлял - до рвоты - Аникий...
   Вдруг - со стороны реки - топот бегущего... Взволнованный голос часового:
   - Стой! Не пущу...
   - Буди боярина - лодки!..
   Андрей Воронцов вскочил, как будто этого и ждал. Схватил оружие - шагнул в снежную круговерть, бросил на ходу ватаманам:
   - Подымай полк!
   Побежал к реке. Остановился у края воды, подставил ветру, снегу бороду, прислушался: к шуму вьюги, шелесту шуги о ледяной берег прибавились отчетливые звуки бухающих по воде весел. По реке катились широкие пологие волны - желтая, как каша, шуга не давала разгуляться им. В 10-15 шагах ничего нельзя различить. Шум весел по воде приблизился, и неожиданно появился нос лодки с воем в железной шапке, с непривычно большим луком. Вой привстал и что-то выкрикнул - лодка повернулась против течения, показала всех сидящих в ней: двух гребцов, кормщика, троих с луками на дне лодки, седьмого на носу.
   Показались и, так же развернувшись, встали рядом еще две большие четырехвесельные лодки с полутора десятками лучников в каждой.
   "Неужто хотели напасти?.. - вспомнился рассказ, как 34 года тому назад сорок вятчан, переколов сторожей, пробрались в лагерь ярославского князя и похитили его с женой... - Меня они и красти-то не будут - прирежут, как борова!.. - холодные мурашки защекотали спину. - А как тогда государево дело?! Погибнет вместе со мной!" - подумал боярин, злясь на вятчан и восхищаясь ими...
   - Кто такие? Кто голова? - спросил голос с двухвесельной лодки.
   - Великокняжеское войско - не видишь! - рявкнул подошедший сотенный Аникий: высокий, черноволосый, с нездоровым блеском в горящих темно-карих глазах - сегодня он почувствовал себя плохо: боль в груди, кашель - тело горело, а сам мерз.
   Андрей Воронцов оглянулся - стояли его вои: у всех озлобленные лица, некоторые больны. Он с усилием подавил нахлынувшую ярость.
   - Эй, люди русские, я воевода - подъезжайте... Поговорим...
   - Мы-то русские, а кто вы - не знамо, - ответил ехидный голос.
   - Русские мы...
   - Русские - глаза узкие, - смеялись в лодках.
   "Нет, не пристанут... Повернут и уйдут... Надо что-то придумать!.." - боярин повернулся к своим.
   - Дружина! - мощный голос боярина одолел шум ветра. - Всем отойти от берега на полет стрелы!.. Ефимка, нА мое оружье - сбегай борзо за железной шкотулкой... Я поеду, - обратился к русским сотенным, - берегите Георгия. Как только переправлюсь, - пошлю за вами паром, лодки... Обоз не утопите! Ты, - пальцем на сотенного Федорова, - останешься за главу. А теперь отойдите! - еще раз приказал боярин Андрей Воронцов.
   Вернулся десятник, подал боярину железную шкатулку. С лодки с удивлением и интересом ждали, что будет дальше.
   - Эй вы, в лодках! Ну-ко, подойдите-ко ко мне, великокняжескому послу, надо к вашему воеводе переехать, - повелительно-грозно крикнул боярин, нахмурил кустистые седые брови. Он не раз был свидетелем, как трепетали и лебезили при имени великого князя не только русские, но и иноземцы. "А эти!.. Распустились, своевольничают вдали от великокняжеской руки!.. Жаль, не поставил покойный государь Василий Васильевич, - боярин перекрестился, - своего наместника - хотел ведь, то-то бы счас было: по-другому сплясывали б при имени московского великого князя вятские лапти..."
   С одной четырехвесельной лодки что-то сказали, и двухвесельная развернулась, стала медленно приближаться к берегу.
   - Мотри, какая непогодь - утонешь, - усмехнулся, щуря синий глаз, молодой вой с рыжей бородой; уступил боярину место на носовой части лодки.
   Два весла, как два бревна - так обледенели, приподнялись и бухнули в воду, пытаясь снять лодку с ледяного берега. Корма страшно осела, и Андрею Воронцову показалось: все, канут они под серо-желтую кашу сальной шуги. "Тут, наверно, сажени три глубины!.. Далеко от матерого берега", - подумал боярин, бледнея скулами и крыльями носа.
   Весла еще раз взбуравили воду, и тяжелая обледенелая лодка резко спрыгнула, закачалась на длинных пологих волнах.
   Сидящий на корме осторожно развернул лодку, направил на противоположный берег. Зацарапала шуга, зажурчала темная вода, растолканная ледяным носом.
   Боярин осмотрелся, железную шкатулку положил на колени. На дне, в такт качающейся лодке, плескалось ледяное месиво: вода, молотый лед. Ветер стихал, снег - реже, но берегов все равно не было видно. "Как они, черти, дорогу чуют? - но тут же догадался боярин: - По ветру..."
   - Ну-ко, ребята! Сколупните-ко лед, а то со страху кое-кто на берегу уж крестился, - белозубо заулыбался кормщик.
   Гневно глянул на него Андрей Андреевич. Трусом он никогда не был - "что Богом предопределено, того не минуешь", - но, если честно, то где-то под сердцем все же холодило: "А вдруг утонуть суждено?!" - но, второй раз глянув на молодое, добродушно улыбающееся мужественное лицо кормчего, с русой подстриженной курчавившейся бородкой, отошел.
   Так же, по-хорошему, улыбались и остальные - внешне похожие: крупные, плечистые, с соломенно-золотистыми волосами, в железных шапках, надетых поверх меховых; на плечи свисали кольчужные оплечья. Под короткой дубленой шубой у многих угадывалась кольчуга. "В таком шеломе и одежде легко и надежно в бою, и не холодно".
   Лучники, сняв железные шапки, зависнув над водой, ножами - похожими на короткие мечи - стали скалывать с бортов лед. Лодка накренилась, закачалась.
   Боярин Андрей Воронцов смотрел на молодых вятских воев, и сердце его совсем оттаяло: "Здесь больше русских, чем в других русских землях!"
   Он приметил, что во многих княжествах, землях - особенно в полуденных - все меньше остается белоликих людей. "Испоганили русскую кровь татары: нет-нет, да и появляются среди русских с темным обличьем, низкорослые... Не зря старики говорят: если уж попала татарская кровь в чей-нибудь род - не переборешь... Но хорошо хоть дух-то наш крепче: похожие обличием на нерусских, духом остаются такими же, как и русские с славянским обличием...
   А почему татарин с русскоподобным обличьем - ведь немало женщин и малых детей уводят в полон, чтобы улучшить род, - все ж остается татарином? - спросил себя - сам и ответил: - Это потому, что нет у них русской души. Видать, русская душа не может быть поганой - вот и не прививается!.. - но вдруг блаженство сошло с его лица, он растерянно зыркнул и, сунув руку под кожух, перекрестил грудь... - Прости меня, господи, совсем тебя забыл!.. Что я, великогрешный, глаголю - все люди едины, одного рода, Бог создал... Мы же Русь - Третий Рим и должны объединить все народы, живущие на Русской земле, в единую империю!.. Где все люди равны будут... Не зря же нашими пращурами к нам, с божьей помощью, византийская вера привезена..."
   - Так думал Андрей Андреевич, приближаясь к берегу.
   Пристали, где к реке выходил голый, глубокий широкий овраг, по дну которого, разрезав толщу грязного снега, вился черной змейкой ручеек. Пробившись до большой воды, он растекся ледяным озером.
   На берегу ждали: горели костры, вокруг которых толпились вооруженные люди. Отдельно расположился небольшой конный отряд.
   Подошли и другие лодки. Из одной вышел седобородый муж: боярин, судя по богатой одежде.
   "Наверно, сотенный", - решил Андрей Воронцов. И угадал: это действительно был сотенный подвойский ватаман, но не из бояр.
   - Федот, - позвал подвойский. Вой не спеша, вразвалочку, серьезный, подошел. - Скачи к воеводе, скажи, что московский гость-боярин жалует. Пусть сани шлет.
   Федот вмиг ожил, подбежал к одному из коней, отвязал, легко и красиво кинув тело в седло, круто развернулся и - с места в галоп, вверх по полого поднимающейся по склону оврага дороге - в город.
   Ветер стих, редкие снежинки медленно падали с протончившихся туч; кое-где сквозь них просвечивали узкие голубые, как свежевыкрашенные, полосочки небесной тверди. Видимость улучшилась, но противоположный берег не разглядеть.
   Боярин отвернулся от воды, начал смотреть на дорогу, проложенную по правой стороне оврага. Краем глаза поглядывал на вятчан, горделиво и оживленно беседовавших друг с другом, изредка бросая на нежданного гостя любопытные взгляды.
   ...По дороге лихо спускались одноконные ездовые сани.
   Вот мышастой масти жеребец, обежав вокруг боярина, остановился.
   - Тыр-р-рр!.. - Федот-извозчик оскалил зубы, подмигнул боярину.
   "Али показалось?! До чего ехидный этот рыжий! Хотят, как бабу, на саночках прокатить! - со злостью думал Андрей Воронцов. - Если тот, сивобородый, не сядет со мной, не поеду - лучше пехом..." Но вятский сотенный подошел, сел и чистым сухим голосом пригласил:
   - Садись...
   Московский боярин уселся на высокий бурый ворс медвежьего тулупа, вытянул ноги - только сейчас почувствовал, как сильно устал, и, хотя смущала непривычная езда, захотелось спать. Зевнул, по привычке перекрестил рот и, пересилив себя, стал смотреть по сторонам.
   По мере того как поднимались, слева стали вырастать как из-под земли побеленные снегом шатры башен, тесовые навесы городков, внешняя их сторона, и, всмотревшись, он увидел вместо деревянных каменные стены! - такого не должно быть, воевода точно знал, что Хлыновский кремль деревянный. "Неужто кажется? Теряю разум!" - испугался боярин и начал отчаянно креститься, шепча:
   - Свят, свят, свят!.. Прости меня, господи, многогрешного - дай исполнить великокняжеское порученье!..
   Сотенный, перехватив его полоумный взгляд, отодвинулся, насколько позволила повозка, стал высматривать, чего испугался его спутник. "Што за боярин - на каждом шагу молится!" - с неприязнью подумал подвойский ватаман Игорь Голубов об Андрее Андреевиче Воронцове, не найдя ничего такого, от чего можно было пугаться.
   Между тем повозка шагом поднималась - видны уже основания городков, башен, припорошенные снегом, и... боярин углядел на углу шестигранной башни отлетевшую глиняную штукатурку, а под ней дерево!..
   ...Такое непристойное ругательство исторглось из уст московского посла, что подвойский, пораженный услышанным, подумал: "Не того ли он - не блаженный? То молится, то богохульничает!.."
   Поднялись, въехали на большую площадь, отделяющую кремль от посада.
   Особняком стояли лавки и дома торговых людей. Толпа по-зимнему одетых и, судя по овечьим дубленкам, в большинстве бедных чернолюдинов: мужиков и женщин с детьми - зевала на боярина.
   Сани свернули налево. Копыта коня гулко застучали по обледенелым бревнам переходного моста через ров.
   Кремль вблизи оказался внушительным: высота стен достигала 4, башен - 5 саженей. Мост, по которому въезжали, был подъемный: поднимаясь, запирал входные ворота башни. Получались двойные двери; снаружи толстые бревна моста, изнутри дубовые ворота кремля. "Пороками не прошибешь!" - приятно удивился Андрей Воронцов.
   Попав в кремль, боярин увидел весь Хлынов: неправильный большой шестиугольник с семью башнями.
   Прямо внизу, слева, в углу стояла четырехгранная башня, справа - шестигранная - это восточная сторона; как догадался - на краю высокого берега Вятки. От нее с двух сторон вверх уходили изогнутые посредине под тупым углом на внешнюю сторону северная и южная стены кремля. На углах приросли приземистые, как грибы-великаны, четырехугольные башни.
   С внутренней стороны стены были не замазаны глиной - высотой не более 1-2 саженей от земли. Замыкала кольцо-шестиугольник западная сторона, обращенная к площади, к посаду - с тремя шестигранными башнями (Никольской посредине - главной - с Большими воротами - по ней въехали в Хлыновский кремль).
   В нижней части, справа, отгороженные острогом, темнели полуземляные строения. "Темница", - понял боярин.
   Чуть выше красовалась позолоченным крестом и серебряной маковкой церковь. Рядом большая хорома, в тереме которой на окошках поблескивало стекло! Большая часть города - жилая - лежала по левую руку: простые избы, дома мастеровых, огороженные вместе с хозяйственными постройками, выделялись боярские хоромы; в чьем-то дворе сверкнула крестами домовая церквушка.
   Все выглядело мощно, красиво и надежно. Много было людей: мужчин, женщин, детей и воев. Андрей Воронцов не ожидал увидеть Хлынов таким: большим, многолюдным, с неприступным кремлем; и вновь почувствовал, как силы и уверенность возвращаются к нему: город пришелся по душе. "Вот здесь мне жить, собирать полк и с ним идти на рать с самым страшным, безжалостным, люто презирающим нас, русских, врагом... Может, будет это моя последняя... - он широко перекрестился, больно толкнув соседа. - Лишь бы вятчане не зауросили, смогли собраться к походу... Набрать полк!" - думал боярин, подъезжая к большому, по внешнему виду только что отстроенному воеводскому дому.
   Вятка. Быть или не быть походу?!
  
   Д
   ва бородатых вооруженных сторожа-воротника открыли ворота и впустили возок в просторный чистый двор.
   С крыльца сбежал в серой волчьей шубе, в белоснежной лисьей шапке вятский воевода. Широкими уверенными шагами он подошел к возку, поклонился малым поклоном.
   - В здравии ли великий князь Иван Васильевич?.. Легка ли дорога была?..
   Помог встать гостю.
   Боярин Андрей Андреевич достойно ответил, глядя на напряженное лицо Константина Юрьева; вскинул руки - обнял, три раза поцеловались.
   - Государь велел облобызать тебя при встрече...
   В больших умных сине-голубых глазах воеводы вспыхнула радость, лицо смягчилось. Взяв за локоть, повел боярина в дом.
   На следующий день после получения повелительной грамоты великого князя с личной припиской на отдельном желтом листке бумаги, вложенном во внутрь закрученной в трубочку пергаментной грамоты, опечатанной свинцовой печатью, Константин Юрьев собрал в Думном доме бояр. Ни сотенных, ни больших житьих людей, кроме Игоря Голубова, не пригласил - так всегда бывало, когда решались важные государственные дела.
   По мере знатности и богатства уселись бояре на лавки вдоль стен. У дальней стены с квадратными окошечками, пропускающими лишь зеленоватый свет, за тяжелым столом напротив думных мужей сели: воевода Константин Юрьев, его товарищ и московский боярин Андрей Воронцов. Отдельно, около выхода, в полном вооружении, сидел подвойский ватаман Игорь Голубов, как всегда аккуратно и красиво одетый. Думный дом был оцеплен охранной полусотней.
   Бояре нет-нет да косились на подвойского: "Тебе-то што здесь делать - иди на улицу - сторожи..."
   Андрей Воронцов сидел довольный. Все складывалось удачно: вятский воевода умный, толковый, искренне обрадовался походу, обещался живота не пожалеть - исполнить великокняжеское повеление; московское войско переправилось, устроилось - правда, не в кремле, но это временно.
   Вчера, после встречи с воеводой, их увел к себе боярин Павел Богодайщиков - вон он, ближе всех сидит: небольшой, толстенький, черными масляно-плутовскими глазками поблескивает да свою смоляную бороденку подергивает. Напоил, накормил. Кроме меду подсласту угостил красным вином, в мовницу все втроем сходили...
   Воевода сказал, зачем собрал думу, подал знак своему товарищу.
   Игнат Репин развернул великокняжескую грамоту, приветливо улыбнулся и высоким голосом начал читать.
   Андрей Воронцов знал содержание грамоты, тайной приписки. В грамоте государь Иван Васильевич повелевал своим вотчинникам-вятчанам идти большой ратью на Сарай - столицу Орды, чтобы упредить хана Ахмеда, собирающегося напасть на Московскую Русь; там же требовал, чтобы воеводой был Костя Юрьев (усыновленный племянник ныне покойного воеводы вятского - ярого сторонника Москвы)... Напоминает вятчанам о присяге, которую они дали великому князю Василию II в 1459 году "на всей его воли"...
   И о том, что по духовному завещанию отца, Василия II, Иван III наследовал в 1462 году Вятскую землю как "вотчину" великокняжеского дома.
   В приписке государь предупреждал, чтобы о предстоящем походе "известно не было... Готовьтесь будто Двинские земли воевать..." Сказано о Новгороде, о Казимире IV... о том, что собирается Иван III воевать на будущий год Новгород и его земли...
   -... Для подмоги и совета посылаю мово ближнего боярина Ондрей Ондреевича со своим двором... - продолжал читать товарищ воеводы. - Вместе с ним посылаю освященный стяг с ликом Георгия... татар-ведомцев и кормника Ваську Борта...
   Обещал великий князь три года после похода не тревожить вятскую землю, не брать дань...
   Закрутился боярин Павел Богодайщиков - глаза злые, недовольный.
   "А-а, вон ты каков, "потомок греческих богослужителей", - как вчера, захмелев, он называл себя. - Татарин ты, а не грек! Правильно сделали, что до поры до времени не сказали, что в грамоте пишется, а то ты взмутил бы воду!" - подумал Андрей Воронцов, начиная сердиться...
   Кончил читать Игнат Репин. Дума примолкла. Ждали чего-то...
   - Что скажете, люди? - спросил воевода, каменея лицом.
   И вдруг: заговорили, зашумели все.
   - Давайте по одному, - потребовал Константин Юрьев.
   - Я скажу!.. - встал Павел Богодайщиков. - Мы с Пахомием две ноги Вятки - на нас стоит. Он, - указал на боярина Лазарева-старшего, - железо варит; у меня - люди, мясо, жито... Нам с ним ответ держать за всю землю Вятскую. Рядом с ним сидевший Пахом Лазарев - типичный русский: высокорослый, с широкой русой бородой - согласно кивал: "Эдак, эдак". - Богодайщиков продолжал: - Мы против бусурман; за Веру и Землю нашу готовы головы сложить, но кто ж тогда через три года будет московскому князю дань платить, помогать ему ратовать?.. - Богодайщиков вздохнул глубоко, оглянулся. - Нам это дело с умом надо делать: штобы польза была, а не урон, не погибель - а так пустое... Надо силой окрепнуть, оправиться от ран татарских - ведь ни одного целого села, деревни... На ноги встать, а не губить себя... Костя! - обратился он к воеводе. - Расскажи московскому боярину, как земля наша обнищала... Сможем ли большой полк набрать, вооружить, обуть и кормом снабдить?... Нет, не сможем! - и предложил: - Давайте отпишем о наших бедах - он поймет - отменит поход... - под конец не выдержал: закричал визгливым, неприятным голосом: - Мы, русские, православные, не можем уподобиться диким кочевникам и идти на разбой... вот если они к нам придут - другое дело!..
   Выступили еще несколько бояр - тоже против похода. Старший Лазарев встал, одернул бороду и спокойно, убедительно объяснил, что не хватит железа для оружия...
   Бояре были против похода - шум, крик, даже угроза послышалась из рядов. Кто-то заорал:
   - Людями нас обзывают... Тут нет "людей" - одни бояре!..
   Другой еще злее, с ненавистью:
   - Ездят, указывают, как жить, что делать... Мы не в Московии живем, а на своей дедовской земле!..
   Воевода, напружинившись, сжав кулаки, гневно смотрел на перекошенные рты, взлохмаченные бороды, красные потные носы, черные горлатные шапки, мелькающие рукава шуб.
   Все верно: большую рать не собрать. Но не помочь Московской Руси не можно!.. На будущий год великий князь будет воевать Великий Новгород - пора их, христопродавцев, заключивших тайный договор с Литвой против Москвы, Руси, наказывать. Вот до чего дошло - Марфа Посадница и в Сарай направила послов: просит помощи, а татарам того и надо - всю Русь опустошат, ограбят... "Мы, Вятка, - Русь, Московского княжества вотчина, что делаем?! - мешаем... объединению русских земель... да что мешаем - вредим; не выйдем в поход - поможем врагам Русской земли!.. Эх! Если бы велено было сказать о готовящемся походе на Новгород... О Казимире... о великих чаяниях Ивана III об объединении Руси - поняли бы, какая опасность грозит всему этому, не нанеси - пусть ценой жизни - упреждающий удар Хану Ахмедке. - Озлился: - А почему только о себе думают?! - Не хотят пожертвовать собой для всей Земли!.. - гнев начал горячими волнами заполнять грудь. Вот уже перехватило горло, еще немного - тугим мешком ударит по голове, и тогда...
   Воевода увидел подошедшего, седого мудрого подвойского Игоря Голубова, его пронзительно-трезвые глаза (подумал: "Как могут трезветь в минуты опасности человеческие глаза?") - самого уважаемого и единственного друга среди больших людей. Вспомнились великокняжеские слова из потайной грамоты: "Не быти походу на Сарай и победе не быти, и великой единой Руси!.. Поднимай землю вятскую до последнего мужа русского!.."
   ...Что творилось в душе у воеводы, Андрей Воронцов уловил, понял по безумно-бешеным глазам: "Не осилит он бояр своих... Лекше с татарвой воевать, чем с вятскими спорить!.. Надо счас же образумить этих мужиковатых бояр, - подумал Андрей Андреевич, медленно поднимаясь с лавки. - Всю жизнь готовился к этому, ждал! Нельзя упустить такое!.. Видит бог, о походе на Новгород придется сказать..."
   Воевода опередил московского боярина: вскочил, некоторое время смотрел, грозно насупившись, на кричавших - ждал...
   Взмахнул десницей - рявкнул:
   - Тихо!.. Разорались! Обижаетесь, когда людями называют, а сами?! Чернолюдины на базаре так не ведут себя, как вы, бояре-мужи! - еще раз обвел сидящих грозным взглядом и заговорил, выкатывая, как валун, каждое слово:
   - Я мог с вами и не держать думу - все слышали государево слово!.. Поход должен быть, и он будет!.. Вы, как новгородцы, больше думаете о своих доходах, о мошне, а не об общей пользе, не об обилии Русской земли... Тут, - воевода повысил рокочущий бас и его голос загремел, забился в душной избе, - тут кричал один, что мы, русские, уподобляемся татарам и собираемся идти в разбой!.. Не хотел говорить, великий князь просил... думал, вы так... Не только пойдем на татар, чтобы упредить их: отбить охотку пойти на Русь, Москву; но не дадим им объединиться с Казимиром!.. Татары не пойдут, и ляхи задумаются, не посмеют одни. Мы нашу Землю, язык идем спасать, а не в разбой!..
   Боярин Андрей Воронцов перекрестил живот себе под столом. Облегченно потея, подумал: "Ладно, хоть про поход на Новгород не сказал..."
   Константин Юрьев потупил глаза, опустил голову и - скорбно:
   - Много крови придется пролить, может, головы сложим, но татар должны побить... Иначе будем прокляты, виновны будем, что не предупредили большую войну...
   - Однем не одолеть татарина! - обиженно-упрямый голос с заднего ряда.
   - Да-а! Однем не смочь...
   Вятский воевода побледнел, смахнул со лба крупные капли пота:
   - Да вы что?! Ничего не поняли?
   Молчание. Только слышно сопение носов, покряхтывание и шелест одежды - это страшнее, чем крики. С места, не вставая, взмутнул тишину Пахом Лазарев:
   - Не гневись, великий боярин, и ты, Костя, не петушись - не пойдет народ... Дайте ему пожить спокойно, без рати... А забижать себя не дадим: придет злая сила - ответим силушкой, как дедами на Руси заведено!..
   Поднялся, уперся грузным телом на стол Андрей Воронцов. Глаза - лед, рот приоткрыт, губа трясется. Воевода и московский боярин стояли рядом. Все заметили, как они, несмотря на разницу лет, схожи...
   - Сядь... Я сам с ним... - прохрипел Андрей Андреевич. Глянул жутким леденящим взглядом.
   Бояре опустили головы.
   - Верно сказал воевода ваш - вы хуже чернолюдинов... Вы подобаетесь новгородским антихристам, ставящим казну свою выше народа своего, Руси святой... Как вас еще упрашивать исполнить государево повеление?! - голос стал крепнуть, исчезла хрипота.
   - Кто против похода, тот не христианин, не русский и Богом даденной властью - великим князем - будет убран с дороги как враг Отечества!.. И вместо воеводы будет у вас великокняжеский наместник... Поход, считайте, начат - подготовка к нему - это уже начало похода, и от того, как подготовимся, зависит судьба его... - и закончил совсем мирно, даже улыбнулся с усилием: - Добычу - она должна быть богата - вам дадим: каждый получит столько, сколько гривней вложил для полка...
   - Некому будет добычу-то делить, - уже обреченно-смиренно крикнул Павел Богодайщиков.
   - Не хотел говорить - от воеводы прятал, да ладно уж - выну, - насупил Андрей Андреевич кустистые брови. - Вместе с нами пойдут нижегородцы: они весной выйдут на Волгу - сольемся в единый полк... Устюжане подсобят...
   Одобрительный гул прокатился по рядам:
   - Раз так - другое дело...
   Дума решила согласиться с повелением великого князя; собрать большой полк, вооружить его и весной на судах выступить в поход.
   Вятка. Подготовка к походу
   П
  
   олночь. На улице снег, первая метель, а в низенькой широкой горнице тепло, светло от свечей, душно; пот льется с гостей; шубы сложены в углу, на сундуках. За длинным столом на навощенных лавках сидят: воевода с московским боярином, товарищ воеводы, подвойский ватаман, великокняжеский кормщик, вятские и московские сотенные. Среди них, как ворон среди гусей, Мишка-мурза.
   Только что держали совет - обговорили, как к походу подготовиться - и теперь облегченно и весело разговаривали, пили, ели, никто не был пьян. Шутки, смех, хлопание по плечам... Поднялся воевода.
   - Пустим братину с хмельным медом по кругу за великого боярина Ондрей Ондреевича - пусть здравствует!..
   Каждый делал глоток, передавал чашку с медом соседу, заедали: моченой брусникой, холодным вареным мясом, запивали с деревянных мисок горячим хлебовом, тащили руками в рот квашеную капусту... Чавкали рты, рвались под крепкими зубами жилы, хрустели хрящи, свистели обсасываемые мослы...
   Затем пили за победу, еще раз за здоровье государя московского, за Русь единую, великую...
   Под утро, весело крестясь и благодаря хозяина-воеводу и Бога, ушли.
   Константин Юрьев проводил боярина Андрея Воронцова в свою истопку. Спать воеводе не хотелось - видел, что и боярину не до сна: чем-то обеспокоен, недоволен.
   При красном свете лампады - сидели: Андрей Андреевич на постели, около стены, вятский воевода на лавке - напротив.
   - Может, перед сном еще по глоточку?.. - Константин Юрьев приподнялся.
   - Нет, согрешу: пьян буду, - отказался боярин и попросил: - Посиди... при всех не стал говорить... Тебе скажу...
   Я бывал в Сарае... Конечно, Сарай смотрел: что, где... чем, как Орда живет... Чего смотришь? Я ближнее место к государю не мозолю, как некоторые, а ратую за Русь и, как видишь, не только мечом...
   Воевода, упершись локтями в стол, держал себя за бороду; глаза восхищенно вспыхнули - слушал.
   - Костя, тех людей мало будет... Нам нужно 150-200 судов-ушкуев построить, оснастить и посадить в них 4-5 тысяч воев.
   - Нет столько людей в Вятке, даже если призвать верховых мари-язычников! - воевода охнул.
   - Знаю, потому и не говорю при всех - боюсь, что и тех, кто есть, не возьмем - посмотри на бояр, как они бесятся, хитрят... Надо нам, Костя, самим поездить, поговорить с народом - что поделаешь, не велел государь говорить, но придется... - беру грех на себя - правду сказать, а чтобы слух из Вятской земли не вышел, сторожей поставим по окраинам - все равно приготовления не скрыть... - боярин прилег на шубы, уставился в потолок, где колебались тени от свечей. - А мари-язычников не возьмем. Язычники слабы духом и легко гибнут - я знаю их... Ну, а с низовыми - как говорили: помогут на Каму выйти.
   - Я читал, 96 лет тому назад полторы тысячи новгородских ушкуйников уже ходили на Сарай... Так же, весной...
   Андрей Воронцов сел, глаза ожили.
   - И что?..
   - Пали... Все до единого.
   - Сарай-то взяли?
   - Не знамо. Одни пишут, что взяли, другие - под стенами погибли...
   Боярин отвернулся - глаза потухли, прилег на бок.
   - Врут! Нет там стен, а только забор глинобитный построен, чтоб комонь не одолел... Да, новгородцы - тогда не то, что счас, - они опора Руси были... Знал об этом, думал, новое скажешь - вон ведь сколько знаешь, как про древние государства, народы-то рассказывал у Богодайщикова...
   - Прости меня, грешного, Костя! - В узкую, необитую низенькую дверь истопки протиснулся со свечой Пожняк. - Там к тебе скоровестник. Говорит, борзое дело...
   Боярин насторожился, воевода недовольно сморщил лицо:
   - Пусть заходит...
   Вошел молоденький, высокий белоголовый вой, поклонился малым поклоном и, покраснев от смущения, смело заговорил:
   - По тайному делу к тебе, воевода, - велели передать в ухо...
   - Говори! Все свои.
   - Только тебе скажу, - насупился юноша. - Десятник Иван Заикин эдак велел.
   - Иван Заикин?! Пошли!.. Ну, говори! - потребовал воевода в темной горнице.
   Вой зашептал:
   - Воры бежали... Один сторож убит - остальные трое не знамо...
   - Все?!.. Все ушли?
   - Все: два десять и три...
   - Ну!.. Ловили?
   - Укрылись у боярина Богодайщикова. У него там вельми много людей - костры во дворе жгут. Отгородились рогатинами - никого из наших воев к воротам не пускают...
   У Константина Юрьева загорелись глаза в темноте.
   - Как тебя звать?
   - Митяй...
   - Ты ничего не путаешь?!
   - Как можно, воевода!..
   Вернулись в истопку. Боярин сидел на постели, свесив ноги, настороженно ждал. Было слышно, как к морозу потрескивала свеча в руках Афоньки Пожняка, капал воск на пол, подвывал ветер в трубе.
   Андрей Воронцов задрал взлохмаченную бороду:
   - Что?!
   Константин Юрьев сказал.
   Боярин Воронцов вскочил, начал одеваться, бешено вращая глазами. Оделся, перекрестился.
   - Что зырите?! - испугался думаете?.. Да, испугался - не за себя! - тряхнул за плечи воеводу: - Что думаешь делать? Вызвал подвойского? Нет!.. Поздно. В любое время выйдут, поднимут Хлынов, чернь, а нас тут... - и начал спрашивать, моргая глазами, у воеводы, у Митяя: где, сколько воев; выходило вместе с кремлевскими сторожами, подвойскими, которые на карауле были, около полусотни.
   А сколько тех?
   ... В сенках, горнице - шум, топот, стук падающей скамейки.
   Боярин забегал, нашаривая оружие...
   Воевода кинулся к дверям и столкнулся с Игорем Голубовым - за ним стояли: огромный сотенный Евсей Великий и два десятника.
   Спокойные, трезво-мудрые глаза смотрели на Константина Юрьева.
   Все знал о Игоре Голубове, кроме одного - "о страшном грехе",  о котором обещал он рассказать перед смертью...
   "От той великой греховой тайны, наверное, такой у его дух и смелость, - подумал воевода, пропуская подвойского. - И в Бога-то верит как-то по-другому: говорит, что Бог един - нет ни христианского, ни мусульманского, что, сотворив Землю и все живое, не вмешивается в людские дела..." Но в церковь ходил, молился... - как все.
   Таинственно-волевой взгляд подвойского помог воеводе собраться мыслями, утвердиться душой. Константин Юрьев тряхнул головой, посмотрел на Игоря Голубова.
   - Что думаешь делать?
   У боярина Андрея Воронцова белели крылья носа, скулы - ждал, что ответит подвойский ватаман.
   - Дай мне, Костя, всех, кто есть, - собирать некогда да и... Я возьму Павла, воров и его людишек порублю, если не покорятся... - и, чуть наклонив голову, - вежливо Андрею Воронцову: - А ты, великий боярин, заведи своих воев в Кремль - с татарами сам, русских - мне...
   Тени прошлись по лицу великокняжеского посланника, но осилил гордыню, и, чтобы не потерять честь:
   - Ты, воевода, сам иди с ним, да смотри: Богодайщикова живого мне!.. - и пошел, около дверей остановился, повернул голову. - Надо в церковь, к десятильнику Моисею, - пусть божьим именем подымет народ против татар, благословит на священную рать с погаными...
   По всему Хлынову прошелся розыск - обошлось без большой крови, пятерых воров - сбежавших - убили. Полтора десятка покалечили, полсотни, среди них и житьи люди, заперли в темницу.
   Боярина Павла Богодайщикова на санях, под стражей, отправили в Москву: там решат, что с ним делать...
   К полудню колокольный звон стал созывать хлыновцев на церковное вече. Народ - в шубах, дубленках, сыромягах; старые, молодые; мужчины, редко - женщины, - избитый, обманутый, злой - полз к городской церкви Воздвижения Честного Креста - рядом с Думным домом.
   Знали, зачем зовут: "Хотят поднять народ в поход - как кусок мяса кинуть, - как в позапрошлом году... Большим людям - злато, серебро, а нам кровь лей!.. Хватит! Ходили на Казань - устали... Ребенки у нас сиротеют, по миру ходят!.."
   На церковной паперти стояли десятильник Моисей, воевода, боярин Андрей Воронцов, несколько вятских думных бояр, попы; ниже - охрана. Колокол смолк. Десятильник взмахнул рукой, два богатыря-попа подняли над головой вятскую икону-хранительницу и спасительницу Земли - Вятскую Богоматерь.
   - Во имя отца и сына и святого духа!.. - начали всеобщий молебен.
   - Дети мои! Православные, - полетел нестарческий, могучий голос десятильника Моисея... - Черные тучи поганых собираются на нас... Не Казань, а Орда! Вновь огнем и мечом пытаются искоренить Русь, православную веру нашу... Великий князь, митрополит послали к нам освященный стяг с ликом Георгия Победоносца и повелевают идти полком на Сарай - учинить там разор царю, чтобы не смог в то лето пойти на Русь... - говорил святой Моисей об угрозе со стороны Новгорода и Литвы, Польши. - Вот почему великий князь нам мало дает воев... Говорил о турках, которые взяли Царьград - сердце православия... - Теперь режут братьев-болгар... Единственный православный престол остался в Москве, и мы должны защитить его, а значит - себя...
   Погано великий грех ляжет на нас, на наших детей и внуков, если не сделать это: предадим дедовские свычаи и обычаи...
   Кончил Моисей. Люди молились, но по-другому: с ясными лицами - в глазах разум. У каждого вернулось достоинство человеческое, развернулась, выпрямилась русская душа: высокая, необоримая - чужому непонятная.
   Велел слушать воеводу.
   - Братья и сестры! Бояре думу держали, порешили весной пойти на татар - воевать с ними... Упредить войну на ихней земле...
   Но некоторые предали... Нашлись такие и среди вас. Мы поступили с ними как с предателями!.. Сколько можно терпеть унижений и бесчестий от татар?.. Позор и стыд нам!.. Мы сыны единой Земли, русские - нам Богом предопределено навести на Земле мир, справедливость и братство - объединить народы в одну великую семью... А сейчас - каждый знай свое место: боярин ли, простой холоп! Но - перед Богом мы все равны!..
   Уже под радостные крики выступил великокняжеский посланник:
   - Всем, кто идет в поход, великий князь отменяет долги на три года и три полных лет велит работать на себя... Все, что возьмете в походе, - дадим вам: живите, радуйтесь...
   Подняли хоругви, иконы, развернули Георгия Победоносца, бухнул большой колокол, затренькали переливами малые. Перекрывая колокола, надрывая голос, десятильник Моисей закричал:
   - Поклянемся пред Святым Георгием, что на своем корму отработаем на постройке ушкуев, станем холопами воеводы, а весной выйдем в поход - убережем Русь, веру нашу от разбоя поганых, вызволим из Орды полонян... Целуй крест!.. - закрестился, чмокнул, приподняв с груди, свой крест, запел молитву. Все попадали на колени, сняли шапки, целовали холодный обжигающий металл: железо, медь, серебро; бояре - золото.
   По всей земле Вятской прокатилось церковное воззвание, поднимая народ за свою честь, свободу и независимость...
  
   Прошло более месяца, как воевода с боярином Андреем Воронцовым, взяв с собой охранную полусотню, метались по городкам, селам, деревням. В Хлынов, Орлов, Кокшару и в Верхнюю Слободу шли работные люди, посошная рать. Везли корм, одежду. Каждого распределяли в сотню, устраивали в избу, двор. Начали рубить строевой лес, возить на берег Вятки, где тут же, среди костров, деревья разделывали - нужно было успеть настроить корабли - ушкуи, и много.
   На этот раз Андрей Андреевич Воронцов остался в Хлынове - смотреть за всем этим...
   Воевода с товарищем своим, с двумя десятками воев и с возчиками на девяти порожних санях-розвальнях выехал за железом в Песковку к Пахомию Лазареву и в Усолье за солью - без них нельзя - они всему голова.
   Константин Юрьев не просто хотел взять запасы железа и соли, но и наладить их производство, чтобы в течение зимы обеспечить ими себя.
   Санный путь по реке еще не укатан, на лед выходить опасно, поэтому ехали по берегу. Идти было трудно; лишь на восьмой день подошли к Летке - притоку Вятки.
   Тяжело лошадям, людям. Морозные дни сменились метелями со снегом - потеплело, но лучше бы колючий снег, холод...
   Впереди ехал, протаптывая дорогу, Иван Заикин с десятью воями, за ним воевода, Игнат Репин; замыкали пустые подводы, запряженные цугом - девять пар, снова верховые вои на серых мохнатых лошадках.
   Константин Юрьев сидел на рослом рыжем жеребце, то и дело вытирая с усов и бороды липучий снег - лисья шапка по самые брови. Он с беспокойством всматривался в вечернюю вьюжную мглу: "Скоро ли?.." - но впереди ничего, кроме широкой спины вятского воя и вихляющего зада пегой кобыленки, не видел. "Заездит, эдакий мерин, кобылу! Куда смотрит Иван? Надо в первой же деревне заменить..."
   Караван потянулся на высокий материковый берег, где среди засыпанных снегом елей притаилась деревенька - три избы.
   Чуть ниже по Вятке, на той, правой, стороне - Летка, уходящая своими истоками в полунощную сторону.
   Переночевав, они разделятся: товарищ его, Игнат, с одними санями и с пятью воями поедет в Усолье - в свою вотчину; воевода с остальными - в Песковку...
  
   Быстро темнело. Митяй Свистун вместе со всеми поужинал куском холодного мяса с солью, запил водой и устроился с товарищами на ночлег в сарае-сеннике.
   Оружие сложили (в темноте) в угол. Извозчики, закусив хлебом, улеглись в санях, во дворе, рядом со своими лошадями, укрытыми войлочными попонами.
   Воевода с Игнатом устроились в теплой избе.
   Митяй лег на сено, рядом с ватаманом Иваном Заикиным, укрылся тулупом. Слушал неторопливый, сонный говор воев, шуршание ветра в соломенной крыше, хрумканье и всхрапывание коней.
   Покойно, тепло, дрема начала обнимать тело...
   - Давно я, Митяй, за тобой примечаю - скрытный ты. Переживаешь што?.. Али горе какое?..
   - Што пристали к нему?! Устал парень, пусть спит... Время поспеет - расскажет...
   - Дак ведь сейчас нельзя ничо таить - церковь благословила на поход, а совершивший сие снимет все грехи свои... Нам вместе насмерть биться, а ничо не знаем друг о дружке... Скрываем...
   Митяй не отвечал, только часто и сильно задышал...
   - Знаю - не спишь... Росскажи-ко нам, кто ты есть, - Федот протянул руку, в темноте нащупал плечо Ивана Заикина, затряс, - росскажи!..
   - Тьфу ты! Рыжий черт - весь сон спугнул... На ночь заставляешь ругаться: мужик, а любопытство к чужим грехам, как у поганой ветреной бабы... Росскажи ты уж - коль ему невтерпеж... - легкий смешок волнами прокатился из угла в угол. - Окаянный, всех разбудил!..
   - Кто я есть? Человек есть, - подал хрипловатый голос Митяй и замолк...
   - Ладно уж, договаривай, - недовольный голос десятника. - Ты сейчас воеводский вой - все можно... Я тоже в молодости согрешил... Теперь вот один - вы мне семья, родня...
   - Грешен я пред вами, - продолжил выжалобленный голос Митяя.
   - Скрыл от вас настоящее имя свое. Видит Бог - по своему скудоумию, без умысла, по нужде эдак сделал, грешен пред вами - простите... Не Митяем Свистуном зовусь, а Гришкой, по отцу Семеновым, рода Волковцевых... Я взял имя убиенного татарами дяди своего... Сирота я - отца, братьев убили... Всю родню тож... Мать, сестер увели... Мы с мужиками да боярскими дружинниками поскакали в погоню - в засаду попали, татар поубивали и сами тож...
   - А ты-то живой! - чей-то насмешливый голос из угла.
   - Живой... Дак я вначале тоже умер, - и, боясь, что ему не поверят, поправился, - то есть не совсем - ума только лишился; головой стукнулся - вон какой след остался! - попытался встать Гришка.
   - Оно и видать...
   Дружный хохот грохнул в сеннике. На дворе по-звериному всхрапнули испугавшиеся кони, перевернули возы, порвали уздечки.
   Иван Заикин дернул Гришку, уронил в постель.
   - Жеребцы! Бога не боитесь - ржете перед сном... Угомонитесь!..
   Не все рассказал Гришка...
   В то летнее утро, в праздник Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, с отцом и двумя младшими братьями поехал Гришка в село Спасское: в церковь, на базар. Вместе с ними ехал отцов младший брат со своей семьей.
   Жили они вместе, в новых Волковцах, в пяти верстах от села, на левом берегу речки Гоньбинки, которая огибала полукольцом деревни, Спасское, боярскую усадьбу, уходила на восток. Ниже, в двадцати пяти верстах, впадала в Вятку.
   На берегу Гоньбинки, в полутора-двух верстах друг от друга, выше Новых Волковцев раскинулись: Средние Волковцы - пять дворов; Верхние Волковцы - восемь... Ниже - Мари-Гоньба.
   Все вокруг: земля, леса, луга - принадлежало боярину Гривцову; Спасское было его вотчинным селом. Ниже села, ближе к берегу, укрывшись за острожно-земляными стенами, красовались боярские хоромы с теремами, домашняя деревянная церквушка с позолоченным крестом. Изнутри прижались к стенам длинные приземистые - из старого дерева - амбары, клети, крытые дранкой, конюшни, хлева с сараями - сенниками с соломенными крышами. Отдельно стояли мовницы и курные избы холопов, черного люда.
   Как истинно русские, сильными, выносливыми были Волковцевы. Все три деревни работали дружно - старались выкупиться, вырваться из долговых пут.
   По рассказам отца Гришка знал, что когда-то его прадеду - крещеному, богобоязному - дед нынешнего боярина разрешил на своей земле поставить деревню, дал лес. И вот прошло столько времени, но никак не могут Волковцевы долг вернуть, стать свободными. Растут семьи, множится род, а долг никак не уменьшается.
   Дядя Митяй, по прозвищу Свистун,  женившись, отделился от своего отца и переселился в Новые Волковцы. Жил с ними. В этом году срубил избу: подсохнет, уляжется дерево - поставит себе дом.
   С довольным добрым лицом дядя вел под уздцы лошадь, запряженную в четырехколесную телегу. Его молодая белокурая красавица-жена - тетя Марфа - с годовалым Ванютой сидела на телеге, на мешках с прошлогодним житом.
   Этот хлеб специально оставлен на продажу, чтобы дом поднять, купив лес, срубить конюшню, хлев, сарай - хватит пользоваться братовым!..
   Выехали из влажного росного леса на разноцветными лоскутками лежащие поля спасских крестьян. Ясное, молодое, будто умытое утреннее солнце светило в глаза. Сытно пахло поспевающей рожью. С голубого неба - с округлыми белоснежными облаками с синими донышками - лилась веселая, тревожащая душу, песня невидимого жаворонка.
   По обочинам полевой дороги с глубокими колеями - от колес - стояла стеной рожь, сквозь золотистые стебельки тут и там синели васильки.
   Босоногие братья в коротких портках - одному пять лет, другому - восемь, соскочив с возов, наперегонки побежали в село Спасское.
   Гришку и его отца, шагавших рядом, догнал дядя Митяй, веселый, молодой, темно-русые волосы до плеч.
   - Добрый хлебушко, Семен, уродился у спасских мужиков. Сытно зимушку проживут.
   - У нас тоже не худой - мало ли навозом маслили землю... Эх, Митяй, еще два таких года - и мы бы!.. Лишь бы не захворать, уж мы постараемся, - и отец, смешно закативши глаза, перекрестился.
   Недалеко от Спасского остановились, усердно помолились на покрашенную маковку спасской церкви с золоченым крестом и начали переобуваться: мужики сняли лапти, размотали волглые снаружи онучи, надели сапоги из тонкой телячьей кожи - за полцены им продал-подарил тесть Митяя. Надели новые, пахнущие льном - до колен - белые рубашки с вышитым воротом и подолом, желтые штаны, подпоясались голубыми поясами с красными кисточками, на пояса нацепили гребни. В ушах поблескивало по одной бронзовой серьге.
   Марфа - в нарядном сарафане, золоченые серьги в ушах, серебряные браслеты на руках - осталась сидеть на возу.
   Гришка впервые в жизни так нарядился.
   Он уже жених - семнадцать лет, - отец обещал к осени присмотреть невесту.
   Конечно, родители должны ему выбрать жену - они все ж опытны - жизнь прожили, но Гришка сам нашел; правда, она Марфина сестренка - разрешит ли отец?..
   Не часто встречался с ней, но зато как эти встречи были желанны и радостны, как западали в душу! Все сильнее разгоралось неведомое доселе молодое огненное чувство любви. Он делался как бы сильнее, честнее - хотелось жить, стать бессмертным...
   Он постоянно благодарил бога за эти встречи и молился, чтобы стала она его женой...
   Последний раз встречались на масленой неделе. "Ох, грешен, прости, милосердный Господи, - Гришка отвернулся от отца, взглянул на небо, так похожее на Васенины глаза: та же голубизна, та же белизна белков глаз в облаках, закрестился, - свечку поставлю, только допусти еще разок пообниматься, целоваться - большего не прошу - крещеный, чай, - знаю, не обвенчавшись, нельзя!"
   Позавтракав у дяди Акима, Митяева тестя, - ели творог, сметану, молоко-варенец да рыбу; мужики выпили по чашке меду-"насыти" (Гришку обнесли: "Борода еще не отросла - нельзя!"), отмолившись в церкви, Гришка отпросился у отца погулять по базару: с Васеной был тайный уговор встретиться там.
   В село Спасское - дворов тридесять - на праздник съехалось много народа, и базар был подходящим местом для встречи...
   Торговали под открытым небом. На шестах висели: лапти липовые и кожаные, сапоги, поршни. На лавках лежали: одежда, ткани... В кадках - прошлогодний-хмельной, нынешний-пресный - мед. Выделялись среди толпы плотные, коренастые мари с чуткими настороженными лицами. В стороне лыбились белокурые, рыжие удмурты, держа в руках меха...
   Все можно было купить, продать, обменять: сани и телегу, стальные портняжные иглы и боевой лук со стрелами, лошадь и выжгеля, охотничий нож и сапожные правила. Много было поделок из бересты: от солонки и туесов до писчих листков для письма...
   Шумел, галдел базар на краю села. Где-то пели, переливчато-звонко дудели сопелки; долетали до уха бархатные, уныло-нежные звуки волынки, грустью царапающие сердце...
   Рядом, на лужайке, разноцветная толпа мужиков и баб: оттопывают под плясовые песни вятскую топотуху, кружится разнаряженный веселый люд в хороводе, смеется, радуется, празднует, но не пьянствует - отродясь не было у русских такого - отдыхают после сенокоса, набираются сил для уборки жита...
   ...Встретились неожиданно. Васена первая увидела - засмущалась, остановилась, радостно-стеснительно улыбаясь, затеребила свою длинную золотую косу, не спуская с него влюбленных горящих небесно-лазурных глаз.
   Гришка вдруг остро почувствовал ее взгляд, закрутился - увидел и с глупым от счастья лицом, с сияющими глазами, шагнул к ней; схватились за руки, смутились, не зная что сказать друг другу, что делать...
   "Ох и хороша! - белолика, стройна и телом дородна... - он смотрел на отливающие золотом волосы, заглядывал в голубые озорно завораживающие очи и подумал: - Опять будет сниться..." - странное, непонятное, до боли грустно-сладостное волнение охватило Гришку - такого у него раньше не было. Он почувствовал, что и она испытывает то же самое. Страшно стало - так было хорошо. "Это, наверно, опять бес толкает на грех... Нет, целоваться я больше не буду, она все ж девка - слаба,  я же муж, не должен слабым быть, одолеть должен свою срамную телесную страсть", - решил он, глядя на ее узкий, высокий разрез красивого носа, с просвечивающими на солнце розовыми ноздрями, почувствовал, как закачалась под ногами земля, и он, как пьяный, повел ее, не в силах выговорить слово... То ли сон, то ли явь - все радовало, Гришка пил это чувство и не мог насытиться.
   Шли по калачному ряду, где красовались румяные, вкусно пахнувшие караваи хлебов, ковриг и пирогов. Отдельно лежали горочки медовых резных пряников, и он за полденьгу купил ей целый подол пряников...
   ...Татары налетели неожиданно. Дико визжа, ворвались на своих головастых лошадках в праздничную толпу, начали топтать, рвать, рубить. Они хотели устрашить людей, превратить их в обезумевшее стадо, но сколько раз ошибались они - русские никогда не становились безумной толпой, и только когда погибал последний защитник, враги могли безнаказанно резать, полонить женщин и детей...
   Миг - телеги, стоящие там и тут, были поставлены в ряд, загородив людей от татар.
   Русские мужи, закаленные тяжелой работой, рослые, коренастые, защищая свою землю, жен и детей, становились необоримыми воинами.
   В ход пошли секиры, оторванные от телег оглобли. Кое-где гулко взуживали тугие тетивы огромных, по сравнению с татарскими, боевых луков вятчан.
   Гришка растерялся, побледнел. Он не мог поверить в случившееся... Мысленно взмолился: "О Господи! Што ж ты смотришь?! Помоги!.." - страх за Васену вернул рассудок, помог оправиться от страшной неожиданности, и он, вырвав оглоблю, хотел броситься в гущу свалки, но его перехватил седобородый старик и затряс бородой.
   - Куды, куды!.. Бери комонь - скачи к боярину!.. А тут - без тебя... Ну! - повелительно рыкнул он. - Не одолеть одним эту нечисть...
   И теперь окончательно спала пелена с глаз у Гришки - он увидел татар, в большинстве смуглых, со злыми перекошенными лицами. "И эдаки татары?!" - удивился он: представлял их великанами...
   А они волна за волной накатывались, гибли и все равно лезли. Вот уже кое-где прорвали тележные ограждения и, крутясь на своих лошадках, рубили саблями, кололи короткими копьями почти что безоружных людей, старались пробиться к сгрудившимся женщинам и детям. Задние ряды татар непрерывно пускали стрелы, нанося огромный урон защитникам, убивая женщин с детьми...
   Гришка замотал головой.
   - Не-ет! Я здесь должен быть!..
   ...Стрела с белым опереньем впилась в бок старику. Лицо его исказилось от боли.
   - Пойди, сынок!.. - застонал. - Как Исуса Христа прошу!.. Пока не обложили... Через дворы, огороды уходи...
   Гришка отвязал всхрапывающего, с бешеными фиолетовыми глазами жеребца, хотел вскочить верхом, но старик, через силу шагнув к нему, замотал головой, замычал. "Веди", - понял Гришка.
   Спотыкаясь, ведя коня за узду, бежал через дворы. Женщины помогали: открывали ворота. Выскочил на огород с бело-зелеными кустиками капусты, прыгнул на успокоившегося коня, рванул поводья...
   Бешено промчался по огороду, вылетел на поле-репник, а потом захлестали по ногам начинающая наливаться зерном рожь, пшеница; полетели из-под копыт вырванные с корнем зеленые клубки гороха.
   "Только бы не споткнулся!" - боялся Гришка...
   Вот уже усадьба. На валу за бревенчато-острожными стенами, по пояс защищенные заостренными концами врытых в землю и присыпанных с внутренней стороны землей бревен, стояли вооруженные мужи. То тут, то там виднелись железные шапки боярских дружинников. "Значит, не все в село ушли!" - обрадовался Гришка, подскакивая к воротам. На него закричали, замахали руками:
   - Давай быстрей!.. - пустили и тут же закрыли тяжелые дубовые ворота.
   Гришка соскочил с запарившегося коня, побежал на непослушных, подгибающихся ногах к стене, где, как ему показалось, находится боярин. Но там был старший его сын. Самого боярина нашел около выхода в подклеть - с двумя младшими сыновьями он раздавал оружие, назначал десятных ватаманов.
   Боярин не стал слушать Гришку - отмахнулся рукой, чтобы не мешал.
   "Как же так?! Там народ гибнет, ждут, надеются на него, а он даже не выслушал!.." - и Гришка, с искаженным от обиды и злости лицом, снова бросился сквозь толпу.
   - Боярин! Меня за подмогой послали - помоги!..
   Гривцов-старший - седой, высокий, толстый, с недобрыми глазками - повернул голову.
   - Скажи - пусть разбегутся... А мужики - ко мне: помогут оборонить меня... - и, видя, что Гришка столбом стоит перед ним, заорал:
   - Видишь - не могу!.. Холоп немытый!
   Оглушенный, униженный Гришка бросился к воротам - к коню. Но жеребца не было. Побегал туда, сюда - конь исчез. Злой, перепуганный, зачелночил по двору, среди вооруженных людей: спрашивал, но никто не мог сказать, куда делся его жеребец - все спешили, некоторые отмахивались. А один - по виду десятник - закричал:
   - Ты, отрок, ум потерял?! Какой комонь! - возьми лук да на стену!..
   Не помня себя, Гришка кинулся к воротам. Стражники-воротники, подняв копья, не дали приблизиться и... он заплакал - отчаяние, боль, беспомощный страх сделали свое дело - срам!.. Но ничего не мог с собой поделать...
   К нему подошел тот самый десятник и удивленно, презрительно-зло спросил:
   - Так ты еще ревешь?! Трус!
   Это уже было страшнее всего... У Гришки исчезла растерянность:
   "Што я делаю?! Меня же за труса считают!" - яростно сверкнув глазами, он развернулся и прыгнул на десятника - вырвал лук, бросился на вал, стену, где плотно стояли в ряд люди. Гришка растолкал их, встал рядом: бросил взгляд в поле...
   На расстоянии полутора полетов вятских стрел от гребля увидел небольшие группы верховых татар. К ним из села подходили все новые и новые отряды. Видно было, как горит Спасское. Гришка сжал лук - сосед протянул несколько стрел...
   Неожиданно тяжелый испуганно-яростный "ох"! выдохнула стена русских воев, закрестилась: татары подожгли церковь в Спасском.
   Какое-то безразлично-тупое отчаяние охватило Гришку: хоть всемирный потоп - теперь не удивился бы...
   Вдруг два десятка татар с дымящимися стрелами в руках во весь опор помчались на русских.
   Навстречу ударили самострелы тяжелыми железными стрелами, поражающие не только всадника, но и лошадь...
   Все же несколько всадников прорвались ко рву и пустили зажигательные стрелы, которые, очертив в воздухе дымящие полукруги, воткнулись в деревянные строения барского двора, вспыхнули прозрачными алыми цветами; но тут же по ним плеснули водой из десятков ведер, ушатов - смертоносные цветы завяли, выпустив из себя черные ядовитые змейки дыма.
   Обратно татары от стен не ушли: вятчане расстреляли их из боевых луков.
   Все это так быстро произошло, что Гришка не сделал ни одного выстрела.
   Татары, посовещавшись, рассеялись, оставив небольшую группу. Ночью и они ушли.
   Над селом, заслоненным деревьями и кустами, кое-где все еще виднелись тонкие струйки серого дыма.
   Народ, до этого роптавший про себя, стал просить боярина выехать в Спасское - у некоторых остались там семьи, родные. Как ни убеждал боярин Гривцов, что еще опасно за крепостными стенами, люди пошли в село. И тогда, чтобы не было самовольства, боярин назначил главным над войском - тридцать конных и два десятка пеших воев - своего тиуна Ваську.
   Выслав вперед ведомцев, боярское войско построилось полукольцом, двинулось в село.
   Гришка с тяжелым луком и десятками стрел в кожаном колчане на боку вырвался на гнедой кобыле вперед, пытаясь догнать ведомцев.
   Тем временем пятеро разведчиков выехали на бугор и, изумленные увиденным, остановились: вместо села перед ними лежало выгоревшее поле с отдельными островками угольно-черных глинобитных печей вместо изб, а вокруг них - пестрые, в разноцветных одеждах трупы мужчин, малых детей, реже - женщин и девок...
   Застыли русобородые лица, сузились до игольной остроты зрачки голубых глаз. Побелевшие губы что-то безмолвно шептали, руки сами сотворили крест; но через мгновение одновременно из всех пяти глоток вырвался грозный боевой клич отцов и дедов - грохнул эхом ближний лес, кони поприседали, запрядали ушами...
   Только двое остались из конного отряда с Васькой-тиуном - все бросились в погоню, - возглавил десятный ватаман из боярских дружинников - Пантелей.
   - Вернешься - боярин холопом сделает! - пообещал ему Васька.
   Пантелей, с развевающимися на ветру золотистыми волосами, с бородкой, в кольчуге, с копьем-долгомером в руке, с мечом за поясом, в ответ обжег взглядом:
   - Посмотрим, кто холопом будет!.. - у него татары вырезали семью - полуобгорелые трупы он отыскал вокруг пожарищ своего дома.
   Мужики не простили ни себе, ни боярину отсиживание от татар и теперь готовы были сразиться хоть с целой тьмой врагов - иначе не жить с таким грехом на белом свете!..
   Скакали по следу - татары угнали не только женщин и детей, но и скот - вдоль Гоньбинки.
   К вечеру - кони в мыле, а люди не знали усталости: у всех на лицах горело желание догнать врага, не дать ему безнаказанно уйти!
   Гришку, как ни старался, оттеснили назад. Отстал.
   Речка делала крутой поворот налево, и, чтобы срезать угол, укоротить путь, пошли прямо, благо было не глубоко, каменистое дно.
   Кобылка оскользнулась - Гришка прикрикнул, поддал ей в бок:
   - Но-о!..
   Мокрый, обрызганный с ног до головы Гришка выехал вслед за мужиками на пологий берег, к которому спускалась лощина, заросшая еловым лесом.
   Татары обычно обходили леса, но тут изменили своей тактике: спрятавшись в лощине, пропустили русских и ударили сзади.
   Некоторые, не успев повернуть коней, пали под копьями напавших татар; остальные, оголив жала мечей и сабель, озверело молотя ногами бока загнанных коней, поскакали на врага, в несколько раз превышающего их по числу...
   Даже тяжелораненые, державшиеся в седле на одной лишь ненависти к этим скуластым разбойникам, продолжали драться, и одно лишь желание было отчеканено на их лицах - убить татарина! - наглеца, посягнувшего на жизнь и свободу детей, жен и матерей, осмелившегося огнем и мечом пройтись по родным селам и деревням, по любимой его земле...
   На судорожно, часто дышащей лошади Гришка скакал на дерущуюся толпу, где все смешалось и было трудно отличить своих от врагов; мир потонул в шуме боя: в треске лопающихся копий, в звоне стали, в хрусте костей и диких криках, визгах людей, коней...
   "Как в аду", - мелькнуло у Гришки в голове, липкий холодный страх заколыхался в груди, потянуло волосы на голове, - и он, не помня себя, тоже заорал что-то страшное, выпустил стрелу в сторону летящего ему навстречу, на маленькой серой коняге, узкоглазого широколицего татарина. Но попал или нет, не видел - кобыла споткнулась, и он со всего маху ударился об землю...
   Очнулся, обрадовался: "Жив". Глаза закрыты, почувствовал на лице что-то липкое, вязкое...
   Кругом - стоны. Иногда жутко вскрикивали какие-то существа. Где-то близко слышался храп - с бульканьем, с переливами.
   Он протер лицо - в нос ударило противным, затошнило. Разлепил веки и увидел на руке сгусток крови, прямо перед собой - спину убитой лошади с широкой раной, откуда змейкой выползала густая дегтеобразная кровь.
   Гришка приподнял голову и тут же пригнул: на трупе животного лежал губастый татарин и храпел, выпуская изо рта, ноздрей кровавую пену. Прислушался, подождал. Татарин так же храпел. Снова приподнялся, посмотрел на раненого врага. Понял: "Дух испускает", - немного успокоился, огляделся кругом; увидел в начинающей покрываться сумеречным светом, который, так и не затемнав, перейдет в белую ночь, дали, как несколько русских беззвучно дерутся-отбиваются (ветер не пускал звуки боя) от окруживших их татар. На высоких конях, рослые, бешено вращая длинными мечами, русские рубили накидываемые на них арканы, не давались живыми.
   "Нужно помочь!" - затрясся, волнуясь, Гришка. Пошевелился - в голове заныло, но руки, ноги слушались. Поискал глазами и нашел в пяти-шести шагах лук убитого воя, хотел встать - не хватило духа: что-то противное, тяжелое давило, никак не отпускало... "Я трус! Трус!.." - заскрипел зубами, крепко зажмурившись, напрягся, чтобы одолеть страх, и уже начал вставать, как, открыв глаза, увидел приближающуюся к нему толпу спешившихся татар, которые грабили трупы, добивали раненых. "Так вот откуда те звуки! - разгадал Гришка тайну страшных криков - прощальных и просящих о помощи, последние в их жизни крики!.. - Но они хоть ранены - не могут уйти, спастись, поэтому режут их, как животину, а я же!.." - и от страха он совсем онемел: ноги и тело сделались каменно-ледяными...
   С закрытыми глазами, не шевелясь, прислушивался к приближающимся шагам, говору и продолжал коченеть от дикого, ужасного предчувствия неминуемой смерти. "О Бог!.. Спаси, отведи злую смертушку!.." - мысленно взмолился, запросил милости у Бога, в глубине сознания все же не веря предчувствию своему...
   Вот уже совсем близко: ненавистная гортанная речь, топот, позвякивание металла об металл...
   Осиновым листом затрепетало сердце, приостановилось дыхание, когда услышал глухой хрумкающий звук входящего в человеческую плоть ножа и мучительный слабый стон... "Своего!.. Господи, своего прикончили!.. Теперь меня!!!" - покрытое холодным потом тело сковало как льдом: он, живой, был как мертвый, - рассудок покинул его, когда двумя рывками стащили с него надетые впервые в жизни сапоги...
   Стихло. Гришка приоткрыл глаза; все было залито белым молочным светом северной летней ночи, укрыто безмолвной пугающей тишиной.
   Труп татарина, оскалив крупные белые зубы, улыбался. Гришка осилил страх, приподнялся, сел. Только теперь поверил, что жив. Вдохнул полной грудью сырой прохладный воздух. Пахло луговыми травами, речной тиной - было слишком хорошо, и это настораживало, пугало, казалось неправдоподобным после случившегося. Вдруг пришло в голову: "А што, если я уже мертв, нахожусь на том свете?! Этот мертвец еще! - почувствовал, как потянуло волосы. Гришка встал на дрожащие, ослабевшие ноги - кружилась голова, заозирался: - Нет, кажись, на Земле!.." - Но другая мысль - "Вот возьмут души умерших - они ведь сразу далеко не улетают от тел - схватят и уложат мою плоть рядом со своими!.." - потрясла, и он, не помня себя, побежал...
   Два дня, как безумный, бежал, шел, блуждал, спотыкался, падал; отлежавшись, снова продолжал путь.
   За эти дни ничего не ел - только пил из светлых прохладных родников. На третий день, качаясь от слабости, поднялся на родной берег под Новыми Волковцами и увидел: угли, пепел!.. На колодезном журавле - обрывок веревки; большими черными крестами стояли обуглившиеся деревья...
   ...Проснулась боль в душе, замучила, заточила сердце. Почувствовал, как слеза выдавилась, скатилась по щеке. "Скорее бы уж в поход!.." Под утро забылся сном.
  
   Воевода Константин Юрьев, подперев десницей подбородок, хмурил широкий лоб: думал. Распущенные белокурые волосы свисали до плеч - так, по новгородскому обычаю, носили мужчины в то время волосы на Вятке.
   Было о чем думать: посошную рать разместить, начать с ними обучение ратоборному делу, строить суда, ковать и перековывать оружие, шить - делать бранную одежду; заготовлять корма: засолить мясо, рыбу, сухарей готовить, для хлебов муку. Конечно, Андрей Андреевич все сделает как надо, но ох как трудно ему теперь в Хлынове - одному, чужому - великокняжескому...
   Но во много раз положение ухудшится - в поход не выступят, - если он не сможет наладить варку железа, не достанет соли и смолы. Смолу тоже надо курить - вон ее сколько нужно!..
   А тут еще предложил дерзновенную мысль московский боярин: выковать небольшие пушки, поставить на ушкуи - и опять железо, свинец, пороховое зелье нужно, а где свинец, порох покупать,  где деньги?.. Нет таких денег, если даже всех бояр и житьих людей обчистить... Черный люд? - дай бог, чтобы они сами были здоровы и живы и пошли в рать - какие уж деньги!..
   - Дак ты дашь возы? - прервал мысли Игнат Репин.
   - Какие возы? - встрепенулся, рассердился Константин Юрьев. - Я тебе уж говорил, чтоб ты своими возами привез соль!.. Вывези все, что есть... Начинай вываривать... Мужей выбери добрых и отошли в Слободу...
   - Господи, Святая Богородица, помоги и спаси!.. Я ж всю соль за работы раздал... А варить зимой?! Отродясь такого не было...
   - Не бывало - будет!.. А то, что у тебя соли нет - врешь. Кто хвастался, что соли хватит всю Вятку обсолить?.. Нарочно людям раздал!.. Не задарма же, Игнат, - золотом обернется тебе соль!..
   - Тебе, может... Ты - как в прошлом году: договорились не давать воев московскому князю Даниле Ярославскому, а ты смутил всех, выхвалился, чтобы пред великим князем быть любым - дал людей... Вот он и ставит вас, Юрьевых-то, воеводами... А мы что? - главы свои оставим там, а не злато-серебро возьмем! Москва нас бросает, чтоб отвести от себя дикого зверя...
   Константин Юрьев побагровел, встал во весь рост, головой чуть не задевая черные от сажи полати.
   - Молчи!.. Не для себя старался, ты знаешь... Всю соль свезешь! На своих возах... И соль будешь варить!..
   Замотал рыжими кудрями Игнат Репин, заскрипел зубами - в глазах зеленые гневные искорки. Многое можно перетерпеть, простить, но когда Костя начинает так вести себя - обижать бояр, житьих людей перед народом, перед холопами, а теперь, как на какого-то чернолюдина, налетел на своего помощника!..
   Охладел в последние дни к Косте Юрьеву, хотя умом и понимал, что по-другому, пожалуй, нельзя на его месте... Тут еще великокняжеский посланник: "Старый пер...!"
   - Ты, што, Костя, умом тронулся! На кого руку-то замахиваешь?! На бояр, - на свою опору и силу! - ты без них никто!..
   Константин Юрьев сел, и уже без злости, успокоившись, - с горечью:
   - Ты помогать должен... А ты меды пьешь - грешишь... Не понимаешь меня, о себе только думаешь, о мошне...
   - Я ж и не хорош!.. Ты с боярами, как с татарами-разбойниками... Эдак-то мы и к походу не соберемся - провоюем с боярами... Слушаешь этого... московского боярина - он тебе наговорит, научит...
   Игнат Репин, видя, что воевода молчит, распалился, вскочил из-за стола, ощерился - рот до ушей, красные десны видать; взмахнул руками - пламя в глиняной плошке заплясало, тени забегали по стенам, - начал зло выговаривать:
   - Завидуешь!.. Нету у тебя ничего в доме, хоть ты и воеводишь - вот и разоряешь других!.. Что, разорить меня хошь?! По миру пустить? Мне счас нечем соль варить - црены прохудились, новые выковать надо, и опять расходы: железо покупать!.. - и замолк товарищ воеводы. Резко, по-звериному ловко вскочил, перегнувшись через стол, Константин Юрьев и схватил его за вышитый красный ромбовидный узор ворота белой косоворотки:
   - Црены прохудились?! Нельзя соль варить! Железо собираешься покупать?! Освобожу тебя от такой заботы - црены на железо возьму!..

. . .

   Иван Заикин проснулся от того, что кто-то на нем лежал.
   - Вот коровин сын! Удавишь эдак-то... - десятный ватаман скинул с себя Гришку. - Как на перине улегся, - встал: - Вечером не заснешь, утром не поспишь - хватит!.. Не пущу под тулуп - спи один...
   Крестясь и ругаясь, ватаман нашарил в темноте выход, вылез с сенника во двор. Сходил по-легкому. Было еще темно. В небе ни звезды, но морозно - хорошо.
   Вынырнула хромоногая фигура Пожняка.
   - Воевода велел будить - поедем к солеварам в Усолье...
   До Усолья дошли быстро и легко по застывшей Летке. Гришка, ехавший верхом на сером коняге, с копьем-долгомером, вставленным в специальный чехол на стремени, увидев на второй день пути курящиеся дымом мохнатые, засыпанные снегом крыши изб, подумал, что это очередное село. Но когда приблизились и стали проезжать большие лежбища дров, длинные сараи, свернули к боярской усадьбе за высоким тыном, догадался: "Соляные прииски боярина Игната Репина".
   На следующий день, морозным звездным утром, воевода поднял воев, приказал выгребать соль из амбаров у боярина и мужиков-солеваров. Забирали все - подчистую.
   - Как они без соли-то?
   - Наварят, - нахмурился воевода, отвечая Ивану Заикину.
   Когда блестящее зимнее солнце приподнялось над лесом, трех солеваров-кузнецов, под присмотром Гришки и еще одного воя, послали разрубать црены. Воевода с Игнатом Репиным начал собирать мужиков для полка.
   Гришка с удивлением рассматривал солеварные приспособления:
   "Как просто!.. - по деревянным лоткам солеродная вода поступала в большие чаны, оттуда в огромные котлы - он скребнул ногтем черные от сажи бока - под ним блеснула медь. - Гли-ко - медные!" - снова удивился.
   - Для чего котлы-то? - спросил у мужика.
   - Вываривается, густеет в ем рассол, а потом уж в црены выливаем, - показал на большую железную сковороду длиной и шириной около двух саженей, высотой 5-6 вершков. Под ним - глинобитные печи. Остальное сам додумал: вода испарялась в црене, и на дне рождалась соль...
   Теперь понятно, почему так много нужно дров.
   Первый црен разрубили быстро. Когда перешли в другой солеварный сарай, где были поменьше котлы и црен, мужики, пошептавшись друг с другом, отказались работать. Встав на колени на сухую зольную землю перед устьем печи, стали молиться, просить Бога, чтобы пожалел их - оставил всем миром поставленный црен.
   - Он нас с нашими женками и ребенками кормит, поит и одевает... Осподи милостивый! Пожалей - не дай увезти црен...
   Напарник Гришки - вой лет тридцати - хотел заставить мужиков работать, но двое, встав, так замахнулись молотами, что воям пришлось отскочить к дверям; а третий кинулся к висящей на столбе железке - ударил кувалдой...
   Набатные звуки подняли жителей, как пчел в улье...
   Мужики с секирами, вилами, а затем и бабы с ребенками повыскакивали из приземистых изб с огромными снежными крышами-шапками, побежали к сараю.
   Гришка с товарищем бросились из солеварни, вскочили на коней, отъехали...
   Опередив баб, без шапки, в рубашке, но при оружии прискакал воевода с воями. Он хотел спешиться, войти в сарай, но мужики загородили вход, грозно зашумели. Конь его, утопая по брюхо в снегу, заплясал, брызгая во все стороны радужно искрящейся на солнце сухой снежной пылью.
   - Железо нужно!.. Татар весной пойдем воевать...
   - Обманываешь! - двинские земли будем воевать...
   - Себе потом новые црены скуете - эти все равно надо латать...
   - Слатаем!..
   - Хошь нас без црена оставить, как дровосека без секиры?!
   Крики, ругань, злые лица. Из толпы вышелушился аккуратненький старик в белой нагольной полушубе, снял шапку, седой головой поклонился низко Константину Юрьеву.
   - Вымрут наши семьи... Ребенков пожалей!..
   - Железо счас нужно!.. - еще раз твердо повторил воевода и коротко бросил стоящим в стороне мужикам-кузнецам: - Рубите!.. А то мы сами...
   - Чо стоите, мужики-и-и!.. - женский голос пронзил морозный воздух, повис - это бабы с детьми подоспели, встали за своими мужьями.
   Вздрогнула от призывного крика двудесятая толпа солеваров. Сверкнула грозно лезвиями секир, пыхнула паром и, нацелив трехпалые острия деревянных вил, двинулась на воеводу с воями.
   - Добром прошу! - выхватил меч Константин Юрьев. - Идите по избам, баб с ребенками не морозьте... Выборных в ратники готовьте - завтра им в Слободу идти... - воевода попытался остановить звереющих мужиков.
   Оглянулся, отыскивая глазами боярина Игната Репина, но тот так и не показался.
   - Не дадим грабить себя!..
   - Вы сами, как татарва!..
   Подбадриваемые криками и взглядами жен и детей, мужики решительно и бесстрашно напали на верховых воев... И Гришка вновь услышал страшный шум боя, который оглушил прекрасный зимний день дикими криками, ругательствами, звоном железа, треском копий, ржанием и храпом коней, визгом, плачем женщин и малых ребенков.
   ...Острая боль - ниже колена - обожгла ногу; не отпрянь конь, деревянный ослоп достиг бы цели. Детина вновь замахивался - теперь Гришке не уйти: конь его прижат к заваленной снегом куче дров.
   "Убьет!.. Вот так вот умереть?! А как же поход?.. Васена?!" - Гришке захотелось жить, вспыхнула в нем сила - почувствовал себя таким мужественно-уверенным, что, идя в атаку и зная, что ему уже не остановиться, испугался своей решимости и того, что он сделает...
   - Уйди!.. Порешу, - он еще надеялся, что мужик отступит, но тот уже заканчивал разворот. "Если не я, то он меня!.." - подумал Гришка, оправдывая свое действие, и, зная, что ничего уже нельзя изменить, направил острие копья в то место, где из-под распахнутой полушубы белела сорочка.
   Копье легко и мягко вошло в тело...
   "Попал!.. В пузо попал..." - стараясь не верить в содеянное, со страхом отметил Гришка.
   Мужик как-то странно закатил глаза, присел, выпустил ослоп, и, ухватившись за древко копья, широко открыв оволосенный курчавой бородкой рот, закричал-заревел...
   В этом ужасном, последнем крике были невыносимая боль и бессильная ярость, страх смерти и мольба о помощи. Прощание с родными, белым светом...
   Гришка, как во сне, ватными руками дернул копье на себя, и вместе с широким лезвием наконечника вывалились на снег... внутренности... Мужик рухнул мешком, затих, замер, запрокинув голову, подмяв под себя ногу... И только кишки его, как красные змеи, продолжали изгибаться, расплавляя и кровавя дымящийся снег...

. . .

   Отъехав от устья Летки вверх по Вятке, Константин Юрьев вынужден был пересесть с седла в повозку: тело ломило, давило в груди, дышалось трудно. Постоянный кашель не облегчал дыхания. По-рыбьи - ртом - он хватал морозный воздух. Было холодно даже в медвежьем тулупе, надетом поверх шубы - дрожь холодными волнами окатывала горящее тело...
   А погода - прекрасная: морозец, ярко светило низкое зимнее солнце. Воям было жарко - ехали раскрасневшиеся, распустив завязки своих полушуб, покидав в повозки меховые рукавицы.
   Сухой холодный воздух раздирал у него горло, от солнечных бликов - больно глазам. Воевода укрылся с головой в тулуп, надышал - стало теплее, и под пение полозьев задремал; но тут же проснулся.
   Перед глазами - заколотый Митяем-Гришкой мужик, обезумевшая от горя женщина и трое маленьких сирот-ребенков, испуганно жмущихся к матери...
   "Эх, Игнат, Игнат!.. Дал же бог помощника..." - Константин Юрьев высунул голову.
   - Эй!.. Остановись.
   Возчик натянул узду.
   - Тырр, - повернулся к воеводе - лицо испуганное. Тут же, съехав с дороги, по брюхо проваливаясь в снег, заметая хвостом след, подскакал к возку гнедой жеребец с седоком-воем.
   - Худо тебе?! - свесился с седла Пожняк.
   - Позови Игната.
   - Может, до деревни погодить?..
   Воевода сердито тряхнул головой:
   - Позови!..
   Подскакал Игнат Репин. Слез с коня, подошел к Константину Юрьеву и, наткнувшись на его взгляд, хрумкая снегом, затоптался на месте.
   Воевода пристально вглядывался в рыжее, большеротое лицо, в зеленые глаза Игната. Поразило его серьезно-задумчивое, болезненно-озабоченное выражение. "Как перевернуло!.. - впервые видел Игната таким: серьезным, думающим, переживающим. - Все-таки понял, что дела державные выше личной спеси и корысти... Я тоже хорош! - по-доброму, по душам поговорить надо бы... Мужей усольских, ихних женок уговорить, а я сразу... Выдержки нет - эдак большие дела не сделаешь!.."
   - Подойди поближе, - Константин Юрьев еще раз взглянул: "Точно - другой... Сделает все, что велю!.." - Видишь - захворал... В такое-то время! Вся надежда на тебя, - глаза воеводы ожили, вспыхнули синим пламенем. - Скачи к Лазарю... Железо надо варить - он знает - много железа!.. Со мной оставь двух воев - я в Сосновый Бор заеду: за смолой... Посмотрю, как смолокурное дело налажено... Отлежусь. Пахомию... Лазарю передай, чтоб еще по одному печу к каждой домнице приделал... И чтоб в горновые уста горячее дутье подавал - тогда и зимой наварит железо... Мы уже с ним говорили, но за ним нужен погляд, а то почище чем у тебя может быть!..
   Как наладится... пошли ко мне Пожняка, а сам покуда там побудь... Иди!.. Да, погодь... Наваришь железо - сразу отсылай в Хлынов, а потом и себе, мужикам усольским - на црены... Вели соль вываривать... И пусть человек передаст, что, если отобранные люди придут на службу, не будет им воеводского гнева за ихний убег в лес...
   Умчался Игнат с порожними обозами и воями.
   Воевода укрылся тулупом. Мягко покачивало повозку, успокаивающе жужжали полозья... Вспомнилось, как "виноватился" десятник Иван за убиенного мужика, когда прощались - его с двумя воями (один - раненый Митяй-Гришка) отправил с обозом соли и железа в Хлынов. "Поболе бы таких совестливых - как он!.."
  
   "Не бил бы ты смертным боем!.. Плашмя, мечом оглушить бы надо!"... - все реже и реже вспоминались Гришке слова гневного укора, сказанные Иваном Заикиным в Усолье.
  
   Прошла после того одна луна. Нога зажила. Гришка часто ходил в церковь: замаливал свой грех. Постепенно тягостно-мучительное чувство проходило; успокаивался, укреплялся духом, росла злость и ненависть на татар - не такая, как раньше, удушливо-темная, а осознанно-ясная - теперь знал, за что пойдет: за свободу свою, за честь, чтобы освободить Васену, сестер; отомстить за отца с матерью, братьев...
   В Хлынов стали прибывать возы со смолой, дегтем и железными крицами из Песковки. На этот раз вместе с обозом приехал Афоний Пожняк и привез весть, что воевода при смерти...
   По-разному отнеслись к этому. Бояре, некоторые житьи люди - с надеждой, что умрет воевода, ставленник Москвы, - и тогда поставят они своего, выгонят с Вятки московитов, заживут одни, мирно, счастливо - без разора, без убытку, хозяевами для своих холопов, работных людей. Не будет принижения и бесчестия им.
   Народ жалел, вспоминал, как воевода спас Хлынов, Вятский край в 1468 году; как на второй год, вопреки боярам, собрал небольшой полк и отправил с князем Данилой Ярославским на Казань - хотя и опоздал: великокняжеское войско во главе с князем Константином Беззубцевым, спустившееся по Волге, одно штурмовало и взяло Казань, освободило из плена вятчан, захваченных Ибрагимом. Вятчане вернулись в Хлынов с частью угнанных в неволю женщин и детей.
   С казанскими татарами был заключен мир.
   Народ, работный черный люд, запечалился: они видели в вятском воеводе поборника справедливости. Знали, верили, что он может повести на священный поход и победить, и готовы были идти за ним. Простой люд связывал с этим походом всю свою жизнь: победа (так казалось) давала свободу, освобождение от боярских поборов, от мук унижений, страха за семью, детей, от опасности нападения татар - да и чего кривить душой - хотел и поживиться царским добром: златом, серебром - вернуть себе, что веками у русского народа грабилось.
   Думали откупиться от бояр и зажить, как хочется.
   Да есть ли в мире народ, который мог бы терпеть и прощать своему врагу ограбления, истребления людей, увод, как скот, в рабство женщин и детей?!
   Прошел - без девяти лет - век после Куликовской битвы, где русские показали свою богатырскую силу, истинный дух; но до сих пор на юге в черном змеином гнезде плодились поганые - выползали, кусали, впиваясь в белое тело Руси, пили кровь.
   Так могли ли народы русской земли быть равнодушны к своему многовековому недругу!..
   Охваченный патриотическим чувством, с вдохновением трудился народ, не жалея себя, чтобы подготовиться к походу. Хлынов стал похож на огромный растревоженный муравейник; казалось, вся Вятка собралась - так много было людей...
   Семья воеводы плачем исходила. Даже старшие дети, Егор и Владимир, имеющие семьи, ходили с красными припухшими глазами.
   Только боярин Андрей Воронцов и подвойский Игорь Голубов вели себя, будто ничего не случилось. Носились по Хлынову, по берегу, где закладывали ушкуи, по ближним селам. То один, то другой скакали в Орлов, Кокшару, в Верхнюю Слободу. Московский боярин похудел, помолодел. На лице светились глаза. Осмотрелся на новом месте, вжился в свое положение, в роль.
   Гришка вместе с другими воями сопровождал обозы с кормами, охранял амбары с оружием. "Глядел лесовиков", выбирающих лес для постройки ушкуев. Временами чувствовал себя ненужным - появлялось страстное желание работать: залезть в яму и вешать мясо для копчения; бить молотом - ковать, брызгая горячими искрами, из красного мягкого железа меч, секиру; с лесорубами, пахнущими хвоей и смолой, валить, обтесывать лес.
   У него прошло то угнетающее состояние, которое недавно так мучило. Видно, дошли до Бога молитвы, - стал тверд духом, и, случись вновь такое, как в Усолье, - рука не дрогнет: кто против воеводы, похода, тот подсобник врагу, изменник, а с предателями на Руси всегда поступали круто - не то что с пленными...
   Но не по всей Вятской земле так готовились к походу. Две южные вотчины бояр Гривцова и Митрофанова не дали посошных людей, которые обязаны были прибыть в Кокшару со своим кормом, портками, работным инструментом, чтобы начать строить ушкуи, лодки - и попутно обучаться ратному делу.
   Свой отказ подчиниться воеводскому указу объясняли в челобитной тем, что "вельми опустошена и обезлюдена земля...".
   Андрей Воронцов послал на них ватамана Евсея Великого с полусотней воев, но мятежные бояре разгромили его, чуть не полонив самого Евсея.
   Осмелели, сами стали посылать в соседние вотчины разъезды... Ну и доигрались на свои малосильные головы: восстали холопы, крестьяне-землепашцы. Лишили животов бояр, ихних сынов, а жен и детей по миру пустили. Добро и животину поделили между собой; для общинного пользования разделили земли, луга и леса. На имя вятского воеводы послали написанную уставом - на бересте - челобитную грамоту, где оправдывались, что взяли обратно "Богом даденное", писали, что хотят жить свободно, всем миром, как раньше деды жили, и слезно просили не мешать жить... Обещали весной в поход на татар идти: "Мы свои ушкуя построим и пойдем отдельным полком... и все, што возьмем,  ничо не дадим - себе возьмем..."

. . .

   Темно-фиолетовые с расплывчатыми гребнями волны одна за другой шли и шли на него, стараясь опрокинуть, сбить, придавить. Он все боролся, пытаясь навалиться на них, разгладить. Но новые и новые бесконечно идущие волны роняли, душили. Он напрягал все свои силы, чтобы не умереть под ними, чувствуя, как надрывается в груди сердце. Было невыносимо тяжело, хотелось вырваться из этой удушливо-мучительно-страшной борьбы, но не мог это сделать... И вначале еле осязаемо почувствовал, что кто-то приподнял ему голову и, палкой (ложку принял за палку) открыв губы, сквозь сжатые зубы вливает какую-то жидкость. Поперхнулся, закашлялся, очнулся от сна-бреда, но тяжелы веки... - не стал открывать глаза - так покойнее. Снова полилась - он разжал зубы - горькая (теперь почувствовал вкус) слизкая обжигающая язык жидкость, наполнила рот. С трудом проглотил, тяжело, со свистом задышал - в груди хрипело, давило, не давало вздохнуть.
   Он ощутил, как большая нежная женская ладонь погладила по голове, лицу - стало легче. "Дома!" - подумал Константин Юрьев. Простонал:
   - Улюшка...
   - Котя, Котенька! Тебе легче?! Господи, Исусе Христе! - женщина перекрестилась. - Открой глазеньки свои ясные, - попросила его всхлипывающим грубоватым голосом.
   "Не жена: так она не зовет, да и голос, руки не ее... Кто? - совсем очнулся, вспомнил, что с ним, где он. - Какая-нибудь женка-нянечка", - ответил себе, приподнял тяжелые, как дверцы погребов, веки - открыл мутные провалившиеся глаза, стал всматриваться в колеблющееся, как будто смотрел сквозь горячий воздух, белое лицо... Кого-то напоминало...
   - Не узнаешь? - ласково спрашивало немолодое красивое женское лицо.
   Ему показалось, что перед ним филин, так сверкали-горели ее огромные озера-глаза. Константин Юрьев опустил веки, чтобы не видеть привидение, про себя зашептал молитвы...
   Узнал ее только на третий день. Это была Фотя - подруга детства - дочь кузнеца Устина.
   Когда пошли слухи, что воевода при смерти и что уже хотят соборовать (нельзя с этим тянуть; упустишь - умрет, и тогда случится непоправимое; душа покойника уйдет на тот свет с грехами),  Фотя, вдова, мать троих ребенков, жившая у отца-старика, взяла лекарство, которое хранила для детей, решила спасти воеводу. Она знала и другое: поторопятся - причастят - и тогда нельзя будет лечить, он должен умереть...
   Ссылаясь на хозяина-боярина, родственника воеводы, ее не пустили. Сторож-воротник вытолкал со двора, закрыл за ней крепкие, укрепленные и одновременно украшенные бронзовыми гвоздями ворота...
   Глядя на золотистые широкие шляпки гвоздей, вдавившиеся а почерневшее дерево, она зло подумала: "А гвозди-те тятенька ковал!.. Как это боярин, для которого столько - не перечтешь - сделано моим отцом, не хочет выслушать меня - дочь его?.." И она, пересилив робость, снова застучала в ворота подвешенной на льняной веревке колотушкой.
   Открыл тот же мужик-увалень. Увидев Фотю, его сонное рыжебородое лицо проснулось, сделалось недовольным.
   Она не дала опомниться, - резко оттолкнув: "Пусти, нечистый дух!.." - пробежала мимо растерявшегося сторожа, вбежала в сени...
   На шум вышел сам Арсентий, родной сын покойного боярина, дяди Константина Юрьева.
   - Не помочь уж ему, - спокойно-грустно ответил он ей на просьбу пустить к умирающему.
   Фотя плохо видела лицо боярина в сенных сумерках, но чувствовала - не рад он ее приходу, не хочет помочь больному родственнику...
   Только на следующий день, перехватив Афония Пожняка и убедив его, что вылечит воеводу, смогла пройти к Косте...
   И вот через несколько дней лечения, когда ему полегчало, она радостная, счастливая, играя синью глаз, в праздничном сарафане сидит напротив Константина Юрьева. Одни в опочивальне, тепло, светло. Пахнет ладаном, сухими травами.
   Улыбаясь и блестя ожившими глазами, сидит воевода на постели, укрыв ноги медвежьей шкурой.
   - Спаси и сохрани, Бог, тебя и отца твоего за помощь! Пусть у него нога заживет быстрее... Чем это меня лечила?
   - Сушеными слизь-губами... Отец в прошлом году, когда ребенки болели, у коми-зырян на ножи выменял - они только знают те губы-то... Остались - я и принесла...
   - Может, чем помочь тебе... Отцу твоему - дяде Устину? Знаю, трудно тебе...
   - Ничо нам не надо - лишь бы ты, воевода, здравствовал...
   - Подойди-ко, Фотенька, облобызаю тебя... Что закрестилась? Как сестру... как мамочку-нянечку... Я ведь не татарин или латынянин, а православный русский, душа моя чиста - не погана сладострастными грехами...
   Фотя некоторое время молчала. Постепенно кровь-стыдоба отошла с лица, а потом она начала бледнеть, заметное дрожь-волнение пробежало по телу женщины, остановилось на длинных пальцах, заставляя их плясать. Зрачки сузились, в глазах тянущая синь. Спросила-прошелестела темно-вишневыми губами поводя ноздрями:
   - Костя, ты много читал; помню, и меня этому учил, а я вот.. дети пошли, муж погиб - некогда... Почему же им можно женатых любить - нам нельзя?..
   Теперь смутился Константин Юрьев, перевернулось сердце: "Такая же красивая!.. Эх, не был бы я сиротой  (мать умерла вскоре после переезда на Вятку), женился бы тогда на ней! - забилось сердце от детских, юношеских воспоминаний, вспотел: - Господи! Что это я - у меня ж жена, ребенки!.."
   - Как можно!.. Татар и латынян с нами, русскими, сравнивать. Первые дики и из-за слабоумия хитры, жестоки... Латыняне - древней культуры, но весь ум, знания тратят на то, чтобы обманывать Бога, а потом грехи замаливают, нанимают богослужителей,  те молятся за них... К стыду великому, и у нас, среди житьих людей, появляться стали эдакие... Так истинно русский человек, православный, никогда не поступит. Да что там - зверь и то чище, чем они - себялюбцы, - без семьи не плодит детей, не блудит, ребенков своих не бросает... Таких на свет Бог выпускает по ошибке...
   Фотя закрестилась.
   - Страшно, Бога хулишь - он не может ошибаться! - она покосилась на серебряные оклады икон в углу, затеребила красный сарафан.
   - Нет, я истину глаголю, - Константин прилег, - а это благо - не грех. Только на истине и правде мир держится... Богохульникам, как бы они ни хитрили, ни молились, Бог никогда не простит на том свете...
   Мы целомудрый народ - от дедичей и отчичей оно идет... Культура наша от древних эллинов... Вот послушай (за слюдяным окошечком стало темно, Фотя зажгла свечу): в "Повести о разорении Рязани Батыем" рассказывается про то, как попросил поганый идол у князя Рязанского сестер и дочерей, а за это обещал не воевать его... Послал князь к Батыю с богатыми подарками сына своего Федора. "Дай мне, князь, познати жены твоя красоту", - теперь уж молодую княжну Епроксию потребовал у Федора татарин. Русский князь - сын русского князя - засмеялся и ответил: "Неприлично нам, православным, тебе, нечестивому царю, жен водити на блуд... Одолеешь нас, мужей русских, то и женами нашими будешь владети..."
   Убил татарин русских, хоть и послы они были. Не могло его черное сердце слова правдивые вынести...
   Нам, русским, негоже уподобляться им. Дети наши, видя блудство, будут эдакими же распутными, и конец придет нам, нашей силе... Не будет у русского народа такой твердости духа - рассыплется Русь... Все на свете держится на целомудрии, правде и честности!..
   Придет время, а оно должно прийти, Бог не может не помочь такому народу, и встанет на ноги он - подопрет могучими плечами Землю, поможет слабым народам встать на ноги, души вправит, сердца честными сделает, и снизойдет на Землю благодать: будет вечный мир между народами и братство...
   Душно, жарко от белой печи. В трубе завыл домовой...
   - Ой, люто мне! Как без любви-то жить?!
   - Золотоволосая моя дружечка! Наоборот, только любовью жить можно и должно... Все на любви держится - на большой любви - она-то и делает человека человеком, - помолчал воевода, потемнели глаза, построжало худое бородатое лицо. - Если бы не любовь к своему народу, к ближним, к Земле, смог бы я... поднялась бы рука на такое?! Нет, не хватило бы мужества у меня разорять, обрекать их на голод... Потом мне все простят и будут помнить только нашу великую рать...
   - А как же быть, - глаза у Фоти горели синим пламенем, - если любишь?.. Свою женку и чужу?..
   "Она же видит, что люблю ее!.. Нет, нет - я люблю ее как детство, как юность свою... У меня в сердце другая - мать моих детей..." - Константин Юрьев повернулся,  треснули под ним лавки.
   - Человек един, и душа его едина... Не может потому он делить свою любовь. Если любит женку, а ее - самого близкого единокровного человека через детей - он обязан любить - иначе муж не достоин бороду носить, то одну, землю, на которой родился, тоже одну, народ... Все это Родина... Большой человек - у его и большая любовь к Родине, состоящая из многих отдельных неделимых любвей, и только такой может уважать чужую землю и другой народ... Любить нужно душой и умом, а не давать срамному животу одолеть разум... - эдак нечестивые, поганые себялюбцы любят - пусть и княжеского рода...
  
   Через полторы недели он уезжал из Соснового Бора.
   Сидя в легких санях, Константин Юрьев попрощался со своим родственником Арсентием, с тетей, с троюродными сестренками.
   Открытой враждой веяло от побелевших глаз Арсентия: Костя, вскормленный и воспитанный его отцом, так отблагодарил-разорил! "С тебя, с родственника, больше стребую, и не только посошную рать, смолье-деготь и уголь, но и всю рухлядь... Чтобы через неделю сам выехал в Хлынов - златом отквитаюсь после похода", - пообещал воевода и крепко сжал побелевшие губы. Велел трогать, поехал из усадьбы.
   Его вышла провожать разноцветная толпа жителей - чернолюдинов Соснового Бора и соседних деревень. Мужские, женские; молодые, старые лица по-родственному улыбались - провожали. Вот отделилась высокая женщина, неся что-то в руках, закричала, чтобы остановился, пошла к нему... "Фотя!.. Меч в ножнах!.. - удивился, все понял он и велел остановиться. - Ведь каков простой-то люд! - слеза вытаяла из глаз... - Так в старину князей на рать провожали..."
   В чупруне, в цветной шали, с поклоном, как подобает женщине преподносить мужчине, блестя глазами, подала тяжелое оружие.
   - Тебе от отца, сына мово... от людей... Не будет тупиться и ломаться - из девяти листов сварен... Освободи Русь - убей поганого царя...
   - Благослави вас Бог, православные, за доброту вашу! - воевода шмыгнул носом и, устыдясь повлажневших глаз, спрятал их - надвинул шапку. - Простите грешного!.. - и пристально, тайно вглядываясь сквозь приопущенные радужные ресницы в - до боли русских - людей, подумал: "Не поймут". Но они поняли: заулыбались приветливо, умно. Отлегло от сердца: они, простой люд, если к ним по-хорошему, справедливо, пусть и строго,  всегда поймут, приветят, помогут, и нет между ними ни злости, ни ненависти... Не то, что бояре: чванливы, горды не в меру, но увы - не столь умны, как хитры и наглы, а где хитрость и наглость - там и их родная сестра - подлость... "За такой народ я пойду на все страдания, мучения!.."
   Снял шапку, тряхнул желтоволосой гривой:
   - Не посрамлю даденный вами меч!.. - поклонился малым поклоном - отвернулся, закрылся тулупом и покатил...
  
   Боярин Андрей Воронцов велел Игорю Голубову к обеду собрать бояр, сотенных ватаманов. "Надо Игорька с полком послать на бунтарей-бояр, - решил он, твердыми шагами взойдя на крыльцо Думного дома. В дверях остановился, поглядел на стражника - рыжебородого, огромного,  подумал: - Лишь бы Костя не помре!.." Прошел в палату и... замедлил шаг: толпа раскрасневшихся людей; Игорь Голубов что-то горячо доказывает перепуганным боярам - те аж рты разинули, глаза побелели у некоторых, по лицу пот ручьями.
   "Что-то случилось?" - прислушался к быстрой цокающей речи вятчан.
   - Нечо ждать! Надо сегодня же выступать, - Игорек нетерпеливо взмахнул руками,  первый раз таким видел его Андрей Воронцов. - Этот пожар восстания пострашнее любого врага - всюду достанет...
   "Что, что такое?! Бояре аж обиды забыли", - великокняжеский посланник грудью раскидал толпу.
   - Где, кто восстал?! - враз замолкли, потянули с голов шапки.
   - Сядьте! - сам тоже сел.
   Игорь Голубов, стоя:
   - В двух воровских боярских вотчинах восстала чернь. Дружины к мужикам переметнулись. Бояре и ихние тиуны убиты... пошли к Кокшаре - уже к моей вотчине подошли...
   У Андрея Воронцова побелели скулы, крылья носа: "В такое-то время... - бунт!.." - вслух:
   - Сядь!.. - помолчал, глядя в угол, где висел Никола Чудотворец, перекрестился. Поневоле все повернули головы туда и тоже двуперстно осенились крестами. Полегчало, лица помягчели, успокоились. - Бог поможет - все одолеем!.. Я сам пойду на них. Игорь, вышли наперед скоровестников - грех проливать братскую православную кровь, - пусть сложат оружие, выдадут главарей и по домам разойдутся, тогда сохраним ихние жизни, избы с семьями, животиной... (Если бы не поход - упрашивали бы? Каждый смерд, осмелившийся поднять руку на своего господина, должен понести кару!)
   А потом ругался:
   - Иван, почему не даешь мечи, наконечники новые? К ним еще древки нужно примерить, сделать?
   - А кто за них платить будет!..
   - Сказано - так выдавай, - перебил боярин Андрей Воронцов. - Потом оплатим - из царской казны.
   - Дак я ж плачу за железо, кузнецам!..
   - Плати!..
   - Ведь чем-то жить надо...
   Чей-то голос из дальнего угла:
   - Ты бы дома эдак-то не делал - поди, накопил - кубышка-то с златом...
   - Я не прячу!.. Все отдано - вон чуть ли не каждый год снаряжаю полк для великого князя, а вотчина не то что у вас - хоть из рода князей я...
   Примолкли. Теперь уже он грозно:
   - Не стараетесь! Где корма?!
   - Запасы делаем...
   - Запас само собой, но мужиков-воев счас нужно кормить, на худом мужике не повоюешь!.. Я приметил, - великокняжеский боярин поискал глазами, не нашел, - Степка Кривой смуту сеет, мешает... Говорит, что ушкуи потонут, потому что зимой строят, - Андрей Воронцов зло оскалился, заплясала нижняя губа, глаза темные, грозные: - Кто еще так думает?! Смотрите, башку велю отрубить... Чуете - воевода слаб, немочен!.. Дак вот, если умрет... - перекрестился, - господи, не допусти! - Я буду великокняжеским наместником - в Москву уж отосланы скоровестники...
   На следующий день вьюжным темным утром Андрей Воронцов вывел великокняжеских воев, три сотни вятчан из Хлынова. Войско разделил на два отряда: с москвичами и с сотней вятчан пошел на Спасское - на усадьбу покойного боярина Гривцова; две остальные сотни послал на другую вотчину.
   Гришкина десятка с ватаманом Иваном Заикиным шла во главе вятской полусотни - за ними московская рать.
   Другая полусотня была разделена на ведомцев-заслонцев: головной отряд вел сам сотенный Евсей Великий; боковые, защищавшие от внезапного нападения с флангов, шедшие по проселочным дорогам слева и справа, вели десятные ватаманы.
   Ехали, делая короткие остановки, чтобы накормить коней, самим пожевать. Ночевали, где ночь застанет.
   На третий день сотенный Евсей Великий, едущий - в верстах - впереди, послал к боярину Андрею Воронцову коннонарочного, - сообщал, что в лесу сделана засека "зело крепка", - сходу не смог взять.
   На подмогу боярин бросил сотню во главе с Аникием.
   Многодневный буран со снегопадами сделал местность непроезжей - только по узкой дороге шли войска.
   Московская сотня спешилась. Прошли мимо Гришки, тяжело ступая, утопая в снегу, великокняжеские вои. За ними двинулись вятчане.
   Обстреляв издалека засевших за засекой мужиков-разбойников тяжелыми стрелами из самострелов, московская рать узким клином пошла в атаку. На острие, в железной личине, - молодой рослый сотенный Аникий.
   Подпустив воев на два десятка шагов, мужики, укрытые за стволами наваленных деревьев, ответили; но широколезвные стрелы не пробивали пластинчатую броню москвичей, окованные железом щиты и личины...
   Государевы вои в изображающих медвежьи морды личинах - у кого не было, защитили лица щитами, - с грозным боевым кличем, от которого снег пластами попадал с мохнатых веток темных елей, пихт, - сблизились, вступили в рукопашный...
   Гришка с товарищами, в легкой бранной одежде, ждал сигнала: "Преследовать противника!"
   Снежная завеса поднялась над сечей. По шуму можно было предположить - бой ожесточился...
   А погода портилась. Белый снег короткого зимнего дня посерел. Пошел снег, подхваченный вьюжным ветром, он несся над землей, забивал рот, ноздри; и было уже не понять, откуда идет снег - то ли валится сверху, то ли метелит снизу, - в нескольких шагах трудно разглядеть человека.
   Из белой кутерьмы вынырнул вой. Без шапки, с мокрым лицом - сосульки на бороде. В руке оголенный меч, с обоюдоострого лезвия крошатся ошметки красного льда; пошатываясь, прошел мимо расступившихся вятчан к боярину.
   Немного погодя вызвали сотенного Евсея. Вернулся Евсей Великий построжавший, брови сурово сдвинуты. Собрал десятных ватаманов, воев и, стараясь перекричать посвист-вой бурана, заговорил:
   - Разбойники засели крепко... За засекой снежно-ледяные городки настроили... Велено обойти... Разделимся: с первыми я пойду, со вторыми - Иван Заикин. - Гришка по пуп в снегу вышагивал за длинным, по-журавлиному переставлявшим ноги воем. "Вот Бог росту дал! Мне бы так", - позавидовал по-хорошему. Гришке совсем было не страшно идти по лесу навстречу разбойникам.
   Дядя Иван - так называл он ватамана Ивана Заикина,  назначив длинного воя десятником, ушел в голову отряда.
   Гришка дышал полной грудью, хватая ноздрями сыроватый, пресный лесной дух; вспомнил отца, дядю Митяя - с ними вот так ходил по лесу во время охоты, - правда, не пехом, а на широких подбитых лосиной шкурой лыжах.
   Шумели вершины деревьев, пыхтели, кряхтели вспотевшие вои, у кого-то что-то брякнуло. Зло шипя ("Чисто журка", - весело усмехнулся Гришка), повернул длинную шею десятный, погрозился шепотом. Но вои лишь скалили зубы и громче всхлюпывали соплями...
   Неожиданно подали команду по цепочке: "Ложись!" Гришка, погрузившись, как в перину, в рыхлый снег, зажмурился, широко разинул опушенный курчавой золотистой бородкой рот, стал ловить падающие снежинки.
   Верховой ветер подвывал, посвистывал, раскачивал верхушки елей, сосен, изредка сыпал комья снега, хвою.
   В полушубе тепло, - только еле ощутимая прохлада мягко щекотала потную спину...
   Вдруг ком снега ловко влетел в рот, заткнул глотку - Гришка поперхнулся, перевернулся на живот и кашлянул на весь лес...
   Пушечным выстрелом послышался Ивану Заикину грохнувший сзади кашель. Вскочил на ноги, побежал, споткнулся - упал, встал, побежал и снова упал, и тогда на четвереньках - по-медвежьи, махом - поскакал назад, где нарушили его строгий наказ: "Не шуметь!.. Не кашлять, не чихать, штоб ветка не треснула - идти-красться..."
   Ватаман Заикин безошибочно определил охальника. Подскочил к перепуганному, с выпученными глазами Гришке; ничего не говоря - хлесть! - Гришка безмолвно, по-щенячьи упал на спину... Усы, подбородок окрасились кровью.
   - Мотри! Пожри-ко еще снег - убью!.. - прохрипел Иван Заикин.
   Вернулся на место - в голову отряда. Лег на снег.
   Тревожилась в груди душа - видать, что-то предчувствовала, и от этого волнение усиливалось...
   "Рядом ворог, а они ведут себя... А может, не хотят воевать с ними?! Поговорить бы с ребятами, - ох, не прост русский человек: душа его как океан-море..."
   Послал вперед трех ведомцев - ушли с улыбочками. Лежи и жди теперь, а они там не пошевеливают... А ждать уже нельзя - скоро сумерки укроют землю, и тогда в темноте, в незнакомом лесу, много не наворочаешься. И он повел за собой 26 воев.
   По всем расчетам, они должны были уже выйти на дорогу - в тыл противнику, а ведомцев все нет... "Што с ними?!" И тут же впереди, на небольшой поляне, увидел их - лежащих..."Убиты!.." - бухнулся в снег, протер мокрое лицо, сбросил рукавицы и, не отрывая взгляд от полянки, окруженной черными стволами елей, подал знак, чтобы приготовились к бою, делали, как он; опираясь левой рукой на древко копья, правой держа меч, Иван Заикин ловко пополз. Шагах в пяти от ближнего ведомца, уткнувшегося головой в снег, со стрелой на шее, замер, прислушался... Кинув в ножны обледенелый меч, повернулся на левый бок и из кожаной сумки-колчана заученным движением вытянул лук и стрелу... Суетно торкнулось сердце, какая-то нечистая ворохнула волосы на затылке - заставила повернуться и глянуть на широкую ветвистую ель, и в этот миг правым глазом увидел огромных размеров острие стрелы... Молния! - боль!!!
   ...Неожиданно Гришка заметил двух притаившихся разбойников; он попытался незаметно сообщить об этом лежащему впереди десятнику - ткнул его жалом копья в "мягкое место", но тот не понял: шепотом богохульно выматерился, больно лягнул...
   Сморщившись от боли и обиды, Гришка сплюнул на снег кровь, схватил лук, положил стрелу с узким ромбовидным сечением - бронебойным - на лосиную жилу-тетиву и... - тут лес обрушился ревом мужицких глоток...
   Откуда-то сбоку, no-звериному ревя, вышел на него мужик с косматой бородой, на лыжах. Гришка встал на колени, прицелился и пустил стрелу в оскаленную пасть - разбойник запрокинулся, упал навзничь. Другой - с секирой - подкрался сзади, но ударить не успел: Гришка развернулся и "стрелу стрелил"... Мужик-разбойник охнул, выкатил глаза, постоял... и снова - на него, и, если бы Гришка не отскочил, лежать бы ему с разбитой головой - лезвие секиры чиркнуло по железной шапке...
   "Ногами увертывайся от ударов!.. - вспомнились наставления дяди Вани. - Не жди - сам наскакивай, тогда одолеешь..." Гришка выхватил меч - напал - сделал ложный шаг вперед, в сторону - ткнул раненого в грудь, рядом с торчащей стрелой, - застонал, заскрежетал зубами мужик, упал... Но и сам Гришка попал в "клещи" - один с ослопом, другой с копьем прижали его к стволу сосны.
   Он с тоской огляделся: "Помог бы кто!" Но вокруг вперемешку лежали его товарищи и мужики-разбойники... "Копье бы..."
   Со страхом и злостью всматривался Гришка в приближающегося носатого мужика. Надежды на спасение не было, но он не сдастся! Не попросит пощады, не унизится, - умрет, как воин!..
   Но, видать, не силен оказался мужик с копьем в ратном деле или же слишком был самоуверен: вместо того, чтобы, сделав обманное движение, ударить издалека, вытянул копье и шел на Гришку, как на медведя.
   ...Он не медведь!.. - ударом меча Гришка отвел копье и, с лету, схватив нож, сблизился с разбойником, по самую костяную рукоять всадил его, отскочил от изумленно-испуганного, с перехваченным дыханием, копейщика. А сбоку на Гришку замахивался другой...
   Радостное чувство победы над смертью окрылило, он вошел в азарт, решил не увертываться, красиво выиграть бой, - встретил удар тяжелого ослопа и... не рассчитал, переоценил свои силы - удар был настолько силен, что, больно дернув руку в плече, выбил меч... Дубина, изменив направление, стукнула по ноге. "Ай-я-яй!.. По тому же месту", - застонал Гришка от ломающей душу боли.
   Нога неестественно прогнулась, загорелась огнем, все вокруг потемнело, исчезло...
   Лицо мертвенно-белое, обсыпанное мутными, как мукой, капельками пота. Он качнулся, теряя сознание, стал медленно заваливаться... Еще удар в спину - и Гришкино тело, как сноп, валится на снег, рядом с другими телами убитых...
  
   А в Хлынове Константина Юрьева ждали дела: одно неожиданнее другого - до самого похода только поворачивайся...
   В день его приезда вернулся с войском боярин Андрей Воронцов, привез главарей-зачинщиков бунта. На второй день из Казани подкатили татары-послы - черноглазые, толстые, наглые.
   Прознал-таки Ибрагимка, что Вятка собирается татар воевать! Грозит, пугает хан набегом, обещает никого не пожалеть: ни старого, ни малого...
   Воевода внешне был спокоен, когда принимал послов. Собрал думу и под образом поклялся, целовал крест, что на Казань не нападет. Татары сразу успокоились - знали русских.
   Вятский воевода пошел и на следующую уступку: разрешил остаться в Хлынове нескольким послам-соглядатаям.
   Боярин Андрей Воронцов посоветовал: "Откупись гостинцем - иначе больше потеряем".
   Как будто с кровью из собственного сердца вырвал Константин Юрьев богатые подарки: жито, соль, мясо - сколько добра безвозвратно ушло Ибрагимке в Казань!..
   Игорь Голубов докладывал:
   - Недобрые слухи пошли по народу; говорят, што купила тебя татарва... Изменил ты церковному слову - на двинские земли собираешься. Смута может быть...
   "Костя, покажи силу, власть..." - говорил боярин Воронцов.
   Конец марта, месяц-полтора до похода. Уже пора заканчивать приготовления, обучение воев, но неладное стало твориться с народом: если раньше терпели голод, холод и работали от темна до темна, продлевая день кострами и факелами, то теперь появились больные, отказчики от работы; беглые бежали в леса по одному, ватагами.
   - Распустили мы... Эдак веру к себе утеряем, в народе твердость и силу любят... Прогони послов; посошных мужиков, взятых для похода, вооружи и содержи как рать, а не в избах - какие они воины, когда по вдовам живут... - советовал, как равный, без предупреждения зашедший в низкую широкую трапезную Игорь Голубов. Хлебал со всеми щи, ел мясо, говорил, слушал. Константин Юрьев хмурился, бледнел лицом; синели - оживали - глаза. Понимал: переломный момент, - надо взнуздать народ, чтоб послушен, управляем стал...
   Теперь уже ели все молча под красным светом лампады. Боярин Андрей Андреевич, отметнув на бок широкую густую бороду, выпил жбан квасу, истово перекрестился на икону в темном углу, повернулся к воеводе:
   - А с бунтарями и ослушниками как с изменниками поступить - чтоб каждый знал свое место!.. Люто казнить! - сколько они моих убили, покалечили...
   Поднялся подвойский ватаман - как бы нехотя, перекрестил грудь.
   - Куда?.. Поздно - отдыхай у меня, - встал и воевода.
   - Завтра рано ехать в Орлов.
   - Что там?..
   - Ты ж сам рыбацкой артели велел сыск учинить.
   - А-а!.. Накажи - пусть не утаивают рыбу... Так уж на роду им, ворам и жуликам, написано - батогами учить, - а то словесные увещевания они принимают за слабость...
   Вятский воевода остался один. Думалось. Не было отдыху, покою душе: чернолюдины своевольничают, а он не знает, как установить лад.
   Видать, прав Игнат: подрубил боярские корни, силу - вот и забродил народ... Татарва тут еще...
   Вспомнилось прочитанное о восстаниях рабов, черни: "Они страшнее любых варваров, татар..." Рассердился на себя: вместо действий - говорильня! "Хватит! Начну с разбойных ватаманов-изменников, - решил Константин Юрьев. - Пред всем миром устрою казнь; казню, как подобает за измену казнить!.."

. . .

   Весенний солнечный день. Река Вятка. Безветренно. Казалось, даже ветер спрятался от предстоящего ужаса. Пахнет талой водой, навозом. На темно-синем небе жаркое светило - растапливает снег, заставляет снимать шапки.
   Хлыновцы, вои созваны на берег смотреть, как будут топить разбойников-воров.
   На посиневшем льду, окруженные стражей, растерянно топтались в нижнем чистом белье пятеро приговоренных к казни. Босые, не чувствуя холода, озирались. Вокруг них ходили, распевая молитвы и чадя кадилами, дьяконы в черных рясах и высоких клобуках.
   В стороне стоял десятильник - высокий, костлявый, седовласый, с огромном серебряным крестом на груди.
   Воевода с боярами, отгороженный несколькими рядами воев от народа, стоял на льду, недалеко от проруби. Бледный, с болезненным лицом, покрытым, как росой, потом, он уже несколько раз подавал знак десятильнику Моисею: "Начинай!" - но тот делал свое святое дело не спеша...
   Наконец-то прикурил он от кадила большую восковую свечу, подошел и подал в закованные руки смотрящего куда-то вверх красными опухшими глазами разбойника Пантелея.
   - Возьми, чадо, свечу - причащать пред смертью будем - грехи отпускать... - пропел, пробасил священник. Пантелей уставился удивленно на подаваемую свечу:
   - У меня нету грехов!..
   Десятильник поднял к небу выцветшие родниковые глаза и запел густо, мощно:
   - Господи Исуси! Прости великогрешного раба своего - умом он помрачился и потому глаголит сие... - перекрестился, махнул рукой. Три воя в красных одеждах и шапках подбежали, подхватили Пантелея под руки, потащили к проруби...
   - Проститься-то хоть дайте с белым светом, изверги! - выкрикнули из толпы. - Пусть с миром, с людями простится!..
   Воевода кивнул: "Пусть..."
   Пантелея отпустили. Он как бы очнулся: выпрямился, повернулся лицом к народу и страшным, ревущим голосом закричал:
   - Не богоотступник я, православные!.. Не грешен пред вами, - Бог меня так примет, - закрестил бледное, мокрое от слез лицо, заозирался, моля глазами толпу.
   Послышался зычный мужской голос:
   - Отпусти!..
   Несколько глоток повторило.
   Константин Юрьев шевельнул закаменелыми плечами, крикнул:
   - Кончай быстрей!..
   Три палача-воя начали плечами подталкивать разбойника к округлому отверстию на льду. Пантелей, крестясь, пятился. Остался еще шажок - и... Он резко повернулся и глянул: чистая прозрачная голубоватая вода - до краев устья проруби, - дышала: поднималась, опускалась - ждала; свежесколотый лед сверкал, блестел под водой, как драгоценный алмаз, и почудилось в этой красоте что-то райское; но вглядевшись дальше, в черную глубь воды, отшатнулся - только теперь поверил в свою неминуемую смерть, до этого еще на что-то надеялся, обернулся к палачам...
   Он бы с радостью умер в бою, но так умирать не хотел, и Пантелея не узнали: на лице не осталось и следа слабости, слез. Стоял грозный, готовый на борьбу муж, и палачи подались чуть назад, когда взмахнув окованными руками, со страшным гневным лицом шагнул он к ним.
   - Хотите убить за то, што я поднял людей на поганого боярина, изжил со свету татарского подстилку со своим семенем?!
   Тогда еще не понимал, счас только понял, - ревел натужный голос над берегом, дальним лесом, - што все бояре такие же... Православные! Бог все поровну дал. Мы сами должны поделить земли, леса, воды - все это общее и должно быть у тех, кто здесь работает, живет... Толстобрюхие и задастые отняли неправдой и хитростью Богом даденное, закабалили нас и чванятся тем, што обманули свой родной народ... Чем лутше татар?! - Пантелей стряхнул с глаз отливающие золотом волосы...
   У Константина Юрьева, как от боли, косило лицо. Бояре, перепуганные, шептались. Толпа грозно шумела, давила, пытаясь прорваться.
   Только подвойский ватаман Игорь Голубов был спокоен. Не торопясь, подошел к растерявшимся палачам, - что-то сказал. Те, как будто этого и ждали - прыгнули на Пантелея, сбросили в воду. Тело разбойника, подняв радужный веер брызг, скрылось в проруби.
   Игорь Голубов заглянул в закипевшую пузырями воду и не спеша отошел от места казни.
   Толпа ахнула, на миг притихла, а затем закрестилась, зашелестела подобно осиннику под ветром, шепча молитвы.
   Дьяконы махали кадилами, ревели по-бычьи - отпевали утопленника...
   Тем временем к проруби тащили следующего: Митяя Свистуна, - яростно кричащего и отбивающегося, но со свечою в руках...
   ...То, что это зять, Митяй, которого Аким Белый не видел и о котором не слышал уже два года, считая убитым, он понял только сейчас. Обрадовался, заулыбался: "Живой"... - Но тут кто-то из мужиков зло выругался, поддал Акиму оплеуху:
   - Што рот-то до ушей натянул?! Видишь - топить его ведут!..
   "Што ж это я радуюсь? - ум потерял!" - ужаснулся Аким и, не помня себя, - откуда сила взялась, - работая ногами, руками, где и головой, рыча, рванулся... Знал - не успеет, но не хотел верить...
   Из проруби вынырнула седая голова - глаза рыбьи - выпучены, безумные, - хватанула ртом воздух, заорала:
   - Дайте подышать!.. Пожить!.. А, а, а!..
   Онемели, оцепенели все; только слышно, как барахтается, борясь с течением, захлебываясь в холодной воде, голова, безумно-жутко тянет: "А, а, а!" - и как дьякон, бегая вокруг проруби, гулко бьет кадилом голову, крестится, испуганно бормочет: - Сгинь, нечистый дух!.. Сгинь!.. - угли сыпались из чадящего кадила в воду - зло шипели. Толпа наконец очнулась, рявкнула и двинулась на лед, тесня воев, бояр с воеводой к проруби...
   Игорь Голубов выхватил меч, подбежал к воям:
   - На копья!..
   Лес копий впился в людей и, уронив несколько человек на лед, возвратил толпу на место...
   Андрей Воронцов повернулся к воеводе - глаза синие - и что-то сказал. Константин Юрьев тряхнул головой:
   - Велю отменить! Видит Бог, не могу я до конца быть твердым... - последние слова - шепотом; перекрестился, глядя на весеннее небо. Московский боярин облегченно вздохнул...
   Конец этого тяжелого дня Константин Юрьев решил провести дома. Позвали и старших детей: Егора и Владимиру - со своими семьями. Сходил с Егором, с зятем и с пятилетним сыном Юриком в мовницу. Женщины с внучатами тоже помылись. И вот сидит он за длинным дубовым столом, рядом жена, дети, внуки - уютно, покойно, хорошо стало на душе!
   Красные лучи заходящего солнца, пробившись сквозь слюду квадратных небольших окошечек, заполнили просторную гостиную палату теплым праздничным светом.
   Вкусно пахло едой, травами. Пьют горячий сбитень, заваренный на душистых лесных травах, едят рыбный пирог - пост: ни мясо есть, ни мед пить нельзя.
   Уля, блестя черными маслянистыми глазами, то и дело вскакивает, бежит на кухню - она сама потчует, и это ей в большую радость.
   Константин Юрьев заглянул в темно-бархатные, полные бездонного счастья любимые глаза жены и молча грустно улыбнулся, задумался...
   Без предупреждения ввалился боярин Андрей Воронцов с двумя дюжими московитами, поклонился, перекрестился в угол. Лицо взволнованное, озабоченное.
   - Я за тобой... Собирайся... великокняжеский воевода приехал. Ждет.
   Константин Юрьев привстал. Жена зачем-то метнулась к рундуку, но на полпути остановилась. Егор с зятем вскочили - горячие, готовые на все...
   Вятский воевода наконец овладел собой, спокойно выпрямился, встал во весь рост, взглядом заставил сесть мужчин. Ласково погладил черноголового Юрика и пошел вдоль стола к выходу; улыбнулся - приободрил жену...
   В думном доме сидели бояре - некоторые не скрывали злорадных улыбок, глазами говорили: "Так вас!..." Много незнакомых воев.
   Прошел в другую, отдельную избу, где сидел московский посланник Образец. Там же был и Игорь Голубов - сникший, с безразличным взглядом...
   Воевода Образец - с беломолочным округлым лицом - рыжая борода, коренастый - не встал, не поздоровался.
   - Садитесь!.. Я тут нынче хозяйничаю, - грустно, сожалеючи улыбнулся.
   Константин Юрьев посмотрел в глаза московского воеводы: "Зачем он здесь?!.. Не обошлось тут без бояр - грозились..." - вслух:
   - Вижу... Только скажи прямо: чем провинился?
   - Не знаешь!.. В великом гневе государь Иван Васильевич на тебя... на тебя тож, - посмотрел Образец на боярина Андрея Воронцова... - Грамоту хлыновцы государю послали, послы казанские приходили... - воевода Образец вскочил, и раздувая красные ноздри, шагнул к сидящим - те встали навстречу.
   - Вы что тут делаете?! Вместо того, чтобы большой полк в тайне готовить, рать обучать, вы блудом занимаетесь; бояр, люд вятский обижаете!.. Мне велено сыск учинить,.. Тебя, Андрей Андреевич, государь отзывает... Сегодня же выезжай...
   Остыл, крутнулся на мягких красных сафьяновых сапожках, вернулся на место и, сидя:
   - Я уж кое с кем поговорил, кой-кого попытал; подвойский сотейник признался - во всем он виноват... А бояре говорят и на вас, - и вдруг гневно: - Идете у него на поводу - у этого безбожника!..
   Игорь Голубов побледнел, затрепетал сухим телом:
   - Безбожником не был!..
   - Смотри, если лжешь; уведите его!.. Выйдите все! Оставьте нас троих...
   Когда остались одни, воевода Образец заговорил поучительно-мирно: - Что ж вы наделали?! Ладно - блуда не было, вятских бояр прижимать нужно; но смотрите, в Казани что творится - все ханство взроилось! - и, жестко взглянув зеленоватыми глазами, спросил: "Ты, Костя, можешь воеводские вожжи держать?!"
   - Могу!.. И никому не уступлю, пока Сарай не воюю! - вятский воевода блеснул глазами.
   Образец посветлел лицом, и уже - помягче:
   - Тебя бы вместе с подвойским повезти в Москву и спросить за грехи, но... воюй, вину искупи в походе. С сегодняшнего дня все будешь делать с моего ведома! А теперь слушай наказ: посошную рать вели распустить - соберем перед тем, как отплыть - эдак незаметно будет начало похода... В первой неделе июня - не раньше, не позже - должны воевать Сарай! Раньше нельзя - Ахмедка будет там, позже - заберет из Сарая оружие и двинет на Русь, и тогда мы, как плеть комони, - орде прибавим ярости... Да и сам знаешь, с большой водой только можно Сарай взять... А потом на Двину...
   Воевода Образец поднялся с лавки, подошел к дорожному сундуку, вынул, развернул исполненную на пергаменте карту города Сарая.
   - На вот, великий князь посылает.
   Константин Юрьев вмиг ожил: "Верит мне великий князь!.. - обрадовался: - Это же клад!" - повернулся к Образцу, низко поклонился, широко перекрестился:
   - Спаси и охрани, Бог, государя нашего за доброту его! - хорошо, светло на сердце стало, и он уверенно потребовал: - А помощника моего - Игоря Голубова - не дам!.. Отпусти его - без его трудно будет... За боярина Ондрея Ондреевича низко кланяюсь государю, - Константин Юрьев еще раз поклонился, - и прошу его идти со мной... Он знает Сарай - бывал там, умен, в житьих и ратных делах горазд...
   У боярина Андрея Воронцова слезы закапали на бороду, затряслась нижняя губа...
  
   Гришка Семенов
   Г
  
   ришка очнулся. От холода знобило, слева покалывало в груди, горела голень, ныло правое плечо - боль в спине.
   Он лежал на боку. Над головой стукались ветки, сыпля снег. Гришка приподнял голову, открыл залепленные снегом глаза - серая мгла вокруг. Закружились тени кустов, деревьев; закачалась земля... затошнило. Подумал: "Сколько я пролежал? Почему не подобрали?! - затревожился: - А может, убиенным засчитали?.. Надо уйти с этого места, пока не замерз, не наткнулись на меня разбойники..."
   Хотел опереться на левую руку, встать, но она даже не шевельнулась - онемела; скрежетнул, сжал зубы, начал с трудом сжимать, разжимать кисть, пытаясь разогреть руку. Повернулся - в ноге скыркнуло, острая боль пронзила голень, бедро; в правом плече вывернуло, заломило сустав, приостановилось дыхание, острыми зубиками кто-то куснул сердце... "И плечо свихнуто!.."
   - Что-то липкое, теплое потекло по спине. "Кровь?!" - испугался, часто задышал. Собрал все мужество, чтобы успокоить себя, и работал, работал кистью отходившей руки... Сердце отпустило - теплый родник забил в груди, отогревая тело. "Надо идти, двигаться, а то замерзну!" - он оторвался от своего места - сделал движение вперед, стараясь волочить ногу. Левая рука теперь плохо, но слушалась; правую "тянуло", как будто кто-то ее загнул, вывернул назад и так держал. Пополз.
   Он полз, скрипя зубами, постанывая. В темноте не видно было, он старался ползти прямо,  молился и полз. К онемевшей руке вернулась сила, но начали мерзнуть, коченеть пальцы. Правое плечо и руку будто бы сковало, и он старался не беспокоить их - пусть так, лишь бы не мешало...
   Дыханием попытался отогреть пальцы - не помогло, и тогда он вытянул рукав шубы - постепенно пальцы отошли.
   А вот ноги... Каждое движение - боль; отдавалось в голове, приходилось часто останавливаться, чтобы не потерять сознание. Еще полсажени, и... нога провалилась в яму - прогнулась, - боль огромной стрелой снова пронзила тело, ударила в голову - в глазах красная мгла, - он потерял сознание.
   Сколько пролежал - не помнил. Холодом сковало тело,  то ли от пота, то ли от снежной мокрети лицо покрылось ледяной корочкой. Но холод же помог: заморозил боль в ногах - сознание вернулось.
   "Эдак не выйти к людям!.. - испугался он. Умирать не хотелось - не погиб в бою, а вот так вот - замерзнуть... - Господи! помоги и спаси - ты ж добрый - помоги выжить, штобы я смог сходить в поход... Лучше уж там лечь..." - зашептал холодными губами молитву...
   "Пока сердце стучит, пока кровь не остыла в жилах, нужно ползти!" - закусил не чувствующие боль губы, пополз.
   Полз... Сломанные кости голени, смещаясь, скыркали друг о друга - адская боль, - он полз...
   Наконец вытащил свое тело из лесу. Стало светлее. Обрадовался, что выбрался, снова пополз, до крови кусая губы, не в состоянии уже ориентироваться - знал, что если остановится, то уже не сможет двигаться больше.
   Временами впадал в короткое забытье. Ему казалось, что он то заползает куда-то вверх, то скатывается вниз - но на самом деле лежал на снегу...
   Очнулся - уже не мог двигаться. С трудом поднял тяжелую голову. Было совсем светло, и он подумал о себе, как о другом человеке, удивляясь, как он жив, может смотреть, думать...
   Его качало, будто в лодке, но он все же смог различить ровную полосу кустов и понять, что это берег речки.
   Одолевала слабость, безволие - захотелось спать, но в самый последний миг пришло откуда-то из глубины подсознания, что сон - это смерть, и Гришка с трудом преодолел себя - пополз прямо на кусты; и не успел ничего подумать, как уже летел с обрывистого берега...
   Пришел в себя, приподнял голову, огляделся: неширокая заснеженная лента реки, огражденная с двух сторон - сажени по 3-4 - крутыми берегами, открывалась в обе стороны. Было непонятно: где верх, где низ реки, но какая разница - главное, на ней должны стоять деревни... Доползти бы до них!
   И Гришка пополз...
   Вечером дед Васько с десятилетним Санькой нашли его.
   Они увидели свежий след, пошли по следу и нашли Гришку, который тыкался головой в оголившийся глинистый берег, пытаясь вскарабкаться.
   Когда его закутывали в дубленку, он слабо улыбнулся и снова впал в беспамятство.
   Прошло три недели. Зажила рана на спине. Окреп. А вот нога на месте перелома и ниже опухла; пальцы ступни почернели, загноились - зловонный запах шел от них; сильно болела.
   Гришка не раз просился на "волю" - хотя бы в сенник-сарай. Ему было унизительно стыдно... "Лучше бы сразу тогда - чем эдак лежать!" - думал он.
   По тому, как помрачнел дед Васько, осмотрев сегодня его ногу, он догадался, что у него... "Нет! Только не это - не черная опухоль - тогда конец!.." - вспотел Гришка.
   Из разговора знал, что попал в деревню Гари - в 35 верстах от села Спасского (обрадовался: "Почти дома!"). В деревне осталось 3 двора: Лосинины - дед Васько, сноха его, дочь и внуки: Санька и двое малышей-погодышей; в другом доме Анна - вдова - с титешным ребенком; в третьем жила бабка Воробьиха. На всех одна корова, три овцы, два кабана да десяток кур, гусей...
   А на улице тепло, тает днем, пахнет парным навозом, талой водой - весна. Удлинились и посветлели дни. С темно-синего высокого неба солнце льет на землю горячие золотые лучи - все оттаивает, оживает, радуется.
   Приход весны Гришка чувствовал и по ребенкам, которые целыми днями пропадали на улице, собирая липовые ягодки, почки,  приходили мокрые; и по веселым голосам пташек в лесу, по граю прилетевших грачей.
   ...Семнадцатилетняя Опросинья, самая младшая и единственная, оставшаяся в живых, из детей деда,  принесла еду: кашу-тюрю, хлеб пополам с липовыми ягодками, молоко в чашке - недавно отелилась корова - незаменимая поддержка для детей и взрослых в деревне - и, хлопнув дверью, вышла. Гришка поел, прислушивался к граю - столько жизненной мощи было в этих криках; что вдруг до боли в сердце, до дрожи в теле захотелось выздороветь, встать на ноги, жить!.. Приподнялся; сильно болела нога - будто варили стопу. Заозирался - никого из взрослых, только малыши-погодыши Ванька с Панькой возились в углу.
   "Надо што-то делать с ногой, а то пропаду!"
   - Пузики-голопузики, - хотел смешно и ласково, как это делает их мать, но вышло грубо и не смешно...
   - Цо тебе? Цо с тобой?! - обеспокоенно зацокали подбежавшие малыши. - Пить хошь? - спросила Панька, младшая, в длинном сарафане и, судя по поведению, главная, и, не дожидаясь ответа, послала своего брата за водой.
   Гришка попытался изобразить на обросшем лице улыбку:
   - Ничего не надо... - и, всматриваясь в серьезное по-взрослому белое личико девочки с васильковыми глазами, попросил: - Ты бы послала братца за дедом.
   Ванька протянул ладьевидный кленовый ковш:
   - Пей!.. Зачем тебе дед?
   - Он сам плидет - он за бабкой Волобьихой пошел...
   - Молчи, сорока! - Ванька ладошкой хотел закрыть ей рот, но та ловко вывернулась, побежала, шлепая босыми ножками по земляному полу, в сенки, на ходу продолжая тараторить:
   - Ногу будут отлезать... Секилой отлубят...
   Гришка встретил деда Васько с бабкой Воробьихой, не старой, но сильно худой, настороженно-враждебно. Растерянно поводя глазами, спросил:
   - Отрезать хотите?  Не дам!..
   Дед, севший рядом с Гришкой и собиравшийся уговорить его, оторопел: "Кто мог сказать?! - а потом догадался: - Ванька с Панькой - кто же еще", - только они могли подслушать утренний разговор со снохой.
   - Лежи! Охолонись, - дед положил широкую ладонь на костистые плечи юноши. - Вон, она еще посмотрит...
   Воробьиха, не торопясь, мелкими шажками подошла к Гришке, приподняла медвежью шубу - зловонный запах гниющего мяса ударил в нос. Большими, толстыми в суставах пальцами подавила на синюшную припухлость на месте перелома, причиняя боль, - ниже нога не чувствовала; обратилась к деду Васько:
   - Я тогда-сь, когда руку ему вправляла, говорила, што нужно отрезать... У него не только сломаны кости, но и кровяные и чувствительные жилы порваны, - видать, острыми краями костей перетерло...
   Помолчала, постояла, разглядывая почерневшие пальцы с белыми ногтями, и только теперь взглянула на Гришку:
   - Помрешь... Ногу рубить будем, - сказала-решила, пошла, волоча ноги, на бабий кут, где растапливала печь - это днем-то! - дедова сноха, мать Саньки, дородная, рыжая, большеротая...
   Перед тем как отрубить ногу, Гришке дали целый жбан меду-насыти с отваром сон-травы.
   - Испей-ко... Заснешь - ничо не услышишь, ничо не почуешь, - успокаивала бабка Воробьиха, подавая снадобье...
   Он уснул. Дед Васько привязал его широкими ремнями к лавке, чтобы не бился, оголил ногу, перевязал туго сыромятным узким ремнем повыше будущей культи, конец закрепил. Оглянулся - так ли сделал.
   Сноха подошла к Гришке - в глазах слезы, - попрощалась как с покойником, перекрестилась, и, закрыв лицо подолом сарафана, взвыв, выскочила из избы.
   Дед Васько и бабка Воробьиха встали на колени перед иконой Святой Богородицы - в руках горящие свечки - зашептали молитвы: просили прощения за такой жестокий способ лечения...
   Дед встал, суровый, решительный, взял в большие, мелко дрожащие руки секиру с очищенным на огне лезвием, подложил чурбак под ногу и... Секира с прямой дубовой ручкой, описав в воздухе полукруг, впилась хищно - отрубила ногу - в дерево, - нижняя часть голени с обезображенной ступней, как мертвый кусок мяса, упала, кровавя черной кровью земляной пол... Обрубок, подобно отрубленной гусиной шее, забился, брызгая алой кровью, растягивая сыромятные ремни - треснула лавка под рванувшимся Гришкиным телом, - из широко открытого рта - ужасный крик-стон... Непривязанной головой бился, мотал ею туда и сюда... Мучительно-жалобно кричал... Наконец, побелевший как мел, обмяк, бессильно упала на постель голова с мокрыми волосами; заснул, выдыхая из себя тяжкий стон...
   Прошло еще несколько недель. Нога-обрубок плохо заживала - не затягивалась кожей рана, хотя боли утихли, мучившие и после "операции".
   За это время закрыло деревню черное крыло очередной - которой уже за последние годы! - беды: потерялись дед Васько с Санькой - ушли "рыбалить" и не вернулись - был ледоход...
   Сошел снег в деревне (она стояла на возвышенности), на полях, полого спускающихся к речке и постепенно переходящих в луга. Остался крупнозернистый, льдистый снег в лесу да на тенистых склонах крутых глухих оврагов.
   Не успели перемочь последнее горе - на пороге другое: - слегла бабка Воробьиха...
   Сев на носу, а чем сеять? Все съели, и, если бы Опросинья не рыбачила "мордами", и не корова,  пропали бы, перемерли...

. . .

   ...Гришка в последние дни часами лежал, уставя заслюдившиеся глаза на черный от сажи потолок; начал отказываться от еды.
   О чем он думал?..
   Опросинья - белая, высокая, грудастая, с чуть удлиненным лицом - пыталась расшевелить, растормошить его. Вот и сейчас, подавая вареные рыбки, заговорила:
   - Ой, скоко окуней, язей налезло!... Наварили, сушить повесили... Пока рыба поднимается по протокам - самое время... А ты ешь, ешь! Чего не ешь?..
   - Не хочу... Иди, Опросюшка, иди...
   Она обиженно выпятила нижнюю губу, пошла, шепча: "Святая Богородица! Помоги ему - на глазах тает..."
   Реже стала Опросинья подходить к Гришке. Дети боязливо ходили около него.
   "Ох, не встать ему уж!" - горестно вздыхала-жалела в платок дедова сноха у печи и, поворачиваясь к иконам, крестилась.
   Однажды под вечер прошло по дому какое-то беспокойство, суетное оживление, и все стихло. Никого... Через некоторое время в избу вбежала запыхавшаяся Опросинья, кинулась в угол, к Гришке.
   Он прикрыл глаза - будто спит.
   - Вставай! Бабушка Агафья помирает...
   - Кто? - удивленный и недовольный Гришка открыл глаза.
   - Да бабка Вор... - и замолкла, перекрестилась девушка: нельзя умирающую по прозвищу называть. - Ну, та, котора ногу тебе лечила...
   - Бабка Воробьиха?..
   - Прости его, Исусе Христе! - снова закрестилась. - Больной - вот и...
   - Не в своем уме?.. - перебил Гришка, заблестев глазами; приподнялся на локте. - Нет, в своем я уме и уже все обдумал - не приставайте ко мне - хватит людей... себя терзать - не мочь мне жить!.. Кому эдакой - ни вой, ни пахарь... Даже ребенки, и то понимают - ходят вокруг и крестятся, как возле покойника...
   Опросинья краснела, набухали слезами голубые глаза, и вдруг грубо:
   - Нелепицу городишь. Вставай, пошли! Бабушка Агафья всех велела к ей... Благославлять будет. А тебе особо... сказала: "Не придет - прокляну!.."
   Гришка побледнел.
   - Как пойду?!
   - Как?.. Должен пойти - и все...
   Гришка покрестился, пошептал молитву, овладел собой, успокоился. Все равно придется идти - не исполнить просьбу умирающей большой грех, тем более - чего уж таить - от Бога не скроешь: обиду он затаил на бабушку Агафью, хотя и понимал, что нельзя так.
   - Иди, неси какую-нибудь палку, штоб в подмышки упереться...
   Опросинья ожила, блеснула зубами, бросилась в бабий кут и принесла кочергу.
   - Ты што?!.. На кочерге?.. К умирающей - дура! - черти только эдак-то делают.
   Виновато улыбнулась, снова метнулась - подала ухват и, не дав ничего сказать, приказала - потребовала:
   - Некогда тута-ка палку искать - давай пошевеливай!..
   Гришка только заскулил от боли и досады, поднимаясь с лежанки...
   Шел он по улице, поддерживаемый Опросиньей, качаясь от слабости, опьяневший от свежего воздуха.
   Зеленой дымкой укутаны березы, на черемухе густая зелень, на земле сквозь бурую прошлогоднюю траву проклюнулись ярко-зеленые иголочки - пахло молодой березой, черемухой, новорожденной зеленью - весной...
   Теплое, красное солнце просвечивало сквозь листву - садилось.
   Мягкий воздух гладил шею, грудь...
   Гришке страстно захотелось жить, он почувствовал себя здоровым, сильным.
   Опираясь левой рукой на девушку, правой на ухват, он уже начал подходить к большому двору с новым домом с подклетью, как откуда-то выскочили Ванька с Панькой.
   Панька ахнула, развела руками:
   - Ах, батюшки! - светоплеставленье!..
   Гришка остановился, заозирался стыдливо, отбросил прочь ухват и оттолкнул Опросинью.
   - Не пойду - дай палку, сатана!.. Што розинулась? - найди што-нибудь - я постою.
   Опросинья прикрыла глаза ладонью, убежала в избу.
   Гришка не смог выстоять на одной ноге - упал, больно ударился культей, потерял сознание...
   Пришел в себя от прикосновений осторожных, нежных, любящих (это сразу почувствовал) женских рук. Открыл глаза и тут же смутился - он почему-то всегда смущался, когда видел ее, - перед ним на корточках сидела Аннушка. Так близко ее еще не видел.
   Снизу вверх вглядывался в обеспокоенно-любящие синие глаза, красивое лицо, заглядывал в тонкий разрез глубоких ноздрей...
   "Кого ж так напоминает?! - силился вспомнить, мелко дрожал; на лице выступил пот... - Марфу!..."
   Заходя с помощью Аннушки и Опросиньи в избу к бабке Агафье, вдыхая до боли знакомый, родной запах женских волос, так напоминающий Марфу, подумал: "Почему Опросинья не такая - нет у ей такого... женского?.." Он не мог передать словами то чувство, которое испытывал, прикасаясь к Аннушкиному телу; что-то горячее, разогревающее душу и кровь, шло от нее. Как-будто до этого он был в темноте, в холоде, а теперь над ним взошло солнце: отогрело, осветило душу... Каждая клеточка, каждая капелька крови переполнились тем живительным, все одолевающим чувством, без которого не может жить ни один честный человек - любовью!..
   Только вот нехорошо: не Васену, а Марфу вспомнил... Почему?! И вдруг озарило: в Васене любил Марфу!..
   И даже сидя на лавке напротив лежащей в домовине бабки Агафьи, ушедшей в забытье, - все остальные стояли вокруг, ждали, когда очнется, - продолжал ощущать Аннушку-Марфу...
   Около изголовья умирающей, рядом с незнакомой суровой старушкой с иконой в руках, стояла с ребенком Аннушка. "Посмотреть бы на него - похож ли на Ванютку?.. - подумал о ее ребенке и тут же покаялся про себя перед Богом: - Прости великогрешного раба своего - не о том думающего!.."
   - Пришел? - тихий, жуткий голос заставил всех вздрогнуть.
   - Да, - шепотом ответила Аннушка. Болью, жалостью и любовью отозвался ее голос в Гришкином сердце...
   - Подойди ближе, - попросила бабка Агафья, не открывая глаз. Он, повинуясь - откуда силы взялись! - встал на одну ногу, осторожно передвинул лавку, сел - совсем близко увидел желтое, иссохшее лицо умирающей, закрестился.
   - Ждала... Без тебя мне нельзя помереть... - по тому, как она теперь уже смотрела в одну точку - в потолок, Гришка с ужасом понял, что она не видит...
   - Возьми ключи... - бабка Агафья шевельнула черными помертвевшими сухими пальцами, закостеневшими на большом медном кресте на груди.
   Аннушка вытащила откуда-то связку амбарных ключей, протянула Гришке. Умирающая передохнула и продолжала, еле шевеля в свободном от зубов рту костенеющим языком, с придыхом:
   - Тама... в кадках - жито... я наменяла... берегла на семена... - снова замолкла, собираясь с мыслями и силой: - Хотел ты татар воевать... Бог по-другому распорядился... Тебе выпала великая доля... Победить своих ворогов можно не токо убивая их, но и плодя, множа свой народ... Ты остался единым мужем на всех... От того, сможешь ты... от тебя... выживем ли мы... Выживет ли деревня... народ... Все принесли мы в жертву, штобы победить поганых... Нельзя дать вымереть бабам и ребенкам - тогда конец!.. Целуй крест и пред Исусом... поклянись... отцами и дедами... лежащими в Земле нашей святой... русской... што поборешь хворь... што не бросишь баб и ребенков!.. Помоги вспахать, посеять... Выжить и множиться...
   Гришка бестолково, растерянно глянул на стоящих вокруг него: все - женщины, дети - с мучительной надеждой и тревогой ждали, что он скажет...
   "Смогу ли?! - но взгляды Аннушки, детей просили, умоляли, требовали. - Должен!.. Сделаю деревянную ногу - живут же... Перекопаю землю, нужно будет - и на коленях исползаю, но спахаю!.." Еще раз взглянул на "пузиков-голопузиков", сиротливо прижавшихся к материнскому подолу, - жалость кольнула грудь, шершаво-колючий ком надулся в горле и, прокатываясь там, выцарапал слезу.
   - Клянусь!.. - перекрестился Гришка и, наклонившись, поцеловал восьмиконечный крест...
   Почувствовал слабость в теле...
   Голова у него кружилась, свет стал в глазах меркнуть, затошнило. Он стал падать. "Господи!.. На ребенков бы только не упасть..." - подумал Гришка, успев ухватиться за скамейку, и вместе с ней рухнул, запрокинувшись на спину.
  
   Упреждающий удар русского меча
   Л
  
   учи заходящего солнца невесомыми красными шелковыми дорожками протянулись с лесисто-гористого правого берега Моломы и легли на покрытую мелкой рябью мутную вешнюю воду, отчего поверхность воды заблестела красной рыбьей чешуей - как отсвет пожарищ; солнечные блики осветили мужественные бородатые лица русских воев, стоящих лицом к воде, напротив своих тяжело осевших боевых ушкуев и лодок.
   Здесь, на левом берегу - луговой стороне - реки Моломы, чуть выше ее впадения в Вятку, построился полк для освящения оружия, всеобщего клятвенного моления - выступления в поход...
   Не случайно для сбора войск и последнего приготовления было выбрано это место: с востока защищала широкая Вятка, низменный болотисто-луговой лес; с юга и запада окружали воды разлившейся Моломы; с севера - труднопроходимые леса; рядом - ниже по воде - Кокшара.
   Обычно отсюда поднимались к Великому Устюгу и Новгородским Двинским землям, поэтому, если вражеские лазутчики обнаружат, то лишь убедятся, что вятчане не собираются, как было воеводой обещано, воевать казанских татар. Ну, а в случае, если попробуют враги пойти на Хлынов, то можно легко выйти и загородить путь... Уже в начале мая к назначенному месту прибыли в основном все войска: с Хлынова, Орлова, Верхней Слободы; поднялась рать с Кокшары.
   До сегодняшнего дня воевода с боярином Андреем Воронцовым, Игорем Голубовым сколачивали из разрозненных групп воев десятки, сотни - единое в целом - продуманную в каждом звене боевую машину - вятский полк. Распределялись по ушкуям, лодкам; назначались "кормники", осначи на ушкуях, лодках; пристреливали луки, самострелы; ходили по реке целым полком - учились слушать, исполнять команды, перестраиваться, высаживаться на берег и, вновь построившись в десятки и полусотни, сотни, атаковать противника.
   ...Константин Юрьев, Андрей Андреевич Воронцов с десятильником Моисеем в сопровождении охранной десятки, несшей и охранявшей огромный стяг с изображением Георгия Победоносца, да семь длинноволосых попов с иконами, в черных клобуках с вышитыми на них спереди белыми крестиками,  спустились с воеводского пятидесятилюдиного ушкуя.
   Мягко ступая в кожаных сапогах по журкающей под ногами ярко-зеленой траве, вдыхая с радостью и волнением свежий луговой воздух, шел воевода вдоль выстроенного войска, вглядываясь в сурово-торжественные лица воев, и многих узнавал...
   Все хорошо одеты, вооружены, сыты. Начищенные, протертые маслом стальные кольца кольчужных длинных, до колен рубах отдавали синевой. На сотенных, некоторых десятных зеркальцами поблескивали листки пластинчатой брони; тусклой медью отсвечивали в лучах красного солнца железные шапки на головах и стальные наплечники, подлокотники; грозно щетинились узкие жала копий; из наплечных кожаных сумов выставлялись покрытые темным лаком луки и оперенья стрел; у каждого на боку меч или сабля, спереди на поясе - ножи.
   Как много сил, средств и времени потрачено, чтобы собрать, вооружить, одеть, снарядить такую рать! И все это для нескольких часов жестокого боя, где, может, все полягут... Жаль, не смог он выковать небольшие корабельные пушки-тюфяки - с ними было бы легче отбиться от неприятеля, высадиться в Сарай-городе.
   Отдельно стояли две сотни русских и татары: они во главе с Игорем Голубовым пойдут впереди - ведомцами.
   ...Воевода остановился, заглянул в глаза одному из татар - перед ним стоял коренастый вой с редкой черной бородкой, с узкими темными глазами, но с русским выражением на лице!.. В чуть прищуренных темно-карих глазах светился ум и всплескивала южная горячность. На миг вспомнились лица и глаза тех татар - врагов... "Какая разница между ними! Они здесь совсем другие - видимо, где ты живешь и за что воюешь, меняет человека... Не прав московский боярин - не от крови зависит, какой ты есть, а от того, за что воюешь..."
   И пошел Константин Юрьев, чуть кося глазами, - задумавшись...
   К воеводской свите присоединился Игорь Голубов.
   Никому из воев не было говорено, когда выступление, но по лицам воевода видел, что многие догадываются...
   Константин Юрьев встал на бугор, поросший зеленым ежиком-травой, снял блещущий золотом шлем, тряхнул головой и окинул влажно засиневшими глазами войско. В горле встал удушливый ком. Он с усилием сглотнул слюну и сипловатым от волнения голосом начал:
   - Братья и други!..
   Митяй Свистун, стоящий за рыжим Федотом, болезненно сморщил лицо, усмехнулся: "Ежели не народ,  утопил бы ты меня по-братски, по-дружески..." В груди у него что-то напряглось, напружинилось.
   Вспомнил обиду...
   ...- Мы собрались, чтобы проститься со своей землей, освятить оружье и дать клятву, пред тем как завтра выйти на жестокую рать с нашими ненавистными врагами, врагами наших отцов и дедов - татарами!..
   Одобрительный гул прокатился по рядам. Митяй Свистун почувствовал, как внутри отпустило: спало душевное напряжение - ожидание, стало легче дышать - до этого не было уверенности, что пойдут на татар - воевода то одно, то другое говорил, - и вот теперь сказал долгожданное.
   Митяй скосил глаза на соседа - тот сиял, как в церкви  под венцом... Воевода продолжал:
   - Великая Русь приняла в себя десятки языков, и Земля, Вера наша православная объединили нас... Мы сыны единой Русской земли!.. Это война будет самая праведная в вашей жизни: мы пойдем в сердце Черной Орды, и священнее этого дела у вас не было в жизни!.. Хватит! Попили ханы нашей кровушки, пролили реки слез наших женушек и детушек!.. - Митяй не почувствовал, как у него сам по себе вырвался из глотки боевой клич, взметнулась вверх рука со сжатым кулаком, в глазах слезы - он все простил воеводе и готов был идти за ним... - Так поклянемся же, что не пощадим живота своего за Землю, за народ, за будущее детей наших!..
   ...И пали на колени, давая клятву, русские вои; молились в слезах, кланялись низко перед Георгием Победоносцем, гордо и призывно реющим высоко над головами: он, Бог,  на скаку, с полуоборота поражал копьем змея, показывал пример, вселял уверенность...
   Целовали мокрыми губами нательные кресты и преподнесенные иконы с ликами богов...
   После клятвенной молитвы и освящения оружия вятский полк встал лагерем на берегу. Эту последнюю ночь воевода разрешил (кроме ведомцев) провести на земле, развести костры, сварить горячее хлебово.
   Ели обжигаясь, стараясь насытиться - до возвращения не придется есть горячую пищу: останавливаться и высаживаться на берег нигде не будут. Не слышно ни шуток, ни обычного гомона - только чавкают рты да стукают деревянные ложки по мисам с варевом; понимали, что, может быть, в последний раз сидят на родной земле, едят горячее...
   "Эк! Меду бы..." - захотелось Митяю, лежащему после ужина на расстеленной на траве полушубе, но тут же спохватился, закрестился, отгоняя бесовские наговоры - грех думать об этом после богослужения, да и поклялся, что в рот не возьмет хмельного, пока в поход не сходят.
   Повернулся на бок и, уставившись невидящим взглядом на красные угли внутри пляшущего оранжевого пламени костра, задумался... (О чем-то - слышал, но не понимал смысл - разговаривали между собой его товарищи; приглушенно шумел полузатопленный - в воде - ближний луговой лес; где-то журчала вода...)
   Даже сейчас не верилось, что идет освобождать Марфу с Ванютой. Без полутора месяцев три года прошло, как татары увели их, а минуло будто три века - столько пережил, перестрадал...
   С того времени, как он очнулся в подвале сгоревшей церкви, куда его, утыканного стрелами, затащили спасские мужики - укрыли от врагов, - у него жила одна мысль, одно желание: освободить от рабства свою семью!
   Может быть, это страстное желание помогло ему оправиться от тяжелых ран.
   Старики, оставшиеся в живых, качали головами, дивились: "Воскрес из мертвых!" - и набожно, благодарно крестились...
   Митяю тогда казалось, что будь он мертв - и то бы встал из домовины: настолько была велика ненависть к врагам, желание выжить.
   На следующий год по призыву Кости Юрьева, тогда еще сотенного, ходил на Казань. Чуть не попал в плен. Был ранен.
   В Нижнем Новгороде, куда они с трудом, отбившись от татар, поднялись, Митяй встретил вятских жителей, освобожденных из плена князем Беззубцевым, но Марфу с сыном среди них не нашел. Сказывали, будто бы их продали в Орду...
   Год ходил по купцам - хотел устроиться на корабль. Но купцы, узнав из его правдивого рассказа, что он намерен разыскать и освободить жену с сыном, отказывали ему. Никто не хотел рисковать своим добром. Соврать и устроиться, а потом сбежать, когда прибудут в Сарай, не смел Митяй: во-первых, не смог бы тогда вывезти их; во-вторых, он же русский, православный...
   Может быть, он и добился бы своего, но - и раньше попивая, чтобы успокоить душу, ободрить тело, - незаметно для себя начал пить...
   Однажды за то, что напился в будний день, его посадили под стражу и отпустили с условием, что он уедет на Вятку, домой.
   Добрался он до своих родных мест только в январе. Никого из близких не встретил - оставшийся в живых тесть, сказывали, чеботарит в Хлынове.
   Пришлось Митяю идти к боярину Гривцову - низко кланяться, чтобы взял его на службу. Боярин определил его в сторожевую дружину.
   Первое время все шло хорошо, но потом стали замечать за Митяем, что нет-нет да попивает в мирские дни, а к вечеру иногда и допьяна. Где, когда успевал напиваться, для хозяина оставалось тайной...
   Батоги не помогли: отлежится - и по новой. Пришлось Митяя выгнать с дружины, посадить под замок.
   "Дурной греховной болезнью заболел", - говорили про него мужики, жалея и презирая его.
   "Все же пьют!.." - искренне возмущался он, когда закрывали в амбар, - ругался матерно: поносил боярина.
   На следующий день, запертый в амбаре, с головной болью, тревожно стукотящимся сердцем ждал только освобождения, чтобы опохмелиться...
   На этот раз пришлось бы худо - у боярина кончилось терпение - решил Гривцов покончить с пьяницей-холопом: надумал дать отраву, чтобы перед смертью помучался пьяница - заодно и другим урок!
   Митяя спасло восстание боярской дружины, холопов, землепашцев.
   Узнав, что они собираются воевать Сарай-город вместе с воеводой, он присоединился к ним, обещав им и себе: пока не освободит своих родных, в рот не возьмет хмельного...
   А потом, как страшный сон, - не захотел воевода, чтобы они вольно жили - послал на них полк, расправился с ними, как с разбойниками. Его вместе с другими оставшимися в живых ватаманами повезли в Хлынов, посадили в тюрьму. Затем несостоявшаяся казнь...
   ...У Митяя вновь заныло в груди от тоски и обиды на прошедшую жизнь: "Иэх!.. дай бог только в поход сходить - ужо покажу за все... Опосля татар бояре первые наши вороги. Не я один так думаю. (К воеводе у него теперь не было злости: "Казнь Пантелея - по боярскому наговору, да и в народе много хорошего про него говорят..."). Правые слова рек Пантелей пред смертью: "Бог все поровну дал, и мы сами должны на этой Земле делить!" - жили же на Вятке до нас деды-прадеды - сильно жили, свободны были... А как утопили его!.. Не изменник же он был! - скрежетнул зубами Митяй. - Погодите, чванливые кровопийцы, наживающиеся нечестным трудом, обманом; подымется еще мужик за правду!.. Вся Русь Святая подымется и установит Богом даденную справедливость... Только помоги, господи, татарву разбить!..." И Митяй Свистун закрестился, бормоча молитву...
   Ближе к воде, вокруг большого костра - Константин Юрьев, боярин Андрей Воронцов, Игорь Голубое и сотенные.
   Недалеко, около другого костра, суетились стряпчие вой: они черпали из больших котлов деревянными черпаками дымящееся варево, накладывали в глубокие мисы, разносили ватаманам.
   В стороне стояла, ходила стража.
   Воевода и его сотрапезники уминали молча - только бородатые подбородки ходили туда-сюда, прожевывая пищу, и слышались всхлюпывания пьющих из ложек горячее хлебово...
   Жарко, бездымно горел сухой ивняк, отгоняя вечернюю прохладу от сидящих полукругом возле огня суровых людей.
   Долго не темнело; матовое небо отражало на землю, воду белый, похожий на лунный, свет. Приближались белые ночи - только в полночь, часа на полтора, землю окутывала мгла.
   Внешне спокойно, опорожняя мису с мясным супом, переживал, обдумывал Константин Юрьев предстоящий поход...
   Поели. Поблагодарили Бога за еду. Кто-то хотел уже встать...
   - Погодьте! Я не только из-за трапезы вас собрал... Позовите-ко десятников, - приказал воевода стряпчим воям, собирающим пустые мисы. - А сами отойдите - не мешайте...
   Подошли десятные ватаманы. Константин Юрьев молча оглядел освещенные костром могутные лица отцов-командиров и заговорил негромко, как бы прислушиваясь к своему голосу:
   - До самого Сарая, а может, даже и там, не придется нам собраться вот так вот: вместе...
   Мужи! Поход будет зело труден - тяжельше, чем думаете. Но у нас пусть не большой, но сильный полк: сытый, хорошо одетый, обутый, вооруженный. С нами с Волги пойдут нижегородцы... боярин Андрей Андреевич Воронцов знает Сарай, бывал там. - Андрей Воронцов вздрогнул, разгладились морщины на челе, впервые с отъезда воеводы Образца улыбнулся... - По Волге, по реке, поведет Васько Борт - он дорогу изучил как тропинки в своем огороде...
   Разнолико наше войско - мало дружинников, больше черного люда - не чваньтесь перед ними: они наша сила и опора, - мы счас пред Богом и Родиной все едины, равны... Русский человек честен - но все равно о злате-серебре думает - жить надо, о свободе мечтает, выкупиться хочет... Скажите им, что воевода сам возьмет царскую казну и всем разделит - пусть не озоруют, в разбой не бросаются - сгубят себя... все погибнем...
   Нам нужно победить и обратно вернуться, чтобы показать силу нашу, тогда татары оставят в покое русские земли...
   (У всех напряженные лица, слушают, крепко задумываются...)
   С первыми лучами солнца поднимутся ведомцы во главе с подвойским сотенным Игорем Голубовым... Я его на время похода назначаю младшим воеводой (у Игоря Голубова благодарно блеснули глаза)... Солнце над лесом - выступит весь полк...
   Плыть будем днем лугами, по старицам; ночью - по открытой воде... Самые... опасные места: в устье Вятки, напротив Воробьевой горы, около Большого Переворота на Волге, и Перевоз перед Займищем...
   Около Воробьевых гор место узкое - множество лодок держат казанские татары... Вон, великокняжеский боярин Андрей Андреевич говорит, что не так страшно то, что несколько ушкуев, лодок потопят, подожгут, а то, что могут задержать нас; тогда мы большую воду упустим, да и татарские скоровестники раньше нас прибудут в Сарай - тогда не будем иметь превосходство - внезапность: успеют они приготовиться - из Степи пригонят, встретят нас... Мы должны быстро и незаметно пройти до Сарая - и так быстро, как никто еще не плавал по Волге...
   Воевода долго говорил. Разошлись, когда снова заматовело-побелело небо и запоздавшая, теперь ненужная луна показала из-за леса свой бледный лик; погасли звезды...
   Так и не уснул в ту ночь Константин Юрьев, лежа в темноте на узкой - из двух сосновых досок - полате, пристроенной одним концом к просмоленному, проконопаченному борту. Ворочался, вздыхал в темноте - было душно, пахло смолой и паклей; тут еще Андрей Воронцов... - только сегодня улыбнулся - начал оживать...
   Не ушли с души заботы вчерашнего долгого дня, а его уже охватывало волнение за завтрашний день, за исход предстоящего великого дела.. Поплыли воспоминания: прощание с женой; жгли сердце ее маслянисто-темные, блестящие от слез, отчаянно-тоскливые - до боли родные глазки Ульяны... Он вновь ощутил на щеках поцелуй маленького горячего ротика Юрика... "Увидимся ли!.."
   Вспомнил прощание с народом на неотремонтированных занавоженных улицах Хлынова, мокрые - в слезах, - но прекрасные светлые лица русских женщин, скорбные, угрюмо-возбужденные лица редких мужчин и стариков; веселых озорных мальчишек; блеск серебра, золота на иконах, шелест хоругвей над толпой, молитвы, заклинания, редко - вой и плач прощавшихся со своими мужьями, братьями женок, и, все перекрывая, висел над людьми колокольный звон...
   "Эх, не успел настил на улицах перебрать - сгниют заготовленные еловые плахи... - вздохнул воевода и снова перевернулся на другой бок. - Случись что со мной, с Егором, жена ведь не подымет!.. И зять не поможет: бояре - "друзья" мои - постараются отобрать даденные на кормление село и деревеньки... Нет! Нельзя погибать! Не ради себя живу - без меня, без защиты моей дети, внуки тоже погибнут, Уля по миру пойдет!.."
   Вспомнилось, как первый раз увидел ее - жену своего друга сотенного Михаила, спасшего его в бою от смерти. Уля тогда с первенцем Егором ходила. Не такой красивой показалась, хотя и понравилась - ему всегда нравились черноглазые, черноликие женщины...
   Потом крестины - так стал крестным отцом Егорки, а затем заменил и отца...
   ...Не спалось, душно. Прислушался: шлепание малой волны по борту, приглушенные шаги сторожей на палубе, меряющих короткую ночь.
   "Все равно не уснуть... Скоро ведомцы обмочат весла, ветрила вставят", - и, накинув в темноте охабень, вылез из избы-каюты, поднялся на палубу, сошел по неубранным на ночь мосткам на берег.
   Восток розовел. Свежо, пахло сырой травой, лугами, ивой. Он пошел вниз по реке, где стояли ушкуи и лодки,  ведомцы почивали в них.
   Мягко ступая в кожаных сапогах без каблуков по росной короткой - будто стриженой - траве, шагал вдоль спящих рядов воев, и вдруг ему так захотелось посмотреть на своего Егорку!... Константин Юрьев понял, что он давно хочет это сделать. "Может, последний раз вижу... - и тут же перекрестился: - Что я говорю - чур, чур меня!.. Господи, не допусти - пусть лучше я..."
   Воевода остановился, вдыхал предрассветный воздух, внюхивался в запахи родной земли, прислушался к тишине, осмотрелся.
   Природа отдыхала, дремала. Спали и вои-сторожа около потухающих костров. "Вот ведь каков мужик - ни тебе тревог, ни забот! Спокоен... Мне бы так", - подумал, осерчав на них, Константин Юрьев (он не знал, что они тоже ночь не спали - говорили, прощались друг с другом, со своей землей, молились - только вот утром все как-то разом уснули).
   Сына - десятного ватамана - нашел около бородатого, спавшего с широко открытым ртом мужика.
   Вглядываясь в небольшое, худощавое, свернувшееся калачиком тело Егора, Константин Юрьев неожиданно впервые заметил, что сын похож на своего дядю - Игоря Голубова. Снова - который раз - удивился, подумал: почему он Егорку любит какой-то особой любовью, - какой? - не мог понять, но чувствовал, что любит не меньше родных детей и к тому же жалеет его очень: может, оттого, что сам сиротой был?.. Или оттого, что похож он на мать; а ее, жену, вынесшую в своем чреве его ребенков и ставшую самой близкой, единокровной, Константин Юрьев любил: сильно, по-мужски...

. . .

   Прошло три дня, как вышли в боевой поход.
   Константин Юрьев с непокрытой головой стоял на палубе, на носу ушкуя, держась за гриву медведя, вырезанного из белотелой осины.
   Всходило солнце. Молочно-розовый туман, поднимавшийся над рекой, не давал пробиться солнечным лучам к парящей темной, мутной воде.
   Тяжело. По ночам воевода спал урывками, выбился из сил; дрожали ноги; сомнения, временами неуверенность, терзали душу: как ни старался - пока все не ладится, а ведь начало - всему голова...
   Чуть отъехали, расшатали веслами корпуса построенных зимой из сырых досок лодок, ушкуев - пошла течь. На ходу приходится конопатить, вычерпывать воду.
   Вот и этот туман - разве поедешь по лугам? Быстро!.. Никак не отладится связь с Игорем Голубовым - днем ладно, а вот ночью?!..
   И сейчас не рассчитали: ведомцы, наверное, подходят к устью Вятки - к Воробьевым горам, а полк отстал. "Тихо идем - ночью нужно бы пройти то чертово место!" - воевода вдохнул полной грудью речной воздух с легким привкусом тины - успокоило.
   Вторя двойным ударам деревянных молотков конопатчиков "тук-тук, тук-тук" (конопатили изнутри), мягко стучали смазанные дегтем уключины, поднимались и опускались, разрывая водную гладь, тяжелые весла. За бортом журчала вода, разрезаемая холодным черным носом глубоко осевшего ушкуя. Темно-карие холсты пропитанных смолой парусов беспомощно висели - ветер совсем уснул под утро.
   На ходу сменились гребцы. К воеводе - мимо растелешенных до нижних портков гребцов - подошел немолодой, но еще крепкий, коренастый, стриженный под горшок, с необычайно живыми светлыми глазами кормщик Василий Борт.
   - Что не спишь? - его вместе с боярином Андреем Воронцовым воевода отослал спать - они еще успеют, наработаются: кормщик на Волге, боярин в Сарае.
   Василий - опытный кормщик: много раз хаживал с небогатым московским купцом Петром Онисимовым в Орду, но не за товарами, а за "слухами"; изучал водный путь по Волге, подходы к Сараю.
   Жаль купца-командира - заболел, когда они в прошлом году спешили в Москву, не доехал - умер...
   - Не спится... - тоже волновался Василий - сможет ли оправдать столь большое доверие, оказанное ему. "Скорее бы уж на Волгу выйти!" А там... Проведет рать до самых глинобитных стен-заборов Сарай-Берке...
   - Скоро ли Воробьевы горы? - кормщик слегка поклонился повернувшемуся к нему Константину Юрьеву, извиняясь за то, что посмел прервать воеводины думы, обратился к нему как к равному.
   - За тем поворотом... Счас покажутся.
   - Не поспеваем за большой водой, воевода... Ведомцев из виду упускаем...
   "Знаю! - хотел крикнуть, раздражаясь, Константин Юрьев, но сдержался, прикусил губу. - Надо почаще менять гребцов, - решил он, заметив, как у только что сменившихся воев залоснились спины от пота. - Ветра бы!.."
   Василий напряженно вглядывался вперед. Воевода перехватил его удивленно-затревожившийся взгляд, повернулся и увидел, как две лодки с ближними ведомцами стремительно помчались - с изготовившимися к стрельбе лучниками по бортам - к прибитой у берега большой лодке, судя по оснастке - ведомской сотни.
   Холодными тисками сжало сердце, закачалась палуба, и, если бы не ухватился за медвежью гриву, Константин Юрьев упал бы в воду. "Татары подстерегли Игоря и!.." страшная догадка осенила его... Холодные испарины пота выступили на челе. Прохрипел, вдруг потеряв голос: - К бою!..
   ...Солнце, перевалив за полдень, скрылось в низких тучах. От воды потянуло прохладой.
   Игорь Голубов и Мишка-мурза стояли на палубе, на корме. Шли по открытой воде. Где-то здесь должны были присоединиться к ним низовые мари-ведомцы, чтобы помочь пройти в Каму.
   Молчал младший воевода, стоял, как истукан, мурза.
   Уплывали назад берега: правый - гористый, покрытый густым зеленым лесом, местами обрывистый с обнаженным бело-глинисто-каменистым слоистым земляным чревом; левый - дальний, низкий, луговой, с кое-где видневшимися из-под воды кустами, деревьями.
   Сотня Евсея Великого, раскинувшаяся по широкой реке с несколькими татарами-ведомцами, шла на лодках впереди. С другой, возглавляемой Иваном Федоровым и плывшей на ушкуях, шел Игорь Голубов с мурзой и татарами, рассаженными по кораблям (десятка полтора оставшихся татар взял к себе вятский воевода в полк).
   ...Все, назначенное место прошли - никого, скоро войдут на территорию Казанского ханства!
   Игорь Голубов повернулся к Мишке-мурзе: "Придется его вперед засылать..."
   - Челн!.. татары али мари, - воскликнул кормщик из вятчан, стоящий за рулем.
   Наперерез лодкам стремительно вышел легкий челн с тремя воями, и безошибочно - к ватаману Евсею Великому.
   "Мари!.. разбираются в знаках, - удивился Игорь Голубов. Кто-то из них у русских служил".
   Больше челнов не было. Поговорив с сотенным, мари стали медленно подниматься навстречу.
   Гнев забродил у младшего воеводы в груди, заледенели глаза, но лицо оставалось спокойным. "Где же обещанная помощь?!..
   Зимой, в Хлынове, клялся Солнцем горномарийский малмыжский князь, что даст воев-ведомцев!"
   Легкий берестяной челн приблизился, пошел рядом. Сидящий на корме седоусый, с черной короткой бородкой ясноглазый мари-вой заговорил по-русски:
   - Военный вождь ведет своих воев по лугам - хочет найти татарских сторожей, перехватить их, узнать, где нынче у их рать стоит... Мне велено быть с тобой, воевода...
   К вечеру на одном из поворотов вынырнул из-под кустов еще один челн и быстро подплыл к ведомцам-мари. Пошептались с седоусым, и челн ушел обратно в луговую сторону, срезая на очередном повороте путь.
   Седоусый мари тут же попросился на палубу корабля.
   Он оказался невысоким, плотным, еще не старым, несмотря на седину усов. Зло косясь на мурзу, отозвал Игоря Голубова и зашептал с акцентом:
   - Убидал нас первым татар-сторож, вождь погнал за им; нужно поспешать...
   Затем ловко, по-кошачьи, слез в свой челн, - на предложение Игоря Голубова остаться ответил: "С татар-малай не кочу!" - посмотрел снизу на голощекое лицо мурзы, сверкнул синими глазами, хотел еще что-то сказать, махнул рукой, отвернулся, сел на дно лодчонки...
   Началась гонка. Гребцы менялись через каждые четверть часа. На ушкуях снова - течь, но уже не обращали на это внимания.
   "Господи! Дай нам ветру", - молился кормщик, держась одной рукой за руль, другой - быстро-быстро крестясь.
   Челн с ведомцами черной тенью скользнул по воде, приблизился к ушкую:
   - Слушай, руш! Однако, за переворотом татарин заслон поставил - шум... Надо поспешать, помочь...
   Увлекшись погоней, небольшая дружина мари попала в засаду - в плотное объятие татар - и была почти что полностью уничтожена, только несколько челнов с полуживыми, израненными воями вырвались из смертельной петли и скрылись в сгустившихся ночных сумерках...
   Но не успели самоуверенные победители отторжествовать свою победу, как сами оказались окружены неожиданно налетевшими русскими - на лодках, на ушкуях...
   И только темнота спасла их от полного истребления...
   - Говори, собака, где собираетесь заслон поставить?! Много ли вас?.. Говори, успели ли предупредить?! - Игорь Голубов пнул носком сапога лежавшего на палубе связанного татарина. Мишка-мурза перевел. Пленный молчал. Тогда Мишка шагнул к нему, наклонился и повторил еще раз.
   Снизу должно быть хорошо были видны стоящие над ним люди, потому что пленный, как только к нему подошел мурза, вмиг ожил, приподнял голову и испуганно-срывающимся гортанным голосом заговорил...
   - Что он зататаркал?! - потребовал перевода у Мишки-мурзы младший воевода.
   - Гаварит, шта большой сила под горой... Шта огненный змий на виршине той горы - огнем пльется... Гаварит, пока той змий секир башкам не сделаш - не пройти Кама... Больше она ничо не знаит...
   - В воду!..
   Несколько воев схватили забрыкавшегося пленного и под его женоподобный визг: "Айя-я-аа!.." - сбросили за борт, в темноту...
   Игорь Голубов знал, что такое собраться татарам под Воробьевыми горами - это значит перекроют реку, попытаются не пустить их на Каму... И эти "огненные змеи" - большие самострелы, стреляющие зажигательными стрелами!.. Днем не уйти от них: татары пристрелялись - в щепу попадут... А в луга не уйти - в том месте берег приподнят... Да еще с лодок, коими перегородят Вятку в узком месте, начнут стрелять... "Задержат, великий урон учинят!.." И младший воевода принял решение, не теряя времени, действовать: сотню московских воев во главе с Иваном Федоровым пустить в погоню за вырвавшимися из окружения татарами,  догнать, уничтожить и, пока не успели опомниться враги, высадиться под Воробьевыми горами,  напасть, посечь лодки и, не ввязываясь в бой, отступить на реку, где их будет ждать Игорь Голубов - к тому времени должны подоспеть воеводские ушкуи; другой сотне вместе с татарами-ведомцами и тремя мари, знающими местность, приказал пробраться к большим самострелам и уничтожить их, спуститься вниз, присоединиться к Ивану Федорову...
   Прощаясь друг с другом (который уж раз в жизни), Игорь Голубов и Евсей Великий - два боевых товарища - подумали, что, может, расстаются навеки, но вслух не сказали: кругом вои - нельзя при них показывать человеческие слабости... Да и неможно идти в бой, думая о смерти!..
   Ватаман Иван Федоров стоит на корме и, держась за балясину руля, сам правит ушкуем.
   Вот прошли последний поворот, и открылась в серой мгле невидимая из-за тумана, но осязаемая водная ширь перед узким местом напротив гор. Потянул легонький свежий встречный ветерок. На востоке забелело.
   Он помнил это место, когда два года назад с московским войском, с присоединившимися к нему вятчанами ходил воевать Казань.
   Тогда их тоже пытались остановить здесь татары: перекрыли дорогу, а когда все же прорвались через заслон, то окружили на лодках и стали огненными стрелами бить - больших самострелов не было...
   Только на широкой Каме удалось ценой огромных потерь вырваться, отбиться от врагов и уйти на Волгу...
   ...Сзади за ним плотно шли  гуськом  еще два ушкуя.
   К частому шлепанию весел, к надсадному шумному дыханию гребцов иногда примешивались стоны раненых. На носовой части лежали тела трех погибших воев.
   "Надо бы похоронить их, да раненых, которые воевать не могут, оставить на берегу, может, поднялись бы тихонько до Вятской земли", - подумал Иван Федоров, хотя знал, что они не оставят своих товарищей.
   Он рулил на подгорный берег, оцепленный темными силуэтами лодок и челнов.
   "Успели ли опередить нас ихние сторожа-ведомцы?!" - тревожно гадал сотенный - он так и не догнал никого.
   ...Тяжелый ушкуй врезался в стадо пустых лодок, разбросал их, резко затормозив, выскочил носом на каменистый берег.
   - За мной! - громовой голос сотенного, и сам Иван Федоров, легко неся плотное могучее тело, пробежал палубу, выхватив меч, спрыгнул,  за ним забухали об землю, хрустя пластинами белого известняка, шурша и хрумкая гальками, сапоги воев. - Вперед! - рванулся к лодкам...
   Из-под берега, из-за темнеющих завалов бревен и древ сыпанули дождем стрел. "Успели... упредили сторожа, - подумал Иван Федоров, мечом разбивая в щепу лодку. - Лишь бы лодки у них побить - тогда они не страшны нам!.."
   Несколько татарских стрел тюкнули сотенного в грудь по пластинчатой броне, одна - царапнула щеку... Новый рой стрел хлестнул - самая злая вонзилась колом в шею...
   ...Затопив лодки, торопливо отпев и похоронив на лесистом берегу - выше Воробьевых гор - погибших, повел Евсей Великий вслед за ведомцами-мари свой объединенный русско-татарский отряд: вверх по сырой глинистой тропе. Припадая на раненую ногу, шел за ним Мишка-мурза.
   Проснувшийся лес кипел жизнью. Голоса весело, беззаботно поющих птиц, - как будто и не было войны, смерти, - запах весенне-летнего воздуха, наполненного душисто-смолистым духом распустившейся листвы, взбодрили Евсея, придали силы, но не давали покоя мысли о только что пережитом: погребении в сырую, холодную, не совсем отошедшую от зимних стуж землю своих товарищей-воев...
   "Сколько ж погибло? - и начал в уме подсчитывать - выходило, что четыре утонуло в сражении, восьмерых похоронили. - А раненых?.." Не пошли они домой - отсюда-то дошли бы - близко, - остались храбры, - сказали: "Хотим на Сарай!.. Вместе сложить за Русь свои буйные головы!.."
   Бледный, хмурый, со сдвинутыми бровями, недовольный собой, шел, опираясь на древко копья, сотенный Евсей.
   Получалось как-то не так: подождать надо бы полк и тогда уж рваться. Сейчас он каялся, что промолчал, безропотно подчинился, как этого требовала воинская дисциплина. "Што же будет, ежели поотстанет воевода, захочет ночью те горы пройти?!" - зашагал быстрее, горяча себя, стараясь сбросить навалившуюся усталость, собрать свою волю в кулак, настроиться на предстоящий бой.
   Догнали охранную десятку, посланную вперед... сотенный ожил: "Мы еще посмотрим!.. Не было такого, штобы Евсея Великого татары бивали!.."
   Седоусый мари на ходу знакомил с местностью: слева река, - если бы не лес, могли бы ее видеть; впереди поле - оттуда можно будет зреть вершину горы, опоясанную полукольцом - земляными городками, внутри на деревянных станинах были сооружены огромные самострелы. Незащищенная часть укреплений открывалась в сторону обрыва - берега.
   "А может льзя с берега - крутояра во внутрь?.. Нет, не подняться оттуда - перебьют... Да што я гадаю - на месте увижу. Скорей бы!" Посмотрел под ноги - тропа здесь, на высоте, сухая; лес поредел; больше стало распустившихся, окутанных нежными ярко-зелеными листочками молодых белопегих берез, седоствольных осин с непривычно бесшумными бурыми листочками на прямых, смотрящих кверху веточках; у подножий стволов темнели пирамидки-елочки.
  
   ...- Кончается тропа - счас выйдем в поле, ватаман! - это вернулся один из посланных вместе с мари вой-ведомец. - Напротив выхода татары сидят...
   - Стой! - приказ знаками, полуголосами передался по цепочке.
   Поставив перед отрядом воев с копьями - на случай нападения, несколько человек по бокам вдоль тропы, он взял с собой пять лучников с самострелами, ведомцев, ушел вперед.
   Не дойдя до конца тропы, свернул направо, прошел мимо двух русских сторожей, сидящих за кустами, пополз вдоль опушки вслед за бесшумно и мягко по-ужиному ползущим воем.
   Сотенный Евсей устало дышал: мешала бранная одежда, да и отвык... Пока добрался до куста орешника, за которым уже лежал в теплой сухой одежде, сшитой из шкуры, седоусый мари, - взмок.
   Вытерся - смел с лица горсть пота, улегся на приятно холодящую землю и стал всматриваться через узкую брешь в кустах: ни татарских сторожей, ни ожидаемых земляных городков...
   - Покажи, - ткнул локтем лежащего рядом мари. Тот молча отодвинулся, уступил место, показал пальцем в прогалочек между ветками.
   Теперь увидел - только в другой стороне - две головы в остроконечных меховых шапках. Вот голова с скуластым лицом качнулась, приблизилась и полуслилась с другой, которая зашевелилась, и, покачиваясь, они разъехались. "Верхами", - догадался Евсей Великий и тут же увидел голову лошади: показалась, исчезла...
   До татар не более полутора полетов стрел из лука. Безветренно.
   Сотенный ватаман шепотом обратился к русскому ведомцу:
   - Где они? - и не понять, что спрашивает: то ли о русских ведомцах, ушедших на разведку, то ли о татарах-сторожах, поэтому вой тоже - неопределенно:
   - Не знамо...Счас должны подойти...
   Евсей Великий опустил свое тело, положил тяжелый подбородок, обросший жесткой бурой бородой, на кулак и, услышав до боли родной ("Не успел отъехать от дому, а уж затосковал!" - упрекнул себя) запах земли, молодой зеленой травы-муравы, повел мутным взглядом вдоль опушки леса - задумался...
   Десятник-ведомец, измазанный в глине, как и остальные три воя, - вернулся, когда солнце стала закрывать хвостатая туча.
   - Тама-ка их, - десятный ватаман махнул рукой в сторону татар, - десять и еще семь сторожей. О нас не чуют - спят.
   - Далеко?
   - Четыре с половиной - пять полетов стрел, в лощине, пред подножьем вершины горы... Мы их обошли, поднялися до городков - зело крепко сидят, собаки, греблями опоясалися...
   - Греблями!? Глубокими? Какова ширина? - обеспокоился сотенный Евсей - не ожидал такого.
   - Не глубоки, но широки - комонь не перепрыгнет.
   Сотенный встал, спросил-приказал самострельщикам:
   - Сможете с первого разу убрать двух ближних сторожей?
   За всех ответил угрюмый, рыжебородый:
   - Могем и не попасть...
   - Надо попасть!.. Пусть мурза с татарами на гору идет, - обратился к десятнику-ведомцу, - русских сюда... Пусть прикинутся своими - без крови спробуем большие самострелы те брать. Перескочите гребли, войдете за городки - знать дайте, сторожей в лощине обойдите...
   Десятник ушел. Пять лучников-самострельщиков выставили из-за кустов грозные ручные самострелы - они били в два-три раза дальше простых луков.
   Залп - и головы исчезли.
   Сотенный послал посмотреть: "Што с ними?" - трое воев скрылись за бугром и тут же бежали обратно, издали крича:
   - Сюда скачут!..
   - Луки, самострелы!.. Изготовиться!.. - сам Евсей тоже, схоронясь за кустами, вытащил меч.
   Прибежавшие, тяжело дыша, пристроились рядом, - в тот же миг выскочили на бугор около десятка верховых татар. Остановились. Крутнулись на месте и с диким визгом и улюлюканьем, на ходу пуская стрелы, помчались в ту сторону, откуда выходила тропа.
   Сотенный Евсей раздвинул кусты - Мишка-мурза с несколькими воями успел выйти...
   - Стрелите же! - Евсей что есть силы бухнул кулаком по широкому заду одного из стоящих рядом.
   Лучники выскочили из-за кустов, развернулись и, положив самострелы на колени, луки в руки - выпустили по стреле.
   Трое татар попадали мешками на землю; остальные, вздыбив коней, приостановились, развернулись и, низко припав к гривам своих лошадок, как вихрь унеслись за бугор - исчезли, как будто и не были...
   Поднявшись на бугор, где только что были враги, Евсей Великий увидел их вновь - построившись волчьей стаей, они взбирались на вершину Воробьевой горы, как чалмой, опоясанной земляными городками.
   Сотенный взглядом и слухом измерил расстояние до городков - было с версту...
   Быстрым шагом повел он свое войско на вершину горы. Рядом крупно вышагивал с залитым кровью лицом - татарская стрела разрезала надбровье - десятник-ведомец. Позади трусцой бежал, иногда переходя на борзый шаг, татарский ватаман Кириллка, назначенный старшим над московскими татарами - заместо убитого Мишки-мурзы...
   "Комонь бы моим татарам!" - сожалеючи посмотрел на Кириллку - колченогого, со злым перекошенным лицом. Верхом на своем обученном коне татарин страшен в бою; человек и лошадь - едины; умение на полном скаку поражать цель из лука, ловкость воя умножается на силу лошади.
   А пехом татарин не тот...
   Солнце по-летнему жарко палило, накаляя металл.
   Обливаясь соленым потом, прошли болотистую лощину, заросшую осокой; оказались у подножия пологой Воробьевой горы.
   Татарские стрелы, пущенные сверху больше из-за озорства, чем для боя, падали обессиленно на излете, больно, до крови жаля незащищенные места, чиркали по железным шапкам, заставляя быстрее бежать кровь по жилам, изгоняя усталость, будя в душе ненависть к врагам...
   Нужно прорваться к самострелам, посечь их и, не ввязываясь в бой, спуститься к реке - там должна сейчас быть сеча - решалась судьба всего сражения.
   Поставив вперед самых сильных и умелых воев, хорошо укрытых в бранную одежду, в железных личинах, с копьями-долгомерами в левой руке (в правой - тяжелый меч),  сотенный Евсей повел своих на штурм...
   ...Вот уже гребли. С городков начали бить прицельно. Запахло еловым дымом - то татары за крепостной стеной зажгли костры.
   "Не стали бы огненные стрелы метать в реку! - забеспокоился русский сотенный. - Долгонько ж я шел, - уж, наверно, воевода на подходе, а мы еще городки не взяли, самострелы не посекли!" И, как бы подтверждая его опасения, копье-стрела с горящей гривой и дымящим хвостом мелькнула в воздухе, скрылась за береговым крутояром.
   Кто-то сзади набожно зачастил молитву сиплым голосом.
   "Поп-вой, - догадался сотенный, - за всех нас, грешных, наяривает, божьим именем дух подымат..."
   Еще раза два взлетали огненные копья-стрелы и уносились в реку.
   "По ушкуям бьют!.. Два али три самострела у них", - заработала мысль. Судя по лучным стрелам, летящим навстречу, он прикинул, сколько татар сидит за городками: "Не более сотни... Да около самострелов десятка три..." Подбежал ко рву один из первых и, не оборачиваясь: - Гребли на копья... - и, стараясь, чтобы его не опередили, уперся концом копья в дно неглубокого рва, ухватился двумя руками за шейку копья - на пол-аршина ниже наконечника, - и что есть силы оттолкнулся...
   Несколько стрел тюкнули по груди, животу и, не пробив пластинчатую броню под красным летним кафтаном, подобно рыбкам, застрявшим жабрами в сетях, зависли в ткани одежды...
   Он перепрыгнул было уже ров, как очередная стрела ужалила в незащищенное бедро, и, когда приземлился на другой стороне, боль, как плетью, стеганула по раненой ноге.
   Сотенный Евсей сжал зубы, побежал, но с каждым шагом боль разгоралась, - как каленым железом жгло в ране, - будто нож воткнули, поворачивали, задевая живую кость, - не давала ступать...
   Нога распрямилась и не сгибалась. Он попытался на ходу выхватить стрелу, но сделал хуже - обломил ее.
   Слезы поневоле выскакивали из глаз, радужной пеленой закрывая мир, мешая смотреть и видеть... Он продолжал шагать - бежать, волоча ногу... И почти что последним поднялся на земляной вал; остановился, протер глаза, высморкался.
   Кто-то пытался ему перевязать рану, что-то спрашивали, но он ничего не слышал - все внимание было приковано к ратоборствующим, к большим самострелам.
   Хвостатая черная тень накрыла вершину горы, дерущихся около костра: с одной стороны русские, с другой - ближе к берегу, где стояли гигантские деревянные станины самострелов, - татары.
   Под станинами лежали сложенные черные копья - стрелы.
   Бились в ближнем бою: тыкались копьями, рубились мечами, саблями.
   Евсей Великий будто бы очнулся: увидел себя со стороны сидящим на хребтине земляного вала, держащим за шею копье, с мечом в ножнах. Вокруг - вои из личной десятки...
   "Ох, вояка!" Сколько помнил, такого с ним еще не бывало - не к добру это!.. "Господи! Не отвороти лик свой от раба твоево!" - сотенный Евсей двуперстно перекрестился.
   ...Бой шел не так, как хотелось, - его вои оказались в худшем положении: ниже татар, сгрудились; задние не могли сражаться."Надо задним стрелами бить, головешками кидаться - поджечь!.. - Он видел, что его войско превратилось в разъяренную толпу мужиков - пусть и сильных каждый по отдельности... - Моя вина! Как только меня ранили, нужно было сразу же вместо себя назначить кого-нибудь - любой десятный справился бы... - Он знал своих воев - лично назначал десятных... - Но откуда столько татарвы взялось?!" И только теперь, приглядевшись, понял, что те татары, ежесекундно по двое-трое поднимающиеся на площадку с самострелами, были из-под крутояра, из-под берега...
   Они вновь забегали вокруг своих больших самострелов, настораживая их для стрельбы.
   "Теперь уж точно - воевода пошел, - подумал Евсей; он не видел даже луга, но сомнений не было - к горе подходил вятский полк. - Чо я сижу?! Надо иссечь большие луки - иначе подожгут ушкуи!"
   Выхватив меч, он поднял копье, шагнул вперед - боль насквозь прострелила ногу; яростно-зло улыбаясь, перемогая боль, хромая, побежал туда, где мелькал голубой кафтан десятника (часть русских - десятка полтора - во главе с десятником прорвалась к станинам самострелов и билась в окружении, стараясь добраться до самих луков...).
   С грозным кличем сотенный ватаман с десятью воями врезался в гущу врагов. Неистово работая мечом, копьем, а где и просто сшибая и подминая татар, пробился к голубому кафтану и вместе с ним ведя бой, дотянулся до самострела - затюкал мечом по звонкому сухому дереву, коже, по скрученным жилам... Дуга с силой выпрямилась - лягнула по ту сторону татар - трое по-птичьи, раскинув руки, отлетели к крутояру, скатились под гору...
   Евсей Великий забежал на то место, откуда только что сбросило татар, и увидел реку - по ней, построившись полукольцом, подходил воеводский полк. Против него вышла стая двухвесельных лодок - около трех сотен татар. Плывя параллельно русским, держась правого берега, чего-то выжидали - для нападения их было маловато.
   "Видать, большую часть лодок посек Иван... Ждете-пождете, когда огненные змеи полетят на ушкуи?!" - Евсей Великий ясно представил, что произойдет, если он не уничтожит оставшиеся самострелы - татары подожгут корабли русских, нанесут огромный урон, а потом налетят на лодках - постараются добить...
   "Уложу всех, сам погибну, но большие луки посеку!" Сотенный Евсей оглянулся - за те несколько мгновений, которые смотрел на реку, враг окружил, отрезал их от остальных и теперь пытался расколоть прорвавшихся и по отдельности перебить. Все явственнее становился перевес татар, на место одного убитого приходили два; русские, рассеченные на небольшие группы, сражались каждый за себя.
   Медлить было нельзя. Евсей Великий повел воев на соседний, стоящий выше, правее от него, самострел; но то ли устал, или же из-за потери крови (в сапоге хлюпает, от крови слизко...) вдруг почувствовал, как закаменели руки, ноги, закружилась голова.
   Он пропустил вперед себя десятника в голубом кафтане с воями.
   Они, подобно жнецам, пошли косить татар и, потеряв половину воев, дотянулись до самострела, тюкнули по жилам; повернули обратно - ринулись вниз, на последний самострел, - где уже застыли, ожидая команды, с дымящими факелами татары, готовые вот-вот поджечь стрелу-копье и пустить ее в реку...
   Голубокафтанный ватаман с пятью воями смог-таки прорваться - добил оружие врага...
   Сотенный Евсей Великий остался с тремя - с такими же, как он, отяжелевшими и обессилевшими от ран - воями, в плотном окружении, на полпути до нижнего самострела...
   Полуоглушенный, простоволосый, без железной личины, в изорванном и спущенном с плеч кафтане, ничего не видя, - перед глазами черно-красная пелена, - вращал мечом вокруг себя, пытаясь не подпустить врагов.
   Вот он уже один - товарищи изрубленные, бездыханные, рухнули на землю. Собрав всю оставшуюся волю и силу, сотенный еще боролся.
   Левая рука безжизненно висела, рот хватал-кусал воздух, из глотки вырывались всхлипы; на страшном лице сверкали белками обезумевшие, полные жгучей ненависти глаза...
   Движения становились все медленнее и медленнее...
   Несколько татар вскочили ему на спину, повисли, стараясь заломить руку с мечом - "Живьем хотят!.." - меч выпал у него; хрипящего и богохульно матерящегося, повалили на спину, но секунду спустя неимоверным усилием скинув сидящих, смог все-таки повернуться на живот; упершись рукой, приподнялся, встал во весь свой великий рост, схватил татарина - тот завизжал, рубанул руку ниже подлокотника - кисть Евсея шлепнулась под ноги - в пыль. Сотенный взревел, ринулся вперед, размахивая и тыкая брызжущей кровью культей...
   Некоторые татары бросили оружие и, суеверно крича: "Шайтан, шайтан!.. Ой, алла!" - замолились - замыли по-кошачьи свои мордочки.
   Другие встали, скованные нерешительностью, не зная, что делать, и только трое-четверо кинулись на русского ватамана - заполоскали по его голове белыми молниями татарские сабельки: миг - и золотосереброволосая голова окрасилась в красный цвет - будто облили ушатом крови...
   Закачался, зашатался красный воин, повалился, запрокидываясь назад, придавив под себя врага; - на глазах кровавые слезы - слезы убитого, но не побежденного!..

0x08 graphic



"Вятка за Аркулем". Художник Елена Юрьевна Тимкина

. . .

   Игорь Голубов, поставив к ногам упруго-тяжелый костяно-деревянный лук, стоял на носу ушкуя и смотрел, холодея сердцем, на медленно приближающийся правый берег Вятки. Прислушался к шуму разгоревшегося боя.
   Поднялось кроваво-красное солнце - съело туман.
   Теперь можно было различить под горой небольшие группы русских воев, захвативших часть лодок и отчаянно отбивавшихся от наседавших врагов, которые черными тараканами выползали откуда-то, заполняя весь берег, лезли наверх...
   А вон татары садятся на уцелевшие лодки и отчаливают.
   "Куда они?! Так на нас - увидели мой ушкуй!.."
   ...Огромная стрела, оставляя за собой дымный след, перед самым носом корабля шикнула в воду - черный столб дыма встал над тем местом, где скрылась огненная стрела; вторая нырнула совсем рядом: слева, сбоку...
   - Направо заверни!.. Шевели веслами!.. - Игорь Голубов с надеждой оглянулся - никого, поднял взор на вершину горы.- Быстрей же! - заторопил мысленно Евсея Великого. - Што ж там телешишься!..
   Младший воевода повернул направо - к берегу, на цепь татарских лодок, - так уйдет из-под обстрела и, самое главное, прорвавшись сквозь атакующих его врагов, высадится и добьет оставшиеся лодки на берегу.
   ...Оснач не успел убрать парус; дымящаяся стрела-копье пробила холщовую, пропитанную липкой смолой парусину, подожгла и обессиленно жухнула в воду, оставив над стеклянной гладью убегающей воды свой черный хвост.
   Вспыхнуло рыжее пламя, по-кошачьи зауркало. Гребцы бросили весла, стали плескать на палубу, черпая ушатами из реки воду; затаптывали ногами падающие с горящей мачты скрученные пылающие куски материи...
   Две лучные стрелы одна за другой воткнулись в правый борт - вспыхнули обмотанные паклей и пропитанные смолой древки стрел. Огонь бледно-красными волнами пополз по борту ушкуя...
   - Стрелите!.. Не подпускайте татар, - кричал Игорь Голубов выскакивающим из-под палубы воям.
   Младший воевода - как всегда, без железной маски - на спокойном мужественном лице колюче-злые глаза, - пристрелявшись, начал точно бить: в шею - незащищенную часть тела...
   Огнем охватило палубу; выливаемая на нее вода растекалась по раскаленному просмоленному дереву масляной пленкой, паря, скатывалась - тут же на этом месте вновь вскакивали огненные язычки...
   Дым щекотал ноздри, застилал и ел глаза, в горле першило - чих, кашель...
   У воев затлевала, загоралась одежда; огонь перекусывал жилы туго натянутых луков, обгорали - обрывались лыковые веревки и падали обратно в реку ушаты, ведра с водой - нечем стало тушить...
   Русские стреляли с единственно оставшегося пружинного самострела.
   Татары сблизились, стали осыпать горящий корабль стрелами...
   Брызгая искрами, раскаленной смолой, весело треща, горело под ногами, невыносимо пекло, жгло - вспыхивали русые, золотистые, рыжие бороды, усы.
   Языки пламени лизали лица воев - чудовищная боль...
   Горели нижние портки, живьем сваривались ноги... Многие, обезумев от боли, не выдерживали - горящими факелами прыгали в воду, где их со злой радостью расстреливали татары из луков, кололи в лицо, глаза, в голову...
   Игорь Голубов взмахнул кинжалом около самой шеи - разрезал кожаную подкладку бранной одежды, сбросил накалившиеся дорогие доспехи - его тут же ожгло огнем, и он, почти теряя сознание, сполз в прохладную живительную воду...
   Хвостатая туча заглатывала солнце...

. . .

   Построившись, разя татар из дальнебойных луков и самострелов, воеводский полк вырвался в Устье...
   Константин Юрьев в доспехах (подарок великого князя) стоял с боярином Андреем Воронцовым на палубе, посверкивал остроконечным золоченым шлемом, смотрел, как постепенно, поворачиваясь на юго-запад, чужал правый берег Вятки - превращался в камский.
   Солнце выпрыгнуло из-за туч, жарко брызнуло светом и теплом, - сильнее запахло дегтем, паклей, смолой. Осветился высокий берег Камы с темными могучими елями наверху, с яркой густой зеленью древ и кустов на склоне, у самой воды - кое-где белоснежные оскалы известняка - чужого вражеского берега - это место, где происходило удивительное перерождение вятского берега в камский, всегда поражало его: сердце начинало стучать сильно и быстро...
   Камский берег был красив, внушал уважение, но не любовь.
   Константин Юрьев окинул прощальным взглядом скрывающийся вятский берег, подумал с тоской и болью: "Может, последний раз вижу!.."
   Понимал - мало надежды на возвращение, ясно представлял, что ожидает. Посмотрел на свои руки, на длинные большие пальцы, в которых текла горячая кровь, билась жизнь, шевельнул плечом - и вдруг стало жарко: "Неужели все это будет вонючей гниющей мертвечиной (татары трупы русских не хоронят)?! Исчезнет плоть, развеется прахом в чужой земле, али же растащат собаки, дикие звери!.."
   Послышались радостно-удивленные возгласы: в желто-зеленых камских водах нашли и подняли полуживого Игоря Голубова...
   Засветились охваченные возбуждением лица воев. У Константина Юрьева тоже пыхнуло радостью в душе: "Жив Игорек!.." - разгорелось в сердце неугасимое пламя любви к своей земле, языку, народу и, одновременно, ненависти к врагу. Это двуединое могучее чувство лишь ждало повода вырваться, подавить, сжечь все остальное - по опыту знал, что такое в походе должно произойти с каждым воем, и тогда он предстанет перед врагом сильным, необоримым, - которого можно лишь убить, но не побороть в честном бою...
   Воевода знал - теперь любой: от сотника до простого воя - будет беспрекословно выполнять приказания - их будет вести в бой любовь и ненависть...Неуверенность, колебания исчезли!..

. . .

   Русское войско в едином порыве - на веслах, а к устью и на парусах, благо подул ветер - наискось: с левого берега на правый, в спину - проскочило Каму, вылетело на взволновавшиеся желтые воды Волги.
   Веселый, довольный, покряхтывая, поднялся на палубу, встал рядом с вятским воеводой Андрей Воронцов.
   "Ожил!" - поглядел на него Константин Юрьев.
   Раннее утро. Вот-вот появится светило. Где-то справа, в луговом тумане, остался левый берег Волги. Прямо должен быть правый, высокий берег - он еще не виден. Снизу - вверх по течению - метет поземкой волн: невысоких, крутых, с белоснежной пеной. Чем дальше в Волгу - тем сильнее ветер, выше волны.
   - Правь на ту сторону - прямо! - скомандовал Василию Борту великокняжеский боярин и, улыбаясь, почесывая широкую бороду с отдельными серебряными нитями, - Константину Юрьеву: - Вон там - напротив Камы - должен нас поджидать Нижегородский полк...
   - А татары?..
   - Татары?.. Они счас подтянулись к Казани - ушли вверх...а мы вниз...О господи, лишь бы нижегородцы подошли и ветер переметнулся!
   Василий Борт передал руль осначу, шагнул к ним, кивнул-поклонился... На него блеснул глазами боярин:
   - Ты что тут! - иди на место!..
   Кормщик, ничего не ответив, обратился к Константину Юрьеву.
   - Воевода! - голос злой, резкий - перекрыл шлепание весел, удары волн о борт качающегося с боку на бок ушкуя. - Не можно на Волгу - лодки утопим... Послать ведомцев, а самим переждать непогоду - ветер меняется...
   "Как ведет себя?! - На меня и не посмотрит!" - Андрей Воронцов подскочил к нему:
   - Не слышал!.. Пошел отсюда! Не твоего ума... Нужен будешь - позовем...
   Вышли на средину. Сзади, с боков - бушующая мутная вода. Солнце так и не показалось - заблудилось в тумане на лугах. Прямо серела вершина горного берега.
   Низовой ветер гнал волны против течения. Они, высокие, крутые, белыми гребнями били в борт: захлестывало палубу, брызгами окатывало гребцов (шли на веслах - паруса убрали).
   Холодные брызги метелили в лицо, но воевода стоял на корме, вцепившись руками в край борта, - бледный, злой; ругал себя: "Прав Васька - не послушал его - не надо было всем полком выходить... Вон лодку захлестнуло, перевернуло, - люди молча скрылись в волнах. Не выплывут!.."
   Константин Юрьев бросился, оскальзываясь, на другую сторону - к мокрому, со слипшейся бородой Андрею Воронцову:
   - Где твои нижегородцы?! Не вижу! - сейчас уже можно было различить пустой берег.
   - Должны были здеся быть... - жалкий, старый повернулся к воеводе.
   - Пойди сюда! - Константин Юрьев махнул рукой Василию кормщику. Но тот не шелохнулся - закаменел лицом, под бледным мокрым челом ледяные глаза, и только руки шевелились: одолевая мощные валы; правил на медленно приближающийся берег. Тогда вятский воевода сам преодолел качающуюся скрежечущую палубу и - к нему:
   - Не видишь?.. Не слышишь!..
   - Чаво?..
   - Как!.. Люди зазря тонут! Там, - воевода задохнулся от гнева, - каждый вой будет целого полка стоить!..
   Кормщик молчал, - только желваки заходили под слипшейся бородой.
   - Молчишь?.. Так будем плыть - все лодки перетопим... А там их еще нет - не подошли...
   Василий Борт сглотнул тугой ком в горле, пересилил свой гнев, презрение к этим высокородным, грубым, но не очень умным господам-начальникам ("Всю жизнь вот так вот!.. Разобьем поганых - волю возьму; не дадите - уйду!.."), повернул голову:
   - Вели идти на низ - навстречу волнам.
   - Снесет много?
   - В верстах трех Волга повернет на восход - встанем под берегом: укроемся от ветра...
  
   Два дня стояли под берегом. Ждали, - никого. Погода установилась: ясно - солнечно-весенняя - и, главное, ветер верховой, попутный...
   Упускали не только ветер, но и большую воду. Хотя эти дни не прошли даром: чинили, конопатили лодки, ушкуи, и все это на воде - на берег не высаживались - места незнакомые - татарские, чувашские земли.
   Воевода не находил себе места, ни с кем не разговаривал, посылал одну лодку за другой, но они приходили - докладывали: "Никого!.."
   Боярин Андрей Воронцов перестал молиться - мирскими матерными словами ругал нижегородцев.
   Константин Юрьев смотрел на мутную воду, - она убегала, журчала, обегая якорную веревку; глаза мутные, красные от бессонных ночей - думал...
   - Большая вода уходит, - неслышно подошел Василий Борт - взгляд мужественный. - Вон того камня не было - сегодня утром высунулся...
   Вместе с водой уходила возможность успешного похода на Сарай. От мучительного ожидания совсем состарилось, подурнело лицо московского боярина - ночью не спит, бродит по палубе, то свечи жжет у себя в каюте - под палубой...
   Константин Юрьев обнял ладонью деревянную гриву медведя.
   Начинался день. Направо далекий левый берег, окутанный туманом. Яркое, как умытое, солнце поднималось поверх серебряного тумана, будто над облаком. Слева - крутой, высокий, лесистый, освещенный солнцем правый берег реки. Свежий упругий ветер в лицо - развернуться бы сейчас и айда вниз по Волге!..
   Подъехали на лодке, поднялся к воеводе Игорь Голубов - безбородое обгорелое лицо спокойное, глаза холодные, пронизывающие - сразу к нему:
   - Чего ждем?.. Вода уходит из-под нас - к Сараю не подплыть...
   - Одни?!..
   - Они могут не прийти... Костя, посмотри, что творится: мужи рвутся, хотят идти - не боятся, говорят: "Нам не впервой... а победим, накажем обидчиков - супостатов, - себе жизнь добудем: злато-серебро нащипаем..."
   Подошли, поднялись на ушкуй сотенные. Вылез из-под палубы боярин Андрей Андреевич - лицо, борода мятые; зеленоглазый, злой.
   Воевода подтянулся, ожили глаза - заиграли голубизной...
   - Сами пришли! - хорошо... Что будем делать? - думайте!..
   Примолкли сотенные, построжали лица, призадумались. Потом заспорили - до ругани. Великокняжеский посланник боярин Воронцов подытожил:
   - Воля всевышнего... Одним - не мыслимо... Я знаю Орду, Сарай...
   Воевода, сцепив зубы, молчал, - тяжело, а ждал... Но жди не жди - последнее слово он должен сказать - время полдень. Тряхнул головой:
   - Почему не пришли с Нижнего, не знаем - может, никогда не узнаем... А в поход мы пойдем - сколько трудов, слез!.. Народ последнее отдал... Русь, потомки не простят нам сраму!.. Разум говорит: "Не ходи", - а сердце, переполненное гневом и болью, зовет на смертную битву... Погибнем, но своей кровью спасем Русь от набега Орды!.. Не будут жить в позоре и страхе женки и дети наши!.. Мужи-вои готовы - ждут только нашего слова!.. Раз уж запели песню - давайте допоем!..

. . .

   ...Сделав обманный маневр: показав татарам, что идут на Казань, - ночью развернулись и, открыв паруса, помчались, помогая веслами, на царев град...
   Вои не щадили себя. Большой Переворот - срезали: Василий Борт провел по образовавшейся в весенний паводок протоке...
   Конечно, рисковали: тяжелые ушкуи могли не пройти, да и в случае вражеского нападения оказывались в невыгоднейшем положении, но обошлось - где мелко, по пояс в воде, по колено в вязкой тине вынесли корабли на Волгу, догнали большую воду.
   А потом - еще стремительнее, опережающий слух, бег русских...
   Когда достигли низких степных берегов, ветер переметнулся - стал дуть в бок, а затем перешел в низовой. Постепенно крепчал. Сначала робко поднимались навстречу невысокие островерхие волны, но при выходе к Перевозу, перед Займищем - до Сарая оставалось 45-50 верст - пошли круторогие, с зеленоватой пеной, желто-бурые тяжелые волны...
   Подходили к опасному месту.
   Из полка выделили два ушкуя - сторожевой отряд. Ватаманом опять попросился Игорь Голубов.
   На палубу вышел простоволосый - лицо густо смазано медвежьим жиром - Игорь Голубов. Ушкуй качало. Вои, высоко поднимая весла, запрокидываясь назад, гребли. Ветер брызгал водой. Матовый свет солнца, просачиваясь сквозь низкие тучи, согревал мягким теплом.
   - Ночью б надо - вон она, Волга-то, какая, - Василий Борт развел руки. - А днем - вот видишь?.. - показал на далекий левый берег, где виднелось множество лодок и кораблей.
   Их тоже заметили: несколько татарских судов и лодок отошли от берега - пошли на перехват.
   Игорь Голубов оглянулся - должен показаться из-за очередного поворота основной полк. Захолодило сердце - почудилось: повторяется то, что было под Воробьевыми горами. Он тряхнул головой ("Совсем как Костя" - заметил про себя) - больно треснула обожженная кожа на шее... Поморщился: "Не будет внезапности!" - вновь встряхивал седыми кудрями, всматриваясь в приближающиеся корабли: дощатые учаны с высокими каютами на носу, корме. Подумал: "У гостей поотбирали..."
   Приказал всем, кроме гребцов и кормщика, уйти под палубу, приготовиться к бою.
   Татары не могли подозревать, что этот небольшой караван судов - военный. На насадах, внешне похожих на ушкуи, плавали русские купцы. Татары всегда старались "досматривать" их, идущих на Сарай, ниже - в Хволынское море, - часть товара переходила к ним.
   Вот и теперь они намеревались, видимо, сделать то же самое.
   Силы были не равны, но положение обязывало вступить в бой, а потом вместе с подоспевшим воеводой разгромить, утопить татар - и, как можно быстрее, - в Займище, где река разливалась местами до 25 верст. Конечно, татарские скоровестники поскачут к Ахмедке, в Сарай, или же сообщат сигнальными огнями-дымами, и тогда кто кого: кто будет раньше в Сарае - Ахмедка или русские?!
   "А что если он в Сарае - не ушел в Степь?! - но Игорь Голубов тут же оборвал обжигающую сердце мысль. - Все будет как задумано - должна ж быть справедливость на свете!.."
   Учан, шедший навстречу, развернулся, встал боком - загородил путь.
   - Не сворачивай!.. - Игорь Голубов шепотом - Василию Борту.
   Гребцы сами поняли: поднажали...
   Осталось саженей тридцать, когда по сигналу младшего воеводы выскочили из-под палубы вои и открыли прицельный бой из луков, самострелов по забегавшим на учане татарам...
   Русский корабль не дал уйти в сторону - таранил татарское судно, корпус которого лопнул, рассыпался, как скорлупа ореха... Ордынцы, держась за доски, бревна, весла, забарахтались в волнах. По ним стреляли русские с только что таранившего ушкуя.
   Второй ушкуй отстал и оказался в кольце очнувшихся и взъярившихся татар: такого не помнили, чтобы здесь, в Орде, посмели напасть на них...
   Игорь Голубов усмехнулся: "То ли еще будет!" В эти счастливые мгновения - его ушкуй выдержал - он даже перестал ощущать боль. Он всегда верил в боевые суда-ушкуи. Веками строили их, улучшали новгородцы - прадеды нынешних вятчан. Сделанные из толстых, крепких (для этого шла только плотная северная сторона дерева) досок, усиленные продольными, загнутыми от носа до кормы полубревнами, обитыми спереди железом, ушкуи могли плавать по рекам и морям, не боялись ни льдов, ни бурь - страшен был им лишь огонь...
   Визжа, сверкая кривыми саблями, часть татар полезла на окруженный ушкуй; другие - на учанах, лодках - кинулись за Игорем Голубовым, считая, что тот убегает, а он и не думал: развернувшись по ветру, подняв паруса, пошел в атаку...
   Из-за поворота показались суда вятского полка.
   Младший воевода пробился к окруженному ушкую - отбил его.
   Противник, не ожидавший встретиться с сильными и ушлыми в ратном деле воями вместо безобидных и безответных купцов, растерялся и, неся потери, рассеялся по необозримой реке.
  
   Без устали, не меняясь, гребет Митяй Свистун - начал на восходе солнца, а сейчас оно на четверть неба поднялось алым шаром, просветив облака. На лбу слиплись седые волосы; ладони - сплошная, слипающаяся с рукоятью весла, кровавая мозоль (не обернул кисти рук кожей), но что ему телесная боль, если в душе открылась рана...
   Ночью он узнал о гибели Гришки...
   "Надо ж!.. От своих погиб..." И вновь замотал Митяй буйной головой - отдался думам... Перед глазами Марфа с Ванютой... Сын протягивал белые ручонки - просился на руки...
   Нет! Митяй не будет тем, кого в народе - не сумевшего защитить жену и детей или умереть, защищая их, - называют страшным матерным словом...
   Его вывел из мучительных раздумий переливчатый свист сопелки.
   "Тревога!" - вывернул шею; хотел рассмотреть, что там, но, кроме близкого невысокого обрывистого правого берега, ничего не видел: нос ушкуя и свесившиеся свернутые паруса закрывали все...
   Повыскакивали на палубу вооруженные бородатые детинушки; хлопали лазурными очами, бежали к носу, свешивались с бортов - за открывшимся поворотом увидели реку; в хаосе корабли и лодки. Поняли: на сторожевой отряд напали татары...
   Вошли в Займище. Острова. Ветер стих, и волны улеглись - только стрежь, журчание воды, подмывающей островки... Комары. Запахло лугами и ивовой корой.
   Тяжелораненого Игоря Голубова пересадили на воеводский ушкуй. Вперед - на лодках - ушли разведать подходы к Сараю ведомцы.
   - Завтра к утру обратно доспей! - приказал-попросил Василия Борта Константин Юрьев. Сам решил где-нибудь на острове передохнуть, перегруппироваться.
   ...Ушкуй приблизился к большому лесистому острову. Вятский воевода велел повернуть к северо-западной его части - по игре воды было видно глубину, позволявшую пристать...
   На чисто вымытой палубе лежал без сознания Игорь Голубов. На коленях, откинув бороду на плечо, в клобуке возился с ним поп-иеромонах - пытался вытащить стрелу из груди...
   Рядом, в малиновом кафтане поверх пластинчатой бранной рубашки, простоволосый воевода - в начинающихся сумерках белеют скулы; потемневшие глаза страшны.
   Тут же боярин Андрей Воронцов: высморкался в подол, потер отекший нос, вскинул обношенную голову, перекрестился...
   - Нельзя вытянуть стрелу - кровь горлом идет: помре, - объяснил поп-вой, - а так можот скоко-то, бог даст, поживет, - и широко перекрестился. - Осподи! Спаси и помоги ему хворь-смертушку одолети! - запел хриплым басом.
   - Оставь - не мучь его!.. - Константин Юрьев отвернулся, стал смотреть на приближающийся остров, на могучие, коренастые, с крюковатыми ветками вязы, на исполинские серебрянолистые осокори, на выставляющиеся из-под воды кусты ив - старался уйти от привязавшихся мыслей об Игоре; решается судьба Руси - он, воевода, должен думать о предстоящей битве. Константин Юрьев усилием воли сосредоточился и стал, как сено на стог, пласт за пластом укладывать в голове мысли... И все более и более успокаивался, исчезли сомнения, колебания; снова появилась уверенность, а это - знал - сразу же передается войску...
   Он отменил первоначальное свое решение, осознав, что любое промедление может обернуться катастрофой...
   На ходу перестроившись, вятский полк, не останавливаясь, шел дальше. Вои черпали ведрами, привязав их на длинные веревки, воду и тут же на палубе - по очереди - умывались, переодевались в чистое белье...
   "Эх, поторопился - не нужно было Ваську усылать... - думал Константин Юрьев, тревожно всматриваясь в вечерних быстро густеющих сумерках на очередной остров. Спереди, сзади темнели силуэты ушкуев: шум приглушенных голосов, скрип весел и плеск воды. - Вот мы и на земле наших вековечных, лютых ворогов... Убивали, резали - пытались стереть с Земли лик русского человека, дух его испоганить, сломить, а мы - вот!.."
   Задышал с придыхом ему в затылок боярин Андрей Воронцов, озирался вокруг. Слева проплыл темнеющий высокий остров.
   - Господи! - боярин перекрестился. - Токо бы не заплутать...
   ...Грозными тенями плыли-подкрадывались в ночной южной темени большие лодки, ушкуи. "Лишь бы на Сарай выйти!.."
   Как ни старались не шуметь, шлепание весел, стук уключин, хлопание парусов, отдельные голоса над водой - выдавали.
   Воевода, слушая этот предательский шум, морщился, с силой бил комаров, облепивших потное лицо. Жарко, душно. Легкий встречный ветер не охлаждал, не сдувал кровососущую тучу насекомых.
   "Будто в непротопленной мовнице... И комары - озверели на свежую кровь: чисто ордынцы!.." - Константин Юрьев посмотрел наверх,  меж свернутых парусов, - черно, ни звездочки. Татары слышат их, и ничем не скрыть свое движение; только быстрота, ошеломляющий натиск многое решат. Глянул на окружавших воев, Андрея Воронцова, который молча растерянно крутил башкой, кормщику - ни слова. "Вот и надейся на него!.. Из-за таких вот... все прахом может пойти!.." Захотелось к Игорю. Повернулся к боярину и сквозь зубы, стараясь спокойно, чтобы не выдать свое волнение, злость:
   - Скоро уж!.. Пойду проведаю младшего воеводу, - и по узкому, крутому трапу спустился под палубу огромного трехмачтового ушкуя, протиснулся в каюту.
   Там при свете железного фонаря с дырочками, откуда отдельными желтыми пучками лился свет сальной свечи, - в страшной духоте на нарах лежал Игорь Голубов. Левый глаз широко открыт, правый завязан белым холстом.
   "Когда успел глаз-то?.. - не заметил", - упрекнул себя Константин Юрьев.
   Живой глаз младшего воеводы блеснул в полутьме жутковато - фиолетовым светом.
   - Костя... - косноязычно выговорил. - Чую, не вернутся ведомцы... Не поспеют... Нам счас, ночью бы...Утром поздно... - и, устав говорить, умолк, закрыл глаз.
   Очнулся воевода:
   - Мы уж идем...
   - Хорошо... - Игорь Голубов открыл веко, блеснул перламутровым белком, снова закрыл глаз.
   "Помрет ведь! И лампаду не велит ставить - вдруг не покаявшись помрет?!" - Константин Юрьев присел.
   - Может, попа?..
   - Не-эт!.. Я еще поживу... Пока Сарай не возьмем... - повернул к свету бледно-желтое, как у покойника, лицо. - Его лутше со стороны Старицы брать... Кабы Сарай не проскочить!..
   - Не проскочим, - кормщики ушлые, да боярин... не первый раз...
   Вятский воевода встрепенулся, успокоился, построжал лицом, - на него смотрел трезвый, прояснившийся, уверенный глаз Игоря, - заговорил:
   - Прямо от Итиля будем брать! - боярин советует... А на Старице мост перережем - больше им неоткуда в град-остров пройти: трясинисты берега, комонь - убей - не пойдет с такого берега в воду... Никого не боятся - стен и то нет - слеплен забор в сажень - лишь бы комонь не перемахнул...
   - Слышал, в Сарае сторожевой полк?...
   - Да... Кроме того, за оградой, на восточной части, на холмах запасной конный полк должен быть...
   - А вдруг он там?
   - Нет!.. Но поди уж знает...
   - Поспеем до ево?
   - Сегодня поспеем - завтра поздно будет...
   - Сможем ли взять царский дворец?.. Амбар с оружьем сжечь, женок ханских полонить?! - Игорь Голубов закрыл глаз. Восковое, мокрое от пота лицо масляно поблескивало.
   - Лихо тебе? Может, на волю?..
   - Устал... Отойду, - охрипшим голосом прошептал Игорь.
   Воевода, пригибаясь, вылез из тесной каюты, поднялся по узкой лестнице на палубу: "Вроде бы посветлело..."
   После духоты показалось, что стало свежее, сильно пахло речной водой, рыбой, лугами... "Что он дохнет там - надо его сюда", - подумал о раненом друге.
   - Эй!.. - полуголосом позвал воя. - Пойдите вынесите младшего воеводу...
   Игоря Голубова уложили на расстеленную войлочную попону. Константин Юрьев подсел около изголовья, осторожно подправил повязку на глазу.
   - Полежи-ко эдак - полегчает. Подплывать будем - занесем...
   Если бы не темень, совсем как на Вятке...
   Рядом уселся боярин Андрей Воронцов. Подошел палубный сторож, засопел носом.
   - Ну, говори, что случилось?! - повернулся к нему воевода.
   Сердце тревожно заторкало под пластинчатой броней. "Как слабо человеческое сердце по сравненью с разумом - духом!" - подумал Константин Юрьев. Сторож-вой показал рукой вперед - в ночную тьму.
   - Идут...
   - Кто?!
   - Кажись, наши вертаются...
   Двухвесельная лодка уцепилась за корму. С помощью палубных сторожей поднялись русские ведомцы - московские татары - во главе с десятником Елисейкой. Они бросили на просмоленные доски двух связанных ордынцев с тряпочными кляпами во рту.
   Десятный ватаман доложил воеводе:
   - Русская не прошла - осталась... Бизде сторож - от Сарая одник татар только быпускай...
   - Сарай далеко, не проедем мимо?!
   - Нит - сразу увидай - близка...
   Константин Юрьев радостно блеснул глазами. Облегченно вздохнул сзади стоящий боярин.
   Застонал пленный, шевельнулся. Елисейка нагнулся, пошарил рукой второго:
   - Улям! - кончал... Боебода Басил бэлел тэбэ, Большая Боебода, сийчас жи брать Сарай - заптра будет Хан, - Елисейка - маленький, коренастый, в лисьем треухе, - в темноте ощерил зубы, пнул пленного - тот замычал. - Она тоже гаварила...
   Воевода нетерпеливо затопотал - в глазах синие искорки:
   - Выкиньте того - сам, взяв лежащего раненого пленного за шиворот, проволок тяжелое тело ордынца по палубе и, рывком приподняв, заставил сесть рядом с Игорем Голубовым.
   Пленный, упершись длинными руками об пол, застонал, скрежетнул зубами.
   - Спроси-ко у его, собаки, когда Ахмедка в Сарае будет?! - приказал Елисейке.
   Раненый татарин приоткрыл веки - в темных глазках-щелках забегали желтые злые огоньки, - прохрипел сквозь зубы. Елисейка перевел.
   - Себодня будит... Сарай, гаварит, не бзять - там и биз Хан многа батыров... Псе умрете, гаварит...
   "Так быстро?! Но все равно раньше, чем к полудню, не будет, - а может, врет татарин - это у них принято? - Константин Юрьев взглянул на пленного и, в подтаявшей темноте, близко увидел - наткнулся на горящие от ненависти и презрения глаза своего врага. - Бэк али мурза!.. не врет..."
   - Ти раб!.. - у ордынца что-то забулькало в груди, закашлялся. Будто плетью воеводу - вздрогнул, схватился за рукоять ножа, зарыкал-зарокотал:
   - Великий народ не может быть рабом, а я сын его! И не взойдет Светило, как сожгу твое логово! - лик у вятского воеводы стал грозен и страшен, пленный понял. Константин Юрьев тряхнул головой, убрал руку с пояса, полусогнул в локте, прижал к груди и вдруг забасил осипшим голосом:
   - Слушай, Бэк, отпущу, дам злато - много дам, только скажи, когда будет хан?! Много ли в Сарае войска?.. И поклянись Аллахом, что правду говоришь!..
   Татарин шумно, с клокотом дышал и молча, не отводя безумных от ненависти глаз, смотрел на воеводу.
   Приподнял голову Игорь Голубов (лицо напряглось) и слабым, но твердым голосом Константину Юрьеву:
   - Пред ним унижаться!.. Не смей!..
  
   Небо посветлело, не стало комаров. Поднимающийся от воды туман темной тенью на миг окутывал палубу и тут же исчезал, унесенный боковым тугим ветром, оставляя после себя теплую парную влагу.
   Все чаще передовые лодки и ушкуи вступали в скоротечные яростные стычки с ордынскими сторожами.
   В тумане не сосчитать - много, - бухая веслами, неудержимо шли на Сарай малые и большие ушкуи. Русские плыли теперь открыто - в едином порыве были мощь и дерзость...
   Татары в большинстве своем, протараненные ушкуями, тонули, или же, попадая на своих лодчонках между русскими, немедленно расстреливались.
   ... - Пойди-ко, Игорек, вниз, в избу - скоро Орда.
   Игорь Голубов начал поднимать голову, пытаясь сесть. Константин Юрьев торопливо нагнулся и осторожно помог.
   - Смотри, какая сила, - и он показал прояснившимся глазом на мачты, борта ушкуев, то тут, то там чернющих сквозь обрывки уже не густого тумана. - Не жаль и мово Никитки - чую, погибли ведомцы вместе с Васькой... лишь бы удача была...
   - Все Богом предопределено... - перекрестился боярин Андрей Воронцов.
   - Бог не вмешивается в земную жизнь... - прервал его Игорь Голубов, зыркнул по сторонам, - вокруг собирались вои (все были на палубе), некоторые только что отстрелялись с бортов ушкуя и часто, шумно дышали. - Он сотворил Землю, людей и все остальное. Мы должны сами все - на то и люди... - помолчал. Шлепали, бухали по воде весла, где-то впереди вновь послышался треск, стук дерева об дерево, донеслись приглушенные туманом душераздирающие визги ордынцев. Игорь Голубов тряхнул головой - мокрые пегие волосы легли на повязку: - Я это еще раз проверил: просил оставить последнего сына-наследника... Мне недолго осталось... А может, он жив?! - черный округлившийся глаз горел-ждал ответа, но Константин Юрьев отвернулся. - Нет, погиб, - ответил сам себе Игорь и продолжил, обращаясь к другу зятю: - Костя, ты останешься жить... (Вятский воевода замахал руками - дескать, сглазишь). - Не маши - обязан! - на лице Игоря Голубова погасла тревога, высветились воля, ум. - Я тебе правду глаголю: сам не сплошаешь - и Бог поможет, - помнишь, ты однажды эдак-то сам говорил - и победил... От тебя, как поступишь, как полк поведешь, зависит судьба Великой рати... Ты первый из русских воевода, да и не только русских, который разгромит Сарай и вернется... Тебя народ не забудет - памятник - церковь воздвигнут... В летописных книгах опишут... От сына к сыну будут передавать имя твое, как Святого Дмитрия... И пока жив русский народ, - а он никогда не исчезнет с лика земли, - будешь жив и ты... Вместе с тобой и нас помянут...
   Я обещал перед смертью сыну и тебе рассказать, почему о Боге немного по-другому думаю.
   Мне было двенадцать, когда я умертвил свою сестренку...
   - Как умертвил?! - охнул в ужасе московский боярин и быстро-быстро закрестился.
   - Руками удушил... Ненарошно... Перестань же креститься - руками махать! - зло засверкал черным глазом на боярина. - Штобы победить - не нужно обманываться - Бог сам не поможет: он через нашу голову, тело все делает... Да не таращь на меня глазища неразумные!.. - У боярина Андрея Воронцова затряслась толстая нижняя губа в бороде. - В своем я уме... - помолчал, а потом скорбным голосом: - Мною проверено - еще раз говорю: просил сына оставить в живых...
   - Как это случилось?.. - шепотом, еле слышно, но поняли все - спросил Константин Юрьев.
   - Ты ж знаешь. Што я тоже рос сиротой, приезжий... Татары налетели. Не успевших вооружиться мужей зарубили, - и мово отца, братьев тож... сестренку Улю - ей три года было - бабушка спрятала... Я и мати с младшей титешной сестренкой моей в скирду схоронились...
   Стали они по полю рыскать: женок и ребенков ловить, хлеб жечь... Вижу через желтые соломинки - и к нам скачут... мати сунула распелененную... Только што грудь сосала... В одной холщовой пеленалке... Крикнула: "Беги!" - и сама аки птица через поле к дальнему лесу... татарва за ней - визжат, смеются... Заарканили... Я замешкался, а когда побежал к рядом стоящему лесу, заметили, и за мной... Я в лесок, в овражек, в яму... Сверху кусты, трава - притаился, а сестренка начала... Прижал ей ротик - молоко еще не обсохло, - она пуще... Они рядом копьями в кусты тычут - не слышат... Пальчиками царапает мою руку, изгибается тельцем... Смотрю - синеет, а как отпустишь?! Молю-умоляю неистово про себя Бога, штобы не допустил убийство...
   "Раз ты есть, говорю, не допустишь!.." - Игорь Голубов вкогтился сухими пальцами в плечо Константина Юрьева. - Не внемлил он - изогнулось судорожно тельце и закаменело...
   После... просил-молил Бога оживить али же убить меня, но безмолвствовал он, и тогда - проклял его!.. Думал - сейчас же ударит, убьет, но ничего - только ручеек журчал, да птицы весело переговаривались... Я еще долго безумствовал... Вот тогда впервые убедился, што Бог через нас все делает...
   Все в мире после сотворения Мира в своем естестве живет: рождается, растет, умирает - человек ли, зверь али дерево, - трава - все из семени, плоти... Бог наблюдает, смотрит, и в наши дела, создав нас, вмешивается через нас же самих... Мы сами должны делать!..
   Туман исчез - дымило парком над самой водой. Слева степной вражеский берег, заросший черной стеной деревьев и кустов.
   Впереди уже шли постоянные стычки - бои...
   Судя по долетающим обрывкам голосов с берега, и там были татары.
   Константин Юрьев смотрел на летящую навстречу темную воду,  возбужден, мышцы напряжены, мысленно рисовал предстоящее сражение, думал о Боге...
   Нет, не может поверить в такого Бога, который стоит в стороне человеческих дел, давая возможность все самим решать в жизни, делать! Для чего тогда божьи храмы, святые места?! - "Не в разуме говорил Игорек - прости его, господи!.." - ему, стоящему под развернутым стягом-иконой Георгия Победоносца, его полку, рвущемуся к столице самого могучего из азиатских ханств - Золотой Орды - нужен был Бог - помощник...
   Впереди, слева, на берегу мелькнул огонек, второй... Много. Чуть выше, правее, - как будто открылся занавес, - затрепетали свечками язычки пламени - они горели, мигали, гасли, вновь зажигались...
   - Сарай-Берке... - боярина Андрея Воронцова не узнать; голова смело поднята, в глазах огонь, ноздри грозно раздуваются - рядом стоял вой - могучий храбр. Повернулся к Константину Юрьеву и, приглушая в голосе ярость и возбуждение: - Вон сигнальные огни на мечетях - переговариваются со сторожевыми разъездами в степи, а может, и с самим ханом... Пора разворачиваться сотнями - подходим!.. - Впереди вырисовалась сплошная, густая цепь огней - красных искорок - то татары с факелами вышли на лодках встречать дорогих гостей - очень редко уж русские эдак-то отгостевать приезжают в Орду!.. На востоке покраснело, посветлело над водой. Пахнуло полынью, дымом.
   Константин Юрьев окинул лихорадочно блестящими глазами свой полк - передние ушкуи ("Ни одной лодки?!") приближались к татарам, задние - за островом. "Не так уж и мало нас, - увидел вытянутые от напряжения, построжавшие лица воев, гребцов. - Начинается!.. Что ж я - давай, русский воевода! Решается судьба твоей Земли, народа... Не посрамись перед Миром, потомками!.." Глянул на другов-воев; в льдисто-голубые очи, вычеканенное торжественное лицо великокняжеского боярина:
   - Трубите бой!
   Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, - чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, - звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете - татарином.
   Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд - из вятчан, московичей и трех сотен устюжан - во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.
   Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях - для охраны судов...
   Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:
   - С богом!.. - и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых), - многие без бород, лишь курчавился на лицах золотистый пушок, - радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения - пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...
   Ханские вои не сдержали натиск - частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.
   Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.
   Юрий Волковцев отвернул налево - вошел в устье Старицы.
   ...Попрыгали-попадали на землю, - кое-кто в дымящихся кафтанах, - ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, - поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...
   ...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.
   Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал - в два-три прыжка - по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую - при свете горящего корабля - воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед - по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, - вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.
   ...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.
   Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы - с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" - удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...
  
   Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: "Вот он - Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!.."
   Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке - засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым - потемнело небо...
   Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.
   - Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы! - он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."
   По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..
   - Мне нужно на глядень взойти! - обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...
   Константин Юрьев тряхнул головой:
   - Скоро там?! - кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...
   Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.
   - Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло... - продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...
  
   Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.
   С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...
   Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.
   Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...
   Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...
   Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...
   Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами;  если бы не они! - они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.
   Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...
   Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...
   В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое? - Сами же!.. - Звери! - своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая - подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.
   Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.
   - Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!.. Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...
   - Знаешь, как над моей мати надругались!.. Братьев моих!..
   - Видел я, сучий сын, и поболе тебя ихние зверства! Помню отцовы рассказы о Бектуте, но не озверел, как ты, не потерял обличье и дух руссково человека! - Людмил повернулся, прорубил одним взмахом выход - вышел. Федот поднял нож и выскочил из занявшейся пламенем юрты...
   Сзади бушевал огонь,  как огромный рыжегривый зверь, кидался на выстроившиеся в ряд юрты и с треском, с урчанием пожирал одну за другой.
   С обгорелой бородой - тело мокрое, как в бане, - с обжигающим мечом в руке, погнавшись за тремя татарами, Федот выбежал из моря огня и, еще не успев увидеть, понял, почувствовал, что в ходе боя что-то изменилось. На миг - ровно настолько, чтобы глаза успели увидеть, что случилось, - он остановился - его тут же обогнали несколько русских - и увидел: на другой стороне улицы все пространство между домами-землянками заполнено ордынцами; впереди пешие, сзади сплошной стеной подпирала степная конница, окутанная рыжей пылью. "Только подошли! - различил лес копий, ощетинившихся в его сторону. Екнуло в груди: - Ахмедка?!"

. . .

   ...Плыли, вытянувшись гуськом, по середине Старицы - подальше от берегов: справа со стен-забора летели хвостатые зажигательные стрелы, слева - со степи - "стрелы стрелили" верховые татары.
   Впереди, с первой сотней - на четырех ушкуях - шел ватаман Юрий Волковцев; со второй - на пяти - молодой сотенный Осип Кириллов.
   Уже горели дома, гремела-шумела сеча в Сарае, а они все еще осторожно пробирались к мосту...
   Вот-вот должен быть мост...
   Рядом с кормщиком стоит Юрий Волковцев. Тревожно-напряженно всматривается, прислушивается, стараясь сориентироваться; негромким звенящим голосом командует; раздувая ноздри, вдыхает возбуждающе-тревожный запах дыма, - глаза его временами вспыхивают, как у большой кошки, жутким желтым светом...
   "Почему так долго нет моста?! Уж Сарай прошли!" - пСтом покрылась спина у сотенного.
   ...Он вздрогнул, схлынул с груди холод тревоги, лицо ожило: по приближающимся звукам понял - мост! Сердце крутнулось белкой и успокоилось, застучало ровно и сильно - теперь знал, что делать...
   Юрий Волковцев вытянул меч - впереди зажглись факела и широкой огненной лентой перекрыли Старицу, осветили мост с ордынцами, ослепили русский ушкуй.
   "Ну, Бог, помогай! А мы уж помолимся - покрестимся мечом по бусурманским головам!.."
   Еще два-три взмаха, и... - факелы, зажигательные стрелы сыпанули по ушкую - вспыхнули паруса, просмоленный борт...
   - Русичи!.. - Юрий Волковцев поднял длинный меч - на бородатом лице бешеная ярость. - За Русь! - за мной!..
  
   ...Константин Юрьев, стоя с пятью воями с Георгием на площадке-гульбище полуразрушенного дома, в сотый раз развязывал-рвал, связывал на шее завязки накинутой на плечи ферязи. В груди - под парчовым кафтаном, булатной броней - мечется-бьется сердце...
   Поднимающийся чадящий дым коптил чужим тошнотворным запахом, заставлял кашлять, чихать; ело глаза.
   Порывы ветра рвали иногда дымовую завесу, и тогда лучшего места для обзора и не нужно: здесь, на "глядени", у воеводы открылись глаза, откупорились уши - он услышал бой, и, как опытный бортник по звуку определяет здоровье и силу пчелиной семьи, по ширине летка - состояние улья, он определил, что ударный полк далеко продвинулся вперед, что - справа - боярин Андрей Воронцов все еще не прорвался в царский дворец...
   Посмотрел налево - на север - темно, мост молчал.
   Впереди - на востоке - покраснело. Теперь все как на карте: он стоит лицом на восход солнца, справа царский дворец за стенами - забором - у самой Ахтубы (весной она сливалась с Итилем, образовав широкое займище). Старица, как круто загнутая дуга лука, уходила на северо-восток, снова возвращалась. На основании лука-острова лежал Сарай; на вершине - холмы...
   Ревела битва за город, вспыхивали юрты-дома, поднимая к небу огромные, загнутые на северо-запад, рыжие с чернобурыми опушками хвосты - дымы...
   Он смотрел, напрягая зрение в темноте, за город, на холмы: "Где у них сторожевой конный полк, - во дворце? - Тогда ох как тяжко будет боярину; это не пеший татарин - на комони они вои..."
   Повернулся направо: "Так и есть: не прорвались!.."
   Воевода заметался по площадке-гульбище: такими небольшими силами нужно бы ударить ниже Пристани - сразу за стенами Дворец с мечетями...
   Перерезать мост, и, сделав свое дело, - назад...
   "Мы счас, аки щука, схватившая не по себе рыбину: ни заглотить, ни выпустить!.. Где ж Волковцев?!"
   Поперек Старицы потянулась тонкая гирлянда искорок; расширяясь в середине, превратилась в живой рой-комочек шевелившихся огненных пчел; и вдруг этот рой взлетел, высветив ушкуи, - "Добрались!.." - осыпал их звездным дождем...
   Яркой свечкой вспыхнул ближний к мосту ушкуй.
   Константин Юрьев повис, перегнувшись через перила гульбища, смотрел, боясь дыхнуть...
   С горящего ушкуя попрыгали, как вначале показалось, на мост; но присмотрелся - ловушка: бревна...
   Вспыхнули еще два подошедших ушкуя, с них тоже посыпались черные фигурки воев...
   Теперь отчетливо было видно, как бревна, приподнявшись одним концом, уходили вместе с воем на другом под воду. С моста стреляли... Это не чистая вода - не выплыть!..
   "Иех!" - скрежетнул зубами воевода - тяжело - в груди сдавило, - он еще никогда так не страдал - в тысячу раз легче самому быть там: сражаться, умирать - чем смотреть, как гибнет войско!..
   Подошла вторая сотня - пять ушкуев - замешкались... "Ну! - сворачивай!.." - и, как бы услышав его, один, затем остальные развернулись и стремительно понеслись к правому берегу...
   - Смотри, воевода, кажись, прорвались во дворец! - Константин Юрьев повернулся, - отпустило в груди.
  
   ...Такого не ожидал Андрей Воронцов: на открытой площади перед Дворцом и налево перед амбаром с оружием плотно друг к другу разместилась конница ордынцев.
   С пиками, с саблями встретили первых атакующих русских, прижали к стене-забору, не давали передыху, вытащить луки. Андрей Воронцов в кольчуге, с щитом - круглым, железным, - крутил мечом, отбиваясь от пик, ударов сабель... Слетела личина, кровью зашло лицо, но он не чувствовал боли: "О, Господи,  помоги!.. Прости мне все грехи!.." Удар копьем надорвал стальное кольцо, жало застряло в подкольчужных кожаных платинах. Он упал на колени...
   Кто-то поднял, на руках передали его в задние ряды, перебросили через забор грузное тело боярина. Уложили на пыль. Он испугался, вскочил, оглядел свое войско - большая часть стояла в бездействии. "Эдак мы не одолеем татар!.. Что я скажу государю, детям, люду русскому? - стыд!.." - еще раз обвел воев белыми безумными глазами.
   Подскочил Ефимка. Вытер лицо своего боярина; смазал дегтем рану на скуле и - на ухо:
   - Ондрей Ондреевич, вели стрелы стрелить...
   Вернулась синь в глаза, разум. Великокняжеский боярин выпрямился, поднял меч.
   - Не для того мы пришли сюда, чтобы дать поганым отсидеться!.. Бог поможет нам покарать их за лютость, грехи великие пред Русью!.. Миром!.. Самострелы!.. Луки!.. И на стену - стрелите...
  
   ...Сотня Юрия Волковцева так и не добралась до моста. Татары били из луков, кидали пики. Израненное, истерзанное тело сотенного Юрия Волковцева на этот раз не удержалось на бревне - соскользнуло, пошло на дно...
   ...Зачиркали кресала о кремень, высекая снопы бледно-хрустальных искр; затлели, вспыхнули труты - и вот уже несколько бочонков со смолой, с подожженными фитилями поскакали, высоко подпрыгивая, по земляным широким ступеням вниз... ударились об дубовые двери, разлетелись, брызнули черной смолой, рыжим пламенем...
   Там, за дверями полуземляного амбара, где хранились оружие, бранная одежда - укрылись татары.
   "Хотят отсидеться - думают, Андрей Воронцов не доберется до ихних ратных припасов!.." - руки Андрея Андреевича тряслись, ноздри раздуты, он устал, но снова сияли глаза грозно, уверенно - какую гору наворочали: кругом груды трупов татар, коней, стон - плач умирающих. Поднял землисто-красное лицо. Как долго штурмовал Дворец! Каких трудов стоило ворваться на территорию дворца - более половины своего отряда уложил в кровавых муках под "стенами" сарайского кремля.
   Собрав всех оставшихся в одну большую сотню, Андрей Воронцов пробился до этих вот складов, загнал ордынцев во дворец, в мечети, прижал к противоположным стенам-заборам.
   У него погибли все сотенные, большая часть десятных, но теперь уж возьмет царский дворец. "Господи! дай силы полонить ханских женок - и тогда можешь взять мою жизнь!.." - перекрестился, подозвал отличившегося в бою Митяя Свистуна.
   - Будешь десятным ватаманом. На вот этих воев - дожги!.. И возьми потом ту вон темницу, - показал на слева от Дворца полуподземные длинные строения за невысоким забором.
   Услышал о темнице - вспыхнула у Митяя в груди хмельная надежда, сердце забилось пойманной птицей: "Может, Марфу с Ванютой тама-ка найду! - но тут же отрезвляющая мысль: - В темницах у них одни мужи-полоняне - женок разбирают по домам... гаремам".
   На миг появившуюся на разбитом окровавленном лице Митяя тень растерянности боярин Андрей Воронцов понял по-своему:
   - Хватит у тя сил - смотри, чего стоит один Иван, - показал на огромного молодого воя. - Там у их мало осталось сторожей... Освободи полонян и помоги мне - пойди на приступ вон тех мечетей, - махнул рукой в сторону низкорослых башен - мечетей. - Не дай им выйти оттуда, запри их там... А Дворец я сам...
   Митяй посмотрел на царский дворец, - на соединенные друг с другом переходами одноэтажные здания с плоскими крышами с загнутыми кверху краями, с большой мечетью в глубине, ожил: "А вдруг там они?!" - блеснул глазами...
  
   ...Зародился день, но не показалось рыжее татарское солнце - небо закрыла серо-бурая дымная пелена.
   Прибежали скоровестники от московского боярина. Сообщили, что сожжен амбар с оружием и что вместе с освобожденными из тюрьмы полонянами бьются внутри Дворца - просили помощь...
   - Боярин велел сказать, што зело много воев погибло, и ежели не пособишь, то ханских женок... гарем не поимати...
   Константин Юрьев сбежал на землю - его трясло, зубы стучали от озноба, нетерпения, страсти... - отослал полусотню на помощь. Наказал:
   - Царских женок, ребенков полоним - Ахмедку победим!.. Пока семья его будет у нас в руках, он не пойдет на Русь... Иди!.. Дайте знать, когда полоните, и сразу к ушкуям - меня не ждать.
   Стремительно ушла, как улетела, развевая кафтанами, резервная полусотня - засиделись, истомились.
   Вятский воевода облегченно вздохнул - сожжены запасы ханского оружия, освобождены русские полоняне. Они были бы проданы арабам или персам - редко русских оставляли в Орде - они никогда не превращались в рабов-скотов: восставали и, если оставались живы, уходили... Появилась надежда добиться своей цели... Тряхнул головой, в глазах заплескало, забушевало синее пламя, вбежал на глядень...
  
   ...Ушкуи не дошли до берега: сели на мель. Сотенный Осип Кириллов спрыгнул - вода по пояс, ноги провалились в ил. Выдергивая одну ногу за другой, пошел на темную стену конных татар. "Ждут, когда на берег вылезем", - обернулся: уже различить лица воев.
   - Поворачивай! - и сам повернул налево,  на мост.
   Татары взвизгнули, начали стрелять. Русские, защищаясь щитами, упрямо шли по воде к мосту.
   - Стрелите!..
   Аким Белый бросился за сотенным. Стрела тюкнула в бок, не пробив кольчугу, повисла на кафтане. Поднял тяжелый лук, повернулся - ответил стрелой: она мягко, бессильно ушла... "Тетива намокла!.." - бросил в воду, отцепил круглый, обитый жестью щит, прикрыл лицо.
   Два-три русских воя остановились, согнулись, споткнувшись, упали, - другие стонали от боли, но шли по колено, по пояс в воде...
   Мост! С ходу, не выходя из воды, с яростным ревом бросились на деревянные перила моста, на татар.
   Никто не думал, сколько их. В том, как сейчас русские воевали, атакуя небольшими силами с решительностью, напором, равными огромному полку, было что-то ужасное, сверхъестественное, не укладывающееся в здравый смысл.
   Осип-сотенный, - длиннорукий, среднего роста, но на голову выше татар, - взяв двумя руками меч, вертелся на мосту: бил по перекошенным от ужаса и злости мордам ордынцев.
   Он знал: Юрию Волковцеву не выбраться на мост. Только его, Осипа, сотня смогла перерезать путь на Сарай, остановить беспрерывно подходившую помощь. "Лишь бы успели Дворец взять!" - лицо в крови, несколько стрел порезали незащищенное лицо...
   Рядом плясал, крутился, сверкал глазами коренастый Аким Белый. Вдруг как прорвало плотину - давнули татары, вперед вырвались конные, ударили копьями...
   Аким увидел, как повалился пораженный копьем татарского бея сотенный, - задохнулся от ярости, замахнулся мечом, - удар по руке, боль, - меч вылетел...
   Прямо с коней попрыгали татары, сели на него верхом, стали крутить веревками... Он рвал левой рукой веревки, вонючие ватные халаты на татарах, пытаясь сбросить с себя ордынцев, - правая висела плетью, - но не мог... С тоской, болью оглянулся - может, кто поможет, но помочь было некому: то там, то здесь - выдавленные с моста на берег, - по отдельности бились русские... Тучи конных галопом шли на город...
  
   ...Афанасий Веригин - простоволосая голова его в кроваво-грязной пыли - лежал кверху лицом на горячей земле.
   К нему подбегали то один, то другой десятные ватаманы; откинув пегую бороду, он шевелил губами - что-то говорил - и слабо отталкивал их руками, показывал, чтобы шли - сражались...
   Ударная сотня, подобно океанской волне, ударилась о сплошную рать врага, смела передние пешие порядки, а они, ордынцы, как будто того и ждали, - ханская конница, раскидав своих же - остатки пешего войска, защитников города, - двинулась навстречу...
   Отчаянно сражающиеся русские под напором во много раз превосходящего их противника отошли до догоравших юрт.
   Татары наскакивали, джигитовали на бешеных полудиких степных лошадках, не боящихся огня и дыма, топча трупы и добивая раненых, пытаясь окружить, не дать отступить...
   Афанасиева сотня все-таки смогла с большими потерями отойти на базарную площадь. Рослые русские вои, образовав сплошное кольцо, заняли круговую оборону, не давая врагу ворваться вовнутрь, где лежал тяжело раненный ватаман Афанасий Веригин...
   Ордынцы, поднимая коней на дыбы и став чуть повыше пеших руссов, пытались ударить саблей или ткнуть копьем, но сами оказывались опрокинутыми: вместе с лошадью падали назад, давя своих же...
  
   ...Константин Юрьев кинул вокруг взгляд - во Дворце бой. Непонятно: взяли ханских женок?! Афанасия остановили, окружили!.. Вслушался в шум боя и вдруг почувствовал жуткую тоску: "Все, не выйти нам!.. - ему стало неприятно, противно за себя. - Что это я?! Если здесь ляжем, то мало будет пользы Земле Русской - не устрашатся, а, наоборот, возрадуются враги... А о том, что мы топтали и жгли Сарай, не будет знать никто - ордынцы о таком позоре "забудут", не выпустят молву, скроют свою слабость пред малым русским полком... Вот эдак же, наверно, с нашими дедами случилось: погуляв, не смогли из Сарая выйти, оторваться от погони..." Сжал рукоять меча - металл приятно холодил ладонь, - вспомнился кузнец Устин, детство, Фотя... Предстали в памяти жалостливо-ласковые, любящие черные глаза-смородинки жены, катающиеся в слезах. Они - родные до скырканья в горле, до слез в сердце - умоляли-просили победить и вернуться домой!..
   У воеводы грузно и мощно застучало сердце. Он тряхнул головой. В душе сильней запылала святая ярость к врагу - сожгла остатки мешающей неуверенности, дала богатырскую силу духу и плоти... Он сглотнул тугой ком в горле, передернул плечами, согнав "мороз" на спине, закричал-обратился зычным голосом к оставшейся полусотне:
   - Вот и наш черед!.. Храбры! Не оставим братьев на погибель - ударим... Отойдем - отступим умеючи - победим, сохраним свою честь!.. - через человека увидел грозное, с зелеными от ненависти глазами лицо Пожняка с Георгием в руках; стало стыдно за свои сомнения: "Доверять, не доверять Георгия Пожняку - все ж хромоног по Сараю-то со стягом носиться?.." Константин Юрьев поднял меч и - дрогнувшим голосом: - С нами Бог!.. Да помогут нам духи наших великих предков! За Землю нашу!.. За веру!.. - последняя резервная полусотня, не рассыпаясь, четко выполняя команды, рванулась навстречу врагу, на помощь ударной сотне...
   ... - Иегор, - с усилием заговорил Афанасий Веригин с наклонившимся над ним десятником Егором Михайловым, - оставьте меня... Отойдите к пристани, к реке... к воеводе... Христом-Богом прошу!.. - и он закрыл опухшие, желтые с обгоревшими ресницами веки и вдруг снова открыл - начал поднимать голову, показал дрожащей рукой: - Идет!.. Сам...
   Егор увидел великокняжеский стяг, - как завороженный смотрел на приближающееся темно-кровавое полотнище Георгия, похожее на огромную птицу, - казалось, крылья-полотнища плещутся сами, раскидывая врага...
   Победно-радостный боевой русский клич утопил, перекрыл шум боя, сотряс все вокруг - море ордынцев дрогнуло под натиском воеводской окованной в броню полусотни, которая огромным клином вошла, пробилась сквозь татар, прорвала мертвую петлю окружения...
   Первым в круг выскочил сам воевода. В пыли, на щеках темные полосы пота, в глазах - во все лицо - радость, безумство, ярость и еще что-то такое, что сковывало волю врагов, ужасало...
   Он в два прыжка оказался рядом с Егором и Афанасием Веригиным.
   - Сынок!.. - слезы блеснули в озерах-глазах, - помягчел взгляд. Но тут же взял себя в руки, твердым голосом повелел: - Егор! Возьми людей и пробейся к московскому боярину - меня его скоровестник нагнал - он вместе с русскими полонянами царских женок взял и выходит к ушкуям. Скажи: пусть не ждет меня - отплывает... И ты с ним...
   Татары скоро поняли, что этих араслан-воев немного, и снова яростно атаковали, пытаясь расчленить русских, по отдельности перебить - не дать выйти...
  
   К полудню воевода все же пробился к Пристани, где, не щадя живота своего, сражались оставшиеся русские вои боярина Андрея Воронцова. Сам боярин с умирающим Игорем Голубовым, со сторожевой сотней повел переполненные ушкуи, лодки, учаны с освобожденными полонянами и взятыми в плен ханскими женками и детьми на остров Леща...
   ...В изорванном кафтане, помятой бранной одежде Константин Юрьев втащил свое полуживое тело в ушкуй, встал на краю палубы, опершись о плечо воя. Радоваться бы, ликовать - сбылось!.. Но никаких чувств, кроме страшной усталости. Голова кружилась, темные пятна застилали глаза, свинцовые ноги дрожали, подгибались - он совсем повис, выдохнул:
   - Георгия на верхоту... Трубите отход...
   Ушкуи друг за другом отошли от берега, развернулись. Оставшиеся на Пристани для прикрытия отплывающих кораблей русские вои полегли под ударами тысяч копий и сабель...
   Татарские всадники, вырвавшись к воде, попрыгали, на миг погружаясь с головой, - лошадки ихние всплывали вместе с седоком на поверхность и устремлялись в погоню...
   На ушкуях наконец подняли паруса - благо дул попутный ветер,  наладились грести и оторвались от уже подплывающих к ним безумно храбрых от ярости ханских батыров...
   К смертельно уставшему, задумавшемуся воеводе подошел Пожняк - и скорбно:
   - Помер ватаман Афанасий Веригин...
   Константин Юрьев повернулся к нему, поднял мутные глаза, смотрел некоторое время непонимающе, прохрипел осипшим, бесчувственным голосом:
   - Господи, прими душу раба твоего, - перекреститься не хватило сил. - Дай квасу...
   К вечеру пристали к острову Леща. Вятский воевода вскарабкался по песчаному некрутому откосу, хватаясь за кусты ив, к кострам. Нашел сына. Сел. Велел борзо собрать всех ватаманов. Понюхал с жадностью кору, содранную с прутика, - бросил...
   Пришли десятники и один раненый сотенный. Не глядя ни на кого, спросил: "Как молодший воевода помер?!" Бас ответил: "Когда пробивался, полезли татарва - сбили в воду..." - "А великокняжеский боярин?.." - "Уж отошли от Сарая: захрипел - пена изо рта - ничего не выговорил..." Другой - жалостливо: "Не выдержало сердце, на теле ни одной большой раны!.."
   Константин Юрьев снял шлем. Сын, десятные ахнули: голова у воеводы была белая. И только теперь увидели: перед ними сидит глубокий старик с впалыми щеками, седой, со смертельно уставшими глазами...
   - Нельзя нам ни часу терять: провозжаемся - все потеряем, - повернулся к Пожняку: - Иди с ватаманами, отбери из русских мужей-полонян воев, - наполните ушкуи... Лодки, учаны оставим ему, - поднял глаза на Егора. - Сынок!.. - голос воеводы нежно дрогнул. - Мы счас уйдем... Останешься с ними, - Константин Юрьев взглядом показал в темноту, где лежали раненые, освобожденные из неволи люди. - Из мужей, кто в силе, скрепи десятки. Сколько могу, оставлю оружье, корму... Останется с тобой отец Епифан. (Единственный живой поп!..) Да простит меня Бог и наши потомки, которые всегда будут помнить нас, нашу победу! - воевода перекрестился, приблизил лицо к Егору. - Сколько сил, жизней отдано народом за это!.. Неможно по-другому - я должен довести дело: вернуться с полком, - иначе победа будет не победой, а бедой... Ахмедка не пойдет войной, пока в наших руках его женки, ребенки... Захорони боярина и Афанасия - по-княжески... Убиенных воев погреби; переправься на правый берег Итиля... Подымайся пехом на низовые русские земли... По воде не уйти тебе... - помолчал и снова: - Ты сын мой, вот почему должен остаться с ними... - В голосе отца послышались хрипы, но он справился с собой, укрепил голос. - Идите, Афоний, я счас. Я и мати твоей нужен, братьям и сестренкам твоим, ребенкам... - Константин Юрьев встретился с ясным, трезвым взглядом темных глаз сына. ("Как Игорек!.. Погиб... и он тоже!..")
   - Скажи мне, бате, ты любил... любишь мою мати?! - Егор перешел на шепот, потемнел лицом, напрягся. - Токо правду!..
   - Да!.. - смутился - не ожидал такого вопроса Константин Юрьев. Помолчал, а потом заговорил, медленно растягивая слова: - Если правду, то вначале жалел... Зело крепко - до слез - жаль было вас, сиротинок, - я сам сирота... А когда свои ребенки родились, полюбил ее как женку, как матерь моих чад... И вас стал по-другому любить - не стало разницы меж вами...
   У Егора выступили слезы, благодарно заблестели - заулыбались глаза. "А плачет, как мати!" - он сейчас любил его, неродного сына, - да простит Бог - больше, чем родных...
   У Константина Юрьева сошла с лица маска старческого безразличия, ожили глаза. Ему вспомнились на миг тяжелые годы детства, первое время после женитьбы, когда при всем внешнем благополучии приходилось постоянно чувствовать тайные злонамерения чересчур честолюбивых, нечистоплотных душой и руками бояр. Всю жизнь он бился с такими, которые честность и благородство - про себя, конечно, - считали уделом слабоумок, простаков. Чем-то эти русские бояре напоминали татар и были чужи, враждебны ему...
   Вот он победил это зло в большом, в общенародном масштабе и не отступит, пока не одолеет поганое зло и среди своего боярства... Но сколько для этого еще нужно жертв! Вот и сына - умом понимал, сердцем чуял - теряет навек... Вместе с ним уходило из жизни дорогое, родное, с таким трудом приобретенное семейное счастье... И только то, что он жертвует своим любимым чадом во имя великого будущего своего народа, давало мужество это делать...
   - Отца Епифана оставь на острове с умирающими, тяжко больными и ранеными - он эдак просил...
   Боярина Андрея Андреевича и сотенного Афанасия Веригина сам похорони, - еще раз повторил: - В домовинах, как князей!.. Пусть простят... Пойду попрощаюсь с ними... - вятский воевода тряхнул головой. - Вот уж садятся... Давай обнимемся, поцелуемся!.. Не плачь, мы еще увидимся на этом свете...
   - Помолись ты тама за меня, бате!.. Жена, ребенки пусть в церкви помянут меня!.. - горячо зашептал Егор; черные глаза-смородинки катались в слезах, он кусал губы, чтобы предательские звуки рыдания не вырвались из уст...
   ...В темноте крики, плач...
   Константин Юрьев начал всходить на ушкуй, как, вырвавшись из темноты, догнала его женщина с мальчиком, уцепилась за подол кафтана:
   - Детей-то хоть возьмите!..
   Взошел на сходни, отбившись от десятков женских, ребячьих рук... Вой, закрыв лицо руками, вбежал на корабль.
   Воевода обернулся - все стихли. Светились десятки умоляюще-жгучих жаждущих взоров. "Сколько же женок и ребенков?!" - как от боли, прикусил губу.
   - Спаситель наш!.. Возьми...
   - Не могу, - сглотнул ком в горле. Хотел подняться, но тут одинокий рыдающий крик, как камнем по голове.
   - Лучше б нас не вызволял - живы были бы, а теперь на смерть бросаешь!..
   Резко - всем телом - повернулся на голос, - боль в сердце: "Где ж Егор, что он, не видит?!" И тут увидел его, с несколькими воями бросившегося в толпу: уговаривали, отталкивали от берега упиравшихся женщин, ревущих детей...
   - Стойте!.. - в голосе злость, боль. - Сын, покажись - пусть посмотрят!.. Видите! - я его оставляю с вами... Сам не могу!.. Простите, если можете, - и низко поклонился...
  
   ...К утру - серому, ветреному - вышли из Займища.
   Низовой ветер, не могший разгуляться по затопленному лугу - займищу с многочисленными лесистыми островами, вырвавшись на простор, взвывал по-дурному, переходил в шторм. Огромные крутогорые желто-зеленые с белопенными гребнями волны неслись вдоль далеко ушедших к горизонтам берегов Итиля.
   Ушкуи с прикрытыми парусами катились, взмахивая многоруко веслами, в туче брызг вместе с волнами, чуть отставая от них, вверх по широкой реке. Волны догоняли их, медленно накатывались на корму корабля, затем водная гора поднимала все судно на свои могучие плечи и, подержав так, сбрасывала назад - ушкуй, соскальзывая, терялся между гребнями волн - только мачты огромными черными крестами качались над водой...
   Большой воеводский ушкуй стонал и скрипел от натуги. Константин Юрьев, как и все, кроме пленных татарских женок с малаями, помогал кораблю справиться с бурей. Он благодарил Бога, что дал ему силы не взять с собой лодки, челны с ранеными, женщинами и детьми - сейчас все утонули бы.
   У русских радостно-возбужденные лица. Только теперь поверили, что победили-разгромили царев град, сожгли запасы оружия, полонили ханскую семью, взяли казну. И эта неистовая радость победы, вызревшая в душе каждого, давала неугасимую силу плоти.
   ...Огромный водяной вал прокатился по палубе - смыл в бездонную пучину воя...
   Воевода бросился, оскальзываясь, по страшно наклонившейся палубе к двум кормщикам - втроем выровняли судно...
   Все воины, кроме гребцов и кормщиков, ведрами, ушатами выносили воду из трюма.
   "Ничего - выдержим!.. - Константин Юрьев вглядывался по сторонам, но кругом буруны волн, водяная пыль - подумал: - Перевоз проходим... Хороша погодушка - ни нас не видно, ни татарве не выйти в реку"... - перекрестил мокрую бороду...
   Послышалась частушка. Кто-то молодым задорным голосом, перекрывая рев непогоды, пел, оттопывая вятскую топотуху:
  
   - Эй, бритой головам,
   Не ходи к нашим берегам,
   А то мало-мало яратам
   И по шее надавам...

. . .

   Откуда-то сверху, будто бы через узкое, длинное отверстие, Митяй Свистун услышал плач грудного ребенка. Он не мог думать, - понять, где, что с ним. Лишь ощущал: что-то огромное, тяжелое сдавило его, не давало пошевелиться, вдохнуть полной грудью - сердце сжимала ужасная боль. Тело, мозг едва воспринимали мир, и только этот древний, тревожный звук - плач - соединял его еще с жизнью... Боль все сильнее и сильнее сдавливала сердце, снова унося его в невыносимую тяжесть небытия...
   Марфа - худая, черная - сидела в шалаше возле Митяя. Сегодня ушел воеводский сын с русскими полонянами на ту сторону Итиля - она не пошла - осталась с мужем, с тяжело ранеными...
   Она разыскала своего единственного, любимого, Богом суженого уже здесь - на острове... Какие только чувства не ударили ей в душу, когда среди раненых нашла Митяя! И радость встречи, и стыд - боль за содеянные грехи: не бросилась в воду, как Васена, когда везли в Сарай, - не могла оставить одного Ванюту; - перемогла и жила тогда, когда татары выбросили заболевшего Ванюту за борт, - под сердцем бился ребенок - от татарина...
   ...Снова заплакал сын. Дала тощую длинную грудь. Он кусал беззубым ртом, сердился - требовал молока...
   Вдруг каким-то чувством поняла, что Митяй умирает. "Как же так: не придя в себя, не простивши мне грехи!.."
   Послышались ужасные крики раненых... "Почему они кричат?! - и все разом?.." Тут увидела татар - облилась холодным потом: не за себя испугалась!.. Встала на колени...
   Вжжукнуло, боль резанула грудь - взвился сын, закричал хрипло, посинел от натуги, проткнутый, пригвозденный стрелой к своей матери... На ее руки потекла дитячья кровь. Она дико завизжала и, пересиливая боль, выхватила у Митяя из-за пояса нож - рванулась навстречу врагам... Другая стрела ударила в шею - она захрипела, теряя сознание, повалилась, стараясь не повредить мертвое тельце ребенка, упала на бок...

. . .

   ...Вчера прошел дождь - с громом, с молниями. Как ждали его!
   Утро. Светло. Розовеет на восходе широкая заря.
   Здесь, на опушке густого ельника, темная высокая росная трава. Быстрее к полю: "Что там?!"
   Несмотря на страшное усилие, теряя сознание, - от темна до темна перелопачивал поле, за ним шли с граблями: дробили комья женщины, - перекопали поздно. Засеяли в ряд - по одному зернышку, чтобы хватило на все поле - так никто не сеял...
   "Взошло - не взошло?!" - Гришка, крестясь, преодолевая боль в натертом до крови колене, бросился на край поля, встал... Вначале не понял: вблизи вроде нет, но дальше оно было сине-зеленым... Пригляделся и тут только увидел под ногами тоненькие прозрачные зелененькие иголочки: "Жито!!!" Он вдруг ослабел, повернулся, через силу скакнул - упал в мокрую траву, обнял землю, начал целовать - с благодарной мольбой, рыданьем... Как он любил эту землю, Аннушку, на которой теперь можно жениться!.. Он сдержал слово: спас деревню, людей! Вспомнилось: "Татар можно и по-другому бить: плодить, множить свой народ..." - "Што я это раскидался, разнежился - некогда мне - надо идти!.." - укротил он свою безумную радость, страсть. Поднял чистое, мокрое голубоглазое лицо... Показалось солнце - ослепительно брызнули лучи, рассыпались в радужных каплях на еловых ветках...
   Внизу, от лугов, земли - пар... Пахло Русью!..
  
  
   "...Множество татар изсекоша, жены и их дети в полон поимаше и множеству полону вземше возвратишася. Татарове же Казанские перенявше их на Волзе, Вятчане же бившеся с ними и проидоша со всем полоном и многие от обоих падоша тут".
  

Софийская вторая летопись. ПСРЛ, т. 6.

  

Литературно-художественное издание

Чернов Вениамин Константинович

  
  
  
  
  

Земля русская!

  
  
  
  

Корректор Т. Н. Котельникова

Компьютерная верстка А. Н. Петровой

Дизайн обложки А. А. Харунжевой

Подписано в печать 28.12.16

Формат 60х84/16.

Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 46,25.

Тираж 550 экз.

Заказ N 96.

0x01 graphic

Отпечатано в полиграфическом цехе
издательства ООО "Радуга-ПРЕСС"

т. (8332) 262-390. 610002, г. Киров, ул. Ленина, 83.

   0x08 graphic
   Ушкуи вместо дерева (борта и днище) обшивались специально выделанной кожей крупных диких,  а позднее - домашних  животных.
   Со временем это слово стало звучать, как "черемис" и означать другое, собственное название народа мари (у горных мари "мяэри"), а первоначально (древнетюркское) - "цармисс".
   Еще в XIX веке языковед М. Кастрен (1856 г.) доказал, что "меря" состояла из "черемисс", а археолог Спицын (1893 г.) подтвердил это.
   Город Булгар (столица Волжской Булгарии).
   Речка под Черниговом.
   По древнерусскому княжескому уставу нельзя было: "С бессермянкой или с жидовкой" блуд створить... С некрещенным, ни иноязычником ясть и пить".
   Нецензурной брани, в таких выражениях, в каких используют "современные" люди из низших необразованных слоев общества в своей речи, не было!.. Славяне любили и уважали своих богов, чтили обычаи и нравы; грехом тяжким считалось даже грубо сказанное слово (не то чтобы сквернословие) в присутствии живого огня, в избе и т. д. Все это перешло и потомкам славян - древнеруссам, а последние к тому же приняли православие: вера запрещала грешить - браниться.
   Сакма (тюркское - сакме) - тропа, след, дорога (В. Даль).
   По-русски: Длинная Гора - в настоящее время Изюмский курган называется горой Кременец (Кремянец).
   Соответствовало званию императора.
   По скандинавским преданиям, Святополк пал от руки варяга-викинга Эймунда, служившего в войске Ярослава.
   Тот самый князь Тмутараканский, который в единоборстве зарезал касожского хана Редедю перед друг против друга стоящими русскими и касожскими войсками.
   Верхняя одежда.
   Сю - Ур - Лий - тюркское слово: вода - бить - русифицированный аффикс - лий - переводится: разливающаяся, льющаяся вода (современная речка - Голая Долина).
   Верста (до XVI в.) - 750 саженей - 1 км 140 м.
   1471 год.
   В Устюжском летописном своде дополнено: "Воевода был у них Костя Юрьев".
   В XV веке на Руси царем называли хана Золотой Орды.
   Софийская вторая летопись.
   Главная комната, которая находилась в личном пользовании князя, боярина.
   Кони
   Родственники эстонцев, финнов, уже в X-VIII веках до н. э. обладавшие железными мечами и кольчугами (все это хранится в Кировском краеведческом музее).
   В XVIII веке в тех местах Уральским заводчиком Демидовым были построены железоплавильные заводы.
   Железоплавильные печи.
   Домашний скот.
   Сплавные суда, построенные из свежего леса. После рейса разбирались на бревна.
   Рубленые деревянные стены, заполненные изнутри землей, камнями.
   Вятчане участвовали в походе войск Ивана III на Казань.
   Марийский город Кокшара, переименованный русскими в Котельнич.
   Кованая железная пушка.
   Передняя часть избы.
   Помощник воеводы.
   Христианский бог землепашцев и воинов.
   Млечный Путь.
   Старинная русская мера длины - 2,134 м.
   Заливные луга.
   Махан - мясо.
   Топоры с длинными прямыми ручками.
   Выполняли полицейские функции в мирное время.
   Стенобитные машины (кидали камни).
   В таком виде, в каком принято понимать, Думы в Хлынове не было - просто собрание.
   Пили вместо крепленого вина.
   Баня.
   Позднее П. Богодайщикова и П. Лазарева - противников Москвы - Иван Ill казнит.
   Правая рука.
   Современный г. Слободской.
   Двенадцатое июля.
   Очень слабый спиртной напиток - как столовое вино.
   Подобие кожаных тапок.
   Гончая.
   Использовали вместо пергамента.
   От рва.
   Вершок - 4,4 см.
   Дубина, обычно деревянная, иногда для убоистости на конец набивали железные шипы.
   Один календарный месяц.
   Одеждой - позднее это слово стало обозначать штаны.
   Губы - грибы (вятский диалект).
   Верхняя праздничная одежда (наподобие кафтана).
   Маска.
   Сундук.
   Гангрена.
   Место напротив устья печи.
   Гроб, выдолбленный из дерева.
   Волга на месте современных Жигулей.
   Верхняя одежда типа плаща - накидывалась на плечи, рукава не вдевались.
   Истинно русское слово, обозначающее героя, богатыря.
   Шайтан - черт; ой алла! - господи!
   Деревянные ведра.
   У купцов.
   Каспийское море.
   До монголо-татар Русь не знала матерных слов.
   Так называли Волгу татары (в нижнем течении).
   Дмитрий Иванович Донской.
   Место, откуда можно смотреть.
   Дед.
   Мальчик.
   Мстя за Куликовское поле, в 1391 году золотордынский царевич Бектут огнем и мечом прошелся по Вятке. Разрушил, опустошил Хлынов.
   Легкий плащ - накидывался на плечи (княжеская одежда).
   Львы-воины.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   142
  
   143
  
  

1223 год. Переяславль-Залесcкий

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"