Ночь
Бесконечно пусть падает снег,
Белым пухом летит в подворотни,
Растворяясь в сиреневой мгле - 
Я тебя отпустила сегодня.

Словно колокол - сразу на дно,
Будто висельник - страха не зная.
Есть в молчании страшный надлом,
Тишина всех ветров грозовая. 

Ничего не сказать, промолчать, 
Зиму в сердце с тобой не венчая.
Не коснуться щеки и плеча,
Точно черную метку вручая.

Отреклась, открестила, навек - 
Не твоя, бессердечно чужая.
Бесконечно пусть падает снег,
Уходящую ночь провожая.

Интермеццо
Все обиды твои прощаются, превращаются в тишину.
Дождь декабрьский, как скиталица, в свете розовом льнет к окну -
Там качели в простывшем дворике, дети, крыши, снеговики.
Мы с тобой ни о чем не спорили. Наши пропасти глубоки -
Постоять на краю, не двигаясь, посмотреть на туман и дым.
Из двоих самый смелый - прыгает, чтобы стать навсегда другим,
А второй остается брошенным, и ему в сотни раз страшней
На вокзальной шумящей площади - в оглушительной тишине.

Остров проклятых
Чак, удачи. Увидимся там, где свежеет бриз,
Там, где волны играют в камни у маяка.
Мне хотелось наверх, но ступени уводят вниз -
Я касаюсь перил ржавой лестницы в облака.
Власть - у силы, но только кто же из нас сильней:
Подставляющий щеку, терзающий палача?
На остывших руках не растает апрельский снег,
И мелодия Малера будет из тьмы звучать.
 
Тяжелей нет вины, чем предать тех, кого любил,
И нет кары страшней - постепенно сходить с ума.
Наша память и сны не зависят от фронта сил,
И у каждого будет свой Эшклиф, своя тюрьма.
До отчаянья, друг. У тебя впереди еще
Твой последний патрон, и пускай не дрожит рука.
Чак, удачи. Увидимся там, где любой прощен,
Там, где волны играют в камни у маяка.

Пепел и храм
Он говорит: я и рад бы тебя встречать,-
Мутной воде становиться в покое чище.
Месть твоя безнадежна и горяча,
Выжжет дотла, и останется пепелище.
Пламя ревело? Воздвигнется пустота.
Ярко горело? Да будет золою черной.
Око за око - до смерти. Но кем ты стал?
Только безумней, отчаянней, обреченней.
 
Он говорит: над озерами синий гром,
Свечи горят над цветами в весеннем храме.
Белая цапля коснется воды крылом.
Остановись и послушай, как плачут камни,
Как начинает медь под дождем звенеть,
Как лепестки вишневые ветер кружит.
Он говорит: я пребуду с тобой и впредь.
Только и ты приходи ко мне безоружен.

Львята
Он же пахнет дождем, молоком и сливами,
Крепкий кофе, над бровью тугая прядь.
Добрый Отче, ну, сделай же нас счастливыми,
Чтобы нам не рождаться, не умирать,
Чтобы нам оставаться, как львята, сильными,
Чтобы нам просыпаться плечом к плечу.
Тут декабрь - коричный и апельсиновый.
Я еще в Тебя верю, и я молчу,
Даже если мне страшно. Я знаю: выстоим -
Ураганным ветрам лишь пески нести.
И в грязи мы умеем остаться чистыми,
Свой заветный билетик зажав в горсти:
Девять станций до рая, там небо - светлое.
Время года, пожалуй, апрель и май.
Добрый Отче, ты создал нас не бессмертными -
Так хотя бы надежду не отнимай.

Вечерний свет
Нам, Атлантам, держать на плечах семь небесных сфер,
Наклоняясь под тяжестью этих шаров каленных.
Ты, печальное время, включаешь вечерний свет
На ледовых катках, в полутемных жилых районах,
 
Начинаешь анданте: катись, карусель, вертись,
Словно кукла танцуй свои па в расписной коробке.
Что похоже на счастье? Что нам наполняет жизнь?
Уцененные радости, кофе, маршрутки, пробки.
 
Ты сжимаешь нас холодами, как сталь пружин,
Проверяя на прочность, запястий едва касаясь.
Расскажи, отчего мы важным не дорожим?
Почему нашим миром правят нужда и зависть?
 
Над туманным проспектом ты звонкой свирелью пой,
Говори мне о том, как грешны мы, благочестивы.
Прорастай в моем сердце полынью, сухой травой,
Заставляй меня слушать ветер в плакучих ивах.

Резкость
Расколовшейся чашкой, замерзшей глиною,
Не единым, осколком недавно целого,
Стиснуть зубы, и не прошептать Мариною,
Безответный вопрос: "Что тебе я сделала?"
 
Ничего. Ни одна из причин - не веская.
Мы - открытое пламя, не приручаемые.
Мы друг другу - глубины бездонной резкости,
Наши паузы - это всегда молчание,
 
Уходящие лифты, гудки, отсутствие
Сообщений в домашнем почтовом ящике.
Суррогаты случайные и, по сути, нам -
Неживые, чужие, ненастоящие.
 
И зловещая тема рычит аккордами,
По горячим следам - вызывать полицию.
Мы умеем бывать бессердечно гордыми.
Но какой в этом толк?
Никакого, в принципе.

Караван
Давай, держись, не надо паники, здесь не последняя черта.
Я тоже получаю пряники после разящего хлыста.
А ты все ноешь: не заметили, не долюбили, не учли.
Мы, моя девочка, бессмертные, мы сестры северной земли.
Смотри, как под рукой качается ладья истоков - колыбель.
Не нужно этой скорбной жалости, не нужно плакать по себе.
Бог обнуляет год и заново пускает стрелку на отсчет.
Собака лает над барханами,
но караван идет
вперед.

Агата
Агата возвращается домой по желтым переулкам января,
Как звездочки, окутанные тьмой, китайские фонарики горят,
Весь город спит, на снег струится свет, мальчишки непонятны, но честны.
Агате скоро будет восемь лет, ей снятся замечательные сны:
Ей снятся изумрудные моря, таинственные знаки на песке,
С ней сказочные феи говорят на древнем позабытом языке.
 
Из желтых лабиринтов эстакад, из города, что вечен и глумлив,
Агата возвращается назад, звенит ключами, отпускает лифт.
Кто рядом, кто хозяин тех квартир, где никому не снится ничего?
Агате скоро будет двадцать три, и мир ее не шире трех шагов
До кромки крыши. Не оставить след тому, кто словно воздух невесом.
А смерти нет, и жизни тоже нет, есть только возвращений колесо.
 
Того, что было в прошлом, не вернуть - неумолимы стрелки на часах,
У нас не получается заснуть, мы смотрим одиночеству в глаза.
Уходят в неизвестность поезда: чей это мир и чья эта страна?
Агате скоро будет тридцать два, она глядит на зиму из окна,
Она глядит на собственную боль, застывшую смолою, как янтарь.
Агата возвращается домой, а в городе по-прежнему январь.

Сальвадор
Все урывками и стоп-кадрами, вместо памяти - жуткий клип,
В сценаристах - одни новаторы, и снимал Сальвадор Дали -
Сны рождаются в подсознании, жизнь рождается в мелочах.
Всех потерянных и израненных выходи на порог встречать,
Пой им песни, рисуй им радуги, успокаивай, привечай -
В этом городе одинаково выживается по ночам.
 
В этом городе сотни бабочек умирают меж зимних рам,
Ветер эхом в тоннелях арочных отзывается по утрам,
Лица белые - маски старые, как в японском театре но, -
Сальвадор поправляет камеру, продолжает снимать кино,
Вьется пленка, стрекочет кадрами, весь монтаж еще впереди.
Фильм получится замечательный.
Мы весной его поглядим.

Айсберг
Что тебе рассказать? Истекли три года. Небо к земле поближе - послушать шум.
Счастье нам улыбается, как Джоконда, носит с собой взрывчатку и паранджу.
Мир состоит из книг и цветных мозаик, тех, кто с тобою рядом и далеко.
Небо к земле поближе и - замерзает белой рекой заснеженных облаков.
 
Что тебе доказать? Никогда не поздно остановить планету, сойти с пути,
Там за туманом спрятан блаженных остров. Что же, бери весло и давай грести,
Пусть за кормой снега, тишина и наледь, айсберги монолитные, как стекло.
Что тебе рассказать? Ты и сам все знаешь. Это зима, а зимою нам - тяжело.

Алыча
Я не умею жаловаться и молчать: тех, кого не полюбишь, не приручай.
Здесь у меня скандалы и алыча - самый разгар июля, экватор жара.
Ты лимонадной льдинкой живешь во мне, где-то на отрезвляющей глубине,
На расстоянии чувства растут в цене? Даже простая нежность
подорожала.
 
Там у тебя прохлада и тихий Дон, в царстве ночного сада рокочет гром,
Ты выключаешь дождь и заходишь в дом, чтобы позднее выйти еще, пожалуй.
Тех, кого не полюбишь, не бей сильней. Словно мне дали чашу, и счастье в ней,
Только в разгаре лета, летящих дней я ее на ладонях
не удержала.

Итог
Время приходит о прошлом не говорить.
Нам научиться не думать о нем еще бы.
Прошлое точно город - дворцы, гранит,
А приглядишься - вокзалы, дворы, трущобы.
Прошлое словно выставка, тот музей,
Где по паркету темных пустынных залов
Ты идешь мимо портретов своих друзей
И безнадежно хочешь смотреть в глаза им.
Где ваши дни, что осталось от всех ночей?
Хочешь в глаза - на картинах затылки, спины.
Чьи эти залы, вокзалы и город - чей?
Вместо гранита - ветер, зима, руины.

Зимнее
Если ты устал, уезжай на юг, не пиши мне писем, вопрос решенный.
В моем городе молятся январю, надевают шубы и капюшоны,
Изгоняют ладаном восемь скверн, продают рабов за щепотку праха.
Вечерами в тусклых углах таверн над абсентом плавится жженый сахар.
У зимы с восьми пропускной режим, комендантский час и одни запреты,
По бульварам мчатся ее пажи, ее стражи ходят за нами следом,
На кругах винила - Бетховен, Лист. Умирает ангел в безумной Лори,
Золотые звезды слетают вниз, контрабандой пахнут бутылки в море,
Розмарином - комнаты, медью - ключ, апельсином - счастье, а руки хвоей.
Ее ветер жгуч, ее взгляд колюч, она - время нервных и беспокойных:
Подлецы, как водится, предают, короли надменны, трусливы трусы.
Если ты устал, уезжай на юг, чтоб однажды ночью ко мне
вернуться.

В тишине
Тебе, мой друг, пора идти домой, снимать шинель, пить душный чай с корицей.
Когда-нибудь все это нам приснится: стеклянный город и собачий вой,
Жемчужный наст, блестящих рельсов спицы, вокзальные часы над головой,
Сквозь марлю неба тусклый солнца шар, моя рука в твоем пустом кармане,
Пять башен книг как замок на диване, наш маленький коньячный пьяный бар.
Ты лучше никогда не приезжай. Такие встречи слишком больно ранят.
И если мы друг другу не даны, не суждены, не избраны навеки,
И если мы как северные реки, которые встречаться не должны, -
Не приезжай. Я - чайка в человеке,
И крылья у нее опалены.

На повторе
В самом деле, куда нам деться с подводной лодки?
Мы - ягнята, условно злы и условно кротки.
Каторжанами носим гордо свои колодки,
Улыбаемся, если нам горько и нечем крыть.
Отвечаем цинизмом едким на чью-то жалость,
И за нами идет по следу одна усталость.
Если хочешь, чтоб это длилось и продолжалось,
Запускай мой священный блюз и включай репит.
 
Говорить ни о чем до полуночи - это дело.
Лучше так, чтоб тарелки не бились, не децибелы.
На планшете - кино. Фильм нуарный и черно-белый,
Режиссер начинает с сумерек. Не коря,
Наблюдает, как мы тут сходим с ума. И ясно:
Жизнь сама по себе так отчаянна и прекрасна,
Что и выход один: вылетать из нее на красный,
Потому что другие секторы не горят.

Шут
Вот таких, как она, не снимает Анри Брессон,
У нее даже руки нежный святой виссон,
Ты фигурка из воска в музее мадам Тюссо -
Не растаешь, так обязательно перекосит.
 
Разливаешь нам кофе, дурно ломаешь бровь.
Я талантливый шут, я обучен, мудрён, толков,
Вот смешу королеву, а в горле не смех, а кровь.
Но об этом меня никто никогда не спросит.
 
Ты ведь знаешь, что мир без тебя - это гниль и прах,
Не спасает ни Бог, ни Будда, ни твой Аллах,
Я заброшенный Рим, я стою на семи холмах,
А в руинах моих толпы нищих, трава и сажа.
 
Я умею играть по правилам и без них.
Третий лишний - таков закон для двоих других.
Королева смеется, касается рук твоих.
Как здесь больно шуту тебе ведь никто
не скажет.